Читать онлайн Ирина Винер: Я – никто. Автобиография легендарного тренера бесплатно

Ирина Винер: Я – никто. Автобиография легендарного тренера
Рис.0 Ирина Винер: Я – никто. Автобиография легендарного тренера

Во внутреннем оформлении книги использованы фотографии и иллюстрации:

© Владимир Веленгурин / Комсомольская правда; © Олег Наумов; © Станислав Сильянов; © Валерий Шарифулин / ТАСС / Legion-Media; © Алексей Куденко / РИА Новости; © Владимир Песня / РИА Новости; © Imago / Legion-Media; репродукции картин А.Е.Винера и фото из личного архива автора.

© Винер И.А., 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

* * *

Эту книгу придумала Алина. Моя ученица. Мой ребенок.

Позвонила, сказала, смеясь:

– Есть идея, Ирина Александровна.

– Идея? Что за идея? – спросила я.

– Подарок хочу вам сделать. Самый лучший. На день рождения. Не на этот, на следующий.

– Ты придешь, вот и лучший подарок.

– Спасибо, – ответила Алина. – Спасибо, но нет. Буду у вас завтра и все объясню.

Алина Кабаева:

Вошла в зал и сразу услышала Ирину Александровну.

– Эй, тренеры! – произнесла она так громко, что замерли все четыре ковра. – Посмотрите на эту Зайцеву, которую привезли! Она медленно, но верно худеет. Выходной не выходной, все время вес идет вниз. А у наших красавиц некоторых… Вот ты чего поправляешься? Тоже мне королева нашлась! Я помалкиваю, а она прибавляет каждый день. Чтоб в столовую не заходила! А ты? Квадрат! Думаешь, оставлю тебя такую? Нет! Бросок подработают девочки новые, и поменяю. Поменяю вас, коров здоровых!

Эхо, тишина и снова шум тренировки. Ирина Александровна направляется мне навстречу, видит идущую к выходу девочку, подзывает к себе и делает замечание в своей неповторимой манере, незабываемой и хорошо мне знакомой:

– Куда собралась?! Ни спасибо, ничего не сказала. Еще раз повторится, забуду, как тебя зовут. Надо всегда уходить с площадки и говорить спасибо! Хореографу – спасибо! Тренеру – спасибо! Уборщице – спасибо! Врачу – спасибо! Господу Богу – спасибо! Без конца спасибо надо говорить! Свободна!

Настает мой черед.

– И с какой же ты идеей? – Ирина Александровна обнимает и целует меня. Я счастлива и знаю – нашей встречей счастлива и она. Перехожу к делу.

– Идея проста. Вы расскажете о своем детстве, юности, поступках, любви и работе с нами – вашими детьми. Мы расскажем о вас. Вы огромная часть нашей жизни, мы – жизни вашей.

Получится книга. Книга, которая нужна людям. Детям, родителям, тренерам. Поверьте, Ирина Александровна, и, пожалуйста, соглашайтесь. Разумеется, рассказы тех, кто в составе сборной России на ковре никогда не выступал, но знает вас хорошо, в книгу мы тоже включим.

Диктофон стал моим спутником. Помощники расшифровывали речь, я читала, дополняла, уточняла.

1

Перед соревнованиями я забираю все телефоны и все компьютеры. Если Олимпийские игры – за три недели, чемпионат мира – за десять дней. Дети смиряются, и правильно. Знают, делается это для их же блага. Сначала шумели, а потом поняли, что так спокойнее. Спать ляжешь вовремя, выспишься, в зал придешь полная сил. Уговоры типа «сон для слабаков» на меня не действуют. Дисциплина – главное. Не соблюдать режим – преступление. Тот, кто преступление совершает, должен отвечать.

Я могу отстранить любую. Мне не трудно. Убираю даже самые первые номера. Объясняю и детям, и тренерам: «Вы мне кто? Сестры, подруги, знакомые? Я сама себе не сестра, не подруга, не знакомая. Сама себе я – никто. Я проводник. Мне идет информация Оттуда, я повторяю. Не слушаете меня, значит, Небесную канцелярию не слушаете. Будете получать травмы, болезни, неприятности. Канцелярия говорит мне, а я – каждой из вас: “Ты получила программу? Выполняешь? Не выполняешь, я тебе подскажу. И еще раз подскажу. И еще. А потом тебя накажут. Поломаешь ногу, руку, шею. Будешь сидеть и смотреть по телевизору, как выступают другие там, где ты сама могла выступать”». Мне говорят: «Вы – ворона, Ирина Александровна, вы накаркаете». А я не каркаю, я информацию передаю.

Дети не любят тех, кто заискивает перед ними, гладит по головке: «Ты моя кошечка, ты моя умница», а результата нет. Презирают таких тренеров, уходят от них. Я никогда не сюсюкаю. В ложке меда утопить легче, чем в бочке дегтя. Все время напоминаю: «Бояться надо не тех, кто ругает, а тех, кто хвалит. Нужно подумать, заслужил ты это или нет». Я незаслуженно никогда не похвалю. Никогда на плохое не скажу хорошее. И на хорошее не скажу плохое. Дети быстро распознают ложь и фальшь и прекрасно разбираются, кто есть кто. Могут не подать вида, но доверять перестанут. А залог успеха в том, что ребенок должен тренеру верить.

Я не говорю «гимнастки». Дети. Другого слова у меня нет. Они с детства рядом со мной и видят меня чаще, чем своих собственных родителей. Я лучше их чувствую, потому что провожу с ними больше времени и вникаю во все их жизненные проблемы. Я в ответе за них и считаю своими родными детьми.

Кто-то думает, что я их подавляю. Нет. Подчиняю порядку и правилам. Моя жесткость и мой диктат обусловлены тем, что Бог дал каждой из них колоссальный талант. А талант надо отработать.

У них есть все: огромный состав специалистов, который за ними ухаживает, питание, зал. Такие условия создает для них страна. И они должны платить за это своими победами. «Как вы смеете не трудиться? – спрашиваю я. – Люди голодают, а вы здесь жируете, не тренируетесь так, как нужно. Подводите тренера, родителей, флаг! Государство за каждую из вас платит в день столько, сколько многие зарабатывают за месяц. Когда у вас в жизни случится, к сожалению, что-то неприятное, будете говорить: “За что?” А вы вспомните, как не делали то, что положено, как крутили носами».

Дети на строгость не обижаются. Наоборот. Самой первой знаменитой моей ученице Венере Зариповой устраивали темные из-за того, что с ней я работала больше и жестче, чем с другими. Ревновали. «Вы же не любите, когда ругают», – сказала однажды им я и услышала: «Ругайте, кричите на нас. Пожалуйста, мы готовы».

Перед Олимпиадой в Рио-де-Жанейро я очень жестко разговаривала с тренерами, серьезно с ними конфликтовала. Программу Риты Мамун они начали упрощать. Подстраховывались, хотели, чтоб делала она только то, за что судьи баллы засчитают. А то, что связано с красотой, с образом, их не особенно волновало. Каждый день бочку катила, чтобы поняли: трусом быть нельзя. Страх – самое плохое. Чувство, которое не дает преодолеть себя. Страх – это когда поджала хвост. Должна была распушить, а поджала. Вышла, но боялась.

– Три труса! Тренер – трус, хореограф – трус, гимнастка – трус, – говорила я. – С тремя трусами можно на Олимпиаду пробиться? Можно Олимпиаду выиграть?

– Ой, Ирина Александровна, для Риты это слишком сложно, а если получаться не будет, а если уронит предмет?

– Пошли вон! Думаете, мне не страшно?

2

Есть такие стихи:

  • Словом можно убить, словом можно спасти,
  • Словом можно полки за собой повести.
  • Словом можно продать, и предать, и купить,
  • Слово можно в разящий свинец перелить[1].

Иногда я переливаю свои слова в свинец и этим свинцом своих воспитанниц расстреливаю.

Моя первая олимпийская чемпионка Юлия Барсукова на вопрос: «А Ирина Александровна на вас кричит?» – ответила: «Да, кричит. Если выпросишь».

Одна за сутки на килограмм поправилась. Захожу в ее комнату – банка «Нутеллы» пустая стоит. Банку она взяла и сожрала. Говорю: «Бери билет, освобождай территорию. Твое место на дискотеке!»

Я не люблю слез и знаю, что слезы человека унижают, расслабляют, выбивают из колеи. Очень трудно вернуться к исходному состоянию, если ты расплакалась, разрыдалась, тем более разыстерилась. Слезы допустимы только на пьедестале, когда поднимается флаг и звучит гимн. В остальных случаях это признак слабости.

Маргарита Мамун:

На тренировке перед первым моим чемпионатом Европы я не могла сделать ленту. С девяти утра работала. Мяч, обруч и булавы – нормально, четвертый вид – лента – никак не идет. Там, ближе к концу упражнения, был бросок, который требовал большой силы, а меня в лучшем случае хватало только до середины. Но не буду же говорить, что устала. Отвернусь, слезинку пущу и снова пытаюсь сделать.

Ирина Александровна понимала, что кошмар, что восемь вечера уже, но стояла на своем: «Или делаешь, или на чемпионат не едешь». Я не обедала, не полдничала, не ужинала. Врачи подносили витаминки всякие разные. В итоге сделала. «Видишь, – говорит, – получилось. А думала, что не можешь».

Яна Кудрявцева:

История, когда Ирина Александровна на меня и Риту Мамун кричала очень сильно, была на чемпионате мира в Киеве, в 2013 году. Женя Канаева с Дарьей Дмитриевой закончили выступать, поехали мы, новое поколение.

Вроде нормально все шло, ковер опробовали[2], тренировались. Ирина Александровна не паниковала, хотя представляю, какое у нее в душе неспокойствие было. Справимся мы – не справимся, подведем – не подведем.

Пригласила на завтрак. Ели сырники. Она такая добрая-предобрая, говорит: «Как приятно, когда дети худенькие кушают. Я вам никогда ничего не скажу, потому что проблем с весом у вас нет».

Вечером начали выступать и как-то не суперхорошо выступали. Ирина Александровна орала так, что волонтеры разбежались. Вообще все люди разбежались. А утром говорила: «Ешьте-ешьте, мои худенькие девочки».

На следующем чемпионате на рыбу пригласила. Мы отказались сразу. Испытывала, наверное, нас.

Люди, которые хотят быть настоящими, должны чем-то жертвовать. Жертва дает возможность понять, что ты сильный, ты можешь, у тебя получится. Чтобы быть в когорте тех, на кого равняются, надо много трудиться, а значит, преодолевать себя. Преодолевать даже тогда, когда голос внутри говорит: «Преодолеешь, конечно, но зачем же прямо сейчас?»

Яна Кудрявцева:

Своей энергетикой Ирина Александровна воздействует на само пространство и на всех, кто в этом пространстве находится. Когда в зал входит женщина, скидывает шубу, за ней шубу кто-то из сопровождающих подбирает, это, согласитесь, впечатляет.

Таков ее статус. И у меня была суперответственность – работать с таким человеком.

Помню, как первый раз оказалась в Новогорске, как тряслись мои ноги, и прям страх какой-то вселяла эта женщина своей легендарностью. Со всеми так было. Соврут, если скажут, что по-другому.

Дина Аверина:

В зале никого: зима, декабрь и грипп какой-то. Все заболели. А мы с Аришей только приехали в Новогорск. Ирина Александровна входит, видит, что ни души больше нет, говорит: «Ну, давайте буду вас тренировать». Мы обрадовались: «Вау, круто!» Смотрели дома видео, как она это делает, мечтали, что окажемся у нее.

Арина Аверина:

Первое время я очень боялась. Двигалась в тысячу раз быстрее, когда Ирина Александровна приходила. На самом дальнем ковре занималась, лишь бы она не увидела меня. Даже музыку не включала. Мало ли услышит, повернется в мою сторону, заметит ошибку и выгонит.

Марина Николаева:

У Винер надо много трудиться и, что бы ни происходило, оставаться в зале до конца. Она предупреждает: «Если выгоняю, сержусь, говорю: “Вон из зала!”, ты не должна это буквально понимать. Отойди в уголочек и продолжай работать».

Маргарита Мамун:

В четырнадцать лет я приехала в Новогорск. Знала, что Винер строгая очень, переживала.

Когда она в зал вошла, ощущение было такое, что, трудно сравнение подобрать, будто ледяная королева явилась. Все затихли. Я тренировалась в сторонке. Она посмотрела, сказала: «Красивая. И прыгаешь хорошо». Улыбнулась, расположила к себе.

Образ ледяной королевы Ирина Александровна создает для всех, но для нас она покровительница, которой мы доверяем, которая приручила нас.

3

Любовь к спорту привил мне отец. Через нелюбовь. Стойки, шпагаты и мостики давались мне со слезами. В детстве я часто болела. Простуды, ангины. Отец принялся закаливать меня. Приучил к обливаниям, обтираниям. Выгонял на снег, к ужасу бабушки и дедушки. Из больного ребенка сделал здорового.

Папа родился на Украине, в Кривом Роге, в простой семье. Его мать вышла замуж во второй раз и отправила сына к своим родителям в Полтаву. Папу вырастил дед. Крепкий, очень своеобразный мужик: еврей, а кушал сало, не был религиозным.

Папа занимался спортивной гимнастикой и рисованием. С началом Великой Отечественной войны ушел на фронт.

У него было две раны на левой руке. Эти раны не заживали. Он не любил вспоминать войну, но рассказывал мне, как три дня их часть форсировала Днепр в районе Киева. У них был только сахар, и все три дня они питались этим сахаром и пили воду из реки. Потом его ранило.

Мама встретила папу, когда он был на лечении в госпитале в Самарканде. Познакомились на танцах в Доме офицеров. Папа вызвался проводить и весь путь до маминого дома пел – арии из репертуара Карузо. Голос был сильный, мама влюбилась.

После знакомства отец отправился учиться в Ленинград, в Академию художеств. Ни письма, никакой весточки не присылал. В Ленинграде жили мамины тетки, он с ними общался. От них стало известно, что папа куда-то поехал. Зашел перед отъездом, объявил: «Мне здесь преподавателей нет». У него было свое видение искусства.

Мама стала разыскивать его с помощью нашего родственника-генерала. Генерал говорил: «Прекрасные офицеры у меня! Я тебе таких женихов дам!» Мама была красивая, могла выбирать, но каждый раз отвечала: «Нет!» Мамочка моя! Если любит, то навсегда! Если ненавидит, тоже навсегда. Генерал дал задание, и скоро в вагон поезда, в котором ехал отец, вошел военный: «Винер есть?!» Отец испугался, время было не самое лучшее. Его сняли с поезда и доставили в Самарканд.

Поженились мама и папа в сорок шестом. Их первый ребенок, сын, умер при родах. Еще через год родилась я, а через одиннадцать лет – мой брат Борис.

Когда мне было три месяца, папа решил переехать в Ташкент, столицу Узбекистана. Хотел в Москву, но мама работала и без помощи своих родителей обойтись не могла. Оставлять меня приходилось чуть ли не на весь день.

В Ташкенте папа купил старенький домик. Лет десять мы прожили в нем, ждали, пока художникам дадут участки земли. Дождались и начали строить дом с мастерской. Папа считал, что художник без мастерской – не художник.

Строительством в основном занималась мама. Доставала материалы, договаривалась с каменщиками, плотниками, малярами. И еще работала сверхурочно. Стройка требовала вложений. Дом получился большой: три комнаты и мастерская с окнами от пола до потолка. Над крышей отец сделал надстройку, которую соседи прозвали голубятней. Через «голубятню» солнечный свет приходил в мастерскую рассеянным, мягким.

Во дворе папа посадил орех, персик, яблони, сирень и розы. Устроил виноградник. С трех сторон вдоль забора стояли вишневые деревья. Весной все было белое, красивое.

В обязательном порядке папа привлекал меня к «сельхозработам». Я должна была полоть наш маленький огород, подвязывать помидоры, ухаживать за клубникой и кормить кур. Мне это не нравилось. Сопротивлялась, но делала.

Никогда отец не писал портретов чиновников. Только народ. Чабанов в высокогорных кишлаках, шахтеров, сталеваров, работниц шелкомотальных фабрик, хлопкоробов, строителей, председателей колхозов, сельских учителей и врачей. Ислам не разрешает изображать лиц, но отец написал много портретов. И мужчины, и женщины позировали ему. Он был у них свой человек.

Всю жизнь папа прожил среди простых людей. Потребности его были самые скромные: сухая лепешка, горячая вода с двумя веточками чая. Такая жизнь ему нравилась. Его уходы, отъезды длились месяцами, годами. Когда мама говорила, что хоть преподавателем надо пойти в институт или училище, он возражал: «Ты хочешь кандалы надеть на меня!» Маме было очень тяжело. Она шумела, открывала чемодан отца, поливала вещи водой. Он выжимал, складывал заново и уезжал.

У меня есть портрет совсем маленькой девочки, набросок, можно сказать. Два портрета мамы, тоже незавершенных. А портрета брата нет. Папа нас не писал, потому что был влюблен в народ.

И я не занималась своим сыном так, как занимаются другие. Он был сын сборной команды. Такая судьба. У каждого своя «дорога в дюнах».

Благодаря труду папа стал хорошим художником. Мечтаю построить в Ташкенте его галерею. Часть произведений лежит в хранилищах, часть украшает мой дом, а что-то уже не отыскать. Бесследно исчезла картина «Фрукты на снегу». Помню, как отец написал ее. Ноябрь, плодородная теплая осень, и вдруг пошел снег. Огромные виноградные гроздья в нашем дворе под белыми хлопьями…

Папа экономил на всем, но на книги об искусстве денег не жалел. Микеланджело, Рембрандт, натюрморты голландцев, эскизы и чертежи Леонардо известны мне с самых ранних лет. Если я задавала вопросы, он объяснял, учил меня.

Мама работала постоянно. Вела прием в поликлинике, дежурила и оперировала в больнице, заведовала подростковым кабинетом. Всегда на нескольких ставках. Она бесконечно любила семью, а отец бесконечно любил искусство.

4

Бабушка и дедушка с маминой стороны жили с нами. Никогда не говорили они на повышенных тонах, никогда не было в их речи грубого слова. «Беллочка, ну что ты, в самом деле?» – мог воскликнуть дедушка и слышал в ответ: «Зиновий, ты ничего не понимаешь!» Всё! До большего «накала страстей» дело не доходило. С первого дня и до последнего они любили друг друга. Не то что уважали или привыкли. Любили! Они были два ангела, которых я видела воочию, два человека, вместе идущие земным путем, – непростым, как у всех, и счастливым, как у немногих.

Бабушка говорила: «Я прожила сказочную жизнь». А что у нее была за жизнь? Война империалистическая – четырнадцатого года, революция в семнадцатом, Гражданская война, потом Великая Отечественная, тяжелое послевоенное время. Но сделала свое дело любовь.

Бабушка родилась на Украине, в богатой семье. Ее отец, Савелий Розин, купец первой гильдии, строил мосты через Днепр. Мать, Ита Розина, была, как принято говорить сегодня, домохозяйка. Все семь их детей – сын и шесть дочерей – получили самое лучшее образование. Девочки считались завидными невестами. Женихов было хоть отбавляй, все обеспеченные, с капиталом. Выбирай и выходи. Нет, к неудовольствию родителей, бабушка полюбила скрипача, очень бедного и очень красивого, выпускника знаменитой одесской школы профессора Столярского. Вместе с братом он снимал комнатку на чердаке дома, принадлежавшего бабушкиной семье.

Когда и как состоялось знакомство, история умалчивает, но о принятом решении бабушка объявила твердо, на уговоры не поддалась и своего добилась. Хотя в то время, если девушка из состоятельной семьи выходила замуж за музыканта – все равно что за сапожника или портного выходила.

Родились дочери Валентина и Зоя, моя тетя и моя мама. В доме было два рояля, чтобы ни споров, ни ссор, кому когда заниматься, не возникало. После работы дедушка играл на скрипке, Валечка и Зоечка ему аккомпанировали. Дружба и любовь царили в семье.

В сорок первом началась война. Бабушка вспоминала, как город бомбили, как собирались в эвакуацию. Дедушка сомневался, надо ли уезжать. Кто-то распускал слухи, что немцы не так уж страшны и жизнь в оккупации будет более или менее сносной. Но бабушка настояла.

Купили коня со странным именем Копчик, телегу, погрузили самое необходимое, тронулись в путь. Ночевали в полях, деревнях. День за днем, верста за верстой уходили от передовых частей наступающей немецкой армии, прятались от десанта. Добрались до Дагестана, попрощались с Копчиком, сели в поезд и отправились в спасительную Азию, в Узбекистан.

Оказались в Самарканде, обустроились и смогли дать дочерям возможность окончить дневное отделение медицинского института. Мама говорила, что учебников не было, и студенты записывали за преподавателями каждое слово. Лекции читали лучшие умы своего времени – профессора, эвакуированные из Ленинграда, Киева, Москвы. Конспекты получались похожими на романы, настолько интересно было по ним учить медицину.

Тетя и мама стали врачами, а бабушка и дедушка, когда родилась я, занялись уже моим воспитанием. Если на последней странице тетради я допускала ошибку, заставляли переписывать всю тетрадь. Делами по дому не отвлекали. Я должна была учиться, учиться и учиться. Читать, запоминать, пересказывать. В три с половиной года знала наизусть «Песнь о вещем Олеге». В четырнадцать – первые главы «Евгения Онегина». Бабушка окончила Высшие женские курсы в Киеве, уровень которых по праву сравнивали с университетским. Требования ко мне были соответствующие.

В музеи и на спектакли водили почти каждые выходные. Одно из ярких воспоминаний детства – Большой театр Узбекистана имени Алишера Навои. Не только потому, что постановки поражали меня своим масштабом. Фойе было украшено резьбой по ганчу[3] на зеркале, знаменитым восточным декором. Я вела пальчиком по узору и думала: «Как красиво!» Лет пять мне было, наверное.

С третьего класса посещала балетный кружок во Дворце пионеров и через два года была принята в Ташкентское хореографическое училище. Как ни странно, бабушка этому не обрадовалась, сказала: «Балерин в семье не будет. Артист – это не профессия». Хотя замужем была за музыкантом и в том, что брак ее – счастье абсолютное, не усомнилась ни разу. Что плохого в профессии артиста, я не знала и знать не могла, а выяснять не стала. Мое доверие к бабушке не имело границ.

5

С художественной гимнастикой я познакомилась, когда занималась в балетном кружке и получила задание подготовить к Новому году «танец пантеры». Танец не классический, но, по мнению педагогов, подходящий для городской елки как нельзя лучше. За помощью в постановке обратились в секцию художественной гимнастики, куда и направили меня на несколько занятий. Занятия понравились, бабушка дала понять, что к спорту относится благосклонно, и, несмотря на прощание с балетом, танец и музыка в моей жизни остались.

Первые тренировки проходили в школьном коридоре, доски которого блестели от того, что их протирали керосином: боролись с древесным жучком. Предметы мы высоко не подбрасывали, не позволял потолок. Фортепиано не было. Тренер считала: «Раз-два-три, два-два-три, три-два-три, четыре-два-три». Такой был счет удивительный.

К числу популярных видов спорта художественная гимнастика не относилась, но Советский Союз старался ее развивать. Первый мой тренер, Лилия Юрьевна Петрова, была из Ленинграда. По комсомольской линии ее направили в Узбекистан. Она научила меня «танцу пантеры», разглядела мои способности и довольно быстро прихватила в сборную команду. Я стала тренироваться со взрослыми гимнастками.

Потом приехала Элеонора Анатольевна Сумарокова – многократная чемпионка Ленинграда, специалист высочайшего класса и тоже представительница настоящей питерской школы. Она приучила меня к выразительности, к элементам, которые выразительность подчеркивают, к работе телом – волнам и взмахам. Мне повезло, что я была ее ученица.

Тренировались на полу волейбольного зала. Ковры появились позже и не такие, какие мы видим сейчас, упругие, амортизирующие, – но все-таки не так убивались.

Как ни странно, в нашу программу входили прыжки через планку. Самым трудным считался прыжок «щучка»: оттолкнувшись от мостика, надо было сложиться вперед – сделать складку, – выпрямиться в прогиб и приземлиться.

Кроме предметов, которые есть сегодня, был газовый шарф: его переводили из стороны в сторону, подбрасывали, ловили за края. Были вымпелы – разноцветные флажки на металлических держателях, которые крутили, делали «мельницы». От вымпелов пошли булавы. Было упражнение без предмета – очень женственное – и упражнение с двумя лентами – эффектное, сложное.

Я трижды становилась чемпионкой Узбекистана. На всесоюзных соревнованиях высоких мест не занимала, но когда выступала, все бежали смотреть. Говорили: «Винер выступает! Станцует что-нибудь интересное!» И под «Чардаш» Монти я танцевала, и под романс Рубинштейна «Ночь».

6

Борис Винер:

Ира была девочка потрясающей красоты. Умница, отличница и очень хорошая сестра. Многому меня научила. Например, любить поэзию, выразительно читать стихи, понимать смысл произведений великих писателей.

У нас была большая библиотека. Папа собирал книги, и мы ходили отмечаться по утрам и вечерам, чтобы получить какое-то многотомное издание, стояли в долгих очередях.

Первым в моем перечне авторов был Пушкин. Любила и прозу его, и стихи. Не раз перечитывала «Дубровского», «Метель», «Пиковую даму», «Сказку о рыбаке и рыбке», «Бахчисарайский фонтан». Очень нравился Золя. «Ругон-Маккаров» я прочла в седьмом и восьмом классах. Следила за тем, как переходили пороки из поколения в поколение, из романа в роман, и как эти пороки проявлялись в каждом из героев. Любила Чехова, Лондона, Мопассана, Некрасова, Крылова, Алексея Толстого, особенно роман «Аэлита», и сочинения Льва Толстого, его «Анна Каренина» поразила меня.

Учителя в моей школе были прекрасные. Многие из них оказались в Ташкенте в эвакуации. Запоминающиеся личности. Один восклицал: «Кто же кого придумал? Человек номенклатуру или номенклатура человека?» Другой, весьма пожилой, преподававший историю Древнего мира, прослезился, когда говорил о падении греческой цивилизации, так жаль ему было греков. Учительница русского языка не только объясняла правила, но и открывала нам мир, требуя вслушиваться в звучание слов, вдумываться в их происхождение и взаимосвязь. Сказала, что имя Иван происходит от еврейского Иоанн. Об Иоанне Крестителе, разумеется, промолчала – уволили бы, по понятным причинам, в тот же день.

1 В. С. Шефнер, стихотворение «Слова».
2 Опробование – тестирование ковра до начала соревнований.
3 Ганч – декоративный материал из смеси глины и гипса.
Читать далее