Читать онлайн Умрут не все бесплатно

Умрут не все

Все персонажи, места действия и легенды являются следствием неудержимой фантазии автора, все совпадения – чисто случайными.

Пролог

Глухие удары ворвались в мой сладкий предутренний сон. Кто-то сильно колотил в окно… Стоп. В окно? Мысль растревожила спящее сознание, и я рывком села на постели, чувствуя, как напряглось тело.

Бум! Бум! Тарарам! Удары сменились грохотом и звоном, и я мгновенно похолодела, осознав, что стеклопакет вышибли. Напрочь позабыв о дальнейшем продолжении сна, я вскочила на ноги и кинулась к источнику шума. Тело обдало предрассветной сыростью, а в оконном проёме я увидела довольную физиономию соседа.

Стоя снаружи, он сосредоточенно сбивал топором остатки стекла, торчащего подобно острым клыкам. Потеряв дар речи, я молча попятилась спиной в бабушкину комнату. В этот момент Ильдар-агай поднял голову. Увидев меня, он растянул рот в радостной улыбке, обнажая местами отсутствующие зубы. Опухшее, заросшее щетиной лицо казалось неимоверно широким, но не это повергло меня сейчас в ужас. Глаза соседа…

– Привет, Эльвирка! – проскрипел Ильдар-агай сиплым голосом. – Угости чем-нибудь! – он громогласно загоготал во всю силу легких и ринулся вперёд, переваливаясь через раму. Раскрыв рот в беззвучном вопле, я послала мысленный сигнал конечностям, понимая, что сосед хочет отнюдь не гостеприимства и даже не оросить горящие трубы. Не думаю, что даже с жестокого похмелья в поисках выпивки миролюбивый Ильдар-агай стал бы разбивать моё окно.

Сердце ухнуло куда-то в область пяток и отчаянно затрепыхалось там, пока я не заставила онемевшее от ужаса тело рывком влететь в комнату бабушки и захлопнуть дверь на защелку. Вдавившись в стену, я шарила по окружающим предметам бессмысленным взглядом.

– Привет, Эльвирка! Угости чем-нибудь! – раздалась за дверью всё та же фраза, произнесенная скрипучим неживым голосом.

Громкий удар по двери, предательски хрустнувшее деревянное полотно заставили мою осмысленность вернуться. Я прекрасно поняла, что если сосед доберётся до меня, то с такой же лёгкостью обрушит топор на мою голову. Взгляд мой скользил по комнате, в поисках какого-нибудь оружия, но, как назло, недавний бардак сменился почти стерильной чистотой, уборка дала ощутимые результаты: все лишние предметы были безжалостно снесены на свалку.

Между тем, сосед продолжал методично разносить дверь и в образовавшейся щели я увидела мелькнувший страшный зрачок. Взвизгнув от очередной волны ужаса, я метнулась к окну, распахнула его и одним движением выпрыгнула на улицу, в густой утренний туман. Терять время и бежать в обход к калитке не стала: пока сосед будет выламывать дверь, я перескочу через забор. Решив так, понеслась к нашему забору из профнастила. Ах, бабушка, ну зачем тебе был нужен такой высокий забор?

Я подпрыгнула, с трудом уцепилась за край и почувствовала, как кромка нещадно режет конечности. Металл впивался в кожу, казалось, сейчас пальцы короткими обрубками упадут на землю. Вскрикнув, я разжала руки и полетела на мокрую от росы траву.

– Эльвирка! Угости чем-нибудь! – знакомая фраза раздалась совсем рядом, я поняла, что сосед без труда нагоняет меня. И ещё осознала: он прекрасно видел в густом тумане. Мысленно прощаясь с жизнью, я вдруг заметила перед глазами черенок лопаты, торчащей из земли. Спасибо, бабушка!

Схватив инструмент, я коротко размахнулась и наугад рубанула белесый воздух. Вовремя. Лопата встретилась с препятствием, что-то звучно хрустнуло, чавкнуло и меня обдало струёй горячей крови. Под ноги, шумно хрипя повалилось тело с торчащим из шеи инструментом, продолжая орошать меня кровью. Я вскрикнула и…

Проснулась, сев на постели с вытаращенными глазами. Перед внутренним взором таял туман и предсмертный хрип соседа. Приснившийся кошмар был так ярок и реалистичен, что я долго не могла унять разбушевавшееся дыхание. Нащупав ногами тапочки, сползла с кровати. Взглянула на часы. До самолёта ещё пять часов, вещи давно собраны, но, пожалуй, сна сегодня больше не будет.

Приснится же такое! Вскоре мне предстояло увидеть соседа Ильдара-агая, и многих других. Скорее всего, под влиянием различных мыслей о деревне и явилось такое «чудное» сновиденье. Я собиралась лететь в далёкую Башкирию для того, чтобы заняться оформлением бабушкиного дома, доставшегося мне по наследству.

Конечно, можно было бы поехать на машине, но перспектива провести за рулём полторы тысячи километров, не радовала. Да и в свете последних событий: прежде всего моего изменившегося мировоззрения – хотелось побыть именно обычной женщиной, а не леди с привкусом металла. Никуда не спешить, не делать сто дел одновременно, забыть, что такое: пресмыкаться перед начальством и довлеть над подчинёнными, как Дамоклов меч.

Боже мой! Мне самой не верилось, что такое возможно. Что Эльвира Талгатовна Хамитова, грозный управляющий банка, скоро будет ходить ножками по запыленным деревенским дорогам, готовить ручками незатейливую пищу (ибо служб доставки еды в деревне нет!) и одеваться в спортивные костюмы и кроссовки, а не в строгие костюмы и туфли-лодочки, за много лет не просто надоевшие – вызывающие приступы тошноты.

М-м-м. Прикрыв глаза и воочию представив всё это счастье, я даже заурчала от удовольствия. Перед мысленным взором всплыли картины могучих гор, обступивших деревню. Их грозная величественная красота впиталась в мою душу ещё в детстве, когда я приезжала к бабушке на каникулы и с тех пор тянула к себе, как магнитом. Забыть их нереально.

Возможно, именно в горах и крылся секрет Аютау. Люди не уезжали из этой деревни, не пытались перебраться ближе к комфортному городу. Несмотря на отсутствие работы, они строили новые дома и продолжали здесь жить.

– Почти все мужчины ездят на работу вахтой. Кто-то в большие города, кто-то на Север, – как-то раз ответила бабушка на мой вопрос о том, на что живут местные жители.

Она усмехнулась, слегка прищуривая опутанные сетью морщин глаза, которые были полны бесконечной добротой и одновременно, грустью, – эх, внученька. В больших городах все слепые, как новорождённые котята, жалко вас. Каждый возле своей сиськи, другого не видит. Носитесь целыми днями, как угорелые, а в душе что? Пустота. Все чужие вокруг. Разве это счастье: быть таким одиноким среди людей? Ты, вон, много соседей в доме знаешь? Даже тех, кто живёт рядом – и их имён не скажешь! – внезапно разозлившись, в сердцах закончила она.

Воспоминание о бабушке привычно болезненно укололо в сердце. Вздохнув, я пошла собираться.

Я скучаю по тебе, олэсяй.

Глава 1. Детство

Олэсяй – на местном диалекте по-башкирски значит "бабушка".

Сейчас мне двадцать девять лет. Моей бабушке, когда она умерла, был сто один год. Как это возможно? Как именно бабушка смогла стать долгожителем, причем оставаясь крепкой (физически и умственно) до конца – сказать не смогу, хотя предположить можно. Свежий воздух, хорошая экология, умеренное питание – думаю наличие таких факторов многое объясняет.

Наша колоссальная разница в возрасте тоже вполне понятна. Бабушка поздно родила мою маму, в сорок лет, мама дала мне жизнь тоже будучи уже дамой, в тридцать два года. У бабушки была только одна дочь, хотя рожала она несколько раз. Все остальные дети погибали совсем маленькими, как будто над ними довлело страшное проклятье. Из куцых рассказов мамы я поняла, что история с умирающими детьми повторилась и с ней.

Сама тема об умерших детях всегда была под негласным запретом: я видела, какую боль доставляют подобные разговоры маме и бабушке, но, по обрывкам их рассказов предполагала, что виной этим печальным обстоятельствам стало наследственное генетическое заболевание, из-за которого гибли младенцы.

Я была желанным ребенком и долгожданной внучкой. Из куцых рассказов родителей, а в последующем, бабушки, я знала, что у меня был брат, который умер ещё во младенчестве. Его фото, лаконично перечеркнутое траурной лентой, стояло на комоде и было неприкосновенно.

Родители не чаяли во мне души, береги и лелеяли, но ближе всех мы были с бабушкой. Она была настоящей бабушкой старой закалки, из той самой породы, которых держит на этом свете активная деятельность, движение. До самого конца она сажала в огороде, а потом закатывала в банки овощи, варила компот и варенья. Конечно, в последние годы с моей помощью. Специально для этого я брала отпуск в конце августа и прилетала в Аютау. Для посадки и выкапывания всегда привлекался сосед, Ильдар-агай, дядя Ильдар, значит.

Единственное, что я наотрез отказалась делать: засаживать картофелем её огромный, в сорок соток, участок за домом.

– Нет, нет и нет! – говорила я расстроенной бабушке, – не сходи с ума, олэсяй! Столько картошки тебе не нужно!

– Может быть, я её продам! – пыталась протестовать старушка.

– Я тебе сама целое поле картофеля куплю, если захочешь, – устав от препирательств, говорила я, – не нужно тебе столько!

Самое интересное, ей и раньше не нужно было столько, но каждый год – пока были живы родители – мы приезжали и засаживали поле картофелем, а потом выкапывали его. Правда, убирать с использованием трактора нам помогали местные фермеры: бабушкины ученики. Она до шестидесяти лет преподавала в школе русский язык и литературу.

Я догадывалась, куда уходила львиная доля урожая: бабушка многое отдавала многодетным семьям и тем бедолагам, что вечно сидели без работы.

– Нет, тебе хватит вот этого куска земли, – говорила я, стараясь каленым железом вытравить из себя непрошенную жалость. Потому что понимала, что из деревни бабушка не уедет, а уход за таким большим полем – слишком тяжёлая работа, даже если рядом будут помощники. В итоге Ильдар-агай засаживал совсем небольшой клочок земли, с которого выходило всего несколько мешков картофеля.

Я с детства любила приезжать в просторный, очень добротный деревенский дом. Часто олэсяй садилась посреди комнаты, ставила большую прялку и начинала плести нить. Тогда у бабушки ещё были овцы и весь процесс рождения шерстяных носков я наблюдала «от и до».

Вычесанная шерсть, почему-то всегда напоминавшая мне грязно-серую сладкую вату, цеплялась за прялку и сухие цепкие пальцы начинали ловко плести шерстяную нить. Она получалась удивительно ровная, вилась из-под тонких пальцев, наматывалась на веретено, похожее на юлу, когда на нем было много ниток. Я всегда завороженно смотрела на этот процесс, каждый раз изумляясь ловкости и быстроте бабушкиных пальцев. Это было настоящее волшебство – рождение чуть колючей пряжи из непонятного куска ваты. Олэсяй тихо напевала, задумчиво глядя в неведомую даль.

Иногда олэсяй начинала рассказывать сказки. Это были легенды, иногда красивые, а иногда жутковатые. Чего стоила одна её легенда о древнем божке по имени Кхакха!

– Давным-давно, когда людей на Земле было ещё мало, всем заправляли Боги. Их было много – Бог Огня, Бог Воды, Бог Леса… – начинала рассказывать своим певучим, чуть надтреснутым голосом, бабушка. – Как-то раз Бог Гор и Ветра – Кхакха решил, что он главнее всех.

Стал он воевать с другими Богами, насылал на леса ураганы, которые выкорчевывали с корнями древние деревья, заваливал камнями реки, раздувал ветром огонь, превращая его в смертоносный. Требовал от всех полного подчинения. Разгневались Боги. Собрали совет, на котором решили, что нельзя больше оставлять Кхакху на свободе.

А так как он был бессмертным, то решили они заточить выскочку. Изловили его хитростью, да и с помощью самых сильных заклятий заточили Бога Кхакху в глубокую темницу, откуда нет хода. С тех пор он сидит глубоко под землёй и изредка пытается выбраться. Не даёт ему сделать этого лава – магическая сила продолжает держать Кхакху в темнице. Услышав эту легенду от бабушки в первый раз, лет в семь, я живо представила себе разъяренное лицо божка с кашляющим именем и в страхе спросила:

– А вдруг он вырвется? Что будет, если Кхакха окажется на свободе?

Мама, которая тогда тоже была с нами, услышала обрывок нашего разговора и недовольно цыкнула:

– Никто не вырвется, Эльвира. Это же сказка. Ты уже большая, знаешь, что сказки – это выдумка.

Олэсяй задумчиво посмотрела на неё, прекратила прясть и неожиданно ответила:

– Беда будет большая, если вырвется.

Почти всё время в деревне я проводила на улице со сверстниками. Мы ходили на берег нашей реки Ия. Она брала свои истоки из подводных горных ручьев и, шумливая, беспокойная – всегда была холодной. Когда это останавливало детей? И мы мчались наперегонки к реке, всегда поначалу визжа, когда ледяные брызги касались оголенного тела. Кожа мгновенно покрывалась крупными мурашками, а губы синели, но мы продолжали плескаться и нырять, до тех пор, пока вода не начинала казаться тёплой.

Потом мы выбирались на воздух, который поначалу казался колючим и недружелюбным, мы начинали вновь трястись от холода. Постепенно прикосновения ветра становились всё мягче, солнце ласково поглаживало кожу, высушивая капли горячими прикосновениями и незаметно для нас покрывая наши тела новым слоем загара.

К концу августа, когда наставала грустная пора прощаться с подругами и друзьями, мы становились похожими на чертенят: загоревшие до шоколадного цвета, с обесцвеченными хулиганским солнцем волосами. Я возвращалась в город, шла в школу и пару недель сильно грустила по летним беспечным дням, которые всегда пролетали незаметно. Потом учёба и школьные дела, общение с городскими подругами затягивали в привычный суетливый круговорот, но иногда в памяти нет-нет, да и всплывал кусочек ушедшего лета, неизменно вызывая улыбку с лёгкой грустинкой. Потому что каждое лето было неповторимым, особенным, каждый прожитый в деревне день был наполнен своим особым смыслом, и в этом было счастье.

Шли годы, я взрослела. Всё реже хотелось приезжать в деревню, стали больше привлекать лагеря для отдыха или просто каникулы в городе. Мне надолго запомнился один случай, который произошёл, когда мне исполнилось тринадцать лет.

В лагерь мне не хотелось, да и в деревню тоже. Мы с подругами Ларисой и Ирмой все дни проводили вместе: учились краситься, бродили по интернет-пространству и магазинам в поисках красивой одежды, а вечерами собирались в парке неподалёку от моего дома.

У нас была своя компания: три мальчика, Олег, Тагир и Рустам, три девочки: Ирма, Лариса и я. С девочками мы учились в одном классе, а мальчики были старше нас на пару лет. Мы дружили и уже потихоньку начинали разделяться на симпатизирующие друг другу пары. Мне нравился не темненький Рустам, или шатен Тагир, а рыжий выдумщик Олег. Впрочем, лишь до тех пор, пока в наш класс не пришёл новенький – Саша Вавилов.

Понятно было моё возмущение, когда меня бесцеремонно выдернули из намечающейся подростковой влюблённости и отправили в деревню к олэсяй? Предлог был донельзя банален: хватит валяться дома, помоги немного бабушке. Я злилась, но истинную причину своего нежелания ехать в деревню не выдала бы даже под страхом смертной казни и поэтому пришлось мужественно прикрыть сердце на замок. Отправиться к олэсяй. Там я постоянно ныла и капризничала, показывала характер и дулась. Бабушка не обижалась, лишь улыбалась, глядя, на меня своими голубыми, как ясное небо, глазами.

– Ильвира, пойдём-ка завтра с утра в лес, сейчас сезон твоих любимых ягод, – сказала она.

Бабушка всегда называла меня именно так, на деревенский манер: нарочито игнорируя букву «Э», подставляя вместо неё «И», с ударением на последнюю гласную: ИльвирА. Я давно привыкла к этому.

Вопреки обыкновению, я не сказала: "Не хочу!". Лесные ягоды я любила, хотя собирать их оказалось непросто.

На следующий день мы оделись так, чтобы не было оголенных участков тела (дабы не обгореть на солнце), натянули панамки и отправились по дороге в сторону гор. Знакома ли вам жадность собирателя ягод? Ощущение ломоты в пояснице от бесконечных наклонов, мысленное обещание "Всё, последняя банка", а затем "Ну, ещё одна и хватит", а потом… Ещё одна полная семисотграммовая банка. С лёгким шуршанием сыпались в десятилитровое ведро дразнящие алые ягоды. Ещё одна! Я уже не могла нагибаться, каждый наклон отдавался непривычной ломящей болью в спине, и я с удивлением смотрела на олэсяй, которая все так же легко собирала манящие спелыми бочками плоды.

В конце концов я стянула с головы мешающую обзору панаму, заткнула её за пояс и стала собирать ягоды чуть ли не лёжа. Солнце исчезло за набежавшими тучами, бабушка озабоченно посмотрела наверх:

– Дождь собирается? – она быстро зашептала что-то неразборчивое.

Стало совсем темно, угрожающе заворчал гром, острое лезвие молнии прорезало тяжёлое вспухшее брюхо неба, и… в этот момент что-то произошло со мной. Я очутилась в глубине какой-то пещеры. На стене загадочно и зловеще светились письмена на незнакомом языке.

На улице рокотал гром и бесновался сумасшедший летний ливень, а в пещере кто-то протяжно напевал, точнее, как будто мычал на одной заунывной ноте.

– Олэсяй! Ты где?! – испуганно закричала я, озираясь.

Меня охватил ужас, такой глубокий, что единственным желанием было выскочить из этой пещеры и бежать прочь со всех ног. Но… Выхода не было видно. Лишь исчерченные диковинными, горящими во мраке, буквами каменные стены нависали надо мной. Песня-вой прервалась и наступила тишина. Но ненадолго. В следующий миг раздался оглушительный хохот и чудовищный рев, в котором я, теряя сознание, успела разобрать слова:

– Даже не думай остановить меня!!!

…Меня больно хлестнули по щеке, и я открыла глаза. Надо мной нависло озадаченное лицо бабушки, а над её головой стремительно расходились в разные стороны мрачные тучи. Превращались в лёгкие облака, которые, в свою очередь, испарялись, таяли на глазах. На лоб мне с ощутимым стуком упали две тяжёлые капли. Две капли – и больше ничего. Небо вновь стало безоблачным и засияло иссушающее солнце. Олэсяй помогла мне подняться, сердито выговаривая:

– Сказала же, не снимай панамку! Голову напекло! Иди, посиди в тени, попей чай, отдохни.

Я отошла к ароматным липам, дающим прохладное спасение. Уселась на траву, подстелив олимпийку. Глотая ароматный чай с душицей и зверобоем, который мы взяли вместо воды, я размышляла над тем, что со мной приключилось. После некоторых раздумий, пришла к выводу, что мне все привиделось из-за солнечного удара.

С того времени в жаркие дни я всегда надевала бейсболку, до тех пор, пока не повзрослела. Каждый раз при этом яркой вспышкой в памяти проносилась мрачная, пещера без выхода и тут же истаивала в неизведанных лабиринтах мозга. В такие минуты я вновь ни с того, ни с сего испытывала тот самый первобытный ужас, от которого начинало замирать сердце, а лоб покрывался холодной испариной. То, что произошло при сборе ягод – было всего лишь минутной слабостью организма, техническим поражением от яростных солнечных лучей, но оставило неприятный след на всю оставшуюся жизнь.

После этого лета я всё неохотнее приезжала в деревню, а вскоре вышла замуж, и мы всей семьёй переехали в Москву. Тогда мы стали приезжать к бабушке вместе с Сашей, мужем. Я видела: он не понравился олэсяй. Что-то такое она увидела в его глазах, нахмурилась и по привычке чуть заметно зашевелила губами, как будто нашептывая что-то про себя. Я постаралась не обращать на это внимания, да и сама олэсяй относилась к моему мужу ровно и доброжелательно, но почему-то тем вечером, когда мы остались одни, Саша сказал:

– Бабушка у тебя… Как будто в душу залезла. помешала там кочергой, покрошила угли, да и закрыла дверцу. Вот как я сейчас. Не очень приятное ощущение. Она у тебя не ведьма? – Он закрыл печную дверцу и поставил кочергу рядом.

– Всё может быть! Ей, кстати, девяносто лет. Но тогда и я ведьма?

Расхохотавшись, я схватила веник, зажала его ногами и стала скакать по комнате, изображая летающую нечисть. Сашка подбежал ко мне, отобрал метелку, отбросил её в сторону и поднял меня на руки:

– Хоть ты и вредная, натуральная ведьмочка, но я тебя люблю, – улыбка сползла с его губ, а глаза стали серьёзными.

Глава 2. Мой мир меняется

И я… Любила тогда своего Сашку. Хорошего заботливого парня, славного и доброго. Когда же он изменился? В какой момент что-то надломилось в нём, превратив его в бессовестного лгуна, что заставило его посреди благополучной жизни стать зависимым?

У меня не было ответа на эти вопросы. Только отголоски былого горя, которые уже притупило всемогущее время. И чувство вины, тяжёлое, давящее. Как будто я была причиной его болезни, а потом гибели. Я всегда запрещала себе думать о смерти Саши, потому что срывалась на другие мысли, вольно или невольно. На причиняющие боль размышления о том, что всего этого могло бы не быть, если бы я тогда согласилась родить, а не сделала аборт.

Я выскочила замуж, едва мне исполнилось восемнадцать. Мы тогда ещё жили в Башкирии, в небольшом городке Салавате. Папа был главным инженером на заводе, мама – домохозяйкой. Потом друг отца позвал его работать в Москву. Мы переехали.

Моя первая любовь – одноклассник, Саша Вавилов, дружили с самых юных лет, а потом дружба переросла в более глубокое чувство. А может быть, не переросла, мы просто перепутали игру гормонов с любовью. Мы поженились сразу после школы: дружили до этого события пять лет с тех пор, как он пришёл в наш класс. Наверное, через год неразлучной дружбы мы решили, что поженимся и сообщили об этом родителям. Я пришла домой после сеанса кино и сказала:

– Мам, пап, мы с Сашкой поженимся.

Помню, как охнула моя мама, мгновенно побелев и изменившись в лице.

– Ты… Вы что, ждёте ребенка? – не своим, а каким-то низким грудным голосом произнесла она.

Наверное, мои слова были настолько неожиданными, что она ляпнула, не подумав. Я недоуменно переводила взгляд с мамы на застывшего с газетой в кресле папу. Он как будто превратился в статую, даже глаза не мигали.

– Нет. При чем тут… – до меня дошло, и я захохотала, – нет, мам, я не беременна! И вообще, мы пока не собираемся!

Я почувствовала, что лицо заполыхало огнём. Постеснялась произносить слово "спать", но родители всё поняли без лишних слов

– Вот и правильно, Элечка! – с облегчением улыбнулась мама, – вот и хорошо.

– Я имела в виду, что мы поженимся сразу после школы, – зевнула я.

Родители переглянулись.

– До окончания школы четыре года, дочь, – осторожно сказала мама, – ещё передумаете сто раз.

– Неа, не передумаем. Мы решили. Раз и навсегда. Вместе.

Я говорила уверенно о любви навсегда и через год после свадьбы, и через два. Я знала, что это мой мужчина, моя затерявшаяся, а потом чудом найденная половинка. Банально, да. Что поделаешь? "Все счастливые семьи похожи." И мы были такими, безумно, бессовестно счастливыми, каждый день ныряющие в купель своей любви, а потом дарящие окружающим свой волшебный свет!

Поначалу всё шло сказочно. Я поступила в институт, родители мои купили трёхкомнатную квартиру в Москве, куда мы все дружно переехали. Сашка в универ пролетел, поступил в колледж учиться на механика до армии.

Потом – армия, я дождалась, само собой, жена законная. Год быстро пролетел. А после армии началось… Как будто подменили человека. Начал выпивать, про поступление уже и разговоров не было. Отмахивался, дескать, и так хорошо зарабатываю, что не нравится? А потом и вовсе стал приходить странный. Трезвый, а глаза пустые. Смотрит на меня, а не видит.

Я быстро всё поняла, но к тому времени зависимость было уже не побороть. Не моими хлипкими силами, по крайней мере. И начался в нашей жизни страшный период, под названием: запрещённые вещества.

Саша тогда уже как будто умер, исчез. Вместо него появилось на свет существо со стеклянным взглядом, постоянно виснущее, временами отвратительное и жалкое. И всё равно – любимое и желанное. Мы всегда верим в то, что близкий человек изменится. Даже зная, что он смотрит в глаза и лжёт. Вскоре я забеременела. Банально, порвался презерватив. Рожать от наркомана? Я не рискнула. Потому что вскоре выяснился страшный диагноз мужа: ВИЧ. Каждый день холодеть от мысли, что у ребёнка может обнаружиться эта болезнь? К тому же он и так был бы в группе риска из-за наследственной генетической аномалии. Я не заразилась чудом, возможно потому, что к тому времени мы спали врозь. Наш брак развалился задолго до смерти мужа. Наверное, в тот момент, когда я убила маленькую жизнь, теплящуюся под сердцем. Получила за это бездетность на всю оставшуюся жизнь. Вскоре Саши не стало. Умер от передозировки.

Оставшись наедине с собой, могла признаться: я оказалась слабой. Не смогла пройти этот путь. Побоялась хождения на приём в "нехорошую больницу", устрашилась, что меня там увидят знакомые. Испугалась всего, что могло сопутствовать постыдной для меня болезни. И как следствие – получила бесплодие. Мне повезло: я не заразилась. И ребёнок мог родиться здоровым. Мог. Когда я думала о ребёнке, душа каменела. Нет, нельзя вспоминать. Табу.

Больше замуж мне не хотелось. Да и как-то незаметно пролетели годы. Выучилась, получила диплом, устроилась в банк. Сначала обычной кассиршей, потом поднялась по карьерной лестнице до управляющей банком. Хорошая машина, квартира, денежный достаток. Что ещё нужно женщине для того, чтобы чувствовать себя самореализовавшейся?

…Сидя за столом в офисе, я достала карманное зеркальце, вытерла непрошенные слёзы. Иногда, стоит отвлечься от бесконечных графиков и таблиц, в мозг врываются незваные мысли, уносят в прошлое. Хорошо, что такое происходит нечасто. Прихорашиваясь, усилием воли перевела мысли на свою внешность.

Я не похожа на башкирку. У нас в роду все такие: светлые глаза, белая кожа, русые волосы. Папа говорил, что башкиры бывают и такими. Вот глаза у меня странные. Нет, на первый взгляд очень обычные, только непонятного цвета. Мама так и не смогла определить их цвет и смеялась: "Серо-буро-малиновые." На самом деле они меняли цвет в зависимости от света и настроения. Когда на моей душе было безоблачно, то и цвет радужки отражал безмятежную голубизну неба. Если я становилась раздраженной или злилась – глаза темнели, становились серыми.

На работе сначала думали, что я ношу цветные линзы. Пока я довольно быстро (за два года) не сделала карьеру от простого кассира до управляющей филиалом банка. Почему поверили, что это мои натуральные глаза именно тогда? Всё просто. Волшебное преображение происходило часто во время совещаний. Иногда голубые глаза становились серыми, и внимательные клерки знали, что их ждёт небольшой, но жёсткий разнос.

Когда я сделала аборт, а после умер Саша, мои глаза несколько месяцев были даже не серыми – грязно-пепельными, подернутыми тёмной дымкой сгоревших надежд. Горе наполняло их мутной взвесью. И когда ушли друг за другом мама и папа. И теперь, когда не стало бабушки.

Все мы постигаем науку – как продолжать жить после потери близких людей, учимся всю жизнь, но никто ещё не смог сдать экзамен. Потому что так, как было раньше, до потери – не будет. Боль остаётся с нами навсегда, меняя душу изнутри, прорастая в неё тонкими пульсирующими нервами. Задень один волосок ярким воспоминанием – и она вернётся, оживёт, полыхнёт вспышкой, раздирая душу. Оттого с годами даже в самые счастливые минуты в наших глазах появляется печаль. Отблеск вросшей в душу боли.

Таково большинство людей. Такова я, Хамитова Эльвира Талгатовна, управляющая одного из филиалов "Сити-Глобал-Банк", "женщина со стальным стержнем", как любя называл меня мой босс.

Несмотря на мою впечатлительность и ранимость, я оказалась довольно удачливым приспособленцем. За четыре года работы управляющей поняла, что весьма гибко могу адаптироваться под какие угодно обстоятельства. Да и возможно ли по-другому занять более-менее весомый пост в наше время?

Мы все носим маски в той или иной степени. Мысль не нова, думаю, ей столько же лет, сколько человечеству. Живем в социуме и подчиняемся его правилам, иногда негласным: улыбайся, будь любезным, делай вид, что у тебя всё хорошо. На работе я много раз наблюдала за людьми, потерявшими своих близких. Почти все они улыбались и шутили, как прежде, лишь в глубине глаз пряталась грусть. Совсем незаметная, если не присматриваться.

Как-то раз я задумалась о своём поведении после смерти родных людей. И пришла к выводу, что вела себя точно так же. Потому что негласно не принято выставлять своё горе напоказ, да и не хочется. Слишком личное. Проще натянуть привычную маску и жить дальше с улыбкой, даже если на душе скребутся неведомые твари с метровыми когтями.

Я вскарабкалась по карьерной лестнице не по головам и не через кровать. Всему виной – моя целеустремлённость, а после некоторых событий в личной жизни – зацикленность на работе. Мне повезло с шефом: толстый, истекающий литрами пота, с невероятной одышкой… Почему повезло? Потому что у него и в мыслях не было так или иначе домогаться меня. Более того – думаю, его бы хватил удар, если бы я сама вдруг вздумала строить ему глазки. Мой босс, Герман Генрихович Видергольд, как и многие вершители судеб, мог заигрывать только с деньгами – они были его настоящей и единственной любовью. Интересно, испытывал ли он горечь от потери близких?

От размышлений о сильных мира сего меня оторвал непривычно возбуждённый голос Тани, раздавшийся по конф-коллу:

– Эльвира Талгатовна, к вам посетительница! Я сказала, что вы заняты, но она… – секретарша не успела договорить по громкой связи: ко мне в офис ворвалась пожилая женщина с седыми волосами, собранными в аккуратный пучок на затылке. Несмотря на конец августа, она была одета в старинное осеннее пальто, довольно плотное. "Как не жарко…" – мелькнула равнодушная мысль и тут же исчезла. Я вежливо улыбнулась:

– Добрый день. Чем могу…

Я тоже не договорила, потому что старушка кинулась прямо к моим ногам и рухнула на колени. Наверное, выражение лица у меня в этот момент было идиотским.

– Встаньте, пожалуйста! – Я кинулась к ней, попыталась поднять, но женщина как будто пустила корни в пол.

– Помоги мне! Фатеру отбирают! – низким голосом пробасила она, вцепившись в мою руку.

– Что отбирают? – в эту секунду я поняла, что она имела в виду квартиру. И очевидно жильё отбирает не кто иной, как наш банк.

– Фатеру! – взревела старушка и слёзы покатились по маленькому морщинистому лицу, оставляя на щеках блестящие полоски.

– Так. Давайте для начала поднимемся на ноги и пересядем в кресло! – я пришла в себя и кивнула Татьяне, вставшей на пороге кабинета с видом солдата, готового кинуться грудью на вражеский дзот.

Почему хороший секретарь работает на своём месте годами? Потому что понимает начальника без слов, читает мысленные посылы и невербальные сигналы. Вот и Татьяна глазами просигнализировала мне, что всё поняла и испарилась.

Бабушка прекратила упираться и послушно поднялась с пола. Вытерла слёзы.

Я села напротив:

– Как вас зовут?

– Синицына Варвара Лексевна я, – совсем по-детски шмыгнула носом бабуля.

В сердце тонким остриём вонзилась жалость, мгновенно распространилась по крови, мешая сосредоточиться.

– Варвара Алексеевна, будем знакомы. Меня зовут Эльвира Талгатовна, можете называть просто Эльвира. Теперь рассказывайте, в чём дело. Обещаю, что постараюсь сделать всё, что в моих силах! – мягко произнесла я.

Бесшумно появилась Татьяна, принесла нам чай. Я чуть улыбнулась, провожая её взглядом. Хороший секретарь… Если бы сейчас у меня сидел какой-нибудь пузатый бизнесмен, она бы пришла в туфлях на каблуках. А так пришлёпала в балетках, в которых обычно сидела за столом. Чтобы не нервировать лишний раз и без того взбудораженную посетительницу.

– Банк забирает фатеру, – старушка прерывисто вздохнула, сделала глоток чая, окончательно успокаиваясь и начала свой рассказ.

История её оказалась, увы, совсем не уникальна, хотя неприятно поражала своей циничностью. Внук Ванюшка захотел купить квартиру. Вот только денег у чада не было. Вот и упросил он любящую бабулю подписать документы на кредит под залог её жилья. Якобы, должен был вскоре получить крупную сумму за работу. Только никакой квартиры чадушко покупать не стало, а сгинуло с энной суммой денег в неизвестном направлении.

Банк, не получив своевременную оплату кредита, естественно стал слать письма и звонить старушке, ведь по всем документам кредит взяла она. Ну а потом банк подал в суд на приобретение залогового жилья. Получив «письмо счастья» бабушка ничего не поняла, пока не зашла к соседке, и та не растолковала ей в чём дело.

– Уехал Ванька, незнамо куда! – твердила старушка и махала рукой, изображая полную неизвестность.

– Татьяна, зайдите, пожалуйста, – позвала я секретаршу по конф-коллу.

Когда появилась Таня, я попросила принести банковские документы Синициной Варвары Алексеевны. Пока секретарша занималась поисками, мы сидели и разговаривали. Бабуля оказалась словоохотливой. За короткое время подробно рассказала о себе, о внуке.

Оказалось, сама она родилась и выросла в деревенской глубинке, а двухкомнатную квартиру получила в своё время в наследство от бабушки, предусмотрительно прописавшей внучку на свои законные квадратные метры. Я поняла, откуда у неё этот простой говор. Хотя Варвара Алексеевна прожила много лет в столице, работала она в основном уборщицей, пока от артрита не заболели руки.

Я невольно опустила глаза на её скрюченные пальцы и в груди заныло. Жалость, уже растекшаяся по крови, теперь вспухала, стремясь выбраться наружу, мешая дышать и норовя подобраться к горлу. Подсознательно я понимала, почему так происходило. Я смотрела на незнакомую бабулю, а видела на её месте свою олэсяй, именно эта ассоциация мешала трезво проанализировать ситуацию.

При разговоре о любимом внуке, Варвара Алексеевна вновь прослезилась, пришлось успокаивать. Как я поняла, Иван, который был моложе меня на четыре года в последнее время работал дома.

– Он этот… Франсер! – старушка промокнула глаза старинным клетчатым носовым платком.

– Фрилансер? – догадалась я.

Бабуля закивала.

– А как ему платили? – как будто невзначай спросила я.

– Иногда очень хорошо платили, – Варвара Алексеевна как-то горделиво приосанилась, – даже автомобиль купил. В магазин, на рынок меня возил… – Она вздохнула и продолжила, – потом продал его. Сказал: «Скоро много подниму, тогда возьму машину получше.»

Стоп. В моей голове что-то забрезжило. «Много подниму.» Проанализировать мысль я не успела, потому что вошла Татьяна и положила передо мной папку с бумагами.

Я листала документы, всё больше хмурясь. Плохо, плохо. Нигде в бумагах внук Иван никак не фигурировал, а значит и спрос будет с Варвары Алексеевны. Банк охотно дал кредит без всяких поручителей, ведь в залог предлагалась квартира.

– Ну что там? – с надеждой спросила старушка.

– Варвара Алексеевна, это же ваша подпись? – спросила я, показывая её кредитный договор. Бабушка вновь кивнула:

– Моя… Дак ведь Ванюша пропал! Не смогу я платить столько! Неужели ничего не сделать? – её глаза наполнились слезами.

Я вздохнула, пытаясь острыми шпильками своих туфлей затоптать жалость, рвущуюся наружу:

– К сожалению, вряд ли я смогу вам помочь, Варвара Алексеевна. Но вы не переживайте так сильно. Квартира у вас в хорошем районе, кредит явно меньше стоимости жилья. Думаю, после торгов останется некая сумма, которую банк вам вернёт. После уплаты всех процентов и пеней, а также расходов на судебные издержки.

Видела по её глазам, что она ничего не понимает, кроме того, что я не смогу помочь и поспешила перевести на понятный язык.

– После продажи квартиры и уплаты кредита вам вернут оставшуюся сумму. Вы сможете купить себе жилье. Конечно, не в Москве, но всё же не останетесь на улице.

Старушка вновь беззвучно заплакала, уткнувшись морщинистым лицом в огромный платок. Что я могла сделать? Выйдя из-за стола, подошла к ней. Резко и остро закололо в груди, и я глубоко вздохнула, прогоняя боль.

– Варвара Алексеевна, – я присела перед ней на корточки, подтянув узкую юбку, – ну не переживайте вы так! Не рвите душу! У вас будет жильё, обещаю, что найду вам хорошего риэлтора! А ваши дети? Они, не могут помочь? – с надеждой спросила я.

– Нет у меня никого, кроме Ванюшки, – не отрывая от лица платок, всхлипнула бабушка, – дочка Люба была, Ванина мама, так десять лет, как умерла от рака. А мужа у неё не было, одни мы нянчились с мальцом.

– Всё будет хорошо. Я обязательно помогу вам. Только не плачьте, – я осторожно отняла её руки от лица и заглянула в мокрые глаза. Улыбнулась ободряюще.

Глава 3. Чужая бабушка

Варвара Алексеевна ушла, немного успокоенная. Я вернулась за стол, стерев с лица улыбку и стала изучать бумаги дальше. И – окаменела. Сейчас, после ухода бабули, с глаз спала пелена. Я вновь обрела способность анализировать, сопоставлять факты и делать выводы. Увидела дату взятого кредита: то, на что должна была обратить внимание в первую очередь, и что, под влиянием жалости, было упущено.

Кредит был взят несколько месяцев тому назад, а по условиям нашего банка, при неуплате кредита более полугода включается штрафная система. Вот так, получилось, что я обманула старушку. Никаких денег после уплаты кредита и штрафа, не будет. Как бы ещё бабуля должна не осталась. А ведь я работаю на этой должности не первый день и так проколоться! Наобещала бедной бабушке, а как быть теперь?

Я встала с места, намереваясь бежать к нашему юристу Лисовскому, но тут же села обратно. Все ясно и без его длинных консультаций, перемежаемых бесконечными "э-э-э". Сопровождаемых маслянистым взглядом, который, казалось, оставлял на моей одежде жирные пятна, особенно в области груди.

Конечно, надо поехать к Варваре Алексеевне и все объяснить. Моя блузка тут же пропиталась потом, едва я представила себе этот разговор. Завтра. Я поеду к ней завтра, решила я. Сегодня пятница, завтра выходной, но так даже лучше. Отсрочив таким образом приговор, я испытала кратковременное облегчение.

Попросив у Тани кофе, я села проверять отчёты. Числа хаотично вертелись в голове, никак не желая укладываться в гармоничный ряд. Отложив в сторону цифровую пытку, я вдруг придумала выход для Варвары Алексеевны.

Банк может снять штрафные санкции, если бабуля докажет, что она ни сном, ни духом не ведала, что внук использовал её квартиру, чтобы получить деньги. А мы это обязательно докажем. Конечно, мне нельзя будет афишировать свое участие в деле защиты бабули. Найду ей хорошего адвоката. Надо позвонить старушке и попросить её приехать вновь, чтобы написать соответствующее заявление. Сегодня не буду дёргать её, решила я, теперь только в понедельник.

Я даже повеселела. Всё-таки не обманула!

Позвонила Лариса, с которой мы дружили ещё со школы, моя неизменная спутница в походах на фитнес и шопинг. Вместе поступали в универ в Москве, только она жила в общаге. Впрочем, высшее образование Ларочке так и не пригодилось. На пятом курсе она познакомилась с Денисом, успешным бизнесменом, вышла замуж и благополучно осела в образе домашней хозяйки.

– Как поживает грозная управляющая? – поинтересовалась она. С трудом отогнав навязчивые мысли о бабуле, бессовестно обманутой собственным внуком, я ответила:

– Всё в порядке. Как сама?

– Я – норм. Слушай, Элик, сегодня вроде пятница? Может быть, куда-нибудь сходим, развеемся? В ресторан там или в ночной клуб? Можем на дискотеку «Кому за тридцать», мне мама про такие рассказывала, – она хохотнула.

– Нет, не получится, я сегодня вымоталась, – отказалась я.

Лариса, почувствовав, что у меня нет настроения, не стала докучать долгими разговорами и вскоре попрощалась. Я сделала глоток кофе, поморщилась, потому что он остыл. Подумала про Лариску. Вот кому хорошо: муж – предприниматель, сама целыми днями сидит дома и контролирует работу няни и домработницы. При этом ведёт себя, как свободная женщина, несмотря на наличие мужа и двоих детей. Кажется, я начинала ей завидовать. Но не тому, что она сидела дома, а тому, что не было на ней такого груза ответственности, который я очень отчётливо ощутила сейчас.

В понедельник вместо перерыва на обед, я отправилась к Варваре Алексеевне. Поднимаясь на лифте, думала о том, что эту бабушку как будто послали мне высшие силы. Именно помогая ей, я ощутила прилив сил и мрачный сплин стал рассеиваться. Если бы не смогла помочь с решением её вопроса, то просто предложила бы переехать в бабушкин дом. А что? Он не стоит больших денег, а Варваре Алексеевне будет где жить.

Выйдя на площадку четвёртого этажа, я решительно направилась к двери под номером сорок один. Можно было, конечно, позвонить и рассказать про заявление по телефону. Но мне хотелось поговорить с ней лично.

Я подошла к старенькой, обитой чёрным дерматином двери и протянула руку к звонку. В груди вдруг резко и пронзительно заныло, как будто кто-то тронул туго натянутую струну. Я так и застыла с вытянутой рукой и приклеенной улыбкой. Не знаю, что произошло. Ничего не изменилось, никто не выскочил, не кинулся на меня из-за двери. Тишина и покой царили на площадке, но я почувствовала странное дуновение ледяного ветерка прямо в лицо. Как будто стояла перед кондиционером, установленном на минимальную температуру.

Я непонимающе оглянулась, пытаясь найти причину странного ощущения и по-прежнему не прикасаясь к пластиковой кнопке. Соседская металлическая дверь распахнулась, как будто там кто-то находился и ждал моей реакции. На пороге стояла черноволосая женщина, лет сорока, в махровом халате ярко-красного цвета. Она разглядывала меня и хмурилась. Отчего-то моя рука безвольно опустилась вниз, так и не встретившись с круглой чёрной кнопкой старого звонка.

– Нет их. Вам кого? – спросила женщина.

В её глазах, тоне, которым она говорила – сквозила неприязнь.

– Здравствуйте. Я к Варваре Алексеевне. – Мне стало зябко под неприветливым хмурым взглядом.

– Умерла она. Вчера вечером, – ещё больше помрачнев, ответила соседка.

– Как? – я чуть было не задала идиотский вопрос: "Вы шутите?", но вовремя спохватилась.

– Так. А вам она зачем? Из банка, небось? Всё денег хотите, квартиру отобрать? – голос женщины становился всё громче, заполняя гулкое пространство подъезда.

Мысли в голове потекли удивительно медленно и тупо. "Наверное, именно к ней и приходила Варвара Алексеевна, чтобы та объяснила, что же от бабушки хочет банк", – подумала я. Явственно представила, как старушка робко стучится в металлическую дверь: "Пусти, соседка, не пойму ничего. Уж три раза письмо прочитала… Объясни ради Христа, чего ж им надо? " И медленно округляющиеся глаза этой женщины, когда взгляд её скользит по сухим канцелярским фразам.

– Как она умерла? Что случилось? – игнорируя крики соседки, выдавила из себя.

Та внезапно замолчала, как будто щёлкнули выключателем, а потом заговорила на пару тонов ниже:

– Внук у неё игроманом был, оказывается. То ли проигрался, то ли в долги влез, а только вчера вечером, два здоровых лба бабу Варю навестили. Нет, не пугали, а сказали мягонько так: "Ищи, бабанька, внука, пусть отдаст, что должен. А то мы найдём."

Видно, она представила, что с Ванькой сделают, когда разыщут. Зашла ко мне, белее снега и стонет: "Настя, помоги! Живот болит, сил нет." А потом про историю с теми мужиками рассказала. Главное, скорую не даёт вызвать! «Помоги до туалета дойти, живот крутит» – и все тут! – соседка горестно покачала головой и приложила руку ко рту. – Я вызвала, хоть она сопротивлялась. Оставила бабу Варю у себя на диване и пошла "неотложку" встречать. Когда с бригадой "скорой" поднялись, баба Варя уже мертвая в прихожей лежала. Глаза открытые. Видно, в туалет отправилась, да не дошла, – женщина тихо всхлипнула, опустив голову.

Договорила, едва слышно:

– Не живот у неё болел, сердечный приступ был. Боль отдавала в живот. Так медики объяснили. В морг забрали бабу Варю. Хоронить некому, я уже места себе не нахожу, – она замолчала, жалобно глядя на меня.

От её агрессивности не осталось ни следа.

– Послушайте, Настя. Я помогу с похоронами, – я подошла к ней ближе. – В каком она морге?

Женщина изумленно заглянула в мои глаза, тихо ахнула:

– Вас Господь Бог послал! А вы ей кто?

– Никто. Когда-то дружила с её дочерью, – солгала я.

Узнав все, что было нужно, я вышла на улицу, сдерживая, рвущиеся из груди рыдания.

…На похоронах Варвары Алексеевны было несколько человек, преимущественно соседи, бабушки и дедушки, да знакомая мне Настя. Я смотрела, как комья земли катятся вниз, с глухим стуком ударяясь о крышку гроба и думала о Варваре Алексеевне, бабе Варе.

Она не перестала любить своего внука, который предал её, она и умерла, переживая за него, боясь, что ему причинят боль. Как это объяснить? Что это – бесконечный альтруизм, материнский инстинкт? А со стороны внука: такой же безмерный эгоизм? Как можно было поступить так бессердечно?! Ответов у меня не было, равно, как и сил. Да и кто я, чтобы судить? Это был хороший удар, мощный хук в челюсть, который выбил из меня всю оставшуюся наивность.

Варвара Алексеевна была посторонним человеком, которого я видела всего лишь раз, но что-то изменилось после её смерти. Моя благоустроенная жизнь катилась по наклонной плоскости, все больше ускоряясь. Многое теперь виделось в другом свете: уродливом и омерзительно-реальном. Комфортный ванильный мир таял, обнажая безобразно изменившиеся остовы трухлявых идеалов. Я не была виновата в смерти Варвары Алексеевны, наоборот, взяла на себя организацию похорон, но что-то со мной произошло, как будто её внезапный уход стал катализатором. Или – триггером, как сейчас модно говорить.

Хуже всего было то, что её смерть как будто вновь окунула в чуть отодвинувшееся со временем горе. Как будто содрали наросшую корочку на ране, обнажив болезненную кровоточащую поверхность. Воспоминания атаковали меня с прежней силой, и новые переживания возвращали в старую хандру.

Надо было лететь в далёкую Башкирию, принимать наследство. Дом в деревне с названием Аютау – всё, что осталось в память о любимой бабушке. Аютау – Медвежья Гора. Мне рассказывали, что раньше здесь водились медведи. Я застыла у кофе-машины, погрузившись в совсем недавнее прошлое, вспоминая печаль в глазах бабушки, когда виделись в последний раз. Она прилетела ко мне в гости, в московскую квартиру.

– Лишь бы не зимой, – вдруг ни с того, ни с сего проронила она, с грустью глядя на меня ясными голубыми глазами.

– Что – не зимой? – переспросила я, думая о своих рабочих банковских проблемах.

– Умереть бы летом… Зимой земля жёсткая, ребятам тяжело будет копать…

– Олэсяй! – грозно нахмурилась я, – Ты давай мне не разводи депрессию!

– Никаких репрессий! – улыбнулась бабушка. Она любила иногда пошутить, делая вид, что не понимает того или иного слова. На самом деле, учитель русского языка и литературы, конечно, только посмеивалась. Потом она посерьёзнела, – эх, Ильвира, скоро совсем одна останешься…

– Хватит, я сказала! – начала злиться я.

– Не кричи, – ещё мягче произнесла бабушка, и от следующей её фразы я прикусила язык, – ты на работе у себя начальник, а для меня сопливая девчонка. Я ведь, к чему это говорю? Не для того, чтобы тебе настроение испортить нытьём. Чувствую, что скоро придёт пора. А значит и тебе придётся многое поменять в своей жизни.

Нет, она не просто испортила мне настроение. Я почувствовала, как с каждым её словом меня начинает захлёстывать жёсткий сплин: именно такой у меня был после похорон мамы и отца. Выбиралась из этого состояния с помощью работы, но тягостное ощущение запомнила навсегда. Самое страшное в этой ситуации было то, что я отчётливо осознавала: бабушка права. И ничего с этим знанием не поделаешь. Чувство собственного бессилия заставило сжать зубы, глаза наполнились непрошенными слезами. Пряча взгляд, я сделала вид, что занята завариванием чая. Никогда она так откровенно не рассуждала о смерти, тем более… своей.

Она пыталась что-то сказать мне тогда, вновь заводя разговор о том, что скоро всё поменяется, но я всё время уходила от темы. Слишком болезненной она оказалась для меня. Я не была к ней готова. И когда через три месяца моей любимой бабушки не стало, меня разрывало не только горе, а ещё ощущение вины, за то, что не дала ей договорить. Но, как говорит мой смешливый начальник: «Фарш невозможно прокрутить назад…»

Олэсяй умерла в марте. Земля была ещё мёрзлая…

Моя бабушка оказалась права! Всё поменялось в одночасье!

Сначала у меня не было и мысли о том, чтобы бросить работу, сменить привычный уклад жизни на деревенский. Продать дом, да и забыть о нём, лишь изредка с теплотой вспоминая детство, родителей, бабушку. И после происшествия с Варварой Алексеевной какое-то время я продолжала работать по инерции, ощущая в душе разрастающуюся пустоту.

Все окончательно перевернул в моей голове даже не случай: жизненное наблюдение. Обычно я ездила на работу и обратно на своей машине. Невзирая на дорожные заторы, которые я все чаще называла созвучным словом, напоминающем о кишечной непроходимости. Будучи управляющей, я вполне могла иногда позволить себе "застрять в пробке". Зато комфорт был постоянным спутником моих поездок на работу и обратно.

Вот это и не давало мне никогда открыть глаза. Внешнее благополучие, едва слышно урчащий мотор, тепло салона и лёгкая успокаивающая музыка – всё это ослепляло, оглушало, внушая уверенность, что жизнь удалась. Как сказала бабушка? Слепые котята? Да, наверное, в моём случае так и было.

В один из будничных дней моя машина решила проявить характер: не завелась и вообще одарила меня презрительным молчанием. Чертыхнувшись, я вызвала такси и долетела до работы в считанные минуты, без особых проблем. А вот обратно… После окончания рабочего дня, я посмотрела в окно на улицу и внезапно, повинуясь непонятному порыву, решила добраться до дома на автобусе. Благо, было ещё светло, на дворе только появился, вышагивая хулиганской походкой, зажав в зубах дымящую сигарету, дерзкий рыжий сентябрь.

Неспешно, прогулочным шагом я добралась до остановки. Остановилась в ожидании своего автобуса. И именно здесь, среди толпы разномастного народа остро испытала свое одиночество и собственную ненужность. Шагни я сейчас под колеса несущихся машин – и никто на этом свете не зарыдает, да что там, даже не вспомнит обо мне со светлой грустью. Разве что на работе печально покачают головами. Немного поахают. Демонстративно промокнут платком слёзы. А на следующий день забудут. Как будто и не было меня.

Домой я вернулась с изменившимся мировоззрением. За какие-то полчаса мое сознание было перелопачено, вскинуто с ног на голову, разрушив привычный уклад вещей. Именно тогда и пришло взбалмошное, казалось бы, решение: бросить всё и уехать в деревню. Немного пожить там, а может, и остаться. Привести в порядок душу и мысли.

На следующий день я пришла в свой кабинет, написала заявление об увольнении и отправилась к Видергольду.

– Смотри, Эльвира Талгатовна! Зря уходишь! Работник ты хороший, по всем показателям вы другим фору даёте. Может, поговорим о повышении зарплаты? Ты, ведь у нас почти Набиуллина! Гениальная татарочка! – с сожалением произнёс Герман Генрихович, утирая пот со лба и толстых щёк.

Я вздохнула, терпеливо ожидая, когда его размашистая подпись ляжет на мое заявление. Видергольд, в свою очередь, смотрел на меня, полагая, что именно это мне и нужно. Побольше денег.

– Смотрю, Герман Генрихович. Зарплату повышать не надо. Мне очень нужно именно увольнение, – смиренно ответила я. Потом подумала и зачем-то добавила. – Я башкирка.

– К конкурентам уходишь? – недобро покосился директор.

Как такому рассказать о том, как смерть старушки что-то перевернула в душе, о философии и начале новой жизни?

– Давай поговорим, обсудим условия, – всё ещё медля с занесённой над бумагой ручкой, начал уговаривать Видергольд.

– Не надо никаких условий. Просто подпишите заявление, – устало попросила я.

– Да объясни хоть, что случилось?! – он вскинул на меня непонимающий взгляд.

Я только сейчас обратила внимание на то, что глаза у него цвета стоячей болотной воды, мутные и безжизненные. Как раньше не замечала?

– Наверное, случилось то, что у меня вместо сердца не стоит счётчик банкнот, – медленно произнесла я.

В глазах директора мелькнуло недоумение, а потом презрительная брезгливость, как будто он увидел перед собой таракана.

Заявление он подписал без дальнейших вопросов.

Глава 4. Знакомство с деревней

…Убив на дорогу почти весь день, ближе к вечеру я добралась до Аютау. Попросила таксиста остановить машину в начале улицы: захотелось пройтись пешком. Катила за собой два больших чемодана и оглядывала окружающий пейзаж, от вида которого сбивалось дыхание и начинало печь в солнечном сплетении.

Горы тяжело нависали надо мной. Ветер закручивал дорожную пыль в шаловливые вихри. Вершины с ещё зелеными, но уже кое-где рдеющими багрянцем, шапками деревьев напоминали мне о бренности всего сущего на Земле, и о своём бесконечном величии. Я с детства помнила эти горы и густые узорчатые малахаи лесов, украшающие их. Казалось, ничего не изменилось, таким родным и тягучим был зов гор. Самообман, осекла я себя. Конечно, всё вокруг изменилось, и прежде всего я сама.

Я подошла к приземистому добротному дому. Сердце отозвалось тонкой щемящей болью. Вот он, дом моей бабушки, место, где я проводила летние каникулы: бесконечные, счастливые и беззаботные. Лай соседских собак заставил поспешить. Я подошла к калитке, просунув руку в небольшой зазор, легко приподняла щеколду. Вошла в некогда аккуратный дворик, сейчас густо поросший высокой травой. В лучах закатного солнца она казалась особенного салатового цвета и от этой нежности почему-то хотелось плакать.

Слезы были близко по многим причинам. Одна из них – главная: бабушка умерла. Я редко приезжала к ней в последние годы, но знание о том, что она жива и здорова, оказывается, обеспечивало меня тем уровнем спокойствия, которое было жизненно необходимо. И вот теперь я лишилась надёжного причала. Одиноко и сиротливо стало на душе. Бабушка пережила моего отца, своего зятя и мою маму, свою дочь. Сначала тяжело заболел отец, оказалось, опухоль мозга на последней, четвёртой стадии. Потом, как-то очень быстро вслед за ним ушла мама после сердечного приступа. А бабушка моя, Минигуль, оставалась такой же крепкой ещё долгие годы.

Смерть родителей я переживала очень болезненно, но всегда чувствовала мощную энергетическую поддержку от бабушки и… Мне становилось намного легче. Я хотела, чтобы она была рядом, звала её, уговаривала и даже плакала. Олэсяй ни в какую не соглашалась жить со мной в Москве.

– Иэх, не смеши мои галоши, – махала она рукой, – какая-такая Москва?! Как стану там жить, так и помру сразу от тоски. В гости ещё могу приехать, на пару недель.

Она, действительно, приезжала. Гостила, как и обещала, пару недель и вновь отбывала в свой крепкий, с новым ремонтом, домик. Я до конца лелеяла надежду, что смогу уговорить олэсяй остаться у меня жить. Но всё было напрасно, бабуля рвалась в свой дом, где была её жизнь, её горы и леса. А теперь бабушки нет. Я прерывисто вздохнула, как будто прорыдала весь день, хотя не проронила ни слезинки. Это душа моя плакала, тоскливо и тонко, как скулит, оставшись один пёс, покинутый хозяином.

Очнувшись от воспоминаний, поднялась по деревянным ступеням ко входу. Достала ключи. Современная железная дверь легко открылась. Внутри дома стало ещё хуже. Пустота вызывающе смотрела на меня изо всех углов, кричала из аккуратно заправленной постели, фыркала из минималистичного убранства двух комнат. Пересилив себя, я наскоро выпила чашку чая, постелила себе на диване. Нашарила в опускающихся сумерках пижаму в чемодане и улеглась спать.

Спала долго, без сновидений, как будто провалившись в темный подпол. Утром встала, чувствуя себя бодрой. Взглянула в окно и вздохнула. Погода испортилась. Вчерашний теплый вечер наутро обернулся промозглой осенней сыростью.

Сентябрьский дождь зарядил на весь день: нудный и тоскливый. Глядя на непогоду, разыгравшуюся за окном, я растопила печку, потому что вдруг озябла, напилась горячего чая с травами, которые в изобилии сушились у бабушки в сенях и натянула теплую пижаму. Порадовалась, что взяла её с собой. Больше всего мерзли ноги. Покопавшись в шкафу, я выудила вязаные шерстяные носки. Примерив, обрадовалась: размер был моим. Такое ощущение, что бабуля ждала меня и связала к моему приезду носки. Не её были точно, потому что ногами моя бабушка могла посоперничать разве что с Дюймовочкой или лесным эльфом. Сразу же ноги мои согрелись и тут же потеплело на душе.

Слушая весёлое потрескивание горящих дров в печке, я совсем приободрилась. Включила для фона телевизор и забралась с ногами на диван. Я вспоминала беззаботные дни, явственно слышала звонкий смех мамы, родные голоса папы и бабушки.

Во вместительной бабушкиной комнате была большая кровать, на которой спала она сама и диван для меня, когда я приезжала.      Но чаще, в летние ночи, мы с бабушкой укладывались в сенях: здесь было прохладно и свежо, не то, что в нагревшемся за день доме. Стояла широкая двуспальная кровать. В жаркие дни мы с бабушкой выносили во двор матрац, клали его на две старинные раскладушки и сушили, потому что он быстро отсыревал.

Спать в сенях было хорошо до тех пор, пока не наступал рассвет. Вместе с солнцем появлялись скопища мух. Возбуждённо жужжа, они бесконечно садились на оголённые части тела и яростно кусались. Можно было отмахиваться сколько угодно, это не помогало. Находился единственный выход: натянуть на лицо сетчатую накидку, которой олэсяй накрывала подушки, когда заправляли кровать. Остальные части тела во избежание атак со стороны навязчивых насекомых прикрывались одеялом.

Потом, повзрослев, после прогулок до утра (а точнее, ночных подростковых посиделок возле костра), я тихонько прокрадывалась в дом. Укладывалась спать там, несмотря на духоту, чтобы бабушка не засекла, во сколько я вернулась. Не учитывала я только одного: старушечий сон чуток, и бабуля всегда бдит.

По утрам она обычно делала невинные круглые глаза и восклицала:

– Ай-бай, Ильвира, вставай, сколько можно спать?! Уже девять утра!

Я с трудом разлепляла ресницы и – несмотря на прогулки до пяти-шести утра, мгновенно вскакивала на ноги. То ли юность была тому виной, то ли благодатный горный воздух, но тело тут же наливалось бодростью и спать не хотелось ни капельки.

В соседней комнате на раскладном диване располагались мои родители, когда мы бывали втроём. Впрочем, если родители приезжали, то ненадолго. Погостив пару дней, они убывали в Москву. Или на море, если у них был отпуск. Я на побережье была пару раз, но почему-то мне там показалось скучно. Гораздо больше мне нравилось в Аютау, в окружении деревенских ровесников и каждое лето я рвалась именно сюда.

Больше внуков и внучек у бабушки не было. Сама она являлась для этой деревни пришлой: из далекой глухой деревушки где-то в горах, а потому и родственников, кроме мужниных в Аютау у неё не было. Про ту, родную деревню олэсяй рассказывать не любила. На мои любопытствующие расспросы отвечала односложно: «Она развалилась, все разъехались…» Почему я вспомнила о ней сейчас? Не знаю. Возможно, виной всему была погода, лениво думала я, погружаясь в дремоту. Самое то для погружения в пучину ностальгии.

Какое-то мимолётное движение во дворе заставило меня вскинуться и потереть глаза. Померещилось? Нет. Дверь, которую я по деревенской привычке никогда не закрывала на замок (только на ночь), заскрипев, открылась.

Вскочив с дивана, я с замирающим сердцем подошла к ней. Облегчённо вздохнула. Медленно, низко согнувшись в комнату входила соседка, бабка Галия, опираясь на палку. Господи, сколько же ей лет, вспоминала я, глядя на сгорбленную спину. Вслух же поздоровалась по-башкирски:

– Здравствуйте, Галия-абей. Как поживаете?

– Внученька, Эльвира, здравствуй! – проскрипела бабка, протягивая мне две руки. Я торопливо пожала их. Чуть не забыла об этом национальном обычае: с теми, кого очень уважаешь, здороваться обеими руками, – как поживаем? Доживаем потихоньку. Вот и бабушки твоей, Минигуль, не стало.

Она подняла голову и спокойно посмотрела на меня яркими, совсем не выцветшими от времени, карими глазами. Может быть, потому что смотрит всё время вниз, ведь скрюченная совсем, мелькнула неуместная мысль. А сама я уже бегом включила электрический чайник, заварила крепкий чай. Таков обычай: без чая никакие вопросы здесь не решаются. А уж, тем более, если человек просто в гости зашёл.

Мы пили чай долго, обстоятельно, старушка чинно опустошала пиалы вприкуску с городскими вкусностями, коими, впрочем, в деревне давно никого не удивить. Вспоминала про мою бабушку, рассказывала различные истории и, странное дело, разговоры о бабушке не вызвали обычной жгучей тоски, похожей на нестерпимую изжогу, а лишь тёплое щекочущее глубоко в ноздрях чувство лёгкой грусти. Я даже перестала обращать внимание на раздражающий скрипучий голос, слова вливались в мою душу подобно лечебному бальзаму.

– Я чего заходила-то, – после того, как я в четвёртый раз налила воду в чайник, поднимаясь с места, произнесла старушка, сухими ладошками как будто омыв лицо. Чаепитие окончено, поняла я. – Ты дом продавать будешь?

Я растерялась от бесхитростного, в лоб, вопроса.

– Даже не знаю, Галия-абей, – неловко улыбнулась я, – как-то не задумывалась. Только в наследство вступила, да с работы уволилась. Пожить хотела немного, может быть, до зимы. А потом решу.

– Я ведь чего спрашиваю. Правнук хочет здесь дом купить. Посмотрели на ваш: почему бы и нет. Участок хороший. Переезжать сюда собираются с невесткой. А строить не хотят пока. Газ проведён опять же, хоть с этим не заморачиваться, – скрипела она своим невыносимым голосом, заставляя меня невольно морщиться, когда особенно болезненно саднило по нервам.

– Я подумаю. Обязательно подумаю и дам ответ в кратчайшие сроки, – глупо, по официальному брякнула я, тут же пожалев об этом. Бабка надолго замолчала, очевидно переваривая мои слова, а потом произнесла:

– Да уж, если решишь продавать, не забудь про меня, – она тяжело вздохнула, – я бы отписала свой дом им, раз так хотят, только уже дарственную на сына сделала… На старшего своего, Айрата. А то после моей смерти переехали бы. Недолго мне уж осталось.

– Ну что вы, Галия-абей! – пылко возразила я, – не говорите так!

– Эх, Эльвира, – покачала головой бабуля, поднимаясь с места, и, по привычке, глядя в пол, – никого уже не обманешь. Твоя бабушка самой долгожительницей в селе была. А за ней – моя очередь.

После её ухода я ещё долго вертела в руках обертку от конфеты, задумчиво уставившись в окно. Дождь и не думал заканчиваться, наоборот усилился. Серая мгла накрыла село. Я думала о соседке, Галие-абей, которой наверняка совсем не много осталось. И в то же время, эта женщина думает о других, до конца. Как моя бабушка. О внуках, о детях. Где мне взять столько мудрости, чтобы перестать мучить себя пустыми вопросами и начать наслаждаться жизнью?

День промелькнул незаметно. Включив телевизор, огромную плазму, которую я подарила бабуле на день рождения, валялась на диване, обдумывая, как быть дальше. Дом был полон старых вещей, если хочу продать его, от них надо будет избавиться. Сонно моргая под гулкий говор телепередачи, я размышляла над своим приездом.

Почему-то у меня возникло такое ощущение, что мне здесь совсем не рады, причём даже погода. Вот и бабка Галия прибежала наутро, чтобы поговорить о продаже дома. Совпадение, конечно. Но чувство, что не рады мне и всё – осталось.

Надо бы сходить в магазин, купить продукты, подумала я, нехотя поднимаясь с нагретого местечка. Кроме конфет и разных пирожных, которые я по привычке привезла с собой, еды в доме не было. Все домашние заготовки и консервирования я раздала соседям, после похорон олэсяй. Посмотрев в окно, на заливающий белый свет беспросветный дождь, передумала. Схожу завтра, сегодня устрою разгрузочный день. С конфетами, пирожными и чаем.

Так и пролетел незаметно мой первый день в деревне. Уснула я рано, в полубессознательном состоянии небрежно ткнув пультом в экран телевизора. Мне снилось детство, жаркое лето, полное беззаботных весёлых игр, беготни и детских криков.

На берегу небольшой речушки с оригинальным названием Ия мы с ребятами часто загорали. Тогда речка была более полноводной и в ней даже водилась рыба. На мели, сквозь прозрачную воду видно было камни и ракушки. Войдя в то место, где степенное течение переходило в бурливое и быстрое, можно было почувствовать, как таинственно перешёптываясь, Ия бежала вперёд, нетерпеливо толкаясь, словно сердясь, что опаздывает куда-то. В жаркие дни на речке мы проводили целые дни: купались, рыбачили.

А на обрывистых берегах, медленно, но неуклонно съедаемых эрозией, иногда прямо над водой, в норках вили свои гнёзда ласточки. Мы ложились на животы, так, что только лохматые головы торчали над обрывом, отражаясь в зеленоватой воде. Затаив дыхание, наблюдали, как стремительно, подобно сверхзвуковым самолётам вылетали из своих норок птицы, взмывая высоко в небо.

На этих же берегах временами собирались целые пастбища бабочек. Для нас, детей, казалось великой тайной, как огромное количество этих прелестниц может неподвижно сидеть весь день, как будто приклеившись к обрыву. Можно было протянуть руку и спокойно взять бабочку, которая даже не трепыхалась, как будто находилась в глубоком сне.

По вечерам мы собирались на небольшом пустыре неподалёку от пекарни, от которой шёл одурманивающий запах свежеиспеченного хлеба. Жадно вдыхая сытный аромат, разливающийся в вечернем воздухе, мы играли в наш, деревенский волейбол.

– Элька! Лови мяч! – я проснулась от звонкого голоса мальчишки, Ильяса.

Некоторое время лежала, прислушиваясь к той бездонной тишине, которая могла царить только в деревне. Казалось, крик мальчишки ещё звенит в ушах. Чего-то не хватало. Глубокая ночь окутала всё вокруг тишиной, лишь луна ярко светила прямо в окно, придавая, окружающим предметам особый, мистический оттенок.

Встав с дивана, я тяжело вздохнула, чувствуя себя выспавшейся. Зря так рано легла, теперь сон пропал. Я нашарила на столе телефон, взглянула на часы. Половина четвёртого. Положила гаджет обратно, размышляя о том, что все равно придётся улечься на место до утра. Часы! Вот чего не хватало в этом доме. Сколько помнила себя, у бабушки всегда тикали старинные ходики. Сейчас они молчали. Оно понятно, часы остановились, ведь подтягивать гирьки было некому.

Я вздохнула, прислушалась к звенящей тишине. Какая-то нехорошая она была, напряженная, как чересчур надутый шарик, готовый лопнуть в любую секунду. Шагнув к выключателю, я замерла. В соседней комнате раздался скрип половиц, как будто чьи-то босые ноги осторожно переступали по полу.

Замерев, я прислушалась. Ощутила, как неприятно холодит кожу спины мгновенно промокшая от ледяного пота, пижама. Задерживая дыхание, на цыпочках прокралась к двери, ведущей в комнату бабушки. Скрип стал ещё отчетливее, как будто ходивший приближался ко мне. Едва сдерживаясь, чтобы не закричать, я, затаив дыхание, заглянула в соседнюю комнату. Лунный свет заливал всё вокруг, выхватывая из темноты каждый волосок. Прямо передо мной стояла бабушка. Такая, какой я её помнила: с заплетенной жиденькой седой косичкой, в ночной сорочке. Я смотрела на неё, онемев от ужаса, молча.

– Внученька, не слушай никого, не уезжай, – неожиданно мягко проговорила бабушка и…

Я проснулась. Села на диване, на этот раз реально взмокнув до нижнего белья. Чертыхаясь, переоделась и прошлепала на крыльцо, ощущая босыми ногами прохладу деревянного пола. По пути заглянула в соседнюю комнату. Но было уже совсем не страшно. Только нестерпимо душно, протопленный дом гнал меня на улицу, вдохнуть глоток свежего воздуха. Сверчок где-то за печкой наяривал так, что создавалось ощущение, метит в джазовые музыканты. Та напряжённая, страшная тишина во сне не имела ничего общего с реальностью.

Дождь закончился, небо очистилось от туч и больше ничего не напоминало о непогоде. Выйдя на крыльцо, я невольно залюбовалась огромными, сияющими звездами, вспомнив, как давно не видела такого неба. С юности, если быть точнее. В Москве я никогда не обращала внимания на звезды. То ли их там не было видно из-за постоянно затянутого тучами и смогом темного неба, то ли я не стремилась смотреть наверх, задавленная вечными проблемами. Здесь же хотелось смотреть на них бесконечно, невзирая на ломоту в шее, впитывая их красоту, записывая на подкорку головного мозга.

Не было больше страха. Исчезла печаль, успокоилась душа, тихо поскуливающая уже полгода с тех пор, как я похоронила бабушку. Только я и гигантские светящиеся другие миры, утягивающие в свое бесстыдное великолепие. Стало вдруг очень легко, как будто моя плоть стала невесомой. Казалось, взмахни сейчас руками и полетишь к звёздам, воспаришь ввысь легко, как пушинка. Не знаю, сколько времени я провела так, наслаждаясь безграничным небом, одурманенная холодным светом далёких созвездий.

Я очнулась, когда темнота потеряла глубокую черноту, приобрела едва уловимый темно-синий оттенок. Светает, поняла я. Тут же заломило затекшую шею, а глаза стали слипаться. Почувствовалась и свежесть, тонкими ледяными пальцами вползающая за шиворот пижамы. Почти без сознания я вошла в дом и заперла дверь. Прошлепала замерзшими ногами к дивану, такому родному… Сон утянул в пучину мгновенно, больше не явив никаких кошмаров.

Наутро я проснулась бодрая и отдохнувшая. Подошла к ходикам, запустила. Невольно отметила про себя время, когда часы остановились. Без пяти четыре. Бабушка умерла рано утром. Не тогда ли перестал тикать механизм, вместе с сердцем олэсяй? Я потрясла головой, вытряхивая странные мысли и прогоняя мистический холодок, скользнувший по спине.

Яркий солнечный свет заливал комнату, озорно прыгал зайчиками, отражаясь от воды в ведре. Все удобства давно были проведены в дом. Но набрать из колонки на улице, ощутить вкус другой, ломящей зубы ледяным холодом, вкуснейшей живительной влаги! Я не смогла устоять и принесла ведро волшебной жидкости из колонки на улице. Умом я понимала, что это ровно та же вода, что льётся из крана в доме. Та же, да не та. Не знаю, в чем хитрость, но эта, из колонки была настолько приятной, что хотелось приникнуть к ней и не отрываться. Так было и в детстве, когда я шла с полным ведром по улице, не выдерживала, припадала прямо к посудине, аккуратно касаясь губами покрытой рябью поверхности и пила, насыщаясь. Пока не начинало ломить зубы, а губы переставали ощущать что-либо из-за холода, как после анестезии. Вот и сейчас, бодро соскочив с дивана, я припала к ковшику.

Секрет здешних вкуснейших блюд – горы, а точнее, артезианские ключи, подумала я. Жидкость из подземных горных источников придаёт любым блюдам и напиткам неповторимый сказочный привкус. Возможно, здешние бабули и пьют чай вёдрами, потому что вода здесь волшебная. Воздав таким образом оду святилищу – горам, я порылась в чемодане, откопала тапочки. Надев их, совсем повеселела. Ногам тепло – и настроение другое, бодренькое. «М-да, Эля, стареешь», – мелькнуло в голове. Ощущение согревшихся ног сродни счастью.

Глава 5. Черный друг

Надо было сходить в магазин, в доме из продуктов только пучки засушенных трав, развешанные по стенам, да конфеты с пирожными. Ночные страхи растаяли с утренними лучами сентябрьского солнца. Я быстро привела себя в порядок и вышла во двор. Высокая трава напомнила о том, что её надо скосить. Лениво потягиваясь под нежащими лучами солнца, я постояла во дворе, привыкая к слепящему свету. Потом неспешно отправилась в центр села.

Деревенский покой изредка нарушался детским смехом, квохтаньем кур и гордым петушиным криком. Я накинула модный жакет, надела туфли на каблуках и теперь жалела: здесь эта одежда смотрелась неуместно и даже нелепо. Надо было надеть куртку и кроссовки, которые привезла с собой. Неясная тревога вкрадчиво вползала в душу, предчувствие неприятных событий мешало наслаждаться роскошными видами, окружающими меня. Непонятно было, откуда взялись эти ощущения, и я старалась убедить себя, что все странности гнездятся лишь в моей голове.

Подойдя к магазину, я заметила черного пса, одиноко лежащего в пыли у дороги. Он понуро опустил голову на лапы и смотрел безрадостными глазами, которые оказались светло-голубого цвета, совсем как у хаски. Такая расцветка показалась негармоничной: я всегда считала, что черная шерсть предполагает темный цвет радужной оболочки. Собака привлекла внимание, и я решила обязательно купить колбасы, накормить бедолагу.

Войдя в типичный сельский магазин, где в одном углу гнездились прозрачные целлофановые пакеты с крупами, а в другом – живописно были развешаны платья гигантских размеров и кофты весёлых расцветок, я сразу наткнулась на тяжелый взгляд продавщицы, стоявшей за прилавком – дородной смуглой женщины.

– Здравствуйте! – я поздоровалась по-башкирски.

Я ощущала себя неловко, не понимая в чем кроется причина недружелюбия. Продавщица молча кивнула, продолжая сверлить меня глазами. Я невольно быстро осмотрела жакет: нет ли новых дырок от взгляда-дрели.

– Мне пожалуйста вот эту колбасу, масло, сыр, – я показывала на требуемое, не обращая внимание на неприветливость женщины. В конце концов, это могла быть банальная зависть к моему внешнему виду. Набрав полный пакет продуктов, я потянулась за кошельком и замерла, прикипев к деревянному полу каблуками туфель.

– Понаехали тут! – рявкнул недалеко хриплый голос, полный ненависти.

Я медленно повернулась к источнику шума, который до этого не заметила. Рядом со стендом, на котором крепились рулоны с клеёнкой, стоял мужик. Небритый, опухший и страшный, он смотрел на меня налитыми кровью глазами и слегка покачивался.

– Не обращайте внимания, – затараторила продавщица, вмиг растеряв свою колючесть, – Азат недавно в Москве был, на заработках. Обидели его там, денег не заплатили, – она засуетилась, быстро щелкая клавишами большого калькулятора.

Оплатив озвученную сумму, я торопливо подхватила пакет и направилась к выходу.

– Уезжай отсюда! – вновь прогремел зычный выкрик, заставив меня подпрыгнуть на ходу.

Выскочив за дверь, едва не бегом, я кинулась прочь. С таким ускорением, что по инерции едва не пронеслась мимо пса, который даже не поднял глаз. Что-то остановило меня. Я оглянулась. Собака лежала, безучастно глядя перед собой. Сердце защемило от жалости. Я медленно вернулась, присела на корточки рядом с бедным животным. Он посмотрел на меня, и я увидела в слезящихся голубых глазах такую пронзительную тоску, что на минуту потеряла дар речи. Дрогнувшей рукой достала из пакета колбасу, с трудом отломила большой кусок и положила рядом с псом. Он понюхал без интереса, равнодушно отвёл глаза в сторону, вновь положил голову на вытянутые лапы.

– Ну что же ты? – мой голос прозвучал хрипло, – или тебя колбасой закормили? Это хорошая, только понюхай.

Я понимала, что дело не в голоде. Животное выглядело исхудавшим, но еду игнорировало. Так бывает, когда…

– Хозяин у него умер с неделю тому назад. Одинокий старик. С тех пор пёс здесь дежурит каждый день. Как будто ждёт. Они всегда вместе в магазин приходили. Пса Кара Дус зовут, – я обернулась. На крыльце, скрестив руки, стояла продавщица из магазина. Страшного мужика не было видно.

– Послушайте, – я подошла ближе, – почему-то у меня такое ощущение, что людям здесь не нравится моё присутствие. Может быть, расскажете, что знаете? Мою бабушку здесь не любили?

Женщина вдруг смутилась, отвела глаза:

– Если вы про Азата, то он сегодня перепил с утра. Вот и бесится.

Сказать на это было нечего. Не начнешь же объяснять про свои неприятные ощущения и смутные предчувствия. Я кивнула и вернулась обратно. Присев на корточки, погладила пса по голове. Он поднял слезящиеся глаза. Я поднялась:

– Ну что, Кара Дус, чёрный друг, значит. Жаль, что не хочешь поесть, – я медленно пошла по направлению к дому.

Что-то ткнуло меня в ногу сбоку. Испуганно опустив глаза вниз, я удивленно остановилась. Это был Кара Дус. Он стоял рядом, в умных глазах светился немой вопрос.

– Хочешь ко мне? Пошли, если так, – я развела руками, поняв его взгляд по-своему.

Зашагала вперёд, но пёс не тронулся с места. Пожав плечами, я нерешительно двинулась дальше. Мне вдруг показалось, что обитатели улицы, по которой я шла, дружно прильнули к окнам и следят за мной десятками пар глаз. Невидимые мне взоры были полны напряжения и злобы, а иногда откровенной ненависти.

«Плохо дело, Хамитова. Похоже на паранойю», – я пыталась посмеяться над собой, но чем дальше шла, тем более явственным и жутким становилось ощущение слежки. Стараясь убедить себя, что всё происходящее – лишь плод моего возбужденного воображения, я всмотрелась в дом, мимо которого проходила. И едва не вскрикнула в голос, потому что занавеска на одном окне совершенно отчетливо дёрнулась, задетая неосторожной рукой. В следующий момент я отпрыгнула в сторону, почувствовав сильный толчок в ногу. Открыв рот, чтобы громко закричать, я взглянула вниз. Передо мной стоял пёс Кара Дус, с зажатым в пасти куском той колбасы, что я дала ему возле магазина. Хвост его чуть заметно вилял.

К дому я подходила быстрым шагом, больше не вглядываясь в окна окружающих строений. Ощущение слежки не исчезло с появлением Карика, так я тут же стала называть бедного пса. Войдя в дом, я оглянулась на остановившегося гостя:

– Карик, заходи! – сначала не поняла, почему пёс мнётся, как будто не решаясь переступить порог жилища.

Потом осознала. Деревенские собаки обычно живут на улице и в дом их пускают редко, если только на дворе сильный мороз. Так было и у бабушки, когда у неё жили четвероногие друзья. Но я решила забрать Карика в Москву, если придётся возвращаться, а в том, что это событие не за горами, уже не приходилось сомневаться. Казалось, глухая неприязнь буквально выпирала в мою сторону из каждого двора, и я никак не могла понять, что такого натворила наша семья? Конечно, если это не игра моего воображения. Решив выяснить при удобном случае, почему моя персона вызывает такой негатив, я нетерпеливо махнула Кара Дусу:

– Заходи, не стесняйся! Привыкай жить в комфорте!

Карик вошёл, да так и остался стоять возле двери. Я не стала настаивать. Первым делом, разобрала продукты из пакета, поставила на зажженную конфорку плиты чайник. Потом устроила спальное место для нового друга: у бабушки было полно разных подстилок.

– Будешь спать здесь, Карик! – я показала на пару объёмных ковриков, которые были безжалостно изъяты у кресла и идеально подошли на роль собачьего места.

Поставила на кухне две глубокие металлические миски, благо этого добра в бабушкином доме хватало. В одну налила воды. Пес тут же подошёл, положил в пустую посудину колбасу и стал есть неспешно, часто останавливаясь. Я не стала смущать его, ушла в комнату, в задумчивости встала у окна, выходившего на улицу.

Мой мозг, как автомобиль, привыкший к чёткому движению по ровной дороге аналитики, сейчас забуксовал в глубокой колее недоумения. Поведение продавщицы – раз, орущий пьяный мужик – два, и самое главное – стойкое ощущение провожающих меня десятков пар внимательных глаз. Все эти странности никак не хотели складываться в единую картину, точнее, какая-то непонятная мазня получалась вместо четкого рисунка.

Я попыталась убедить себя, что почудившаяся мне неприязнь окружающих – всего лишь плод моего утомлённого воображения. Продавщица банально облилась завистью при виде моего столичного гардероба. Мужик по имени Азат явно болел с перепоя. А взгляды… Так это деревня, милочка моя, здесь каждого провожают глазами. Особенно, если это женщина в костюмчике от французского кутюрье и туфлях на каблуках. Почти убедила себя. Но… Гнетущее ощущение неприязни, льющейся буквально из каждой щели забора, встречающегося на моём пути по дороге домой, не отпускало. Возможно, на самом деле пришло время посетить психолога, что и решила сделать после приезда домой.

Громкий свист, сопровождаемый лаем, вывел меня из задумчивости. Чайник надрывался, исходя паром, а Карик весело гавкал, призывая меня. Закрыв краник газовой конфорки, я залила в прозрачный заварочный чайник кипяток. Чайные листья набухали, разрастались в объёме, окрашивая воду в густой тёмно-коричневый цвет. Я устало встряхнула головой, отгоняя внезапно возникшую дурноту. День только начался, а меня уже одолевала тягучая сонливость.

Я решила присмотреться повнимательнее к жителям деревни. Уж очень не нравилось мне такое отношение. Надо будет расспросить продавщицу в следующее посещение магазина. Покончив таким образом с насущными проблемами, я постаралась отрезать напрочь тяжёлые мысли, и отправилась пить вкусный чай с аппетитными бутербродами.

После завтрака, взяв себя в руки, я вышла во двор. Настроила газонокосилку, которой в основном пользовалась я, когда приезжала в гости. Бабушка говорила, что у неё не хватает сил справиться с этой громадиной. Возможно, так и было. Даже мне приходилось прилагать усилия, чтобы косить траву с помощью газонокосилки.

Пока я воевала с высокой травой, приняла решение. Меня заинтересовало, что за тайны окружают умершую бабушку, из-за чего мне мерещится, что окружающие испытывают неприязнь, поэтому не уеду, пока не узнаю, в чём дело.

Приведя в порядок двор, я с удовлетворением оглядела результаты своей работы. Замечательно. Ровно подстриженная трава теперь могла посоперничать с ухоженным газоном какого-нибудь сноба в Англии.

Потом уютно подогнув ноги, я бездумно смотрела на экран телевизора, где шёл слезливый сериал. Карик пристроился внизу, положив морду на лапы. После плотного обеда, состоящего всё из тех же бутербродов, меня сморило. Свернувшись калачиком, я натянула на себя плед и погрузилась в сладкую дрему.

Звонок в дверь заливистой птичьей трелью ворвался в мой сон. Взметнувшись с дивана, я перепуганной птицей порхнула к выходу. На пороге топталась высокая сутулая фигура. Я невольно вздрогнула, потому что узнала соседа, живущего через пару домов, Ильдара-агая. Стало не по себе, в памяти вдруг отчётливо всплыл кошмарный сон, который явился накануне отъезда в деревню. Встряхнув головой, я отогнала видение и улыбнулась:

– Салям, Ильдар-агай!

– Привет, Эльвирка! – искренне обрадовался он. – Слушай, я зашёл тебя повидать… Ты же пару дней, как приехала?

С каждым словом из его рта вырывался стойкий, ничем не перешибаемый аромат принятого вчера внутрь, и я невольно поморщилась, отступая в глубину дома. Потом в голове моей забрезжила мысль. Успев ухватить её за кончик, я вспыхнула от радости и кивнула соседу:

– Да буквально позавчера. Проходите, что в дверях стоять? – мысленно пообещав себе, что впредь буду закрывать входную дверь днём. Жутью повеяло от неожиданного визита.

Сняв у порога резиновые галоши (самая универсальная обувь в деревне), Ильдар-агай тяжело протопал сразу на кухню. Неловко присел на край табурета, приглаживая крепкой ладонью с узловатыми пальцами непослушные каштановые волосы, с многочисленными неряшливыми вкраплениями седины:

– Да вот услышал, как у тебя тут тарахтелка работает, думаю, дай зайду, поздороваюсь, – откашлявшись, хрипло заговорил он, источая вокруг тяжёлый дух.

Я поняла тонкий намёк. Стараясь держаться на расстоянии, полезла в шкафчик, где у бабушки всегда на такой случай была припасена бутылка. Да не какой-то там водки – коньяка. Достав рюмку, я щедро налила пахучую жидкость.

– Лимона нет, – рассеянно проронила я, двигая поближе к нему вазу с конфетами и тарелку с бутербродами. Сосед сверкнул глазами, оценивая обстановку, пробормотал:

– На хрен лимон…

Мгновенно опрокинув порцию алкоголя, Ильдар-агай довольно крякнул.

– Чего сказала? Не расслышал, – он невинно посмотрел ожившим взглядом. Я засмеялась и налила ещё. Осторожно присела напротив:

– Спросить хотела…

– Хотела – спрашивай! – охотно согласился Ильдар-агай, раздевая конфету и хитро косясь на бутылку. Взглядом он очертил уровень оставшегося напитка и повеселел ещё больше.

– Как вы тут вообще? – я не нашла спросить ничего умнее, не забыв налить третью.

– А нормально! Работы здесь нет, но почти в каждой семье мужики ездят на вахту. Выкручиваются. Уезжать никто не хочет, любим наши края. И не пьёт теперь народ, прямо скукота. А я вчера помогал картошку выкапывать, да вот переусердствовал, – совсем радостно воскликнул сосед, откусив от конфеты, как птичка клюнула.

– Хорошо, – я задумалась ненадолго, ничего не придумала и спросила в лоб. – Не знаете, что случилось? Все на меня косятся, прямо такое ощущение, жаждут, чтобы я поскорей уехала.

Посмотрев на сияющее секунду назад блаженством лицо, я поразилась мгновенной перемене. Сосед стал абсолютно серьёзным, опухшее лицо вытянулось, обрело строгие очертания. Желваки взбугрились. Он поднялся, выдохнул, омыв меня влажной волной перегара и с сожалением покосился на бутылку:

– Эльвир, ты эт… Плесни напоследок, да пойду я. А то жена прибежит ещё, ревнивая она у меня.

– А как же? – я не договорила, прикусив губу. Наполнила рюмку, так что перелилось через край. Раздражённо стукнув донышком, убрала посудину обратно в шкаф.

– Ты не обижайся на людей, не злые они, просто… – Ильдар-агай запнулся, влил в глотку финальную дозу и спиной попятился к выходу.

Я не стала даже провожать мужчину. На глазах закипали жгучие слёзы обиды. За что?

– Эльвира, ты лучше уезжай! – вместе со звуком хлопнувшей двери, донеслись слова соседа.

Сквозь мутную пелену слёз я увидела темное приближающее пятно и в тот же момент обнаружила в ладонях мокрый холодный нос. Подойдя ко мне, Карик доверчиво уткнулся мордой в мои руки. Смахнув слёзы, я почесала за ухом чёрного друга. В душе, подавляя обиду, росла злость. Теперь я точно ни за что не уеду, пока не разберусь, в чём дело!

Глава 6. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день

На следующий день мне представилась такая возможность. После прогулки с Кариком, вкусного завтрака и контрастного душа, я решила сходить к Галие-абей. Обдумав как следует странности, которыми оказался окружён бабушкин дом, я решила, что самым простым и логичным будет продать его. Конечно, я постараюсь всё разузнать, но вряд ли какая-либо информация переменит отношение деревенских ко мне. Значит, так тому и быть.

Надо было уточнить у бабульки условия сделки. Небезосновательно решив, что старожилка Галия-абей должна быть в курсе всех сельских передряг, я решила разузнать у неё всё, что будет возможно. Вместе с Кариком подошла в калитке бабушки. Занавеска в окне вздрогнула, просигнализировав, что меня заметили и через некоторое время соседка появилась на крыльце.

– Эльвирочка, дочка, проходи! Молодец, что пришла! – обняв меня, приветливо защебетала старушка, но взгляд её карих глаз на мгновение смутил меня.

Она заглянула в моё лицо с изучающим выражением, как будто пыталась прочитать ответ на свой невысказанный вопрос. Впрочем, тут же на смену ему пришла радушная гостеприимность. Оставив пса у крыльца, я прошла вслед за хозяйкой. Похоже, она была дома одна. Разлив по чашкам ароматный чай, она плюхнула в каждую посудину молока. Затем женщина уселась напротив.

– Галия-абей, я хотела поговорить про дом, – начала я, после всех положенных разговоров о здоровье и погоде, – я решила, что буду продавать его.

– Ой, молодец! – вспыхнули радостью глаза бабушки, – готовы купить хоть завтра!

От моего внимательного взгляда не укрылся взор бабушки, которым она украдкой вновь исследовала мою физиономию. Как будто воровато пощупала: не поняла ли я, в чём дело?

– Завтра? Ну что же, – я пожала плечами, глотнула горячий напиток, подбирая слова, – никак не пойму, что происходит. Люди как-то странно косятся на меня, а то и в открытую говорят, чтобы уезжала. Вы ведь знаете, в чём дело. Мне тоже очень хочется понять. Расскажите, очень прошу. И потом без лишних разговоров решим, когда и за сколько. Деньги возьму по минимуму, раз всё равно мне здесь жить не судьба.

После моей горячей тирады, глаза бабки растерянно заметались по комнате.

– Ну что ты, Эльвира. Кажется тебе, – неубедительно начала она, но я жёстко перебила её.

– Нет, Галия-абей. Я чувствую, что-то происходит. Объясните, в чём дело! Ни для кого не секрет, что олэсяй многим помогала. Что такого могло произойти? Иначе назло не уеду, а так и буду здесь жить, пока не выясню, какая бешеная муха перекусала местных жителей!

Бабка испуганно вскрикнула и прижала руки ко рту. Я удивлённо вскинула на неё глаза. Кажется, угроза остаться подействовала!

– Эльвира, дочка, не обижайся. Не любят у нас приезжих. Не будет тебе здесь спокойной жизни, – совладав с собой, продолжила упрямая бабка.

Объяснение показалось малоубедительным, о чём я и поведала:

– Полная ерунда! Я не обычная приезжая, с детства многих знаю!

– Всё равно чужая. Бабы боятся, что ты у них мужей приехала отбивать. Да, вот поэтому и косятся. Лучше всего продать дом и уехать, – продолжала талдычить своё бабуля. Я вздохнула:

– Хорошо. Сделаю вид, что поверила. Здесь просто не любят приезжих и ревнивые женщины. Я о другом ещё спросить хотела. Там, в доме много всяких вещей бабушкиных. Я их не буду трогать? Молодые ваши разберутся, выбросят или оставят.

– Лучше сразу всё выбросить! – торопливо сказала Галия-абей, – хочешь, завтра пришлю к тебе правнука, он поможет всё собрать и отнести к мусорному трактору.

Я кивнула, невольно улыбнувшись. «Мусорным» назвали трактор одного из соседей. Туда, с разрешения хозяина сносили весь крупный мусор, а потом водитель увозил содержимое тележки на свалку за небольшую плату.

На том и порешили. Я приберу дом, а потом мы оформим сделку. Естественно, глупое объяснение меня не убедило, только ещё больше разожгло любопытство. Ну да ничего, решила я, вышагивая по улице по направлению к своему дому и снова ощущая на себе несколько пар любопытных и очень неприветливых глаз. Взгляды почти физически прожигали мою одежду. Ничего. Скоро я всё выясню. Карик беззаботно семенил рядом, принимая на себя львиную долю человеческого негатива, который (я чувствовала это кожей!) лился из всех щелей. Спасибо, милый чёрный друг.

Позвонила Лариска:

– Привет, дорогая! Куда пропала? На занятия не приходишь, не звонишь!

Ох ты! Я даже не предупредила её, что уехала! Посреди деревенской тишины её бодрый голос показался чем-то иррациональным, вызвав у меня лёгкую оторопь. Звонок из прошлой жизни, как с того света.

– Привет, Лара, – я стряхнула с себя оцепенение.

Что так меня изумило? Общаемся с Лариской с детства, и вдруг такой шок.

– Я уволилась с работы. Уехала в деревню, решила пожить немного здесь, – произнесла я.

Я как раз подошла к своей калитке и нырнула вглубь двора, спрятавшись от неприятных сканирующих взглядов.

– Ты с ума сошла? – теперь настал черед Ларисы удивляться.

– Долго объяснять. Так получилось. Попозже наделаю фоток и скину тебе, – мне не хотелось рассказывать о том, что именно привело меня в деревню.

Лариса хорошая подруга. Ровно настолько, чтобы не чувствовать себя одинокой. Сходить вместе в ресторан, съездить в отпуск за границу, погулять по магазинам, помахать ногами на фитнесе – лучше не найти. Но пустить её в душу – нет. Несмотря на наше знакомство с детства. Именно потому я не стала затягивать разговор и довольно скоро положила телефон на стол.

Ночью снова шёл дождь. Я не выключила свет, оставив в каждой комнате гореть настольную лампу. Тревога, вначале неясная, к вечеру навалилась тяжелым грузом. Я никак не могла понять, что же такого плохого сделала всем сельчанам, что они спят и видят – как бы поскорее я уехала. Я замечала это желание и во взгляде Галия-абей, и по лицу Ильдар-агая, и по встревоженным глазам продавщицы в магазине.

Просыпаясь ночью, я невольно бросала взор на угол возле двери. Карик тут же поднимал голову и смотрел на меня. От этого успокаивающего взгляда на сердце становилось легче. Искренне радуясь тому, что у меня появился замечательный друг, я опускала голову на подушку и закрывала глаза.

А потом проснулась вновь, на этот раз от явственного шарканья мягкой подошвы об пол в соседней комнате. Вскинулась с рвущимся из грудной клетки сердцем. Карик тут же поднял голову и посмотрел безмятежными глазами без тени тревоги. Я прислушалась. Никаких звуков, кроме тиканья часов из соседней комнаты не было слышно. Карадус вновь вопросительно посмотрел на меня. Он как будто не спал всю ночь, бдительно охраняя мой сон. Я вяло улыбнулась, вновь опуская голову на подушку.

Читать далее