Читать онлайн По заросшим тропинкам нашей истории. Часть 1 бесплатно

О татарском иге написаны в нашей стране тонны книг, в том числе и учебников по истории. События, связанные с этим периодом, а также их последствия обычно кратко излагаются следующим образом:

– огромное татаро-монгольское войско под командованием жестокого хана Баты́я вторглось в Северо-Восточную Русь в 1237 году;

– раздробленное русское государство не смогло оказать врагу объединённого отпора, и соответствующие княжества были разгромлены одно за другим поодиночке; тем не менее, отчаянное сопротивление подорвало силы агрессора, поэтому после второго похода на Русь в 1240 году продолжить движение вглубь Европы монголы не смогли. Таким образом, Европа была спасена от опустошения благодаря русичам;

– татаро-монгольское нашествие и последовавшее за ним тяжёлое иго негативно сказались на развитии нашей страны, отбросили её далеко назад, прервали её связи с западными соседями, в результате чего началось экономическое и техническое отставание России от европейских государств;

– к тому же, по сравнению с Русью, «поганые» монголы находились на более низкой стадии своего развития, их гнёт привел к подрыву русской культуры, которая в те времена, по сути, была представлена религией, то есть православным христианством;

– первую победу над ними одержал 8 (21) сентября 1380 года московский князь Дмитрий Иванович в результате битвы на Куликовом поле, которая проходила недалеко от реки Дон, на территории нынешней Тульской области, за что этот героический князь был прозван Донским;

– конец же монголо-татарскому игу был положен через 100 лет, осенью 1480 года в результате противостояния русских и татарских войск на реке Угре, в районе города Калуги. После этого выплата дани татарам прекратилась, и их угроза постепенно сошла на нет.

В целом это, конечно же, так, да только не всё так просто. Ведь за эти восемь с лишним веков в нашу историю закралось немало легенд, а несколько лет назад учебник истории вообще начал именовать тот период не игом, а «ордынским владычеством»[20] (может, чтобы не обижать татар с монголами?). В общем, попробуем некоторые моменты прояснить, а на некоторые взглянуть несколько с иной стороны…

«Незваный гость хуже татарина»

Кто не знает этого выражения? И вот когда войско Батыя впервые обрушилось на Русь, лучше, чем этой поговоркой, ситуацию описать нельзя. Да только татар в его армии почти и не было. Дело в том, что дед Батыя монгол Чингисхан (о нём – ниже) многие годы вёл с ними упорную и жестокую борьбу, которая, в конце концов, примерно за 30 лет до похода на Русь, завершилась его полной победой. И вот тогда Чингисхан приказывает казнить всех татар «ростом выше оси тележного колеса»[21]. Вы представляете себе телегу? Кто был ростом ниже оси её колеса? Ну, конечно: только совсем малыши! Так что татар осталось в живых ничтожное меньшинство, к моменту нападения монголов на Русь они, конечно же, подросли и могли участвовать в этом походе, но это была, как говорится, капля в море. Уже упоминавшийся мною Василий Татищев в своей «Истории российской»[22], между прочим, пишет: «Русские историки хотя их[23] татарами именуют, но они сами оного не употребляли, а именовались монгу́ и монгалы, как в грамотах ханов их и князей указано»[24]. Но русским летописцам в XIII веке было не до особенностей национального состава армии агрессора, и они назвали его просто: «татарове». Так с тех пор у нас и пошло…

А теперь немного о том, кто устроил нашим предкам такое ужасное побоище и которого мы называем

Хан Батый

Что же за человек был этот военачальник и государственный деятель, подвергнувший Русь такому страшному разорению? Что мы знаем о нём? Как это часто бывает в древней истории, одновременно и много, и немного.

Когда родился Батый, доподлинно неизвестно, но, по-видимому, всё же в 1209 году, по монгольскому календарю – в год земли-змеи[25]. На самом деле звали его Бат, что по-монгольски означает «крепкий», «прочный», «надёжный»[26]. Это мужское имя и сегодня существует в нашей Бурятии («Ба́та»), а также непосредственно в Монголии («Бат»). Между прочим, имя это сходно с монгольским словом «баты́р», то есть «силач», «храбрец», а также «бату́р» и «багаду́р», означающими «герой», «доблестный воин». Вам оно ничего не напоминает? Ну, конечно же: богатырь. Так что это слово пришло в русский язык из языка монголов. А имя «Бату́», которое нередко встречается в исторических источниках, заимствовано, скорее всего, из более поздних монгольских документов, написанных несколькими десятилетиями спустя[27]. Что же касается русских летописей, то они в один голос называют Бата «Батыем». Почему? Сложно сказать. Может быть потому, что нашим предкам так было произносить это имя проще? Ну, что ж, давайте и мы будем называть его «по-русски», то есть Батыем.

Его отцом был Джучи́, старший сын легендарного Темучи́на, построившего государство, равного по размерам которому не было в истории ни до, ни после него, и провозглашённого монголами Чингисханом, то есть «сильным правителем». Мать Батыя звали Уки́-хату́н, и она была племянницей любимой жены Чингисхана по имени Борте́-хатун. Но у Джучи было много жён и наложниц, которые родили ему около 40 сыновей[28], и по старшинству рода Батый был лишь вторым, после своего старшего брата Орду (его ещё называли Орда-Эжен, Орда и Орду-Ичен). Было у Батыя и несколько сестёр.

По решению своего отца Чингисхана Джучи владел огромными территориями на западе монгольской империи, простирающимися от Оби и Иртыша на востоке до южного течения Волги на западе и от границ Руси на севере до нынешнего Ирана, Таджикистана и Узбекистана на юге. После смерти Джучи, в возрасте всего восемнадцати лет, Батый наследует все эти земли.

Батый правит этими территориями, которые назывались улу́сом Джучи («улус» по-монгольски означало «государство»), долгие тридцать лет, вплоть до своей смерти, которая последовала, скорее всего, в 1256 году[29]. Таким образом, этот человек дожил до сорока семи лет. Возраст по тем временам почтенный.

К моменту своей кончины он расширяет свои владения до Кавказа и Крыма, ставит под свою зависимость Русь и наводит страх на Европу.

Государство Батыя

В настоящее время государство, построенное Батыем, принято называть у нас Золотой ордой, но сами монголы его так не называли, используя просто слово «улус»[30]. Русские летописи термин «орда» употребляли, но вот прилагательное «золотая» впервые появилось в наших письменных источниках лишь в 1566 году, то есть когда этого государства уже не существовало[31]. Так что такое название исторически обоснованным назвать нельзя.

Широко распространённым титулом Батыя является «хан». Но был ли он ханом? Попробуем разобраться. Как указывалось выше, титул «хан» или, по-монгольски, «каан» означает «властитель», «правитель». В монгольской империи этот титул носил только тот, кто повелевал всеми монголами и завоёванными ими землями, и именовался он «великим ханом». Первым великим ханом был, естественно, сам Чингисхан, но своим наследником он объявляет не старшего сына, Джучи, отца Батыя, а Угеде́я, своего третьего сына. Батый, таким образом, законного права на этот титул оказался лишённым до конца своих дней, но всю жизнь, тем не менее, чтит волю деда. В 1241 году, когда Угедей умирает, великим ханом избирается его сын Гую́к, заклятый враг Батыя, который в 1248 году ставит империю монголов на грань гражданской войны, выступив с войском на улус Джучи. К этому времени Батый уже «ака» или «ага», то есть старший в роду (его дядя Чагатай умирает в 1242 году), человек весьма уважаемый, но Гуюка это не останавливает. Однако, не дойдя до владений Батыя, он неожиданно умирает, и великим ханом в конце концов избирается в 1251 году Мункэ́ (ещё его называли Менгу́), сын младшего сына Чингисхана по имени Толу́й. Повелителем монголов становится, таким образом, племянник Батыя, а сам он на высший в монгольской империи титул по-прежнему не претендует. К этому остаётся лишь добавить, что ни монгольские, ни русские, ни другие иностранные источники при жизни Батыя ханом и не величали, а титул этот стал связываться с ним лишь много лет спустя после его смерти. Насколько известно, впервые к этому приёму прибегли его наследники, правители той самой «Золотой орды», которые необоснованно стали величать себя ханами и, наградив этим титулом своего великого предка, стремились таким образом оправдать незаконное присвоение себе данного титула[32].

Был ли Батый жесток? Несомненно. Источники тех времён изобилуют описаниями его злодейств. Так, русская Ипатьевская летопись, описывая взятие монголами Владимира, сообщает, что руководивший обороной города молодой княжич Всеволод, поняв, что выстоять не удастся, вышел за пределы крепостных стен с небольшой дружиной и направился к Батыю с дарами. Но тот «не пощади уности его, веле предъ собою зарезати и градъ всь избье»[33], то есть, выражаясь языком современным, юности его не пощадил, велел его перед собою зарезать, а всех жителей города перебить. А вот что сообщает другая русская летопись, Никоновская, о взятии Батыем Рязани (переведём старорусский текст на современный, более нам понятный): «Татары, взяв город Рязань /…/, весь его сожгли, князя Юрия Ингваревича убили, убили также жену его княгиню и всех других князей, да и мужчин всех, их жён и детей, монахов и монахинь и прочих священников тоже; кого рассекали мечом, кого расстреливали стрелами, кого бросали в огонь, а кого брали живьём, связывали, разрезали грудь и желчь вынимали»[34]. Всё это просто ужасно. Но отличалось ли поведение Батыя от действий других военачальников того времени, например, русских? Увы, не очень.

За 23 года до этого, в 1214 году в Новгородском княжестве случился неурожай: весь хлеб осенью побило морозом. Узнав об этом, правивший в городе Торжок князь Ярослав Всеволодович[35] даёт указание телеги с хлебом в Новгород не пропускать. Ну, дал приказ, и что такого? Да только дело в том, что Новгород и в урожайные годы сам себя прокормить не мог и ввозил зерно с юга и сухопутная дорога, по которой могли идти на север хлебные обозы, шла почти исключительно через Торжок. Историки сообщают нам, почему Ярослав сделал такой шаг: его как князя только что с позором изгнали из Новгорода вольнолюбивые жители, и он горел желанием им отомстить и вернуться победителем. И вот что в результате произошло: в городе начался жестокий голод, «бедные ели сосновую кору, липовый лист и мох, отдавали детей всякому кто хотел их взять, – томились, умирали. Трупы лежали на улицах, оставленные на съедение псам, и люди толпами бежали в соседние земли, чтобы избавиться от ужасной смерти». Об этом в своей «Истории России с древнейших времен» пишет русский историк Сергей Соловьёв[36].

К слову сказать, Ярослав своей цели не достигает: новгородцы князя-душегуба править к себе так и не зовут, а через два года и вовсе громят его в битве при реке Ли́пица, что протекает недалеко от современного города Юрьев-Польский во Владимирской области.

А вот как вела себя, например, в 1386 году в Литве дружина смоленского князя Святослава Ивановича: «Идучи Литовской землёй, смоляне воевали её, захватывая жителей, мучили их нещадно различными казнями, мужчин, женщин и детей: иных, заперши в избах, сжигали, младенцев на кол сажали»[37]. И это тоже цитата из книги Соловьёва.

Так что времена тогда были суровые, и жестокое поведение Батыя, к сожалению, в целом отражало нормы ведения военных действий восемьсот лет назад.

Но как вёл себя этот человек по отношению к тем, кто ему не сопротивлялся или подчинился его воле? А ведь совершенно по-другому! Так, в 1242 году[38] к нему приезжает уже знакомый нам владимирско-суздальский князь Ярослав Всеволодович. Как же встречает его грозный покоритель Руси? По свидетельству Лаврентьевской летописи, вот как: осыпает его всяческими милостями, заявляет (опять же, в переводе на современный русский язык): «Ярослав! Быть тебе старшим над всеми князьями в русской земле» и после этого «с великой честью» отпускает домой[39]. «Великой честью» назывались в те времена подарки, и в данном случае, принимая их, русский князь признавал, таким образом, то, что Батый – его повелитель.

Короче говоря, когда ему было надо, Батый был жесток, а когда обстоятельства требовали иного поведения, проявлял щедрость и даже радушие. А уж его подчинённые, монголы, так и вовсе называли его неформально Саи́н-хан, то есть добрый, хороший повелитель[40].

Сколько же монголов напало на Русь?

Долгое время в нашей стране считалось, что войско Батыя насчитывало до полумиллиона человек. Но давайте поразмыслим логически. Начнём с того, что одним из главных преимуществ монгольской армии было то, что она почти сплошь была конной. Получается 500.000 коней. Но общеизвестно, что каждый монгол брал с собой в поход двух коней, поскольку лошадь должна от седока отдыхать. То есть выходит миллион лошадей. А ещё в монгольской армии был большой обоз, который перевозил продовольствие, юрты, предметы первой необходимости и т. д. А кто тащил этот обоз? Ну, конечно: скот. Сколько его было? Мы доподлинно не знаем, но, наверное, для обеспечения полумиллионной армии, уж никак не меньше пары сотен тысяч. Что получается? Минимум один миллион двести тысяч голов скота. А теперь представьте себе, далеко ли пройдёт эта орава? Ведь всем им нужно что-то есть! Так что травоядные, идущие впереди, съели бы всю траву в окру́ге в один момент, и следующие за ними кони, волы и т. д. просто бы передохли с голоду. Но и это ещё не всё. Ведь татары напали на Русь зимой! А с травой в нашей стране зимой плоховато… Некоторые историки отмечают, что лошади монголов могли успешно добывать себе корм из-под снега. Допустим. Но это в степи. А Русь – не степь. Русь – это дремучие леса и сугробы в человеческий рост. Короче, совершенно невозможно себе представить, как миллион с лишним голов скота мог прокормить себя в этих природных условиях. Ерунда какая-то получается…

Так что постепенно учёные стали склоняться к цифре в 30 тысяч человек. Так считал, например, уже упомянутый мною русский историк, а также археолог и востоковед Лев Гумилёв[41]. Прямо скажем, немного. Но как тогда с такой скромной армией Батый смог не только покорить столь большое государство как Русь, но и двинуться дальше в Европу? А ведь ещё широко известно, что при нападении на нашу страну в 1237 году он разделил своё войско на три колонны: первая пошла на Су́здаль, вторая – на Рязань и третья встала на Дону́[42]. Как же так: соединения, насчитывавшие 10 тысяч бойцов, за несколько месяцев разгромили большое государство? Но ответ здесь прост. Во-первых, государства в современном понимании на территории Руси тогда не было. Были отдельные княжества, враждовавшие друг с другом, что и позволило врагу громить их поодиночке. Во-вторых, это сейчас во Владимире да Рязани несколько сотен тысяч жителей, а в те времена они насчитывали всего несколько тысяч. Это включая женщин, стариков и детей. Какую дружину мог выставить такой город, даже если в него стекались окрестные жители? Учёные полагают, что Владимир и Киев – от 3 до 5 тысяч воинов, а Рязань, Суздаль, Переяславль да Ростов, в каждом из которых количество жителей едва превышало 1.000 человек,[43] дай Бог, несколько сотен. А против них стоит сила в разы больше. Исход битвы, наверное, понятен. Конечно, соединив свои войска, русские князья могли бы дать врагу достойный отпор. Но вот единства-то на Руси как раз и не было… И в результате почти все они один за другим были разгромлены, а из крупных городов прямо-таки чудом уцелели лишь Новгород да Псков.

Что помешало монголам завоевать Европу?

Храброе сопротивление Руси, утверждают многие. Так ли это? Попробуем разобраться. Героическая оборона своих городов нашими предками, их мужество и стойкость не подлежат сомнению, и нужно гордиться этим, но следует, всё же, отметить, что на окончательное покорение всей Руси у монголов ушло около 10 лет (1237–1247 гг.), в то время как на завоевание сопоставимого с ней по территории северного Китая – 15, Ирана – 35, а, например, маленькое сибирское государство Хакассия (сейчас так называется республика в составе России, только пишется это слово чуть-чуть по-другому: Хакасия), находившееся вообще в глубоком тылу у монголов, сопротивлялось им 86 лет[44]. Так что были у них и более упорные противники. Что же касается причин отказа Батыя от широкомасштабного похода на Европу, то тут дело и вовсе обстояло по-другому.

Во-первых, завоевание всей Европы в планы монголов вообще не входило. Об этом свидетельствует уже упоминавшаяся хроника «Сокровенное сказание монголов». В ней перечисляются все народы, которые завоёваны или должны быть завоёваны ими, но ни одной европейской страны там нет (Русь, естественно, не в счёт). Вторжение же в Венгрию было обусловлено тем, что её король Бе́ла IV дал убежище злейшему врагу монголов половецкому хану Котя́ну. Великий хан Угедей направил королю грозное послание с требованием беглеца выдать, но тот даже не удостоил его ответом, и повод для вторжения был создан. В 1241 году монголы пересекают границы Венгрии[45] и вскоре наносят её армии сокрушительное поражение. Бела IV с поля боя бежит и укрывается сначала в Австрии, потом в Трансильвании (сейчас она в основном называется Румынией), потом в Боснии, Сербии и Далмации (в настоящее время это южная Хорватия). И везде за ним по пятам гонятся передовые отряды монголов, попутно разоряя всё, что встречается на их пути. Но приказа завоевать эти области у них нет, поэтому их жертвой становятся лишь слабо укреплённые города, а сильные крепости, зачастую после непродолжительной осады, оставляются в покое. Поход же в Польшу (на неё, к слову, монголы напали первой) и вовсе носит вспомогательный характер: его целью ставится недопущение помощи Беле IV со стороны польских князей, тевтонских рыцарей и чешского короля Вацлава. Да и силы монголов, вторгшихся в эту страну, относительно невелики: 8–10 тысяч всадников[46]. В общем, пройдясь по Восточной и Центральной Европе огнём и мечом, Батый действовал против собственной воли, выполняя приказ своего руководителя великого хана Угедея. И уж в любом случае мы видим, что отчаянное сопротивление наших предков вовсе не помешало монголам через пару лет крошить европейцев в капусту и дойти на юге до побережья Адриатического моря, то есть почти до современной Италии.

Так почему же всё-таки монгольская завоевательная волна вдруг останавливается, а затем начинает из Европы откатываться? Да потому что Батый получает новость сначала о смерти Угедея (ноябрь 1241 года), а затем и другого великого хана монголов, Чагатая (май 1242 года). Оказавшись в результате старшим представителем рода, он теперь имеет право сам принять решение о сворачивании похода, что и делает. И вот летом 1242 года монголы внезапно из Европы уходят. Для европейцев этот шаг настолько необъясним, что они приписывают его божественному вмешательству. Но причина здесь самая простая, а для Батыя серьёзная: нужно выбирать нового великого хана, и стать им должен человек, близкий ему. Тут уж не до завоеваний в Европе.

Ордынское иго – горе или благо для Руси?

Как это ни странно, и то, и другое. Или, можно сказать, для кого-то в нашей стране оно оказалось горем, а для кого-то обернулось благом.

Монгольское нашествие нанесло по Руси ужасающий удар. Во-первых, значительная часть населения погибла в результате военных действий и последовавших за ними разрушений. Так, итальянский монах Джованни Плано Карпини, проезжавший Киев по пути в ставку Батыя, отметил: «/…/ когда мы ехали через их землю, мы находили бесчисленные головы и кости мёртвых людей, лежавшие на поле; ибо этот город был весьма большой и очень многолюдный, а теперь он сведён почти ни на что: едва существует там двести домов, а людей тех держат они в самом тяжёлом рабстве»[47]. Причём написано это в 1245 году, то есть пять лет спустя после взятия столицы древней Руси монголами. А когда галицкий князь Даниил, избежавший смерти и монгольского плена, решает вернуться в 1242 году, то есть через год, в свой разрушенный город Владимир-Волынский (сейчас он находится на западе Украины, недалеко от её границы с Польшей), он не находит в нём ни одного жителя, а в городок Бе́рестье, примерно в 170 километрах к северо-востоку от него, не может даже въехать из-за ужасного запаха незахороненных тел[48]. Города лежали в руинах, пашни зарастали бурьяном, повсюду царили голод и нищета. Многие знания были утрачены на десятилетия. Прекратилось строительство церквей, в упадке оказались ремёсла, значительные ресурсы выкачивались монголами из Руси в качестве дани. Чтобы начать хотя бы частично восстанавливать свои силы, стране потребовались добрых сто лет. Так что ордынское иго действительно потрясло до основания основы нашей государственности.

Но, как это часто бывает в жизни, оно также привело к последствиям, которые кроме как положительными назвать нельзя. Правда, складывалась такая ситуация постепенно, в течение десятилетий.

Во-первых, централизованное русское государство начало формироваться именно при монголах. Ведь их нашествие сильно уменьшило масштабы княжеских междоусобиц, которые, собственно, и привели к тому, что Русь пала жертвой агрессора и в результате в своей тогдашней форме прекратила своё независимое существование. Имея за спиной опыт завоевания множества государств, монголы знали, что повелевать покорёнными народами легче, если поставить там одного руководителя, лучше бы из местных, который бы ими и управлял. И вот уже в 1242 году Батый вызывает к себе владимиро-суздальского князя Ярослава Всеволодовича и выдаёт ему ярлык на великое княжение, то есть делает его на Руси старшим (выше об этом уже упоминалось). После этого Ярослав сажает в Киеве своего наместника Дмитра Ейко́вича, женит своего сына Александра (будущего Невского) на дочери полоцкого князя и, таким образом, устанавливает контроль над Полоцком, а другого своего сына делает князем в Смоленске. Процесс централизации начинает делать свои первые, пусть и скромные, шаги. Дальше – больше. После смерти Ярослава ярлык на великое княжение в конце концов получает его сын Александр, продолживший укрепление власти Владимирско-Суздальского княжества над другими областями Руси. А после убийства в орде в 1246 году Михаила Черниговского, а затем в 1318 году Михаила Тверского лидерство московских князей, ставших преемниками владимирских, уже укрепляется без существенных помех. В 1327 году ярлык на великое княжение получает великий князь Владимирский и князь Московский Иван I Данилович по прозвищу Калита[49], и через некоторое время Москва становится центром Руси. В общем, в единое государство наша страна превращается при самом непосредственном участии монголов: вплоть до Ивана III все без исключения владимирские, а затем и московские князья получают «благословение» в орде. А ордынцы, таким образом, роют себе яму, в которую в конце концов и попадут, когда укрепившаяся Русь в 1480 году от их владычества освободится.

Но больше всех выигрывает от ордынского ига русская православная церковь. Хотя начиналось всё для неё печально. Как известно, при штурме русских городов монголы крушили всё подряд, в том числе, естественно, и церкви. Сами они сжигались, украшения забирались как добыча, а священников попросту убивали. Но это во время завоеваний. А затем монголы «странным образом» наших церковников не трогали и даже оказывали им покровительство. Откуда такая чуткость? Всё объясняется просто. Во-первых, монголы, будучи язычниками или, как говорили тогда на Руси, «погаными», к другим религиям относились довольно терпимо, считая, что чем больше священников будут молиться за них своим богам, тем лучше. Такой подход определил ещё Чингисхан. А, во-вторых, к христианству в целом они были и вовсе неравнодушны. Достаточно сказать, что христианкой была старшая и наиболее влиятельная жена Толу́я, четвёртого и любимейшего сына Чингисхана. Звали её Сорхахтани́-беги́[50], и впоследствии она стала матерью двух великих ханов монгольской империи – Мункэ и Хубила́я, правивших, соответственно, в 1251–1259 и 1260–1271 годах. Её третьим сыном от Толуя был Хулагу́, завоеватель Ирана и Ирака. Сам он христианином не стал, но зато эту религию исповедовала его старшая и самая авторитетная жена Доку́з-хату́н. Известный арабский летописец того времени Рашид-ад-дин в связи с этим пишет, что «она постоянно поддерживала христиан, и эти люди в её пору стали могущественными. Хулагу-хан уважал её волю и оказывал тем людям покровительство и благоволение до того, что во всех владениях построил церкви, а при ставке Докуз-хатун постоянно разбивал [походную] церковь»[51]. Фламандец[52] Виллем Рейсбру́к, более известный в истории под офранцуженным именем Гильом Рубру́к, который в составе монашеской миссии посетил в 1254–1255 годах столицу монгольской империи город Каракору́м, с удивлением отмечает наличие в нём действующей христианской церкви[53]. Был христианский храм и в ставке Батыя[54]. Более того, руководители русской православной церкви, так же как и русские князья, нередко ездили в орду, чтобы получить там утверждение в должности. А ведь если утвердил тебя хан, а не князь, то и начальник тебе хан. Так что князь со своими указаниями может и помолчать…

«И пусть не забывает он от чистого сердца молиться Богу за нас и народ наш и благословлять нас», – пишет, например, ордынский хан Менгу́-Тиму́р (русские летописи звали его Менгу-Темир и Мангу́-Темир) в ярлыке митрополиту Киевскому и всея Руси Кириллу III[55]. Кстати, именно этот ярлык является первым из дошедших до нас письменных источников, подтверждающих особое положение православной церкви на Руси: русские священнослужители и члены их семей не входили в число лиц, переписанных монголами, и не платили поэтому им никаких налогов, в том числе и с церковных земель; они не могли быть призваны на военную службу, а оскорбление православия каралось смертью, так же как и конфискация церковного имущества. В начале ярлыка стоит имя Чингисхана, а это означает, что такая политика освящена монгольской традицией и указанный подход, скорее всего, был характерен у монголов по отношению к нашей церкви и до Менгу-Тимура. А ещё в период его правления непосредственно при нём состоял на службе православный епископ, которого звали Митрофан. Так что если кто и процветал под ордынским игом, так это в первую очередь русская православная церковь. На это впервые обратил внимание в IV главе V тома своей «Истории государства Российского» русский историк Николай Карамзин[56]: «Одним из достопамятных следствий татарского господства над Россиею было /…/ возвышение нашего духовенства, размножение монахов и церковных имений. Политика ханов, утесняя народ и князей, покровительствовала церкви и её служителям; изъявляла особенное к ним благоволение /…/ Ханы под смертною казнию запрещали своим подданным грабить, тревожить монастыри /…/. Владения церковные, свободные от налогов ордынских и княжеских, благоденствовали: сверх украшения храмов /…/ у епископов и монахов оставалось ещё немало доходов на покупку новых имуществ. /…/ Народ жаловался на скудость: иноки богатели. Они занимались и торговлею, увольняемые от купеческих пошлин. /…/ Весьма немногие из нынешних монастырей российских были основаны прежде или после татар: все другие остались памятником сего времени». В общем, как говорит русская пословица, «кому война, а кому мать родна». Простой народ бедствовал, голодал, с трудом сводил концы с концами, а русская православная церковь благодаря покровительству монголов богатела, да ещё при этом и молилась за здоровье захватчиков! Но сегодня об этом её представители предпочитают не вспоминать.

И ещё. В чём проявлялась в те времена культура общества? Ну, конечно: в религии. Литература тогда была только религиозной (ведь нельзя же назвать литературой летописи), мастера-художники работали по заказам монастырей и писали, естественно, только иконы, архитектура была почти исключительно церковной, мозаику и фрески тоже можно было увидеть только в храмах и т. д. Так подрывали монголы русскую культуру или, наоборот, оберегали её? Получается, что первые несколько лет разрушали, а потом несколько столетий охраняли. Странно, правда?

Сильно отразилось монгольское иго и на характере русских князей. Ведь в течение нескольких столетий им приходилось испытывать от ордынцев сильные унижения, чтобы получить и, главное, сохранить желанный ярлык. Так, приехав в орду, им нужно было, став на оба колена, поклониться изображению Чингисхана, выпить кумыса, поклониться кусту, пройти через огонь, преклонить колено перед шатром Батыя, а с ним самим общаться, также стоя на коленях. Похожую процедуру был вынужден, например, пройти в 1245 году князь Даниил Галицкий[57]. (В скобках следует отметить, что кумыс, который наши князья считали бесовским напитком, у монголов подавался желанным гостям.)

Упоминается в письменных источниках и такая церемония встречи великим князем Московским Иваном III монгольского посла: «В Москву прибывает ордынский посол. Московский князь выходит ему навстречу, подает сидящему на коне послу кубок с кумысом. Посол часть выпивает, брызгает кумысом на гриву лошади. Потом московский князь слизывает капли кумыса с лошадиной гривы. Стелет ковер из соболя под ноги татарскому послу и встаёт вместе с боярами перед ним на колени слушать посла, чего там хан изволил»[58]. Об этом во время Ливонской войны напоминает в 1581 году русскому царю Ивану IV Грозному его соперник польский король Стефан Баторий[59] (я ещё расскажу и о нём, и о той войне). Сегодня многие русские историки относятся к приведённой цитате с недоверием: она взята из книги «История Польши», написанной поляком Яном Длу́гошем и увидевшей свет несколько лет спустя после его смерти в 1480 году. Польша тогда была союзницей Великого княжества Литовского[60], которое с нашей страной воевало. Так что Ян Длугош мог всё это и выдумать, так сказать, назло врагу, тем более что больше ни один источник, ни русский, ни ордынский, ни иностранный о таком церемониале не упоминает. Может, и так. Но навстречу ханским послам русские князья выходили и кумыс им подносили[61].

Зато, получив от монголов ярлык, князья эти понимали, что теперь-то их власть на Руси практически уже ничем не ограничена, и относились к своим подданным, по сути, как к рабам (только церковь, как мы помним, им трогать не разрешалось). Всё это развивало в них скрытность, коварство, жестокость, хитрость, недоверчивость и вероломство, о которых так много пишется в исторических источниках. Но, с другой стороны, часто проявляли они и храбрость, самоотверженность, патриотизм и многие другие положительные качества. Ведь зло так часто идёт рука об руку с добром, в том числе и в характере человека.

Такими уж «культурно отсталыми» были монголы?

Тезис о том, что монголы находились на более низком уровне культурного развития, чем покорённая ими Русь, звучит часто. Но здесь, опять же, не всё так однозначно. Да, монголы были кочевниками, среди них не известны художники, архитекторы, техники-изобретатели, они не строили городов. Но, во-первых, свой город у них, всё же, был. Это Каракорум, столица Монгольской империи. Да, строили его по большей части немонгольские мастера, ну и что? Во-вторых, после завоевания Китая, одного из самых передовых государств того времени, монголы переняли у китайцев письменность, и их чиновники были грамотны. У них, например, великолепно работала почта, и русское слово «ямщик» происходит от татарского «ямчи́» («jamčy»), то есть «почтовый гонец». Между прочим, монгольский государственный гонец легко преодолевал в день 300 километров[62] – расстояние, немыслимое для европейцев ещё многие и многие десятилетия. Да и слово «деньги» пришло к нам от монголов, у которых оно звучало как «таньга́». Кстати, очень похоже называется в настоящее время валюта Казахстана, на территории которого многие века хозяйничали монголы, – «теньге́». В-третьих, к моменту нападения на Русь монголы завоевали Бухару́ и Самарканд (1220 год), восточный Иран (1221 год) и Хорезм (1223 год), а это были высокоцивилизованные государства, города и области, славящиеся своей наукой, культурой и ремёслами на весь мир. Завоёванные территории подвергались, как правило, страшному разорению, но так было далеко не всегда. Подобная участь ожидала лишь тех, которые оказывали сопротивление. Самарканд же, например, сам открыл монголам свои ворота, и был оставлен в целости и сохранности. (На Руси так же монголы поступили с городом Угличем, который сейчас находится в Ярославской области: весной 1238 года его жители сопротивляться им не стали, и он ни разграблен, ни сожжён не был[63].) К слову сказать, довольно быстрое взятие монголами большинства русских городов (их сопротивление редко продолжалось более недели) было, в частности, вызвано тем, что те применяли стенобитные механизмы, на Руси неизвестные. Кто до нашествия Батыя был главным врагом наших князей? Их соседи – степняки-половцы да такие же русские князья. Ни те, ни другие стенобитных машин не применяли, поэтому и укрепления вокруг своих городов наши предки строили, главным образом, из земли да деревьев. Захватчик же на опыте своих походов в Китай и Центральную Азию, так сказать, культурно обогатился и приобщился к передовым достижениям науки и техники, в данном случае военным. И, наконец, в опровержение тезиса о низком культурном уровне монголов можно привести описание Ханчжоу, одного из китайских городов в составе их империи, сделанное известным итальянским путешественником Марко Поло, побывавшим в нём: «Живут тут подданные великого хана /…/, деньги у них бумажные. /…/ Город в округе около ста миль, и двенадцать тысяч каменных мостов в нём, а под сводами каждого моста или большей части мостов суда могут проходить /…/. В этом городе /…/ все улицы вымощены камнем и кирпичом /…/, и верхом ездить, и пешком ходить по ним хорошо /…/. В этом городе /…/ добрых четыре тысячи бань; есть и ключи, где люди нежатся; по нескольку раз в месяц ходят туда, потому что чистоту в теле соблюдают; бани эти /…/ так просторны, что зараз тут могут мыться сто мужчин или сто женщин. /…/ В этом городе дворец прежнего царя /…/, двадцать там больших и совсем одинаковых зал; а велики они так, что десять тысяч человек могут тут пообедать за одним столом, и все они роскошно убраны золотом. Во дворце /…/ тысяча красивых и просторных покоев, есть где и поспать, и поесть»[64]. В общем, даже если Марко Поло и преувеличивает, ни о чём подобном ни на Руси, ни в Европе в те времена и близко мечтать не могли, недаром многие его рассказы были восприняты как выдумка. А ведь таких описаний в этой книге предостаточно. Так кто же был «отсталым»: монголы или европейцы? А то, что простые люди у них читать и писать не могли, так в наше время читать и писать не умеют, например, многие граждане США, но ведь это не делает данную страну некультурной.

Не переняли монголы и «более развитой» русской культуры. Они не стали в своей массе христианами, не взяли на вооружение наш алфавит. А между тем, например, Китай и Центральная Азия повлияли на них сильнейшим образом: в первом случае они переняли письменность, законы, ряд принципов государственной политики (централизацию власти, налогообложение, почтовую связь, перепись населения и т. д.), а во втором – религию, то есть ислам.

И ещё. Влияние монгольского периода на русское общество, как положительное, так и отрицательное, бесспорно. А вот влияние русского образа жизни на монгольский проследить довольно трудно. Вы, может быть, удивитесь, но от этих завоевателей в русский язык пришли, например, такие слова как «алмаз», «алый», «арбуз», «бадья», «барсук», «барыш», «башмак», «брага», «жесть», «изумруд», «казак», «казна», «караул», «кафтан», «колпак», «кочевать», «курган», «лачуга», «мишень», «ревень», «серьга», «стакан», «тамга́» (от него произошло слово «таможня»), «таракан», «тесьма», «харч», «чулок» и многие-многие другие. Монгольское происхождение имеют такие, кажется, совсем уж русские слова как «кулак», «кирпич», «лошадь», «хозяин» или «тюрьма». А выше говорилось о словах «ямщик» и «деньги»[65]. А много ли русских слов перекочевало в те времена в язык монгольский? Мне было бы интересно это узнать…

И в заключение следует обратить внимание ещё вот на что. Очень часто в наших источниках Русь представляется одной из ключевых составных частей империи монголов или уж, по крайней мере, владений Батыя. Это не совсем так. Ведь Русь в состав их империи не входила, находясь в положении зависимого от неё государства. Монголы ею напрямую не управляли, действуя через своих уполномоченных, русских князей (и церковников). И вообще, как вы думаете, на каком расстоянии от столицы монголов города Каракорума находилась Москва? Где-то 4.500 километров по прямой. Это больше, чем от Москвы до атлантического побережья Португалии, то есть до самой западной окраины Европы. На преодоление такой дистанции у русских князей уходило в то время около года[66]. Сейчас примерно на таком же расстоянии от Москвы находится, например, Ирку́тск (около 4.200 километров). Как относятся москвичи к Иркутской области? Правильно: как к очень далёкой провинции. И это сейчас, в XXI веке. Как же относились к Руси великие ханы монгольской империи в XII–XIII веках? Подумайте сами.

Что же касается Батыя, то его ставка, конечно же, была поближе, где-то в 1.500 километрах от Москвы (что, кстати, тоже не рукой подать), но уж не ближе, чем, например, зависимый от него и значительно более изобильный прикаспийский город Дербент (500 километров к юго-западу), открывавший путь на Кавказ и далее в Персию, или богатейший крымский порт Ка́фа (1.000 километров на запад), который сейчас называется Феодосией. Так что Русь для Батыя была, конечно же, важна, но лежала она в стороне от развитых международных торговых путей того времени (знаменитый ранее путь из варяг в греки тогда уже угас), и её ресурсы были значительно меньшими, чем те, которыми распоряжались богатые южные страны и порты. А уж великие ханы в Каракоруме и вовсе вспоминали о ней, думается, нечасто.

Когда, почему и от кого стала отставать Русь?

В этом, опять же, виноваты монголы и их владычество, скажут многие. И будут правы. Да только не совсем.

Давайте перенесёмся от начала монгольского нашествия на 115 лет назад, в 1122 год. Что происходит в то время на Руси? Великим князем Киевским является Мстислав Владимирович, сын Владимира Мономаха. Он стоит во главе огромной страны, которая с севера на юг простирается от Студёного моря (так называли наши предки нынешнее Белое море) до Русского (а так называли тогда море Чёрное), а с запада на восток от Варяжского моря (сейчас оно называется Балтийским) до правых притоков Волги. Русь пока ещё едина, но через десять лет Мстислав Владимирович умрёт, и начнёт набирать обороты княжеская междоусобица, которая и погубит её независимость через неполных сто лет.

Принятие византийской ветви христианства, которое у нас назвали православием, приводит к расцвету культуры, торговые и иные связи с Европой и Азией – к мощному развитию ремёсел. Русь является чуть ли не самой грамотной европейской страной. Появляется денежное обращение, становится на ноги правовая система. Бесспорно, что по уровню своего развития наша страна Европе почти ни в чём не уступает. Почти. Но об этом чуть позже.

А вот от Востока Русь, – так же, как, впрочем, и Европа, – отстаёт заметно. Те же деньги приходят к нам с востока, а вернее с юга. Первые русские деньги – серебряные и представляют собой вырезки из дирхе́мов – так назывались тогда арабские серебряные монеты. Затем наряду с ними начинают появляться вырезки из монет византийских. Делается попытка чеканить и собственные серебряные деньги, но рудников с необходимыми запасами серебра на Руси не находится, и чеканка прекращается. Следует отметить, что в те времена восточные страны и Китай вообще намного опережали нашу страну и европейские государства в своём развитии. Лучшие астрономы и математики, врачи и мореплаватели, мастера и изобретатели жили именно там. В 105 году в Китае появляется бумага, в 852 году араб Аббас ибн Фирна́с являет миру парашют, а через 23 года – дельтаплан, в 1128 году те же китайцы отливают первую в истории пушку, через четыре года конструируют огнемёт и т. д. и т. п.[67] Мы уж не говорим о китайском порохе и фарфоре. А Европа что? А там царит период, который европейские учёные назовут впоследствии «тёмными веками»[68]. Культура и науки в глубоком упадке, люди почти поголовно неграмотны, и даже самые просвещённые из них всерьёз высчитывают, сколько чертей или ангелов может поместиться на острие иглы. Так что в тот период современное слово «цивилизованная страна» в первую очередь должно было бы быть применено к Китаю да к Персии, но уж никак не к европейским государствам.

Но что же с Русью и Европой? Было ли отставание нас от них или нет? Было, хотя на первый взгляд не очень заметное. Взять те же деньги. Если на юге нашей страны за основу брались арабские и византийские монеты, то на севере – европейские: так называемые дина́рии германской, английской и скандинавской чеканки.

Однако, пожалуй, больше всего Русь уступала некоторым своим соседям, в том числе и европейским, в кораблестроении и мореплавании, а это и в те времена, и сейчас является одним из важнейших показателей уровня развития страны. Располагая выходом к трём морям, она, тем не менее, своего мощного и постоянного флота не имела. Тут можно возразить: как же так? Ведь русский князь варяг Олег ещё в 907 году для похода на столицу Византии Царьград (в то время так назывался Стамбул) собрал 2.000 кораблей, в каждом из которых находилось по 40 человек. Об этом пишет «Повесть временны́х лет» – наверно, самая известная русская летопись. Да, пишет. Но если поразмыслить, то станет ясно, что цифра эта совершенно невероятна: получается, что в войске Олега было 80 тысяч человек. Но давайте вспомним, что когда 330 лет спустя на Русь напал Батый, он довольно быстро разгромил её с тридцатью тысячами ратников. Поэтому учёные склоняются к цифре в 100–200 кораблей, о которых пишет другая русская летопись, Новгородская[69]. Это тоже немало, но перед нами практически единственный случай применения русичами значительных военно-морских сил[70]. Да, наши предки предпринимали набеги за море ещё и на своих северных соседей, тех же шведов и финнов, ходили они с рейдами и в Каспийское море, но, всё же, русские морские экспедиции того времени были, так сказать, прибрежного масштаба. Сколько плыть от нашего балтийского побережья до города Сигту́на, древней столицы Швеции? Где-то 600 километров. А от наших черноморских берегов до Стамбула/Царьграда? Чуть больше 700 километров. И вот ведь что странно. Варяги, которых в Европе называли викингами или норманнами, были мореплавателями первоклассными и преодолевали расстояния просто огромные. Скажем, от нынешнего норвежского побережья до столицы Исландии города Рейкьявика почти 1.500 километров пути, причём по открытому морю. А от Исландии до Гренландии – больше тысячи. А ещё викинги целых сто лет (1091–1194) лет царили на средиземноморском острове Сицилия и на всей южной Италии[71], а от неё до Скандинавии в те времена по морю было несколько месяцев пути. Но вот их собратья приходят на Русь и свои знаменитые морские походы сворачивают. Почему? Ещё одна загадка…

В Европе же картина была другой.

В упомянутом выше 1122 году Венецианская республика, отправляясь в крестовый поход против ближневосточных мусульман, собрала более 150 кораблей, погрузила на них порядка 15.000 человек, в том числе рыцарей с конями, и вся эта флотилия прошла добрых 2.500 километров по Средиземному морю и осадила мусульманский порт Аккру (сейчас это город Акко на территории Израиля). Проходит 25 лет, и в 1147 году в Европе начинается Второй крестовый поход, и в его поддержку через Гибралтарский пролив в Средиземное море входит флот из 200 кораблей[72]. Ещё через 55 лет, в 1202 году, в ходе Четвёртого крестового похода, венецианцы собирают 210 кораблей[73], на которых обязуются перевезти 4.500 рыцарей, 9.000 оруженосцев и 20.000 пехотинцев[74].

А вот Византия: в 1149 году её император Мануил I Ко́мнин отвоёвывает (между прочим, у викингов) средиземноморский остров Корфу. Для этого он собирает около 500 боевых и 1.000 транспортных кораблей[75], которые прошли туда и обратно порядка 3.000 километров. А через 20 лет, в 1169 году византийцы совершают морской набег на Египет в составе примерно 150 галер[76], 20 крупных транспортных кораблей и 60 кораблей, специально предназначенных для перевозки кавалерии[77]. Флот преодолевает расстояние примерно в 1.500 километров. Таких примеров много.

В истории же нашей страны того времени морские походы подобных масштабов неизвестны.

О чём это говорит? Да о том, что техническое отставание Руси от Европы началось ещё до нашествия монголов. А ведь «наследство» ей досталось не хуже: та же Венецианская республика искусство кораблестроения переняла от исчезнувшей Римской империи, а Русь могла его позаимствовать у Византии, которая, между прочим, тогда не только ещё не исчезла, но во всех отношениях была более передовой страной, чем любая европейская. Могла, да не позаимствовала. Почему? Очередная загадка…

И ещё один момент. Ордынское иго оторвало нашу страну от Европы, спору нет. Но ведь оно, по идее, должно было распахнуть перед ней двери на Восток, к покорённым монголами цивилизациям, значительно более развитым, чем европейская. Не распахнуло. И вновь остаётся только гадать, почему…

Но перенесёмся из 1122 года в год 1380-й. Монгольскому господству на Руси примерно 140 лет, и кажется, что конца ему не будет никогда. Но это только кажется. Наша страна постепенно укрепляется, а вот орда слабеет. И в этом году наступает момент, когда наши предки наносят ей мощный удар, который помогает им понять, что повелители-то эти, глядишь, и временные. Речь, конечно же, идёт о Куликовской битве, выигранной под руководством князя Московского и великого князя Владимирского, который вошёл в нашу историю под именем

Дмитрий Донской

Нет нужды здесь писать о заслугах этого выдающегося человека: о них сказано и написано достаточно. А вот о других сторонах личности Дмитрия Донского и о некоторых событиях, связанных с Куликовской битвой, рассказать бы стоило.

Ну, во-первых, битва эта не была ни первой, ни второй, ни третьей и ни пятой победой русичей над ордынцами. Впервые верх над ними в открытом сражении одерживает в 1285 году, то есть за 95 лет до неё, князь Новгородский Дмитрий Александрович, сын Александра Невского[78]. Разбитым оказывается монгольский «царевич» Елтора́й, на стороне которого, к слову сказать, сражается младший брат Дмитрия Андрей. Затем, в 1301 году первый московский князь Даниил Александрович, самый младший сын Александра Невского, наносит ордынцам поражение недалеко от Переяславля-Рязанского (сегодня этот город называется Рязанью). Через шестнадцать лет, в 1317 году, тверской князь Михаил I Ярославич разбивает ордынского темника Кавдыга́я недалеко от села Борте́нево (сейчас этого населённого пункта нет, но раньше он находился в нынешней Тверской области). На этот раз, кстати, на стороне монголов сражается московский князь Юрий Данилович, сын Даниила Александровича. Поражение оказывается настолько серьёзным, что в плен к Михаилу Тверскому попадает жена московского князя, которая, между прочим, является сестрой аж самого ордынского Узбек-хана. (Во многом именно за это Михаила Тверского убьют через год в орде, о чём писалось выше.) В 1362 году совместное русско-литовское войско громит объединённые силы крымского и перекопского ханов, в 1365 году у Шише́вского леса (он находился на территории нынешней Рязанской области) наносят поражение монголам рязанцы, а в 1367 году у реки Пья́ны (сейчас это Нижегородская область) – суздальцы. В августе 1378 года происходит крупное сражение на реке Во́жа, что в нынешней Рязанской области, в котором русичи вновь одерживают победу. Ордынским войском командует мурза Бе́гич, а вот нашей ратью не кто иной как московский князь Дмитрий Иванович – тогда ещё, естественно, не Донской. А если учесть, что Бегич пошёл на Русь по приказу ордынца Мамая (того самого!), то следует сказать, что свою победу в Куликовской битве Дмитрий Иванович за 2 года до этого неплохо отрепетировал.

Монголы, кстати, тоже в долгу не остаются: в 1376 году они разоряют Новосильское княжество (сейчас на этом месте Орловская область), а в 1377 году громят московско-суздальское войско на той же речке Пьяна и проходятся после этого огнём и мечом по Нижегородскому и Рязанскому княжествам, а в 1379 году по второму из них совершает рейд уже и сам Мамай[79]. Так что в этот период Русь и орда напоминают двух боксёров, наносящих друг другу болезненные удары в ожидании момента для решающего нокаута.

Но вот наступает 1380 год. В какой же обстановке происходит сражение на Куликовом поле?

Вот уже более двух десятилетий в орде идёт борьба за власть, которая в русских летописях получает название «Великая замя́тня», то есть, выражаясь языком современным, большая смута. В 1359 году в результате военного переворота погибает восьмой ордынский хан Бердибе́к, последний представитель рода чингизидов, то есть прямых потомков Чингисхана. И ведь уничтожил всех их он сам. Дело в том, что став за два года до этого ханом, он приказывает убить всех потомков Батыя (Батый, как вы знаете, был внуком Чингисхана), которые могли бы претендовать на этот пост, и в результате были уничтожены двенадцать его родственников, в том числе и его 8-месячный брат, которого он убил лично, ударив о землю. Но, как говорит русская пословица, «не рой другому яму – сам в неё попадёшься». Вот Бердибек и попался. И началось… Законных претендентов на пост властителя орды больше нет, место Бердибека занимает свергнувший и убивший его некий Кульпа́, самозванец, его самого свергает и убивает в январе 1360 года Науру́з-хан, тоже самозванец, того, всего через пять месяцев, – Хизр-хан и т. д. и т. п. И так за 23 года в орде сменяется 25 ханов, а от неё самой начинает откалываться улус за улусом[80]. Важнейшую роль во всей этой заварухе играет Мамай. Он женат на дочери убитого хана Бердибека и при нём занимал должность беклярбе́ка, то есть нечто типа премьер-министра, руководя одновременно армией орды, её внешней политикой, а также судебной властью. Когда Бердибека не стало, Мамай объявляет войну сначала Кульпе, а потом и другим самозванцам. Военные действия он ведёт с переменным успехом, но сам законного права на ордынский трон не имеет, поскольку не является чингизидом. Но он в конце концов находит хороший для себя вариант и в июне 1370 года, после смерти очередного ордынского хана, Абдулла́ха, провозглашает ханом восьмилетнего мальчика Мухаммеда-Була́ка (наши историки называют его также Мама́нт-Салта́ном) и становится при нём фактическим правителем орды.

Русские князья, вот уже многие десятилетия поддерживающие с ордой самые тесные отношения, пристально следят за всеми этими событиями и наверняка знают о происходящем в деталях. Дмитрий Иванович, будущий Донской, получает, кстати, в 1363 году ярлык на великое княжение именно от Мамая. Было тогда московскому князю 13 лет. Правда, через семь лет Мамай ярлык у Дмитрия отбирает и отдаёт его тверскому князю Михаилу II Александровичу, но московский князь отправляется на следующий год на поклон в орду и ярлык получает вновь, теперь уже из рук девятилетнего Мухаммеда-Булака. Но вся эта борьба – это, так сказать, формальности: Дмитрий Иванович прекрасно понимает, что Мамай, по сути, правитель незаконный, а хан ордынский и вовсе малолетка, и вот в 1374 году он с Мамаем ссорится и отказывается платить ему дань в оговоренных размерах. Русские летописи назвали это событие «великое розми́рье», то есть большая ссора[81]. Вот в такой ситуации и происходит в 1378 году битва на реке Вожа, о которой говорилось выше и в которой князь Дмитрий разбивает мамаевского воеводу Бегича. Мамай – в ярости и решает наказать своего непослушного холопа лично. С его точки зрения князь Дмитрий – предатель чистейшей воды: сначала поклялся в верности, получил ярлык, а теперь от своих обязательств отказывается. Вот и верь после этого людям.

Но есть у Мамая ещё один повод для беспокойства. Весной 1378 года на его территорию вторгается Тохтамыш, а это противник, ох, какой опасный. Он не только потомок Джучи, старшего сына Чингисхана, а значит, – в отличие от Мамая, – законный претендент на ордынский престол, его поддерживает Тиму́р, могущественный правитель Маверанна́хра, огромного государства, располагающегося в Средней Азии. Оно находится на территории бывшего улуса Чагатая, второго сына Чингисхана, и включает в себя такие города как Самарканд, Бухара, Хорезм, Ташкент и Хива́. В 1362 году в одной из битв он лишается двух пальцев на правой руке и получает тяжёлое ранение в правую ногу, в связи с чем к нему прилипает кличка «Тимур-э Лянг», то есть «Тимур хромой». Под таким именем, Тамерлан, он и входит в историю многих стран, особенно европейских. По своему происхождению Тимур тоже чингизидом не является, но в 1370 году женится на вдове своего предшественника, которая происходит как раз из этого рода. Он с неприязнью смотрит на постоянные междоусобицы в орде, на приход там к власти разных самозванцев и в конце концов принимает решение направить туда для наведения порядка живущего у него при дворе чингизида Тохтамыша и даёт ему часть своей армии. И к апрелю 1380 года тот захватывает у Мамая почти всю орду, в том числе и её столицу Сара́й-Берке́. Мамай понимает, что на два фронта он сражаться не может, и решает сначала нанести удар по более слабому, как ему кажется, противнику.

Выступив на Русь, он отправляет к князю Дмитрию своих послов, которые встречают его в городе Коломна, примерно в 120 километрах к юго-востоку от Москвы, и требуют он него покорности и выплаты дани в таком размере, в котором она платилась при хане Джанибеке, то есть в период наивысшего могущества орды. Князь Дмитрий колеблется, он явно ордынцев побаивается и, стремясь военного столкновения избежать, соглашается дань выплачивать, но не в требуемых объёмах, а так, как он договорился в своё время с самим Мамаем. Но тот, похоже, в своих силах совершенно уверен, о компромиссе и слышать не желает, и сражение становится неизбежным.

На стороне Мамая, кстати, выступает соотечественник князя Московского, князь Олег Иванович Рязанский. Он затевает с ордынцами тайные переговоры, обязуется москвичам не помогать и в награду получает от Мамая обещание отдать ему большу́ю часть владений князя Дмитрия, который, как тот считает, вскоре будет разгромлен. Об этом пишет в первой главе пятого тома своей «Истории государства Российского» Карамзин.

Куликовская битва состоялась, как известно, 8 сентября по старому стилю или 21 сентября по новому стилю 1380 года. По её итогам князь Дмитрий стал одним из самых почитаемых героев в нашей истории и получил прозвище Донской. О ходе и значении этого события говорить нет нужды: об этом и так много написано, в том числе и в учебниках истории. Расскажем лучше о нескольких странных, а иногда и загадочных фактах, связанных с этим сражением.

Итак, загадка № 1. Когда ордынцы разбежались, наши ратники увидели, что их военачальника нигде нет. Сергей Соловьёв в Главе 7 третьего тома своей «Истории России с древнейших времён» об этом пишет так: «Одни говорили, что видели его жестоко раненного, и потому должно искать его между трупами; другие, что видели, как он отбивался от четырех татар и бежал, но не знают, что после с ним случилось; один объявил, что видел, как великий князь, раненный, пешком возвращался с боя /…/. Войско рассеялось по полю; нашли труп любимца Димитриева Михаила Андреевича Бре́нка, которого перед началом битвы великий князь поставил под своё чёрное знамя, велев надеть свои латы и шлем; /…/ наконец двое ратников, уклонившись в сторону, нашли великого князя, едва дышащего, под ветвями недавно срубленного дерева /…/. Димитрий с трудом пришёл в себя, с трудом распознал, кто с ним говорит и о чём; панцирь его был весь избит, но на теле не было ни одной смертельной раны».

Что из этого следует? Ну, во-первых, то, что свои великокняжеские доспехи Дмитрий перед битвой снимает, а сам, получается, облачается в латы и шлем более простого воина. Более того, их он велит надеть своему любимцу, да ещё и ставит того под великокняжеским знаменем (о его цвете мы поговорим чуть ниже). Зачем? Чтобы отвести в сражении повышенную опасность от себя? Ведь враг наверняка будет охотиться за человеком в княжеском вооружении изо всех сил и будет стараться убить его в первую очередь, – что, собственно, и произошло с несчастным Бренком. Но ведь это же трусливо и подло: попытаться сохранить собственную жизнь за счёт того, чтобы подставить своего товарища! Во-вторых, нашли князя Дмитрия в стороне от поля битвы. Как он туда попал? Покинул место сражения? Но почему? Ведь на его теле не было ни одной смертельной раны. Тогда почему он едва дышал, не понимал, что происходит, и вообще с трудом пришёл в себя? Испугался? В-третьих, его нашли спрятанного: кто-то срубил дерево и забросал князя ветками. Но кто? Однозначно ответить на все эти вопросы сложно. Но вот, с другой стороны, сражался-то он, судя по всему, отважно: весь панцирь был у него избит, да и ранен он был, хотя, может, и не очень серьёзно.

Теперь о знамени Дмитрия Донского. Выше вы прочитали, что Соловьёв пишет о том, что было оно чёрного цвета. За ним это стали повторять другие историки и не только они. Так, например, на известной картине советского художника Александра Бу́бнова «Утро на Куликовом поле» князь Дмитрий изображён на фоне чёрного знамени. Но ведь в древнерусских источниках говорится, что в центре нашего войска трепетал как «облако», как «светящий светильник» образ Иисуса Христа[82]. Как же так? Ведь Иисус прежде всего – символ света, да и не может чёрное знамя «светиться» словно «облако». Разгадка проста. Было оно «чёрмного», то есть, на древнерусском языке, ярко-красного цвета. В летописях это слово пишется и с буквой «м», и без неё, но если представить себе чёрное знамя, это будет означать, что Дмитрий Донской – единственный в истории нашего государства князь, использовавший этот цвет, причём несовместимый со светлым образом Христа. Ведь хорошо известно, что и до него, и после наши князья сражались исключительно под красными («че́рвчатыми» или «черлёными») знамёнами. Красный цвет означал мужество, а чёрный – тьму и могилу[83].

И последнее. На летописных миниатюрах, посвящённых Куликовской битве, великокняжеское знамя имеет красный или белый цвет, но никогда – чёрный. А в 1552 году перед решающим штурмом Казани Иван Грозный разворачивает тёмно-красное («червчатое») знамя с вышитым на нём образом Христа («Всемилостивого Спаса»), которое было свидетелем победы на Куликовом поле[84]. Думаю, теперь с цветом знамени князя Дмитрия вам всё ясно.

Загадка № 2. Русские летописи довольно точно определяют место сражения на Куликовом поле: «на Дону́ усть Непрядвы», то есть, по-современному, на реке Дон, в месте впадения в неё реки Непрядвы. Более того, они даже говорят, что битва происходила между правым берегом Дона и левым берегом Непрядвы. И вот тут начинаются тайны.

Дело в том, что многочисленные раскопки, проводившиеся на Куликовом поле в течение многих десятилетий, свидетельств сражения такого масштаба не выявили. Ни копий, ни кольчуг, ни шлемов – ничего. Причём сначала искали на левом берегу Непрядвы – не нашли. Потом на правом – тот же результат. Конечно, можно сказать, что в те времена мечи да шлемы были такими ценными предметами, что победители забирали их с собой. Хорошо. А почему не найдено человеческих костей? Так шестьсот же с лишним лет прошло: всё уж в пыль превратилось давно! Допустим. Но ведь в этих человеческих костях должны были быть наконечники стрел, это же останки погибших. А это, потому что во времена СССР на Куликовом поле велись сельскохозяйственные работы и применялись удобрения, разъедавшие металл. Возможно и это. Но ведь что-то же должно было остаться! Что-то всё же, кстати, нашли: основание копья, кольцо от кольчуги, обломок топора[85]. Обратите внимание, что всё это – в единственном экземпляре. А тут ещё где-то 30 лет назад при помощи современных методов палеоклиматологии[86] учёные выяснили, что в XIV веке оба берега Непрядвы были покрыты дремучим лесом. Какая уж тут битва, да ещё с участием конницы?! Так где же произошло это сражение? Тайны, тайны, тайны…

Ну, а как же бедолага Мамай? А он, между прочим, в самой битве, в отличие от князя Дмитрия, не участвовал, наблюдая за ней из своей ставки. Поняв, что сражение проиграно, он бежит к себе в степи. И ведь самое страшное не то, что он потерпел поражение. Самое страшное для него то, что на Куликовом поле погибает его ставленник Мухаммед-Булак и он больше не может прикрыться авторитетом юного чингизида. А на горизонте маячит грозный Тохтамыш. Мамай вновь собирает войско, даёт в 1381 году своему противнику сражение, но проигрывает и его. Тогда он бежит в Крым, но там его перехватывают и убивают.

Самое удивительное в том, что могила Мамая сохранилась. Она представляет собой курган и находится в Крыму, в селе Айвазовское, недалеко от города Феодосия. А нашёл её в своё время не кто иной, как великий русский художник армянского происхождения Иван Константинович Айвазовский[87].

В заключение стоит лишь добавить, что потомки Мамая служили в Великом княжестве Литовском – государстве, которое было соседом и многолетним соперником Руси. От них ведёт своё начало род русских князей Глинских, самой известной представительницей которого была Елена Глинская – мать русского царя Ивана Васильевича IV по прозванию Грозный, родившегося в 1530 году. А ведь Иван Грозный был прямым потомком Дмитрия Донского. Так что через 150 лет после Куликовской битвы заклятые враги породнились.

А что потом?

А потом жизнь, как это ни удивительно, пошла своим чередом. Сразу же после убийства Мамая воцарившийся в орде Тохтамыш шлёт Дмитрию Донскому своих послов. Как вы думаете, зачем? Затем, чтобы сообщить о своём приходе к власти в орде и, между прочим, поздравить князя с победой над общим врагом – Мамаем! Спасибо тебе, просит передать Тохтамыш: ты его разбил и помог, таким образом, мне его добить, он к власти пришёл незаконно и теперь вот получил своё. Но отныне главный в орде я, я из рода чингизидов, так что давай-ка ты, князь, плати мне дань, как обычно. Князь Дмитрий принимает послов с самыми большими почестями, щедро одаривает их и направляет своему «союзнику» Тохтамышу много всяких дорогих вещей. Да только называет их подарками, а не данью, и в орду решает не ехать.

Хану становится всё ясно: Русь выходит из-под его контроля. И он начинает действовать. Летом 1382 года его войска стремительно захватывают город Булгар, столицу Волжской Булгарии (на территории этого государства сейчас находится, в частности, Республика Татарстан). В нём множество русских, в основном купцов, ведь Волжская Булгария – соседка Руси. Всех их Тохтамыш приказывает уничтожить или посадить в тюрьму, чтобы они не смогли предупредить князя Дмитрия о грядущем нашествии. После этого монголы переправляются через Волгу и входят в пределы Руси. Русские князья тут же начинают демонстрировать им свою покорность: Дмитрий Константинович Нижегородский и Суздальский отправляет к Тохтамышу на поклон своих сыновей, Василия и Семёна, а Олег Рязанский (тот самый, который сговорился накануне Куликовской битвы с Мамаем) вообще встречает ордынцев как дорогих гостей, договаривается с ними о том, что его земли они разорять не будут, и в качестве благодарности показывает удобные броды на реке Оке, в обход своих владений, но зато прямиком на Москву.

Так что Тохтамыш сваливается на Московское княжество как снег на голову. Что же делает князь Дмитрий, узнав, что враг вот-вот подойдёт к Москве? Организовывает её оборону? Сам встаёт во главе неё? Нет. Он из города убегает! Убегает так быстро, что бросает в нём собственную жену Евдокию, двоих дочерей (Софью и Марию) и троих сыновей: одиннадцатилетнего Василия (будущего князя Московского Василия I), девятилетнего Юрия и Андрея, которому вообще от роду несколько дней. И это в тот момент, когда под защиту московских стен простой народ, наоборот, собирается. Сначала в городе начинается паника: начальники разбежались, командовать обороной некому, а о жестокости монголов хорошо известно. Тогда наиболее авторитетные горожане созывают вече и решают город защищать. Более того, находится и человек, который, в отличие от Дмитрия Донского, соглашается встать во главе москвичей. Вы удивитесь, но это… можно сказать, иностранец, литовский князь по имени Осте́й.

Евдокия с детьми ускользает из Москвы буквально под носом у ордынцев. Узнав об этом, Тохтамыш снаряжает погоню, которая несётся за нею буквально по пятам. Но княгине везёт: она посуху добирается сначала до Переяславля (сегодня он называется Переславлем-Залесским), потом до Ростова (нынешний Ростов Великий) и после этого вверх по Волге до Костромы.

Так почему же Дмитрий Донской покинул собственную столицу? По его словам, чтобы войско собрать. Ордынцев, мол, много, я в одиночестве, другие князья на выручку не идут, так что город обречён. Допустим. Только вот не пристало князю бросать своих людей (и семью!) на произвол судьбы перед лицом врага. Тем более что, как мы знаем, Тохтамыш смог взять Москву только обманом[88]. Так что не такой уж и беззащитной она оказалась. А, может, князь просто – опять – испугался?

В общем, Тохтамыш возвращается восвояси победителем, разорив ещё Владимир, Звенигород, Можайск, Переяславль и Коломну, а заодно ограбив и княжество Олега Рязанского (не помогло тому коварство по отношению к Москве). За собой в степь он уводит огромное множество пленников и богатую добычу, в том числе и великокняжескую казну.

А что же князь Дмитрий? Он довольно быстро возвращается с дружиной в свой родной город и видит в нём груды погибших людей и сплошные пепелища. Но в погоню за Тохтамышем не пускается, а, поплакав, набрасывается на… Рязанское княжество, только что разорённое ордынцами. Олег Рязанский убегает, а простые рязанцы, через несколько недель после монгольского побоища, грабятся теперь уже «своими». Такая вот печальная история.

Дальше – больше. Осенью того же года Тохтамыш отправляет к Дмитрию Донскому послов с предложением о мире. Московский князь, естественно, соглашается, получает от хана ярлык, обязуется выплатить всю задолженность по «старой» дани, возобновляет выплату новой, да ещё и отправляет в орду в качестве заложника своего старшего сына Василия[89].

Отношения Руси с ордой становятся прежними. Военные итоги Куликовской битвы перечёркнуты. Русь вновь в полном подчинении у монголов. И будет оставаться в этом состоянии ещё почти 100 лет.

Вот что пишет о правлении князя Дмитрия русский историк Николай Костомаров: «Княжение Димитрия Донского принадлежит к самым несчастным и печальным эпохам истории многострадального русского народа. Беспрестанные разорения и опустошения, то от внешних врагов, то от внутренних усобиц, следовали одни за другими в громадных размерах»[90].

Увы, так часто бывает в истории, причём не только в российской: во время правления одного и того же человека могут быть и славные победы, и большие невзгоды.

1480 год: конец ордынскому игу и татарской угрозе?

И да, и не совсем. После месячного стояния на реке Угре осенью 1480 года, когда войска великого князя Московского Ивана III и ордынского хана Ахмата так и не решились напасть друг на друга и Ахмат ушел обратно в степи, Русь своей зависимости от орды положила конец и выплату ей дани окончательно прекратила. Орде – да. Но вот татарам – нет. Так что давайте всё-таки кое-что уточним.

Во-первых, к этому времени орда была уже не та. В 20-х годах XV века от неё фактически откалывается Сибирское ханство, в 1428 году – Узбекское ханство, через 10 лет – Казанское ханство, ещё через два года – Ногайская орда (она располагалась в степях между реками Волга и Урал) и в 1441 году – Крымское ханство. Ордынские ханы по-прежнему величают себя верховными правителями и над этими новыми государственными образованиями, но их руководство так совершенно не считает. И самым мощным оказывается ханство Крымское.

Иван III дружбой с ним очень дорожит. Ещё в 1474 году он заключает с крымским ханом Менгли́-Гире́ем союзный договор, ведь тот был врагом Ахмата. Менгли-Гирей стремится зафиксировать в нём обязательство о выплате ему Иваном III дани, тот отказывается, но устно соглашается на «поминки», то есть на регулярные денежные платежи и подарки. Конечно, это не дань, которую столько лет драли с Руси ордынцы: Менгли-Гирей не Батый, но страх перед его потомками ещё силён, и Иван III предпочитает платить, пусть формально и в добровольном порядке. Так что в течение шести лет, с 1474 по 1480 год Русь платит сразу двум татарским ханствам: и орде, и крымчанам. После стояния на реке Угре выплаты орде прекращаются, а в 1502 году Менгли-Гирей вообще её добивает, и грозное государство, которое повелевало Русью почти 250 лет, исчезает. Крымское ханство объявляет себя преемником орды. Конечно, до её могущества ему далеко, да и Русь стала намного сильнее, но «поминки» продолжаются… ещё 198 (!) лет. Да-да! Официально конец им был положен лишь в 1700 году, в соответствии со статьёй VIII Константинопольского договора между Россией и Османской империей, заключённого после Азовских походов Петра I. В ней, в частности, говорилось: «А понеже [то есть поскольку] Государство Московское самовластное и свободное Государство есть, дача, которая по сё время погодно давана была Крымским Ханам и Крымским Татарам, или прошлая или ныне, впредь да не будет должна от Его священнаго Царскаго Величества Московскаго даватись, ни от наследников его…»[91].

В 1480 году не была устранена и военная угроза со стороны татар, и после этого Русь подвергалась нападениям с их стороны чуть ли не каждый год, причём главную роль здесь играло опять-таки Крымское ханство. Так, например, в 1511 году крымчане под предводительством сына Менгли-Гирея разоряют приграничные районы Рязанского княжества, хотя саму Рязань взять и не могут. На следующий год они нападают на это княжество дважды. В 1521 году крымский хан Мухаммед-Гирей вообще доходит до Москвы, великий князь Московский Василий III город покидает, татарам его взять не удаётся, но они разоряют окрестности, грабят Нижний Новгород и Владимир, осаждают Рязань (неудачно) и проходятся огнём и мечом по многим владениям Василия III. С собой они уводят больше 300.000 пленников. Но самый страшный набег был совершён в 1571 году крымским ханом Девлет-Гиреем. Он доходит до Москвы, царь Иван Грозный из неё бежит (я ещё расскажу об этом), на подступах к городу идут упорные бои, татары поджигают предместья, и в огромном пожаре гибнет множество москвичей. В общей сложности разорению подверглись 36 русских городов, хотя столицу Девлет-Гирей взять так и не смог. Нападали татары на Русь и в Смутное время (1598–1613 гг.), и при отце Петра I царе Алексее Михайловиче, и при самом Петре. Последний набег был зафиксирован в 1769 году[92]. Так что если учесть, что совершались они практически ежегодно, то получается, что с 1511 по 1769 год татары нападали на Русь 258 раз! По сути, эти рейды прекратились лишь при императрице Екатерине II, после Русско-турецкой войны 1768–1774 годов, когда Российской империи удалось посадить во главе Крымского ханства угодного ей правителя. А в 1783 году оно и вовсе вошло в состав России.

Так что после 1480 года, когда наша страна нанесла орде решающий удар, ей пришлось биться за полное устранение угрозы татарских нашествий ещё долгих 303 года.

Сегодня князь Александр Ярославович Невский является, пожалуй, самым любимым героем в истории России: он защитник Отечества, умный политик, тонкий дипломат и, наконец, святой. А, между тем, так было далеко не всегда.

С самого начала, ещё при его жизни, современники, в том числе и новгородцы, относились к нему по-разному, святым не считали и, кстати говоря, Невским не называли. Русская православная церковь призна́ет князя святым лишь в 1547 году, то есть спустя 284 года после его смерти. А ещё через 370 лет, после прихода к власти в нашей стране большевиков-коммунистов, на Александра Невского начнут рисовать карикатуры и объявят чуть ли не врагом народа. Вот что, в частности, писала о нём в 1926 году «Большая советская энциклопедия»: «Оказал ценные услуги новгородскому торговому капиталу, с успехом ограждая его интересы в войнах со шведами, ливонцами и литовцами /…/. В 1252 году А[лександр] достаёт себе в орде ярлык на великое княжение /…/. Скоро между /…/ ханом и татарами, с одной [стороны], и вел[иким] кн[язем] А[лександром] и ‘лучшими’ людьми, боярством и купечеством /…/ – с другой, создается тесный союз на почве взимания с населения дани. /…/ Русская церковь, хорошо ладившая с ханом, оценила ‘мирную’ политику А[лександра] по отношению к татарам и объявила его святым»[93]. Совсем не герой, правда? И слова «Невский» в тексте нет… Но вот в 1937 году о князе вновь начинают говорить хорошо, а через год на экраны Советского Союза выходит фильм «Александр Невский», по которому в России и поныне во многом судят об этом человеке.

И останки князя долгое время не оставляли в покое. Умирает он в 1263 году в городе Городец (сейчас он находится в Нижегородской области), возвращаясь из орды, и первым местом его захоронения становится город Владимир. В 1380 году оказывается, что тело его нетленно, но в 1491 году во время пожара оно, как отмечают летописи, «сгоре́»[94]. (Вскоре мы увидим, что это не совсем так.) В 1723 году мощи князя перевозятся по приказу царя Петра I из Владимира в Санкт-Петербург. Гроб, в котором они находятся (он называется ракой), на следующий год вскрывают, а в 1830 и 1917 году, ещё до приходя к власти большевиков, делают это опять. В 1922 году, на этот раз при большом стечении публики и в присутствии журналистов, врача и даже кинооператора, раку открывают вновь и находят в ней семь старых человеческих костей, рясу, а также осколки костей в бумажном конверте[95]. Всё это перевозится сначала в Москву, а потом в конце 30-х годов – в Ленинград (так тогда назывался Санкт-Петербург), в Музей религии, располагавшийся в Казанском соборе, что на Невском проспекте[96]. И, наконец, в 1989 году останки Александра Невского находят своё успокоение там, куда их перевёз в своё время Пётр I: в Санкт-Петербурге, в Троицком соборе Александро-Невской лавры.

Славен князь Александр прежде всего двумя битвами: Невской и Ледовым побоищем. Об этих сражениях в той или иной степени знают, наверное, все жители нашей страны. А вот о странных обстоятельствах, а также тайнах, связанных с ними, известно не многим… Итак,

Невская битва

Что же говорят о ней исторические документы? А ведь, на удивление, очень немного. Иностранные источники, в том числе и шведские, её вообще не упоминают, и мы знаем о ней только из одного документа, русского, и называется он Новгородская первая летопись старшего извода.

Вот что написано в ней (в переводе на современный русский язык): «Пришли свеи в силе великой и муромане и емь на множестве кораблей. Свеи с князем и епископами своими стали в Неве в устье Ижоры, хотя занять Ладогу /…/ и Новгород, и всю область Новгородскую. Пришла весть в Новгород о том, что свеи идут к Ладоге. Князь же Александр, не медля, с новгородцами и ладожанами напал на них и победил. Была великая сеча свеям. Был убит их воевода Спиридон, а некоторые говорят, что и епископ был убит тоже. Множество врагов погибло. Наполнив два корабля погибшими, они пустили их в море, множество других закопали в яме. Многие были ранены. В ту же ночь, не дожидаясь рассвета, посрамлённые ушли. /…/ Князь же Александр с новгородцами и ладожанами вернулись все здоровы»[97]. Вот и всё.

Ну, сначала несколько пояснений. Ижора – это приток Невы, Ладога – это нынешняя Старая Ладога, в то время довольно большой (сейчас он располагается на территории Ленинградской области). Свеями на Руси звали шведов, муроманами – норвежцев[98], а емь – это одно из финских племён (впредь будем условно называть их финнами).

Кстати, о норвежцах и Норвегии. Следует заметить, что в 1240 году в этой стране подходила к концу изнурительная гражданская война, длившаяся 110 лет. Вот что пишет в этой связи примерно в 1200 году английский историк Вильям Ньюбургский: «…уже более века, хотя короли сменяются здесь стремительно, ещё ни один из них не умер от старости или болезни, но все они погибали от меча, оставляя величие империи своим убийцам как законным наследникам /…/[99]». Как вы думаете, сильно́ ли такое государство? Более того, и со Швецией она находится на грани вооружённого столкновения: в 1225 году её король Ха́кон IV вторгается на территорию Ве́рмланда, одной из самых богатых шведских провинций (она и сейчас располагается на границе с Норвегией), взимает с её поселений дань, а тех, которые отказываются её выплатить, сжигает. Шведско-норвежскому конфликту будет положен конец лишь в 1249 году[100].

А теперь прочтём летописный текст ещё раз и зададим себе несколько вопросов. Откуда пришли на Русь шведы, норвежцы и финны? Из Швеции? А, может, из Норвегии (ведь она тогда занимала значительную часть современной Швеции)? Или из районов, где сейчас располагается Финляндия? Сколько воинов было у них? А кораблей? А у Александра сколько было бойцов? Как, по воде или по суше, он добрался до врага? Когда, утром или днём, он на них напал? Как вообще проходило это сражение? Сколько людей погибло у шведов/норвежцев/финнов? А пленные были? Обо всём этом летопись не говорит. Так откуда же взялись все те детали о Невской битве, которые знает каждый российский школьник? А вот откуда.

Примерно в 80-х годах XIII века в Богородице-Рождественском монастыре Владимира был написан рассказ, который называется «Повесть о житии и храбрости благоверного и великого князя Александра». Именно в этом монастыре он был тогда похоронен. Как легко можно посчитать, появляется она где-то через 40 лет после Невской битвы и через 20 лет после смерти князя, причём автор, – учёные считают, что это монах данного монастыря, – пишет, что знал его лично. До нас «Повесть…» дошла как минимум в 13 разных редакциях, в которых многие подробности об этой битве и приводятся. В нашей истории рассказ такого типа получил название «житие».

Говоря о таких литературных произведениях, русский историк Василий Осипович Ключевский писал: «Житие не биография /…/ и образ святого в житии не портрет, а икона. /…/ Жития /…/ сообщают очень мало конкретных данных»[101]. (Хотя многие, в том числе и известные историки, этого мнения не разделяют.)

Но вот скажите: вам нужно узнать, как в действительности проходила, например, Полтавская битва, в которой в 1709 году Пётр I победил шведского короля Карла XII (и о которой, к слову сказать, я ещё подробно расскажу отдельно). Вы что будете читать: документы или поэму Пушкина «Полтава»? То-то и оно: литературные произведения историческими источниками можно назвать с большой натяжкой, и делать на их основании выводы о том, как происходило то или иное событие, нужно очень и очень осторожно. Тем более что в данном случае житие князя Александра (заметим при этом, что в его первой редакции он «Невским» тоже не называется) содержит в себе множество преувеличений, несуразностей и откровенных выдумок. Но обо всём по порядку.

Когда речь заходит о Невской битве, мы представляем себе, как мощная и большая Швеция напала на север ослабленного русского государства, то есть на Новгородские земли. На Руси вот уже добрые сто лет идёт княжеская междоусобица, а с юга страну добивают монголы. Этим и решают воспользоваться скандинавы.

Ну, что ж. Попробуем разобраться, что же представляла из себя в те времена Швеция, а что – Новгородская земля. Сначала о Швеции.

Во-первых, страна эта была во много раз меньше, чем сейчас, – посмотрите на карту. Во-вторых, единым государством её, вообще-то, назвать было сложно. Да, был там король, Эрик XI по кличке Шепелявый, который, по-видимому, страдал от травмы головного мозга, поскольку плохо говорил, да ещё и хромал[102]. Реально вместо него страной управлял ярл, то есть верховный правитель, которого звали Ульф Фа́се. Королевская власть была слабой, и различные шведские провинции представляли собой практически самостоятельные государственные образования, которые даже налогов королю не платили, а лишь обещали по мере необходимости предоставлять в его распоряжение вооружённых воинов и боевые корабли – либо для зашиты королевства, либо для набегов на другие страны. В-третьих, в Швеции уже добрых 80 лет идёт борьба за королевский трон между родом Све́ркера и родом Эрика, то и дело перерастающая в разорительные для страны и её жителей военные столкновения. За это время там сменяется 10 королей[103]. То, что происходит в Швеции, напоминает, кстати, Русь, в которой тоже царит княжеская междоусобица, и великого князя Владимирского (а им является отец Александра, будущего Невского, Ярослав Всеволодович), который, вроде бы, среди князей самый главный, особо никто не слушает. Да, Русь всё это напоминает, но вот Новгородские земли – нет. Но об этом чуть позже.

Страны бассейна Балтийского моря, в том числе Швеция, в начале XI века

А знаете, сколько народу жило тогда в Стокгольме, нынешней столице Швеции? По оценкам шведских учёных, в 1252 году в нём было, – вы не поверите! – около ста (!) жителей[104]. Конечно, в те времена он был только-только основан. Но вот в 1270 году Стокгольм уже упоминается в исторических документах как крупнейший населённый пункт этой страны[105]. Сколько в нём было людей на тот момент, я не знаю, но зато у меня есть оценки шведских историков по состоянию на 1289 год, то есть 49 лет спустя после Невской битвы: около 3.000 человек[106].

А теперь поговорим о земле Новгородской.

Русские земли в XII – начале XIII вв.

Во-первых, это вполне самостоятельное и, – обратим внимание, – централизованное государство. В отличие от Швеции, здесь никто друг с другом практически не воюет (хотя ссорятся города, и в первую очередь Псков с Новгородом, довольно часто), и поэтому страна не истощена и обстановка в ней стабильная. Во-вторых, взгляните на вторую карту: Новгородские владения обозначены на ней зелёным цветом. Территория раз, эдак, в 10 больше шведской.

А в самом Новгороде знаете, какое население было? В 1200 году, по мнению историков, – порядка 20.000[107] –30.000[108] человек, то есть тоже чуть ли не в десять раз больше, чем в самом большом городе Швеции Стокгольме 89 лет спустя. И Новгород не один: есть ещё уже упомянутые Псков и Ладога, а также Изборск. И, в-третьих, монголы это самостоятельное государство больше испугали, чем разорили: их жертвой пал только его самый южный город: Торжок. Да и дань монголам Новгород начнёт платить лишь в 1259 году[109].

Так что зададим себе вопрос: кто был в тот момент сильней – Швеция, пусть даже и с норвежцами да финнами, или Новгород? И кто кого должен был побаиваться? Вот-вот: скорее шведы – новгородцев. А ведь так на самом деле и было, хотя и те, и другие нападают друг на друга беспрестанно.

Когда всё это началось, одному Богу известно, но как наши, так и иностранные источники рассказывают о множестве походов русичей и скандинавов друг на друга. Поначалу, кстати, это больше напоминало семейные ссоры, причём инициатива явно была на стороне наших северных соседей.

Итак, год 977-ой. Пять лет назад погиб великий князь Киевский, храбрый воин Святослав Игоревич, внук Рюрика, первого варяжского князя на Руси. Троим своим сыновьям он завещал Киев (Ярополку, старшему), земли древлян[110] (Олегу) и Новгород (Владимиру, тому самому, который в 988 году будет крестить Русь). Братья довольно быстро начинают враждовать друг с другом, и вот после пятилетней борьбы верх одерживает Ярополк. Как раз в этом году он наносит поражение Олегу, который погибает, а Владимир, опасаясь за свою жизнь, бежит из Новгорода «за море», к норвежскому королю Ха́кону Могучему[111]. Вы спросите, а почему именно туда? А куда ж ещё? Ведь в те времена у русских князей – потомков скандинавов-варягов за границей ближе народа, чем шведы да норвежцы, пожалуй, и не было. А тут ещё от Новгорода до балтийского побережья Норвегии рукой подать. В самом же Новгороде начинает править наместник Ярополка.

И вот в том же 977 году происходит первое более или менее достоверно зафиксированное нападение скандинавов на Русь: старший сын Хакона Могучего Эйрик, живущий в Швеции, нападает на Ладогу и разрушает её[112]. Вам не кажется странным такое совпадение? Владимир – князь Новгородский, бежит он под защиту норвежского короля, его сын тут же на это княжество нападает, а главным в Новгороде сидит человек Ярополка, врага Владимира… Уж не по его ли просьбе происходит этот рейд? Ведь как бывший новгородский князь Владимир прекрасно знает все его сильные и слабые военные стороны, знает, когда лучше напасть, и, самое главное, куда. Но история об этом умалчивает. Сам Владимир, кстати, через три года приведёт к Новгороду варяжскую дружину, вернёт там себе власть, а вскоре и вовсе отберёт у Ярополка киевский великокняжеский престол, а его самого втихаря прикажет убить.

В 1015 году удачный поход Эйрика на Ладогу повторяет его младший брат Свейн, а через четыре года её правителем вообще становится швед, правда, на этот раз всё происходит мирно. Дело в том, что в 1019 году великий князь Киевский Ярослав Мудрый, сын Владимира, берёт в жёны дочь шведского короля О́лафа, которую зовут Ингигерда, и отдаёт ей Ладогу в качестве свадебного подарка. Ингигерда же назначает туда наместником своего приятеля Рёнгвальда Ульфссона[113] (его младший сын Сте́нкель, к слову сказать, примерно через 40 лет станет шведским королём[114]).

Русские летописи впервые говорят о конфликте со шведами в 1142 году, когда уже упомянутая Новгородская летопись сообщает, что шведский «принц» и епископ, сопровождаемые флотом из 60 кораблей, разграбили «по ту сторону моря» три новгородских судна[115].

Через 22 года, в 1164 году, шведы вновь подходят к Ладоге, но поход этот заканчивается для них катастрофой: город они взять не могут, а при контратаке со стороны его защитников теряют 43 судна из 55, многие погибают, а из спасшихся все ранены[116]. После этого вплоть до 1240 года шведы с оружием в руках в Новгородской земле не появляются. Зато в 1166 году идут было на эстов, но те с помощью Новгорода нападение отбивают.

А что же сами-то новгородцы? Неужели всё это время они только и делают, что обороняются? Да нет, конечно. Правда, чаще они нападают на емь, то есть, как мы их решили называть, финнов.

Первый такой рейд наши летописи фиксируют в 1032 году, но складывается он для новгородцев неудачно, и из него мало кто возвращается. В 1042 году поражение финнам наносит новгородский князь Владимир, сын Ярослава Мудрого. В 1122 году на них идёт новгородский князь Всеволод, внук Владимира Мономаха, в 1188 году следует ещё один поход, в 1191 году Новгород нападает на финнов уже вместе с зависимыми от него карелами. В 1227 году идёт на финнов отец Александра Невского, князь Ярослав Всеволодович. О результате похода красноречиво пишет Карамзин: «Новгородцы взяли столько пленников, что не могли всех увести с собой: некоторых бесчеловечно умертвили, других отпустили домой»[117].

В 1228 году теперь уже около 2.000 финнов нападают в отместку на новгородские земли, но крайне неудачно: ладожане атаку отражают, загоняют их всех в леса, где карелы их и добивают.

Источниками зафиксирован лишь один поход на Швецию, в котором участвовали новгородцы. Но зато какой! В 1188 году они вместе с карелами и эстами нападают аж на саму столицу этой страны, Сигту́ну, и полностью её сжигают. Шведские источники, правда, пишут об этом по-разному: «Хроника Эрика» – что это были только язычники-карелы, а более поздняя «Хроника Эрика О́лая» – что карелы и русские[118]. Как бы то ни было, разрушения, причинённые городу, оказываются настолько большими, что шведы решают его не восстанавливать и переносят столицу в крепость, построенную на месте маленькой рыбацкой деревушки на озере Ме́ларен, при впадении его в Балтийское море. И называют её Стокгольмом. Та же «Хроника Эрика Олая» пишет: «Карелы и русские тревожили тайными и беспрерывными нападениями королевство Швецию, днём и ночью скрываясь в засаде на пиратских судах между приморских скал и принося нестерпимый вред подданным короля»[119]. С основанием Стокгольма беспрепятственный доступ во внутренние воды королевства оказывается закрытым, и набеги постепенно сходят на нет. Но случится это более чем через 10 лет после Невской битвы.

В общем, как видите, все в это время нападают тут на всех: шведы на ладожан, новгородцы на финнов, те – на новгородцев, шведы – на эстов с новгородцами, карелы, эсты и новгородцы – на шведов и т. д., и т. п. Есть тут, правда, одна занятная деталь: шведы к Новгороду не подходили ни разу, неизменно сосредоточивая своё внимание на Ладоге, а вот новгородцы с их союзниками карелами до столицы Швеции не только добрались, но и разрушили её так, что свой столичный статус она потеряла навсегда. Да и вообще: могли ли шведы в 1240 году, как говорит летопись, хотеть «занять Ладогу /…/ и Новгород, и всю область Новгородскую»? Хотеть – могли. Но с таким же успехом они могли хотеть занять, например, владения монголов. Хотеть можно всё что угодно. Да вот только были ли у них силы для этого?

Но давайте вернёмся к Невской битве. И в этом походе шведы, как мы видим, вновь, – по традиции? – нацеливаются прежде всего на Ладогу: об этом прямо говорит Новгородская летопись. И останавливаются они в месте впадения Ижоры в Неву, то есть, по прямой, где-то в 130 километрах от этого города (водный путь, естественно, заметно длиннее). Сразу же возникает вопрос: а зачем? Ведь любая остановка в пути снижает неожиданность нападения, а, значит, и шансы на военный успех. Кроме того, шведы вступили на территорию племени ижоры, которое зависит от новгородцев, и пока они будут так стоять лагерем, местные жители быстро о незваных гостях кому надо сообщат (что, собственно, и происходит). Странное поведение для шведов-варягов – одних из лучших в Европе воинов. Далее. Стоят они явно не один день: ведь пока они бездействуют, князь Александр и весть о них получает, и рать собирает как в Новгороде, так и в Ладоге, и до врага добирается. Кстати, а как добирается-то? Даже сейчас эти области очень часто – леса да болота, удобных дорог в те времена, очевидно, не было, так что получается, что самым удобным способом передвижения был водный. Но летопись об этом молчит. Есть, кстати, версия, что шведы поджидали Тевтонский орден (немцы выступили на Новгород уже в августе), но документально это не подтверждено, да и трудно себе представить, чтобы опытные воины вот так бы сидели и ждали, как говорится, у моря погоды, подставляя себя таким образом под меч новгородцев.

Как мы видели, летопись вообще сообщает об указанных событиях довольно скупо. Но зато если взять рассказ «Жития…», то тут фантазия его автора творит прямо-таки чудеса. Ну, например, «Житие…» повествует, что шведы установили на берегу шатры, то есть разбили лагерь. Но лагерь разбивается, когда армия намерена стоять на месте более или менее долго. Это во-первых. Во-вторых, шатрами дело и ограничилось. Во всяком случае, «Житие…» не сообщает, что лагерь они укрепили: вырыли рвы, поставили частоколы, ну, и так далее. В-третьих, викинги в заморских военных походах предпочитали ночевать на своих судах, ведь так безопаснее: при внезапном нападении защититься значительно легче. А дальше шведы ведут себя ещё более странно. Они не только непонятно зачем останавливаются, но и, по словам «Жития…», посылают к князю Александру послов с требованием о капитуляции. Но давайте вспомним, как вели себя скандинавы в предыдущих походах. Никаких задержек, никаких послов – неожиданная атака, стремление застать врага врасплох. И это понятно: вспомните населённость самого крупного города Швеции и того же Новгорода – разница в 10 раз. При таких цифрах успех принести может только внезапное нападение.

Дальше – больше. Оборудовав (довольно беспечно) лагерь и послав в Новгород гонцов, шведы оказываются жертвой неожиданного нападения дружины Александра. Шведы? Лучшие воины Европы? Они что ж, даже дозоры вокруг лагеря не выставили? Это же невероятно! Да и остановились они, видимо, на лужайке (не в лесу ведь!), окружённой деревьями да болотами. Ну как Александр с войском мог подойти к ним, не поднимая шума? По лесу, по болотистой местности… Конечно, он мог подплыть на кораблях, но, во-первых, «Житие…» говорит, что битва была на суше, а, во-вторых, такие искушённые мореплаватели, как шведы, просто не могли не выставить охрану и со стороны воды.

По свидетельству «Жития…» Александр нападает на шведов «в шестом часу дня»[120]. В те времена утро отсчитывалось от восхода солнца, сражение произошло 15 июля, солнце в это время встаёт в данной местности где-то в половине четвёртого утра, то есть нападение произошло примерно в половине десятого утра. Иными словами, можно сказать, среди бела дня! Это, кстати, означает, что Александр с дружиной, по-видимому, выдвигался к лагерю шведов сначала в предрассветной дымке белой ночи, а потом подходил к их лагерю и вовсе на свету. Ну, как может войско подкрасться по лесам-болотам незамеченным к врагу, даже если тот охрану не выставил? Ведь не слепые же шведы и не глухие! А, может, они все пьяные валялись?

Мы не будем говорить о самом сражении: летопись об этом молчит, а «Житие…» рассказывает всякие чудеса, например, как после боя на другом берегу речки Ижоры было найдено несметное количество шведов, убитых ангелом Господним. Остановимся лучше на другом. По свидетельству летописи, когда Невская битва закончилась, шведы наполнили два корабля своими погибшими, множество других похоронили в земле и в ту же ночь, не дожидаясь рассвета, ушли восвояси. Как же так? Ведь Александр их разбил! А они, разбитые, остаются на поле боя, спокойно хоронят своих погибших товарищей и только за полночь отплывают домой. Разве побеждённые так себя ведут? Побеждённые с поля боя бегут, спасая свою жизнь (в данном случае, очевидно, на корабли), и ни о каких похоронах и думать не смеют! И ещё.

Вы никогда не задумывались, сколько по времени продолжались в те времена битвы? А давайте вспомним боксёрский поединок. Два тренированных спортсмена в одних трусах сражаются друг с другом 3 минуты (именно столько длится раунд), потом одну минуту отдыхают и – по новой. Как они выглядят после 2–3 раундов? Правильно: как мокрые куры. А теперь наденем на них штаны, рубаху, обувь, железную кольчугу, шлем, дадим в руки меч или, на худой конец, дубину и выпустим в чисто поле, – в июле! – сражаться с врагом. Надолго их хватит? Поэтому средневековые сражения были очень скоротечны: люди просто выбивались из сил. И верх брал тот, кто в первые же минуты смог смять своего противника. Так что и Невская битва длилась недолго. И вот очередной вопрос: если Александр со своей дружиной атаковал в половине десятого утра, то куда все они делись после победы? Почему ушли с поля боя? Почему не добили врага? Почему позволили ему чуть ли не весь день после своего поражения сидеть да хоронить погибших? Вот уж где чудеса-то…

И ещё одна странность. Мы ничего не знаем о пленных. А ведь в Средние века сдаться в плен считалось нормальным. Более того, победители пленных, особенно знатных, брали с удовольствием: за них можно было получить хороший выкуп или уж, по крайней мере, продать в рабство и тоже заработать. Но Невская битва – одна из немногих, в которой пленных, судя по всему, не оказывается.

Теперь немного о руководителе шведов. Некоторые русские историки полагают, что им был ярл Би́ргер, тот самый, который через 12 лет заложит Стокгольм. «Житие…» пишет, что князь Александр сразился с ним лично и ранил в лицо. И вот ведь что интересно: в мае 2002 года шведские учёные вскрыли могилу Биргера, провели анализ его останков и выявили у него в районе правой глазницы следы серьёзной травмы[121]! Выходит, «Житие…» право? Может, и так. Только вот, по сведениям шведских источников, в 1240 году он эту страну не покидал. Да и ярлом стал только через восемь лет…

Как видим, Невскую битву окружает множество загадок. Так было сражение или нет? По-видимому, было. Но вот масштабы его и в особенности значение оказались много лет назад сильно преувеличенными одним монахом и его потомками, а многие эпизоды просто выдуманы. А вот представим себе, что в 1240 году на Ладогу шёл не военный отряд, а купеческий караван. Сразу становится понятным и длительная остановка шведов, и их удивительная беспечность (шатры, совершенно неукреплённый лагерь, ночёвка на берегу, отсутствие дозорных), и быстрая победа князя Александра, и уход его с поля боя (купцов разгромил, товары забрал, чего ещё ждать-то?). Но это так, лишь версия[122]. И совершенно не значит, что она правильная…

А что после битвы? А после битвы, как это хорошо известно, новгородцы почему-то проявляют к князю Александру чёрную неблагодарность, и не только не называют «Невским», а вскоре вообще с ним ссорятся, и он город покидает. А ведь в это время на их территорию уже вступили рыцари Тевтонского ордена со своими союзниками. Новгородцы что, с ума все посходили? (Но об этом мы поговорим чуть ниже, когда речь пойдёт о Ледовом побоище.)

Да и святым после смерти они его долго не считают. Ведь в качестве святого князь Александр сначала почитается лишь в месте своего погребения, том самом владимирском Богородице-Рождественском монастыре. Причём именно в монастыре, а не во всём городе[123]. И по его смерти защитником всей русской земли его тоже не называли: поняв, что князь умирает, митрополит Киевский и всея Руси Кирилл III, то есть самый главный священнослужитель во всей Руси, восклицает (в переводе на современный русский язык): «Дети мои, смотрите, как заходит солнце земли Суздальской»[124]. Заметьте: только Суздальской, но не русской. А что же новгородцы? Новгородцы память князя уважают, но и несправедливости его помнят. Так, например, в договорной грамоте 1264 года с младшим братом Александра, князем Ярославом Ярославичем, которого Новгород позвал к себе княжить, записано (в переводе на современный русский язык): «А от того насилия, что брат твой Александр творил в Новгороде, ты, князь, откажись»[125]. А им было что вспомнить: когда в 1257 году новгородцы взбунтовались против переписи населения, которую по указанию монголов повелел провести князь (тогда уже) Владимирский Александр, он явился в Новгород и лично руководил расправой над бунтовщиками: как пишет Новгородская первая летопись (говоря современным языком), «иным велел отрезать носы, а иным выколоть глаза»[126]. Святым же князь Александр станет в Новгороде лишь через добрых 170 лет после своей смерти, примерно в 30-х годах XV века, когда местные монахи создадут свою собственную редакцию его «Жития…»[127]. Но и в ней он Невским поначалу зваться не будет.

Так кто же и когда впервые дал князю Александру этот «титул»? Увы, достоверно этого мы, наверно, не узнаем никогда, но уж не новгородцы и не после победы на реке Неве. Во всяком случае, первый документ, в котором он так именуется, датирован осенью 1480 года. Это послание митрополита Геронтия и архиепископа Ростовского Вассиана великому князю Московскому Ивану III, в котором они выражают надежду, что Господь и «великий князь Александр Невский»[128] помогут ему одержать победу над ордой в битве на реке Угре[129]. Так что в документах появилось оно через 240 лет после сражения на Неве, и ни в ходе Ледового побоища, ни долгое время после него Невским князя Александра никто, очевидно, не звал. Зато в начале XV века стали величать Храбрым[130]. Кстати говоря, справедливее было бы назвать его Чудским, поскольку это сражение и документировано лучше, и значение реальное имело куда большее.

Ведь не пройдёт и десяти лет после Невской битвы, как шведы подчинят себе значительные территории южной Финляндии, народы которой до этого платили, кстати, дань новгородцам[131]. В 1257 году Новгород опустошит этот регион, но продвижение своего соперника на восток остановить не сможет. В 1284 году шведы войдут уже в Ладожское озеро, но новгородцы их отбросят. Через 9 лет Швеция захватит Западную Карелию (сейчас это в основном территория Республики Карелия в составе России, к северо-востоку от Санкт-Петербурга) и возведёт там крепость Выборг. А ещё через семь лет, в месте впадения реки Невы в Балтийское море – крепость Ландскрону, что означает «Венец земли». Как мы видим, скандинавы, как и прежде, стремятся лишить новгородцев выхода в море, то нацеливаясь на Ладогу, то строя в этом районе свои опорные пункты. И если Ландскрону новгородцам удастся захватить и сжечь, то Выборг окажется им не по зубам. Взаимные нападения будут происходить почти непрерывной чередой в течение ещё более 20 лет, вплоть до заключения в 1323 году «вечного» Ореховского мира, но и он вечным не станет. И Швеция провоюет с Новгородом а затем и с Россией (естественно, с перерывами) ещё 486 лет, вплоть до 1809 года.

Но это произойдёт много лет спустя. А мы же пока вернёмся ко второму событию, связанному с князем Александром, загадок и тайн вокруг которого тоже хоть отбавляй и которое называется в нашей истории

Ледовое побоище

Все знают, что это битва между дружиной новгородцев и войском Тевтонского ордена или, как его часто, – не совсем, кстати, справедливо, – называют, немцами, произошедшая 5 апреля 1242 года. Принято считать, что Александр (тогда ещё не) Невский дал в ней отпор и этому агрессору и на долгие годы остановил продвижение немцев на восток. Ну, что ж, давайте разбираться и здесь.

А откуда вообще взялись тут немцы? Для этого нужно оглянуться с позиций 1242 года, как минимум, на 58 лет назад, в год 1184-й. В те времена, как мы помним, в этом районе Прибалтики новгородцы господствовали почти безраздельно. Чуть больше сорока лет до этого они в пух и прах разгромили сунувшихся было на Ладожское озеро шведов, а ещё через четыре года вместе с карелами да эстами и вовсе сожгли дотла шведскую столицу Сигтуну. Новгородцам платят дань практически все близлежащие племена, проживающие к западу от них, то есть на территории современной южной Финляндии, Эстонии и части Латвии, а сам Новгород является одним из важнейших торговых партнеров только что возникшего Ганзейского союза[132]. Немцами, к слову сказать, называли в то время на Руси любого иностранца, и происходит этот термин от слова «немой», то есть не умеющий говорить на нашем языке. Немецкий квартал (местные жители называют его немецким подворьем) существует в Новгороде так давно, что уже никто и помнит, когда он возник.

И вот в этом году недалеко от устья Даугавы высаживается монах, которого зовут Мейнгард. Прибывает он из ганзейского города Бремен, на балтийском побережье современной Германии, и ставит своей целью действия вполне мирные: обращение в христианство местного населения, которое почти сплошь является языческим. Первое, что он делает, это отправляется на север, в город Полоцк (сейчас он находится на территории Белоруссии), и предлагает местному князю Владимиру сделку: ты, мол, не мешаешь мне крестить местных язычников-ливов[133], а я тебе помогу с них дань собирать. У Владимира уже несколько лет для того чтобы справиться с непокорными ливами сил не хватает, и он соглашается, несмотря на то, что он – православный, а Мейнгард – католик и местных собирается обращать в католичество.

На следующий год Мейнгард выписывает из Бремена своих коллег, а также строителей, которые возводят на территории ливов два за́мка и начинают под их защитой крестить местное население. Довольно быстро, однако, мирная деятельность перерастает в военные столкновения, потому что далеко не все ливы хотят креститься и оказывают пришельцам вооружённое сопротивление. Так и не добившись особых успехов, Мейнгард в 1196 году умирает, на его место заступает епископ Бе́ртольд, а после его смерти двумя годами позже – тоже епископ А́льберт Буксге́вден, личность выдающаяся. И вот за 31 год под его руководством крошечная территория превращается в довольное сильное и хорошо управляемое государство с центром в основанной им в 1201 году Риге, а сам он становится первым рижским епископом[134]. Сначала оно называлось Ливонским епископством, а с основанием Риги – Рижским. Так в этом районе возникает первое немецкое государственное образование.

Вторым становится Братство воинов креста, то есть государство рыцарское, которое основывает в 1202 году в Риге соратник Альберта по имени Теодори́х[135]. Он и становится его первым магистром, то есть руководителем. Форменной одеждой рыцарей является белый плащ с нашитыми на него красными крестом и мечом, поэтому их быстро начинают именовать Орденом меченосцев.

Третьими «немцами», которые обосновываются в этом регионе, оказываются датчане. Появляются они здесь в 1219 году по просьбе Альберта, который в тот момент едва держится в своей Риге из-за постоянных набегов эстов и других язычников, а также новгородцев. Кроме того, основанный его соратниками Орден меченосцев достаточно быстро выходит из-под его контроля и начинает собственные завоевательные операции, нацелившись на прибалтийские районы нынешней северной Эстонии. Альберт понимает, что покорение этих земель склонит чашу весов в пользу его соперника, и в 1218 году едет за помощью к датскому королю Вальдемару II. Тот любезно соглашается помочь в деле крещения язычников и уже на следующий год лично высаживается в бухте, в которой вскоре закладывает город Ревель (нынешний Таллин). Но после этого, вместо помощи Рижскому епископству, Вальдемар объявляет все эти земли датскими, то есть спорные территории отходят не к Альберту а, по сути, оказываются разделёнными между Орденом меченосцев и Данией. Альберт пытается было жаловаться своему начальнику, главе римско-католической церкви папе Римскому, но безуспешно[136].

Четвертым немецким государством становится Дерптское епископство. В 1211 году Альберт учреждает отдельную епархию, то есть церковную провинцию, с центром в городе Леаль (современный Лихула на территории Эстонии) и во главе с епископом. После того как в 1224 году меченосцы отбивают у эстов город Юрьев (его нынешнее имя – Тарту), который защищал русский князь Вя́чко[137], и переименовывают этот город на немецкий манер в Дорпат[138], епископ перебирается туда и становится, соответственно, епископом дорпатским. Но поскольку русские источники окрестили его Дерптом, а епископство – Дерптским, то мы тоже здесь их так и будем называть. Зовут дерптского епископа Герман, и он, кстати, приходится Альберту родным братом. В 1225 году Герман получает титул дерптского князя[139], а вместе с ним и существенную независимость от своего родственника. Чуть ли не половина территории этого епископства граничит с новгородскими землями, и это сыграет свою роль накануне Ледового побоища.

Было в этом регионе ещё два немецких государственных образования: Эзельское епископство на острове Эзель, который находится при входе в Рижский залив (основано в 1228 году), и Курляндское епископство (основано в 1234 году), но к нашему повествованию они прямого отношения не имеют. Важно здесь отметить другое: их шесть и все они так или иначе соперничают друг с другом, хотя Дерптское, Эзельское и Курляндское епископства здорово, всё же, зависят от Риги, да и силёнок у них на серьёзное противостояние не хватает. А вот Рига, Орден меченосцев и датчане грызутся между собой вовсю, причём первые двое нередко блокируются против третьих. Иногда дело доходит до полного абсурда: к эстам заявляются немцы, крестят их, а потом приходят датчане и требуют, чтобы те крестились заново. Русский историк Соловьёв пишет по этому поводу: «Бедные [местные] жители не знали, кого слушаться: ибо их мнимые просветители ненавидели друг друга, и датчане повесили одного /…/ старейшину за то, что он дерзнул принять крещение от немцев»[140]. Вражда эта нередко выливается в вооружённые столкновения. А тут ещё эсты, разные литовские племена, летты (предшественники современных латышей) со своими нападениями да восстаниями плюс рейды полоцких князей и особенно грозных новгородцев. В общем, заваруха в Ливонии наблюдается приличная.

А где же Тевтонский орден, которого разгромил в Ледовом побоище князь Александр? А вы посмотрите на карту выше. Он – Бог знает где и получает границу с Новгородом, так сказать, по наследству. Да и вообще – давайте-ка разберёмся с ним поподробнее и в том числе выясним, как он-то оказался в Ливонии.

Его история начинается во время Третьего крестового похода, когда в 1190 году немецкие паломники учреждают близ сирийского города Аккра госпиталь для своих соотечественников. Первоначально эта больница входит в состав рыцарского ордена госпитальеров[141], но немцы стараются держаться от других национальностей стороной, и на следующий год папа Римский учреждает на базе этого госпиталя «Братство Святой Марии Тевтонской в Иерусалиме», а в 1196 году за военные отличия его членов оно преобразовывается в рыцарский «Орден дома Святой Марии Тевтонской в Иерусалиме»[142]. Почему его так назвали? Потому что братство лечило больных при церкви Святой Марии в городе Иерусалиме, а тевтонами ещё древние греки называли германские племена, жившие на побережье Балтийского моря в районе впадения в него Эльбы.

Устав Ордена был чрезвычайно строг: рыцари (они ещё называли друг друга братьями) давали клятву пожизненного безбрачия, отказа от собственных желаний, то есть подчинения воле начальников, а также жизни без собственности, причём после вступления в Орден от этой клятвы их не мог освободить даже его руководитель – Мастер. Рыцарь не имел права иметь практически ничего, даже постельного белья: им заведовал один из них и выдавал вновь прибывшим, и был это мешок, коврик, простыня или покрывало. Ни ключей, ни замко́в никому иметь не разрешалось (ведь собственности-то нет!). Питание было два раза в день за одним столом и из одного котла, мясо полагалось три раза в неделю, рыба – один. Без разрешения покидать помещение, писать и получать письма запрещалось. Спать следовало только на твёрдом ложе. Вам это современную тюрьму не напоминает? Вновь прибывшего рыцаря встречали словами: «Наш устав – когда хочешь есть, то должен поститься; когда хочешь поститься, тогда должен есть; когда хочешь идти спать, должен бодрствовать, когда хочешь бодрствовать, должен идти спать. Для Ордена ты должен отречься от отца, от матери, от брата и сестры, и в награду за это Орден даст тебе хлеб, воду да рубище»[143]. Любые развлечения, в том числе и самое распространённое в Средние века – охота, запрещались. И вот ведь что интересно: в отличие от других рыцарских орденов, эти рыцари свой устав реально соблюдали.

Орден действует на Ближнем Востоке до начала XIII века, когда под натиском мусульман и из-за конкуренции с другими рыцарскими орденами-завистниками оказывается вынужденным перебраться в Европу, в город Эшенбах (на территории современной Баварии)[144]. К тому времени он уже широко известен, пользуется уважением и, – что немаловажно, – располагает существенной военной мощью. И вот в 1211 году венгерский король Андраш II обращается к нему за помощью, прося защитить свои владения от набегов половцев. Тевтонцы соглашаются, король предоставляет им земли в Трансильвании (сейчас эта область находится в основном на территории Румынии) и даёт право действовать в борьбе с врагом по их собственному усмотрению. Довольно быстро рыцари не только кладут конец набегам половцев, но и застраивают своими за́мками Трансильванию, и король начинает их просто-напросто бояться. Дело заканчивается тем, что в 1225 году он вежливо, но твёрдо просит их свои владения покинуть.

Услышав об этом, к ним за защитой обращается другой европейский монарх, польский король Конрад I Мазовецкий[145]. К этому времени значительную часть его земель захватывают язычники-пруссы, воинственный народ, проживавший в то время на побережье Балтийского моря в районах современной Калининградской области России (раньше этот район так и назывался – Восточная Пруссия), южной Литвы и северо-восточной Польши[146], и он начинает серьёзно опасаться за судьбу своего королевства. Рыцари соглашаются и в 1232 году располагаются на предоставленных им землях на правом берегу реки Висла, принимаясь за крещение язычников. Но пруссам идея перемены религии не нравится категорически, и церковные проповеди немцев быстро сменяются ожесточёнными военными действиями. Воюет здесь Орден на редкость удачно: он бьёт племена пруссов поодиночке, возводит в покорённых землях свои за́мки и медленно, но верно продвигается на восток. Но противник всё-таки превосходит его силы во много раз, так что победу над ним удастся одержать лишь через добрых 50 лет, в 1283 году[147].

Орден выходит к новгородским границам в 1237 году, и происходит это при обстоятельствах, которые россиянам практически неизвестны. А дело было вот как.

Постоянные войны со всеми подрывают силы меченосцев. А тут ещё, как назло, папы римские, их непосредственные начальники, засыпа́ют их своими буллами, то есть посланиями, требуя более активных действий против язычников. То они выражают обеспокоенность тем, что только что крещённых христиан-ливонцев третируют их языческие собратья (булла папы Гонория III 1224 года)[148], то требуют от них идти в Финляндию, чтобы «защитить новое насаждение христианской веры против неверных русских» (булла папы Григория IX 1232 года)[149], то объявляют «крестовый поход» на Литву (булла того же папы Григория IX 1236 года)[150]. Постоянно уклоняться от исполнения приказов начальства меченосцы не могут и в том же году выступают против литовцев, врага, пока ещё им не известного, – как вскоре выяснится, на свою погибель. В походе участвуют их главные силы: 55 рыцарей во главе с магистром. К отряду присоединяется местное немецкое ополчение (600 человек), подкрепление, прибывшее из Европы (также 600 человек), 1.500 местных жителей (эстов, ливов и леттов), а также, – вот те на! – 200 псковичей[151] и неизвестное число новгородцев[152]. Да-да, и Новгород, и Псков принимают в немецком крестовом походе самое непосредственное участие, причём только псковичей, как несложно подсчитать, чуть ли не в 4 раза больше, чем самих меченосцев!

Катастрофа происходит 21 сентября. Недалеко от местечка Сауле (ряд историков считает, что это современный литовский город Шяуляй) на пути союзного войска встаёт передовой литовский отряд. Почва в этом месте болотистая, и конные рыцари замялись, опасаясь сражаться в таких условиях. И пока они выжидают, подтягиваются основные силы литовцев и устраивают христианам самую настоящую бойню. Из 55 рыцарей погибают 48, в том числе и магистр[153], а из псковичей домой возвращается, по свидетельству псковской летописи, только каждый десятый[154], то есть всего 20 человек. Военный потенциал Ордена меченосцев страшно подорван, и католическая Ливония, по сути, остаётся без своего самого сильного защитника.

И вот тут-то оставшиеся в живых меченосцы направляют послов к папе римскому, умоляя его велеть Тевтонскому ордену объединиться с ними а, по сути, взять их под своё крыло. На первый взгляд, при чём тут папа римский: они что, со своими, можно сказать, коллегами напрямую договориться не могут? В том-то и дело, что пытались, и неоднократно, да получали от ворот поворот. И вот почему.

Первая попытка объединения предпринимается меченосцами за семь лет до этого, в 1229 году, когда умирает рижский епископ Альберт Буксгевден. Момент удобный, можно из-под опеки Риги окончательно улизнуть, и их магистр предлагает Тевтонскому ордену принять их к себе в качестве вассалов, то есть своих подчинённых. А тот решительно отказывается. Почему? Может быть, потому что втягиваться в конфликты в Ливонии ему просто недосуг? Ведь своих проблем полно: он ведёт изнурительную и напряжённую войну с пруссами, на неё брошены практически все его силы. Зачем ему дополнительные проблемы? Так рассуждал Тевтонский орден или нет, неизвестно, но факт отказа налицо.

Второй раз меченосцы выходят со своей инициативой через шесть лет, в 1235 году. И опять получают «нет», причём на этот раз довольно презрительное. Услышав о предложении меченосцев, два влиятельных рыцаря Тевтонского ордена решают ознакомиться с ситуацией в Ливонии, так сказать, на месте и возвращаются оттуда в ужасе. Они характеризуют меченосцев как «людей упрямых, крамольных, не любящих подчиняться правилам своего Ордена, ищущих личной корысти, а не общего блага»[155]. Вспомните, какой суровый устав был у Тевтонского ордена и как строго он соблюдался, и вам станет понятна причина его отказа.

В третий раз, то есть в 1236 году, Тевтонский орден, под давлением папы римского, на объединение соглашается. Вот только стал ли он от этого сильнее? Скорее наоборот. Посмотрите на карту: где Тевтонский орден и где Орден меченосцев. Ведь между ними даже общей границы нет! Так что он не только соединился с почти разгромленным инвалидом, но ещё и должен его теперь защищать от всех врагов да к тому же через владения воинственных литовцев – тех самых, которые, собственно, меченосцев только что и расколошматили!

Но, как бы то ни было, объединение состоялось, и Орден меченосцев стал называться «Орденом святой Марии немецкого дома в Ливонии», то есть превратился в отделение Тевтонского ордена в этом регионе. Как вы думаете, что сразу же начинает делать реорганизованный орден? Ну, конечно: начинает пробивать коридор между своими владениями и землями бывших меченосцев. Удар с двух сторон наносится вдоль побережья Балтийского моря, там, где разрыв между новыми владениями Ордена самый короткий. Но населяют эти территории воинственные разбойники-курши, так что вооружённая борьба разрастается не на жизнь, а на смерть. В 1252 году рыцари возводят на земле куршей за́мок Клайпеду (сейчас это крупный порт в Литве), но война продолжится ещё долгих 15 лет. Так что теперь врагов у Тевтонского ордена прибавляется, а вот сил – не очень. Заметим, что война эта идёт примерно в то же время, когда происходит Ледовое побоище… Но об этом чуть ниже.

А что же новгородцы? Как они ведут себя по отношению к Ливонии? А так же, как и по отношению к финским племенам да к шведам. Воюют вовсю. В общем, в Ливонии положение такое же: здесь все постоянно сражаются со всеми. Давайте выборочно посмотрим, кто здесь с кем воевал в течение двадцати лет до битвы на Чудском озере. Итак. Эсты поднимают восстание против Риги и Ордена меченосцев, разрушают церкви, грабят и убивают всех подвернувшихся им под руку католиков (1222 год). Восставшие призывают на помощь новгородцев, и те располагают в их городах свои гарнизоны, в том числе и в Юрьеве (1223 год)[156]. Новгородцы вместе с литовцами совершают набег на земли Ордена меченосцев. Рига, Орден и датчане друг с другом воюют, поэтому Орден оказывается с новгородцами один на один, внятного сопротивления оказать не может, и часть его владений разрушается напрочь (1222 год)[157]. Новгородский князь Ярослав Всеволодович, отец будущего Александра Невского, идёт на Ливонию (1223 год). «Жители встречали его с радостью, выдавали ему всех немцев, заключённых ими в оковы, и приняли россиян как друзей», – пишет русский историк Карамзин[158]. После ухода Ярослава меченосцы подавляют восстание эстов, выбивают новгородский гарнизон из Юрьева, новгородцев практически всех убивают а город, как писалось выше, переименовывают в Дорпат. Новгород и Псков на подмогу своим не приходят (1224 год)[159]. Орден нападает на владения Дании в Ливонии, берёт штурмом Ревель и забирает датские земли себе (1227 год)[160]. Орден пытается установить контроль над Эзельским епископством, которое зависит от Риги, эзельский епископ вынужден бежать (1227 год)[161]. Псков ссорится с Новгородом и заключает с меченосцами договор, по которому те обязываются помогать ему в случае войны с Новгородом (1228 год)[162]. Новгородцы нападают на Дерптское епископство (1234 год)[163]. Рига вместе с рыцарями, прибывшими из Германии, а также эстами, нападает на литовцев (1236 год)[164]. Дания забирает «свои» земли у меченосцев (в это время они уже в составе Тевтонского ордена), между сторонами подписывается так называемый Стенби́йский мир (1238 год). Эсты поднимают восстание на острове Эзель, Орден подавляет его (1242 год)[165].

Выше уже упоминалась битва при Сауле (1236 год), когда войско меченосцев и псковичей было разбито литовцами, а также борьба Тевтонского ордена с куршами для того, чтобы соединить свои новые владения (после 1237 года).

Так что обстановка в Ливонии накануне Ледового побоища сложная и неспокойная, а карта этого региона напоминает лоскутное одеяло. И каждый здесь – сам за себя.

Но вот наступает 1240 год. В июле происходит победоносная для Новгорода Невская битва, но уже осенью новгородцы теряют Изборск, один из крупнейших городов Новгородской земли. Его захватывают, как принято у нас считать, немцы-рыцари из Ливонского ордена. Да только это не совсем так.

Во-первых, Ливонского ордена тогда попросту не существовало: как самостоятельная организация он возникнет лишь 107 лет спустя, когда после более чем тридцатилетней войны с Рижским епископством он одержит в ней победу[166] и папа римский утвердит в 1347 году его независимость[167]. А в 1240 году он назывался, как мы помним, «Орденом святой Марии немецкого дома в Ливонии», то есть был отделением ордена Тевтонского. Но это так, к слову.

Во-вторых, рыцарей наводит на Изборск… по сути, один из своих: сын бывшего князя псковского Владимира Мстиславовича, которого зовут Ярослав. В своё время за симпатии к немцам псковичи его из города изгоняют, он вместе со своими сторонниками перебирается в Ливонию, в 1233 году с помощью немцев идёт на Изборск и захватывает его, но псковичи не только быстро оттуда его прогоняют[168], но и берут в плен и отправляют во Владимирское княжество, в город Переславль[169]. Ярослав оттуда сбегает, вновь в Ливонию, и вот через семь лет делает с территории Дерптского епископства вторую попытку вернуться во власть. Союзники у него те же: рыцари, но их немного. 200 воинов выставляет епископство, ещё 200 – датчане, к которым присоединяется некоторое количество эстов[170]. Прямо скажем, негусто. А почему так мало-то? А вы разве не помните? Ведь в это время Тевтонский орден вовсю воюет не только с пруссами, но и с куршами, пытаясь соединить свои владения в Ливонии. До победы в обоих конфликтах ему пока ещё далеко, так что до своего отделения в Ливонии, да и до Дерпта ему, как говорится, как до Шанхая. А у его новоиспечённых союзников-рыцарей силёнок, как мы знаем, маловато. Поэтому даже союзного во́йска Ордена, Дерпта и датчан для захвата вооружённым путём Изборска, не говоря уже о Пскове или Новгороде, явно не хватает. Но союзники Изборск быстро и легко захватывают. Как же так? Ведь он был одним из самых хорошо укреплённых городов на Руси, причём его оборонительные сооружения были каменными. Так что горожанам можно было бы просто закрыть ворота, и захватчики, – а их всего-то несколько сотен, – остались бы ни с чем. Так был штурм или нет? Вот, например, новгородская летопись пишет (в переводе на современный русский язык): «Эсты, дерптцы и ливонские рыцари с князем Ярославом Владимировичем взяли Изборск»[171]. Но ведь «взять» город можно и силой, а можно и мирно, если, например, защитники решают сопротивления не оказывать. Немецкие источники о штурме пишут, но совершенно невозможно себе представить, чтобы несколько сотен бойцов, среди которых много простых ополченцев, без осадных орудий, могли преодолеть каменные укрепления, да ещё так быстро, что псковичи даже не успели подойти на помощь (а ведь от Изборска до Пскова всего 30 километров). А, может, у Ярослава были в городе сторонники, которые ворота ему и открыли? В общем, очередная загадка.

«Получив весть о взятии Изборска, – свидетельствует новгородская летопись, – вышли все псковичи /…/ и были разбиты. Был убит воевода /…/, псковичей гнали, многих убили, а иных взяли в плен»[172]. Немецкие источники пишут о том, что псковичей было 800 человек, и союзники атаковали их в конном строю[173]. И опять непонятка. Ведь оккупантов вместе с Ярославом было несколько сотен человек, а они выходят из-под защиты изборских стен (иначе как им атаковать в конном строю?) и набрасываются на противника, оставляя в городе, то есть у себя в тылу, только что силой завоёванных, а значит враждебных горожан, а потом ещё псковичей и гонят аж до Пскова, то есть отдаляются от города на 30 километров! А ну как жители ворота закроют? Ведь агрессорам конец! В общем, похоже, горожане к своим новым хозяевам настроены не так уж и враждебно, и это заставляет задуматься ещё раз о том, как был взят Изборск: штурмом или мирно?

Со взятием Пскова странностей не меньше. Вот что пишет об этом событии новгородская летопись: «Преследовали отступающих псковичей до города, сожгли посад и опустошили много сёл. Простояли под городом неделю, но город не взяли. Взяв заложников у добрых мужей, отошли без мира. Псковичи вступили с немцами в переговоры, и Твердило Иванович с иными стал владеть Псковом с немцами, воюя сёла новгородские, а иные псковичи побежали в Новгород с жёнами и детьми»[174]. Вот те на! Здесь уже летопись однозначно пишет, что штурма не было и что дело было улажено мирно, после чего между псковичами, очевидно, произошёл раскол. Часть из них, сторонники мира с немцами, пошла разорять со своими новыми союзниками земли Новгорода, а другие в этот Новгород убежали. Так псковичи – это что, предатели, что ли? Ну, не стоит судить людей XIII века по современным меркам. Тогда такого понятия, как национальный патриотизм попросту не было, все воевали, как мы видели, со всеми и легко меняли друзей. А тот же Псков, если вспомнить, в 1228 году, поссорившись с Новгородом, заключает против него с рыцарями военный союз, а в 1236 году бьётся в войске меченосцев с литовцами в печально окончившейся для них битве при Сауле.

Вскоре, кстати, завоеватели из Пскова уходят на свою территорию, и знаете, сколько своих людей оставляют в нём? По сообщению немецких источников, «двух братьев-рыцарей /…/ и небольшой отряд немцев»[175]. После этого последние сомнения исчезают: псковичи с рыцарями в очередной раз разошлись вполне мирно, ведь иначе такой «гигантский гарнизон» был бы горожанами уничтожен через несколько минут после ухода «врагов».

Кстати, а где новгородцы? Почему они не оказали Пскову помощи? Ведь сначала целую неделю враг стоит под стенами города, а потом ещё несколько дней обсуждает с псковичами условия мирного договора. За это время не то что от Новгорода – от Владимира рать могла прийти. Враг жжёт их сёла, а они «распре́вся»[176], как пишет новгородская летопись, то есть ссорятся с князем Александром, победителем шведов на Неве, и тот вместе с семьёй город покидает. Обратим, между прочим, внимание на то, что, по словам летописи, новгородцы князя Александра не прогоняют, как это принято считать у нас, а лишь ссорятся с ним. А он после ссоры уезжает. Согласитесь, есть разница между тем, когда тебе говорят: «Пошёл вон!», и тем, когда ты, поругавшись с бывшими друзьями, уходишь сам. И это в то время, когда у дверей тех, от кого ты уезжаешь, стоят опасные враги…

Как бы то ни было, новгородцы предпочитают в события вокруг Изборска и Пскова не вмешиваться, а князь Александр отбывает в располагающийся в 600 километрах к югу Переславль. Но вот зимой 1241 года, как пишет другая новгородская летопись, Софийская первая, «пришли с запада немцы и чудь на водь[177]. И побили их всех, и дань на них возложили и построили деревянную крепость в Копорье»[178]. Затем следует нападение на город Тёсов (современный Тёсов-Нетыльский, в 48 километрах к северу от Великого Новгорода), потом – на новгородских купцов от реки Лу́га до реки Сабля, уже в 30 километрах от города. Тут уже терпению новгородцев приходит конец, и они обращаются к отцу Александра, владимирскому князю Ярославу Всеволодовичу, с просьбой назначить им князя. Ярослав Всеволодович соглашается, но направляет им поначалу не Александра, а другого своего сына, Андрея, и лишь потом, после их повторной просьбы, даёт всё же Александра.

Но вот что интересно. Прося себе князя для защиты от начавшихся нападений, новгородцы почему-то город не укрепляют. Археологические раскопки свидетельствуют о том, что с конца XII до начала XIV века мощное укрепление крепостных сооружений в городе производилось трижды: в 1169 и 1224 годах, оба раза в связи с походами суздальской рати, а также в 1270 году, во время конфликта с Тверским княжеством[179]. А тут рыцари под стенами города, а новгородцы в этом плане и в ус не дуют. Почему? Не считают серьёзным противником? А зачем тогда князя себе звать? Очередная тайна.

На севере, кстати, рыцари опять нападают на зависимых от Новгорода язычников, хотя формально эти земли входят в состав новгородских. От Новгорода Копорье довольно далеко, более 240 километров, но реакция князя Александра оказывается незамедлительной и резкой. Первое, что он делает, возвратившись в 1241 году в Новгород, это направляется на освобождение именно его. Да-да: не куда более важного Пскова и не Изборска, которые под боком, а какого-то захудалого Копорья. И, естественно, вместе с новгородцами, ладожанами, карелами и ижорцами быстро его отбивает. Откуда такая оперативность? А оттуда, что, как сообщает та же летопись, этот городок располагался «в отечестве великого князя Александра Ярославича»[180], то есть на принадлежавших ему землях. Так что прежде всего он возвращает себе свою личную собственность, а уже потом принимается за освобождение земель, так сказать, государственных. Ну, что ж, Александр хоть и князь, но ничто человеческое ему не чуждо, и своя рубашка оказывается ближе к телу.

Но и после возвращения себе Копорья князь с освобождением Пскова с Изборском не торопится. Более того, он вообще Новгород покидает. Почему? Ведь момент для того чтобы добить надломленного врага самый что ни на есть подходящий! Историки высказывают по этому поводу разные мнения. Одни утверждают, что ему нужно было съездить в Орду, другие – что он двинулся к отцу просить подкреплений[181]. Точной причины мы не знаем, но возвращается он действительно с дополнительным войском и, кстати, вместе со своим братом Андреем. Правда, для взятия Пскова подкрепления, судя по всему, им не понадобились. О штурме города не говорит ни один исторический документ – ни наш, ни иностранный, кроме «Хроники Тевтонского ордена»[182], но она была составлена более чем через 200 лет после взятия Пскова и в соответствующем разделе, по сути, пересказывает Старшую Ливонскую Рифмованную хронику, которую написал современник этих событий и ни о штурме, ни о 70 погибших рыцарях, ни об их пытках и словом не обмолвился. Эта хроника просто пишет о том, что Александр с Андреем рыцарей «изгнал»[183], а новгородская летопись – о том, что он Псков «захватил».

Интересно и то, что возглавлял оборону города от новгородцев (если она была) тот самый «предатель» Ярослав Владимирович, который и привёл туда в своё время врага. Но после взятия Пскова он почему-то получает от князя Александра отличный подарок: княжение в Торжке. Уж не за то ли, что пошёл с ним на компромисс, сдал своих прежних союзников-ливонцев и велел открыть ворота? Кто его знает… Во всяком случае, немецкие источники сообщают, что новгородцы «захватили оставшихся братьев внезапно, вместе с их людьми»[184]. Кстати, а с Изборском-то что? Да Бог его знает: исторические документы о нём вообще в данных обстоятельствах не говорят. Тоже освободили, наверно…

И вот после этого князь Александр с братом вторгаются на территорию соседнего государства, Дерптского епископства (а не Ливонского ордена, как почему-то принято считать у нас). Помните, что в районе Новгорода и Пскова с новгородскими землями граничило именно оно? Оттуда же двумя годами раньше пришёл и Ярослав Владимирович (теперь князь в Торжке) со своими союзниками. С какой же целью предпринимается этот рейд? Очевидно, что с целью мести. За взятие Изборска, за взятие Пскова, за взятие Копорья, за обиды, нанесённые купцам. В те времена месть выражалась в причинении врагу аналогичного вреда, а если возможно, то и большего, то есть, выражаясь современным языком, в проведении карательной экспедиции или операции по зачистке территории неприятеля от всего, что можно было сжечь, ограбить и разрушить. Население при этом убивалось или пленялось для последующей продажи – в рабство или обратно своим за выкуп. (К слову сказать, ко взятию Копорья Дерптское епископство никакого отношения не имело да и не могло иметь: общей границы у них не было.)

Что же пишет об этом походе Александра и Андрея новгородская летопись? А буквально вот что: «Придя на их землю, пустили полки в зажитие́, а До́маш Твердиславович и Ке́рбет /…/, встретившись с немцами и чудью /…/, бились там; убили Домаша /…/ и иных с ним, а иных в плен взяв, а иные к князю побежали, князь же отступил на озеро, немцы же и чудь пошли на них»[185]. Ну, Домаш и Кербет – это, очевидно, новгородские воеводы, а вот что такое зажитие? Пусть это объяснят историки, например, такой авторитетный как Руслан Григорьевич Скрынников, доктор исторических наук, профессор Санкт-Петербургского университета: «Весной 1242 года Александр /…/, вступив на западный берег Чудского озера, /…/ пустил полк в ‘зажитие’. Полки ходили в поход без обозов, и ратники должны были добывать себе продовольствие ‘зажитием’, то есть грабежом и насилием»[186].

Так кто же на кого напал весной 1242 года: немцы на новгородцев или новгородцы на немцев? Как ни крути – новгородцы, пусть и ради мести. Напали, стали убивать, грабить и брать в плен местное население, один из их отрядов оказывается разбитым, оставшиеся в живых бегут, рыцари с разозлёнными эстонцами гонятся за ними, стремясь, очевидно, добить, а заодно и отобрать у врага награбленное добро да пленников и оказываются у Чудского озера лицом к лицу с основными силами Александра, который, предупреждённый об опасности, заблаговременно отступает поближе к своей территории. И вот тут-то Ледовое побоище и происходит. Так что получается, что если бы князь Александр на соседей не напал, то и битвы бы не было…

Кстати, а где конкретно она происходит-то? Самое удивительное, что неизвестно где. Летопись пишет об этом так: «Поставили полк на озере Чудском, на Узме́ни, у Вороньего камня»[187]. Историки о точном месте спорят до сих пор. Так, Соловьёв, например, считал, что бились новгородцы с рыцарями у Псковского озера (оно соединено с Чудским широкой протокой, которая называется Тёплым озером), Костомаров – что как раз на этом Тёплом озере, Скрынников – что на новгородском берегу Чудского озера, а Лев Николаевич Гумилёв – на его западном берегу. А Вороньего камня вообще так никто до сих пор и не нашёл. А ведь как искали! Летом 1963 года Академией наук СССР в эти места была организована специальная экспедиция, в которую входили ведущие в своей области учёные и, в частности, сотрудники отдела истории русской культуры Государственного Эрмитажа. Были проведены тщательные археологические и геологические обследования данного района и сделано следующее заключение: «В обследованной местности отсутствуют сколько-нибудь значительные /…/ по своей величине валуны /…/, которые могли бы /…/ играть в прошлом роль ориентира для летописца /…/»[188]. К этому следует добавить, что не нашли не только Вороньего камня. Не нашли вообще ничего, что могло бы указывать на то, что в этих местах произошло крупное сражение, – ни захоронений, ни остатков оружия, ни наконечников стрел. Ни-чего. Вот уж загадка так загадка…

А как происходило Ледовое побоище? Самый древний источник, Лаврентьевская летопись, сообщает об этом следующее: «Ходил Александр Ярославич с новгородцами на немцев и бился с ними на Чудском озере у Вороньего камня. И победил Александр, и гнал их по льду 7 верст, поражая их»[189]. Негусто. Более многословна Новгородская первая летопись: «Александр и новгородцы построили полки на Чудском озере на Узмене у Вороньего камня. И наехали на полк немцы и чудь, и пробились свиньёю сквозь полк. И была сеча там велика немцев и чуди. /…/ Врага гнали и били семь вёрст /…/. И пало чуди без числа, а немцев 400. В Новгород приведено пятьдесят пленных. Битва состоялась пятого апреля в субботу»[190]. Пишут о битве на Чудском озере и другие летописные источники, но почти то же самое. Пишет о нём и «Повесть о житии и храбрости благоверного и великого князя Александра», то есть то самое «Житие…», о котором мы уже говорили. Но его как исторический документ мы рассматривать по понятным причинам не будем, тем более что оно говорит об этом сражении куда меньше, чем о битве со шведами на Неве.

Так что и о Ледовом побоище, так же как и о Невской битве, документальных свидетельств немного, причём иностранные иногда разительно отличаются от русских. Давайте заглянем в Старшую Ливонскую рифмованную хронику, наиболее надёжный, по мнению учёных, немецкий источник об этом сражении. Итак –

«В Дерпте узнали, что пришёл князь Александр с войском в землю рыцарей, чиня грабежи и пожары. Епископ не оставил это без внимания, быстро велел мужам епископства поспешить в войско братьев-рыцарей для борьбы против русских. /…/ Они привели слишком мало народа, войско братьев-рыцарей было тоже слишком маленьким. Однако они пришли к единому мнению атаковать русских. Немцы начали с ними бой. Русские имели много стрелков, которые мужественно приняли первый натиск, находясь перед дружиной князя. Видно было, как отряд рыцарей-братьев одолел стрелков. /…/ С обеих сторон убитые падали на траву. Те, которые находились в войске братьев-рыцарей, были окружены. Русские имели такую рать, что каждого немца атаковало, пожалуй, шестьдесят человек. Братья-рыцари достаточно упорно сопротивлялись, но их там одолели. Часть дерптцев вышла из боя, это было их спасением, они вынужденно отступили. Там было убито двадцать рыцарей-братьев, а шесть было взято в плен. Таков был ход боя»[191].

Разница видна, как говорится, невооружённым глазом. Первый и, пожалуй, самый удивительный момент. Немецкий источник пишет, что убитые падали на траву, а о Чудском озере не говорит вообще. А как же битва на льду? Кто прав, а кто нет, сказать невозможно. Перед нами очередная загадка, связанная с Ледовым побоищем. Второе. Русских было чуть ли не в шестьдесят раз больше. Численное преимущество просто сумасшедшее. Наши летописи о количестве участников молчат. Но если немцев было настолько меньше, зачем они полезли в драку? Совсем с ума посходили, что ли? А если их было так мало, то так уж велика заслуга главнокомандующего, то есть князя Александра, в этой победе? Конечно, можно сказать, что немецкий автор численное превосходство новгородцев завысил специально, чтобы оправдать поражение рыцарей, то есть соврал (многие так и считают). Но тогда нужно относиться и к русским источникам так же. Мол, когда новгородская летопись пишет о том, что погибли четыреста немцев, то она тоже преувеличивает. Спорить здесь бессмысленно, ведь мы же не можем перенестись на 770 лет назад и посмотреть на всё собственными глазами. Но следует всё же отметить, что, как это ни странно, цифры погибших и пленных в нашей летописи (400 и 50 немцев соответственно) и в ливонской хронике (20 рыцарей погибших плюс 6 рыцарей пленных) друг другу не так уж и противоречат. О ком пишет летопись? О немцах. А хроника? О рыцарях. И тут всё становится на свои места. Ведь не все же немцы были рыцарями, да и немцами, как мы помним, назывались на Руси все те, кто не говорил по-русски.