Читать онлайн Триумф юношеской воли, или Моя борьба с ресентиментом бесплатно

© Максим Анатольевич Сигачев, 2023

ISBN 978-5-0059-9593-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дисклеймер

Данная книга является художественным текстом, а все события, описанные в ней, происходят в альтернативном, выдуманном мире и также являются художественным вымыслом. Произведение носит юмористический и художественный литературный характер. Данное произведение не является исторически достоверным и не претендует на правдивое изложение каких-либо исторических событий. Все события и образы, описанные в данном произведении, раскрывают особенности героев и мира произведения, но не более. Данное произведение не пропагандирует какие-либо взгляды или ценности. Данное произведение не пропагандирует какое-либо мировоззрение или образ жизни. Данное произведение не имеет политической или идеологической окраски. Данное произведение было написано в период с 2020 по 2021 год и не имеет никакого отношения к актуальной социальной или политической ситуации. Автор осуждает ненависть и рознь по какому-либо принципу. Автор не несет цели задеть чьи-либо чувства ли оскорбить кого-либо по какому-либо признаку. Произведение не является руководством к действию, не выносит ценностных суждений. Автор глубоко осуждает расизм, агрессивные или экстремистские запрещенные идеологии. Автор уважает чужие религиозные чувства. Автор не пропагандирует нездоровые половые отношения или употребление запрещенных веществ. Автор осуждает употребление алкоголя и никотиносодержащей продукции. Автор осуждает совершение противоправных деяний и призывает читателя строго соблюдать законы страны, в которой тот проживает. Автор не отождествляет что-либо. Автор убедительно просит читателя не быть похожим на персонажей данного произведения. Автор напоминает, что противоправные деяния несут за собой серьезные негативные последствия. Автор призывает читателя строго придерживаться базовых моральных и нравственных ценностей, принятых в обществе.

Все совпадения случайны.

Предисловие от автора

Данная книга написана в период с 2020 по 2021 год, но не публиковалось из страха.

(цензура) – обозначение для самоцензуры автора, оно используется ниже.

– Здесь и далее «внатуре» = «по сути естества».

Стучит, дурашечко, весело, не забывая, под великие голоса. Как так вышло, что другим о другом поет, а мне о тебе поет неумолкающий Гораций.

Поет, не переставая, годами, не думая о моем спокойствии, шабутной шалун. Что творит он, когда вспоминает А., А., некую А., в которую я так влюблен, хотя не знаю ни ее волоса, не помню так же и голоса. Кто же такой этот наглый Гораций, подогревающий интерес, пока я по рукам и ногам связан твоим безразличием. Прости, прости меня, пожалуйста, за навязчивость. Я тобой восхищен, а ты существуешь просто. Не относись строго ко мне, дурню, и прости за чувства, что, надеюсь, не доставляют тебе дискомфорта. Прости, но книгу я посвящаю тебе, прекрасно умная А.

Триумф юношеской воли, или моя борьба с ресентиментом

I

Молодой художник из жажды деятельности, как это обычно бывает, за неимением возможности удалиться от малой родины, блуждает по своему городу в поисках замысловатых, привлекающих душу мест. От точки требуется протест и какая-то маргинальная красота, что-то контркультурное, сподвигающее на возвышенный, как то представляется юному автору, серде (ч) / (ш) ный бунт. Некоторым творцам повезло родиться в Неаполе, кому-то – в Венеции, многие довольствуются разнородной Москвой или локально великим депрессивным Петербургом, мне же довелось материализоваться на стыке Уральских гор и казахской границы, у берегов реки со звучным названием Уй, в Краснознаменогорске.

Ровно с тем же намерением, что и взятые выше молодые творцы, я отправился блуждать по городку с этюдником и кистями в руках. Живописного в окрестностях немного. Вот оглядеться и: слева, как и справа, да и повсюду садовыми камнями валяются сконструированные из бетоноблоков дома в два, три и реже пять этажей. Не буду спорить, парни и девушки из крупных русских селений находят в них свою изюминку, эстетику уродства, жестокости, квадратичности, отрицания или снятия, если угодно. Мне схожий взгляд недоступен – трудно наслаждаться безальтернативной обыденностью, если это не еда и не миловидная казашка тем более. Впрочем, даже они могут примелькаться.

Должен признать, здесь неподалеку фонтан, но не тот, о котором было бы можно подумать. Нет, увы, это самое типичное сооружение, неоднократно возведённое, подобно фигуре Ленина, по единому плану и без каких-либо внешних изменений в каждом южном провинциальном городке. Он удивляет меня: конструкция представляет собой металлическую трубу, стыдливо выглядывающую из-под ступеней, покрытых полуразрушенной коричневой плиткой, какой бывает уложен пол в пиццерии; она в свою очередь украшена лепниной с венком, звездой и колосьями. На площади за фонтаном красуются крупные белые буквы и больное бледное сердце, «Я люблю Краснознаменогорск» – гласят они. Их воруют переодически, и не сердце, и не влюбленные, что было бы, наверное, объяснимо. Объекты находили по гаражам, в столовой, на соседней улице, а в этом году к списку добавился сам фонтан. Сердце лежало в воде, проткнутое ржавой трубой, и фонарики больше не подсвечивали его. В происшествиях принято винить гуляк подшофе, творящих ради забавы разлад с разрушением, но отдельные граждане, и стоит заметить, не безосновательно, подозревают во вредительстве неонацистов.

Действительно, Краснознаменогорск первоначально заселялся интеллигенцией, потому молодежи и свойственна здесь увлеченность политикой. Свое влияние оказывает также атмосфера, не позволяющая сформироваться здоровым идеям, оттого и плодятся у нас всякие давно устаревшие элементы: панки, антифашисты, махновщина. Взаправду, на улицах можно видеть бритых подростков в тяжелых дедовских сапогах.

Особой их концентрацией славится ночной клуб «Пропасть», который давным-давно облюбовала агрессивная молодежь, заставляющая заведение снова и снова попадать в криминальные сводки. Владельцу резервуара – он при первой возможности уехал в Москву – не хватило средств на строительство полноценного здания, куда могло бы поместиться предприятие. Вместо того расчетливый организатор одел землю искусственным газоном, облагородил территорию столами со стульями да барной стойкой, и не забыв про музыкальное оборудование, окружил все это проволочным забором; проявил себя маркетологом, расклеив повсеместно кислотного цвета рекламные плакаты с текстом вида «Сигани в Пропасть», где «c» неслучайно походило на «з», и прочую похабность, намеренно привлекающую разного рода орков и упырей.

Как уже было сказано, забор проволочный, воткнут в песочную землю, а посему прохожие могут и обычно не отказывают себе в удовольствии, заглянуть внутрь, увидев там не только бешеные лица, изуродованные некачественной спиртосодержащей продукцией, иранскими наркотиками и генетикой – подарком полностью идентичных родителей, но и различные акты бесстыдства: неистовые человеческие сношения, грязные домогательства, по античному обнаженные молодые тела и, конечно, национал-социалистический рейв скинхедов, обычно перерастающий в массовые драки, и временами приводящий к смерти того или иного лица.

Интересным представляется то, что на регулярно играющие здесь страсти никогда не обращают внимания ни полиция, ни сами горожане, ни мэрия, расположенная в трех домах от «Пропасти», и меняется порядок вещей лишь в те моменты, когда там случаются очередное изнасилование, драка из тридцати и более участников, унесшая жизни, или продажа партии опасных препаратов, оказавшаяся заметно крупнее нормы, рассчитанной на одного потребителя.

Если идти дальше по улице, как это сейчас делаю я, выглянет дом, в этажности не уверен, с нелепо вписанными в фасад псевдоколоннами. Еще одна препошлая диковина – наш дом культуры. При советской власти там проводились спектакли, после – застолья. В девяностых остались только трапезы, притом более пышные. Сегодня тут открыто преуспевающее по местным меркам кафе.

С семидесятых годов крыша украшена символом города – красным знаменем. С началом Августовского путча его сняли либеральные активисты и демонстративно нанесли поверх шитой ветхости звезду сиона, но уже вечером того же дня были вынуждены собственноручно стирать его и вернуть на флагшток. Видать, пошли на уступки. Развевается флаг гордо, украшают его и серп, и молот, и звезда, а теперь и пятно крови, будто перечеркиваемое плохо смытыми линиями, из которых когда-то состоял удаленный символ. Сменять кумачовое знамя новым никто не планирует, спускать тоже. Так и станет оно украшать рестарацию (модное в краях слово), пока город не уничтожат ветхозаветные ангелы.

На скамье неподалеку восседает наша яркая звездочка, маленькая легенда, ex-монополист в сфере наемного транспорта этого и соседствующих населенных пунктов – Микола. По документам Акакий, он предпочитает не называться настоящим именем. Как и все в Краснознаменогорске, этот человек прославился благодаря рубрике криминальных новостей. История с ним задалась настолько вопиющая, что попала на региональное телевидение (непостижимая высота для таксиста отсюда): изрядно выпив и оставаясь в условно трезвом рассудке, Акакий Алексеевич сел за руль своего автомобиля и на протяжении двух часов в роли наемного шофера успешно исполнял заказы, после чего планировал навестить друзей в гаражном кооперативе «Победа», но отвлекся на бутерброд с салом и разбил капотом другую достопримечательность – первую и единственную стеклянную витрину нашего городка.

Знаменательно событие даже не аварией, но тем, что после инцидента с рекламного стенда, еще недавно защищаемого прочным, как раньше считалось, стеклом, пропала пара итальянских сапог, заботливо выставленная хозяйкой магазина на удобную для покупательских глаз позицию. Водительских прав у нарушителя не оказалось – их отобрали за управление транспортом в нетрезвом виде. Такое периодически случается с Миколой. Уголовное дело заводить не стали, виновный возместил ущерб шокированной женщине работой и заначкой сына, которому случилось, к своему несчастью, отложить переезд в областную столицу и на протяжении еще года жить с отцом под одной крышей.

Разочаровавшись в пассажироперевозках, предприниматель решил посвятить оставшиеся годы себе и любимому делу. Таким образом, он, заранее сговорившись с друзьями и подбив их на тот же шаг, выгнал вечно зудящую, бесполезную, по собственному же убеждению, жену и стал производить уникальный продукт – сахарную брагу, перегонял которую в аппарате, собранном подручными средствами из труб, приобретенных в «Сантехнике и стройматериалах» его товарищем по кооперативу. Немного погодя, Акакий Алексеевич с единомышленниками к последнему в хату переселился. Вместе жить проще и веселей.

Я удалился от темы. Прохожие смотрят на человека с мольбертом (так-то это этюдник) опасливо. Он нарушает их жизненное спокойствие и, что хуже, запечатлеет по-апокалиптичному унылые, тускло-серо-зеленые сверху и ядренно-вырви-глаз-желтые виды Красзнознаменогорска, которые все терпят, но малость стыдятся выносить на потребу чужим. Не бьют, и то славно. Живописностью город бравировать не пытается, благо в каждой империи есть своя Иудея, отличная и непокорная. Впрочем, со временем и на ней остается осадок, вроде Калигулы в синагоге. Так и у нас, есть исключительный искренний островок – градообразующее предприятие «Красгорхимпром», обрабатывающее что-то, о чем не принято говорить.

Завод расположен на берегу реки непосредственно, занимает изрядную часть пляжа. Возможно, поэтому его территория открыта желающим и почти не охраняется. За тяжелыми в физическом и метафизическом смыслах стенами, украшенными пролетарскими барельефами, под сводами куполовидных трубобашен с лестницами, восходящими к зацементированному степному небу, меж коптящих облака градирен скрывается рожденное снизу арт-пространство, отвоеванное у хозяев чувственными парами, металлистами, большими оригиналами – авангардной молодежью, как я люблю выражаться. Они превратили вдохновленный экспериментами Корбюзье строй-проект, чья крыша обветшала за годы и полурухнула, в музей под солнцем, где чувства – они экспонат. Однажды я видел, как девушка в трауре в исступлении секунд пятьдесят впивалась в стену взглядом, и, наконец, заорала истошно, раскинув руки. Вот та причина, по которой «веранда» без пробелов покрыта внутри и снаружи по всей поверхности потолков-стен граффити, рисунками, короткими манифестами. Многие особенно хороши, с легкой руки впиваются в память и не уходят оттуда никогда. «Танцующая звезда – неси в себе хаос», «Ты есть, я есть, мы есмь», «Besuchen Sie!», «Я абстрактен и хочу умереть», «Начинай щуриться!» – лишь некоторые их них, но «Коля залупа» – мой фаворит. Иногда надписи накрываются копотью, а инициативные граждане заботливо трут ее вон, давая творчеству воздух.

Я пришел сегодня сюда, на место старого советского склада, под арку, не подвластную ни одному фонарю или лампочке, но располагающую щедростью солнца, посылающего лучи через щели в устаревшей кровле. Так я стоял с этюдником на самом берегу реки Уй, наблюдая ее изгиб, а за ним – Ленинский проспект, центральную улицу, а на ней, прижимаясь друг к другу, теснились главные здания: больница, мэрия, школа, «Римский лупанарий» и детский сад.

Я указал себе туда рукой.

Система огосударствленного образования тотальна, столетиями она убивает в недоформированных людях прекрасное. К счастью, с общим разложением всех институтов, изуверских по своей сути, школа, оставаясь явлением повсеместным, утратила силы «лепить» и сохранилась в виде формальности, которую нужно «перетерпеть». Нет прусской системе!

– Юля Пресненская, 8 Б класс

Пенсионерка, она обычно занимается физикой, по очереди зачитывала из дневника имена:

– Ахенбах Виталий?

– Здесь.

– Бочков Иван?

– Тут.

– Берды Ерден?

Она отчетливо произнесла звук «е».

– Читается «Эрден».

– Прошу прощения, я вас пока не знаю. Ванин Андрей?

– Отсутствует.

– Гросс Диана?

– Здесь.

– Ермакова Татьяна?

– Опаздывает.

– Так, хорошо. Забавин Иван?

– Здесь.

– Забавина Мария? Сестра?

– Я тут. Да, сестра.

– Зингер Виктор?

– Он переехал.

– Вычеркнем. Калиев Амар?

– Тут.

– Чернышевский Алексей?

– Здесь.

– Шварцальд Анатолий?

Я поднял руку.

– Извините, правильно «Шварцвальд».

– Всех вас путаю. И Яновская Ксения?

– Здесь.

– Вы пропустили меня.

– Это про кого?

– Андрея Андреева.

– А.

Староста тут вставила свое слово.

– И еще Арину Озерову. Но ее нет сегодня.

Тихо. Женщина молчала весь урок, я забыл ее имя. Было скучно жутко. Я думал о времени и падении нравов. А потом подсел Виталик.

Виталик – личность, а люди вокруг чаще рождаются индивидами, этим все сказано. Слушает, поглощает, воспринимает, спрашивает и отвечает, скандалит и успокаивается. Он выделяется душевной организацией среди прочих, пускай и не всегда в лучшую сторону. Обычно грустит, конфузит других эпатажем и настроением, бичует тело, курит, выпивает, творит, одевается с какой-то своей иголочки, слитой со всех его ракурсов. Она пугает и раздражает, зато формирует стиль, соответствующий непривычному, возможно, отталкивающему, но вкусу. Учителя недолюбливают, каких бранных слов от них только нельзя услышать в его адрес: дурак, наркоман, люмпен, балбес, повеса. Это все, разумеется, ложь.

Виталик – умнейший человек. В духовном поиске и разлагающих практиках он доходит до крайностей, инфантильно плача или смеясь, до или после. Это зависит от обстоятельств. Он никогда не читал, но скрупулезно, со всем желанием впитывает информацию, подаваемую миром. С его же слов (это похоже на правду), разговоры со мной tête à tête дали неплохую философскую базу.

Я дал ему прозвище «Хара́ктерный» взамен старому – «Пармюфер», оно показалось мне пошлым. То наш маленький прикол и секрет, никто больше так его не окликнет. А я сделаю это, и не безосновательно. У всего свои корни, у прозвища – в том числе. Дело в том, что Виталя, мой лучший и почти единственный друг, обладает необычными увлечениями, по большей степени перверсивными. Я бы сказал, сугубо и исключительно перверсивными. Говоря откровенно (а мне трудно о таком), причуда в том, что он мешает различную пищу, напитки, преимущественно алкогольные, в разных пропорциях внутри желудка, после вызывает рвотный рефлекс и наслаждается сочетанием вкусов или, как это сам называет – «купажем».

А какие еще наклонности могут возникнуть у приличного человека в провинции? Он обречен на страдания, странности, нестандартные шалости.

На перемене мы побежали в столовую, сбивая с ног зудящих бабушек, смиренных дедушек и первоклашек. В погоне за масленой кашей он едва не пролил на сорочку и вязаный, с каплевидными пуговицами, кардиган какао. Так перепугались, что застыли на миг и двинулись дальше, когда стакан стал пустой – обидно бы было заляпать вещь, над которой так долго корпел со спицами.

Спустившись к едальне, мы, чистоплотные юноши, помыли руки. Витале пришлось задрать рукава и обнажить серый от табачного пепла бинт на левом предплечье, на который я тут же молча обратил внимание. Сказать было нечего: это не первый и не последний раз. Заметив подобную деталь в литературе или где еще, я бы посчитал ее грубоватой, но в жизни обычно так и бывает. Правда кажется дурацким фантастическим вымыслом, абсурд -повсеместно.

– Я вчера посмотрел «Смерть в Венеции» по твоему совету. Красивое кино, интересное. Занимательно наблюдать, как герой из консервативного сноба превращается в клоуна и дохнет, как пес.

Он засмеялся и, истерично вскрикивая, продолжил.

– Вот оно, наказание за наклонности. А потом доставай в виде соли с Мертвого моря. (Взаправду забавно!) Ну, если серьезно, я много думал. Как ты считаешь, персонаж руководствовался похотью или чистым восторгом от красоты и природного обаяния?

– Не думаю, что это знает хоть кто-то, кроме Томаса Манна. Быть может, он и сам не решил, что закладывать.

За второй сворованной из казны плошкой диалог резко поменял курс. Речь зашла о его девушке Наде – на носу год, как они вместе. В который раз выслушав об их отношениях, я усомнился, что Хара́ктерный ее любит. Не любовь ли это ради любви; постановка, которую они друг для друга играют, взаимно не осознавая ничего; притворство, в первую очередь, перед собой; в общем, имитация чувств, в которых жить приличней и проще, чем однажды задуматься и все сломать?

– Нет. Не знаю. Я не вдавался в подробности, ты прав. Наверное, это мерзко. А главное, так живут все, женятся, производят детей, строят семьи. Это буквально институт. Надо бросить ее.

– Плакала твоя интимная жизнь, хе.

– Да. Стой, нужно подумать. Я ничего не знаю.

– Хоть это ты теперь знаешь.

По окончании занятий отправились на прогулку. Тяжелые сумки, наполненные учебниками, тяготили нас, для облегчения ему пришлось купить себе в магазине у школы сидра. Заняв лавочку в уютном дворике, накрытом апрельской зеленью, он достал из разрисованного рунами пенала пачку с двумя сигариллами. Неловко открыв, извлек одну и поджег спичками, отмеченными анархией. В куце стушил о бинт на руке (дурная привычка), для надежности примял каблучком и отпустил в урну, а потом снял с лакированной туфли муравья, о котором бы не догадывался, если бы не окурок. Открыв с натугой сидр ключами, кинул крышку к сотням сестер – в рюкзак, потрепал бурые, отдающие золотом волосы, и продолжил:

– Что ты думаешь о нашей Вике?

– Милая и в хорошем смысле очень пышная. Я таких женщин больше не знаю, а если учесть, что мы в восьмом…

– Четвертый размер, как минимум – не хухры-мухры. Суть в чем: она сегодня подходила ко мне и жаловалась, что на каждом уроке и перерыве пытается привлечь твое внимание, а ты как скала или камешек. Просила подтолкнуть тебя на движение.

– Взаправду – не замечал. А как же парень? Они на тех же занятиях, ничего не стесняясь, близко взаимодействуют.

– Резонно. Сказала, на безрыбье и волк рыба. Ты сам его видел – во всех отношениях чмо.

Далее Виталик стал рассуждать о том, что отношения – «словарь наоборот», сетовать, что, как выяснилось, он пользуется своей девушкой, и продолжать ему теперь по-человечески больно.

Речь зашла о душе. Пришли к выводу, что она есть не у всех.

– Они мыслят и, следовательно, являются людьми, но эмоций своих не различают, а значит, и души у них нет. Я пытался найти это самое осознание чувства, но едва встречал его. Из одноклассников есть у Амара. Недавно видел его плачущим в туалете. Он сказал, что побил сестру, а теперь ему страшно, грустно и стыдно. У Вики есть, но своеобразная. Не уверен, в чем она выражается. В целом, женщины мне малопонятны. Их все время используют, а они – «емае» и по новой. Не хочу пользоваться Надеждой.

– Ты ничего к ней не испытываешь, и терять тебе нечего, кроме оков, пожалуй, которые она на тебя накладывает. Бросай!

– Хватит цитировать Ленина. Он фашист. Или фасцист, как говоришь ты.

– Оно победит, я боюсь.

По выходе из дворов, свернули на Московскую улицу, параллельную Ленинскому проспекту, намереваясь достигнуть набережной движением по центру. Московскую часто называют Второй или Пешей. По ее бокам расположены самые дорогие дома, которые, впрочем, ничем не отличаются от остальных, за исключением того обстоятельства, что их жителей не будят дрейфующие по ночам автомобили, эти люди спят преспокойно, едва только их потревожит, разве что буйный сап холодильника. Второй Пешей стала недавно, при мистических, позволю себе сказать, обстоятельствах.

Ровно год назад произошло следующее: через Краснознаменогорска в Астану (в то время и речи не было о смене названия) направлялась крупная партия книг Эдмунда Гуссерля на русском и казахском языках. Занятый перевозкой с намерением переждать ночь в мягкой постели остановился у скромной гостиницы, единственной на ближайшие 50 км, и бросил средство доставки на дороге, где вздумалось.

О содержимом прибывшей к стенам отеля газели стало известно молодому человеку с некоторой гражданской позицией – он написал на кузове автомобиля с екатеринбургскими номерами грозное слово «Жид» (автор содержащихся внутри книг был еврей), той же ночью другой активист ниже изложил свое мнение «В будующее без иностранцев». Одним эта фраза, старательно выведенная несмываемым маркером на пластмассовом кузове, может напомнить художественный стиль Маяковского, другим позволит убедиться – автор надписи русский (иностранцам такое не выдумать), но как бы там ни было, этим вандализм не окончился. Иное неизвестное лицо посчитало долгом оставить свой комментарий под уже существующими афоризмами и посредством баллончика с краской вкратце описать отношение к только что прочитанному емким, но, к сожалению, несуществующим словом: «Внатуре».

Жители Краснознаменогорска, переживающие за облик своего города, приняли решение спрятать оскорбительные выражения, перевернув транспортное средство. По непонятной никому причине оно было вскинуто к земле непострадавшей стороной, из-за чего грубость устремилась ввысь, и посему была видна с расстояния в несколько сотен метров.

Утром сладко поспавший водитель обнаружил ГАЗ опрокинутым, а шины проколотыми, из-за чего даже не попытался вернуть его в привычное положение. На место тут же был выслан запасной состав, но, к всеобщему удивлению, не смог прибыть вовремя. Полиция объявила спасательную операцию. Предполагалось, он свернул не на тот перекресток и уехал волей случая заграницу, где фура была схвачена казахскими службами, но в действительности, как выяснили спасатели, экипаж разодрали медведи.

За упущенной литературой выехала очередная минифура, ей таки удалось добраться до Краснознаменогорска без происшествий (практически), собрать утерянный груз, но выехав из города, она исчезла с радаров. Правоохранительные органы решили, что на команду спасения тиража напали медведи, съевшие экипаж, но результаты расследования показали, на самом деле все вышло гораздо прозаичнее: грузовик заблудился у лесополосы, свернул южнее и переехал через казахскую границу, там водителя арестовали местные пограничники и держали в камерах временного содержания заключенных.

Автомобиль валяется дверьми к асфальту посреди Второй улицы и сегодня: его не стали убирать, вместо этого Московская, где объект аккуратно расположился, стала пешеходной, по ней полностью прекратилось движение транспорта, а через неопределенное число месяцев по ее краям были установлены «кирпичи» и крупные бетонные заграждения, окончательно закрепившие за Московской улицей статус пешеходного маршрута.

Один либеральный столичный портал, посвященный вопросам градоустройства, вручил мэру Краснознаменогорска награду за «Лучший урбанистический проект», приняв перевернутый и расписанный грузовик за арт-объект, критикующий юдофобию и вместе с тем общество потребления, а анонимный художник был назван «отечественным Бэнкси». Тогда же Чингиза Ауфроймана, главу города, на две трети казаха, а на треть – немца, авторитетный бизнес-журнал включил в список тридцати богатейших людей Урала, в котором тот занял почетное 29-ое место.

Всю дорогу до берега мы это и обсуждали. Достигнув цели, уселись на траву, прикрыв ее из гигиенических соображений накидками. Он спрятал вторую выпитую бутылку в рюкзак, вернув ее к родной крышке, достал последнюю сигариллу, их было всего две в пачке, прикурил, пугающе вздернул головой и, проделав это, захотел со мной кое-чем поделиться.

– Я тут с евреем в интернете познакомился. Порасспросил про ихнюю веру. Умный человек оказался. Много интересного рассказал. У них ада нет, представляешь? Вот так вот. Мы боимся всю жизнь, а у них она кончается смертью. А еще Елисей, его так зовут, мне отрывков из Библии понакидал. Так интересно, он зовет ее Большой книгой. Такая речь рафинированная, прям как у тебя. Даже более аккуратная, я бы сказал. Думаю, в Петербурге, откуда человек родом, за такое не бьют. А может, и бьют. Ты им повод дай, они тебе – по жопе. К тому же, он еврей. Как ты считаешь, в Петербурге бьют евреев?

– Думаю, нет. В прошлом году я был там, и мне показалось, у этих людей три скрепы. Вернее, четыре: «Брат», «Ленинград», печаль и Бродский. Последний, сам понимаешь… с Брода.

– Понимаю. Мой прадед в Вермахте служил. Как и твой, кстати. Он внешне был весь такой white power, как школьник на фестивале, все фото до 45-го года только на фоне свастики. Но как вышел из плена, тут же на еврейке женился, которая стройкой руководила.

– На прабабке твоей?

– Да, на ней.

– Это ее имя, выходит, на монументе?

– Ее.

Хара́ктерный Виталик, за неимением урны поблизости, достал из сумки точилку с полостью под опилки, вскрыл ее и закинул в пространство смятый бычок.

– Он не был оголтелым, понимаешь?

– Извини, я тебя перебью. Ты потому не ругаешься, что Бога боишься?

– Бога боишься ты. Прости, ада. А я верю.

– Вот как.

– Нет, давай обсудим. Как раз хотел предложить тебе кое-что.

– Что же?

– Ну.

– Не ломайся ж-тъ, это не предложение.

– Предложение, но другого рода. Я те отрывки из Библии прочел, а потом и ее целиком. Меня не крестили же. Тут оказалось, я грешен по принципу своего существования.

– Ты хочешь, чтобы я тебя крестил?

На моем лице возникла ехидная улыбка.

– Это было бы нелепо, нет. Ты можешь стать моим крестным отцом? Я спросил у Елисея, потом у батюшки: оба сказали, так можно. То есть сверстник может быть Крестным отцом или матерью. Хочется провернуть все в тайне от родителей, другого выхода нет.

– Ну хорошо. Кто тогда крестная мать?

– Моя женщина.

– Так нельзя ведь.

– Жене нельзя. А девушке можно. Никто и не спросит. Это чистая бюрократия. У Иисуса крестных не было, про них в Библии не написано.

– Меня смущает подобное.

– И меня. Ну а что теперь? Бросить ее по обряде?

Дневник мне хотелось бы писать замысловато, стилистически выверено, отмечая красоту и уродство окружающего. Неспроста я зачинал дело, но чтобы тренировать свой стиль, вкус. Конечно, возрасту может и должна быть сделана поблажка, дано право на ошибку – эстетическую, в первую очередь, если так можно назвать. Однако, записная книжка, я повторюсь, во взятом случае – средство сугубо утилитарно полезное, созданное для развития в черепе ритмики и ее чувства, а также ради отточки индивидуального слога, завораживающего – что может сниться – но уникального, с налетом самости.

Как было замечено, диалоги, выше представленные, откровенно опошляют текст, дробят его, разбавляют скудными выражениями, которыми люди, я в том числе, обмениваются в процессе устного взаимодействия. По этой причине, их наличию в дневнике будет отказано. Прямой речи место всегда найдется, без нее радикально никак. Но ступеней, торфяно-словесных слоев больше не будет, пока я не научусь, разумеется, передавать их должным для себя самого образом.

Намедни произошло событие, изменившее жизнь краснознаменогорцев на последующую дюжину дней. Как это и бывает, случившееся кажется нам чем-то нормальным и даже обыденным, хотя народ любого другого поселения возмутился бы так, как только может терпеливое русское сердце.

Какой-то гад спилил ни один метр рельс с лесного отрезка железной дороги и скрылся. По обнаженным шпалам, уложенным преступником под почву, проехал поезд. Машинист, не заметив подвоха, гнал состав уверенно вперед. Тот, само собой, перевернулся, будучи не в состоянии миновать груду рельс, шпал, истерзанной земли вперемешку с травой, корнями, комлями и двумя бычками сверху. Последние, полиция сказала, важная деталь. Количество окурков указывает на приблизительный временной диапазон, за который совершен незаконный акт. Выяснилось, снимать с балок металл было просто, так как шурупы извлек кто-то другой задолго до.

Содержимое вагонов мне неизвестно, но очевидно, горит оно прекрасно. И как итог, лес воспылал, разнося по округу вонючий запах кострища и, к тому же, дым. Ауфройман, наш глава, объявил чрезвычайное положение, порекомендовав всем «сидеть у себя дома и не высовываться».

Череда этих печальных, если не сказать трагичных, событий (ведь погибли люди) принесла школьникам – всем нам, помимо, может быть, старшеклассников, уйму свободного времени. Я распоряжался ресурсом с умом и тратил его на круглосуточное общение с Викой, которой написал вечером того дня, когда Виталик, голубь-почтальон, напел мне о ее чувствах.

Куся, она стесняется своего имени и просит звать себя иначе, оказалась на удивление харизматичным, по-хорошему хитрым, флиртующим человеком. У нее, верно, есть, как выяснилось, парень – какой-то немытый Иван, но она не любит, не хочет, страдает от одиночества, не восполняемого мнимым его вниманием – все с первых слов. Что касается флирта, к такому я, разумеется, не привык, у меня никогда не было девушки. Но об этом как-нибудь потом и не здесь, и неважно, что пишется труд в стол/шкаф/тумбочку.

Мы неплохо так сблизились за период и решили увидеться. Было ли это свиданием? Формально, нет, но фактически – да, конечно. Осмыслялась значимость встречи. Не могу сказать, что грудную клетку переполняло волнение, но я определенно боялся не найти общих тем. Что же, узнаю завтра. Выяснить, не прервемся ли неловкой паузой, заранее никак невозможно.

Между прочим, я хотел, было, заканчивать главу, но не могу не упомянуть этого: Вика мастерски для школьницы, разумеется, владеет русским языком, что дает мне надежду на попадание в яблочко. Я удивляюсь, откуда на краю пропасти может найтись столько приличных и умных людей, и почему, главное, их сознание принимает столько извращенные формы у нас. Даже в общественном туалете можно найти цитаты из Ницше, исковерканные, может, ну, и пусть. Это цитаты из Ницше в общественном туалете! Кто посмеет требовать от них большего? Получается, здешние жители ловят из воздуха осколки самой элитарной культуры, впитывают, что немало важно, но потом извращают и переворачивают, сводя высокое в сюр, экспаты идей.

Она прекрасно себя проявила. Мы гуляли семь часов к ряду, и за все время ни разу не наступила та жуткая игра в «Угадай уместное слово и заполни тишину», которой все так боятся, особенно когда речь идет о свидании. Снова потянуло перевести диалог с ней на лист, но я вовремя остановился, не успев притронуться к неудовлетворительному занятию. Опишу события как бы снаружи. Мы чудесно провели время, и пускай я обычно не отличаюсь решительностью, ее легкая манера раскрепостила. Как засиял я, когда Вика взяла мою руку.

Сумбурный текст получается, и нет совершенно никакого желания его обрабатывать (точнее есть, но не буду). Хочу запечатлеть эмоцию в первозданном виде.

Прошлись по речной окаемине, спустились в сторону ее дома. Простая хрущевка-трехэтажка – обыденность. Она пообещала сводить меня как-нибудь в гости. Попробуем на неделе.

Как много тем успели затронуть! Не обошли жизнь: у нее же (пока) есть молодой человек, наш одноклассник. Вернее будет сказать, парень, ведь он никогда не был любим, Вика подобрала лишь по надобности, да и побаивается с каждым днем его больше. Мол, в субъекте стремительно прорастают «пугающие черты маньяка».

Я бы не назвал ее королевой лиц, но могучая пассивная харизма! Под напором плавлюсь. Да и формы, в конце концов (неловко об этом писать, но формы!). Таких женщин нет, она уникальна в фигуре. В голове засел нездоровый пункт: а вдруг у меня никогда больше не будет с девушкой с такой большой грудью? Не знаю, почему, но это вызывает страх. Никто не будоражил никогда так, как она.

Вика хотела тут же на улице меня раздеть, но не дался – комплексы. Тогда она предложила начать отношения, а я отказался, посчитав, что нужно погулять хотя бы дважды (до жути боялся, что станет не о чем поболтать, и придется выкручиваться, чтобы расторгнуть договор об общности; по итогу, правда, хитрюга так выкрутила, что мне пришлось согласиться: иначе парень ее, становящийся с днем все злее, может совсем озвереть).

Мы неподсчитанно долго стояли в станочно-тисковых объятиях на ступеньке из кафеля, у лужи, в которой из года в год в этот день отражается луна, дышали на волосы, дышали дыханием, я уперся носом ей в клетку сердца и вдыхал ароматы кожи. Но всему приходит время кончаться. Как и терпению ее отца, тревожного торгоша – он любит дочь, волнуется и ждет дома.

По какой-то причине я шел с прогулки, будто бы не касаясь своих эмоций. Как тяжело передать! Они есть, должны быть, вижу и чувствую их, но они, складывается ощущение, находятся за непробиваемой стеклянной стеной, которую я не способен преодолеть. Буря кипит, но дистанцировавшись в герметичный сосуд (подобные размышления вызывают иногда сухоцветы). Я не обратил на то должного внимания, не заметил опасности в бесчувствии, хотя, может, и стоило. Сама же проблема напугала малость. Это первые отношения, их возникновение должно быть наитием, но от мурашек меня отделяет описанная невидимая пленка. Странно.

Возвращаясь домой, думал об этом. Не об отношениях, – о мистической жуткой оградке. Неужели так будет и дальше? не лишен ли я способности наслаждаться романтикой? не психопат?

Путь лежал через весь город, благо, совсем небольшой. Ее дом, расположенный на севере, – простая хрущевочка, стандартная, привычная, такая же, как и соседние, как и те, что на юге, на западе, на востоке. Оттуда я пошо-шагал в центр, где живу сам, в условный «хороший район». Туда, где гостиница, в местечке, где не так стыдно поселять прибывающих, на удивление, часто гостей.

По дороге встретилась известная фура – «Монумент толерантности», памятник и табличка, посвященные женщине-герою, еврейке по происхождению, отправившей Сталину много тому лет назад коллективное письмо немцев, освобожденных из плена и просивших права остаться здесь, на земле, к которой они так привыкли, в городе, который собственноручно возвели. И вождь позволил! Все прочие отправились на Родину, в освобожденную от нацизма Германию, а краснознаменогорские немцы остались благодаря этой женщине, руководившей масштабным строительством, где поверженные трудились, будучи в плену. Эти люди были удостоены советского гражданства, ассимилировались, а их потомки, включая меня, обитают тут и поныне. Восхитительная история, выдающаяся в своем роде. Ни в одном другом уголке Союза подобного не случалось.

Приблизившись к месту назначения, я, так повезло, столкнулся с коммуной отцов-одиночек во главе с Миколой-Акакием. Мужчины, очевидно, подвыпившие, пуще подняли мне настроение байками и кричалками, даже пытались угостись самовыгнанным самогоном. С довольным скалом поделились идеей наладить выпуск продукции и отправлять товар на локальный рынок, во всех смыслах этого слова. Сравнимые с актерами, персонажи подобного темперамента, талантливо отыгрывая пьесу, поставленную как по одному из романов Достоевского, делают жизнь ярче. Исчезни с улиц порок и пьянство, жизнь в момент станет тусклой. Они, вместе взятые, направлялись на вечернюю рыбалку, и, удаляясь от шумной возрастной компании, я услышал от одного фразу «Ловись хорошо, рыбка-бананка». Вряд ли этот человек когда-нибудь читал Сэлинджрера. Он вбросил ее вскользь, явно не задумываясь над содержанием, но тем не менее, проза проникла сюда, за Уральские горы, через Уй, слегка отравленную речку-вонючку, туда, где нет ни библиотеки, ни книжного магазина – в Краснознаменогорск.

В последний учебный день Виталик вел себя по-особенному. Вопреки привычке носить одежду, отдельные элементы которой напоминают отголоски классического стиля, в день, когда такой образ наиболее уместен, мой друг пришел в длинном худи, уверенно стремящимся к коленям. Зеленая кофта не по размеру явно резонировала с широкими джинсами, заметно сужающимися в талии и надетыми под ними матово-белыми мартенсами на неприлично (относительно понятий, конечно) высокой подошве – модник. Левый ботинок подвязан красным шнурком, правый – желтым. Волосы были растрепаны, лицо уставшим, но в целом, оно улыбалось. Снова же, для него нетипичен отказ от душа и гребешка. Как бы там ни было, от человека можно ожидать чего-угодно, когда его зовут «Хара́ктерный». Припоминаю, как он бандеролью заказывал у нашего общего знакомого, спекулянта Бори Качинского из областного центра патчи для глаз и был так доволен, что прекратил пользование только тогда, когда закончились деньги, и встал выбор «красота или курево»?

Классы прошли с задором, и ученики, и преподаватели ждали ухода в лето. Неизвестно, на самом деле, для кого это в большей степени освобождение. Казалось бы, все так чудно близится к финалу, формально отмечаемому линейкой, после которой одиннадцатиклассники сбросят в глубины подъездов сумки и шопперы и умчатся на свой концерт. Сбор во дворе школы посетит сам мэр! Других дворов в городе нет. Учителя, не желая портить себе и ему праздник, становятся в этот день добрыми и не вылавливают пьяненьких (по поводу!) детей. Так было, но в этот раз всех учебников средней школы решили проверить в мед пункте на наличие паразитов. «Уйдете от нас чистыми!» – так я понимаю логику школьной администрации. Мне, приличному мальчику, бояться нечего, пусть паразиты боятся. А вот Виталя, вынужденный снять у врача кофту, не сумел скрыть от санитара рук – отсюда проблемы.

В медицинский кабинет вызвали директора и классного руководителя. Позже толпа конвоем направилась в секретариат. Скопилась администрация целиком, поприсутствовали все: учителя, бухгалтер, недоставало только уборщицы, разве что, и физрука, пожалуй, но тот почти наверняка, к этому времени ушел в разнос.

«Да нет у меня никаких наклонностей. Я не суицидник, не г (цензура) ст и не позер – второе предположение пошло от „врача“, в последнем Хара́ктерного упрекнул молодой „математик“, а первый тезис отстаивали оставшиеся – меня, быть честным, поймали казахи и стали мучить. И уголовку чтобы не заводил, угрожали, мать убьют, говорили.»

В байку никто не поверил, но родителей (мать и бабушку) вызвать не получилось: они попросту не приехали, так как были расчётливо предупреждены сыном в перерывах меж объяснениями «о лютой чуши», ему вменяемой. В завершение, старушка-терапевт, служившая медсестрой, надела маску специалиста-психолога и попыталась провести окончательный профилактический разговор с грустным и потенциально опасным восьмиклассником. По итогу, случай замяли, праздник как-никак, и каждый его заслужил, даже такой маргинал, как Ахенбах. Вообще, его предок был Аахенбах, но советская транскрипция обожает отыгрываться на фамилиях, что поставило его в один ряд с Хессе, Фройдом и многочисленными другими.

Он волновался, но, в то же время, осознавал, что последствий не будет. Для успокоения, за пять минут до линейки пошел дымить за компанию со старшеклассниками, взяв огоньку у Уробороса-гиганта, охранявшего выход из здания. Со сторожем Виталик давно дружил на почве мелкой коррупции, целью которой было и остается незначительное нарушение мелко-этатистского школьного устава. Я планировал постоять сбоку, чтобы никто ничего не дай Бог не подумал. Они болтали минуту, четыре, восемь, до тех пор, пока терпение мое не лопнуло. Пришлось приблизиться – в стороне быть неловко.

Группа осмеивала бюрократов, жалела оплеванного. Но как возник я, Виталик начал про веру. Компания вторила каждому слову.

– Толик, а ты чего не крестишься? – поинтересовалась девочка с красным каре.

– А я и так.

– Так ты не молишься. Снова надо.

– Я и не верующий.

Конфессионально разные, они заспешили. Едва Виталик успел нарисовать каждому по бабочке на руке на прощание, иначе бы очень расстроился.

По мере людей удаления складывалась дорожка из земли, песка и камней. Подошвы были забиты почти уральским песком, и он сыпался с галькой вместе. Идущие не знали о грязи в обуви, хотя зачем-то стряхивали ее, видимо, чувствуя. Пыль падала – липкое основание оставалось. Духовный ретритизм невольно случился, чего уж, выбора нет. Я, наверное, маленький, ничего не знаю и не умею.

Пока мы, стоя, кружились в веселье, подтягивались другие. Нас поделили на прямоугольной формы группы, выставили квадратами в ряд лицом к спонтанно оборудованной на плоском мощеном грунте сцене и включили поочередно несколько гимнов: школьный, городской, государственный. В пробелах директор, с приложенным к легкому пальцем, поздравила горе-выпускников. Им вручили голубые книжечки с оценками, пара светловолосых девочек также толкнула благодарственную речь, а в окончании на сцену вышел Чингиз Ауфройман.

Он еще раз похвалил одиннадцатиклассников, назвал их «нашим красивым будующим» и пожелал удачи на предстоящем вечером выпускном. По традиции он проходит в «Пропасти» в формате «Ежегодного молодежного white power фестиваля „Прощай, школа!“». Обычай сложился случайным образом в середине десятых, и чтобы разобраться, придется зайти издали.

Краснознаменогорцы привыкли наслаждаться музыкой и, в особенности, шансоном. Местные власти, горячо желая доставить горожанам высокое удовольствие (пишу без иронии!), потратили ощутимые средства из казны на приглашение бельгийского коллектива, поющего на французском, на юбилейный день города. А повод какой – семьдесят лет с основания! Западная группа не без передряг добралась до пункта назначения, но выступила с классическим репертуаром в центре, на площади Революции, что на пересечении Московской и Ленинского проспекта. Однако, теплым приемом их не встретили. Люди хотели блатных сибаритов, ощутить лирику шконки, а заместо того получили романсы о любви. Музыкантов освистывали:

– Педики!

– Le то, le сё – противно!

– Нацисты!

– Ща отхватите, чмошники! Позор вам!

Эти и многие другие реплики смешивались воедино в недовольном вое общественности.

В надежде смягчить массы бельгийцы продолжали стараться ровно до тех пор, пока на сцену не ворвалась пятерка наголо бритых подростков. У одного к штанам была приделана червевидная цепь, какую можно приобрести в хозяйственном магазине. На вид десятиклассник, он размахивал ею перед собой во все стороны, пугая артистов и раззадоривая соратников. Выступающие были слегка избиты, инструменты унесены, а концерт, в свою очередь, оказался удачным. Цель выполнена – как-никак, зрители получили заряд эмоций и вернулись домой удовлетворенные.

Вскоре же обнаружилось, что сталось с оборудованием униженных шансонье: парни установили его у себя дома и с тех пор упорно репетировали, сочиняя композиции себе по вкусу. Так, спустя месяцы возникла первая в истории города музыкальная группа – «Сталинские стингеры». Их оппозиционные тексты, идеологически наполненные идеями стал (цензура), монархизма и национал– (цензура), воспевающие расизм, радикальный го (цензура) зм и равенство (среди белых, разумеется), явились настоящим открытием на безрыбье окрестных подмостков. А тот, кто появился впервые на сцене с цепью в руках, стал фронтменом, назвавшись Владиславом Кольчугой. В состав вошел каждый участник погрома: Матвей Скандинав – электрогитарист, Ваня Белый – басист и, по случаю, бэк-вокал, Серега Молот взялся за барабаны, Тихон, толстый и низкий громила, Каратель орудует с тех пор синтезатором. Быть честным, им не нужны клавишные, посторонние звуки только мешают, членя ритм лишними нотами, но как признавались исполнители сами: «Чего добру пропадать? Сгодится все, что найдется. И Тихону прикольно. А че ему, как лоху сидеть? Чувак и так в музучилище зря торчал. Когда оно еще не закрылось. Хе-хе-хе».