Читать онлайн Сначала повзрослей бесплатно

Сначала повзрослей

Маша Малиновская

1

Евгения

— Малыш, давай ещё — вот так, — Руслан подмигивает и чуть отходит с телефоном, направляя камеру на меня.

Я приваливаюсь к дверному косяку и чуть прогибаюсь в спине, пока он фоткает раз, а потом ещё раз. Мне нравится, как Руслан на меня смотрит, когда я так делаю и мягко улыбаюсь. Нравится, как искрит его взгляд, когда смотрю ему в глаза.

Но вдруг замечаю, что чуть дальше стоит ещё один парень — Данил. Это друг и одногруппник Руслана. Он смотрит неотрывно. Поведённый от алкоголя, его взгляд буквально липнет, проходясь по моему телу.

Я выпрямляюсь и стараюсь незаметно одёрнуть кофту, что чуть задралась и оголила полоску обнажённой кожи над джинсами. Чувствую себя немного неуютно, хочется подойти к Руслану и прижаться к нему, но я останавливаю себя, потому что как раз Данил и подходит к Русу, что-то шепчет ему на ухо, и они оба хихикают.

— Пойдём к столу, детка, — Руслан протягивает мне руку.

Мы сплетаем пальцы и идём в гостиную. Тут накрыт стол, играет музыка, громкий, раскатистый мужской смех едва ли не сотрясает стены.

Руслан привёз меня на дачу одного из своих друзей на вечеринку. Сказал, что девчонки тоже скоро приедут, и мне одной среди парней скучно не будет.

Но мне и не скучно, если честно. Они веселятся, рассказывают смешные истории про университет, преподавателей, про свои недавние тусовки.

Руслан — мой парень. Мы познакомились в клубе три недели назад. Он и его друг Матвей, которого все называют Рокс почему-то, угостили меня и Таню, мою соседку по комнате, коктейлями, потом мы танцевали, и парни вызвались провести нас до общежития.

На следующий день Руслан позвонил и предложил прогуляться днём в парке.

И вот с тех пор мы и встречаемся. Он классный. Внимательный очень, заботливый.

Руслан и его друзья учатся в Политехническом университете на третьем курсе, и сегодня собрались, чтобы отметить первый закрытый модуль.

Я присаживаюсь за стол, а Никита, один из приятелей Руслана, подвигает мне стакан.

— Я не буду, спасибо, — напоминаю ему уже в третий раз, что не пью алкоголь.

— Да ладно тебе, малыш, — подмигивает Руслан, падая на соседний стул и разваливаясь. — Тут три капли джина в соке. Просто немного расслабишься. Тебе что, перед родителями отчитываться, что ли?

Он приобнимает меня и легонько пробегается пальцами по коже плеча. Его прикосновения очень волнительны. Мы пока только целовались, на большее я ещё, конечно, не готова. Но не могу сказать, что мысли об этом не заполняют мою голову, особенно когда Руслан вот так касается меня или что-то ласково шепчет на ухо между поцелуями.

Беру стакан в руку и подношу к губам. Немного нервничаю. Я алкоголь пробовала только один раз, это было пиво, но мне не особенно понравилось. В клубе же тогда коктейль был безалкогольный.

А этот напиток сладкий, апельсиновый, но с небольшой горчинкой. Приятный.

Я делаю сначала маленький глоток, прислушиваюсь к ощущениям, как по горлу стекает лёгкая горечь, потом смелею и делаю ещё один — побольше.

В желудке теплеет, а голова уже через пару минут становится какой-то лёгкой.

Парни что-то громко обсуждают, иногда поглядывая на нас с Русланом, который меня время от времени то в щёку поцелует, то приобнимет.

— А девчонки когда приедут? — спрашиваю, понимая, что теряю уже нить разговора парней.

— Дань, девчонки когда приедут? — спрашивает Руслан громко, и парни, замолчав, смотрят на него. Точнее на нас. — Женёк заскучала.

— Опаздывают что-то, — отвечает Данил, как-то странно улыбнувшись. — А Жене мы обязаны не дать заскучать.

Парни все пятеро негромко смеются, а у меня щёки вспыхивают. Голова немного кружится — мой стакан уже наполовину пуст. Надо бы выйти на воздух.

— Я на пару минут, — шепчу Руслану и выбираюсь из-за стола.

Выхожу в сад, вдыхаю воздух полной грудью. Осень стоит золотая, тихо, тепло ещё относительно, но это днём. А сейчас уже вечереет, лёгкий ветерок будоражит, заставляя мурашки побежать по плечам, хотя я и накинула курточку.

В голове от осенней свежести немного проясняется. Надо бы уточнить у Руслана, как долго мы ещё планируем быть тут на даче. Завтра суббота, но мне всё равно нужно к десяти в колледж съездить.

Запахнув куртку плотнее, я возвращаюсь по аллейке, посыпанной щебнем, к коттеджу. Но вдруг, подойдя к крыльцу сбоку, слышу разговор Руслана с Данилом.

— Русь, ну что там? Парни уже разогреты. Или ты передумал?

— Нет, конечно, Дань, я уже сам задолбался её окучивать. Она почти готова.

— Думаешь, поведётся?

— А у неё есть выбор? — Руслан неприятно смеётся, а у меня противные мурашки ползут по спине, потому что начинает доходить, о чём он говорит. — Ты же коктейль ей правильный сделал?

— Ну естественно.

К горлу подкатывает тошнотворный комок. Сердце от страха начинает бешено колотиться о рёбра, а на висках выступает ледяной пот.

Сложно поверить в то, о чём он говорит. Это же Руслан! Он был таким нежным, таким внимательным эти недели. Говорил, что я ему по-настоящему нравлюсь.

Может, я всё неверно поняла? Может, мой захмелевший мозг не так интерпретировал их разговор?

Но здравый смысл и чувство самосохранения вопят во всю глотку, хоть и оглушены алкоголем, бьют в набат.

Дыхание перехватывает — паника накрывает с головой.

Нужно бежать, хотя бы попытаться! Иначе… Даже представить страшно, если моё предположение верно.

Я лихорадочно осматриваюсь. Осторожно, чтобы меня не услышали, на цыпочках возвращаюсь обратно в сад, там я видела лестницу у дерева.

Да! Есть!

Осторожно, старая не греметь, подставляю её к забору. В деревне, когда бабуля повредила колено, на чердак мне приходилось лазать, поэтому такое даётся легко, и вот я через минуту уже спрыгиваю за забором. Хорошо, что кроссовки надела сегодня.

Но что дальше? Куда бежать? Вокруг деревья, темно. Сердце стучит так, что, кажется, будто его даже в доме слышно.

Просто бросаюсь бежать, пытаясь подсвечивать себе экраном телефона. Главное, уйти подальше, чтобы не догнали. Потому что если догонят — кто знает, чем вообще всё это закончится.

Немного пробежав, останавливаюсь и засовываю пальцы глубже в горло. Вызываю рвоту, чтобы избавиться хотя бы от части алкоголя или чего там ещё туда добавили эти сволочи, исходя из их разговора.

Кое-как собираю себя в кучу, хотя всё тело трясёт, и двигаюсь дальше. Не знаю, сколько времени я так бегу, сколько раз падаю, пачкаясь в сырой земле, несколько раз цепляюсь волосами за ветки деревьев — больно. Кое-как свернув в хвост, прячу их под куртку.

В груди всё горит, дыхания не хватает. Страх лижет пятки. Желудок после вынужденных спазмов болит.

Я ведь ничего плохого не сделала! Я просто поверила хорошему, как мне показалось, парню! А он оказался подонком… С друзьями своими решил мною поделиться.

В очередной раз споткнувшись, я успеваю удержаться за ствол дерева, но о кору сильно обдираю ладонь. Словно руку в огонь сунула.

Силы будто внезапно куда-то уходят, и я оседаю на землю. Слёзы брызгают из глаз, обжигая щёки.

Мне больно. Мне страшно. И хочется домой к бабушке в наши Старые Синички, где все знакомы и доброжелательны.

Достаю телефон, пытаясь по картам определить своё местоположение, но, как и следовало ожидать, сеть тупит. То виснет, то вроде бы мелькают координаты и карта “бежит” на экране, находя точку моего местоположения.

— Блин, — перезагружаю карту снова и снова, а потом мне вдруг кажется, что я слышу голоса.

Только не это, Боже!

Подскакиваю на ноги и бегу просто куда получается. Кроссовки скользят по сырой траве, ног уже не чувствую, раненые ладони саднят.

И вдруг выскакиваю к дороге. Темная узкая полоса асфальта тянется между двумя чернеющими стенами деревьев лесопосадки.

Приступ радости сменяется тревогой. Уверена, Руслан с друзьями предусмотрят и этот вариант, поэтому прячусь у кромки в деревьях снова.

Через какое-то время вижу свет фар. Он приближается. Машина мчится на скорости, но у меня уже нет выбора. Думаю, придурки бы не гнали в поисках меня, а скорее ехали бы неспешно, присматривались.

Выбегаю на дорогу и выставляю руки. Зажмуриваюсь от страха, когда слышу визг колёс.

Мне уже всё равно, кто в машине. Только бы не бросил тут.

— Ты совсем дура? — слышу низкий мужской окрик.

Ноги подкашиваются, и я падаю на колени.

— Ты куда под колёса-то бросаешься?

В свете фар вижу только фигуру. Высокий, крепкий, здоровенный мужчина.

— Пожалуйста, — жалкий всхлип рвётся из горла, — пожалуйста, помогите. Заберите меня.

2

Герман

— Гермыч, он ему действительно там днище похерил. Я не знаю, из какой задницы этот Прохоров достал свою корочку сварщика, но владелец крузака очень недоволен.

Сжимаю руль пальцами. Дебилы, блядь. Не могут в элементарных вещах сами разобраться. И нахера я держу на сервисе управляющего, если он по каждой мелочи мне наяривает в любое время дня и ночи?

— Рома, ну так разрули, ты там для мебели, что ли? Хозяину автомобиля выплати неустойки и проведите бесплатный ремонт, вызови Степаныча, закрой ему двойную за допсмену. А Прохорова пробей по базе. Если просто налажал — уволь, если мошенничает — мне скажешь, я разберусь.

— Окей, понял, — Рома прощается и отрубается.

Давлю на газ. Ехать осталось до города около получаса. Жрать хочется — аж кишки на узел завязываются. Может, тормознуть где на заправке, хоть кофе взять? Дома же тоже хоть шаром покати, и готовить будет влом, и заказать уже поздно.

Трасса узкая, тянется лентой между двумя тёмными завесами из деревьев. Хвойники стоят такими же тёмно-зелёными, как и летом, а вот когда едешь через лиственные — красота. Будто в огне всё, в золоте. Только не горят, а глаз радуют. То золото, то красное, то бордовое всё полосами. Но это днём я ехал. А сейчас темно и хвойники — как стены вдоль дороги. Забор.

Всё так однообразно, что приходится начать напевать себе под нос детскую песенку, чтобы не уснуть.

Раз ромашка, два ромашка, три…

Откуда она вообще в моей голове? Я вроде полчаса назад слушал “Гражданскую оборону”, а теперь в башке зациклилась эта ромашка. Не сильно она на Егора Летова смахивает.

И снова: раз ромашка, два ромашка…

Блядь!

На дорогу буквально в паре метров выбегает девчонка. Едва успеваю ударить по тормозам, хорошо, что только-только сам их перебрал. А не всякие прохоровы… Иначе точно бы девке этой трындец был.

— Ты совсем дура? — ору с психу, выскочив из машины.

Наркоша, что ли? Трясётся вся.

Волосы взлохмачены, джинсы и куртка все в грязи, по лицу косметика размазана. Мелкая какая-то, малолетка ещё, наверное.

Дрожит, как осиновый листок, всхлипывает.

— Ты куда под колёса-то бросаешься? — спрашиваю мягче, сомневаясь, честно говоря, что она вообще адекватно воспринимает мои слова.

— Пожалуйста, — лепечет и падает на колени, как подкошенная. — Пожалуйста, помогите. Заберите меня.

Так, блин.

— А ну вставай давай, — подхожу к ней и вздёргиваю на ноги, но она, кажется, не способна на них устоять. Трясётся вся, аж зубы стучат.

Запах алкоголя ощущаю, но девчонка не в стельку. Перепугана — да, но не бухая. Синяков на лице не видно, но на куртке замечаю кровь.

— Ранена?

— Они… там… — бормочет себе что-то под нос, глядя на меня огроменными глазищами.

Хреново попахивать начинает эта история. Твою ж, Герман, ты то дерьмо, то в партию… Без приключений я, по ходу, никак.

— Тебя обидели?

— Не успели, — всхлипывает, а я отчётливо слышу, как клацают её зубы.

— Откуда кровь?

Она разворачивает ладонь, на которой заметны царапины. Не сильно глубокие, но кожу свезла.

— Не бросайте меня, пожалуйста, — начинает заикаться от рыданий. — Я домой хочу.

Вот же проблема, мать твою. Только головняка мне ещё не хватало. Но не бросать же её тут на дороге.

— Поехали, — киваю на дверь машины, но понимаю, что сама она уже и шагу ступить не может, поэтому подтаскиваю к тачке и закидываю на заднее сиденье как мешок.

Сам усаживаюсь за руль. Настроение падает в минуса. Опыт многолетней оперативной работы подсказывает, что в таких историях может быть много переменных.

— Как тебя зовут? — спрашиваю, глядя на неё через зеркало заднего вида. Сжалась вся в комок, коленки к подбородку подтянула.

— Женя, — пищит, всхлипывая. Ревёт сидит. Уже хорошо, значит, не в ступоре.

— Сколько тебе лет, Женя?

— Во-восемнадцать, — поднимает зарёванные глаза. — Вы же в город едете?

Так, восемнадцать — уже хорошо.

— В город.

— Мне в ЖД район нужно, но хоть куда-нибудь, дальше я сама.

— Может, тебе в больницу надо всё же?

— Нет, — мотает головой. — Не надо в больницу. Домой надо.

Странно, что так отказывается от больницы. Может, под чем-то всё же девочка?

Из поворота выруливает какая-то тачка и пристраивается сзади. Сигналит, моргнув фарами. Кому там что ещё приспичило?

— Ой, только не останавливайтесь, пожалуйста, — скулит девчонка и её начинает колотить крупной дрожью. Того гляди, взвоет. — Это они, точно они. Р-руслан и его приятели. П-пожалуйста, не останавливайтесь!

Та-ак, кажется мой вечер точно перестаёт быть томным.

— Ляг там сзади и отсвечивай, — приказываю ей, а сам сворачиваю к обочине.

3

Евгения

Я не просто на ложусь, а даже скатываюсь на пол. Забиваюсь едва ли не под сиденье, рот ладонью зажимаю, потому что кажется, что даже моё дыхание слышно будет.

А если они его бить начнут? Каким бы большим и сильным этот мужик не казался, он один, а подонков — пятеро.

Только бы он меня им не отдал. Если бросились искать, значит, так просто не отпустят. Если вообще отпустят. Я таких историй по телевизору много слышала. Прикопают в этой же лесопосадке, только перед этим пропустят через ад.

Пожалуйста, кем бы ты ни был, только не отдавай им меня!

Не знаю, сколько в реальности он с ними на улице разговаривает, но я успеваю раз десять точно прошептать Отче наш, зажав крестик в кулаке до боли.

Когда дверь снова хлопает, зажмуриваюсь ещё крепче, боясь вот-вот услышать “выметайся, тебя там ждут” или что хлопнет ещё одна дверь и меня попросту выволочат за волосы.

Но мотор снова тихо урчит, и мы едем дальше. Выдыхаю, и аж чувствую, как кончики пальцев на руках и ногах начинает покалывать.

Не отдал.

— Там плед есть. Укройся, — обращается ко мне. — Зубами стучишь — аж сюда слышно.

— С-спасибо, — вползаю на сиденье снова. И правда зуб на зуб не попадает.

На полке багажника за сиденьем нащупываю мягкую ткань, разворачиваю плед и закутываюсь в него по самый нос, и даже сама не замечаю, как проваливаюсь в сон. Будто в забытье какое-то.

— Эй, Женя, — чувствую, что меня толкают в ногу.

Вскакиваю, не сразу понимая, где я и с кем. Сердце тарахтит, раненую ладонь простреливает болью. Мне требуется несколько секунд, что вспомнить и понять. Мозг будто перегрелся и отключился на время в аварийном режиме, а теперь не может запуститься.

— Что? — голос хрипит, словно горло ободрала или простудилась.

— Мы в Железнодорожном уже. Тебе куда?

Прилипаю к окну, пытаясь различить, где мы находимся. Уже то, что он привёз меня сюда — словно камень с груди.

— Я тут выйду, там общежитие чуть дальше за остановкой, — говорю своему спасителю, а он паркуется возле бордюра за остановкой. — Спасибо вам большое.

— Я не буду читать тебе воспитательную нотацию, девочка, — басит, глядя перед собой. — Но в следующий раз головой думай, куда и с кем ты идёшь тусоваться.

Звучит обидно, хочется возразить, но я понимаю, что он прав. Так оно и выглядит со стороны, и мои оправдания, что Руслан казался хорошим, будут звучать глупо.

Да и не только со стороны.

Ведь реально, если подумать, то что я о нём знала, прежде чем согласиться ехать за город на дачу? Тане ума хватило не поехать, она к тому же маме проболталась, и та строго-настрого запретила.

А я поехала…

И кто знает, что бы со мной сделали, если бы не этот мужчина. Имя которого я, кстати, так и не спросила.

— Как вас зовут? — спрашиваю, уже открыв дверь. — Если не секрет.

— Герман Васильевич.

Сама не знаю почему, но меня вдруг смущает то, что он представляется так официально. Он взрослый, да, намного меня старше, судя по всему. Я толком при свете так и не увидела его лица.

— Ещё раз вам спасибо, Герман Васильевич.

Я выхожу из машины, аккуратно прикрываю дверь и иду за остановку в сторону аллеи. На улице холодно, бабье лето, судя по всему, уже заканчивается.

Людей никого не видно. Машин мало. Тусклый свет от остановки падает недалеко, и уже через несколько шагов я погружаюсь в темноту аллеи. Она короткая, минута — и я выхожу во дворы, а там за домами и общежитие технологического техникума сервиса, в котором я учусь.

Раньше я всегда пробегала эту аллею, когда приезжала поздно с занятий во вторую смену, было страшновато в этом тёмном перешейке между остановкой и дворами, но сейчас, после пережитого, после того, как пришлось бежать по посадке одной в темноте, эта аллейка кажется местом спокойствия и безопасности.

Прохожу через дворы, то там, то тут группками сидит молодёжь. Это даже как-то успокаивает. Внутренняя дрожь ещё прошла не до конца, но произошедшее всего каких-то пару часов назад кажется уже будто бы далёким. Будто не со мной всё это было. Или вообще приснилось.

Прохожу через детскую площадку у крайнего дома и сворачиваю на дорогу к общежитию. Достаю телефон, собираясь написать Тане, чтобы она попросила комендантшу открыть мне двери.

Но вдруг, когда я уже почти сворачиваю к воротам, внутри простреливает острое чувство опасности. Резко остановившись, я всматриваюсь вперёд. Замечаю, что чуть дальше, под деревьями стоит машина. Освещение у общежития достаточно яркое, но автомобиль припаркован так, что сразу не разобрать ни цвет, ни модель.

А когда пытаюсь присмотреться, то внутри ёкает. Серый седан. Как у Руслана…

Делаю шаг назад, прикладывая ладонь к груди, где в страхе колотится сердце. Быстрые тревожные толчки отдаются где-то в горле, и от страха подступает комом тошнота.

Прячу телефон в карман и бросаюсь бегом обратно. Сама не знаю куда, просто бегу, задыхаясь от ожившего недавнего страха.

Куда? В полицию? Я ведь даже… фамилию Руслана не знаю…

Домой хочу, к бабушке, хоть сейчас бы на поезд. Только деньги и документы в общежитии остались. А туда до утра уж точно никак.

Куда же мне идти? Где ночь слоняться?

Хочется остановиться, согнуться пополам и зарыдать, но мне слишком страшно, нужно убежать как можно дальше.

Я возвращаюсь к остановке и забиваюсь в угол. Обычно тут сидит бездомный, тихо спит каждый вечер. Но сегодня его нет, его место займу я.

Прекрасно, Евгения, покорение большого города идёт строго по плану.

Поджимаю под себя ноги, натягиваю рукава, пытаясь согреться, когда слышу рядом знакомый голос:

— И что же опять у тебя приключилось?

4

Герман

— Не, пацаны, не видел, — пожимаю плечами, засунув руки в карманы и нащупав в правом кастет. Хер знает, может ещё отбиваться придётся.

— Точно? — гундит носатый. — Она тут вдоль дороги шла.

— Говорю же, никого не видел. Но я не особенно и осматривался. Давно в дороге — рубает уже. Тут бы не отключиться.

— Ну вы это… если вдруг дальше увидите — маякните может. Переживаем.

— Не в себе, что ли, сестрёнка твоя? — всматриваюсь в его пиздливую рожу. Братец заботливый, ага.

— Наркоманит, — пожимает плечами. — Сколько родители не бьются, она ни в какую за голову не берётся.

— Н-да, фигово. Что ж так девчонку-то упустили?

— Да связалась с придурком, — сердобольно качает головой обсос.

— Ладно, парни, поехал я. Едва на ногах стою уже. Удачи вам в поисках вашей сестрёнки.

Машу пидорам рукой и поворачиваюсь спиной, демонстрируя полную беспечность, но на самом деле я собран и настроен, чуть что, давать ответку.

Сажусь в машину и захлопываю дверь, намерено неспешно пристёгиваюсь и плавно трогаюсь. Только бы девчонка не вылезла сейчас, иначе реально придётся отбиваться.

Шакалы. Смотрят вслед. Глаза блестят, как у собак бешеных.

Сестрёнка… Так я и поверил. Мажоры, привыкшие к безнаказанности. Сколько таких воробышков в их лапах побывало в этом дачном посёлке посреди леса? Не думаю, что эта мелочь первая.

— Там плед есть. Укройся, — предлагаю девчонке. — Зубами стучишь — аж сюда слышно.

Слышу, как скребётся сзади, снова взбираясь на сиденье. Она с перепугу на самом полу спряталась.

Минут через пять замечаю, что она в отключке. Спит, один нос торчит.

— Шелест, привет, — набираю друга. Бывшего, но не суть. — Это Герман.

— Уже в шоке, — бормочет недовольно. — Чем обязан?

— По М4, не доезжая двадцать кэмэ до города, есть дачный посёлок. Там компания отморозков девок юзает. Думаю, опаивают сначала, а там может и нет. Проверили бы.

— Ты мне в начальники записался? — скрипит недовольно. — Будешь наряды раздавать?

— Борь, не выёбывайся. Хотя бы присмотритесь.

— Ладно. Разберёмся.

Отключается не прощаясь. Ну и хер с тобой, Шелест. Ты себе сам придумал, сам обиделся. Оно хреново без лучшего друга, но я не малолетка, переживу.

Кстати, о малолетках. Девчонка вроде не похожа на безмозглую. Но мало ли, что ей там наплели эти уроды, как-то же заманили. И ей просто фантастически повезло свалить. Уж не знаю, как она улизнула. Или может эти уёбки так развлекались — дали сбежать и устроили охоту. Да только вот девочка смогла выбраться.

Доезжаем до города. Люблю колесить по Ростову ночью, он не такой загруженный, самый кайф. Раньше по работе часто приходилось.

Мне совсем не в сторону Железнодорожного, но не высаживать же мелкую посреди города. И так досталось ей. Поэтому качу к ЖДшному, и там уже бужу её.

Вскакивает, перепуганная, в полутьме салона через зеркало вижу, как блестят её потерянные, подёрнутые дымкой сна глаза. Просит выпустить её у остановки. Благодарит, а саму дрожь мелкая бьёт — по голосу слышу.

— Как вас зовут? — спрашивает, уже приоткрыв дверь. — Если не секрет.

Усмехаюсь про себя. Чего ж секрет? Хотя, какая уж тебе разница?

— Герман Васильевич, — представляюсь по имени отчеству, привычку не искоренить. Хорошо, хоть звание не сказал.

— Ещё раз вам спасибо, Герман Васильевич.

Хочется назидательно поумничать, чтобы мудакам всяким не доверяла, думала, с кем на свиданку идёт, но воздерживаюсь. Она и без меня, думаю, выводы сделала. Ума в голове прибавится.

Девчонка вылезает из машины и, поёжившись, обнимает себя руками за плечи и топает за остановку в темноту деревьев. Провожаю её взглядом, отмечая невысокий рост, худобу в целом, но округлые бёдра, обтянутые джинсами.

Хочется стукнуть себя по лбу. Надо к Катюхе заехать на днях, а то, хоть и не пацан, а мозги от долгого перерыва токсит.

Девчонка уходит, а я уезжать почему-то не спешу. Безлюдно тут как-то. Сам не знаю, почему меня вообще это беспокоит. Стою ещё минут пять, а потом решаю проехаться вдоль дворов, куда пошла Женя.

Но, видимо, зря я время трачу. Тут спокойно, кое-где тусит молодёжь. Фонари горят, всё ровно.

Рядом вижу небольшой круглосуточный местный магазинчик и вспоминаю, что дико хочу жрать. Может какой-то чебурек купить да разогреть попросить.

Захожу и беру несколько пирожков. Сто лет с капустой не ел. Два кофе и печенье. Когда голодным в магазин зайдёшь, так чего только не купишь.

Сажусь в машину и еду домой так же по кольцу. И уже поравнявшись с остановкой, возле которой вышла девчонка, резко торможу, заметив Женю, сжавшуюся в углу.

Вот так новость. Ушла же вроде бы.

Уехать уже как-то не позволяет совесть. И прежде, чем я сам для себя выстрою логическую цепочку, что же буду делать дальше, выхожу из машины и подхожу к ней.

— И что же опять у тебя приключилось?

Женя поднимает перепуганные глаза, и я отмечаю про себя, что она мне чем-то напоминает хорька. Личико острое, глаза тёмные, блестящие, нос маленький и острый, над левой бровью родинка. Автоматом, блин, фоторобот включается в башке — привычка отмечать примечательные черты.

— Мне кажется… — говорит неуверенно. — Мне кажется… там машина стоит похожая. Возле общежития. Как у Руслана.

— Одного из тех дятлов?

— Угу, — кивает и кутается в свою тонкую курточку.

Нос красный, шмыгает. Замёрзла же в этой тонкой куртке на рыбьем меху.

Это тебе ещё может аукнуться, Герман. Вечно ты в задницу лезешь…

— Поехали, — киваю ей на машину.

— Куда? — оживляется, но в глазах сквозит сомнение.

— Ко мне.

Девчонка закусывает губы и сводит брови, глядя на меня. Понятно, что боится, тем более после сегодняшнего.

— Тебе согреться надо и выспаться. Или предпочтёшь ночевать в остановке? Решай, у тебя минута.

Она колеблется ещё пару секунд, а потом встаёт и послушно идёт за мной к машине.

5

Евгения

— Входи, — Герман Васильевич открывает дверь в квартиру и пропускает меня вперёд.

Знаю, что это не менее рискованно, чем поездка с Русланом на дачу, и мало кто умной меня назовёт — прийти ночевать в дом к незнакомому мужчине. Да и моему предчувствию доверять, как показала практика, не стоит.

Но… Есть ли у меня выбор? Остаться ночевать на остановке, зная, что совсем недалеко меня ищет Руслан и его товарищи-подонки, сидеть в кустах — вариант совсем не лучший.

Вздрагиваю, когда мужчина заходит за мной и захлопывает дверь. Теперь остаётся только лишь надеяться на его порядочность.

Он щёлкает выключателем, включая свет, а я зажмуриваюсь от вспышки прямо над головой. Яркая светодиодная лампочка без люстры заливает всё синеватым слепящим светом.

— Ну чего стоишь? — говорит мне. — Раззувайся и заходи. Так, что ли, и простоишь у порога всю ночь?

Я снимаю кроссовки и куртку, обхватываю себя руками, поёживаясь. Полы холодные, через тонкие капроновые носки это ощущается очень хорошо.

— Тапки там, — кивает на небольшую тумбочку у порога. — Вроде новые были в целлофане. Если не найдёшь, могу дать носки шерстяные.

— Спасибо, — киваю и пытаюсь открыть заевшую дверцу тумбочки, но решаю оставить попытки после пары неудачных.

— Опять застряло? — басит Герман Васильевич. — Сейчас подрехтуем.

Он наклоняется и без видимых усилий открывает дверцу. Пока достаёт упакованные тапки, наблюдаю за ним.

Какой же он… большой. Мне не показалось в темноте на улице. Сейчас, в комнате, он кажется ещё больше. Будто ему не по размеру этот коридор и вообще эта квартира.

И взрослый. Я таких мужчин всегда смущалась и даже побаивалась. Пару раз сын соседей в посёлке, ему около тридцати пяти лет было, говорил мне комплименты и даже приглашал вместе на рыбалку сходить, и меня это всегда дико смущало. Он казался каким-то… старым. Мне были эти заигрывания неприятны.

Герман Васильевич кажется же просто взрослым. Не старым. Скорее зрелым. Возникает какое-то туманное сравнение с крупным зверем, но точно не с медведем. Слишком точные у него движения, будто каждое выверено.

— Ванная там, — показывает пальцем на узкую дверь в конце коридора. — Если хочешь есть — приходи на кухню. Она дальше по коридору. Я купил пирожки.

Он уходит в ту сторону, в которую указал, а я почему-то так и стою. Чувствую себя совсем растерянной. Звук плюющегося водой крана будто приводит в себя.

В ванной вода тоже шипит сперва, да так, что кран вздрагивает. Наверное, в этой квартире давно никого не было, раз трубы завоздушились.

Ванная самая обыкновенная. Серый кафель, клеёнчатая шторка для душа над ванной стянута и заброшена на держатель. Белая раковина, рядом унитаз. Никаких украшений и лишних деталей — всё по минимуму и функционально.

Мою руки и смотрю на себя в зеркало. Лицо бледное, глаза красные, под глазами тёмные круги размазаны. Волосы всклокочены, и мелкие волоски торчат как антенны.

Умываюсь и приглаживаю волосы. Поправляю одежду, приводя себя в порядок. На кого я похожа? Что бы бабушка сказала, увидев меня такой?

Вытерев руки тёмным махровым полотенцем, я выхожу из ванной. Из кухни пахнет вкусно, отчего желудок достаточно громким урчание напоминает, что не ела я давно, а и то, что ела, вывернула под деревом в лесу.

— Твой пирожок в микроволновке, — кивает мне Герман Васильевич, когда я вхожу на кухню. — Пакетик кипятком залил, бери чай. Голодная?

Отнекиваться смысла нет, особенно, когда громкое урчание снова повторяется, прилично заставив смутиться. Да и зачем?

— Спасибо, — в который раз сегодня адресую благодарность этому фактически незнакомому мне человеку. — Да, есть хочется.

Достаю из микроволновки душистый жареный пирожок, беру кружку с чаем и присаживаюсь на стул напротив мужчины за столом.

Чувствую себя какой-то неуклюжей. Руки дрожат, и немного чая проливается, когда ставлю чашку неудачно.

— Я вытру, — беру салфетку и устраняю результат своей криворукости.

— Что ты пила?

Замираю у раковины с салфеткой в руках. Стыдно перед ним. Я чувствую себя малолетней дурочкой, неумной настолько, что меня пришлось вот так спасать.

Это неприятно. Я никогда не считала себя глупой. Не семи пядей, конечно, но точно не глупой. Школу, пусть и поселковую, на отлично закончила, в швейный колледж в городе-миллионнике сама поступила. А тут…

— Руслан сказал, что добавил в сок немного джина. Но, думаю, они подсыпали мне что-то, наркотики какие-то, — поворачиваюсь к нему и пожимаю плечами.

— Много выпить успела?

— Почти стакан. Но я потом рвоту вызвала, когда сбежала.

— Умница, — кивает Герман Васильевич, а мне вдруг приятной кажется его похвала, даже щёки теплеют. Это, конечно, если не вдумываться, за что именно он похвалил…

— А Руслан — это…

— Мой парень, — опускаю глаза. — Ну… я так думала. Мы несколько недель встречались до… и…

— Ты не думала, что он подонок. Ясно, — поджимает губы. — Ладно, ешь. Да спать иди, ты еле на ногах держишься.

Ем я молча, пока он допивает свой чай. На него стараюсь не глазеть. Пирожок вкусный, но у бабушки вкуснее. Вот бы сейчас её выпечки поесть и… Германа Васильевича угостить.

— Спальня за гостиной. Дверь, если что, запирается изнутри. Постельное чистое там в комоде должно быть, — встаёт и отирает руки салфеткой. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — киваю, наблюдая, как он, уходя по длинному коридору, устало стаскивает свитер, оставаясь в футболке.

Я допиваю чай, мою за собой кружку и протираю стол. На цыпочках, в абсолютной тишине иду в предполагаемую сторону гостиной. Тут темно, и я подсвечиваю себе экраном телефона, чтобы найти дверь в спальню. Увидев, прохожу и едва не вскрикиваю от шума рядом. Обернувшись, вижу на диване спящего мужчину. Это его телефон на пол упал.

Тихо выдохнув, пробираюсь к спальне, а потом всё же запираю за собой дверь. Шуметь и искать постельное бельё в комоде не хочется, да и сил нет. Поэтому я ложусь прямо на покрывало, набрасываю одни край на себя и в считанные минуты отключаюсь.

6

— Доброе утро, — раздаётся за спиной низкий голос, и я подпрыгиваю от неожиданности.

Обернувшись, вижу мужчину. При дневном свете он совсем не выглядит менее серьёзным. И мне вчера после пережитого страха не показалось: здоровенный, высокий, плечи широченные. Только, кажется, он чуть моложе, чем я вчера подумала.

Коротко остриженные волосы ёжиком без модного ныне чуба. Мне даже хихикнуть захотелось, когда я на секунду представила его с этой копной, которую парням выстригают в барбершопах и укладывают красиво. Предполагаю даже, что Герман Васильевич не заморачивается парикмахерскими, пробежал сам машинкой в ванной, и на этой всё.

И взгляд тяжёлый, а глаза светлые-светлые — серые.

Герман Васильевич пришёл на кухню в домашних штанах и футболке. Мой взгляд падает на предплечья, испещрённые чёрными узорами и надписями, и я внезапно ощущаю волнение, глядя на них, потому спешу отвести глаза.

— Я тут… завтрак приготовила. Вы же не против? Сильно есть хотелось. Хотите блинов? Кроме яиц, муки и банки варенья ничего не нашла.

Он смотрит удивлённо. Как будто впервые меня видит и совсем не ожидал, что с утра встанет и найдёт непонятную, незнакомую девицу, копошащуюся на его кухне.

— Ты готовить умеешь?

Его это удивляет?

Ну а меня удивляет его вопрос, и я даже не нахожусь, как следует ответить. Просто киваю.

По взгляду, который Герман Васильевич бросает на блины, я догадываюсь, что он их отведать совсем не против. Есть ощущение, что домашнюю еду вообще не часто ест. Пустая квартира, отсутствие кольца на руке, да и по быту в доме видно, что женской руки тут нет.

Он моет руки и умывается прямо в кухне, пока я ставлю на стол тарелку с блинами, пиалу с вареньем и две чашки горячего чая. Сама тоже присаживаюсь, когда мужчина садится за стол. Внимательно наблюдаю, как он мажет блин вареньем, сворачивает его треугольником и откусывает кусок.

Мне почему-то становится очень важно, чтобы ему понравилось.

— Мне кажется, я уже лет пятнадцать не ел домашних блинов, с тех пор, как умерла моя мать, — говорит он. — Очень вкусно, Женя, у тебя прям талант.

У меня в душе всё расцветает от его неприкрытого комплимента. Не могу сдержать искренней улыбки в ответ.

— Ты случайно не в кулинарном учишься?

— Нет, — усмехаюсь. — В швейном. А готовить меня бабушка научила.

— Хорошая у тебя бабушка, — кивает он, закидывая остаток блина в рот.

— Да, она замечательная. Она вырастила меня.

— Ты сирота? — сводит брови, а взгляд становится серьёзным. — И не местная, небось?

— Да, я жила с бабушкой с пяти лет в посёлке в двухстах километрах от Ростова. А что?

— А мудак этот Руслан в курсе был?

— Да…

Кажется, я понимаю, к чему он ведёт. Руслану, кстати, я рассказала ещё в клубе, когда мы только познакомились, что приехала в Ростов учиться из деревни, и что кроме бабули у меня нет никого.

Вот же я дура, подумать только! Взяла и незнакомому парню в первый же вечер знакомства о себе рассказала то, чего не следовало. Только сейчас понимаю, насколько такая откровенность оказалась опрометчивой.

Да и Герману Васильевичу сейчас всё выложила…

Но, будем честны, за эти половину суток он заслужил доверия, как бы там ни было. Обидеть меня у него было более чем достаточно возможностей.

— Тебе когда на учёбу?

— Во вторник. В понедельник в колледже в одном крыле меняют окна на пластиковые, и занятия сделали дистанционные в этот день.

— Вот и отлично. Съезди-ка ты, девочка, проведай свою бабушку.

Вообще-то я не планировала, да и денег отложить немного хотела со стипендии, а если поеду, то отложить и нечего будет. Но он прав, мне нужно исчезнуть хотя бы на пару дней. Как минимум в себя прийти немного, а дом для этого — лучшее место.

— У меня паспорт в общежитии остался.

— Съездим за ним, а потом тебя на вокзал подкину. Знакомых в эти пару дней попрошу присмотреть за общагой, появится ли тачка этого твоего Руслана.

— Он не мой, — опускаю глаза.

— Ну ты поняла, о чём я. — Отмахивается и доедает последний блинчик. — Собирайся, я пока в душ.

Герман Васильевич встаёт и уходит в ванную. Я мою тарелки и сковороду, в которой жарились блины. Мне-то и собираться не нужно, собрана я. Только телефон остался в спальне.

Иду в комнату, забираю телефон. Вспоминаю, что нужно написать Тане. Наверное, она волнуется, я ведь не приехала ночевать, и даже не написала ей. Подруга называется.

Открываю сообщения и вижу целых десять от Тани, не считая смайликов.

“Ты где?”

“Ты гдееее?!”

“Женька, ответь, я переживаю”

И всё в таком же духе в течение всей ночи.

Становится очень стыдно перед подругой. Она волновалась, а я не просто не ответила, а даже не прочитала её сообщения!

“Надеюсь, у тебя всё сложилось с Русланом, и тебе просто очень хорошо… Хотя бы утром отпишись. За мной в девять папа приедет, я домой на все выходные” — написала она последнее ближе к четырём утра.

Сеть в спальне как-то ловит не очень, и я решаю вернуться в кухню. Набираю текст по пути и вдруг врезаюсь в… нет, совсем не в стену и даже не в шкаф. Хотя очень похоже.

Напарываюсь я на Германа Васильевича.

— Ой, простите… — сглатываю, подняв глаза и уткнувшись взглядом в его кадык и влажную после душа кожу шеи.

Дыхание странно перехватывает, и я интуитивно делаю шаг назад. Пульс неожиданно резко набирает обороты. Мне кажется, что щёки заливает огнём — настолько сильно они вспыхивают.

Как будто какой-то толчок в груди, от которого по всему организму идёт цепная реакция — дрожь, жар и слабость в коленях.

— Молодёжь… — качает он головой, поджав губы. — Без телефона, прям, никуда. Ничего вокруг себя не видите. Ладно, обувайся и поехали уже.

7

— Можете остановить где-то здесь, пожалуйста, — прошу Германа Васильевича.

— А почему так далеко? — хмурится он.

— Ну просто… — смущаюсь, не зная, как ему правильно объяснить. — Я первокурсница. Вчера не пришла ночевать, а сегодня…

— Тебя привёз какой-то мужик в два раза старше, — заканчивает он фразу за меня, позволяя выдохнуть и не произносить это вслух. — Понял.

Он паркуется у крайнего к общежитию дома, я выхожу и почти бегом идут в общежитие. Чувствую себя провинившейся, едва ли не преступницей. Как представлю сейчас строгий взгляд комендантши, аж дрожью пробирает. Стыдно.

И страшно, честно говоря. Страшно увидеть под деревьями у забора всё ту же серую иномарку. Только подумать, буквально вчера утром её наличие там меня очень радовало, и я сама бежала скорее навстречу её хозяину.

— Здравствуйте, — кладу на стойку пропуск. И как только я вчера его не потеряла, пока по лесу бежала. — Новикова из двести восемьдесят девятой.

— Здравствуй.

Наталья Петровна, наша коменда, забирает мой пропуск и кладёт ключ на стойку вместо него. Она занята разговором по телефону, видимо, важным очень, потому что на меня даже не смотрит.

Я даже выдыхаю с облегчением, когда забираю ключ и прошмыгиваю к лестнице.

Быстро поднимаюсь на свой второй этаж и иду в конец коридора. Нужно поторопиться, чтобы не заставлять Германа Васильевича долго ждать. Он и так на меня времени много потратил. По сути, зачем ему возиться с какой-то девчонкой? Уверена, у него и своих дел полным полно.

— Привет, Женёк, — высовывается Света, девочка из соседней комнаты. — Ты на выходные остаёшься?

— Нет, домой поеду, а что?

— Хотела у тебя тазик попросить, постираться надо. А наш с Лерой лопнул вчера. Димка Кучеров сел в него, придурок, и раздавил.

Ну… Блин, и как отказать?

Честно говоря, я не особенно люблю делиться личными вещами, а уж тем более связанными с гигиеной. Я моюсь в тазу, когда в душ не достояться в очереди с утра, бельё своё стираю.

Сложно мне привыкнуть к общажной жизни. Но ещё сложнее отказать.

— Ладно, только почисти его потом, хорошо?

— Конечно, — кивает Света, обрадовавшись, на секунду возвращается за дверь и выходит за мною уже в тапочках.

Эх, не научила меня бабуля говорить “нет”. Придётся самой как-то. Но не сегодня, видимо…

В комнате никого нет — Таня уже уехала. Я достаю таз и отдаю Свете, а она осматривается. Вроде бы не раз была у нас в комнате уже.

— Бли-ин, Жень, у вас чистенько так, убрано. Вы когда вообще успеваете?

— Стараемся не сорить и не устанавливаем очередь. Обе убираемся за собой и друг за другом, если если необходимость.

Да, тут у нас с Таней, к счастью, взаимопонимание получилось. Она так же любит порядок, как и я. И совсем не считает зазорным убрать за мной забытое мокрое полотенце и развесить или вымыть тарелку. Так же и я за ней. Не успела убрать обрезки от выкройки — я уберу, если минутка есть.

Таня вообще очень воспитанная девушка, аккуратная. Хоть она и городская, просто живёт в другом районе, никогда не подтрунивала надо мною, что я из деревни и многое не знаю о городе. А мне кажется, у меня даже речь немного отличалась поначалу, но Таня вообще никак и не намекнула.

— А с кем это ты приехала? — Светка, встав на цыпочки, выглядывает в окно. — Фигасе тачка! Мы с Леркой аж залипли. И это же не та серая ауди, да?

Вот же глазастые! До углового дома порядком же расстояние, чтобы вот так в окно увидеть. Будто сидели и смотрели.

Чувствую, что вот-вот покраснею, поэтому отворачиваюсь к шкафу, будто что-то там ищу. Эти две быстро слухи пустят по общаге. Кошмар какой!

— Просто такси. Утром из колледжа вызвала, вместо эконома приехал комфорт.

— Такси-и-и… — тянет, всё ещё высматривая в окно, но, кажется, Герман Васильевич перепарковался, он предупреждал, что дальше станет. Спасибо ему. — У богатых свои причуды.

— Тоже скажешь, — делано усмехаюсь, хотя самой совершенно не смешно.

С трудом выпроваживаю любопытную Свету, проверяю сумку с ноутбуком на наличие остатков своей стипендии, что я вчера утром сняла, паспорта, конспекта по дизайну, ну и самого ноутбука. Быстро переодеваюсь в свежую одежду, переплетаю волосы в косу и тороплюсь обратно к Герману Васильевичу.

Мне везёт: Наталья Петровна снова или всё ещё занята телефонным разговором, поэтому я оставляю ключ, получаю пропуск, расписываюсь в журнале, что уехала на выходные, и выбегаю на улицу.

Снаружи достаточно холодно — осень с каждым днём всё сильнее вступает в свои права. Дождь накрапывает, ветер. Так что я радуюсь, что надела водолазку потеплее и куртку с капюшоном вместо вчерашней ветровки. Бабуля ещё и за шапку спросит, но возвращаться уже некогда.

— Заждались? — снова сажусь на сиденье рядом с мужчиной. — Извините, что так долго.

— Нормально. И дольше в кустах сидеть приходилось.

Раскрывать подробнее странную фразу он не спешит, а мне становится интересно, хоть и до ужаса неудобно спрашивать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Шпионили за кем-то? — вырывается, за что я готова язык себе прокусить.

— Выслеживал, — отрезает коротко, выводя машину из дворов на дорогу.

— Ого, — говорю искренне. — Вы в полиции служите?

— Служил. Ушёл.

Он говорит это таким тоном, что я не решаюсь спросить что-то ещё. Так и едем молча до самого вокзала. И тишина эта и напряжённая, и какая-то уютная, что ли, вместе с тем. Мне так спокойно, так надёжно рядом с этим большим и сильным мужчиной, что даже саму начинают смущать эти мысли.

А вообще, чувство это непередаваемое. Рядом со мной ведь никогда и не было мужского плеча. Ни отца, ни брата, ни даже парня. Я думала, Руслан мог бы стать им, но, если сейчас вернуться мыслями назад, я в эти несколько недель, что мы встречались, когда гуляли в парке или ходили в кафе, то ничего подобного на надёжное спокойствие я и не ощущала.

Странно, наверное, сравнивать Руслана и Германа Васильевича. В принципе, даже не окажись Руслан подонком. Это просто разное. Руслан — парень, а Герман Васильевич — мужчина.

Он спас меня, и я ему за это очень-очень благодарна. Но… странная щекотка где-то в районе живота, появившаяся, когда я врезалась сегодня в прихожей в мужчину, так до конца и не отпустила. Притихла вроде бы, но если прислушаться, если внимательно присмотреться, то она никуда так и не делась, а в тишине машины снова покачнулась, заставляя её ощутить.

Мы приезжаем на автовокзал, и я иду за билетом. Удачно получается купить: в сторону нашей станицы автобус будет как раз через полчаса. Долго ждать не придётся, и потом от станции топать по темноте не надо. Там хоть всё знакомое и родное, да в последний год к дальнему пруду частенько приезжают на машинах молодёжь из соседнего небольшого городка потусить, да не просто веселятся, а пьют, ещё не пойми чем занимаются. Прошлой осенью рыбу в пруду петардами поглушили.

В общем, место это лучше по светлому пересечь.

— Спасибо вам огромное ещё раз, Герман Васильевич, — говорю искренне, перед перроном. — Если бы не вы, то… даже не знаю…

В горле ком становится моментально, стоит только представить это “если бы”.

— Держи, — протягивает бумажку с цифрами. — Мой номер.

— Спасибо, — киваю.

Странно чувствую себя. Снова эта щекотка. И… сожаление, что автобус отправляется так скоро…

А потом я делаю самое странное, что делала в своей жизни — поднимаюсь на носочки и целую Германа Васильевича в щёку.

8

Первый час, не меньше, мои щёки огнём пылали, пока я ехала в автобусе. И окошко приоткрывала, и ладони ледяные прикладывала, а всё легче не становилось.

Я включила аудиолекцию по истории театрального костюма, но так и не смогла вдуматься. Ничего абсолютно не цеплялось в голове, поэтому решила послушать музыку. Но и она только раздражала, даже любимые песни воспринимались шумом.

И зачем я так сделала? Что он подумает обо мне?

Мне и самой себе сложно объяснить, зачем я поцеловала Германа Васильевича. Но ещё больше смущает собственная реакция. Почему же эти предательские щёки горят и горят? А сердце почему стучит так, что дышать глубже приходится?

Выезжаем за пределы города, за окном тянутся чёрные перепаханные поля. Одно за другим, большими ровными прямоугольниками. Потом начинается посадка вдоль трассы, яркая такая — засмотреться! Кусты-огоньки жёлтые, оранжевые, красные, коричневые — сливаются в яркую полосу.

Обожаю осень. Наши Старые Синички в это время всегда в золоте стоят, пылают цветами насыщенными. А запахи какие! Выйдешь в сад, особенно если вечером, не холодным, так от яблочного аромата голову кружит.

А как холодно, дождь, обожаю просто у окошка в старой кухне усесться с книгой. Кот Бурля свернётся на коленках и мурлычет так громко, что урчание его это во всём теле отдаётся. Приятно.

Наверное, я всё же засыпаю, потому что вскидываюсь, как от толчка, когда возле меня начинает возиться мужчина, доставая из-под сиденья свою сумку.

Отодвинув шторку, я выглядываю в окно. Мы уже в Верховинке, следующая остановка — мой посёлок. Ехать осталось минут двадцать.

На своей остановке выхожу только я. Это на станице, что рядом, много людей выходит, а у нас тут в Синичках обычно один-два. Посёлок маленький, если и ездят куда люди, то в основном в станицу, а в сам Ростов нечасто.

Спустившись со ступеней автобуса, я глубоко вдыхаю чистый воздух. Родной. Вот что ни говори, а тут дышится иначе, чем в городе. Аромат другой, более свежий, более сладкий. Грудь до отказа наполняет, будто и одежда не стесняет.

Закидываю рюкзак с ноутом за спину и, застегнув куртку до самого подбородка, иду от дороги в направлении самого посёлка.

— Привет, студентка, — рядом тормозит на старой копейке дед Рома с нашей улицы. — Садись, подвезу, Женёк.

— Ой, спасибо! — радостно соглашаюсь. Оно вон что-то ветер всё сильнее и снова дождь накрапывает. Пока пешком дойду, намокну, тогда от бабушкиного травяного чая не отделаться, а его запах у меня рвотный рефлекс вызывает.

Доезжаем с дедом Ромой до центральной площади посёлка. Он всё возмущается, что переезд перед станицей уже второй месяц ремонтируют и приходится по объездной мотаться, а это дольше почти на пятнадцать минут.

— Я вот за плёнкой ездил вчера, чтобы виноград укрывать на зиму, так проторчал в пробке минут сорок, по объездной же не только наши синичковцы ездят, там и из Мариновки, и из Еленска, вот затор и получается. А переезд так и закрыт. Им что? Они не спешат. Монополисты! А людям страдай.

Я только киваю. Дед Рома у нас любит поскандалить, только повод дай. Но зато он всегда если чем помочь нужно по мужской части по ремонту — никогда не откажет. Но придётся выслушать, из какого дерьма сейчас гвозди делают, что гнутся во все стороны, стоит только молотком ударить, и подобное.

— Ну давай, студентка! Бабе Шуре привет, — останавливает рычащую на все лады машину у наших ворот.

— Обязательно! Спасибо, дед Рома.

— Бывай, Женёк.

Он уезжает, а я, конечно, ключи от замка на воротах достать не успеваю, потому что бабушка их уже распахивает, радостно улыбаясь.

— Женечка! — раскрывает объятия. — Не ждала в эти выходные, дитё. Но как же рада!

— Привет, бабуль! — обнимаю её, прижимаясь крепко-крепко. Соскучилась!

Мы проходим в дом, я снимаю рюкзак и куртку. В доме стоит аппетитный запах, наверное, бабушка бросилась готовить, как только я ей позвонила и сказала, что приеду.

— Давай, дитё, раздевайся, руки мой да за стол. Вареники с картошкой наварила я. С маслом и с луком, как ты любишь. Кисель вишнёвый сварила, твой любимый, но горячий ещё. Выставлю сейчас на порожек, чтобы остыл быстрее.

— Спасибо, бабуль, но тебе не стоило так колотиться, — качаю головой, а сама, конечно, очень рада вареникам. Просто у бабушки в последние полгода сильно руки крутят, врач говорит, артрит, лечить нужно, мази постоянно использовать, но кто бы бабушку заставил? До моего отъезда в Ростов на учёбу ещё как-то её контролировала, а теперь-то понятно, как она лечится. Вон кастрюлю взяла, и дрожит рука.

Я мою руки и переодеваюсь в домашний спортивный костюм. Садимся с бабушкой ужинать. Вареники — просто пальчики оближешь. У бабушки всегда такие. У меня тоже вкусные получаются, но вот так красиво заворачивать края не получается.

Внезапно в памяти всплывает довольное лицо Германа Васильевича, когда он ел мои блины. Интересно, вареники он любит? Тоже бы понравились? С маслом или со сметаной?

— Дитё, ты в каких там облаках летаешь? — спрашивает бабушка, возвращая меня в дом из мыслей. — Аж жевать перестала.

Только бы щёки предательские не покраснели. Можно от кого угодно скрыть свои эмоции, но точно не от бабушки, она меня как облупленную знает.

— Вкусно просто очень, — бормочу, принимаясь тщательно жевать. — В общаге, знаешь ли, таких деликатесов не попробуешь особенно.

Бабушка смеётся в ответ и гладит меня по руке своей тёплой ладонью. Потом мы болтаем. Сначала она расспрашивает меня про колледж, про учёбу, что делаем, как учат, сколько задают. Про Таню спрашивает, про общежитие. Потом рассказывает, что да как дома. Куры к осени совсем нестись плохо стали, козы соседскую вишню поскубли, пришлось соседям отдать ведро яблок взамен, а кошка Макаровых котят нарожала — копии нашего Бурли. Так бабка Макаровых ругаться приходила.

— Совсем Макариха из ума выжила, что ж я Бурлю в доме-то запру? — всплёскивает руками бабушка.

Мы вместе после ужина убираем со стола, я умываюсь и иду в свою спальню. Умащиваюсь в кресле с книжкой, закутавшись в плед. И Бурля уже тут как тут — мурлычет, хвост дугой, о ноги трётся.

И спокойно так дома, хорошо, а внутри всё равно пульсирует что-то, тревожит. Страхи и волнения остались в большом городе вроде бы, но какая-то их частичка со мной в село приехала, мандражит, не даёт расслабиться. Возвращаться в город совсем не хочется, но я знаю, что эта минута слабости временная. Нужно учиться, работу найти потом хорошую, бабушку забрать. Что тут в селе делать?

Бабушка приходит ко мне, рядом садится, а я кладу голову ей на колени и позволяю меня гладить по волосам. Расслабляюсь.

— Случилось чего, Женёк? — тихо спрашивает бабушка. Чувствует, как и всегда.

— Хорошо всё, бабуль. — Я никогда не умела врать ей. Да и нужды не было, бабушка никогда не ругала меня, а если шалость какая получалась, то лишь мягко журила. Но я не могу ей просто всё рассказать, она ведь с ума от страха и тревоги сойдёт потом. — Скучаю я просто там. Никак не привыкну.

В ответ она молчит. Продолжает гладить, пока я не засыпаю. Вот только сны мои связаны совсем не с селом, и даже не с пережитым недавно страхом. А с… крупным мужчиной, чьего лица я не вижу, но чьи сильные руки чувствую на плечах, чьи крепкие ладони гладят и сжимают, обнимают… и мне так хочется, чтобы этот сон не заканчивался.

9

Герман

Хорёк забегает в автобус, скрываясь в его нутре, а я слегка подвисаю. Лёгкая она, как ветерок весенний, молоденькая совсем. Как ручеёк в лесу чистая и свежая.

И пахнет так… молодостью. Описать сложно. Ни духов не слышно, ни других посторонних запахов. Молодостью и лёгким ароматом мыла пахнет от неё.

Почему-то сравнение с Катериной само в голову приходит. Катя — женщина. Взрослая, зрелая. Дорогие духи, ухоженная кожа, мягкий тембр голоса. Как кошка. А Женя в таком контрасте с ней…

Почему вообще у меня в мозгу это сравнение возникло?

Мотнув головой в попытке раструсить эти странные непрошенные мысли, я возвращаюсь к машине. Дел невпроворот сегодня в городе. Поездка совсем выбила из колеи и теперь всё нужно подтянуть. На три объекта нужно сегодня съездить, ещё с Фадеевым встретиться, он говорит, что нашёл новый выгодный канал поставок запчастей. И Кате заехать обещал. Да и самому уже хочется увидеться.

Выруливаю с привокзальных лабиринтов на широкую трассу и включаю гарнитуру. Как обычно, часть работы приходится выполнять в машине по дороге.

Набираю сначала одного знакомого ещё по оперативке. Гражданский. Такие в моём телефоне записаны как “1”, “2” и тому подобное. Таких сдавать не принято, они полезнее на улице. И даже по завершении карьеры. Небесплатно, конечно.

— Привет, это Герман.

— Добрый. Давно слышно не было.

— Слушай, есть просьба, — мы оба подразумеваем некоторую сумму под этим словом, конечно. — Возле общаги на Иванова надо немного попастись. Интересует серый седан, иномарка. Какая — не в курсе. Фотки, видео, время. С сегодня и до вторника.

— Понял.

Информатор отключается, а я набираю Рому.

— Привет, Гермыч, — отвечает на третьем гудке. — Что это тебе в субботу не спится?

— Кто рано встаёт, тому Бог даёт, Рома. А вообще, ты на часы давно смотрел? Начало одиннадцатого уже.

— Ой, внатуре, я что-то заработался.

Заработался он. Небось только дотащился до сервиса, опять механик сам открывал точку.

— Что там по крузаку? Решили? Прохорова уволил?

— Да, всё сделали, как ты сказал: хозяину тачки сделали ремонт днища бесплатно. Прохорова пробил, там не то что корочки, там даже девяти классов нет. Он сварочный в руки взял, по ходу, месяц назад.

— И уже иномарки варить пошёл, дебил. Да уж, — качаю головой. Каких только самоуверенных безумцев нет сейчас. Зачем учиться, да? — Ромыч, это твой косяк, понимаешь? На работу ты его брал. К клиенту ты его подпустил. Ещё один такой прокол для репутации сервиса, и пойдёшь за Прохоровым.

Рома в ответ помалкивает, сопли жуёт и думает, что бы промямлить. Честно говоря, он заебал. Уже далеко не первый косяк на подконтрольной ему точке. Зачем мне такой тупой менеджер?

После пары ласковых сбрасываю Рому и только собираюсь набрать Катерине, как она звонит сама.

— Привет, Катюня, — беру трубку. — Только собрался тебе позвонить, ты будто догадалась.

— Привет, Герман, — усмехается. — От тебя дождёшься. Сегодня приедешь?

— Ты как всегда: сюрпризы не любишь?

— Не люблю, ты верно говоришь.

— Приеду, Кать. Только поздно. Много работы сегодня.

— Тогда до вечера, Герман. Жду.

Она отключается, а я перевожу бортовой компьютер из режима телефона на музыкальный плеер и включаю “Арию”. В последнее время старый добрый русский рок куда предпочтительнее, чем зарубежка.

Надо хоть за вином хорошим заехать, конфеты купить. Не с пустыми же руками к Кате ехать. Большего она всё равно не возьмёт — пытался. Катя очень цельная и самодостаточная женщина. Кроме того, подарки она почему-то воспринимает как унижение её достоинства.

Но мне нравится проводить с ней время. Без сложностей, без обязательств, без бури чувств и эмоций. Спокойно, вкусно, в удовольствие. Качественный секс с красивой женщиной без выноса мозга — чего ещё пожелать?

Мы познакомились после моего развода с Кристиной три года назад. Как раз после увольнения из полиции. Тогда казалось, что жизнь сломалась. На службе появились проблемы, и я был вынужден уйти, брак с Кристиной и так трещал по швам, а тут она лишилась последнего, за что держалась в нашем браке — статуса жены начальника оперчасти. Она гордилась моим званием больше, чем мною самим. Я начал бухать, она забрала Ксюшку и ушла.

А Катя… мы просто встретились. Без всяких кафе-ресторанов-баров. Просто так, на остановке, она ждала автобус, а я… хер знает, чего ждал я. Просто стоял под дождём и смотрел в небо. Катя подошла и раскрыла надо мною свой зонт.

Через два часа мы уже были в её постели.

И все эти три года мы не встречаемся, не говорим о чувствах и статусах, просто спим друг с другом иногда. Но при этом присутствует какое-то тёплое, дружеское родство душ.

Торможу у офиса Фадеева. Допиваю кофе, купленное по дороге и вспоминаю, что мой завтрак сегодня выдался совсем необычным. Домашние блины, что испекла Женя, реально были такие, что с тарелкой съесть хотелось. Молоденькая такая, а готовит вкусно. Повезёт кому-то, кто замуж возьмёт девчонку.

— Здравствуй, Герман, — Антон привстаёт в кресле и протягивает мне руку.

— Привет, — отвечаю на рукопожатие и присаживаюсь в кресло напротив.

Антон Фадеев — мой партнёр по бизнесу. Вообще, он занимается не только автосервисом, у него ещё сеть моек и несколько газовых заправок. В своё время ввёл меня в курс дела, помог сообразить что да к чему, отблагодарил, если так можно сказать, за незначительную помощь, оказанную на службе как-то. По сути, если бы не Фадеев, я бы так и торчал сам в гаражной яме по локоть в масле, чинил бы тачки. Но под началом и с поддержкой Антона, получилось вырасти до целой сети в восемь сервисных точек. Своего рода уже бренд в городе. От Фадеева я с сервисными отпочковался, но в некоторых вопросах мы ещё контактируем, продолжаем сотрудничать. Ну и приятельствуем, конечно.

Мы обсуждаем дела, обдумываем риски перехода на нового поставщика деталей. Дешевле и надёжнее может оказаться совсем не таковым. Останавливаемся на секторальном переходе. Попробуем заменить один тип, потом второй, а там по результатам посмотрим.

— Слушай, Герман, — говорит Антон, когда разговор по бизнесу заканчиваем. — Есть дело. Можешь по-дружески по своим связям как-то пробить?

— Ну спрашивай, посмотрим, — киваю.

— У меня тут сын заигрался, гадёныш. От себя я ему всыпал, конечно, но решать вопрос тем не менее надо. Говорит, девчонку на дачу пригласили с друзьями, тусануть хотели. Ну ты и сам понимаешь — молодость. Девушка, понятно, какого толка — согласилась, приехала, сумму заранее обговорили. А она взяла и свалила с криками спасите-помогите. Короче, Руслан не может её найти, переживает, что начнёт лишнее рассказывать эта вертихвостка. В общем, может, как-то найти её можно?

Ну охренеть. Кажется, история становится всё интереснее.

10

Евгения

— Жень, помоги вот тут, — подходит ко мне Лина, моя одногруппница. — Я дважды выкройку делала, и снова размер не соответствует. Боюсь, сейчас на ткань переложу, и неправильно будет.

— Давай, посмотрим.

Подхожу к её столу и читаю размерные расчёты. Метровой лентой ещё раз сверяюсь по размеченной заготовке.

— Ты же припуск на швы забыла.

— О-о! Вот это я дала! — искренне удивляется Лина. — Хорошо, что Витёк не пропалила меня, а то бы раскатала на всю группу.

Витьком в колледже называют преподавательницу по крою — Виталину Викторовну. Она действительно очень строгая, я бы даже сказала, жёсткая. Под горячую руку ей лучше не попадаться. И не любит, когда делают ошибки, буквально изничтожает за них, съесть готова. При этом Виталина Викторовна действительно, как специалист, может многому научить, но студенты не очень любят её за столь крутой нрав.

Пересчитав с Линой ещё раз заданные размеры, мы отмечаем нужные точки, а потом я ухожу к своему столу. Нужно тоже пересчитать, а то сейчас у меня в голове чего только нет. С таким трудом вообще удалось сконцентрироваться на учёбе.

Виталина Викторовна приходит через десять минут. В мастерской сразу исчезает лёгкость и воздух становится густым. Девочки замирают у своих рабочих столов, пока преподавательница неспешно берёт свой толстый журнал, свою метровую ленту и не спеша направляется в рабочую зону.

Первой она начинает изучать работу Тани. Подруга стоит молча, пока Виталина Викторовна измеряет её выкройку.

— Сойдёт, — поджимает губы, молча ставя оценку в свой журнал. Тане, конечно, не озвучивает. А потом идёт дальше.

Когда подходит к Лине, замечаю, как та начинает дрожать.

Блин, ну это же ненормально, когда преподаватель ставит себя так, что его студенты боятся до дрожи в коленях. Только никто ничего с этим поделать не может. Девочки со старших курсов рассказывали, что Виталина Викторовна дружна с директрисой колледжа, поэтому все жалобы уходят будто вода в сухую землю.

Мне преподавательница никаких правок и замечаний не делает. Ставит красным маркером плюс на выкройке и идёт дальше.

— Дура эта Витёк, терпеть её не могу, — сердито шипит Таня, когда мы после пары спускаемся в столовую. — Вот за что она мне четыре поставила? У меня ни одной ошибки. Просто четыре и всё, понимаешь? Потому что ей так захотелось. Потому что “никто из вас криворучек-первокурсниц не достоин повышенной стипендии от государства”.

Таня кривляет преподавательницу, а мне становится смешно — настолько похоже у неё получается. Но вообще, конечно, ситуация с этой четвёркой неприятная, да.

Очереди в столовой, к удивлению нашему, почти нет. Мы быстро покупаем по тарелке супа, ломтику хлеба и чашке чая с простой булочкой.

— Слушай, я как подумаю о том, что ты там от бабушки привезла, так суп этот столовский в глотку не лезет, — ковыряется Таня в тарелке.

Она без ума от выпечки, которую я привожу из посёлка от бабушки. Обычно мы расправляемся со всем этим уже через три дня. Потом уже переходим к более стратегическим запасам, что привозит Таня — колбасе, сосискам, тушёным замороженным биточкам, которые разогреваем в микроволновке. Танина мама тоже готовит очень вкусно.

А мне бабуля в этот раз наложила всего как никогда. И вареников домашних наморозила, пирожков нажарила разных, блинчиков наворотила с творогом домашним.

— Надо поесть первого, мы же суп когда теперь сварим.

— Ну да, с таким-то количеством заданий от Витька, — снова мрачнеет Таня. — Главное, теперь задницу не разъесть на вкусняшках твоей бабушка. Я только-только сбросила лишние три кэгэ.

После обеда мы идём на остальные занятия, в основном теоретические. На профрусском чувствую себя неуверенно, так как забыла конспект в общежитии, когда уезжала в посёлок, и плохо подготовилась. Притом, что русский всегда давался мне сложно. Правила приходилось зубрить, и когда в собственном написанном я замечала ошибку, мне было стыдно. Поэтому и сидела над ним днями и ночами в школе, эти восемьдесят семь баллов на ЕГЭ дались мне кровью и потом.

— Блин, где моя тетрадь? — неужели я ещё и её забыла? Аж в пот бросает, как представлю, что придётся перед преподавателем оправдываться.

Копаюсь в сумке в поисках тетрадки. О! Нашла! Выуживаю её и кладу на парту, а потом замечаю, что между листами застряла небольшая бумажка. Вытаскиваю и разворачиваю. На ней цифры — номер, который записал мне Герман Васильевич.

Пальцы теплеют сами по себе, а потом начинают покалывать, заставляя внутри что-то отозваться.

— Ты до сих пор не выучила наизусть номер Русика?

Когда Таня произносит его имя да ещё и на такой манер, меня передёргивает и по плечам аж озноб бежит. Я ведь Тане так ничего и не рассказала. О таком как-то между прочим за обедом в студенческой столовой и не расскажешь.

— Это… не его номер, — отвечаю между прочим, открываю конспект и начинаю внимательно читать.

— Оу, — не унимается Таня, продолжая шептать мне негромко. — А чей? Колись!

— Позже расскажу, — отвечаю ей негромко, заметив, как Света на втором ряду навострила уши. Русский у нас спаренный с их группой.

— Бли-ин, ну ты даёшь! Руслан такой классный, а ты чудишь что-то там…

Сжимаю зубы, чтобы меня не рвануло на эмоциональное объяснение прямо сейчас. Но потом напоминаю себе, что ещё недавно я бы и сама не подумала плохо о Руслане. Так и Таня — она просто не в курсе.

Слава Богу, приходит преподаватель, и на этом наш разговор заканчивается.

После пар оказывается, что Таня задерживается на репетицию. Нашему колледжу через две недели тридцать лет, и планируются мероприятия, среди которых и торжественный концерт. Таня в школе ходила в танцевальную студию, и теперь будет принимать участие в концерте.

— Хоть какие-то шансы на повышенную степуху, — говорит она, когда мы останавливаемся после пар возле холла. — За участие в жизни колледжа добавляют баллы к общему рейтингу. — Может, с нами, Жень?

— Я и танцы? — усмехаюсь. — Ну точно нет.

Это было бы действительно смешно. Бабушка ещё в детстве смеялась, что мне медведь на ухо наступил. По доброму смеялась, конечно же, но это действительно так. Я видела видео со своего выпускного утренника в детском саду… Лучше пусть танцуют те, кто это делать умеет, я так скажу.

Мы прощаемся, и я иду на автобус. Проехать до общежития надо всего две остановки. Пока еду, успокаиваю себя, что вряд ли Руслан будет околачиваться у общаги среди буднего дня. Успокаиваю, а сама в кармане куртки крепче сжимаю бумажку с номером телефона.

Выхожу я не на своей остановке, а на следующей. Решаю обойти райончик с другой стороны.

И делаю это зря.

Потому что чтобы выйти к нашему общежитию, нужно пройти вдоль новой строящейся высотки. Там народу много, техника работает, но всё это за временным забором. И получается, мне нужно пройти достаточно длинный отрезок пути между задней стеной поликлиники, возле которой растёт много старых деревьев. За ними не особенно ухаживают, не обрезают. Тут много акаций, и они уже в некоторых местах превратились в колючие заросли. А с другой стороны забор стройки.

Тротуар тут узенький, но хоть какой-то всё же есть, и рядом неширокая дорога, с темнеющими то тут, то там выбоинами, которые вряд ли вообще планируют латать.

Как и в любом городе, в Ростове есть места, которые кроме как изнанкой не назовёшь. Идёшь — красиво: улица, фонари, магазины с яркими цветными вывесками, там выпечка вкусно пахнет, там кафешка раскинулась с негромкой музыкой. А потом заходишь за угол и попадаешь в зазеркалье большого города. И хочется быстрее снова оказаться на лицевой стороне. Красивой и по ощущениям куда более безопасной.

Именно в таком месте я и иду сейчас, а негромкий звук шуршащего колёсами по асфальту автомобиля вызывает противное ощущение ползущего по спине холода.

Осторожно бросив взгляд через плечо, я понимаю, что мне не показалось. Чуть поодаль за мной крадётся тёмно-синяя иномарка. Если бы просто ехала — уже обогнала бы.

Сердце замирает и обрушивается куда-то вниз. В самые пятки. Горло пересыхает от страха, картинка перед глазами становится какой-то нечёткой.

Боже…

Метр за метром я иду, преодолеваю расстояние, не ощущая ног. Будто лопанного асфальта и вовсе не касаюсь.

Сорваться на бег? Только спровоцирую. А так, может, хоть кто-то попадётся на пути…

И тут… давлюсь воздухом, потому что на крик сейчас моё горло не способно — настолько напряжено.

В секунды узнаю машину, вдруг резко вынырнувшую из-за угла. Наверное, там какой-то проулок.

— Садись, Женя, — знакомый низкий голос бьёт по нервам тёплой волной.

Мне не нужно повторять дважды. Я быстро оббегаю капот и плюхаюсь на пассажирское рядом с Германом Васильевичем.

— Здравствуйте, — собственный голос похож на писк.

— Здравствуй, — отвечает ровно и спокойно, что действует на меня как тёплый душ. — Я тут кое-что узнал о твоём Руслане. Думаю, тебе на какое-то время лучше остаться у меня.

11

— Герман Васильевич, — вжимаюсь в кресло. Он помощь предлагает, защиту, а я чувствую себя неблагодарной. — Я не могу.

— Боишься?

— Нет! — почему-то именно мысль о страхе совершенно не пришла мне в голову, хотя вполне, казалось бы, логична. Но мне с ним не страшно. Ощущения какие-то другие, мне сложно их идентифицировать, но это точно не страх. — Просто… за жильё нужно платить, за комнату там… а у меня не сильно с финансами. Стипендия только. У бабушки я не беру деньги, у неё только пенсия. А вы живёте в хорошем районе, я не потяну.

Пока говорю, я вся начинаю краснеть и едва ли не заикаюсь. Он не перебивает, слушает молча, но уже к концу моего спича мне очень хочется залезть куда-то под сиденье.

— Не надо ничего платить, Женя.

Говорит спокойно и сдержанно, как и всегда, но у меня возникает ощущение, что для этой сдержанности ему сейчас приходится постараться.

— Я так не могу. Мне неудобно.

— Неудобно, когда дети на… кхм… спать на потолке.

— Давайте я буду хотя бы есть готовить, — скромно предлагаю, втянув голову в плечи. — И убираться.

— Про готовку — отличная идея, если будешь успевать, конечно. Тебе учиться нужно. Не откажусь. Ну в смысле, успеешь — готовь, не успеешь — не нужно. Это не обязательно.

Я киваю, и мы на какое-то время замолкаем. Едем, а я пытаюсь осознать, что Герман Васильевич только что снова спас меня. Защитил. А в то, что эта машина тащилась за мною не случайно, сомнений нет. Потому что едва я села в автомобиль Германа Васильевича, та иномарка сзади развернулась и уехала в обратном направлении.

А ещё я пытаюсь осознать, что теперь буду жить у него. И как объясню это Тане… Как скрою от бабушки? А вдруг ей позвонят из общежития?

Всё это кружит в голове, заставляя сомневаться в принятом решении. Но потом я вспоминаю холод страха за грудиной, сковывающий все внутренности, стоит едва только представить, что эти подонки могли сделать со мной. Вспоминаю, как ужас лизал пятки, когда бежала ночью по лесу, да и сейчас когда шла, а сзади эта машина…

Как вообще так получилось, что я влипла во всю эту историю? Я ведь хотела просто жить в городе, учиться, найти работу, со временем забрать бабушку. А в итоге боюсь даже по улице пройти и переезжаю жить ко взрослому мужчине, которого вижу во второй раз.

Мы заезжаем в общежитие, пока Герман Васильевич ждёт внизу, я собираю необходимые мне вещи в рюкзак, пакую швейную машинку и нужные инструменты. Всё это время думаю, как происходящее объяснить Тане.

А ещё очень надеюсь, что прямо сейчас ко мне не припрётся Светка. Та только услышит где-то по-соседству шум или возню, так сразу и бежит. Тазик, кстати, она мне так и не вернула.

— Я неделю поживу у родственников, — спустившись, вру комендантше, стараясь при этом не покраснеть. — Тётя пригласила — давно не виделись.

— Заявление заполнить не забудь, — подсовывает мне лист и образец.

Быстро заполнив, я подхватываю свои сумки и выбегаю. Сумка с швейной машинкой тяжёлая, едва удаётся дотащить до соседнего дома, где припарковался Герман Васильевич. При этом я его сама попросила ждать тут.

Он забрасывает мои пожитки в багажник, пока я усаживаюсь и пристёгиваюсь. Глубоко вдыхаю запах салона его машины. Пахнет кожей, мужской терпкой туалетной водой и слабо, почти выветрившимся кофе. Та же пахло и в ту ночь, когда он подобрал меня на дороге возле посадки. Наверное, теперь этот запах будет ассоциироваться у меня с безопасностью, потому что даже сейчас, едва оказавшись в машине, я чувствую, что дышать становится легче.

— Это что у тебя там такое тяжёлое? — спрашивает, когда садится за руль.

— Швейная машинка. Вы же не против, что я взяла? Она мне для учёбы нужна, я буду убирать её, не будет мешаться.

— Обалдеть. Ты что её каждый день в технарь таскаешь?

— Нет, — усмехаюсь. — я работаю на ей в общежитии. В колледже нам предоставляют.

— Ясно.

Это “ясно” как точка. Сказал — поставил. И дальше мы едем молча, хотя лучше бы разговаривали. В тишине я ощущаю себя странно. Мне и волнительно, и страшно, и тревожно, и смущение накатывает.

Тревожно и страшно потому, что, думаю, не стал бы Герман Васильевич незнакомой девушке предлагать пожить у себя. Зачем ему лишняя головная боль и возможно неудобное соседство? Значит, узнал о Руслане что-то такое, совсем нехорошее.

От этих мыслей кожа мурашками ледяными покрывается и в животе как-то холодно становится.

— Вы сказали, что кое-что про Руслана узнали, — решаюсь спросить, потому что уровень моей тревоги начинает расти как тесто на дрожжах.

— Вечером. Сейчас кое-что ещё проверить хочу.

Меня такой ответ не особенно успокаивает, но настаивать я, конечно же, не решаюсь. Не в моей ситуации вообще права качать, ведь мне за заботу Германа Васильевича и отблагодарить нечем.

— Тебе агрегат твой швейный до вечера нужен? — спрашивает, проезжая за шлагбаум внутрь жилкомплекса.

— Нет, а что?

— Вечером закину, сейчас подниматься не буду. Держи ключи, — протягивает связку. — Двенадцатый этаж, квартира сто двадцать четыре. Располагайся, не стесняйся. Занимай спальню.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— А вы будете на диване? Неудобно как-то…

— Опять тебе неудобно, — качает головой, паркуясь. — Давай, Женя, топай. Машинку твою вечером закину. А про спальню не волнуйся, я-то и дома ночую нечасто.

Кивнув, я беру ключи, забираю рюкзак и сумку, которые он подаёт мне из багажника, и иду к дому. Поднимаюсь на лифте на нужный этаж. Странно чувствую себя, подойдя к двери, будто влезаю в чужой дом без разрешения.

Войдя в пустынную прихожую, осматриваюсь. Кажется, будто кто-то сейчас выйдет из кухни или гостиной и спросит, кто я такая и что здесь вообще забыла?

Но никто не выходит. Тут тихо и пусто. Я включаю свет в коридоре и осторожно прохожу, крадусь буквально.

Глупости. Он же сам меня позвал и сам привёз. Тогда почему я так веду себя?

Затаскиваю сумки в спальню и опускаюсь на кровать. Сердце стучит неровно. Нужно подумать, где я поставлю швейную машинку, куда сложу конспекты и вещи. Где можно повесить бельё, которое постираю так, чтобы не маячило на видном месте.

Может, я тут всего на пару дней, а может и дольше придётся задержаться.

Хочется скорее узнать, что же такого узнал Герман Васильевич о Руслане. Но это вечером… если он вообще приедет домой ночевать.

Сжимаю пальцами рукава кофты и только сейчас осознаю, откуда этот странный дискомфорт. Ну, кроме очевидного. Я… как бы это странно не звучало, но я не хочу, чтобы он не ночевал дома…

12

Вещи свои я оставляю в сумке, которую засовываю под стол у кровати. Достаю только домашние лосины и длинную футболку. Вроде бы вполне прилично.

Переодеваюсь, собираю волосы повыше. Всё хотела найти в городе хорошую парикмахерскую и сделать их короче. Но когда увидела цены у этих хороших парикмахерских, так уж сначала обалдела, а потом решила оставить как есть. Таня мне аккуратно кончики подстригла бритвенной машинкой да и всё на этом. Я их не стригла с самого детства, бабушка только ровняла немного, но это сильно не помогало, учитывая, что концы всё равно потом подворачивались.

Может потом кто подскажет неплохого парикмахера, что стрижёт не сильно дорого.

Кстати, насчёт Тани. Я звоню ей и говорю, что пока поживу у бабушкиной подруги некоторое время. Она болеет, и бабушка попросила присмотреть, может, помочь где нужно.

— О, ты не говорила, что у тебя родственники в городе.

— Нет, это бабушкина давняя подруга. Я недолго, может пару недель, пока не приедет её дочь.

Вру, и у самой аж язык печь начинает и ладони потеют. Не люблю я лгать, нехорошо это. Тем более подруге. Но сказать, что мой парень с толпой друзей хотел надо мной надругаться, а какой-то незнакомый взрослый мужчина спас, и теперь я поживу у него, я не решаюсь. Не по телефону точно. Может, завтра после пар в колледже пойдём в парк да поговорим.

Я пытаюсь готовиться к завтрашним занятиям, но голова шумит, вчитаться в лекцию просто не получается. То лезут мысли про Руслана, то про бабушку, то про Германа Васильевича, который, возможно, не приедет на ночь домой.

“Такая молодая, а нервы не в порядке” — сказала бы бабушка, наверное.

А они и правда не в порядке. Ни читать, ни сидеть не могу. По рукам до самых плеч мурашки бегут. Действительно, нервы не в порядке, что ли.

В таких случаях, когда я начинаю слишком сильно переживать, помогает поработать физически. Дома я обычно иду на огород, и после возни с растениями на свежем воздухе становится как-то легче. Огорода, конечно, нет у Германа Васильевича, да и просто пойти погулять я не решаюсь. Вдруг он отдал мне свои единственные ключи и теперь не сможет попасть в квартиру, если я уйду? Да и вообще, страшно мне как-то. Дома высоченные, улицы незнакомые, потеряюсь только так.

Зато у него в квартире есть кухня. И на ней я даже обнаруживаю разные продукты, чего не нашла в прошлый раз. Мясо, овощи, крупы появились. Основательно он закупился, похоже.

Изысков я готовить не умею, а вот простые блюда только так. Поэтому достаю всё необходимое для борща и приступаю. Пасту томатную, правда, не нахожу, но зато есть свежие помидоры, их и потру в заправку, ещё вкуснее будет.

К восьми вечера уже готов и борщ, и каша гречневая с мясом. Убираюсь в кухне, оставляю кастрюли на плите остывать и только собираюсь идти в спальню, конспект по экономической теории всё же нужно проштудировать, как слышу щелчок входной двери.

Понятно же, что это квартира Германа Васильевича, и он в ней живёт. Я прекрасно это осознаю. Но всё равно дёргаюсь от неожиданности, чувствую как по спине пробегает лёгкая дрожь. Замираю посреди прихожей, ожидая, пока он войдёт.

Герман Васильевич переступает порог, и пространства в прихожей становится как-будто бы значительно меньше.

— Чем это так охренительно пахнет? — тянет носом. — Это что… борщ?

Он произносит это так, будто обыкновенный борщ — это для него нечто невиданное.

— Да. Вы не любите? — переминаюсь с ноги на ногу.

— Я уже забыл, какой он на вкус. А в кафе сколько раз не брал, говно какое-то.

Он такой прямолинейный, что это заставляет меня усмехнуться и немного расслабиться.

— Я не знаю, какой вам нравится, сварила, какой умею. Может, этот тоже покажется… невкусным.

— Ну это вряд ли, Женя, — Герман Васильевич устало стаскивает с плеч куртку и бросает её на вешалку. — В квартире запах такой, что слюной подавиться можно. Тут, знаешь ли, никогда вообще так не пахло.

Мне становится настолько приятно это слышать, что я не выдерживаю и опускаю глаза, ощущая, как кожу на лице начинает покалывать. Ох уж этот румянец, сколько себя помню, постоянно предавал меня, выдавая на поверхность все мои эмоции.

— Там всё на плите. Я пойду в комнату, на завтра ещё нужно подготовиться к занятиям.

— Конечно, — кивает он. — Я в душ, а потом на кухню. И, Жень, — осторожно прикасается к моему локтю, когда я, кивнув, уже собираюсь уходить. — Ты вот это всё не обязана, поняла? Только если есть время и желание. Ты тут не кухарка и не прислуга, а гостья.

— Спасибо, — киваю в ответ, а у самой начинает гореть огнём кожа в месте, где он прикоснулся.

Ухожу в комнату, интуитивно потирая руку. Почему я так реагирую? Нервы всё, наверное…

С конспектом я решаю прилечь. Лампу за письменным столом включить не получается, наверное, нерабочая. А отвлекать Германа Васильевича сейчас не хочу. Над кроватью свет ярче, вот и умащиваюсь с тетрадкой.

Даже и не знаю, сколько успеваю прочитать, как засыпаю. Уплываю в сон незаметно сама для себя, даже свет не выключив. Потом просыпаюсь, вздрогнув. Шея затекла в неудобной позе, тетрадь смялась под упавшей сверху рукой.

Сколько вообще времени? За окном темно, ночь, значит. Я же будильник не завела, ещё просплю в колледж.

Сажусь на кровати и шарю руками по покрывалу, не могу найти телефон спросонья. Блин, я его, видимо, вообще на кухне забыла. Надо сходить забрать.

Заставляю себя сползти с кровати и отправиться на кухню. Свет гашу, чтобы в гостиную не попал, когда двери открою. Герман Васильевич же спит, наверняка.

В гостиной темно, и я осторожно прохожу в сторону коридора, стараясь не шуметь. А когда сворачиваю к кухне, то замираю как вкопанная. Меня будто в кипяток бросает.

Дверь ванной как раз открывается, и в коридор выходит Герман Васильевич. Высокий, мощный, просто огромный. И… абсолютно обнажённый.

13

У меня будто весь воздух выкачали из лёгких. Наверное, я похожа на идиотку, потому что стою, открывая и закрывая рот, как рыба. Замираю без единого движения.

И смотрю. Будто кто-то взял и приклеил мой взгляд к мужскому телу.

Жар неумолимо расползается по всему телу. Не только щёки пылать начинают, а вся кожа. Чувствую, как горит шея, грудь, даже спина. Огонь ползёт по позвоночнику и растекается в руки и ноги, вызывая в пальцах покалывание.

— Лучше тебе пойти спать, девочка, — басит, хмуро взглянув на меня, Герман Васильевич.

Мужчина стаскивает с плеча полотенце и спокойно оборачивает его вокруг бёдер. А у меня дыхание перехватывает. Будто кто-то сжал мои рёбра в тиски и не разжимает. Стальным кольцом стянул. Вдохнуть глубоко не получается. Вот-вот голова кружиться начнёт.

— Я… — хриплый звук обдирает пересохшее горло, и я не узнаю собственный голос, — да, конечно. Я просто…

Хотела забрать телефон. Но сейчас на него вообще плевать. Я пячусь, делаю шаг назад на деревянных ногах, не сразу понимая, что так и продолжаю смотреть на него.

— Иди. — Давит голосом, хотя тон его спокойный.

И я не могу, не смею ослушаться ослушаться. Подчиняюсь, срываясь с места.

Буквально пролетев через гостиную, забегаю в комнату и захлопываю дверь дрожащими руками. Прислоняюсь к ней спиной и с силой бьюсь затылком, пытаясь немного привести себя в чувство.

Сердце стучит так быстро, что кажется, будто проломит рёбра, покрошит там всё внутри, а потом выпрыгнет и покатится по полу. Пытаюсь выровнять дыхание, но получается очень и очень медленно. В крови играет какой-то странный коктейль, запустивший сотни незнакомых, чужеродных реакций. Я не могу, просто не могу прогнать стоящую перед глазами картину: мужчина, в просвете дверного проёма — высокий, большой, широченные плечи, загорелая кожа, мышцы рельефные как на картинке. И эти капли воды, что медленно стекают по его груди всё ниже. Туда, куда я так и не посмела опустить глаза…

Мотнув головой, сжимаю её ладонями, тру лицо, пытаясь отвлечься, переключиться, смазать как-то это странное тревожащее состояние. Я ведь никогда не видела обнажённого мужчину. Взрослого мужчину. Тем более так близко.

Это странно. То, что я чувствую. Будто под кожу загнали тысячи микроскопических молний, и они её наэлектризовали. И кровь тоже… всю меня.

Непонятно так. Ты видишь тело человека, а в ответ с твоим собственным телом что-то происходит. Горло пересыхает, в коленках слабость появляется, а внизу живота странная тяжесть.

И как же быть дальше? Как мне утром ему в глаза посмотреть?

Я выключаю свет и залезаю под одеяло. Сворачиваюсь клубочком, пытаясь унять странную дрожь. И про смартфон на кухне забываю. Точнее, ни за что теперь за ним не пойду сейчас. Просплю колледж, так просплю.

Вот только если бы ещё и уснуть было так просто. С таким-то сердцебиением.

Никак не могу улечься, кручусь то на правый бок, то на левый. Будто не в постели я, а на камнях твёрдых или на досках. Все чувства, все ощущения обострены. И слух тоже — ненамеренно ловит любые звуки из тишины квартиры. И мягкие шаги за дверью, и негромкий скрип дивана и размеренное дыхание спустя какое-то время.

И только тогда и у меня самой получается хоть немного расслабиться, а потом уснуть. Точнее забыться в странной дремоте, наполненной образами, запахами и даже ощущениями. Будто и не сплю я вовсе, но и проснуться до конца не могу.

А вот просыпаюсь я от стойкого ощущения, что на меня кто-то пристально смотрит.

— Ты ещё кто такая? — слышу резкое, едва открываю глаза.

14

Проморгавшись, я сажусь на кровати. От резкой смены положения голова начинает кружится немного.

— Ты что тут забыла?

Напротив, развернув стул спинкой ко мне и усевшись на него, как следователь на допросе в кино, на меня остро смотрит девочка-подросток. На вид ей лет четырнадцать, но если смыть яркие чёрные стрелки с век, то может оказаться и меньше.

— Я Женя, — отвечаю ей, всё ещё пытаясь прийти в себя, но мозг сопротивляется, недовольный таким неласковым пробуждением.

— Что ты забыла в кровати моего отца?

Оу. Оказывается, у Германа Васильевича есть дочь не намного младше меня.

— Сплю.

— Ты дура?

Становится обидно. Что это ещё за допрос такой?

— А ты грубиянка, я смотрю.

Встаю и иду к шкафу с зеркалом. Приглаживаю волосы, заплетаю их в косу. Расчёску нужно искать, но сперва объясниться с этой девушкой. А то не мудрено и без волос остаться, учитывая, каким взглядом она на меня смотрит. Того гляди и вцепится.

— Так я слушаю, — встаёт со стула и складывает руки на груди. — Ты шлюха? Он тебя снял? Спишь с ним?

— Слушай, — разворачиваюсь и тоже складываю руки на груди. Что-то эта выскочка меня уже буквально за пару минут достала, — ты чего сразу оскорблениями кидаешься? Если спрашиваешь, может, всё-таки ответ выслушаешь?

Девчонка пару секунд хлопает глазами, а потом снова садится на стул, закинув ногу на ногу.

— Ну давай. Удиви меня.

— Меня зовут Женя…

— Это я уже слышала, — перебивает.

— … твой отец пару дней назад подобрал меня на дороге… — понимаю, как это звучит, когда девушка выгибает бровь. — Я убегала по лесу от парня и его друзей, которые… хотели меня обидеть. А твой отец меня спас.

— Папа как обычно, — подкатывает глаза.

Я сомневаюсь, стоит ли ей знать все эти подробности, но как ещё ей объяснить моё пребывание тут?

— А потом так сложились обстоятельства, что жить мне в общежитии было небезопасно, и твой папа предложил пока остановиться в его квартире. Я думаю, это совсем ненадолго.

— То есть ты не спишь с ним?

— Нет! — качаю отрицательно головой. — Конечно, нет.

Я вообще ни с кем не сплю, так-то. Кот под боком, когда домой приезжаю, не считается.

Девчонка ещё несколько секунд смотрит с недоверием, а потом вдруг заметно расслабляется. Будто шарик сдувается, и её лицо становится куда более приветливым.

— Я Ксюша, — представляется уже более миролюбивым тоном. — Просто родители развелись, и меня бесит это.

— Понимаю, — киваю.

Какое-то странное чувство внутри появляется. Снова эта щекотка непонятная, когда я думаю о том, что у Германа Васильевича есть женщина. Это ведь нормально, он взрослый мужчина, у него семья. Пусть и в разводе. Но контролировать и даже понять это возникающее ощущение мне сложно. Оно меня удивляет и даже пугает. Тревожит.

— У мамки хахаль — этот придурочный дядя Серёжа, — кривится Ксюша. — У бати эта дура пучеглазая. Бесят. Думала, ещё и ты.

Ещё и я…

Не знаю, о ком девушка сейчас говорила, называя пучеглазой, но у меня внутри уже зарождается неприязнь. Это необъяснимо, но факт.

— Там на кухне борщ. Это ты варила?

— Я.

— Можно я поем? Мама еду заказывает, она невкусная. Я как-то у подружки борщ ела, её мама сама готовит. Мне понравилось.

— Конечно, — смеюсь. — Я тоже проголодалась.

— Тогда пошли.

Мы выходим из спальни. Германа Васильевича, суда по всему, в квартире нет. В колледж я, конечно же, проспала. Первую пару придётся прогулять. Я так ни разу не делала, и мне очень стыдно. Врать не хочется, и я пишу куратору правду, что проспала, и что отработаю занятие в обязательном порядке. Хорошо хоть это не пара Витька.

Ухожу в ванную умываться, а Ксюша идёт на кухню, слышу, как гремит посудой. Уже через десять минут мы с ней активно поглощаем борщ. Действительно вкусный получился. Так-то уже больше половины кастрюли нет, хотя целых четыре литра сварила вчера вечером. Герману Васильевичу, кажется, действительно понравилась моя стряпня.

Когда я думаю об этом, внутри разливается приятное тепло. Всегда приятно, когда кто-то высоко оценивает то, что ты приготовишь. Но одно дело, когда бабушка говорила, что у меня весьма недурно выходит, даже поначалу думали в сторону не швейного отделения, а кулинарного. И совсем другое, когда Герман Васильевич. Это отдаётся как-то иначе… я даже не пойму как, но иначе.

— Офигенный борщ, — говорит Ксюша. — Пусть мамка сама ест всякие ризотто и суши. Я бы вот такое лучше бы лопала.

— Спасибо, — киваю, улыбнувшись.

— А ты тут ещё же потусуешься, да? Я буду на хавчик заскакивать.

— Ну пока да, но не знаю, как долго.

Ксюша доедает, берёт тарелку пустую и открывает один из нижних шкафчиков кухонных. Там внутри полки, но стенки из нержавейки. Посудомойка, похоже. Честно говоря, я никогда и не видела их. Мы с бабушкой посуду руками моем, а по гостям я как-то и не бывала особо. У соседей только, но и у них не было этого чуда техники.

— Ты так смотришь, будто мойку впервые увидела, — усмехается Ксюша, а мне, признаться, становится стыдно. Не хочу выдавать этого и просто неопределённо пожимаю плечами.

— Просто не знала, что тут есть. Я же только вчера приехала.

— А ты думала, батя руками тарелки драит? — снова хихкает девушка.

Я перевожу тему, включая чайник. Уж им-то я пользоваться умею. Наши Старые Синички хоть и деревня, но это не значит, что мы в оловянных чанах воду греем и на ребристой доске стираем.

Понимаю, что этот диалог происходит не иначе, как только у меня в голове. Ксюша ничего такого и не думает выражать, никакого презрения. Да она даже понятия не имеет, кто я и откуда. Как обычно, я придумала себе. Как говорил Петя, внук соседской бабы Веры, когда я обижалась на него за дразнилки в детстве: сама придумала — сама обиделась.

Просто решаю собираться дальше, а посудомойка пусть себе стоит. Потом эту тарелку помою, с машиной этой разбираться не хочу, вдруг сломаю ещё что.

— А ты где учишься?

— В колледже техническом на швею.

— Прикольно. А я в школе, — подкатывает глаза Ксюша. — В девятый в этом году перешла. Бесит. Экзамены эти. Они летом, а учителя и мать уже все уши прожужжали. Тоже потом в колледж хочу, а батя говорит надо одиннадцать классов оканчивать и в универ.

— Тут уж каждый сам решает, — пожимаю плечами в ответ. Конечно, я не буду оспаривать решения Германа Васильевича в отношении его дочери. — Ладно, мне на учёбу пора. Ты тут остаёшься?

— Угу, — кивает, откусывая печенье.

— А школа?

— Я это… приболела.

Ясно. Прогуливает, значит. Поэтому, наверное, и пришла к отцу, зная, что его дома-то и нет.

Но, наверное, это не моё дело, хотя я странным образом почему-то и чувствую себя соучастницей преступления, то есть прогула.

Переодевшись, я собираю нужные конспекты и тороплюсь на остановку. В животе аж всё поджимается от страха и стыда, что придётся после прогула первой пары смотреть преподавателю в глаза.

А ещё Тане. И как-то объяснять, почему я теперь живу у взрослого мужчины.

15

Герман

— Кофе хочешь?

Катя отворачивается к столу и включает кофемашину. Я скольжу взглядом по её стройным ногам до самой кромки короткого шёлкового халатика. Хорошо выглядит. Ухаживает за собой — спорт, салоны, всё такое. Сразу заметно, когда женщина любит себя. А Катя любит.

— Без молока?

Тон веет холодом. С ленцой такой, будто я совсем неожиданно тут нагрянул и отвлёк её от важных дел — валяния в постели в выходной. Катя вчера закрыла проект и сегодня смогла себе позволить расслабиться.

Дуется. Но задницу при этом отставила. Катя не любит подарки, но любит внимание. А я обещал приехать ещё на прошлой неделе. Вот сейчас удалось выкроить пару часов, но, похоже, половину этого времени мы потратить на Катькин выпендрёж.

— Может, потом? — спрашиваю негромко, но она делает вид, будто намёка не замечает.

У меня стояк с самого утра и не падает толком. Душ холодный с утра что-то ненадолго помог.

Да, действительно давно я к Катюхе не заезжал.

— Я хочу сейчас, — поворачивается с двумя чашками в руках и выгибает бровь. — Кофе.

Выделывается, коза.

Плавно дойдя до стола, виляя бёдрами, Катя мягко опускается на стул и так же медленно подносит чашку к губам, чтобы сделать глоток.

Ладно.

Беру свою чашку и за два глотка осушаю. Ставлю на стол и смотрю на неё в упор.

— Я всё.

— А я ещё нет, — жеманно ведёт плечом, и халат будто сам по себе сползает.

— Катя.

Она поднимает глаза и хлопает ресницами. Катя никогда так не делает, но сейчас решила побаловаться, а у меня вдруг словно вспышка перед глазами — другие, чистые, светло-голубые. Смотрят с таким доверием, которое я бы сам себе не позволил.

Дурость какая-то. Девчонка совсем мелкая. Просто вспомнилось, видимо.

Встаю и сдёргиваю ойкнувшую Катерину со стула, забрасываю на плечо и тащу в спальню. Аж в пояснице потрескивает — так трахаться хочется.

— Обалдел! — верещит Катька и лупит меня кулаками по спине, пока не сбрасываю её на постель и не стаскиваю этот херов халат.

Отбрасываю тряпку в сторону и нависаю над нею.

— Соскучился, да? — ухмыляется, когда раздвигаю ей ноги и прижимаю ладонь к промежности.

Горячая. Чего тогда выпендриваться, раз у самой там всё пылает? Я прям в моменте чувствую, как тонкая ткань трусов промокает.

Катя засовывает себе в рот два пальца, неглубоко, только первые фаланги, и начинает их немного посасывать.

Это возбуждает донельзя.

— Однозначно, — отрезаю, стягивая с неё трусы.

Широко раздвигаю её ноги и смотрю между ними. От вида набухшей, поблёскивающей от влаги женской плоти, вся кровь бросается в пах, вызывая жёсткий стояк.

— Сними трусы, я хочу тебя видеть, — просит Катя.

Меня уговаривать не надо. Избавившись от белья, сжимаю ствол в ладони и несколько раз прохожусь по нему вверх и вниз.

— Возьмёшь? — во рту сохнет, даже сглотнуть больно.

— А ты мне что? — дразнит, неспешно вставая на кровати на колени и опуская бретельки лифчика.

— А я потом… если хочешь.

— Посмотрим на твоё поведение, — убирает мои руки и обхватывает тонкими пальцами с длинными ногтями мой член.

Ох.

Резко выдыхаю с хрипом, когда головка члена оказывается у неё во рту. Катя сначала мягко играет языком, но знает, что я люблю, когда засасывает посильнее, потому долго не развлекается, и уже спустя несколько секунд начинает сосать. Сильно, плотно, глубоко.

Охуенно так.

Минет Катя делать умеет, да. Ей это дело тоже нравится. Но и ответные ласки не игнорирует. А чего бы и не ответить на такие старания? Секс ведь дело обоюдное, а тупая долбёжка в женское тело, будь то хоть влагалище, хоть рот, мне не сильно интересна.

— Глубже, Катенька, глубже, бл*ть.

И Катерина делает, как попросил.

Я зарываюсь пальцами в её роскошные волосы, кайфуя. А потом зачем-то открываю глаза.

И снова простреливает. Снова эти глазищи, эти волны по плечам — естественные, не коцанные стилистами всякими. Голос-звоночек.

Да живо так простреливает. Ярко вспыхивает, что меня аж волной кроет. И я кончаю. Катьке прямо в рот, чего она совершенно не любит.

— Булавин, ты офигел? — она вынужденно сглатывает, а потом смотрит сердито.

— Прости, Катюха, — голос хрипит. — Прости, правда, задумался.

— О чём это? Обо мне? — снова фирменно бровь поднимает, а взгляд смягчается.

— О тебе, конечно.

Не совсем.

И это плохо. Нездорово же.

Мне нужно срочно это как-то перебить, чтобы не заякорилось. Затереть это ощущение. Вчерашнего её взгляда хватило, когда она меня увидела.

Я дебил просто. Привык дома голым ходить, забыл как-то совершенно, что у меня в квартире девчонка молоденькая. Выперся из ванной, а она тут как тут. Зависла, замерла, остолбенела. Глазищи распахнула свои круглые.

Напомнить пришлось, чтобы спать топала.

А самого знобило потом какого-то хрена. Дважды курить ходил, прежде чем уснуть получилось.

— Так, сюда иди, — становлюсь на кровать на колени и подтягиваю Катьку за задницу поближе. — Сейчас буду извиняться.

Она хихикает и прогибается в спине. В меру раскрепощённая, где нужно развратная. Идеальная для меня в сексе, да. С такой легко в нужное русло мысли направить.

Ну или вообще… нафиг эти мысли. Только непонятки наводят. А я люблю, когда всё просто и понятно. Без загонов.

16

Евгения

Таня просто сидит и смотрит на меня расширенными глазами, не моргая. Мне кажется, она даже пытается внимательно рассмотреть мои зрачки на предмет ненормального расширения.

— Офигеть, — наконец выдыхает. — Просто офигеть, Жень… Даже не знаю, как и прокомментировать.

После пар мы с ней пошли в парк за колледжем. Погода сегодня тихая, даже достаточно тёплая. Высокие деревья тихо шуршат ярко-жёлтой листвой. После ночного дождя пахнет сыростью, а лавочки мокрые, поэтому мы расположились на сейчас пустующих детских качелях с пластиковыми сиденьями.

— Женя, я бы никогда не подумала, что Руслан такой… такой мудак, — качает головой подруга. — Он же… ухаживал за тобой. Шоколадом угощал, кофе. В колледж отвозил нас обеих пару раз. Эсэмэски там всякие слал со смайликами. Может, он ничего такого и не хотел? Хотя нет, как тут ошибиться-то…

Делая окончательный вывод, Таня вздрагивает и растирает ладонями плечи, хмурится, прежде чем спросить:

— Жень, ну а тебе вот не страшно сейчас жить у малознакомого мужика? Ну а вдруг он сделает с тобой что-то… ну, знаешь, не сильно далёкое от того, что хотели эти уроды?

— Нет, что ты, — присаживаюсь на соседнюю качелю и отталкиваюсь ногой. — Герман Васильевич совсем не такой, Тань. Он… знаешь… он…

Надежный. Безопасный. Сильный. Смелый.

Внезапно я краснею. Чувствую это, как тепло накатывает, распаляя кожу под внимательным взглядом подруги. Сказать всё, что в голове толчётся не могу. Почему и сама не понимаю.

— Слушай, — осторожно говорит она, — этот Герман Васильевич тебе что, нравится?

— Ну в смысле нравится? — ковыряю носком кроссовка мокрый песок под качелей. — Он хороший.

— Ты понимаешь, о чём я, Жень. В смысле как мужчина.

— Ну тоже скажешь, — встаю с качели и рывком застёгиваю куртку. — Он взрослый, Тань.

— Так и ты не ребёнок уже.

— Да ну тебя. Ему лет тридцать пять, вообще-то.

— Да чего только не бывает.

Засовываю руки в карманы куртки и, насупившись, отворачиваюсь. Что это она такое говорит? Зачем? Что за намёки?

— Жень, ну прости, — Таня тоже спрыгивает с качели. — Просто я волнуюсь за тебя. Волосы дыбом от того, что ты про Руслана и его дружков рассказала. Мы могли и вместе поехать, они ведь звали. Как подумаю… Я бы не решилась по лесу одна ночью бежать. Это ты смелая, Жень, в деревне выросла, а я… просидела детство на восьмом этаже высотки.

— Ладно, — беру её под руку, — не будем об этом. Не случилось, и слава Богу. Пойдём уже на автобус.

Мы идём на остановку, дожидаемся каждая свой автобус, потому что нам теперь в разные стороны. Заняв свободное место, я включаю наушники и устремляю взгляд в окно. Чувствую, что мне намного легче теперь, когда я рассказала Тане правду. Бабушку ещё тяжело обманывать, но её я точно во всю эту ситуацию посвящать не стану. Не хватало ещё ей приступа сердечного, который как пить дать случится, если она всё узнает.

К квартире Германа Васильевича я снова подхожу с какой-то неуверенность, перебираю ключи влажными пальцами, прежде чем вставить их в замок. Особенно после внимательного взгляда женщины, которая как раз выходит из квартиры напротив. Понимаю, что никому ничего не должна объяснять, но даже то, что лучшая подруга подумала, что Герман Васильевич мне… интересен, говорит о том, что люди о людях чаще всего не лучшего мнения.

Первое, что делаю, когда вхожу, это прибираюсь. Ксюша оставила после себя настоящий беспорядок — бумажки от конфет на столе и диване, кружка на столике грязная, ещё одна тарелка от борща, но эту она уже не удосужилась убрать в посудомойку. На диване смятый плед, тапочки валяются, шторы сдвинуты, и окно зияет.

Совсем не хочется, чтобы Герман Васильевич подумал, что это я такая засранка. Он ведь и не в курсе, похоже, что его дочь приходила к нему домой школу прогулять. А пытаться оправдываться я не собираюсь — некрасиво это, да и не привыкла.

Поэтому затягиваю волосы повыше в пучок, переодеваюсь и принимаюсь за уборку. В принципе, это не так много времени занимает. Обращаю внимание, что шторы как-то длинноваты, и не стелятся, как нужно по полу, нужно будет подшить их. С разрешения Германа Васильевича, конечно же.

После уборки мою руки и ставлю себе греться еду. Едва только микроволновка издаёт сигнал, в двери щёлкает замок. Интуитивно я вся подбираюсь и выглядываю в коридор.

— Здравствуй, Женя, ты дома уже?

— Здравствуйте, да, — отвечаю. — Я собралась ужинать, вам подогреть?

— Ешь. Я сам.

Аппетит почему-то пропадает. Мне как-то становится неловко тарахтеть ложкой, пока Герман Васильевич моет руки в раковине в кухне, а потом греет себе еду тоже.

— Как прошёл твой день, Женя? — спрашивает после нескольких ложек борща.

— Нормально. На учёбе была. Но первую пару проспала.

— Ну бывает, — пожимает мощными плечами.

— Вы говорили, что-то узнали про Руслана. Расскажете? — решаюсь спросить.

Герман Васильевич откусывает кусочек от ломтика хлеба и жуёт дольше обычного, даже как-то задумчиво, но всё же произносит:

— Для тебя это значения не имеет, Женя, сам разберусь.

Такой ответ не сильно успокаивает, даже наоборот. Но спорить я не решаюсь.

— Тебе не стоит переживать об этом, Женя. Живи, учись, не думай о плохом. Ничего нового ты о Руслане от меня не узнаешь, он по прежнему мелкий мудак и подонок. И я сказал, что разберусь с этим, так что не бери в свою маленькую головушку.

— Спасибо, — киваю.

Поднимаю глаза от своей тарелки и вдруг замечаю у Германа Васильевича над воротником футболки-поло полосу. Можно было бы подумать, что он натёр кожу или оцарапал, но полоска эта… розовая. Неестественно-розовая как для кожной реакции.

Почему-то от мысли, что на его шее женская губная помада, и вряд ли она туда попала от случайного столкновения где-нибудь в толкучке в автобусе, у меня всё в животе поджимается. Неприятно так, с прохладой.

— Я пойду, заниматься нужно, — говорю странным голосом и, быстро вымыв свою тарелку и убрав её на место в шкафчик, ретируюсь.

Закрывшись в комнате, сжимаю заледеневшие руки.

Почему эта полоска губной помады меня так взволновала? Почему сердце стучит так быстро?

Почему его вчерашний образ — обнажённого в каплях воды, преследует, стоит глаза прикрыть?

А что если… если Таня права?

Мысль эта оглушает буквально. Как обухом. Озаряет ядовитым ослепляющим пламенем.

Потому что… кажется… это правда — Герман Васильевич мне нравится. Как мужчина.

17

Герман

Открываю дверь в машину и сажусь на сиденье. Старая, ещё советская, колымага обиженно скрипит под тяжестью моего зада. Ей на покой бы уже давно, уже изъездилась, а её всё гоняют, бедолагу. Гоняют и чинят, чинят и гоняют.

— Привет, Рыжий, — руку не протягиваю. Им западло с ментами ручкаться, даже с бывшими, а мне западло с такими как Рыжий. Теневая социология, скажем так. Но работать с ним это не мешает. — Рассказывай.

— Привет, начальник, — здоровается по привычке. — Вон та серая мазда, видишь?

Он кивает на припаркованную под навесом на стоянке в третьем ряду тачку. Пижонская — корпус чуть приспущен книзу, колёса подвывернуты, диски модные. На номере растянута чёрная медицинская маска — мелкий гондон не любит оплачивать парковку, видимо.

— Часто тут паркуется? — спрашиваю, зная, что этот Руслан точно не здесь живёт. Район тут неплохой, но не самый модный, насколько мне известно, Фадеев сыночку квартиру в другом жилкомплексе купил.

— Третий раз за десять дней. Тёлка тут у него, похоже. Видел дважды, как он с ней садился и куда-то ездил.

— Фотки?

— Сделал. Скину сейчас, — Рыжий достаёт телефон и отправляет мне в мессенджер несколько фото к тем, что присылал ранее.

На фотографиях этот Руслан с девушкой. Она совсем не такая, как Женя. Высокая, вся тюннингованная, как и тачка засранца. Таких тёлок сразу видно — губищи, сиськи, боевой раскрас. Шмотки тоже соответствующие — яркие, дорогие, всё по стилю.

Видно, либо соска-содержанка, либо цацка из “почти богатых”. Вряд ли он такую тоже на дачу на толпу повезёт, у таких девок чуйка железная, не поведётся она.

Встречаются? Типа отношения?

Женя разительно отличается от этой девушки. Зачем она понадобилась этому выродку, если у него вкус на таких лялек заточен? Захотелось поразвлечься с деревенской простой девчонкой? И таскался же к ней несколько недель, сволочь, обхаживал.

Чувствую, как в жилах нагревается кровь от злости. По долгу службы разных уродов встречать приходилось: и маньяков, и насильников, и по глупости натворивших дел, и получающих кайф от деяний своих. И жертв видел разных: от навсегда сломанных, зашуганных до тех, кто оправдывал, винил себя и просил отпустить преступника. И до тех, которые уже никогда никому ничего не расскажут.

И далеко не с первого года работы стало получаться отстраняться эмоционально, чтобы выполнить свою работу и не испытывать дикого желания порвать на куски мразей. Но с годами научился. Притёрся, очерствел, перестал так остро внутри реагировать. Профессиональное. Иначе с катушек быстро можно съехать.

Но сейчас торкнуло. Захотелось пидору шею свернуть до хруста, стоит только представить, что он и его стая шакалов могли сделать с девчонкой. В живых бы вообще оставили? А если бы и оставили, опоили, чтобы сказать, что сама дала. И что бы от неё осталось потом?

Женя же такая… девочка. Ей восемнадцать, да, и она уже не ребёнок. И мыслит, и ведёт себя как молодая женщина, но она такая чистая, такая искренняя, такая открытая. Я таких и не видел.

Неиспорченная. Без этого молодёжного “дай мне всё, хочу”, что уже проклёвывается у моей Ксюхи.

А эти козлы…

Несколько раз сжимаю и разжимаю кулаки, чтобы успокоиться. Знаю ведь, что эмоции — худший помощник.

— Что ещё о нём узнал? — спрашиваю Рыжего.

— Да так в целом: жрёт в “Манифесте” частенько, учится, похоже, в Южном универе…

— Кто бы сомневался.

— В Кировский катается частенько, на Тельмана. Кажется, кто-то из его приятелей там живёт.

— А к общаге?

— Было дело. Не то чтобы туда целенаправленно он ездил, куда-то едет и туда петляет, хотя иногда совсем не по пути. Будто высматривает кого-то.

— Угу, ясно.

Сам несколько раз фоткаю тачку Руслана, кладу купюры возле рычага передач и сваливаю. Сажусь в свой автомобиль и выворачиваю с парковки.

Думаю.

Мудак отцепляться не собирается. Не думаю, что попытается совершить то, что намеревался, но сильно запугать девчонку попытается, чтобы никому не рассказывала. И хрен его знает, до чего это запугивание дойти может.

Как быть?

Разговаривать с Фадеевым в открытую смысла нет. Я думал, но нет всё же. Он своего сынулю-подонка обожает. Защищать будет любыми способами. Ну максимум — пиздюлей даст да бабло урежет ненадолго.

А если Русланчик и ко уже какой-то девчонке жизнь поломали? Терзают меня смутные сомнения, что Женя первая.

Так что вариант с Фадеевым отпадает. Надо выяснить у своих, нет ли каких случаев “около”. Или заяв подвисших. Громких не помню, но такие дела часто тонут из-за страха самих жертв. От кого-то откупаются, кого-то запугивают, а кто-то настолько поломан, что не способен идти до конца.

А у нас же как…

Эх.

Шелесту звонить после всего — это как серпом по яйцам. Но деваться некуда.

— Борь, привет, — говорю, когда отвечает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Привет, Герман, — сдержан, как всегда. Он меня так и не простил. Да и я его. Но обиды у нас в разных плоскостях.

— Помнишь, я тебе наводку по дачам давал? Проверяли?

— Ты больше не на службе, чтобы я делился с тобой оперативной информацией.

Буквоед, блять.

— Шелест, это важно.

— В тот раз тоже было, Булавин. А вышло что? Я с тобой вообще разговаривать не должен. И не хочу. Не суйся к нам лучше.

Да мать твою ж.

— Борь, давай встретимся. Моего интереса нет, реально. Девочке помочь надо. Обычной, без бабла и понтов.

— С каких пор ты добрым самаритянином стал, а, Герман? — усмехается Шелест. — Не помню, чтобы ты девочкам без бабла и понтов помогал. Преступникам — помню. А вот девочкам…

— Борь! — его никак не отпустит. Три года прошло. Да, грязно получилось, но на всё были свои причины. — Я серьёзно.

— Ладно, Герман. Я в обед пойду кофе пить в “Соловья”. У тебя будет пятнадцать минут.

Мне тоже не в кайф встречаться с Борисом. Свежо предание ещё, как говорится. Но дело того требует. Зацепила меня чем-то девчонка эта, сам не понимаю чем. Но я должен ей помочь.

18

Евгения

— Это уже третий, Жень, за сегодня, — шепчет Таня, когда я откладываю треснувший пополам простой карандаш. — Всё в порядке?

— Угу, — отвечаю отстранённо. — Не волнуйся, всё в норме.

Нет. На самом деле совсем-совсем не в порядке.

Я чувствую себя странно. Очень непривычно. Будто заболела чем-то, а как и чем лечиться — не понимаю. И врача, который выпишет лечение, нет.

Книги и интернет называют это влюблённостью.

Пишут, что она бывает прекрасной, вдохновляющей, окрыляющей. Может, это у других, но точно не у меня. Я чувствую себя измотанной. Тело ведёт себя странно. Ладони становятся влажными, стоит подумать о нём, сердце будто с ритма сбивается, в горле ком встаёт.

А уж если столкнуться с Германом Васильевичем в коридоре, так всё плывёт перед глазами и будто воздуха не хватает на вдох.

Почти две недели я живу у него в квартире и мне кажется, что скоро начну сходить с ума. Все мои радары будто настроены на него одного, каждый волосок на теле приподнимается, стоит Герману Васильевичу прийти домой.

А что со мною происходило в те две ночи, когда он дома не ночевал. Я проревела оба раза до трёх часов, а утром потом встала в таком виде, что страшно было глянуть. Пыталась читать, пыталась смотреть кино, но ничегошеньки не помогало. Фантазия генерировала картины того, где он может быть и с кем. От жутких вспышек с перевёрнутой в кювете машиной до… ещё более ужасных кадров как он с другой… как они… занимаются любовью.

Я не знаю, что со всем этим делать. Не понимаю, что дальше. Мне дышать нечем рядом с ним, а когда не рядом — ещё хуже.

Когда я засыпаю, стоит сомкнуть веки, фантазия включается. Видеофильм. Я начинаю представлять, как Герман (а именно так я стала называть его в своей голове, без всякого Васильевич) прикасается ко мне. Как берёт за руку, и моя ладонь тонет в его огромной и сильной.

Это действительно похоже на болезнь. Мне кажется, у меня даже температура повышается, когда я думаю о Германе. И кажется, я думаю о нём постоянно…

С пары звенит звонок. Будто вскользь, замечаю, что вообще ничего не запомнила из того, что рассказывала преподаватель. Даже записала не всё. Да я даже на секунду задумалась, чтобы вспомнить, какой именно это был предмет.

— Эй, ты куда? — ловит меня за локоть Таня, когда я сворачиваю в сторону столовой. У нас же физра.

— Точно, — киваю, ругая себя, что совсем потерялась в собственных мыслях. Так, вообще-то, и по учёбе нахватать долгов недолго.

На паре физкультуры хоть немного получается отвлечься. Физическая нагрузка на свежем воздухе немного прочищает мозг. Спортом, что ли, заняться? И для здоровья полезно, и фигуру подтянет, и мозги в тонусе будут.

Кстати, я как-то раньше и не задумывалась о спорте. Нагрузки в деревне всегда хватало физической. У кур как их загончик почистишь — семь потов сойдёт и все мышцы проработаются.

Да и фигура моя меня всегда устраивала. Я ни полной, ни худой не была. Средняя. Рост невысокий, правда, ну так этого никак уже не исправить. Что матушка-природа дала, то и моё.

А вот сейчас задумалась. В колледже вон девчонки есть какие — спортивные, подтянутые. Красиво смотрится. Надо бы и мне заняться, хотя бы для начала зарядку делать по утрам.

— Слушай, капец, как нас загонял Саныч, — сетует Таня после физкультуры, подправляя макияж у зеркала в раздевалке. — У меня аж тушь потекла, так вспотела. И что я теперь? Ещё две пары, а я лоснюсь, как масляный блинчик.

Пока она наносит блеск для губ, я вытаскиваю из её пальцев чёрный карандаш для глаз. Смотрю на себя в зеркало ближе.

— Интересно, мне пойдут стрелки? — спрашиваю задумчиво.

— Они всем идут, — со знание дела отвечает Таня.

Честно признаться, я совершенно не разбираюсь в макияже. Не умею делать все эти контуринги, правильно накладывать румяна, рисовать брови. Да брови-то и свои нормальные. Обычно пользуюсь тушью и хайлайтером на скулах немного, губы могу подкрасить тёплым спокойным оттенком.

Как-то раз на вечеринку, которую устроили в общежитии на первой неделе учёбы, я накрасила губы красной помадой, так мне прям захотелось. А потом увидела, что вышло и скорее оттирать начала. Так и не оттёрла толком, губы только распухли.

— Сделать тебе? — у Тани загораются глаза, она не раз мне говорила, что ей нравится экспериментировать с макияжем на себе и на других.

— Только тоненькие, ладно?

Времени у нас ещё есть целых пять минут плюс перемена. С физкультуры раньше отпустили, девочки в основном все уже ушли, а мы с Таней задержались ещё в раздевалке.

— Так, не двигайся.

Таня, закусив губы, приближается и велит прикрыть веки. Несколько раз мягко проводит карандашом по одному, потом по второму.

— Теперь открой.

Сосредоточенно смотрит, потом улыбается удовлетворённо и говорит:

— Обалдеть как тебе идут стрелки, Жень! Сама посмотри.

Я поворачиваюсь к зеркалу и аж дыхание затаиваю. И правда очень красиво! Глаза приобрели будто бы чуть вытянутую, немного кошачью форму, кажутся более женственными, более выразительными. Вот бы и самой научиться так же ровно и красиво стрелки рисовать, как Таня. Надо будет потренироваться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍После занятий еду домой. Или… даже не знаю, как правильно называть то место, где я обитаю. Но не скажешь же “после занятий еду к Герману Васильевичу домой”, звучит как-то странно. По пути покупаю хлеб и продукты на окрошку. Герман Васильевич оставил деньги. В прошлый раз, когда на винегрет сама купила, отругал, сказал, чтобы не тратила стипендию.

Дома застаю Ксюшу. Она, как и в прошлые несколько посещений, оставляет после себя жуткий беспорядок. Но сегодня, кажется, особенный.

— Женя! — выбегает в коридор, когда я вхожу. — Как хорошо, что ты пришла. Папка сегодня весь день сам чинит машину другу из Краснодара. Она проторчала у нас в гараже пять лет, а теперь тот мужик захотел её забрать. Вот отец и наводит лоск. Обожает это дело. Нет бы поручить это своим рабочим, а самому сериальчик посмотреть, так он сам, измазавшись как обычный механик, лазает в яме, — подкатывает глаза девчонка. — Так вот, он попросил ему закинуть вот эти документы, говорит, нужны. А мне некогда, сейчас приедет Савва — мой парень. Можешь, отнести папе в гараж? Пожалуйста-пожалуйста!

Она не особенно-то и ответа моего дожидается. Суёт мне в руки небольшую кожаную то ли папку, то ли кошелёк и, послав на прощанье воздушный поцелуй, выскакивает за дверь.

— Адрес скину сейчас! — доносится уже из подъезда.

Ну вот.

Внутри всё замирает от предвкушения встречи и от страха перед этой встречей одновременно. Бросаю на себя в зеркало взгляд, оценивая. Мне и правда очень идут эти стрелки. Интересно, а Герман Васильевич заметит?

Ксюша сказала, что он весь день там в гараже. Голодный, наверное. Надо собрать ему хотя бы бутерброд и салат в контейнер.

Погладив пальцами вещь Германа, я пока откладываю папку с документами на тумбочку и бегу на кухню собирать еду. Я быстро.

19

Когда Ксюша имела ввиду гараж, она говорила не о небольшом, заваленном инструментом помещении, как мне представилось, потому что именно такие гаражи я и видела в деревне, а о целой автомастерской.

Дохожу до нужного мне места я достаточно быстро. СТО “Мотор-эксперт” находится в первой линии гаражного кооператива, и видно его сразу с дороги.

Охранник кооператива никак на меня не реагирует, когда обхожу шлагбаум. Ворота мастерской распахнуты. С одной стороны какие-то металлические стойки, пустая глубокая яма с включённым внутри светом, а справа стоит необычная машина. Жёлтая с чёрными полосами, видно что очень-очень дорогая, такую на дороге нечасто увидишь, а уж что говорить о той местности, где я выросла. Там — никогда. Только если в кино.

Я осматриваюсь, но никого не вижу. Может, Герман Васильевич отошёл куда-то? Вряд ли вообще ушёл, такую машину просто так незапертой не оставишь.

— Герман Васильевич? — решаюсь позвать негромко, а у самой внутри всё замирает.

— Кто там? — раздаётся зычное, и внезапно он выезжает из-под машины на какой-то доске с колёсиками.

Появляется так неожиданно, прямо у моих ног, что я едва ли не вскрикиваю.

— Здравствуйте, — делаю пару шагов назад, чтобы не нависать над ним, тем более в платье.

— Женя? — удивлённо поднимает брови, а потом рывком садится и встаёт на ноги. — Что-то случилось? — хмурится.

— Нет-нет, — спешу его успокоить. — Я пришла из колледжа, а в квартире Ксюша. Она очень торопилась и просила передать вам документы. Сказала, что важные. — Протягиваю ему кожаную папку.

— Торопилась, значит, — поджимает губы и качает головой. — Вот засранка. О чём не попроси — всегда она торопится. Вопрос — куда?

Про то, что Ксюша сказала про парня, я не уточняю. Не думаю, что Герман Васильевич это по достоинству оценит, а иметь врага в лице его дочери мне уж совсем никак не хочется.

— Да мне несложно было, — пожимаю плечами, а сама взгляд от него не могу оторвать.

Даже сейчас, испачканный в мазут или во что это там чёрное измазана его кожа на плечах, в рабочей футболке и джинсах, с небольшой щетиной, он выглядит потрясающе. Невозможно смотреть без восхищения.

— Спасибо тебе большое, Жень, документы и правда важные. Скоро друг за машиной приедет. Он пять лет назад решил перестать быть столичным мажором и перейти в разряд серьёзных парней, но, видимо, ему не зашло. Он уже должен вот-вот подъехать, а я дома ПТСку забыл. Вот, блин, попросил Ксюшку…

— Какая необычная машина, — с интересом смотрю на автомобиль. — Она похожа на Бамблби из “Трансформеров”.

— Похожа, да, — Герман Васильевич почти ласково проводит ладонью по крыше машины. — Только марка другая. Это порш, а трансформер — шевроле.

— О, я бы никогда не отличила, — смеюсь. — Я вообще не разбираюсь в машинах.

— Ну, это дело наживное, Жень, если вдруг интерес появится. Машины хоть и неживые вроде бы как, но своя определённая душа у них есть. Если ты к ним хорошо, то и они не подведут.

— А разве люди не так? — смотрю на него и тону в глазах. Меня затягивает в него. Страшно и так хочется. Каждая клетка в теле электричеством тёплым наполняется.

— Мне бы хотелось, чтобы ты верила в это как можно дольше, Женя, — говорит приглушённо, и от его голоса по моим плечам бегут мурашки.

Повисает какая-то странная пауза. Я будто впадаю в оцепенение. Он смотрит на меня, а я на него. Всего мгновения, но они переворачивают у меня внутри всё. Становится нестерпимо.

— Я вам тут обед принесла, вы же, наверное, голодны, — отвожу взгляд первой. — Бутерброды и салат.

— Женя, я привыкну, — улыбается, и дышать как-то легче становится. — Что потом делать без тебя?

А не надо без меня…

Так хочется сказать это, но я скорее себе язык откушу, чем вслух это произнесу. Только улыбаюсь, прикусив губу.

— Кстати! — вдруг спохватывается Герман Васильевич. — Женя, задержу тебя ненадолго, ладно? Ты не сильно спешишь?

— Нет, — качаю головой отрицательно. Даже если бы и спешила…

— Садись в машину за руль, — кивает на полосатика. — Мне надо кое-что проверить, а для этого нужно двое.

— За руль? — у меня аж испарина на лбу выступает. — Да я же понятия не имею… я…

— Садись-садись, я всё покажу, что нужно делать.

Он открывает водительскую дверь и подгоняет кивком. Проморгавшись, иду к машине на деревянных ногах. А вдруг я что-то там сломаю? У меня жизни не хватит, чтобы расплатиться потом.

Осторожно сажусь в кресло, и едва не ойкаю, когда Герман Васильевич, нажав какой-то рычаг у меня под ногами, вместе со мной двигает немного кресло ближе к рулю.

Салон машины впечатляет. Мягкая бархатистая кожа сидений, тёплый, будто живой пластик, запах роскоши. Прикоснуться к чему-либо страшно.

— Ставь ногу на правую педаль, будешь газовать, когда я скажу, ладно?

— А если машина поедет? — спрашиваю испуганно.

— Не поедет, она на ручнике, не переживай.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Тогда хорошо, — киваю и как-то интуитивно кладу руки на руль.

— Правильно взялась, — с одобрением говорит Герман Васильевич, а мне его похвала так приятна, что аж тепло щекам становится.

Он обходит машину и открывает капот. Что-то там сосредоточенно делает, а я пользуюсь возможностью незаметно рассматривать его и восхищаться, преисполняясь щекочащим, волнующим чувством.

Очень надеюсь, что моё поведение незаметно, потому что больше всего я боюсь выглядеть перед ним идиоткой.

— Газуй, Женя! — говорит громко, и я с перепугу вдавливаю педаль в пол.

Машина взвизгивает, а я, испугавшись, тут же убираю ногу.

— Плавнее давай, понемногу! — командует Герман Васильевич, внимательно глядя под капот.

Вдохнув и выдохнув, я снова ставлю ногу на педаль и теперь уже по чуть-чуть нажимаю. Машина урчит, но уже не так натужно, а Герман Васильевич удовлетворённо кивает. Ещё несколько раз просит то вжать педаль сильнее, то ослабить давление. И спустя несколько минут, убедившись в чём-то там, опускает капот и возвращается в салон.

— Ты справилась, — улыбается, усевшись на пассажирское сидение. — Уверен, будешь хорошим водителем, когда решишь научиться управлять автомобилем.

— Ой нет, — усмехаюсь, — для меня это — космос. Швейной машиной — да, а вот автомобилем точно не решусь.

— Это тебе так кажется, швейной научилась, и тачкой сможешь. Ты умная, Женя.

— Спасибо, — опускаю глаза.

— Вот смотри, всё достаточно просто, — увлечённо говорит он и начинает мне рассказывать, что означают на приборной панели те или иные кнопки и табло.

Спидометр, тахометр, ключ зажигания, свет… Много всяких кнопок, но, признаться, в голове это вдруг цепляется.

— Это рычаг передач. Конкретно эта машина с механической коробкой. Понимаю, что для порше это звучит странно, но так захотел мой друг. Ему по приколу было. Дрифт, понты, все дела. А на автомате сильно не повыпендриваешься. Но как по мне, так механика всегда надёжнее. Не так уж и сложно, смотри.

Он берёт меня за запястье, пуская по руке странные покалывания, и кладёт мою ладонь на рычаг, а своей, большой и крепкой, мягко сжимает сверху.

— Вот так, посильнее, первая передача, — делает движение ко мне и вверх, потом вниз с паузой, — вот так вторая.

Он показывает ещё четыре, и к последней у меня уже в голове плыть начинает всё. Физический контакт оказывается таким будоражащим, что стерпеть нереально.

— И при этом всегда нужно обращать внимание сюда, — он чуть наклоняется ко мне и показывает на один из приборов.

Он так близко, что туман застилает глаза. Топит мой мозг в какой-то вязкой субстанции, и тот отказывается работать. А пока он не работает, не думает, не анализирует, я успеваю сделать глупость — подаюсь вперёд и прижимаюсь губами к губам Германа Васильевича…

Впервые в своей жизни целую мужчину.

20

Герман

Женя задерживает дыхание, неумолимо краснея. Дышит так, будто стометровку сдала только что.

— Извините… — шепчет задушено и опускает глаза. Мне кажется, от неё сейчас на сиденье останется лишь горсть пепла. — Извините, Герман Васильевич… Я… я пойду.

Женя пулей вылетает из машины, хватает свой рюкзак на стойке с инструментами и испаряется из гаража.

Дела…

— Привет, Герман, прощаешься? — слышу насмешливое рядом буквально через минуту.

Радич. Ну не может, чтобы не подъебать. Хоть чем-то.

— Да рад, что сдыхаюсь от твоей консервной банки, — выбираюсь из тачки и мы с Семёном крепко жмём друг другу руки. — Привет, друг. Как доехал?

— Обратно будет поудобнее, думаю, — кивает на машину.

— Твой колорадский жук тебя дождался.

— У колорадского жука полоски серые, — поправляет занудно, — а у моего Бамблби — жёлтые.

Бамблби, значит. Женя тоже так назвала.

— Бамблби был…

— Шевроле камаро, я помню, — ржёт Семён.

Не поржать с Семёном с самых первых минут встречи — значит, встретиться не с ним.

Радич подходит к своей машине, простоявшей у меня на консервации почти шесть лет. Уверен, он мог бы себе купить другую, более новую модель, но, видимо, что-то в жизни произошло, где-то в душе что-то сыграло, что захотелось вернуться к тому себе, который ездил именно на этой машине.

Ведь не зря даже у старых машин, совсем уже изношенных многолетней эксплуатацией есть ласковые прозвища — “ласточка”, “красавица”, “дружище”. Один мой товарищ прям с щемящей грустью расставался со своей старой приорой перед покупкой совсем новенького дастера. Казалось бы, выбор-то очевиден. Но… когда вкладываешь во что-то душу, это что-то потом становится дорогим сердцу. Так и с машинами. Это и люди, которых в твоей жизни уже может не быть, определённый период жизни, засевшие занозой эмоции. Это воспоминания.

Семён проводит ладонью по крыше и легонько хлопает.

— Ну привет, — усмехается. — Ещё погоняем, да?

— Конечно, погоняете, — ржу. — Шмель твой вполне бодр и здоров. Масло я заменил, тормозную прокачал, фильтры все заменил на свежие. Развал-схождение парни вчера тоже провели. В остальном тачка свежа и прекрасна, несмотря на твои попытки ушатать её в юные годы.

— Спасибо, Герман! В путь я завтра, так что сегодня, может, пивка?

Семён поднимает за ручку пятилитровую кегу пива, демонстрируя намерения.

— Я только за, — киваю. — Сегодня планов особых не было. Прямо тут посидим или куда поедем?

— Да давай тут. Только надо сгонять пожрать купить.

— У меня, кстати, есть, — вспоминаю про еду, которую принесла Женя. — Пошли.

В подсобке я застилаю стол, достаю бокалы, разворачиваю пакет от Жени. Заботливая какая, и салат сделала, и бутербродов несколько. Да только то, что в машине сделала, смущает.

И одно дело понимать, что у неё самой интерес вспыхнул. Иначе зачем бы она сделала то, что сделала? Совсем другое — самому среагировать. Вот где дьявол кроется. Ведь тут же на прикосновение её несмелое, трепетное, все волосы на затылке дыбом встали.

Пахнет она так, что закачаешься — свежестью, юностью, невинностью, но вместе с тем от неё повеяло такой мощной женственностью, что я… испугался. Да, я, здоровенный мужик, бывавший в разных передрягах — и жизненных, и криминальных, и любовных, вдруг испугался.

Себя.

Потому что шевельнулось внутри в ответ что-то слишком сильное. Опасное. А оно ни ей, ни мне не нужно. Мелкая ещё. Восемнадцать ей. Блть, она в два раза меня младше!

— Оу, это кто о тебе так позаботился, Гермыч, — Радич откупоривает кегу и наполняет оба бокала. — Вроде ни Кристина, ни Катерина не склонны на такое. А еда явно домашняя.

— Да блин, — чешу в затылка, сам задумавшись, как объяснить это всё даже себе. — Девчонка у меня живёт одна…

Семён ставит кегу со стуком на стол и внимательно смотрит на меня.

— Не знал, что у тебя женщина постоянная появилась. Скрытный ты стал что-то, дорогой друг.

— Она не женщина, — говорю и путаюсь сам ещё больше. — Сём, история странная.

— Интересненько… — он садится и весь превращается во внимание. Вот же ж… Любит Радич душу вытянуть. Зато по уму всегда скажет что. Не в юристы ему нужно было идти, блин, а в психологи.

Я поднимаю бокал и делаю большой глоток.

— Короче, девочку на трассе подобрал… Слушай, иди на хер! — этот гад саркастично поднимает брови. — Не шлюху. В прямом смысле девочку — думал малолетка, но нет, восемнадцать есть уже ей. Её придурок-парень со своими дружками хотели позабавиться, а она драпанула от них по лесу. И мне прямо под колёса выскочила на ночной трассе, прикинь?

Семён тут же заметно серьёзнеет, перестаёт подкалывать и паясничать, весь превращаясь во внимание. Метаморфоза, которая характерна для него. Семён — человек лёгкий, с ним просто и комфортно дружить и общаться, но когда ситуация требует, он превращается совершенно в иного — серьёзного, внимательного, готового помочь и поддержать. Юрист по образованию, он хорошо мне помог тогда три года назад, когда история могла приобрести совсем нехороший поворот.

— Так эти мудаки начали её потом пытаться преследовать, возле общаги поджидать, — продолжаю. — Только проблема ещё в том, Сём, что мудила этот оказался сынком моего парnнёра. И девчонку стал пытаться подловить, чтобы запугать, поэтому и пришлось забрать её к себе временно, пока не решу, что делать с этим гондоном и его шайкой. Кажется мне, не первая Женька такая у них, ой не первая. А ей-то и помочь некому, сирота она, одна бабка в деревне где-то и всё, никого больше.

— Хреновые дела, Герман, — поджимает губы Радич. — Конфликт интересов всегда плохо. Но если бы не ты, сам понимаешь, что девочку эту в жернова бы затянуло и перемололо бы.

— Понимаю, Сём, потому и зацепился.

— Да понимаю я, почему ты в принципе за такое цепляешься, Герман. Всё никак не отпустишь… Но девочка бы без тебя точно не выкарабкалась. — Семён допивает своё пиво и вновь наполняет оба бокала, пока я, махнув рукой, раз уж такие посиделки, достаю коньяк и режу бутерброды на несколько частей. — Я чем-то помочь могу сейчас?

— Сейчас вряд ли. Я пока пасу ублюдка. Позже — возможно, если пожелаешь или будет возможность.

— Что значит “если пожелаешь”? — удивляется Радич, и я ему признателен за эту душевную щедрость и дружеское плечо.

— Ладно, понял, спасибо, — киваю.

Мы сидим с ним несколько часов. Он рассказывает, что снова встретил женщину, которую когда-то очень любил. И что у неё дочка. От него. А он не знал. И теперь жизнь будто смысл совершенно иной приобрела, и жить на полную захотелось. У Семёна всегда были проблемы с семьёй, там мать и отец из-за угла мешком пришлёпнутые точно, но именно сейчас он разорвал с ними связь.

Мы долго говорим по душам. У меня нет друзей, с кем бы я там открыто бы мог поговорить. Раньше был Шелест. Но то раньше… Мы и с Семёном-то не шибко близки в целом, да и видимся редко, но именно ему легче всего мне душу открыть.

Когда речь снова заходит о Жене, я, неожиданно для самого себя выдаю:

— Прикинь, она меня сегодня поцеловала.

— Ну, судя по этой вкусной жрачке, — говорит, откусывая кусок от бутерброда, — я не удивлён. Малышка выражает симпатию как может.

— Ей восемнадцать, Сём, — тру лоб.

— И что?

— Ну как что? — смотрю с удивлением. — Мелкая же.

— Сам знаешь, Герман, х*й ровесников не ищет.

— Мне больше нравится поговорка, что любви все возрасты покорны, — усмехаюсь. Сёмины поговорки не могут не вызвать ржач. — Звучит приятнее.

— Ну, тут, Гермыч, тебе решать. Если девчонка втрескалась, то хана тебе. Сам знаешь, какая она, эта первая любовь.

— Да уж.

Тему на этом мы закрываем и продолжаем диалог уже про тачки. Но внутри занозой заседает. И поцелуй этот несмелый, и запах её с ума сводящий, и глазищи эти огромные и чистые.

21

Евгения

Выбежав за крайние гаражи, я чувствую, что вот-вот лишусь чувств. Забегаю за угол и останавливаюсь, опираясь спиной о стену. Пытаюсь отдышаться. Прижав к груди ладонь, чувствую, как под ней бешено колотится сердце. Несётся куда-то на всех парах, накормленное адреналином.

Что же я наделала?

Что он теперь обо мне подумает?

Вот же дурища!

Какой стыд!

Дёрнуло же меня что-то! Хотя, сама же знаю, что.

И он так посмотрел…

Как на идиотку. Малолетку.

Все системы в моём организме будто входят в SOS-режим. Сигналят-сигналят. Руки дрожат, сердце колотится, кожа огнём горит. Даже зубы стучат, будто я замёрзла. Только меня в пот бросает.

Безумие какое-то. С ума сойти.

И что дальше делать-то? Как ему на глаза показываться?

Присаживаюсь на корточки и обхватываю колени. Если кто-то увидит меня, подумают, что странная, ненормальная какая-то. Да и ладно. Мне в себя прийти нужно, успокоиться.

Слышу рядом тихое фырканье. Большой вислоухий пёс тяжело садится рядом. Старый и потрёпанный.

— Привет, Дружок, — наверное, он совсем не Дружок, но так назвать его — первое, что приходит в голову.

Пёс тяжко вздыхает и смотрит так проницательно, будто вот-вот заговорит. Будто понимает, почему я тут скрючилась, и хочет пожалеть меня или что-то ободряющее сказать.

Треплю его за ухом, а он довольно щурится.

Скучаю я по деревне. Не думала, что буду, но скучаю. Там как-то всё проще и понятнее. Дом, хозяйство, бабушка, соседи. Живность, которую потискать можно, душу отвести. Любая соседская собака знакома. А тут… Ну хоть этот Дружок откликнулся.

Мимо проезжает машина, едва не обрызгивает меня, провалившись одним задним колесом в грязную лужу. Это немного приводит меня в чувство. Я прощаюсь с Дружком, отскребаю себя от стены и иду к тротуару.

Весь день дома я волнуюсь о том, что скажу Герману Васильевичу, когда он вернётся. Даже посещают мысли о том, что, возможно, мне стоит собрать свои вещи и уйти.

Но здравый смысл говорит всё же дождаться Германа Васильевича. Скажет уйти, значит, уйду.

Но вечером встретиться не получается. Ближе к одиннадцати я засыпаю, засунув конспект под подушку, а Германа Васильевича дома ещё нет. Он, видимо, приходит поздно. Ночью, когда встаю выпить воды, тихо прохожу мимо него спящего в гостиной. Чувствую явный запах алкоголя.

Гадкое чувство, которое я определяю как ревность, царапается изнутри. Обида подкатывает, и в носу начинает щипать. Я испытываю целый сонм чувств, и не знаю, не понимаю, что с ними делать и как управлять.

На следующий день Герман Васильевич ведёт себя как обычно, ничем не намекая на произошедшее. И все последующие дни тоже. Наверное, для него это что-то совсем-совсем неважное. Не имеет никакого значения, и только я себе накручиваю.

Вот только не легче мне совсем. Всё будто по нарастающей. День за днём. И где-то через неделю я не выдерживаю и всё рассказываю Тане.

— Это просто невыносимо, — жалуюсь подруге, когда мы прогуливаемся в том самом парке за колледжем. — Я уже вся извелась, не знаю, что и делать. Я уже спать не могу, Тань.

— Да уж, — качает она головой. — Жень, ну а он что, совсем никак?

— Никак, — пожимаю плечами, испытывая искреннюю признательность к подруге за то, что не осуждает и не вворачивает “а я же говорила”. Не подтрунивает и не хихикает.

— Так может поговорить с ним в открытую? Ну типа как есть. Объясниться. Тебе хоть легче станет. Ну а там, кто знает, может, у него тоже тайные чувства. И как закрутится! Первым у тебя будет…

— Ой, ты такое говоришь! — от смущения прячу лицо в ладонях, понимая, что на самом деле отчаянно желаю этого и телом и душой.

Честно говоря, представить, что у взрослого мужчины есть тайные чувства, которые он тщательно скрывает, мне очень сложно. Особенно такой мужчина, как Герман Васильевич. Он очень прямолинейный.

— Иногда расставить все точки на и очень даже правильно, Жень. Вряд ли он тебя засмеёт, если и вправду этот твой Герман Васильевич такой, как ты говоришь.

— Наверное, ты права, Таня, — качаю головой, усаживаясь на свою любимую качелю. — Только как это сделать? Я ведь в жизни в трезвом уме на такое не решусь. Я тут с этим поцелуем… с ума чуть не сошла от страха.

— Так не в трезвом…

Смотрю на Таню удивлённо. Она это серьёзно, что ли? Ещё не хватало мне опозориться — предстать перед Германом Васильевичем пьяной.

— Я не имею ввиду нажраться до поросячьего визга, Жень. Просто пригубить для раскрепощения. Ну и там продумать… внешний вид, слова. Он же мужик взрослый, соответствовать нужно.

Задумчиво пинаю камешек под ногой, покачиваясь на качели. А, может, Таня права? Логика в её словах есть. Что в конце концов я теряю? Ну не получится, значит, съеду и всё тут. Тогда хотя бы от неопределённости не будет так мучительно.

Следующие два дня я обдумываю, стоит ли использовать Танин план. Выйдет ли что-то из этого.

Случай же подворачивается сам.

В пятницу после пар мы с Таней едем к Ларисе — нашей одногруппнице. Для выполнения практического задания нас объединили в группы, а у Лары как раз нет родителей дома. Лена тоже приедет через час, ей нужно брата пораньше из сада забрать и к бабушке отвести.

Лариса угощает нас оладьями со сгущёнкой, мы быстренько пьём чай и принимаемся за работу.

Она вытирает насухо стол, мы достаём инструкцию к изделию, определяемся с планом работы, записываем его, как сказал преподаватель.

Задание непростое. Нам нужно составить план, описать каждый этап работы над изделием. От снятия мерок до выбора ткани и раскройки. Конечно, мы ещё не умеем делать всего, как-никак только первый курс. Но и изделие у нас достаточно простое — покрывало с оборками. Я такие шила ещё в седьмом классе.

Лена приезжает чуть позже, чем планировала. Бабушка ещё поручила ей в магазин сбегать. В итоге с работой мы немного затягиваем. Не сразу получается. Ещё и описательную часть решили не откладывать, а сразу делать. В итоге заканчиваем уже около семи.

— Девчонки, это дело надо отметить, — предлагает Лариса. — Мои будут уже ближе к одиннадцати, время ещё есть. И вино у меня тоже есть, — подмигивает.

— А папа твой ничего не скажет, когда не обнаружит бутылку? — удивлённо смотрит на неё Таня.

— Вино домашнее, в кладовке стоит — по банкам разлито. Мы от каждой чуть-чуть отольём, папа и не заметит.

Девчонки хихикают, предвкушая небольшую незапланированную вечеринку. Я сперва хочу отказаться, но потом…

— Шанс, которого ты ждала, — тихонько шепчет мне на ухо Таня. — Иначе никогда не решишься.

Наверное, и правда шанс…

22

— Бли-ин, правда? — распахивает глаза Таня. — И как?

— Ну как… — пожимает плечами Лариса и подмигивает. — Не скажу, что я в восторге прям, но Костя, думаю, прав. Нет ничего плохого в том, что мы делаем друг другу приятно. Он мне тоже ведь… Ну вы поняли.

Девчонки хихикают, а я вообще будто в жерло вулкана попадаю — горю вся так от этих разговоров, что приходится спрятать лицо в ладонях.

— А ты чего спряталась, Женёк, — толкает меня в бок Лена. — Никак ещё девочка?

— А что в этом плохого? — спрашиваю, и вдруг икаю.

Девчонки смеются, и мне тоже становится смешно. Комичным этот ик получился.

— Ничего, скоро она это исправит, — подмигивает Таня. — И кандидат имеется.

— Правда? Расскажи! — наперебой начинают спрашивать Лена и Лариса, а я с укором смотрю на Таню.

А впрочем… И что тут такого? Они делятся личным, и я тоже могу, ведь так? Это не плохо и не стыдно — влюбиться. Тем более в такого, как Герман Васильевич.

— Он старше, — говорю, опустив глаза на стол. — Он…

— Женат? — округляет глаза Лариса.

— Нет, что ты! — вскидываю взгляд на неё. — Нет-нет. Ну точнее, был. Но сейчас нет. Уже нет.

— Та-ак, — тянет Лена, а Таня довольно и даже с каким-то превосходством ухмыляется, она то уже в курсе. — Отсюда подробнее, пожалуйста.

— Я не знаю, что рассказывать, — пожимаю плечами. Говорить, что я живу у Германа Васильевича, я девчонкам не хочу. Это может прозвучать слишком странно и совсем не так, как есть на самом деле. — Просто мне очень нравится взрослый мужчина. Я сама не знаю, как так вышло. Случайно…

— Ну как вышло, то уже и неважно, — говорит Лариса и наполняет снова наши стаканы вином. Кажется, в банки придётся доливать ещё воды. И как она не боится, что мама заметит? На вкус же, наверное, отличаться будет. — Дальше-то что думаешь?

— Не знаю, — подношу вино к губам. Вкусное, сладкое, будто виноградный сок.

— Так план нужен! — включается Таня, которая только слушала, вероятно, не хотела сболтнуть лишнего. — Прямо на сегодняшний вечер! Как раз всё идеально совпало, — кивает на стакан у меня в руке.

Девчонки наперебой начинают обсуждать, как же мне соблазнить Германа Васильевича. Хотя я, вообще-то, и не собиралась соблазныть его. Я хотела лишь признаться в своих чувствах. Но…

— Он взрослый мужчина, Жень, — говорит Лариса. — Ты должна сама определиться, чего хочешь. Ему не милая болтовня под луной нужна, понимаешь?

— Понимаю…

Наверное, они правы. Да и… почему нет? Он ведь такой… такой… идеальный! И опытный.

— Сейчас мы тебе поможем! — с азартом вклинивается Аня. — А то вот эта коса, отсутсвие макияжа как-то несерьёзно, Жень, если ты мужика взрослого охмурить хочешь.

В общем, мы выпиваем ещё понемногу вина, и девчонки всерьёз берутся за меня. Лариса приносит свою плойку, и они укладывают мне волосы. Уже через полчаса мои длинные беспорядочные пушисты пряди становятся красивыми гладкими локонами.

— И стрелочки обязательно! — говорит Таня и снова, как тогда в колледже, подводит мне глаза, только делает стрелки чуть толще, а ресницы подводит тушью погуще.

С трудом узнаю себя в зеркале. Я выгляжу совершенно иначе. Взрослее, женственнее, загадочно как-то. Скулы немного румяные, ресницы придают взгляду томности.

— И водолазку твою надо бы сменить, Жень, — качает головой Лариса. — Сейчас!

Она подскакивает из-за стола и убегает в свою комнату, а через пару минут возвращается и протягивает мне что-то из чёрной такани.

— Примерь.

— Ой, Ларис, не надо, — качаю головой, я никогда не брала чужого, и сейчас не хочу.

— Надо-надо! Потом вернёшь. Ну ты сама посмотри на свою серенькую водолазку. Она просто антисексуальная.

Девчонки принимаются тоже меня убеждать, и я соглашаюсь примерить всё-таки.

Это рубашка из лёгкой чёрной ткани неклассического кроя. Она вполне себе приличная, без глубоких декольте и вульгарного декора, но смотрится действительно куда более привлекательно, чем моя водолазка. Она подчёркивает тот образ, который создали девчонки.

— Вот! — хлопает в ладоши Таня. — Теперь совсем другое дело!

— Ой, девочки, мама написала, что они уже вызвали такси. Тут ехать им минут тридцать, не больше, — говорит Лариса. — Давайте закругляться.

Мы помогаем ей убраться со стола, открываем форточки, чтобы дух винный выветрился, прощаемся и вызываем такси. По пути завозим сначала Таню в общежитие, потом через нужную мне улицу едем.

— Удачи, — подмигивает Аня, когда я выхожу из такси.

Я смущённо киваю ей и захлопываю дверь машины. Такси отъезжает, а я внезапно обнаруживаю, что мои ноги меня как-то не слушаются.

— Ой-ой, — шепчу, понимая, что и голова какая-то странная стала.

У Ларисы было весело. Состояние лёгкости, приятной расслабленности, которое ощущалось у неё дом, сейчас вдруг вылилось в тяжесть и странное ощущение, будто асфальт под моими ногами нетвёрдый.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Может, это я волнуюсь?

И вообще, ни на что не решусь. Просто приду и лягу спать.

Или решусь? Зря, что ли, девчонки так старались сделать из меня привлекательную женщину?

Пока еду в лифте, твёрдо решаю сказать всё что хотела. Ну и пусть, что ноги едва держат.

Когда открываю дверь, руки дрожат. Волнение проникает в каждый нерв, заставляя сердце трепетать в груди.

Сейчас! Сейчас самое время! Отличный момент! Я чувствую себя смелой и привлекательной, красивой даже.

— Женя? — слышу встревоженный мужской голос из гостиной и торопливые шаги. — Ну хоть бы написала, что задерживаешься, мало ли…

Он замирает в коридоре напротив меня. Свет верхний не горит, только приглушённый из гостиной падает. Силы у меня вдруг куда-то деваются. Ноги подкашиваются и приходится опереться спиной на дверь.

— Так получилось… — шепчу, с ужасом замечая, что и язык-то за зубы цепляется, становясь неповоротливым.

Герман Васильевич сощуривается, смотрит внимательно несколько секунд, за которые я успеваю сгореть дотла.

— Женя, ты пила, что ли?

— Немножко. С девочками, — зачем-то оправдываюсь.

— Ну если с девочками… — выгибает бровь и складывает руки на груди.

Сердится? Отчитывать меня будет? Я совсем о другом поговорить планировала.

— Я хотела сказать, — решаю не тянуть резину. Делаю шаг, но ноги будто из желе, шаг получается неустойчивый, и я едва не падаю. Спасибо Герману Васильевичу, поймавшему меня под локти. — Кажется, я влюбилась, — шепчу, глядя ему в глаза. — В вас.

23

Герман

— Кажется, я влюбилась. В вас…

Женя произносит это и замолкает глядя на меня своим хмельным, но при этом таким чистым и таким искренним взглядом. И от этого взгляда в груди будто кто-то за струну дёргает, она резонирует и от этой вибрации по телу расходится странное ощущение. Будто кто электрические импульсы с кровью по венам пустил.

Это выбивает меня из колеи. Парализует. С толку сбивает.

Я во многих передрягах бывал, и мозг работал, как часы: чётко, ровно, без сбоев.

А тут девчоночий взгляд — и меня будто в столб обратило.

Потому и пропускаю момент, когда она тянется и несмело прижимается своими губами к моим. Не смело, но так отчаянно, совсем не так, как тогда в машине в гараже. Будто умоляет не отталкивать. Зажмуривается и выдыхает, а потом снова касается, кончиком языка проводит, пуская уже куда более мощный и опасный импульс в поясницу.

Она такая сладкая. Такая нежная. От неё веет девичьей свежестью, потрясающим вкусом молодости и невероятной верой в первые чувства. Веет так мощно, что что-то внутри меня ломается. Натиск оказывается таким внезапно мощным.

Я поддаюсь. Не знаю, как так выходит, не понимаю, но позволяю себе чуть сильнее, чем нужно, чтобы поддержать, прижать её к себе и даже ответить на поцелуй. Прижаться к её сладкому рту, вдохнуть слишком глубоко запах волос.

Это всего мгновение. Я теряю голову на какие-то доли секунды, но этого хватает, чтобы она тихо прошептала:

— Пожалуйста, Герман В… Герман. Я бы так хотела…хотела… — прижимается ближе, заставляя тело отреагировать. — Знаю, что вы предпочитаете женщин более опытных, но…

Это отрезвляет. Что же я делаю, мать твою?

— Женя, — голос вдруг звучит так, будто я надрался вчера в усмерть и горланил песни под гитару или в караоке, — тормози. Тормози, девочка.

Сжимаю её за плечи и отстраняю от себя. Отрываю буквально. Нужно остановиться, пока не случилось беды. Потому что тело есть тело. Как там Сёма сказал… А девочка такая, что глаз не отвести. И уж тем более, когда сама вот так… Но кем я буду, если воспользуюсь?

Блть, ей восемнадцать. Восемнадцать!

А мне тридцать шесть.

В два раза старше. В два! Ну о чём тут можно говорить?

А она снова льнёт и утыкается лбом мне в грудь. Снова будоражит, и я чувствую, что опасно зависаю над обрывом. Для неё опасно.

— А что же мне делать тогда? — всхлипывает. — Душу крутит уже сколько времени… на кусочки рвёт. Мне что делать?

Она поднимает на меня снова свои невероятные, нереальные глаза. Где же ты взялась на мою голову, а, Женя?

— Для начала протрезветь, — не нахожу ничего лучше, придурок, чем погладить её по голове, а она тут же прижимается щекой и вздыхает, глаза прикрыв.

— Только что это изменит? — шепчет.

— Утро вечера мудренее. Давай в кровать, девочка.

Мне приходится призвать на помощь всю свою выдержку, натренированную годами. Пообещать самую себе самую жуткую кару, если посмею дать слабину.

Нельзя.

Ни в коем случает нельзя. Я просто права на это не имею. На неё права.

Женя пошатывается. Она пьяна и не может контролировать своё тело. Как и мысли, впрочем. Мне кажется, она впервые вообще напилась.

Когда пытаюсь отпустить её, она попросту начинает опасно крениться. Вот-вот на ногах не устоит.

— Иди уже сюда, — приходится взять её на руки. Лёгкая, словно из воздуха сделана. И не противится. Просто устало утыкается лбом мне в грудь.

Отношу её в спальню и кладу на кровать, стащив сначала кроссовки. Женя тут же сворачивается клубочком и прячет лицо в ладонях.

— Боже мой, как мне стыдно, — шепчет едва различимо. — И больно… я такая жалкая…

— Ты просто пьяная, Женя, — прикрываю её одеялом. — Спи, утро будет непростым.

Закрыв дверь, я выхожу на балкон и закуриваю. Оранжевый огонёк жрёт бумагу, превращая её в пепел, а я пытаюсь думать. Вернуть мозгам контроль, остудить тело. Это непросто.

Я вижу, что всё, что она сказала про влюблённость — не пьяный бред. На место встают все эти опущенные взгляды, вздрагивания, щёки румяные, когда я к ней обращался. Я ведь заметил. Ну и тот поцелуй в гараже. Хотя мне хотелось верить, что это был лишь интерес по типу “а как оно”.

Но, кажется, нет. Она потому и выпила, что хотела сказать, да не решалась. Чтобы тормоза приглушить.

Жаль разрушать её первую девичью влюблённость, но какой у меня выбор? Не могу же я… Нет-нет, не смею. Это для меня всё будет просто, а для неё? Потом?

Последней скотиной себя чувствовать буду.

Поэтому, Герман, даже думать забудь. Пока ты не свернул не туда, и самого не понесло.

В кармане жужжит телефон, отвлекая от мыслей, и я тушу окурок. Пока размышлял, чуть палец себе не прижёг, фильтр вон уже дымиться начал.

Кристина.

Ей-то какого хрена надо?

С бывшей женой у нас не лучшие отношения. Сначала она пыталась препятствовать моему общению с Ксюшей, пришлось даже консультироваться с юристами по этому поводу. А когда поняла, что от дочери я не отступлюсь, перешла в холодный игнор. Ну и ладно, не особенно я и расстроился.

Однако звонок в начале одиннадцатого вечера напряг. Неужели с Ксюшей что-то?

— Привет, Кристина, что случилось? — принимаю звонок.

— Привет, Герман, — слышу в её голосе нотки истеричной ярости. — Случилось то, что отец моей дочери трахает малолеток!

Приехали, блядь.

— И твоя дочь в курсе! Это вообще нормально, как ты считаешь? Ты даже не прячешься!

— Кристина, тормози…

— Это ты тормози, Булаев, не в то русло тебя несёт. Посмотри на себя: был начальником оперчасти, уважаемым человеком. А теперь что? Стыдно сказать, во что превратился мой бывший муж! То с этой шалавой Репиной таскаешься, теперь вообще на малолеток перешёл!

Как всегда, вывалив мне на голову ушат помоев, Кристина просто отключается. Она и раньше так делала — скажет всё, что хотела, а ответа и не ждёт. Потому что есть её мнение и позиция и есть неверные. Точка.

— Пошла ты, — бормочу под нос, засовывая телефон обратно в карман.

Наверное, Ксюша сказала ей, что Женя у меня живёт. Они ведь виделись уже несколько раз, общались. А Кристина свои выводы сделала. И теперь, уверен, будет обсуждать это с кем ни попадя.

Да мне и похер, в общем-то. Кристине ядом плеваться — дело привычное да в удовольствие. Сколько раньше из-за её длинного языка ссор у нас возникало.

Одно хреново, боюсь, как бы Женьку этим ядом не зацепило.

24

Евгения

Мне ещё никогда не было так жутко плохо. Так отвратительно. Даже когда я болела гриппом в десятом классе и несколько дней почти не могла встать с постели, кроме как едва-едва дотащиться до туалета. Бабушка тогда даже еду мне в постель приносила, уговаривая съесть хотя бы что-то.

Во всём теле какая-то мелкая противная дрожь, голова трещит на тысячу мелких осколков, глаза болят, а во рту будто кошки нагадили. Чего уж говорить про желудок. Ощущение, что кто-то просунул мне под рёбра руку, сжал его в кулак и перекатывает периодически между пальцами, сжимает и разжимает.

— Нездоровится? — Герман Васильевич входит в кухню, пока я, сидя на табуретке и обхватив колени, пытаюсь дышать не сильно глубоко, чтобы немного утихомирить тошноту.

Поднимаю на него глаза, но только на мгновение. Стыдно. Снова. Да что же я за дурочка такая?

Но теперь хотя бы понятно всё.

— Есть такое, — голос тоже охрипший, будто мы песни пели, хотя не пели. Вроде бы. — Герман Васильевич, я соберу вещи и после обеда вернусь в общежитие.

Это будет правильно. Потому что я не хочу досаждать ему своим присутствием, и себя терзать не хочу. Трудно это для меня.

— Сбежать удумала, слабачка?

Снова вскидываю на него глаза от неожиданности. Мне даже кажется, что я ослышалась.

— Ну что смотришь? — складывает руки на груди и смотрит хмуро на меня сверху вниз. — Уж не думал я, что ты трусишка такая, Женя. Ну сказала и сказала по пьяне, что теперь? Взрослей, Женя, и переставай бежать от сложностей. Ты же не праздности ради живёшь у меня, с мудаком Русланом вопрос ещё не решён.

Его жёсткость вдруг отрезвляет. Чувствую себя глупой. И снова мне стыдно. Но за сказанное я извиняться не буду. Потому что это была правда, я действительно влюбилась в него.

Но он прав. Нужно головой думать. Мне всё ещё опасно жить в общежитии.

Герман Васильевич открывает холодильник, что-то там делает, а потом протягивает мне стакан.

— На, выпей, должно полегчать.

— Что это? — беру в руки и смотрю недоверчиво на мутную жидкость.

— Пей, это рассол. К матери вчера ездил, огурцами наградила.

— Я что-то не хочу, — говорю с сомнением. Жидкость не выглядит вкусной.

— Пей, полегчает.

Задерживаю дыхание и, доверившись, начинаю залпом пить. Где-то на пятом глотке горло сдавливает, и я закашливаюсь.

— Фу, — отставляю стакан на стол.

В желудке происходит странное движение, и вдруг, как толчок, возникает сильный спазм.

— Боже… — шепчу и срываюсь с места.

Добежать до туалета всё равно не успею, поэтому подаюсь к раковине, и меня болезненно, отвратительно выворачивает с кашлем и судорогами в животе.

Как же мне стыдно!!! Снова! Какой кошмар — вот так позориться перед Германом Васильевичем. Я ни перед кем раньше так не позорилась. Ну почему именно перед ним?

— Простите меня, пожалуйста, — говорю сгорая от стыда. — Я всё уберу. Мне очень-очень стыдно. За всё стыдно. И за всё простите.

— Жень, ты слишком много извиняешься, — слышу сзади его голос, потому что повернуться у меня смелости не хватает. — Всяко бывает. Давай съешь чего-нибудь и пойди поспи. Полегчает. И не сходи так с ума, ладно? Жизнь это, всякое приключается.

Он уходит из кухни, а я с облегчением выдыхаю. Мне просто нужно пережить этот день. А потом всё забыть, как страшный сон.

Поесть по совету Германа Васильевича у меня не получается. Максимум — чай с кусочком сыра удаётся в себя засунуть. А вот второму совету я следую — иду и ложусь. Мне кажется, что уснуть не получится, но я вырубаюсь почти сразу и сплю до самого вечера.

Когда открываю глаза, за окном уже сереет. Вот же, как сурок весь день. И что ночью делать буду?

В мессенджере от Тани уже куча сообщений.

“Ну как ты? Призналась? Что ответил? У вас было?”

“Призналась, — пишу ей в ответ. — Но лучше бы не делала этого. Ничего не было и не будет, Тань”

Подруга не в сети, но оно и к лучшему. Сейчас активно переписываться я просто не хочу.

Физически мне уже не так худо, но вот в груди жжётся. Я не интересую Германа Васильевича как женщина. Я ребёнок для него, не более. Хочется закричать: “Я взрослая! Ну посмотри же!” Но я прекрасно знаю, что это ничегошеньки не даст.

Зарываюсь в покрывало по самый нос. Вставать не хочется. Захожу в соцсеть и бездумно листаю ленту. Вдруг глаз цепляется за рекламное объявление.

“В ателье “Джаз” требуется помощница швеи. Вакансия открыта для студентов и начинающих швей. Вариант частичной и полной занятости. Приходите!”

Хм.

Предложение кажется мне интересным. Я, конечно, только на первом курсе, и, возможно и не подойду им, но мне бы хотелось попробовать. Некоторые девочки из группы, например, подрабатывают. Инна в супермаркете дважды в неделю в выходные, Настя в кофейне по субботам, Алина в ветеринарной клинике вечерами убирается. Дополнительный доход лишним не будет. Тем более, если по профессии, это же и опыт. А если учёба проседать начнёт, то всегда можно уйти.

Увлёкшись этой идеей, я нахожу в интернете сайт ателье “Джаз”. Оказывается, это не камерное ателье в каком-нибудь небольшом цокольном помещении. Оно достаточно большое, и спектр услуг оказывает широкий — от пошива штор до сложных стильных костюмов, даже свой дизайнер имеется. Как интересно! И очень хочется попробовать поработать там. Это же профессиональная среда, я там всё как губка впитывать буду.

Может, хоть немного отвлекусь от своей безответной любви.

Набравшись смелости, пишу им на почту, указанную в контактах. Не приукрашиваю и не преувеличиваю, всё пишу как есть: что я студентка первого курса, но шью давно. И что очень бы хотела поработать у них, научиться многому.

К моему удивлению, ответное письмо приходит уже через пять минут.

“Евгения! Именно такие целеустремлённые молодые люди нам и нужны, готовые старательно работать и обучаться. Приглашаем вас на собеседование на завтра к десяти ноль ноль. С уважением, администратор ателье “Джаз” Елена”

Я аж в ладоши хлопаю от радости. Вот будет здорово попасть к ним!

Настроение сразу подпрыгивает, и я выползаю из-под одеяла. Иду в душ, определив, что в квартире нахожусь одна, а потом сажусь готовиться к занятиям на понедельник, раз уж у меня завтра день будет занят.

25

Я сижу, невзначай рассматривая всё вокруг. Красивый холл, натёртый до зеркального идеала пол, выставка работ в миниатюре, на стене фото. Дальше за стеклянной дверью мастерская, но отсюда мне почти ничего не видно.

— Евгения? — из приёмной выглядывает девушка, улыбнувшись.

— Да, это я, — рефлекторно резко поднимаюсь и поправляю замявшуюся юбку.

— Проходите.

Вздохнув, я вхожу в приёмную, а далее в ещё одни кабинет, куда мне велят.

— Здравствуйте, — первой киваю женщине за столом.

Ослепительно красивая брюнетка среднего возраста в стильном брючном костюме не совсем обычного покроя поднимает на меня взгляд от своего ноутбука.

Я правда ещё не видела настолько ухоженных женщин. От идеально ровной кожи и линии бровей до маникюра как в рекламных роликах в ленте сети. И лёгкий аромат, который ощущается в кабинете, ей соответствует — такой же стильный, не тяжёлый, не сильно резкий, прохладный.

— Здравствуй, — она мило улыбается. — Ты Женя?

— Да.

— Меня зовут Злата. Просто Злата, по отчеству не нужно. Присаживайся, — кивает на кресло у своего стола. — Расскажи о себе, Женя.

В первое мгновение чувствую растерянность, но тут же аккумулирую все силы. У меня ведь самое настоящее собеседование!

— Я учусь в техническом колледже на швею…

— Нет-нет, — мягко перебивает меня Злата. — Это всё я читала. И уверена, ты сможешь подтвердить документально, если потребуется. Меня интересуешь ты сама. Откуда ты, что умеешь, что тебе нравится делать. Не только в области шитья.

Теперь я чувствую ещё большую растерянность. Не думала, что всё это так важно для устройства на работу.

— Я… приехала из деревни, — не собираюсь врать, я не стыжусь того факта, что не городская, — люблю готовить, бабушка с детства учила меня шить. Ещё я люблю животных и ухаживать за растениями.

Задумываюсь, не сказала ли ненужного, и стоит ли говорить что-то ещё.

— Если честно, даже не знаю, что ещё сказать, — признаюсь. — Читать люблю ещё. Мне нравятся книги про космос: и художественные, и документальные.

— Ты очень интересный человек, Женя, — кивает удовлетворённо Злата, внимательно выслушав меня. — И глаза горят — вижу. Именно таких людей мы и ищем. Ответственных, а только такие способны заботиться о животных и растениях, умеющих творчески мыслить — а именно это я вижу в твоём увлечении космосом. Думаю, мы можем попробовать сотрудничать. Начнём с трёхдневной стажировки по два часа, если тебя и меня всё устроит, перейдём на договор с частичной занятостью, ведь ты учишься ещё. Вот, почитай дома. А сейчас Полина проведёт тебе экскурсию по ателье.

Злата кладёт передо мною на стол стопку бумаг, которые я забираю, чтобы дома ознакомиться, и с предвкушением жду экскурсию по ателье.

— Спасибо, — благодарю Злату и иду за девушкой из приёмной, которая делает знак следовать за ней.

В основную мастерскую вхожу будто в святыню — затаив дыхание. Я не смела мечтать работать в таком месте даже после окончания колледжа, что уж говорить про первый курс.

Мастерская действительно невероятная. Очень стильная — мебель, столы, стеллажи выполнены в одних оттенках, даже портновские манекены в общем стиле. Примерочные, подиумная длинная ступень с подсветкой, имитирующей зальный свет. Стол для раскройки, стеллажи с тканями, стойки с нитками, прикрытые ширмой, а чуть далее мягкие кресла и диванчик со столиком для клиентов.

Я насчитываю пять рабочих мест, три из которых заняты.

Девушки за машинами поднимают на нас глаза, устремляя на меня изучающие взгляды.

— Это Евгения, — объявляет Полина, — помощница-стажёр. Злата сказала любить и жаловать.

— Привет, Евгения! — машет ладонью одна девушка.

Вторая просто скупо кивает, снова склоняясь к работе, а третья тут же подскакивает.

— Отлично! Женя? Я Аня. Очень приятно! Пошли!

Я ещё даже не успеваю понять, что происходит, как она быстро подходит, хватает меня за руку и тащит за собой.

Мы оказываемся в большой кладовой с длинными стеллажами вдоль стен, на которых стоят коробки и бесконечное количество свёртков самых разнообразных тканей, прозрачные пластиковые колбы с пуговицами и другой фурнитурой.

— Вещи свои можешь пока положить вон туда, — кивает на тумбочку в углу и вешалку рядом с нею. — Сейчас придёт одна вредная постоянная клиентка, и мне нужна будет помощь, потому что она любит, чтобы было всё быстро.

Признаться, я не ожидала, что уже сегодня приступлю к своим обязанностям. Это заставляет разволноваться, но у меня нет времени, чтобы успокоить себя и настроиться. Врываться в бой придётся без подготовки.

Едва успеваю положить свои вещи и подхватить волосы в пучок, чтобы не мешались, как на руки мне опускается шланшетка с таблицей и органайзер со всякими мелочами, а на плечо набрасывается измерительная лента и небольшой отрез бледно-лиловой ткани.

— Держи вот это, это и это, — сама Аня тоже подхватывает несколько отрезов и коробку. — А теперь пошли!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Семеню за нею снова в рабочий зал и через него в зону примерочных. Рядом стоит небольшой круглый подиум, и возле него стол, на который Аня и ставит все коробки, а потом растягивает перед подиумом ширму.

— Добрый день, Екатерина, — оборачивает Аня, когда в мастерскую кто-то входит. — Мы вас уже ждём.

Тихо шепчет мне “улыбнись!”, и я тоже стараюсь изобразить милую улыбку, глядя на вошедшую женщину.

Высокая, красивая брюнетка и идеально гладкими волосами ниже плеч. Она ухожена, и не сразу понятно, сколько ей лет. Я бы лет тридцать с небольшим дала, наверное.

— Здравствуйте, Анна, — кивает она швее, а по мне вскользь мажет вглядом, не особенно заинтересовавшись.

Сама не пойму чем именно, но она вызывает у меня неприятное чувство. Отторжение какое-то, что ли.

Уже в первый час работы я открываю для себя ещё одну истину, о которой не задумывалась раньше: большая часть моей профессии — это не только ткани, нитки, ножницы и машина. Это ещё и люди. И, наверное, это самое сложное. Потому что можно выучить и натренироваться, как делать волан или оборку, и потом это будет с тобой всегда, но нельзя найти один единый подход к каждому клиенту.

Екатерина проходит к подиуму, снимает с плеч плащ и кладёт мне на руки, раздевается до белья, пока я отношу её плащ на вешалку, и встаёт на подиум за ширму. Аня подходит к ней с измерительной лентой.

— Женя, бери планшетку и иди сюда, будешь записывать мерки.

Делаю, что говорит Аня, волнуясь, как бы не напутать с цифрами. И в этот момент на столике жужжит смартфон Екатерины.

— Девушка, будьте добры, — кивает мне клиентка, показывая на телефон.

Я беру его и внутри вдруг обдаёт кипятком.

“Герман” — высвечивается на экране. И фото Германа Васильевича.

В голове быстро складывается паззл. Ксюша ведь говорила, что любовницу его отца зовут Екатерина.

“Надменная гадина” — так Ксюша её охарактеризовала.

Получается, эта Екатерина и есть та самая любовница?

26

— Девяносто четыре охват бёдер, — голос Анны доносится до меня как сквозь толщу воды, хотя я и стою рядом.

Лицо горит. В ушах слышен собственный пульс. А всё потому, что Екатерина, позволяя себя обмерять, разговаривает по телефону с Германом Васильевичем.

— Да, Герман, ты прав. Да-да, — говорит она и сначала мягко улыбается, а потом жеманно прикусывает нижнюю губу. Мне не слышно, что говорит ей он, но её ответов и реакции достаточно, чтобы внутри у меня пылал жгучий огонь ревности, а пелена застилала глаза. — Завтра и в пятницу я точно занята, так что либо сегодня, либо на неделе уже. Напиши мне тогда, чтобы я имела ввиду.

О чём они договариваются? О встрече, видимо. О свидании… Тогда почему она так разговаривает, будто у них бизнес-встреча? Может, они ведут общие какие-то дела?

— Я в ателье, — поднимает руки, позволяя Ане измерить длину проймы, а сама продолжает говорить. — Готовлюсь к торжеству. И ещё кое-что…

Она играет голосом, жеманничает, а всё, чего хочется мне, так это схватить иголку из органайзера рядом и воткнуть ей куда-нибудь, да чтобы побольнее. Самой стыдно становится, ведь я никогда никому не желала ничего плохого. Сердилась, конечно, но по мелочи и без такого острого желания причинить вред.

У меня даже боль в челюсти появляется из-за стиснутых зубов — в таком я пребываю сейчас напряжении. В груди продолжает греметь сердцебиение, быстро и тревожно, будто мне нужно куда-то бежать и сражаться. Но вот ноги прирастают к полу, будто каменные столбы.

— Это уже для тебя, да… Понравится…

— Жень! — негромко окликает меня Аня. — Ты записала последнее?

— Что? — я будто выныриваю и опять тону в этой топи ревности. — Нет, сейчас, извини…

— Внимательнее, — она поправляет тихо, но строго.

С большим трудом собираюсь с силами и концентрируюсь на записях. Нельзя ошибиться. Что обо мне подумают? Выставят без сожалений, и я упущу такой важный и ценный для меня шанс.

Нельзя позволить себе раскиснуть.

— С мерками всё, — сообщает Аня Екатерине.

— А моя сорочка готова?

— Да, — кивает, а потом обращается ко мне: — Женя, там в подсобном на третьем стеллаже бордовая коробка. Принеси, пожалуйста.

— Сейчас.

Обрадовавшись передышке, ухожу в подсобку. Растираю ладони, чтобы не так дрожали, переплетаю пучок.

Так, бордовая коробка.

Отыскиваю стеллаж номер три и нахожу на нём нужную коробочку — небольшую, украшенную ленточкой. Наверное, в таких выдают клиентам готовые изделия, я видела их в коробках дальше.

Беру коробочку в руки и с огромным трудом преодолеваю желание открыть её и посмотреть, что же там за сорочка. Скорее всего здесь установлены камеры, и будет огромным позорищем, если увидят, как я копаюсь в том, в чём не должна. Вылечу как пробка сразу же.

Я выношу коробку и отдаю её Анне. Та передаёт Екатерине, которая, всё ещё стоя на подиуме, открывает и достаёт лёгкую полупрозрачную тёмно-бордовую ткань. Это оказывается длинная, до самых пят, ночная сорочка. Тонкая, воздушная, почти прозрачная, украшенная такого же цвета кружевами на лифе. Развернув, прикладывает к себе и смотрит в зеркало с улыбкой.

— Великолепно, — выдаёт, тряхнув волосами. — Ему понравится.

— Мы очень рады, что вы остались довольны, — кивает Аня, а я чувствую, как меня начинает тошнить. Жжение в груди распространяется и на желудок, заставляя сжаться его в спазме почти как вчера.

Это она пошила для него! Для Германа, моего Германа Васильевича. И сегодня или в пятницу собирается надеть, чтобы… чтобы соблазнять его.

Как же больно мне об этом думать! Представлять её в этой сорочке перед ним, представлять их. Как он будет снимать с неё эту сорочку.

Конечно, на фоне такой взрослой, красивой, ухоженной женщины в дорогом белье, как Екатерина, я кажусь глупой неопытной серой мышью. Зачем только наболтала этих глупостей позавчера? Ещё и спьяну… Наверное, Герман Васильевич знатно повеселился от моих признаний.

Минут через двадцать Екатерина уходит, а мне даже дышать становится легче. Но горечи от этого не меньше.

— Жень, ты впервые с клиентом работала? — спрашивает Аня.

— Ну… Я шила однажды маленькой соседской девочке платье, но, наверное, это не считается.

— Пожалуй, не считается, — качает головой Аня. — Но это моя вина, я поспешила свести тебя с клиентом лицом к лицу в первые же полчаса.

— Ещё и с каким клиентом, — хмыкает та девушка, которая только кивнула, когда Полина меня представила. — Сразу в огонь.

— Эту Екатерину тут не любят? — спрашиваю, имея свой интерес. Знаю, что толку от этого нет, но внутри мне станет хотя бы чуточку легче, если я буду знать, что она не нравится ещё кому-то.

— Ну вообще-то мы такое не обсуждаем, — говорит та же девушка, поджав губы. — Это неэтично.

— Этично — не этично, но эта Екатерина — та ещё сучка, — приглушённо говорит третья девушка, что первой приветливо помахала мне. — Сколько крови она тут всем попила, даже Злате. То шов ей неровный, то ткань в ненужном месте перетянута, то пройма узкая. Короче, тот ещё фрукт.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ой, Жень, ещё и не такие бывают, поверь. Свыкнешься, научишься с ними взаимодействовать. Это хорошо ещё, что Злата за нас горой и разруливает все эти ситуации. — Аня складывает в коробку образцы тканей, которые выбрала Екатерина и таблицу с внесёнными размерами. — Знаешь ещё какое бывало у меня … Я раньше в другом ателье работала, так вот там была у меня клиентка одна. Заказала брючный костюм. Дорогущий, ткань итальянская. Так что ты думаешь? Пришла забирать и отказалась, устроив скандал. Типа как цвет не тот, хотя я точно помню, какой она выбрала. И я потом отрабатывала, два месяца бесплатно, считай.

— Ну Злата таким не помышляет, — снова говорит девушка, что махала мне. Олеся, кажется. — Она ценит своих сотрудников, так что ты цепляйся как можешь, Жень.

— Злата даже разрешает забирать крупные обрезки. — Снова вставляет Аня. — Вот я себе блузку из кусочков пошила, например. Ты, если хочешь, пойди загляни в короб вон тот. Может, тоже чего подберёшь.

Потом приходит ещё одна клиентка на примерку и одна, чтобы отдать брюки на подшив. В небольшом перерыве девочки зовут меня пить чай, и мы знакомимся ближе. Аня работает у Златы уже четвёртый год, Олеся второй, а Ирина пришла только полгода назад. Сама Злата тоже шьёт, но сейчас редко, а раньше она сидела в мастерской с утра до ночи по словам девчонок.

Я, конечно, её пока ещё толком не знаю, но мне кажется, она та, с которой хочется брать пример. И сама профессионал, и бизнес построить смогла. Вполне успешный, судя по самому ателье и его репутации. В интернете я много отзывов читала о “Джазе”, и почти все положительные.

Через пару часов я прощаюсь с девчонками. Ещё бы с удовольствием побыла, да только мне готовиться к занятиям нужно. И договор прочитать, что Злата дала, там уже вся конкретика. Когда, сколько часов и за какую оплату я буду работать. Хотя, признаться честно, если бы не было выбора, я бы и бесплатно поработала, для опыта. Но раз уж предлагают оплату, отказываться не буду. Деньги тоже нужны, что там одна стипендия.

— Жень, а поводу обрезков я серьёзно, — говорит Аня, когда я иду в подсобку за своей курткой. — Тебе тренироваться нужно, а ткани недешёвые. А эти всё равно на выброс, если никто из нас не заберёт.

— Спасибо, — киваю и решаю посмотреть, что можно взять. Я как раз хотела попробовать сшить себе домашний халат. Да и на диванные подушки у Германа Васильевича пора чехлы сменить.

В большом коробе скинуты отрезы разных размеров: от небольших, сантиметров по пятнадцать, до прилично поболее. Но мой взгляд привлекают куски тёмно-бордовой полупрозрачной ткани.

Сама не знаю, зачем, что буду с ними делать, но забираю именно их.

27

Попрощавшись с девушками, я выхожу из “Джаза”. Иду на автобус. Ехать совсем недалеко, всего две остановки, но я тороплюсь, поэтому пешком решаю не идти. Нужно сегодня успеть к семинару по материаловедению подготовиться, а ещё блины хотела испечь. Герман Васильевич вчера сгущёнки купил банку, не простаивать же ей без дела.

Свернув за угол здания, прохожу вдоль магазинов, а перед спуском к остановке вдруг замираю. Внутри что-то будто вспыхивает, словно включается внутренняя сирена, сигнализируя об опасности.

На углу остановки стоит парень. Высокий, одетый в тёмно-синие джинсы и чёрную толстовку. На голове капюшон, на шее болтаются ярко-салатовые наушники-лопухи, такого же цвета, как и кроссовки парня.

Я такие уже видела. Понимаю, что они сейчас модные, и могут быть у кого угодно, но не могу сдержать волну внутренней дрожи.

И не зря.

Парень поворачивается, и у меня внутри всё леденеет от страха и воспоминаний. Это Рокс — друг Руслана. Тот самый, что был с ним, когда мы познакомились на дискотеке. Странный, молчаливый, мрачный. И взгляд у него такой — тяжёлый, даже какой-то потусторонний.

И сейчас он смотрит на меня. Прямо в душу заглядывает. Пригвождает к месту, парализуя. Это лишь мгновения, но мне хватает, чтобы едва ли не удариться в панику.

Как раз подъезжает мой автобус, но я не решаюсь двинуться в его сторону, не хочу, чтобы этот Рокс видел, в какой район мне нужно. Он ведь обязательно скажет Руслану.

Я обхожу остановку с другой стороны и запрыгиваю в уже отъезжающую маршрутку. Какая попадается. Я даже направление не читаю. Потом выйду на следующей и пересяду уже куда мне нужно.

Грудь перестаёт так теснить лишь когда двери закрываются и маршрутка трогается с места. Приходится сжать пальцы в кулак, чтобы дрожь прекратилась.

— Девушка, оплачиваем проезд, — сердито напоминает кондуктор, а мне становится стыдно, что я молча села, будто собираюсь зайцем проехать.

— Да, конечно, — дважды роняю карту, прежде, чем приложить её к терминалу.

Вернувшись, я первым делом берусь за блины. Слишком нервный день, и уже не первый такой. Мне нужно отвлечься, поработать руками. Но уже через час готова целая стопка, а мне даже и одного съесть не хочется. И на подготовку к семинару настроиться не могу — мысли разъезжаются как ноги на льду, никак не получается их в кучу собрать. А для подготовки нужна концентрация.

Отложив конспекты на поздний вечер, я убираюсь, стираю и развешиваю свои вещи, меняю постельное бельё и в аккуратную стопочку складываю прошлую стирку, перед этим всё перегладив.

Между тем мой взгляд то и дело возвращается на часы. Шесть. Семь. Восемь. Германа Васильевича по-прежнему нет дома.

Конечно, не впервые он приезжает довольно поздно. Даже это скорее правило, чем исключение, но именно сегодня для меня это превращается в настоящую пытку.

Поехал к этой Екатерине? С ней проводит вечер? Решил не ждать воскресенья?

Может, она прямо сейчас демонстрирует ему свою новую сорочку, соблазняя? А я тут сгораю до тла от ревности.

Что же это за чувство такое — любовь? И зачем его всякие гении воспевают в стихах, песнях, отображают в картинах и скульптурах? Чем же оно прекрасно, если несёт такие сильные страдания?

Любовь ужасна. Беспощадно выжигает душу, а тело заставляет чувствовать себя нездоровым. Эти горячие приливы в груди, замирания сердца, дрожь в пальцах, головокружения… Мне не нравится!

Достаю из рюкзака обрезки ткани, что принесла из “Джаза”. На ощупь материя нежная, хотя и немного скользкая. Текучая, тяжёлая, хотя и тонкая, полупрозрачная.

Подхожу к зеркалу и прикладываю самый длинный неровный отрез к себе. Присматриваюсь. Я выгляжу старше. Сексуальнее, да, но ещё этот оттенок даёт мне какую-то тяжесть, что ли. Мне неуютно в нём.

Но что если Екатерина не просто так пошила сорочку именно из ткани такого цвета? Может, это любимый цвет Германа Васильевича?

В очередной раз со вздохом посмотрев на часы и ощутив очередную порцию горечи и жжения под рёбрами, я чувствую, что меня разбирает злость.

— Ну и ладно! — бросаю собственному отражению.

Рассердившись, сгребаю куски и иду к столу. Достаю машинку, измерительную ленту и нитки.

И вот через полтора часа у меня в руках красуется винно-бордовая, полупрозрачная, соблазнительная… штора. А точнее ассиметричный выкладной ламбрекен на кухонное окно.

В кухне только белый прозрачный тюль, и утром солнце бьёт прямо в глаза, когда завтракаешь. Там давно просился ламбрекен, тем более бордовый цвет есть в интерьере кухни.

Вот и замечательно. Будет польза от этой тряпки. Не всё же идеальное тело Екатерины перед Германом Васильевичем прикрывать.

Отпарив ламбрекен, я вставляю в корсажную ленту крючки и загоняю их в багет. Расправив, слезаю со стола и оцениваю работу.

Прекрасно. Кухонному окну в квартире Германа Васильевича винно-бордовый идёт куда больше, чем Екатерине.

Но едва работа завершается, я вдруг чувствую ужасную усталость. И даже не столько физическую, сколько эмоциональную. Силы иссякают вместе с запалом, и мне хочется лечь и расплакаться.

Беру конспект и ложусь, но перед глазами всё расплывается от влаги. Мне совсем не хочется думать о Германе Васильевиче и Екатерине, хочется запретить себе, но это так, к сожалению, не работает, как не старайся. У меня в груди при мыслях о них словно дыра расползается. Пульсирует, затягивает в свою черноту, обжигает огненными острыми краями.

Сдержаться не получается, и я, уткнувшись в подушку, даю волю слезам.

28

Просыпаюсь я посреди ночи. Голова побаливает, веки чешутся после долгих слёз в подушку. На душе тяжело, слякотно.

Приподнимаюсь на локте и прислушиваюсь напряжённо, замираю, надеясь услышать из гостиной тяжёлое мужское дыхание. Но ничего так и не слышу. И тогда решаю выглянуть за дверь спальни.

Тихо приоткрыв её, смотрю в щелку и сердце радостно подпрыгивает — Герман Васильевич дома. Но… тут же ухает вниз, больно сжавшись, потому что я улавливаю знакомый аромат, вызывающий болезненный спазм где-то ниже желудка — духи Екатерины. Я отчётливо ощущаю его из гостиной, наверное, он исходит от одежды Германа Васильевича.

Задерживаю дыхание и зажмуриваюсь, снова спрятавшись в комнате. Значит, он всё-таки был у неё. Хочется прочихаться, умыться, чтобы только не чувствовать этот сладковато-приторный запах, забившийся в ноздри.

Внутренняя оптимистка шепчет: “но ведь не остался…”

Засыпая в пустой квартире, я ведь понимала, где он скорее всего задерживается. Но глупое сердце всё равно смело надеяться. А теперь ноет опять…

Уснуть снова получается с трудом. В груди горит обида, но то, что он здесь, за стеной, пусть и пришёл от другой, странным образом всё же успокаивает. Хотя я и понимаю, что ненормально это, неправильно.

Утром же просыпаюсь совсем с дурной головой. И настроение под стать.

— Доброе утро, — говорит Герман Васильевич, когда входит на кухню.

— Доброе, — сухо отвечаю и делаю глоток кофе из чашки.

Герман Васильевич, видимо, мой тон чувствует, отчего окидывает коротким хмурым взглядом. А потом поднимает глаза на окно.

— У нас обновка?

— Если вы не против, — пожимаю плечами. — По утрам солнце прямо в глаза бьёт, если за столом сидеть. Не нравится — я сниму.

— Нет-нет, оно там по делу, — кивает, рассматривая ламбрекен. Интересно, сорочку на даме своей так же вчера внимательно разглядывал? — И красиво смотрится. Уютно. Только тратиться тебе не стоило, Жень. Небось, недёшево.

— Нет, что вы! Это самая дешёвая ткань. Её студенты и самоучки часто берут, чтобы потренироваться. Выглядит она достаточно пристойно, хотя и стоит копейки.

— Хм, — как-то неопределённо ведёт бровями Герман Васильевич, — ну хорошо. Но в следующий раз мне скажи — деньги возьмёшь. Ты ж красоту у меня наводишь в доме, в любом случае, мне и платить.

— Хорошо, — пожимаю я плечами, стараясь казаться невозмутимой, и снова прячусь за чашкой.

Вот такая моя маленькая месть. Которую вряд ли кто-то поймёт, однако мне даже немножко стыдно становится, что я соврала, ещё и с неприглядной целью. Вот что бы бабушка на это сказала? Но удивительно, что мне даже как-то легче. Вот чуточку, а всё же…

— Я сегодня буду поздно, — говорю, ополаскивая чашку в раковине. — Нужно по учёбе задержаться. — Мне почему-то не хочется рассказывать ему, что я устроилась на работу. — После семи где-то.

— Будь на связи, — говорит строго, почти приказывает, заставляя на мгновение замереть на месте.

Кивнув утвердительно, ухожу в свою комнату. На большее моей твёрдости и сарказма не хватает. Нужно собираться на учёбу, но сначала причесать чувства, потому что, как бы я не держалась, внутри, стоило увидеть Германа Васильевича, забурлил дикий коктейль эмоций — злость, ревность, обида, смешанные с безграничным желанием подойти и прижаться к его сильной широкой груди.

В голове сумбур. Я даже с одеждой определяюсь не сразу, хотя обычно не особенно чванюсь у шкафа. То платье шерстяное натяну, то брюки и пуловер, но в итоге останавливаюсь на любимой серой водолазке и джинсах.

За пределами квартиры становится чуточку легче дышать. Наверное, свежий воздух так действует. В деревне я первым делом после пробуждения утром выходила на улицу на крыльцо, в любое время года и любую погоду, вдыхала свежий утренний воздух, и тени ночи отступали, настроение улучшалось. Или же после сладкого сна приходила бодрость и настрой на долгий плодотворный день.

В городе же эта традиция сошла на нет, да и в шумном городе не особенно чувствуется эта магия утра. И мне не хватает этого утреннего глотка.

К собственному удивлению у меня выходит сосредоточиться на учёбе. Поставить заслонку где-то в голове между той Женей, что рыдала ночью и той, что готова учиться, чтобы потом претворять это в работу, удалось, хотя и слабую. Главное, не оставаться одной и не размышлять на эту тему. Даже какое-то усиленное рвение появилось, перевозбуждение, что ли. Совсем уж нервы расшатались.

После учёбы я еду в “Джаз”, как и условилась со Златой. Очень волнуюсь, вдруг она мне даст от ворот поворот после моего вчерашнего внезапного отупения перед Екатериной.

Но этого не случается. И Злата, и девчонки мне рады, и я моментально погружаюсь в работу. Сегодня помогаю Олесе. Сначала она просит меня отпарить уже готовые изделия. Это занимает около часа, а потом мы идём перебирать ткани в кладовой. Олеся в процессе рассказывает мне об особенностях той или иной, о стоимости и логистике доставки. За какую Злате пришлось биться с другими поставщиками, чтобы у “Джаза” был эксклюзив.

Я мысленно сопоставляю это со знаниями из колледжа по материаловедению, и понимаю, насколько теперь картинка становится более полной. Вот что даёт практика — бесценно.

Нахожу много интересных образцов для своего кейса тканей для курсовой. Сегодня вечером начну оформлять альбом, а то время-то идёт, через полтора месяца уже сдавать нужно будет на предварительную оценку.

Освобождаюсь я уже после семи. Олеся ещё остаётся закончить работу, а остальные девочки ушли ещё полчаса назад. На улице уже темно, но до остановки всё хорошо освещено. Я смотрю на часы и понимаю, что автобус в мою сторону будет буквально с минуты на минуту. И если я пойду в обход по аллее, то точно опоздаю, и тогда придётся нужный маршрут ждать ещё минут двадцать. А вот если пройду через парковку, то должна успеть.

Сворачиваю с аллеи и иду между машин. Осторожно петляю, прижав к себе рюкзачок, чтобы не зацепить дорогие машины. Ещё немного и выскочу прямо за остановкой.

И когда мне остаётся совсем чуть-чуть пройти, буквально два ряда, я вдруг напарываюсь на… Руслана.

— Ну привет, Женёк, — говорит с усмешкой, загородив мне проход между двумя машинами. — Долго же ты от меня бегала. Я прям устал догонять, реально.

Внутри всё обдаёт ледяной волной страха. Едва не задохнувшись, я дёргаюсь в обратную сторону, но понимаю, что за спиной, в паре метров стоит Рокс.

— Даже не думай дёргаться, — негромко предупреждает Руслан. — У нас к тебе есть серьёзный разговор.

29

Кончики пальцев болезненно немеют. Голова начинает кружиться. Поняв, что бежать не получится, я застываю каменным изваянием. Сердце в груди стучит так, словно вот-вот разорвётся.

Я попалась.

Мой кошмар стал явью — я попалась!

И в этот раз так просто Руслан меня не отпустит. И помочь некому. Нет случайного спасителя, который увезёт меня подальше от этих ублюдков. Такой шанс бывает лишь однажды.

— Нам не о чём разговаривать, Руслан, — собственный голос звучит глухо и надтреснуто. — Дай пройти.

Вся сжимаюсь внутри, когда Руслан начинает неспешно и вальяжно идти ко мне. Смотрит пренебрежительно, свысока, с превосходством, будто я мусор какой-то его недостойный.

— Ты слишком сильно меня разозлила, Женя, — выдыхает сигаретным дыханием у уха. — Так просто я такое не спускаю.

Прикрываю глаза, замираю. Хочется вмиг оказаться в каком-нибудь другом месте. По волшебству, как в книжках. Желудок поджимается от отвращения и страха, во рту начинает горчить, а слюна становится тягучей — не сглотнуть.

Как только я могла позволять этому подонку себя целовать, обнимать? Как не почувствовала, что душа у него чёрная и грязная? Будто в тумане была, а сейчас ясно вижу его, и от этого тошнить начинает.

Сердце кувыркается от страха, когда Руслан хватает меня за скулы и приближает своё лицо. Его глаза блестят неестественно, дыхание частит, будто он под чем-то. Думаю, так и есть, и от этого становится ещё страшнее. Он и так ненормальный, а если в крови ещё и какие-то вещества, то это делает его только опаснее.

— Я соскучился, детка, — говорит мне в губы, а я чувствую, как тошнота усиливается. Вырваться попыток не предпринимаю. Не решаюсь. Боюсь. Не хочу провоцировать его, поэтому замираю, отстраняюсь, будто тело тут остаётся, а душа убегает и прячется, улетает куда-то, где тихо и безопасно. — Ты так пахнешь…

Его мерзкий, скользкий язык отвратительно проходится по моим губам, и у меня уже не получается сдержать всхлип.

— Отпусти меня, — шепчу. — Я ведь тебе ничего не сделала, Руслан. Я не ходила в полицию, никому ничего не говорила.

— Лжёшь, сучка, — его пальцы больно впиваются в щёки, словно когти коршуна. — Никому она не говорила? — хватает меня за волосы грубо. От боли, обиды и унижения я больше не контролирую себя. Слёзы начинают скатываться по щекам. — Тогда почему меня пасут вторую неделю? И не просто менты, представляешь? И к бате приходили, и даже его фирму подняли на бухгалтерскую проверку. И знаешь что? Батя прям мне не сильно благодарен за всю эту хуйню.

Он отталкивает меня и замахивается. Я сжимаюсь в комок в ожидании боли, но резкий негромкий окрик останавливает Руслана.

— Рус, — слышится сзади голос Рокса. — Там сзади ребята подъехали.

— Блять, — приоткрыв глаза, вижу, что Руслан бесится от новости, что сообщил ему Рокс. — Шлюху в машину. Пусть подождёт. Сейчас с пидорами перетрём и займёмся ею плотнее.

Он хватает меня за локоть, выдёргивает из рук смартфон и бросает его в урну рядом, а потом тащит за собой.

Через пару метров на ключ реагирует машина. Большой тёмный внедорожник. Руслан открывает заднюю дверь и заталкивает меня в салон.

— Сиди тихо, — шипит. — Мы скоро вернёмся. А будешь шуметь, я тебе не только целку порву, но и трахею. Поняла?

Я обхватываю себя руками, не в силах хоть что-то произнести. И тогда моя голова резко дёргается назад от хлёсткого шлепка по лбу.

— Я спросил ты поняла? — рычит, сверкая безумными глазами с расширенными зрачками.

— Угу, — судорожно киваю, зажмурившись.

Дверь захлопывается и пиликает замком. Руслан и Рокс уходят, а у меня внутри взрывается паника.

Что делать? Как выбраться? Куда бежать? Как это сделать?

Ничего хорошего меня не ждёт. Руслан — больной ублюдок. И дружок его такой же. И кто знает, куда они меня отвезут, может их будет далеко не двое, как тогда на даче.

Я дёргаю ручку двери, жму кнопку стеклоподъёмников на всех дверях, но ничего не происходит. Никакой реакции. Машина мертва. И тогда до меня доходит, что спастись не получится. Вырваться не выйдет. Эти подонки сделают со мной всё, что пожелают. И будут делать это так долго, как им захочется.

Я закрываю глаза и отпускаю поток рыданий. Больше сделать ничего не могу всё равно. Могу хоть голос от крика сорвать, хоть ногти все повыдирать, царапаясь в этом гробу на колёсах — никто меня не услышит и не поможет. И Герман меня ближайшие часы искать не станет. Я ведь сама предупредила, что буду поздно.

В окно вижу, как в урне загорается свет. Это мой телефон. Наверное, Герман звонит. Это приносит ещё больше боли, потому что вот же он — так близко, но я не могу сказать ему, не могу позвать на помощь.

И какой чёрт меня дёрнул пойти через парковку?! Дура! Идиотка!

От неожиданного звукового сигнала я вздрагиваю. Целую секунду соображаю, что это открылся замок двери. Но в окна рядом с машиной никого не видно.

Судьба? Удача? Случайно нажалось в кармане у Руслана?

Но он сейчас поймёт, что открыл машину, поэтому у меня есть максимум тридцать секунд форы.

Хватаюсь за ручку машины и отталкиваю дверь. Хорошо что рядом пустое парковочное место, и она не цепляет другую машину, иначе бы взвыли сирены.

Или может это было бы и к лучшему?

Выскакиваю из машины и бью кулаком по багажникам несколько стоящих рядом машин — пусть они все завоют и замигают фарами. Прибегут хозяева, и тогда, если меня догонят, будет шанс поднять шум и попросить у кого-нибудь помощи.

Сама же под эту какофонию бросаюсь в другую сторону, но успеваю сделать лишь несколько шагов, прежде чем всем телом впечатываюсь в чью-то крепкую фигуру.

Вскрикнуть мне не даёт широкая горячая ладонь, тут же заткнувшая рот.

Рокс.

Мне конец.

— В другую сторону, в переход, — шепчет он мне в ухо, резко притянув к себе. — Пошла!

Отталкивает от себя, а сам бегом направляется к машине Руслана.

Помогает спастись?

Верить страшно, но, вероятно, это всё, что мне остаётся. Единственный шанс.

Не раздумываю. Бегу туда, куда он показал — в небольшой подземный переход. Ног под собой не чувствую. Ничего не слышу, почти не разбираю дороги. Лёгкие горят, горло словно огнём объято, но я не останавливаюсь.

Почти скатываюсь по ступеням, едва не переломав себе ноги. Пускаюсь дальше, прямо. Проношусь мимо какой-то парочки алкашей, оббегаю мужчину и удивившуюся женщину. Наверное, они думают, что я сумасшедшая, но и пусть. Мне главное ноги унести.

Выскочив на другой стороне улицы, я пускаюсь сбоку от аллеи. Бегу по газону в темноте деревьев, стараясь не показываться под фонарём на тротуаре.

Забежав за один из домов, я всё же останавливаюсь отдышаться.

Боже, как горит в груди! Сердце вот-вот через горло выскочит. Я будто снова в том лесу, хотя вокруг люди и время ещё не позднее. Но погода не слишком располагает к прогулкам во дворах, поэтому в поле моего зрения никого не видно.

Возле одного из подъездов тормозит расписная машина — такси.

— Подождите, — окрикиваю водителя, когда он высаживает пассажиров и разворачивается.

Через полминуты плюхаюсь на заднее сиденье и кое-как называю адрес.

— С вами всё нормально? — с сомнением спрашивает водитель. — Может, в больницу или в полицию?

— Нет, — мотаю головой. — Просто отвезите меня по этому адресу.

— Хорошо, — соглашается он и увозит меня подальше от этого жуткого места.

30

За те полчаса, пока еду в такси, мне удаётся немного успокоиться. Руки всё ещё немного дрожат, если напрячь, но сердце уже бьётся ровнее, а дыхание не такое рваное. А когда выхожу у подъезда, то даже ощущаю некоторую апатию. Будто все силы оставила на той парковке и в переходе. Вот-вот споткнусь и упаду.

Но кое-как я доползаю до лифта, в нём приваливаюсь спиной к стенке и прикрываю глаза. Если честно, мне хочется, чтобы сейчас Германа Васильевича не оказалось дома. Мне попросту нужно побыть в одиночестве. Привести себя в порядок и зализать раны. Умыться нормально, в конце концов, а не пальцами кое-как подтереть растёкшуюся от слёз тушь.

Попасть в замок ключом получается не сразу. Но едва я, всё же попав, проворачиваю его, мне помогают с той стороны, и дверь распахивается.

Герман Васильевич стоит напротив. Он одет, в руках зажат смартфон. Хмурится, даже злится. Он как-то сильно взволнован даже, наверное, с Екатериной своей чего-то не поделил. Расстроен, что она до конца недели теперь занята?

— Ты почему трубку не берёшь? — рычит сквозь зубы.

Я поднимаю на него глаза и, в конец обессилев, приваливаюсь плечом к косяку двери.

— Извините, — шепчу пересохшими губами.

В его взгляде что-то происходит. Будто он только сейчас, наконец, меня рассмотрел, хотя в подъезде вроде бы и не темно. Хватает за плечо и затаскивает в квартиру, осматривает с ног до головы.

— Что случилось?

Я и сама смотрю на себя в большое зеркало за спиной Германа Васильевича. Куртка расстёгнута, карман порван — нитки и ошмётки торчат. Наверное, где-то зацепилась, когда бежала. Штаны испачканы, кроссовки с комьями грязи. Волосы всклокочены, ну а лицо… Кажется, пытаясь подтереть тушь пальцами, я сделала только хуже.

Я перевожу взгляд на него и внезапно понимаю, что совершенно не готова больше держать себя в руках. Шмыгаю носом как ребёнок, а по щекам скатываются две слезы, обжигая кожу солью.

У Германа Васильевича проступают желваки, а в глазах вспыхивает яростный огонь. Я не знаю, как описать ту метаморфозу, которая происходит с ним в секунды. Он будто другим человеком становится, выпускает этого кого-то из плотной оболочки самоконтроля.

— Что они сделали? — хватает меня за плечи и встряхивает, глядя в глаза. Его голос звучит хрипло. — Женя! Что эти суки с тобой сделали?

— Ничего, — машу головой вяло. Сил нет, и я повисаю в его руках как тряпичная кукла. — Я сбежала. Снова.

Я не знаю, что происходит в это мгновение. Вселенные перекрещиваются, планета сходит с орбиты или у неё вдруг исчезают магнитные поля… А может всё и сразу, потому что как иначе объяснить то, что происходит дальше?

Герман Васильевич всматривается в мои глаза всего несколько мгновений. Несколько бесконечных, невероятных мгновений, а потом прижимает к своей широкой груди. Обхватывает мою голову своими большими ладонями, погружая пальцы в волосы. Выдыхает резко и шумно, и я слышу, как сердце в его груди сбивается с ритма.

Словно кто-то тиски на моих рёбрах разжимает, позволяя вдохнуть глубоко и свободно, полной грудью, на всю мощь лёгких. Вдохнуть до головокружения.

Или это мир вращается от опьяняющих поцелуев, которыми он начинает покрывать моё лицо. Эти короткие горячие касания губ жалят и одновременно сводят с ума. Но они все мимо. Мимо! А я хочу в губы, хочу почувствовать его вкус. Безумно желаю этого.

И это происходит.

Я буквально задерживаю дыхание, когда это волшебство происходит. Мужские губы сминают мои, я судорожно отвечаю. Понимаю, что неумело, но как могу. Как мечтала, представляя ночами.

— Женя… — шепчет, разорвав поцелуй. Произносит моё имя так, словно эти четыре звука приносят ему невыразимую боль.

Герман прижимается своим лбом к моему, а у меня внутри расползается жгучая волна разочарования, что он сейчас прекратит. Что закроется и снова превратится в этого взрослого мужчину, для которого я всего лишь девчонка.

— Пожалуйста… — шепчу ему в тон, сгорая. — Пожалуйста…

Хочу его. Хочу с ним. Чтобы он был первым, чтобы показал, как бывает, когда хочешь. Я уже дважды оказалась в ситуации, когда мою невинность могли грубо отнять. Жизнь непредсказуема, и я хочу, чтобы первым был человек, от одного взгляда которого у меня внутри всё трепещет от восторга.

Его пальцы сжимаются, впиваясь мне в плечи. До боли, но я её не замечаю. Мужской тихий стон бессилия наполняет меня надеждой. А последующий за ним поцелуй — уверенностью.

И вдруг всё меняется. Я вижу, я чувствую совсем другого мужчину рядом. Он больше не держит дистанцию, не пытается противостоять себе. Нас обоих затягивает в водоворот.

То, как бережно он целует меня снова, как осторожно, но крепко прижимает к стене, заставляет дыхание сбиваться снова и снова. Теперь я чувствую всё его тело, всю мощь и силу, наполняющую крепкие мускулы. Эти ощущения новы для меня, непривычны, но они сводят с ума, заставляя желать ещё и ещё.

И шептать… бесконечно шептать эту просьбу.

— Нежная… — исступлённый шёпот мне в ответ, — сладкая такая…

Герман покрывает горячими поцелуями мои скулы, губы, подбородок, шею… Сильные ладони сжимают плечи, и в этом движении столько желания, что всё моё тело наполняется странным непривычным электричеством.

Одежда вдруг ощущается какой-то неприятной, лишней. Хочется, чтобы её между нами не было.

Но хочется — это одно, а когда Герман на самом деле сталкивает с меня куртку и стягивает водолазку, то вдруг просыпается иное — стыдливость, страх. Не такой, который заставлял меня бежать по лесу или сегодня, не жалея ног, а другой… Волнующий, щекочущий…

Но я никак его не показываю. Надеюсь, Герман не заметил мелкую дрожь, про проходится по моему телу, когда он снова прижимает меня к себе.

Не хочу чтобы понял, что мне страшно. Отступит же, отпустит. А этого я не хочу ещё больше!

Он подхватывает меня на руки и несёт в спальню. На ту самую кровать, в которой буквально сегодня я поливала слезами подушку от ревности и бессилия. Опускает на неё мягко и осторожно, нависая сверху.

Я не могу передать словами те ощущения, которые овладевают мною, когда мужские поцелуи уже перестают ограничиваться моим лицом и губами, а переходят дальше. Шея, плечи, ключицы… Я едва не задыхаюсь, когда грубые мужские руки нежно освобождают мою грудь из бюстгальтера, выгибаюсь, когда губы касаются нежной кожи сосков.

Обнажение перед мужчиной всегда казалось мне чем-то очень смущающим. Конечно, я думала об этом, и не раз. Представляла, как это будет впервые. И вот сейчас, когда это случилось, я испытываю так много, что голова кружится, а кожа горит огнём.

— Ты как шёлк, Женечка, — Герман говорит будто сам с собою. — Необыкновенно нежная, невероятно просто… безумие…

Да, пожалуйста, не думай… Пусть будет безумие. Ни о чём не думай. Просто будь со мной.

Я теряюсь в ощущениях настолько, что будто возвращаюсь в настоящее лишь когда чувствую на себе тяжесть мужского обнажённого тела.

Он горячий. Кажется, будто температура кожи на его груди выше моей. Так я ощущаю.

На мне одни только трусики, но вдруг тот обжигающий стыд, ошпаривший меня, когда Герман стал снимать с меня джинсы, исчезает. Ощущение правильности происходящего заполняет вены и артерии и разносится по организму, успокаивая.

Герман сдвигается чуть на бок и приподнимает одну мою ногу, чуть согнув её в колене.

— Это твой первый раз? — негромко спрашивает, внимательно заглянув в глаза.

Лёгкая внутренняя дрожь не даёт ответить словами, поэтому я лишь киваю.

— Хорошо, — мягко отвечает он, кивая в ответ. — Сделаем всё как надо.

А потом касается ладонью там — между бёдер. С ужасом осознаю, что моё бельё мокрое насквозь, а теперь и пальцы Германа тоже мокрые. Но он выглядит весьма довольным, даже улыбается, а потом и целует. Мягко перебирает мои губы своими, играет языком, дразнит, а потом я чувствую небольшой дискомфорт.

— Не зажимайся, всё хорошо, — продолжает отрывисто целовать, тем временем аккуратно лаская пальцами меня уже там, под трусиками. Тоже дышит тяжело и прерывисто.

Я уже перестаю отвечать на его поцелуи. Просто дышу ему в губы, приоткрыв рот и зажмурившись, потому что эти его движения рукой приводят к странному водовороту, что зарождается у меня внизу живота. Закручивается, словно вихрь из осенних листьев, становится невыносимо приятным, нестерпимо сладким, пока… пока…

— Ох!…

Я громко выдыхаю. То ли со стоном, то ли даже с криком. Но молча такое пережить невозможно.

Это взрыв.

Яркая вспышка, ослепляющая и погружающая в разноцветную трясину, приходит не внезапно. Она сначала нарастает, нарастает, а потом как будто даёт облегчение на пике. Но это иллюзия.

Все мышцы приходят в тонус, а потом резко расслабляются.

Волшебство.

— Открой глаза, Женя, — слышу мягкое требование, когда волна сходит, и моё дыхание становится ровнее.

Выполняю, что говорит, и натыкаюсь на горящие угли глаз. Герман нависает надо мною, его лицо напряжено, жилка на лбу часто пульсирует. Он смотрит с такой жадностью, что это пронизывает насквозь.

— Готова идти дальше?

— С тобой на всё готова…

Кажется, это мои первые слова за всё происходящее. И они являются правдой — с ним я готова. Первые и последние ещё на долгое время. Просто потому что говорить совсем не хочется.

— Хорошо, — снова говорит Герман, а потом… потом я отдаюсь на его волю целиком и полностью.

31

Герман

Гореть мне в аду за её слёзы, которые сейчас скатываются по нежной коже её щёк, когда мы проходим точку невозврата.

Женя зажмуривается и закусывает нижнюю губу, задушено выдыхая с каждым тугим, болезненным для неё толчком. Мне хочется хоть как-то облегчить ей этот сложный для каждой женщины переход во взрослую жизнь.

— Продолжай, — шепчет, когда я замираю, давая ей свыкнуться.

Она невероятно узкая. Настолько, что в ней быть непросто. Двигаться приходится, преодолевая силу и крепость её тугих мышц, которые впервые подвергаются такому воздействию и растяжению. И для неё это больно.

Я стараюсь. Очень стараюсь быть мягче. У самого уже вся спина мокрая от напряжения, мышцы вибрируют, но сорваться нельзя. Женя слишком нежная, слишком неопытная.

Постепенно она немного расслабляется. Больше не кусает губы. Конечно, сама не двигается, рано ещё, но вижу, как наблюдает за ощущениями. А потом я чувствую, как её тонкие пальчики легонько перебирают по моей спине от поясницы до лопаток и обратно.

Это срабатывает слишком мощным триггером. Лёгкое, невесомое касание вдруг становится спусковым механизмом.

Только бы не слететь по полной.

Я подсовываю ладонь ей под ягодицы и, не сдержавшись, вжимаю в себя, подавшись навстречу. Она охает и выгибается.

— Женя… Женечка, — голосовые связки будто кто-то в кулаке сжал, как и яйца, собственно, — больно? Прости меня.

— Не больно… — дышит часто, до хрипоты, — не сильно, честно. Продолжай, я ещё так хочу, ещё хочу…

Соблазн поддаться на её разрешение велик. Сняться с тормоза так хочется, что в ногах мышцы до мелкой дрожи сводит.

— Ты только не молчи, ладно? — целую её нежный, дурманящий рот, — не терпи. Скажи, если тяжко будет, хорошо?

— Хорошо, — кивает. — Я скажу. Правда, скажу…

Толкаюсь в неё сильнее, потом снова и снова. Позволяю себе чуть больше. И ещё немного.

Стараюсь не быть животным, это ведь её первый раз. Как могу стараюсь. Но мне кажется, последние толчки, когда уже туман застилает глаза пеленой, когда логика вязнет, а самоконтроль становится слишком шатким, эти толчки выходят слишком резкими. Женя вскрикивает и сжимает пальцами покрывало, а потом замирает, позволяя мне испытать свой эгоистичный финал.

Женя подтягивает коленки и сворачивается клубком, когда я её отпускаю. Она очень юна, но сейчас я вижу, насколько она уже женщина. В своей едва раскрывшейся сексуальности она прекрасна: грудная клетка часто вздымается и опускается, впалый живот трепещет, щёки раскраснелись, длинные волосы разметались по постели.

Сорванный цветок.

Нежный, ароматный, живой.

Такой не бросить под ноги, не отмести в сторону. Такой любить и лелеять надо.

Только… имею ли я право на это?

Я и срывать-то его не должен был.

Осторожно, чтобы Женя не видела, сдёргиваю окровавленный презерватив и зажимаю в кулаке. На своём животе тоже вижу кровь. Надо в ванную, смыть, ей ни к чему лишний раз пугаться.

Прикрываю её покрывалом и ухожу. В ванной смотрю на себя в зеркало, уперевшись руками в раковину. Хочется в морду себе дать.

Поддался эмоциям. Сорвался к чертям собачьим. Нельзя было, нельзя.

Какого хрена, придурок ты великовозрастный?

Ладно она, девчонка ещё совсем. Испугалась. На эмоциях. Влюбилась своей юной влюблённостью, не понимает пока, что это не навсегда, что не нужен ей мужик в два раза старше. Да с историей.

Срок годности у нас разный.

Встаю под холодный душ и зажмуриваюсь, подняв голову, позволяя ледяным струям жечь лицо. Только слабо это помогает.

А после, когда мандраж возбуждения в мышцах спадает, приходят другие мысли.

Надо у неё узнать подробно, что случилось, и пора уже положить конец этому всему. Прищемить яйца сучонку. Шелест в третий раз просит подождать ещё немного и не мешать ему. Но дольше ждать нельзя. Сегодня едва беда не случилась, Женька не иначе как под счастливой звездой родилась. А если в третий раз сбежать не удастся? Тогда что?

Нет, с этим уёбком пора заканчивать. Если Шелест не сподобится, придётся самому разобраться. Чтобы это хуйло и носа в городе не показал. Сломанного, конечно.

Когда выхожу из ванной, сразу у порога натыкаюсь на Женю. Стоит под ванной, прислонившись плечом к косяку, замоталась в простыню. Губы распухшие, глаза блестят, щёки розовые. Волосы шёлковые по плечам разбросаны и до самой талии достают.

Мне приходится сжать узел на полотенце, прикрывающем мои бёдра, чтобы оно не упало от моментальной реакции под ним.

— Я в душ пойду, — говорит и смотрит в глаза. Так смотрит, будто пытается отыскать в них что-то.

— Давай, — киваю. — Я чайник поставлю. Будешь чай? Или голодная?

— Буду, — кивает. — Только чай.

Она закрывается в ванной, а мне хочется не чаю, а стакан чего покрепче. В чём я, в общем-то, себе сейчас отказывать и не собираюсь.

Делаю ей чай, а себе наливаю коньяк и иду в гостиную. На жёстких стульях в кухне сейчас сидеть не хочется.

Выходит Женя из ванной минут через двадцать. Уже более собранная, и как будто даже более смущённая и растерянная.

Сожалеет?

Не исключено.

Но взгляд, кажется, об ином говорит. Она моей реакции ждёт. Я знаю, что это ошибка была, знаю, что для неё будет лучше, чтобы это больше никогда не повторилось, но сказать ей об этом сейчас было бы слишком жестоко.

Женя берёт кружку, обхватывает её пальцами и подносит ко рту. Опускается на диван рядом, и я замечаю, что садится осторожно.

— Болит?

Она отрицательно машет головой, опустив глаза.

— Не болит. Просто… немного дискомфортно. Пройдёт.

— Пройдёт, да.

Повисает молчание. Я крепче сжимаю стакан в руке, потому что… потому что, глядя на неё, чувствую, как за грудиной начинает что-то копошиться. И это не злость на её обидчиков, не желание защитить, заслонить, спрятать от всех ужасов мира эту прекрасную девочку. Нет, это что-то другое. Оно как-то простреливало. Уже пыталось.

И это плохо. Очень плохо.

— Расскажи мне, что сегодня произошло, — пытаюсь переключится с этого тревожащего ощущения. — Подробно, Женя.

Она хмурится сначала, а потом отставляет чашку на столик и обхватывает себя за плечи. Трёт их, решаясь. Знаю, что ей неприятно вспоминать, снова страх этот переживать, через себя пропускать. Но я должен знать.

— Я устроилась на работу. В ателье, — начинает, и я понимаю, что мне стоило её чаще спрашивать, как у неё дела вообще.

— Женя, почему ты не сказала, что у тебя с деньгами проблемы?

Моё упущение. Сам же знал, что не скажет. Оставлял ей карту, но видел, что там списания по минимуму были, и то в супермаркете рядом. Продукты покупала да бытовую химию пару раз.

Нужно было настойчивее предлагать, чтобы и себе что нужно брала.

— Не столько ради денег я пошла, мне стипендии хватает в общем-то, сколько ради опыта. Это классное ателье, там многому можно в профессии научиться. И коллектив хороший, — поясняет своё решение. — Вчера, когда шла на остановку, увидела там приятеля Руслана. А сегодня… они были на парковке. Меня ждали или случайно там оказались, и мне просто не повезло — не знаю.

По ходу, как она рассказывает, я всё сильнее сжимаю стакан, чтобы не швырнуть его со психу в стену.

Суки. Порвать хочется прямо сейчас подонков. Увидели. Подстерегли.

— Этот же друг его меня и выпустил. Не знаю, почему, — пожимает Женя плечами. — Может, пожалел. А может, испугался, что последствия и его достанут. Если достанут.

— Достанут, Женя. Обязательно, достанут. Я тебе это обещаю, — говорю, сцепив зубы.

Не выдержав, обнимаю её за вздрогнувшие плечи и притягиваю к себе. Она ложится головой на мои колени и выдыхает с таким облегчением, будто только лишь находясь в физическом контакте со мной может расслабиться.

Буквально через пару минут она начинает дышать размеренно. Уснула. Я осторожно беру её на руки и отношу в кровать.

В голове бьётся всё ярче мысль: не должны невинные девочки бояться всяких упырей. И я не успокоюсь, пока Женя сможет не бояться выйти на улицу одна. И Руслану этому пиздец придёт. И приятелю его.

32

Евгения

Я просыпаюсь медленно. Будто выныриваю из теплой, приятной воды. Мне так хорошо, что я нежусь, зависая в этом невесомом состоянии между сном и явью.

Назойливый лучик светит прямо в лицо, пробираясь в щель между неплотно стянутыми шторами. Я потягиваюсь всем телом на кровати и окончательно просыпаюсь.

Воспоминания вчерашних дня и ночи накатывают, сначала напоминая, как мне было страшно, а потом заставляют смутиться, вызывая в памяти, как мне было хорошо.

С ним хорошо. С Германом.

В это так сложно поверить!

Тело тоже помнит. Саднит немного между ног, мышцы ноют. Но в груди волнами накатывает радость.

Какой же он был нежный и внимательный, такой заботливый и чуткий!

Именно так я представляла свой первый раз с мужчиной, не раз перечитывая сладкие моменты в любовных романах.

Мне повезло. Повезло сбежать от Руслана снова, и повезло, что моим первым стал Герман.

Да, думаю, мне больше не нужно звать его Васильевичем. Мы переступили черту, после которой многие условности отпадают.

Я легко встаю с кровати, от избытка эмоций хватаю подушку, прижимаю к себе и начинаю кружится в вальсе по комнате. Хочется хохотать! Поделиться с кем-нибудь, но я таким, конечно же, не стану. Это очень интимный момент.

Я чувствую прилив невероятной энергии. Мне хочется много-много сделать! Всё успеть!

У высокого зеркала в спальне стою долго, рассматривая себя, вглядываясь в мельчайшие детали и выискивая изменения. Я ведь теперь женщиной стала.

Но ничего особенного, кроме разве что улыбки на все тридцать два и блестящих сильнее обычного глаз я не замечаю.

Быстро собираюсь в колледж. Душ принимаю, волосы собираю в пучок. Рисую стрелочки, как меня Таня научила.

Сегодня у меня все две пары, в “Джазе” выходной, так что я успею приготовить какой-нибудь вкусный ужин к приходу Германа.

В колледже я тоже полна энергии. Активно поднимаю руку для ответов и первая заканчиваю моделирование изделия. Даже девчонки уже посматривают с интересом.

— Ты сегодня прямо в ударе, — говорит Таня после пар, когда идём на остановку.

— Настроение хорошее, — отвечаю ей, но о причинах пока решаю умолчать.

Думаю, нет ничего страшного в том, чтобы поделиться с близкой подругой, но пока что я хочу сохранить это лишь в себе.

Вернувшись домой, я спешу достать мясо из морозилки, разморозить и замариновать, чищу картофель и овощи. Выкладываю всё это в жаропрочное стеклянное блюдо и посыпаю сухими травами. Только кинзу не добавляю, помню, как Герман однажды обмолвился, что она ему одеколоном несёт, не любит её.

Убираюсь в квартире, меняю простыни. Немного смущаюсь, когда вижу на них несколько мазков крови. Мне удаётся их отстирать с мылом, прежде чем забросить бельё в стиральную машину.

Интересно, как теперь будет всё? Мы будем спать вместе?

Я очень надеюсь на это…

Я даже успеваю проштудировать конспекты и заполнить таблицу по маркетингу. А ближе к шести разогреваю духовку и ставлю блюдо внутрь.

Всё готово, дела сделаны, по квартире уже расползается вкусный аромат. И я начинаю томиться ожиданием. Скучаю по нему. Несколько раз подхожу к зеркалу, чтобы убедиться, что я выгляжу хорошо. Поправляю волосы и кусаю губы, чтобы ярче были.

Когда в двери щёлкает замок, я вся вздрагиваю. Подбираюсь, ловлю себя на том, что рефлекторно снова поправляю волосы и выпрямляю спину.

— Привет, — здороваюсь первой, выходя навстречу.

— Привет, Женя, — Герман входит и смотрит на меня, стаскивая куртку с плеч.

Это как внутренний порыв, который я оказываюсь не в силах сдержать. Мне кажется, я ловлю верный баланс — не душу его вниманием, я ведь ни одного сообщения в течение дня не написала, но и вести себя как малолетняя скромница тоже не хочу. Герман — взрослый мужчина и, думаю, ему бы хотелось такого взрослого поведения и от меня.

Я делаю к нему шаг, приподнимаюсь на носочки и целую в губы. Мягко и осторожно, но, надеюсь, это даст ему понять, что со мной не нужно возиться. Я вполне уже себе взрослая и осознанная.

На мой короткий поцелуй он отвечает так же коротко. Человек приехал с работы, устал за целый день. Думаю, такого приветствия достаточно.

— Очень вкусно пахнет, — мягко улыбается, но я замечаю, что взгляд остаётся серьёзным. Даже скорее хмурым. Может, что-то произошло?

— Я запекла мясное рагу. Ты голодный?

Это “ты” у меня получается сказать так просто и легко, словно я всегда его так называла на ты.

— Женя, даже если бы я плотно поел десять минут назад, запах твоей стряпни не может не возбуждать аппетит.

Вот бы не только аппетит… Но судя по вчерашней ночи — не только.

Вымыв руки, Герман выходит из ванной, а я как раз достаю из духовки блюдо с готовым рагу.

— Горячее ещё. Сейчас в тарелки положу, быстро остынет.

— Жень, подожди, — Герман подходит и берёт меня за руку. — Иди сюда. Присядь. Поговорить надо.

Он увлекает меня в гостиную к дивану и опускается рядом. Наверное, хочет обсудить вчерашнее, думает, я переживаю. Но я постараюсь убедить его, что всё нормально. Я в полном порядке.

— Жень, сегодня Руслана крепко взяли за задницу. Он в СИЗО, и даже папаша его оттуда не вытащит до суда. У следствия такие факты, неопровержимые, что вытащить сучонка даже за уши не получится. И я, конечно, прослежу.

Внутри будто шар сдувается. В груди становится свободнее, и даже легче дышать.

— Спасибо тебе, — шепчу и беру его за руку, сжимаю грубые мужские пальцы своими. — Спасибо огромное, если бы не ты…

— Нормально всё, Жень, — мягко сжимает в ответ. — Нельзя позволять подонкам обижать хороших девочек. Ты можешь больше не бояться его и спокойно вернуться в общежитие.

Глубоко в груди ощущение, будто кто-то впрыснул мне туда что-то очень холодное. Ледяное. Что-то, что словно яд начинает расползаться по организму, на своём пути замораживая все вены и артерии. Хочется обнять себя руками, чтобы хоть немного согреться.

Я смотрю на него не моргая. Руки и ноги наливаются такой тяжестью, что кажется, что я и пошевелиться не смогу, если захочу. Но мне не хочется даже шевелиться… Всё, на что я сейчас способна — это медленно высвободить свои пальцы.

— Так мы… не сможем видеться часто, да? — в горле будто что-то мешает говорить.

— Женя… — в его тоне слышится боль, будто кто-то ему её причиняет, заставляя говорить то, что он сейчас собирается сказать. — Нам лучше вообще не видеться.

Тот холод, что уже и так расползался в груди, вдруг резко сковывает, заставляя рвано выдохнуть. Больно. Горько.

Чувствую, как в пальцах появляется мелкая дрожь. Герман тоже её замечает и снова сжимает их, но лучше бы не прикасался.

— Женя, послушай. Всё, что произошло вчера — моя вина. Я сорвался. Слетел с тормозов, с катушек, вообще со всех предохранителей. Но это была ошибка.

— Я совсем не нравлюсь тебе? — шепчу приглушённо.

Кожа век начинает гореть. Только бы не расплакаться. Я столько читала, что перед мужчиной нужно быть гордой, не показывать свою уязвимость, но сейчас все эти установки кажутся туманным бредом. Я будто обнажена перед Германом в своих чувствах и не способна прикрыться.

— Женечка, — он берёт обе мои ладони и сжимает в своих, сложив вместе, — ты не можешь не нравиться. Я серьёзно. Но я тебе не подхожу, Женя. Я вдвое старше, понимаешь? У тебя впереди учёба, юность, любовь. Всё впереди, Женя. А у меня неудачный брак, дочь-подросток и куча проблем. Сейчас тебе обидно, знаю, но ты скажешь мне спасибо потом. Ты обязательно сама это поймёшь.

Я больше не могу слушать это. Мне становится так больно, что начинает тошнить. Я резко встаю с дивана и отхожу в сторону. Не могу, не хочу быть так близко, не хочу тонуть в его запахе и задыхаться.

— Соберу вещи, — слова продираются по горлу, словно они из колючей проволоки.

— Жень, уже вечер, я могу отвезти тебя утром.

— Нет. Сейчас.

Не знаю, как мне удаётся не броситься в комнату бегом.

Я вытаскиваю из-под кровати свою сумку и начинаю спешно заталкивать туда вещи. Машинку швейную не забыть. Конспекты. Альбом с образцами.

Жаль, что сердце уже отсюда не забрать… разбитое.

33

Я закрываю глаза и подставляю лицо холодному колючему ветру с дождём. Это отвлекает от густой тоски, что стягивает всё в груди.

То ли правда осень меня пробрала, то ли от несчастной любви моей все краски будто поблекли, но всё кажется серым, холодным и непривлекательным.

Учёба не вызывает живого интереса, работа тоже не вдохновляет. Я знаю, что это пройдёт. Должно пройти. Обязано.

Но я скучаю по Герману. Прошло каких-то пять дней, как я вернулась в общежитие, но кажется, будто не видела его уже целую вечность.

Скучаю по строгому внимательному взгляду, по сильным и вместе с тем нежным рукам. По тому, как на его лице отображалось истинное удовольствие, когда он пробовал приготовленную мною еду.

Вчера я после учёбы села в маршрутку, которая идёт через жилкомплекс, в котором он живёт. Проехалась мимо, а потом по кругу, едва сдержав непреодолимое желание выйти на остановке рядом.

А сегодня я сдержалась. Сказала Тане, что поехала на работу, а Злате солгала, что в колледже сегодня допоздна придётся заниматься. Паршиво мне, что вру, но сил кого-то видеть и с кем-то общаться сейчас совсем нет.

Поэтому я иду в парк. Поднимаю повыше воротник куртки и бреду по опустевшему осеннему парку, наступая в лужи и наблюдая, как грязные капли попадают на кожаные носки ботинок, а потом стекают снова на асфальт.

Лавочки грустно-пустые. В песочницах больше нет песочных куличей, да и сам песок превратился в грязную жижу и размылся дождём. Качели покачиваются ветром, скучая по шумной детворе.

К этой одинокой качели я и иду. Чувствую с ней сейчас родственную связь — то же щемящее одиночество.

Пару раз провожу ладонью по сиденью, смахивая прилипший пожухлый листок и капли воды, и усаживаюсь, повыше подтянув ноги над грязью.

Вчера звонила бабушка. Спрашивала, как мои дела и когда планирую приехать. Пришлось очень постараться, чтобы голос получился не то чтобы жизнерадостным, но хотя бы спокойным.

Мне бы очень хотелось сейчас в деревню хотя бы на несколько дней. Но теперь у меня обязательства по работе, на учёбе скоро зачётная неделя, но самое главное, бабушка точно заметит, что мне плохо. Не хочу расстраивать её.

Я прикрываю глаза и немного раскачиваюсь. Так теряется ощущение реальности и становится хотя бы ненадолго легче. Но вдруг рядом раздаётся скрип, который совсем не похож на случайный от движения ветра.

Открыв глаза, я обнаруживаю, что рядом со мной, на соседней качели, сидит… Рокс.

Внутри прокатывается волна кипятка, но тело вдруг будто парализует. Никуда бежать не хочется. Пусть будет как будет.

— Привет, — говорит он, — плотнее кутаясь в свою кожаную куртку.

Почему-то замечаю, что сегодня на нём нет ярко-салатовых кроссовок и наушников. Вместо них чёрные высокие ботинки на шнурках и беспроводные серые наушники-вкладыши.

— Привет, — отвечаю и смотрю на него в упор, хотя он на меня не смотрит. Разглядывает носки своих тяжёлых ботинок.

Странно, но страх действительно испаряется. Парень вдруг кажется мне какой-то неотъемлемой частью этого безжизненного парка. Таким же одиноким.

— Почему ты мне помог? — спрашиваю, о чём размышляла ни один раз.

— Я не хотел, чтобы с тобой случилось что-то плохое, — отвечает по-прежнему не глядя на меня, но я вдруг верю ему абсолютно.

— Почему? — переспрашиваю шёпотом. Мне почему-то это очень-очень важно узнать. — И разве не ты сказал Руслану, что видел меня у “Джаза”?

— Нет, не я. Тебя слила какая-то твоя подруга из общаги.

— Таня? — спрашиваю удивлённо, чувствуя, как горечь обиды на подругу наполняет рот.

— Нет, не она. Я не помню имени. Но и она не специально, думаю. Руслан подкатил мягко и типа он твой поклонник.

— Я слышала, Руслана арестовали. А тебя отпустили?

— Да, и я приложил для этого все усилия. Звучит не сильно по-дружески, правда? — он тяжело и невесело усмехается и, наконец, поднимает на меня взгляд. — Руслан — козёл и придурок. Преступник. Он делал нехорошие вещи. Но это не меняет того, что друг из меня оказался хреновый. Я долго пытался убедить его перестать, но его растаскивало ещё больше.

Ему тоже плохо. Его ломает — это видно. Ломает от того, что для того чтобы поступить правильно, пришлось пойти на предательство.

— Ты… участвовал когда-нибудь в его… нехороших делах? — это мне тоже важно знать.

— Нет, — отвечает твёрдо, и я уверена, что он не лжёт. Чувствую. — Но не слишком старался препятствовать, хотя и пытался образумить. А потом появилась ты.

Я не совсем понимаю, что он имеет ввиду. Продолжаю смотреть на Рокса, ожидая, что он продолжит говорить.

Но Рокс замолкает, и тогда до меня начинает доходить полный смысл. Я ему… понравилась?

— Я бы не позволил ему ничего с тобой сделать. Ещё там, на даче, когда понял, что он задумал. Но ты и сама сбежала. А потом у тебя появился защитник.

— Защитник… — опускаю глаза, ощущая, как в животе что-то сжимается от упоминания Германа. Больно сжимается, до судорожного выдоха и желания поджать колени.

Между нами повисает пауза. Словесная тишина, наполненная звуками увядающей природы. Снова начинает сильнее накрапывать дождь, его ледяные капли секут по лицу и рукам, но я ни в карманы их не убираю, ни перчатки не достаю.

— Он обидел тебя? — в голосе Рокса проскакивает жёсткая нотка.

— Нет, — качаю головой. — Не обидел. Он слишком хороший для этого.

— Но тебе всё равно больно.

Не вопрос — утверждение. И опровергать его я в себе сил не нахожу. Это будет ложь не Роксу. Это будет ложь себе. А я и так стала врать всем напропалую.

А себе не хочется. И Роксу тоже почему-то.

— Ты замёрзла, Женя. Хочешь, я угощу тебя пиццей и горячим шоколадом? Тут рядом есть кофейня.

Кто-то скажет, что это несусветная глупость. Как и поездка на дачу с Русланом. Как и то, что я жила у незнакомого мужчины. Я, как оказалось, вообще склонна совершать глупости.

Но Рокс не кажется мне опасным. Точнее, кажется, но… не опасным для меня. К тому же он спас меня, хотя мог этого и не делать.

— Тебя же Матвей зовут? — пытаюсь припомнить точно.

— Да, — его губы трогает едва заметная улыбка. — Но так меня даже мама не называет. Все говорят, моё имя мне не идёт.

— А мне кажется, очень даже идёт, — у меня у самой появляется улыбка. А ведь я и забыла за последние дни, что значит улыбаться. А точнее, что значит хотеть это делать. — И я бы правда не отказалась от горячего шоколада и пиццы, Матвей.

Он улыбается шире. И оказывается, что улыбка у него очень красивая. Она оживляет его лицо, лишая привычной угрюмости и добавляя обаяния.

— Ну тогда пойдём, — он первый спрыгивает с качели.

— Пойдём, — повторяю за ним, и мы направляемся к выходу из парка.

34

Герман

— Форум уже через десять дней. Я волнуюсь, — говорит Катерина и ставит на стол две чашки кофе.

— Тебе не о чём волноваться, Катя, — делаю глоток и ставлю чашку на стол. — Ты ведь давно готовилась к этому выступлению. Уверен, всё пройдёт по высшему разряду.

— Я готовлюсь, да. Даже платье заказала, — улыбается. — Думаю, тебе оно понравится. А у тебя встреча с Татарским?

— Да.

— Думаешь, предложение будет дельным?

— Надеюсь на это.

Эмиль Татарский — владелец крупной каршеринговой сети автомобилей и такси по всему югу от Волгограда до Ставрополья. Мы с ним уже встречались как-то на бизнес-вечеринке на пароходе в Геленджике, меня туда Фадеев притащил, сказал, мало сервисные открыть в городе, надо в бизнес среду вливаться.

Татарский — крупный игрок в сфере автоуслуг во многих регионах Южного округа страны, и Антон ставил своей целью заручиться его благосклонностью. Это могло дать колоссальные перспективы для развития его бизнеса, а значит, и для моего в некоторой мере тоже.

Но вдруг за месяц перед Южным бизнес-форумом* мне пришло письмо от представителя Татарского с предложением встретиться на полях форума. И предложение пришло только мне, Фадееву — нет. Я не спрашивал прямо, у меня есть свой человек в его офисе. Да и сам Фадеев не преминул бы скорее похвастать, Антон весьма тщеславный человек.

И мне, собственно, в данной ситуации эта встреча с Татарским очень кстати. Учитывая обстоятельства с Русланом, наши бизнес-отношения с Фадеевым ждут не самые лучшие времена.

— Знаешь, я думаю после этого форума немного сбавить обороты, — внезапно заявляет Катерина, чем здорово удивляет. Катя — карьеристка, для неё важны достижения. — Устала я, Герман. Иногда вспоминаю, что я женщина и так тепла хочется. Остановиться, что ли… Что толку от этой беготни, когда дома тишина… Тебе разве не хочется?

Пожимаю плечами. Не знаю, что ей ответить. Было это всё у меня когда-то. В потом превратилось в то, во что превратилось. Конечно, в пустой квартире иногда тоска за душу берёт. Особенно теперь… когда там не видно милой и солнечной Женьки. Квартира снова с берлогу затхлую будто превратилась.

Катя уходит, оставляя меня в размышлениях, я даже не сразу будто и замечаю её отсутствие, а через несколько минут возвращается. Волосы распустила, переоделась. Теперь на ней тёмно-бордовое бельё и сверху такого же цвета полупрозрачная сорочка.

Выглядит эффектно и сексуально. Она мне уже демонстрировала её, но получилось это недолго.

— Может, немного отвлечёмся от разговоров о работе? — медленно подходит ближе и облизывает губы.

Она перекидывает ноги и садится мне на колени. Немного прогибается в спине, откидывая голову назад и демонстрируя декольте.

У Кати красивая грудь. Небольшая, приятная на ощупь, острые соски натягивают бельё. Мне всегда нравилась, но… сейчас что-то не так. Не знаю откуда, но в моей голове вдруг всплывает сравнение этой её бордовой сорочки и… шторы у меня на кухне, сшитой Женей.

В какой-то момент даже кажется, что смешок сдержать не смогу. Это было бы фиаско. Но мне удаётся предотвратить конфуз.

Однако тут же наклёвывается другой: у меня не встаёт. Я попросту не хочу Катю. Она красивая, сексуальная, она умеет доставить удовольствие, но у меня внезапно перед глазами предстаёт образ Жени — чистой, невинной, искренней девочки, принимавшей мои ласки с таким восторгом, с такой невероятной открытостью и доверием.

Я честно пытаюсь сконцентрироваться на Катиных ласках. Напоминаю себе, что я поступил правильно, что для Жени так лучше. Но и эти мысли, конечно же, не способствуют поднятию боевого духа.

— Что-то не так? — Катерина замирает. — Ты словно ледяная глыба, Герман.

— Прости, Кать, — ссаживаю её со своих колен. — Я сегодня жутко заморочен.

Она подтягивает бретели сорочки и поджимает губы. Понимаю, что её задевает, но я реально не хочу её сейчас.

— Можем поесть чего-нибудь, — предлагает, улыбнувшись. — Или кино посмотреть. Я тебе массаж сделаю.

— Кать, я поеду, — встаю с дивана. Меня одолевает непреодолимое желание скорее уйти. Будто дышать тут нечем, на воздух хочется. — Надо ещё по поставкам сверить. Рома, кажется, опять накосячил.

— Ладно, — она кивает, но я вижу, что расстроена. Мне не хочется обижать Катерину, она замечательная женщина, но сейчас меня рядом с ней буквально ломает. — Созвонимся.

Катя закрывает за мною дверь, и я вздыхаю с облегчением. Хочется прийти скорее домой и упасть спать.

По дороге заезжаю в кафе быстрого питания и беру пакет пирожков и пару бургеров. Еда — говно, но уже поздно, и нормальной не купить. Либо колесить далеко надо, а мне настолько не хочется, что лучше вообще голодным лягу спать.

В квартире тихо и темно. Пусто. Вот-вот гляди и перекатиполе тихо прошуршит.

И в груди так же. Кажется, если постучать по рёбрам, то можно услышать глухой звук.

Тоска такая накатывает, что аж душит.

Расстегиваю, почти раздираю на груди рубашку и в кухне настежь раскрываю окно. Глубоко вдыхаю осенний холодный воздух. Одиночество вдруг корежит так сильно, что хочется вскрыть бутылку коньяка и с горла упороть в несколько глотков в надежде, что выгорит это тянущее ощущение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Бездушно тут дома теперь. Будто без Жени не хочет дом быть мне домом. Тускло и бесцветно, словно какой-то художник макнул кисть в серую полупрозрачную краску и прошёлся хорошенько.

Одно только оставил — шарфик её небольшой зелёный в кухне на стуле. Так пятном ярким и выделяется на фоне всего остального.

Я всё же нахожу в себе силы и терпение налить сначала в стакан. Сажусь прямо на пол и первую порцию осушаю мгновенно. Наливаю ещё, пока по телу расползается ощущение тепла. Только не помогает это, не работает. Так и горчит в горле.

Сжимаю шарфик этот зелёный в кулаке со всей силы до боли аж в плече. Ею он пахнет. Свежестью её, молодостью, искренностью… И возбуждаюсь как мудак какой-то.

Какой же я придурок. Неужто влюбился в восемнадцатилетнюю девчонку? Она же ещё вчера, считай, школьницей была. Бантики там… последний звонок.

А тут я — взрослый дядя. Да в койку.

И в сердце…

И главный вопрос: делать-то что теперь? Её я отпустил, а самому как?

Херово-то. Ломает.

У неё юность, молодость… Ей влюбляться ещё, пылкость юную тратить. А что могу ей дать я? Клетку. Потому что я своё уже отгулял.

А дальше? Пройдёт лет пять, ей деток захочется. А я не уверен, хочу ли. Мне и Ксюхи хватает.

Восемнадцать — слишком много. Целая пропасть. В первую очередь для Жени. Переплачет девочка, а потом найдёт себе мальчишку. Пылкого и молодого, как и сама она.

Только вот вопрос, что мне с собой теперь делать? Мда…

Рядом на полу вибрирует телефон. Кому там не спится, блядь?

Фадеев.

Что ж, вот и пришло время поговорить.

35

Евгения

Я сортирую нитки в органайзере, как попросила Аня, пока сама она отпаривает почти готовое платье для Екатерины. Стараюсь не думать, что скоро встречусь с женщиной, с которой Герман в отношениях. Которую он обнимает и целует. С которой спит…

И очень-очень стараюсь не задаваться вопросом, чем она лучше меня.

Хотя о чём это я… Екатерина умная, взрослая, красивая и сексуальная. Она опытная и умеет подать себя. Как бы я не ревновала, я не могу не признавать это. У неё есть вкус, женский шарм и чутьё.

А на другой чаше весов я… Что я могу предложить Герману в свои восемнадцать? Борщ и блины? Смешно же. Он не в лесу живёт, купит, если захочет.

— Жень, по оттенкам складывай, так потом быстрее работать.

— Ой, да, точно, — опускаю глаза и вижу, что перепутала красные и синие катушки.

Снова я отвлекаюсь на мысли о Германе и делаю ошибки. Вот вчера на паре задумалась и допустила в практической работе. Глупейшую! Стыдно потом было перед преподавательницей, которая такого точно от меня не ожидала.

Рядом на столе вздрагивает телефон. Пришло сообщение от Матвея, а точнее фотография. И от пейзажа на ней аж дух захватывает, особенно от вида самого Матвея на фоне этого пейзажа — горы и он на самой вершине, улыбается, показывая мне рукой на всю эту опасную, захватывающую дух, но такую прекрасную красоту.

Селфи наполнено такими мощными эмоциями, что у меня мурашки пробегают по руке. Особенно, если представить сейчас там и себя. А ведь Матвей звал меня. Он и его брат с женой поехали в Домбай на три дня и меня приглашали. Но, во-первых, у меня учёба, во-вторых, финансы впритык, а принять предложение Матвея взять расходы на себя, я не могу, ну а в-третьих… мне сложно представить себя веселящейся сейчас. Да и вообще… неожиданное это было предложение.

Прошла неделя с тех пор, как мы с ним встретились в парке и потом пошли в пиццерию. Матвей оказался очень приятным парнем. Мы виделись почти каждый день, он приходил к общежитию, и мы гуляли по парку рядом. Недолго, просто болтали.

Никаких намёков Матвей не делал. Просто рассказывал о себе, о семье, музыке, которую любит. Познакомил меня с творчеством “Wet rain”[1], от которых я оказалась в восторге. До двух часов ночи потом слушала, особенно их невероятную “Русалочку”. Пробрало до костей и всю душу вывернули их песни*.

Я стала замечать, что во время этих прогулок не так сильно в груди печаль давит. Как будто притихает немного, совсем чуть-чуть. Но, конечно же, поездка в горы была бы как минимум преждевременной. Мы подружились с Матвеем, но я не могу ему пока так сильно доверять. Особенно учитывая обстоятельства нашего знакомства.

“Шикарный вид!” — отвечаю на его сообщение.

“В следующий раз ты должна обязательно поехать! Тебе здесь понравится, Жень”

“Посмотрим))”

— Женёк, неужто ты улыбнулась, — говорит Аня. — А то хмурая который день уже. Наверное, парень что-то приятное написал?

Она подмигивает, заговорчески улыбнувшись. Не знаю почему, но смущаюсь, хотя в её словах нет ничего такого. Кажется, я и правда улыбалась, пока писала Матвею.

— Просто друг, — пожимаю плечами.

— Да-да, — играет она бровями, — так всё и начинается — с просто друзей.

— Ну правда…

— Блин, курица эта пришла, — Аня закатывает глаза, когда в холле слышится звук колокольчика.

Это она про Екатерину.

Вообще, девчонки, в том числе Аня, к клиентам относятся с уважением. И не только при встрече, но и за глаза. А вот к Екатерине почему-то отношение не самое благожелательное. Но оно и неудивительно, она ведёт себя с девочками не слишком уважительно, с каким-то пренебрежением даже. Только со Златой разговаривает нормальным тоном, без превосходства.

А такое отношение никому не нравится. Обслуживающий персонал не равно прислуга в понимании подобных Екатерине королев. А швеи вообще люди творческие, и после такого высокомерия совсем не хочется это творчество включать.

В наших Старых Синичках раньше, когда бабушка ещё хорошо видела и активно шила, люди очень уважали её, всегда старались как-то подсобить, зная, что если она возьмётся за заказ, то вещь эта будет великолепная. И даже когда возможностей стало больше, в магазинах появился более широкий выбор, всё равно многие заказывали одежду у неё.

Да и вообще, какая разница, у кого какая работа? Если человек хорошо её выполняет, он достоин уважения.

— Надеюсь, всё готово и вы справитесь быстро, — говорит Екатерина вместо приветствия. И что Герман в ней только нашёл?

— Это последняя примерка, Екатерина Евгеньевна, — натянуто улыбается Аня, совсем не так, как мне несколько минут назад. — Мы только проверим, всё ли идеально и отметим, вдруг где-то что-то нужно подогнать.

По-королевски кивнув, Екатерина дефилирует к примерочной за ширму. Там раздевается, и Анна помогает ей надеть почти готовое платье.

Пока Аня подгоняет швы, закрепляет булавками, смотрит, всё ли ровно и хорошо ли сидит, Екатерина отвечает на звонок. Я молюсь, чтобы разговор этот у неё был не с Германом. Этого я не выдержу, не смогу слушать её воркование, обращённое к нему.

Но к моему облегчению, разговаривает она с какой-то, видимо, подругой. Что-то о диетах и похудении. Я не сильно вслушиваюсь, оно мне попросту не нужно. Но вот она прерывает подругу и говорит, что ей нужно ответить по второй линии.

— Привет, Герман, ну неужели ты перезвонил, — говорит не то чтобы недовольно, но скорее прохладно, а у меня сердце удар пропускает при упоминании его имени, а во рту горечь появляется. Хочется уши ладонями зажать, только бы не слышать их разговора. — О. А что случилось? В какой больнице?

Я замираю. Застываю, ощущая, как пульс учащается. В секунды достигает высоких цифр. В груди становится горячо, и теперь уже от страха. Что с ним случилось? Заболел? Неужели так сильно, что в больницу пришлось лечь? Или может с Ксюшей что?

Я замираю и вся превращаюсь в слух. Не могу спросить у неё напрямую, но я должна знать!

— О Господи, — качает головой Екатерина, нахмурившись. — Сильно избили?

О Боже! Избили?

— Когда тебя отпустят? До пятницы успеешь поправиться? Мне без спутника на Форум идти как-то не по статусу.

Не могу поверить, что она так холодно реагирует! У меня всё тело уже огнём горит и руки начинают трястись.

— Ну хорошо тогда. Только мой тебе совет: переведись из седьмой в какую-нибудь частную клинику, там быстрее оклемаешься, — Екатерина поворачивается боком к Ане и поднимает руку, позволяя подколоть там ткань. — Пока, Герман. Пиши. Скучаю.

У меня внутри всё накаляется до взрыва. Всё, больше я терпеть не могу. Всё что нужно — узнала. И пусть я буду не к месту, пусть он меня прогонит, но я должна лично убедиться, что он в порядке!

— Мне нужно уйти, — говорю негромко Ане, подойдя к ней.

Сначала она смотрит с удивлением, но, наверное, мой вид ей совершенно точно говорит, что мне правда надо.

— Конечно, — кивает она. — Злата сейчас уехала на обед, но я её предупрежу.

— Спасибо, — киваю, чувствуя, как ком подкатывает к горлу.

— Напиши мне, Жень, — Аня очень внимательно смотрит на меня, пока я трясущимися руками натягиваю куртку и застёгиваю кнопки.

— Хорошо, — киваю и выбегаю из “Джаза”, по пути вызывая такси до седьмой больницы.

36

Герман

Я открываю дверь и не успеваю даже ничего сказать, потому что меня тут же сворачивает от жёсткого удара в живот.

— Ох, бля… — сиплю, согнувшись, а потом двое бравых парней подхватывают меня под локти и затаскивают глубже в мою же квартиру.

— Вот и я так сказал, когда понял, что арест Руслана, моего сына, если ты вдруг не знал, — дело твоих рук, Герман, — слышу ледяной надтреснутый голос.

Фадеев переступает порог и входит в квартиру вслед за своими молодцами. В обуви, козёл, да по чистому полу.

Он расстёгивает своё чёрное пальто и подходит ближе, пока его парни парни крепко меня держат. Смотрит с презрением. Его лицо за последние несколько дней заметно постарело и осунулось. Рот будто застыл в гримасе, напоминающей отвращение.

— Что ж ты, Герман, — говорит негромко, с глухим присвистом, — я тебя в люди вывел, а ты, сука, как был ментом, так и остался?

Его кулак приходится мне в челюсть. Антон — мужик крупный, жилистый, но я бы его в узел завязал быстро. Однако есть один момент, а точнее два — амбалы, что держат меня под руки.

Рот наполняется кровью, а языком я чувствую, как нижний передний зуб уже на так твёрдо стоит в челюсти. Блин, за время работы в полиции ни одного зуба не потерял, хотя всякое бывало, а тут… жалко.

— Тебе стоило больше времени уделять воспитанию твоего сына, Антон, — сплёвываю кровь на пол, стараясь не попасть на ковёр, но рот снова наполняется металлическим привкусом. — Он вырос подонком. Таким, как он, самое место в тюрьме.

И, конечно, за эти слова мне снова прилетает под дых. Приступ кашля сковывает грудь, и я уже готов благодарить этих бравых парней, что держат меня. Иначе бы распластался уже.

— Два эпизода с сомнительным согласием, одно изнасилование и одна попытка группового. Это не считая хранения наркотиков, угроз, хулиганства. Как думаешь, твой Русланчик — всё ещё милый мальчик? — поднимаю глаза на Фадеева, чуть прокашлявшись. Я могу себе представить его чувства. Он отец, да. А ещё я, как отец девочки, могу представить чувства того, чью дочь фадеевское отродье изнасиловало.

— Он засранец, да, но он мой сын! — Антон переходит на крик. Он, вижу, на пределе тоже. — Каким бы говнюком не был! Сын! А тебя я считал товарищем!

— Это я спас ту девочку, которую они толпой по лесу, словно дичь, гнали, Антон. Которую опоили и хотели по кругу пустить. Юная невинная девчонка, а не шлюха, как сказал тебе твой сынок. И я видел глаза твоего сына тогда на дороге. Видел его взгляд. Я таких, Антон, видел. Не раз видел. Мне жаль, но он преступник. И, поверь моему опыту, он не кается. И не станет.

— Надо было сказать мне, Герман! — хватает меня за грудки и встряхивает. — Мне!

— Я пытался! Ты не слушал, Антон. Не хотел слушать. А твой полудурок снова поймал её — девчонку эту. Если бы не тот парень, хер знает, что бы от неё осталось после твоего ублюдка.

— Блядь! — Фадеев звереет и с размаху бьёт кулаком в стену. Хватается за волосы и рычит, словно зверь.

Рука в хлам, конечно. Мат в три этажа. Понимаю его ярость.

Я ведь реально пытался иначе. Но этот уёбок Фадеев-младший точно бы сломал мою Женьку. Да и Шелест уже уцепился.

Антон, психанув, сваливает, оставляя меня на попечении своих парней.

Бьют долго.

Я уже едва ли не начинаю отъезжать, скрючившись на полу. Оно бы легче было, но так хоть башку прикрою, насколько смогу.

Уходят парни, аккуратно прикрыв за собою дверь. Ну спасибо и на том. Однако, всё же закрыть за ними надо.

Раз-два-три, Герман, давай, поднимай свою жопу.

Тяжко.

Перед глазами двоится, мутит. Сотряс, наверное.

Тело как после мясорубки. Сказал бы, что будто меня отпинали — так меня и отпинали.

В коленно-локтевой кое-как доползаю до кресла и там поднимаюсь. Сначала на колени. Передышка. Потом на ноги.

Вроде держусь. Хотя и штормит знатно.

Путь к ванной занимает дольше обычного, приходится держаться за стены. Но с горем пополам мир таки приобретает очертания.

Зеркало в ванной сообщает мне, что рожа у меня такая, что из дому несколько дней придётся не выходить. Глаз уже спрятался в тёмно-фиолетовом тоннеле, а губа будто у Катьки первые сутки после посещения косметолога.

Вроде больших рассечений нет, обойдёмся без швов. Да и вообще без больницы. Оклемаюсь сам. Сейчас спиртом ссадины промою и спать. А утром посмотрим.

Но решение я меняю, когда поссать получается с кровью. Суки, всё же хорошо отбуцкали. Видимо, почки зацепили.

Умываюсь и вызываю скорую. Беру документы, карту, пару трусов и сменную футболку — вдруг придётся в больнице на день-два задержаться.

Хорошо, что приезжают быстро. Меня от боли уже начинает сворачивать и потряхивать. Колют что-то и пакуют. И едва я спиной касаюсь кушетки в карете скорой, тут же отрубаюсь. Будто в бездну проваливаюсь. Может, вкололи чего, а может, силы закончились.

Очухиваюсь уже в палате. За окном светло, значит, ночь проспал уже. На соседней койке похрапывает какой-то дед.

Пошевелившись, замечаю в своей руке иглу с трубкой. Тело ноет, и это сто пудов на обезболе.

Рядом на тумбочке моя папка с документами и телефон. Дотянувшись, нажимаю боковую кнопку и смотрю на время.

Шесть утра.

Нехило я провалялся.

— Доброе утро, Герман Васильевич, — в палату входит медсестра — женщина лет пятидесяти с добрым лицом и мягкой улыбкой.

Неужто такие ещё остались в государственных больницах? И даже не в педиатрии.

Приятно удивлён.

— Здравствуйте, — пересохшее горло сипит.

— Как вы себя чувствуете? — вешает мне на палец какую-то штуковину и смотрит внимательно на цифры.

— Живой вроде. Всё же на месте?

— На месте, — улыбается. — Скоро придёт доктор и всё расскажет.

И действительно, через полчаса ко мне заглядывает врач. Сообщает, что в целом я не сильно и покорёженный. Сотряс, чуть левую почку зацепило, но в норму должен прийти быстро. Однако, новость, что мне придётся дня три-четыре минимум побыть в больнице, обрадовала не шибко.

Но делать нечего. Пишу Роману, что пока он главный, но чтобы булки не расслаблял. А потом позволяю себе отключиться. Надо спать, чтобы сил набраться, а то у меня в последнее время в принципе проблемы с тем, чтобы нормально поспать.

Так большую часть дня и дремлю. То поесть, то поспать. Вынужденный, блть, санаторий. После обеда я даже сажусь и играю с дедом-соседом в шашки.

И лишь часов в пять вспоминаю, что обещал Кате вечером заехать.

Набираю ей и поясняю ситуацию. Катя советует мне сменить больницу на частную клинику, волнуется, что я не успею оклематься к пятнице, потому что мы вместе собирались на форум. Ну и желает скорее поправляться.

Признаться, после разговора остаётся какой-то осадок. Не то чтобы мы с Катей были не разлей вода, но мне, наверное, было бы приятно, прояви она чуть больше беспокойства.

Или это я такой капризный просто стал? Совсем уж разнежился и разбаловался.

— Герман Васильевич, — минут через сорок меня будит медсестра, тронув за плечо. — К вам тут пришли.

— Женщина? — поднимаю бровь, удивляясь, что Катерина всё же нашла для меня минуту в своём плотном графике.

— Ну до женщины, как мне кажется, ей ещё далековато, — усмехается. — Но рвётся к вам так, будто от этого зависит её жизнь. Я бы одумала, что дочка, но она по имени вас…

Договорить она не успевает, потому что в дверях появляется Женя. Бледная, а на щеках румянец яркими пятнами горит. А в глазах… так просто и не перечислить… Столько волнения, страха, переживания. И всё обо мне.

У меня у самого дыхание перехватывает. В груди будто фейерверк взрывается, когда она так смотрит. Кровь начинает быстрее по венам течь, нагревается. Никто и никогда так не смотрел на меня. Ни жена, ни дочь, ни Катя.

И это не может не вызвать ответной реакции. Не пробивать все те слои, что я выстроил из логики. Резко, будто стрелой. А там всё и само обрушивается, стоит этой бреши появиться.

— Герман, — подходит спешно и застывает в нескольких сантиметрах от кровати. Пальцы подрагивают, губы тоже. — Ты… ты как?

— Теперь хорошо, — внезапно вырывается правда.

Не сдержавшись, Женя бросается ко мне на грудь, а я обнимаю её и прижимаю к себе, наблюдая, как медсестра тихо выходит. Глубоко вдыхаю запах её волос, и это работает лучше любых обезболивающих.

И совсем не Катерину ждала моя душа, совсем не её…

37

Евгения

— Это из-за меня, да? — тихо спрашиваю, утопая в его аромате, уложив голову на широкую грудь. И даже запах больницы не перебивает.

— Нет, Женя. Конечно нет.

— Неправда, — прижимаюсь теснее. Надо встать, ведь ему неудобно, думаю, вот так ютиться вдвоём на больничной койке. Тем более, что я практически лежу на нём.

— Правда, Жень. Ты не можешь быть виновата в том, что в мире живут плохие люди, понимаешь?

— Но если бы не я, ты бы…

— Женька… — прижимает мою голову к себе крепче. — Перестань.

Мы замолкаем. Мне так хорошо рядом с ним, так сильно желали этого контакта мои душа и тело, что я начинаю бояться горького момента, когда это закончится.

— Ты меня снова прогонишь? — спрашиваю прямо, а в груди всё замирает в ожидании ответа.

Герман отвечает не сразу. Молчит несколько бесконечно долгих секунд, а потом вздыхает тяжело и проводит пальцем по моей щеке до подбородка, приподнимает его и смотрит прямо в глаза.

— Нет, — говорит негромко. Смотрит без улыбки, серьёзно. — У меня нет на это сил, Жень — быть без тебя. Я сам это понял буквально сегодня. Сейчас. Только если ты сама захочешь уйти.

— Я не хочу, — мотаю головой, и слова, горячие слова, льются сами собой. — Никуда не уйду. Не хочу. С тобой быть хочу. Я взрослая, Герман. И мне всё равно на разницу в возрасте. Не одни мы такие. Не первые и не последние. Мой дедушка был старше бабушки на двенадцать лет. Знаешь, как хорошо они жили? Семья была, дети, дом построили… Чем мы хуже?

— Тише-тише, — улыбается мягко, зарываясь пальцами в мои волосы. — Вот это ты так сразу разогналась. Давай по порядку, ладно? Учёбу закончи, а там уже как жизнь сложится. Всё успеешь, Женька, и семью, и деток, и дом.

— А я без тебя не хочу, Герман, — шепчу горячо в ответ и прижимаюсь губами к его немного колючему подбородку. — С тобой хочу только. И деток, и семью, и дом.

Жаром наполняется всё тело, когда я ему это говорю. Желание, чтобы именно так всё и было, наполняет меня доверха, выплёскиваясь наружу. Потому что это чистая правда. Это то, чего так отчаянно желает моё сердце.

Наконец, он меня целует. Его губы в ранах, припухли и пересохли, но от этого мне не менее сладко. Внутри всё расцветает, душа наполняется волшебством. Глаза сами наполняются слезами, которые я не могу сдержать. Мне так хорошо!

Наверное, мы слишком увлекаемся, потому что я слышу едва различимый задушенный выдох, когда подаюсь выше к Герману во время поцелуя, чуть сильнее навалившись на его грудь.

— Ой, прости. Тебе больно? — пугаюсь и тут же отстраняюсь.

— Переживу, Жень, — снова эта мягкая улыбка, от которой у меня внутри всё тает и растекается лужицей. — Ты — моё лучшее лекарство.

Я снова кладу голову ему на грудь и прикрываю глаза. Мир останавливается, и мне становится тепло-тепло. Я бы, наверное, навечно в таком состоянии остаться хотела. Лежала бы и лежала, дышала бы им и дышала.

Но Герману нужно отдыхать и восстанавливаться. Мороз ведь по коже, как только посмотрю на его травмы. Плакать сразу хочется. Но вряд ли он оценит, если я сейчас слякоть тут разведу.

— Я пойду, — с диким сожалением заставляю себя оторваться от него и встать. — Тебе нужно выздоравливать. Я завтра приду ещё, если хочешь.

— Хочу, конечно, — улыбается и сжимает мою руку, переплетая пальцы, а потом сводит брови, становясь похожим на мальчишку. — И… пирожочки хочу. — Тон такой вкрадчивый, что мне тут же хочется рассмеяться. Но уже через секунду Герман становится серьёзным. — Ой, если, конечно, у тебя время есть на это, Жень. Ты же учишься, работаешь, а я тут со своими капризами.

— Да не проблема, — теперь уже действительно смеюсь. — Только готовить их негде. В общаге сильно с пирожками не развезёшься так-то.

— Это точно, я и забыл, — хмурится. А потом достаёт из тумбочки барсетку, выуживает из неё ключи и протягивает мне. — Вот, Жень. Если хочешь. И когда захочешь.

— Приготовлю пирожки и верну, — беру ключи и сжимаю в руках металл, хранящий тепло его пальцев.

— Не надо возвращать, Жень, — обхватывает своей ладонью мой кулак с ключами и сжимает легонько. — Пусть у тебя будут. В любой момент ты можешь прийти. Хоть ненадолго, хоть насовсем.

Сердечко моё в груди вздрагивает и начинает стучать быстрее. От волнения перехватывает горло. Сам факт того, что он предложил это, говорит о многом.

— Я пойду, — наклоняюсь и целую его. — Отдыхай. Заеду завтра после обеда ближе к вечеру.

— Пока, — обхватывает за талию, не отпуская. И снова притягивает к себе для поцелуя.

Сзади слышится шум шагов, и я отпрянываю от Германа. В палату входит мужчина в возрасте. Он здоровается и хитро улыбается, а потом, шаркая тапками, идёт к койке у соседнего окна.

— Вы извините, но у меня ноги болят более торчать в коридоре у окна. К тому свистит с него адски. И что за рукожопы устанавливали? Государство деньги выделило, а они бюджет распилили и дилетантов каких-то наняли, небось. Эх-ох…

Мы с Германом оба прыскаем, пока дедушка умащивается на своей койке.

— Иваныч, так оно много где так, — поддерживает беседу Герман, поглаживая пальцем мою ладонь и запуская этим невинным действием мурашки по спине.

— Знаю, раньше работал в строительстве. Насмотрелся!

— Я побегу, — делаю ещё одну попытку уйти.

— Такси возьми, Жень, — говорит Герман. — Уже почти стемнело, не надо по остановкам да автобусам.

— Да тут недалеко…

— Сам тебе сейчас вызову, — бросает на меня строгий взгляд, а потом через приложение в своём смартфоне вызывает мне машину.

Снова целую Германа и на этот раз действительно ухожу.

Выхожу на улицу и глубоко вдыхаю холодный осенний воздух. Так легко на душе и хорошо. Поёт всё внутри и бабочки эти, как в книжках пишут, так и порхают в животе, щекочут своими воздушными крылышками.

Я чувствую себя счастливой. Ни мелкий осенний дождик, ни колючий холодный ветер больше не способны зародить в моей душе грусть. Наоборот — я чувствую, как природа расслабляется, уходя на отдых. Как напитывается этим дождём, чтобы по весне вновь пробудиться, раскрыться по новой, с силами выйти в новый цикл.

Крепко сжимаю ключи в руках — они как символ того, что мы с Германом снова вместе. И да, я не собираюсь к нему сейчас переезжать, не хочу спешить. Буду ждать и млеть перед встречами. Это ведь тоже волшебное чувство.

Ну а пирожки, конечно, приготовлю. Вот сейчас зайду в магазин, утром пораньше съезжу поставлю тесто на опару, а после колледжа и “Джаза” нажарю и свеженькими Герману отвезу.

Скорее бы завтра.

38

— Прости, Женёк, что отвезти тебя сам не смогу, — Герман тяжело опускается на диван у себя в гостиной.

Конечно, делает вид, что он почти в порядке, но это совсем не так. Ему бы по хорошему ещё в больнице на несколько дней остаться, но он уже на следующий, когда я приехала с пирожками, засобирался. Написал заявление об отказе от госпитализации, хотя врач был категорически против. Дескать, дома и стены лечат.

— Да не проблема, я и сама доеду.

— Только на такси, хорошо? — хмурит фирменно брови.

— Хорошо-хорошо, — киваю и снова наклоняюсь, чтобы поцеловать его.

Поверить сложно, что мы вместе. Это так волнует, что я уже переживаю за своё сердце, которое то и дело заходится от радости и счастья. Скорее бы только Герман поправился и разобрался с теми, кто с ним сделал это. А я уверена, он обязательно разберётся.

— Или, может, останешься? — мурлычет мне в губы, словно довольный кот, обнимает за талию и притягивает к себе на колени.

— Тебе отдыхать надо, — выдыхаю судорожно, когда его губы спускаются на мою шею, а по телу волнами идут разряды электричества.

— Я не устал, — тот же грудной воркующий голос, от которого у меня сознание плыть начинает. — Полтора суток в лёжке провалялся. Более чем достаточно.

— Ты же не просто валялся, — я прикрываю глаза и откидываю голову. Всё теряет очертания. Мысли в голове становятся тягучими, как горячая карамель, путаются и размываются. — Лечился…

— Я и сейчас собираюсь лечиться, — чувствую серию лёгких нетерпеливых укусов. — Тобой, Женя. Ты исцеляешь меня…

По телу бежит дрожь. Это наш второй раз, но волнуюсь я будто первый. Уже знакомая вибрация расползается по всему телу, концентрируя свой источник внизу живота.

Раньше я чувствовала что-то подобное, но куда слабее, когда читала любовные сцены в романах, что обрывались на самом загадочном моменте, или когда в сериале герои страстно целовались, а потом закрывались в спальне. Мне очень хотелось посмотреть, что же там происходило дальше, но даже если бы показывали, я бы, вероятно, промотала или переключила канал.

— Герман… тебе же нельзя напрягаться, — голос мой звучит странно охрипшим, пока мужские губы продолжают терзать мою ставшую ужасно чувствительной кожу.

Сейчас же Герман своими действиями будто пробуждает что-то. Что-то, что и так всегда было во мне, но словно спало. И это так волшебно, так невероятно прекрасно, что дух захватывает.

— А я планирую расслабляться, Женечка, — его голос такой же севший, какой-то вибрирующий. И я будто не слухом его воспринимаю, а всем телом. Чувствую тембр, его волны.

А ещё я понимаю, что тоже хочу так его касаться, как касался он меня в прошлый раз. Гладить его тело, целовать, проводить пальцами и языком по коже, вдыхать аромат. Хочется потрогать его… там. Но я не знаю, как решиться, и нужно ли что-то сказать сначала? Пальцы немеют, стоит только подумать об этом.

Чувствую спиной мягкую обивку дивана, когда Герман кладёт меня на спину и нависает сверху. То, как он смотрит на меня, приводит в восторг — горячо, жадно, в самую душу заглядывает. А когда губы облизывает, мне застонать хочется от нетерпения и возбуждения.

Я закрываю глаза и выгибаюсь, ухватившись за поручень дивана у себя над головой, когда рука Германа поникает мне под платье и начинает гладить там прямо через бельё и колготки.

Это слишком остро. И сладко. Невероятный коктейль. До изнеможения.

И при этом он смотрит. Наблюдает, не отрывая взгляда от моего лица. Это смущает. Но не так сильно, как я бы могла подумать.

Мне вдруг хочется поиграть немного, подразнить. Не только же ему меня… Надеюсь, у меня это не выйдет слишком неумело и неуклюже.

— Приятно… — шепчу и откидываю голову, прикусив губу. Знаю, что у него глаза блестеть сильнее начинают, когда я так делаю. Я и раньше замечала. Не специально так получалось, но я видела эту его реакцию. — Мне нравится…

— Мне нравится, что тебе нравится, Женя, — слышу мягкий грудной смех. — Мне вообще всё в тебе, моя девочка, нравится.

О-о-о!

Это “моя девочка” ласкает не меньше, чем его руки и губы. Возбуждает до боли в промежности. До нестерпимой тяжести. Я не могу сдержаться и начинаю интуитивно подаваться бёдрами к ласкающей меня ладони. Чувствую, что ужасно промокла. И бельё, и даже, кажется, колготки.

А самое странное, что сейчас во мне это не вызывает ни стыда, ни даже смущения. Это кажется естественным, нормальным.

— Знаешь, Женя, — улыбается Герман, склоняясь и целуя мою шею снова, — мне кажется, я в прошлый раз сорвал замок с ящика Пандоры. И сейчас открываю его. Вот только в нём совсем не мировое зло… И я в восторге от того, что там раскрывается. Что в тебе раскрывается. От того, какой огонь скрыт в тебе, и уже предвкушаю прибрать это к рукам, — его пальцы надавливают сильнее на очень-очень чувствительную точку, заставляя меня охнуть. — В прямом и переносном смысле к рукам…

У Германа будто терпение лопается. Он, до этого мягкий и нежный, становится нетерпеливым. Стаскивает с меня сначала платье, а потом колготки и бельё. Резко, едва ли не срывает.

Но меня не пугает такой напор, скорее и саму вгоняет в состояние нетерпеливого ожидания продолжения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Женька, ты мокрая, — наваливается сверху. — Уже готова, да? Знаю, что так нельзя с тобой, но я взорвусь сейчас. На мелкие кусочки разорвёт, понимаешь?

Не сразу доходит, что он имеет ввиду. Что-то от меня нужно? Каких-то действий ждёт? Говорит так, будто извиняется.

— Я не понимаю, — признаюсь шёпотом.

— Прости, — зажмуривается, тормозит себя, — я слишком многого требую от тебя, Женя, ты же совсем невинная девчонка ещё.

— Объясни, — заключаю в ладони его лицо и заглядываю прямо в глаза. — Я научусь.

— Конечно, научишься, — улыбается. — Просто я… так сильно тебя хочу, что слишком тороплюсь. Эгоист. Тебе ласки нужны, нежность… А у меня башню рвёт.

— Я тоже сейчас хочу торопиться, — говорю откровенно, чувствуя, что краснею. Надо же, почему именно сейчас?

У Германа в глазах вспыхивает дьявольский огонёк.

— Что ж… ваше желание, леди…

А потом… потом становится очень жарко. Он не груб совершенно, но и не осторожничает так, как в первый раз. Если только первые секунды, когда только входит в меня.

Не могу сказать, что этот момент оказывается очень приятным. Скорее наоборот. Больно. Не так, как в первый раз, но больно. К счастью, длится эта боль совсем недолго, и уже после первых мягкий толчков Германа сходит на нет, а потом и вовсе возвращается то томительное возбуждение, которое завладело моим телом от его ласк.

Мне хорошо. Очень. Эмоциональное и физическое удовольствие сливается воедино, заставляя меня воспарить на крыльях счастья. Ведь принадлежать любимому мужчине душой и телом — это и есть самое настоящее счастье.

39

Я медленно размешиваю сахар в кофе пластиковой палочкой, глядя как образуются бороздки на пенке. Пытаюсь слушать, о чём болтают девчонки, но мои мысли похожи на тягучую карамель. Сла-адкую.

— К нам в общагу та-аки-ие парни переехали! Из строительного, — трещит Аня. — Это после потопа в их общаге всех временно расселяют кого куда, пока будут ремонт делать. Но мы-то и не против.

— Покормим, напоим, обогреем, — добавляет Таня.

Девчонки хихикают довольно, а я улыбаюсь. Чувствую абсолютную незаинтересованность, потому что моё сердце и мои мысли совершенно поглощены только одним — Германом. Я словно выныриваю из них ненадолго, чтобы понять, о чём идёт речь на парах да и вообще в мире, а потом снова погружаюсь. Жду этого момента, отсекая всё неинтересное.

— Танюха даже была вчера готова одному блондинчику предложить переселиться к ней, на твоё место, Жень, — подначивает Кристинка. — Так что ты не торопись возвращаться, а то будет у вас тройничок.

— Фу, дурочка, — краснеет Таня и закрывает лицо ладонями.

Тоже смеюсь вместе с ними. Даже представить такую картину сложно. Ужас! Да и… не планирую я пока что возвращаться в общежитие.

Повстречались мы вечерами с Германом неделю, а потом он всё же забрал меня к себе.

— Не мальчишка я уже, Женька, под общагой в деревьях прятаться, — сказал два дня назад. — Ты уже жила у меня, давай обратно.

И я, признаться, не сильно колебалась. В тот же день взяла необходимое и осталась ночевать у Германа. Все вещи перевозить не стала, чтобы не пояснять лишнего комендантше. И вот теперь всё думаю, как рассказать бабушке. Уверена, она поймёт меня, и Германа примет тепло. Только надо смелости набраться и съездить в Синички. По телефону я такое говорить не хочу.

Герман сказал на этих же выходных и съездим.

Наверное, я снова слишком сильно отвлекаюсь на собственные мысли, потому что в прямом смысле не доношу до рта кусочек пирожного. Он падает прямо на джинсы.

— Блин, — смотрю на небольшое пятнышко. — Я на минуту. Пирожное жирное, надо затереть пятно.

Захожу в небольшую уборную, мочу салфетку и пытаюсь оттереть пятно. Вроде бы получается, и я с облегчением выдыхаю. Джинсы новые, с первой зарплаты в “Джазе” купила. Не хотелось бы вот так сразу их испортить. Ходить неопрятной с пятном — идея не из лучших.

Поднимаю глаза и смотрю на себя в зеркало. Свет тут не очень, бледности какой-то добавляет. Поправляю воротник водолазки, потому что из-под него немного выглядывает тщательно замаскированное тональным кремом пятнышко. Хорошо, ещё девчонки не заметили, а то я бы от смущения под землю провалилась.

Пятнышко это оставил мне на шее Герман. Потом прощения просил, сказал, что увлёкся, словно мальчишка.

Я, конечно, разволновалась, что засос могут в колледже заметить, стыдно же будет, но, признаюсь, такое проявление страсти оказалось даже приятным. Не сам засос, а то, с каким вожделением Герман вчера набросился на меня.

Секс наш каждый вечер меняется. Герман меньше осторожничает со мною, больше позволяет своей страсти выплёскиваться наружу. Но при этом он не перестаёт быть нежным, ласкать меня так, что я дышать забываю.

Новому меня учит, и наука эта очень увлекательна. Вчера Герман усадил меня сверху. Признаться, сперва я чувствовала себя жутко неуклюжей, не могла поймать ритм и волновалась, что Герману это всё неприятно, а что ещё более ужасно — что ему станет смешно.

Но он меня успокоил и направил, а потом мы вместе смогли получить невероятное удовольствие.

А ещё я всё-таки решилась прикоснуться к нему. К его… органу. Глупо так повела себя! Глаза зажмурила, надо же. Герман смеялся. А потом позволил изучать его в том темпе, в котором мне будет комфортно. И спешить с этим совсем необязательно, сказал.

Я мочу руки под холодной водой и прикладываю к щекам, чтобы немного остыть после таких воспоминаний. Поправляю волосы и выхожу обратно к девчонкам.

— Жень, у тебя тут телефон вибрировал, — говорит Таня, кивая на мой смартфон, что лежит на столе вниз экраном.

Герман?

Но это оказывается не он. Сообщение от Матвея.

“Привет, ты где?”

“Привет! — я рада ему. — Ты вернулся? Как отдохнули? Мы с девочками после пар в кофейню зашли”

“Я возле вашего колледжа, выйдешь, если подойду?”

“Конечно!”

“Тогда жду”

Я говорю девочкам, что ненадолго отбегу, но если они уже будут расходиться, то пусть не ждут меня. Забираю пальто и рюкзак и выхожу на улицу.

Кофейня сразу за колледжем, поэтому пока я собралась, Матвей уже успел дойти. Он ждёт меня возле арки — входа в парк, в котором мы, собственно, и начали общаться в тот дождливый холодный день.

Мы тепло приветствуем друг друга и идём в парк немного поболтать. Мне ужасно интересно, как прошла его поездка в горы.

Он рассказывает, показывает фотки в смартфоне, от который у меня то дух захватывает, то кровь стынет.

— Очень круто! — говорю с восторгом, посмотрев видео, где они с братом спускаются по канатной дороге. — Я бы со страху померла.

— Это не так страшно, как кажется, — смеётся Матвей. — Вот поедешь с нами через два месяца и сама убедишься в этом. Ты собиралась — я помню!

— Вряд ли я поеду, — пожимаю плечами, пока мы идём по аллее. Несмотря на уже почти зимний холод, сегодня солнечно и тихо, и в парке гуляет много мамочек с колясками, пожилых людей и просто студентов. — Я… переехала к Герману, Матвей. Мы вместе теперь.

Не знаю, что именно происходит, но что-то явно меняется. Будто холоднее становится, и мне хочется обнять себя, обхватить руками и потереть плечи.

И холод этот волной идёт от Матвея.

— Я думала, ты будешь рад за меня, как друг, — говорю, остановившись и глядя ему в глаза. — Или переживаешь, что Герман будет против нашей дружбы?

Он молчит. Выглядит каким-то бледным, губы крепко сжаты. Смотрит несколько долгих и тягостных секунд, а потом будто становится ниже, протяжно выдохнув и поникнув в плечах.

— Я рад за тебя, — кивает, глядя в глаза. — Если ты счастлива.

— Спасибо, — улыбаюсь, но когда он продолжает говорить, понимаю, что рано выдохнула.

— Но я тебе не друг, Женя. Я не дружить с тобой хочу. Ты ведь понимаешь?

Наверное, мне было удобно думать, что он видит во мне только подругу. Я себе это придумала, игнорировала сигналы. Матвей не давил и не спешил, а я списала всё это на дружбу.

— Матвей…

— Но я рад, что тебе хорошо, Женя, — он грустно улыбается. — Пусть у тебя и этого мужчины всё получится. А если нет… мой номер у тебя есть.

Какой же он всё-таки хороший. А вот я… я себя чувствую чёрствой, мне неприятно причинять ему боль. А ведь именно это я и делаю. Но какой выход?

— Прости, — шепчу и обнимаю его. Не могу отказать себе в этом маленьком прощании с тем, в ком я видела друга.

Матвей обнимает меня в ответ, прижимается губами ко лбу, тянет носом у волос, а потом отрывается и уходит, не оглядываясь.

Сердце ноет, когда смотрю ему вслед. Я же счастлива с любимым, тогда почему так скребутся кошки сейчас на душе?

Когда Матвей скрывается за аркой парка, я тяжело вздыхаю и поправляю рюкзак на плече. Мне пора.

Но когда направляюсь в нужную сторону, то поднимаю глаза и… вдруг в груди становится горячо — сбоку от входа в парк стоит машина Германа, а сам он наблюдает за мной через окно.

40

Ноги деревенеют, и я, не чувствуя под собой земли, иду к автомобилю. Сердцебиение учащается, а пальцы начинают лихорадочно дрожать, когда берусь за ручку пассажирской двери.

Я ничего предосудительного не сделала, но чувствую себя виноватой. Мне страшно, что Герман подумает не то, что было на самом деле, что его доверие ко мне пошатнётся.

Открываю двери и сажусь. Пристёгиваюсь. И только потом поднимаю на него глаза.

Он не выглядит злым. Скорее просто серьёзным, но спокойным. Поворачивает ключ в замке зажигания и плавно выезжает на дорогу.

— Герман, — негромко говорю первой, потому что от молчания и тишины мои барабанные перепонки сейчас взорвутся.

— М-м? — поворачивает ко мне голову на секунду и поднимает бровь.

— Я… — пытаюсь что-то сказать, но чувствую жуткую растерянность и нервозность, — ты не подумай…

Внезапно он снова сворачивает к подъездной дорожке и останавливает машину. Разворачивается ко мне вполоборота и прищуривается.

— Что не подумать, Жень?

— Этот парень. Матвей. Он мой друг, и я рассказала ему о нас.

— Не думаю, что он твой друг. Точнее, что хочет им быть, — Герман говорит именно то же, что и Матвей. Для него это очевидным оказалось даже со стороны. В отличие от меня… — Но это не имеет значения, Женя. Я не собираюсь запирать тебя, лишать общения, указывать с кем тебе общаться, а с кем нет.

— И ты не ревнуешь? — спрашиваю, затаив дыхание. Даже не знаю, какой ответ мне хочется услышать.

— Ревную, конечно. Но не конкретно к этому парню, а в целом. Потому что ревность — это часть любви. Но я не мальчишка, чтобы идти на поводу у этой ревности, понимаешь? Я верю тебе, Женя. Потому что быть со мной — твой выбор. Значит, ты этого хочешь, и для меня понимать это — достаточно. Не надо бояться моей реакции на твоё общение с другими людьми, будь то девушки или парни.

— Спасибо, — выдыхаю, ощущая, как дышать и правда становится легче. — Мне очень повезло с тобой.

— Но… — Герман сглатывает и не спешит улыбаться в ответ. — Если вдруг ты только что поняла, что ошиблась, то у тебя ещё есть шанс догнать своего друга.

Голос ровный, серьёзный, взгляд прямой. Но я вижу, как быстро бьётся жилка у него на лбу, и эта скрытая реакция тела говорит мне о многом. Я важна для него. Он не хочет отпускать, но сделает это, если я захочу.

— Не ошиблась, — шепчу горячо и подаюсь к нему. Обхватываю его лицо ладонями и смотрю в глаза. — Я не ошиблась, Герман. Мне никто кроме тебя не нужен.

Я прижимаюсь своими губами к его и чувствую, как он расслабляется. Держался строго и спокойно, но изнывал от напряжения. Какие ещё признания мне нужны? Никаких!

— Я люблю тебя, — вырывается то, что набухало в груди давно, но так и не было произнесено. И в топку любовные романы, убеждающие, что мужчина должен признаться первым.

— Женька… — шепчет в ответ и, наконец, улыбается. Тоже берёт моё лицо в свои сильные грубоватые ладони, — какая же ты… В тебя невозможно не влюбиться. Да так, что сердце выпрыгивает из груди, будто мне лет семнадцать, и я впервые ощущаю это крышесносное чувство.

Я прикрываю глаза, испытывая невероятное облегчение. А ещё радость и счастье. За спиной словно крылья вырастают, когда после наших признаний Герман целует меня. Внутри всё плавится до состояния горячего сладкого шоколада. Атмосфера разряжается, и мы в спокойном настроении едем домой.

Но только до лифта. А в нём что-то случается снова.

— Ты так просто готов был меня сегодня отпустить? — спрашиваю, не выдерживая. Мне почему-то очень-очень важно знать это.

— Нет, конечно, — усмехается. — Наивная ты какая, девочка моя. Никуда я тебя больше не отпущу.

Прямо тут, в кабине лифта, между нами будто искра проскакивает. Резкая вспышка возбуждения от одних лишь скрестившихся взглядов. Воздуха сразу становится мало, а тело начинает пылать так, что хочется прямо здесь и сейчас сорвать одежду с себя. И с Германа…

Мы бросаемся в объятия друг к другу и сталкиваемся губами. Целуемся, словно боремся. Не нежно и мягко, а будто каждый отвоёвывает своё.

— Скажи мне, Женя, — Герман почти рычит, прижимая меня к металлической стенке лифта, — что в тебе такого, что я разум теряю? До квартиры три метра, а мне хочется замуроваться с тобой в этом долбанном лифте, потому что эти самые три метр кажутся сейчас непреодолимыми километрами?

Мы всё же справляемся с этими метрами, пусть и словно в тумане. А дома… дома случается то, от чего у меня потом при воспоминаниях ещё долго краснеют щёки.

Когда мне кажется, что вот, то что мы делаем — верх раскрепощённости, а потом Герман проворачивает со мной что-то ещё… что-то такое, отчего предыдущее кажется невинной игрой. Нежность, грубость, напор — всё сливается в единую мелодию. Я больше не пытаюсь закрыть себе рот, чтобы сдержать стоны и даже крики, потому что их сдержать попросту невозможно.

После секса сил остаётся, чтобы кое-как ополоснуться в душе и сделать чай. Ноги будто не мои — дрожат и подкашиваются так, словно я пробежала марафон. Во всём теле приятная усталость, а низ живота кажется тяжёлым.

Я передаю одну чашку Герману, а со второй сама осторожно опускаюсь в кресло в гостиной. На экране своего смартфона замечаю сообщения в рабочем чате “Джаза”, и это мне напоминает ещё кое о чём, о чём я хотела поговорить с Германом.

— Герман, — в животе становится щекотно от волнения. Сначала я думала, что не имею права спрашивать об этом, но потом подумала, что это не так, — ты встречался с женщиной — Екатериной, мне Ксюша говорила. Вы же больше не видитесь?

Замираю, почти не дышу в ожидании его реакции. Разозлится? Отмахнётся?

Но Герман улыбается в ответ, вполне спокойно и даже весело.

— У Ксюхи язык — помело, — качает головой. — Конечно нет, Женя. Или ты думаешь, что я живу с тобой, сплю с тобой, а временами бегаю к ней?

— Нет, — становится стыдно и я опускаю глаза. — Просто мне не так просто справиться с ревностью, как тебе.

— Мне вообще-то тоже непросто, — снова усмехается. — Чуть башкой о руль не начал биться, пока ты там с тем парнем обнималась.

— Прости, — отставляю чашку и пересаживаюсь к нему на колени. — Извини, что снова спрашиваю… А ты сказал ей? Ну, Екатерине?

— Нет ещё. Мы просто не виделись.

— Мне кажется, нужно сказать.

— Да, ты права, Жень. Это будет правильно. Я поговорю с ней. На этой неделе в пятницу состоится бизнес-форум, Катя там выступает, я тоже приглашён. Там и поговорим.

— Вы… идёте вместе?

— Планировали, да. У нас общая пригласительная, — Герман берёт прядь моих волос и щекочет кончиком мою же щёку. — Не ревнуй, Женька. Это важное мероприятие для меня, особенно в свете некоторых происшествий. Там я ожидаю встречу с человеком, который может сыграть для моего бизнеса важнейшую роль.

Я молчу, ощущая, как где-то под рёбрами становится неспокойно, а он продолжает.

— Ты пойми, импульсивность и необдуманность действий часто ведёт к неприятным последствиям. На форум мы с Катей приедем вместе, и там я с ней поговорю.

На выдохе ощущается странная прохлада за грудиной, будто мне пришлось выйти резко на мороз из тёплой комнаты. Сердце пропускает один удар, а потом будто замирает, прежде, чем вернуться к ритму. Во рту появляется лёгкая горечь.

Он прав, я ревную. И совсем не так, как когда мы не были вместе — иначе, с другим оттенком.

Герман всё сказал как есть. И головой я понимаю, что он прав, и ничего такого в этом нет. Но сердцу-то не прикажешь…

— Обещаешь?

— Обещаю, — мягко щёлкает меня по носу.

Крепче прижимаю его руку к своему лицу и прикрываю глаза. Всё будет хорошо. Мне просто нужно пережить пятницу.

41

Мне видеть её неприятно. Екатерину. То, как она вертится у зеркала, умничая о швах и том, как они должны лежать. Как помыкает Аней, едва ли не тыкая носом опытную швею в детали, которые ещё не закончены и будут устранены в уже готовом изделии.

Неприятно, да. Но помимо этого я чувствую сейчас своё превосходство над ней. Какое-то такое острое, как бритва, женское. Неприятно удивляюсь ему.

Потому что Герман выбрал меня, а не её в итоге. И скоро она об этом узнает.

Знаю, злорадствовать нехорошо. Мне вообще не нравится многое, что я испытываю. Но оно есть, и если я открещусь от этих чувств, если буду подчёркнуто их в себе не замечать, то это будет не иначе как самообман. Потому что они есть. Я это ощущаю. Стыжусь, ругаю себя, но признаю.

Я как раз сижу за машинкой, заканчиваю подшивать штору, за которой завтра должен прийти клиент. Мой первый заказ, который я выполняю от и до сама с разрешения Златы. Даже с её настояния, потому что сама я никак не решалась.

— Завтра я заеду в шесть, — говорит Екатерина Ане, — чтобы платье уже было готово. Послезавтра с утра я иду в нём на важное мероприятие.

— Конечно, всё будет готово. Сегодня я закончу мелкие детали, мы его отпарим, и платье будет ждать вас, — натягивает улыбку Аня.

— И дайте мне отрез какой-нибудь маленький. Я сегодня иду на маникюр, хочу чтобы в тон сделали, — она вертится на платформе у зеркала, любуясь собой в новом платье. — Всё должно быть идеально, — говорит будто сама для себя. — И мои пальцы тоже.

— Да, маникюр важен, — кивает Аня, поддерживая беседу с клиенткой. — На руки женщины часто обращают внимание.

— Особенно, когда надевают кольцо, — улыбается Екатерина, а у меня в груди колет иглой будто. — Обручальное.

Я считаю про себя до десяти и плавно выдыхаю. Игла машинки зависает и даёт сбой стежка. Придётся распарывать и переделывать, иначе строчка будет неидеальной, неровной.

Пытаюсь снять ткань, но колюсь об иглу пальцем. Тут же прикусываю губу, чтобы не вскрикнуть, и скорее зажимаю палец в ладонь, опасаясь не испачкать кровью полотно шторы.

— Это важный момент, — продолжает беседу Аня.

— Да-а, — довольно тянет Екатерина. — И мужчина замечательный. У нас давно всё идёт к этому, хотя начиналось вроде бы как без обязательств. Моя помощница видела его в салоне — кольцо выбирал. С сапфиром. У нас как-то был разговор, и я сказала, что обожаю этот камень.

Во рту становится сухо. Это же бред… Какое ещё кольцо…

Нужно успокоиться. Речь же явно идёт не о Германе, мало ли любовников у этой Екатерины.

Но… ведь на форум она собиралась именно с ним. Как пара. Вряд ли бы тогда ждала предложения от другого мужчины.

Сердце начинает трепыхаться в груди всполошенной птицей, пальцы подрагивают. Я сейчас если начну что-то шить, то точно испорчу. Поэтому вытаскиваю коробку с нитками и начинаю наматывать вручную на шпульки, чтобы занять себя чем-то и успокоиться. Встать и уйти просто не могу себя заставить.

— Он вчера звонил мне, — Екатерина, пусть и ненамеренно, продолжает загонять и проворачивать нож в моё сердце. — Сказал, что у него для меня есть предложение. И что я буду в восторге. Думаю, это то самое. Нет — уверена!

Звонил.

Вчера.

Когда?

До нашего секса или после?

До того, как я уснула в его объятиях или после?

До того, как мы, словно подростки, бросались друг в друга виноградинами и кормили, смеясь, или после?

— Ой, простите, даже не знаю, зачем всё это вам рассказываю, — она смеётся, а мне её смех будто набат по вискам, — просто хорошее настроение и хочется поделиться.

Это всё не может быть правдой. Просто не может. Я что-то точно не так понимаю или путаю. Герман не такой, я верю ему, верю, что он собирается объясниться с Екатериной и раз и навсегда расставить точки на и.

Да мне даже жаль её! Да!

Я верю своему любимому мужчине. И не стану в нём сомневаться.

Усилием воли я запрещаю себе подогревать в своей голове этот смерч из тревожных мыслей и страхов, раскручивать его разрушительный ход. Складываю нитки в коробку, заготовленные шпульки в другую и начинаю распарывать неудачный шов на шторе. Пальцы немного влажные и скользят, поэтому приходится часто их вытирать.

Екатерина уходит, и я выдыхаю. В какой-то момент мне даже кажется, что весь этот кошмар просто послышался и привиделся.

— Фух, как я от этой Катерины устала, — вздыхает тяжело Аня, когда мы садимся пить чай. — Надеюсь, она после этого платья не скоро следующий заказ придёт делать. Пусть уже выходит скорее замуж и уедет куда-нибудь из Ростова. Подальше, желательно.

— Или просто уедет, можно и без замужества, а то жалко мужчину что-то заочно уже, — в мастерскую входит Злата, и Аня захлопывает рот и смотрит на неё виновато. Нам не рекомендовано обсуждать клиентов, тем более в негативном ключе. Даже между собою. — Она уже и меня достала. Утомительная женщина.

Злата запросто берёт стул и присаживается к нам с Аней.

— Кофе? — предлагает Аня.

— Нет, спасибо, девочки. Я Полину отпустила пораньше. Сама тоже хочу уехать. У вас если срочной работы нет, езжайте по домам. Сегодня так льёт на улице, и уже прихватывает морозом. Скоро стекло на дороге будет.

Злата сидит с нами ещё минут десять. Расспрашивает Аню про недавно родившегося племянника, меня про учёбу, хвалит за старательность, говорит, вчера клиентка, с которой я снимала мерки, хорошо отозвалась обо мне. Приятно.

Мы с Аней убираем столы и тоже уезжаем. Я вызываю такси, как и обещала Герману. Домой сегодня возвращаюсь пораньше, замешиваю тесто и ставлю в духовку пирог с фаршем. По учёбе на завтра нужно только альбом с образцами доделать, а я его ещё на выходных закончила оформлять.

Дождь за окном усиливается. Мелкие льдинки вместе с каплями стучат по стеклу, а улица за окном выглядит размытой и оплывшей. Когда я завершаю все дела, то сажусь и просто смотрю в окно. Сердце сжимается от смутной тревоги, удушливыми волнами накатывает какая-то тягучая печаль.

Наверное, это всё погода так влияет. Скоро вернётся Герман, и вся эта тяжесть развеется.

Но Герман не приходит. Он звонит и предупреждает, что сегодня у него “сложная” машина, и его попросили лично разобраться, потому что она принадлежит его бывшему товарищу по службе. Говорит, что поздно будет, и чтобы я ложилась без него, не ждала, а то мне же в колледж вставать рано.

Знаю, что неправа… что нельзя так, и он не моя собственность. Не имею права требовать и даже просить проводить со мною всё его время. У него бизнес, работа, он отдельный от меня человек, но… почему-то именно сегодня так хочется скорее увидеть его, обнять, прижаться к груди, вдохнуть запах. Просто почувствовать его тепло.

Вечер кажется ещё более тяжёлым и мрачным. К тому же тревога внутри начинает нарастать, змеиться под кожей, жечься…

И вот я уже расхаживаю по квартире, не зная, чем себя занять. Включаю и выключаю телевизор, честно пытаюсь вчитаться и в книгу, и в конспект, но внимание расплывается. Зато оно непереставаемо возводит в памяти и концентрируется на сегодняшней болтовне Екатерины.

Я знаю, что это ошибка. Знаю!

Знаю, что так нельзя. Что я бы не хотела, чтобы Герман поступил со мной так же, хотя мне и совершенно нечего скрывать. Но я будто с ума схожу. Не знаю, что со мной и почему так себя веду. Сколько раз в фильмах видела и осуждала!

Но ничего не могу с собой поделать. Открываю шкаф и заглядываю в ящики с вещами Германа. Один, второй, тумбочка у кровати. Каждый раз сердце замирает, что я что-то обнаружу. Только что? Сама не понимаю, что ищу и хочу ли найти.

Раз замирает, два замирает, а потом ещё раз и застывает на несколько секунд. Болезненно так, противно… когда на пол выпадает коробочка, обтянутая красным бархатом.

А в ней, в коробочке этой… колечко. С камешком синим… сапфиром…

42

Уснуть не получается. С таким грохотом в груди ни за что не уснуть.

Коробочку я убрала туда, где нашла. Металась по квартире, словно загнанный зверь в клетке. Дважды бросалась вещи собирать, плакала у окна и даже со злости разбила стакан в кухне. Порезалась, пока осколки собирала, и снова расплакалась.

Мне кажется, я просто схожу с ума. Мне не нравится быть такой. Я не хочу быть такой. Это не я. Совсем иначе меня бабушка воспитывала.

Противно от себя. Мерзко. Стыдно.

В зеркало смотреть не хочется — тошнит аж от этого сумасшедшего блестящего взгляда.

Что же это за любовь такая, если она меняет человека в худшую сторону? Если заставляет себя так скверно чувствовать?

Я думала, что мне было плохо, когда поняла, что влюбилась. И когда мы провели ночь, а потом расстались. Тогда казалось, что самое главное — быть вместе. И тогда всё будет хорошо.

Но оказалось иначе. Меня снедает ревность. Выжигающая, опустошающая, разрушительная. Кажется, будто я проигрываю в сравнении со взрослой, умной, красивой и опытной Екатериной.

Это сводит с ума. Ломает. Уничтожает. Заставляет разваливаться на кусочки.

Когда в двери тихо поворачивается ключ, я уже час как лежу в постели. Без сна. Но сейчас прикрываю глаза, притворяясь спящей. Не знаю зачем. Чтобы Герман не почувствовал эту мою тревогу.

Он входит тихо. Шуршит одеждой, аккуратно прикрывает дверцу шкафа, потом уходит из спальни, и я слышу приглушённый шум воды — душ принимает.

Герман возвращается в спальню и, подняв одеяло, ложится рядом. Обнимает за плечо и прижимается всем телом, глубоко втягивает носом у моих волос.

— Спишь? — шепчет тихо.

— Нет, — отвечаю и разворачиваюсь к нему.

Чувствую запах алкоголя. Ещё капля в копилочку моей тревоги.

— Получилось сделать машину? — спрашиваю, примостив голову у него на плече. Это ведь не обязательно приставание и выведывание, я просто интересуюсь его жизнью. Это нормально.

— Да, но провозился знатно. Товарищ заехал, и мы пива выпили ещё, поэтому чуть задержался. Ты ведь не сердишься, мышка?

Он приподнимается и целует меня в нос. Ласково так, что дурацкая тревога отступает немного, обесцвечивается, но всё равно не вытаскивает свои когти из моей груди.

— Нет, — вру, не решаясь рассказать ему правду о своих подозрениях и переживаниях.

— Тогда почему такая напряжённая?

— Волновалась. Время позднее. Гололед, дорога плохая.

— Я взрослый мальчик, Женька, — мягко улыбается, но мне почему-то не смешно, он будто в очередной раз подчёркивает разницу между нами. — Не надо бояться за меня.

Я так сильно нуждаюсь сейчас в нём. Кажется, только его жаркие прикосновения смогут прогнать это гнетущее чувство внутри. Мне жизненно важно сейчас почувствовать себя желанной.

Но Герман целует меня, а потом просто желает спокойной ночи, обнимает и за пару минут засыпает.

Чувствую себя растерянной. Понимаю, что он мог устать, вымотаться, но… мы занимались любовью вообще едва живые от усталости, и он буквально не мог насытиться мною. Целовал снова и снова, раз за разом отчаянно делая своей.

А сейчас просто уснул…

Глупые мысли начинают кружить с новой силой. Будто кто на ухо нашёптывает, кто-то страшный и противный:

“А может он на сегодня уже удовлетворён?”

“Был у неё”

“Был с ней”

“А может, ты тут просто временно?”

“Не просто же так прогнал в прошлый раз… маленькая Женя… глупенькая Женя…”

Задыхаясь, выбираюсь из его объятий и прямо в ночной сорочке выбегаю на балкон. Глубоко вдыхаю ледяной воздух, будто до этого долго плыла под водой, и мне срочно нужен глоток кислорода.

Холодно. Ветер и мороз поздней осени пробирают до костей. Для них тонкая хлопчатобумажная ткань не преграда. Кожа покрывается крупными мурашками, я начинаю дрожать до стука зубов, но по прежнему стою на балконе.

Так можно заболеть, знаю, но мне всё равно. Мне срочно нужно остудить этот пожар в голове и в груди.

***

Утром на учёбу я не еду. Сегодня только одна пара, а потом отчётный концерт колледжного театра мод. Отпрашиваюсь у куратора, сообщив, что приболела.

Горло першит, но вроде бы не критично. Звоню бабушке, и она тут же замечает лёгкую хрипотцу.

— Женёчек, ты заболела, что ли? — охает бабушка.

— Всё в порядке, бабуль. Просто шарф вчера дома забыла, ветер был. Сейчас молока с мёдом выпью и буду как новенькая. Ты же знаешь, я долго не болею.

— Ой сплюнь, дитё. И давай там, ромашечки завари, леденцы купи какие. Денежки есть у тебя?

— Есть, ба, ты же знаешь, что я просто так не трачу. Да и зарплата теперь какая-никакая, а есть. Тем более Злата сказала, что с этого месяца поднимает мне на десять процентов, потому что я хорошо работаю.

— Ты вообще солнышко у меня. Скучаю очень. На каникулы приедешь?

— А как же.

Бабушка рассказывает про кота, про то, что у соседей виноград прихватило — прикопали мелко, не укутали, что куры под зиму совсем почти нестись перестали. А ещё, оказывается, в центре недалеко от нашей улицы будут строить супермаркет. Жители радуются, теперь не придётся в центр ходить или в соседнюю станицу ездить.

Прощаемся с бабушкой, и я начинаю собираться в “Джаз”. От зеркала воротит. Ну какое я солнышко, бабушка? Лгунья, ревнивица… противно самой.

В ателье, словно специально, прямо напротив моего рабочего места на манекене висит платье Екатерины. Уже готовое, отпаренное Аней. Идеальное. Для идеальной. Я, наверное, такое никогда не надену. Некуда будет.

Я ведь просто Женя из Старых Синичек. Белошвейка на полставки. Я не хожу на форумы и приёмы.

Очень стараюсь взять себя в руки и работать, но даже девчонки замечают, что я взвинчена, поэтому не трогают. В итоге, в тысячный раз посмотрев на платье, я хватаю телефон и пишу Герману.

“Может, не пойдёшь на форум?”

Вот так, прямо в лоб, честно. Он ведь просил быть с ним честной.

“Женя, ты чего?” — прилетает в ответ.

И вот как объяснить? Что сказать?

“Я ревную, — пишу честно. Приходится несколько раз писать и удалять, потому что пальцы не слушаются, попадают не по тем буквам. — К Екатерине”

“Жень, перестань. Я же говорил тебе, что это мероприятие важно для меня. А на счёт Кати не переживай, поговорю с ней, как обещал. Жень, она хорошая, всё поймёт, поверь”

Катя…

Хорошая…

А мне что делать? Как не сойти с ума?

Видела я её. Не отпустит Германа так просто. Чувствую.

Девочки уходят на обед в кафе, а я остаюсь. Зря, наверное, потому что в голове снова диафильм: вот Герман пытается сказать ей о нас, но уже через несколько часов просыпается в её постели и понимает, что какая-то там Женя — ошибка. Просто ошибка.

И кольцо это так и всплывает в памяти…

Да, я действительно схожу с ума. Проклятая ревность отравила душу и голову. Знаю, что пожалею. Знаю, что подвожу важных для меня людей. Знаю, что будут последствия, но… беру самые большие закройные ножницы и подхожу к проклятому платью.

43

Моя голова словно в тумане. В ушах тихий писк, как когда после шумного места попадаешь в тишину. Но понемногу этот туман начинает рассеиваться, и на его место приходит ужас. Такой, от которого все волоски на теле встают дыбом.

Что же я натворила…

Словно не в себе была. Будто кто-то, а не я, кромсал ножницами нежную ткань платья.

И теперь я стою и смотрю на обезображенные ошмётки того, что ещё несколько минут назад было красивым платьем. Закрываю глаза, а на внутренней стороне век эти же лоскуты синие, словно отпечатались, врезались в мозг.

Ножницы падают на пол с оглушающим металлическим стуком. Прямо у ног острыми концами, едва не задевая мои кроксы. Внезапно к горлу подкатывает тошнота. Желудок сжимает в стальном кулаке так, что не продохнуть.

Зажав рот рукой, я стремглав бросаюсь в сторону уборной, и там меня буквально выворачивает наизнанку. Сотрясает в жутких спазмах так, что кажется, будто вот-вот в теле все сосуды взорвутся.

Руки трясутся, когда открываю кран и пытаюсь умыться, но только расплескиваю воду.

Господи, что же со мной происходит? Как я докатилась до этого?

Сажусь на корточки и опускаю голову пониже между коленей, пока не начинает пульсировать в висках. Но хоть кружить перестаёт.

Кое-как встаю и снова смотрю на себя в зеркало.

Кто эта девушка? Бледная, под глазами синие круги. Взгляд пустой. Смотрит сквозь меня, будто из потустороннего мира.

Делаю несколько глубоких вдохов и долгих выдохов. Хочется тихо взять свои вещи, пока девочки ещё не вернулись с обеда, и сбежать. Спрятаться где-нибудь в шкафу, пересидеть бурю, как я делала, когда была маленькая, пока бабушка не объяснила мне, что в грозе нет ничего плохого. Это природа, и она так даёт земле влагу и жизнь.

Но сейчас я не в детстве, и рядом нет бабушки, которая обнимет и развеет все мои страхи. Я взрослая и решать проблемы придётся как взрослой. Сама натворила, Женя, сама и разгребай.

Когда выхожу в коридор, понимаю, что девочки уже вернулись с обеда и узнали о случившемся. Поэтому набираю в грудь больше воздуха, сжимаю кулаки и иду в кабинет Златы.

— Это я сделала, — голос будто звучит не мой, а какой-то совершенно незнакомый. Отстранённый, глухой, надтреснутый.

Злата, сидя за своим столом, поднимает на меня глаза, будто не верит. Она выглядит бледной и уставшей. Аня с заплаканным лицом качает головой, глядя на меня шокированно.

— Мне очень жаль, — что-то внутри меня ломается, но я терплю эту боль. Даже рада, что она есть, это значит, что я не полностью пропиталась ядом, что я не до глубины души тварь, которой была двадцать минут назад, кроша результат чужого труда. — Я всё возмещу. До копейки. Простите, что подвела вас.

В груди всё дрожит. Глаза печёт, но я не позволяю себе расплакаться. Не хочу, чтобы меня хоть немного жалели. Не заслужила.

Я только что потеряла лучшую в мире работу с лучшими в мире коллегами и лучшей в мире начальницей. И мне правда очень-очень жаль.

Я не знаю, что ещё сказать. Не знаю, что сделать. Время вспять не вернуть. Остаётся только пожинать горькие ягоды.

Наверное, нужно просто уйти. А потом прислать деньги. Или принести — как скажет Злата. За это платье мне придётся отдать все свои сбережения, но выбора нет.

Приходит мысль, что Злата в праве, вообще-то, и полицию вызвать. Что ж, если так — пусть. Ничего уже не исправить.

— Можно я пойду? — спрашиваю на всякий случай. — Или вы полицию будете вызывать?

— Иди, — отвечает Злата негромко, продолжает смотреть так, будто перед нею не я стою, а какое-то неведомое существо. — Иди, Женя.

— Спасибо.

Я выхожу на улицу и пытаюсь глубоко вдохнуть, но камень на груди не позволяет. Холодный ветер с ледяной крошкой бьёт по щекам. Утром выпал первый снег, но тут же превратился в грязную слякоть. Такую же, как сейчас у меня в душе.

Натягиваю пониже капюшон, пытаясь скрыться от всех, и бреду по тротуару вдоль дороги. Ботинки промокают быстро, их-то давно пора было заменить. Вот с зарплаты хотела, но придётся в них же теперь ещё долго…

Уже и остановка давно позади осталась. Сяду на следующей. Или на какой-нибудь. Или до самого вечера буду брести пешком, а там как получится.

Сейчас бы закрыть глаза, и на полной скорости по лужам на мотоцикле за спиной Матвея. Чтобы так в ушах свистело, что оглохнуть можно. Замереть, заледенеть и не чувствовать того, что я чувствую. Этот жгучий стыд. И эту невыносимую ревность, которую скрежет ножниц приглушил лишь на минуты.

Но я не смею даже писать Матвею, хотя очень хочется. Мне сейчас как никогда нужен друг, но он ведь чётко обозначил, что не хочет дружить. Не дружба нужна ему. А другого я дать ему не могу. Так что не в праве душу изливать, как бы не хотелось.

Намёрзнувшись вдоволь, когда уже зуб на зуб перестаёт попадать, я всё же сажусь на автобус и еду домой. Сегодня мне придётся пережить весь позор ещё раз. Уверена, Герман уже в курсе.

Герман дома. Изучает какие-то документы. Не отрываясь от бумаг, по пути из кухни снова за письменный стол, на ходу обнимает меня и целует.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ты пахнешь снегом, — говорит вскользь. — Зима на носу, и моя Снегурочка принесла её в дом.

— Угу, — отвечаю невнятно.

Он не в курсе ещё. Странно.

Я захожу, развешиваю одежду, чтобы просохла, и мою руки. Сажусь на диван в гостиной и впериваюсь взглядом в спину Германа.

Я должна ему всё рассказать, но не могу. Не решаюсь, даю слабину. Пусть ещё несколько часов пройдут в обманчивом спокойствии.

Что-то внутри копошится, пытаясь оправдаться. Гаденькое чувство нашёптывает: “Ты ведь ему сказала, что ревнуешь… ты ведь его просила… ”

— Иди ко мне, — поворачивается на кресле и раскрывает объятия Герман, а я послушно встаю и подхожу, взбираюсь к нему на колени и прижимаюсь лбом к груди.

— Ты какая-то тихая, — целует в волосы. — Женька, не придумывай лишнего, ладно?

— Угу, — киваю снова, будто лишилась способности говорить, и зажмуриваюсь. Я уже. Уже придумала.

Надо признаться ему. Самой всё рассказать. Так будет правильно, как минимум по отношению к нему.

— Стой, да ты горячая, — Герман прижимается губами к моему лбу, а потом внимательно смотрит в лицо. — Температура у тебя, девочка моя. И глаза блестят.

Трогаю запястьем свой лоб — и правда кажется горячим. Наверное, сказывается вчерашняя ночная прогулка на балконе под ледяным ветром. Да и сегодня добавила.

— Иди выпей таблетку и ложись, Жень. Я ещё долго буду сидеть, надо пройтись по документам, завтра может пригодиться.

— Хорошо, — так и не говорю того, о чём следовало бы.

Делаю всё, как он сказал, снова с горечью подмечая, что целует он меня на прощание в лоб, а не в губы. Вряд ли Герман так сильно боится заразиться…

Засыпаю я мгновенно. Всё ночь брожу в каких-то неясных сновидениях, путанных образах и размытых реальностях. Небо обрушивается и бьёт своими синими изрезанными лоскутами, а я никак не могу спрятаться в тот самый свой шкаф. А когда получается, то двери почему-то не закрываются. Зову, зову то бабушку, то Германа, но они не приходят, оставляя меня с кошмаром один на один. И только какая-то другая тёмная фигура, наконец, заслоняет меня, но дальше я ничего не помню.

Просыпаюсь резко, как от толчка. Дышать нечем, волосы влажные и облепили шею. Сердце в груди колотится в неудержимом ритме.

Прикладываю ладонь к груди в попытке унять его бой и отдышаться, когда просыпается Герман и приподнимает голову.

— Ты чего, Женёк? — его голос хрипит ото сна.

А я сама не своя. Температура спала, но нервное перенапряжение не отпускает.

— Ты любишь меня? — спрашиваю, чувствуя, что на глаза наворачиваются слёзы. Мне очень-очень важно услышать это от него. Прямо здесь и сейчас.

— Конечно, — Герман приподнимается и смотрит сосредоточенно. — Ты сомневаешься?

— Я… — не решаюсь ответить ни положительно, ни отрицательно. Потому что в первом случае я обижу его, а во втором солгу. А мне не хочется делать ни того, ни другого.

— Иди ко мне, моя хорошая, — берёт за руку, сжимает крепко и тянет к себе.

Я будто только этого и ждала. Разрешения, приглашения. Подаюсь к нему, льну, растворяясь в его запахе и ощущении силы. Он нужен мне как воздух. Даже сильнее!

Как вообще кто-то может быть важнее воздуха? Это же ненормально…

Значит, я ненормальная, что ж.

С жаром принимаю его поцелуи и с мольбами прошу ещё. Герман распаляется быстро, а мне хватает лишь искры, чтобы изнемогать от желания и жаждать его ласк ещё и ещё. Его рук, его губ. Чтобы встречать тяжесть его тела с восторгом и упоением.

— Скажи, скажи, что любишь меня, — то ли стоны, то хрипы вырываются из моего горла, пока сильные протяжные толчки сотрясают тело. — Скажи это, Герман, мне так нужно это слышать…

— Люблю, Женечка, люблю, — то ли шепчет, то ли рычит он.

— И я тебя.

Моя душа наполняется нежностью. Знаю, что нам придётся серьёзно поговорить, но самое главное — он любит меня! Я это знаю! Мы со всем справимся. Обязательно.

А дальше мы молчим. Я растворяюсь в нашем общем удовольствии, а потом засыпаю в его объятиях. Пытаюсь игнорировать саднящее чувство, что я будто вор, крадущий этот момент и наслаждающийся им.

Просыпаюсь поздно и долго не могу прийти в себя. Образы ночи не отпускают.

Рядом на тумбочке стоит уже остывший чай и тарелка с бутербродом, накрытым салфеткой. Внутри становится тепло от проявленной заботы Германа, но тут всплывают вчерашние воспоминания, и меня заполняет горечью и тревогой.

Плохо. Чувствую себя плохо. Ничего не болит, температуры нет, но меня всю ломает. Наш ночной секс будто пьянящий бокал вина, утоливший тревогу тогда, но вызвавший похмелье сейчас.

На учёбу я снова не еду. Кое-как привожу себя в порядок и, чтобы занять руки, начинаю готовить есть. Всё, что Герман любит больше всего — борщ, картошку с баклажанами и мясом, блинчики с творогом и изюмом. Убираюсь с пылесосом и тряпкой, до блеска натираю все окна.

Уже четыре. Значит, Герман поехал на форум сразу из офиса. Уже встретился с ней…

Они сейчас поговорят или после мероприятия?

А может, Екатерина и не поехала, раз платье оказалось испорчено?

И Злата не звонит и ничего не пишет.

Внезапно в голове, словно красная лампочка, начинает мигать мысль — на месте ли кольцо?

Если на месте, то я выдохну, а если нет, то…

Что будет со мною, если кольца я не обнаружу, я решаю в фантазии своей не досматривать. Знаю, что снова делаю глупость, что не должна так поступать, но не в силах уже просто сходить с ума, поэтому бросаюсь к шкафу и вытаскиваю ящик Германа, в котором в прошлый раз нашла кольцо.

44

Его нет.

Кольца нет.

Ни в ящике, ни на полке, ни в небольшом шкафчике, ни в столе. Нигде.

Обнимаю себя руками и застываю у окна. Дождь барабанит тревожным стуком швыряемых в стекло ветром капель. Внутри меня горит огонь, выжигая внутренности, а снаружи всё сковало льдом, что даже слёз нет.

Неужели Герман лгал мне? Разве можно так убедительно говорить о любви, если на самом деле её нет?

Не верю.

Когда Герман рядом, когда он меня обнимает, я в нём растворяюсь. Верю ему безоговорочно, каждому слову. Но когда его рядом нет, страхи, словно тени в сумерках, поглощают меня, погребают под своими удушливыми сутанами.

Я должна верить Герману. Скоро он вернётся и всё будет хорошо.

Только вот где кольцо? То самое, с сапфиром, которые так обожает Екатерина и даже платье и маникюр под них специально сделала, ожидая предложения.

Пытаясь прогнать марево ревности, уговорив себя дождаться Германа и обо всех своих страхах рассказать честно и откровенно, я включаю ноутбук и пытаюсь забыться, дрейфуя в интернете. Но меня будто бессознательно тянет на всякие сайты и форумы, где обсуждают психологию отношений, а точнее всякие сплетни.

Прочитав кучу разных историй отношений, хороших и не очень, я регистрируюсь под вымышленным именем из произвольного набора латинских букв и решаюсь написать свою. Коротко, в пару абзацев, просто чтобы выговориться. Вот так, в интернете, без лица и имени, мне кажется, это сделать проще всего. Может, мне просто нужно прочитать слова поддержки, увидеть от посторонних, что на самом деле все мои переживания — надуманная глупость.

Но вдруг в ответ начинают сыпаться комментарии, от которых становится только хуже.

“Дура малолетняя, он тебя просто трахает”

“Вари ему борщи дальше, пока он не пришёл и не сказал, что тупица из деревни ему не нужна”

“ахаха, ты правда решила, что нужна взрослому обеспеченному мужику, при том что у него есть умная и красивая баба?”

Или же просто блюющие смайлики и коротенькие “овца”, “найди себе парня по возрасту, зачем тебе папик?”, “звони, я вдую” и тому подобное.

С отвращением захлопываю ноутбук и тру виски. Становится только хуже.

Смотрю на часы — почти девять. Засиделась я в интернете. Но лучше бы и дальше сидела, потому что теперь начинают в голову лезть всякие картинки. Форум, наверное, в самом разгаре.

Поговорил ли уже Герман с Екатериной? Рассказал о нас? Или… или… даже в слова это оформлять не хочется в голове…

Я умываюсь, заматываюсь в плед и усаживаюсь в кресло, вперившись взглядом в одну точку на стене. Ни есть не хочу, ни пить. Ничего.

Но вдруг в замке щелкает ключ. Подскочив, я выбегаю в прихожую. Сердце замирает, а потом начинает отбивать замедленный бой, словно набат. Застываю, глядя, как Герман входит в квартиру. Каждое движение, каждый жест в памяти выжигается, концентрируя внимание.

Он переступает порог и включает свет. Смотрит на меня без улыбки, в глазах застыло что-то, чего я прочитать не могу. Но барьер я чувствую сразу. Всем нутром чувствую.

— Привет, — говорю тихо, но стараясь, чтобы голос звучал достаточно бодро.

Он не отвечает. Снимает куртку и вешает её на крючок. Поворачиваться не спешит.

Я понимаю — он в курсе. Мне хочется, чтобы этот разговор скорее произошёл, и уже оказаться в его объятиях. Я всю душу ему вылью, честно всё скажу — сожалею. Потому что так и есть. Знаю-знаю, что поступила глупо, знаю, и готова попытаться загладить свою вину как только смогу.

— Герман, — окликаю его, когда он продолжает молчать, так и не обернувшись. Выкладывает на тумбочку ключи от машины, портмоне, телефон, снимает запонки. И всё это не спеша, будто оттягивает разговор.

Но вот он поворачивается, и его ледяной взгляд обжигает до боли.

— Зачем ты это сделала, Женя? — голос звучит скорее устало, в нём слышится такое разочарование, что я задыхаюсь.

Вдруг вместо всех слов, что хотела сказать, которые уже вот-вот горели на языке, я молчу. Будто воды в рот набрала или дар речи потеряла. Не могу ничего сказать, не могу связать в голове слова.

Разблокировав телефон, Герман что-то в нём нажимает, и я слышу голос Екатерины.

“Герман, эта девчонка, которую ты держишь дома вместо домашней зверушки, испоганила моё платье. Оказывается, она стажировалась в ателье, где я шила себе платье на форум. Подумать только, что там в голове? Будь с ней осторожнее, пока и тебя не прирезала как-нибудь, пока спишь. И да, на форум я поеду с Фадеевым, а ты уж сам там как-нибудь, окей?”

Не знаю, как прокомментировать услышанное. Меня не сильно тревожит эта подчёркнутая брезгливость в голосе, я даже чувствую какую-то вспышку радости, что они всё же не вместе.

— Так зачем ты это сделала, Женя? — повторяет он свой вопрос.

— Герман, прости, — меня наконец прорывает. — Прости меня, прошу! Я сглупила! Меня ревность живьём съедала, и я будто не в себе была. Очнулась с ножницами в руках, а платье…

— Неужели, я давал тебе повод? — качает головой, будто не верит мне.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Нет. Нет! — с жаром качаю головой, сжимая пальцы в замок до белых костяшек. Говорю быстро, сбивчиво, будто мне на объяснения отвели всего минуту, и мне нужно успеть. Очень нужно! — Это всё я. Просто… Екатерина… она была в ателье, и говорила, что ей должны сделать на форуме предложение. Что ты кольцо ей сапфировое выбирал — её помощница видела. А потом… потом я нашла это кольцо. А сегодня не нашла и… и…

Я буквально захлёбываюсь эмоциями. Вот-вот кислород закончится и задохнусь, утону, а Герман и не спешит спасать меня. Горько становится, больно. Что-то такое в животе разливается горячее, пугающее.

— И ты подумала, что я забрал кольцо, чтобы сделать Кате предложение? — он поднимает брови и смотрит на меня так, будто я сумасшедшая. Ни капли в его взгляде нет и тепла сейчас.

— Да, — сглатываю и опускаю голову, глаза начинает жечь солью. — Старалась отгонять эту мысль, но…

Вскидываю глаза, когда слышу щелчок. Герман держит на ладони открытую бархатную коробочку, а на маленькой подушечке там то самое кольцо с синим камешком.

— Это кольцо?

Киваю, закусывая губы, а по щекам уже ползут слёзы.

— Оно было для тебя, Женя, — в груди колет от его слов. Больно, остро, насквозь. Какая же я дура! Но голос Германа пугает. Он звучит севшим, каким-то обречённым, с болью. — Я думал, я так хотел сделать этот вечер особенным.

— Прости меня, Герман, я настоящая дурочка! — подаюсь к нему, но будто на стену напарываюсь, и тут же торможу. Сама её выстроила! Своей ревностью! — Прости! Ты прав, я не умею ещё управлять чувствами. Только учусь. С тобой учусь.

— Женя… — он прикрывает глаза, кажется, будто моё имя приносит ему невыразимую боль.

— Я научусь, Герман, — на слёзы я уже не обращаю внимания. — Ты ведь поможешь? А в ателье я всё отработаю, верну Екатерине деньги, я…

— Женя, хватит, — он качает головой и убирает коробочку с кольцом в карман. — Достаточно. Я был прав — ты слишком юна.

Ощущение, что мой мир сейчас рухнет, начинает пробираться под кожу. Что всё полетит в пропасть. Что я полечу в пропасть.

— Это я виноват, — он убирает руки в карманы брюк и опускает голову. — Нужно было прекратить тогда ещё. А я поддался. Слабак, знаю, Жень. Только хуже сделал.

— Не говори так, — бросаюсь к нему и сжимаю пальцы на его плечах. — Не говори так, Герман, ты же знаешь, что я люблю тебя.

— Женя, — обхватывает ладонями моё лицо. — Тебе нужен кто-то, с кем ты сможешь прожить все эти бешенные эмоции, кто-то, кто разделит их с тобою, кто поймёт. А я… я уже не гожусь для этого, понимаешь? Моя юность прошла. Мой огонь уже не горит так ярко, он тлеет. Стабильно, ровно, но тлеет, а не пылает. А тебе другое нужно.

— Герман! — грудь начинает сотрясать. Пусть замолчит! Пусть он замолчит и не продолжает!

Но он продолжает.

— Мне за тобой не угнаться, Женька. Я не могу и уже не хочу потрясений, понимаешь?

— Только не рви со мной, слышишь? — молю его. — Я хочу быть с тобой. Хочу!

Он прикрывает глаза и мягко отцепляет от себя мои пальцы. Ледяной занавес тут же опускается между нами. Вокруг меня. И голос Германа теперь звучит отстранённо, холодно.

— Это для меня слишком, Женя. Тебе надо повзрослеть сначала.

Как пощёчина. Хлёсткая, болезненная, обидная.

Лёд покрывает эти пару метров между нами, образовавшихся потому, что Герман сделал несколько шагов назад — от меня. Этот лёд подбирается к моим ногам и ползёт выше. Взбирается сантиметр за сантиметром по ногам до груди, до самого сердца. Больно. Больно замерзать вот так.

Не так давно он сказал, что не мальчишка уже, чтобы ревновать. Ну что ж, а я не справилась. Всё сломала. Ещё не такая взрослая, да.

Сначала мне нужно повзрослеть…

Замёрзшее сердце на удивление бьётся ровно. Но дышать тяжело. Мне срочно нужен воздух.

Я быстро обуваюсь и набрасываю куртку. Герман пытается остановить меня, говорит, что не нужно бежать в ночь, что утром он отвезёт меня. Но я не хочу. Ни слышать его, ни видеть, ни чувствовать его присутствие.

Не хочу умирать внутри, находясь рядом ещё хотя бы минуту. Он отторг меня, прогнал. А значит, надо уйти прямо сейчас.

Забыть. Его забыть, себя забыть. Всё забыть!

Я ухожу. Прячусь в за деревьями, пока он ищет возле подъезда. Просто брожу по тротуарам, катаюсь на почти пустом трамвае. Ем какой-то пирожок из забегаловки и снова катаюсь.

Ноги сами несут в парк у колледжа. Моё тихое место. Мой символ одиночества.

Я не знаю, какие силы делают так, что я там снова не одна. Шутка Вселенной или Божье Провидение. Или всё вместе — кто знает, как устроен наш мир?

Матвей просто подходит и садится рядом. Молча.

А может, Герман прав?

Может, всё это мне показалось?

Может, мне нужен кто-то, кто также способен гореть, а не тлеть?

— Поехали? — спрашивает Матвей и протягивает мне раскрытую ладонь.

Я вкладываю свою, и вот через минуту мы мчим на его мотоцикле куда-то по трассе, развеивая пепел моего сгоревшего сердца…

Эпилог

Герман

Белый борт яхты скользит по тёмной воде. Город совсем близко, кажется, протяни руку и коснись, но полоса тёмной воды Москвы-реки напоминает: смотри под ноги. Иногда черта становится непреодолимой, даже если видишь цель.

— Герман, неужели ты согласился прийти на этот скучный светский раут? — рядом материализуется Опалов. Опирается спиной о перила палубы.

— Сам в шоке, — качаю головой. — Пришлось сделку перенести с подрядчиком. Но Татарский очень просил.

— И правильно. Герман, ты как серый кардинал. Народ хочет чаще видеть правую руку Татарского. Особенно, если учитывать состояние его здоровья и отсутствие наследников.

— Сплюнь, Игорь. Я очень надеюсь, Эмиль будет жить долго и счастливо.

— Ну да, ну да, — философски качает головой Опалов. — Но результаты его последнего визита в клинику, мне кажется, не сильно обнадёживающие. Говорят, он после посещения вызывал юриста.

— Меньше слушай, что говорят, — отмахиваюсь и делаю ещё один глоток шампанского. Мероприятие с размахом, а нормального алкоголя нет. Кому вообще нравится этот компот? Ну ладно женщинам…

Эмиль Татарский приехал в мой офис на следующий день после форума семь лет назад. Переступил через пустую бутылку, которую я выжрал уже с утра, сел напротив и сказал, что хочет, чтобы я свернул бизнес в Ростове и приехал к нему в Москву.

— Фадеев не дасть тебе тут работать, Герман Валерьевич. Не знаю, что тут у тебя произошло, но давай, заштопывай разорванную грудь, закругляйся тут на периферии и приезжай. Вот мои контакты, — толкнул по столу визитку. — Если так тянет в Ростов, то потом вернёшься.

Он встал и ушёл, а я реально думал проигнорировать предложение. Мне тогда нихрена не хотелось. Я совершил большую, наверное, самую большую в своей жизни ошибку, и сидел, бухал и жалел себя.

Но спустя несколько недель всё же собрал сопли в кулак и решился. В Москве Татарский взялся за меня жёстко. Обучал, таскал за собой на все встречи, а потом доверил управлять одной веткой бизнеса. Потом второй. А в последние два года, когда его подкосила хворь, ввёл в курс всего остального.

— А теперь самая интересная часть нашего вечера! — ведущий торжества выходит на небольшую сцену на палубе.

Я оборачиваюсь, тоже опираясь на перила палубы, смотрим на небольшую сцену. Не особенно интересно. Скорее всего, сейчас “выведут в свет” новоиспечённого бизнесмена, расскажут про какой-то стартап, в целях привлечь инвесторов, или объявят об учреждении какого-нибудь нового фонда, куда нужно будет скинуться, чтобы общество тебя не осудило.

— Звезда нашего сегодняшнего раута, прекрасная, талантливая, неповторимая — самый молодой успешный дизайнер Москвы, восходящая звезда столичной моды и просто необыкновенная красавица — Евгения Новикова!

Я давлюсь шампанским и несколько раз моргаю, вглядываясь в девушку, которой ведущий подаёт руку, чтобы помочь взойти на сцену.

— Красотка, правда? — Опалов хлопает меня по спине, пытаясь помочь откашляться, но я сбрасываю его руку.

Нет, мне не показалось. Эта стройная, красивая девушка в лёгком светлом платье до пола и светлыми мягкими длинными локонами — Женя. Та самая девочка, которую я оттолкнул семь лет назад, бросив пренебрежительное “сначала повзрослей”, а потом чуть не сдох от боли. Та самая, которую мне кто-то послал свыше, не иначе, а я, дурак, не разглядел. Не оценил. Не удержал.

Женя подходит к ведущему и смущённо улыбается. Здоровается с присутствующими, которые с интересом смотрят на неё. Такая же нежная и скромная, но… повзрослевшая. Без той наивности в глазах, без искристого юного восторга.

И я знаю, кто забрал это у неё. Знаю. И никогда себя за это не прощу.

Но при всём этом, она смотрит на мир так же открыто. Так же честно и прямо. Это привлекает, притягивает, и магнетизм её ощущаю не только я. Все присутствующие, болтавшие до этого кто о чём по палубе, оборачиваются и молча, с интересом наблюдают.

— Евгения, ну расскажите нам, как вы в свои двадцать пять умудрились добиться такого признания? Все бьюти-издания и модные журналы трубят о восходящей звезде. Вы ведь родились не в семье модельера, даже не в столице. Тогда как?

— Отчего же не в семье… — мягко улыбается она своей идеальной жемчужной улыбкой, — моя бабушка шила одежду для всей деревни. Люди со всей округи шли к ней за нарядом для особенных случаев.

— То есть корни! Вот их сила! — не сразу понятно, серьёзно ведущий или это сарказм, но Женя остаётся спокойной, а среди наблюдающий раздаются добродушные смешки.

Не думаю, что сказала это необдуманно. Просто она совершенно не стыдится своей семьи, и это очень круто и по-настоящему смело, если учитывать какому обществу её представляют сейчас.

— Но веру в себя в меня заложила моя замечательная наставница, та, которой я обязана, без преувеличения, всем. Которая относится ко мне как к сестре, и я никогда не забуду всё то добро, которое она сделала для меня, — видно, что Женя волнуется, когда говорит это. Смотрит в сторону компании стоящих на палубе людей и протягивает руку, приглашая.

От этой компании отделяется женщина и идёт к сцене. Поднимается и встаёт рядом с Женей. Красивая блондинка лет сорока с небольшим, стройная и ухоженная.

— Моя дорогая Злата Бахурина, — Женя сжимает её руку, она искренна и откровенна — это чувствуется.

— Спасибо, Женечка, за добрые слова, — мягко смеётся эта Злата. — На самом деле я просто сделала небольшую огранку настоящему алмазу. Ты очень талантливая, и я счастлива стать для тебя трамплином.

Имя Злата очень знакомое. Кажется, именно так звали хозяйку того ателье, в котором работала Женя, и в котором случился тот эпизод с платьем Екатерины. Если это она, если не бросила Женю, не утопила из мести за поруганную репутацию, то честь и хвала ей и аплодисменты. Она смогла сделать то, на что оказался не способен я…

Женя и Злата ещё какое-то время стоят на сцене, отвечают на вопросы ведущего, а я не могу отвести от неё взгляда. Она и была прекрасна, а сейчас расцвела во всей своей красе.

Правильно сказала эта Бахурина — Женя была алмазом. Диким и прекрасным, а я втоптал его в грязь. Испугался, оказался слишком слаб, чтобы признаться себе, взрослому мужику, что юная девчонка крепко вросла в меня, под самую кожу забралась.

Отпустил, оттолкнул… Сам. Сказал, что стабильно тлею и пылать уже не хочу. Но не получилось стабильно тлеть. Огнём всё захватило, когда понял, что она ушла навсегда, и в момент в пепел превратилось. Пустыня в груди теперь. Безжизненная и неспособная. Одно согревало — может, она одумалась, забыла, стёрла меня из памяти и счастлива с кем-то, кто оказался готов принять её пылкую юную любовь. Кто не испугался и смог ответить тем же. С кем она испытала весь тот огонь.

И надеялся, что так, и больно было невыносимо думать и представлять. Но ещё больнее было предполагать, что я её сломал. Распотрошил на ошмётки её искреннюю веру в любовь.

Потому и надеялся, что есть у неё кто-то, кто склеил разбитое мною сердце и сгладил шрамы. Надеялся, и надежда эта медленно крошило моё собственное.

Но один лишь взгляд сейчас на неё заставляет что-то внутри шевельнуться. Что-то тяжёлое, вросшее, неповоротливое.

Разве может мёртвое шевелиться?

Ведущий заканчивает представление Жени обществу, и она, вслед за Златой, спускается со сцены. И вдруг поднимает глаза, и наши взгляды сталкиваются.

У меня дыхание спирает. Тесно так в груди становится от этого взгляда её расширившихся глаз. Как острой бритвой по открытой ране…

— Герман, мне кажется, или тут что-то только что произошло? — бормочет негромко Опалов, а мне хочется столкнуть его за борт. Он сейчас как фоновый шум.

— Тебе кажется, — отвечаю сквозь зубы, наблюдая, как Женя уходит к компании, в которой стояла Бахурина.

— Ну да, ну да, — повторяет своё любимое и всех жутко раздражающее. — Ты поэтому так и не женился второй раз? Эта золотоволосая русалка уже пела тебе свою русалочью песню раньше?

— Слушай, иди на хер, — отмахиваюсь и иду в сторону той тусовки. Я не могу просто так её отпустить, я должен хотя бы привет сказать.

Хотелось бы много чего сказать вообще. О том, какой она стала… О том, как замечательной была. Попросить прощение за всё. Сказать, как сильно я люблю её… Но нет, последнее будет лишним. Зачем девочке эта информация?

Она видит, что я иду. Стоит, смотрит и ждёт. Не отвернулась с презрением, не ушла — уже хорошо.

— Здравствуй, Женя, — голос едва ли не подводит, но я беру себя в руки. Не хочу, чтобы эта встреча принесла ей неприятные эмоции.

— Здравствуй, Герман, — она мягко улыбается, заставляя засмотреться на её идеальные пухлые губы. Саблей режет мысль “а ты мог бы целовать их… всю жизнь”.

Замираем друг напротив друга. Всё вокруг будто исчезает. Ничего нет. Только я и она.

Красивая. Ну какая же она красивая. Как оторвать взгляд? Как потом жить, когда этот вечер закончится?

— Как ты? — спрашиваю, игнорируя ком в горле, а сам скольжу взглядом по её руке и не обнаруживаю кольца. Странно…

— Хорошо, — кивает. — А ты?

Плохо. Но что изменится, если скажу ей это?

— Как в пустыне, — вырывается невнятное.

Она пару раз быстро моргает и сводит брови, но ничего не отвечает на мои странные слова.

— Шампанского? — рядом материализуется официант.

— Да, спасибо, — беру один бокал и сдерживаюсь едва, чтобы не опрокинуть его залпом. — Ты будешь? — спрашиваю Женю.

— Да, буду, — кивает и принимает из моих рук шампанское. — Благодарю.

Когда её нежные пальцы случайно касаются моих, словно током пробивает.

Блть, когда я успел стать таким чувствительным?

Просто с ней всё остро, на грани…

— Прогуляемся по палубе? — предлагаю, почти уверенный, что она ответит отказом, сославшись на то, что её ждут.

— Хорошо, — Женя пожимает плечами, соглашаясь, а у меня дыхание перехватывает.

Она такая лёгкая, будто воздушная. Рядом не идёт, а плывёт в своём длинном платье. Обнажённые лопатки и плечи выглядят соблазнительно. Тонкие пальцы сжимают ножку бокала, перехватывая то ниже, то выше.

— Ну тогда пойдём, — улыбаюсь, но локоть предложить не решаюсь. Кажется, будто сделаю лишнее движение, и образ её растворится, исчезнет, а мне так хочется хоть ненадолго почувствовать себя рядом с ней снова живым.

Мы идём к носу яхты, где стоит несколько столиков. Только один из них занят, а три совершенно свободны. Присаживаемся и смотрим друг на друга. Молчим.

— Ты так…

— Повзрослела? — приподнимает одну бровь, но сарказм этот такой же мягкий, как и весь её образ.

— Именно, — киваю. Больше всего на свете сейчас хочется прикоснуться к ней, к её коже, ощутить этот нежный бархат под пальцами.

— Вышла замуж?

Качает головой отрицательно, а я не знаю, как реагировать на это. Радоваться? И что мне это даст? Скорее следовало бы расстроиться, потому что вдруг это как раз свидетельствует о той пустоте, которую я мог в ней оставить.

— Детки?

Снова качает отрицательно.

— Работа, — улыбается. — Злата открыла мне удивительный мир дизайна одежды и едва ли не силой втащила в него. После смерти бабушки мне ничего не хотелось, но она сделала невозможное.

— Мне жаль, что твоя бабушка ушла, — ощущаю горечь. Она осталась совсем одна. Сирота ведь, у Женьки кроме бабушки не было никого. — Давно?

— Больше шести лет назад.

Вскоре после нашего разрыва. Бедная Женя.

— Ты очень сильная, Жень. Очень, — говорю честно ей. И за это стыд испытываю жгучий. Не за честность, а за то, что ей пришлось быть сильной. Выбора не было, потому что меня рядом не было.

— Спасибо, — она кивает, а в глаза поволока появляется. Грусть какая-то, отстранённость, и за пеленой этой я вижу ту самую Женьку, ту испуганную девчонку, что выскочила когда-то мне под колёса. Ту чистую, искреннюю девочку, которая так самозабвенно полюбила меня, и которую я оттолкнул.

***

Просыпаюсь я в постели один. За окном ещё не начало светать. Жарко. Дверь на балкон приоткрыта, и в свете городских огней угадывается тёмный женский силуэт.

Я выхожу и становлюсь рядом. Кладу руки на поручни, как она.

— Думал, ты уйдёшь по-английски.

Женя продолжает смотреть вдаль. Она замоталась в простыню, волосы разбросаны по спине, губы припухли от поцелуев.

Думаю, она хотела закрыть гештальт. Поставить точку в том, что когда-то её так волновало. А я… я просто хотел почувствовать себя живым. Ощутить ещё хотя бы раз волшебство прикосновений к ней.

— Ты сказал, что я повзрослела, — наконец говорит она, поворачивает голову и смотрит мне в глаза. В предрассветных сумерках её взгляд сверкает будто нереальный. А может, она снится мне? — Это ведь было твоим условием, правда?

Сердце пропускает удар, замирая в грудной клетке, а потом начинает биться. Сначала как-то с осторожностью, но по мере того, как Женя говорит, набирает обороты.

— Так что… — продолжает, пока я стою не дыша, — никуда я уходить не собираюсь. Если, конечно, снова не прогонишь…

— Женька… — притягиваю её к себе на выдохе. — Моя Женька…

Я не помню, чтобы когда-либо меня так захватывали эмоции. Что-то было похожее, когда Ксюшка родилась, но я тогда был молод, и это не совсем можно сравнить. А сейчас… Это как в канал, перекрытый на много лет и иссохший, вновь пускают воду. Резко, быстро, много, обещая ему снова жизнь, полную рыбы, сочных трав на берегах, шумных компаний на пляжах.

Это как какой-то взрыв сверхновой — сильный, невообразимый, ослепительный, которым становится началом жизни новых планет и систем.

Это как впустить свет в тёмную и пыльную комнату с веками заколоченными ставнями.

Это как… как новая жизнь. Моя. С Женькой. С моей Женькой. Наша!

И я готов на всё. Я сделаю всё, чтобы она была счастлива, чтобы никогда не пожалела о своём решении дать мне ещё один шанс. И я не упущу его, шанс этот, уж слишком многое мне пришлось понять, чтобы по-настоящему повзрослеть.

Конец