Читать онлайн «Титаник» и другие корабли бесплатно

Переводчик Виталий Сергеевич Савинкин

ISBN 978-5-0060-1034-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА 1. «В МОРЕ»

Не думаю, что мои родственники догадывались, как я был изумлен, когда получил их согласие выйти в море. Я хихикал над своей удачей, как они, без сомнения, хихикали, думая: «Скатертью дорога».

В своей голове, еще в тринадцать лет, я давно решил, что пойду в море. И я отправился в море, почти ничего не зная и еще меньше заботясь о тех первых годах адского рабства, в течение которых мне предстояло приобрести опыт. Опыт, который, подобно кукурузе, должен был вырасти, закалиться, и быть чертовски болезненным.

Мой отец не вникал в это, так как он обосновался в Новой Зеландии и провел свои лучшие дни на хлопчатобумажной фабрике. На самом деле мы занимались хлопком уже несколько поколений, и я вполне ожидал, что мне придется пойти по стопам отца.

С моей стороны выход в море был просто блефом, но он сработал. Как некоторые говорят, к моему сожалению. Но это не так. Океан – суровый, неумолимый хозяин, всегда готовый расшевелить дураков (что мне вскоре предстояло узнать). Он несколько раз пытался утопить меня, но я побеждал его; не раз он чуть не ломал мне шею, но мы все еще остаемся лучшими друзьями, и я никогда не жалел, что мой блеф сработал.

У меня был дальний родственник, стопроцентный моряк до кончиков своих обрубковатых пальцев, так что вполне естественно, что мои близкие родственники направили меня по его стопам. Факт остается фактом: я стал учеником на борту известного «Примроуз Хилла», четырехмачтового баркаса, имеющего три трюм-рея с крепящимися на них парусами-трюмселями.

Вскоре я научился, как именно нужно выпячивать грудь, описывая свой корабль, как «имеющий три трюм-рея». Таких было не так уж много, поскольку большинство судовладельцев считали трюмсели скорее декоративными, чем полезными.

Если бы вы были рядом с дверью на полупалубу, когда один из матросов кричит: «А ну-ка, кто-нибудь из вас, юнцы, поднимитесь и закрепите трюмсели на бык-гордень», тогда вы бы точно знали, что мы, мальчишки, думали о них! Единственная причина их существования, по нашему мнению, заключалась в том, что они создавали готовое наказание для новичков. Но эти паруса, несомненно, придавали завершающий штрих кораблю с его возвышающимися грудами парусов, поднимающимися ярус за ярусом на целых двести футов над палубой. Штормовые паруса, так назывались три больших нижних паруса, нижние и верхние марсели, нижние и верхние брамсели, бом-брамсели и, наконец, любимцы мальчиков-матросов – топсели. Они были ровно сорок пять футов от нок-рея до нок-рея, всего лишь половина длины грота-рея – последний штрих, создающий идеальную симметрию и избавляющий от того обрубленного вида, который придают мачты брамселей, или даже способны придать бом-брамсели в одиночку. Наш главный протест против этих парусов состоял в том, что не было никакого способа подняться на последние пятнадцать футов до этого рея, кроме как по бакштагу (мачта смазана маслом). Добраться до бом-брам-рея было не так тяжело – у поднимающегося были оснащение и лестница Иакова. Но раскачивание на канате на бакштаге на полпути к небесам может и имеет некоторую привлекательность, однако также имеет свои недостатки, особенно когда корабль сильно качается.

Достигнув вершины своих нынешних амбиций и стоя там, на канате трюм-рея, глядя вниз на двести с лишним футов, всегда испытываешь трепет. Новичкам казалось немыслимым, чтобы такое огромное полотнище парусины, лежавшее тогда под ними, не перевернуло корабль.

Вдобавок к прямым парусам «Примроуз Хилл» нес пятнадцать косых парусов, состоящих из кливеров, стакселей, бизаней и гафельных топселей, каждый с определенным предназначением – приводить в движение длинный, узкий корпус корабля. Это был большой корабль, и даже в те дни, когда лес мачт был обычным зрелищем в корабельных доках, сужающиеся лонжероны старого «Примроуз Хилла» всегда выделялись, он был как один из старых чайных клиперов.

Я знаю, что капитан был могучим гордым человеком, и мы, мальчишки, почти благоговели перед ним, расхаживающим в своем одиноком такте взад и вперед по юту, будучи владыкой всего, что он обозревал. Малейшее его слово было законом абсолютным и непреложным. Мы думали, что даже такие, как мы, могут, если повезет, когда-нибудь также ходить по юту в глубоком волнующемся море. Но это было слишком далеко, в туманном отдаленном будущем, чтобы мальчишки нашего возраста могли всерьез задуматься об этом.

В четырнадцать лет, в зубах сильного западного шторма, меня кидало по каналу из стороны в сторону. Мое первое плавание, с ужасной морской болезнью – и усталостью от моря. В, казалось, бесцельной и вечной качке от одной стороны канала к другой, с трудом двигаясь дальше, на запад. Оказавшись в тумане, мы чуть не столкнулись с Королевским Суверенным маяком, а затем на другой стороне мы застряли в печально известном проливе у острова Олдерни.

В конце концов, миновав вход в Ла-Манш из Атлантического океана, мы развернулись навстречу прекрасному северо-северо-западному бризу и понеслись сквозь бурные сороковые широты к старой доброй погоде «летучих рыб». Мокрые рубашка и брюки были в порядке вещей, корабль кренился с костью в зубах, а канаты на носу и корме трещали, как пулемет, когда натягивались на страхующих креплениях – кофелях-нагелях. День за днем, неделя за неделей, мы похрапывали, не касаясь страховочных канатов и шкотов; в хорошую погоду мы закрепляли паруса, мыли палубы, чистили каждую деталь и красили корабль. На борту любого парусного судна в хорошую погоду никогда не бывает и минуты отдыха, и человеку, с утра до ночи стоящему за штурвалом, можно лишь позавидовать. Ночью все происходит наоборот, так как вахтенный на палубе всегда может найти мягкую сторону палубной доски, чтобы ее «законопатить».

Это был новый мир для меня, и впервые в своей жизни я столкнулся с настоящей жарой. Ртуть в термометре неуклонно поднималась, так как становилось все жарче и жарче, а смола выкипела из швов палубы, чтобы прилипнуть к нашим все еще нежным ногам и покрыть их волдырями. Жара принесла и другие вещи, но не совсем с палубы, а из-под палубы, в виде крыс и тараканов. Откуда они все взялись, одному Богу известно. Раньше мы убивали крыс кофелями-нагелями, а позже даже стали мастерами топтать их босыми ногами! По ночам к нам в койки приходили маленькие зверьки и съедали наши ногти на ногах, а также твердую плоть с подошв наших ног, и это не будило нас. Мы ничего об этом не знали, пока не поднимались на палубу и не окунали ноги в соленую воду. Тогда мы все понимали!

Тараканы длиной около двух дюймов. Они, должно быть, попали на борт, когда корабль грузился где-то на востоке. У них была такая же любимая привычка ползать по нашим ногам, хотя и не совсем в той же степени. Для них мы держали жестянку с очень крепким едким натром и маленькую щетку с ручкой длиной в два фута, а когда они начинали раздражать нас, касание щеткой быстро умеряло их пыл.

Вскоре мы вышли из сороковых широт и занялись торговлей, и именно здесь мы впервые увидели летучих рыб, поднимающихся косяками из воды и летящих на расстояние до четверти мили. Некоторые из них достигали 14—16 дюймов, так что видя, как они собираются на отмелях и скользят над поверхностью воды, трудно было поверить, что они вообще рыбы. В самом деле, можно посочувствовать старой леди, чей сын, вернувшись из своего первого путешествия, рассказывал ей байки, правдивые и натянутые, и в конце концов говорил ей о летучих рыбах. Наверняка она отвечала: «Джон, там могут быть горы сахара и реки рома, но ты же не можешь сказать мне, что рыба летает!»

Моя жизнь, как и жизнь других новичков, была полна страданий, пока я не выучил не только каждый парус, но и каждый канат, используемый для сворачивания, установки или выравнивания паруса, а их в среднем около дюжины на парус, всего более пятисот. Даже в непроглядную тьму ночи и под слепящим дождем вы должны быть в состоянии закрепить любой отдельный канат, а последствия того, что вы развяжете не тот канат, могут быть катастрофическими как для корабля, так и для виновника.

Третий помощник обычно является наставником мальчиков-матросов и во время второй полувахты не дает им расслабляться и заставляет изучать канаты – откуда, несомненно, и возникла поговорка. Более опытные матросы знают эти канаты почти на ощупь. На этих людей можно положиться, когда речь заходит о спуске парусов в плохую погоду.

При хорошей погоде паруса были натянуты, и мы спустились вниз по судоходной линии и вошли в район пеламид, дельфинов и тунцов. Будучи заядлым рыбаком, я был уверен, что меня позовут, если под носом окажется рыба. Вахтенные матросы не должны думать ни о чем столь легкомысленном, но кто-то всегда ухитрялся прокрасться на полупалубу и крикнуть мне в надежде поймать рыбу к чаю; желанное дополнение к сухарям и солонине, если она еще оставалась от обеда.

Для нас, мальчишек, украсть еду – не преступление, а религия, и да поможет Бог тому парню, который упустил свой шанс. Иногда это приводило некоторых из нас к неприятностям, так как повара и особенно стюарды иногда ловили голодного «негодяя» и тащили его к капитану. Однажды мы нашли немного печенья в свободной каюте, и меня отчитали за поиски пищи. Я забрался в каюту и достал печенье, но когда подошел к двери, которую закрыл так, чтобы она не захлопнулась при качке корабля, то обнаружил, что угодил в ловушку. Ручка повернулась, но не защелка; вот тут капкан и защелкнулся, так сказать! Я открыл иллюминатор в надежде вскарабкаться на бегин-брасы (по канатам, которые использовались для закрепления бизани), но, когда я в конце концов вытащил голову и одну руку, я обнаружил, что не только не могу выбраться дальше, но и не могу вернуться. У меня были ужасные мысли о том, что придется отрезать или часть моего тела, или часть корабля. Во всяком случае, мне ничего не оставалось, кроме как с позором позвать на помощь. Я смог просунуть голову обратно, потеряв в конце концов кусочек кожи головы, и несмотря на то, что мне удалось убедить спасшего меня второго помощника в том, что я ходил во сне, этого не получилось сделать с капитаном. Меня ждали шесть добротных недель ночной вахты на посту часового, вымбовка и шестифутовая вязовая перекладина на плече!

В другой раз мы обнаружили незакрепленную доску в переборке лазарета и после нескольких ночей напряженной работы пролезли внутрь. Парень, которого отчитали за работу, Остин, прозванный Клювастым из-за своего носа, был немного глуховат. Все, что ему нужно было сделать, – это достать еду (в данном случае лук, чтобы положить его в наш крекер) и перелезть через груз к люку №4, двери которого открывались прямо на полупалубу, где ждали мы. Зашел он вполне удачно, но как раз в тот момент, когда он нерешительно пошел с луком по промежуточному четырехфутовому пространству между люком и нашей палубой, пришел помощник капитана, а этот лук, как известно, был не наш. Мы крикнули Клювастому, когда услышали приближение помощника капитана, но Клювастый не услышал ни нас, ни помощника капитана и продолжал нерешительно идти, держа в руках лук. Помощник капитана прошел через этот четырехфутовый проход и, завернув за угол люка, остановил Клювастого! Отступив назад, он осмотрел происходящее, без сомнения внутренне забавляясь нашими отчаянными попытками оправдать Клювастого. А Клювастый безмятежно улыбнулся и продолжил нерешительно идти с луком, который нужно было должным образом вернуть. И на месте, где они стояли, мы снова получили то, что нам причиталось.

Однако это все было в дневной работе, и мы часто рисковали своими шеями, ползая по бегин-брасам, чтобы стащить немного пирога или чего-то еще из кладовой управляющего. Лишь немногие парни, выходящие в море, рождены для того, чтобы утонуть.

ГЛАВА 2. «65 ГРАДУСОВ К ЮГУ»

Мы пересекли судоходную линию с обычными формальностями, вышли на торговые пути и спустились к мысу Горн. Как вдруг западный штормовой ветер стал гнать нас все дальше и дальше на юг; становилось все холоднее и холоднее, пока мы не очутились среди антарктических льдов. С тех пор я насмотрелся на лед вдоволь, как там, в море, так и на берегу, но первое впечатление всегда самое выразительное. Тот длинный призрачный контур белого, местами синего цвета и всех мыслимых форм и размеров.

Несмотря на все наши усилия, нас неуклонно гнало на юг, пока мы наконец не достигли шестьдесят пятой параллели. Это был июнь, то есть в тех краях середина зимы. Условия, которые людям приходилось терпеть, сложно описать. Канаты и корпус замерзли и отвердели, покрывшись льдом. Паруса стали жесткими, словно железо, с замерзшими дождем и брызгами на них. Часто лед толщиной в дюйм сломать можно было только с помощью кофель-нагеля. Я видел руки всего экипажа на рее марселя в течение нескольких часов вплоть до конца этой горькой ночи, был настоящий шторм, сражавшимися с парусом, затвердевшим, как чугун. Ногти на пальцах были вывернуты назад, а костяшки ободраны в результате попыток свернуть парус. Трудно представить, как человек мог пережить эти дни и недели без какого-либо сухого белья. Не думайте, что это относится только к одежде, которую мы носили; мокрыми были как одеяла, так и постельные принадлежности.

Задолго до того, как мы достигли широты мыса Горн, все двери на верхней палубе были герметично закрыты настолько, насколько это возможно. Обычно с применением ножа в ножнах и большого количества тряпок и бумаги. Человек получал доступ к различным жилым помещениям, к камбузу и так далее с помощью светового люка; пользуясь шансом, он открывал люк в крыше, спускался вниз и снова закрывал его. Воздух в этих тесных помещениях становился почти таким же приятным, как и еда. Огромные волны, десятки тонн в весе, с грохотом обрушивались на палубу через фальшборт, сметая перед собой все, что было не закреплено. В таких случаях несколько дней без горячей еды – не редкость.

Вдобавок ко всему этому всегда существует сильное беспокойство по поводу того, не столкнется ли корабль ночью с айсбергом. Единственный способ обнаружить айсберг, когда нет луны – это по белой пене у основания айсберга. Если есть луна, то иногда можно увидеть отблеск того, что называют «миганием льда». Лед внизу в этих широтах становится все больше похожим на ледовые поля, которые могут простираться на многие мили, превращаясь в настоящий остров. Есть один хорошо известный случай, когда парусное судно вошло в огромную бухту с попутным ветром и обнаружило, что не может выбраться из него. Оно металось взад и вперед, пытаясь освободиться, пока наконец не врезалось в лед, разбившись вдребезги и утонув вместе с экипажем. Шлюпки в этих условиях почти бесполезны, потому что люди едва ли могут выжить на борту корабля, не говоря уже об открытой шлюпке.

После шести недель сражений с огромными волнами у мыса Горн, мы наконец получили возможность выбраться оттуда. Когда ветер отступил к юго-западу, мы бы вцепились в любую возможность, которая помогла бы нам подняться до северо-запада и наконец выйти из погоды, которая мучила нас на мысе Горн. Все указывало на то, что мы должны справиться, и что сможем направиться к хорошей погоде. Нижние брамсели и брам-стаксели подняты. Руль работал на полную катушку, все паруса были сильно натянуты, а нос корабля был направлен по ветру. Настроение у всех поднималось с каждой пройденной милей. Каждый мужчина и мальчик считал часы до того момента, когда он сможет развесить свои вещи и высушить одежду, хотя было еще слишком рано ждать настоящего тепла, это придет позже. Все, к чему мы стремились в глубине души, – это чтобы ветер продолжал дуть в нужном направлении и больше не мешал нам тащиться на запад. Самый первый вопрос, который задавали каждый раз, когда сменялась вахта, был: «Как там ветер?» – и радостная толпа отвечала ругательствами с очередным облегчением. Теперь еще сорок восемь или максимум шестьдесят часов, и мы окажемся в полной безопасности, оставив мыс Горн за кормой.

В ту темную, как смола, ночь мы все спали. Да, был риск столкнуться с айсбергом, но мы все были готовы на это пойти. К тому же, учитывая неспокойное море, были все шансы увидеть айсберг до того, как мы столкнемся, так что у нас было бы достаточно времени, чтобы обогнуть его. Однако этому не суждено было сбыться. Удача отвернулась от нас, и очень сильно. Вскоре после того, как в полночь вахту сменили, ветер, к нашему великому разочарованию, начал ослабевать. Это не было очень плохо, так как он не управлял нами. Гораздо лучше, чем находиться в одном из тех, казалось, бесконечных штормов, которыми мы уже были сыты по горло.

Ветер становился все слабее и слабее, и в высшей степени непостижимым образом, – это было весьма необычно для этих широт. Постоянно меняющиеся ветры обычное дело в тропиках, но не в шестидесятых широтах. Холод стал очень сильным, даже пронизывающим. Не так уж много отличий от того, что было с нами раньше, но все же это был характерный холод, и, казалось, он нес с собой сухую пронзительную энергетику. Мы, конечно, связывали холод со льдом, но не всерьез. Это были причуды ветра, которые мы не могли понять, и это не удивительно.

После четырех ударов в колокол рулевой и впередсмотрящие должны были сменить вахту. Два впередсмотрящих стояли несколько минут, обсуждая неудачу в потере ветра. Сменивший их человек был настоящим старожилом, и вскоре он вышел на бак и подставил нос к ветру. Внезапно он резко обернулся и закричал: «Лед прямо по курсу, сэр». Инстинктивно второй помощник, стоявший на корме, отдал приказ: «Опустите руль и остановите корабль», желая подрейфовать, пока он не прояснит ситуацию.

Жизненно важным вопросом было то, в каком направлении простирался лед. Были ли мы с наветренной или с подветренной стороны от основной части ледового поля? Когда корабль шел навстречу ветру, оба впередсмотрящих увидели, что лед виднеется только впереди. Старик Херон, обладавший огромным опытом и знавший, что все, что находилось впереди и на некотором расстоянии от носа корабля, было полностью скрыто парусами от второго помощника, стоявшего на корме, теперь прокричал: «Лед идет с наветренной стороны».

На парусном корабле ты узнаешь человека до самых глубин его души, как второй помощник знал Херона, так что он приказал рулевому полностью остановиться. Если бы мы пошли дальше, был бы большой риск того, что лед тогда оказался бы не только с наветренной, но и с подветренной стороны, так что мы, несомненно, столкнулись бы с ним и пошли бы ко дну. Однако ветер был слабый, так что корабль все равно не смог бы разогнаться.

Капитан уже был на палубе и стал быстро отдавать приказы: «Свистать всех наверх. Встать рядом с подпорками». Конечно, старик Херон был прав, и теперь мы все могли видеть призрачные и угрожающие очертания огромного айсберга, простирающегося так далеко, как только мог видеть глаз. Более того, именно этот чудовищный айсберг лишал нас ветра в наших парусах. Это мы осознали вместе с тем, что он, должно быть, отец всех айсбергов, если он был виновен в отсутствии ветра, которое мы испытывали уже более четырех часов и в течение которого мы, должно быть, в темноте плыли параллельно этому блоку Антарктики.

Мы быстро вышли на палубу в надежде узнать о произошедшем. Мы должны были рискнуть и выяснить, не наткнулись ли мы в темноте на ледовое поле, так как не могли видеть дальше, чем на четверть мили, а лед был менее чем в половине этого расстояния от нас. Как раз перед тем, как мы собрались двигаться дальше, мы оказались не более чем в нескольких сотнях ярдов от этого возвышающегося ледяного утеса, который выглядел так, словно мы вот-вот соприкоснемся с ним. Находясь прямо под подветренной стороной, на ветер полагаться было нельзя, и он застал нас врасплох, постоянно толкая корабль все ближе и ближе к этим угрожающим белым стенам льда.

К этому добавлялось беспокойство о том, нет ли у айсберга каких-нибудь выступов под водой, которые могли бы нанести повреждения ниже ватерлинии и потопить корабль. Одному Богу известно, какая температура была в это время. К счастью, наша тревога затмила все ощущение холода, за исключением тех случаев, когда мы пытались использовать наши руки. Все, что было хоть немного влажным, оледенело, включая одежду.

Постепенно, дюйм за дюймом наш корабль оторвался, и, наконец, мы достигли места, где мы могли нормально маневрировать; затем мы плыли до тех пор, пока не рассвело и мы не смогли бы увидеть, до куда простирался лед и какова была лучшая возможность спасти корабль. С первыми лучами рассвета было легко разглядеть, какая это была узкая ложбина, а с увеличением дневного света ледяные утесы все увеличивались и увеличивались. Свет становился все ярче и ярче, пока с наступлением полудня не обнаружилась непроницаемая стена льда почти на пятнадцать миль позади и более чем вдвое дальше впереди. Как оказалось, мы проплыли почти два дня, прежде чем смогли благополучно обогнуть край этого ледяного острова. Но хуже всего было то, что мы все время медленно, но верно отклонялись от нашего курса и уходили на восток, что уменьшало наши шансы обогнуть мыс Горн.

Великолепное зрелище открылось перед нами, когда мы медленно проплывали вдоль этих иссиня-черных скал. Остроконечные вершины, заливы, пропасти и похожие на соборы сооружения, огромные овраги и мосты, мосты изо льда, глядящие на весь мир, словно их построили какие-то умные инженеры, которым они так отдавали честь. К сожалению, в тот момент мы были не в том настроении, чтобы оценить эти красоты. Проклятия, глубокие, искренние и всеобъемлющие, сыпались на эту непреодолимую преграду, которая мешала нам добраться с попутным ветром до хорошей погоды.

Наконец, когда мы обогнули лед и было уже достаточно светло, чтобы обойти старый мыс, мы снова услышали хорошо известный приказ: «Свистать всех наверх», и двинулись дальше на юг.

Возможно, в те дни среди моряков на парусных судах ходила поговорка, что человек не имеет права называться моряком, пока не обогнет мыс Горн по меньшей мере три или четыре раза. Я знаю, что почувствовал себя настоящим моряком после того, как однажды обогнул его. Прошло шесть недель с того дня, как мы впервые миновали мыс Горн, идя на юг, и до тех пор, пока мы снова не прошли его, идя уже на север.

Предстоящее плавание по торговым путям и тропикам вскоре уничтожило все следы наших испытаний на юге, в то время как мы радостно прощались с предвестниками высоких широт, альбатросами, капскими голубками, пустынными канюками и прямохвостыми качурками.

Паруса были подняты, бегучий такелаж выровнен, запасные лонжероны, ставящиеся в плохую погоду, были сняты, а все белье (одежда и постельные принадлежности) сохло и проветривалось на палубе. Все упивались солнцем и даже были рады бурлящей смоле, хоть она и должна была прилипать к нашим ногам.

Сам корабль, казалось, ожил еще больше, когда снова были подняты и установлены спинакеры; каждый из них добавлял нам стремительности и скорости, которые через несколько недель пронесли нас через Золотые Ворота Сан-Франциско в широкие, гладкие воды Сакраменто.

ГЛАВА 3. «САН-ФРАНЦИСКО В ВОСЬМИДЕСЯТЫХ»

Какую же странную смесь мы нашли в этом быстрорастущем городе. Красивые широкие улицы и великолепные здания, но почти полностью лишенные закона и порядка – если вы не можете за это заплатить. Одна часть города, известная как Чайна-таун, была буквально молодым Китаем. Редко, если вообще когда-либо белый человек пытался проникнуть в эту местность ночью. Нас, мальчишек, мало заботила репутация этого места; на самом деле мы даже не представляли себе, какую ужасную репутацию оно имеет, и тратили уйму времени, выискивая диковинки у китайца Джона. Великий пожар Сан-Франциско уничтожил эту хорошо известную достопримечательность, и китайцы расселились по всем сторонам света. Сейчас в Сан-Франциско их, конечно, уже не найдешь. Лучше ли Сан-Франциско без своего Чайна-тауна – вопрос открытый. Что касается меня, то я предпочитаю китайца Джона многим другим расам. По крайней мере, он держит свое слово, и вы можете полагаться на него до самого конца. Если он даст вам свое краткое: «Могу сделать», – вам не нужны будут никакие адвокаты или печати.

В то время Сан-Франциско имел честь нести бремя худшей репутации среди всех морских портов мира из-за беззакония, не исключая и Нью-Йорка. Ночная прогулка могла плохо закончиться, особенно если человек брал с собой больше нескольких долларов. Даже средь бела дня не было ничего необычного в том, что человека могли оглушить и ограбить. Посудите сами, каково это было для моряка, выходящего из судоходной конторы, у которого, как известно, в кармане лежала зарплата. Ему повезло, если он мог добраться до ближайшего почтового отделения, если у него хватало ума туда пойти, так как это случалось крайне редко.

Береговая линия Сан-Франциско удерживалась и управлялась множеством бездушных негодяев. Эти люди-стервятники не дожидались, пока человек доберется до судоходной конторы; на самом деле им было безразлично, заплатит ли человек им или нет. Все, что им было нужно – это он сам, и они будут бороться между собой за обладание им. Красный Джейк долгое время безраздельно властвовал над ними. Свое имя он получил из-за мрачного цвета лица и багрового носа; можно было бы также объяснить это его манерой речи – она подходила к его имени.

Любой корабль, прибывающий в Золотые Ворота (было ли когда-нибудь такое название неправильным?), сразу же был захвачен толпой из его банды. Они ждали на кабестане и забирались на корабль по натянутому швартовочному канату, а затем качались на лебедках, вытаскивая из карманов фляги с виски, и если матрос выпил с ними, то отныне он принадлежит им – привязанность этого человека была важнее жизни бандита.

У Красного Джейка для каждого корабля было с полдюжины матерых бегунов, так он держал свою монополию. После выпивки матросу дают деньги. Никакой квитанции или чего-то еще не просят взамен, но теперь они купили его, и он должен быть действительно ловким, чтобы выбраться из их сети. В ту же ночь он отправляется на берег под крылом члена банды, чтобы хорошо провести время. Ему дают все, что он просит, и в конце концов он отправляется в пансион, который держат бандиты.

Если есть корабль, готовый к отплытию и не имеющий команды, этот матрос будет одним из них. Сильно одурманенного, его доставляют на борт и берут квитанцию у владельца судна, которая, в свою очередь, обналичивается как месячное жалованье, вычитаемое из платежной ведомости матроса, уже пожертвовавшего всем своим месячным заработком ради того, чтобы попасть сюда.

Кому это выгодно?

Бандиты получают месячное жалованье матроса, владелец судна получает плату за этого матроса, а капитан – свою команду, которую никаким другим способом он не получит.

А кто может помешать им?

Скупердяй-судовладелец, владеющий судном, на котором приходит этот матрос, и живущий за тысячи миль отсюда, набивающий карманы и увеличивающий свои дивиденды?

Явно не он.

Кроме того, совестливый капитан, которому удастся удержать свою команду вместе, не получит никаких «подарков», когда вернется домой и столкнется с «корабельными расходами» в офисе.

Полиция Сан-Франциско также сняла свою ответственность в соответствии с напечатанным и принятым графиком, согласованным с бандитами.

Я рад сказать, что наш капитан был человеком с совестью. Я даже скажу, что таких бегунов нетрудно было найти на британских кораблях. Капитан дал понять экипажу, что они получат деньги из его собственного кармана, как только корабль остановится, и, если они покинут его в ту же ночь, что-ж, он будет в проигрыше. Он сказал им: «Идите на берег и хорошо проведите время. Но ради Бога, мужчины, не позволяйте бандитам овладеть вами». Мы действительно потеряли пару человек, прежде чем вновь отправились в путь. Собственно говоря, мы могли позволить себе потерять этих людей, но из действительно хороших членов команды мы не потеряли ни одного.

Конечно, хорошо было хоть немного побыть на берегу. Размять ноги, поесть и посмотреть достопримечательности. Какие же это были зрелища!!! Старая Дюпон-Стрит с ее зелеными ставнями и нарисованными ведьмами, подземный лабиринт Чайна-тауна, пляж на берегу реки с рядами ныряльщиков, куда входило больше людей, чем выходило.

Тяжело, очень тяжело бывает жить на корабле, но все же мы были рады видеть, как Золотые Ворота, со всем, что они символизировали, наконец исчезают за горизонтом. По крайней мере, море было чистым.

Для меня, как для вечно голодного новичка, единственное, что было хорошего в Сан-Франциско, – это печенье. Печенье «Сан-Франциско» известно во всем мире. Большое, хрустящее и съедобное, добрых шесть дюймов в поперечном разрезе, и даже корабельный маргарин не мог полностью испортить его вкус. Причина, по которой продовольствие, поставляемое британскими судовладельцами, должно было быть настолько плохим, что его едва хватало на то, чтобы не умереть от голода, непостижима. Корабли приносили доход, и причем хороший, но все же они экономили до последней унции на провизии. На самом деле, самой выдающейся чертой моего первого путешествия, по-видимому, было состояние полуголода, в котором мы, мальчики, жили, пока не получили печенье «Сан-Франциско».

Один из самых шикарных обедов, которых я когда-либо видел, по случаю был устроен в порту, который мы только что покинули. Стоя перед рестораном, очень маленький и очень голодный мальчик, я просто думал, что бы я мог сделать с долларом, сколько бы хороших вещей отведать, если бы у меня был шанс. Вдруг откуда-то сверху раздался голос с широким, протяжным западным акцентом: «Послушай, сынок, не хотел бы ты пойти поесть?» Я поднял глаза и увидел мужчину примерно шести футов пяти дюймов, крупного в пропорциях, одетого в грубую одежду шахтера или владельца ранчо, только что приехавшего в город. Хотел ли я поесть! Вот если бы деньги раздавались всем и каждому по щедрому курсу доллара в неделю! Ученики матросов или старшины, не было никакой разницы, однако, почему бы не позволить нам иметь часть собственных денег, знали только небеса и судовладельцы.

Этот мужчина взял меня к себе и дал мне вкуснейшую пищу всей моей юной жизни. Порция яичницы с ветчиной (основной рацион моряка на берегу), чашка густого шоколада и яблочный пирог. Он только ухмыльнулся, когда все это исчезло, и в конце концов, несмотря на его настойчивые уговоры, я больше не мог есть.

На следующий день он поднялся на борт нашего корабля с карманами, полными яблок, и попросил позвать «того юнца у гафельного топселя». Западная щедрость!

ГЛАВА 4. «ПОГОДА ЛЕТУЧИХ РЫБ»

Мы оставили позади Золотые Ворота и отправились домой с грузом зерна. Примерно на полпути к мысу Горн мы обнаружили, что корабль где-то дал течь. Мы могли узнать это по ужасному зловонию, поднимающемуся снизу. Не так легко найти что-то хуже запаха гниющего зерна. Очевидно, где-то по правому борту была вода, потому что именно оттуда исходило зловоние.

Нам ничего не оставалось, кроме как открыть люки и остановиться. К счастью, погода была хорошей, так что мы могли сложить на палубу мешки с сухим зерном и рыхлым влажным зерном, разложенным сушиться. Течь была обнаружена. Образовалась она из-за того, что кусочек кремня попал в уплотнение со свинцовым суриком у одного из бортов!

Бедный старина Чипс, его хорошенько отчитали. Нанесен ущерб на несколько тысяч фунтов, и все из-за маленького камня! И все-таки нам повезло, что это случилось именно там. Известно, что борта у кораблей могли лопнуть от набухающего от воды зерна, если утечка не могла быть устранена.

Вскоре после того, как мы разложили зерно, в помешательстве проснулся швед Ольсен, спавший на палубе в лучах полной тропической луны. Проснувшись, он решил пойти к нам на перекличку, но при виде его, с перекошенным набок лицом, все расхохотались. Бедняга, он не знал, в чем дело. Стояла полная луна, и было светло, как днем; при таком свете можно было легко читать книгу, но старик Ольсен шел, спотыкаясь, по палубе, словно в кромешной тьме. Как оказалось, он думал, что было темно, и у нас возникло первое подозрение, что что-то с ним не так. Мы слышали, как он сказал, наполовину сам себе: «Боже! Темно», – а потом кто-то спросил его, что он имеет в виду, и оказалось, что у него не только все лицо перекошено, но и рук перед собой он не видит. Когда рассвело, с ним все было в порядке, но как только немного стемнело, он снова не мог видеть. Он немного оправился еще до того, как мы вернулись домой, но так и не смог полностью восстановить зрение в ночное время.

У большинства моряков есть какое-то хобби – плести циновки или вырезать модели из дерева, с красивыми парусами, тонкими, как вафля, и поднимающимися на ветру, будто настоящие. Сильной стороной Ольсена было строгание из древесины – ложек, рубанков и всевозможных инструментов. Было просто чудесно сидеть и смотреть, как он мастерит их из кусков твердой древесины, которые привез с собой, подгоняет и полирует их. Большинство шведов – хорошие плотники, и, хотя он и был моряком с опытом, он был весьма неплохим мужиком. После того, как он понял, что теряет зрение, он просто хандрил и ничего не делал. Мне было жалко смотреть, как он на ощупь пробирается по палубе, когда было достаточно светло для того, чтобы другие могли подобрать булавку с пола.

Во время долгого плавания под парусом каждый человек узнает другого лучше, чем тот сам себя знает. Рассказываются забавные маленькие истории. Он рассказывал понемногу то там, то тут, до тех пор, пока, нравится это ему или нет, ты не сможешь собрать историю его жизни, как паззл.

Кнут, датчанин, был китобоем в Новой Шотландии и убил человека гарпуном. Он никогда не рассказывал нам много об этом, и, конечно, его секрет был в безопасности.

Если бы это случилось на американском китобойном судне, ему не пришлось бы утруждать себя, всегда полагая, что никто другой его не сдаст. Нужно было просто выплатить такое-то количество долларов, и больше никто об этой истории не вспоминал бы. Но поскольку он попал под действие британских законов, это было совсем другое дело, и ему повезло, что он смог вернуться в Данию. Кнут было не его настоящее имя, мы все это знали. Он не собирался убивать этого человека; на самом деле тот человек бросился на него с веслом как раз в тот момент, когда Кнут собирался нанести удар по киту. Он внезапно отвернулся от кита, чтобы защититься, лодка накренилась, и он вонзил гарпун в живот рулевого. Это могло бы оправдать его в суде, если бы между ними не было вражды. Мудро это или неразумно, но он воспользовался шансом, когда ему предложили уплыть прямо домой.

До самого его отбытия мы не могли заставить его выстрелить из гарпуна. Он определенно был мастером своего дела и три раза из четырех попадал в щепку, брошенную с бушприта. На самом деле я видел, как он трижды подряд проткнул гарпуном трехдюймовую веревку, и это при том, что корабль поворачивал и шел на добрых семи узлах. Ему каждый раз удавалось попасть даже в морскую свинью, а это нелегко, так как было лишь одно место, в котором можно загарпунить морскую свинку и поднять ее на борт.

Однажды, когда мы отдыхали, мимо нас с грохотом пронеслась целая стая этих серых животных; каждый из них достигал десяти футов в длину, все они подпрыгивали прямо вверх и бросались вбок, приземляясь плашмя на поверхность воды с грохотом, похожим на выстрел из пушки калибра 4,7. Их были тысячи и десятки тысяч. Гром казался слабым по сравнению со звуком, издаваемым этими животными. Они занимали, по приблизительным подсчетам, прямоугольник примерно в полмили длиной и пятьсот ярдов шириной. Море было совершенно спокойное, и когда мы впервые их приметили, мы увидели лишь клочок пены, быстро увеличивающийся в размерах: затем в воздух взлетели морские свинки, шум становился все громче и громче, пока мы не перестали слышать друг друга.

Средний вес их был, должно быть, больше полутора тонн. Та морская свинка, которую прибил Кнут, была нарочно маленькой, иначе веревка не выдержала бы ее. Конечно, все было бы по-другому, если бы Кнут находился в маленькой лодке и мог позволить морской свинке тащить его на буксире до того, как кончится веревка. Как бы то ни было, веревка толщиной два с половиной дюйма была довольно сильно натянута, когда эту морскую свинку тащили вверх с помощью чистой грубой силы, хвостом вперед, к кат-балке.

Мне говорили, что ветер всегда дует с той стороны, куда направляется стая морских свинок. Но первое путешествие – это штука, в которой может произойти все, что угодно; кто-то помнит лишь некоторые моменты, а если хватает ума, то верит примерно в половину того, что помнит. И все же моряки верят, что ветер будет дуть с той стороны, куда указывают морские свинки. Лично я думаю, что они собираются вместе издалека в определенное время, просто чтобы мигрировать; отправляясь за тысячи миль к свежим местам для охоты.

Они выпрыгивают из воды и снова падают на нее, отчасти просто ради забавы, а отчасти в попытке сбить пиявок. Во всяком случае, они вкусные и это хорошая замена солонине, где жир зачастую сочится зеленый – и это не преувеличение.

На «Крофтон Холле» началась холера из-за того, что кто-то съел эту гадость, и корабль потерял половину своей команды, прежде чем смог вернуться в Калькутту. По нашему общему мнению, это вещество медленно разлагалось, лежа в бочке в течение двух месяцев под тропическим солнцем. Тем не менее, у нас был обычный для моряка выбор: съесть это или оставить.

Рыба, повешенная при свете луны, пойдет тем же путем, и ее ни в коем случае нельзя трогать. Если луна все-таки доберется до нее, вы увидите, что вся рыба или то, что от нее осталось, фосфоресцирует. Это сигнал опасности, и я никогда не видел кого-то достаточно отважного, даже среди людей с парусных кораблей, чтобы взяться за рыбу после этого.

Моряки также не прикоснутся к рыбе, которая вышла из так называемой «кровавой воды» – это тот случай, когда море становится темно-красным, а иногда и багровым, на солнце. На самом деле это не что иное, как бесчисленные миллионы организмов, таких как кошениль. Вы будете скользить по прекрасной голубой воде (никогда не виданной в радиусе двухсот миль от английского побережья), когда вдруг наткнетесь на эту кровавую воду (она действительно похожа на кровь), и так будет продолжаться еще пару дней.

Что же касается рассказа о том, что я никогда не ел рыбу из нее, то я никогда и не видел в ней рыбы, и это довольно здравая причина, на мой взгляд.

Жизнь на парусном корабле, даже в первом плавании, полна происшествий, но они не имеют никакого значения, хотя сами по себе наполнили бы большую книгу.

Наконец мы прибыли в Ливерпуль, всего за несколько дней до годовщины отбытия, и таково было мое первое плавание под парусом.

ГЛАВА 5. «ХОЛТ ХИЛЛ»

По какой-то причине я перешел на корабль «Холт Хилл», близнеца «Примроуз Хилла», причем с той же линии. Мой кузен был там третьим помощником капитана; я же тогда еще был учеником в своем втором плавании, но кое-что уже соображал. Мы направлялись в Рио-де-Жанейро и гордились тем, что плывем под командой капитана «Джока» Сазерленда, одного из величайших сорвиголов Ливерпуля; он даже хвастался, что никогда не допустит, чтобы корабль шел с опущенными парусами. Он определенно был моряком до кончиков пальцев; и как здорово было видеть его лежащим на этом корабле под наполовину ураганным ветром, когда корабль в воде по самые шпигаты, а вода бурлит через шкивы на полпути вверх по фальшборту; это приводило нас, мальчишек, в трепет до мозга костей.

Он точно знал, до последней унции, что все обойдется, и горе было тому, кто высказывал мысль, что нужно опустить паруса и замедлить ход. Для новичков это было довольно страшно, и я признаю, что в течение еще многих лет мне казалось, что ничто не может спасти корабль от того, чтобы он перевернулся во время сильного шторма или, как минимум, от сломанных мачт.

Однажды старик Джок услышал, как кто-то из команды ругается на то, как он себя ведет. Он просто спустился вниз и вернулся на палубу с раскладным стулом и револьвером, чтобы никто не смел даже думать о том, чтобы сбавить ход, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться к фалу. Вслед за этим он пригрозил, что, если они не займутся своей работой и не перестанут ворчать, он «возьмет штурвал и отправит всех вас к чертовой матери». И, зная этого человека, я бы никогда не пропустил эти слова мимо ушей. Дело было вовсе не в том, что он был совсем уж сорвиголовой, а в его полном знании своего корабля и уверенности в том, что корабль сможет выстоять.

За исключением мелких инцидентов, которые случаются с любым сорвиголовой, старик Джок до этого времени не имел никаких серьезных аварий, но это путешествие оказалось для него роковым. Первая неудача (а потом выяснилось, что их будет три) произошла у островов под названием Внешние Гебриды в одну мерзкую и грязную ночь; корабль шел как обычно под шестью брамселями, тогда как на самом деле он должен был идти под шестью марселями, бакштаги, как струны арфы, и каждый канат напряжен до предела. Внезапно с подветренной стороны за борт смыло человека. В ответ на жесткие приказы старого Джока мы быстро спустили брамсели, как вдруг волны подбросили корабль вверх, едва не сорвав с него мачты. Дело было совершенно безнадежным.

Неведомым образом нам все же удалось спустить шлюпку, но в кромешной тьме, да еще и в неспокойном море, нам повезло, что мы не потеряли саму шлюпку и людей в ней.

Старик Сазерленд не был виноват в том, что этот человек свалился за борт, за исключением того, что на корабле было слишком много парусов, но кто станет винить его за это: все моряки знают, как опасно плавать в ветреную погоду. Каждый должен заботиться о себе сам. С другой стороны, быть прозванным сорвиголовой было мечтой каждого капитана, достойного того. Мы потеряли нашего человека, но он был первым и последним под командованием Сазерленда, кто потерял свою жизнь, упав за борт.

Второе несчастье случилось как раз под Рио, у Кабу-Фриу, в восемь часов одного утра, когда мы, как обычно, мчались изо всех сил, стараясь выжать из парусов все, что можно. От внезапного шквала ветра корабль накренился, затрещали канаты и цепи, закричали судовые попугаи, и вот уже парус рвется, как у пресловутого «Летучего Голландца».

Произошло ли это из-за внезапного порыва ветра или из-за того, что капитан отдал приказ рулевому повернуть, а тот слишком сильно повернул штурвал, так и осталось неизвестным (Сазерленд никогда не пытался это объяснить или оправдаться), но факт остается фактом: без малейшего предупреждения мы стали поворачивать назад, а затем мгновение спустя вновь вперед, в результате чего фок- и грот-мачты были сломаны.

Это означало, что вместе с мачтой на палубу или рядом с ней рухнули брамсели, бом-брамсели и трюмсели со всем сопутствующим им такелажем. Никто не пострадал, как это ни удивительно, хотя грот-трюмсель упал и повис в нескольких футах от нас, мальчишек, которые, несмотря на то, что наша вахта должна быть внизу, оказались здесь, честно говоря, надеясь, что что-то произойдет.

Так оно и было, и в итоге никто больше не ел и не заговаривал об этом в течение следующих двадцати четырех часов. Буря, которая уже назревала и перед которой налетел ветер, обрушилась на нас и сделала все возможное, чтобы нас потопить. Ничто, кроме нечеловеческих усилий экипажа, не спасло бы корабль (как оказалось, только чтобы судьба настигла его позже). Именно в таких чрезвычайных ситуациях, как эта, можно было по достоинству оценить британский экипаж. Как правило, они самые большие ворчуны на земле, но вы всегда можете положиться на них, когда придет время и вы окажетесь в трудном положении; чего нельзя сказать о голландцах – этот широкий термин применим ко всем иностранцам с континента.

На одном корабле, где я был вторым помощником, первый помощник был голландцем (на самом деле шведом) и имел особый склад характера. Как-то ночью, у мыса Горн, когда капитан лег спать, первый помощник решил самостоятельно повернуть корабль. Я должен был нести его вахту у грота-браса, а третий помощник – мою у бегин-браса. Поворот корабля – это щекотливая работа в лучшем случае, в особенности подтягивание брасов, когда корабль поддается. Но в тот момент вся вахта голландцев испугалась и присела у брасов, а когда я вышел к ним, проклиная их, они просто исчезли и спрятались там, где, как они считали, было безопасно.

Мы спасли корабль, но только потому, что половина британской вахты стала выполнять работу голландцев на главной палубе, а другая половина вахты осталась на бизани.

Очистив, наконец, обломки мачт, реев и парусов, перерезав последний канат, держащий это, а также сохранив все, что можно было, и выбросив все остальное за борт, мы на оставшихся парусах заковыляли в Рио.

ГЛАВА 6. «РИО И РЕВОЛЮЦИЯ»

Рио – чудесная гавань, уступающая только Сиднею, и в то время она была полна парусных судов, хотя многие из них стояли на якоре без единой души на борту. Холера и оспа были еще слишком сильны, так как туземцы не располагали достаточными средствами и энергией, чтобы сдерживать эти болезни. Число погибших на берегу составляло в среднем около двухсот человек в день, в то время как «суда смерти» постоянно патрулировали гавань со своим ужасным грузом – погибшими матросами с различных кораблей. И все же Рио доставил мне массу удовольствия, и с обычным юношеским равнодушием люди я не обращал внимания на окружавшие меня ужасы.

Я не могу сказать, что англичане когда-либо были желанными гостями в Рио, и вряд ли можно винить туземцев за плохо скрываемую ненависть, с которой они относились к нам. «Инциденты» случались довольно часто, важные и неважные; многие из них были даже смешными. Однажды ночью мы были на дежурстве, без капитана, и в итоге попали в погоню с полицейским катером; из-за революции, бушующей в Рио в то время, никого не пускали на воду после захода солнца.

Наша шестивесельная лодка из красного дерева была очень легкой и очень быстрой, и мы водили этот полицейский катер за нами кругами, так что эту погоню они вряд ли смогут забыть. Все, что им было нужно – это знать, к какому кораблю мы идем, чтобы они могли арестовать капитана, так что мы твердо решили не показывать им наш корабль. Они попытались сделать несколько выстрелов из своих револьверов, но мы знали, что они не собирались стрелять в нас. В результате они гнались за нами, а мы от них, но их экипаж не был закален в суровой школе британского парусника. Через пару часов, совершенно выбившись из сил, им пришлось уступить нам, и на следующее утро еще одна жалоба была отправлена на разбирательство в суд этим тактичным хранителем британского престижа: старым добрым британским консулом.

В другой раз в британского солдата прямо на его корабле вонзили нож, и в результате он умер. Британский флот в Рио в то время состоял из двух сравнительно небольших кораблей, но то, чего не хватало в размерах, адмирал, конечно, восполнял твердостью и решительностью. Безуспешно потребовав выдачи убийцы, он через сорок восемь часов встал напротив города, приготовился к бою и высадил вооруженный отряд на берег. Мы, мальчишки, сидели в лодках на дежурстве, и ничто не могло нас порадовать кроме того, что мы должны были оставить эти лодки и последовать за флотом в город, чтобы посмотреть на веселье. Никто не оказал никакого сопротивления британцам, которые промаршировали прямо к тюрьме, вытащили убийцу, посадили его на борт крейсера и отплыли из гавани, чтобы через несколько часов вернуться с его останками, раскачивающимися на рее! Позже тело было спущено, отправлено на берег и оставлено для сбора властями.

Довольно высокомерно, я признаю, но британцев боялись и уважали в те дни.

В другой раз портовые власти почему-то отказались выдать «Фетиде», полностью оснащенному британскому судну, его документы, и после недельной задержки капитан пригрозил вывести судно без документов. Власти на берегу сказали ему, что они потопят корабль, если он попытается пройти форты. Капитан пригрозил, что отправится за британским флотом (состоящим из этих двух небольших крейсеров), и те помогут ему. Ответом властей было то, что они также потопят британский флот.

По-видимому, капитана это не остановило, поэтому, командуя паровым катером, капитан принес радостную весть адмиралу, который плавал за пределами гавани, не желая вмешиваться в происходившую тогда революцию, с помощью которой жители Бразилии намеревались свергнуть Дона Педру. В итоге подошли два британских крейсера, встали по обе стороны от британского парусника и приказали капитану поднять якорь. Так что этот корабль все же смог выйти из гавани. Мы радовались успеху этого маневра так, что аж охрипли. Нет нужды говорить, что из фортов не было произведено ни одного выстрела.

Распространенной формой развлечения среди нас, мальчишек, в которой наш корабль «Холт Хилл» играл ведущую роль, было плавание «по кораблям». На большинстве судов купание за бортом было абсолютно запрещено; на других – только в течение получаса или около того вечером, с очень строгими предосторожностями, такими как шлюпки в воде и наблюдение за акулами. Наш капитан старик Джок Сазерленд был настоящим спортсменом до кончиков пальцев и разрешил нам делать все, что угодно, руководствуясь исключительно нашим собственным здравым смыслом. Итак, когда дневная работа была закончена, палубы вымыты, а мы сами допили чай, то в вечерней прохладе мы прыгали за борт и плыли к следующему кораблю. Их мальчики, если их никто не видел, тоже перелезали через борт и присоединялись к нам, и мы переходили с корабля на корабль, пока нас не набиралось около пятидесяти человек, плавающих и поющих вокруг гавани в воде, похожей на теплое молоко. Во всяком случае, акулы – трусы, за исключением тигровых акул, и, как оказалось, мы были в полной безопасности и не потеряли ни одного человека.

На самом деле рыба, которая гораздо опаснее акулы в гавани Рио, – это скат Манта, часто называемый Солнечной Рыбой и иногда Морским Дьяволом. Он часто спит на поверхности, занимая площадь до десяти-пятнадцати квадратных ярдов. Эти рыбы имеют обыкновение почти полностью выныривать из воды и садиться сверху на свою жертву, которой может быть плавающий человек. Они могут двигаться только вперед, так что на самом деле в них нет большой опасности, при условии, что вы довольно быстро схватываете, уклоняетесь в сторону и не паникуете.

Как-то вечером, мы на нашей лодке налетели прямо на одного из этих парней, к большому неудовольствию капитана. Вскоре после полуночи наступила кромешная тьма. Я думаю, что капитан хорошо провел время; во всяком случае, он был очень доволен собой. Мы вытащили шесть весел, и, как обычно, когда до трапа оставалось около 100 футов, мы должны были по приказу: «Налечь на весла», – сделать около полудюжины хороших гребков, затем ловко поднять весла, в то время как лодка по инерции дошла бы до корабля, но, как только мы совершили эти полдюжины гребков, лодка вдруг высоко задрала нос вверх, налетев прямо на ската, лежащего на поверхности. Скат быстро проснулся и, взметнув хвостом, нырнул вниз. Мы были на узкой длинной лодке, и наша корма сильно опустилась, когда мы налетели на ската, а в результате того, что он поднялся вверх, капитан обнаружил, что сидит по самые подмышки в воде. Клянусь жизнью, мы не смели смеяться, поэтому просто затолкали его на борт, подальше от ската, и завыли во все горло.

Еще одно развлечение для мальчиков, составлявших экипаж с разных кораблей в гавани, состояло в том, чтобы собраться у причала на берегу и, оставив одного из них приглядывать за лодками, сходить на рынок, чтобы купить то, что мы не могли украсть. Осмелюсь сказать, что мы были своего рода нежелательными гостями, и туземцы, конечно же, не проявляли излишнего терпения по отношению к нам; на самом деле они часто толпой выгоняли нас с рынка. Я не виню их полностью, но, когда они иногда обнажали ножи, это уже выходило за рамки шутки. Однажды они преследовали нас через половину площади, прежде чем мы получили подкрепление с лодок и смогли ответить им своими добрыми пожеланиями во всех подробностях. На этот раз я не только получил два очень милых маленьких пореза, но и оставил на земле небольшой кусочек плоти с одной руки. Кое-кого из нас уже порезали, когда, чтобы к ранам добавить еще и оскорбление, явилась конная полиция, и вместо того, чтобы обвинять толпу, она обвинила нас, мальчишек!

Рио также довольно известен своими маленькими лодочками, доставляющими провизию, которые курсируют по гавани, посещая корабли, и с тревогой высматриваются голодными ордами подмастерьев. В обмен на деньги или рубашку, если у вас не было наличных денег, как это обычно бывает, вы получали великолепный хлеб, кофе, апельсины, бананы и «аллигаторовы груши», как их теперь называют, хотя их настоящее название – авокадо. Этот вид торговли пресекался помощниками капитана, если они его обнаружат. Но когда светит солнце и человек голоден, резиновые сапоги и теплая одежда кажутся не такими уж нужными. Многие парни покидали Рио-де-Жанейро на пути к мысу Горн, едва имея достаточно одежды для тропической погоды, не говоря уже о суровости мыса Горн. Пройдя несколько раз вокруг Горна, вы становитесь «настоящим моряком», но побывать там без резиновых сапог – вот настоящее испытание.

В Рио мы кое-как соорудили мачту для брамселей, больше похожую на обрубок по той простой причине, что у них не было достаточно длинных лонжеронов для нормальных мачт брамселя, бом-брамселя и трюмселя. Они были ужасно неподходящими, но это было лучшее, что мы могли получить от города в суматохе вечных революций. Паруса были сделаны из оставшейся парусины и имели высоту сорок два фута. Опущенные и взятые на гитовы. По крайней мере, они должны были опускаться вниз, но по возможности мы никогда этого не делали, так как обычно это выглядело так: мы «опускали вниз фалы брамселей» и, как ни в чем не бывало, «брали на гитовы». В итоге нам приходилось брать оттяжку и тащить адскую рею вниз грубой силой, после чего поднимать ее. Сделав это, нужно было «подняться наверх и свернуть парус» – парус размером шестьдесят на сорок футов и притом мокрый. Это было больше похоже на попытку свернуть кусок шкуры носорога, чем на что-либо другое, что я могу себе представить. Вы можете надорвать живот, пока пытаетесь крепко ухватиться за парус всеми пальцами, а затем все вместе тащите и подтягиваете к себе. Все это время парус грохочет и дергается, а вы балансируете на пешеходном канате, названном так, потому что под ногами у вас только он, а все остальное – это глубокое синее море или, что еще хуже в случае, если вы упадете, палуба. После того, как два или три шлага паруса уже будут подвернуты под каждым человеком, кто-то может ненароком ослабить хватку, или парус даст дополнительный толчок, и вы начнете все сначала. Вам повезет, если вам посчастливится ухватиться за леер перед вами, когда парус с ревом поднимется над вашей головой. Как же горячо мы проклинали эти паруса!

Наконец, со всем нашим грузом на борту – тысячью тонн остроконечного гранита, каждую унцию которого мы самостоятельно перетаскивали в трюм – мы были готовы к выходу в море. Со свернутыми парусами, буксируемыми вдоль борта, мы уходили и говорили: «Пока», – им и их апельсинам, их холере и их революциям.

С попутным ветром мы спокойно вышли из гавани Рио и направились в Калькутту – по крайней мере, мы так думали.

ГЛАВА 7. «ОСПА»

Почти смертельный удар мы получили, когда достигли сорока с лишним градусов к югу, где надеялись поймать преобладающий западный ветер и дойти на нем до мыса Горн. Нам пришлось спустить крюйс-трюмсель и поднять крюйс-бом-брам-стень-стаксель, так как крюйс-бом-брамсель ловила слишком много ветра на корме, а впереди были только кое-как сооруженные нами мачты для брамселей; на самом деле, с поднятым крюйс-бом-брамселем в сильный ветер всегда нужно было как минимум два человека за штурвалом, чтобы в случае чего удержать корабль в правильном направлении, даже если все другие мачты были на месте, тогда как обычно на кораблях, подобных нашему, можно было управлять одной рукой и несколькими спицами штурвала. И, поверьте мне, держать в своих руках восьмифутовое колесо (в диаметре, а не по окружности) и корабль в две с половиной тысячи тонн – это то, что никогда не забудешь. Вы можете «чувствовать» корабль так же хорошо, как лошадь с самым нежным ртом, и, чтобы быть достойным называться рулевым, вы должны знать, как корабль будет двигаться, до того, как это произойдет. Корабль поднимается на волне, выпрямляется и спускается к следующей, с безошибочным движением, говорящим вам, что на следующей волне корабль снова поднимется. Если вы не возьмете штурвал на себя до того, как корабль поднимется на вершину волны, то все верхние паруса затрясутся на ветру, а помощник закричит вам, чтобы узнать: «Куда, черт возьми, ты идешь, солдат?»

Хоть мы и покинули Рио, быстро забыть себя он нам не дал.

Мы пробыли в море около двух недель, когда кое-кто из команды начал заболевать какой-то болезнью. Первый парень, заболевший этой болезнью, оказался прикован к постели, пока не умер. Для парусного судна это был приговор. Человек неизменно «мычит», пока не умирает, и тогда мы говорим: «О, должно быть, ему было плохо». Это была оспа.

Он был первым, кто пошел ко дну, хотя мы еще не были уверены до конца в том, с чем мы столкнулись. Ни лекарства, ни врача у нас, конечно же, не было; фактически, последнее лекарство на борту, которое состояло из половины чашки касторового масла, было случайно выпито одним человеком, принявшем его за воду. Поскольку не было ничего, чтобы убедиться в том, что это оспа, мы просто должны были полагаться на наше железное телосложение и ждать, когда ситуация выправится. Казалось, у меня был иммунитет и к оспе, и к желтухе. Когда-то у меня на руках умер парень, больной желтухой, а сейчас я носил меховое пальто, принадлежавшее одному из больных оспой. Он обычно носил его днем, а я занимал у него по ночам! Признаю, что с того момента я не пользовался популярностью у вахтенных из-за того, что я носил это пальто.

Дважды я читал заупокойную службу или те ее части, которые мне удавалось найти, в штормовой ветер, когда первый помощник не мог отойти от штурвала. Иногда мы не могли перебросить тело через леера, и это было ужасно.

Мы спустились вниз, в высокие широты, в надежде заморозить болезнь. Это было смешанное преимущество, так как с одной стороны мы должны были притормозить распространение болезни, а с другой – нам пришлось спустить некоторые паруса по той простой причине, что если бы мы оставили их, то у нас не было бы рук, чтобы их контролировать, если бы вдруг подул сильный ветер. Так что нам пришлось идти под шестью марселями вместо того, чтобы идти к мысу Горн под всеми парусами.

После нескольких незабываемых недель борьбы в ужасных условиях мы наконец бросили якорь на карантинной территории Кейптауна. Мы восполнили наши потери и снова ушли. Я думаю, что все были рады, когда мы уходили, так как причина нашего пребывания там каким-то образом просочилась на берег, хотя к тому времени наше бедствие уже миновало.

С незапамятных времен парусные суда, обогнув мыс Горн по пути на восток, двигались по параллели широты, а иногда двигались на юг, держась ниже, пока не достигали острова Сен-Поль или его окрестностей. Преобладающие ветры там – западные, весьма сильные, а Сен-Поль служил для проверки хронометров на долготу, а также для движения на север к Ост-Индии. Мы оставили Рио с грузом на борту, и не было нужды гнать как можно быстрее, но это не имело никакого значения для старика Джока Сазерленда.

Мы приближались к Сен-Полю, когда после полудня сбоку показался большой четырехмачтовый барк, обгонявший нас под шестью брамселями, в то время как мы шли под шестью марселями. Другой корабль был нагружен, и мы были практически налегке, к тому же мы были не в состоянии с нашей самодельной мачтой попытаться обогнать его. Ветер дул нам в корму, так что нужно было следить за ней, потому что передняя мачта была самодельной. Но все это не имело ни малейшего значения для Джока.

Он никогда не допустил бы, чтобы его обогнал какой-то корабль, пока у него самого спущены паруса, так что сейчас он не собирался так просто пропускать тот корабль. «Поднять паруса!»

Мы подняли все паруса, и еще до наступления темноты тот корабль скрылся из виду. И это неудивительно, потому что, когда мы в восемь часов вечера проверили лаг, мы уже шли со скоростью тринадцать с половиной узлов. Двое у штурвала делали все возможное, чтобы удержать корабль в правильном направлении, а крюйс-бом-брамсель и крюйс-бом-брам-стень-стаксель делали все возможное, чтобы заставить корабль отклониться от курса. Будучи нагруженным, корабль сохранял некоторую стабильность, хотя почему он в итоге не отклонился знали только небо и старик Джок – и он ничего не сказал. По правде говоря, они с первым помощником ходили взад и вперед по корме, ожидая друг от друга, когда поступит первое предложение замедлиться, но ни один из них не сделал этого. Оба хорошие приятели, оба сорвиголовы; вот так ситуация!

Наконец пробило восемь ударов в колокол, и настал черед сменить вахту. Мы все слышали, как первый помощник, мистер Уильямс, сказал: «Внимательно следите за землей впереди и за тем, чтобы нос шел по ветру. Держите руль и смотрите в оба. Такова ваша задача», – после чего ушел вниз. Второй помощник, взяв управление на себя, сказал помощнику капитана: «Как только вы спуститесь вниз, я буду за то, чтобы убрать несколько парусов».

«Как вам будет угодно, – ответил помощник капитана, – и чем скорее, тем лучше».

Был сильный шторм, и он прекрасно понимал, какой опасности мы подвергаемся на волнах, которые к тому времени уже стали размером с дом, а сам корабль стал почти неуправляемым.

Повернувшись, я услышал, как второй помощник прошел вперед от носового мостика до кормового по надстройке, минуя главную палубу. На носу он нашел впередсмотрящего, который спускался вниз по бом-кливер-ниралу, новому канату, установленному накануне и в конечном итоге спасшему нам жизни.

Мы могли бы увидеть эту землю раньше, если бы не сильный шквал дождя впереди, как раз в восемь часов утра. Второй помощник, подняв голову, когда шквал стих, вдруг увидел прямо перед собой очертания суши, на которую корабль шел со скоростью скаковой лошади.

Один из наших парней как раз встал, чтобы задуть свечу, когда мы услышали, как Моуэтт топает по мостику, выкрикивая: «Свистать всех наверх! Опустить фалы брамселей и бом-брамселей».

ГЛАВА 8. «КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ У ОСТРОВА СЕН-ПОЛЬ».

Бедный старина Моуэтт! Он испытал самый сильный шок в своей жизни и в панике отдал неверный приказ, хотя и не знал этого. Его идея состояла в том, чтобы поднять корабль вверх по ветру и либо выйти на сушу, либо обогнуть ее и встать на другой курс. До сих пор он не видел, что с наветренной стороны есть четыре мили суши (так как он поворачивал корабль), а с подветренной – только две.

Старик Джок, с его опытом, когда он через минуту поднялся на палубу, понял все это и отменил приказ Моуэтта, сказав: «Не получится. Ветер дует сзади бегин-рея».

Ветер дул с левого борта на два балла, поэтому Джок также видел, что корабль, если его подхватит ветер, просто накренится на подветренную сторону и ударится о камни. Тогда шансов не было бы ни у кого (по крайней мере никто и гроша не поставил бы на наши шансы). Джок понял, что, положив штурвал, он сможет преодолеть две мили с подветренной стороны, если – а это было большое «если» – он сможет вовремя повернуть корабль.

При обычных обстоятельствах или при наличии времени он бы так и поступил, но обстоятельства были совершенно против него. Корабль уже начал подниматься на волне и почти все время не слушался штурвала из-за чудовищного давления парусов на корме. Так что к тому времени, когда корабль начал понемногу поворачивать, было уже слишком поздно. В итоге корабль вернулся на свой прежний курс, направляясь прямо к земле, и тогда нужно было принять решение, было ли уже слишком поздно продолжать маневр. Джок решил, что уже слишком поздно (и, конечно же, его решение было правильным), но он должен был принять самое трудное решение, которое когда-либо приходилось принимать капитану корабля. Продолжать пытаться спасти свой корабль и таким образом рисковать жизнью каждого на борту, потому что корабль движется на камни? Или же направить свой корабль прямо на них и намеренно выбросить его на берег.

Когда я поднялся на палубу, земля возвышалась прямо над нами. Именно тогда старик Джок принял свое непреклонное решение, и я услышал, как он отдал душераздирающий приказ: «Держите штурвал. Выбросите ее прямо на мель. Удерживайте текущий курс. Будьте наготове».

Я пробыл внизу ровно столько, чтобы успеть надеть рубашку, брюки и ботинки. Но даже тогда это зрелище заставляло меня чувствовать себя так, словно я пропустил свой завтрак. Гигантские волны подбрасывали корабль высоко в воздух, чтобы в следующий миг он упал, как камень, в почти бездонную пропасть, а неумолимые скалы надвигались все ближе и ближе.

Напуган, да, я был напуган до смерти, но я не паниковал, на самом деле я не думал, что кто-то вообще паниковал, Джок уж точно меньше всего. Вы точно не подумали бы, что он паниковал, услышав, как он спокойно сказал своему помощнику: «Ну вот, теперь она в бурунах. Она очень скоро столкнется».

И все же его сердце, должно быть, было разбито. Я знаю, что мое тонуло, глубже и глубже, когда корабль летел к этим запретным черным скалам.

Мне всего шестнадцать, и все перспективы моей яркой молодой жизни закончатся в течение ближайших нескольких минут. Странное, едва поддающееся описанию ощущение полуподвешенного состояния. Все безмолвно ждали удара, за которым почти сразу же должна была последовать короткая, но острая борьба. Затем… Что? Я никому не советую пробовать это в качестве эксперимента. Примите это от того, кто знает. Это неприятно, очень неприятно.

Последним советом Джока было: «Стойте на корме, подальше от падающих снастей».

Мы ожидали, что все четыре мачты рухнут, как ряд кегелей. Через мгновение мы услышали: «Каждый сам за себя!» – Джок освободил всех, чтобы они полагались на собственные силы, только вот надежды уже не было. Никто ничего не мог поделать, кроме как ждать, ждать, ждать, пока шторм все еще ревел и корабль бороздил гигантские морские просторы, мчась навстречу своей неминуемой гибели. Можно было даже сказать, что это было облегчением после мучительного ожидания, когда корабль наконец ударился. С дрожащим грохотом он ударился о камень. Шок от этого жутко чуждого чувства, когда корабль ударяется о землю, пронзил всех, как нож. За этим немедленно последовал еще один ужасный удар, а затем тошнотворный, раздирающий грохот, когда камни ломали корабль, вырывая из него дно.

До этого момента мы думали, что он подплывет прямо к утесу, ударится о него, как о стену, сложится, как телескоп, и пойдет с нами всеми ко дну. Однако корабль этого не сделал, хотя позже мы обнаружили, что если бы он был в паре сотен ярдов к северу, то именно это и произошло бы. С другой стороны, если бы он находился на таком же расстоянии к югу, то наткнулся бы на отдаленные скалы в полумиле или больше от берега. В любом случае это означало бы быстрый и несомненный конец для всех нас. Как бы то ни было, корабль начал постепенно подниматься вверх, прямо на вершину высокой волны, и поднимался до тех пор, пока бушприт не оказался почти над самой сушей. Затем, словно для того, чтобы все было наверняка, гигантская волна накатила на корабль, подняла его и опустила между двумя огромными скалистыми вершинами, удерживая его, словно в тисках, и не давая возможности соскользнуть обратно в глубокие воды.

Итак, корабль остановился на скалах со всеми парусами, с небольшим креном на левый борт, с горящими бортовыми огнями, свернутыми канатами и всем прочим в полном порядке. Море в тот момент, когда мы ударились, находилось прямо за кормой, так что вся его мощь была направлена на то, чтобы ударить в корму, что оно и сделало без промедлений.

Я припоминаю, как много всякой всячины полетело через салон, а также дьявольское кудахтанье из ящика с курами, который стоял на кормовом люке. Потом пустота, пока я не проснулся. Наверное, я получил удар по голове каким-нибудь обломком, который пролетел через салон и кают-компанию. Я не зря заслужил прозвище «Болван» (благодаря своей способности крепко спать). Во всяком случае, я не почувствовал никаких болезненных последствий, поэтому вскарабкался на нос корабля, где к этому времени команда уже привязала бом-кливер-нирал к концу бушприта, и соскользнул на камни. Так как почти все находились по левому борту, я сделал то же самое. Ухватился за канат одной рукой и отпустил. В результате этого я сильно ударился о камни внизу. Я могу только предполагать, что именно резина в конечностях в этом возрасте, и только это, помешала мне сломать обе ноги.

Когда я приземлился на скалы, огромная волна обрушилась на мою голову. Я прекрасно понимал, что опасность таится именно в обратном потоке, поэтому быстро схватил канат руками, потом обхватил одной ногой, зажав ее другой, и держался изо всех сил. Когда начался обратный поток, я почувствовал, как мои руки дюйм за дюймом скользят по канату. Если бы можно было выжать сердце из каната, я бы так и сделал. Так велико было сопротивление воды, что оно засосало мои ботинки.

Однако обратный поток в конце концов иссяк, и я, только что чуть не утонувший, снова прыгнул на камни и резко отпустил канат, потому что почувствовал, как он вибрирует, а это означало, что кто-то еще спускается вниз, чтобы попытать счастья. Он тоже приземлился, довольно хорошо ударившись о камни, и мы вместе вскарабкались на скалы, чтобы убраться от следующего буруна. Было очень темно, дул сильный ветер, шел дождь, и было очень холодно, хотя только позже мы заметили этот холод.

Наша борьба привела нас к поверхности мокрого, прямого и особенно скользкого камня. Сторон мы не видели, а до вершины могли только дотянуться. Леонард, тот парень, что был со мной, не растерялся и рявкнул: «Дай мне свою ногу. Иди наверх, юноша».

Не успел я и слова сказать, как все было готово. Я приземлился на самом верху, затем повернулся, чтобы дотянуться до Леонарда.

«Я в порядке», – крикнул он из темноты.

Очевидно, он нашел обходной путь, и в тот момент, когда я поднялся на ноги, по камням с ревом пронесся бурун, достаточно большой, чтобы сбить меня с ног и потащить вперед. Несколько мгновений, затем снова всплеск воды, и я плыл изо всех сил, иногда пытаясь впиться пальцами в скользкий, скользкий камень, зная, что меня тащит назад, к краю той большой скалы, на которую я только что взобрался. Переступи я через этот край, и все было бы кончено для меня. Я плыл изо всех сил, которые у меня только были, и закончил тем, что мои ноги, от колен вниз, свисали с края. Но я был в безопасности, и следующая волна не настигла меня, потому что я был уже достаточно высоко и в сухом месте.

Мы потеряли только одного человека, и это был мистер Уильямс, первый помощник и большой любимец мальчиков-матросов, отчасти из-за того, что он был таким добродушным, хотя и строгим сторонником дисциплины, а отчасти из-за того, что он был таким великолепным борцом. В свое время он, кажется, боролся за звание чемпиона Корнуолла.

Бом-кливер-нирал, по которому мы скользили к скалам, был новым канатом, наполовину манильским, наполовину джутовым, и когда он намокал, он сочился маслом в течение первой недели или около того. Все, что приходит мне на ум, это то, что помощник спустился вниз по лестнице, как и я, и, вероятно, сломал ноги внизу. Или же ему не так повезло, как всем нам, и он не сумел увернуться от обратного потока. Однако больше мы его никогда не видели. Просто чудо, что половина из нас снова увидела дневной свет.

Ну и ночка. Пронизывающий холод, слепящий дождь и тяжелые брызги, проносящиеся прямо над нами. Если бы мы не были сделаны из чугуна, то, конечно, не смогли бы выжить.

Мой кузен, бывший третьим помощником, и я провели небольшую разведку, чтобы найти какое-нибудь укрытие от ветра и дождя. В великом восторге я закричал, когда нашел пещеру, на что кузен ответил: «Ну, войди в нее и посмотри, на что она похожа».

Итак, мы забрались внутрь, ползли и ползли, но этого было недостаточно для большого укрытия, и в конце концов мы выползли с другой стороны. Это был всего лишь огромный валун, брошенный на скалу. И все же это помогло.

Старый корабль представлял самую замечательную картину, с небольшим наклоном на левый борт, со всеми парусами (даже нашими драгоценными брамселями) и с горящими бортовыми огнями, смотрящим на весь мир, как будто он все еще бежит вниз по течению.

Около двух часов ночи ветер внезапно переменился на северо-западный, а вместе с ним и волны. До сих пор волны, шедшие прямо с кормы, имели только силу бить в корму, и ничего больше. Но сейчас первая волна после внезапной смены направления настигла корабль и сломала киль; вторая волна раздвинула части корабля и обрушила бизань-мачту и дополнительную мачту; фактически вся отломившаяся часть затонула и скрылась из виду. Это было ошеломляющее зрелище – видеть, как эти высокие мачты с их стальными реями падают и рушатся, а старый корабль буквально разваливается у нас на глазах. Четвертая волна обрушила грот-мачту, а почти сразу же за ней и фок-мачту. Когда наступило утро, от корабля остался только голый нос, и хотя мачты весили сотни тонн, они были выброшены далеко на скалы, все сломанные – теперь это все, что осталось от некогда гордого корабля, старого «Холт Хилла».

Несомненно, остров Сен-Поль в доисторические времена поднялся из моря в результате какого-то титанического подводного извержения вулкана, и нет никакого сомнения в том, что он так и остался вулканическим ужасом. Никаких колышущихся пальм, коралловых рифов и серебряных песков на острове Сен-Поль не было – это был унылый, голый, бесплодный и по большей части недоступный остров. Холодный и сырой, с постоянной угрозой взлететь на воздух в любой момент.

На следующее утро мы вскарабкались вверх по утесам, стремясь к вершине острова. Когда мы немного поднялись, то обнаружили, что склон утеса состоял только из рыхлого щебня, золы и множества рыхлых камней. Результат и остаток последнего извержения вулкана. Это мешало нам подниматься, потому что всякий раз, когда мы хватались за камень, он просто скатывался вниз, оставляя человека балансирующим, наполовину в воздухе, а наполовину висящим на скале. «Стой спокойно! – послышалось предостережение. – А потом прыгай!»

Скатывающийся вниз камень задевал другие, заставляя их тоже катиться вниз, пока не возникала полноценная лавина, несущаяся вниз по склону утеса, что делало наше восхождение в целом довольно захватывающим, но ни в коем случае не было легко уклоняться от камней, спущенных другими людьми!

К тому времени, как мы добрались до вершины, солнце уже взошло. Разве мы не веселились и не катались по сухой траве? Какое удовольствие снова почувствовать тепло.

ГЛАВА 9. «НЕОБИТАЕМЫЙ ОСТРОВ»

Поскольку мы были хозяевами всего, что мы осматривали, и имели полную свободу идти туда, куда мы хотели – без малейшего страха вторгнуться на чью-то территорию – трое из нас взяли курс, как оказалось, прямо через остров. Часто нам приходилось обходить огромные провалы в земле, из которых исходили сернистые испарения, похожие на пар и дым одновременно. Допустим, на острове были несколько коз, но они были похожи на пресловутого китайца, который мог жить на запахе масляной тряпки. Чем бы они ни жили, это, конечно, не умаляло их активности. «Сейчас ты видишь меня, а теперь нет»; как только ты мельком взглянешь на горизонт, коза исчезает. Конечно, до того, как она могла попасть в зону досягаемости винтовки – если бы мы обладали такой вещью. Без сомнения, эти козы, а также кролики, которых здесь довольно много, были доставлены на остров кораблями в незапамятные времена. Кролики и козы, к сожалению, жили на вершине острова, в то время как все несчастные люди должны были всегда держаться на уровне моря, чтобы получить воду.

Мы продолжали свой путь, и это было похоже на подъем по довольно крутому склону. Мы с трудом поднялись по этому склону. Никаких признаков воды или жизни мы там не обнаружили. Ни деревьев, ни даже куста. Я думаю, что мы уже почти два часа двигались вперед, все выше и выше, глядя больше себе под ноги, чем вперед. Внезапно я остановился, потому что мы, кажется, подошли к краю света. Там, словно панорама, на глубине более двух тысяч футов под нами раскинулась чудесная лагуна, абсолютно круглая, со скалами по всей окружности, за исключением того места, где море прорвалось с другой стороны. Там скалы спускались к двум галечным косам с шестнадцатифутовым каналом между ними, открывающим вход в лагуну. Один парень с нами, у которого были глаза, как у ястреба, сказал, что он может видеть хижины. У меня тоже было хорошее зрение, но оттуда, сверху, я не видел ничего похожего на дом или хижину. На самом деле, как оказалось, там было пять хижин, и когда мы спустились, то обнаружили, что та, которую тот парень только что видел, была достаточно большой, чтобы вместить всех сорока двух человек, попавших на остров!

Так как ничего нельзя было добиться, оставаясь там, наверху, мы начали искать пролом в скале, который был бы почти перпендикулярен, но зарос длинной густой травой, любые три или четыре стебля которой было почти невозможно сломать. Вскоре мы нашли место, где можно было перелезть через нависающий над нами выступ, и с весьма похвальным подражанием обезьянам начали раскачиваться, скатываться на салазках и спускаться вниз.

Мы обнаружили, что вся скала была полна пещер, и часто обнаруживали себя висящими над одним из этих отверстий.

Я убежден, и всегда был убежден, что если бы эти пещеры были тщательно обысканы, то наверняка были бы обнаружены сокровища пиратов, но первым шагом к чему-либо подобному должно было бы стать сжигание всей этой грязной травы.

Повсюду были признаки, свидетельствовавшие о том, что остров использовался для многих целей. Следы старых кораблей для охоты на китов и тюленей, а также следы деятельности задолго до этого. Там были лодки, построенные так, что даже самому старому моряку среди нас было неведомо, как доски и бревна, хотя и были толщиной в несколько дюймов, осыпались в руке. Были там и старые якоря, с их деревянными сгнившими колодками. На самом деле там был построен стапель, где маленькое судно можно было вытащить из воды, подремонтировать и покрасить. Хижины, должно быть, существовали уже более ста лет, также было много признаков, которые сразу бросаются в глаза моряку как свидетельство того, что они использовались в качестве базы для какого-то морского предприятия.

Какое еще более идеальное место можно найти, чтобы поймать неосторожного Ост-Индского жителя, после того как он повернул на восток и был готов повернуть на север? Очень вероятно, что он будет пытаться увидеть остров, чтобы исправить свое положение. В плохую погоду шхуна пиратов могла спокойно лежать в лагуне, в полной безопасности. Какое бы море ни было снаружи, лагуна всегда похожа на мельничный пруд. Наблюдатель на вершине острова быстро заметил бы неуклюжего моряка. Тогда можно было бы быстро спустить шхуну и спрятаться в проходе между скал, пока не придет время для атаки, а это, как мы можем себе представить, было бы резко и быстро. Затем пираты вернулись бы со своей добычей в логово, не оставив никаких следов. Даже обломки корабля не имели бы ни одного шанса из тысячи быть замеченными в этих широтах. Пещеры служили идеальными укрытиями для награбленного, и, по моему твердому убеждению, так оно и осталось по сей день, ибо печально известно, что пираты никогда не доживали до того, чтобы наслаждаться своими незаконными приобретениями.

По всему миру спрятаны сокровища, но, по моему скромному мнению, Сен-Поль хранит долгожданную тайну многих пиратских сокровищ.

Я всегда стремился – и до сих пор стремлюсь – обыскать эти пещеры, и когда-нибудь, если повезет, я это сделаю.

Есть множество веских причин, по которым Сен-Поль до сих пор не обыскали. Одна из очень веских причин заключается в том, что предстояло бы преодолеть несколько тысяч унылых морских миль, бороться с вечными штормами, платить экипажу и добывать провизию. Кроме того, вы должны взять с собой воду или довольствоваться конденсатом. Еще одним пунктом в каталоге нужд было бы средство для выжигания травы, которая в настоящее время очень успешно и полностью скрывает входы в каждую из пещер.

Почему же мы не стали искать сокровища, пока были там? Так было по той простой причине, что мы были слишком заняты тем, чтобы не дать телу и душе расстаться. В более поздние годы я действительно собрал одну экспедицию, и только по самой ничтожной случайности она провалилась. У нас был корабль, и у нас был весь необходимый капитал (это тоже имеет некоторое значение). Как и многие другие мечты, эта не сбылась, но я все еще вижу в своих снах ту изящную маленькую шхуну, стоящую на якоре в этой лагуне, нагруженную золотом, драгоценностями и всеми мыслимыми сокровищами, которые вечно живут в сознании охотника за сокровищами.

Спустившись к самой кромке воды, мы двинулись в обход к хижинам, которые теперь были нам хорошо видны. То тут, то там мы натыкались на кипящие источники среди скал, которые показывали, что внизу есть что-то еще живое и теплое.

Билл, мой кузен, попробовал воду в источниках и сказал, что она пресная. Я просто поверил ему на слово, так как был слишком возбужден, чтобы испытывать особую жажду, хотя это добавило мне радости, и довольно скоро.

Когда мы подошли к хижинам, первый крик ребят уже раздался: «Вы нашли воду?». Я сказал: «Да», и меня попросили показать им где это. Так что я отправился обратно, но, полагаю, прошло уже полчаса. Как бы то ни было, мы отправились к родникам, карабкаясь по скалам от пруда к пруду; но все они были солеными; солеными, как жена Лота.

Позже я узнал, что между тем, как мы обогнули лагуну и забрали обратно этих ребят, поднялся прилив, и вода хлынула в эти бассейны.

Другие говорили, что нашли воду на вершине острова – маленький колодец.

К следующему дню большинство из нас уже совсем отчаялись, и нам пришлось вызвать добровольческую группу, чтобы вскарабкаться на эти две с лишним тысячи футов с клеенками, резиновыми сапогами и любыми другими сосудами, которые могли бы вместить воду. К счастью, северный склон имел постепенный подъем и давал довольно приличный плацдарм.

Водный отряд возглавлял опытный моряк по имени Бартл Макинтайр, один из лучших моряков, которых я когда-либо встречал, и которого ничто никогда не пугало. На самом деле, он заставил отряд подняться на этот утес всего лишь с шестью короткими перерывами на отдых. Добравшись до вершины, я, например, был почти полон сил. Но после одного последнего перерыва мы начали бродяжничать, чтобы найти этот колодец. Путь теперь был не так уж плох, и мы хорошо провели время, хотя, насколько я мог судить, все становилось все более и более туманным, и я быстро терял интерес. Я видел идущих впереди парней, но они, казалось, были очень далеко. Я уже давно не мог говорить; на самом деле мой язык совершенно высох, а губы потрескались на две или три части. Я очень хорошо помнил, как один из парней вернулся и освободил меня от пары клеенчатых штанов, которые я нес, завязав их внизу, чтобы наполнить водой.

Я указал на небольшое углубление, которое заметил раньше, и двое или трое из нас спустились вниз, чтобы посмотреть, нет ли там случайно воды, и обнаружили, что земля довольно влажная. Они позвали остальных. Мы рыли влажную землю, выжимая грязь в ладони и выпивая ее. Хотя это была просто грязь, и едва ли достаточно мокрая, чтобы увлажнить наши губы, но она была как нектар для наших пересохших гортаней. Очень скоро мы все снова вышли на тропу. Я прекрасно понимал, почему они отобрали у меня эти клеенки, и понимал, что если я споткнусь и упаду (что казалось вполне вероятным), то уже не встану. Я был в сознании, ясно осознавал и помнил каждое происшествие; как эти люди постепенно исчезали вдали и, наконец, исчезли из виду. Но я все равно продолжал тащиться вперед, твердо решив продержаться так долго, как только смогу. Через некоторое время я вдруг вздрогнул, потому что увидел перед собой бассейн с удивительно чистой водой.

«Ха, – подумал я, – вот это мираж. Так, в каких книгах я читал о миражах?» – и я стоял там, пытаясь вспомнить книгу или имя автора, который имел дело с этими миражами, потому что был полностью убежден, что именно это я и видел. Затем, глядя на эту лужу воды, которая тоже казалась немного туманной, я увидел людей, лежащих вокруг нее, и совершенно неуместно подумал, что это просто еще один странный феномен. Затем я заметил, что они, похоже, действительно пьют. «Ну вот, – подумал я, – я читал о миражах, где можно увидеть воду, но никогда не видел, чтобы люди действительно совершали какие-либо движения, связанные с питьем». И все же я смотрел, не делая никаких усилий, чтобы добраться до воды, потому что был абсолютно уверен, что это всего лишь мираж. Потом мне показалось, что я даже узнаю некоторые лица. «Да ведь это Бартл Макинтайр» – подумал я. И тут меня наконец осенило. Может ли это быть реальностью? Я подошел к воде и наклонился, чтобы попытаться коснуться воды. И действительно, это был настоящий бассейн с чистой, кристально чистой водой. Я тут же попытался зачерпнуть воду руками и выпить, но с таким же успехом мог бы попытаться взять воду губкой; мои руки просто впитали ее. Потом я вспомнил о бутылке в кармане, которую не заметили, когда снимали мои драгоценные клеенчатые штаны. Я погрузил ее в воду, наполнил и выпил; снова наполнил и выпил. Всего три раза.

Я полагаю, что после такого питья меня спасло только страусиное телосложение, хотя, возможно, спасительной благодатью было то, что мы все легли без движения и крепко уснули.

Позже мы проснулись, наполнили каждый сосуд до предела и отправились обратно в лагуну.

На обратном пути мы взяли несколько иной курс, который провел нас через высокую жесткую траву, и здесь мы нашли капитана, который, несмотря на все наши уговоры и даже некоторые угрозы силой, упорно отказывался покинуть место крушения. Потеря корабля, по-видимому, очень тяжело отразилась на его сознании, и, конечно же, он уже никогда не был прежним человеком и никогда не принимал командование другим кораблем, хотя в совете по расследованию крушения он был полностью оправдан.

Однажды мы увидели, как его голова показалась над высокой травой, а потом он исчез, как оказалось, упав, и было сомнительно, что он когда-нибудь снова встал бы на ноги, если бы мы его не нашли. Мы напоили его хорошенько и, частично неся на руках, сумели увести. Перед тем, как наша группа покинула хижины в поисках воды, было уже найдено несколько лодок – в разной степени ветхости – и мы спустили на воду одну из них, в несколько лучшем состоянии, чем остальные, с мыслью, что она встретит нас на краю лагуны, когда мы вернемся с водой.

Зная, в каком состоянии находились ребята, когда мы уходили, мы не удивились бы, если бы кто-нибудь попытался поторопить контейнеры с водой. Так что самые сильные образовали своего рода телохранителей, а мы, молодежь, несли воду. К нашему большому удивлению, люди в лодке почти не обращали на нас внимания, и сначала мы подумали, что это, возможно, часть довольно большого плана, чтобы застать нас врасплох и таким образом захватить воду. Следует иметь в виду, что до того, как мы ушли, многие из ребят наполовину сошли с ума из-за того, что пили соленую воду.

Примерно на полпути через лагуну нам надоело сидеть в тесноте, защищая наши драгоценные мешки с водой, и мы спросили их, не хотят ли они выпить. К нашему изумлению они совершенно равнодушно ответили: «О, нет, мы нашли воду сразу после того, как вы ушли!».

Так что наша маленькая прогулка была напрасной.

На самом деле они обнаружили те же самые источники, которые мы нашли во время нашего первого путешествия вокруг лагуны, только так случилось, что в своих поисках они снова наткнулись на них, но когда вода в них уже была очищена от соли. Выбора у нас было действительно очень мало, вода была либо соленой, либо пресной. Даже у чистой воды вкус был совершенно отвратительный. Это были просто какие-то минеральные источники, из которых воду нужно было набирать, пока она еще кипела, а потом дать ей остыть, а вкус у нее был несколько похож на тот, что ассоциируется, скажем, со смесью мела и старого яйца! Мы пили эту воду просто из-за того, что должны были утолить жажду, но даже несмотря на то, что прошли годы, я все еще чувствую вкус этого отвратительного напитка. Однако это был наш напиток, и мы могли взять его или оставить, как нам заблагорассудится.

В нашем меню значились пингвины, раки, лосось и яйца. Чем меньше говорят о последнем, тем лучше. Если бы мы прибыли всего на несколько недель раньше, было бы еще возможно их съесть, но в то время большинство из птиц, которые все еще оставались яйцами, находились в очень продвинутом состоянии развития. Пингвины были немного лучше. Наполовину рыба и наполовину птица, они, казалось, приобрели все плохие качества обеих. Рыба, к несчастью, пошла вслед за водой, и вкус у нее был, пожалуй, еще хуже. Раки составляли основной рацион, когда мы могли их добыть, а это было только во время прилива, да и то не всегда. За пределами лагуны плавали стаи превосходных и съедобных лососей. Так было и в Британской Колумбии! Так как мы не имели достаточных средств, чтобы поймать их, они были так же полезны нам в нашем положении, как и другие. Старые реликвии на острове, которые действительно могли бы плавать, требовали слишком много усилий для этого, и после первых двух дней нас все равно осталось очень мало, чтобы грести на лодке через лагуну, не говоря уже о том, чтобы плыть по галечной косе в открытом море.

Все на острове казалось ядовитым. Некоторые из нас брали шкуры пингвинов, чтобы обернуть их вокруг ног вместо сапог, но, если у них была хоть малейшая царапина, им очень скоро приходилось сбрасывать шкуры, так как их ноги просто распухали и гноились.

Вся надежда была на раков, которых мы ловили, прикрепляя внутренности пингвина к концу веревки, выбрасывая это на глубину, а затем медленно притягивая к себе, заставляя раков следовать к нам. Но это можно было сделать только во время прилива, так как это был единственный раз, когда раки, казалось, поднимались к нам. Они были довольно здоровыми парнями и легко могли откусить палец своими клешнями!

ГЛАВА 10. «БИТВА С АЛЬБАТРОСАМИ»

Несколько экспедиций было предпринято по суше к месту крушения нашего корабля в надежде получить что-нибудь с него, но все, что нам удалось раздобыть – это около дюжины фунтов свинины, которая, очевидно, была вымыта из одной из бочек на палубе и выброшена на берег; кусок парусины и около сажени веревки. Веревку мы использовали для рыбалки.

Отряд, вернувшийся с места крушения, когда они добыли свинину, имел счастье поймать трех кроликов и в конце концов спустился вниз по северному склону утеса, по которому нам было легче всего передвигаться. Единственным недостатком, как вскоре обнаружила эта возвращающаяся группа, был тот факт, что путь пролегал мимо лежбища альбатросов.

Хорошо известно, что для человека, упавшего за борт, альбатрос почти так же плох, как акула. Последняя нападает на человека из-под воды, но альбатрос может пробить клювом череп человека, пролетая мимо в воздухе, что очень вероятно объясняет то, что один из наших старых моряков схватил одного из них за шею и убил – я не виню его за это.

Когда альбатросы учуяли запах свинины и кроликов, они поднялись облаком, чтобы разделить дешевую трапезу. У группы людей не было иного выбора, кроме как отступить к утесу, положить свинину и кроликов сзади и сделать все возможное, чтобы отбиться от птиц. Кто-то, работавший на пляже внизу, услышал их сигнал бедствия и поднял тревогу. Вооружившись палками, посохами и всем, что попадалось под руку, мы бросились вверх по утесу (насколько это вообще было возможно к этому времени) на помощь отряду, который доблестно сражался, чтобы сохранить свои драгоценные свинину и кроликов. Приехав туда, мы раздали людям палки. Те, у кого были ножи, пользовались палкой в одной руке и ножом в другой; и в течение следующего получаса была просто королевская битва с этими огромными птицами размером от пятнадцати до двадцати футов от кончика до кончика своих крыльев. Обнаружив, что их попытки схватить еду оказались безрезультатными, альбатросы изменили свои действия, спикировав вниз и ударив в чье-то лицо или глаза, спланировав мимо. Мы, конечно, отомстили, сначала палкой ударив их по голове, а потом, когда они упали, вонзив нож между их плечами, что мы сочли лучшим способом успокоить их, иначе они просто встали бы и снова напали бы на нас.

За исключением нескольких довольно серьезных порезов, мы вышли из боя довольно хорошо, все еще держась за наших свинину и кроликов.

Что это была за еда! Все это сварилось в огромном котле, куда мы также бросили несколько рыб, траву и чертополох. Это была единственная приличная еда за все время нашего пребывания на острове.

В мире существует очень мало лежбищ альбатросов. Эти птицы действительно выходят на берег, чтобы размножаться, но в остальном они, кажется, живут в полете, а если и спят, то тоже наверняка в полете, потому что вы встречаетесь с ними за тысячи миль от земли, в порывах ветра, когда они не могут спать на воде. Они абсолютно ничего не боятся и будут парить, даже почти касаясь концом крыла мостика корабля, и пялиться прямо в лицо вахтенному офицеру своими маленькими черными глазками-бусинками. Они становятся легкой добычей, когда заманиваешь их кусочком свинины, и один из самых простых способов поймать их с корабля – это взять кусок оловянной жестянки, разрезанный на треугольник со сторонами шириной в полдюйма, привязать несколько полосок свинины к жестянке и выкинуть его за корму на конце веревки. На конце клюва альбатроса находится крючок, почти в точности напоминающий львиный коготь. Когда они делают прыжок, чтобы поймать свинину, острие их клюва входит в центр треугольника и тянется наверх, где оно застревает, и, если альбатрос поднимется в воздух, он будет легко пойман. Если веревка не ослаблена, альбатрос никогда не сможет вытащить свой клюв. С другой стороны, если он решит сопротивляться и опустит лапы и крылья в воду, то придется попрощаться с веревкой, приманкой и всем прочим.

Я видел, как поймали одного альбатроса размером тридцать футов от кончика до кончика крыльев.

Лежбище на острове Сен-Поль состояло из нескольких уступов, куда, казалось, приходили проводить свои последние дни отцы и матери всех альбатросов. Примерно в двухстах или трехстах футах от подножия утеса лежал холм из костей, занимавший почти пол-акра земли, высотой почти в сотню футов и весивший, должно быть, десятки тонн. Это были не что иное, как кости древних альбатросов, которые с незапамятных времен отправлялись туда умирать, в конце концов падая с уступов от старости, чтобы примкнуть к костям внизу. Некоторые из клювов были больше фута в длину, а птицы, к которым они были прикреплены, несомненно, имели более тридцати футов в размахе крыльев.

Почти на всех этих отдаленных островах есть тайник с провизией, который должен содержаться правительством страны, которой принадлежит остров, но на самом деле эта работа обычно выполняется британскими кораблями. Мы искали повсюду, пока хватало сил, этот тайник, который, как мы знали, должен был быть там, но так и не нашли его. Примерно двенадцать лет спустя, во время моего первого путешествия в Австралию во время работы в «Уайт Стар Лайн», я случайно прочитал книгу с инструкциями по парусному спорту, в которой описывалось положение этих различных тайников, а также один из них на острове Сен-Поль. Упоминалось, что он «отмечен каменной пирамидой на южной косе». Я сразу это понял. Каменная пирамида стояла там все это время, но сбоку было написано: «Миссис Смит и ребенок, жена капитана Смита, умерли в такую-то дату». Естественно, мы подумали, что это знак ее могилы, и поэтому не стали его трогать. И все же табак, картошка, консервы всех видов и наконец, не в последнюю очередь, спички все время были рядом с нами, и их можно было взять с собой. На сорока двух человек у нас была только одна сухая спичка, и с ее помощью мы развели костер, который должен был гореть день и ночь, пока мы были на острове.

Похоже, мы оказались в несколько худшем положении, чем другие корабли, которые в разное время оставляли там свои кости, не сумев добыть провизию.

У входа в лагуну до сих пор видны обломки «Мегеры», хотя она была выброшена на берег еще в 1874 году. Направляясь из бухты Саймонстауна в Западную Африку с экипажем и бригадами помощи, насчитывавшими 375 человек, она дала течь в первую же неделю плавания. Она весила всего 1400 тонн и была хорошо приспособлена для плавания, хотя внизу у нее было 350 лошадиных сил двигателей. Она дала течь под бункерами, в обшивке, где торчала заклепка, и, когда инженеры отправились к ней, чтобы закрепить вспомогательную пластину, они обнаружили, что днище корабля местами было толщиной с шестипенсовик, и попытка сделать что-либо, несомненно, была бы фатальной. Они уже шли перед обычными сильными западными штормами и бушующими морями, и казалось безнадежным поворачивать назад, чтобы пробиться к мысу Горн.

В мире нет моря, равного тому, которое встречается в этих южных широтах, оно буквально кружит вокруг земли, но нет суши, которая могла бы ему воспрепятствовать.

В один момент вы поднимаетесь на волне, ощущая всю силу шторма, а в следующий вы уже спускаетесь вниз, да так, что видны только верхние реи на мачте. Даже двенадцатитысячетонный корабль в одном из этих морей ничем не отличается от мухи на стене. Спасительная благодать заключается в том, что эти корабли настолько велики, что редко ломаются! Горе тому кораблю, который попал сюда перед нами, и который разломило море! Я видел такое однажды, и это было не что иное, как чудо, что кто-либо выжил, чтобы рассказать эту историю.

Выбор, который поставил перед собой капитан «Мегеры», был очень горьким. Короткий путь назад к мысу или три тысячи миль до ближайшей земли, и землей этой были только острова Сен-Поль и Амстердам. Он выбрал более мудрый курс, фактически единственный, и пошел на всех парусах прямо к Сен-Полю. Насосы постоянно забивались, и, что еще хуже, напряжение судна вызвало ослабление других заклепок.

В конечном счете, все люди на борту, включая офицеров, были готовы на все, чтобы удержать судно на плаву. Топки были быстро потушены, паруса пропущены под днищем судна и удерживались на месте веревочными привязями, но пользы от них оказалось очень мало. Судно шло на добрых одиннадцати узлах только под парусами, и, конечно же, эти лоскутные одеяла были просто смыты водой. После многих дней напряженного ожидания они наконец увидели остров Сен-Поль и бросили якорь в устье лагуны.

Они откачали всю воду, а потом зажгли огни, ныряльщики спустились вниз и заткнули дыры.

Затем они приступили к работе и попытались установить вспомогательную пластину снаружи, когда, неожиданно, вся первоначальная пластина легко поддалась.

У них было достаточно времени, чтобы поднять якоря и изо всех сил погнать судно к берегу. Оно село на мель между галечными косами в шестнадцати футах от воды и в процессе этого повредило все дно; и там его остатки лежат до сих пор.

К счастью, пока они были еще на плаву, вся провизия, паруса и припасы были высажены на берег, и они вдобавок имели на острове пищу для всех людей в течение одного месяца. Но так как существовала вероятность того, что они проведут там несколько месяцев, им пришлось немедленно перейти на скудный рацион, достаточный только для того, чтобы сохранить им жизнь; и хорошо, что они предприняли этот решительный шаг, потому что прошло четыре месяца, прежде чем их в конце концов спасли.

Им повезло больше, чем нам, потому что у них были собственные лодки, вполне пригодные для плавания, и они могли работать вне лагуны, там, где можно было ловить много рыбы. На самом деле, как сказал мне офицер этого злополучного судна, он поймал не менее 1100 фунтов прекрасного лосося в течение нескольких часов, только с командой своей лодки, и это только за пределами галечной косы.

Несколько судов появлялись в их поле зрения, но никогда не были достаточно близко, чтобы разобрать их сигналы бедствия. В конце концов, с помощью одной из их спасательных шлюпок офицер смог подняться на борт проходящего мимо судна, направлявшегося в Сурабаю, но прежде чем что-либо было сделано для спасения, поднялся обычный шторм, и судно унесло прочь.

Однако они вошли в порт с этим офицером и командой его шлюпки на борту, которые связались с военно-морскими властями Гонконга, немедленно отправившими судно «Мелакка», чтобы забрать людей с острова. Если не считать потерь от ожогов, когда взорвались котлы в тот момент, когда судно было выброшено на берег, потерь не было.

Некоторые из посланий, которые были написаны на острове, не имели такого счастливого конца; и из экипажа нескольких кораблей зачастую оставался последний выживший, который наконец нацарапал свое послание на куске дерева или камня, чтобы его прочитали те, кто пришел сюда после него. Просто молчаливая запись о некоторых рисках, которые приходится принимать тем, кто выходит в море на кораблях.

Это достаточно плохо – застрять на острове без малейшей надежды на спасение, но еще хуже, когда через много дней проходящий мимо корабль показывается в поле зрения и намеренно покидает потерпевших кораблекрушение. За все время нашего пребывания там не было замечено ни одного корабля, вплоть до самого раннего утра того дня, когда мы были спасены. В то утро первый человек, вышедший из хижины, протер глаза, чтобы удостовериться, что он действительно проснулся, потому что там, рядом с островом, шел полностью снаряженный корабль под всеми парусами. В следующую секунду все проснулись и выскочили из хижины в ответ на его рев: «Корабль!»

У нас была только одна лодка, которая хоть как-то претендовала на плаванье, и то, вместе с ее командой, предназначалась для ловли рыбы. В то утро на рассвете прилив был самым подходящим временем для ловли раков, и в результате лодка оказалась прямо на другой стороне лагуны, а корабль был скрыт от лодки южным утесом. Мы кричали, окликали друг друга и только после долгой, душераздирающей задержки вытащили лодку из-под утеса.

Как только люди в лодке оказались в таком положении, чтобы видеть корабль, они изо всех сил рванулись из гавани и были уже на полпути между островом и кораблем, когда поднялся легкий бриз. В это трудно поверить, но руль этого корабля опустился, он пошел кругом и намеренно держался в стороне от земли.

На берегу горел огромный костер, поднимая вверх столбы дыма, и каждый из нас, кто мог стоять, размахивал своей рубашкой. Мы даже могли видеть людей на палубе того корабля.

Для тех, кто был на борту, было совершенно невозможно не заметить столб дыма или нашу лодку, и все же корабль ушел, и это та трагедия, которая так часто происходит в таких случаях.

Одним из самых ярких примеров был тот, когда мимо судна «Вольтурно», загоревшегося посреди Атлантики в хорошую погоду, прошел большой пароход и не обратил на него ни малейшего внимания. Стояла прекрасная ясная погода, и плотный столб дыма, поднимающийся от горящего масла, можно было видеть за двадцать пять-тридцать миль, но все же корабль, находящийся не далее, чем в пяти милях, прошел мимо и не обратил на него никакого внимания. Опять же, в случае с «Титаником», о котором я расскажу позже, мы использовали все современные методы, видимые и невидимые, чтобы привлечь внимание корабля, который действительно был в поле зрения, и все же он стоял, не предпринимая никаких попыток спасти нас, в то время, как около пятнадцати сотен человек терпеливо ждали и, наконец, утонули, когда огни этого корабля все еще были в поле зрения.

В нашем случае на острове Сен-Поль у лодки не было иного выбора, кроме как вернуться. Мы даже не узнали названия корабля, так как на его корме не было никакого названия. Если бы это было так, то второй помощник мог бы легко прочитать его; и все же, где вы найдете корабль без его названия и порта регистрации на корме? Некоторые говорили: «О, это, должно быть, был корабль-призрак, результат какого-то бредового воображения. Ты же знаешь, что голодал». Они могли бы с таким же успехом отнести это к похмелью, но, к сожалению, это было невозможно.

Корабль видел не один и не полдюжины, а все мы, а сорок два человека загипнотизировать невозможно. Во всяком случае, это почти выбило из нас дух, которого итак было очень мало. Мы пробыли на острове восемь дней, и до того, как все закончится, оставалось уже меньше, чем еще восемь дней.

Как бы то ни было, в другой раз нас не застали врасплох, так как мы установили дневной и ночной дозор на вершине холма над лагерем, откуда открывался хороший обзор на север и запад. Тот самый холм, где экипажи многих других кораблей несли порой бесплодную вахту, другие ждали своего желанного спасителя, а «Мегера» сумела установить двенадцатифунтовую пушку.

Шлюпка, предназначенная для общих целей, включая рыбную ловлю, теперь должна была стоять наготове, чтобы перехватить любое другое судно, которое могло бы подойти, и экипажу, хотя и разрешалось ловить рыбу, было запрещено находиться вне пределов досягаемости. Мы спустили на воду еще одну лодку для рыбалки; она плавала, и это все, что можно было сказать о ней. Она была почти такой же широкой, как и длинной; на самом деле было бы интересно узнать, что за корабль доставил ее на остров. Потом мы снова устроились ждать, хотя, как оказалось, ненадолго.

ГЛАВА 11. «СВОЕВРЕМЕННОЕ СПАСЕНИЕ»

Позже, в тот же день, к нашей радости и изумлению, мы снова услышали радостный крик со смотровой площадки: «Корабль!» Тотчас же на смотровом холме разожгли костер, подняли кусок парусины на флагшток, который мы тоже соорудили, а лодку быстро снарядили и оттолкнули от берега. Вскоре все, кто мог, поднялись на наблюдательный холм; и действительно, там была маленькая барка, которая только что обогнула мыс и плыла вдоль западной стороны острова с легким ветерком. Все паруса были подняты. Она действительно выглядела как картинка; на самом деле, говоря за себя, никогда в моей жизни не было более желанной картины.

Теперь нам было жизненно важно обсудить, увидит ли она нас или наш сигнал, или же наша лодка будет плыть достаточно долго, чтобы успеть перехватить ее. Мы ждали и ждали, пока она медленно продвигалась вдоль острова, и наконец поняли, что она действительно увидела нас. Вниз спускались ее брамсели и стаксели; вверх поднимались грот-паруса и фок-паруса, и она определенно шла к суше. Радость! О, какая радость, никогда еще не было такого приятного зрелища. Кроме того, она также видела нашу лодку, которая, как мы наблюдали, подошла к борту этой барки, и второй помощник прыгнул на борт.

Таковы были вопросы капитана Хейворда:

– Какой корабль?

– «Холт Хилл», сэр.

– И что же случилось?

– Крушение и полная потеря корабля.

– А сколько вас еще осталось на острове?

– Всего тридцать семь, сэр.

– Боже мой! Я не могу взять всех вас. Мне уже не хватает провизии для моей собственной команды из шести человек.

Затем через несколько мгновений он тревожно задумался и сказал:

– Я возьму с собой половину.

– Ну, сэр, боюсь, что это будет означать верную смерть для тех, кто останется на острове, – ответил Моуэтт.

– Неужели все так плохо? – спросил капитан Хейворд. Затем, пустив осторожность по ветру, он сказал: «Ну, хорошо, тогда скажи им всем, чтобы они шли вместе. Мы как-нибудь справимся».

Моуэтт был просто немного мудр и сказал: «Мои люди все измотаны, сэр. Как вы думаете, не могли бы вы послать четырех своих людей в лодке?»

Команда нашей лодки была измотана даже этим коротким рывком, но Моуэтт полагал, что с нашими ребятами на борту, какими бы слабыми они ни были, не будет никакой вероятности того, что случилось тем же утром, и было бы еще более вероятно, что это сценарий не повторится, если бы он смог убедить капитана отпустить некоторых из своих людей с приказом забрать наших людей. Он попросил капитана Хейворда встать как можно ближе к устью лагуны, чтобы «Куронгу» не пришлось спускать шлюпку, и они могли бы сойти в то хитроумное сооружение, на котором приплыли наши люди.

Наша лодка подошла к берегу с экипажем «Куронга» и велела нам сесть в нее и отплыть. Тридцать семь человек ввалились в этот старый галиот и с помощью самодельных весел протащили его к устью лагуны. К счастью, это был один из тех редких дней, когда практически не было волн и почти не было ветра. В тот момент, когда мы подошли к кораблю, швы на лодке начали расходиться, и внутрь хлынула вода. Мы отчаянно тянули тюки со всем, что у нас было, и нам оставалось рукой подать, чтобы добраться до «Куронга» на лодке или вплавь. Мы даже рвали наши рубашки и запихивали тряпки в швы, пытаясь заставить лодку проплыть еще несколько минут. Мы подошли поближе, и последний человек едва успел выйти из лодки, как она наполнилась водой и камнем пошла ко дну. Но мы снова были на борту с приятным ощущением корабля под ногами.

«Ну что-ж, ребята, – сказал капитан Хейворд, – я рад, что вы на борту, и положил вам все печенье и масло, какие у меня есть. Угощайтесь, вы вполне можете плотно поесть. Мне действительно не следовало бы брать вас всех, но мне кажется, что если я вас оставлю, то вы все умрете еще до того, как появится следующий корабль. Я просто надеюсь встретить корабль и достать у них провизии. Я частично нагружен сахаром, иду от Маврикия до Аделаиды, и вы можете постараться добраться до туда, чего бы это ни стоило».

То, как корабль оказался в стороне от своего курса от Маврикия до Аделаиды, давало пищу для размышлений.

У него был попутный ветер, и, поскольку у капитана Хейворда не хватало провизии, он особенно старался использовать попутный ветер, но по какой-то неизвестной причине, как он сам говорил: «Я не мог выбросить из головы Сен-Поль, и когда я спустился вниз в тот день (тот, что был до того, как нас подобрали), я не мог заснуть. Вопрос о том, есть ли кто-нибудь на острове, не выходил у меня из головы, возможно, отчасти из-за того, что я однажды уже подбирал там команду. Наконец, отчаявшись, я поднялся на палубу и отдал приказ изменить курс на Сен-Поль, после чего спустился вниз и без всяких дальнейших хлопот задремал». Позже, уже на палубе, он подумал: «Как жаль терять этот чудесный попутный ветер», потому что, стоя далеко к югу от острова Сен-Поль, он терял драгоценное время. «Что-ж, я передумал и снова взял курс на мыс Левин».

– В ту ночь, когда я спустился вниз, это было всего лишь повторением моих дневных неудачных попыток заснуть, и, короче говоря, мне просто пришлось подняться на палубу и изменить курс снова на Сен-Поль.

– Конечно, эта суматоха заставила весь экипаж насторожиться, и когда мы наконец увидели остров, почти все были начеку. Именно от человека, работавшего на фок-мачте, – продолжал капитан Хейворд, – мы получили первое известие о вас, когда он окликнул палубу и сказал, что видит сигнал. Через несколько минут мы увидели ваш костер и, наконец, лодку, и вот вы здесь, и я очень рад вас видеть.

Хорошо, что капитан Хейворд взял нас и накормил, потому что за двадцать два дня мы ни разу не видели корабля, идущего оттуда в Аделаиду. Полфунта хлеба, полфунта мяса и чистый, настоящий, нерафинированный сахар, который мы могли есть столько, сколько захотим.

До этого, если бы кто-нибудь спросил меня в возрасте шестнадцати лет, могу ли я жить на сахаре, я, несомненно, сказал бы: «Дайте мне шанс», но, как мы вскоре выяснили, это невозможно.

Мы прибыли в Аделаиду обычной сворой пугал; чистокровные охотники за кольцами, что на корабельном языке означает, что мы были способны пролезть через любой довольно большой рым-болт на палубе.

Из Семафора наша слава обгоняла нас, и когда «Куронг» причалил, причал был плотно набит толпами тех гостеприимных австралийцев, которые во время нашего пребывания здесь делали все возможное, чтобы нас подбодрить. Итак, бригада «кожа да кости» собралась на пристани и трижды сердечно отдала честь капитану Хейворду. Еще трижды его команде. А потом от него: «Трижды ура команде, которую мы спасли».

Там мы попрощались с нашим веселым старым спасителем, и каждый пошел своей дорогой; вскоре мы были уже на разных концах мира; но как же мал этот мир!

Десять лет спустя я бросил якорь у берегов Аделаиды, став четвертым офицером лайнера «Уайт Стар Лайн» «Медик», открывшего тогда новую австралийскую линию «Уайт Стар Лайн». Закончив вахту и прогуливаясь по палубе, я случайно встретил лоцмана, который доставил нас на якорную стоянку. С обычным корабельным товариществом мы принялись болтать о корабле и Австралии. Он спросил: «Вы когда-нибудь раньше бывали в Австралии?»

– Да, – сказал я, – и даже в Аделаиде тоже, но много лет назад.

– На каком корабле? – спросил он.

– Ну, я не совсем был на корабле, направлявшемся сюда, меня привезли сюда после того, как я потерпел крушение на острове Сен-Поль в южной части Индийского океана.

– А этот корабль случайно не «Холт Хилл»? – вслед за этим вопросом он нетерпеливо спросил, помню ли я название корабля, который спас нас и доставил в Аделаиду.

– Да, – ответил я, – совершенно верно. Это был корабль «Куронг», принадлежавший Аделаиде, а его капитаном был капитан Хейворд.

Он быстро шагнул вперед, протянул руку и сказал: «Рад снова встретиться с Вами, я капитан Хейворд».

ГЛАВА 12. «ДОМОЙ НА ЧАЙНОМ КЛИПЕРЕ».

Я испробовал австралийскую жизнь в течение трех хороших и гостеприимных месяцев. Иногда на станции, а иногда в городе, деля счастливую жизнь с этими импульсивными, милыми и беззаботными людьми. Пикники, которые можно было запланировать на несколько недель вперед, великолепное солнце и три раза в день хорошая еда – чего еще может желать здоровый шестнадцатилетний парень? Приветствовали меня везде как человека, пережившего катастрофу, которая эхом разнеслась по всему миру и была известна каждому мужчине, женщине и ребенку этого островного государства.

Все хорошее должно заканчиваться, и наконец пришло время, когда я должен был оторваться от вечно манящего зова «вниз», если я хотел сохранить карьеру в море, и у меня еще не было намерения расставаться с ним. Несмотря на многочасовую борьбу, я никогда не колебался в своей преданности этому суровому хозяину; суровому и горькому, каким он может быть иногда, а иногда и полному пленительных улыбок и сюрпризов. Сто лет в море не смогли бы полностью раскрыть все, что оно может вам показать. Такие вещи, от которых у любого землевладельца глаза вылезут из орбит. Но ты должен смеяться ему в лицо, когда оно бьет тебя сильнее всего, и, главное, никогда не бойся его; оно выпустит тебя и в конце концов за все воздаст.

Вся наша команда отправилась домой, за исключением еще одного мальчика и меня. Это было еще до того, как начались времена «несчастных британских моряков», когда все, что вам нужно было сделать – это зайти в ближайший офис британского консула с просьбой вернуть вас домой.

Еще один любопытный закон моря, который все еще существует, заключается в том, что зарплата человека прекращается с момента крушения его корабля. В наши дни пара и быстрых переходов этот закон не так сильно мешает, но в случае с «Холт Хиллом» он довольно сильно зацепил некоторых членов экипажа, особенно помощников капитана, которые должны были вернуться в Англию, прежде чем они могли надеяться получить свое надлежащее звание и зарплату, а также чтобы можно было смело рассчитывать, скажем, на 125 дней отпуска. Даже когда ты вернешься домой, тебе все равно придется искать корабль.

Однако эти проблемы не волновали ни Арчера, ни меня, и я не думаю, что мы должны были бы расстаться, когда это произошло, если бы не агенты, внушающие нам эту необходимость. Когда мы обычно ездили в консульство по субботам за нашими карманными деньгами, они говорили нам, что компания беспокоится о том, чтобы они отправили нас домой. В конце концов они сказали, что им придется прекратить наше содержание, если мы не двинемся дальше и не получим корабль. Они были ужасно добры к нам; как и все остальные, если уж на то пошло, так сильно, что когда мы наконец получили корабль, то почти дезертировали, что полностью разорвало бы наши договорные обязательства и положило бы конец нашей многообещающей карьере.

Мы погрузились на борт «Герцога Аберкорна», одного из старинных чайных клиперов; отбуксировали его из Аделаиды и бросили якорь в Семафоре, ожидая бриза. В ту ночь мы с Арчером дежурили с 8 до 12 часов. Это была настоящая австралийская летняя ночь, мягкая, как шелк, и полная волшебства. Я не могу описать это, но это одурманивает вас. Так было и с нами, когда мы сидели на перилах и смотрели на мерцающие и манящие береговые огни. Думая обо всех веселых и прекрасных временах, которые мы провели там в последние три месяца; размышляя об одном или двух очень хороших ребят (мы все равно будем называть их ребятами), которые были бы до смерти рады снова увидеть нас на берегу. Я полагаю, что именно из-за этих разговоров желание вернуться на берег наконец стало слишком сильным, и мы внезапно решили бросить все и снова сойти на берег; совершенно безумная идея, но что с того?

Мы не могли спустить шлюпку – слишком много шума, да и в любом случае ее наверняка заметят.

Там была длинная деревянная лестница и большой деревянный мусоропровод; они должны были плавать. Поэтому мы немедленно приступили к запуску нашего шаткого плотика. Тот факт, что до берега оставалось добрых три мили и что вода кишела акулами, не входил в наши расчеты. Мы уже спустили трап за борт, когда судьба и наша удача вмешались в нашу жизнь в виде бриза.

На палубе быстро раздавались приказы: «Свистать всех наверх. Взять брашпиль. Тянуть не торопясь. Поднять паруса». Затем под лязг-лязг-лязг лебедки над старой доброй лачугой раздались слова: «Идем домой». Удивительно, что мы не разбудили некоторых матросов, особенно когда дело дошло до очереди «долгого прощания с очаровательными дочерями Австралии». Однако вскоре все было кончено, и уже через час «старичок» тронулся, когда первый порыв ветра задул в парус.

Меньше, чем через месяц при необычайно хорошем направлении восточных ветров мы оказались в двух днях пути от мыса Горн. Затем с запада налетел ветер, и все превратилось в ужас.

Целых четырнадцать дней мы пытались преодолеть эти несколько миль галс за галсом. Как и Вандердекен в старину, казалось, мы никогда не доберемся до Столовой бухты, пока наконец в отчаянии мы не потянулись на юг и не успокоился ветер, который носил нас по кругу.

Уже почти у самого мыса я впервые увидел огромного морского черта.

За последние два дня мы снизили скорость, и я уже поднялся, освобождая фок-бом-брамсель, когда заметил эту рыбу, лежащую, по-видимому, спящей на поверхности воды. Даже на такой высоте она выглядела чудовищно. Я мог легко оценить ее размер, сравнив его с реем, который был прямо подо мной и составлял ровно 90 футов от кончика до кончика. Я мог видеть, что рыба была немного меньше, возможно, на 10 футов. Мы были почти над ней, прежде чем она проснулась; на самом деле, это выглядело так, как будто мы собирались ударить ее. Затем всего лишь пара взмахов этих гигантских крыльев, и она оказалась внизу и скрылась из виду. С тех пор я видел еще двоих, но поменьше.

«Герцог Аберкорн» был настоящим старожилом. Построенный задолго до появления стали и железа, он боролся с такими грозными кораблями, как «Ред Джекет», «Фермопилы» и «Катти Сарк». В те дни он нес на себе больше команды, чем сегодня на палубе крутого трансатлантического лайнера. Девятнадцать узлов, день за днем, надо отдать должное его старым бревнам, но этих головокружительных гонок из Китая больше нет.

Мы обогнули мыс Горн, перешли через тропики и торговые районы, миновали бурные сороковые широты и наконец добрались до Фалмута, а через несколько дней, после восемнадцатимесячного отсутствия, прочно закрепились в Ост-Индском доке.

В Ливерпуле нам пришлось пройти немало испытаний с господами Уильямом Прайсом и компанией, владельцами старого «Холт-Хилла», за то, что мы так долго оставались в Аделаиде. Другие правонарушения, в основном связанные с розыгрышами в иностранных портах, также были в списке под названием «Пожалуйста, объясните». К сожалению, другие народы не ценят любовь англичан к шуткам, особенно когда их устраивает группа мальчиков, чья репутация была слишком хорошо известна.

Именно для того, чтобы найти главаря, нас с Арчером вызвали и устроили хорошую взбучку.

Я всегда думаю, что было хорошо, что экипаж «Холт Хилла» был рассеян среди других линейных кораблей; я думаю, что в результате – не забывая старика Джока, который любил шутки так же, как и любой из нас – мы были просто слишком задорны для нашего собственного благополучия.

ГЛАВА 13. «МОРСКИЕ БИТВЫ И ЦИКЛОН»

Вскоре я получил приказ о выходе в море и снова присоединился к веселой команде на старом «Примроуз Хилле»; в этот раз мы были особенно веселы и по очень веской причине, ведь мы направлялись к мысу Горн, а не к тому однообразному побережью, куда теперь направлялось 50% парусных судов. Пароходы быстро уничтожали все приличные торговые парусные суда и порты. Кейптаун был одним из немногих оставшихся городов, и то лишь до тех пор, пока не будут достроены доки и волнолом.

Мы покинули Англию в сентябре, а это означало, что мы должны были избежать зимы на севере и снова встретить весну и лето на юге.

Всегда кажется, что корабль, покидая порт, никогда не освободится от накопившейся грязи, и мы не были исключением. Мы мыли палубы, вечно все подкрашивали и мыли канаты, пока снова корабль не стал как с иголочки.

Сейчас шел уже мой четвертый год в море, и от меня ожидали, что я смогу справиться с любой работой, которую они мне дадут, со всей быстротой, точностью и аккуратностью полноправного члена команды, больше не являющегося одним из мальчиков на трюм-рее. Все, что было там, наверху, предназначалось для новичков, а для меня теперь нет ничего выше бом-брамселя.

Однажды, работая под бом-брамселем, я увидел поединок между взрослым самцом кита, меч-рыбой и морской лисицей. На самом деле последние двое нападали, а кит убегал, вернее пытался убежать, но у бедняги не получилось ни разу из десяти. Иногда он делал это, издавая звук и опускаясь так глубоко, что меч-рыба не может опуститься за ним. Но если меч-рыба займет позицию под хвостом кита, у этого маневра будет очень мало шансов, так как каждый раз, когда кит пытался издать звук и спуститься вниз, меч-рыба вонзала в него злобные 4 фута своего костяного «меча», и кит бросался на поверхность.

Морская лисица могла атаковать только сверху. У нее было два огромных плавника, до пяти футов длиной. Один торчал из ее спины, а другой снизу, еще у нее было короткое обрубленное тело и никакого хвоста. Когда меч-рыба нападала и выталкивала кита на поверхность, морская лисица выпрыгивала из воды и приземлялась на спину кита, глубоко вонзая в него один из этих ножеобразных плавников.

Мы сидели у борта и наблюдали за боем от начала до конца. Мало сказать, что это было захватывающее зрелище, это не передает всю суть; это было нечто большее, это было потрясающе и почти неслыханно. Даже вахтовики сбились с ног, чтобы посмотреть на морскую битву. Это продолжалось недолго, но было ужасно видеть, как пятидесятитонный кит взбивает воду в пену, тщетно пытаясь высадить одного или другого нападавшего прыжком в воду. Он выпрыгивал всей своей огромной массой прямо в воздух и опускался на воду с грохотом, похожим на выстрел двенадцатидюймового орудия. И снова он вертелся кругами, оставляя за собой след из крови и пены.

Затем все кончилось так же внезапно, как и началось, и старый самец кита был мертв, а затем со всех сторон появились морские падальщики, акулы, барракуды и так далее.

Мы же просто спокойно шли по морской глади, и ничто не доставило бы некоторым из нас большего удовольствия, чем развернуться и пойти на помощь киту; но на этот счет есть банальная поговорка: «Не играй с огнем».

Путешествие вниз к мысу Горн было тем же маршрутом, как и на любом другом корабле, идущем на юг. Через единственный и неповторимый залив, вниз мимо Гебридских островов, через бурные сороковые широты и прямиком на торговые пути. А потом нужно было вращать шкивы, заставляя корабль преодолевать экваториальную штилевую полосу, чтобы все же выйти к торговым путям. Еще больше штилей, много рыбы и проливные дожди ждали нас, пока мы не достигли торговых путей и не начали двигаться к мысу Горн.

В конце концов мы увидели над горизонтом Столовую гору и наконец бросили якорь в Столовой бухте.

В то время пресловутый волнолом все еще строился и, хотя выглядел он на миллион, стоил колонии он мало или вообще ничего, так как он был почти полностью построен каторжным трудом.

Строители волнолома были веселой командой. «Столько-то месяцев (или столько-то лет) проведено мной на волноломе», – это была обычная поговорка, которая сразу применялась к каждому, способному приблизиться к границе законного. Многие подтвержденные (и многие не подтвержденные) незаконные перекупщики алмазов подписали себе назначение на этот волнолом; фактически, виновные в мелких преступлениях, которые в обычном случае были бы наказаны небольшим штрафом, были радостно отправлены выполнять амбициозный план Кейптауна по защите залива этим огромным валом из гранита и камня. Без сомнения, это было необходимо, потому что многие корабли повреждались из-за отсутствия в Столовой бухте защиты от северо-западного ветра и гонимых им волн.

Сначала идет «скатерть» на горе. Потом печально известный юго-западный ветер, в буквальном смысле несущий камни и гравий, катящиеся с высот. Это нормально для кораблей в гавани; они укрыты. Вот раньше, когда ветер разворачивался и с визгом дул с северо-запада, начиналось веселье. Море и ветер устремлялись прямо в гавань, а в те дни было обычным зрелищем видеть там дюжину или больше парусных судов, стоящих на якорях.

В случае, когда мы на нашем «Примроуз Хилле» стояли в бухте как раз, когда дул северо-западный ветер, нас отнесло на 120 саженей от места, где мы бросили якорь, так как это был предел якорной цепи. К каждому тросу мы привязывали конец тринадцатидюймового кокосового троса (тринадцать дюймов в диаметре), который укладывали вдоль палубы и крепили к швартовочным тумбам.

Эти приготовления нужно было обязательно провести до того, как ветер менял направление. Как только волны начинали идти в гавань, передвигаться по палубе становилось невозможно.

В это время можно увидеть, что корабль прыгает на волнах хлеще, чем в открытом море под опущенными парусами. Когда большая волна била в нос корабля, все надеялись, что швартовы выдержат. Иногда случалось, что якорная цепь или даже кокосовая рессора на каком-нибудь корабле лопались. А потом начинались неприятности. Если одна цепь разорвется, второй якорь уже не удержит корабль, и тогда его уносит вниз, где он может врезаться в другой корабль. Тогда либо один из кораблей тонет там, где стоит, либо оба корабля срываются со своих мест, так что в итоге их выбрасывает на берег. Как только их выбрасывает на берег, у них не будет ни единого шанса на спасение. Береговые спасательные шлюпки отправляются перехватить корабль, но с этими гигантскими волнами, сопровождаемыми ужасным штормом, едва ли есть время, чтобы поднять береговую спасательную шлюпку на корабль, прежде чем один, два, а иногда и три корабля рухнут на берег в беспорядочной массе, чтобы быть разбитыми на спички в течение нескольких минут.

Возможно, если предупреждения было достаточно, корабль предпочитал поднять якорь, отправиться в путь и выйти из гавани до того, как произойдет страшное изменение ветра на северо-западный. Каждый моряк предпочитает глубину и свободное пространство, чтобы иметь пространство для маневра в условиях, подобных тем, которые раньше преобладали в Столовой бухте.

Теперь, конечно, волнолом закончен, и можно спокойно стоять за ним и смотреть, как море бушует. Волны все еще доходят прямо сюда, но их сила уже сломлена.

Оставив Кейптаун позади, мы пошли на восток. Довольно распространенная процедура, следующая перед исключительно крупным штормом, состоит в том, чтобы установить брезент так, чтобы рулевой был полностью защищен от волн, бьющих в корму.

Часто бывает так, что шторм усиливается от часа к часу очень медленно, очень уверенно, и искушение продолжать идти, совершая при этом превосходный переход, часто оказывается слишком велико, и это уничтожило уже не одного капитана. Всегда есть надежда, что шторм уже достиг своего максимума. Море может немного успокоиться, но это временно; в любой момент все может начаться вновь. Волны будут расти, пока термин «гористое море» не станет буквальным. Затем наступает психологический момент, когда выбор должен быть сделан. Спустите паруса, либо оставите совсем немного, в итоге не делая никакого прогресса в направлении вашего пункта назначения, но зато будучи в безопасности, или продолжите идти как есть, со все возрастающим риском?

В последнем случае возможность вытянуть маневр с поднятыми парусами – с любым уровнем безопасности – исчезает; фактически, ситуация из безопасной быстро превращается в рискованную, потом в очень рискованную, и в итоге в невозможную.

Тогда никакого выбора не остается. Ты должен продолжать идти и надеяться на лучшее; но если одна из этих волн размером с гору ударит в корму, то каждый человек должен будет схватить какой-нибудь неподвижный предмет и держаться за него изо всех сил, надеясь не быть смытым за борт. Если же волна ударит с носа, то шансы остаться в живых станут примерно один из ста. Помимо того, что волна сметает все перед собой и разбивает все, что не смывается за борт, корабль наполняется водой; в итоге прежде, чем вода сольется с палубы, на корабль обрушится уже следующая волна. К счастью, долго это не продлится. Около десяти минут и корабль со всем экипажем идет ко дну.

Мы благополучно миновали шторм и, увидев остров Сен-Поль, на этот раз будучи уже в безопасности, повернули на север, к морю благоухающих запахов. Вверх по Индийскому океану и мимо от Андаманских островов, где аромат специй разносится над морем, как в прославленной аптеке. Именно здесь можно понять происхождение сказки о морском змее, который на самом деле является морским угрем и в изобилии водится в этом море, так что его легко можно увидеть с борта парусника. Они не могут окружить землю, но они достаточно велики, чтобы окружить хороший парусный корабль – однако нет опасности в том, что они когда-нибудь это сделают; на самом деле, таково меню на борту корабля, что мы были бы только рады, если бы они это сделали.

Именно в Индийском океане мы столкнулись с моим единственным циклоном. Волосы дыбом он поднимал на отлично. Как правило, существует много предупреждений, что скоро начнет образовываться циклон, и нет никакого оправдания, если кто-то попадет в него без подготовки. Например, задолго до того, как появятся видимые признаки образования циклона, барометр вас предупредит об этом, как это было с нами.

Двадцать четыре часа спустя мы начали крениться на юго-восток, и большое волнующееся море без всякой видимой причины начинало идти по кругу. Ветра почти не было, но зато были огромные массы облаков. Когда вода стала желчно-зеленой, мы увидели вспышки молний, злобные и угрожающие.

Задолго до этого корабль плотно шел под тремя нижними марселями. Нужно было позаботиться о том, чтобы все паруса были спущены, потому что ветер, когда он придет, вырвет парус так же легко, как он сдует бумажный пакет. Все матросы должны быть на палубе и буквально стягивать паруса вниз к реям; ни один кусочек паруса, даже размером с носовой платок, не должен быть оставлен для того, чтобы ветер мог за него ухватиться. После того, как налетает полноценный циклон, ни один человек не может даже держаться за такелаж, не то что за закрепленные паруса.

Нам повезло. Мы потеряли пару стакселей, вырвало несколько канатов и один нижний марсель сорвало начисто со шкаториной. Сопровождалось это звуком выстрела шестидюймовой пушки.

Этого бы не случилось, если бы из-за какого-то просчета мы не пропустили, что центр циклона пройдет через нас.

Циклон, как известно, представляет собой вращающийся круговой шторм с центром в виде полного штиля. В старину, еще до того, как тоннаж кораблей достиг четырехзначной величины, вошло в поговорку, что ни один корабль не может пройти через центр циклона и остаться в живых. Море просто обрушивалось со всех сторон, заполняя корабль водой и отправляя на дно. Но с высокими бортами и большими отверстиями для слива воды мы доказали, что через него можно пройти; и в том числе с небольшим количеством повреждений. Помимо того, что случилось с кораблем, добавьте три сломанных ребра и сломанную руку, что добавило к нашим общим потерям еще больше. Это произошло, когда мы были в центре циклона. Во что бы то ни стало мы должны были поставить корабль на другой курс, чтобы встретить перемену ветра, и для того, чтобы спасти себя и корабль, это должно было быть сделано в то время, когда мы находились в ужасном водовороте в центре, а волны поднимались прямо в воздух и с грохотом падали на палубу со всех сторон.

Однако нам это удалось, и корабль был развернут до того, как ветер снова ударил в нас, мгновенно и с полной силой, в диаметрально противоположном направлении, откуда он был раньше. Именно в этот момент крюйс-марсель с пушечным грохотом рухнул с болтовых тросов. Выйдя из циклона, когда ветер перешел в настоящий шторм, все силы были брошены на расчистку места падения паруса. И все же время от времени море с грохотом набегало на борт, и человека, застигнутого врасплох, быстро смывало за борт. Сотни и сотни саженей канатов должны были быть протянуты через отверстия для слива воды; разорванные паруса нужно было убрать, а целые – поднять в воздух. Все матросы на палубе, без единой мысли о сне или отдыхе; о горячей пище, конечно, тоже не могло быть и речи. Циклон всегда кажется коварным зверем по сравнению с хорошим прямым ударом, который можно получить от гористых, но обычных волн у мыса Горн, или идя на восток вниз, или даже в Северной Атлантике, печально известной своими злобой и беспощадностью.

ГЛАВА 14. «АКУЛЫ»

Один из видов спорта, который всегда пользуется популярностью на парусном судне – это вечная война с наследственным врагом моряка, акулой. Идеальное состояние для ловли акулы – это спокойный день, когда корабль плывет по гладкому, как стекло, морю; просто ленивое движение, достаточное для того, чтобы паруса мягко скользили взад и вперед поперек мачты. Даже с палубы при таких обстоятельствах ясно видна малейшая рябь на поверхности воды, а для человека, находящегося наверху, море – открытая страница на много миль вокруг. В результате, когда акула высовывает свой плавник над водой, его сразу же замечают.

Сразу, как только этот зловещий черный треугольник, рассекающий прозрачную воду, становится виден, незамедлительно слышен крик какого-то остроглазого мальчика у салинга: «Акула с такого-то борта» или «Акула впереди», в зависимости от обстоятельств.

В дисциплине парусного судна – которая столь же строга, как и дисциплина военных – не допускается никаких посторонних слов или указаний; но этот крик передает всю необходимую информацию вахте внизу, и большего не рассчитано передать. Пара рук вываливается наружу со своим акульим крючком и веревкой, гарпуном и приманкой.

Лично я никогда не отдавал предпочтение акульему крючку, массивной большой штуке с прикрепленным куском цепи; на самом деле, за все время моего пребывания в море, хотя я поймал десятки акул, я не ловил ни одной с помощью акульего крючка.

Что мне больше всего нравилось, так это крючок для дельфинов, три шестнадцатых металла и три дюйма между шипом и хвостовиком. Все это вы почти можете держать в ладони своей руки.

Около трех футов многопроволочной жилки, крепившейся за хвостовик, и большой моток шнуровки, или же морского линя, как ее иногда называют – она была ненамного толще тяжелой коричневой бечевки. Таковым было мое полное снаряжение.

Крючок, утопленный в добротном куске жирной белой свинины размером с кулак, свисающий за корму, представлял собой самую привлекательную приманку, без каких-либо признаков крючка или веревки. Следующим шагом было выбросить несколько кусков свинины, чтобы привлечь акулу с ее рыбой-лоцманом поближе к крючку.

У акулы очень плохое зрение, но она компенсирует его инстинктом, который иногда, как я видел, используется с ужасной точностью. Ее рыба-лоцман, немного крупнее скумбрии и полосатая, как зебра, поднималась вверх и кружила носом, но почему-то никогда не прикасалась к приманке. Неизвестно, какое послание они передают акуле, и передают ли, но факт остается фактом: если рыба-лоцман не одобрит этот кусочек, акула вряд ли когда-нибудь прикоснется к нему. Далеко не каждую акулу сопровождает рыба-лоцман. В любом случае, акула хватала выброшенные нами мелкие кусочки и поднимала голову к большему куску, который она без подозрений брала.

Акулья пасть находится внизу, но это не вынуждало ее поворачиваться на спину ради еды. Чаще всего акула просто скользила по нему носом или, самое большее, переворачивалась на бок. Бог свидетель, акулы могут причинить достаточно вреда и не поворачиваясь, и я видел, как она откусила ногу человека, словно морковку; все это было сделано с такой ужасной быстротой, что человек едва ли знал, что нога исчезла. Это кажется едва ли мыслимым, но следует понимать, что акулий зуб острее обычной бритвы и имеет режущую поверхность, в которую можно поверить, только если с этим столкнуться. Края состоят из чрезвычайно тонких зубцов, которые легко изнашиваются, но хотя акула и изнашивает один ряд зубов, это ее нисколько не беспокоит, так как у нее быстро вырастает другой ряд, и вы можете поймать акулу с тремя, пятью и даже семью или более рядами зубов. Я взял один акулий зуб в руку и быстро провел им по журналу «Стрэнд», аккуратно порезав семь страниц. Это даст некоторое представление о том, что может сделать этот зуб, когда ему к тому же подсобляют огромные мускулы, прикрепленные к невероятно мощным челюстям акулы.

Однако вернемся к поимке нашего старого врага. Собрав отдаленные кусочки приманки, если вы не вызвали у нее подозрений, акула подойдет и быстро возьмет в пасть кусок с крючком. Именно здесь рыбак подвергается самому сильному испытанию в борьбе с акулой. Если вы позволите ей проглотить наживку, она порвет вашу веревку; если вы только позволите ей зажать наживку между губами и держать ее там, как она часто делает, то при попытке вытащить акулу вы либо вытащите наживку, либо ваш крючок пройдет сквозь плоть, которая легко отрывается.

Вы должны позволить крючку достать до уголка рта акулы, где он впивается в хрящеватую часть мышц в челюстном суставе, и тогда вы наверняка поймаете ее. При первом же рывке акула начинает нырять, но никогда не опускается глубоко, и вы просто должны удержать веревку, независимо от полученных при этом ожогов, которые она вызывает, скользя через ваши пальцы, пока вы не сможете снова поднять акулу и ее нос над водой и подтащить к корме корабля (с которой и происходит вся ловля акул), не поднимать и не опускать слишком сильно; не так уж трудно держать ее нос и утопить ее. Большинство видов акул не только трусливы, но и необычайно легко тонут, поднимая и опуская голову, и таким образом вода попадает им в жабры.

Если вы хотите хорошей драки, где вы почти наверняка оставите много своей кожи, попробуйте поймать пятнадцатифутовую тигровую акулу. Она даст вам все то веселье, которого вы хотите. Я до сих пор ношу на руке отметины, оставленные зубами одной из этих акул, даже после того, как ее подняли на палубу и отрубили ей голову.

Она была добычей капитана и, чтобы быть вдвойне уверенным, он велел принести гарпун; иначе я не думаю, что мы смогли бы поднять эту акулу на борт. Она дралась, как дьявол, и когда ее подняли за хвост на борт, она, хлеща и щелкая зубами, первым делом вырвала кусок плоти из руки капитана. По общему признанию, это был не очень большой кусок, но этого было достаточно, чтобы чувствовать себя неуютно в течение многих последующих дней. Акула с грохотом приземлилась на палубу и тут же вонзила зубы в запасную мачту, лежавшую на палубе. Плотник стоял рядом со своим топором; так вот, первое задание, которое ты получишь, когда одного из этих бойцов поднимут на борт – отрубить ему хвост. Потанцевав с этой акулой минут пятнадцать, плотник наконец-то сумел отрубить ей хвост в том месте, в котором ему хотелось. Тогда было совсем нетрудно успокоить акулу и отрубить ей голову.

Один парень подошел, чтобы перевернуть голову ногой, и тут же челюсти сомкнулись на ней. К счастью, его ботинок был расшнурован, и он смог сбросить его и таким образом спасти свои пальцы.

Один глупый новичок выхватил нож и, прежде чем кто-либо успел его остановить, с шутливой бравадой сказал: «Ты!», – после чего попытался вонзить свой нож в тело акулы. Обычный нож не пробьет акулью кожу, поэтому в результате лезвие ножа остановилось, а рука продолжила движение вниз, отсекая все сухожилия первых трех пальцев его руки.

Это означало, что двое из нас уже отправятся в больницу, а я стал третьим, потому что, пока я стоял над акулой и держал ее за голову, волосы дыбом, и пусть меня повесят, если ее челюсть не захлопнулась, поймав мои пальцы; и прошло некоторое время, прежде чем мы смогли открыть ей рот и освободить их.

Есть только одна безопасная вещь, которую можно сделать, когда один из этих воинов окажется на палубе, и это сразу же вывихнуть ему челюсти, чего мы по глупости не сделали.

Вход для пользователей

Меню