Читать онлайн Путешествие из Москвы в Афганистан или срочная служба в Советской армии 1978-1980 годах бесплатно

Случайности не существует – всё на этом

свете либо испытание, либо наказание,

либо награда, либо предвестие.

Вольтер

Предвестие.

Вместо предисловия.

Желание описать свою службу в Советской Армии возникало постоянно, с момента демобилизации. Но это желание быстро проходило, когда становилось понятно, что выкладывать на бумагу ситуации, связанные со службой, нельзя. Так как это могло вызвать не очень хорошие последствия не только для меня – непосредственного участника событий, но и для всех тех, кто прямо или косвенно были в этих событиях действующими лицами. И только спустя сорок лет я думаю, что мои повествования не принесут никому вреда по службе или в жизни. Многие давно или недавно на пенсии, иных уж нет, а кто, как говорится, далече. Одним словом, говоря юридическим языком, по истечении срока исковой давности.

На всякий случай я старался избегать упоминания фамилий участников событий. И приношу извинения за неправильно указанные имена. Что касается описаний местности и иных фактов, достойных внимания, они соответствуют действительности сорокалетней давности.

Хотя сразу хочу сказать, что это не художественный вымысел, а реальные моменты моей жизни. Может, где-то и не совсем точные, но это именно так, как я все это пережил и запомнил. Некоторые события, наоборот, пришлось приуменьшить, так как если бы я лично в них не участвовал, то был бы твердо уверен, что они являются плодом больного воображения. Тем не менее, выражаясь канцелярским языком, каждое событие имело место быть.

В моем повествовании нет сюжетных линий и любовных треугольников, громких расследований и психологических загадок. Это просто описание определенного периода моей жизни. Я специально не указываю номера частей, полков и дивизий. Все это при желании можно найти в интернете на специальных сайтах, где собраны и описаны места дислокаций. Вплоть до мелочей можно рассмотреть указанные места на спутниковых снимках. Не затрагиваю я и политическую составляющую. Мне неинтересно, как Политбюро принимало решение о вводе войск в Афганистан. Кто при этом был «за» или «против». Какие подковёрные интриги предшествовали принятию решению о вводе войск. Кто поставил последнюю точку.

О событиях в Афганистане известно не так много: несколько фильмов, мало соответствующих действительности, книги, не известные широкой публике, афганские песни, о которых помнят немногие. Все дальше становятся те события. Для сегодняшних призывников мы такие же ветераны войны, как тогда для нас были участники Великой Отечественной войны.

      Девяностые годы и перестройка многое сделали, чтобы очернить интернациональный долг в Афганистане. Может, руководство страны и допускало ошибки, но причем тут простые парни, с честью выполнившие свой долг? В истории останутся мемуары полководцев и политиков. Однако историю Великой Отечественной войны мы помним не только по воспоминаниям генералов, но и по рассказам простых солдат. И слова «Это была ошибка, и нечего было нам там делать» останутся на совести тех, кто использовал их в собственных политических интересах.

Немножко о себе.

Я постараюсь рассказать, как это было со мной – простым советским гражданином, которому в 1978 году исполнилось двадцать лет. Который родился и вырос в городе Даугавпилс Латвийской ССР. Оказался я в тех краях по велению партии и правительства, направивших туда моего отца служить в 1952 году, после окончания Серпуховского военного училища спецслужб. Это было время, когда по лесам еще шарахались «лесные братья» – недобитые латышские и литовские националисты, служившие на стороне фашистов. Рядом с Даугавпилсом находилась старинная крепость, построенная в 1810 году. Это была территория площадью почти сто гектаров, окруженная со всех сторон валами высотой в десять метров. Вокруг был выкопан глубокий ров, заполняемый водой. Даже Наполеон не смог ее взять при наступлении и просто обошел. Вот в этой крепости и находилось Даугавпилсское авиационно-техническое училище, где мой отец служил преподавателем. В этой же крепости были и жилые дома, в которых прошло мое детство.

Так я и рос там, как и все мои сверстники. С гордостью сначала носил значок октябренка. После того, как дал первое в своей жизни торжественное обещание пионера СССР, сменил значок на пионерский галстук, который, в свою очередь, сменился комсомольским значком. По окончании школы вариант поступления в родное военное училище даже не рассматривался, да и служба отца подошла к завершению, что и послужило поводом к возвращению на свою историческую родину. А моей малой родиной была деревушка на берегу реки Пахры, куда сразу после стрелецкого бунта в 1682 году был сослан стрелец, избежавший казни. Мой семь раз «пра» дед вместе с семьей и двухлетним сыном обосновался в деревне в сорока километрах от Московского Кремля. Двухэтажный дом, построенный в начале девятнадцатого века и стоящий до сих пор, до революции использовался как постоялый двор. На первом этаже, сложенном из кирпича и камня, был трактир, а на втором – деревянном ─ располагались номера. В 1910 году дом удачно сгорел и тем самым не был конфискован пришедшими к власти большевиками. Двадцать же десятин земли, используемых в хозяйстве, не избежали данной участи и были успешно экспроприированы коммунистами.

Особо не напрягаясь, я поступил на седьмой факультет Московского авиационного института, где с головой окунулся в студенческую жизнь. Точнее, нырнул всем телом. Учеба давалась легко, что способствовало появлению свободного времени, которое использовалось на все сто. Ездить каждый день из дома в институт было хлопотно и неудобно, и я перебрался на съемную квартиру со своим однокурсником Володькой, с которым мы познакомились на вступительных экзаменах. Он тоже был из семьи военных и успел отслужить в армии. Свободное время проводили в общежитии института. Стипендия в 55 рублей, подработка на табачной фабрике «Ява», на кондитерской фабрике «Большевик» и на погрузке багажа на центральном аэровокзале давали возможность для безбедной жизни, да и родители не забывали, подбрасывая на карманные расходы.

Все шло стабильно и уверенно, не предвещая резких катаклизмов. Страна жила по заветам XXV съезда КПСС, состоявшегося в 1976 году, который утвердил направления развития народного хозяйства в СССР. Единственное мое сильное переживание в 1977 – так это принятие Конституции СССР. Я был не против основного закона страны – я был против того, что его приняли 7 октября, не дотянув пяти дней до моего дня рождения. Как было бы хорошо иметь на день рождения постоянный выходной. А еще лучше – если бы Конституцию приняли 13 октября. Каждый день рождения в субботу – достойный подарок от государства.

В общем, доучился я до третьего курса, и тут подкрался 1978 год.

1978 год, начало.

Новый 1978 год начался сразу как-то не так. Проснувшись в комнате, долго пытался осознать, где я и что я. Что это комната общежития – не вызывало сомнения. Наличие занавесок на окнах подсказывало, что здесь живут девочки. Но что-то в убранстве комнаты сразу настораживало. Начинка книжных полок была явно не авиационного уклона. Голова раскалывалась. За окном было уже темно, да и часы предательски показывали время вечера. По количеству пустых бутылок на столе и минимуму закуски было понятно, что отмечали мы изысканно и с наслаждением. Но коллектив, который принимал в этом участие, отсутствовал как на месте, так и в моей памяти.

К удивлению, из бутылки рислинга и двух бутылок «Салюта» удалось выжать почти полстакана живительного нектара, который более-менее привел меня в чувство, наладил ход мысли и даже разбудил ощущения, что не все так плохо. Захотелось покурить, и я направился на лестницу в надежде узнать более подробно о лихой ночи. На лестнице стояли и курили два негра и смуглый иностранец. Негры и иностранец. В общежитии режимного закрытого института. Мысли в голове встали в хоровод и с нарастающей скоростью закрутились в танце. А когда они мне сказали: «Привет, брат», танец мыслей принял хаотичный характер. В дальнейшем разговоре выяснилось, что это не общага МАИ, а общежитие 2-го мединститута. И общага мединститута была точной копией нашей маевской общаги. Я, студент 3-го курса Московского авиационного института, обязанный докладывать в первый отдел института обо всех контактах с иностранцами, встретил новый год в общаге 2-го мединститута на улице Островитянова в Москве. Как я там оказался и что я там делал, история умалчивает, но то, что я начинал праздновать новый год в общежитии МАИ на улице Царева, практически на другом конце Москвы, сомнений не вызывало. Ох, не зря говорят, что как встретишь новый год, так он и пойдет. Зря не верил. Первые встреченные люди в году – негры из Анголы, называющие меня братом, и человек из Афганистана. Две страны, о которых я имел представление только по урокам географии в школе. Но когда все прояснилось, хоровод в голове стал замедляться и мысли неспешно устремились на свои постоянные места. Стали появляться участники совместных ночных празднований, и постепенно комната наполнилась людьми. Появилась незамысловатая закуска, вино и портвейн, и все завершилось в той же комнате и на той же кровати.

Утром, потихоньку, чтобы не попасть никому на глаза и не втянуться в более длительные посиделки, мною был покинут гостеприимный дом. Таким же тихим было и возвращение в общагу МАИ, где моя команда даже не заметила моего отсутствия. Кто-то вспомнил, что среди новогодней ночи мы пошли с Володькой покурить и не вернулись. Я даже первое время переживал, что оставил там его одного, но, как потом оказалось, он уехал утром первого, оставив меня в руках будущих медицинских работников. Впервые в жизни я общался с «братьями» из Анголы и Афганистана.

Дальше студенческая жизнь покатилась, точнее сказать, поскакала по ямам и колдобинам, образом, который не представлялось возможным назвать правильным. На учебе я почти не появлялся, занимая время преферансом, иным аналогичным времяпрепровождением и активным общением с прекрасным полом. Местами постоянной дислокации стали женские общежития автодорожного института на Соколе, инженеров железнодорожного транспорта в Марьиной Роще, сахарного завода им. Мантулина на Красной Пресне и пищевого института, расположенного через дорогу от нас.

В нашей комнате общежития на стене висела большая карта Москвы, где красными флажками отмечались посещаемые нами «автопоилки». Так назывались залы с пивными автоматами, где за двадцатикопеечную монету можно было получить кружку светло желтого напитка, называемого пивом, и прикупить маленьких соленых сушек. С каждым днем карта краснела – то ли от новых флажков, то ли от стыда за своих владельцев. Иногда, после удачной пули в преферанс, позволяли себе посетить и культурные пивные. Таких в Москве было несколько: «Садко» в Столешниках, «Саяны» на метро «Щелковская», «Жигули» на Арбате и «Ракушка» на Юго-Западной. Достойно можно было попить пива в «Пльзене» в парке Горького.

Жизнь в общежитии не располагала к получению знаний. Планирование как таковое отсутствовало напрочь. Представить, просыпаясь утром, чем ты будешь заниматься в обед, было сложно. А уж куда кривая занесет тебя к вечеру, и где ты встретишь следующее утро – практически невозможно. Особенно в праздники, которые были почти каждый день. Показательно одно из утренних пробуждений. Все медленно и нехотя просыпаются в комнате, где накануне было весело и задорно. На кроватях приходят в себя студенты и студентки. На подоконнике сидит Махно, пытаясь прикурить бычок, выловленный из тарелки, выполнявшей роль пепельницы. На одной из кроватей лежит Царев. Царев и Махно были единственными в общежитии гостями, уже успевшими недавно завести семьи.

– Махно, а что ты говоришь жене, когда не ночуешь дома? – спрашивает Царев.

– За-р-р-р-ранее не г-г-г-готовлюсь. Под-д-д-хожу к д-д-дверям и им-м-м-п-п-п-ровизирую, – привычно заикаясь, отвечает Махно, затягиваясь бычком.

В этот момент дверь в комнату резко открывается, и на пороге появляются их жены, подруги по жизни.

– Ну что, Махно. Им-м-м-м-п-п-про-визируй, – раздается с кровати, и вся комната бьется в истерике.

С тех пор фраза «Ну что, импровизируй» стала постоянно применяться в нестандартных ситуациях.

Приходило осознание, что учеба в авиационном институте – это не мое. Получить специальность инженера по вооружению летательных аппаратов – означало засунуть себя по распределению в какое-нибудь КБ или закрытый почтовый ящик, где ближайшие пять лет сидеть и разрабатывать какой-нибудь болт или гайку. Но не было и альтернативы. Поэтому шатко-валко учебу я тянул и даже получал стипендию. Отлично понимая, что это ненадолго: хотелось перемен. Свежего воздуха. Смены обстановки. Хотелось заниматься чем-то другим. Получить другую специальность, какую – неясно, но другую.

      Если думать о чем-то постоянно, то твои мысли материализуются. Только не надо себе мешать, а надо правильно использовать подсказки, которые тебе предлагаются. А если ты их не видишь, то ищи их или создавай сам. Первая такая подсказка появилась в конце мая. В этот день мы получили стипендию сразу за два месяца и, по старой доброй традиции, принялись это дело отмечать. Начиналось все стандартно, но к ночи компания из десяти человек только разошлась. Пополнить запасы спиртного не представлялось возможным, так как рестораны работали до одиннадцати вечера, а о круглосуточных магазинах приходилось только мечтать. Брать у метро «Сокол» у таксистов водку по червонцу тоже не хотелось. И тогда в моей голове созрел план: а не посетить ли нам ресторан во Внуково, который работал до пяти утра. Сказано – сделано. И плохо соображающая орава из десяти человек на двух такси, сидя друг на друге, за что пришлось переплачивать таксистам, примчалась в аэровокзальный ресторан. Мы честно отсидели до закрытия, перекусив и влив в себя немереное количество портвейна, не забыв блеснуть студенческой эрудицией перед официантками. Взяв с собой в дорогу несколько бутылок портвейна, отправились ловить такси, предварительно решив посетить туалет. Туалет нас и сгубил. Еле держась на ногах, в туалете я увидел знакомое лицо в военной форме сержанта срочной службы. Судорожно покопавшись в памяти и перебрав возможные варианты, я понял, что передо мной стоит мой одноклассник. Я с первого по восьмой класс учился с ним в Даугавпилсской школе, расположенной в трех километров от дома, куда я ежедневно, в течение десяти лет, добирался на трамвае, а чаще пешком. В девятом классе я перешел в физико-математический класс, который был в нашей же школе, после чего наше с ним общение стало эпизодическим.

– Привет, Толян. Ты как здесь? Какими судьбами? – заплетающимся языком ошарашил я его.

– Еду с Дальнего Востока на дембель из армии. А ты? – удивился такой встрече и он.

– А я с ребятами отмечаю получение стипендии. Давай за встречу по глотку портвейна, – и я протянул ему уже початую бутылку.

Толик отхлебнул из горлышка и передал бутылку дальше по кругу. Через минуту пустая бутылка полетела в мусорное ведро. За ней по тому же пути проследовала и вторая.

– За братство армии и студенчества, – и третья бутылка ушла по проторенному пути.

Толик слегка подумал и достал из чемодана бутылку питьевого спирта.

– За братство студенчества и армии, – провозгласил уже он, и пустая бутылка, значительно задержавшись, последовала за своими меньшими братьями. Процесс был длительный, так как запивать спирт приходилось из-под крана. Дальше мысли стали сворачиваться в клубочек, и включился автопилот, который должен был доставить нас в родные стены общежития.

Очнулся я от ласкового женского голоса, который словами, проникающими глубоко в душу, сообщил:

– Уважаемые пассажиры! Просьба пристегнуть ремни. Наш самолет совершает посадку в аэропорту города Сухуми.

Дальше пошла информация о температуре воздуха и других полезных вещах, но мне было не до этого. Приоткрыв левый глаз, я увидел сквозь стекло иллюминатора море. Приоткрыв правый глаз, я увидел рядом спящего Лукича. Меня не столько удивила окружающая обстановка, сколько наличие Лукича рядом. Он был на два курса старше нас, и раньше я его в наших компаниях не замечал. Являясь москвичом, он старался обходить стороной общежитие. А уж склонность к авантюрам у него отсутствовала полностью. Я готов был увидеть рядом кого угодно, но только не его.

– Лукич, очнись. Мы приземляемся в Сухуми, – потеребил я его за плечо.

Лукич приоткрыл глаза и, с удивлением посмотрев сначала на меня, потом на окружающую обстановку, стал осмысливать ситуацию. По выражению его лица было понятно, что он пытается вспомнить предшествующие эпизоды из жизни. Его воспоминания тоже заканчивались в аэровокзальном туалете. Пока самолет заходил на посадку, мы убедились, что из всей компании нас на борту только двое, что делало ситуацию еще более неожиданной и веселой.

Самолет приземлился, и вместе с толпой прилетевших пассажиров мы вывалились на солнечное поле аэродрома. Одинаковая мысль посетила нас, и мы стали судорожно шарить по своим карманам. До последнего закоулка не умирала надежда, что не все так плохо, и мы тем же рейсом вернемся домой. В конце концов надежда умерла, как и положено, последней. Денег на двоих было около пяти рублей. Мысль о возврате тем же рейсом умерла вместе с надеждой. Решили добраться до моря и там обдумать план дальнейших действий.

На раздолбанном микроавтобусе «рафике», выпущенном на Рижской автобусной фабрике, как мне показалось, во времена моего еще дошкольного детства, мы тряслись пару десятков километров, пока не добрались до моря. Поездка до Сухуми уменьшила наш совместный бюджет на один рубль. Оставалось четыре рубля и полная свобода действий. Делая первые шаги по побережью, мы заметили остатки старинной крепости. На них располагался небольшой ресторан «Диоскурия», красиво нависающий над морской поверхностью. В нем мы и сделали первый привал, в отсутствие свободных мест присев за столик к двум очаровательным девушкам.

Заказав, сообразно состоянию, только холодную минералку, не обращая внимания на соседок, стали осмысливать ситуацию для принятия плана дальнейших действий. Билеты на самолет на двоих стоили 64 рубля. На поезд – 20 рублей. Можно было бы попытаться доехать до Москвы на товарных составах, но это бы заняло не меньше месяца, а у Лукича государственный экзамен через неделю и свадьба через месяц. Было принято решение сначала доехать до Сочи, а там определиться.

Наши активные обсуждения обратили на себя внимание девушек, и они попросили нас разъяснить ситуацию. Выслушав наши повествования, они великодушно оплатили наш счет, пожелав удачно добраться до Москвы. По дороге к железнодорожным путям, в крохотном магазинчике, расположенном на первом этаже обшарпанного дома, на последние деньги купили бутылку местного шампанского типа «Салюта» и, забравшись на тормозную площадку товарного поезда, стоящего на разъезде, двинулись на нем в сторону Сочи.

С каждым глотком шипучего напитка настроение поднималось и ситуация казалась не такой уж и безнадежной. Картинки перед глазами сменялись, как в калейдоскопе. На фоне моря проплывали пальмы. Неожиданно возникали и тут же скрывались белые громады санаториев и пансионатов. Поезд, который останавливался на каждом разъезде, привез нас в Сочи, когда уже стемнело. Было 23 мая, и, хотя курортный сезон еще не наступил, Сочи встретил нас толпами отдыхающих и курортной иллюминацией. А еще запахом цветущей магнолии. Этим запахом было пропитано все вокруг.

Денег в кармане было копеек 40. Было принято решение набрать денег на самолет. К чему мы сразу и приступили.

Совсем недавно на экраны страны вышел фильм «Ирония судьбы, или с легким паром», поэтому нашей задачей было знакомство с девушками, рассказ о нашей ситуации и просьба оказать финансовую помощь. Всю ночь мы скакали по кафе, набережным и пляжам, развлекая мимолетных подруг и собирая пожертвования. С первыми мы познакомились в парке возле зимнего театра. Последних мы провожали до комнаты, которую они снимали километрах в трех вверх по реке в частном доме. Сославшись на строгую хозяйку, с собой нас не взяли.

Вымотанные, выжатые, но с первыми деньгами в карманах, под утро мы задумались об отдыхе. Ничего умнее не придумав, мы пришли на приморский пляж, взяли за 20 копеек топчаны, подложили одежду под голову и в одно мгновение уснули. Других вариантов не было. Так мы и спали на пляже под шум прибоя. Под головой у меня лежал замшевый бордовый пиджак, действовавший на девушек сногсшибательно. А в это время жаркое солнышко обрабатывало наши тела. И в первый же день, проснувшись далеко за полдень, мы на собственной шкуре ощутили прелести сна на солнце. Кожа стала красной и болела. Приведя себя в порядок, мы продолжили выполнять свой план. Женские пары сменялись с поразительной быстротой. Бокал вина, вхождение в наше положение – и мы оказывались свободны с некоторыми купюрами в кармане. С последней парой мы провели весь вечер и половину ночи, проводив их до санатория. Попасть с подругами в их номер гостиницы или санатория было делом безнадежным. А вот попасть в отделение милиции и получить бумагу в институт – было делом реальным и широко практикуемым. Остаток ночи провели на скамейке в парке.

Наше финансовое состояние улучшилось. В кармане было уже около 30 рублей. Мы могли сесть на поезд и комфортно вернуться в Москву, но стремление улететь преобладало. Лукич позвонил домой и через несколько часов недостающие деньги были получены телеграфным переводом на центральном почтамте города Сочи. Пока ждали перевод, спали прямо на газоне.

С каждым часом загар все настойчивее напоминал о себе. Поднялась температура. До спины нельзя было дотронуться. Поэтому, когда мы доехали до аэропорта в Адлере, первое, что сделали после покупки билетов, так это пошли в медпункт, где спина была обработана спиртом. Врач, которая нас лечила, узнав, что мы из МАИ, предложила нам помочь с деньгами, так как ее сын тоже учился в МАИ, и мы бы их потом ему вернули. Но мы уже себя обеспечили всем необходимым.

Короткий сон во время перелета – и мы во Внуково. Заранее отложенные три рубля на такси – и мы снова в общаге. Каково же было наше удивление, когда, зайдя в комнату общаги, мы увидели все ту же компанию, третий день продолжавшую пропивать стипендию. Наше появление никого не удивило.

– Как официантки из «Внуково»? – первый вопрос, который задали нам.

– Какие официантки? Мы были в Сочи.

– Хватит врать. Вы с официантками ушли к ним домой.

– Вот билеты на самолет. А вот наши спины, – задирая рубашки, предъявили мы неоспоримые доказательства.

Общими усилиями стали восстанавливать события трехдневной давности.

После возлияний в туалете у кого-то, и я догадываюсь, у кого, возникла мысль продолжить гулять в Сочи. Толпа подхватила эту идею и направилась в кассы. В Сочи билетов не было, поэтому взяли билеты в Сухуми. А отправили нас двоих, так как паспорта оказались только у меня и Лукича. Вот нас и запихнули на регистрацию и тут же про нас забыли. Они поехали в общагу, а мы в Сухуми.

Интересно, встреча с одноклассником была случайностью или одним из элементов многоходовой комбинации? Пять минут раньше, пять минут позже – и все было бы совсем не так.

Если первые два курса были интересны в обучении, то специализация ставила крест на моем стремлении учиться дальше. Образ жизни, который я вел, не способствовал получению образования. И это полностью доказала сессия. Ходить на экзамены не было смысла: до одних меня просто не допускали, а на другие мне самому не хотелось идти. Что и привело к закономерному результату. А именно к завалу сессии и предложению деканата повторить обучение на третьем курсе через год. А на этот год уйти в академический отпуск, для чего нужно было устроиться в постоянный строительный отряд. Была такая форма наряду с отпуском по болезни – поработать на институтских стройках с последующим восстановлением. Был еще альтернативный вариант, который даже не рассматривался – служба в армии.

Особо выбирать не приходилось, и я стал бойцом ПССО. У меня за спиной уже был опыт работы в стройотряде. Все лето 1977 года я отработал на стройках народного хозяйства в студенческом стройотряде в Одинцово. В то лето я строил коровник в Сколково рядом с Московской кольцевой автодорогой. Восстанавливал забор вокруг пожарного водоема на Рублевском шоссе. В результате, помимо неплохих денег, получил много разных специальностей, в том числе каменщика, стропальщика и бетонщика. Единственное, что осложняло личную жизнь в прошлогоднем стройотряде, так это наличие своего родного брата в качестве комиссара. Он умудрялся на корню пресекать почти все мои попытки выйти за рамки стройотрядовского распорядка.

В середине июля меня направили в обычный студенческий строительный отряд, где я и приступил к строительству дворца культуры МАИ, с проживанием в московской школе, расположенной неподалёку. Но коли уж год не задался с самого начала, то и моя работа в отряде особо долго не продолжалась. Подсказки сыпались одна за другой.

Буквально через пару недель, в конце июля 1978 года, окончание рабочей недели было отпраздновано в кафе «Континент», расположенном недалеко от нас, с таким же, как и я, бойцом по имени Петр. При возвращении в место дислокации мы были перехвачены комсомольскими дружинниками из оперотряда и доставлены к руководству стройотряда. Командир отряда провел с нами разъяснительную беседу, пообещав, если мы будем хорошо себя вести, не давать делу хода. Все выходные мы себя прилежно вели, показывая пример остальным стройотрядовцам. Обещание командира отряда успокоило нас и дало надежду на продолжение работы и.

Однако в понедельник утром на линейке нам зачитали постановление об исключении из отряда. А в течение нескольких дней – автоматом и из института с формулировкой «За проступок, порочащий звание советского студента». Правда, почему-то оставили в комсомоле. Наверное, стакан портвейна после работы не стал веским основанием для уменьшения количества членов молодых строителей коммунизма. Я склонен полагать, что командир просто не хотел создавать себе проблемы. Исключение из комсомола по своему резонансу несоизмеримо с вылетом из института. Такие мероприятия не обходились без рассмотрения персонального дела и участия в этом представителей партийного комитета. Ненужные проверки в отряде могли повлиять на карьеру принципиального борца за моральный облик студентов. Командир отряда к тому моменту был важным лицом в профсоюзном комитете студентов и членом Президиума Московского городского комитета профсоюзов. Собака женского рода. Хотя, с другой стороны, раньше или позже – итог был предопределен.

1978 год, продолжение.

До отправления в армию начался обратный отсчет. Захотелось покуражиться и вдоволь погулять, имея перспективу на пару лет быть лишенным всех жизненных благ и удовольствий. Недолго раздумывая, мы с Петей приняли решение рвануть в Крым. Он, как и я, понимал, что гражданская жизнь скоро закончится, а возможность погреть спинку под ласковым крымским солнышком представится не скоро.

Получив расчет за отработанные дни, мы сели в общий вагон пассажирско-почтового поезда и уже через сутки были в Феодосии. Из одежды на нас были стройотрядовские куртки с эмблемой МАИ на рукаве, наименованием пройденных стройотрядов на спине и соответствующей атрибутикой на груди. Это делало отношение окружающих к нам доброжелательным и заботливым.

В нашем багаже была гитара, на которой Петя мог исполнить несколько сентиментальных песен. Лучше всего у него получалось исполнять, делая соответствующее лицо, «Там, где клен шумит, над речной волной, говорили мы о любви с т-о-б-о-о-о-о-о-й». На Феодосию выпал выбор неспроста. Сразу после первого курса с компанией студентов мы дикарями отдыхали на Азовском море. Жили в палатках и готовили еду на костре. Инициатором выбора этих мест тогда был Володька, с которым мы встретили этот новый год. Рядом с Феодосией во Владиславовке проживали его родственники. Тогдашний поход длился более месяца. Причем готовиться к нему мы начали задолго до лета, зарабатывая деньги на разгрузке вагонов на московских товарных станциях. В Феодосию приходилось иногда ездить за продуктами. Пробыв большую часть в Каменке, исследуя местные каменоломни и вкушая дикий отдых, потом мы через Феодосию и Судак добрались до Ялты. В конце того далекого уже путешествия, перед отъездом домой, мы останавливались у однокурсника, работающего спасателем на пляже Мисхора. Нынешняя же поездка в Крым была как расставание со студенческой жизнью. Хотелось вновь ощутить ту свободу и бесшабашность, понимая, что вряд ли когда придется испытать это вновь. Осознание того, что время юношества подходит к завершению, заставляло совершать действия, которые должны были оставить глубокие воспоминания об этом периоде жизни.

Почему-то когда надо, денег нет. Данная поездка не была исключением. Имевшиеся деньги закончились сразу после прибытия, и, не утруждая себя поиском жилья, мы нашли приют в неисправных пассажирских вагонах, стоявших в отстойнике на запасном пути. Несколько ночей мы там ночевали, днем болтаясь по городу и валяясь с девочками на пляже. Пара студенток из Харькова составила нам приятную компанию. Когда наши подружки собрались домой, а вокзальная милиция намекнула, что нам пора освободить комфортабельную гостиницу, мы, недолго думая, покинули гостеприимный город. Было принято решение двигаться вдоль побережья до Алушты, где находился студенческий лагерь МАИ.

Осуществив пеший переход через гору, мы оказались в маленьком приморском городке, носящем имя видного партийного деятеля. В Орджоникидзе мы переночевали прямо на пляже, забравшись в естественное углубление под невысоким обрывом. Приятно рано утром, по холодку, идти по берегу. Утренний бриз обдувает прохладным ветерком. Не видно ни одного человека. Все пустынно и неизменно, как и тысячи лет назад. Глаз радуется бескрайним морским просторам и пустым бутылкам, выброшенным на берег прибоем. Эта радость под одобрительные восклицания аккуратно складывалась в наш видавший виды пакет.

Поход приближался к концу, когда в сиянии восходящего солнца на фоне горы Кара-Даг появилось Планерское, ныне именуемый Коктебелем. Поселок еще не проснулся. Отдыхающие спят крепким сном после вчерашнего отдыха, а мы сидим и ждем, когда откроется пункт приема стеклотары. Долгое ожидание вознаграждается полутора рублями, которые тут же тратятся на незамысловатую еду. Не лишним оказывается и стакан вина за двадцать копеек, налитый дородной продавщицей из квасной бочки. В Советском Союзе был, наверное, инкубатор, где выращивали продавщиц для уличной торговли из бочек квасом, пивом или вином. Что в Латвийской ССР, что в Москве или здесь, в Крыму, я видел одно и то же лицо, с одной и той же комплекцией. А может, наоборот, магия бочки на колесах делала из обычных женщин продавщиц кваса.

Приятная жидкость придала сил и стимулировала дальнейшее движение вперед. Обозначилась конкретная цель – добраться до Ялты. По ощущениям от подъема, гора Кара-Даг оказалась выше, чем казалась снизу. Вид с горы открывался сногсшибательный, но не это было нашей целью. Спуск оказался быстрее, чем подъем, и мы вышли в долину к какому-то санаторию.

Заглянули в столовую санатория в поисках буфета, коего не оказалось. На гривенник, оставшийся после предыдущей трапезы, можно было купить пару булок или ватрушек. В ответ на наше предложение дать нам поесть на эту сумму сердобольные поварихи в столовой бесплатно нас накормили. Нам был предложен обед из трех блюд, о существовании которого мы давно забыли. Нам еще завернули несколько котлет с собой.

Голодному волку семь верст не крюк, мы же, сытые, передумали топать пешком и поволокли свои тела к старой крымской дороге. Только к вечеру около нас остановился попутный грузовой автомобиль, в кузов которого мы и залезли. В приморский городок Судак мы добрались уже ночью. Накопленный громадный опыт цивилизованного отдыха сразу решил наши вопросы по обустройству. Перебравшись через забор пансионата, мы рухнули спать прямо под кустами. Кстати, спать рекомендуется не просто в кустах, а в кустах, которые располагаются за скамейкой. Во-первых, так вас никто не видит, а во-вторых, никто не полезет за скамейку справить свои естественные потребности. Сухая земля и чистый воздух гарантируют приемлемый сон. Символично было то, что этот гостеприимный уголок, оказался санаторием Министерства обороны.

То ли принадлежность санатория к армии, то ли усталость от недельного отдыха были виноваты, но нам захотелось домой. Может, осознание того, что попытки убежать от действительности не приносят желаемого эффекта, а может, понимание того, что надо думать о будущем, а не искать утешения в прошлом, послужили основанием для пересмотра планов. Было принято решение добраться до Ялты на пароходе, а там пересесть на поезд. Пароходная часть путешествия прошла без приключений: мы договорились с экипажем, выдав себя за отставших от стройотряда бойцов. В Ялте желания задержаться не возникло, что и послужило основанием для продолжения движения. Отсутствие денег исключило использование троллейбуса для дальнейшего передвижения, оставив единственную возможность в виде попутного автомобиля. До Симферополя нас довез седой старичок на видавшем виды «Москвиче». В конце концов мы оказались на железнодорожном вокзале. Внимательно изучив расписание поездов до Москвы, мы составили примерный алгоритм дальнейших действий. До Москвы без денег нас никто не возьмет, а вот до следующей станции – почему и не взять.

Первый наш поезд следовал по маршруту Симферополь – Киев. Договориться с девочками-проводницами из студенческого отряда проводников, обслуживавших этот поезд, не составило большого труда. Всю дорогу до Джанкоя Петя не выпускал из рук гитару, демонстрируя известный ему репертуар. Каждая новая проводница, забегая к нам на огонек, просила исполнить свою любимую песню, и Петя вновь и вновь начинал про шумящий клен. Я же заливал в себя чай, заедая его выпечкой и конфетами. После Джанкоя наши пути расходились, и мы были вынуждены расстаться с веселыми хохлушками.

Следующий поезд, идущий в нужную нам сторону, был через три часа. Джанкой не отличался наличием особых достопримечательностей и был похож на все подобные города, в которых я побывал в Крыму. Так что мы сидели на перроне в ожидании оказии.

Оказия подошла строго по расписанию. Проводницы не раздумывая пошли навстречу студентам, отставшим от стройотряда, и вокзал в Синельниково стал для нас очередным залом ожидания. Ждать пришлось около четырех часов.

Следующий поезд, где мы в очередной раз представились бедными студентами, отставшими от стройотряда, довез нас до Харькова. В Харькове было много достопримечательностей. Пропустить возможность ознакомиться с ними, было бы глупо, поэтому первым делом мы отправились в место, которое находилось в нескольких остановках от вокзала.

Объект наших исследований представлял собой двухкомнатную квартиру на втором этаже старого дома. Эту квартиру снимали наши знакомые по Феодосии студентки. Два дня и две ночи наши экскурсоводы знакомили нас с экспонатами рынков, магазинов и учреждений культуры. Денег у нас не было, бюджет гостеприимных студенток тоже не позволял нас долго развлекать, что и послужило в конечном итоге основанием для окончания увлекательного исследования. Пора было двигаться дальше. Наши хозяйки привезли нас на вокзал, где, устроив прощальный ужин в вокзальном ресторане, оставили с пожеланием счастливого пути. Оказав помощь проводнице в погрузке огромного количества ящиков с фруктами, мы получили право бесплатного проезда на третьей полке до Курска. Но, так как на станцию поезд прибывал глубокой ночью, про нас никто не вспомнил, и на этом же поезде мы доехали до Москвы.

Была середина августа. В Москве было жарко и пусто. Заняться было нечем. Весь народ давно разъехался, кто домой, кто в стройотряд, кто на отдых. Бессменным напарником в эти дни оставался только Максимка. Он тоже учился в МАИ, только на другом факультете, и познакомились мы с ним еще на первом курсе, расписывая пулю в преферанс. Максимка был феерическим пофигистом. Он тоже был отправлен в академический отпуск, успев отучиться четыре курса. В детстве Макс переболел полиомиелитом и получил одну ногу короче другой на несколько сантиметров, что освобождало его не только от армии, но и от всех сопутствующих проблем. По жизни у него было две всепожирающие страсти: женщины и азартные игры. Он играл везде и на все. Выискивал секретные квартиры, где собирались игроки в карты, пропадая там сутками. Постоянно расписывал пули в преферанс во всех студенческих общежитиях Москвы, где нередко я выступал его напарником. Что касается женщин, то, несмотря на физический недуг, их у него было немерено. Когда он своей походкой, слегка подволакивая ногу, шел по улице, его элементарно снимали молоденькие дурочки. Если Максимка был рядом, то наличие подруг было обеспечено. Он мог на спор, проходя мимо незнакомого дома, приметить на балконе вывешенное белье. На глаз определить размер и возраст хозяйки. Выявить отсутствие среди белья мужских составляющих. После чего, вычислив номер квартиры, под надуманным предлогом зайти и остаться там ночевать.

Основным местом, где мы развлекались, был первый в Москве кегельбан (боулинг), который располагался в Парке Горького в надувном шатре. Там мы осваивали метание шаров в игре, которая в стране была в диковинку и рассматривалась скорее как аттракцион. Играли на деньги по десять копеек с разницы в очках. Запись и подсчеты вели самостоятельно на специальных листах, которые можно было получить при оплате дорожки. Приглашение девушек посетить кегельбан за все время ни разу не натолкнулось на отказ. Как красиво звучало из уст симпатичного личика фраза «Я вчера провела время в кегельбане». Пили потом с подругами в полупустом общежитии МАИ на улице Царева, 12 дешевый коньяк, закусывая виноградом. Утром, прощаясь, понимали, что совершенствования в метании шаров не будет. Лето подходило к концу, и все ближе была неизвестность, вся сущность которой заключалась в коротком и емком слове «армия». Понимание неизбежности данного события, вызывало желание поскорее примерить на себя военную форму.

Испытание.

Повестка.

В начале сентября я вернулся в отчий дом, на свою историческую родину. К этому времени из родной деревни, из каменного дома, от времени ушедшего на метр в землю, мы перебрались в расположенный неподалеку городок, где отец получил квартиру на одиннадцатом этаже нового дома.

В моей комнате на журнальном столике, излучая во все стороны оптимизм, красовалась повестка в военкомат. Документы о снятии брони по учебе пришли в военкомат на удивление быстро. Практически весь сентябрь я провел в поездках в Подольский военкомат, где успешно прошел медкомиссию. Медкомиссия состояла в беготне из кабинета в кабинет стада практически голых хорохорящихся пацанов, рассказывающих на перекурах и в очередях истории из армии, услышанные у себя во дворе или от старших братьев. Почти все разговоры были о дедовщине. Говорилось, что все, кто приходит в армию, первые полгода подвергаются насилию – как физическому, так и моральному. Что армейские деды – это монстры, которые преследуют молодых бойцов и пытаются их уничтожить изысканными способами. Но те, кто был на медкомиссии, монстров не боялись. Доказывали, что они-то точно сразу всех дедов поставят на место одной левой. Однако уверенности не было ни в их словах, ни в их глазах.

Мне же было индифферентно. Все мое детство прошло на территории военного городка, где наряду с жилыми домами находились казармы курсантов, здания учебных корпусов и учебный аэродром, и я не видел на улицах монстров или страшных дедов.

Еще одной темой для обсуждения в курилках была тема распределения по войскам. Ходила легенда о тайных списках, в которые вносили избранных призывников. Каждый был уверен, что именно ему выпадет счастливый билет, и он будет служить в элитных частях спецназа рядом с домом. Или, в крайнем случае, в центре Москвы, в Генеральном штабе. Единственным опасением было попасть на флот, в стройбат или внутренние войска. Хотелось верить, что опасения не подтвердятся. А в конце сентября 1978 года во всех центральных газетах появилась маленькая заметка, которая перевернула судьбы миллионов людей.

Это был приказ Министра обороны СССР от 26 сентября 1978 года под номером 231 «Об увольнении из Вооруженных Сил СССР в ноябре-декабре 1978 г. военнослужащих, выслуживших установленные сроки службы, и об очередном призыве граждан на действительную военную службу». Пункт второй приказа гласил: «В связи с увольнением в запас военнослужащих, в соответствии с пунктом первым настоящего приказа, призвать на действительную военную службу в Советскую Армию, Военно-морской флот, в пограничные войска и внутренние войска граждан, которым ко дню призыва исполнилось 18 лет, не имеющих права на отсрочку от призыва, а также граждан старших призывных возрастов, у которых истекли отсрочки от призыва». И подпись: «Министр обороны СССР Маршал Советского Союза Д. Устинов».

В конечном итоге взамен паспорта я получил повестку с требованием явиться 18 октября 1978 года в 6:00 на сборный пункт, располагавшийся в ДК города Щербинки, для дальнейшей отправки к месту прохождения срочной военной службы. Все пути к отступлению были отрезаны. Я давно перестал общаться с друзьями и знакомыми, чувствуя, как расходятся наши пути. Даже не так. Подруги в отношении ко мне становились холоднее, понимая, что я для них в плане семейной жизни абсолютно бесперспективен, и потихоньку, без истерик, я заканчивал с ними отношения. Я понимал, что подруга, провожающая в армию и обещающая ждать, претендует в последующем на более прочные узы, регистрируемые в соответствующих органах. Это однозначно не входило в мои планы. Друзья же начинали сторониться меня, подсознательно боясь «заразиться» от меня армией. Да и я вычеркнул их из списка друзей. Компания из общежития, с которой я ранее провел длительное время, в сентябре, мягко говоря, набедокурила. И когда стали разбираться, они все свалили на меня, хотя я в общежитии не появлялся с августа.

– Понимаешь, Андрей, ты все равно отчислен из института и идешь в армию, а нам надо учиться, – пытались они оправдаться, отводя при разговоре глаза.

Вот и верь после этого людям. Ради собственного благополучия, не задумываясь, предали. Общайся со всеми, но надейся только на себя.

Так я и провел оставшиеся осенние деньки до переломной даты. За неделю до расставания в семейном кругу скромно отметил свое двадцатилетие.

Призыв

Вечером 17 октября 1978 года все родственники собрались на мои проводы в армию. Стол ломился от всевозможных яств и напитков. Еще бы: сыночек, не доучившись в престижном институте, уходит в армию. Никого из бывших друзей и подруг я не приглашал. Та, с которой я продолжал общение, предусмотрительно отказалась. Среди родственников были уже отслужившие двоюродные братья, которые всю ночь рассказывали мне, как надо себя вести в армии, и учили разным армейским премудростям. Алкоголь практически не действовал на организм – то ли от хорошей закуски, то ли от волнения. Постоянно выходил курить на балкон, с которого открывался вид на Москву. Смотрел на Москву и думал, когда еще я снова пройдусь по улицам, посижу в кафе «Космос» на улице Горького, попью пивка в палатках с разливным пивом, так называемых чепках и автопоилках, где пиво наливали железные автоматы, предварительно проглотив двадцатикопеечную монетку. Казалось, что я покидаю не Москву, а Землю, и космический корабль унесет меня от родных березок на пустынные поверхности другой планеты. Как же мои представления о предстоящей службе были недалеки от истины!

Уже рассвело, когда под окнами раздался сигнал автобуса, специально заказанного для этого случая. Родственники стали совать деньги: кто трешку, кто пятерку, а кто и червонец. По совету бывалого мужа двоюродной сестры, все деньги были надежно спрятаны по разным местам. В чехол от зубной щетки, в мыльницу и другие потаенные места – чтобы сразу не отобрали. Мудрость данного решения я оценил позднее. Ну и что-то осталось на дорогу в карманах.

Родня стала спускаться на улицу и рассаживаться в автобусе. Автобус тронулся, мимо проплывали знакомые картины, которые хотелось запомнить более яркими и отчетливыми. Полчаса езды промчались незаметно – и вот мы уже стоим в очереди из таких же автобусов, которые, как на конвейере, подъезжают к воротам Дома культуры в Щербинке, выплевывают очередного будущего защитника Родины и отваливают в сторону. Некоторых выносят в совершенно невменяемом состоянии. На все про все уходит минут пять. Подошла и моя очередь. Наскоро попрощавшись с родственниками, по мере возможности успокоив плачущую мать и стоически державшегося отца, подхватив рюкзак с продуктами и какими-то шмотками на дорогу, я выпрыгнул из автобуса в неизвестность.

В помещении клуба находилось уже человек сорок. Первое дыхание армии не заставило себя ждать. Меня тут же отправили в очередь к парикмахеру, который за несколько секунд лишил меня всех волос. Перетряхнули мой рюкзак на предмет наличия алкоголя и колюще-режущих предметов. Проверка документов у стола – и я пополнил небольшую толпу ребят, постоянно ощупывающих свою голову в надежде найти шевелюру. Суета продолжалась недолго. Уже через час началась погрузка в автобусы, и оказалось, что в войска мы будем направлены не отсюда, а из областного сборного пункта, находящегося в городе Железнодорожном.

В автобус, где мы расселись, залез не совсем трезвый прапорщик.

– Мужики, – обратился он к нам. – Автобус поедет нескоро. Я могу сбегать вам за пивом. Вы уедете, и никто не узнает, что это я Вам его принес. Я сам недавно служил срочную службу и знаю, что это такое.

– А армия начинается не так уж и плохо, – подумал я.

Многие возбужденно засуетились и быстро скинулись по рублю на благое дело. Прапорщик неторопливо собрал мятые деньги и, выпрыгнув из автобуса, уверенной походкой вышел за ворота. Как только он скрылся из глаз, двери закрылись и два автобуса выехали с территории Дома культуры. Так красиво в первый же день меня развели на рубль, а прапорщик так же красиво снял с автобуса рублей двадцать. Это был первый армейский урок: не верь в благие начинания. Народ поворчал, но, понимая, что права качать – себе дороже, быстро успокоился.

По дороге автобусы по очереди ломались, чинились, коптили, дымили и еле тащились. На кольцевой дороге один автобус заглох окончательно, и мы сидели и ждали, когда приедет другой. В город Железнодорожный мы приехали уже далеко после обеда.

Областной сборный пункт в городе Железнодорожном был уже похож на военную часть. Территория, огражденная забором с колючей проволокой, плац и несколько зданий из белого кирпича. В одном из них мы расположились. В комнате стояли только деревянные столы, под которые мы побросали свои рюкзаки и сумки. Долго отдыхать не пришлось. Нас повели в соседнее здание, где снова пришлось пройти медкомиссию. Наверное, по опыту знали, что призывник за месяц до армии – далеко не тот призывник, который приходит на сборный пункт. После проверки частей тела на наличие поступила команда ждать.

Принцип работы областного сборного пункта был устроен следующим образом. На пункте постоянно находилось более сотни призывников. Периодически сюда из частей со всего Союза приезжали «покупатели», которые выбирали по «Личным делам» необходимых призывников и с ними отбывали к месту службы. На их место прибывали следующие группы призывников, и так непрерывно на все время призыва.

Так должно было быть и с нами. Нашу группу, по словам сопровождающих, должны были забрать в западную группу войск на аэродромное обслуживание, точнее, в авиационную часть то ли в Германию, то ли в другую страну Варшавского договора. Однако покупатели, имея на руках билеты, нас не дождались и еще в обед, забрав всех, кто был на сортировке, уехали. Мы оказались никому не нужны. Приезжали следующие покупатели, забирали другие группы, которые прибыли позже нас, а мы сиротливо сидели в комнате, доедая остатки взятой с собой еды.

Первую ночь мы спали на столах и на полу. Утром нам выдали сухой паек. «И как его только можно есть», – рассуждали мы, рассматривая консервные банки с разнообразными кашами с тушенкой. Грызли безвкусные галеты из пайка. Мы освоились и на правах давно сидящих встречали новые партии молодых призывников. Даже местные военные не могли вспомнить, чтобы кто-то был у них больше суток. Мимо нас уезжали служить в разные части Советского Союза, в разные виды войск, а сорок человек сидели в ожидании и молили бога, чтобы за ними случайно не приехали из Военно-морского флота. Тогда бы неизвестность растянулась с двух лет до трех.

Вторая ночь в сборном пункте не отличалась от первой. Когда к обеду нас начали строить и пересчитывать, мы вздохнули облегченно. Наконец-то и мы стали востребованы. Появились наши покупатели. В петлицах офицеров была звездочка, обрамленная венком, а у сержантов – красные погоны с буквами «СА». Конечно, жалко, что не авиация, ВДВ или пограничники, но отлично, что не флот, не стройбат или внутренние войска. Это были обычные мотострелковые войска, пехота в простонародье.

Несмотря на наши усилия, место окончательной дислокации узнать не удалось, что вносило элемент тревожности. Вызывало настороженность и то, что нам выдали сухой паек на трое суток, что предполагало путь неблизкий. Мотострелковые части располагались по всему Советскому Союзу и могли находиться где угодно. Их количество зависело не от военной необходимости, а от количества призывников. Страна не могла допустить, чтобы кому-нибудь по достижении 18 лет не нашлось места в армии. Морякам судно новое быстро не построишь, пограничникам границу не увеличишь, а вот для мотострелков всегда найдется место в пустыне, в тайге или в поле на радость местным колхозам и совхозам. И местным красавицам. Путь был неблизким, но все это было несущественно по сравнению с желанием поскорее закончить этот поход в неизвестность.

Дорога в часть.

Очередное построение с вещами и погрузка в автобусы, которые направляются непонятно куда. Хотя скоро стало ясно, что непонятно куда – это аэропорт Домодедово. Выгрузили, согнали в угол на втором этаже, под страхом расстрела запретив расползаться по залу. Так и сидели, грязные и мятые, в затертой, старой, разномастной одежде в уголке зала ожидания, вызывая жалость у спешащих мимо нас пассажиров. Даже в туалет или покурить ходили в сопровождении сержантов.

Поздним вечером нас повели на взлетное поле, где недалеко от здания аэровокзала стоял «Ил-62» с работающими двигателями. Куда мы, не сопротивляясь, и были засунуты. Как оказалось, не только мы. С разных сторон аэропорта к самолету двигались группы призывников не только из Москвы и Московской области, но и близлежащих областей. Вскоре в самолете не осталось свободных мест. А это ни много ни мало почти двести человек.

Салон самолета, по сравнению с теми, в которых я совершал полеты несколько месяцев назад, имел совершенно другой вид. Все было ободрано, разрисовано непристойными надписями и рисунками, как в вокзальном туалете. Сиденья не откидывались, ремни не пристегивались. Наверное, это был специальный борт для призывников, и летал он уже долго. Еще не взлетели, а салон уже начал заполняться дымом от сигарет. Я даже не помню, были ли там стюардессы, но сержанты и офицеры были точно. Самолет, дребезжа крышками от багажных отсеков, забитых нашими рюкзаками, неохотно взлетел и направился в ночное небо.

Мы даже не знали, куда летим. Хотя я понимал, что «Ил-62» на короткие расстояния не летает и в стране очень мало полос, которые могут его принять. По тому, как быстро за иллюминатором светало, было понятно, что летим мы на восток. Через пять часов, когда уже было глубокое утро, самолет коснулся взлётно-посадочной полосы и подрулил к аэровокзалу.

Аэровокзал состоял из двух частей: квадратной коробки из стекла и бетона, на которой стояла надпись «Аэропорт», и старого здания с башней посредине, на котором большими буквами было написано «АЛМА-АТА».

В голове сразу возникла карта Советского Союза, Казахская ССР и столица этой республики. Об этом городе я знал из двух источников. Один – это уроки географии в школе. Знания носили общий характер и прикладного значения не имели. Алма-Ата, Ташкент, Ашхабад, Душанбе и Фрунзе – для меня были просто столицы советских республик. Или объединенно ─ республики Средней Азии в составе СССР. Второй – мой однокурсник, который был отсюда родом и часто мне рассказывал о высокогорном катке на Медео, горнолыжном курорте Чимбулак и полетах домой на каникулы на сверхзвуковом пассажирском самолете «Ту-144». А еще он привозил из дома яблоки сорта алма-атинский Апорт. Пожалуй, это были все мои знания о месте на карте, расположенном в четырех тысячах километрах от моего дома. Да, домой на выходные не сбежишь, и в гости к тебе просто так никто не приедет. Но дух кардинальной смены обстановки уже переполнял меня всего изнутри. Да и побывать в местах и краях, в которых вряд ли побывал бы по своей воле, тоже было интересно. Хотел смены обстановки – получай по максимуму.

Вереница оглушенных перспективами призывников прямо с трапа самолета направилась в сторону армейских грузовых автомобилей. Более десятка машин стояли рядом с аэровокзалом. Некоторые из них уже были заполнены. Неумело забираясь в кузов, закрытый брезентом, рассаживались на деревянные скамейки вдоль бортов. Мы были не единственные, кто прилетел в этот город. После того, как последнего призывника за руки втянули в кузов, колонна в сопровождении машин военной автоинспекции двинулась дальше. Я расположился у самого борта и стал с интересом смотреть на окружающие ландшафты. Примерно через час сельские пейзажи сменились на городские улицы и кварталы домов.

Алма-Ата так Алма-Ата. Столица Казахской ССР. Большой город. Можно и здесь послужить. Красивый город, со спешащими по тротуарам людьми, среди которых можно было видеть немало студентов и студенток. Но привезли нас не в военную часть, а на железнодорожный вокзал, с возвышающимся на привокзальной площади памятником Калинину. Целый зал был заполнен призывниками, большинство из которых было явно не из европейской части СССР. Становилось все замысловатее и интереснее. Почти сразу, как только нас пересчитали, толпа, подгоняемая сержантами, двинулась на перрон для посадки в вагоны.

Поезд, в который мы загрузились, мало чем отличался от самолета. Те же раздолбанные вагоны и грязь в каждом углу. Я не помню, чтобы были проводники. Как попало разместились, и под прощальный гудок вокзал стал удаляться.

Был объявлен конечный пункт нашего утомительного путешествия – станция Отар. Название абсолютно ни о чем не говорило. Но то, что мы уже были похожи на отару овец, навевало определенные ассоциации. Скорее, даже на стадо баранов.

Сначала мы ехали по городу, потом по пригороду, потом по городам-спутникам, а потом по степи. Трудновыговариваемые названия станций, разъездов и полустанков сменяли друг друга, как в замедленном калейдоскопе. Ехали, останавливаясь у каждого столба, пропуская встречные и попутные поезда. На каждой остановке в другие вагоны люди входили и выходили. Наши же двери были наглухо закрыты, и сопровождающие сержанты следили, чтобы никто не сбежал. Складывалось впечатление, что это не поезд, а трамвай в степи, который тянет упряжка ишаков, периодически останавливающихся на отдых. До нашего пункта назначения, станции Отар, всего сто семьдесят километров, но ехали мы около восьми часов.

Мы пытались съесть выданный нам сухой паек, но холодная тушенка или каша с тушенкой не способствовали утолению голода. Все это время мы смотрели в окно, наблюдая унылый пейзаж с выгоревшей травой, отсутствием деревьев и водоемов на фоне таких же по цвету унылых сопок. Яркой вспышкой возникал одинокий серый ишак, пытающийся найти еду в жёлто-серой земле. Не зря в переводе «отар» означает «самое дальнее пастбище».

Вымотанный долгим путешествием, заняв место у окна, я прислонился головой к стеклу и стал думать о том, что, может, я зря так поступил с учебой. Поезд стал приближаться к очередной станции, когда пейзаж за окном стал стремительно меняться. Появились деревья и кустарники. Зеленый цвет стал преобладающим. На перроне сухонькие старушки передвигались семенящей походкой, уверенно подхватив ведра с яблоками и абрикосами, чтобы предложить их пассажирам. Все это было так, как в детстве, когда я с родителями ездил в Сочи. Или как в студенчестве, совершая поездки в Крым. Еще чуть-чуть, и я снова окажусь в цивилизации.

– Подъем. Выходи строиться, – прозвучала команда, и, проснувшись, я понял, что дремота закончилась, а за окном все тот же унылый пейзаж на фоне солнца, склоняющегося к закату.

Выгрузились, построились и толпой, мало похожей на строй, двинулись в сторону виднеющихся высоких сопок. Картина, которую мы видели из окон поезда, совершенно не изменилась. Добавился защитный цвет военной техники и белый цвет зданий и заборов. Из-под ног поднимались клубы пыли, которая оседала на лице, руках и одежде. На фоне сопок виднелся военный городок. Три километра мы пылили по дороге до места, которое должно было на ближайшее время стать нашим домом. Это место носило звучное имя ─ поселок городского типа «Гвардейский». Пыльные, грязные, голодные и почти ничего не соображающие, встали на центральном плацу. Оказалось, что прибыли мы в гвардейскую орденоносную учебную мотострелковую дивизию с богатой боевой историей. В состав дивизии входили три мотострелковых полка, танковый полк, автобат, артиллерийский дивизион и другие подразделения. Полностью укомплектован был только один полк, второй состоял из одного батальона, а от третьего было лишь название. На плацу стояли столы, на которые вывалили наши документы. Офицеры из разных частей стали выбирать себе людей, формируя из них отдельные группы. У всех были свои критерии отбора. Маленький рост – добро пожаловать в танкисты. Закончил десять классов, умеешь считать – артиллерия – твое призвание. Если русский язык не являлся для тебя родным – твой путь в пехоту. Имеешь водительские права – твой удел – автомобильный батальон.

Курс молодого бойца.

Как только формировалась необходимая группа, она принимала форму строя и выдвигалась в сторону своей части. Отобрав нужное количество призывников, закончив необходимые формальности и построив общую колонну, нас повели в расположение части. Так мы и прибыли в свой гвардейский мотострелковый учебный полк. В простонародье ─ малая пехота, так как было всего четыре роты и постоянный состав, в отличие от верхней пехоты, на плацу которой нас сортировали, где был полностью сформированный полк.

Наш полк готовил сержантов ─ командиров мотострелковых отделений. Сначала нас привели на полковой плац, где началась уже местная сортировка. Шло распределение по ротам. В группе из шестнадцати призывников, в которой оказался я, были только славяне крепкого телосложения, спортивной подготовки и высокого роста. Я, со своими 178 сантиметрами, был почти самым маленьким. Это оказался учебный взвод, где готовили командиров отделений войсковой разведки. Мы были в учебке единственным разведывательным взводом. Нам представили командира нашей роты – невысокого старшего лейтенанта с казахской фамилией и двух молодых лейтенантов – командира взвода и замполита роты. Первый был худощавый и высокий, а второй среднего роста и такого же телосложения.

Наша войсковая часть не была окружена забором. В центре части был плац. Плац был разлинован разными квадратами, собранными в причудливые фигуры, похожие на загадочные наскальные рисунки. Справа от него, если смотреть со стороны городка, стояли три сборно-щитовые одноэтажные казармы, скорее, похожие на бараки. Плац и казармы разделялись заасфальтированной дорогой и такой же ширины зеленой зоной, состоящей из редких кустарников и чахлых деревьев. Это были казармы нашей первой, второй и третьей рот. Между казармами располагались крытые курилки. Слева от плаца – четвертая рота и казарма постоянного состава. Между ними чуть в отдалении ─ караульная площадка и за ней спортивная площадка. Перед плацем – котельная. За плацем – длинный барак, состоящий слева направо из клуба, помещения дежурного по части и кухни с залом столовой. Сзади столовой был вход в крохотный буфет. На заднем дворе – склады и баня.

Справа через дорогу находился автопарк автомобильного батальона дивизии. Слева тянулась степь до танкового полка, за частью впереди ─ степь до полигона. За спиной, через дорогу располагался жилой фонд городка, состоящий в основном из пятиэтажных панельных домов, разбавленных зданиями военной принадлежности. Одним словом, были мы на семи ветрах. Штаб части находился на другом конце городка в отдельном бараке. Рядом со штабом был барак, половину которого занимала казарма писарей, связистов и командирских водителей. Вот в это собственное мини-государство нас и доставили на четвертые сутки после гражданки. Часть была учебной, срок службы определялся в полгода. По окончании учебного подразделения мы должны были отбыть младшими командирами в войска для прохождения дальнейшей службы. Младшими сержантами или сержантами, в зависимости от успехов в обучении. Так что на полгода мы изначально были освобождены от общения со страшными дедами и дембелями, о которых успели наслушаться. Все четыре роты были укомплектованы одним призывом, а старослужащие были только в роте, обеспечивающей жизнедеятельность части, так называемом постоянном составе, и среди наших сержантов.

После перестроений и формирования новых подразделений что-то, похожее на строй, двинулось в сторону бани. Старослужащие, которые до этого не могли подойти ближе и наблюдали за нами во время отбора издалека, встали по краям дороги и выкрикивали названия своих городов, надеясь услышать ответ земляков. Они же и обступили нас перед баней, внимательно рассматривая нас и выбирая подходящую гражданскую одежду. Если что-то нравилось, то быстро договаривались о ее приобретении просто так. Гражданская одежда нужна была для самоволок или для тех, кто собирался на дембель ехать в гражданке. Нежелание ехать домой в парадной одежде объяснялось тем, что у пехоты были красные погоны, которые почти не отличались по цвету от погон внутренних войск. А внутренние войска, как известно, охраняли тюрьмы и почетом у населения СССР не пользовались. Поэтому те, кому предстояло долго ехать на поезде, не рисковали и добирались в гражданке. Да и дома на первое время нужна была одежда по размеру. Нам-то наша одежда уж точно не нужна была, хотя перед помывкой ее складывали в мешок и подписывали, обещая отдать после окончания службы. Ехали в армию в одежде, заранее зная, что она больше не пригодится. Таким образом, куртка с моего плеча досталась старослужащему москвичу, обещавшему проследить за тем, чтобы меня не обижали.

Баня была небольшой и вмещала сразу не более двадцати человек. Вода нагревалась дровами и до горячего или теплого состояния доходить не успевала. Поэтому, сдав одежду и зайдя в помывочную, быстро-быстро, под холодной водой сполоснув самое необходимое, выскакивали в предбанник, где заботливый прапорщик завскладом под роспись выдавал обмундирование. Туда входили: кирзовые сапоги, нательное белье, портянки, гимнастерка, галифе, шинель, шапка и дерматиновый ремень со звездой на медной бляхе. Нательное белье включало в себя кальсоны с завязками снизу и рубашку без пуговиц, отдаленно напоминающую смирительную, только с обычными рукавами.

Мне кажется, что те, кто шил форму для армии, были уверены, что у нас в армии служат Ильи Муромцы и Алёши Поповичи. Потому что самый маленький размер предлагаемой нам формы был пятидесятым. Думаю, что ко мне в форму можно было влезть еще паре бойцов. Хотя, если стянуть гимнастерку и галифе сзади, вид был не таким комичным. Шапка- ушанка была на пару размеров больше головы и свободно крутилась, закрывая уши. Шинель если не подметала пол, то точно закрывала голенище сапога. Что касается портянок, то тренировка по их наматыванию продолжалась долго и привела не к одной мозоли. Все дальнейшее использование портянок привело меня к пониманию того, что они являются величайшим изобретением. Никакие носки не сравнятся по удобству и комфортности с портянками при правильной их намотке. Причем портянки, как и нательное белье, были летними из сукна и зимними из байки. Чем еще были хороши портянки? Легко стирались и быстро сохли. Когда нога промокала, то достаточно было перемотать сухой стороной. Особенно приятно было наматывать портянки первой категории. В армии к этой категории относилось все имущество, впервые используемое и не подвергавшееся стирке. А спать на белье первой категории могли позволить себе только деды.

Еще не было приказа о переходе на зимнюю форму одежды, и все, кроме нас, ходили в летней форме. На улице было тепло, и мы в шапках-ушанках выглядели достаточно смешно по сравнению с панамами, которые носили все остальные. В первую неделю службы появился местный фотограф, и каждый не преминул запечатлеть себя, избавившись от рубля денег. Для того чтобы сфотографироваться, брали парадную форму в каптерке. И панаму тоже там. Одну на всех. И форму, и панаму. И значок КСАВО на груди (Краснознаменный Среднеазиатский военный округ). Как первый орден или Звезда героя. Этот вид на первых армейских фотографиях ничего не имел общего с реальностью. На самом деле было жалко на себя смотреть в зеркало. Вся форма топорщилась и пузырилась. Ремень постоянно съезжал вбок. Попытки привести себя в порядок хватало на несколько минут, и все становилось, как прежде, а то и хуже.

Наконец-то нас привели в расположение роты. Точнее, в казарму. Не в свою казарму, где мы проведем ближайшие полгода, а в казарму третьей роты, где и разместили всех вперемешку. Планировка казармы была, наверное, стандартной для всех казарм страны. Посреди казармы был проход шириной метра два, на котором проходили все построения и поверки. Прямо от входа, оставляя слева место с маленькой деревянной подставкой, называемой тумбочкой, где стоял дневальный, был вход в бытовую комнату с зеркалами и гладильными досками. Далее вход в умывальную комнату с 8─10 умывальниками слева и столькими же умывальниками для ног справа. Справа от входа в помывочную располагался вход в туалет с пятью открытыми кабинками по каждой стороне. В кабинке стоял не фарфоровый унитаз, а чугунный напольный с двумя рифлеными подошвами. Чтобы не засиживались.

Если от входа идти направо, то по ходу справа комната старшины, комната командира роты и кубрик второго взвода. Слева, после сушилки, зал для теоретических занятий с деревянными столами и табуретками.

Если от входа идти налево, то по правой стороне за тумбочкой дневального – Ленинская комната, потом кубрик третьего взвода.

По левой стороне ─ оружейная комната и за ней кубрик первого взвода.

В каждом кубрике стояли в один ряд, головой к окну, двухъярусные металлические кровати, соединенные попарно. На свою кровать можно было залезть только с одной стороны. Между кроватей были деревянные тумбочки для мыльно-рыльных принадлежностей. В ногах кроватей, выходящих в проход, стояли деревянные табуретки, на которые укладывалась особым способом сложенная форма. Перед табуреткой выставлялись сапоги, накрытые сверху развернутыми портянками.

Вот в кубрик второго взвода казармы третьей роты мы после бани и передислоцировались. Каждому выделили персональную кровать. Мне достался второй ярус. Первое, с чего началась наша служба, это необходимость привести свою форму в соответствие с уставом. А именно: пришить погоны, петлицы, шеврон и подворотничок. На гражданке особой необходимости дружить с иголкой и ниткой не возникало. А осознание того, что подворотничок, особым образом завернутый кусок белой бязи, необходимо ежедневно пришивать к воротнику гимнастерки, не прибавляло радости от новизны обстановки. Пришить тонкой иглой тонкий шеврон к рукаву из шинельного сукна и при этом сто раз не воткнуть иголку во все части своего тела, требовало особого мастерства. Причем сделать это ровно. Пришить толстый кусок погона к сравнительно тонкому материалу гимнастерки, соблюдая два условия ─ ровно и незаметно – тоже далось не с первого раза. И не со второго. И даже не с третьего. Но в конечном итоге что-то стало получаться. И под ухом шапки всегда хранилась иголка с тремя цветами ниток ─ белым, черным и зеленым, чтобы в любой момент использовать по назначению. Все эти сложности, которые сначала, кроме слез, ничего не вызывали, со временем стали настолько привычными и обыденными, что делались незаметно и не вызывали ни малейшей напряженности. Особенно подшивка подворотничка. И по тому, как был пришит подворотничок, можно было определить не только срок службы, но и характер бойца. Особым элементом формы, требующего постоянного внимания и активного вмешательства, являлась латунная пряжка солдатского ремня. От степени ее блеска зависела возможность не попасть в наряд вне очереди. Чистилась бляха постоянно. В любой доступный для снятия ремня момент доставался кусок шинельного сукна с вложенным в него камушком пасты ГОИ зеленого цвета, и наступал процесс шлифовки. Паста ГОИ, по своей структуре похожая на школьный мелок, натиралась на поверхность, после чего с определенным усилием стиралась. Все закоулки в звезде и лучах чистились иголкой или зубной щеткой. Такой зачистки хватало на некоторое время, после чего все начиналось сначала. Был еще белый крем «Асидол». Он чистил быстро и за один проход, но после него бляха темнела и переставала блестеть так же быстро. Особым шиком было чистить пряжку не шинельным сукном, а куском бархата. Такие бархотки присылали из дома, а особо отчаянные отрезали от бархатного занавеса в гарнизонном доме офицеров. Ношение ремня тоже давало представление о его владельце. Чем моложе призыв, тем сильнее ремень был затянут на поясе. Для самых молодых в зазор между ремнем и гимнастеркой не могла протиснуться ладонь. А дембеля носили ремень таким образом, что пряжка свисала далеко ниже пояса.

В свободное от шитья время мы изучали уставы и проводили время в унылой болтовне, рассказывая друг другу про те планеты, с которых мы прибыли. До принятия присяги мы не считались ни гражданскими, ни военными. Одним словом, ни рыба ни мясо. Припахивать нас было нельзя, но и волю давать тоже не рекомендовалось. Вот в таком состоянии мы и пребывали до присяги. Самым счастливым моментом этого периода было разрешение посетить буфет. Комнатушка пять на пять метров с убогим прилавком и четырьмя четырехместными столами. Кто не хотел получать удовольствия на улице, выстраивались в очередь и ждали, когда освободятся столы. Совсем как я в студенчестве, ожидая, когда освободится место в кафе «Космос» или в кафе «Московское» на улице Горького в Москве. И только вместо вина и мороженого ты насладишься местными деликатесами. А в ассортименте буфета был лимонад в стеклянных бутылках и мятные пряники. Дешёвые жесткие конфеты «Кавказские» и слипшиеся леденцы. Всё. Нет ничего вкуснее, чем откусывать мятный пряник и запивать божественным лимонадом. Разве это может сравниться с бокалом вина «Мурфатлар-Котнари» или «Токай», который пользовался повышенным спросом у студентов, посещающих московские кафешки. Казалось, что рай – это место, где с одной стороны пряники, а с другой лимонад. Мы терпели ради этих минут все невзгоды курса молодого бойца. Хотя в этих курсах и не было ничего экстремального. Все это было пройдено еще в школе на уроках военного дела. Изучение уставов. Разборка-сборка автомата. Подшивка. Политинформации. Щадящая физическая подготовка. Заучивание текста присяги. Строевые марши по плацу с хоровым пением там же. И лимонад с пряниками. И еще прием пищи.

Пища в армии занимала особое место в жизни солдата. Почему нам буфет казался раем, да потому что чувство голода было постоянным. По ночам, в те короткие сны, изредка приходящие под утро, снилась еда. Не женские формы, а пирожки и булочки. Сон, в котором приснилось употребление пива или вина, считался фантастическим и стоял перед глазами весь день. Есть хотелось всегда и везде. Как правильно сразу сказали старослужащие, пока из вас не выйдет последний мамкин пирожок, вы не оцените армейскую еду. И правда, первые несколько дней даже смотреть на то, что предлагают, не хотелось, а не то что бы это есть. При входе в столовую висел стенд, где были прописаны нормы ежедневного продовольственного довольствия на каждого. Там было написано про мясо, рыбу, масло, хлеб и другие продукты, но в еде это все не просматривалось. Примерное меню на день выглядело следующим образом. Завтрак. Чай. И каша – пшенная, перловая, гороховая или комбинированная. Комбинированная ─ это значит смесь гороховой, перловой и пшенной. Обед. Первое ─ щи с капустой. (Капуста с водой) Второе ─ капуста тушеная (Капуста без воды). Третье ─ чай (вода без капусты). Ужин – полная копия завтрака, только без масла. И так изо дня в день. Без изысков и разносолов. Часто была рыба. Ее называли жареной, но по ощущениям, скорее пареной, в лучшем случае вареной. Щи сменялись гороховым супом. Разнообразие заключалось в утреннем кружочке масла ─ «масло съели – день прошел». Этот порционный цилиндрик масла, предназначенного на одного бойца, изготовлялся путем набивания специальной формы и последующего выдавливания. Выполнялась эта работа, как правило, заслуженным дембелем, уважаемым человеком ─ резчиком хлеба, о месте которого мечтал каждый старослужащий. Праздник в воскресенье. Утром два вареных яйца. «Яйца съели – прошла неделя». Причем складывалось впечатление, что в армии яйца несут цыплята. Яйцо было чуть больше перепелиного, но значительно меньше куриного. В обед вместо каши – плов. Запах мяса в плове был, мяса не было. Стол в столовой на десять человек. Вся еда в большом казане. Стол назначал раздающего, который большим половником накладывал содержимое казана в подставленные алюминиевые миски. Ложки все имели свои, которые носили за голенищем в сапоге, иначе можно было оказаться в ситуации «еда есть, а есть нечем». И хлеб. Хлеб. Хлеб. Ни черный, ни белый. Серый. Вк-у-у-у-сный! Выносить еду нельзя. Если в кармане найдут хлеб ─ пощады не жди. Заставят хлеб съесть сразу перед строем, а карманы зашить. И сахар к чаю. Еще вкуснее, чем хлеб. Можно размешать, а можно грызть долго и с упоением. Причем сахар не рафинад, а кусковой. Кусок сахара, как камень по форме и крепости. Иногда давали картошку. В сезон наряд вручную чистил ее на весь полк. Не в сезон использовали картофельный порошок. Нет, не крахмал. Картофельный порошок. Как сухое молоко: разбавил – и почти молоко. Порошок разбавил – и почти картофельное пюре. Что-то среднее между натуральным пюре и клейстером. И если сначала в казанке оставалась половина, то впоследствии содержимое вытирали хлебом и внимательно смотрели, чтобы распределено было строго поровну. Чтобы закрыть тему питания, представьте себе атмосферу в казарме, где живет сотня молодых бойцов. Все пропахло гуталином, оружейным маслом, мастикой, потом молодых тел и результатом принятия вышеперечисленной пищи. Глаза не резало, но иногда щипало.

Привыкали, точнее, отвыкали от привычных слов и обращений. В армии нет слова «можно» Есть слово «разрешите». На обращение «Товарищ сержант, можно … – в ответ получал: «Можно козу на возу» или «Машку за ляжку». Получали информацию о своей службе. Петличная эмблема мотострелков, изображающая звездочку в окружении листьев ─ расшифровывалась как «Сижу в кустах и жду героя». Мы же постоянно слышали в свой адрес «Весь в пыли и в жопе ветка – впереди ползет разведка».

Так день за днем приближался и наконец наступил день присяги. Присяга состоялась в конце ноября. Сначала торжественное построение. Пламенная речь командира полка. Речь замполита полка. Прохождение торжественным маршем. Перед каждой ротой поставил стол, и по команде командира роты каждый солдат, услышав свою фамилию, выходил к столу. Брал папку с текстом, делал разворот на 180 градусов и произносил текст присяги:

«Я, Гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил СССР, принимаю присягу и торжественно клянусь быть…, хранить…      , соблюдать…, выполнять…, беречь…       и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Родине и Советскому правительству. Если же я нарушу эту торжественную присягу, то пусть меня настигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение советского народа».

После чего ставил свою подпись под присягой и возвращался в строй. По окончании мероприятия всем было предоставлено свободное время до ужина. Праздничный ужин с куском мяса, и вот новоиспеченные курсанты учебного разведывательного взвода приступают к обучению. За время, проведенное на курсе молодого бойца, практически не запомнились ни люди, ни разговоры, которые мы вели. За исключением азербайджанца по имени Орудж, который постоянно говорил, что он знает корейский язык, и его вот-вот переведут в разведку связи на радиоперехват. И Маврина из Калужской области, который всем объяснял, что его дядя генерал, и его скоро переведут служить в Москву. И за всех, кто наливал ему стакан лимонада, он обещал похлопотать. Да и все остальные тоже считали службу в Отаре недоразумением и ждали, когда устранят несправедливость, и, как обещали в военкомате, они будут служить рядом с домом. И на построении каждый мечтал услышать свою фамилию и приказ о переводе для дальнейшего прохождения службы в район своего проживания. Чтобы по выходным друзья с подружками и мамка с пирожками. Естественно, что у Маврина в роду генералов не нашлось, и все остались на своих местах.

Быт курсантов.

Сразу после принятия присяги мы заселились в свою казарму, которая являлась близнецом казармы, где мы провели первый месяц службы.

Наш разведвзвод занял отдельный кубрик первого взвода, а на свободные кровати подселили курсантов из третьего взвода. Начались армейские будни. Чтобы было понятно, из чего они состояли, необходимо описать наш распорядок дня.

Подъем в шесть часов утра по команде дежурного по роте «Ро-о-о-ота, подъем!». По этой команде все слетали со своих кроватей и судорожно начинали одеваться. Одеться за 45 секунд ─ это не байка. Это реальное время, которое отводилось на то, чтобы влететь в галифе и гимнастерку, лежащие на табуретке в ногах кровати, намотать на ноги портянки и впихнуть их в сапоги. И бегом на улицу, где построиться для физической зарядки, при этом успеть забежать в туалет. И если другие роты на плацу выполняли разнообразные упражнения, то разведка убегала сначала на километр, позднее на три или пять километров, в зависимости от погоды. Только затем силовые упражнения в спортгородке.

В детстве я занимался многими видами спорта. Особых высот достиг в стрельбе и настольном теннисе. В одном из форпостов крепости было отличное стрельбище для курсантов и офицеров училища. И уже с двенадцати лет я осваивал спортивную стрельбу из пистолета и винтовки. А поездки на полигон с отцом позволяли пострелять из боевого оружия. Атмосфера военного городка постоянно воспитывала культ физического развития. Местом проведения времени у детей военных были курсантские спортивные площадки. Перекладина и брусья были у нас способом доказать свое превосходство. И какой ты мужчина, если ты не можешь сделать склепку или подъем переворотом. Играл в волейбол, баскетбол и футбол.

Такое детство способствовало легко и играючи соответствовать физическим требованиям, предъявляемым к солдату первого года службы. И даже три года студенчества не смогли повлиять на физическую подготовку. Практически с первых дней организм не только восстановил былую форму, но и активно стал ее развивать.

Когда заканчивалась утренняя физподготовка, выделялось пятнадцать минут, чтобы заправить кровать и привести себя в порядок. Заправка кровати в армии – это особое искусство. Взбивали подушки, выравнивая их положение по ниточке. Для этого нить натягивалась сначала вдоль первого яруса, и обитатели первого спального этажа выравнивали свои подушки по ней. Потом нить перебрасывалась на второй ярус, где то же самое исполняли обитатели верхнего яруса. Получалось, что процесс заправки кроватей являлся коллективным, а не индивидуальным. Особое мастерство требовалось при работе с одеялом. Необходимо было создать прямоугольный кантик. Когда одеяло заправлено под матрац, естественно, торец матраца получался овальной формы. В армии не должно было быть ни круглого, ни плавного ─ только прямой угол ─ основа дисциплины. Можно было кантик сделать руками, но для удобства использовались табуретки или отбивашки, так называли узкую полоску фанеры или доску с ручкой. Делалось это следующим образом. Одной рукой держалась табуретка, поставленная вверх ножками на край постели, а другой рукой подбивался торец матраса. Видавший виды ватный матрас легко принимал необходимую прямоугольную форму. После чего одеяло разглаживалось руками до идеальной ровной поверхности. «Каждая складка на солдатском одеяле – лазейка для агентов мирового империализма», ─ напоминали нам командиры. Мне, имеющем место на втором ярусе, делать это было сложнее. Когда в узком тупике между кроватей осуществляют вышеперечисленные маневры четыре далеко не миниатюрных человека, в руках у которых табуретки, приходится проявлять чудеса гибкости и изворотливости. Затем умывание. Когда на пару десятков кранов более ста человек, и за тобой в ожидании крана стоит несколько человек, и вода в кране ледяная, то процесс умывания занимал секунды.

Построение – и строем на завтрак. Про столовую я уже говорил. Прием пищи начинался по команде «Приступить к приему пищи» и заканчивался через пятнадцать минут по команде «Первая рота, закончить прием пищи. Выходи строиться!» Успел или не успел засунуть в себя предложенную еду, не пропустив кружочек масла, это были твои проблемы. Как говорили офицеры, на войне и этого времени может не быть. После чего выдвигались в расположение роты.

После небольшого перекура начинались занятия. Как правило, до обеда, несмотря на погоду, были занятия на улице. Это или строевая подготовка на плацу, или занятия на полигоне в пяти километрах от казармы. Смысл загадочных рисунков на поверхности плаца был нами расшифрован при первом же занятии по строевой подготовке. Четыре часа монотонного хождения строевым шагом по квадратикам и линиям, до автоматизма выполняя команды, не вносили разнообразия в повседневную жизнь и не прибавляли оптимизма. К концу занятий гудели отбитые ноги от чеканного шага и мозги от постоянного «направо», «налево» и «кругом».

Боевая подготовка.

Что касается занятий на полигоне, то они были непредсказуемы и значительно интереснее. Пока другие роты строем брели в сторону полигона, разведвзвод преодолевал это расстояние бегом. Или просто бегом, или в противогазах. Через километр или раньше, чтобы не видели сержанты, оттягиваешь противогаз, выливаешь из него смесь пота, соплей и слез, возвращаешь резинку на место и бежишь дальше. Попытки незаметно открутить шланг от банки с фильтром и дышать только через гофрированную трубу пресекались незамедлительно и влекли для тебя и для всего взвода дополнительные километры бега или движения гуськом. Практиковались и ежеминутные команды «Вспышка слева, вспышка справа». Последние приказы требовали незамедлительно плюхнуться на землю. В независимости от состояния грунта под ногами. Лужа это или грязь, главное, чтобы тело было расположено головой в обратную сторону от вспышки. Простые отжимания раз пятьдесят тоже не располагали к хорошему настроению. Не стоит забывать, что все это с полной выкладкой. Автомат, подсумки, общевойсковой защитный костюм (ОЗК), противогаз, скрутка плащ-палатки за спиной, и все это в шинели и в каске. Все это навесное оборудование при беге било по всем частям тела и постоянно напоминало о своем наличии.

Основным занятием на полигоне были стрельбы. Упражнения были или неподвижно по мишени или на бегу по появляющимся силуэтам. Стрельба из положения лежа или стоя особого труда не составляла. Как положено перед присягой, всем была дана возможность сделать по три выстрела. Наверное, хотели проверить отношение к оружию потенциального защитника. А вдруг у него к оружию неадекватная реакция. И вместо мишени начнет стрелять по другим целям. Больных у нас не оказалось, но первые стрельбы заставляли находиться в напряжении. Картина выглядела следующим образом. Стоит строй, а перед ним несколько бойцов на рубеже в положении «стрельба стоя». Идут соответствующие команды от командиров. Патрон дослан в патронник, палец на спусковом крючке автомата, и вдруг у стрелка появляется вопрос. Ничего не меняя, он всем телом разворачивается назад. Ствол автомата движется вдоль строя. Все как по команде валятся на землю, не дожидаясь, когда этот умник случайно нажмет на курок. Таким любознательным быстро объясняли, что так делать нельзя. И чаще не словами. Мои навыки по стрельбе, приобретенные в детстве, не пропали. В чем я мог убедиться с первых же выстрелов. Так что по результатам стрельб я лидировал не только в роте, но и в части. Даже один раз участвовал в соревнованиях между частями. Что касалось стрельбы на ходу по появляющимся мишеням, то, в отличие от положенного прицеливания, начальник разведки полка капитан с говорящей фамилией Смелый заставлял наш взвод стрелять от пояса, объясняя это тем, что во время боя у нас не будет времени не только прицелиться, но и вскинуть автомат.

Стреляли из ручного и танкового пулеметов, гранатомета. Стрельба из пулемета была легче, чем из автомата по причине наличия у первого сошек, которыми он упирался в землю и не скакал в руках. При стрельбе из гранатомета РПГ надо было не забыть маленькую хитрость – стрелять с открытым ртом. Если не открыл рот, то на ближайшие полчаса лишался слуха. Прицел был расположен таким образом, что для удобства прицеливания ухо прижималось к трубе, в которой и происходил разрыв порохового заряда. Стреляли из всего, что стояло на вооружении в мотострелковых войсках. Стреляли из оружия боевой машины пехоты ─ пулемета и пушки. Противотанковыми управляемыми реактивными снарядами (ПТУРС) стреляли в тренажерных залах. Стрельба на тренажере была похожа на игру в автоматах, которые тогда только стали появляться в кинотеатрах – «Морской бой», «Снайпер». На стене был экран, на котором была спроецирована неподвижная картина с пейзажем боя и танком на заднем плане. Нажимаешь пуск и ведешь джойстиком яркую точку, имитирующую след от снаряда, до совмещения с танком.

Впервые с танками вживую пришлось встретиться лично на так называемой обкатке танком. Упражнение состояло из двух этапов. На первом этапе ты сидишь в окопе с двумя муляжами противотанковой гранаты и с ужасом смотришь, как на тебя, гремя гусеницами, надвигается громада танка. За несколько метров ты должен бросить в танк гранату, после чего съежиться на дне окопа, снизу наблюдая, как это громада проносится над тобой, осыпая стенки окопа и закапывая тебя ошметками земли с гусениц. После чего вскочить и бросить вторую гранату в удаляющийся танк. Зачет ─ это когда обе гранаты ударили по танку. Для этого надо или далеко кидать или быстро прятаться. Как правило, в первый раз получалось наоборот. Быстро кидали и далеко прятались. Второе этап – это когда ты ложишься на проселочную дорогу, а танк проезжает над тобой, пропуская тебя между гусениц. При этом в голове у тебя бегают мысли о неисправности танка, разрыве гусениц, ошибках водителя и других приятных моментах, связанных с эксплуатацией техники в Советской армии. Ты при этом вжимаешься в землю с такой силой, что кажется, что после тебя остается яма.

В отсутствие стрельб и другого времяпрепровождения на полигоне любимым занятием было посещение парка культуры и отдыха с аттракционом под названием «Тропа разведчика». Так называлась стандартная полоса препятствий с изысканными дополнениями. Автором дополнений был, наверное, человек, который сам не представлял, как справиться с его больным воображением. Проползти под колючей проволокой, пробежать по бревну, перепрыгнуть канаву с водой, перелезть через забор ─ это стандартный набор в каждой части. Такие тропы были известны всем военнослужащим, вне зависимости от рода войск. А вот чтобы перелезть через сетку рабицу, высотой три метра, слабо натянутую между двух столбов, требовалось проявить особые качества. И когда ты забираешься наверх, цепляясь пальцами за дырки в сетке, сетка отклоняется под твоим весом назад, и ты ненадолго зависаешь параллельно земле. После чего повисаешь на пальцах рук, судорожно цепляясь ногами за сетку. Дальше твой путь или назад спиной об землю, либо рывком перебросить через сетку сначала одну ногу, подтянуть вторую и, перевалившись всем корпусом, оставляя следы на теле, победно спрыгнуть с другой стороны. Приятным аттракционом было преодоление МЗПЗ (малозаметное проволочное заграждение). Тонкая проволока, сплетенная особым способом, состоящая из ячеек, которые мгновенно затягивались, если нога при беге или ходьбе цеплялась за проволоку. Высотой заграждение было примерно сантиметров десять. Если не знать о его расположении, то вряд ли преодолеешь сразу. Наш командир взвода с разбегу загнал нас на это заграждение и долго хохотал, когда весь взвод залег, запутавшись в проволоке. После чего со словами «Учитесь, сынки» с разбегу побежал по заграждению, пытаясь вытягивать носки. Наш опрометчивый хохот, после того как он рухнул через несколько метров, вылился в дополнительные упражнения и еще долго отдавался в наших мышцах.

Учили разведчиков не только боевой и физической подготовке. Мы должны были иметь навыки диверсионно-подрывной работы. Несколько раз нас поднимали ночью по тревоге, и мы скрытно выдвигались на полигон. Занимали объект и вели наблюдение за железной дорогой, где в полной темноте, только по звуку и косвенным признакам, должны были определить тип проходящего железнодорожного состава, количество вагонов и примерный груз.

Не доставляло особого воодушевления боевое гранатометание. На вооружении была оборонительная граната Ф─1 с радиусом разлета осколков 200 метров и наступательная граната РГ─42. Первую бросали из окопа. Гранату в руку, по команде дергаешь кольцо, встаешь в полный рост, кидаешь со всей дури вперед и рывком ложишься на дно окопа, ждешь, когда над головой просвистят осколки. Наступательную надо было метнуть на ходу, имитируя атаку. Быстрым шагом двигаешься вперед, чуть сзади тебя офицер или сержант командует: «Гранату к бою», ты вытаскиваешь гранату из подсумка, выдергиваешь чеку и бросаешь ее как можно дальше. Разлет осколков около 20 метров, так что твоя задача кинуть ее дальше разлета. Наклоняешься головой в каске вперед и ждешь разрыва.

В один из дней все так и было. Наш взвод, как всегда, отметался первым и смотрел, как это делают другие. Конвейер работал исправно, и бойцы сменяли друг друга на дорожке. Очередной боец выдвинулся на позицию, выполняя команды замполита, двигающегося позади него. Остановка, замешательство. Взрыв. Когда рассеялся дым, мы увидели, что оба лежат на земле. Мы рванули к месту взрыва. Курсант был уже мертв. У него был разворочен живот. Рядом, весь в крови, с черными, залитыми кровью руками, без сознания лежал замполит. Вот как об этом потом написала газета «Красная звезда»:

«Курсанты учебной мотострелковой роты выполняли упражнения по метанию боевых гранат. Вместе с ними идет в «атаку» заместитель командира роты по политчасти. Офицер видит, как в шести шагах от него курсант действует по всем правилам: перехватил автомат в левую руку, правой достал гранату, пальцем левой руки захватил кольцо, выдернул предохранительную чеку. Сейчас прицелится и метнет. Однако случилось совершенно непонятное: курсант вдруг переложил гранату в левую руку, а автомат – в правую. Замполит заметил, как скользнул в траву спусковой рычаг, удерживавший ударник на боевом взводе. Значит, до взрыва – три-четыре секунды. Курсант же словно оцепенел: страх сковал мышцы, тело… Офицер не колебался ни мгновения. Конечно, он мог бы упасть на землю, прикрыть голову каской. Но офицером владела лишь единственная мысль – заслонить, спасти подчиненного. Кинулся к курсанту, обеими руками схватил судорожно сжавший гранату кулак курсанта, чтобы успеть отбросить ее. Не успел. Перед глазами полыхнуло пламя… В госпиталь привезли лейтенанта без сознания. Там перенес состояние клинической смерти. И страшное известие: взрывом гранаты ему оторвало кисти рук».

На самом деле все примерно так и было. Только курсант был левшой. И кинуть гранату правой рукой он просто не мог. Поэтому он и попытался переложить её в левую руку для броска. Но отпустил чеку. И растерялся. После чего прогремел взрыв. Замполит гранату выбить не успел, а просто выставил вперед руки. Мы положили их на плащ-палатки и бегом понесли к дороге. Каждая секунда была на счету. Далее их отвезли в санчасть. Через пару дней в клубе состоялись траурные мероприятия, и гроб с телом нашего сослуживца был отправлен на родину. Это была первая смерть человека на моих глазах. Да еще человека, с которым я отслужил вместе не один месяц. В такие минуты особенно глубоко осознаешь, что армия – это не игрушка, да и жизнь сама по себе тоже не развлечение.

Что касается замполита, то он еще при мне вернулся в часть. Был награжден орденом Красной Звезды. Ходил в черных лайковых перчатках, натянутых на протезы кистей. Впоследствии он уехал учиться в академию.

Легко было кидать лимонку из танка. Открываешь люк, кидаешь гранату, люк закрываешь. Броня крепка, и все нормально. Рассказывали армейскую байку, в которой каждый рассказчик был свидетелем. При одном гранатометании из танка граната с взведенным запалом выскочила из рук и упала внутрь танка. Раздался взрыв внутри, наблюдающие с вышки офицеры на глазах поседели. Когда рассеялся дым над башней, из нее вылезли курсант и офицер-инструктор без единой царапины. Как и где они спрятались внутри танка и не получили осколок, сами они сказать не смогли. Байка, но в ней намек: в любой ситуации, до последнего, старайся выжить.

Кроме всего, на полигоне мы изучали разнообразную технику: танки, бронетранспортеры, боевые машины, артиллерийские установки и минометы. Как говорил капитан Смелый, для разведки не должно быть неизвестных видов вооружения и техники.

После полигона взвод выдвигался в часть, где в свободное до обеда время чистили оружие и приводили себя в порядок.

Теоретическая подготовка.

Обед начинался в два двадцать пополудни. Как всегда, быстро и без особых изысков. Следует отметить, что та еда, от которой мы отворачивались в первые дни, стала вполне съедобной и даже вызывала потребность в добавке. Наш рацион был сформирован таким образом, что практически все молодые резко стали прибавлять в весе, причем в мышечном весе.

После обеда час свободного времени. Можно было посидеть в курилке и потрепаться за жизнь. С особой теплотой в этот момент вспоминались пионерские лагеря из недалекого детства, где присутствовал «тихий час», которого так не хватало в армии.

Свободное время пролетало незаметно, и его сменяли теоретические занятия в казарменном классе. Первой шла политинформация. Мне, как человеку с незаконченным высшим образованием, частенько выпадало право ее вести. В Ленинской комнате всегда были свежие газеты: «Красная звезда», «Правда» и «Комсомольская правда». Из них выбирались основные тезисы о международной обстановке и внутренних успехах партии и правительства, которые собственными словами доводились до личного состава. Под это дело можно было отпроситься со строевой подготовки, объясняя командирам, что это дело ответственное и за десять минут политику партии не расскажешь. А потом сидеть с умным видом в Ленинской комнате и перелистывать газеты.

После политинформации изучали тактико-технические характеристики своего оружия. Изучали оружие потенциального врага, которое практически ничем не отличалось от нашего вооружения. А для нас в тот момент ближайшим потенциальным врагом был Китай. Одна из задач войсковой разведки – захват «языка» на вражеской территории. Мы должны были знать, кого мы берем в плен. А для этого изучали, как выглядит китайская военная форма и их знаки различия. По разговорникам для служебного пользования пытались учить китайский язык. Ложись, руки вверх, иди прямо, каким языком владеешь, владеешь ли русским языком ─ тангхуя, юги шоу лай, зуй захуай, сжима хуей ухая, нихуй нога инда хулена – вызывало у нас продолжительное веселье.

Смех вызывал и следующий момент. Офицер, проводящий занятия, тихим голосом говорил: «Все, кто спит» и после паузы орал: «ВСТАТЬ!». Если ты задремал или уснул, то первой части команды ты не слышал, а вот вторая вызывала бурную реакцию, и ты вскакивал как черт из табакерки. И каждый раз несколько человек на этом ловилось, что чревато было мытьем полов, чисткой туалета и другими легкими наказаниями. Можно было получить и наряд вне очереди, что зависело от настроения докладчика.

Сложным предметом для обучения была картография. Мы как разведчики должны были ориентироваться в топографических картах с закрытыми глазами. А их нумерация, секретность и другие нюансы были сложными для восприятия. Да и необходимость все это запоминать отбивалась мыслью: ну каких языков придется брать при моей службе и тем более участвовать в диверсионной деятельности? В мире все хорошо. Войной не пахнет. Да и у кого возникнет мысль воевать с нашей страной? А при ядерной войне лазить в тыл к врагу нет необходимости.

Кроме тактических, политических и военных наук, были занятия по психологии. Из нас готовили командиров младшего звена, и мы должны были уметь общаться с подчиненными. Для этого существовало три способа влияния. Первый ─ Личный пример. Второй ─ Убеждение. Третий ─ Принуждение. Рекомендовалось применять сразу третий, так как первые два были не совсем эффективны. Самый главный армейский закон состоял всего из двух пунктов. Первый ─ командир всегда прав. Второй ─ если командир не прав, то смотри пункт первый. Особое внимание необходимо уделять душевному состоянию подчиненного. Чаще беседовать с ним о личной жизни, интересоваться делами у него дома. Такое обучение было неспроста. Частыми были случаи, когда боец получал письмо от своей девушки или друзей, в котором говорилось, что она выходит замуж, не дождавшись его. Боец замыкался в себе, переставал общаться с окружающими и, выждав удобный случай, прихватив автомат с патронами, отправлялся к себе домой выяснять отношения. Такие бегуны были крайне опасны. Их мало что могло остановить. Наша рота участвовала один раз в поиске такого брошенного. Сутки мы стояли в оцеплении станции Отар, пока офицеры совместно с милицией прочесывали каждый проходящий поезд. У нас прошло спокойно. Беглеца взяли на другой станции. Некоторые добирались до дома, где их уже ждали. Особо настырных индивидуумов, которые пытались прорваться домой с применением оружия, уничтожали при задержании.

Следовало также обращать внимание на солдат, которые могли затаить обиду на сослуживцев. Из-за дедовщины или насмешек. Такие выплескивали свои обиды на стрельбах или в карауле, расстреливая своих обидчиков и всех, оказавшихся рядом.

Теория наглядно была подтверждена практикой. Служил в соседнем взводе парнишка. Призывался он из города Сухиничи, а может Думиничи Калужской области. Ничем не отличался от других. Спал он в нашем кубрике. И вот стали с ним происходить странные вещи. То сам вызовется пол мыть в казарме, то на развод выйдет, мол, хочет он поработать на подсобном хозяйстве. То придет к старшине в каптерку со словами: «Старшина, давай парадную форму, скоро домой поеду».

Присматривать за ним стали. Оружие перестали выдавать. И однажды вечером, когда почти вся рота собралась в бытовке, занимаясь подготовкой к завтрашнему дню, подошел он к своему земляку, приобнял за плечи и тихим голосом, который услышали все, спросил:

─ Коль, а знаешь, чем мы с тобой ото всех них отличаемся?

─ Чем?

─ Мы с тобой на дембель поедем, а они сегодня последнюю ночь спят.

От такого объявления стало не по себе. Так он еще и у нас спит. Был срочно составлен график ночных дежурств. Каждый должен был не спать полчаса. После чего будить соседа. Моя кровать была посредине кубрика, так что очередь подошла к часам двум ночи. После того как сосед разбудил меня, я тут же разбудил другого, и продолжил спать. Есть у меня основания полагать, что так делал весь взвод. Ночь прошла спокойно, а на следующий день его отвезли сначала в местную санчасть, потом в окружной госпиталь и через три месяца его комиссовали по психическому заболеванию. В общем, как он и говорил, так и поехал скоро домой. Прикидывался он или реально тронулся головой, знает только он один.

После теоретических занятий маршировали на ужин. Ужин не отличался деликатесами и разносолами. После ужина дорога до казармы занимала несколько кругов по плацу. Наступало время строевой песни. Полагали, что строевая песня не только сплачивает коллектив, но и активно прочищает легкие. Вот и топали по асфальту сотни курсантов, вспоминая песни военных времен и относительно свежие, про девчонку, которой не надо плакать, а надо ждать, пока не пройдут дожди. После чего направлялись в казарму. Начиналось так называемое личное время. Что в него входило:

Стирка портянок хозяйственным мылом, расстилая их на кафельном полу в умывальнике и натирая танковой щеткой, щетина которой могла посоперничать с железной проволокой. После чего развешивание их в сушилке так, чтобы не перепутать с чужими портянками. Подшивание подворотничков. Глажка гимнастерки. Чистка ваксой сапог. В обязательном порядке написание писем домой. Офицеры следили за этим строго. Логика была простая. Нетерпеливые родители, не получив от сына долгожданной весточки, начинали бить во все колокола, отправляя запросы во всевозможные инстанции, в том числе и в Министерство обороны. Оттуда, снежным комом из взысканий и выговоров, все докатывалось до части и накрывало непосредственных командиров. А еще были коллективные ответные письма. Чуть ли не с каждой почтой приходило письмо от какой-нибудь девицы на адрес части. В графе «кому» стояло ─ «Солдату с фамилией на букву «А» в первой роте», или «Первая рота. Андрею», или что-то подобное. Такие письма зачитывались вслух, и если никто не изъявлял желания персонально вступить в переписку, то отвечали всей ротой. Иногда письма были от девичьих коллективов из училищ или техникумов. В таких случаях переписку в свои руки брал замполит роты. В результате налаживалась связь между армией и трудовым коллективом, доказывая правоту лозунга ─ «Народ и Армия ─ едины».

Ровно в 21.00 обязательный просмотр программы «Время» перед телевизором, висевшим под потолком в коридоре. Все рассаживались на личных табуретках и полчаса приобщались к новостям. У телевизора был отломан переключатель программ, и посмотреть что-либо другое было невозможно. Впрочем, альтернативы и не было. Да и желания особого не возникало.

В 22.00 вечерняя поверка, где, услышав свою фамилию, ты должен был громко и четко ответить: «Я». Далее следовала команда «РОТА, ОТБОЙ!», после которой ты должен был взлететь на второй ярус, накрыться одеялом и ждать команды «направо» или «налево», выполнив которую, повернуться на указанный бок и уснуть. Взлет на свое место осуществлялся двумя способами. Сбоку с прохода, опираясь руками о кровать, как на брусьях, закидывая тело на матрац. Самым быстрым был другой способ. Нога на спинку кровати нижнего яруса. Руки хватают спинку кровати верхнего яруса. Толчок ногой, рывок руками. Секунда ─ и твое тело приземляется на кровать, перелетая через спинку кровати. Каждый в детстве строил летом домики, а зимой пещеры в снегу, куда можно было спрятаться ото всех. Таким домиком нам служила обычная кровать, где ты мог повспоминать о прошлой жизни на гражданке или помечтать о тех далеких временах, которые наступят после дембеля. Только такие моменты были редки по причине того, что ты начинал спать еще в полете, и когда голова касалась подушки, первый сон был уже в разгаре.

Как только из расположения роты уходили офицеры, происходил подъем тех, кто получал замечания в течение дня. Для них сержанты предлагали стандартный набор: мытье туалетов, натирка мастикой полов в Ленинской комнате и комнате для занятий, да и другие разнообразные развлечения. Особое место занимало мытье коридора. Хоть это и было в обязанности дневальных, но чаще пол мыли в качестве исправительных работ. Пол был деревянный и некрашеный. А это означало то, что за день на нем оставалась куча следов от грязи и от сапог. Технология мытья была простой. В тазу с водой растворялось хозяйственное мыло, после чего танковыми щетками мыльная жидкость втиралась в пол. И после того, как это впитывалось в доски, аккуратно соскребывалось стеклами или острыми краями каблуков, полученных в каптерке. После чего пол протирался чистой тряпкой. На все про все уходило от двух до пяти часов, в зависимости от сноровки. У меня на это уходило около трех часов. И за несколько часов до подъема можно было поспать. Спать в армии первые полгода службы хочется постоянно. Каждая возможность поспать используется полностью. И не важно, сидишь ли ты в кузове грузовика или в местном клубе. Сон мог тебя накрыть и во время движения в строю. Идешь с открытыми глазами, попадая в ногу со всеми, а твое сознание отдыхает, блуждая в царстве сна.