Читать онлайн Побочный эффект бесплатно

«Разлилася река широко,

Над полями, да над болотами,

Ой ты, да красна-девица,

Не ходи по лесам да по болотам!

Рыщут волки под луной полною,

Ищут теплой кровушки напиться»

Сказание о Белом Волке

Перед рассветом

Полная луна вальяжно вывалилась из-за тучи, осветив изгиб железной дороги, проходящей по насыпи. Рельсы заблестели в холодном свете. Там, где железнодорожная круча обрывалась покатыми боками в болото, начинался лес. Он зеленел пышными кронами, тихо переговаривающимся о чем-то своем на августовском ветру. За лесом была деревня, дальше – поле с полуразрушенной церковью, за ним – старый погост. Теплыми летними ночами на рельсах, недалеко от железнодорожного моста через местную речушку, любили собираться подростки. Шумно галдя, они откупоривали пробки с пары бутылок непонятно как приобретенного дешевого вина, и запах спирта с красителями смешивался с со сладковатым запахом цветущих лип и гнилостным воздухом с болот. Тогда Леня снимал со спины гитару, и вся дружная компания горланила те три песни, которые он худо-бедно научился бренчать. Девчонки хихикали и отпихивали наглые руки пацанов, луна заговорщически скрывалась в облаках, дабы не нарушить столь хрупкое, уже не детское, но еще не взрослое. Так продолжалось до первых лучей солнца, когда оно, еще не появившись на светлеющем небосклоне, окрашивало мир в сиренево-алые тона. Тогда ребята вздыхали, и расходились по домам – нужно было успеть пролезть через окна в постели, пока бдительные бабушки и дедушки, обычно встающие с рассветом на дойку коров и покос сена, не натрепали уши.

Но пока рассвет не наступал – это было время первых несмелых объятий и громких песен, разносящихся над ночными болотами. Иногда, когда ребятам надоедало сидеть на хранящих дневное тепло рельсах, они терялись в высокой траве поля за деревней. Они добредали до центра поля, где на взгорке темнели развалины старой церкви. Самые отчаянные залазили на колокольню, деревянная лестница к которой давно сгнила и ее остатки валялись в часовне, черные, мертвые. Еще раньше внутри была каменная витая лестница, но она рухнула вместе с частью стены то ли в войну от немецкого снаряда, то ли еще раньше, когда большевики взрывали церкви по всей стране. Попасть на верхнюю площадку колокольни можно было только по отвесной внешней стене, цепляясь за выщербленные кирпичи, на что отваживались только самые отчаянные, хвастаясь смелостью перед девчонками. Выше была только покатая крыша с отваливающейся черепицей и покосившийся крест на шпиле.

Сейчас же церковь была пуста. Пусто было и поле. Не разносилось эхо песен и смущенных смешков над железной дорогой. Только ночной ветер пригибал высокую траву, словно искал что-то в ее зарослях. Дурная слава болот прокатилась по округе в последние годы.

Несмотря на то, что лето было в разгаре, стылые туманы уже тянулись из-за края болот. Осенью гнилая вода подергивались первым льдом; кроны дубов и лип стремительно желтели, а порывы северного ветра срывали подсушенные августовским солнцем листья и уносили прочь. В мире постепенно становилось пусто. Но даже сейчас, в середине лета, это место выглядело покинутым, мертвым.

По железнодорожной насыпи, слегка пошатываясь, шел человек. Сложно было сказать, что понадобилось ему здесь в такой поздний час. Скорее всего, запоздалый гуляка давно и прочно пропустил последнюю электричку, возвращаясь с сельской дискотеки, и теперь добирался пешком до соседней станции. Мимо изредка проносились поезда, идущие куда-то на юг, к теплому и далекому морю. Тогда человек, что-то бубня под нос, спускался с насыпи вниз, шумя гравием, пропуская тяжелые вагоны, сверкающие проносящимися мимо окнами. В мелькающем свете начинали бегать изогнутые тени фонарных столбов, а силуэты деревьев превращались в ночных монстров, тянущих крючковатые лапы к одинокому путнику. Но когда поезд проезжал, все возвращалось на свои места. Тени успокаивались, и человек вновь продолжал свой одинокий путь.

Так было после каждого поезда. Но только не в этот раз. Как только последний вагон промчался мимо, от сплошной темной стены леса отделилась тень. Она неслышно скользила внизу насыпи, двигаясь параллельно ничего не подозревающему путнику, прикрываемая тьмой. Внимательный наблюдатель заметил бы ее еще раньше. Она появилась с полчаса назад, еще когда путник только отходил от теперь далекой станции, мерцающей вдали единственным фонарем. Тень внимательно наблюдала за человеком, скрывшись за густой кроной вяза, и, если бы не еле слышное сиплое дыхание, можно было решить, что это действительно просто тень, если бы не ее глаза, горящие нетерпеливым голодом.

Когда до железнодорожного моста через реку осталось шагов сто, очередной поезд оглушительным гудком известил о своем появлении, хотя его и было слышно еще задолго до станции. Путник вновь соскочил вниз по насыпи, скользя ботинками по гравию. Он привычно скатывался во мрак, уходя от смерти в виде поезда, туда, где его поджидала смерть еще более страшная. Когда поезд достиг того места, где с полминуты назад был путник, тень прыгнула. Вагоны с грохотом помчались мимо, поэтому не было слышно ни предсмертного крика, ни алчного, голодного рева. Мечущиеся, словно в агонии, тени деревьев и фонарных столбов не дали бы рассмотреть ту жуткую сцену, которая происходила у подножия железнодорожной насыпи, вблизи мертвых болот, не доходя сотню шагов до моста. Впрочем, и смотреть было некому. Места эти были пустые – кому захочется ночью бродить по болотам?

В пролетающем мимо поезде “Москва-Геленджик” все спали, да и что можно рассмотреть в ночи из несущегося вдоль болот поезда? Лишь в одном из плацкартных купе семилетний пацан, едущий с родителями на море, никак не мог заснуть, и, подложив под голову неудобную плацкартную подушку, смотрел на мечущиеся за окном тени. В какой-то момент, на подъезде к мосту, малышу показалось, что одна тень вдруг накинулась на другую, подозрительно похожую на человеческую. Но эта картина промелькнула настолько мгновенно, что парень не успел сообразить: было ли это на самом деле или же разыгралось его шальное воображение, взбудораженное так долго ожидаемой поездкой? В любом случае, вскоре он заснул, а наутро поезд мчался уже в Воронежской области, пейзажи сменились, и парень вскоре забыл о странных тенях. Еще бы, ведь впереди его ждало море и еще пол-лета каникул! Так что очень быстро он совсем перестал думать о той странной картине.

Лишь когда он станет старше, изредка во снах ему будут являться призрачные тени, да будет слышаться звук шуршащего железнодорожного гравия и далекий крик, который он, конечно же, никогда и не слышал. И он будет вскакивать от ночного кошмара, вытирать со лба холодный пот, но так и не вспомнит что явилось причиной этих кошмаров.

Рассвет

Валерий Луканов вышел из теплой электрички в сырое утро и поежился. Болотово встречало его не гостеприимно. Если еще вчера был по-летнему теплый денек, то сегодня словно осень обняла мир своими холодными руками, сыпля с неба мелкой моросью.

Электричка загудела, зашипела, и двери с шумом захлопнулись. Медленно набирая скорость, гигантская сороконожка отползала от серой платформы, оставляя Луканова наедине с новым для него миром. Миром, в который он так не хотел попасть.

Валерий обернулся на электричку, словно это была его мать, решившая отказаться от своего дитя, будучи не в состоянии его прокормить. А может, дите слишком расшалилось и его пришлось бросить? Но не вот так же, выплюнув на безлюдную платформу среди окутанного туманом ничто!

После большого города пустота пугала. Она окутывала пеленой тумана, приглушающего звуки. И даже электричка, что уже скрывалась в его дымке, звучала словно из другого мира. Валерий стоял, не двигаясь, словно боясь нарушить границы нового пространства, боясь признать самому себе что он все-таки оказался в Болотове.

Несмотря на то, что туман скрадывал звуки, в пустой тишине гул удаляющейся электрички был слышен еще долго. Словно ловя прощальный привет из внешнего мира, Валерий вслушивался в этот звук, цепляясь за него сознанием. Но вот гул смолк в туманной дали, и Луканов понял: назад пути нет. Он остался один.

Валерий судорожно сжал увесистый кожаный портфель в руке. В другой у него была ручка чемодана для путешественников. От этого судорожного движения откуда-то изнутри вдруг накатила волна страха, и в груди глухо бухнуло не в такт.

«Только не сейчас!» – пронеслось в голове Луканова. Он замер, прислушиваясь к ритму в груди, готовый в любой момент запустить руку под теплое пальто, туда, где во внутреннем кармане притаилась блистерная упаковка с пилюлями. Он даже почувствовал тактильное ощущение в ладони от мысленного прикосновения к шершавой фольге и каким-то внутренним слухом услышал звук переламывающейся упаковки таблеток. Но сердце решило поберечь Валерия, и вновь вернулось в нормальный режим.

«Плохо, – подумал Луканов. – Очень плохо.»

Нельзя было сказать, что он не предвидел подобное развитие событий. Увольнение, стресс, переезд – и все за пару дней. Даже странно, что приступ еще не накрыл его. В этом случае медлить было ни в коем случае нельзя, особенно учитывая то, что он был на платформе в одиночестве – при реальной угрозе приступа таблетки нужно было принять незамедлительно. Но пугало не это. Пугала частота, с которой он тянулся к пилюлям. И побочные действия при их частом употреблении.

Осознав, что кризис миновал, Луканов сделал глубокий вдох. Прохладный осенний воздух влился в его легкие, принося покой и умиротворение. Валерий пригладил волосы, растрепанные ветром и разгладил свежепоявившуюся складку на пальто. Что бы ни произошло в его жизни – внешне все должно выглядеть достойно.

Сельский воздух пойдет тебе на пользу, вспомнил он слова бывшего заведующего клиникой Соловьева. В груди моментально разлилась тяжелая злость вперемешку с обидой. Впрочем, злиться и обижаться тут можно было только на себя, и Валерий отлично это понимал. Хорошо хоть у Соловьева сохранились дружественные контакты с заведующим больницей в этом богом забытом месте.

Платформа, утопающая в клочьях тумана, была девственна пуста. «Где же встречающий?» – с раздражение подумал Луканов. Он таки запустил успевшую озябнуть руку под теплое пальто, впустив туда стужу, и достал телефон. Но, посмотрев на экран, понял, что пытаться звонить бесполезно – связи не было. На экране высвечивалась надпись «только экстренные вызовы».

Стоять было холодно, и Валерий, подхватив чемодан, двинулся в сторону местами прогнившей деревянной лестницы, ведущей с платформы. Колесики чемодана выбивали неровный ритм на выбоинах старой платформы, оглашая окрестности таким чужеродным здесь шумом.

Валерий двигался сквозь обрывки полупрозрачного тумана. На платформе не было не то что турникетов, но даже будки для продажи билетов. «Да уж, занесло так занесло…» Впрочем, выбирать не приходилось. Прямо от лестницы, утопающей в клочьях тумана, вдаль тянулась мощеная камнем дорога. Не асфальт, не даже бетонные плиты, как бывало на старых военных дорогах, а мостовая! Словно в прошлое попал. Камни разного размера и степени обработки были вкопаны в землю, по-видимому, много десятилетий назад, и сейчас дорога предстала перед Лукановым не в лучшем виде. Мало того, что камни словно разъехались в сторону, обнажив плотно утрамбованную землю, так сама дорога была выпуклая, словно арочный мост, понижаясь от середины к обочинам. Наверное, так строили дороги раньше, когда еще не придумали дренажные каналы, чтобы вода не скапливалась, а может и по какой-то другой причине, которой Валерий не знал, но идти по такой мостовой с чемоданом на маленьких колесиках, предназначенным для идеально ровных городских тротуаров, было невозможно. Первые же метры убедили Луканова в этом – чемодан постоянно заваливался на бок, цеплялся за торчащие из земли камни, грозясь оставить на подступах к Болотову все четыре крошечных колесика. Валерий ругнулся, дотащил чемодан до обочины, и огляделся.

Дорогу окружал сплошной лес. Раскидистые липы и дубы утопали в тумане, по обочинам торчал низкий подлесок. Никаких автобусных остановок или (еще чего удумал) стоянок такси в Болотове не было и в помине. У Луканова снова тоскливо засосало под ложечкой. Захотелось бросить неудобный чемодан на этой идиотской дороге, где сам черт ногу сломит, и броситься по железной дороге к городу с криками «заберите меня отсюда!», пасть в ноги заведующему и слезно просить взять даже не медбратом, а хотя бы уборщиком. А еще больше захотелось проснуться и осознать, что все это лишь кошмарный сон. И на самом деле он не Луканов Валерий Петрович, доктор Первой Городской Клиники имени Бутенко, а маленький Валера. И за окном не унылое болото, а их деревенский лес. Он вспомнил детство, горячий июль, словно брошенный на сковородку лета. Время часов десять утра, и бабушка уже спозаранку напекла блинов (от дурманящего запаха, заполнившего деревенский дом, урчит в животе). Можно неспешно встать, умыться из колодца родниковой ледяной водой, пройдя по траве босыми ногами, окунуть сонное лицо в отражение, фыркнуть и обдать брызгами лениво развалившуюся на солнце дворнягу. А потом сесть за стол и смотреть, как большие бабушкины руки огромным кухонным ножом режут стопку блинов размером с пизанскую башню. Таких блинов Валерий не ел больше никогда в жизни. Только бабушка владела секретом их приготовления, и огромной чугунной сковородкой, на которой блины получались такого размера, что их приходилось резать на четыре части. Жирные, промасленные, необычайно вкусные! А об ногу уже терлась рыжая кошка, утробно мурча. Маленький Валера подтягивал поближе розетку с тягучим медом, наматывал его на ложку, и смотрел, как он плавно стекает на горячий блин, тая и смешиваясь с домашним сливочным маслом. И время тогда было тоже словно мед – тягучее, сладкое, бесконечное.

Тогда каждая тропинка, теряющаяся в чаще леса, казалась дорожкой, ведущей в неведомый, сказочный мир.

Сейчас же Луканов понимал: за поворотом тропинки, скорее всего, будет полусгнивший одноразовый мангал и россыпь битых стёкол от водочных бутылок, а то и просто туалет. Сказка разбилась о суровую глыбу реальности.

Его не пугало безденежье – средств, скопленных за годы работы, хватило если и не на всю оставшуюся жизнь, то уж точно на большую ее часть. Его пугала бездна одиночества, в которую он погружался. Сколько он себя помнил – Луканов всегда лечил людей. Больше он ничего не умел. Не делать это означало для него смерть.

Внезапный звук вырвал Луканова из сладких воспоминаний и заставил поежиться, плотнее запахнув полы пальто. Где-то в туманном лесу сухо хрустнула ветка. «Интересно, а хищники здесь водятся?» – подумал Валерий. Выяснять не хотелось. Хотелось оказаться если уж не в городе, то хотя бы в каком-нибудь теплом и уютном месте. И куда запропастился обещанный встречающий, с раздражением подумал Луканов. Он вновь достал телефон, но связи по-прежнему не было, и от этого стало еще тоскливей.

Вновь сухо хрустнула ветка, уже ближе, и как будто чуть сзади. Валерий обернулся, но в тумане среди мокрых ветвей ничего не было видно. На всякий случай он насторожился. Кто знает, что может водиться в этих лесах? Словно в ответ на его мысли за ближайшими ветвями высокого подлеска послышался шорох.

– Кто здесь? – громко спросил Валерий в туман. Голос прозвучал одиноко и даже как-то растерянно, что не понравилось Луканову. Туман делал звук голоса глухим, словно говорили из могилы.

Валерий быстро окинул глазами обочину мостовой, нагнулся и взял в ладонь мокрый камень. Он был не из пугливых, но сейчас почувствовал, как на лбу возникла испарина, и капелька пота медленно сбежала к щеке, огибая густую бровь. Валерий не отрывал глаз от кустов. Казалось, кто-то наблюдает за ним из тумана. Даже редкие птицы перестали петь. Лес словно замер, готовясь к чему-то.

Внезапно напряженную тишину нарушило гудение мотора, и из-за поворота вспыхнули фары. Из тумана вынырнул серый продолговатый УАЗ, в народе называемый просто «буханка», блестя влажными боками и слегка переваливаясь на ухабах. В кустах легко затрещало, и Луканов увидел мелькнувший серый бок и пару длинных ушей, тут же исчезнувшие в лесу. «Зайца испугался, городской житель!» – сам над собой мысленно подтрунил Луканов, и на душе полегчало, словно камень свалился.

«Буханка» со скрежетом затормозила перед Валерием, противно взвизгнул рычаг ручника, водительская дверь громко открылась.

– Это вы Луканов будете? – сквозь шум мотора крикнул усатый водитель в кепке – плотно сбитый коренастый мужичок лет шестидесяти.

– Он самый! – крикнул в ответ Луканов.

– Что?

– Он самый, говорю!

– Громче говорите, я глуховат! – словно извиняясь прокричал мужичок. – Да и мотор ревёт!

Луканов просто кивнул.

– Я за вами! – мужичок призывно махнул рукой. – Меня Сосновский послал!

Луканов выдохнул. Значит, про него не забыли и не оставили среди леса на съедение зайцам, хоть и приехали с опозданием. Он подхватил чемодан и поволок его по каменной мостовой навстречу чему-то не особо радостному и ожидаемому, но все же более приятному, нежели одиночество в осеннем лесу. У чемодана тут же отвалилось колесико.

– Плохая примета! – осерчал водитель.

– Что? – не понял Валерий.

– Чемодан без колеса – плохая примета, – деловито уточнил водитель, указывая на поклажу Луканова.

– Плохая примета опаздывать! – укорил его Валерий, но водитель как не слышал. Он с силой потянул за ручку огромной боковой двери, и она отъехала в сторону со скрежетом.

– Быть беде, быть беде… – покачал головой тот, помогая грузить чемодан, после чего оба замолчали.

Валерий устроился сзади, в просторном, но неудобном салоне «буханки», придерживая чемодан. Водитель со скрежетом отжал ручник, и тяжелая машина тронулась. Валерий тут же пожалел о том, что не сел спереди: боковое сидение было жестким, машина подпрыгивала на каждом камне, словно в ней не было амортизаторов. «Уж лучше бы пешком пошел» – подумал Валерий. Он с тоской вспомнил комфортные городские такси, и в очередной раз подумал, что его новое назначение больше похоже на ссылку декабристов. Впрочем, так оно и было.

– Как вам наше Болотово? – крикнул через плечо водитель.

Луканов скривил гримасу, но, поймав в скачущем отражении зеркала заднего видения почти счастливый взгляд водителя вдруг понял, что это для него, городского жителя это место выглядело дырой. А для местного дядьки, скорее всего прожившего здесь всю жизнь, это был любимый край.

– Ничего, – ответил Валерий. И, подумав, добавил: – Зайца видел.

– О, этого добра в наших лесах хватает! А еще лоси, лисы, а уж что в реках творится! Сазаны – во! – водитель отпустил руки и развел их чуть ли не на ширину салона «буханки», глядя при этом в зеркало на Валерия, а не на дорогу. Луканов крепче схватился за сиденье, машина, подпрыгнув на булыжнике, казалось уже начала катиться в кювет, но водитель привычно крутанул потрепанный, видавший виды руль (судя по тому, что делал он это двумя руками с видимым усилием, руль был без гидроусилителя), и «буханка» вырулила на дорогу.

– А медведи? – крикнул Валерий.

– Не-е, медведей отроду не бывало! Вот волки забредают, это бывает… Есть у нас легенда одна, про белого волка. Мол, потерял мужик свою возлюбленную, да горя не стерпел – перекинулся в дикого зверя. Так и воет теперь в болотах на полную луну…

Клочья тумана обвивали неспешно переваливающуюся на ухабах машину. Мокрые ветви деревьев иногда дотягивались до окон, и тогда лизали листьями стекла, словно хотели коснуться тех, кто был внутри, и попробовать на вкус. Значит, волки. Валерий уже успел передумать насчет пешей прогулки. В древней машине, в которой словно отсутствовали рессоры, в компании простого деревенского мужичка, Луканов внезапно почувствовал себя уютно.

– Да вы не бойтесь, доктор! Что нам волки! У меня, вон, припасено для них! – весело крикнул Прохор. – Под сиденьем! Только аккуратно, заряжено!

Луканов пошарил рукой под сиденьем. Пальцы коснулись холодного металла длинного ствола, ниже переходящего в деревянное цевье.

– Правда, против оборотня не поможет, на то серебро нужно, – серьезно сказал Прохор. Луканов сделал вид, что не услышал. Вот так с серьезным лицом травить детские байки про оборотней?  Действительно, деревня…

– А вообще места у нас ого-го! – бодро прокричал Прохор. – Грибные места, ягодные! Речка есть, небольшая правда, но рыба водится, да и искупаться можно. Вон ребятня ныряет! Небось в городе-то негде купаться?

Луканов ничего не ответил. Он с детства терпеть не мог воду, а при упоминании речки под ложечкой тоскливо заныло. Валерий вдруг отчетливо почувствовал тягучий запах тины, услышал плеск воды, и это вызывало страх и какую-то волчью тоску. Потому что под могильно спокойной поверхностью воды он снова увидел лицо с широко распахнутыми глазами цвета неба.

Луканов почувствовал, что против воли увязает в нахлынувших воспоминаниях, словно во влажном иле, но сделать уже ничего не мог. Словно нежные, но смертельно бледные руки поднялись из-под воды и увлекли за собой, в пучину памяти, воскрешая сцены, которые он так хотел бы забыть.

Она была молода, молода и прекрасна. Только закончила девятый класс. Она любила белый цвет, и сама была вся белая, словно ангел. А маленький Валера любил ее. Впрочем, ее любили все. Невозможно было не любить это прелестное маленькое создание в голубом платье, которое ей подарили родители перед выпускным. Она надела его всего раз, в ту ночь. И в нем же ее и похоронили. Она не дожила до выпускного один день.

– Меня Прохор зовут! – голос водителя вырвал его из мрачных воспоминаний.

– Валерий, – тревожно отозвался Луканов, надеясь, что Прохор не протянет руку знакомиться, вновь отвлекаясь от разбитой дороги.

– И с чем вы пожаловали в наши края? – крикнул сквозь рев мотора Прохор.

Валерий вновь поймал искренне радостный взгляд в отражении, и, наконец, понял в чем дело. Болотово. Болото, глушь. Зайцы, лоси, лисы, сазаны, размером с кабину «буханки»… а вот новые люди бывают здесь редко. Для Прохора он целая история. Можно соседям рассказывать, словно про заморское диво.

– Вы же, я так понял, доктор новый? – спросил Прохор.

– Доктор, да не новый, – вздохнул Валерий.

– Что? – не расслышал Прохор.

– Доктор, доктор! – крикнул в ответ Луканов.

– Надоело в городе сидеть? – Валерий предпочел промолчать, но Прохора это не смутило. Похоже, собеседник ему нужен был просто для галочки, говорить Прохор мог за двоих. – Ну и правильно! Чего там сидеть? Всякие пять джи, излучения, газы! А у нас, в Болотове, и связи-то толком нет! – Валерию послышалась гордость в его словах. Вот так, кто чем гордиться. Кто новыми автобусами на электродвигателях, а кто тишиной и сазанами.

– А как же вы с внешним миром связываетесь? – сказал Валерий, и только потом сообразил, что употребил словосочетание «внешний мир», словно Болотово было отрезано от всей основной цивилизации. Даже не так: находясь здесь, пусть и всего несколько минут, он уже ощущал, что остального мира просто не существовало.

– А чего с ним связываться? – весело подтвердил догадку Луканова водитель. – Нам и без внешнего мира хорошо! Это пусть он с нами связывается, коли ему надо!

Мир для Луканова сузился до размеров «буханки». Снаружи было мокро и неуютно. Впрочем, как и во всем остальном мире. По крайней мере для него, доктора Валерия Петровича Луканова. Он посмотрел на мокрые листья лип на стекле, и внезапно осознал, что теперь вот его мир. Болотово.

Машина резко остановилась, и Луканов чуть не слетел с жесткого сидения.

– Приехали, доктор! – весело крикнул Прохор, распахнул боковую дверь и помог Валерию вытащить покалеченный болотовской дорогой чемодан.

Дождь перестал. Туман по-прежнему клубился в сыром воздухе, но понемногу рассеивался. Впрочем, за чугунными резными воротами, перед которыми стоял Луканов, он все еще оставался плотным. От каменной мостовой к распахнутым настежь воротам тянулась протоптанная тропа, основная дорога же уходила дальше, теряясь за поворотом. Мокрый лес по-прежнему обступал со всех сторон, словно пытаясь сжать островок цивилизации в своих зеленых ладонях.

– Дальше сами, доктор! – крикнул Прохор сквозь шум работающего мотора. – Идите по тропинке прямо до главного здания, не ошибетесь! А мне в деревню. Ну, свидимся! – Прохор махнул рукой, вскочил за руль и нажал на газ, прежде, чем Луканов успел что-либо спросить. «Буханка» сгинула тумане, и Валерий вновь остался один.

После жестокой тряски и шума мотора тишина оглушала. В лесу уже начинали щебетать птицы, но пока робко, несмело, словно стыдясь нарушить туманное безмолвие этих мест. Огромные резные чугунные ворота были распахнуты, левая створка покосилась и вросла в землю. Похоже, никто не заботился чтобы закрывать их хотя бы на ночь. А, впрочем, подумал Валерий, от кого закрывать? Здесь на многие километры ни души, не считая деревни, которая, похоже, находилась чуть дальше по мощеной дороге. Не от пациентов же прятаться?

Доктор подхватил чемодан и шагнул в туман. Распахнутые ворота поглотили одинокого путника, словно его и не было.

***

Территория больницы тонула в тумане, сквозь него чернели контуры одноэтажных построек. Судя по воротам, да по потемневшим от времени зданиям, больнице шел не первый век. Луканов вспомнил стерильные, словно вылизанные широкие коридоры Первой Городской, всегда залитые ярким светом, аппарат с кофе в холле, лифты, улыбчивых девушек в регистратуре и вновь погрустнел. С ближайшего коренастого дуба, словно в ответ на его мысли, издевательски каркнул ворон.

Утоптанная тропинка уверенно тянулась вперед, и вскоре из тумана проступили контуры главного корпуса. Что он главный было понятно в сравнении с остальными избушками на территории – целых два этажа, крыльцо с лестницей, обрамленное небольшой колоннадой, резные распахнутые ставни на окнах. Луканов подошел поближе и остановился, уныло разглядывая здание.

По-видимому, это была старинная усадьба, одна из тех, которые после революции разграбили большевики и превратили в интернаты и дома для умалишенных. Усадьба усиливала ощущение, будто доктора сослали не просто в глушь, а как минимум лет на сто назад. Валерий с ужасом подумал о том, какие приборы и препараты в наличии в таком заведении, и порадовался, что запасся «Лирикой» заранее. Как знал, что здесь такое не достать.

Луканов поднялся на скрипучее крыльцо и вгляделся в огромные витражные стекла. Изящная деревянная рама давно облупилась, краска, ранее бывшая белой, почти полностью облетела, обнажая застарелое высохшее дерево. За окнами в мутных разводах не было видно ничего, кроме отражения самого Луканова, опутанного клочьями тумана.

Больница не проявляла признаков жизни. Сейчас эта ветхая постройка напоминала Валерию его жизнь – такую же заброшенную и никому не нужную. А ведь раньше и здесь кипела деятельность, сновали слуги, и хозяин был каким-нибудь знатным зажиточным барином. Вновь из тумана сипло каркнула ворона, словно утверждая, ставя печать – раньше было раньше. И то, что было в жизни этой усадьбы, того в ней больше никогда не будет. И надо жить с тем, что есть. Либо не жить вовсе.

Мысли о смерти последнее время посещали Луканова слишком часто. Когда это случилось впервые, он испугался. Потом вспомнил побочки от частого приема «Лирики» – а суицидальные мысли входили в этот богатый список – но это не принесло облегчения. Наоборот. Без прегабалина, активного элемента этих таблеток, первый же приступ может стать последним. Но и с ним жизнь не становилась слаще. Доктор оказался зажат между двух огней, словно Болотово среди диких лесов. И до цивилизации и нормальной жизни им обоим теперь ой как далеко…

Отражение в окне дрогнуло, и Луканов увидел смутную тень, мелькнувшую в обрывках тумана. Он резко обернулся и успел заметить одинокий женский силуэт, словно плывущий в белом мареве. Фигура в длинных, белых одеждах, застыла у соседнего корпуса шагах в тридцати от клиники. Луканов не видел ее лица, но было ощущение, что она смотрит на него.

– Добрый день! – крикнул доктор в туман. Фигура не пошевелилась. Луканов помедлил. Она не могла его не слышать – несмотря на то, что туман приглушал звуки, в полной тишине голос Луканова звучал отчетливо, хоть и несколько потусторонне.

– Вы не могли бы мне помочь? – вновь крикнул доктор. – Я ищу профессора Сосновского!

Фигура молча развернулась, и, сделав несколько шагов, растворилась в тумане, словно ее и не было.

Скрип двери заставил доктора резко обернуться. Через не широко распахнутую двер на Луканова смотрели два внимательных старушечьих глаза.

– Пациент? – пытливо спросил голос.

– Доктор, – ответил Луканов в щель.

– Какой-такой доктор? – проворчала старушка. – Мне Федор Михайлович ничего такого не говорил!

– Мне Сосновский нужен. У меня направление к вам, из города, – пояснил Луканов. – Буду теперь у вас людей лечить.

– Ну, поглядим… – проворчала старуху и приоткрыла дверь пошире. – Заходи, коль и впрямь доктор.

Валерий протиснулся мимо старухи, пытливо оглядывающей его с головы до ног из-под насупленных бровей. Одета она была неброско, в ногах стояла ведро с грязной водой, а в руках старушка сжимала швабру, словно часовой ружье.

– Федор Михайлович занят, – проворчала уборщица. – Пациент у него. Иди пока вон, на стул присядь. Только ноги вытирай, вишь пол мою!

Луканов вытер ноги о старый половичок, развернулся и тут же споткнулся о ведро, не заметив его в полумраке. Оно упало на деревянный пол, загрохотав, и извергнув поток грязной воды. Из коридора испуганно выглянула пара пациентов.

– Ах ты, негодник! – всплеснула руками старушка и бросилась вытирать огромную лужу тряпкой.

– Извините, – стыдливо пробормотал Луканов, перешагивая лужу.

Длинный пустой коридор деревенской больницы был освещен естественным светом из широких окон. Впрочем, этого явно не хватало – дальний конец коридора, наполненного тенями, тонул во мраке.  Немудрено было споткнуться в потемках о ведро! Валерий машинально отметил, что добавил бы под потолок несколько ламп дневного света.

Пока старушка затирала лужу, бормоча проклятья в адрес Луканова, тот поспешил ретироваться вглубь коридора. Старые половицы скрипели под ногами, негромким эхом разносясь по пустому пространству, дополняемое только плеском воды и звуком отжимания тряпки. Валерий вновь вспомнил людный и хорошо освещенный холл Первой Городской. Там он был кем-то. Нет, не так – не просто кем-то, там он был Кем-то. Уважаемым доктором, профессионалом своего дела. Там с ним почтительно здоровались пациенты, жали руку академики. Там была жизнь.

Словно затаившийся в темноте зверь приподнялся откуда-то из глубины подсознания Луканова. Зверь этот был знаком Валерию, и, похоже, пора было дать ему имя. «Лютая тоска». Или «Осознание отчаяния». Нет, не так. «Бездарно прожитая жизнь». Вот. Пожалуй, это было наиболее метко. В ответ зверь тихонько заскулил внутри, и Валерий понял, что попал в цель с именем.

Из темноты коридора донесся звук, и пара теней обрели жизнь. До Луканова только сейчас дошло, что в он здесь не один – погруженный в себя, он не заметил во мраке двух пациентов. «До чего клинику довели, господи… Как в такой темноте работать?» Луканов подошел ближе.

На жестких старых стульях сидели женщина в возрасте с грустным лицом и мальчик лет восьми с распахнутыми, но почему-то застывшими глазами. Женщина что-то спрашивала его, но он не отвечал и смотрел куда-то в пустоту. Его правая рука еле заметно дергалась.

– Быстро! У него приступ! – воскликнул Луканов и бросился к мальчику. Того уже начала бить крупная дрожь, лицо покрылось каплями пота. Глаза были широко раскрыты, и в них словно застыла немая бездна. Валерий быстро опустился на колени и схватил мальчика за руки.

– Что вы делаете? – воскликнула женщина.

– Я врач! – коротко бросил Луканов. Он бережно, но крепко стиснул ладонь мальчика, подложив другую между его затылком и стеной, на случай, если пациента начнет неконтролируемо трясти.

– Боже мой, что же это такое творится! – слышались причитания женщины.

– Придерживайте голову! Только не сильно!

Это было сказано вовремя, потому что голова мальчика вдруг начала дергаться с неимоверной силой, и, наверняка, он разбил бы затылок о стену, если бы не заботливые руки Луканова.

Благо, приступ длился не более полминуты, и мальчик начал стихать. В его глаза постепенно возвращалось осмысленное выражение, тело успокаивалось, словно водная гладь после неожиданно налетевшего шторма.

– Отойдите от пациента сейчас же!

Валерий повернул голову – над ним нависла хорошенькая женщина средних лет в белом халате с прожигающим насквозь взглядом. Луканов встал с коленей.

– Что вы с ним сделали?

– Я ему помог.

– Кто дал вам право распоряжаться здесь? Вы что, врач? – гневно произнесла женщина, хмуря брови.

– Я не представился – доктор Луканов Валерий Петрович, нейрофизиолог, из Первой Городской клиники, – Валерий примирительно протянул руку. – Приехал к вам на усиление.

– А с чего вы взяли, что нас надо усиливать? – против ожидания Валерия этот жест, казалось, еще больше разозлил женщину. Она не спешила протягивать ему руку в ответ. – И почему вы работаете с моими пациентами без разрешения?

– У мальчика был приступ, – нахмурился Луканов. – Мой долг как врача реагировать на любые проявления, угрожающие здоровью людей.

– Вы понятия не имеете что за диагноз у юноши!

– Похоже на атаксию. Нарушение согласованности движений мышц при условии отсутствия мышечной слабости. И только что случился приступ, который мог перерасти в неврологический климакс.

Рядом ахнула женщина, сильнее обняв не до конца пришедшего в себя мальчика.

– Вам никто не позволял работать с пациентами в этой больнице! – продолжала наступать женщина в халате. – Вы здесь даже не оформлены!

– Именно это я и собираюсь сделать. Мне нужен профессор Сосновский.

Женщина в халате прожигала взглядом Луканова. Казалось, она с трудом сдерживает ярость, причина которой была Луканову не ясна. И только некое подобие этики не позволяло кипящему чану с ненавистью перелиться через край дозволенного.

Неизвестно, чем бы это закончилось, но соседняя дверь вовремя распахнулась и оттуда появился дородный человек в белом халате с окладистой бородой.

– Вера Павловна, ну что же вы так встречаете дорогого гостя! – с ходу укоризненно начал он. – Человек с дороги, и уже успел помочь пациенту.

Вера Павловна слегка покраснела, и Луканов подумал, что так она стала еще симпатичнее. Впрочем, красный цвет ее лица говорил скорее о сдерживаемом гневе.

– Федор Михайлович, с каких это пор первый встречный может зайти в клинику и даже не оформившись работать с пациентами?

– Я уже сказал, у мальчика был приступ, – спокойно ответил Луканов, глядя в глаза Вере Павловне. От этого она вспыхнула еще ярче.

– Право, оставьте, Вера Павловна, – поднял руку Федор Михайлович. – Не время ссориться. Вы, надо думать, Луканов? – обратился он к Валерию. – Давно вас ждем! Вера, примите пациента, а мы пока пообщаемся. Проходите в мой кабинет.

Вера проводила Луканова уничтожающим взглядом и дверь кабинета закрылась за Валерием.

– Располагайтесь, коллега. Я вас давно жду! Мне Соловьев вас так сватал, так сватал! Иногда полезно иметь институтских друзей в городе! – подмингул Луканову профессор, усаживаясь в кресло, стоящее за широким дубовым столом. Валерий сел напротив, вдруг почувствовав себя пациентом на приеме. Он заметил на столе перед профессором свое досье, и внезапно почувствовал нервную дрожь. Словно он вновь стал нашкодившим школьником, неизвестно за что провинившимся перед директором, и сейчас его будут отчитывать.

– Не обращайте внимания на Веру Павловну, – улыбнулся профессор. – Она очень радеет за наших пациентов.

– Она напомнила мне персонажа из древнегреческой мифологии, – хмуро пошутил Луканов.

– Кого-то из воинственных богинь? – встрепенулся Сосновский.

– Почти. Медузу-горгону.

– Чудовище с женским лицом и змеями вместо волос? Что-то есть… – задумчиво проговорил Сосновский, но вовремя опомнился: – Только ей это не вздумайте говорить!

– Я бы предпочел и вовсе с ней не разговаривать.

– У нее печальная история с матерью – врачебная ошибка.... Впрочем, – осекся профессор, – это не нашего с вами ума дело! Поговорим о вас. Вы успели осмотреться?

– Темновато у вас для того, чтобы осмотреться.

– Что есть, то есть, – развел руками Сосновский. – Денег выделяют крохи, ремонт за свой счет делаем. Впрочем, пациенты не жалуются.

– Это странно.

– Ничего странного, коллега. Здесь вам не большой город, здесь деревня. Люди привыкшие. Самый распространенный диагноз – похмелье, и то лечится работой на свежем воздухе. Впрочем, бывают дни, когда пациентов хватает, и вот тогда вы пригодитесь! А обычно у нас дни проходят спокойно.

– А как же мальчик?

– А, вы про Алешу… – профессор встал, заложил руки за спину и принялся неспешно ходить по кабинету. – Он мальчик особенный. Растет без отца, мать всю семью тянет. Есть еще старшая сестра…

– Что с его диагнозом?

– Им занимается Вера Павловна, и я вам рекомендую не лезть в ее вотчину, если вы меня понимаете, – профессор лукаво подмигнул Луканову. – Вера Павловна в отношении пациентов крайне ревнива.

– С чего это вдруг?

– Ну, голубчик, это уж не нашего ума дело! Какая есть. Докторов, сами видите, мало, а Вера Павловна профессионал своего дела. У нас всего-то персоналу – она, я, Сергей Алексеевич – медбрат, неопытный, скажу по секрету, уборщица Нина Гавриловна, да водитель Прохор, вот почитай и вся клиника. А теперь еще вы, новая кровь, как говорится! – профессор улыбнулся. – Так что, принимайте новые полномочия, и, как говорится – добро пожаловать!

Луканов совершенно не испытывал той торжественности профессора, свойственной деревенским людям, пусть и интеллигентным, когда к ним приезжает кто-либо из города.

– Я бы хотел осмотреть мальчика.

– Исключено. Вера Павловна не позволит.

– Но у него же явные подозрения на эпилепсию, а я… – Луканов запнулся. – Вы же читали мое дело. Я хорошо знаком с этим диагнозом.

Профессор сочувствующе кивнул.

– Читал, и сожалею о вашем случае. Даже не представляю, что значит для вас вся эта история… Геркулесова болезнь, как говорили древние греки, будь она неладна! Такая карьера, такие возможности… и теперь на те – Болотово! – запричитал профессор, но вовремя взглянул на посеревшее от тоски лицо Луканова и остановил сам себя. – Впрочем, довольно об этом. Завтра готовы приступить к выполнению обязанностей?

– Профессор, не поймите меня неправильно… Причиной возникновения диагноза мальчика мог явиться сильный испуг. Чего мог настолько испугаться мальчик в… – Луканов замялся.

– Вы хотели сказать – в этой глуши? – продолжил за него Сосновский. – Не стесняйтесь, коллега. Я вас понимаю. После города наверняка не понятно, как здесь вообще живут люди, верно?

– Так все же – что так могло напугать мальчика?

– Кто знает! Это же дети, они лазают там, где не ступает нога взрослого. Лес, болото, старая церковь, кладбище в конце концов. Мало ли, в лесу из кустов заяц выскочил, у ребенка шок.

– Заяц? Вы серьезно?

– Абсолютно. У всех разная психика, вам ли не знать, коллега. А дети непоседливы. Да что я рассказываю, вы же были ребенком! Хотя у вас, городских, другие развлечения.

– Я провел детство в деревне, профессор. И зайцев я не боюсь.

– Ну вот и славно! Значит, легко освоитесь. А теперь прошу меня извинить, меня ждут пациенты. Вас проводят во флигель.

– Флигель?

– Если вы не против, конечно. Мы обустроили для вас квартиру в старинном флигеле усадьбы, – профессор развел руками. – Поверьте, лучше ничего не нашли, да и к пациентам поближе.

– Я готов приступить к работе сегодня.

– Сразу видно – городской! – засмеялся профессор. – У нас здесь совсем другой темп жизни. Некуда торопиться, для начала освойтесь. Пойдемте, я провожу вас.

Они вышли в полутемный коридор, и тут же наткнулись на Веру Павловну. Видно было, что она не успокоилась, хотя внешне это не было заметно. Но в ее непроницаемых зеленых глазах (по-прежнему очень красивых, вновь отметил Луканов) видны были следы бушевавшего внутри пожара. Она с ходу накинулась на Сосновского, словно не замечая Луканова.

– Профессор, вы решили вопрос с доктором? – не глядя на Валерия спросила Вера.

– Валерий Петрович разгрузит вас, Вера Павловна.

– Мне не нужна разгрузка!

– Я должен заботиться о своих врачах, тем более о тех, у кого золотые руки, – улыбнулся ей профессор. – Вы много работаете.

– Вы знаете, почему так: потому что больше некому!

– Именно поэтому с нами теперь доктор Луканов, – терпеливо пояснил профессор.

– Почему я узнаю о том, что у вашего нового врача диагноз эпилепсия в день его назначения? – холодно спросила Вера Павловна. – И с каких пор наша клиника стала местом, которое принимает изгоев?

– Полегче, Вера Павловна! – нахмурился профессор. – Не следует оскорблять никого в этих стенах!

Вера, словно ища, куда выплеснуть гнев, повернулась к Луканову.

– По законодательству нашей страны наличие данного диагноза лишает вас права работать с пациентами, – процедила она сквозь зубы.

– Я давал клятву Гиппократа, и ничто не встанет передо мной и больными.

– Я встану.

Коридор сузилась до минимальных размеров и, внезапно, в нем стало жарко, воздух словно выкачали. Луканов почувствовал, как внутри все сжимается от отчаяния и гнева.

– Вера Павловна, – кашлянул профессор. – У нас тут не верховный суд.

– У нас не суд. У нас больница. И человек с серьезным диагнозом, претендующий на работу с моими больными, – она резко повернулась к Луканову. – Что вам прописали?

Луканов встретил ее взгляд, и подумал, что черта с два он скажет ей про таблетки. Впрочем, как и Сосновскому.

– Все не настолько плохо, – спокойно ответил Луканов. – Я уже на стадии ремиссии.

– У вас есть заключение лечащего врача? – пронзила его взглядом Вера Павловна.

– Я сам врач.

Взгляд женщины был непререкаем. Профессор пошамкал губами и тихонько, но уверенно взял ее за локоть.

– Вера Николаевна, пройдемте в мой кабинет. Разговор есть. А вы, – профессор обратился к Луканову, – располагайтесь. Осмотритесь пока.

– Нечего тут осматриваться! – зло фыркнула Вера и наткнулась на ответный злой взгляд Луканова.

– Идите, доктор, – кивнул Сосновский Луканову и взглянул на большие настенные часы. – Прохор уже должен был вернуться, он вас проводит.

Луканов походкой оловянного солдатика прошел по коридору, не глядя толкнул дверь и вывалился из душного коридора на крыльцо. Туман успел рассеяться, и лучи солнца мягко коснулись лица, но Луканов не замечал его. Внутри все клокотало от жгучей смеси боли, обиды и злобы – на эту Веру Павловну, на комиссию, поставившую Валерию страшный диагноз, на себя самого. Хотя, пожалуй, только на себя здесь и стоило гневаться, и от осознания этого становилось еще более тошно. Валерий почувствовал, как мир начинает кружиться, тело деревенеет, и все вокруг расплывается, словно в киселе. Сердце вновь глухо не в такт бухнуло глубоко внутри, отозвавшись волной ужаса: похоже, шквал эмоций вызвал приступ. Только не здесь, только не сейчас! Если это кто-то увидит – не быть ему здесь врачом, а больше негде! Уйти в лес, уползти за угол, раствориться в тумане, и уже тогда отдаться удушающему приступу, и будь что будет – только не здесь, не на крыльце клиники, в которую он с таким трудом только что устроился!

– Вам плохо?

Голос был каким-то бесцветным, и явно принадлежал молодой девушке. Кровь отлила от лица Луканова. Собрав все силы воедино он каким-то чудом напялил улыбку на непослушные губы и только тогда повернулся на голос.

Перед крыльцом стояли мальчик с женщиной, которым он помог в тусклом коридоре, а также девушка в белом платье. Они участливо смотрели на доктора.

– Голова закружилась от свежего воздуха, – Луканов нашел в себе силы выпрямить спину и улыбнуться еще раз. На всякий случай он придерживался за резную балясину крыльца, но уже чувствовал, что приступ удивительным образом минул. Видимо, концентрация внутренних ресурсов отсрочила его наступление. Впрочем, Валерий понимал: это временно. В ближайшее время нужно было найти укромное место и принять таблетку «Лирики».

– Это бывает, – проговорила девушка. – У нас в Болотове очень хороший воздух. Лечебный.

Луканов присмотрелся к ней и понял, что именно ее видел в тумане. Тонкий стан девушки облегало белоснежное платье, в котором она была похожа на сбежавшую от жениха невесту. На плечи, словно волны водопада, спадали длинные русые волосы. Она вся была как ветер – казалось, малейший порыв способен оторвать ее от земли и унести куда-то далеко, в неведомые дали, недоступные простому смертному. Ее хотелось обнять и защитить, непонятно от кого, и – как вдруг подумал Луканов – в первую очередь от себя самой. Что делала она в этой глухой деревне, среди простых и грубоватых людей? Широко распахнутые светло-голубые глаза на бледном лице хранили в себе глубокую тоску, но вместе с ней и что-то, что притягивало взгляд доктора. В этом взгляде было что-то детское, наивное, доверчивое, как у ребенка, впервые увидевшего радугу в небе после дождя. Но вместе с этой открытой наивностью где-то там, в глубине бездонных глаз, притаилась не просто печаль, а какая-то дикая тоска. Тоска по чему-то безвозвратно утраченному.

– Спасибо вам, доктор! – обратилась к нему женщина. – Я и не думала, что эпилепсия бывает… такой. Мы народ темный, всю жизнь в лесу живем, большинство и слова-то такого не слыхали. А вы так быстро сориентировались! Сразу видно, профессионал!

Сзади послышались шаги и на крыльце, словно грозовая туча, появилась Вера Павловна, и Луканов почувствовал беду.

– Не хочу вас огорчать… – сурово произнесла Вера. Она медлила с продолжением фразы, словно оттягивала казнь, наслаждаясь агонией приговоренного. – Доктор разбирается в этом потому что сам страдает припадками.

Женщина отшатнулась, прижав сына к себе, быстро развернулась и увлекла Алешу и девушку в сторону ворот. Девушка обернулась через плечо, внимательно посмотрев на Луканова

Вера Павловна, словно ничего не произошло, победно вздернув подбородок исчезла в темных сенях клиники, громко хлопнув дверью.

Луканов гневно сжал кулаки, внутри все клокотало от гнева.

Из-за соседнего домика вынырнул вернувшийся из деревни Прохор. Навстречу ему, недовольно окинув взглядом Луканова, проковыляла сгорбленная уборщица, гремя пустым ведром. Прохор, увидев ее, трижды сплюнул через плечо.

– И надо ж тебе было мне навстречу с пустым ведром попасться, Нина Гавриловна! – всплеснул он руками, и тоскливо добавил: – К плохим вестям…

– Было б ведро полное, я бы в тебя еще и плеснула, бездельник! – гаркнула на него старушка, и исчезла за кустами роз.

Прохор вздохнул, снял кепку, зачем-то посмотрел в нее и снова надел.

– Ну что, доктор, пойдемте, жилье ваше покажу!

Луканов молча последовал за ним. Внутри до сих пор клокотало после знакомства с местными докторами.

– Чего это Вера Павловна к вам цепляется-то? – спросил Прохор.

– Если бы я знал… – глядя перед собой процедил Луканов.

– Да бросьте, доктор, не печальтесь! – беспечно махнул рукой Прохор. – Поживете у нас в Болотове, освоите рыбалку. А знаете, какие здесь ягоды и грибы?

– Да к дьяволу твои ягоды и грибы! – мгновенно вскипел Луканов. – У меня три высших образования! Я всю жизнь потратил на то, чтобы лечить больных! Какая, к черту, рыбалка?

Вновь туман опустился перед взором Луканова. Это длилось всего мгновение, но, когда дымка рассеялась, он обнаружил что держит Прохора за ворот рубахи.

Луканов смотрел в расширенные от удивления и страха глаза деревенского мужика, и понимал, что он-то тут точно не при чем. Пугало его другое: с трудом контролируемая ярость, долго сдерживаемая и вот теперь поднявшаяся из глубин. И этот непонятно откуда взявшийся туман.

Луканов медленно отпустил ворот Прохора, который на всякий случай сделал пару шагов назад.

– Вам, доктор, отдыхать надо! – аккуратно проговорил тот, поправляя воротник. – А лучше Болотова для этого дела не сыщешь, так что вам, считай, повезло!

– Да уж, повезло так повезло… – пробормотал Луканов. Ему было стыдно за эту секундную вспышку гнева. – Как утопленнику…

– Что вы говорите?

– Я говорю: флигель где? Показывай.

Утро

Блистерная упаковка «Лирики» привычно щелкнула между пальцев. Таблетки прорвали оболочку и выкатились на дрожащую ладонь Луканова. Он судорожным движением закинул их в рот, запил водой и приготовился ждать. Валерий знал, что сейчас происходит в его организме.

Желатиновая капсула, покрытая тончайшей оболочкой для лучшего скольжения по гортани уже достигла пищевода и начала растворяться в кислой среде желудка. Словно батискаф с бесстрашными спасателями, облаченными в защитный скафандр, проникающий в глубины организма, призванный избавить от боли. И сейчас эти спасатели стремительно выбирались из своей брони. Промедление могло стоить дорого. Приступ эпилепсии мог спровоцировать богатую симптоматику от потливости и головокружения до судорог, галлюцинаций и потери сознания. Поэтому активные вещества вырывались из капсулы, которая уже практически без следа растворилась в желудочном соке, и мгновенно разносились по телу.

Луканов представил, как молекулы прегабалина вместе с кровью разносятся по сосудам. Вот они достигают гипоталамуса и контактируют с опиоидными рецепторами, вызывая обезболивающий эффект. По телу прошла легкая истома, Луканов почувствовал, как расслабляются одеревеневшие было мышцы и вздохнул с облегчением – приступ отпустил. Спасатели успели.

«Лирика» была рычагом, перекрывающим канал боли. Что бы ни говорили, доктор знал: волшебная таблетка существует. И даже не одна. И сейчас они у него в кармане, запаянные в блистерную упаковку.

Список побочек был богат: нарушение координации, амнезия, агрессивное поведение, психозы, головокружение, атаксия. А также деперсонализация, бессонница и суицидальные мысли. Среди них была и эйфория, которая наступала, если переборщить. Именно поэтому препарата не было в свободной продаже – уж больно любили «Лирику» наркоманы.

Мир вокруг начал светлеть, словно маленькое невидимое солнце взошло в серой комнате доктора Луканова. Оно залило мягким золотистым светом обшарпанные стены флигеля, старинное кресло, в котором, наверняка, сидел еще сам помещик, резной стол в центре комнаты, пустой камин, часы на стене в виде деревянного домика с кукушкой, выскакивающей в двенадцать часов (интересно, работают?). Луканов знал, что это его собственное, личное солнце, и оно невидимо другим. Он с упоением откинулся в кресле, чувствуя, как истома растекается по телу.

Пожалуй, это был самый приятный из всех побочных эффектов, которые он знал – легкая эйфория. Только это сейчас и могло скрасить его жизнь, внезапно ставшую такой же серой, как комната в древнем флигеле на краю земли. Две таблетки «Лирики» – и жизнь снова обретала смысл, потерянный где-то там, в коридорах Первой Городской, а мир распускался свежими красками. Главное было не переборщить. Одна таблетка – для профилактики, две снимали приступ и дарили легкую эйфорию. Что будет если принять три – Луканов знал только по учебникам. Дальше он не шел – незачем было пересекать ту хрупкую грань, отделяющую лечение от наркомании, как делали охотники до «Лирики», любыми путями жаждущие достать запрещенный препарат.

– Ведь я же не наркоман, – сказал Луканов вслух. – Это же просто лечение.

Слова в пустой комнате прозвучали слабо и неуверенно. Из глубины часов на него смотрели нарисованные глаза деревянной кукушки.

Аддиктивный потенциал препарата был достаточно низкий, так как прегабалин, в отличие от препаратов, вызывающих зависимость, не провоцировал изменений в структурах системы награды мозга. Внутри сразу же проснулся тот другой Луканов, который не умел врать, и попытался взять слово, но Луканов быстро запихнул его поглубже. Еще не хватало лишать себя последнего удовольствия в жизни, которое и не удовольствие вовсе – спасательный плот в океане эпилептического приступа.

***

Погода окончательно наладилась, как будто кто-то там, наверху, тоже принял пилюлю «Лирики». Луканов вскрыл одну из досок пола и спрятал туда запас таблеток – от глаз подальше. Затем он вышел на улицу, поднял голову вверх и зажмурился. Ветер разогнал облака и огненные лучи солнца прожарили землю, испарив туман. Вокруг флигеля зеленели дубы и липы, в их кронах заливались птицы. «Соловьи?» – подумал Луканов и вдруг поймал себя на мысли, что в городе никогда не задумывался о том, как называются птицы. «Наверное, потому, что в городе их не слышно» – решил Луканов. А ведь в детстве, которое он провел в деревне, он не слух умел различать птиц.

Отсутствие тумана впервые позволило Луканову оглядеться. Усадьба располагалась на большой территории в несколько гектар. Главное здание, четыре флигеля по сторонам света, да еще несколько небольших строений – остальное место занимали дубовые и липовые рощи, поросшие кустарником, да заросли вьюна и диких роз, среди которых вились тропинки, вымощенные камнем. Почти вся территория густо заросла, и было ощущение что бродишь скорее по лесу, нежели по территории работающей клиники. Тропинки явно с трудом отвоевывали пространство у кустарника и высокой травы и облагораживали их как могли – по бокам тут и там торчали деревянные столбы фонарей, кое-где были расставлены вросшие в землю лавочки, видны были кустарники роз. Впрочем, это и не город, напомнил себе Луканов. Некому, некогда и незачем, а главное – не для кого разбивать здесь клумбы и делать из леса парк. Деревня на то и деревня – других дел хватает.

Среди алеющих зарослей пунцовых роз выделялись белоснежные бутоны с оттенками шампанского и сливочной ванили. На удивление на стеблях отсутствовали шипы, и Луканов невольно засмотрелся. Белоснежные распахнутые бутоны напомнили ему о мелькающей среди зарослей белом, словно свадебном, платье. Такую нежность и беззащитную открытость он видел только раз в жизни – в детском лице, покоящемся под водами холодной реки.

Ярко-желтая пчела в черную полоску с мерным жужжанием кружила над розой, привлеченная ароматом ее нектара. Сделав пару кругов, она нырнула внутрь цветка, и почти сразу оттуда послышался отчаянное жужжание. Луканов присмотрелся – пчела умудрилась с разгона застрять между двух лепестков. Ей оставалось только отчаянно молотить воздух невесомыми крыльями.

Даже такая безоружная красота способна сгубить.

Пожалуй, жизнь весьма похожа на эту пчелу, подумал Луканов. Темные и светлые полосы сменяют друг друга, и ты кружишь над цветами, стараясь урвать побольше вкусной пыльцы, пока однажды не остаешься в одном из них навсегда, зажатый такими прекрасными с виду лепестками.

Луканов аккуратно сдвинул один из лепестков, и пчела вылетела на свободу.

В кронах лип продолжали искусно заливаться пернатые. Луканов попытался разглядеть их в пестрой листве, но вдруг заметил за деревьями едва уловимое движение. Белое развевающееся платье мелькнуло среди зарослей. Это снова была таинственная незнакомка. Луканов решил, что раз уж он здесь, стоит познакомиться со всеми обитателями этого дикого места. Тем более, что, если это сестра Алеши – может, она сможет хоть немного просветить вопрос о его диагнозе.

Луканов раздвинул ветви и вышел на небольшую поляну, вдруг оказавшись лицом к лицу с Верой Павловной.

Надо отдать ей должное – Вера Павловна была очень даже хороша собой. Только сейчас, при дневном свете, а не в сумраке клиники, Луканов смог рассмотреть ее. Правильные черты лица с узкими скулами, придающими ему несколько хищный вид, обрамляли собранные в строгий пучок темно-каштановые волосы. Пристальный взгляд янтарных глаз, вздернутые брови и узкие губы выдавали в ней волевого человека, не привыкшего считаться с чужим мнением. Белый больничный халат элегантно облегал тело, подчеркивая изящную фигуру. Впрочем, Луканов уже понял, что за этой красотой и изяществом кроется натура хищника.

Вера Павловна увидела Луканова, и ее глаза мгновенно сузились.

– Ты влез на чужую территорию! – сходу прошипела она в лицо Валерию. – И лучше бы тебе это не делать!

Луканов молчал.

– Вы слышите, что я вам говорю?

– Слышу. Но я отсюда не уйду.

– Это еще почему?

Валерий вновь промолчал.

– Вы не имеете права работать с больными! Что будет, если на приёме вас схватит приступ?

– Это исключено. Я принимаю таблетки.

– Какие, позвольте узнать?

– Позволю заметить, что вас это не касается.

– Это касается моих пациентов!

– Теперь они и мои пациенты тоже.

– Метите на моё место? – казалось, Вера Павловна готова растерзать Луканова, вцепиться в его открытое горло. – Вы играете с огнем!

– Я сюда не играть приехал. И чем раньше вы это поймете и начнете сотрудничать – тем лучше.

– Ни о каком сотрудничестве речи идти не может! Вы не можете быть доктором.

– Могу. И я им являюсь.

– Только не рядом со мной!

– Значит, останется только один их нас.

– Послушайте, вы, городской пижон! Я в этой больнице работаю одиннадцать лет! И никто меня отсюда не выгонит. Я зубами вцеплюсь в это место. А если понадобится – и в горло того, кто попытается меня сместить!

– О, как сильно! Я в этой больнице три часа, но меня отсюда тоже никто не выгонит. И у меня тоже есть зубы.

Вера Павловна в бессильной ярости посмотрела на него. Янтарные зрачки налились огнем, и Луканов вновь отметил, что несмотря на суровый нрав, Вера Павловна была прекрасна. Казалось, еще секунда – и она кинется на Валерия с кулаками.

– Я смотрю, коллеги, вы продолжаете налаживать отношения! – послышался голос Сосновского. Луканов обернулся – профессор шел к ним по тропе, заросшей диким вьюном, рядом с ним шагал молодой медбрат с трехдневной щетиной и тревожным взглядом.

– У вас так всегда встречают новеньких? – поинтересовался у профессора Луканов.

– Нет, обычно мы их сразу съедаем на обед, – огрызнулась Вера Павловна, резко развернулась и энергично зашагала по тропинке к клинике. Невольно все трое проводили взглядом ее качающиеся бедра.

– Похоже, у вас появился враг! – присвистнул молодой врач и протянул руку: – Сергей.

– Валерий, – Луканов пожал протянутую ладонь. Они были примерно одного возраста, хотя лицо Сергея выглядело несколько уставшим. В серых глазах где-то глубоко залегло некое чувство, пока еще не знакомое Валерию. Пожалуй, он мог бы охарактеризовать его даже не как печаль, а как некая безразличная смиренность. Что-то было в Сергее от человека, который долго боролся за свою судьбу, а потом в один момент просто махнул на все рукой.

А еще в его глазах было еще что-то, что Сергей пытался скрыть ото всех, похожее на ревность.

– Мне бы не хотелось, чтобы клиника превратилась в территорию для междоусобиц, – профессор мягко тронул Луканова за локоть.  – Могу я надеяться на то, что вы найдете подход к Вере Павловне?

– Пока создается впечатление, что она с удовольствием бы откусила мне голову, если бы могла, – заметил Валерий.

– Поверьте, Вера Павловна таким не промышляет, она чудесная женщина и прекрасный специалист!

– Я не собираюсь отбирать у нее работу.

– Это и не нужно. А вот разгрузить в тяжелые дни будет полезно! Например, когда у Сергея Викторовича по утрам голова болит, – профессор лукаво взглянул на Сергея.

– Федор Михайлович! – взмолился Сергей. – Это было один раз!

– Ладно, ладно… – махнул рукой Сосновский. Он повернулся к Луканову. – У нас с товарищем Гориным послеобеденная прогулка, не хотите присоединиться?

– Почту за честь.

Они неторопливо шли по саду, минуя заросли дикого вьюна. Луканов заметил, что здесь, в Болотове, время, словно этот вьюн, обвивало пространство, застывая в висящем в воздухе зное. Все шло как-то очень медленно, это было заметно даже по их прогулке. Профессор словно подслушал его мысли.

– Небось, отвыкли вот так прогуливаться?

– В городе с такой скоростью не ходят, – ответил Луканов.

– Молодежь! – протянул Сосновский. – Все бежите куда-то, зачем то, что-то ищите… А что, зачем? Впрочем, я и сам был таким.

Луканов промолчал, а Сергей недовольно хмыкнул в ответ.

– А почему именно нейрофизиология? – неожиданно спросил Сосновский.

– Всегда интересно, что лежит в основе действий человека, знать, как мы устроены, – ответил Луканов. – Ведь, по-сути, человек – это сеть нервных каналов, связанных между собой.

– Как и животные, – глухо проговорил Сергей.

– А вы, как нейрофизиолог, как считаете? – тут же подхватил Сосновский, который, похоже, был любителем околонаучных диспутов. – Ведь, по сути, еще в позапрошлом веке нейрофизиология считалась экспериментальной наукой, базирующейся на изучении животных. Как по-вашему, далеко мы ушли от обезьян? Или по своей сути мы все те же дикие звери?

– В этом есть доля правды. Низшие проявления деятельности нервной системы одинаковы у животных и человека. Переход возбуждения с одной нервной клетки на другую, простые рефлексы – восприятие световых, звуковых, тактильных и других раздражителей – в этом мы далеко от животных не ушли.

– Про возбуждение это ты точно сказал… – проронил Сергей. – Возбуждение делает из человека зверя.

– Я считаю, что человек тем и отличается от животного, что умеет контролировать себя, – заметил Луканов.

– Рефлексы не проконтролируешь, а, доктор? – лукаво подмигнул ему Сосновский. – Вот и получается, что нами управляют эмоции.

– Только не мной, – холодно заметил Луканов.

– Холодный разум – обязательный атрибут хорошего врача! – довольно заявил Сосновский. – Не правда ли, Сергей?

Сергей буркнул что-то в ответ.

Они прошли по заросшей вьюном и колючими кустами ежевики тропинке и оказались с тыльной стороны клиники. Деревянная стена здания была увита плющом и дикой розой, которые вились до самого балкона на втором этаже с красивыми резными балясинами. За кустами виднелась дорога, ведущая в лес, с одиноко стоящим деревянным фонарем.

– Я поддерживаю ваши постулаты. Но есть вещи, где сдержанность и холодный разум пасует, и чувства берут верх.

– Например?

– Например – цветы.

Вокруг благоухало море зелени, и среди этого царства красок особенно выделялись огромные бутоны белых роз и еще каких-то незнакомых Луканову цветов.

– Разве они не прекрасны? – восхищенно, словно юнец во время первой влюбленности, прошептал профессор. Его глаза горели. – Посмотрите! Цветы – как женщины! Прекрасные, с виду беззащитные, но не стоит обольщаться – у некоторых есть шипы!

Он сдвинул пальцем нежный бутон розы, обнажив острый шип.

– Розами все засадил Прохор, по моей просьбе, – довольно произнес Сосновский. – Благородные цветы, не находите коллега?

Луканов кивнул, подумав, что с трудом представляет Прохора с его огромными ручищами, ухаживающим за нежными цветами.

– А вот это бругмансия белоснежная. Очень красивое, не правда ли? Но при этом чрезвычайно ядовитое.

– Как Вера Павловна, – вставил Сергей. Сосновский осуждающе посмотрел на него, но от Луканова не укрылась легкая улыбка в глазах профессора – уж больно точно Сергей подметил сходство.

Сосновский раскурил трубку, и с удовлетворением оглядел территорию.

– Вот так, Валерий Павлович, не каждому в жизни везет оказаться в таком месте! Старинная усадьба, не какого-нибудь, а девятнадцатого века! Между прочим, это барокко. Здесь проживало семейство Петровских. А теперь вот, видите, дом служит на благо общества.

Валерий не разделял восторга Сосновского, даже несмотря на то, что действие «Лирики» еще не кончилось. Он взглянул на Горина – похоже, тот давно привык к оптимизму профессора, и слушал рассеянно.

– Места у нас хорошие! За лесом река, за рекой – поле и болото. Вам, молодежи, все больше города подавай. А настоящая жизнь – она здесь, в Болотове! – восторгался Сосновский. – Уверен, вы еще по достоинству оцените ваше новое назначение.

– Не сомневаюсь, – сухо ответил Луканов.

Они прошли дальше, и профессор остановился у ограды.

– А кто забор поломал? – недовольно спросил профессор.

Действительно, в затейливой чугунной ограде высотой выше человеческого роста не хватало пары мощных штырей. Луканов дернул забор – штыри держались намертво. «Это ж какая силища нужна!» – подивился он.

– Поймать бы и уши оторвать! – в сердцах воскликнул профессор.

– А сердце – вырвать и съесть, – глухо произнес Сергей.

Сосновский бросил неодобрительный взгляд на Горина и явно что-то хотел сказать – но отвлекся на Нину Гавриловну, которая как раз выливала грязную воду из ведра под кусты роз.

– Нина Гавриловна, ну сколько раз я вам говорил: не лейте грязную воду на цветы! Это же вендела, царский сорт! – всплеснул руками Сосновский.

– Много вы понимаете! – проворчала старушка. – Между прочим, это удобрения! Только лучше цвести будут!

– И тем не менее – я прошу впредь не лить грязную воду на цветы! – недовольно сказал Сосновский. – И еще, Нина Гавриловна: вы не знаете, куда пропало все столовое серебро?

– А почему это я должна знать? – насупилась старушка.

– Потому что вы ответственный человек и следите за порядком, – ответил Сосновский. Старушка гордо подняла голову.

– Я-то, конечно, слежу, Федор Михайлович! – недовольно буркнула уборщица. – А другим не мешало бы не лезть в мои дела!

Пока они препирались, Сергей взял Луканова под локоть и негромко шепнул:

– Сказать по секрету, Вера Павловна еще та стерва. Не бери в голову, – он дружески подмигнул. – Вечером занят?

– А здесь есть чем заняться? – хмуро спросил Луканов, не надеясь услышать вразумительный ответ.

– Только общением. Пригласишь на новоселье?

Это было столь стремительно, что Луканов не нашелся что ответить. Он еще не успел определиться, как относиться к Сергею, хотя, наверное, для этого и существует новоселье. Он хотел было открыть рот и сказать что-то, сам еще не понимая что, но тут со стороны дороги послышался шум двигателя, и все невольно обернулись. Да, все так, подумал Луканов – в болоте, в котором отродясь ничего не происходило, любой звук притягивает внимание. Трое докторов вышли из-за кустов навстречу «буханке», въехавшей в распахнутые ворота. За рулем, как всегда, сидел Прохор, на соседнем пассажирском сидении находился еще какой-то местный мужичок со сморщенным, словно моченое яблоко, лицом. За «буханкой» пристроился полицейский УАЗ.

Из притормозившей «буханки» высунулось сморщенное лицо мужичка.

– Колька-то, того… все! – он махнул рукой себе за спину, и сквозь широкие окна «буханки» Луканов разглядел черный бесформенный мешок на полу салона.

– Как же это так получилось, Евграфыч? – снимая очки спросил Сосновский.

– Да по путям шел, и поезд его… того… – тоскливо уронил Евграфыч.

– Везите к моргу! Сергей принимай! – скомандовал мигом посерьезневший Сосновский и быстро направился в больницу.

«Буханка» завернула за кусты роз, Сергей скривился, но поплелся следом. Рядом с Лукановым остановился УАЗ и в открытом окне он увидел двоих полицейских: суховатого молодого с как-то даже трагично поджатыми губами и сосредоточенным взглядом – он сидел за рулем – и дородного, полнотелого постарше, с колким взглядом из-под нависших бровей. От него неприятно тянуло дешевым одеколоном.

– Добрый день, – по-привычке поздоровался Луканов. Полицейские переглянулись, и тот, что помоложе, досадливо сплюнул через окно.

– Да уж куда как добрый, – поморщился полнотелый. – Нам пожелания доброго дня как черная кошка – как только кто пожелает, так обязательно что и приключится.

– Я смотрю, у вас уже приключилось, – заметил Луканов.

– Приключилось… – задумчиво протянул полнотелый. – А вы, собственно, кто?

– А вы? Представиться не хотите?

– Городской, – бросил полнотелый суховатому, и оба понимающе и как-то скорбно закачали головами, словно Луканов сказал что-то неприличное и вообще был не врачом, а пациентом, которому жить осталось от силы пару месяцев. – Майор Грызлов, участковый.

– Луканов Валерий Петрович, нейрофизиолог, – ответил Луканов без неприязни, но и без особой охоты. Майор оглядел его с ног до головы.

– Давно приехали?

– Сегодня утром.

– Ничего странного не заметили в районе железной дороги? – спросил майор будничным тоном, но глаза прямо-таки впились в Луканова.

– Если вы про труп, который сейчас достают из «буханки» – то нет, не видел.

– Не видел… – повторил майор, глядя мимо Луканова. – А что-то еще – видели?

Луканова начал раздражать этот майор и его вопросы.

– Туман видел. И зайца.

– Юморист? – холодно осведомился Грызлов.

– Заяц, видать, килограмм на двести был! – вмешался до этого молчавший лейтенант, и добавил со злостью, сквозь зубы: – Там все кости всмятку, не человек, а мешок с внутренностями!

– Кто ж его так? – спросил Луканов.

– Под поезд угодил, – хмуро ответил полицейский за рулем.

– Ну или толкнул кто, – глядя в глаза Луканову сказал майор.

– Подозреваете зайца? – не моргнув, спросил Луканов.

– Смешно, – оценил майор без улыбки. – Пока никого не подозреваем. Просто присматриваемся. Во сколько прибыли?

– Семь сорок пять.

Грызлов хмыкнул и что-то записал в блокноте.

– Время смерти примерно то же… С местными уже познакомились?

– Чудесные люди, впрочем, как и сама местность, – с каменным лицом ответил Луканов. – Особенно девушка в белом платье.

Лицо майора потемнело.

– Мой вам совет: держитесь от этой семейки подальше!

– А то что? – с вызовом спросил Луканов.

– А то ничего хорошего. Вы человек приезжий, в наших делах не разбираетесь. Так лучше вам и не начинать.

 Он не стал дожидаться ответа Луканова и бросил водителю не глядя:

– Что стоишь, к моргу рули, – и повернулся к Луканову. – А вас если что еще вызовем.

– Буду рад помочь следствию, – Луканов проводил взглядом колкие глаза майора. Машина скрылась за соседним зданием, где уже доставали мешок с тем, что раньше было неким Колькой.

***

День неспешно клонился к закату. Затихли птицы, стих и ветер, днем разогнавший туман, насекомые попрятались в листве. Болотово погружалось в сон.

После непростого дня Луканов чувствовал усталость. Еще бы – еще утром он садился в электричку, которая увезла его из города в новую жизнь. Вот только новую ли? Эта жизнь была с запахом залежалого в кармане старого пиджака черствого куска хлеба, обильно покрытого плесенью. Такая же сухая, безжизненная и никому не нужная.

Спать Луканову не хотелось. Бодрящий эффект «Лирики» еще не отпустил, да и мысли в голове не дали бы уснуть. Но вместе с угасающим днем угасало и настроение. Химические вещества заканчивали свое действие, и на Луканова вновь наваливалась дремучая тоска. Он достал упаковку «Лирики», повертел ее в руке. Всего одна таблетка вновь зажгла бы солнце в серой комнате. Но Валерий знал, что цена этого солнца слишком высока. Он убрал таблетки подальше, и с тоской взглянул на часы – они показывали всего восемь тридцать вечера. До сна было еще далеко.

Валерий свернул старую, семьдесят второго года выпуска газету «Светская жизнь», найденную в еще более древнем комоде, бросил ее в камин и поджег. Сухая бумага вспыхнула веселым пламенем, озарив флигель. Сверху Валерий бросил несколько щепок, и уже хотел подбросить пару полен, но дым, вместо того, чтобы идти в трубу, повалил в комнату. Доктор закашлялся, замахал руками, безуспешно попытался разворошить костер, но только обжегся. Поняв, что с дымом ему не совладать, Валерий распахнул тяжелую входную дверь и нос с носу оказался с Сергеем.

Рабочее время закончилось, и он был уже не в халате. Зауженные джинсы, футболка с модным принтом, в руках пакет. Луканов поймал себя на мысли, что здесь так не ходят, и Горин словно специально достал из закромов одежду, в которой когда-то ездил в город, чтобы произвести на Луканова впечатление.

– Не спится? – спросил Сергей.

– Видимо, тебе тоже, – протирая глаза от слез, прокашлял Валерий.

– Заслонку надо открывать! – Сергей смело юркнул в дым и спустя секунду оттуда послышался металлический скрежет. Вскоре дым действительно стал рассеиваться. – Все, можно заходить!

Валерий зашел в комнату, прикрыв дверь. Камин уже ярко разгорелся, разгоняя тени. Сергей деловито успел расположиться за столом, разложив на нем соленые огурцы, сало и редис. Словно по мановению руки среди закуски появилась бутылка водки.

– Познакомимся? – спросил Сергей, кивая на бутылку.

– Почему бы нет, – пожал плечами Валерий. Спать не хотелось, а что еще делать – он не представлял. – Только я не пью.

Горин уже успел достать две запыленные рюмки и сейчас протирал их рукавом, да так и застыл.

– Не пьешь?

– Да ты не стесняйся, выпивай. Я не против, а компании рад

Сергей как-то грустно взглянул на него, на бутылку, на рюмки. Потом решительно убрал одну обратно в карман.

– Побочный эффект жизни в глуши, – сказал Горин, развернув к Луканову бутылку этикеткой. На ней был нарисован волк, воющий на луну, зависшую над темным лесом, и над всем этим значилась название водки «Волчья тоска». – Может, все-таки будешь?

Луканов мотнул головой.

– А зря. Зря. Я, если ты не против, пригублю. – Он привычным движением свинтил пробку (та, сухо щелкнув, упала на стол) и налил полную рюмку. В воздухе запахло спиртом. Сергей поднял рюмку и взглянул на Луканова серьезными глазами: – Ну, за душевное здоровье!

Горин смачно выпил, поморщился и взял со стола припасенный соленый огурец. Луканов молчал.

– Чего не пьешь? – хрустя огурцом спросил он Валерия. – Язва?

Луканов отвечать не хотел, и подкинул полено в камин, сделав вид что не услышал вопрос. Не говорить же новому знакомому, что он сидит на таблетках с жуткими побочками, и мешать их с алкоголем смерти подобно. Сухое полено весело затрещало в огне.

– Как тебе наше болото?

– Ничего.

– Ничего хорошего, а? – Сергей легонько толкнул его в плечо. – Да ты не тушуйся, говори, как есть. Я Михалычу не расскажу. Это он у нас идейный, целину пытается поднять…

– И как, получается?

– А ты как думаешь? Здесь же болото! В девять вечера уже все по домам сидят. И понятно, чего сидят – а куда тут ходить? Что тут делать? Оглянись вокруг! Ты же из города приехал. Разницу замечаешь? Здесь подымай-не подымай – все одно, так болотом и останется, – махнул рукой Сергей и плеснул себе вторую.

– А он, значит, верит?

– Верит. Только на нем все и держится, на самом деле. Все деньги для клиники пытается какие-то выбить, Прохора гоняет чтобы дорожки в порядке держал… Вот и тебя сюда выписал. Я не знаю, кем ты там был. Но для нас приезд городского врача – это сенсация! – он поднял рюмку и, кивнув Луканову, лихо опрокинул ее в себя.

– Была сенсация, да все вышла… – вздохнул Луканов.

– Да ты не тушуйся! – Сергей хрустнул огурцом. – Глядишь, найдешь жену себе, обживешься… – Гость пытался казаться веселым, но Луканов видел в его глазах глубоко спрятанную тоску, которая с каждой рюмкой вылезала все больше.

– Ты нашел? – серьезно спросил Луканов.

Сергей стрельнул в Луканова глазами и быстро отвел.

– Подкину-ка я дров… – Горин поднялся и отошел к камину. – Здесь вечерами прохладно из-за болот.

Повисла тишина, прерываемая только треском огня. Пока Сергей возился с дровами, Луканов думал о том, что теперь такая участь ждет и его. Какая может быть карьера в этом Болотове? Какую он найдет себе здесь жену? Доярку? Веру Павловну, которая откусит ему голову, как самка богомола еще до спаривания?

Сергей закончил с камином и грузно опустился на стул.

– Ты, наверняка, привык к городу… но у нас здесь другие сложности, иные задачи.

– Какие, например?

– Например – не сойти с ума от тоски.

Что же, похоже Луканов здесь не один такой.

– И как вы тут развлекаетесь?

– А никак. Это же не город. Здесь ты не выбираешь куда сходить – в кафе или театр, здесь можно сходить только в лес, на болото. Можно еще сходить с ума или тихо спиваться, как большинство и делает. Профессор оптимист, он считает, что дела наши идут хорошо, а я скажу, что хуже некуда. С местными и поговорить не о чем. Бабки все свои байки талдычат про белого волка, защитника деревни, – поморщился Сергей. – Древнее зло у них, видите-ли, в болотах обитает. Мол, потерял оборотень возлюбленную свою, да воет теперь по ночам. А как по мне, так я сам выть скоро начну. Пойми, это болото! – Горин налил новую рюмку и проникновенно, с тоской, взглянул на Луканова. – Оно засасывает, как в трясину. Только происходит это медленно. Ты вроде живешь, что-то делаешь, глядь – а уже пяток лет прошел. И ничего не изменилось. По-прежнему один, жены нет, детей нет. Здесь даже времени нет. – Сергей с каким-то остервенением вкинул в себя рюмку водки, поморщился, и сипло повторил: – Ничего не происходит. Сегодня вот только Колька-дурак… надо ж было так набраться…

– Кем он был? – спросил Луканов.

– Да никем. Здесь все никто. Просто доживают свои дни. Может он устал доживать и решил ускориться…

– И часто у вас здесь такое?

– Бывает… Места дикие. Месяц назад мужик какой-то на болоте пропал.

– Как пропал? – не понял Луканов. – Утонул?

– А как еще пропадают на болоте? Тело не нашли, один сапог только. И ты пропадешь здесь, – внезапно сказал Сергей и уставился прямо в глаза Луканову. – Уезжай. Уезжай, пока не поздно, слышишь?

– Да некуда мне ехать, – мрачно сказал Луканов.

– Зря, – почему-то зло проговорил Сергей. – Зря…

Сумерки медленно вползали во флигель, сдвигая тени, погружая комнату во мрак. Казалось, темнота неотступно сжирает пространство, и только огонь в камине, на ее фоне выглядящий жалко, пытался хоть как-то бороться. Где-то далеко, на краю деревни, одиноко и надрывно завыл пес.

– Я бы и уехал… Да я бы и не приезжал, на самом деле. Если бы меня спросили. Остался бы в городе, – произнес Луканов. К груди подступил горький ком, и ему вдруг очень захотелось выпить. Он уже было хотел протянуть руку к рюмке, но посмотрел на Сергея, который уже начинал пьянеть, и тут же передумал. Спиться в Болотове не тот финал, который он для себя хотел. Нет уж, он еще побарахтается.

– Эх, город… – с завистливой тоской мечтательно произнес Сергей. – Театры, кафе, бульвары… Девушки в красивых платьях… – он даже прикрыл глаза. – А с другой стороны – слишком много всяких… не поймешь, кто есть кто. Люди там неискренние, понимаешь? – он заглянул Луканову в глаза. – Он тебе одно говорит, а на душе совсем другое. Притворяется, понимаешь? Как… как оборотень.

– А здесь не так? – хмуро спросил Луканов.

– Здесь – не так, – Сергей с бульканьем наполнил очередную стопку. – Здесь лес. Людей-то нет почти! Здесь если кто мудак – так сразу видно. Все на поверхности, все всё про всех знают.

– И ты всё про всех знаешь?

– И я. Знаю, – кивнул Сергей.

– И про Веру Павловну?

– А что Вера Павловна? – насторожился Сергей.

– Да какая-то она…

– Какая? – Сергей взглянул как-то исподлобья, и Валерий понял, что ступил на тонкий лед.

– Странная.

– Чем же?

– Ну вот сам посуди: приехал новый врач. Разве я враг ей? Я же работать приехал. У меня квалификация, опыт! А встречает меня, как будто у нее мужа увел.

– Вера Павловна женщина серьезная. Ты лучше держись от нее подальше.

– Здесь это сложно сделать, – сказал Луканов, вспомнив размеры больницы.

– Это только ради твоей же безопасности, – пьяно проговорил Сергей. – Такие женщины они, знаешь ли, хищницы. Опасно! – Сергей поднял указательный палец вверх. Посмотрел на него, и, видимо поняв, что не может сфокусироваться, сказал: – Ладно, пора мне. Засиделся.

Сергей встал, пошатываясь, и принялся упаковывать в пакет нехитрую закуску и изрядно опустевшую бутылку.

– А что за девушка в белом? – спросил Луканов.

– Здесь больница, здесь все в белом, – пробормотал Сергей.

– Нет… утром я видел девушку. Она бродила одна в тумане.

– Э, брат, это ты меня не так понял насчет женитьбы! В ту сторону точно смотреть не стоит.

– Кто она?

– Местная сумасшедшая. Бродит по лесам, улыбается.

– Какой диагноз?

– Я же не психотерапевт! – развел руками Сергей. – Живет она с матерью, да с братом младшим в деревне.

Луканов проводил его до двери. Сергей остановился в двери.

– Ты только это, городской… гуляй тут аккуратнее. И на болота ни-ни! – он погрозил пальцем. – Нам и одного утопца хватит.

– По болотам я точно не ходок… – сказал Луканов, вспоминая городской досуг с присущими ему театрами, ресторанами и огнями витрин.

Сергей вывалился в трезвящую прохладу вечера когда на небе уже начали зажигаться первые звезды. Он замер, потом обернулся к Луканову.

– Не хочу трезветь, – внезапно сказал он. – Не хочу. Никогда. Не хочу помнить, что я здесь, в Болотове…

Он развернулся и, слегка шатаясь, исчез во тьме.

Полдень

Утро выдалось солнечным. Казалось, огненные лучи дневного светила разогнали давящую атмосферу Болотова. День принес новые заботы, и предаваться рефлексии было некогда.

Слегка помятый после ночных посиделок Сергей показал Валерию его кабинет. При виде старого дубового стола с растрескавшейся столешницей и древнего стула Луканов поморщился. Видно было, что в помещении давно не было ремонта (как метко подметил Сергей – с прошлого века). Стены облупились, кое-где под слоем старой краски была видна штукатурка, словно обнажившаяся рана умирающего больного. В углу стоял шкаф с бумагами, в стене находилась широкая дверь, выводящая на небольшой личный балкончик с колоннами и видом на сад. Луканов сумрачно оглядел свое новое рабочее место и постарался не вспоминать шикарный и удобный кабинет в Первой Городской. Радовало хоть то, что к приезду нового доктора кабинет был идеально прибран. Уборщица Нина Гавриловна как раз прошествовала мимо него с ведром, полным грязной воды и чувством выполненного долга, написанном на сморщенном, как сухое яблоко, лице.

– Шикарный кабинет тебе достался, вот бы мне такой! Раньше все это принадлежало одному помещику, представляешь? – сказал Сергей, жуя яблоко, и добавил завистливо: – Да, кто-то умел жить на широкую ногу!

– Как широко ноги не расставляй, все равно потом в гробу их сведешь, – хмуро заметил Луканов. – Время никого не щадит.

– А я смотрю, ты осваиваешься в Болотове! – засмеялся Сергей.

– Не хотелось бы… – пробормотал себе под нос Луканов, но Горин уже не слышал. Он продолжал расхваливать балкон с видом и завистливо щелкал языком, оглядывая кабинет Валерия.

Было тихо, только птицы пели за окном, да скрипели половицы в коридоре и слышался плеск грязной воды в ведре Нины Гавриловны.

– Со звукоизоляцией здесь беда, – развел руками Сергей, заметив нахмуренный брови Валерия. – Все здание слышно. По звуку можно определить кто где ходит. О! – он прислушался. – Слышишь, по-другому скрипит? Это лестница. Кто-то спускается.

Действительно, к звукам в коридоре добавился другой, какой-то особый скрип ступенек лестницы, ведущей на первый этаж.

– Никак, Вера Павловна на обед пошла, – сделал вывод Сергей. – У нее короткий день. Не встречались сегодня еще?

– Надеюсь, и не встретимся, – бросил Луканов, и, как ему показалось, Сергея такой ответ полностью удовлетворил. Он продолжал щебетать, что птицы за окном, то расхваливая усадьбу, то кляня Болотово за отсутствие развлечений.

Впрочем, скоро он попрощался и ушел по делам, чем несказанно обрадовал Валерия. Хотелось побыть в тишине на новом месте и собраться с мыслями.

Оставшись один Луканов распахнул пошире окно, и теплый летний воздух ворвался в кабинет, принося запахи лесных цветов. В пышных кронах лип надрывались птицы. Решив, что оплакивать свою участь можно вечно, Луканов принялся за работу. Он распаковал чемодан и достал оттуда идеально белый халат, небольшой хороший утюг, несколько книг по нейрофизиологии, всегда носимый с собой карманный фонарик (привычка детства) и рабочие туфли. Затем аккуратно извлек из бокового отделения маленькую потертую коробочку. Отложив все в сторону, он сел у окна и раскрыл ее.

Внутри, свернувшись змейкой, блеснула подвеска в виде крылышка на серебряной цепочке. Луканов в последнее время все реже и реже доставал ее. Обычно это происходило в тяжелые дни. Еще в городе он запирал кабинет, когда ему было особенно грустно, доставал подвеску и подолгу смотрел на нее, вспоминая глаза цвета неба. Кроме воспоминаний, это было то единственное, что ему удалось забрать из своего детства в память о несбывшейся любви.

Луканов никогда не надевал эту цепочку. Она должна быть чистой и нести только воспоминания о ней, память ее тела. Он вновь вспомнил распахнутые глаза, милое еще совсем детское лицо, слегка расплывающееся под толщей воды, и нежную шею, на которой блестела серебряная цепочка… Все эти годы он не давал себе оценивать тот свой поступок, совершенный в некоем стремительном порыве. Потому что это было все, что он мог оставить себе от той любви. Ему необходимо было чем-то залепить стремительно разрастающуюся дыру в сердце, внезапно возникшую тем солнечным летним днем. И он опустил руки в воду, протянув их к нежной шее все еще прекрасной, но уже не живой девочки.

Луканов захлопнул коробочку вместе с воспоминаниями. Пора было браться за работу.

До обеда он скрупулезно разобрал бумаги и навел в кабинете подобие того порядка, к которому он привык в городе. Он как мог попытался восстановить привычную обстановку – передвинул стол ближе к окну, вынул из чемодана памятные фотографии в рамках, сертификаты о повышении квалификации и даже грамоты за победу в школьных олимпиадах. Валерий придирчиво оглядел кабинет. Пока еще это место казалось ему чужим, точнее – он был чужд этому месту. Кто знает, получится ли у него вжиться в местную среду, стать болотовцем? Может, как и Сергей, он начнет медленно спиваться? Или превратится в нелюдимую стерву, как Вера Павловна? А может, проникнется идеей профессора Сосновского, и на полную включится в восстановление клиники?

Пока Луканов разбирался в кабинете, он поймал себя на том, что периодически поглядывает из окна на цветущий сад – не мелькнет ли среди кустов диких роз развевающееся белое платье? Сколько Луканов не отмахивался, из головы не выходили огромные распахнутые глаза, и в них словно немая мольба о помощи.

– Так, Валерий Петрович! Помните, что вы, в первую очередь, врач! – негромко сказал сам себе Луканов, нервно постукивая по столу. Кодекс врача категорически запрещает отношения с пациентами. Правда, эта девушка не его пациент, но он врач, а она приписана к этой клинике. Кстати, какой у нее диагноз?

Луканов приоткрыл дверь в коридор, и, убедившись, что в нем пусто, аккуратно пошел к лестнице. Он хотел сделать это максимально неслышно, чтобы лишний раз не привлекать внимание, но старые доски деревянного пола скрипели на все голоса, словно нестройный хор пенсионеров. С лестницей на первый этаж дела обстояли еще хуже – скрипела каждая ступенька, причем на свой лад. Впрочем, Вера Павловна уже ушла, Сергей был занят, да и вообще – с чего бы ему, доктору с почти двадцатилетним стажем, прятаться, словно шпиону? Ничего нет предосудительного в том, что хотел сделать Луканов. Но тогда почему он чувствовал себя словно нашкодивший школьник?

Валерий спустился на первый этаж и подошел к двери кладовой. Еще утром Сергей показал ему, что здесь хранятся карточки пациентов. Неслышно открыв дверь, Луканов скользнул в душную каморку и включил свет.

Почти все пространство небольшого чулана под лестницей занимали деревянные стеллажи. Пахло старой бумагой, пылью и еще чем-то, похожим на гуталин. На полках стояло несколько десятков распухших от времени больничных тетрадей. Луканов окинул их взглядом, и только сейчас понял, что не знает ни имени, ни фамилии девушки. Сергей говорил, что она сестра Алеши…

Он пробежал глазами по биркам с годами рождения, прикинув, что Алеше лет одиннадцать, и остановился на полке с годами 2010-2013. Там было всего с пару десятков тетрадей, и Луканов без труда отыскал мальчика с именем Алексей Григорьев и диагнозом «Идиопатическая эпилепсия». Матерью значилась Тамара Михайловна Григорьева, отец не известен. Валерий пробежал глазами по анамнезу.

Похоже, у Алеши был наследственный тип заболевания. Первые симптомы появились еще в четыре года. Малыш на время выключался из мира, переставая реагировать на раздражители. ЭЭГ диагностика проводилась в городе. Позже появились подозрения на генерализованные тонико-клонические судороги… приступ раз в несколько дней… повышение температуры… миоклонические приступы… нервный тик, неконтролируемые подергивания рук… прописан этосуксимид две капсулы в сутки.

Строки запрыгали перед глазами, и Луканов почувствовал, как трясутся его руки. Он поспешил поставить тетрадь на место, и рефлекторно спрятал руки в карманы, словно не желая видеть тремор. В груди вновь глухо бухнуло, а к горлу подступило что-то горькое, соленое. Помочь мальчику можно было только в городе. В том городе, который выкинул его, Луканова, словно ненужный, испорченный предмет, закинул в это богом забытое место, к таким же, как он. Может Сосновский и прав – нечего лезть к чужим пациентам. Как он может лечить, если болен сам?

Луканова охватила злость. А вот может! И будет! Не сможет вылечить себя, так хоть другим поможет. Иначе жить дальше смысла не было. Существовать посреди бескрайних болот, пить горькую с утратившим всякую надежду санитаром, и выслушивать гневные проповеди Веры Павловны? Нет уж. Луканову захотелось заорать. Ему стало душно, хотелось порвать на груди ставший вдруг тесным больничный халат, выскочить к чертям из этого места и нестись по лесам, как дикий зверь, не отягощенный мыслями о смысле жизни.

– Возьми себя в руки! – процедил Луканов сквозь зубы. Он достал руки из карманов и взглянул на них. Руки врача, профессионала своего дела. Сейчас они еле заметно подергивались. Начнут трястись сильнее – во внутреннем кармане всегда есть спасительная таблетка «Лирики». И пускай он станет наркоманом, к черту все. Главное – остаться врачом, сохранить разум и работоспособность, делать то единственное, что он умеет делать – лечить людей.

Наверху послышался приглушенный стенами и потолком шум – это Сергей захлопнул дверь в свой кабинет. Валерий рефлекторно выключил свет и замер. Вот Сергей прошелся по коридору, судя по звуку зашел в кабинет Луканова, но, никого не найдя, принялся спускаться по лестнице вниз. Луканов осознавал, в каком идиотском положении он находится. Взрослый мужчина, врач, прячется в темной каморке под лестницей от коллеги. Надо было бы выйти, на ходу придумав что он просто просматривал карточки пациентов, но он не хотел сейчас видеться с Сергеем. Был обед, и тот, наверняка, пригласил бы его отобедать вместе, но у Луканова были другие планы.

Луканов различал по звуку каждую ступеньку, скрипящую под ногами Сергея, и мысленно молился, чтобы тот не зашел в каморку. Вот уже скрипнуло над самой головой Луканова, и он инстинктивно пригнулся. Сергей спустился вниз, и его гулкие шаги приблизились к каморке. Немного подождав, словно обдумав что-то, Сергей решительно направился к выходу. Хлопнула входная дверь, и клиника погрузилась в тишину.

Луканов выдохнул. Решив не включать свет, он зажег карманный фонарик.

Луканов быстро прикинул возможный возраст сестры Алеши, и, бегло просмотрев несколько карточек, наконец нашел искомую – Елизавета Григорьева. Лиза.

Луканов снял тетрадь с полки, но уже по весу понял, что что-то здесь не то. И действительно – в его руке была только обложка. Самой тетради не было.

Луканов задумчиво поставил ее на место. Он уже думал подняться вновь в свой кабинет, но обед только начался, и целый час сидеть в душной комнате было глупо. Он протянул руку к карточке Лизы, потом отдернул, но все-таки снял ее вновь и посмотрел адрес.

***

Болотово встретило его пустой центральной улицей. Впрочем, центральной она считалась потому, что являлась единственной дорогой, на которой был уложен растрескавшийся асфальт, зияющий ямами. Улица протянулась почти по прямой через всю деревню, иногда петляя, словно река, растекаясь маленькими ручейками в стороны, чтобы затеряться среди сельских бревенчатых домов.

Полуденный жар нагревал асфальт, сквозь который тут и там пробивались ростки осоки. Веяло какой-то пустотой и вселенской грустью. Луканов тоскливо оглядел безлюдную улицу. Ветер сдувал пыль с асфальта, по бокам притулились кривенькие дома. На одном из них висела почерневшая от времени резная деревянная табличка «Болотово». Дальше виднелось низкое здание из красного кирпича – такие строили еще в царской России. Над крышами домов и кронами деревьев позолотой блестел на солнце крест, возвышающийся на маковке церкви.

Подойдя поближе к зданию из красного кирпича Луканов прочитал потертую вывеску: «Почта». Дверь была закрыта на амбарный замок, что не особо удивляло – кому и зачем слать письма в это богом забытое место? Луканов не удивился бы, если бы узнал, что на карте Болотова тоже нет – просто картограф о нем забыл.

С трудом найдя нужный адрес среди заросших липами тропинок, Луканов остановился в тени деревьев. Дом стоял слегка на отшибе, на окраине деревни. Он был старый, деревянный, покосившийся, вытянутый вверх и на удивление большой – целых три этажа. Явно рассчитанный не на одну семью, просторный, но вместе с тем какой-то мрачный. Почерневшие от времени бревна сруба выглядели уныло, из-под них клочьями торчала пакля. Резные разноцветные ставни облупились, и сколько он не вглядывался в темные окна – движения внутри не заметил.

Было по-прежнему пусто и тихо. Негромко пели птицы в кронах лип, иногда ветер шелестел листьями. Где-то прокукарекал петух.

Все в Болотове выглядело заброшенным. Впрочем, как и его собственная жизнь. Казалось, они нашли друг друга – Луканов и Болотово, вот только он такому новообретению был не рад.

Луканов еще немного помялся в тени деревьев, но потом сообразил, что обед когда-то закончится и нужно будет возвращаться на рабочее место. Он ступил на покосившееся крыльцо. Ступеньки жалобно скрипнули.

Внезапно из-за дома выскочила собака. Она бросилась на Луканова, заливаясь хриплым, яростным лаем. Из раскрытой пасти брызжала слюна, словно Луканов олицетворял все, что животное ненавидело в этом мире.

Луканов в ужасе отшатнулся, но вдруг лязгнула и натянулась цепь, которой собака была привязана где-то за домом. Пёс яростно заливался лаем на расстоянии вытянутой руки от него.

Валерий отдышался и постучал, и услышал, как стук разносится в пустом доме. Луканов подумал, услышат ли стук в таком огромном доме, да и есть ли там хоть кто-то? С другой стороны – где еще им быть, раз улицы пусты?

Что он скажет, если дверь откроет Алеша? Зачем пришел Луканов? Можно поинтересоваться диагнозом, спросить о самочувствие, в конце концов – он новый врач и интересуется пациентами, пусть и чужими. Но что он скажет, если дверь откроет Лиза?

Собака продолжала брызгать слюной, заливая окрестности истошным лам. Ее лапы взрывали землю, и Луканов порадовался тому, что пёс на цепи. Стоять на крыльце и стучаться в закрытую дверь, оглушаемый собачьим лаем, было очень неуютно, и Луканов переступил с ноги на ногу.

Наконец из глубины дома послышались шаркающие шаги, и Луканов сразу понял, что это не Лиза и не Алеша.

Дверь открыла женщина из больницы. Луканова обдало домашними запахами – на кухне явно готовили щи, пахло кислой капустой, и еще мириадами различных запахов, присущих деревенскому дому. Женщина пугливо смотрела на него из тьмы сеней, на всякий случай не убирая сухую руку с ручки двери.

Ей было за пятьдесят, и груз возраста и ответственности за детей уже сказался на ее лице. Глубокие усталые морщины пересекали лоб женщины, лицо было осунувшееся, а из-под кустистых бровей устало и испуганно смотрели серые глаза. Словно почуяв близость хозяйки, собака залилась еще более остервенелым лаем.

– Гроза, поди прочь! – крикнула женщина на собаку, и та мигом исчезла за углом дома, звеня цепью. Женщина повернулась к Луканову. – Простите, доктор, она вообще спокойная… Вам кого?

– Вас, – не нашелся что ответить Луканов.

– Меня? – удивилась женщина.

– Тамара Михайловна, – Луканов мысленно поблагодарил сам себя за то, что догадался посмотреть и ее карточку и узнать имя, – я новый врач из клиники… мы вчера с вами встречались. Я помог вашему мальчику…

– Алеше… да, я помню, – лицо женщины окаменело, глаза стали еще более испуганными. Луканов мысленно ругнулся. Вера Павловна явно знала кому, когда и с какой интонацией сказать ту или иную фразу, чтобы она имела максимальный эффект. Во времена королей и дворцовых интриг ей бы не было равных.

– Я бы хотел поговорить с вами об Алеше, – Луканов украдкой заглянул за ее спину в темные сени, в надежде увидеть мелькнувшее белое платье, но внутри было слишком темно.

– Я уже все рассказывала Вере Павловне, – женщина даже слегка прикрыла дверь, словно опасаясь чем-то заразиться от Луканова.

– Я понимаю. Но мне хотелось бы узнать… это для вашего же мальчика! – быстро сказал Луканов, увидев, как нахмурились брови женщины. Все верно. Непонятный чужак, врач с диагнозом, лезет в чужую жизнь. Страх быстро переходит в агрессию, включается защитный механизм психики.

– А что про мальчика? – недовольно, и вместе с тем как-то обреченно сказала женщина. – Вы же видите какой он. Что вы можете сделать? Вы же не хотите сказать, что знаете, как вылечить его?

– Нет, но…

– Конечно нет, – оборвала его женщина. – Иначе вы бы и сами-то не хворали, если бы это можно было вылечить. Мы здесь, в деревне, народ темный, но такое понимаем…

– Вы в город его возили? – хмуро спросил Луканов.

– Возила, а чего толку? Все сбережения потратила только! Ну поставили ваши светилы диагноз, а дальше-то что?

– Это важно, чтобы понимать, как предотвратить новые приступы.

– Важно… – глядя мимо Луканова, произнесла женщина. – Важно то, что я одна, без мужа, с двумя детьми. Сын – инвалид. Дочка… вы сами видели. Дурочка, одним словом, прости господи… – она мелко перекрестилась. – Послал же господь на мою грешную душу…

– Какой у нее диагноз? – осторожно спросил Луканов. – Я не нашел ее карточку в больнице.

– Да а зачем вам диагноз? – серо спросила женщина. – Кто ее лечить будет? Да никто. Никому мы не нужны. Я вот одна, всю семью тяну… Мне эти ваши диагнозы что мертвому припарка! Мне бы дров кто наколол, а от ваших умных слов у меня только голова болит. Толку от них нет, – бесцветным голосом устало произнесла она. –  Никому мы не нужны, доктор. И вы тоже никому не нужны, раз вы здесь.

Луканов смотрел в ее серые глаза, которые смотрели куда-то сквозь него, в какую-то глубоко личную тоску, непонятную другим. Он увидел в них свое отражение – растерянного, хмурого мужчины, непонятно, как и зачем стоящего сейчас на крыльце перед этой бесконечно усталой женщиной. Он отвел взгляд – не хотел видеть себя таким. Не хотел становиться такой, как она.

– Я могу поговорить с вашим сыном? – тихо спросил он.

– Нет, – бесцветно ответила она.

– Вы запрещаете? – удивился он.

– Нет его. Ушел.

– А где он может быть?

– А где могут быть дети в его возрасте? Да где угодно!

– Он же необычный ребенок, вряд ли он сейчас гоняет в футбол с местными ребятами, – укоризненно сказал доктор.

– Вы хотели сказать – больной, а не необычный? Да ладно вам, доктор, называйте вещи своими именами! А где искать Алешу я и правда не знаю. Да и некогда мне, дел по горло!

– Может, дочь знает? – осторожно спросил Луканов.

– Может знает, а может и нет, – пожала плечами Тамара Михайловна. – Да только кто знает, где ее саму черти носят? Вы уж не серчайте, доктор, но у меня щи выкипят.

И, не попрощавшись, женщина захлопнула дверь.

Луканов в задумчивости вышел на пустую дорогу. Легкий ветер гонял пыль по растрескавшемуся асфальту. Было ощущение, что люди здесь давно не живут, словно когда-то здесь случился апокалипсис, и с тех пор деревня стояла мертвой. Но Луканов знал: люди есть. Более того: он был уверен, что за ним наблюдают. Пару раз, пока он шел по пустынной дороге, он замечал, как подергивается занавеска в том или ином окне. Чьи-то опасливые и любопытные взгляды провожали его спину, он чувствовал их почти физически.

Луканов в сердцах ругнулся. Искать мальчика-инвалида в деревне-призраке – пожалуй, самое нелепое занятие в обеденный перерыв врача на новом месте.

Внезапно на дорогу со звонким лязгом выкатилась помятая консервная банка. За ней из-за угла вылетел малец лет десяти, подбежал, и от души приложил банку ногой. Та взметнулась в воздух и, прокатившись по дороге, упала к ногам Луканова. Мальчик замер, настороженно глядя на незнакомца. Он сразу не понравился Луканову – наглый взгляд, вздернутый горделивый нос. Он знал по собственному детству – такие никогда не упустят случая потешить свое эго за счет унижения другого.