Читать онлайн Бездна бесплатно

СИНИЦА

1

Чтобы попасть в секционный зал, нужно миновать полутемные коридоры с наклонным, упакованным в потрескавшуюся коричневую плитку полом. Днем заботливые хозяева морга погасили лишние лампы, и покатые, будто накренившиеся палубы старого корабля, проходы освещаются июньским солнцем через винтажные стеклоблочные стены. Помнится, раньше такие стеклянные перегородки использовались повсюду – от подъездов многоэтажек до вестибюлей и переходов в больницах, даже в вытрезвителях и банях. И, конечно же, в фильмах о покорении космоса и фантастическом будущем – где дети профессора Глана в белых паричках, и мучимый видениями герой киноартиста Баниониса, и даже Алиса Селезнева.

Летние лучи сквозь прозрачные ячеистые призмы падают на экспонаты некогда богатого, но давно не пополняемого музея уродцев, расположенного вдоль стены… пробившись в пузатые склянки, гаснут в бледных скукоженных лицах абортированных созданий иных миров. Александр, разглядывая пыльные сосуды с бракованной плотью, мимоходом отмечая разнообразие младенческих отклонений, невольно погружался в эзотерические мысли о дьявольском их происхождении. Из прочих патологий любопытным показался сагиттальный распил черепа взрослого человека с вялым сероватым мозгом, сплошь нашпигованным эхинококковыми пузырями. Гроздья паразитов причудливо играли на солнце кальцинированными стенками, а некоторые – не успевшие при жизни хозяина затвердеть – просвечивали перламутровым содержимым, будто гроздья винограда. Кое-что о винограде…

Замерев у десятилитровой емкости с головой давно отмучившегося бедолаги, рассеянно похлопал по карманам пиджака в поисках сигарет. Воспоминания сорокалетней давности удивительным образом накрыли в анатомическом музее, по дороге в судебный морг. Вот он, тринадцатилетний жилистый мальчишка, приехал в гости к отцу, давно сменившему нудную семейную жизнь на вольный хлеб строителя каналов в союзном Узбекистане. Неделя проходит в домике брюзгливой, скупой до отвращения родной бабки, а батя так и не появился. Старуха гундит, мол, приехал на мою голову внучок незваный, отцу-то не надобно, корми тебя тут! Но это неважно – потому что на улице жара, можно сидеть в арыке хоть целый день, объедаться дынями и спать на улице под навесом, густо увитом виноградной лозой, и каждое утро щедрое солнце освещает будто бы стеклянные, налитые, сочные ягоды, прокалывает их острыми лучами, превращая небо над головой в причудливый витраж… Отец появился перед самым отъездом. Коренастый рыжий человек сурово пронзил фамильными голубыми глазами, потрепал по шее, буркнул:

– Не обижали? Собирайся, увезу в аэропорт.

Дорогой, подпрыгивая в урчащем УАЗе, Саня глотал вместе с азиатской пылью слезы обиды, молчал, скомкав в кулаке подаренную батей сторублевку.

– Слышь, Шурка, – хмыкнул отец, поглядывая в косое лопнувшее зеркальце на дверке машины, – ты тут невесту завел, что ли? Быстро успел.

– Какую невесту? – пожал плечами, оглянулся.

В песчаном облаке, далеко уже отстав от машины, крутила колеса взрослого велосипеда худенькая девочка-татарка, соседская маленькая барышня с черными косами и преданными блестящими глазами.

– Не попрощался, что ли? – батя покачал головой, – не дело, сынок. Остановлю, иди…

– Ты чего ехала, дура? – Сашка неловко помог ей высунуть ногу с ободранным коленом из-под голубой облупленной рамы, – уезжаю я. Вон, батя на самолет повез. Пока!

Она на миг сморщила покрытое слоем пыли лицо, моргнула раскосыми темными глазами, все же сумев удержать обиженный рев, но из правого глаза скользнула хрустальная капелька, прочертила по грязной щеке дорожку.

– Я тебе лепешки везла. На дорогу, – она вздохнула, вздернула острые плечи, торопясь, развязала болтающийся на велосипедном руле пестрый узелок, протянула в маленьких ладонях домашние хрустящие кунжутные кругляши. – А ты приедешь в следующее лето? Я буду тебя ждать.

Как же ее звали? Кажется, Эля… Всего-навсего тени, вызволенные из памяти гроздьями паразитов в чьем-то разрушенном мозгу. А тоска – разве не паразит? Это же она не дает заснуть, если удивительным образом сегодня трезв. Окурок обжег пальцы, упал и покатился к стене, в маленькую лужицу конденсата, скопившуюся у подножия плачущих стеклянных стен. Еще десять шагов по этому коридору, отделяющему мир живых от пустоты. Вероятно, в материальном плане здесь настоящее чистилище – тут подневольный служитель готовит мертвых к окончательному превращению в прах. Пять, иногда десять вчера еще живых индивидов режет на части, извлекает отдельные куски, пакует, смотрит в микроскоп, замораживает… Потом, правда, придает всему приличный вид – маскирует свое варварское занятие грубоватыми стежками, будто ничего такого не было вовсе.

– Иван!.. Петрович, ты здесь? – прищурившись, крикнул в холодную, сладковато-приторную глубину зала, – Это я приехал, Саша Рогов…

После солнечного коридора в секционной темновато. Бестеневая лампа наведена на металлический стол в центре, по бокам, над другими столами, сумрак. Там лежат бледно-желтые окостеневшие бывшие люди. Так и должно, наверное, быть. Ближе к преисподней – темнее. Александр нерешительно потоптался на входе и двинулся к единственному освещенному холодной операционной лампой пятну. Ангел-прозектор Иван Петрович не отозвался, как видно, не приступал еще к делу.

Арина лежит, неловко отвернув голову к правому плечу, рассыпав мокрые волосы по оцинкованному столу, и с них на пол, потихоньку, розоватая вода – кап да кап. Стопы она вытянула в струну, напружинив аккуратный педикюр, а вот ладони открыты, развернуты к небу, тонкие пальцы торчат, будто ноги высохших паучков. Александр вздохнул, чиркнув невольно взглядом по поникшим соскам, бритому лону и маленькому пупку, в котором дрожит капля той самой розовой воды, вспомнил, как когда-то все это доставляло ему удовольствие, и опасливо протянул руку, чтобы откинуть волосы с обиженно отвернувшегося лица.

– Ну, не трожь, не трожь, – глухо буркнул из-за угла патологоанатом, – нет у подружки твоей больше физиономии. Начисто стесало камнями. Прыгнула-то на подножие моста.

– А в воду метила? – некстати спросил Рогов.

– Дурак, что ли? – обиделся старый знакомец. – Я почем знаю? Пока на стол укладывали, голову немного распрямил. А то вообще подмышкой была. Кусок черепа с той стороны съехал. Ты чего так рано? Я не начинал даже.

– Мне заключение ни к чему, – все-таки сжималось сердце у Александра, пряталось за ребра, ныло, как и положено усталой мышце, – можно я тут покурю, Петрович?.. Причина смерти очевидна. Просто хотел на нее посмотреть. В последний раз…

– Гляди. Сколько влезет, – пожал плечами, – хоронить-то кто будет? Полицейские сказали – у нее никого нет. Я к чему – труп потом муниципалам отдавать, чтобы за казенный счет? У меня в холодильнике больше двух суток – никак.

– Все организую. Похороним. Слушай, Петрович, можно с лицом что-то сделать?.. Я заплачу. Она красивая была.

– В закрытом похоронишь. Ничего не осталось. Эй, тебе худо, что ли? Вали-ка, парень, подобру отсюда. Тоже мне! Еще хирургом был. Сопляк.

Иван Петрович скальпелем порол бледную кожу меж маленьких упругих грудей, спускался по плоскому подтянутому животу к лобку, рисовал перевернутую букву «игрек» к гребням подвздошных костей. Из-под ножа ползла небогатая желто-розовая клетчатка, и чуть вздрагивали кончики пальцев на раскрытых к небу кистях Арины. Рогов, задыхаясь, выскочил в душное лето, кашлял, выхаркивая приторный запах смерти, курил, давился спазмом в кадыкастом, заросшем рыжеватой щетиной горле. Желтогрудая, с белыми нарядными щеками синица пела ему с зазеленевшей березы, выкрикивая переливами гимн жизни, радовалась и красовалась одновременно, кричала: ци-ци-ци-пи… вертлявая простенькая птичка. Синице, вероятно, хотелось, чтобы ею любовались – ведь и вправду украшает она собой мир.

2

– А помните, как мы с ней познакомились? – Кирилл отхлебнул из тонкостенного рокса виски чайного цвета, хрустнув попавшей на зуб ледышкой, сморщился, – ну-у, послушались вас, Владимир Юрьевич! Зачем бурбон заказали? Можно, я себе односолодовый возьму?..

– Пей, пожалуйста, что есть, – отмахнулся лысой головой Сапегин, сам немного захмелевший, теребил черную бороду, поглядывая на лица друзей.

– Как не помнить? Я ее с вами и подружил. На голову бедной девчонке…

Веранда ресторана в послеобеденное будничное время пуста. В пыльных зарослях над близкой речкой дерет горло дрозд, да время от времени с мягким шуршанием проносится в сторону элитной застройки, к старому парку, очередной Порше, отсвечивая перламутровыми боками. У входа застыла девушка-официант в белой рубашке и черном нелепом переднике. Новенькая, видимо – измельчал, однако, здешний персонал. И передник этот… будто фартук мясника. Длинный, превращающий девичью фигуру в пень. Друзья молча выпивали, жмуря глаза под ослепительными солнечными остриями. Мудрое решение – поминать еще не упокоенную душу именно виски – тостов нет, и чокаться не нужно, и все такое.

– Почему же?.. – возразил через пару минут Виктор, со вздохом встал из-за стола, распрямляясь высокой грузной фигурой. – Что она раньше-то видела?! Кажется, ей все нравилось. По миру поколесила – многим и не снилось. А то, что произошло – трагедия. Я понять не могу – зачем? Ребята, есть у кого покурить? Ароматное, в смысле.

– Во-первых, Виктор Юрьевич, вы не курите, – заметил, оторвавшись от телефона, Руслан, абсолютно седой, с грустными проницательными глазами, не старый еще, но издерганный ответственной работой, – во-вторых, вся трава в Европе. А туда не пускают. Если по делу, слабо я верю, что Ариша сама с моста сиганула. Высокие тоскливые материи, честно говоря, не ее сильная сторона, Господи, прости!.. Помянем давайте, девочка была добрая и ласковая…

Кукурузный бурбон булькнул в глотках пятерых взрослых мужчин, побежал, всосавшись быстро, разносить по жилам короткую радость. Сапегин, в отличие от бросившего курить Виктора, не мучивший себя поиском ароматных сигарилл, закурил свои обычные, ткнул пальцем в грудь пьяному уже, приехавшему из морга Рогову.

– Первым с ней был ты, Шурик. Помнится, хотел даже трудоустроить поближе к себе. Правда, подарками не баловал и пикниками тоже. Хотел ведь, как тебе удобнее, чтоб по команде, верно? А баба – она же, как кошка. Долго не гладил – подождет-подождет, да и к новому хозяину…

– Чего ты, Вовка, на меня гонишь? – Рогов поднял налитые алкоголем выцветшие глаза, прокашлялся шумно, – я так и хотел, да! Может, работала бы сейчас у меня, ну, тормозили с ней слегка, зато живая была бы… Сам же ее под Руслана подложил, а теперь мне втыкаешь. Иди к черту!

Сапегин отвечать не стал и, опустив на нос коричневые очки, пускал дым прямо в паникующий комариный рой.

– Ну, не ругайтесь, парни, – примирительно поднял ладони Кирилл, долив в стаканы алкоголь, – эй, Настя, или как, погоди?.. Вика! Принеси еще, только не купажированный. И угря копченого. И овощей. Жрать захотел. А про Арину – я вообще думаю, что она нас всех любила. И по этому поводу не парилась. Что касается меня и Виктора Юрьевича – не волнуйтесь, мы ее грели нормально. За вас всех хватало.

– Так любила, и так все было клево – что с моста прыгнула. Отличная версия, Кирилл, подходящая, – язвительно отметил Руслан, через кромку стакана разглядывая официантку, спешившую выполнить заказ. – Саша, ты, кстати, неправ. Владимир ее мне не подкладывал. Сама. Я, грешным делом, начал планы строить. Типа на будущее. Если бы не одна ее черта… как это назвать?.. Мм-м, непосредственность?..

– Глупость, – подсказал Сапегин, – что тут лавировать? Школу едва закончила. Жила бог знает в каких условиях. Папа и мама ею не занимались. Это не вина Арины, и мы ее памяти правдой не оскорбим.

– Это так, – согласился Руслан, – а давайте вспомним, кто с ней был в последнее время? Точно не я. После того, как она за Кириллом начала бегать на мероприятия, я отскочил.

– Ну, здравствуйте! Ничего такого. Ты обиделся, что ли? Всего-то разок с ней в клуб сгоняли, потом пару раз брал в командировку. И всех делов… Да и не бегала она вовсе, просто я – самый из вас добрый.

Виктор Юрьевич бродил по веранде, покачиваясь пружинисто на стонущих досках, колыхал крупной фигурой, облаченной в белые летние одежды богатого кавказца.

– Ребята, а почему вы думаете, что с ней были только мы пятеро? Смешно просто, честное слово. Не говоря плохого – дело-то молодое. Стала бы Арина ждать, пока мы куда-нибудь пригласим или заедет кто из нас, как же!

– Виктор Юрьевич, со всем уважением, поправка, – улыбнулся Сапегин, – не пятеро, а четверо. Я ее пальцем не трогал. Никогда. Ну, и второе – квартиру мы ей снимали у моего кореша в комплексе. Дом новый, малоквартирный, если помните. Камеры в подъездах, закрытая территория. И она об этом знала. Так что рисковать нашим хорошим отношением не стала бы. Во всяком случае – шансы на это невелики.

– Ну, я, получается, был с ней последний, – пожал плечами Рогов, – на дачу брал. И что?! Только при чем это – суицид? Причина какая-то должна ведь быть. Записки не оставила, все тайны с собой унесла, бедняга. Я сегодня в морге был… тяжело, парни. Инфаркт чуть не хватил.

– А вскрытие что? Покажет что-нибудь? – Кирилл со чпоком извлек пробку из очередной благородной бутылки и разлил виски в чистые стаканы, – ну, может, алкоголь, шмаль?.. Или болела, рак, например? Тогда повод хоть был.

– Протокола не было еще, – покачал головой Рогов, – выпьемте давайте. Пусть земля ей будет пухом.

Руслан хлебнул, задумчиво вытер салфеткой капельку, упавшую на голубую рубашку-поло, проговорил глухо, вполголоса:

– Как тут ни крути – наша ответственность. Относились к девчонке не то, чтобы плохо, а так – по-свински. Наверное, ее устраивала эта жизнь. Да только мы с вами – не маргинальные же личности. Должны быть добрее. И вот – ее больше нет. Это горе. И мы, очевидно, будем об этом долго помнить.

Сапегин пристально наблюдал, как друзья поднимают бокалы – все взрослые, стареющие уже, важные люди, умеющие виртуозно изображать любые чувства, в том числе горечь утраты. Интересно, о чем думает каждый?

Встав из- за стола, он отошел к баллюстраде и со стороны смотрел на их расслабленные розовые шеи, тугие затылки, на ползущие вверх-вниз, в ритме с глотками, хрящеватые уши. Каждый, наверное, вспоминает свои минуты с ней?..

Кирилл видит Арину в клубном туалете, на ней только полоска стрингов, платье – комочком на полу… У нее запудренные ноздри и зияющие провалы расширенных зрачков на запрокинутом лице.

Виктор Юрьевич переносится в давний зимний день, когда хитрый лось выскочил из загона, унося прекрасные лопаты рогов через замерзшую реку, а вечером малышка в охотничьей избе, как могла, утешала, прижимаясь к его щетинистому подбородку шелковой кожей груди.

Руслан поминает поздний ужин в собственной холостяцкой квартире – как невежественно расправлялась девчонка с устрицами и предпочла вину розовое шампанское. Глупее не придумать.

У Рогова иное – рассказывал ей о своей жизни, даже о планах на будущее, и она всегда выслушивала внимательно, подперев тонким запястьем щеку, а потом целовала его, пьяного, и засыпалось крепко и безмятежно.

Сапегину остается лишь сожалеть, что никогда уже Арина не появится в их компании, привнося праздничный дух, превращая все вокруг в непринужденную легкость. Интересно, кто-нибудь из них скажет о главном? Вот так, в кругу близких друзей, признается ли о последнем разговоре с ней? Не побоится осуждения, может, даже проблем для себя? Или им нечего сказать? Она точно ни с кем не встречалась накануне? И не звонила даже?.. Притворяются! Лгут. Молчат.

У Рогова брякнул телефон. Сапегин ждал этого и потому не отводил взгляда, пока тот говорил, бледнея пористыми щеками…

– Да, слушаю. Не понял… Как это?! Нет ошибки? – потом тягучая пауза… – Спасибо тебе! Пока.

Друзья пристально смотрели на Александра.

– Ну, дела, ребята. Арина – она беременна была!

Сапегин отвернулся от стола, закурил, сберегая от ветерка пламя зажигалки. Сию минуту они сделают вид, что ничего не знали. Ха!..

3

– А вот еще случай был! – горячась, поднимая хрупкую приталенную рюмочку с ледяной водкой, орал майор Важенин, – Вова, секунду погоди, не перебивай! Сейчас выпьем, расскажу. Ну, девчонки, за вас!

Сапегин с удовольствием глядел, как бравый офицер бережно опрокидывает в горло обжигающую влагу, не обронив ни капли на расстегнутую рубаху, под воротом которой виднеется крепкая красная шея. Потребность в разговоре со знающим человеком Владимир ощутил сразу, как только пришла весть, что Арины не стало. Не чувствуя никакой угрозы для себя лично, Сапегин тем не менее понимал – скрытые связи погибшей с товарищами будут распутаны, если полиция потянет за верную нитку. Например, за пуповину нерожденного ребенка. Весьма подходящий вариант.

Кроме того, Арина просила о встрече его самого, уважаемого человека, который с ней в связи не состоял, хотя и общался. Звонок был как раз накануне ее последней прогулки по мосту. На свидание он не поехал и даже запамятовал предупредить. Особой причины встречаться с девушкой у него не было, просто – одна из общих знакомых просит о разговоре, только и всего. Ну, какие у нее могли быть вопросы лично к нему? Если нужна помощь, пусть, в первую очередь, помогают кавалеры.

О ее просьбе переговорить он написал тогда в товарищеском чате, да и забыл. Сейчас же, наблюдая из окна кабака гаснущий июньский вечер, Сапе- гин понимал – приди он, и не было бы того полета головой вниз, на камни. Написал бы хоть, встречу отменил – она бы теперь не лежала в тесной холодильной камере судебного морга.

Руслан абсолютно прав – разыгрывать драмы, тосковать и все такое прочее – совершенно не свойственно Арине. И что это значит? Только то, что кто-то встретился с ней тем вечером в центре города. Прогулялся вместе от сквера к реке, взошел на мост, болтая по-товарищески, и в наступивших сумерках приподнял рывком и швырнул вниз. Или очень крепко толкнул на уровне ключиц в тоненькую грудную клетку, так что перевалилась девчонка через невысокие перила и полетела, трепеща волосами, будто похоронным флагом. Да, остаются вопросы – зачем убивать и кому это нужно?!

Вот и пригласил Сапегин старого товарища, оперативника и просто опытного человека – дядю Колю, майора Важенина, чтобы в непринужденной обстановке поговорить с ним о деле. Для пущей неформальности позвал в ресторан девушек – свою помощницу с подружкой, ибо слабость майора к женщинам, тем более, молодым и высоким, Владимир хорошо выучил.

Ближе к вечеру идея стала казаться не такой блестящей. Дядя Коля, выпив изрядно, шутил без остановки, вспоминал случаи из боевой молодости, и посвящать его в детали свежего события Сапегину хотелось все меньше. Происшествие прошло в оперативной сводке, и они с Важениным его вкратце обсудили, причем о знакомстве Арины со всей честной компанией майор уже знал. Наверняка знает и о беременности погибшей. Кстати, Арина не говорила Сапегину, прося о встрече, ничего такого. Да и вообще, тревоги в ее сообщениях не чувствуется. Вот они, в телефоне. Перечитать снова, в сотый уже раз.

– Ты куда, братан? – майор схватил за руку Сапегина, поднявшегося из-за столика, – погоди, сейчас дорасскажу девчонкам, и курить пойдем. Ну, вот, а прапорщик, придурок, хватает эргэошку и прямо в кузов ее – бац!.. Только ошметки, блин, полетели!..

– Да я в туалет, Колян. Потом покурить выйду.

Владимир высвободился из цепкой хватки товарища и двинулся к выходу, лавируя между столами, от которых улыбались шлюхи и поднимала ладони в знак приветствия городская богемная шушера. Преданная, будто умная овчарка, помощница, сперва страдавшая от неразделенных чувств, позже смирившаяся с правилами Сапегина – на работе ни-ни, встала следом. На выходе нагнала, шепнула:

– Уходишь? Куда мне дядю Колю? Светке он, вроде, не очень…

Сапегин помедлил секунду, отодвинулся на шаг, отведя глаза от ее пронзительного синего взгляда, пробурчал:

– В туалет, действительно. Вернись в зал. Хотя погоди, Катя. Тебе самой-то Арину жалко? Подруга твоя, все же… была.

Она снова приблизилась, поймала в полумраке коридора его кисть, спросила твердо:

– Поговорить хочешь? Думаешь, если слез не лью, значит, все равно мне? К тому же Арину именно я познакомила с вами. Твои же друзья из нее шлюху сделали, не я.

– Как это – «сделали»?! А может, такая и была? – Сапегин вскипел, дернул за руку собравшуюся уходить Катерину, – чего мне тут втыкаешь, дура?

Она спокойно обернулась, опять просверлив его злыми глазами, тихо сказала:

– Может, и была. Мне-то что? Насчет «жалко». Не знаю. Ее выбор. Я пошла. Там люди, неудобно.

Она двинулась назад, качая полноватыми бедрами. Сапегин остался стоять, через миг окликнул:

– Она тебе не звонила? Спросить забываю… Писала, может? Ничего не вяжется в голове.

– Нет. Я с ней не общалась давно. Поскольку в круг ваших поклонниц не допущена, а шлюхой быть не желаю. Вам совет – выбросьте из головы. Не ваша печаль, поверьте.

«Владимир Юрьевич, здравствуйте! Мне бы нужно с вами встретиться. Поговорить».

«Привет. Занят очень. Работаю, как вол. Что случилось?»

«Не по телефону. Очень надо. В любое время. Где удобно. Я подстроюсь».

«Ребятам звонила? С ними не быстрее? Реально, я в загоне».

«Звонила, писала. Все заняты. Я знаю, вы не откажете. Очень прошу. Совет просто нужен. Мне сложно решить».

«Наберешь, может? Или пацанам набери».

«Я уже ((( Хочу вот еще с вами поговорить. Только при встрече».

«Ладно. Завтра в 21. В сквере на проспекте Мира».

«Спасибо))) До завтра».

Назавтра для нее все и завершилось. Сапегин вздохнул, убрал телефон, где синели строчки переписки с мертвым уже человеком. В соседней кабинке шумно справлял нужду невидимый посетитель. Погоди, а что я написал в группу? Вроде бы ничего обидного для нее…

«Хай, парни. Арина чего-то добивается встречи. Не звонила никому?»

Тишина полдня. Потом короткие:

«Ты ей понравился, Вова»

«Не звонила»

«Нет»

«А тебе сказала что?»

«Забей реально. Обойдется»

Она им звонила. А они в чате – нет, не обращалась. И вчера тоже разыграли шок на высшем уровне. Кино какое-то. Только можно ли вот так сразу заподозрить друзей во лжи? Скорее уж Арина обманула! Залетела, вот и хотела посоветоваться. Только почему с ним? В отцах у ребеночка явно кто-то из пацанов. Надо ей определяться было, или всех собирать. Твою мать, вот ситуация. Смеяться совершенно не хочется. Потому что закончилось все плохо.

– Ну, что, Вова, доигрались?! – Важенин вперевалочку бродил вокруг крыльца ресторана, поддевая одуванчики на газоне остроносой туфлей, дымил традиционным "мальборо", – Чье дите, колись давай. Не для протокола, а для души. Так Фокс в кино говорил?

– Откуда мне знать, дядя? – пожал плечами Сапегин, – не мое, точно.

– Послушай, друг, – проникновенно пробурчал майор, приблизившись вплотную, и стало ясно, что несмотря на выпитое, он совершенно трезв, – мне абсолютно до лампочки, почему и как ваша телка с моста сиганула. Мы же друзья, так? Но ты-то должен понимать, что сейчас ОРД идут у нее по прописке, на съемной хате, подняли весь билинг, все передвижения, в конце концов, на камерах по «безопасному городу» посмотрят. И завтра вас всех допросят и заберут образцы биоматериалов. И сделают ДНК, и с младенцем сличат. Ну, и папаша устанет отмахиваться. Поскольку вы все женатые, а она вам, вероятно, жизнь подпортить хотела. Или хотя бы денег заработать. На младенца-то.

– Да, так и есть, – вздохнул Сапегин, – думаешь, мне не ясно? Успокаивает одно – я точно не отец. И никакого мотива у меня нет. К тому же, с чего ты взял, что она не сама? Наверняка камеры уже отсмотрели. Говори, чего темнить! Кто-то помог ей?

– Закрытая информация, – вздохнул Важенин, – пошли лучше выпьем. Кстати, кобыла эта мне о-очень приглянулась. Как ее, Света? Не подходи, слышишь? Моя будет. И чего ты от Катьки нос воротишь, кстати? Видно же, сохнет она по тебе. Ну и не кобенься. Раз – и всех делов.

– С ней так не получится, – покачал головой Сапегин, – и так еле соскочил. Человек – камешек. Гвозди бы делать из этих людей. Ты чего тут нагородил-то про парней? Не могли они. Никто из них. Заплатили бы, денег хватает. Чтобы человека с моста кинуть – тут нужно злодеем быть.

– Ничего подобного, – покрутил майор круглой башкой, – давай еще по сигарке тогда. Всякое может быть. Аффект, например. Или рассчет твердый – при высоких ставках. Девка эта могла угрожать, мол, жене сообщу, в соцсети. А у наших корешей работа важная. В два счета обгадят, да и сольют за борт. Тогда папаша должен быть ей точно понятен – который из них, и привлекателен как постоянный спутник. Потому что ты сам сказал – деньги не проблема, стало быть, просила она постоянных отношений. Замуж хотела. Идиотка.

– Да с чего вообще мы это обсуждаем? – дернул плечом Сапегин. – Ты уже знаешь, кто ее столкнул, что ли? Что на камерах?

– Очень ты невнимательный, это раз, – поцокал майор языком, – с полицией я не общался, это два. Поэтому знать мне неоткуда, и знал бы – не сказал точно. Ну, и три – у нас в городе, что ни подрядчик на ремонте сетей – то жулик и раздолбай. Меняли в апреле освещение на мосту. Дорожные камеры перенесли ниже, к съездам. Вместе с камерами УВД. Так что моста теперь не видать, только перекрестки при подъездах к нему. Восстановят, надеюсь, письмо мы отправили месяц назад. А пока – прыгай вниз, сколько влезет. Или скидывай кого. Ну, отпустило немного? Гуляйте, душегубы, пока на воле. Ха-ха! Только не колитесь сами. Чистосердечное – прямой путь в тюрьму. В вашем случае – надолго! Ну, как шутка, Вовка? Зашла?..

Важенин ржал заливисто, с удовольствием, так что изо рта летели капельки слюны.

По-летнему короткая ночь накрыла улицы. Молчаливое зеркало реки отражало опоры моста, с которого девушка кинулась навстречу смерти. Соловьям, конечно же, дела нет, и они увлеченно рассыпаются замысловатыми трелями, рассказывая, что на свете нет ничего важнее любви.

4

Поднабравшись более обычного, сознательно заливая ощущение вины за оборванную Аринину жизнь, Сапегин распрощался с майором и девушками. Вечер только-только перестал быть удушающим, пропитанным, ко всем прочим ароматам, запахами пыльной травы и мелеющей речки. Летние кафе вдоль набережной не спешили закрыться на ночь, лишь приглушили музыку и добавили накала оранжевым фонарям. Неслись вопли подвыпивших мужиков, с другого края смеялись девичьими голосами невидимые обольстительницы. В памяти всплыли весьма жизненные строчки чтимого когда-то Блока:

По вечерам над ресторанами

Горячий воздух дик и глух,

И правит окриками пьяными

Весенний и тлетворный дух.

Он неспешно побрел берегом в сторону центра, набирая в телефоне полуночную СМС без имени в заголовке:

«Привет! Давненько не виделись. Извини, наверное, разбудил. Ночь сегодня особенная»

У ротонды на мыске можно остановиться, выкурить сигарету, отправить сообщения двум или трем давним знакомым, подождать минут десять. Есть вероятность, что кто-то ответит. И кто знает, как закончится этот вечер? Спешить домой, в общем, ни к чему. Жена, говорите? Скорее всего спит. Или на даче. Хотя, погодите, она же отбыла, кажется, в санаторий. Все выдумки! Жена от тебя ушла в позапрошлом году, Володя. Ты теперь совершенно свободен.

Размышляя над судьбой Арины, которой предстоит навсегда укрыться глиняным холмом, больно стиснутой жесткой домовиной, Сапегин свернул к ближайшему кафе и спросил себе рюмку водки с лимоном. Сидеть в окружении веселых разгоряченных лиц желания не было, поэтому, поразмыслив, он увеличил заказ до ста граммов в пластиковый стаканчик, завернул лимон в салфетку и кряхтя спустился к воде. А почему, собственно, он сам никогда с ней не был? Или, все же, был? Если хорошенько порыться в памяти, может, что-то и отыщется, но это сложно. Вести счет именам и лицам – глупое дело…

Кто же ее столкнул?.. Получается, было дело третьего дня. Сушь стояла уже вторую неделю, и только после восьми вечера чуть начинался ветерок. На проспекте Мира во вторник вечером не слишком людно. Хоть и летний, но будний день. Арина пришла, конечно, немного опоздав. Минут так на десять. Доехала, наверное, на такси. Вышла, ищет взглядом его, Сапегина, на лавочке. Да только он забыл и не пришел, а явился к ней убийца.

В чем она одета? Жарко, поэтому платье тонкое, она любила очень тонкие и очень короткие платья. Ниже поясницы, сверху тугих, слегка оттопыренных, подкачанных ягодиц, виднеется легким контуром ниточка трусов. Бедра и ягодицы будто приглашают – можно коснуться, но без хамства.

Когда он подходит, Арина оборачивается смуглым овалом лица, улыбается темными глазами, розовыми мягкими губами и говорит неожиданно низким, для хрупкой своей фигуры, голосом:

– Добрый вечер!

Кирилл, не снимая солнечных очков, чуть обнимает, обозначает братский поцелуй – щека к щеке, идет не спеша, покачивая подтянутым торсом, рядом с ней к близкой речке. Они болтают, и Арина в какой-то момент говорит ему, уже ближе к верхушке моста, на подъеме, где снизу торчит шершавый бок бетонной опоры:

– Мне не нужны твои деньги, пойми. Ты же знаешь – я очень хочу быть с тобой. Твоя супруга никогда не сделает для тебя столько, сколько сделаю я. Прошу тебя, подумай!..

Кирилл курит IQOS, провожает взглядом одинокий троллейбус, уносящийся в Заречье, за которым – пустой перекресток с гневным красным глазом светофора, и говорит ей:

– Ничего себе! Ты глянь, что там, в воде!

До воды – метров двадцать, как и до подножия моста. Он перекидывает ее через чугунные перила одной рукой, не выпуская из левой свисток сигареты…

Нет, конечно. Чушь какая! У Кирилла впереди вся жизнь и отличные перспективы. Зачем ему? В конце концов, сто тысяч долларов решат вопрос с любой девушкой. Это для него небольшая сумма. Сапегин отхлебнул водки, зажевал лимоном. Наверху затихал кабацкий гомон, зато прибрежные кусты жили полной жизнью. Соловьев начинал перекрикивать своим скрипом дергач, но певцы-романтики еще вели главную партию.

Виктор Юрьевич прямо к бульвару прибыл бы на машине. Кадиллак – автомобиль заметный, да ему все равно.

– Садись, лень выходить! Тут прохладно у меня.

Да, совсем не то. Ему-то вытащить объемистый живот из кожаного чрева авто с эффективной вентиляцией да еще брести по мосту в гору – должно случиться нечто гиперважное. И Арина села бы к нему, ясно. И говорили бы они в машине. То есть вариант отпадает.

Руслан придет из дома пешком. В немного мятой, странной, хотя и не дешевой одежде. Настороженно, чувствуя подвох, будет слушать, не перебивая, думать тягуче, в такт шагам укрепляясь в зреющей мысли. Предложит молча, одним жестом, прогуляться, как раз к мосту. Там скажет примерно это:

– Ну, послушай, Ариша. Тебе самой не все понятно. Спешить с выводами ни к чему. Время терпит, я все обдумаю… Гляди-ка, кувшинки цветут… Красиво, правда?

Двумя руками ее, отвернувшуюся на миг, подмышки – и… вниз! Опять ерунда. Особо тяжкое, душегубское дело! Он-то, Руслан, единственный из компании холостяк. Никакой проблемы. Да и уболтал бы, опутал хитрыми фразами, удобным образом все бы организовал, чтобы молчала. Тут с мотивом провал…

Доктор Рогов явится немного выпивши. Конечно, возьмет с собой фляжку коньяку или предложит зайти в кафе, чтоб по-маленькой. Дальше, узнав повод встречи, слегка напряжется, но быстренько добавит топлива, будет курить под сиренью и в конце концов растрогается, обмякнет, заморгает прозрачными ресницами. Жена, конечно, и прочее. Ну, да еще одна жена не помешает. Вместе с ребеночком. Не повод, чтоб с моста кидать.

Водка в стаканчике закончилась. Вокруг настолько тихо, что если бы не коростель, Сапегин решил бы, что оглох.

Даже речка замерла в прибрежной тине. Время перевалило далеко за полночь. На телефонное послание никто не ответил, опьянение в веселую стадию, увы, не перешло. Вздохнув, он выбрался на набережную, пошел медленно в сторону площади и дальше – к дому. Скоро начнет светать, и фонари вдоль дороги будут потихоньку гаснуть, провожая его. Впереди, с перекрестка, свернула серебристая легковушка, двинулась в его сторону, на короткую минуту осветив фарами, остановилась на обочине.

– Удивительное дело, – хмыкнул он, приближаясь к выходящей из машины Кате, – и чего тебе не спится?

– Так, – пожала плечами она, – подышать захотела. Пройдемся?

– Ну, пошли. Я вот еще домой не добрался. Думаю. О жизни.

Катя шла рядом, скрестив руки, в рукавах ветровки прятала кисти от комаров. Сказала совсем неожиданное:

– О жизни думаешь? Тебе есть о чем, да.

– Неужели? – удивился Сапегин, но, вспонив о подтрунивающей обычной ее манере, не остановился даже. Может, и правда надо было повисеть с ней? Полгодика. Сейчас бы не скалилась.

– Ну, у тебя же много дел. А личная жизнь – вообще молчу. Разнообразная до невозможности. Позавидовать только. Жалко, что не пускаешь меня в ней поучаствовать, конечно. Ну, значит, так надо.

– Слушай, прекрати свою шарманку, пожалуйста, – Сапегин сморщился, остановился, пощелкал зажигалкой, – опять за старое? Меня женщины… совсем не интересуют. Даже жена ушла, ты ведь знаешь.

Катя остановилась совсем рядом, вглядываясь в его лицо расширенными зрачками, твердо, сквозь зубы процедила:

– Вы Арину завтра хоронить будете. Можешь хоть в эту ночь не врать? Чтобы она спокойно исчезла, не снилась ночами!..

Сапегин обронил сигарету, нашарив ее по огоньку, сдувал дорожную грязь с фильтра, соображая сумбурно. Сердце побежало под ребрами все быстрее, забираясь к горлу.

– Что такое?.. Не понимаю, Катя, о ком ты? Арина! Что?

Катерина отступила назад, рассмеялась, показывая мелкие белые зубы.

– И правильно. Не думай о всякой швали. Сука она была, шалава. Я просила ее к тебе не приближаться. Ты спасибо мне когда скажешь? Или жить с ней собирался, недоноска вашего растить?..

– Да ты чего прешь-то! – крикнул в смеющееся лицо Сапегин, – какого ребенка, идиотка? Я ее пальцем не трогал в жизни.

– Пальцем, может, и не трогал, – пожала плечами Катя. – Встречу, если назначена, либо проводить нужно, либо отменять. Когда забываешь это сделать, твой визави ищет совета у других. У старых подруг, например. Она же была глупая. Пустышка. Зато вам всем казалась особенной. Как она у вас записана в чате? Синица? Не похожа совсем. Кстати, почему синица?

– Потому… – Сапегин, ошеломленный догадкой, раздавленный правдой, тер виски взмокшими ладонями, – птичка красивая, простая, незатейливая. Поет звонко.

– Вот видишь, – Катя подошла опять вплотную, протянула руку, так что от неожиданности он отшатнулся, – это ведь ты назвал ее, верно? Потому что нравилась. Потому что трахал ее, конечно. Чего же на свиданку не пришел? Глядишь, гнездо бы свили… с синичкой.

– Я не спал с ней! – заорал Сапегин уже в голос, и крик полетел по улице во все стороны, – слышишь, сумасшедшая? Что ты натворила, змея?

– Какая теперь разница? – Катерина была спокойна, – слишком много о тебе она говорила… Ответа прямого я не дождалась, да и не надо. Довольно того, что мне ты предпочел шлюху. Живи с этим, Володя. А я рядом буду, никуда не денусь.

Сапегин отвернулся от заурчавшей машины, зашагал прочь, быстрее и быстрее удаляясь от светлеющего за спиной горизонта, где над рекой проступала горбатая спина моста. Коростель с рассветом умчался в болотистые низины за город. Где-то недалеко, в рябинах у дороги, попыталась завести свое простенькое «ци-ци-ци-пи» синица, но солнце уже вставало, и соловьиный хор покатился над городом, в который уж раз утверждая, что главное в этом мире – любовь.

ФОГЕЛЬЗАНГ

1

– Послушайте, ну что вам за охота в такую гадкую пору ехать к черту на рога, на север, да по деревням еще? – Андрей оторвал, наконец, взгляд от телефона, уставился на Сазонова мутными хмельными глазами с розовощекого молодого лица. – Неужели нельзя отправить местных там, кого-нибудь из департамента культуры, пусть от вашего имени все сделают?..

Сазонов вздохнул, опрокинул в себя рюмку ледяной водки, зажевал крошечным бутербродом с вялым говяжьим тартаром. За мелко дрожащим панорамным стеклом ресторана нервно мерцала фарами нескончаемая змея из лаковых автомобильных тел.

– Что-то поздновато для пробки, – отметил вслух скорее себе, чем собеседнику, – давно ли на Петровке такая ситуация, Андрюша? Глянь, и та сторона – Кузнецкий мост, тоже стоит. Времени-то – двенадцатый час ночи!

– Это Москва, Владимир Иваныч, – усмехнулся друг, – пятница, вечер, только веселье начинается. Там, дальше, выезд на Театральный проезд, Лубянка тоже стоит… Так что надумали? Предлагаю послать людей в ваш творческий тур, а мы сейчас перемещаемся пешочком, буквально квартал. У меня тут рядом, в отеле, корпоративные апартаменты. Зовем девушек, только обязательно много. Выпиваем слегка. А завтра… – Андрей отвлекся на очередной месседж в телефоне, – завтра у моего друга, топовика Роснефти, день рожденья. Едем к нему? Там все будут. Вам полезно, а ему приятно, вы же писатель, все-таки!..

– Да не могу я, братишка, – Сазонов покачал головой, – обещал землякам, что приеду. Это ведь не просто презентация книги. Я специально детский сборник сделал. Там ребят собирают по селам, из детдомов даже. На неделю встречи расписаны. Успеем повеселиться… Сам-то не устал еще? Гляди, сожрет тебя этот ритм. Глаза уж дикие. Кто-то говорил, помнишь? Нельзя мешать водку с марафетом.

Андрей Шеин рассмеялся, откинув модно стриженую голову. Под расстегнутым воротом ослепительно-белой рубахи жалостно ерзал острый кадык… Несколько солидных мужчин, окруженных девицами немного провинциального вида, но популярного толстогубого образа, неодобрительно оглянулись, оторвавшись от вазочек с икорным ассорти. Парочка геев театрального происхождения с интересом посверлила взглядами молодого спутника Сазонова и вернулась к своим бокалам с белым вином.

– А я и не мешаю, – без обиды, отсмеявшись, заявил Андрей. – Скорости тут большие, шевелиться приходится очень резво. Иначе никак. Если день прошел без идеи, новых встреч не было, упустил что-то – и все, отстал на шаг. Глядишь, тебя уже списали… О, Эля пришла!..

Высокая большеглазая девушка с худым лицом, равнодушно кивнув Сазонову, опустилась на мягкий стул рядом с Андреем. Надутые, будто обиженные, бледные губы рассеянно чмокнули в щеку Шеина, суетливые пальцы, вытянув из сумочки телефон, брякнули его на стол.

– Ты – чего? Пришла зачем? – Андрей глянул на нее мельком, разливая водку по рюмкам, себе и Сазонову, – знакома с Владимиром Иванычем?

Сазонов припоминал одну из многочисленных спутниц Шеина, которых тот часто представлял друзьям, постоянно путая имена и статусы своих эскортниц – от танцовщицы из «Golden Dolls» до ведущего менеджера очередного строительного проекта. Эта, кажется, откуда-то с севера, почти землячка. И годочков ей – не ошибиться, навскидку – двадцать пять… наверное, еще не исполнилось.

– Да, виделись, – безразлично мазнула та зелеными глазами по заросшему подбородку писателя, – Андрей, можно тебя на минутку? Дело важное.

– Какие секреты, – отмахнулся веселый Шеин, – говори, чего там! Не пускай тумана. Где ты – и где дело важное?..

– Мне денежек надо, – тонкие синеватые пальцы с лаковыми бликами маникюра обвили его запястье, – срочно прям. Немного, Андрюша. Пятьдесят всего.

– Хо-хо, – Шеин засмеялся на этот раз интеллигентно, вполголоса, – ты в своем стиле, Эля. Должна мне уже, забыла? Совесть есть?

– Да отдам я, – девушка расстроено опустила лицо, – понимаешь, попала в ситуацию. Ну, очень нужно!..

Сазонову подумалось: настало-таки хорошее время. Во всяком случае, для молодежи. Нет нужды заводить трудовую книжку в шестнадцать лет, не нужна востребованная профессия либо ремесло. Или родители кормить будут, пока живы, и после них тоже кой-чего останется – квартира, дача, машина… Или найдутся неприхотливые работодатели, которым пустоглазые сотрудники пригодятся для чего-нибудь… Или на горизонте замаячит скучающий меценат с затуманенным стимуляторами мозгом… Тут, главное, не сплоховать, вцепиться покрепче, ну, немного потерпеть.

Конечно, еще вариант – должным образом рассчитать брачный маршрут, но здесь с каждым годом все труднее. Переводятся на Руси удобные кандидаты для семейной жизни, дураки вымирают, благодаря естественному отбору…

Эля с досадой поморщилась и снова сделала умоляющую гримаску:

– Ну-у, Андрей, что мне сделать? Хочешь, поедем в гостиницу? Могу вот с другом твоим. Как вас зовут, забыла?..

Сазонов скривился, будто попал на язык перемолотый в тартаре кислый каперс – задело пренебрежение. Шеин, не дав ему высказаться, вспылил:

– Чего хамишь, босоногая? Разговаривать научись с уважаемыми людьми! – и тут же, остывая, – в командировку поедешь. На малую родину. Личным помощником Владимира Ивановича, большого русского писателя. Командировочные на карту кину. Пока аванс. Когда вернешься, поговорим про долг. Вопросы?..

Сазонов хотел было обозначить свое мнение – зачем, мол, она мне в глуши, с надутыми химией губами и с пустой, растревоженной амфетамином головой, но не стал ронять чужой авторитет. Бог с ней, пусть тащится следом, изображая секретаря.

– Вопросов нет, Андрюша, – вздохнула девушка обреченно, – ты руку-то отпусти. Больно.

2

Маленький пятидесятиместный самолет исхлестало ледяным дождем, как только он провалился в хмурое осеннее утро над Рыбинским водохранилищем. Спустя полчаса стремительно приземлился на короткой щербатой бетонке и застыл неподалеку от районного аэровокзала, заколоченного в пожелтевшую скорлупу сайдинга. Сазонов потянулся в узком кресле, глянув на дремавшую с открытым ртом спутницу, толкнул ее локтем.

– Просыпайся, Эля. Как твое имя полное? Эльвира? Элеонора? Меня тут встречают районные клерки, так что не забудь, ты – мой редактор и заодно помощник.

Девушка сгребла с колен наушники и телефон, поежилась.

– Холодно чего-то. Помощник так помощник. А звать – Ольга.

– Чего же Элей кличут? Скрываешься, что ли?

Она посмотрела Сазонову в глаза.

– А мне так нравится. Оля – дурацкое имя. Мамаша синяя выдумала. И вообще, давай не будем. А то начнутся расспросы, знаю. Мне задание дано понятное – таскать за тобой бумаги. И ночью чтоб не замерз. Не лезь в душу, дядя.

Сазонов, пожав плечами, подтолкнул ее к выходу. Прошло время, когда он мог размышлять над эмоциями других или, что еще хуже, переживать за них, сочувствуя и жалея. Теперь времени мало. Мелькали стремительные осени и весны, сгорали, будто сигаретки-слимы, короткие дни…

В аэропорту встретила начальница управления культуры Анна Сергеевна, давняя знакомая. Владимира Ивановича несколько смутили ее порыхлевшие щеки и нос в капиллярной паутине , красноречивое свидетельство пристрастия к плодовым настойкам местного производства. Сазонов припомнил свое давнее увлечение этой неглупой женщиной, хотел пошутить на манер Кисы Воробьянинова, мол, как вы изменились – но передумал…

– Володя, я скучала-скучала! – обдавая волной цветочного парфюма, вперемешку с луковым духом винегрета, Анна тыкалась мокрыми губами в его щеку.

Ольга уныло подышала за спиной, прижимая к животу писательский портфель и нераскрытый зонт, и выдавила осипшим голосом:

– Здрасьте. Тут можно где-нибудь помыться поскорее? А то мы с дороги.

Ответа она, конечно, не получила. Анна Сергеевна, уничтожив ее взглядом, стремительно потащила Сазонова по бетонке к машине-Волге, сбивая его с шага вихляющимся тазом в тугих галифе.

– Где ты взял эту, Вова? Ведь настоящая баба-лыжа. Ой, учи вас, мужиков – толку нет. Еще наградит тебя чем опасным, вспомнишь меня… а ведь интеллигентный человек, писатель!..

В гостинице по случаю приезда немедленно состоялся дружеский обед, переходящий в ужин. Раньше срока поседевший глава поселения, с тоненькой полоской усов на страдальчески бледном лице, радушно жал кисть Сазонова обеими руками, просил Анну Сергеевну запечатлеть момент встречи на свой телефон, выражал восхищение творчеством писателя, мучительно вспоминая почерпнутые из интернета названия произведений и все же их путая.

– А вот выпивать компании не составлю, простите великодушно. Так сказать, печень… Да… Хочу, как говорится, волею случая челом бить, Владимир Иваныч? С вашего-то уровня полета вдруг да поможете нам, землякам?

У Сазонова от местной водки с легким сивушным духом стало удивительно быстро теплеть во всем теле. Он немного раскаивался, что с голодухи отведал ресторанной солянки, видом сильно напоминавшей разбавленное моторное масло, и теперь физически ощущал, как внутренности покрываются радужными нефтяными разводами… Анна, следуя своей излюбленной привычке, громко шептала в ухо хвалебные речи о своем начальнике:

– Вова, он мужик-то у нас – супер! Обижают его маленько в губернии, а ведь душа-человек. А не пьет – и не наливай. Запойный он, ну да со всяким бывает.

Ольга в куцем черном платье, демонстрирующем нескончаемой длины ноги и стоящую торчком протезированную грудь, широко раскрытыми глазами глядела в усы стеснявшемуся главе. Большой рот с чуть вывернутыми соблазнительными губами предательски отражал ее умственное напряжение.

– Чего он говорит, ни слова не поняла? – шепнула она Сазонову, потягивая минеральную воду, – пурга какая-то.

Глава откланялся в девятом часу вечера, так и не сумев сформулировать мысль о желаемой помощи, но напоследок пригласил помощницу писателя посетить местную достопримечательность – ель с котом-Баюном. Ольга с открытым ртом, вызывая приступы смеха у Сазонова, не нашла, что ответить, силясь разобрать затейливые словесные обороты хозяина. Приканчивая последнюю в пачке сигарету, писатель размышлял о том, что кот Баюн обитал на лиственном дереве, кажется, на дубе, хоть это и не точно.

Быстрые осенние сумерки завершались дождливой теменью. Желтые тряпочки листьев стаями липли к мутным окнам, сырой ветер раз за разом давил на стекла, проверяя – вдруг пустят его вовнутрь? Анна Сергеевна завладела на вахте ключами от дополнительного номера и настойчиво, придавая пьяному голосу гнусавые нотки очарования, приглашала Сазонова:

– Володя, зайдем на минутку, нужно переговорить. Есть важная информация. Тут такие дела, закачаешься. Расскажешь там в Москве, кому следует.

– Аня, ты вино на пол льешь, – механически отметил Сазонов, дернувшись в сторону своей комнаты. Красная струйка коньячной настойки пропитала вытертую ковровую дорожку под ногами растрепанной женщины с погрустневшим лицом. Не удержав обиды, Анна Сергеевна с досадой крикнула ему в спину:

– И черт с тобой! Тренируйся иди с глистой этой.

3

Начинающий помощник литератора Ольга курила в форточку, оттопырив подкачанный зад с белой полоской стрингов. Сазонов провел пальцем по изгибу ее позвоночника, брякнул на стол чуть початую бутылку водки.

– Стол бы хоть вытерла, – покачал головой, – тряпки с себя скинуть успела, а порядок навести ума не хватает. Бесстыжая баба!

– Я тебе не прислуга, дядя, – она повернулась, без капли смущения качнув идеальной имплантированной грудью, – куда еще пить? И так, наверное, повозиться придется.

Сазонов левой рукой слегка сжал ее длинную шею под самой челюстью, улыбнулся пренебрежительно.

– Кому ты нужна, бедолага? Грубить будешь – поедешь в столицу на попутке. Стол вытри. И стакан мне найди. Быстро.

Водку пришлось допивать, хотя время перевалило за полночь. Ольга раздобыла на вахте стаканы, бутылку колы и пакет чипсов. Пьянела она медленно, расплывалась историей своей короткой жизни, сдерживая сердитые слезы. Сазонов традиционно пропускал мешанину чувств мимо ушей, пытаясь запомнить хоть что-то в судьбе интересное. Может, удастся наделить героев будущих книг ее бесхитростными чертами?..

– Что, дядя, брезгуешь? Наверное, богатый. Сам девушку легко прикупишь. Ты ж писатель. А я вот книг с детства не люблю.

– Оно и видно. И не называй меня дядей. Владимир Иванович.

– Пошел ты, Иванович. А меня мамка кредитному вышибале в тринадцать лет за десять тысяч уступила. Ну, потом они, все равно, ее отмутузили. Зубы выбили. Вот я и соскочила с поселка. В Архангельск. А там холодина, и парни – сплошь на «крокодиле». Как СПИДом не наградили, не знаю. Потом в Ярославле танцевала в стрипе, все прилично. После Андрюша встретился. Он мне всегда помогает, красавчик. Только с "колесами" этими немного залетела. В клубе кент какой-то пузырек у меня из сумочки дернул, а колеса на продажу были, не мои. Попала на сотку. Слушай, одолжи! Что тебе сто тыщ, рублей же наших, не валюты. Владимир! Иванович! Ну, будь человеком. А я тебя любить буду. Честно,честно.

– Отстань, нахалка. Тебе – хоть сто, хоть двести – толку не будет. Поучить тебя надо, лучше вожжами, как в старые времена. А то и дубиной – помнишь, на Руси? Впрочем, о чем я? У тебя в башке – рой мух. Это фа-а-акт.

Под утро небо остекленело. Тучи разнесло в клочья и унесло за резные хвойные гребни горизонта. В прогалине елового леса, обрамленное ярко-желтой затейливой бахромой берез, торчит наклонно синее зеркало небольшого озера. Старая большая дворняга с рваными ушами дрыхнет, зябко свернувшись под окнами гостиницы на куче бурых опилок. В форточку проникает свежий, заледеневший даже, воздух вместе с непередаваемой тишиной северной осени.

Девушка Ольга спит на своей половине кровати, распахнув толстогубый рот с двумя белыми кроличьими резцами. Что похожа на зайца – это ничего. Молодая еще – зубы крепкие, да и кривые не так, чтобы очень, вполне себе в меру. Почему теперь много молодых людей с неправильными зубами? Растут себе, как им захотелось – один на другой лезет, будто худой частокол. А ответ-то понятен. Потому что маме с папой недосуг детишками заниматься. Ведь это ж надо следить, потом к доктору вести. Не для каждого.

Он внимательно оглядел девушку, пожал плечами, продолжая привычный диалог с самим собой. Может, и не так, конечно. Йода, например, в воде мало. Витаминов не хватает, или еще чего.

Ольга всю ночь разговаривала во сне хриплым обиженным голосом, сопела коротким носом. Мучимый бессонницей и болью в спине Сазонов пихал ее тихонько в бок, но помогало ненадолго. Навязалась, лошадь… Матерился сквозь зубы, закрывая уши тяжелой подушкой, набитой будто бы сырым песком.

Рассуждая честно, с девушкой все равно лучше, чем одному. Чересчур много в его жизни одиночества. А оно человеку противопоказано, если он психически здоров.

– Имеются исключения из этого правила, скажете вы, – обратился Сазонов к дремлющей за окном собаке, – как единоличное познание философских истин, тайн бытия и природы вещей… Ха, так это должен быть всего-навсего эпизод уединения, а не отшельническое существование. Да!

От последней жены он ушел лет семь назад. Кочевал по столицам, жил у друзей в Европе, ходил ногами по полярному Уралу, кормил гнус в Енисейской тайге, глядел, как медведи на Камчатке жрут нерестовую рыбу. Друзей у него было много, деньги водились с удачно вложенных в недвижимость проектов, и жизнь такая казалась ему вовсе не дурной. Временами, правда, всплывала в предутреннем тяжелом сне, откуда ни возьмись, жуткая тоска. Да такая, что просыпался, глотая слезы от жалости к себе, вспоминая теряющие уже краски счастливые дни детства.

– Это старость, – сказал Сазонов задумчиво ленивой мухе, замершей на треснутом оконном стекле. – Просто пятьдесят лет – приличный возраст. А самого главного сделать не успел, не приступал даже. Копчу небо, вот и весь мой труд. Да и какое оно, главное дело? Строителя нерукотворного памятника из меня не вышло. Говоря словами незабвенного Шарикова – так, дуракаваляние одно.

Измученный трактор с прицепленной телегой, адски гремя ржавыми суставами, лихо промчался под самыми окнами, выкашливая мазутный смрад. Ольга потянулась, села на кровати, обхватив свой тяжелый бюст.

– Посиди вот так, женщина, – попросил Сазонов, – утро украшаешь. Только молча. Ничего не говори.

– Ты что? Опять бухаешь? – сипло спросила девушка. – Ненормальный дядька!

Сазонов вздохнул. Очарование рассеялось, так тому и быть.

– Вставай, беспардонная. На завтрак, наверное, вчерашняя солянка, которую я не доел. Нам на работу пора. Понесем людям разумное, доброе, вечное.

4

Сельская библиотека в центральной усадьбе бывшего колхоза, ныне частного хозяйства, с незамысловатым именем «Заря», расположена была в единственном каменном здании – вместе с участковым пунктом полиции за обитой жестью запертой дверью, здравпунктом, из которого щедро несло дезинфицирующим средством, и комнатой с плакатиком на входе: Музыкальный коллектив ветеранов «Соловушка». Заведующей библиотекой оказалась весьма приличная женщина пенсионного возраста, со столичным интеллигентным выговором и строгими глазами за стеклами очков. Сазонова она встретила без подобострастия и даже несколько подозрительно.

– Наконец-то прибыли, Владимир Иванович. Ждем давно, детишек усадила.

Видимо, до ее чуткого носа долетели нотки вчерашнего алкогольного марафона, поскольку, приняв из рук Ольги пачку книжек и плащ писателя, она доверительно спросила его:

– Жевательную резинку не хотите? Ну, как угодно. И еще, пока к деткам не вышли… Они у нас из районного дома ребенка, всякого в жизни насмотрелись. А я, знаете ли, с вашим творчеством для взрослых ознакомилась. Не скажу, что бесталанно, однако прослеживается чересчур грубое однообразие. Вы увлечены темными сторонами существования человека, Владимир Иванович. Простите мнение пожилой женщины, но прошу – с нашими ребятами говорите о хорошем.

Сазонову внезапно сделалось неудобно за свою графоманию и за вчерашний банкет особенно, потому что голос библиотекаря слегка дрожал, когда говорила о детях. Вообще-то писать для детей он начал пару лет назад… сначала выходили жуткие короткие сказки, но понемногу стали получаться и радостные истории с хорошим концом. И бросить уже не смог, в промежутках между большими вещами сочиняя ребячьи рассказы. Морока была, конечно, с капризными иллюстраторами и привередливыми издателями, но покупали детские книжки неплохо, поэтому Сазонов продолжал, втайне надеясь, что каждый его опус спасает детенышей от лишнего дня тыканья в планшет с дебильными играми, генерирующими в незрелых мозгах эпилептические очаги.

В маленьком зале ребят рассадили по лавочкам. Их было около двадцати, деревенских девочек и мальчиков – старшему, наверное, лет около двенадцати. Лица у всех сосредоточенные, и тишина стоит почти полная, слышится только шепоток воспитателя, некрасивой девушки с россыпью веснушек на румяном круглом лице, да сонный звон одинокой мухи вокруг люминесцентного светильника. Библиотекарь Наталья Петровна с помощью Ольги развернула монитор древнего компьютера к зрителям, пытаясь запустить поучительный мультик об умных детях, которые читают книги, поэтому становятся потом учеными, космонавтами и пожарными…

– Владимир Иванович! – Ольга наклонилась к Сазонову, щекоча его завитками волос, – комп совсем мертвый. Флэшку твою не видит, диска не может прочитать. Чего делать-то?..

– Улыбайся, творческий помощник. Просто улыбайся. После мероприятия напомнишь мне поговорить со служителем этого книжного храма и оставить денег на новый компьютер.

– Ненормальный, – буркнула Ольга и что-то зашептала библиотекарше на ухо.

Сазонов говорил на этот раз много. О родине и скромной красоте их земли, о больших и маленьких людях, о разных судьбах – но обязательно светлых и счастливых. Рассказывал, как прекрасна жизнь, сколько хорошего можно в ней сделать, что добрые дела прибавляют количество солнечных дней. Ребята слушали внимательно, девушка-воспитатель горевала синими глазами, библиотечная дама кивала головой, изредка промокая платочком растроганное лицо. До того искренняя была аудитория, что Сазонов пришел в приподнятое настроение, фотографировался со всеми и подписывал подаренные книжки, невзирая на утреннее похмелье. Последней подошла за автографом кучерявая девочка с толстой короткой косичкой.

– Как тебя зовут? – Сазонов ободряюще смотрел в сосредоточенное кареглазое лицо.

– Лиза это наша, – Наталья Петровна приобняла ребенка, чуть подтолкнула к столику писателя, – она у нас самая серьезная. Отличница. Так и напишите – умной девочке Елизавете.

– Ну, раз самая умная, – поддержал Сазонов молчавшую девчонку, – тогда напишешь сочинение, маленький рассказик, я его в свою книжку вставлю. И мы тебя обязательно пригласим к Новому году на елку. В Москву. Можем покататься с тобой на коньках на Красной площади, где Кремль, хочешь?

– Нет, Владимир Иванович, – покачала головой девочка, – в Москву не хочу. Спасибо. У вас хорошие рассказы. Особенно про Гусенка и Счастье.

Сазонов запнулся. Старый, самый первый его рассказ, написанный в жестокой похмельной тоске в общаге «Рыбфлота» на окраине Мурманска, стоил ему разгромной критики и возмущенных эпосов детских правозащитников. Наталья Петровна часто заморгала за стеклами очков, мягко обняла девочку.

– Беги, Лиза. Твои собираются чай пить. Я пирожков напекла с брусникой.

Малышню увели через полчаса. Они тащили пакеты с книгами и дружно грузились в ПАЗик вслед за рыженькой своей провожатой. Автобус, поскрипев железным коленом кардана, поволок в своем брюхе детей по ухабистой дорожной жиже. А Сазонов насильно вручил библиотекарше почти всю наличность, которую привез с собой.

– Сказал же!.. Не вздумайте обратно отдавать. Хватит вам на компьютер с монитором. Разговор на эту тему окончен. Лучше расскажите, что это за девочка Лиза? Грустная такая и взрослая, будто не по возрасту.

– История у нее печальная… – завздыхала Наталья Петровна, – ну да много у нас тут грустного. Мне кажется, Владимир Иванович, это особенность живущих в нашей стране людей – нести тяжелую ношу, при всем богатстве, величии и духовности родины. И так всегда было.

– Слишком обширная тема, Наталья Петровна. Расскажите про девочку. Как она в детдом попала? Где родители?

– Трагедия у ребенка – подумать страшно. Не каждый взрослый вынесет. А она, сами видите, девочка вдумчивая. Отец Лизы хозяином тут был. В конце девяностых колхоз наш выкупил, не знаю уж, правдами-неправдами… Но, видно, хорошие у него мысли были – не распродал имущество, не растряс на худое дело. Восстановил поголовье, купил доильные линии, зерновые посеял. Ремонтировал наш культурный центр, даже храм восстановил, да вы мимо, наверное, проезжали…

– Звали как его? – Сазонов пил остывший уже чай, мучительно хотелось курить, но быль привлекала сильнее.

– Захар. Захар Кравец.

– Вот тебе на… – не сдержался Сазонов, – откуда тут евреи взялись?

– Владимир Иванович! – вспыхнула минутным негодованием Наталья Петровна, – во-первых, что вы имеете против евреев? Во-вторых, нас тут много, приезжих. В-третьих, вы, кажется, сами просили рассказать?..

– Простите великодушно! – поднял руки Сазонов, – перебил, моя вина. К евреям отношусь ровно, как и прочим народам. Прошу, продолжайте.

– Продолжать почти нечего. Захар действительно увлекся хозяйством. Жена-то, с Лизой маленькой, в райцентре осталась, а он переехал сюда, на центральную усадьбу, отстроил дом. Целыми днями в делах, занимался серьезно охотой. Много к нему друзей ездило, из губернии и даже из Москвы. А жил бирюком, знаете ли. Один постоянно с ним помощник в усадьбе квартировал – он и водитель, и подручный, и старший егерь. Ну, а несколько лет назад пропал Захар. Уехал на машине в область по делам, да и не вернулся.

– Как так? – удивился Сазонов, – к женщине, что ли, какой уехал?

– Этого не знаем, – пожала плечами Наталья, – жена искала его, убивалась сильно, заявила в розыск, как положено. Да только без толку. Пропал Захар, как провалился. Ни машины его, джип какой-то хороший, ни помощника – так и не нашли. Без вести пропавшими числятся.

– Ну, а собственностью жена сейчас управляет?

– Это другое горе, – скорбно поджала губы библиотекарша, – супруга оформлять права на имущество начала через год, колхозу выживать ведь надо – люди, зарплаты, налоги – часто сама моталась в губернию. Ну и слетела ночью, под самую Масленицу, с дороги – да прямо в карьер, под обрыв. Так машина выгорела, говорят, опознали хозяйку только по карточке от зубного врача. А Лизавета теперь в доме ребенка. Одна-одинешенька.

Сазонов исписал карандашный огрызок на клетчатом тетрадном листочке, сохраняя вехи человеческой драмы.

– Послушайте, Наталья Петровна, – недоумевая, продолжал допытываться, – ну, а полиция? Возбудили хоть уголовное дело? Где родственники этого самого Захарова помощника? Как это так – пропал собственник крупного хозяйства, и никаких следов?! А сейчас кто вообще управляет и кто от имени дочери, в качестве опекуна, распоряжается имуществом?

– Откуда мне знать? – пожала та плечами. – Говорят, кто- то из друзей Захара, из губернии или из Москвы, опекунство оформил. Хозяйство живет пока, сами видите. Нужно в районе спрашивать, у начальников. Да вам-то, Владимир Иванович, зачем? Книгу хотите написать, я так поняла? Только грустная получится история.

– Нет, Наталья Петровна, девочка мне запомнилась. «Гусенок и Счастье» – не детский рассказ. Жму вашу руку с уважением. Может, еще увидимся!

– Куда там, – тихо засмеялась, – нас по деревням много, а вам, наверное, в столицу пора.

– Я у вас задержусь, пожалуй, – решил Сазонов, – осень тут красивая.

Он вышел на крыльцо, жадно закурил, просматривая свой исписанный листок. Покопаться, наверное, стоит. Может, удастся помочь маленькому человеку? Вдруг да найдется осколок радости и для этого грустного сердца.

Ольга медлила, помогая убрать Наталье Петровне чашки и вазочки с подсохшим вареньем. Собираясь уходить, неловко попрощалась за руку и вдруг спросила шепотом, будто о чем-то стыдном:

– А у вас есть эта книжка? Ну, про гусенка. В наших книгах нет этого рассказа, я все перелистала, пока чай пили…

Та внимательно глянула поверх очков, вздохнула.

– Есть. Случайно сохранился старый сборник. Только он один, теперь не сыщешь. Я прошу – обязательно потом верните…

Сазонов поднял ворот плаща и даже натянул на лысую голову вязаную шапку. Ветер опять хлестал, вперемешку с обжигающе-холодным дождем.

– Ну, где ты там, Эля? Замерз до невозможности. Машина за углом, пошли скорее. В гостинице, на самом дне чемодана, есть великолепный

Dalmore.

– Я, вообще-то, Оля, – она сунула в рот моментально размокшую сигарету, бросила, достала другую, – а ты все наврал сегодня? Ну, этим детям. Про страну, про людей. Наврал, да? Нет такой страны. И людей таких нет. Эх ты, дядя Володя! А еще писатель…

5

В гостинице холодно. По старым трубам отопления, утробно рыча, елозили воздушные пузыри. Ольга читала книжку в туалете, чтобы не мешать встревоженному Сазонову немного поспать, пока действует вечерний виски. Без тени брезгливости давя тараканов на коричневом старинном кафеле лакированными ногтями, она читала растрепанную брошюру с выпадающими листами и глотала, себе удивляясь, неожиданные слезы.

Гусенок и Счастье

Грагас и Линна сперва не нравились друг другу. Когда старик Дирливангер придирчиво оглядывал стаю, сварливым скрипучим голосом перекликаясь с заслуженными разведчиками и сторожами, он не преминул, строго скосив карий глаз, заметить смутившемуся Грагасу:

– Пора тебе становиться хозяином и самому растить птенцов, мой внук! Сколько ты будешь ждать ее благосклонности? Выбери другую гусыню.

Грагас виновато склонил мощную шею, а беззаботная Линна сделала вид, что уж ее-то разговор точно не касается. Она грациозно прогуливалась, оглядывая далекое море с высоты редких зеленых холмов египетского оазиса. Как прекрасно ее оборчатое оперение с волнистым рисунком, как изящен розовый клюв! Есть ли в мире что-то совершеннее этой птицы?!

На исходе африканской зимы Дирливангер поднял стаю над Средиземным морем. Древний зов предков неудержимо гнал серых гусей на север, за степи, за черноземные нивы, над колючими лесами, к изгрызенным холодными ветрами скалам скандинавских морей. В окрестностях Никосии, на короткой остановке в стране киприотов, Линна была уже более благосклонна. Она позволяла Грагасу искать для нее свежие росточки, иногда даже разрешала коснуться своей идеальной гибкой шеи. Над снежными полями, с редкими черными проталинами оврагов, над круглыми глазами озер северной России они уже летели крыло к крылу. Любовь кружила Грагасу голову. Он сам нашел и облюбовал уютную кочку посреди оттаявшего блюдца холодной воды, гордо и заботливо следил, как Линна строит из веточек дом для их потомства. Когда Линна снесла одно-единственное сиротливое яйцо, Дирливангер презрительно сказал Грагасу:

– Вот чего ты Добился своей любовью! Из нее получилась никудышная мать.

Грагас закричал на деда, гоня его прочь. Успокаивая Линну, пел ей зябкой ночью:

– Посмотри, дорогая моя, какой он красивый – в необычном палевом яйце. Наверное, наш сын будет очень счастливым…

Когда появился на свет Гусенок, старик Дирливангер соизволил приковылять к гнезду и, одобрительно поскрипев широким клювом, сказал:

– Весь в меня. Можешь назвать его Оскаром. Мне нравится это имя.

– Хорошо, дедушка, – обрадованно ответила Линна, – мы так и сделаем. Дирливангер не удостоил гусыню ответом, лишь с легким пренебрежением оглядел ее полысевшие брюшко и бока – ведь Линна выщипала со своего тела много пуха для гнезда, чтобы Гусенок ни в коем случае не замерз северной ясной ночью…

Грагас гордился сыном. Он сам водил его к воде, учил отыскивать самые сочные корешки, редкие зернышки на холодной почве. А Гусенок был совершенно счастлив! Он быстро подрос, свободно плавал, играл с ровесниками, которых вокруг было великое множество – клан Дирливанге- ра насчитывал больше ста птиц. Когда вылиняла стая – к концу июля – Гусенок впервые поднялся на крыло. Полет пьянил его все больше с каждым днем. Звеньевые командиры учили молодежь сбиваться в клин, уходить от опасности, следуя командам разведчиков, искать места для кормежки. В начале сентября старый Дирливангер забеспокоился – ночью мороз сковывал их озерные заводи коркой хрупкого льда.

– Пора в путь, – сказал он как-то утром. – Мы полетим через страны, где был счастлив дед моего деда. Я покажу вам Балтийское море и тучные пшеничные нивы Польши.

– Зачем так далеко, Дирли? – брюзгливо спросил командир разведчиков, одноглазый Отто, – летим назад через Беловежскую пущу.

– Нет! – резко гаркнул Дирливангер, – чувствую, это мой последний полет. Хочу пролететь над галицийскими полями, Друзья…

Возражать ему никто не посмел. Перелет был непростым. Гусенку тяжело пришлось над свинцовой Балтикой, где на Дне мелководных фиордов видны Дремлющие остовы железных кораблей. Они летели уже над башнями Дрездена, и Дирливангер хрипло крикнул, поравнявшись с Гусенком:

– Собери свою волю, правнук! В этом городе людям тоже было страшно, когда британские вороны, прилетевшие сюда с башен Тауэра, сравняли с землей величие их предков с помощью огня и стали.

В Польше уже заканчивали убирать зерно. Красные букашки тракторов объезжали последние квадратики желтых посевов, когда стая нашла пойменное озерцо в излучине крошечной речки. Быстро падали осенние сумерки, и разведчики с трудом разглядели небольшую стайку сородичей на самой окраине поля, рядом с водой и укромным перелеском.

– Садимся, безопасно! – Дирливангер с облегчением заложил вираж, но Отто-разведчик упрямо крикнул:

– Сначала проверю, Дирли! Не спешите!

– Там наши, отец! – радостно пропел Гусенок. Силы у него были на исходе. Ему очень хотелось ополоснуться в озерце и побегать по мягкому скошенному полю. – Я полечу в разведку с дядей Отто!

– Подожди, малыш! – крикнул Грагас, но было поздно.

Пара разведчиков и за ними несмышленый Гусенок плавной дугой опустились на поле. Собратья на опушке шевелили крыльями в сумерках, тихонько переговариваясь.

– Безопасно! – крикнул Гусенок в небо и радостно увидел опускавшуюся стаю.

Отто же прислушался к разговорам чужих гусей и вдруг, что-то поняв, помчался, хлопая крыльями, на взлет с отчаянным воплем:

– Назад! Это ловушка!

Гром ударил со всех сторон. Первым погиб старый Дир- ливангер, приняв сухой грудью заряд дроби. Гусенок совершенно растерялся, ему было очень страшно. Кругом падали собратья, а он все бежал по полю и не мог оторваться от земли. От ужаса он потерял направление и мчался прямо на выстрелы.

– Сынок! – кричал ему с неба отец, – мой Оскар, я здесь!

Но Гусенок ничего не слышал. И когда мать, молчаливая гордая Линна, резко снизившись, хлестнула ему по шее раскрытыми крыльями, он наконец-то повернул назад. В Линну попала всего одна дробина – прямо в заботливое сердце. Грагас вполне мог улететь. Его ждала теплая Сицилия, а дальше – щедрая долина Нила, но Линна умерла, и Грагас помчался вниз, потому что жизнь без нее была ему не нужна. Свою порцию стали он получил уже на земле, рядом с распластанным телом возлюбленной.

А Гусенку перебили крыло, и в испуге он долго метался в кустах, пока его не вытащил к ногам охотников ушастый добрый спаниель.

– Гляди, Вацлав, живой гусь! – толстый усатый человек осторожно вынул Гусенка из слюнявой пасти собаки, – э, да это молодой гусенок! Свернуть ему шею, панове?

– Нет нужды, Янек, – отозвались из темноты, – стаю целую набили. Отвези Юльке, пусть порадуется дочка. Поселишь его с курами – и всех делов…

– С курами нельзя, – возразил Янек, – да сочиню ему жилище. Живи покуда, голенастый.

Спаниель лизнул Гусенка в раненое крыло и доверительно шепнул мягким старческим голосом:

– Повезло тебе, птица. Юлька наша – золотая девочка.

На приусадебном дворе пана Янека все обитатели жили дружно. Несколько особняком держался черный надменный петух, но и он иногда высказывался:

– На твоем месте я бы не стал обольщаться, Гусенок. Тот факт, что наш пан сразу не свернул тебе шеи, ничего не значит. Вот увидишь, заколют тебя на Рождество или же оставят на следующую осень, чтобы жирка нагулял…

Спаниель сердито обрывал:

– Не городи чушь, гребешок! Скорее уж из тебя сварят похлебку, кур топтать давно ленишься…

Толстомордый кот лениво поддакивал петуху с заборного столба:

– Ты, пес, молчал бы. Еще с удовольствием закусишь косточками Гусенка.

Только вмешательство Юльки – худенькой малышки в пестрой косыночке – останавливало звериную свару.

– А ну, прекратите немедленно! Никого есть не будут. В магазине полно продуктов. Что еще за глупости?..

Гусенка удивляло сначала, что девочка понимает язык птиц и зверей, но потом кот разъяснил с почтением:

– Юлька наша – особенная. Сердце у нее – будто первый весенний цветок, и в нем полно теплого солнца…

В конце зимы пан Янек собрался подрезать Гусенку только что зажившее крыло, чтоб не убрался куда подальше весною. Но Юлька твердо его отстояла, хоть и лукавила, конечно:

– Не улетит он, папа! Крыло срослось неправильно, даже на забор вспорхнуть не может.

Янек постоял с ножницами в задумчивости, пока не вступилась мать Юльки – печальная пани Лена:

– Оставь гуся, Ян. Малышка его жалеет, – потом она присела перед девочкой, прижала ее головку в косынке к себе и залилась слезами, – Юленька моя, доченька! Как мне Бога молить, чтоб помог?..

Гусенок очень подружился с девочкой. Они проболтали всю долгую зиму. Юлька делилась, как часто ей приходится ездить к лекарям, но теперь ее отпустили до лета. Сказали – больше не надо пока.

– А еще, Гусенок, они сказали – косички мои отрастут! – она смеялась, стаскивая с головы в реденьком белесом пушке старую пеструю косынку.

Гусенок же, в своем горе, рассказывал про мать и отца, а еще – про старого Дирливангера.

– А зачем вы летели сюда? – спрашивала Юлька, – наша деревня – Бжезинка. Что тут особенного? Есть рядом только одно нехорошее место, за тем холмом, внизу. Там много каменных домов, высокие трубы и старая железная дорога.

Гусенок не знал, что искал тут старый вожак. Тосковал по Грагасу и Линне, по убитым друзьям. Девочка утешала:

– Не печалься, Гусенок! Придет весна, снег убежит прочь, и мы с тобой отыщем в лесу мою тайную полянку с подснежниками. Ты знаешь, когда наступает весна, мне становится не так больно. Я радуюсь. Мама говорит, это называется – Счастье!

Гусенок думал – а какое оно, Счастье? Наверное, как теплый живот мамы Линны, как прозрачная прохладная вода в жаркий день, как первый полет?..

Весна пришла не с тихой оттепелью, а с порывистым западным ветром, стремительной капелью и плавящим снег дождем. Гусенок волновался от налетающих порывов урагана, в сердце его росла тревога. Он громко кричал, звал Юльку, но ей стало совсем тяжело, и только однажды почерневшая от горя пани Лена вынесла девочку на крыльцо.

– Юлька, меня мучит что-то! – крикнул Гусенок. – Ты обещала, что будет Счастье, а теперь и ты не приходишь. Тоска!

Девочка тихонько засмеялась, обняла его за тугую шею:

– Завтра ты улетишь, Гусенок! Тебя зовет небо. Там и будет твое Счастье. И там, наверное, мы встретимся с тобой.

Пасмурным утром ветер притих, будто оборвалось чье-то дыхание. Деревья, умытые вечерним дождем, провожали птицу в дорогу, едва заметно шевеля пальцами ветвей. Гусенок разбежался по пустому двору и взмыл ввысь. За небольшим перелеском и холмом он разглядел то нехорошее место, которое мечтал повиДать старый Дирливангер – нагромождение каменных бараков – останки стен, ржавых ворот и рельсов. Он заложил крутой вираж, и вдруг лучи солнца пронзили тучи прямо перед ним, открывая ослепительно-голубой горизонт. Гусенок спикировал на знакомый домик с красной крышей и что есть мочи закричал:

– Юлька! Я понял! Догоняй, нас ждет Счастье!

Два дня Сазонов провел в бесполезных попытках откровенно поговорить с местными ответственными лицами о пропавшем хозяине «Зари». Для начала посетил правление, где был послан подальше неласковым бухгалтером – единственной живой душой, от мехмастерской до коровников с опрятными буренками. Оборудование действительно было новое. Блестели хромом немецкие доильные карусели, навоз сдвигала резиновая лента-робот. Непривычную картину идеального производства он бы созерцал еще долго, завороженный порядком. Но внезапно появился человек в чистой зеленой спецовке и посоветовал покинуть территорию хозяйства. Культурный спортивный юноша с модной бородой пожелал счастливого пути и настойчиво проводил до ворот, попутно переговариваясь с кем-то по УКВ-рации.

Любитель замысловатых речевых форм, он же глава поселения, принял Сазонова незамедлительно, по протекции оттаявшей Анны Сергеевны.

– Дорогой Владимир Иванович, так сказать, дело это прошлое, – подергивал себя за щетинку седых усов, гово-рил, отводя глаза, – Захар, несомненно, был филантроп и меценат. Да как его найдешь, когда он исчез? Бытует мнение, мол, подался в капиталистические страны. Как говорится, где бананы и дождик не капает…

– В Африку, что ли? – хмыкнул Сазонов. – Нового-то хозяина вы знаете? Крупнейшее сельхозпредприятие, точно должен быть известен собственник.

– А мне зачем? – пожал плечами глава, – людям зарплату платит, скотина на месте, поля ухожены. И не вникал я даже. Ну, по бумагам, вроде – сто процентов долей у юрлица с Новгорода. А директор из Переславля, по-моему.

– О-кэ, – вздохнул устало Сазонов, – это понятно. Время обеденное, товарищ глава. Я завтра уезжаю, и у меня для вас авторский подарок. Да ведь с меня в Москве, в Минкульте, попросят отзыв о вашей вотчине. Посему нам нужно уладить вопрос – что мне в отчете указать?

– В каком отчете? – немного испугался сторожкий начальник.

– Как думаете, я тут книжки детские по селам читаю? – презрительно нахмурился Сазонов. – Sancta simplicita.

– Чего? – собеседник побледнел больше обычного.

– Святая простота, говорю, – вздохнул Сазонов. – Латынь. Стыдно, мой друг. А еще опытный руководитель. Благоволите позвать из приемной моего помощника. Кстати, ваши приглашения к дереву, с каким-то там котом, совершенно неуместны. Она в звании капитана. И награды боевые имеет, между прочим.

Молчаливая Ольга сноровисто разложила на брифинг-приставке икру, банку осьминогов, нарезанный хамон и водрузила трапецию Hennessy.

– Я не пью, Владимир Иванович, – умоляюще-нерешительно проговорил хозяин кабинета, облизнув вставшие торчком усы.

– Бросьте паясничать! – жестко, сам любуясь собой, отрезал Сазонов. Ну, практически Бендер.

Ольга по-хозяйски распахнула форточку, прикурила черную сигарету от сверкающего в тонких пальцах "ронсона", и сквозь сизый дым прищуренными зелеными глазами снисходительно глядела на главу.

– Эльвира Карловна, – строго обратился Сазонов к ней, – прошу вас через пять минут выйти в приемную, проводить секретаря и проследить, чтобы нам не помешали. А вы отправьте вашу подчиненную в отгул до завтрашнего дня, уважаемый. Кстати, в каком вы звании? Специальное у вас или воинское?

– Я, простите, только срочную… – в замешательстве ответил глава, совершенно сбитый с толку. – Мне бы удостоверение ваше глянуть, если можно, так сказать…

– Что-о? – негодующе протянул Сазонов, – вы меня совсем расстраиваете. Я с вас показания за подписью брать не собираюсь. И явку с повинной не требую. Пока. Я ваш гость, поэтому и беседа у нас дружеская.

Глава все же отправил секретаря домой, робко извинился перед Ольгой за предшествующее фамильярное приглашение к дереву кота Баюна и, вздохнув обреченно, влил в дрожащее горло Hennessy.

– Бож-же ж мой, – качал головой с закрытыми глазами, – солнце в груди встает, Владимир Иванович. – как настоящий ценитель священных напитков, он не закусывал, только нюхал прозрачный хамон. – А носками-то как дает, честное слово! Ну, этот коньяк осаживать не требуется, да-а-ааа.

Понимая, что скоро население останется без руководителя на пару недель минимум, Сазонов спешил выяснить важные детали.

– Дорогой вы мой, при всем уважении, – мотал бритым подбородком глава, – вы завтра уедете, а мне тут жить. Не упомню я фамилию директора новой «Зари», да и не скажет она вам ничего. И в госреестре юридических лиц значится новый собственник – ООО неведомое. Только, скажу я вам – молва идет, будто кто-то из крупных начальников колхоз прибрал. Да вам-то что?

– Девочку жалко, пойми ты, – с досадой ответил Сазонов, – хозяйство богатое, а она в детдоме мыкается. Но это одна сторона. А отец где? Убежал? Убили? Кстати, что скажешь про этого его подручного, который тоже исчез? Он ведь местный?

– Как раз нет, – разводил руками глава, – он сюда приехал лет десять – от сего дня – тому назад да сразу к Захару поступил. Помнится, рекомендовали его какие-то Захаровы друзья, может, москвичи? Ну, был приличный, послушный, интеллигентный. Звали его… как, погоди, его звали?! Ааа-а- а-а, Дмитрий.

– Ну, и как он тут жил? Баба была у него? Вино пил, говорил о себе? Какой из себя? Участковый вообще паспорт у него видел?

– Про паспорт не знаю. Сам высокий, худой. Очки носил. Темно-русый, вроде. Да бес его знает, Владимир Иванович! В полиции, наверное, есть данные. Они в розыск его тоже объявили, кажется.

День потихоньку угас. Понимая, что скудная информация у местного начальника иссякла, Сазонов распрощался с ним и недопитой бутылкой коньяка и вышел вместе с Ольгой в морозный вечер.

– Ну, Оля, тут больше ничего не выяснишь. А ты, оказывается, не совсем потеряна для Родины. Что ж, благодарю за службу. Завтра я еду в здешнюю губернию, а ты можешь лететь в Москву. Андрею передам, чтобы вручил тебе призовые. Если чем обидел, не дуйся, – Сазонов улыбнулся, слегка поддел пальцем ее подбородок, – ты красивая и, в общем, добрая девушка. Не совершай глупостей, и будет все хорошо.

– Я с тобой поеду. Мне в Москве делать пока нечего. Закончим с этой девочкой историю, тогда и свалю.

– Ты в своем уме? – остановился Сазонов на полшаге, – тут может быть такая длинная канитель!.. Зачем тебе это?

– Затем, – упрямо качнула она головой, – сказала же – буду помогать.

– Идиотка! – вскипел Сазонов, – завтра в губернии посажу на самолет. Разговор окончен.

Она остановила его за полу плаща.

– Сазонов! Не гони меня. Я книгу твою прочитала, «Гусенок и Счастье». Пожалуйста, можно мне остаться?..

6

В областном центре коммунальщики завершили сезонные ремонты инженерных сетей и дорог, и в преддверии первых снегопадов город выглядел неплохо. Свежий асфальт блестит мокрой змеиной кожей, буро-желтые еще бульвары, очистившись от летней пыли, замерли, умытые и малолюдные. Сазонову нравился город, где прошло его детство. Оценивал объективно, понимая, что не хватает тут столичной скорости, события текут неспешно, новости приходят с опозданием, но к недостаткам этих особенностей не причислял. С лихвой перекрывал тоску по суете вечерний благовест церквей, радовала узнаваемость все тех же улиц, удивляли вспышки памяти из той дальней дали, «когда деревья были большими»…

Еще из района Сазонов созвонился со старым товарищем, сведущим в скрытых сферах, отдавшим Родине годы жизни в различных статусах – от бойца-пограничника до начальника подразделения федеральной службы. Нужен был совет профессионала, бывшего сотрудника, с которого постепенно, год за годом, спадали ограничения по срокам давности. Дядя Саша коротал теперь время на даче. Вдобавок к пенсии, как водится, получил синекуру – должность консультанта по безопасности в крупном федеральном банке, имея возможность проводить время по своему усмотрению.

– Вова, смотри, куда идешь! – это дядя заорал вместо приветствия, едва завидев его в калитке, – я там донки начал вчера делать, да не успел. Не напутай мне, пожалуйста.

Сазонов аккуратно обошел разложенные на брусчатке двора снасти и обнял хозяина.

– Решил все принадлежности переделать, – сообщил, заключая гостя в твердые объятия, полковник.

Они не виделись около года, и Сазонов с удовольствием отметил, что товарищу пенсия не во вред – по-прежнему дымит в уголке рта сигарета, глаза пронзительные и цепкие, щеки гладко выбриты. Перегаром не пахнет.

– Неплохо устроился, дядька. И не бухаешь, похоже…

– В отличие от разных проходимцев, я человек вообще малопьющий, Вова. А не заезжать годами – стыдно. Опять без подарка, конечно?..

– Не, ты что, – Сазонов, открыв чемодан, продемонстрировал пузатую бутылку коньяка, – только закуски не взял.

– Пошли в оранжерею, – потер ладони полковник, – там у меня, под навесом, столик. Я розы тебе покажу. Занялся ими давно, помнишь? Сейчас достиг совершенства, брат.

Они неторопливо пили коньяк, смотрели на идеальные розовые кусты и слушали плеск карпов в гигантском пруду дяди Саши. Будучи перфекционистом по натуре, он содержал свою дачу в образцовом виде. Даже беспородная полосатая кошка передвигалась преимущественно по мощеным дорожкам, подозрительно издали оглядывая редкого гостя.

– А я вот делом занят. Оцени мое озеро – все сделал по науке. Обходится, правда, недешево, зато, смотри – прелесть-то какая! – полковник цокал языком. – А оранжерея, глянь, черствый ты человек – английской конструкции. Стекла чище хрусталя. Ну, как сам кантуешься? Ты все с Оксаной своей тормозишь?

– Где та Оксана, дядя? – отмахнулся Сазонов, – забыл, что была такая. Время несется – не уследить. Мне и одному не грустно. Как тут наши, все живы?

– Все, да не совсем, конечно. Ваню Патефона с филармонии закрыли, все-таки. БЭПовцы добили – мол, украл какой-то рояль, не до конца списанный, да и еще по мелочи. Уехал на пару лет на поселение. Ну, ребята его греют.

Рябина у забора, сплошь усыпанная багровыми ягодами, приютила целую стаю снегирей. Бойкие птички оживляли молчаливое утро, обстоятельно выбирая из ягод семена, переговаривались деловито.

– По твоему вопросу вот что, Володя, – полковник покатал глоток коньяка во рту, – тема получается не совсем простая. Давай условно поделим проблему на две части. Начнем с очевидного – с перехода прав на имущество. У самого Захара родственников в России не осталось. Далеко копать не стали – может, в Израиле и есть кто-нибудь, да сложно это. Большая группа его родных обитала на западной Украине, корнями даже в Польше, вероятно. Всех, видимо, нацисты зачистили, концы потеряны. Жена Кравеца не вступила в супружеское наследование, поскольку он был признан безвестно отсутствующим только через год после пропажи – не успела просто, попала в аварию. Кстати, сразу по тому ДТП – был конец декабря, дорога содержится под накатом. Слетела в карьер, возгорание. Там вопросов у криминалистов не было.

– Труп достоверно опознан, захоронен, дело закрыто, так? – Сазонов покачал головой, – насколько мне известно, машина у нее была приличная, опыт вождения имелся.

– Вова, не усложняй, – отмахнулся дядя Саша, – там дальше интереснее. Судьба у бабы такая, точка. Так вот, у нее – матери этой девочки – есть единственная тетка, живет в Костромской области. Опека формально установлена на ней. Тетка старая, поэтому имущественный комплекс отдан в управление трастовой конторе. Регистрация фирмы – угадай? Конечно, Москва. Дальше сложные договоры управления для иных юридических лиц. В конце цепочки – выгодоприобретатель – трастовая группа – тетка жены Кравеца – девочка из детдома. Все совершенно чисто.

– Значит, существует понятный банковский счет, где накапливается капитал ребенка, я так понимаю?

– Ну, счета может и не быть в таком смысле. Управляющая группа показывает опекуну прибыль или убыток, дальше предлагает решения, например, иные капиталовложения, диверсификацию, оптимизацию бизнеса. Опекун, действуя добросовестно, соглашается в интересах девочки. Во всяком случае, я так думаю. Копать времени не было, уж прости.

– Значит, ты полагаешь, потихоньку колхоз рвут на части? Но я там был, работает производство. Во всяком случае, на первый взгляд.

– Что ты все с кухонным криминалом, Вова? – полковник с досадой поморщился, – пойдем-ка к берегу, кинем поплавочки. Сейчас карпа поймаем на обед. Может, тетка доверила управление профессионалам, которые и сами зарабатывают, и капитал ребенка умножают. Тетку пробил, кстати, можешь не заниматься. Пенсионерка, контакты только с соседями, помаленьку попивает. Битая нитка.

На мостках у дяди Саши рыболовное место оборудовано с умом. Два шезлонга, маленький столик со шкафчиком для бокалов и дежурной бутылкой, крепления для удочек.

– Продолжим, однако, самогоном, – утвердительно решил хозяин, – мне тут сала прислали из Витебска, тает прям во рту. Шкурочку оцени – мягкая, и жевать не надо.

– С твоих слов – Кравец исчез, но финансового мотива, в части планированного захвата, не было, – отметил вслух Сазонов. – Ну, а что по нему самому? И потом, подручный его – непонятная фигура.

– Не спеши, торопыга, – закурил полковник, – добрались с тобой до второй части. Вот тебе справочка, почитай. Вернешь мне назад , прямо сейчас . Я пока на словах расскажу… В марте такого-то года предприниматель Захар Кравец на автомобиле Toyota Land Cruiser 200, принадлежавшем юридическому лицу – фирме «Заря», выехал из центральной усадьбы и отправился в областной центр. За рулем в момент выезда находился его помощник. Тут отвлекусь, вот тебе справка на этого человека.

С ксерокопии на Сазонова смотрело сухое очкастое лицо с высоким лбом и ввалившимися щеками.

– Дмитрий Колокольцев, одна тысяча девятьсот семидесятого года рождения. Уроженец города Брянска. Сведения о родителях отсутствуют. Проживал с бабкой, Ганной Ивановной Колокольцевой, ветераном педагогического труда. Окончил обычную среднюю школу, далее занимался индивидуальной трудовой деятельностью. Женат не был, детей не имеет…

– Как он попал сюда? – пожал плечами Сазонов, – занесло из центра страны.

– Там нет второй части, в этой справочке. Не перебивай, пожалуйста. С начала девяностых годов многократно – это значит, очень часто – пересекал границу страны, посещал Польшу с целью коммерческой деятельности. Ну, дело обычное, тогда все туда утюги возили. Потом Дмитрия потянуло на сельское хозяйство. Он организовал сельхозкооператив в деревне Брасово той же Брянской области, вел бизнес. Следующий раз мы находим его среди делегатов конференции Российского еврейского конгресса, случайное, видимо, упоминание – тысяча девятьсот девяносто девятый год. Кстати, наш искомый Захар Кравец там не участвовал, но уже имел тогда квартиру в Москве и бизнес-контакты аграрного плана в столице, Белоруссии и Польше. Ты знаешь, что Кравец сам много раз ходил под сто пятьдесят девятой статьей нынешнего УК? Знатный был мошенник, да не о нем речь.

– Клюет, дядя Саня, – между делом заметил Сазонов.

– Твою мать! – заорал полковник, – чего молчишь?!

Карп сорвался, мотанул плоским телом в заросли травы. Пришлось выпить по рюмке, успокоить нервы. К полудню чуть выглянуло зябкое солнце.

– Тут бы и бросить твое пустое дело, – продолжал хозяин, – пропал еврей, вместе с другом-бродягой, да и бог с ними. Что мне твоя сиротка? Много таких по стране. Так нет же, Вова, – хлопнул себя звонко по ляжке, – брянские коллеги подкинули грязи на вентилятор. Бабушка у этого Захарова подручного оказалась с подвохом. Ганна Ивановна – по-настоящему, видимо, Константиновна – дочь Анны Вениаминовны Колокольцевой. Супруги Константина Павловича Воскобойника, бывшего бургомистра Локотского самоуправления в нынешней Брянской губернии, как раз там, где создал свой кооператив в деревеньке Брасово этот самый Дмитрий. – Полковник торжествующе сузил глаза, налил самогона в рюмки. – И вот, что теперь, Володя, с этим делать, мне в голову не приходит. Я на пенсии, полиции это неинтересно, сам понимаешь. Просто в совпадения я не верю. Кое-что еще поискал, да немного нашлось. Дмитрию Колокольцеву выдавались шенгенские визы, и по сей день действует заграничный паспорт, не аннулирован. Сведений о пересечении границы мне не раздобыть, уже не служу, прости. В картотеках нет данных об участии в экстремистских или иных запрещенных организациях. В социальных сетях не зарегистрирован. Сим-карты на его имя отсутствуют. Вот такой поворот, малыш.

Сазонов встал с шезлонга, прошелся по пирсу… А как незамысловато все началось, просто банальная история, которая могла вырасти в обычную криминальную схему. Теперь и комментариев не подобрать, чересчур сложная выходит конструкция, аж волосы на спине шевелятся.

Полковник торжествующе вполглаза наблюдал за реакцией Сазонова, но в этот раз тот не сплоховал – был вытащен приличный зеркальный карп.

– Вот и обед, Вовочка, – потирая руки, завопил дядя Саша, – глянь, какой красавец! Ты как любишь – запекать со сметаной?

– Не, – помотал головой Сазонов, – жарить. На чугунной сковороде. В муке. Много масла, чтобы корочка была. У тебя есть белое сухое вино?

– Дурак, что ли, – оскорбился полковник, – то в масле с корочкой, то сухое ему подавай. Рыба-то наша. Значит, обойдешься самогоном. Я пошел жарить.

– Погоди, – Сазонов остановил его, пока летали мысли, – Воскобойник – это нацистский губернатор, которого партизаны прикончили?

– Отступись, Вова, по чести прошу. Это не просто коллаборационист. Это бывший солдат революции, потом идеологический антисоветчик, сумевший десятилетия водить за нос моих коллег из ОГПУ. Он выпускал манифесты, партию создавал, такого нагородил – уму непостижимо. После него возглавил эту республику Бронислав Каминский, слыхал про такого? Командир двадцать девятой дивизии СС «РОНА». Вспоминай разгром Варшавского восстания, 1944 год, палач Каминский… Так вот, при Воскобойнике, пока того партизаны не зачистили, Каминский был вечным номером вторым.

Полковник кинул скользкого карпа на мостки, мягко взял Сазонова под руку:

– Володя, в старые времена, чтобы по-настоящему заниматься, я немедленно доложил бы генералу. Я и теперь ребятам своим намекнул, но сам даже думать не хочу. Слишком тяжела задачка, не нашего ума дело, точно.

– Я в толк не возьму, при чем тут правнук фашиста – и еврей из российской глубинки? Дядя Саша, так не бывает. После войны семьдесят лет прошло. И куда они оба делись, скажи на милость? Не договариваешь чего-то.

– Думать не хочу! – заорал, багровея, полковник, – заявился раз в пятилетку и настроение портишь, сволочь. Ну, на тебе, напоследок, фамилию – дружок твой успешный, Руслан Михайлович Фирсов. Как раз и допроси его, как в столице будешь. Зайди к нему в Совет Федерации и поспрашивай, как, мол, корешок твой, Захар Кравец, поживает? Здоров ли, все ли ладно? Да напомни, как они вдвоем банк «Перспектива» десять лет назад на пару зеленых мультов шваркнули.

– Руслан в теме? – ошеломленно проговорил Сазонов, – я его в том году видел, на охоту на Камчатку ездили. Ты серьезно сейчас? В голове не укладывается…

– Пошел! К чертовой! Матери! – раздельно произнес полковник, закурив, добавил чуть мягче, – слушай, ты ко мне не заезжал. Я тебя не видел. Но поскольку я человек добрый, предлагаю – на ход ноги, под рыбу, глотнуть моего великолепного самогона. Может, больше не придется.

Сазонов потер виски, кивнул рассеянно:

– Самогона, конечно, хлебну. Однако ты меня совершенно огорошил… Надо будет подумать основательно.

– А чем тебе думать-то, Вова? Ты – будто баран. А баранов режут. Последний раз говорю – уймись. Поезжай, как ты любишь, в Ниццу. Ты же почти что Максим Горький. Ну, и подыхай там на старости лет от сифилиса на высоте чувственных наслаждений. Не лезь, придурок, в эту историю, по – человечески прошу.

– Так я, в отличие от Горького, не успел создать школу богостроительства для пролетариата ни на Капри, ни даже в Ницце. Может, удастся сделать в жизни хоть что-то стоящее?..

Полковник махнул рукой, в сердцах забыв рыбу, зашагал к дому. Карп косился с мостков глазом глубокого черного цвета и беззвучно шептал усатым ртом:

– Dum spiro–spero.

7

Сазонов вернулся в город ближе к вечеру. Ольга ждала его в гостинице, спросила чуть встревоженно: