Читать онлайн Тысяча шагов до смерти. Повесть бесплатно

Вместо предисловия

Война – это всегда страшно. И всегда это – смерть. Повесть «Тысяча шагов до смерти» потрясает своим трагизмом и безысходностью. А один из героев – командующий Южной армией «Воинства Аллаха» Карим Шах Сулейми по прозвищу Кир – характером чем-то напомнил мне моего друга Ахмада Шаха Масуда. В чертах литературного героя я увидел черты героя реального.

Это имя я услышал впервые в 1988 году в Кабуле, куда прибыл после окончания Таджикского государственного университета и стал одним из переводчиков штаба 40-й армии под командованием генерал-полковника Бориса Всеволодовича Громова. Тогда для меня, надевшего в тот год советскую военную форму, Ахмад Шах Масуд был прежде всего враг, один из главных моджахедов, которого советские войска пытались безуспешно выкурить из его ставки в Пандшерском ущелье. А личное наше знакомство состоялось в октябре 1996-го, когда я в качестве корреспондента радио «Свобода» был командирован в резиденцию Ахмада Шаха Масуда. Я был первым журналистом, с которым согласился встретиться командир повстанцев в то непростое для себя время. Главный вопрос интервью: «Почему вы не смогли удержать Кабул? Почему отдали его талибам?»

Вопрос был, скорее, риторический, ведь силы были явно неравны, талибам помогали регулярные войска пакистанской армии.

То мое интервью было переведено на 27 языков. Тогда мы и подружились, возникла та самая искра общности, которая и бывает основой настоящей дружбы. Я очень горжусь, что Ахмад Шах Масуд называл меня своим другом, так же как он считал своим другом французского кинодокументалиста Кристофа де Понфили, снимавшего правдивые фильмы об Афганской войне.

В последующие годы Масуд возглавлял войну с Талибаном в северном Афганистане. Под руководством Ахмада Шаха Масуда была организована коалиция противников талибов – Объединенный исламский фронт спасения Афганистана, получивший также название «Северный альянс». Однако предпринятые им в 1997 и 1998 годах попытки штурмовать Кабул с севера не удались, и к 2000-му Масуд снова укрылся на своих базах в Панджшере. Поддержку ему в то время оказывали Россия, Таджикистан и Запад.

Погиб он в 2001 году в результате покушения, которое произошло 9 сентября, то есть за два дня до террористической атаки на Нью-Йорк и Вашингтон. Террористы-смертники, выдававшие себя за саудовских журналистов, пришли к нему с телекамерой, начиненной взрывчаткой. Таким образом, в сентябре 2001-го экстремисты объявили войну не только Западу, но и мусульманству, основанному на более прогрессивных идеалах. С тех пор прошло 10 лет, и это хороший повод вспомнить и сделать правильные выводы. Повесть как раз ставит очень важные вопросы современной цивилизации. Один из них – это: «Какой быть будущности, основанной на Коране».

В ноябре 2010-го я снова поехал в Афганистан. Ходил по жилым кварталам, похожим на линию обороны, ездил на джипе, ощущая на себе зеленый луч лазерного прицела, разговаривал с людьми, которые смертельно устали от бесконечной войны. Но главной целью моей поездки было почтить память друга – Ахмада Шаха Масуда – героя Афганистана, человека, встреча с которым стала судьбоносной для меня. Однажды Масуд мне сказал: «Да, мы были тогда врагами. Но и вы, и мы были настоящими воинами, мы вели войну честными методами, и сегодня я готов каждому русскому подать руку». Примерно то же самое говорили мне старики, бывшие моджахеды, с которыми я встречался: «Мы хотим извиниться за прошлое, – говорили они. – Советский солдат – благородный солдат». 9 лет продолжалась советская оккупация, 9 лет на тот момент было, как в стране присутствуют войска стран НАТО. В Афганистане любят сравнивать.

Рассказали старики про один случай. Возили американцы военными грузовиками щебенку, ссыпали ее на дорогу. Сколько же стоила эта акция? Оказалось, что 6 миллионов долларов.

– А советские бы на эти деньги построили дом – больницу или школу! – посетовали старики.

Война для кого-то возможность большой наживы, это огромные деньги. Из 40 миллиардов долларов гуманитарной помощи, заявленных международным сообществом, 36 миллиардов до Афганистана не дошло – так говорят в Кабуле.

Я все-таки добрался до могилы моего друга. Пройти туда через воюющую страну было непросто. Главная опасность для иностранца: могли похитить ради выкупа, поэтому нужно было проявлять осторожность.

И вот вдали показался окруженный горами белый мавзолей с зеленой крышей. Саркофаг из черного гранита, на полу ковры. К горлу подкатился комок, я не мог сдержаться от слез.

Если представить, что однажды повесть, которую вы прочтете, будет удостоена Международной литературной премии, то в графе, за что она вручена, вполне можно было бы написать: «За попытку разобраться в одном из главных вопросов современной жизни, в вопросе столкновения культур и поиске путей их примирения».

Равшан Темуриен , канадский журналист, переводчик с фарси, лектор Монреальского университета

– Вряд ли они уже вернутся, господин капитан, чуда не произойдет. Наверное, попали в засаду. Что будем делать?

Говоривший был плотного телосложения, голубоглазый. На вид лет сорока. Одетый в камуфляжную форму с сержантскими нашивками. Слева на груди – табличка с именем и фамилией – Стивен Гарднер.

Капитан, к которому он обращался, взглянул на хронометр, надетый на правую руку:

– Да, через три минуты будет ровно сутки, как они ушли. Рация разбита, по спутнику не связаться, помощи ждать неоткуда. Впереди минное поле, позади отвесная скала Ушдуш, да еще от этого висячего чертова моста над пропастью не осталось ни одной дощечки, только обгоревшие тросы. Сколько у нас способных держать в руках оружие?

– В живых осталось восемнадцать, из которых пятеро ранены, – отрапортовал сержант. – Если с той стороны сделают проход через минное поле, нам не сдержать оборону.

– Какое примерно расстояние до врага?

– Семьсот метров, командир.

– Тысяча шагов до смерти.

Глава 1

– Салам алейкум, – сказал вошедший. Его звали Али – черные, коротко стриженные волосы, загорелое лицо, полоска усов.

Не ответив на приветствие, хозяин дома только взглянул исподлобья и продолжал пить чай из тонкого стеклянного стакана, по форме напоминающего грушу. Нехитрое изобретение Востока, а как удобно: сверху, в «раструбе», чай остывает, внизу же остается какое-то время горячим.

– Мне передали, ты просил меня зайти, Кир.

Вообще-то хозяина дома звали Карим, что означает «щедрый», «милостивый», но все к нему обращались Кир.

У мусульманских повстанцев всегда в ходу клички – «Черный Араб», «Однорукий Ахмед», еще какие-то с негативным или, наоборот, поощрительным оттенком, но это была, скорее, не кличка, а дань уважения главному командиру Южной армии «Воинства Аллаха» Кариму Шаху Сулейми. Ведь Кир – это значит господин. Так звали древнего властителя, подчинившего себе полмира.

Кир поднес к губам кубик сахара и сделал маленький глоток:

– Эсс оэлэму элейкум уа рахмату Эллахи таала уа Барактуг. Да ниспошлет Аллах тебе прощение и милость свою. Садись, выпей чаю. Я вижу, у тебя совсем пересохло во рту, Али.

– Да, почему-то сушит горло.

– Ты обкурился анашой. Сколько раз я говорил, анаша мутит рассудок.

Али хотел что-то сказать в свое оправдание, но передумал. В тот момент как раз слуга внес на подносе еще один стакан с чаем, для гостя. Цвет чая был красно-коричневый, европеец бы сказал «как у хорошего коньяка».

– Ты почему убил пленного? Ты разве не знаешь моего приказа? – голос Кира был ровным и негромким, в нем не было злости.

– Он набросился на меня, пытался задушить. Мне ничего не оставалось, как пристрелить его.

Кир с недоверием посмотрел на Али:

– В войсках Коалиции знают, что я отпускаю пленных, если они попадают ко мне в первый раз. Тот британский офицер не был похож на сумасшедшего. Мне сказали, что он звал меня и хотел что-то рассказать.

– Думаю, он просто искал повод, чтобы убить тебя. Как он пытался это сделать со мной.

Пленные были захвачены вчера на рассвете. Это была десантная группа, с ними два офицера. Один из офицеров – майор Маклин требовал отвести его к Али. Этот шотландец вел себя, как будто он наследный принц, прибывший с визитом в туземную страну. Али приказал, чтобы пленного доставили к нему. Что между ними произошло, никто не видел. Они долго о чем-то говорили, затем раздался выстрел, и Али с выпученными глазами и кашляя крикнул:

– Уберите этого шакала!

Али был сыном друга и родственника Кира – Измаила. Во время первой войны Измаил погиб. Али было тогда около десяти лет. Кир поклялся, что заменит мальчику отца. Но родня со стороны матери Али отправила его в Пакистан. Там он окончил кадетскую школу, потом стажировался то ли в Англии, то ли в США, вернулся домой.

В Южной армии «Воинства Аллаха» Али был наиб, то есть заместитель командующего. Кир назначил его на столь высокую должность не только в память о друге, но и с учетом полученного им военного образования.

– Я не понимаю, почему ты так настойчиво расспрашиваешь меня об убитом враге, об этом неверном? – раздраженно произнес Али.

– Ты, конечно, помнишь, у Пророка был сподвижник, которого, как и тебя, звали Али, – витиевато, по-восточному, начал Кир. – Во время войны с варварами, когда Али хотел убить одного из врагов, тот плюнул Али в лицо. Али не стал убивать этого человека, нанесшего ему оскорбление, он отпустил его. А теперь подумай, почему? А потому, что личное оскорбление – это ничто по сравнению с тем, что стоит выше нашего собственного «я». Подумай, убив пленного, кого ты хотел этим испугать? Того, кого убил? Так он уже мертв и ему все равно. Тех, кто остался? Так они видят смерть каждый день. А может, ты убил от собственного страха? Ведь именно от страха ты вечно обкурен анашой. Иди, завтра утром отпустишь остальных пленных.

Али молитвенно сложил руки и поклонился:

– Я все исполню, как ты велишь. Пусть Аллах продлит твои годы.

– Нет Бога, кроме Аллаха и Магомед пророк его, – откликнулся Кир, затем пальцем поманил Али и, когда тот склонился над ним, что-то шепнул, хитро прищурившись при этом.

Али вышел и закрыл за собой дверь, на мгновение остановился на пороге под навесом из выгоревшего на солнце брезента. Он был крайне возбужден, что-то бормотал себе под нос. Видимо, посчитал, что Кир был с ним излишне резок.

– Ты с кем разговариваешь? – взмахнул пальцами в воздухе Омар, телохранитель Кира, сидящий на старом автомобильном сиденье, неизвестно откуда здесь взявшемся. Это был огромного роста и похожий на буйвола человек. Рядом с ним лежал такой же огромный, как и хозяин, лохматый пес, и было непонятно, дремлет пес или просто вспоминает свою собачью жизнь. Автомат Калашникова лежал по правую руку от сидящего.

– Тебя искал Дауд, – сказал охранник. – У того пленного, которого ты пристрелил, нашли какие-то бумаги.

Дауд был вторым заместителем Кира и кем-то вроде начальника контрразведки.

Телохранитель командующего, конечно, не обязан оповещать, кто кого ищет на территории военного лагеря, но ему нравилось быть в курсе всех, даже самых незначительных, на первый взгляд, дел.

Омар и Кир были из одного аула, и Кир взял его телохранителем, так как Омар обладал недюжинной силой, мог запросто приподнять автомобиль, гнул ради смеха железные прутья, а главное, был предан Киру. К тому же Омар был женат на троюродной сестре Кира и таким образом являлся его родственником, а троюродное родство у этого народа считается очень близким.

Люди, как и тысячу лет, назад жили здесь кланами, и ничто, никто и никогда не смог и не сможет изменить уклад этой жизни. Люди этой земли привыкли воевать, не завоевывать, не убивать, а воевать, они рождались воинами, а это больше, чем просто уметь стрелять. Прошлое этого народа терялось в седой вечности. Считалось, что жаркий сухой климат повлиял на характер здешних людей: вспыльчивый, неумолимый, мстительный. Старики рассказывали две легенды о происхождении народа. Одна говорила, что все они прямые потомки божественного Кира, щедро отдающего наложницам свое семя. Другая связывала зарождение народа с библейской историей. Будто бы произошли они от одного из «колен израилевых». Защитники второй версии указывали, что имя командующего конницей царя Давида было Ушдуш, также называлась и неприступная горная гряда на юго-востоке страны. Возможно, имеют право на жизнь обе легенды, ведь народ той страны – это больше двухсот племен – кланов. И какая семья пришла откуда, теперь уже невозможно установить доподлинно. Но если власть оказывалась у одного клана, то и вся верхушка принадлежала тому же клану. Переход же власти к другому клану, всегда насильственный, через большую кровь, означал и полную замену не только высших чиновников и военных, но и часто перемену внешнеполитического курса страны.

Глава 2

Али пошел в сторону штаба Южной армии. Те, кто жили в этом доме раньше, ушли к родственникам в другой кишлак. По своей ли воле, а может, и по принуждению, но жители этой горной деревни помогали повстанцам, называющим себя «Воинство Аллаха».

Ветхое строение мало чем отличалось от себе подобных. Сложенный из саманных блоков, представляющих из себя смесь глины и соломы с коровьим навозом, побеленный некогда гашеной известью, дом давно превратился в нечто серое, приземистое, с парой небольших окон, над которыми нависали деревянные ставни с длинным железным ободом и железным крюком и ветхой входной дверью. За невысоким плетнем стоял столб, от которого в разные стороны, провисая, тянулись провода, на проводах мирно сидели, чирикая, воробьи. Их серый унылый окрас выглядел как армейский камуфляж и вполне соответствовал обстановке армейской базы. Колодец находился в непосредственной близости от входной двери, и это указывало на то, что дом некогда строили по месторасположению колодца, поближе к воде.

Метрах в семи от колодца и входной двери находился туалет, сколоченный из потускневших досок. Этим элегантным словом называть то убогое сооружение с прорезанной дыркой, конечно, неправильно. Возле дощатого сортира (так все-таки вернее!) стоял медный кувшин с бирюзовыми вставками – кумган. В такой кувшин вполне можно бы запечатать джинна на три тысячи лет, чтобы он потом выполнял желания какого-нибудь будущего Аладдина. Но это только в арабских сказках, а в реальности водой из такого сосуда подмываются в Азии и стар, и млад, и мужчины, и женщины после отправления естественных нужд. Такой кувшин вполне мог бы стоять в витрине антикварной лавки где-нибудь в Амстердаме или в Париже, и кое-кто, возможно, подумал бы, что из этого вместилища, украшенного камнями, хорошо бы испить молодого вина. Вот что значит, не зная культуры народа, примеривать эту культуру на свой лад. Что уж говорить о большем? Вот, например, левой рукой здесь ничего не дают и не принимают, потому что ею традиционно пользуются все в том же сортире. Левой рукой не берут пищу, по той же самой причине.

Люди жили здесь бедно, даже очень бедно. Кто могли, давно уже уехали отсюда, кому было некуда и не к кому ехать, как-то приспособились и родили уже следующее поколение, которому тем более некуда было уезжать.

Случалось, что иногда заезжали по-западному одетые земляки, которым посчастливилось лет двадцать назад каким-то чудом вырваться отсюда. Но это бывало очень редко, вернее произошло всего два раза, и то до начала второй войны. Маршрут их осмотра родных мест всегда был одинаков: дом близкого родственника, мечеть, кладбище, разговоры, воспоминания и снова дом, мечеть, кладбище и всё! Больше ты сюда их никакой халвой не заманишь. Это понимали и те и другие, но вслух произносили совсем иное – слова надежды, что когда-нибудь они снова всем большим семейством будут жить вместе, и все будут счастливы, и сама их страна заживет мирно и сытно, и не будут погибать сыновья, и чужак не станет разглядывать их жалкие дома сквозь зеленый лазерный прицел винтовки. Подарки, привезенные из чужих земель, радовали глаз, но совершенно не могли пригодиться в деревне, затерянной на краю Востока. Ну, скажите, зачем деду Сулейману тенниска и бейсболка, а его старухе Заре лосьон для тела и шелковая блузка? Когда внук его Рашид, получивший американское гражданство, спросил: «Что тебе, дедушка, привезти в следующий раз?» – тот попросил: «Ты бы мог у себя в Америке достать автомат Калашникова?»

Автомат в кишлаке считался самым лучшим вложением капитала: за него можно было получить двенадцать овец, а если АК был еще и с патронным рожком, то это считалось отличным калымом за невесту.

Принималась в качестве разменной валюты также десятизарядная британская винтовка Ли-Энфильд, сконструированная еще до англо-бурской войны. Оружие отличалось приличной дальнобойностью и точностью, на некоторых винтовках были даже снайперские прицелы, сделанные кустарно. Но за винтовку давали всего три овцы.

Али зашел в дом. Возле дома стояла советская зенитная установка ЗУ-23-2, трофей еще с прошлой войны. Ее сдвоенные пушки грязно-зеленого цвета выглядели устрашающе, но зенитка давно уже была сломана, а специалиста по артиллерийскому вооружению все никак не присылали. В штабе пахло крепким мужским потом. Кто-то спал на полу, кто-то играл в нарды. Но большинство сгрудилось возле чернокожего наемника-суданца, а тот травил истории. И все гоготали.

– Где Дауд? – спросил Али.

Но начальник контрразведки уже шел ему навстречу, протягивая скрученный в трубочку листок прозрачной бумаги.

– Нашли у убитого. Какая-то шифровка. Буквы использованы английские. Но смысла не разобрать. Может быть, это важно?

В голове Али прокрутилось:

– Я полный идиот, даже не обыскал его.

Но вслух произнес другое:

– Спасибо, Дауд. Я твой должник.

– Сочтемся!

Здесь же, недалеко от штаба стоял сарай, приспособленный под тюрьму. Специальной тюрьмы в кишлаке не было и быть не могло, так как судить здесь было некого и не за что, никто не рискнул бы что-то украсть у ближнего или еще как-то нарушить закон, установленный местными обычаями. Есть слово «нельзя», оно и означает нельзя, и это понятно. Но есть еще слово «харам», и это больше, чем нельзя. Если человек западной ментальности готов врага, что попался ему на его территории, скрутить, убить или выдать полиции, то безграмотный житель кишлака даже по отношению к своему кровному врагу, который пересечет порог его дома, никогда не причинит ему зла – потому что харам. В этом и вся разница между нельзя и харам. А врагам всегда есть о чем поговорить, глядишь, до чего-нибудь хорошего договорятся. В сарае-тюрьме содержались пленные. Их осталось шестеро, седьмого накануне убил Али.

Тюрьма для пленных еще несколько дней назад была просто овчарней – загоном для овец, но все мы агнцы божьи, одних уже отдали на заклание, другим это еще предстояло пройти. Хлев, ставший тюрьмой, в этом можно было бы увидеть какой-то высший промысел.

Возле двери на бревне дремал бородатый мужчина в узбекском халате, перепоясанном веревкой, из-под его бежевой шапки-пуштунки торчали черные курчавые волосы. Автомат лежал возле ног, и, по всей видимости, охранник так и спал бы себе беззаботно, если бы Али не позвал его по имени:

– Заур!

Тот вскочил.

– Отопри мне дверь, я должен взглянуть на пленных.

– Но Кир… – медленно, спросонья, заворочал языком охранник.

– Что Кир? – спокойно переспросил Али.

– Он запретил кому-либо приближаться к американцам, – охранник зевнул, обнажив неполный ряд желтых зубов.

– На меня это не распространяется.

– На тебя-то именно и распространяется, – хотел было возразить Заур, но не рискнул произнести эти слова вслух.

Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, не в состоянии принять решение: какое из двух зол для него окажется наименьшим. Не нарушать приказ Кира и попасть в немилость к Али или все же открыть сарай и дать Али возможность увидеть пленных, не станет же Али сам себя выдавать, а Кир, может быть, ничего и не узнает, и таким образом он выполнит приказ и Али будет доволен. Он оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что рядом нет никого.

Али рассмеялся:

– Скажи, а разве спать на посту Кир разрешает? У тебя так не то что люди, но и бараны разбегутся, да еще и автомат с собой прихватят.

– Хотя, собственно, куда им было бежать, – подумал Али, – даже если бы захотели?

Но аргумент тем не менее окончательно подействовал на охранника. За то, что он уснул, охраняя пленных, его действительно могли наказать.

Дверь, скрипя несмазанными ржавыми петлями, открылась. Али, отстранив Заура, шагнул внутрь как в преисподнюю.

Повсюду были раскиданы ворохи сена и рассыпан овечий «горох». Неприятный запах ударил в нос. Сквозь дыры в стене тоненькими струйками пробивались лучи солнца. Людей видно не было, и Али прищурился, чтобы рассмотреть в тусклом освещении хоть кого-то. Глаза быстро привыкли к полумраку, и он увидел сначала четверых, значит, двое других тоже где-то поблизости.

– Кто из вас офицер? – спросил Али у сидящих.

– Что ему нужно? – горько вздохнул один из пленных в пустоту.

– Ты! – обратился к нему Али. – Где офицер? – задал он снова вопрос, на этот раз по-английски.

– Pezzo di merda! [Кусок дерьма!] Che cazzo vuoi da me? [Какого хрена тебе нужно?] – вдруг смачно раздалось по-итальянски.

– Тише, Джонни, – одернул кричавшего кто-то из своих. – Накличешь беду.

– Neanche cazzo! [Ни хрена!] Figlio di putana! [Сукин сын!]

– Buca di culo! [А не пошел бы ты в задницу!] – эту матерную тираду выкрикнул в ответ Али.

Из противоположного угла сарая раздался хриплый смех, переходящий в кашель. Али обернулся. Из-под вороха соломы поднялся человек. Даже при тусклом освещении Али его сразу узнал: лейтенант войск Коалиции, командир разведгруппы Артур Ортон, которого с трудом удалось связать, и то после того, как его оглушили прикладом.

– Подойди, нужно поговорить, – тон голоса Али не был приказным, скорее он просил об услуге.

Лейтенант был плотного телосложения, темно-русый, лет тридцати. Голова его была перевязана какой-то тряпкой, сквозь нее просочилась кровь. Они стояли настолько близко друг к другу, что один мог слышать биение сердца другого.

– Скажи, есть ли среди вас минер?

Ортон ответил не сразу, мысли закрутились в голове: «Ну, конечно, они собираются разминировать коридор. Тогда нашим вообще труба. Хрен вам, а не минера!»

– Нет, таких среди нас нет, – ответил Артур.

– А тебя разве не учили саперному делу в училище?

– У меня другая специализация.

Али бросил:

– Тогда ты плохой командир!

Он направился к выходу. В дверях с автоматом в руках стоял Заур. Из кармана у него торчал радиоплеер, от которого отходил тоненький шнур с одним наушником.

– Зикры1 слушаешь? – бросил он охраннику.

Тот замялся, выходит, опять его застукали на посту.

– Дай-ка сюда, – приказал Али.

Заур протянул ему проводок с маленьким наушником, из которого доносилась какая-то протяжная, как молитва, песня и стук барабана.

Али покачал головой:

– Верну, когда сменишься, и смотри, не усни снова, а то точно накажу.

За диалогом через щель в дверях наблюдал Джонни.

– Дайте воды и еды, мы ничего не ели. И каких-нибудь лекарств для лейтенанта, – крикнул он так, чтобы его услышал Али. Потом добавил через мгновение:

– А лучше пришлите врача!

Али ничего не ответил, но охраннику сказал:

– Где я им врача тут найду, если только позвать нашего коновала Анзора. А насчет еды распоряжусь, передашь им.

Глава 3

Однажды к Киру пришла женщина и попросила взять сына в отряд.

– Зачем тебе это нужно? – спросил ее Кир.

– У меня один сын, мужа убили, сама я больна, чувствую, скоро умру. О тебе идет хорошая слава, Кир. Приюти его, он будет тебе как сын.

– Ты хочешь, чтобы я уберег его от войны? – темпераментно воскликнул Кир, – А кто же тогда будет защищать нашу землю? Я один? Очень сложно управлять отарой, когда она огромна, если всего один пастух. Где твой сын, женщина?

– Он ждет на улице.

Они вышли из дома. Во дворе стоял худенький, как стебелек, мальчик лет тринадцати и играл с лохматым псом телохранителя Омара. Киру стало жаль эту женщину, и он подумал, что самое лучшее, что он может для нее сделать, – это обнадежить ее и дать немного денег.

– Уходи, женщина, – сказал Кир, протягивая ей двадцать кувейтских динаров. – Ты выздоровеешь, все у тебя будет хорошо.

Она повиновалась. Он долго смотрел им вслед, покуда женщина в черном и худенький мальчик не скрылись за поворотом. Пес Омара бежал за мальчиком, словно провожая нового друга.

– Это же надо, – подумал Кир. – Такой злобный пес, а мальчика полюбил сразу, наверное, у этого ребенка чистое сердце. Звери намного чувствительнее людей, их не обманешь.

– Слава Аллаху, – произнес Кир и, воздев руки к небесам, прочитал краткую молитву о спасении ребенка. За ежедневными заботами Кир забыл о мальчике и его матери, но примерно через полгода к нему пришел сам мальчик, но на этот раз уже без сопровождения матери.

Пес сразу признал его, радостно залаял. Мальчик попросил Омара о встрече с Киром, и Омар пригласил его войти в дом. Кир сидел у стола, заваленного военными картами.

Увидев ребенка, он сразу все понял.

– Дай мне автомат, – первое, что сказал мальчик. – Я буду хорошим солдатам. Я обещаю тебе.

Кир видел, что ребенок вот-вот готов расплакаться.

– Дай мне автомат, прошу тебя, – в голосе его уже слышны были слезы.

Кир по-отцовски обнял его за плечи:

– Ответь мне на такой вопрос. Откуда нам известно о древних героях нашей земли, да и вообще о героях и о том, что было много веков назад?

– От людей, – уверенно ответил мальчик.

– Правильно. А от каких людей?

– Которые тогда жили.

– Верно. А еще откуда?

– Из телевизора.

Кир улыбнулся:

– Скорее, из книг. – А тот, кто эти книги писал, думаешь, бегал с автоматом?

– Не знаю, – искренне ответил мальчик. – Наверное, нет.

– А теперь ответь на такой вопрос, – взял его за плечи Кир. – Если все будут стрелять, то кто же потом расскажет правду? Тебе надо в первую очередь учиться, а не брать в руки автомат.

Прошло несколько месяцев, как Рахим жил в отряде. Для него была отведена отдельная комната в доме Кира. Кир очень привязался к ребенку. Это его и радовало, и огорчало одновременно, так как он стал уязвим. Если тебе есть, кем дорожить, то это бесспорный подарок для тех, кто хотел бы воспользоваться твоей слабостью.

Однажды Рахим пришел к Киру:

– У меня сегодня день рождения. Мне исполнилось четырнадцать лет.

– В таком случае я хочу сделать тебе подарок.

Кир достал из ящика стола кожаный планшет на тонком ремешке.

– Я знаю, что это, – оживился мальчик. – Мне Омар говорил, это твой талисман, но почему ты отдаешь его мне? Тебе разве не жалко?

Раскрыв полевую сумку из коричневой кожи, Рахим обрадовался:

– Ого, здесь есть даже специальное место для карандашей.

– Ну, тогда возьми, туда положишь, – Кир достал из стаканчика красный «Фабер-Кастель»2*.

– Кир, смотри, здесь какие-то буквы? – мальчик разглядывал сумку со всех сторон.

Кир хорошо знал перевод русских надписей, сделанных чернильным карандашом на внутренней стороне сумки: «23 июня 1941 года, Брест. Если останусь жив, то…» – а затем скорописью было добавлено: «Начался бой». Вторая надпись была датирована: «8 мая 1945 года. Берлин. Мы победили».

Кир задумался:

– Только береги эту вещь, она мне дорога, как память о моем друге.

– А где твой друг? Его что, убили? – равнодушно, как будто говорил о чем-то обыденном, спросил Рахим.

Кир, видевший смерть не один раз, был шокирован тем, как этот ребенок говорит о смерти. В его голосе не было ни горечи, ни жалости, ни сострадания к погибшему, пусть даже незнакомому человеку. Дети войны перестают чувствовать разницу между жизнью и смертью, но разве они виноваты в этом? Это трагедия поколения, рожденного войной.

Глава 4

Капитан навел резкость на бинокле. В ставке Кира жизнь протекала неторопливо: вот подъехал грузовик, из него разгружали мешки с продовольствием – с рисом или мукой. На вертолетной площадке, своего рода маленьком аэродроме Южной армии, несколько туземцев в традиционных шароварах и длинных рубахах гоняли пустую консервную банку.

Возле сарая о чем-то мирно беседовали двое, затем один из них повернулся, и, капитан отчетливо увидел его лицо:

– Что-о-о?

Он опустил бинокль, прищурил глаза и сильно сдавил их ладонью, как бы отгоняя от себя видение, и вновь поднес бинокль к глазам, но человек уже отвернулся…

– Вы что-то говорите мне? – спросил сержант.

– Да нет, ничего, показалось.

Какая нелегкая занесла капитана Джеймса Олбрайна в эти гиблые края? Его, выпускника Вест-Пойнта, чье имя золотом занесено на беломраморную доску лучших воспитанников. Отец Джеймса погиб во Вьетнаме в 1973 году. Как раз в год, когда он родился. Вернее, он появился на свет, а отца уже не было в живых. Когда ему исполнилось пять лет, мать вышла замуж. Отчим был нормальный мужик, заботился о нем. Но в 17 лет свои представления о родительской заботе и любви. К тому же у матери с отчимом появилось своих трое детей. В Вест-Пойнте первоочередным правом зачисления пользуются сыновья погибших офицеров. И еще нужна рекомендация члена Конгресса или какой-нибудь важной шишки. Перед поступлением – «учебка», которую все называли «Бараки чудовищ». Это был страшный прессинг с адскими физическими нагрузками, моральным унижением. Жизнь в академии шла по раз и навсегда установленным правилам. Девиз академии – «Долг, Честь, Отечество» – у воспитанников обрел более понятную форму: «Кадет не солжет, не обманет, не украдет и не будет терпеть этого со стороны других». Однажды в столовой после пятичасового марш-броска он нарезал традиционный яблочный торт не так, как это было положено по уставу. Надо было ровными треугольниками, а он порезал кубиками. И за это все отделение было лишено сладкого.

– Вам необходимо отдохнуть хотя бы пару часов, – сказал сержант.

– Ты прав, а то уже начинаются галлюцинации.

В академии он познакомился с Мэри Лонг. Она была тоже курсантом. Яркая брюнетка с зелеными глазами, а фигурка, как у девахи с январской страницы календаря «Плейбой» за 1983 год: там такая роскошная бабца сидит в белом цилиндре и верхом на стуле. В Вест-Пойнте многие бы мечтали о такой подружке. Но порядки в академии были строгие: отчислить могли даже за легкий флирт. По существующему в академии правилу парень и девушка вместе сидеть в одной комнате могут только при открытой двери и на расстоянии не ближе, чем 20 дюймов друг от друга.

– Выбор невелик: или самим как-то уносить отсюда ноги, или все же попытаться отбить наших людей, – размышлял вслух сержант. – Говорят, Кир может и отпустить пленных, если они попались впервые.

– Я не верю этим азиатам. Сегодня они делают одно, завтра другое. А отбить пленных собственными силами, как ты предлагаешь, мы не сумеем, слишком большой риск, – сказал капитан.

– Тогда, может быть, обменять или выкупить их? В конце концов, доллары любят все. А наша страна их печатает.

– Ну, скажи, сколько у тебя денег в кармане? – капитан Олбрайн внимательно посмотрел на сержанта.

– Задали бы вы мне этот вопрос несколько лет назад, – изобразил подобие улыбки Гарднер, он порылся в бумажнике, – а сейчас у меня только 15 долларов.

– У меня чуть больше – сорок – сорок пять, не помню. Если мы все сбросимся, то выйдет сумма курам на смех. А со штабом нам не связаться. Так что остается только ждать. не мешай мне. Я все-таки хочу часик поспать.

На учениях возле озера Фридерик они с Мэри в первый раз обменялись взглядами, это и стало началом их дружбы. Потом уже к ним присоединился третий – Ал. Учения в Вест-Пойнте – это бесконечные марш-броски, штыковые атаки, ползания по горам с огромным рюкзаком, толкание – в дождь, по грязи, промокнув до нитки, армейского вездехода – «Хаммера». У Джеймса родные жили в Техасе, у Ала родных вообще не было, поэтому уик-энды они проводили у родителей Мэри в Лонг-Айленде. Там отсыпались, пили пиво с крекерами, ходили на океан. Выходные появились не сразу, вначале курсант первого года, или по формулировке Вест-Пойнта – «плебей», это самое бесправное существо, которое только и обязано, что стоять навытяжку со сжатыми кулаками, отдавать беспрестанно честь, таскать за старших курсантов их грязное белье в прачечную. И чуть ли не спать в обнимку с автоматической винтовкой М-16.

– Прав сержант, надо как-то вызволять наших, – подумал Олбрайн.

Рота капитана Олбрайна была укомплектована по обычному стандарту. Часть ее составляли опытные бойцы и те, которым предстояло на практике, нет, это слово «практика» совсем неуместно, правильнее сказать на собственной шкуре, да, именно на собственной шкуре, ибо когда у тебя по спине пробегает дрожь и пот – это пока еще кожа, но когда ты этого не замечаешь и не чувствуешь, то это уже шкура, и, дело даже не в том, боишься ты или нет, ибо страшно всегда, и, откинем браваду к чертям собачьим, это в конце концов не кино, а жизнь. Но если ты боишься и прячешься за что-то или за кого-то, то тут тебя, скорее всего, и настигнет рок, судьба или снайпер – как хочешь это называй.

Глава 5

Военная палатка главкома Коалиции представляла собой походный генштаб. Брезентовая перегородка отделяла тот закуток, где спал генерал-лейтенант Макмиллан, лорд Британии и барон, получивший из рук самой королевы Елизаветы этот титул за «отменные полководческие качества». Армейская кровать, какая-то тумбочка цвета хаки, а в ней: мыльница с мылом, белая коробочка с ниткой для зубов, зубная щетка, паста, Библия и початая бутылка джина «Бомбей сапфир». Если виски для шотландца – это алкоголь, то джин – лекарство на все случаи жизни. Джин не обжигает, как виски, он, наоборот, холодит. В его составе целый букет растений во главе с английским можжевельником. Том Макмиллан выпивал рюмку джина, только когда хотел сосредоточиться на чем-то особо важном. Именно сейчас ему не помешал бы глоток этой голубоватой жидкости.

По-спартански выглядела и остальная часть палатки. Здесь повсюду были развешаны карты, немногочисленная мебель включала в себя длинный стол человек на двадцать и две продольные лавки с двух сторон стола, стол главкома вплотную примыкал к длинному столу и образовывал букву «Т». На видном месте располагались флаги и знамена Коалиции, несколько волынок мирно покоились на специально отведенном для них столике. Рядом лежал раскрытый ноутбук, пара рамок с семейными фотографиями и кое-какие канцелярские принадлежности. Экстренное заседание должно было начаться с минуты на минуту. В срочном порядке были вызваны все, кто так или иначе имел отношение к роте капитана Олбрайна. Один из офицеров роты, лейтенант Артур Ортон, был сыном ближайшего друга генерала. Когда все вызванные на совещание расселись за столом, генерал спросил про начальника штаба: