Читать онлайн Чингисхан. Верховный властитель Великой степи бесплатно

К 860-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ЧИНГИСХАНА

(1162–1227)

© Мелехин А.В., текст, 2022

© Мелехин А.В., фото, 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Предисловие

Память о герое – его вторая жизнь.

Мутанабби[1]

Издавна, как осуществляется бег времени, последнее вырывает из рук человека слова о прошлом.

Рашид ад-дин[2]

Талант военного строителя и полководческий гений Великого Монгола уже давно общепризнанны. Но Чингисхан, как выдающийся организатор, государственный деятель, законодатель, мудрый политик, гениальный дипломат, вне монголоведческого сообщества до сих пор практически неизвестен. Восполнить этот пробел, показать масштабность и многогранность деятельности Чингисхана и должна эта книга.

Мы прекрасно осознаем, что «как бы ни были гениальны его способности, Чингисхан был сыном своего времени, сыном своего народа, поэтому его и надо рассматривать действующим в обстановке своего века и своей среды, а не переносить его в другие века и другие места земного шара»[3].

Поэтому, прежде всего, мы попытались реконструировать условия материальной и социальной жизни общества монгольских кочевников XII–XIII вв., являвшиеся источником происхождения мировоззрения Чингисхана, и главное, воссоздать подлинную духовную атмосферу той эпохи, отразившую важнейшие черты мировоззрения нашего Героя и его соплеменников.

Это было крайне важно потому, что мировоззрение Чингисхана сформировало жизненные ценности, идеалы и принципы нашего Героя, определило религиозные убеждения, правовые и моральные нормы поведения, которыми он руководствовался по жизни, а все это взятое вместе обусловило его жизненные цели, сформулированную им государственную идеологию и осуществленные Чингисханом в рамках этой идеологической доктрины деяния.

Через мировоззренческую систему Чингисхана, ставшую лейтмотивом, доминирующим началом жизнедеятельности нашего Героя, через его «деяния, поступки и приказы», «по отдельным сохранившимся до нас его изречениям и по общему характеру всех его установлений»[4] на фоне наиболее значимых исторических событий эпохи Чингисхана (объединение всех монголоязычных народов, создание единого монгольского государства, продолжение объединения вокруг себя монгольских и тюркских кочевников, на основе идеи Пан-Номадизма, т. е. создания Империи кочевников) мы осуществили реконструкцию процесса формирования «идеологической основы царства Чингисхана и… идейной сущности его государственной теории»[5], которым он «придавал не меньше значения, чем превосходству военных сил»[6].

И наконец, основываясь на документальных свидетельствах современников Чингисхана и летописцев последующих столетий, а также на исторических рассказах, сказаниях, легендах, преданиях, которые передавались изустно, собирались, накапливались и сохранялись для грядущих поколений в памяти разных народов, мы подробно, документально подтвержденно повествуем о деяниях, осуществленных Чингисханом в рамках провозглашенной им государственной идеологии – монгольского тэнгэризма или доктрины «всемирного единодержавия».

* * *

Не ставя под сомнение любой другой путь исследования выбранной нами темы, в данной книге приоритет отдан истории фактов, событий, происшествий эпохи Чингисхана и его собственной жизни. Ибо «документы – это самые богатые жилы для добычи знания», а «…объемная история может быть восстановлена только тогда, когда историк сопоставит результаты как можно большего количества источников. Безупречный результат не будет никогда, но каждый отдельный угол зрения, каждый отдельный исследовательский прием и метод помогают лучше высветить части, которые все вместе составляют целое»[7].

Исходя из этого, мы стремились, во-первых, сделать достоянием широкого круга читателей «без всяких изменений, переделок и вольностей» обширный материал о всех важнейших событиях жизни Чингисхана, дающий пищу для размышлений о времени и народе, его породивших, о многогранной и цельной личности, могучих дарованиях нашего Героя, его мировоззрении, государственной идеологии и деяниях, и, наконец, о месте, занимаемом в истории человечества Чингисханом, который, по словам современников, «…имел важные замыслы серьезной глубины… чьи удивительные свершения – исключительны, их следы – многочисленны…»[8] и, во-вторых, приблизить нас, людей XXI века, к живому Чингисхану, помочь изжить ходячие представления о нем как о «гениальном», но все же «дикаре» и создать у каждого читателя свое собственное представление о нашем Герое.

Цель, которую автор поставил перед собой, определила принципы отбора документального и исследовательского материала и способ его подачи.

Начнем с источников. Сразу отметим, что, если для специалистов, ученых-востоковедов монгольские, китайские, тюркские, персидские, русские, армянские, грузинские, западноевропейские источники, использованные в нашей документальном жизнеописании, не станут откровением, то для абсолютного большинства читательской аудитории они малодоступны. Забегая вперед скажу, что в этой книге использованы практически все основные, признанные мировым монголоведением и, в частности, мировым чингисхановедением источники разных народов мира, в которых в той или иной мере повествуется об истории жизни Чингисхана.

При отборе документального материала автор руководствовался подсказанной Л. Н. Гумилевым в его книге «В поисках вымышленного царства» «панорамной методикой»[9]: с помощью созданного воображением ученого историоскопа, дающего различные степени приближения, собирались материалы, повествующие о зарождении и развитии монгольской нации и культуры, о славных прародителях нашего Героя, далее материалы, непосредственно связанные с его эпохой, с борьбой и войнами между различными племенами и союзами племен за господство в Степи, и, наконец, на этом фоне важнейшие факты и события жизни Чингисхана.

Вопрос выбора документального материала связан с проблемой достоверности используемых источников и почерпнутых из них сведений. Думается, читателю будет небезынтересно прочитать мнение по этому вопросу автора одного из важнейших источников по истории Монголии и истории Чингисхана «Сборника летописей» («Джами’ ат-таварих»), крупнейшего летописца XIV века Рашид ад-дина[10].

Итак, персидский летописец писал: «…Летописи столь разных народов и длительных времен, безусловно, не могут быть (вполне) верными, и повествования, которые имеют в них место и будут иметь, не равноценны и не во всем согласны.

Во всяком случае, каждый рассказывает так, как это последовательно, по традиции, дошло до него или он слышал это путем (тех или иных) известий.

Много было (и таких случаев), когда повествователь вводил в свое изложение, сообразно своему сердечному желанию, преувеличение или уменьшение…

И поскольку это так, (то) если историк думает, что он пишет нечто такое, что (уже) признано за истину и невыразимо (точно), то (в пользу этого) он совершенно не сможет привести ни одного повествования, (подтверждающего такое его предположение), ибо все то, на что он бы сослался, было бы, (самое большее), рассказом группы (каких-либо) великих людей, которые были очевидцами сего (факта), или основывалось бы на передаче от других, или (наконец) вычитано (им) из книг древних. А это при всех положениях, как упомянуто, есть источник разногласий.

Если же по этой причине (историки) перестанут писать и устно излагать (исторические сведения), думая: “не дай бог, чтобы люди критиковали их, и они бы им не понравились”, – то во всяком разе все истории, известия и положения, (имеющие место в) мире, были бы заброшены, и все люди были бы лишены (приносимой ими) пользы…»[11]

Интересен подход к проблеме достоверности источников и нашего соотечественника, писателя В. В. Вересаева (1867–1945), который, рассказывая о своей книге «Пушкин в жизни», писал: «Многие сведения, приводимые в книге, конечно, недостоверны и носят все признаки слухов и сплетен, легенды. Но ведь живой человек характерен не только подлинными событиями своей жизни, – он не менее характерен и теми легендами, которые вокруг него создаются, теми слухами и сплетнями, к которым он подает повод. Нет дыма без огня, и у каждого огня свой дым… О Диккенсе будут рассказывать не то, что о Бодлере, и пушкинская легенда будет сильно разниться от толстовской»[12].

И подход к этой проблеме средневекового персидского летописца, знатока истории монголов и истории жизни Чингисхана, Рашид ад-дина и суждение создателя жанра документального романа в русской литературе В. В. Вересаева были чрезвычайно важны для автора настоящего жизнеописания Чингисхана при сборе документальных материалов. Именно поэтому среди источников нашего повествования, помимо летописей, исторических хроник, историко-литературных памятников, присутствуют фольклорные материалы (легенды, предания VIII–XIII вв.), записки иностранных путешественников, дипломатов, христианских миссионеров, побывавших в Великом Монгольском Улусе в эпоху Чингисхана и его ближайших потомков.

Использованные нами разнообразные источники объединяют главный Герой и Эпоха, о которых в них повествуется. Но эти произведения во многом и отличаются друг от друга.

Во-первых, конечно, отношением их авторов к Чингисхану и его деяниям.

Во-вторых, их авторами, помимо монголов, являются и представители народов, которых Чингисхан завоевал или с которыми монголы входили в сношение.

И, наконец, отличаются друг от друга национальные культуры народов, которые они представляют, эстетические цели, которые авторы ставили перед собой и которые определили стиль и жанр их трудов, использованные ими литературные средства их родного языка.

С одной стороны, это многоголосие, разноречие, стилистическое и жанровое смешение, характерные для нашего документального жизнеописания, несколько усложняют ее прочтение, с другой стороны, благодаря труду переводчиков сохраняют национальный колорит средневековых литератур и устного народного творчества, позволяют прочувствовать неповторимый дух той далекой эпохи.

Есть и еще одна трудность, с которой неминуемо столкнулись бы читатели. Дело в том, что авторы наших источников по-разному писали имена героев нашей документальной биографии, названия монгольских родов и племен и географические названия, а переводчики этих источников на русский язык по-разному транскрибировали их.

Причину этого объяснил выдающийся отечественный востоковед В. В. Бартольд (1869–1930) в предисловии к книге С. Лэн-Пула «Мусульманские династии»: «Транскрипция, одинаково точно передающая восточное правописание и произношение, немыслима, так как одни и те же буквы азбуки, принятой всеми восточными народами, у различных народов произносятся различно»[13].

Для идентификации персонажей и мест, где происходили важнейшие события жизни нашего Героя, после соответствующего названия в скобках дается вариант написания имени того или иного героя или названия той или иной местности по каноническому оригиналу «Сокровенного сказания монголов»[14], (когда таковые в нем имеются), подготовленному группой монгольских ученых под руководством доктора А. Цанжида[15].

* * *

Неискушенного читателя на пути проникновения в тайну такого человеческого феномена, каким был Чингисхан, ждут различные трудности понимания незнакомого ему исторического, литературного, фольклорного, этнографического материала, относящегося к VIII–XIII векам.

И чтобы помочь читателю не только увидеть панорамную картину интересующей нас эпохи, ставшей полем битвы племен, народов, государств, поприщем для соперничества великих людей, среди которых Чингисхану было предопределено возвыситься над всеми, но и разобраться в разноречивом многоголосье эпохи, во всех перипетиях, которые испытал наш Герой на многотрудном, жизненном пути, в структуру книги введены многочисленные «своеобразные островки на пути хронологического потока событий».

Это – комментарии, выводы, гипотезы ученых-востоковедов с мировым именем, которые своими авторитетными мнениями помогают понять читателю различные факты жизни Чингисхана или позицию того или иного средневекового летописца в отношении конкретных исторических событий, а зачастую, это – попытки восстановить недостающие звенья в хронологии жизни нашего Героя, выяснить, «…что из сообщаемого автором – правда, что им опущено и как было на самом деле…»[16]

Кроме того, автор документального жизнеописания Чингисхана, часто цитируя своих коллег, хотел таким образом познакомить читателя с исследованиями в области чингисхановедения наших современников, которые, восприняв «правило и обычай мудрецов и ученых» средневековья, изучают их летописи и сказания, «чтобы посредством этого остались навсегда на страницах времени повествования о знаменитых государях и счастливых властителях, чтобы (вся история) от начала до конца стала известной и понятной как знатным людям, так и простонародью; чтобы достопримечательные положения и важнейшие происшествия и события, имевшие место во время возникновения монгольского государства, не исчезли и не изгладились (из памяти последующих поколений) по прошествии дней, месяцев и годов, чтобы они не стали скрытыми за завесою тайн»[17].

Среди востоковедов, с мнениями которых мне хотелось бы познакомить читателей, есть много и монгольских ученых. Следует признать, что современная монгольская Чингисиана российским читателям неизвестна. Впрочем, до начала 90-х годов прошлого века ее просто не существовало. Это, по меньшей мере, кажется странным. Кому, как не самим монголам, писать о своем великом предке.

Почти 70 лет по разным, в основном идеологическим причинам эта тема в самой Монголии была под запретом. И только в последние 30 лет в стране начался «бум» чингисхановедения: издаются летописи, монографии, романы, повести, создаются спектакли, кинофильмы о Чингисхане. В них в той или иной интерпретации нашли свое отражение многочисленные легенды, исторические предания, героические сказания монголов о своем великом предке.

Заметим, что исторические хроники, как правило, содержат «нагие происшествия без соприкосновенных к ним обстоятельств». Монгольские ученые, как и их иностранные коллеги, «входят в подробности событий», но в отличие от многих иностранных востоковедов, монгольские исследователи делают это в «монгольском духе», показывая Чингисхана «сыном своего времени, сыном своего народа, действующим в обстановке своего века и своей среды».

Благодаря этому пропитанное «ароматом степи» документальное жизнеописание Чингисхана ломает стереотипные представления о Чингисхане: наш Герой предстает перед нами как цельная личность с собственной жизненной философией, глубокой верой и озарением, с неподдельными человеческими чувствами.

Читатель узнает о том, как обычный человек по имени Тэмужин воспринимал и оценивал свое время, как формировалось его мировоззрение, как по воле Верховного божества монголов – Всевышнего Тэнгри, наделенный неиссякаемой энергией и харизмой, он не только уверовал в свою сверхъестественную судьбу, дарованную ему Небесным владыкой, но и смог убедить в этом других и повести их за собой как «посланец Всевышнего Тэнгри», исполнитель воли Верховного божества монголов.

Исходя из этого, ответы на вопросы, что вдохновляло монголов на столь обширные завоевания и каковы были глубинные причины их огромных успехов, для монгольского ученого Ш. Бира очевидны: «Помимо всего прочего, необыкновенным успехам Чингисхана при создании обширной кочевой империи во многом способствовала его незыблемая вера в Небесную силу (Всевышнего Тэнгри. – А. М.) и в свою харизму.

В этом плане он был основателем монгольского тэнгэризма как идеологии кочевой империи… о сверхъестественной Высшей силе, которая решает судьбы всего мира… и придавал ей не меньше значения, чем превосходству военных сил»[18].

Смею надеяться, что документальное жизнеописание Чингисхана поможет читателям, интересующимся историей его жизни и деяний, самим ответить на поставленные мною выше вопросы, а также понять роль в мировой истории ВЕЛИКОГО МОНГОЛА – ЧИНГИСХАНА, и, наконец, уразумев жизненные цели и «соединенные в стройную (идеологическую. – А. М.) систему высшие принципы и идеи» нашего Героя, избавиться «от совершенно неправильного представления о Чингисхане как о простом поработителе, завоевателе и разрушителе, которое создалось в исторических учебниках и руководствах главным образом под влиянием одностороннего и тенденциозного отношения к нему современных ему летописцев, представителей разных завоеванных им оседлых государств. Нет, Чингисхан был носителем большой и положительной идеи, и в деятельности его стремление к созиданию и организации преобладало над стремлением к разрушению»[19].

* * *

В заключение хочу поблагодарить мою семью, жену и дочерей, родных и близких, моих друзей, моих учителей, которые в той или иной мере, каждый по-своему помогали мне в работе над этой книгой!

А. Мелехин

Глава первая

Прародители

«…Кто они, и откуда пришли, и каков их язык, и какого они племени, и какой веры…»

Из «Тверской летописи»[20]

Если обыкновенный человек не знает своего происхождения, он подобен обезьяне, заблудившейся в лесу.

Пятый далай-лама Агван Лубсан Джамцо[21]

На вопросы, которыми в свое время задавался не только автор Тверской летописи[22], но и многие современники Чингисхана, особенно после того, как в XIII веке «монгольское море разлилось по лику старого континента»[23], мы будем отвечать на протяжении всего нашего повествования. А начнем его, как и полагается, с прародителей Чингисхана.

Как отметил выдающийся русский востоковед Н. Я. Бичурин (о. Иоакинф) (1777–1853)[24], «монголы в древних временах оставались бы неизвестными для нас, если бы не имели в соседстве Китая. Сия держава кратко заметила в своей истории некоторые события их, имевшие связь с собственными ее происшествиями»[25].

Действительно, помимо легендарной генеалогии монголов, о которой речь пойдет ниже, многие сведения о происхождении монголов, их предках, об их государственно-правовых традициях сохранились и в китайских династийных хрониках[26].

Основываясь на китайских источниках, Н. Я. Бичурин в своем кратком историческом обозрении еще в 1828 году поведал о государственных образованиях кочевых монголоязычных и тюркских народов, существовавших на территории Монголии[27], и пришел к следующим выводам о «начале монгольского народа» и зарождении его государственности: «Более чем за двадцать пять веков до нашей эры скитался уже народ сей (монгольские племена. – А. М.) со своими стадами по пустыням, сопредельным Северному Китаю…

…При великих военных переворотах часто многочисленные поколения (монголов. – А. М.) переходили с юга на север или с севера на юг, с пределов восточных на край западный и там навсегда оставались… Вся история народа монгольского свидетельствует, что переходы его поколений из одного края в другой происходили от раздела земель при каждом важном перевороте в сей стране, но ни при одном происшествии (она) не говорит, чтобы вошел в Монголию другой народ, отличный от коренного и по происхождению, и по языку, – (и в этом) неоспоримое доказательство единства монгольского народа и в самой древности…

Монголам известен один только образ правления – удельный. Они разделяются на поколения или уделы, называемые аймаками. Целое государство или народ получает у них название от имени господствующего дома, а каждый аймак – от владетельного поколения. С падением владетельных домов народ их не теряет своего бытия, но с переменою оных получает только новое название.

Сим образом один и тот же монгольский народ существует от древнейших времен до ныне под разными только именами. До времен государя Яо китайцы называли его хуньюй, при династии Ся – сяньюн, при династии Инь – гуй-фан, при династии Чжеу – яньюн, при династиях Цинь и Хань – хунну и гунну. Потом он носил попеременно имена сяньби, жужу (жужан), кидань, татань, монгол…»[28]

Н. Я. Бичурин (о. Иоакинф) (1777–1853) – выдающийся русский востоковед, один из основоположников российской синологии и монголоведения.

Основываясь на тех же источниках, что и Н. Я. Бичурин, один из ведущих современных специалистов в области истории кочевых обществ, американский ученый Т. Барфилд отличительной особенностью империи Хунну и последующих государственных образований, существовавших на территории Монголии до эпохи Чингисхана, считал их конфедеративную форму государственного устройства.

«Предшественницами Монгольской империи (Чингисхана. – А. М.), – писал американский ученый, – были имперские конфедерации, использовавшие принципы племенной организации. Племенные вожди управляли на локальном уровне, в то же время имперская структура основывалась на монополии на внешнюю политику и военные дела… Особенностью имперских конфедераций было включение в их состав племен без разрушения их трайбалистской структуры (племенной обособленности. – А. М.)… На местном уровне составляющие конфедерацию племена (в том числе и монголоязычные. – А. М.) управлялись почти так, как до их включения в состав кочевой империи. Местные вожди и старейшины сохраняли значительную автономию из-за их тесных связей с соплеменниками. Поэтому, когда имперская структура разваливалась, вожди племен были готовы проявиться как автономные политические деятели»[29].

Действительно, всякий раз, когда возникавшие и процветавшие на территории современной Монголии государства постепенно приходили в упадок и распадались, древнее монгольское общество снова полностью возвращалось к родовой и аймачной организации… Такая историческая закономерность позволила исследователям охарактеризовать путь эволюции древнего общества монгольских кочевников как «спиралеобразный»[30].

Главная причина этого многовекового спиралеобразного процесса, как считает монгольский ученый, академик Ш. Бира, заключалась в том, что «появление государства (в форме конфедерации. – А. М.) в этом обществе не приводило к коренному изменению и уничтожению старого родового строя, родовой и аймачной (племенной. – А. М.) организации, основывавшихся на кочевом скотоводстве…»[31]

Отметим, что в течение всего I и в начале II тысячелетия н. э. не изменялась не только родовая и аймачная организация древнего монгольское общества, но и господствовавший в нем способ хозяйствования – «особый тип производящего хозяйства – кочевое скотоводство».

Формирование этого способа хозяйствования (производящей экономики) на территории современной Монголии исследователи относят к концу II и началу I тысячелетия до н. э. и объясняют переходом от земледелия к скотоводству… необходимостью приспособления к менявшимся условиям окружающей среды… При этом (исследователи допускают. – А. М.), что часть местных племен охотников-собирателей (субъектов присваивающей экономики) была оттеснена в более северные земли[32].

Этот переход (от охоты, рыболовства и собирательства к кочевому скотоводству. – А. М.) был длительным и происходил у предков монгольских народов в эпоху бронзы. К I тысячелетию до н. э. в степях Центральной Азии сформировался хозяйственно-культурный тип скотоводов-кочевников сухих степей Евразии, устойчиво сохранившийся здесь в течение трех последующих тысячелетий[33].

Таким образом, в течение всего I и в начале II тысячелетия н. э. устойчиво сохранялись не только хозяйственно-культурный тип скотоводов-кочевников и породивший его «особый тип производящего хозяйства – кочевое скотоводство», но и такие формы предшествовавшего ему способа хозяйствования (присваивающей экономики), как охота, рыболовство и собирательство. Это сосуществование двух способов хозяйствования обусловило наличие в регулятивных системах существовавших на территории Монголии конфедераций признаков обоих и их преемственность.

При этом каждое последующее раннефеодальное государство кочевых народов, которое образовывалось на территории Монголии, не только в той или иной мере наследовало государственно-правовые традиции предшественника, но и само развивало эти традиции.

Это касалось и тюркских народов, которые со времен империи Хунну входили в состав или являлись вассалами господствовавших на территории Монголии домов. Эти тюркоязычные народы в период VI – начало X вв. нашли в себе силы создать свои ханства (Первый и Второй тюркские каганаты (552–745 гг.), Уйгурский каганат (745–840 гг.), Киргизское ханство (818 – около 900 гг.)) и, подчинив себе монгольские племена, установить господство в Центральной Азии[34].

Очевидно, поведанная нам персидским летописцем Рашид ад-дином «Легенда об Эргунэ-кун» повествует именно об этом периоде истории монголов: вытесненные во второй половине VI века с исконных территорий тюрками древнемонгольские племена, прародители Чингисхана, вплоть до VIII в. находились в легендарной местности Эргунэ-кун[35].

«Легенда об Эргунэ-кун» начинается с известия о событиях, связанных с крушением и распадом в 555 году Монгол-Нирунской державы[36]: «У того племени, которое в древности называли монгол[37], случилась распря с тюркскими племенами и закончилась сражением и войной. Имеется рассказ, [передаваемый со слов] заслуживающих доверия почтенных лиц, что над монголами одержали верх другие племена и учинили такое избиение [среди] них, что [в живых] осталось не более двух мужчин и двух женщин. Эти две семьи в страхе перед врагом бежали в недоступную местность, кругом которой были лишь горы и леса и к которой ни с одной стороны не было дороги, кроме одной узкой и труднодоступной тропы, по которой можно было пройти туда с большим трудом и затруднением. Среди тех гор была обильная травой и здоровая [по климату] степь. Название этой местности Эргунэ-кун. Значение слова кун – косогор, а эргунэ – крутой, иначе говоря, “крутой хребет”. А имена тех двух людей были: Нукуз и Киян (Хиян. – А. М.). Они и их потомки долгие годы оставались в этом месте… Когда среди тех гор и лесов этот народ размножился и пространство [занимаемой им] земли стало тесным и недостаточным, то они учинили друг с другом совет, каким бы лучшим способом и нетрудным [по выполнению] путем выйти им из этого сурового ущелья и тесного горного прохода.

И [вот] они нашли одно место, бывшее месторождением железной руды, где постоянно плавили железо[38]. Собравшись все вместе, они заготовили в лесу много дров и уголь целыми харварами[39], зарезали семьдесят голов быков и лошадей, содрали с них целиком шкуры и сделали [из них] кузнечные мехи. [Затем] сложили дрова и уголь у подножья того косогора и так оборудовали то место; что разом этими семи десятью мехами стали раздувать [огонь под дровами и углем] до тех пор, пока тот [горный] склон не расплавился. [В результате] оттуда было добыто безмерное [количество] железа и [вместе с тем] открылся и проход. Они все вместе откочевали и вышли из той теснины на простор степи…

Рассказывают, что все племена монголов происходят из рода тех двух лиц (Нукуз и Киян (Хиян. – А. М.)), которые (некогда) ушли в Эргунэ-кун.

Среди тех, кто оттуда вышел, был один почтенный эмир по имени Буртэ-чинэ (Бортэ чоно. – А. М.), глава и вождь некоторых племен…»[40]

С упоминания о Бортэ чоно персидский летописец приступил к изложению родословной прародителей Чингисхана. Однако мы в этом вопросе предпочли монгольский первоисточник пересказу правоверного мусульманина Рашид ад-дина.

Первоисточниками для нас являются монгольские легенды, повествующие о прародителях Чингисхана отнюдь не с позиций догматики ислама; в этих монгольских легендах впервые ясно было изложено с позиций тэнгрианства, т. е. культа Всевышнего Тэнгри шаманизма древних монгольских кочевников, о небесном происхождении «главы и и вождя некоторых племен» монголов Бортэ чоно, а затем и о «небесном мандате» на ханскую власть рода хиад-боржигин, к которому принадлежал Чингисхан.

Ранее в течение пяти веков передававшиеся изустно и таким образом сохранившиеся в памяти народной, во время составления «Сокровенного сказания монголов» эти легенды впервые были зафиксированы письменно.

Автор «Сокровенного сказания монголов», если хотите, юридически закрепляя устное предание[41], предпослал ему заголовок «Прародители Чингисхана» и начал собственное изложение родословной предков Чингисхана с известия о небесном происхождении Бортэ чоно:

«Рожденный[42] по благоволению Всевышнего Тэнгри (Верховного божества монголов. – А. М.), – Бортэ чоно и его жена Хоо марал – переправились через воды реки Тэнгис, пошли и сели в окрестностях горы Бурхан халдун[43], что в верховьях реки Онон»[44].

Дальнейшее изложение монгольским летописцем родословной прародителей Чингисхана (VIII–XII вв.), в частности, истории Алан гоо и ее семьи (вторая половина X в.), прежде всего, проливает свет на хозяйственную и общественную организацию древнемонгольского общества в интересующую нас эпоху: «Отец Алан гоо – хорь тумэдский ноён[45] Хорилардай мэргэн, а мать – Баргужин гоо; родилась Алан гоо в уделе хорь тумэдов в местности, называемой Ариг ус… Хорилардай мэргэн отошел от пределов хорь тумэдских по причине раздоров, вспыхнувших меж близживущих родов, кои желали отвоевать друг у друга уделы, обильные зверем – соболем и белкой. Хорилардай мэргэн и люди его обособились, и прозвались они племенем Хорилар по имени ноёна своего. Прознав, что в окрестностях Бурхан халдуна зверя в изобилии, хорилары перекочевали в удел Шинчи баяна урианхайского[46], который поставил на горе Бурхан халдун кумира для поклонения духам-хранителям той горы[47]»[48].

Священная гора Бурхан Халдун. Монголия.

Как явствует из истории семьи Алан гоо[49], способ хозяйствования прародителей Чингисхана соединил в себе характерные для присваивающего способа ведения хозяйства охоту, рыболовство и собирательство съедобных растений[50] с «особым типом производящего хозяйства – кочевым скотоводством»[51].

Формирование в степях Центральной Азии хозяйственно-культурного типа скотоводов-кочевников сухих степей Евразии[52] послужило основанием говорить о новых условиях жизни древних предков монголов, которые создал переход к кочевому скотоводству.

«Прежде всего племена степных пространств Центральной Азии приобрели постоянный и достаточный источник существования, подчас даже избыток высококачественных продуктов и сырья. Количество пищи лимитировалось наличием скота, его продуктивностью и площадью пастбищ, от которых зависело теперь благосостояние коллектива… А так как скот и пастбища – легко отчуждаемое имущество, то у различных коллективов, связанных между собой отношениями родства и свойства, возникала необходимость в постоянной готовности к их защите. Это способствовало существенным изменениям в социальной организации общества. До этого община состояла, как правило, из представителей двух-трех матрилинейных тотемических родов, связанных брачными отношениями своих членов и вытекающими из этого взаимными обязательствами (совместная коллективная охота, взаимопомощь, кровная месть, нормы экзогамии[53]).

Экономическая основа кочевого скотоводства стала базой для формирования нового типа общины… При сохранении кровнородственной основы в общине стали медленно изменяться принципы линейности родства, что было связано с расширением роли и функций мужчин в обществе… Так постепенно складывается понятие о двойном родстве, закрепленное в монгольских терминах родства (родство по матери и родство по отцу), причем родство по отцу постепенно выходит на передний план…

Род и община становятся постепенно патрилинейными, а на смену тотемическому материнскому роду приходит генеологический отцовский род. Постоянное ядро общины составляет группа родственников разных поколений, принадлежащих к одному отцовскому роду…

Явления, сопутствовавшие перестройке общественной организации у народов, генетически связанных с монголами… бытовали вплоть до конца I тысячелетия новой эры»[54], т. е. как раз в рассматриваемую нами эпоху прародителей Чингисхана.

В справедливости приведенных выше суждений ученого-монголоведа Л. Л. Викторовой мы убедимся, продолжив анализ сообщений монгольского летописца. В них как раз и были засвидетельствованы «явления, сопутствовавшие перестройке общественной организации у народов, генетически связанных с монголами»: зафиксирована смена тотемов, а затем и вовсе замена старого представления о тотемистическом происхождении родоначальника монголов на понятие о его небесном происхождении, описаны древнемонгольские патрилинейные роды и община.

Итак, вслед за древними летописцами обратим внимание читателей на следующие ключевые моменты:

Во-первых, имена самих мифологических прародителей Чингисхана – Бортэ чоно и его супруги Хоо марал, в переводе с монгольского означающие Серый Волк и Прекрасная Лань, свидетельствуют о тотемизме древних монголов. Эти священные животные были объектами религиозного почитания (тотемом) древних монголов, считались их покровителями. Причем первым тотемом и прародительницей древних монголов считается Хоо марал (Прекрасная Лань), подтверждением чему являются произведения «звериного стиля» в искусстве древних монголов – оленные камни[55].

Для дальнейших стадий религиозного развития характерно отождествление родоначальника с божеством-тотемом. Примером тому и является «Легенда о Бортэ чоно…», включенная в «Сокровенное сказание монголов»; в этой легенде родоначальник монголов был назван именем их тотемного кумира Бортэ чоно (Серый Волк).

Однако объявление прародителем древних монголов только одного из двух их прежних тотемов-прародителей – «почтенного эмира по имени Буртэ-чинэ (Бортэ чоно. – А. М.), главы и вождя некоторых племен»[56], является убедительным подтверждением вывода Л. Л. Викторовой о том, что в период становления производящей экономики «род и община становятся постепенно патрилинейными, а на смену тотемическому материнскому роду приходит генеалогический отцовский род»[57].

Во-вторых, древние летописцы сообщают о том, что родоначальник древних монголов Бортэ чоно был рожден «по благоволению Всевышнего Тэнгри». Это свидетельствовало о том, что на определенном этапе развития древнемонгольского родоплеменного общества старое представление о тотемистическом происхождении родоначальника монголов, характерное для регулятивной системы присваивающего способа хозяйствования, уже было недостаточным, и его дополнили новым понятием о небесном происхождении родоначальника властвующего рода, в результате чего генеалогия прародителей Чингисхана обрела новое, явное политическое и идеологическое содержание[58].

Современные ученые-правоведы считают, что подобные изменения были обусловлены становлением производящей экономики, повлиявшим в том числе и на идеологию, а также связанную с ней регулятивную систему. Так, для новой идеологии становится характерным изменение культов…, т. е. изменяется мифологическое сознание (выделено мной. – А. М.)»[59].

На смену мифологическому сознанию человека присваивающей экономики приходит мифологическое сознание человека раннеклассового общества, оперирующего иной системой мифов.

В основание этой системы была положена «Легенда об Алан гоо», которая, будучи использована автором «Сокровенного сказания монголов», логически продолжала «Легенду о Бортэ чоно» и была призвана окончательно и безоговорочно обосновать с позиций верований древних монголов – тэнгрианства – «небесное избранничество» прародителей Чингисхана: во-первых, подтвердить небесное происхождение «главы и вождя некоторых племен» монголов Бортэ чоно, и, во-вторых, объявить о «небесном мандате» на ханскую власть рода хиад-боржигин, из которого ведет свое происхождение Чингисхан.

В этой легенде, зафиксировавшей следующий важный этап эволюции мировоззрения такой социальной группы, как древнемонгольский род, рассказывается о том, что потомок Бортэ чоно в двенадцатом поколении, главенствовавший над коренными монгольскими родами – «старой ветвью» Хиянова рода, дарлигин-монголами – Добун мэргэн, умер рано, оставив свою жену Алан гоо (род. около 930–940 гг. н. э.) с двумя сыновьями-сиротами. Но после смерти мужа Алан гоо родила еще троих сыновей. Возникшие сомнения и подозрения со стороны их общих с Добун мэргэном сыновей и ее сородичей Алан гоо попыталась развеять рассказом о небесном происхождении трех последних детей: «Бэлгунудэй, Бугунудэй, сыны мои! У вас явились подозренья, как это ваша мать троих вам братьев народила, и чьими будут эти сыновья. В своих сомнениях сыновьих вы правы. Но вам неведомо одно лишь только. И истинно вам это говорю: к нам в юрту каждой ночью чрез верхнее орхо Всевышний Тэнгри нисходил[60], вокруг сиянье исторгая. Он гладил чрево грешное мое, сияние его в меня входило. Когда ж луна должна сойтись и разминуться с солнцем, он, словно желтый пес, виляющий хвостом, поспешно уходил; и яркий свет за ним струился[61]. Ужели нужно что-то молвить боле. Ведь ваши братья – Небесного Владыки сыновья.

Обращает на себя внимание следующая фраза Алан гоо: «Когда ж Луна должна сойтись и разминуться с Солнцем, он, словно желтый пес, виляющий хвостом, поспешно уходил…» Поскольку у монголов табуировано слово «волк» и последний зовется «хангайской собакой», «степной собакой», а в некоторых местах «желтой собакой», можно предположить, что «желтый пес» в устах Алан гоо – это уважительное именование прародителя монголов – Бортэ чоно, рожденного по благоволению Всевышнего Тэнгри. А это, естественно, дало основание Алан гоо говорить, что родившиеся уже после смерти мужа три сына – «Небесного Владыки сыновья».

Глубокие мифологические корни этой легенды были понятны древним монголам, сородичам Алан гоо. Древние монголы (хунну, сяньби, жужан, кидане) и тюрки почитали Вечное Синее Небо как верховное божество – Всевышнего Тэнгри или Небесного Владыку, – дарующее жизнь, одушевляющее все живое, обычно вместе с Матерью-Землею управляющее миром и руководящее делами человека[64], иногда посылающее на землю своего избранника, которому суждено быть вершителем великих дел; такой посланец входит в бытие сверхъестественным образом, примером чему и является предание о рождении трех сыновей Алан гоо.

Все это помогло Алан гоо убедить старших сыновей и сородичей в своей непорочности, а также подтвердить право своих младших сыновей, а значит и их потомков, на главенствующее положение среди коренных монгольских родов и племен[65].

«Когда Алан гоо это рассказала, – пишет Рашид ад-дин, – и (после того как) по всяким внешним данным ее скромность и целомудренность для них (ее детей и сородичей. – А. М.) стала установленной, они не стали ей (больше) чинить ни каких придирок и беспокоить ее. Они поняли, что слово ее истинно, а речь ее правдива»[66].

«Легенда об Алан гоо» возродила славную память о Хияне и его потомках, начиная с Бортэ чоно, и главное, стала главным доводом при обосновании «небесного избранничества» «золотого рода» Чингисхана – хиад-боржигин, прямого наследника рода Хиянова. А для этого устами Алан гоо фактически было провозглашено появление «новой ветви» Хиянова рода – нирун-монголов, «сынов Всевышнего Тэнгри»[67], которым суждено стать «владыками над всеми», в том числе, и над дарлигин-монголами, «старой ветвью» Хиянова рода.

Это владычество было засвидетельствовано Рашид ад-дином в его классификации монгольских родов, прояснявшей смысл и последствия разделения коренных монголов на две части: нирун-монголов и дарлигин-монголов: «…Все многочисленные ветви и племена, которые произошли от этих сыновей (Алан гоо – Бугу хатаги, Бугуту салжи и Бодончар мунхага. – А. М.), называют нирун, что значит: они появились из непорочных чресел; это [название] является намеком на чистые чресла и чрево Алан гоо. Эти племена пользуются полнейшим уважением и [выделяются] из среды других племен, словно крупная жемчужина из раковины и плод [лучший] от древа.

Все те из монгольских племен, которые не принадлежат к [племенам] нирун, называют дарлекин (дальние родственники. – А. М.)[68]… Они суть колена и племена, родившиеся от остатков монгольского племени Нукуза и Хиана, которые ушли из Эргунэ-кун. Они были прежде времени Добун мэргэна и Алан гоо…

Они [дарлекины] являются рабами (вассалами. – А. М.) и потомками рабов (вассалов. – А. М.) предков Чингисхана»[69].

Заметим, что в предложенных автором «Сокровенного сказания монголов» и Рашид ад-дином в «Сборнике летописей» классификациях родства[70] был фактически узаконен переход властных полномочий над коренными монгольскими племенами от дарлекинов к нирунам, и в частности, к одному из трех «сыновей Небесного Владыки», Бодончару, которому было суждено стать родоначальником рода хиад-боржигинов, «золотого рода» Чингисхана. Сам Тэмужин-Чингисхан стал потомком Бодончара в одиннадцатом поколении.

Судя по древним летописям, Бодончар, преодолев после смерти матери Алан гоо многие трудности и лишения, пожалуй, первым осознал смысл ее пророческих слов о необходимости укрепления «родства и дружества», объединения всех монголов, дабы не быть поверженными врагами, лично участвовал в объединении «бесхозных» родов[71]. Понял Бодончар и то, что, «как любому телу нужна голова, а дэлу[72] – ворот», так и монголам нужен сильный и мудрый вождь.

Именно Бодончара называет Рашид ад-дин «предводителем и государем многих из монгольских племен»[73]. Дополняя персидского летописца, монгольский летописец XVIII века Мэргэн гэгэн в «Алтан тобчи» констатирует: «…народ Бодончара стал многочисленным, а всех вместе стали называть народом монгольским»[74].

Другим вариантом русского перевода процитированного фрагмента монгольского оригинала может быть следующий: «всех вместе стали называть Монгольским улусом».

Таким образом, автор летописи «Алтан тобчи» Мэргэн гэгэн утверждает, что впервые название союза кровных родственников Монгольский улус появилось при Бодончаре, в конце X века.

Тем не менее перевод «народ монгольский» очень точно передает смысл монгольского слова «улус», который вкладывался в него в эпоху Бодончара. В этой связи выдающийся российский монголовед Б. Я. Владимирцов (1884–1931) в своей книге «Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм» разъясняет термин улус (ulus) следующим образом: «Слово ulus может быть переводимо, с известными оговорками, как “удел, владение”; только монголов, как истых кочевников, в понятии этом больше интересуют люди, а не территория: действительно, первоначальное значение слова ulus и есть именно “люди”. Поэтому слово ulus может быть передано и как “народ”, т. е. “народ-удел”, “народ, объединенный в таком-то уделе, или образующий удел-владение”»[75].

В Х–XI веках ближайшие потомки Бодончара, боржигины Хабичи-батор, Мэнэн тудун, Хачи хулуг и Хайду неизменно главенствовали в Монгольском улусе, союзе нирун-монгольских племен; а первым из предков Чингисхана, который удостоился титула хана родоплеменного союза Монгольский улус был Хайду (родился ок. 1035 г. – А. М.).

«Всевышняя истина (Всевышний Тэнгри. – А. М.), – пишет Рашид ад-дин, – даровала шестому предку Чингисхана, Хайду, счастье и благоденствие и пожаловала (ему) помощь (своего) подкрепления и попечения[76] до того, что у него появилось несчетное количество жен, подчиненных, отар и табунов»[77].

Таким образом были засвидетельствованы характерные для производящей экономики «возникновение и присвоение прибавочного продукта («несчетное количество отар и табунов». – А. М.), социальную дифференциацию общества («несчетное количество подчиненных» – А. М.)[78], а также унаследованную от древних предков полигамию («несчетное количество жен»).

Монгольский улус существовал и развивался при потомках Хайду-хана – сыне Бай шинхор догшине (родился ок. 1052 г. – А. М.) и внуке Тумбинай сэцэне (родился ок. 1069 г. – А. М.).

Если до второй половины XI века «значение монголов и их правящего рода боржигин не выходит за границы занимаемых этими племенами земель: все события, описываемые «Сокровенным сказанием монголов», касаются лишь вопросов внутренней консолидации, то к концу XI века положение стабилизировалось настолько, что монгольский вождь решился непосредственно завязать отношения с киданьской империей Ляо (916–1125 гг.)[79]. В этот период монголами правил Тумбинай сэцэн, которому принадлежала инициатива установления политических и культурных связей с киданьской империей Ляо[80]. Об этом свидетельствует упоминание в «Истории железной империи» (Дайляо гуруни судури) о посольстве (к киданям. – А. М.) из Монгольского Улуса в 1084 году, а также о военной помощи, оказанной киданям, когда те подверглись нападению со стороны южных соседей – чжурчжэней и южных сунов[81].

Все эти факты дали основание монгольскому ученому Ч. Далаю сделать вывод о том, что «в начале XII века, во времена Бай шинхора и Тумбиная уже сложившийся союз монголов Трехречья (Монгольский улус. – А. М.) приобрел заметные черты государственности»[82].

* * *

Б. Я. Владимирцов, основываясь на монгольских и персидских источниках, реконструировал процессы, которые происходили в хозяйственной и общественной жизни монголов именно этого периода их истории, и пришел к следующим выводам.

По его мнению, на этом этапе эволюции древнемонгольского родоплеменного общества среди монгольских племен, как и почти две тысячи лет тому назад, по образу жизни и ведения хозяйства различались «лесные» народы[83] и монголы-кочевники. «Лесные» народы занимались, главным образом, охотой, но не гнушались и рыболовства… частично конечно, начали подвергаться влиянию своих кочевых соседей и хозяйственный уклад их стал меняться: замечается эволюция в сторону кочевого быта, постепенный к нему переход[84].

Главным занятием монголов-кочевников… было скотоводство и охота; это были номады-пастухи и охотники одновременно, но все-таки основой их экономической жизни было скотоводство…

Но одним кочевым скотоводческим хозяйством монголы XI–XII вв. прожить не могли: пищи недоставало. Недостаток этот пополнялся охотой на всякого рода дичь и отчасти рыбной ловлей; в затруднительных случаях питались и кореньями… Все вышесказанное позволяет видеть в монголе древней эпохи не просто номада, а «кочевника-охотника…»[85]

Процесс исторического развития средневекового общества монгольских кочевников-охотников эпохи ближайших прародителей Чингисхана характеризовался постепенным переходом к новым формам организации хозяйственной деятельности (от куренной[86] к аильной форме кочевания) и социальной жизни (от родового строя и сопутствовавших ему союзов кровных родственников к новым организационным формам жизни общества: родоплеменным объединениям во главе с ханами, провозглашенными «небесными избранниками»).

О новой форме организации хозяйственной деятельности Б. Я. Владимирцов писал: «В то время как средние по своему состоянию и бедняки кочуют обществами (куренями. – А. М.), богачи стремятся и вынуждены кочевать отдельно, аилом. Но кочевать аилом, т. е. небольшой изолированной группой с большим количеством скота, возможно только при условии общей безопасности… Приходилось искать выхода: разбивали большие курени на малые, сами владельцы жили и кочевали куренями, а стада свои, главным образом табуны, держали аилами. Соединение куренного хозяйства с аильным представлялось, по-видимому, монголу XI–XII вв. самым идеальным»[87].

Б. Я. Владимирцов дал оценку и эволюционным процессам, происходившим в родовом строе древнего монгольского общества в XI–XII веках: «Один и тот же процесс наблюдается в монгольском родовом обществе XI–XII веков у всех племен и народностей… Везде и всюду выделяются дома, «большие семьи», просто семьи, которые или ответвляются от своего рода, образуя новое родовое сообщество, во главе которого они и становятся, или же занимают главенствующее положение в старом роде. При этом, конечно, идет настоящая борьба как с претендентами на такое же положение, так и с теми, кого стремятся подчинить, поставить в положение крепостных вассалов…

На этой почве развивается и еще другое явление. Могучие роды, богачи, начинают привлекать к себе силой или предоставлением различных благ членов других владетельных домов, или целые ветви, образуя уже довольно большие объединения…

Процесс разложения древнемонгольского союза кровных родственников – рода, ответвления отдельных домов, образующих вместе с подчиненными и крепостными вассалами новые кланы сюзеренов и вассалов, основывался на стремлении упрочить индивидуалистическое кочевое хозяйство… Необходимость обезопасить свои кочевья от набегов, стремление к наживе путем наездов и необходимость организации облавных охот, в которых обязательно участие значительного числа лиц, – все эти нужды степной монгольской аристократии вели к племенным объединениям с ханами во главе… Она-то поэтому и выдвигает из своей среды ханов, и оттуда постоянная борьба племен между собою… Процесс этот неизбежно должен был завершиться объединением, более или менее значительным… что, как известно, и произошло»[88].

Именно такое родоплеменное объединение «Хамаг Монгол улс» (существовал в 30–80-е годы XII века) возникло на месте прежнего союза кровных родственников – Монгольского улуса. Новый улус возглавил Хабул-хан (ориентировочно род. 1101, умер в 1148 г.), сын Тумбинай сэцэна[89].

При Хабул-хане родоплеменное объединение «Хамаг Монгол улс» значительно расширилось и укрепилось. Его территория простиралась от Хангайского хребта, где сливаются реки Орхон и Тола, на западе до побережья озер Буйр и Хулун на востоке. Ханская ставка находилась поблизости горы Бурхан халдун.

Само название улуса – «Хамаг Монгол», «Все Монголы», говорит о том, что это было объединение большинства монгольских родов и племен. «Улус Хамаг Монгол состоял из 19 племен нирун-монголов и 18 племен дарлигин-монголов… Среди племен нирун-монгол господствующее положение занимали три крупных племени – боржигин, тайчуд[90] и жадаран[91].

Хабул-хан (ориентировочно род. 1101, умер в 1148 г.) – предводитель родоплеменного объединения «Хамаг Монгол улс» (Улус Все Монголы), традиционного номадистского протогосударства, существовавшего в 30–80-ые годы XII века; прадед Чингисхана.

Предводители этих трех племен созывали Великий хуралтай[92], на котором они выбирали хана улуса «Хамаг Монгол». Именно на таком Великом хуралтае в 1130 году предводителями трех главных племен нирун-монгол Хабул-хан был провозглашен ханом улуса «Хамаг Монгол». С тех самых пор глава настоящего монгольского государства, величаво титулованный «ханом», явственно присутствует в истории»[93].

Отметим, что среди монголоведов существует и другая позиция по вопросу о политической системе монгольского общества XI – начале XIII в., отличная от автора предыдущего высказывания, монгольского ученого Ч. Далая.

Еще Б. Я. Владимирцов ставил под сомнение возможность называть образовавшийся улус «Хамаг Монгол» (Все Монголы) государством, а «тогдашних монгольских ханов считать государями, царями, ханами и т. д.»: «Известное объединение временно возникало в период войн, когда собирались нападать на кого-нибудь или отражать нападение противного племени… Часто, в особенности во время войны, больших облавных охот и т. п., племенные советы выбирали вождей-предводителей, которые и в мирное время продолжали иногда оставаться вождями. Их обыкновенно называли ханами. Но власть их была очень слабой и незначительной; все зависело от рода или группы родов, которые выдвигали того или иного хана… В ту пору монголы не знали еще института царской, ханской власти, она только что нарождалась»[94].

Многие современные ученые-монголоведы характеризуют улус «Хамаг Монгол» (Все Монголы), а также современные ему, другие улусы (объединения, союзы), так называемых, «омонголившихся» народов XI – начала XIII вв., например, татар[95], хэрэйдов[96], мэргэдов[97] и найманов[98], как «протогосударства», «чифдомы», «вождества»[99], хотя бы уже потому, что «в улусах не имелось института, способного сохранять целостность образования и обладавшего средствами принуждения»[100]. В том числе и поэтому «вопрос государственности в кочевых обществах в последнее время решается в сторону отрицания внутренних, т. е. в составе самого кочевого общества, предпосылок к построению полноценного государства… Для кочевых “государств” государственные институты были необходимостью внешней – в целях их взаимодействия с соседними развитыми оседлыми культурами, с их полноценными государствами… Именно такое традиционное номадистское протогосударство было известно монголам в XII веке»[101].

Монголия в XIII веке.

Последующие события, о которых повествуют наши источники, пожалуй, безоговорочно свидетельствуют о правоте последних суждений.

Когда Хабул-хан предпринимал усилия к установлению равноправных отношений с чжурчжэньской империей Цзинь (1125–1234), от которого исходила главная внешняя угроза существованию его улуса, поначалу казалось, что возросший авторитет Хабул-хана и политическое влияние улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы) позволят ему добиться желаемого. Однако после смерти Алтан-хана Укимая (Баян Ужимэй) в правящей верхушке чжурчжэней окончательно возобладала позиция сторонников силового воздействия на монголов с целью их порабощения. Эта политика нового правителя империи Цзинь вылилась как в прямые вторжения цзиньской армии на территорию улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы), так и в натравливание татар, живших на востоке современной Монголии, на их соседей, другие монгольские племена.

В то время «татары оставались самым могущественным племенем среди всех монголоязычных племен… Татары постоянно грабили и разоряли более слабые монгольские племена, пытались навязать им свое верховенство. После победы чжурчжэней над киданями и создания империи Цзинь чжурчжэньский император, которого монголы называли Алтан-хан, и татары в 1127 году заключили союз. После чего татары стали главной и надежной силой осуществления реакционной государственной политики Алтан-хана “достижения власти над чужеземцами руками самих чужеземцев”. Татары предали интересы всех монгольских племен, превратились в подлых, ненавистных предателей, сдавшихся на милость своих чжурчжэньских господ»[102].

В действиях татар была и экономическая подоплека: «…племя татар… судя по всему, взамен получило право контролировать всю торговлю Китая со Степью… Политические услуги, оказываемые татарами империи Цзинь, до определенного момента обеспечивали сохранение за ними приоритетов в торговле»[103].

Судя по свидетельствам Рашид ад-дина, обострение внешнеполитической обстановки вокруг улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы) было обусловлено не только военной и экономической политикой нового Алтан-хана и действиями их приспешников, татар, но и предыдущими, недальновидными действиями самого Хабул-хана и его окружения. Об этом красноречиво свидетельствуют не только приведенные Рашид ад-дином факты вызывающего поведения Хабул-хана на приеме у Алтан-хана, что впоследствии привело к убийству послов последнего, но и приводимые далее сведения все того же Рашид ад-дина о бессмысленном убийстве монголами татарского шамана, повлекшее за собой многолетнюю вражду и обоюдную месть[104].

И все же главную опасность для улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы) представляли регулярные вторжения на их территорию чжурчжэней. В частности, в конце 1138 года, а также в 1140 и 1147 годах значительные силы чжурчжэней вторгались на территорию улуса «Все Монголы». Но, будучи разбиты монголами, они были вынуждены уйти восвояси.

Поражение войск Алтан-хана в 1147 году стало сильным потрясением для чжурчжэней, и Алтан-хан был вынужден направить в Монголию начальника канцелярии крепости Бяньцзин Сяо Бошоно, приказав ему заключить с ханом улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы) мирный договор. В соответствии с этим приказом Сяо Бошоно встретился с вождями улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы) и договорился о том, что монголам передавались 27 приграничных пунктов, располагавшихся севернее реки Сандин, а также гарантировались ежегодные поставки в их улус в виде даров тележных волов, овец, зерна, гороха и других продуктов…

После смерти Хабул-хана (ок. 1147 г. – А. М.), при его преемниках – Амбагай-хане и Хутуле-хане чжурчжэни, поправ мирный договор, не раз вторгались на территорию улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы), что побуждало монголов отвечать тем же.

С плохо скрываемым упреком в адрес Хабул-хана автор «Сокровенного сказания монголов» пишет о том, что, имея семерых сыновей, Хабул-хан наказал возвести на престол после себя племянника, Амбагая, который возглавлял в то время племя тайчудов, входившее в улус «Хамаг Монгол» (Все Монголы). Это, очевидно, на какое-то время ослабило позиции боржигинов и, наоборот, укрепило позиции тайчудов в улусе. Доподлинно не известны мотивы решения Хабул-хана о передаче власти предводителю тайчудов. Существует мнение, что Хабул-хан, заботясь о сохранении единства улуса «Хамаг Монгол», считал, что именно племя тайчудов, обладавшее в то время значительными людскими и военными ресурсами, сможет стать главной опорой и силой улуса «Хамаг Монгол» в противодействии внешней опасности[105]. Так или иначе, благодаря автору «Сокровенного сказания монголов» для нас стало ясно, что вместо принципа единонаследия, действовавшего в «Монгольском улусе»[106], в улусе «Хамаг Монгол», начиная с Хабул-хана, стал применяться принцип престолонаследования по завещанию[107].

Амбагай-хан действительно предпринял важные шаги по укреплению единства улуса, боеспособности его войска. Он даже попытался путем сватовства восстановить нормальные отношения с татарами. Однако те остались верными себе и своему сюзерену, чжурчжэньскому Алтан-хану: «И был схвачен там Амбагай-хан татарами и выдан Алтан-хану хятанскому (чжурчжэньскому. – А. М.).

И послал тогда Амбагай-хан гонца по имени Балахачи из племени Бэсудэй и заповедал: “Пойди ты к Хутуле, среднему сыну Хабул-хана, приди к Хадан тайши, среднему сыну из десяти сынов моих, и передай им: впредь пусть будет именем моим заказано улуса Хамаг Монгол всем владыкам самим сопровождать их дочерей. Татарами я схвачен здесь.

На всемонгольском хуралтае был учтен предсмертный наказ Амбагай-хана, и ханом улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы) стал Хутула, сын Хабул-хана; он правил в 40–50 годы XII века.

В результате этого главенствовать в улусе вновь стали боржигины, потомки Хабул-хана. Очевидно, это было связано с ростом авторитета и влияния этого рода и самого Хутулы, а также с раздорами, борьбой за власть среди сыновей Амбагай-хана.

Автор «Сокровенного сказания монголов», рассказывая о тогдашнем противостоянии монголов и татар, с горечью констатирует, что, хотя монголы во главе с Хутулой и пошли «в пределы татарские, чтобы отомстить им, как было завещано Амбагай-ханом, и бились они с Хотон Барахом и с Жали буха татарскими все тринадцать раз, но так и не смогли отмщением отомстить, воздаянием воздать за хана Амбагая своего»[109].

Очевидно, что в начале 60-х годов XII века монголы не только не смогли отомстить татарам, но и сами были сокрушены последними, которых «цзиньцы искусно использовали в своих целях, чтобы поскорее избавиться от бесконечных наездов начинавшего расти кочевого народа»[110].

Позднее китайский посол империи Южных Сунов Чжао Хун[111] характеризовал действия цзиньцев против монголоязычных племен в это время следующим образом:

«Через каждые три года отправлялись войска на север для истребления и грабежа (монголов. – А. М.). Это называлось набором (цзянь див, что буквально значит “уменьшение рабов или слуг, рекрутов”) и истреблением людей»[112].

Французский востоковед Рене Груссе считал, что «Политике пекинского двора (чжурчжэньского Алтан-хана. – А. М.) вкупе с татарским оружием удалось одержать верх над первым монгольским государством (улусом «Хамаг Монгол» (Все Монголы). – А. М.), и татары стали гегемоном в восточной части Гоби…»[113]

Нанесенные монголам поражения не могли не сказаться на внутриполитической ситуации в их улусе, единстве родов и племен его составлявших. Тем не менее и после смерти боржигина Хутула-хана (причина и год смерти неизвестны) единство племен, входивших в состав улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы), в первую очередь, боржигинов и тайчудов, на какое-то время сохранить все же удалось. И главная заслуга в этом принадлежит отцу Чингисхана, Есухэй-батору.

Глава вторая

Родители

«Есухэй-батор… был ханом-предводителем большинства монгольских племен; его родственники, дяди и двоюродные братья все повиновались ему и единодушно из своей среды возвели его на ханский престол. Мужество и храбрость составляли его свойства, он много воевал с другими монгольскими племенами, особенно с татарами, а также с войском хитайским (Алтан-хана. – А. М.), и, таким образом, его авторитет и слава стали известны повсеместно».

Рашид ад-дин[114]

«У нас в повозке каждой девушка сидит,

В возке любом невеста ожидает».

«Сокровенное сказание монголов»[115]

Есухэй родился[116] и рос в период пика могущества улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы); он воспитывался и мужал в среде родовой знати; в постоянном общении с Хутулой-ханом и другими могущественными вождями монгольских родов он многому у них научился.

В пору мужской зрелости Есухэй стал отличаться и в облавных охотах, и в военных походах. Древние источники свидетельствуют о том, что во время боевого противостояния Хутулы-хана с чжурчжэньским Алтан-ханом и татарами Есухэй также участвовал в этих сражениях во главе войска своего племени и прославился доблестью и победами. Именно благодаря своему геройству его и стали величать Есухэй-батор (Богатырь Есухэй. – А. М.)[117].

После смерти Хутулы-хана, в период наступившего было безвластия Есухэй-батору, будущему отцу Чингисхана, было суждено продолжить дело своих высокородных предков и встать во главе улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы).

Путь Есухэй-батора на царствование в улусе был тернистым: сначала, как свидетельствует «Юань ши»[118], он «слил воедино все обоки (роды – А. М.), оставшиеся после отца»[119], затем, как пишет Рашид ад-дин, он стал «предводителем и главою племени нирун, старших и младших родственников и родичей своих» и далее, в сражениях с различными монгольскими племенами, «часть из них подчинил себе»[120].

В 50–60-е годы XII века Есухэй-батор стал некоронованным ханом улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы). Его верховенство в улусе подтверждают и сообщения древних источников о неоднократной военной помощи Есухэй-батора вождю хэрэйдов Торил-хану (Ван-хану, Он-хану). В борьбе Торил-хана со своими братьями за престол хэрэйдском улусе «Есухэй-батор принял его сторону и сказал: “Нам нужно вести дружбу с этим человеком” – и стал с ним побратимом (анда).

В этом положении Хутула-хан сказал (Есухэю): “Дружба с ним – не доброе дело, поскольку мы его (хорошо) узнали… Этот человек убил своих братьев и кровью их запачкал знамя чести. Теперь он останется (не при чем)… потому-то он и прибег к нашему покровительству”.

Есухэй-батор не согласился (с этим) и стал с ним (Он-ханом) другом и побратимом. Он напал на Гур-хана (дядю Он-хана. – А. М.) и обратил его в бегство, а улус его отдал Он-хану…

Эркэ-Кара (брат Он-хана – А. М.) убежал и искал защиты у племени найманов; племя найманов оказало ему помощь: отобрало страну (у Он-хана) и отдало ему, а Он-хана прогнали.

Отец Чингисхана вторично оказал помощь Он-хану и, изгнав Эркэ-Кара и опять взяв его место, (занимавшееся) Он-ханом, отдал ему…

Есухэй-батор – отец Тэмужина – Чингисхана.

В конце концов, царство утвердилось за ним (Он-ханом. – А. М.)»[121].

«Итак, решительное вмешательство Есухэя Храброго, – писал французский востоковед Рене Груссе, – восстановило Торил-хана на хэрэйдском престоле. В Черном лесу, на (реке) Толе, они присягнули друг другу в вечной дружбе».

«В память об оказанной мне тобой услуге, – заявил Торил-хан, – моя вечная признательность распространится на твоих детей и на детей твоих детей. Клянусь горним Небом (Всевышним Тэнгри. – А. М.) и Землей!»

Таковы слова, сделавшие Торил-хана и Есухэя братьями по клятве, побратимами; слова, которые впоследствии обеспечили сыну второго покровительство первого. И весь начальный период правления Чингисхана, вплоть до 1203 года, прошел под знаком «клятвы, принесенной в Черном лесу… (Таким образом), Есухэй (об этом слишком часто забывают) заложил основы всей Чингисовой политики, обеспечив союз своего рода с хэрэйдами, без которого, как мы убедимся ниже, блестящая карьера Чингисхана была бы невозможной»[122].

Древние источники удостоили заслуженного внимания одну из жен Есухэй-батора[123], мать Тэмужина (Чингисхана), – Огэлун. В этой связи прежде всего отметим, что монгольские роды договаривались о взаимном обмене невестами (родовой строй требовал экзогамии: мужчины одного рода должны были жениться на девушках другого рода, не находившегося с ним в близком родстве). Подобный договор являлся образцом регулятивных начал, формировавшихся в ходе саморганизации догосударственного общества древних монголов, и определил правила организации семейно-брачных отношений между монгольскими родами и племенами на многие столетия вперед.

Огэлун – мать Тэмужина – Чингисхана.

Однако в смутные времена войн и набегов, дабы не подвергать себя риску дальних поездок за невестами, монголы не брезговали и их умыканием, в первую очередь, из племен, с которыми они враждовали, как это сделал с помощью братьев Есухэй-батор: «Охотившийся в ту пору за птицей Есухэй-батор повстречался с Их чилэду из племени мэргэд, который, взяв в жены девушку из племени олхунуд[124], возвращался теперь восвояси.

Есухэй-батор заглянул в возок и увидал в нем чудесной красоты девушку. Он тут же поскакал домой, позвал с собой старшего брата Нэхун тайш и младшего брата Даридая, и они втроем бросились вдогонку за Их чилэду.

Завидев конную погоню, убоялся Их чилэду, стеганул своего каурого коня по ляжкам и поскакал прочь по склону горы. Трое преследователей, скача друг за дружкой, не отставали. Их чилэду обогнул сопку и возвратился к возку, в котором его ожидала жена.

Огэлун ужин воскликнула тогда: “Ты понял, что замыслили те трое?! Уж слишком подозрительны их лица. С тобой они расправиться хотят. Любимый, коли в здравии ты будешь, жену себе достойную отыщешь. У нас в повозке каждой девушка сидит, в возке любом невеста ожидает. А коли будешь тосковать по мне, ты именем моим другую суженую назови. Сейчас подумай о себе. Вдохни мой запах на прощанье и тотчас прочь скачи”.

С этими словами Огэлун сняла свою нательную рубашку и подала ее Их чилэду. Когда он нагнулся с коня и взял ее, из-за холма показались трое преследователей. Их чилэду стеганул по ляжкам своего каурого коня и умчался прочь в сторону реки Онон.

Семь перевалов перевалили трое его преследователей, пока гнались за ним. Да так и не догнали, отступились, повернули назад к возку. И взяли они Огэлун и повезли. Есухэй-батор вел на поводу ее лошадь, старший брат его Нэхун тайш ехал впереди всех, а младший – Даридай следовал сбоку. И возопила тогда Огэлун:

И стенала она так, что река Онон вздыбилась волнами, а бор лесной заколыхался, будто от ветра. Даридай отчигин увещал Огэлун:

И привез Есухэй-батор Огэлун в дом свой и женою сделал своею»[125].

Монгольский ученый Л. Дашням подметил главное в характере Огэлун, будущей матери Тэмужина-Чингисхана: «В тот момент Огэлун неимоверным усилием воли и твердой решимостью уберечь мужа от неминуемой смерти убедила его спасаться бегством, а сама осталась покорно ожидать своей участи. И хотя ее душу терзали страшная боль и страдание, в тот самый миг она явила миру истинно женское благородство и святость. Она, только-только нашедшая желанного спутника жизни и осознавшая свой долг перед ним, теперь должна была последовать за другим человеком. Понимая всю постыдность своего теперешнего положения, она выплеснула наружу, в этот “бездушный” мир всю свою боль и отчаяние…

Есухэй-батор и Огэлун с новорожденным Тэмужином. Современная настенная живопись. Мемориал Чингисхана в Ордосе (КНР)

Так нашел свое реальное воплощение “неписаный” закон Степи, и в анналах истории был равнодушно засвидетельствован факт того, что “Есухэй-батор взял себе в жены Огэлун ужин”.

Но те же исторические хроники повествуют нам и о том, что Огэлун смирилась с постигшей ее участью; они рассказывают, какой прекрасной супругой и великой, благодетельной матерью она стала. Эта женщина, породившая великих ханов и полководцев Монголии, несомненно, является одной из тех великих людей, которыми писалась история Монголии»[126].

Недолгая совместная жизнь Есухэя и Огэлун не помешала последней быстро привыкнуть к новому мужу и его семье, родить ему пятерых детей, а для Есухэй-батора, оценившего ее преданность и домовитость, она стала главной, первой из его жен, детям от которой он отдавал предпочтение.

Но Есухэй-батор, умыкнув Огэлун, не только приобрел любимую жену, но и нажил себе и своему роду заклятых, непримиримых врагов в лице мэргэдов, из которых был первый муж Огэлун. Плоды этого поступка отца было суждено пожинать его сыну, Тэмужину-Чингисхану, через 20 лет…

Глава третья

Рождение и первые годы жизни Тэмужина-Чингисхана

(1162–1171 гг.)

«Чингисхан явился на свет под счастливым предзнаменованием: он держал в ладони правой руки небольшой кусок запекшейся крови; на его челе обнаруживались знаки завоевателя и самодержца мира, его лицо излучало сияние счастливой судьбы и полновластия».

Рашид ад-дин[127]

В 1162 году Есухэй-батор, оставив дома Огэлун, выступил на очередную войну с татарами. Он оказался удачливее своих предшественников: его воинству удалось не только отбить наступление татарских племен, но и пленить их знатных воевод – Тэмужин Угэ и Хори буха.

С этой долгожданной для монголов победой совпало и другое знаменательное событие – рождение его и Огэлун первенца, которому он дал имя Тэмужин. Все древние источники возвестили об этом событии:

«В свое время Есухэй-батор был предводителем и главою племени нирун, старших и младших родственников и родичей (своих). Между ним и государями и эмирами других племен… установилась вражда и ненависть, а в особенности (между ним, Есухэем, и) племенами татар. Есухэй-батор сражался и воевал с большинством тех племен и часть (из них) подчинил (себе)…

В году свиньи, который был годом рождения Чингисхана[128], Есухэй-батор выступил на войну с татарами. Его жена Огэлун-эхэ (матушка Огэлун. – А. М.) была беременна Чингисханом.

Государями татар были Тэмужин угэ и Хори буха. Есухэй-батор дал им сражение, сокрушил и покорил (их). Он вернулся назад победителем и победоносным, а их жилища, табуны и стада предал разграблению. (Затем) он соизволил остановиться в местности, называемой Дэлун болдог[129].

Спустя некоторое время, в упомянутом году под счастливым предзнаменованием появился на свет Чингисхан. Он держал в ладони правой руки небольшой сгусток запекшейся крови, похожий на кусок ссохшейся печени. На скрежали его чела (были) явными знаки завоевания вселенной и миродержания, а от его лика исходили лучи счастливой судьбы и могущества»[130].

Памятный камень, установленный в долине Дэлун болдог (Хэнтэйский аймак, Монголия) на предполагаемом месте рождения Тэмужина-Чингисхана.

История рождения Тэмужина-Чингисхана овеяна многочисленными легендами. В частности, примечательны слова Чингисхана, с которыми он впоследствии (в период их противостояния) обратился к сыну Торил-Ван-хана, Сэнгуму: «Родился я в “отцовском дэле (халате. – А. М.)»”, достойным сыном своего отца. Ты ж, как все смертные, на этот свет нагим явился…»[131]

По мнению монгольского ученого Ч. Далая, Чингисхан намекает на свое необыкновенное рождение «в околоплодном пузыре». Это крайне редкое явление считается у монголов добрым предзнаменованием; существует специальный ритуал извлечения плода, когда отец новорожденного разрывает околоплодный пузырь золотым или серебряным перстнем, надетым на палец[132].

Выбор Есухэй-батора имени Тэмужин определил древний тюркско-монгольский обычай «нарекать имена по наиболее бросающемуся в глаза явлению при рождении»[133] ребенка. И поскольку «у Есухэй-батора случилась победа над татарами и покорение их государя Тэмужин угэ, происшедшее около этой поры, и он одержал победу над врагом, (то) сочтя этот случай за счастливое предзнаменование, он нарек свое царственное дитя Тэмужином по имени государя татар, о котором упоминалось»[134].

Наверняка родители, давая сыну это имя, вкладывали в него и более глубокий смысл. Как считают некоторые исследователи этимологии этого имени, оно происходит от тюркско-монгольского корня «темур» (железо), а это роднит его со словом «кузнец», что в переносном смысле может означать «человек железной воли»[135].

А вот американский ученый Джек Уэзенфорд подметив, что имена трех детей Есухэй-батора и Огэлун являются однокоренными (это до сих пор в традиции монголов), утверждает, что все эти три имени (Тэмужин, Тэмугэ и Тэмулун) производны от корня «тэмул»[136], в современном монгольском языке означающего «рваться, устремляться, стремиться вперед, вырываться».

Что ж, с фонетической точки зрения оба толкования могут быть признаны справедливыми. И тогда факторов, побудивших Есухэй-батора назвать первенца именем Тэмужин становится сразу несколько, и тем весомее и значительней был смысл, который, вероятно, вкладывал отец, нарекая своего сына, впоследствии выковавшего в себе железную волю и устремившегося вперед к достижению своих замыслов.

О дате рождения Тэмужина (Чингисхана) также существуют различные мнения. Прежде всего, нет единодушия в этом вопросе у авторов древних летописей, по свидетельствам которых современные ученые остановились на трех основных версиях: 1155, 1162 и 1167 гг.

«Приблизительность» датировки этого и всех последующих событий в истории монголов вплоть до 1201 года автор «Мэн-да бэй-лу» («Записка о монголо-татарах») Чжао Хун объясняет тем, что «у них (монголов. – А. М.) в обиходе… сначала не было шестидесятилетнего цикла… По их обычаю, (они) каждый раз отсчитывали один год, когда зеленеют травы»[137].

Судя по времени написания записок Чжао Хуном (1221 г. – А. М.), этот «фенологический» календарь существовал у монголов и в первой четверти XIII века, хотя уже в самом начале этого века (об этом свидетельствует «Сокровенное сказание монголов») монголы перешли на циклический календарь.

«Фенологический календарь, – писал Л. Н. Гумилев, – употребляется этносами, непосредственно связанными с природой, но игнорирующими историю. Для этого восприятия времени достаточна постоянная повторяемость, а не линейная протяженность. Но как только людям требуется осознание себя во времени, с последовательностью событий, они вводят либо линейный счет по правителям, либо циклический календарь. То и другое говорит о переходе от гомеостаза к динамическому развитию. У монголов этот переход состоялся в конце XII века»[138].

Чаще всего (и в первую очередь, признанными монгольскими учеными Ш. Нацагдоржем, Н. Ишжамцем, X Пэрлээ, Ч. Далаем) годом рождения Чингисхана называется год черной лошади – 1162 год. В нашем повествовании именно этот год и будет являться точкой отсчета, определяющей дальнейшую датировку событий жизни нашего Героя.

Чингисхан был не единственным ребенком Есухэй-батора и Огэлун. «От Огэлун ужин родилось у Есухэй-батора четверо сыновей – Тэмужин, Хасар[139], Хачигун[140] и Тэмугэ[141]. И родилась у них дочь, и нарекли ее Тэмулун. Когда Тэмужину исполнилось девять лет, Жочи хасару было семь, Хачигун элчи – пять, Тэмугэ отчигину – три года; Тэмулун и вовсе лежала в люльке»[142].

По поводу других детей Есухэй-батора и Огэлун Рашид ад-дин сообщает следующее:

«Второй сын был Жочи хасар. Жочи – имя, а значение (слова) хасар – хищный зверь. Так как он был (человеком) весьма сильным и стремительным, то стал обозначаться этим эпитетом.

Огэлун, мать Тэмужина-Чингисхана, беседует с детьми. Современная панорама. Государственный музей города Хух-хот (КНР)

Говорят, что его плечи и грудь были так широки, а талия до такой степени тонка, что, когда он лежал на боку, собака проходила под его боком; сила же его была такова, что он брал человека двумя руками и складывал (его) пополам, как деревянную стрелу, так что его хребет переламывался…

Третий сын – Хачигун. Он имел много жен и сыновей, но заместителем (наследником. – А. М.) его стал Элжидэй…

Четвертый сын – Тэмугэ отчигин. Тэмугэ – имя, а отчигин – значит “господин огня и юрта”, младшего сына называют “отчигин”; ему (Тэмугэ) именем собственным стало Отчи-нойон, и он известен под этим (именем)…

Среди монголов Отчи-нойон отличался (своей) большой любовью к строительству, и везде, куда ни приходил, он строил дворцы и загородные дворцы и (разбивал) сады.

Чингисхан любил его больше других братьев и сажал выше всех старших братьев…»[143]

Автор «Золотого изборника» («Алтан товч»), монгольский летописец Лувсанданзан упоминает Сочигэл эх, вторую жену Есухэй-батора, от которой у Есухэй-батора было двое сыновей – Бэгтэр и Бэлгудэй[144].

* * *

Описание процесса мировоззренческого становления нашего Героя мы начали с рассказа об источниках происхождения его мировоззрения: новых формах и условиях хозяйственной деятельности и социальной жизни родоплеменного общества монгольских скотоводов-кочевников XII века.

Но поскольку мировоззрение – это не только содержание, но и способ познания окружающей действительности, далее мы расскажем о том, «в каком духе» воспитывались дети Есухэй-батора и Огэлун, и в частности, Тэмужин, и каким образом формировалась система взглядов нашего Героя на окружающую действительность и его место в ней.

Представление об этом дают сведения, содержащиеся в уже не раз цитированном «Сборнике летописей» Рашид ад-дина, а также в записках китайских послов-шпионов Чжао Хуна, Пэн Да-я и Сюй Тина[145] и европейских христианских миссионеров Плано Карпини, Вильгельма де Рубрука[146], посетивших Великий Монгольский Улус в первой половине XIII века.

Чжао Хун отнюдь не для красного словца написал о том, что монгольские воины «рождаются и вырастают в седле. Сами собой они выучиваются сражаться. С весны до зимы [они] каждый день гонятся и охотятся. [Это] и есть их средство к существованию…»[147]

Пэн Да-я развил мысль своего соотечественника Чжао Хуна, а христианский миссионер Плано Карпини, побывавший в Монголии вслед за Пэн Да-я, подтвердил наблюдения последнего:

«…Монголы укладывают младенца в колыбель, которую надежно приторачивают к седлу коня его матери, и таким образом ребенок сопровождает свою мать, куда бы та ни отправилась. Трехлетнего ребенка монголы привязывают к седлу, дают в руки повод, и он скачет вместе со всеми. В возрасте четырех-пяти лет, дав в руки ребенка маленький лук и короткую стрелу, его начинают обучать стрельбе из лука. И уже через некоторое время подросший ребенок регулярно отправляется вместе со всеми на облавную охоту…»[148]

«…Дети их (монголов. – А. М.), когда им два или три года от роду, сряду же начинают ездить верхом и управлять лошадьми… Им дается лук сообразно их возрасту, и они учатся пускать стрелы, ибо они очень ловки, а также смелы»[149].

Несомненно, Тэмужин в детстве прошел под руководством отца подобное обучение и не раз участвовал в облавных охотах. Именно с этими своего рода «военными сборами и маневрами» были связаны, пожалуй, самые примечательные и запоминающиеся ощущения его детства.

Следующим, обязательным компонентом воспитания монгольских детей той эпохи было «наставление в [знании] родословия каждого появившегося на свет ребенка». В те далекие времена, когда знание истории предков считалось священным для каждого члена племени, человек, не знавший своей родословной, сравнивался с «обезьяной, блуждающей в лесу». Из поколения в поколение старейшины рода – сродникам, родители – детям передавали как самое дорогое наследство историю своего рода-племени. Персидский историк Рашид ад-дин писал об этом: «Обычай монголов таков, что они хранят родословие [своих] предков и учат, и наставляют в [знании] родословия каждого появившегося на свет ребенка. Таким образом, они делают собственностью народа слово о нем, и по этой причине среди них нет ни одного человека, который бы не знал своего племени и происхождения»[150].

Вот и юный Тэмужин услышал от родителей «старопрежние», «стародедовские» притчи, «истины седые» – древние предания, мифы и легенды, узнал из них о своей родословной, о своем «прародителе Бортэ чоно, который был рожден с благоволения Всевышнего Тэнгри», а также о «сыне Всевышнего Тэнгри» Бодончаре, которому по воле Небесного Владыки было суждено стать родоначальником «золотого» – ханского рода, «владычествовавшего над всеми». Таким образом, именно в этих легендах впервые ясно было изложено с позиций тэнгрианства, т. е. культа Тэнгри шаманизма древних кочевников, о «небесном мандате» рода хиад-боржигин на ханскую власть[151].

Крупнейший историк русского зарубежья, один из основателей евразийства Г. В. Вернадский по поводу влияния «слов предков сокровенных», и в частности, «Легенды об Алан гоо» на мировосприятие юного Тэмужина писал: «Теперь перед нами стоит задача – определить, когда легенда о сверхъестественном рождении трех последних сыновей Алан гоо была введена в монгольскую генеалогию. Было ли это после того, как Тэмужин стал императором (Великим ханом. – А. М.), или же до того? Этот вопрос имеет отношение к духу и психологии Тэмужина. Если мы полагаем, что легенда была частью монгольской традиции до его рождения, то мы должны признать ее полное влияние на ум (мировосприятие. – А. М.) мальчика Тэмужина. В этом случае легенда должна была послужить одним из оснований веры Тэмужина в его великую судьбу.

Хотя вопрос не может получить точного ответа, простой факт того, что два других ее сына также по преданию были рождены сверхъестественным путем, служит свидетельством создания легенды задолго до прихода Тэмужина на императорский трон и, возможно, задолго до его рождения»[152].

В системе воспитания монгольских детей в эпоху Чингисхана трудно переоценить роль традиционных верований древних монголов – тэнгрианства или небопочитания, являвшегося фундаментальной концепцией народной религии древних обитателей Монголии – шаманизма[153]. Именно культ Всевышнего Тэнгри определял отношение монголов к окружающей их действительности, к самим себе[154].

Древние монголы, и эта мысль главенствует в их мифологии и шаманизме, почитали Вечное Синее Небо как верховное божество – Всевышнего Тэнгри или Небесного Владыку, дарующего жизнь, одушевляющее все живое, управляющее миром и руководящее делами человека, посылающего на землю своего избранника, которому суждено быть вершителем великих дел.

Именно об этом поведали родители Тэмужина-Чингисхана, рассказывая ему легендарную генеалогию его «золотого» рода хиад-боржигин, благодаря чему у юного Тэмужина началось формирование религиозно-мифологического мировоззрения с культом Всевышнего Тэнгри и Матери-Земли[155].

По мнению известного представителя евразийского движения, калмыцкого ученого Э. Хара-Давана[156], характерной особенностью религиозно-мифологического мировоззрения монголов эпохи Тэмужина-Чингисхана было то, что «веру исповедовали не только формально, но и претворяли ее в свою повседневную жизнь, так что религия вошла в быт, а быт в религию (выделено мной. – А. М.)»[157].

Подтверждением тому являются известия современников Чингисхана, которые засвидетельствовали, что для монголов эпохи Чингисхана все происходящее вокруг совершалось по воле Всевышнего Тэнгри и благодаря дарованным им Небесным Владыкой жизненным силам.

Так, посол императора Сунской династии, китаец Чжао Хун, побывавший у монголов в 1221 году, в своей «Записке о монголо-татарах» отмечал, что «…они (монголы) непременно поклоняются Небу (Всевышнему Тэнгри – А. М.)… Они обыкновенно весьма чтут Небо и Землю; во всяком деле упоминают о Небе (т. е. призывают Небо в свидетели) …говоря, такова воля Неба»[158].

В путевых заметках двух других послов Южно-Сунской державы Пэн Да-я и Сюй Тина мы читаем: «Когда они хотят сделать (какое-либо) дело, то говорят: “Небо (Всевышний Тэнгри. – А. М.) учит так”. Когда же они уже сделали (какое-либо) дело, то говорят: “(Это) знает Небо!” (У них) не бывает ни одного дела, которое не приписывалось бы Небу (Всевышнему Тэнгри. – А. М.). Так поступают все…»[159]

Плано Карпини, направленный во второй половине 40-х годов XIII века папой римским к монголам в качестве полномочного представителя[160], в своей «Истории монголов» подтверждает наблюдения предшественника: «Они (монголы) веруют в единого Бога (Всевышнего Тэнгри. – А. М.), которого признают творцом всего видимого и невидимого, а также и признают его творцом как блаженства в этом мире, так и мучений…»[161]

Анонимный грузинский автор XIII в. свидетельствовал: «Религия их состояла в поклонении единому, вечному Божеству. Молясь ему, они обращались лицом к востоку, три раза становились на колени и кланялись. А, кроме того, щелкали средним пальцем по ладони и более ничего. Бога на своем языке называли Тэнгри. Всякое послание начинали они словами: “Мангу Тенгри Кучундур”, то есть: “Силою Вечного Тэнгри”»[162].

Думается, после этих свидетельств современников Чингисхана постоянное обращение нашего Героя к Всевышнему Тэнгри будет восприниматься читателями как воссозданная авторами древних летописей подлинная духовная атмосфера той эпохи.

Именно в такой атмосфере проходил процесс мировоззренческого становления Тэмужина-Чингисхана, важнейшие элементы которого, помимо условий материальной и социальной жизни общества монгольских кочевников XII–XIII вв., определили, во-первых, поведанная его родителями легендарная генеалогия («классификационное родство»), в которой обосновывалось «небесное избранничество» его прародителей, в первую очередь, его «золотого рода» – хиад-боржигин, а значит, и его самого; во-вторых, традиционные верования монголов – тэнгрианство, «претворенное» в повседневном быту монголов; и, наконец, в-третьих, социальные нормы регулятивной системы родоплеменного общества древнемонгольских кочевников, находившие свое выражение в пришедших из глубины веков мифах, традициях, обычаях, ритуалах, обрядах и регулировавшие в Монгольском улусе, а затем и в улусе «Хамаг Монгол» (Все Монголы) за неимением законов[163] взаимоотношения между сородичами.

Помимо указанных выше факторов, на процесс мировоззренческого становления Тэмужина несомненно повлияли случившиеся тогда в жизни его семьи события. В череде этих событий особое место занимает происшествие, которое закончилось трагично и для его отца Есухэй-батора, и для всей семьи.

«Когда исполнилось Тэмужину девять лет, Есухэй-батор отправился вместе с ним к родичам жены – олхунудам сватать сыну невесту», – так автор «Сокровенного сказания монголов» начал описание традиционного для монголов ритуала сватовства и последовавших за ним событий.

Следует напомнить, что «древний монгольский род был экзогамным, почему члены одного и того же рода не могли вступать в брак с девушками того же рода, а должны были жениться обязательно на женщинах из других не родственных родов…

Монгольский род был агнатным, т. е. члены каждого рода вели свое происхождение от одного общего предка (ebuge). Но так как роды росли и разветвлялись, то оказалось, что ряд родов (obox) вел свое происхождение от одного и того же ebuge – предка… Брак между членами таких родов не допускался тоже, так как все они считались кровными, агнатными, – сказали бы мы, – родственниками, принадлежащими к одной кости (yasun)… Поэтому… все роды-obox, которые считали свом предком Bodoncar’a (Бодончара. – А. М.), признавались кровными родственниками, принадлежащими к одной кости-yasun, и должны были брать в жены девушек из родов другой кости»[164]. И чем дальше друг от друга находились кочевья этих родов, тем было лучше. Поэтому неслучайно среди монголов бытовала такая поговорка: «Хорошо, когда колодец находится поблизости; хорошо, когда будущие свойственники живут далеко».

Заметим, что Есухэй-батор отправился сватать сыну невесту к родичам жены – олхунудам, которые ответвились от племени хонгирад[165]; эти родственные племена кочевали поблизости от так называемой «Новой стены» или «Внешней стены», воздвигнутой цзиньцами на северо-восточных границе с монгольскими племенами в целях обороны от набегов последних.

А между племенем хонгирад и племенами нирун-монголов издревле, со времен Хабул-хана, жена которого была хонгирадка, существовал нерушимый клятвенный договор, в соответствии с которым знатные юноши боржигинов брали в жены девушек-хонгирадок, а высокородные дочери выдавались замуж за хонгирадских юношей. Поэтому неудивительно, что Дэй сэцэн из рода хонгирад отнесся столь радушно к случайно повстречавшемуся ему вождю хиад-боржигинов Есухэй-батору и его малолетнему сыну Тэмужину: «Сват Есухэй, куда путь держишь?» – спросил Дэй сэцэн[166].

«У олхунудов, родичей жены, хочу посватать я невесту сыну», – ответил Есухэй.

«Мне люб твой сын, – Дэй сэцэн молвил. – У отрока в глазах огонь, и ликом светел он.

Сват Есухэй, поверишь, прошлой ночью сон удивительный привиделся мне вдруг: как будто птица, белый сокол, в когтях неся луну и солнце, спустилась на руки ко мне. Другим уже я говорил: “То – доброе знамение судьбы!” И вдруг приехал вместе с сыном ты! Сну моему не это ль изъяснение. Да сон ли это был?! То – знак во сне явившегося гения-хранителя хиадов[167].

Есухэй-батор сосватал сыну Тэмужину невесту Бортэ. Современная настенная живопись. Мемориал Чингисхана в Ордосе (КНР).

У хонгирадов издревле пригожестью пленяли девы, блистали наши жены красотой; со славой этой из поколенья в поколенье жили мы. Сыны у нас хозяйничают в отчине своей, а дочери пленяют взор заезжих женихов.

Сват Есухэй, войди в мой дом. Есть малолетняя дочурка у меня. Взгляни и оцени».

С этими словами Дэй сэцэн проводил Есухэя в свою юрту.

И взглянул на дитя сват Есухэй, и пришлась по сердцу она ему, ибо ликом светла была она, а в глазах ее сверкал огонь. Девочку звали Бортэ; было ей десять лет, и была она на год старше Тэмужина[168].

Переночевав у Дэй сэцэна, наутро Есухэй-батор стал сватать его дочь. И молвил Дэй сэцэн в ответ:

«Заставь упрашивать себя – да уважаем будешь, без долгих уговоров согласясь – униженным пребудешь. Хотя и говорят в народе так, но дочь я все равно тебе отдам. Негоже ей у отчего порога век женский коротать. А сына оставляй у нас. Отныне он наш зять».

На это Есухэй-батор отвечал: “Я сына, так и быть, тебе оставлю. Прошу, любезный сват, лишь об одном: собак боится сын мой, Тэмужин; не допусти, чтоб псы его пугали”. И отдал Есухэй-батор свату Дэй сэцэну в подарок заводного коня своего и, оставив сына в зятьях[169], отправился восвояси»[170].

Сам факт дарения Есухэй-батором Дэй сэцэну своего заводного коня лишний раз свидетельствовал об их породнении. Что же касается просьбы Есухэй-батора, то, если учесть злобное отношение хозяйских псов к чужакам, появляющимся в стойбище, просьба Есухэй-батора по-житейски вполне понятна и, отнюдь, не характеризует негативно будущего Властелина мира.

И все же, как мне думается, не следует понимать его слова в прямом смысле. Есухэй-батор, памятуя о чреде смертей вождей его улуса, мог предчувствовать свою близкую кончину и те нелегкие испытания, которые вскоре обрушились на его семью и его малолетнего сына, и поэтому его предостережение было не чем иным, как просьбой, выраженной в присущей монголам иносказательной форме, к Дэй сэцэну не оставить их без внимания и поддержки…

Приязнь и дружество, которые чувствуются в отношениях сватов, передались и их детям, совсем юным Тэмужину и Бортэ, которые впоследствии пронесли зародившееся тогда чувство через всю жизнь.

Только вот самому Есухэй-батору было не суждено погулять у них на свадьбе. Гений-хранитель его рода хиад не уберег богатыря от яда ворогов-татар…

«По пути в степи Цэгцэрской наехал Есухэй-батор на татарский стан и попал на татарский пир[171]. И сошел с коня утолить жажду на пиру.

И признали татары Есухэя из хиадского рода, и усадили, и потчевали его на пиру. А сами, отмщения жаждя, сговорились тайно и подмешали в еду ему яду. И на пути домой от стана татарского занемог Есухэй-батор и домой чуть живой воротился через три дня.

“Мне плохо! Есть рядом кто-нибудь?” – вскричал Есухэй-батор.

“Я подле вас”, – ответил Мунлиг, сын старика Чарахи из рода хонхотан[172].

Призвав его к себе, Есухэй-батор молвил:

“Послушай, Мунлиг! Дети – малолетки у меня. А Тэмужина, старшего из них, оставил я у свата Дэй сэцэна. Но по пути домой в татарском стане я был отравлен. О, как же худо мне! Так позаботься ты, мой верный Мунлиг, о сиротах моих и о вдове. И сына, Тэмужина моего, немедля привези ко мне…”

И, заповедав Мунлигу сие, он опочил»[173]…

Имеющиеся в нашем распоряжении древние источники не оставляют и тени сомнения в том, что вплоть до своей кончины (примерно в 1171 году) Есухэй-батор «был государем большинства монгольских племен. Его старшие и младшие родичи, т. е. дядья и двоюродные братья, все (были ему) послушны и подвластны и единодушно из своей среды поставили его на царство. Он был причастен к отваге и храбрости. (Есухэй-батор) много воевал и сражался с другими племенами монголов, и в частности, с племенами татар, точно так же с хитайскими (чжурчжэньскими. – А. М.) эмирами и войсками. Молва о нем распространилась в окрестностях, имя его прославилось, и стал он признаваем и почитаем у всех»[174].

И в анналах истории имя Есухэй-батора осталось не только потому, что он был отцом Чингисхана. В критический момент для улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы) он смог сохранить его единство, оказывал достойное сопротивление главным врагам – татарам и цзиньцам; его дальновидная политика в отношении вождя хэрэйдов Торил-хана (Он-хана, Ван-хана), которого он поддержал в борьбе за престол, обеспечила его сыну, Тэмужину-Чингисхану, поддержку хэрэйдов на первом этапе его борьбы по собиранию и объединению всех монгольских племен.

Таким образом, слава его сына, посмертно распространившаяся и на него, вполне заслуженна. Именно поэтому, как сообщает нам «Юань ши», Хубилай-хан, император Юаньской Монгольской империи, в 1266 году, возвеличивая своего предка по принятым в его державе китайским канонам, постановил именовать Есухэй-батора посмертным именем Ле-цзу, что в переводе с китайского означает «Прославленный предок», и титуловать его Шэнь-юань хуанди – «Божественным императором-основателем династии».

Глава четвертая

«Близкие люди – скорпионы…»[175]

(1171–1178 гг.)

«В глазах твоих огонь,

Ты ликом светел

И мудр не по годам.

Вот почему тайчуды

так тебя не любят!»

Сорхон шар[176]

Очевидно, что Мунлиг, о котором говорилось выше, неслучайно оказался рядом с Есухэй-батором в последние минуты его жизни. Мунлиг и его отец, старик Чарахи, были приближенными Есухэй-батора, а их племя хонхотан входило в состав улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы). Именно в этой связи следует понимать то, что в своих последних словах Есухэй-батор завещал Мунлигу: «Ты позаботься о младших братьях своих, оставляемых мною еще малыми, о старшей невестке своей[177], которая станет вдовой. Сына моего Тэмужина поскорее возьми и привези…»[178]

Выполняя волю Есухэй-батора, «Мунлиг пришел к Дэй сэцэну и молвил: “Брат старший, Есухэй[179], по сыну своему истосковался, и я приехал, чтоб его забрать”.

И отвечал ему тогда Дэй сэцэн: “Коли скучает сват по сыну, мы Тэмужина тотчас же домой отправим. Но вскорости ему прибыть обратно надлежит”. Мунлиг выслушал эти слова и повез Тэмужина в отчину»[180].

«Узнав о кончине Есухэй-батора, Тэмужин пал наземь, убиваючись. Старик Чараха из рода хонхотан увещевал его, приговаривая:

Так увещевал старик Чараха Тэмужина, пока тот не успокоился и не перестал рыдать»[181].

Завет отца («сильную дружину собрать… единое создать степное ханство»), который первым напомнил ему старик Чараха, как говорится, запал в душу юного Тэмужина, указал главную, заветную цель жизни: стать преемником отца и продолжить дело объединения всех монгольских племен в единое монгольское государство.

Поддержка верных соратников отца дала Тэмужину силы преодолеть все невзгоды и страдания, которые поджидали его в будущем…

А начались они с того, что те, кто «был заодно и в союзе и друзьями с Есухэй-батором» при жизни, в частности, тайчуды, не пожелали признавать более верховенство рода хиад-боржигин после смерти предводителя улуса; произошел раскол среди родов и племен, входивших в состав улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы), и возглавлявшей их знати.

Иначе говоря, тайчуды и другие «многочисленные племена, собравшиеся воедино во время его отца Есухэй-батора и ставшие послушными ему», после его смерти не только проигнорировали, очевидно, существовавшее (пусть даже устное) завещание Есухэй-батора возвести на ханский престол его старшего сына, но и, «когда увидели Чингисхана ребенком, отпали от него… Таргудай хирилтуг, сын Адал-хана (и) внук Хабул-хана, и Курил-батор, его двоюродный брат, которые были оба государями и правителями племен тайчуд, вследствие зависти, которую они затаили в себе со времени Есухэй-батора, вступили на путь непокорности и упорства. Благодаря тому, что тайчуды были главнейшей из ветвей (родственных племен), (дело) постепенно дошло до того, что другие родичи и войска, оказавшие Есухэй-батору повиновение, отпали от его детей и склонились к тайчудам. Они сплотились вокруг них, благодаря чему у этих племен появилась полная сила и могущество»[182].

Действия тайчудов, последовавшие после смерти Есухэй-батора, как нельзя точно характеризуют сущность улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы) как протогосударственной формы. Улус – это «не территория с населением, организованная какой-либо формой власти, а люди, собравшиеся вокруг вождя… Улус жил пока были люди, придерживавшиеся определенного руководителя, и улус исчезал, когда люди уходили из него или терялся вождь»[183].

Вслед за тайчудами ушло большинство не только дальних, но и близких сородичей Есухэй-батора, которые, по образному выражению Рашид ад-дина, оказались «скорпионами», которые «по причине злобы и ненависти, порожденных и внедренных в (самой) их природе, завидовали (Есухэй-батору), а так как они не имели достаточной силы и мощи для сопротивления, то до конца его жизни сеяли в сердце (своем) семена мести и вражды»[184].

Даже при таком отношении к предводителю улуса тайчуды и другие соплеменники были вынуждены повиноваться ему; без его, прежде всего, таланта воина, непоколебимой воли и стремления к объединению всех монгольских родов и племен им ни за что бы не удалось сдержать натиск ворогов-татар и цзиньцев. Но после его смерти они не признали наследственное право Огэлун и ее старшего сына Тэмужина стать преемниками его великого дела и просто-напросто бросили их на произвол судьбы.

С тем, что предводительство в улусе и ратные подвиги – это не женское дело, и тем более не под силу неопытному юнцу, – еще можно было согласиться или понять[185]. Но их демонстративный исход[186] был постыдным предательством, которое, как свидетельствуют наши источники, ни Огэлун, ни воспитанный ею Тэмужин всем им никогда не простили.

Следует отметить, что не все роды и племена, входившие в улус «Хамаг Монгол» (Все Монголы), последовали за тайчудами. Как считает монгольский ученый Г. Мягмарсамбуу, родовая монгольская знать вместе со своими подданными-сородичами, а также недавние подданные отца Тэмужина, примкнули к предводителю племени жадаран Жамухе сэцэну[187], тем самым в тот момент отдавая ему предпочтение среди прочих возможных претендентов на ханский престол предводителя улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы): «Большинство населения улуса не последовали за тайчудами. Потомственная знать, в частности, Алтан, Хучар, Даридай отчигин[188] во главе своих подданных-сородичей примкнули к Жамухе из племени жадаран.

По мнению монгольского историка Ч. Далая, это свидетельствовало о том, что после кончины Есухэй-батора все коренные монгольские племена, за исключением тайчудов, хотя и не имели единого предводителя, по-прежнему стремились к объединению, взаимной поддержке и воссозданию улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы).

В результате прихода этих племен под водительство Жамухи улус «Хамаг Монгол» (Все Монголы), в том числе и подданные-сородичи Тэмужина, сына Есухэй-батора, оказался во власти вождя племени жадаран. Таким образом, Жамуху сэцэна, так же как ранее Есухэй-батора, в то время можно было считать некоронованным ханом улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы)[189].

Однако снова вернемся к Мунлигу, душеприказчику Есухэй-батора. Он выполнил завещание Есухэй-батора, привез домой его старшего сына, Тэмужина, и какое-то время вместе со своим отцом, стариком Чараха, пытался сохранить собранный Есухэй-батором улус, но им это сделать не удалось. Старику Чараха эта борьба стоила жизни, а Мунлиг на какое-то время пропал из поля зрения летописцев.

Причина, по которой Мунлиг, возможно, на какое-то время покинул семью Есухэй-батора, скорее всего, была в его взаимоотношениях с Огэлун. Очевидно, Мунлиг согласно предсмертному завету Есухэй-батора хотел занять его место не только в семье, но и во главе всего рода. Однако отверженная супруга бывшего предводителя улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы) Огэлун считала, что именно ее старший сын Тэмужин по праву должен стать преемником отца и возглавить хиад-боржигинов.

Трудно переоценить роль Огэлун на начальном этапе формирования характера и мировоззрения ее старшего сына Тэмужина. «…Она продолжала воспитывать своих сыновей, прививая им воззрения степной аристократии, внушая им, что они по праву принадлежат к этому классу и потому должны прилагать все старания, чтобы подняться и выйти из создавшегося тяжелого положения»[190].

Именно тогда, в детстве, мать при случае не уставала повторять Тэмужину его легендарную родословную, основывающуюся на верованиях древних монголов – тэнгрианстве, и главное, то, что он является потомком Бодончара, «сына Небесного Владыки». «Тогда же Тэмужин мог слышать рассказы и о более близких временах, временах тоже славных для его родичей и предков, о Хабул-хане, Амбагай-хане, замученном цзинцами в Китае (в чжурчжэньской империи Цзинь. – А. М.), и о знаменитом богатыре Хутуле-хане. Огэлун была мудрой женщиной и хорошо знала “древние слова”[191].

«Огэлун была весьма способной и умной женщиной, она по возможности охраняла и присматривала за ним (за Тэмужином. – А. М.), за домочадцами и имуществом, подчиненными, войском и сторонниками, оставшимися после Есухэй-батора»[192]. Таким образом, отверженной супруге бывшего предводителя улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы), считавшей, что ее старший сын Тэмужин по праву должен стать преемником отца и возглавить род хиад-боржигинов, удалось не только поднять на ноги своих малолетних детей, но и укрепить их дух, веру в неотвратимость возмездия и восстановления их в правах законных наследников престола улуса «Хамаг Монгол» (Все Монголы). Именно об этом писал автор «Сокровенного сказания монголов», не скупясь на восхваления в адрес вдовы Есухэй-батора, Огэлун:

Что же касается нашего Героя, то привитые ему с детства традиции его рода, воззрения степной аристократии и вера в свою судьбу начали формировать его жизненные принципы.

Прежде всего, принцип верноподданничества, согласно которому подданный должен верно служить, подчиняться своему господину, также и вассал должен безропотно следовать за своим сюзереном. Впоследствии этого принципа Чингисхан неукоснительно придерживался сам, следования ему всегда требовал от других; проявления верноподданничества он высоко ценил даже среди врагов, был бесжалостен ко всем, кто этот принцип нарушал.

Другой важнейший жизненный принцип Чингисхана «отмщением отмстить» свидетельствовал о принятой нашим Героем на себя обязанности непременно наказать виновных за понесенные им и его родом утраты и за нанесенные ему и его роду оскорбления.

* * *

Следует заметить, что лютая ненависть к предавшим и унизившим их семью соплеменникам сделала юного Тэмужина крайне нетерпимым к любым проявлениям несправедливости в отношении себя и близких ему людей. Кроме того, в те годы (а Тэмужину было тогда лет 12) «проявилась у него уже та черта характера, которая потом развилась вполне, – властность. Не терпел он также, чтобы лишали его чего-нибудь, что он считал принадлежащим ему по праву. Вот эти-то стороны его натуры и толкнули его на братоубийство…»[194]

Заурядные, на первый взгляд, раздоры между ним и сводными братьями Бэгтэром и Бэлгудэем, которые отнимали у него и Хасара добычу, поставили Тэмужина перед неминуемым выбором: “Вчерашний день пичугу подстрелили мы, так Бэгтэр с Бэлгутэем пичугу отобрали. И нынче тоже отняли улов. Коли они такие, как нам вместе жить?!”

И подкрались Тэмужин и Хасар к Бэггэру, когда тот на пригорке пас девять соловых коней. Узрев, что братья приложили стрелы к тетиве и уж готовы выстрелить в него, он возопил:

“Покамест мы разора у тайчудов ждем, пока отмщением отмстить им не сумели, за что вы, братья, погубить меня решили; ресницею глазной навек падучей, блевотиной, ртом извергающейся вон, зачем меня хотите обратить? Пока у нас нет друга, кроме нашей тени, как нет и плети, кроме конского хвоста, почто меня вы вознамерились убить? Прошу, не разоряйте мой очаг, не погубите брата Бэлгудэя!”

С этими словами Бэгтэр сел, скрестив ноги, и смиренно ждал, что будет. И тогда Тэмужин и Хасар пустили в него свои стрелы, один спереди, другой сзади, и убили его.