Читать онлайн Приключения русских в Лондоне бесплатно

Введение

«Это же Акунин написал, разве нет?» – получила я комментарий к своему историческому рассказу «Книжный червь», выложенному в свободный доступ на Литрес. А вот и нет, вот и нет. Это мы с ним вместе написали. Это и еще девять исторических новелл о реальных русских персонажах, закинутых волею судеб в столицу Британии, Лондон.

Героями нашего совместного с Акуниным творчества стали Иван Грозный, Петр Первый, граф Воронцов и другие занимательные личности отечественного производства.

Как так вышло, что звезда русскоязычной беллетристики вдруг пишет в соавторстве с малоизвестной мной? А все просто. Борис Акунин выпустил книгу-самоучитель для начинающих писателей, где шаг за шагом дает советы о том, как создавать шедевры. Кроме советов дает он и практические задания на исторические темы. Вот эти-то задания-рассказы и вошли в настоящий сборник.

Как вы поняли, общая тема сборника – русские в Лондоне. В начале каждой новеллы я даю историческую справку по герою и эпохе, также указываю жанр (он разный для всех рассказов) и писателя, стиль которого взят за основу.

Книгой я довольна сверх меры. Борис Акунин (далее Б.А.) также писал рассказы по выданным в книге заданиям. Я специально не открывала их до тех пор, пока не ставила точку в своих. А прочитав, с удовольствием отмечала, что и по сюжету, и по исполнению мои работы не хуже, а некоторые (ох, простите мне мою нескромность) интереснее, живее.

Отдельным пунктом хочу подчеркнуть, что рассказы все псевдоисторические, то есть действующие лица и рамочные события действительно имели место быть, некоторые описываемые обстоятельства соответствуют истине, однако большая часть рассказов и главная интрига – авторский вымысел, ибо узнать, как оно было на самом деле, сейчас уже невозможно. Прошу не судить строго за некоторые исторические неточности и вольности, поскольку это не научный трактат, а все же художественное произведение.

Книжный червь

Главное в первой новелле – атмосфера. Надеюсь, у меня получится передать ощущение эпохи.

Предисловие от автора

Наш первый рассказ переносит нас в век шестнадцатый. В России тогда правил Иоанн IV, или Великий князь всея Руси Иоанн Васильевич (позже его назовут Грозным). В Англии – Елизавета I.

Слева – прижизненный портрет Королевы Елизаветы. Автор неизвестен. Справа – реконструкция по черепу царя Ивана IV. Скульптор – Герасимов М. Фотографии взяты из открытых источников.

В контексте нашего рассказа меня интересует семейная жизнь двух великих монархов.

Начнем с царя. Иван Васильевич женат был от пяти до семи раз (историки спорят).

Первая и истинно любимая жена Анастасия, с которой прожил он двенадцать лет, по всей видимости, была отравлена боярами. Царь горевал по-своему: стал зол, недоверчив, блудлив.

Наконец женился на кабардинской княжне Кученей (в крещении Мария), однако страсть угасла быстро, и царь продолжил похождения налево. Брак был несчастным, но до того ли? Через девять лет и Мария ушла в мир иной. Иоанн Васильевич вновь подозревал отравление. После чего стал еще более мнительным.

Прошло два года, и Иванушка вновь вознамерился жениться. Созвали смотр невест, выбор пал на Марфу Собакину. Что уж там произошло никто сейчас не узнает, но Марфа умерла через две недели от свадьбы. А казалось бы, смотр предполагал отбор и по физической крепости тела.

Жениться более трех раз было нельзя по законам церковным. Однако царь убедил священников, что с Марфою не жил, на ложе брачное не восходил, и потому она ему женою считаться не может. Духовенство разрешило новый союз.

В жены пошла еще одна девица из предыдущего смотра невест – Анна Колтовская. Но через полгода царь отправил ее в монастырь, попутно казнив всю ее семью.

Далее историки спорят на предмет существования в качестве жены некой Марии Долгорукой. Записей о венчании нет, есть только предания. Якобы женился на ней Иоанн Васильевич как положено, хоть и поперек церковного укладу, а она оказалась не девственницей. Вот он ее и утопил, а брак аннулировал. Будто и не было.

Следующая «счастливица» – Анна Васильчикова. Царь женился на ней уж без благословения верховного духовенства, но все-таки женился, на то есть документы. Но прошел год, и Анна отправилась в монастырь. Опостылела.

Красавица Василиса Мелентьева – еще одна темная лошадка, то ли была, то ли не было ее. Историки считают, что Василисы не существовало, однако в разных источниках нет-нет да всплывет ее имя. Якобы она была женищем, т.е. невенчанной сожительницей царя. И якобы царь казнил ее за измену.

И, наконец, последняя, седьмая жена Иоанна – Мария Нагих. Жена венчанная, хотя духовники и оспаривали законность этого, уже шестого (или седьмого), брака.

Про царя все. Фухх.

Королева Елизавета же замужем не была ни разу. И известна в истории как «королева-девственница». Хотя… ладно не будем.

Что связывает двух этих людей? А то, что царь Иоанн к английской королеве сватался. «Что, опять?» – удивитесь вы. Да, снова. Не из великой любви, конечно, а из государственного интересу. Что из того вышло, увидите в рассказе.

Стилистическим ориентиром в этой новелле станет для меня повесть «Капитанская дочка» Пушкина. Ну что, поехали?

Книжный червь

Москва. Закат правления царя Иоанна Васильевича Грозного.

Алеша по батюшке звался Федорович, хотя имя его родного отца никому не известное. Трех или около того лет отроду его нашли Нагие в своих угодьях под Смоленском. Что уж малой делал в лесу один – неведомо. А только Федор Федорыч его чуть не затоптал во время охоты, едва успел коня осадить. Будучи человеком в душе добрым, мальчишку велел ко двору своему доставить. Имя дал по святцам в день находки, обогрел, накормил, на довольствие поставил. Так и жил Алешенька при воеводе Федоре Нагом и семье его. И в Москву с ними поехал. И служил им верою и правдою все двадцать пять лет своей безбедной жизни у Нагих.

С малолетства у Алешки талант и сильная тяга к грамоте открылись, за дворовым писчим по пятам ходил, читать-писать выучился, так и нашел себе призвание и дело для него самого лю́бое, а для благодетеля полезное.

А еще позже, когда дочка их, красавица Мария Федоровна, замуж за царя пошла, Федор Федорыч и Алешку в Москву сосватал – писарем при царском дворе. Вот уж не чаял Алешенька такой радости. Получил место в царской Либерии1 – переписывать книги. Царь Иоанн до них охочий был, столько рукописей да талмудов Алешка и не видывал никогда. Бывало, засядет Леша с книгою, зачитается – про день и ночь забудет. Как очнется, так и не поймет – где он, да что с ним, да почто свеча до огарка сгорела. Шибко его за то дьяк Епифаний ругал. Он в Либерии главным смотрщиком был.

Одно удручало: большая часть книг на чужих языках составлена – там и греческий, и латынь, даже аглицкие книги из новых. Да только не разумел он языков. И, будучи любопытным и до знаний охочим, стал искать дружбы с толмачами.

Оных при Либерии четыре штуки было. Отец Яков и его подручный Симка с греческого переводили. Говорили, что Яков у самого Максима Греки2 учился. Оба нелюдимые и не шибко разговорчивые были. Много молились и книги свои от других берегли. Алешка как ни пытался, не мог с ними сладить. Был еще дьякон Анисим, тот латынь разумел. Тоже сердитый и к ученикам строгий. Алешка его побаивался, хотя страсть как хотелось ему те латинские книги почитать, что в дальнем отсеке подвала хранились.

Но выбор Лешкин пал на басурманина с именем странным – Томас Эдвардсон. Повеса и нехристь. Прибыл он из самой Англии лет пять тому назад на одном из торговых судов Московской компании3 да тут и остался. Как уж его до Либерии допустили, один Бог ведает, ведь не был он ни церковного сану, ни ученого роду, ни под чьим крылом не значился. А просто нужен был толмач аглицкий, вот его и призвали.

Алешка сам предложил Томасу себя в подмогу. Томас говорил-то по-русски сносно, только вот писал с ошибками – то буквы напутает, то слово переврет. А как с Алешкой сработались, так дело у них спорко пошло: Томас книгу читает, на русский язык мысль перекладывает, а Лешка ее записывает по всем правилам да канонам. Любо-дорого почитать. Заодно и Алеша языку учился.

Окромя книг да учения была у Алешеньки еще одна страсть. Тайная, никому не ведомая, но горько-жгучая – царица Мария Федоровна, в девичестве Мария Нагая. С Марусею, как в семье отца ее звали, дружил он сызмальства. Она ему кренделя медовые с хозяйского стола таскала, он ей сказки рассказывал да буквы показывал. Как повзрослел, так томиться по ней стал, имя ее на каждом косяке выцарапывал, за что бывал бит не раз дворовыми людьми. Федор Федорыч только посмеивался, однако же в Москву его вслед за дочерью отправил, знал, что верен будет Алешенька ей всем сердцем.

«Служи царю верою и правдою, но и царицу не забывай, – говаривал Федор Нагой. – Царь наш батюшка нравом крут, уж в седьмой раз женится, если и Маруся в немилость впадет, то несдобровать ни ей, ни мне… перекусит он нас да выплюнет».

И Алешенька служил, за Марией приглядывал. Бывало, царь новую книгу запросит, а дядька Епифаний трусит ее в палаты нести, боится не угодить или под горячую руку попасть. Так Алешка всегда сам вызывался. Книгу приносил, царю челом бил и, коли других указов не было, шел восвояси. Где задержится, где заблудится, а нет-нет да повстречает Марию Федоровну, удостоверится, что жива и здорова. Она к нему ласковая всегда, а ему и не надо большего. Только знать, что все у ней хорошо.

В тот самый день Алеша с Томасом переписывали новую аглицкую книгу, привезенную посланником Федором Писемским из последнего его визита в страну далекую, Томасу родную, а Алешке неведомую.

Томас, одетый в засаленный и временем побитый английский сюртук в паре с простыми мужицкими штанами (он не особо следил за внешним обликом своим), разложил книгу у окна, сам примостился рядом каким-то невероятным образом – присев на корточки и поджав колени под самые уши. И так, раскачиваясь из стороны в сторону, то бормотал про себя, то громко диктовал Алеше:

– Fro the Maryage of Kinge Uther unto Kyng Arthure that Ragned Aftir Hym and Ded Many Batayles… от шенитьбы король Ютер до король Артур, что править после… и… как это… много битв сделавший…

«От свадьбы короля Ютера и до короля Артура, правившего после него и свершившего много битв…» – записывал Алеша.

Дверь с грохотом отворилась, и в светлицу к ним ввалился огромный детина в стрелецком платье. Томас подпрыгнул от неожиданности, ударился о свод окна и, с досадой потирая макушку, бормотал матерные слова на отборном русском.

– Толмач аглицкий кто? – спросил увалень. – К царю велено, срочно.

Томас с Алешкой переглянулись испуганно, но Леша первый заговорил:

– Он толмач, я помогаю. Вместе книги перекладываем, вместе и к царю пойдем.

Детина пошевелил бровями, повращал очами, видно, думал усердно, но, так ничего и не выдав в мир, развернулся и лишь жестом приказал идти следом.

Царские палаты в белокаменном светлом тереме встречали прохладой, тишиной и кожей ощущаемым напряжением. Люди, как тени, мелькали в коридорах и залах, стараясь проскочить незамеченными, слиться со стенами и раствориться в небытии. По всему видно – царь не в духе.

Томас впервые шел по царскому терему, его сюда не пускали, да и нужды не было. А уж желания и подавно. Леша же бывал, знал и хорошо чувствовал настроение челяди.

На подходе к царской опочивальне увидали Яшку Высокого, он был первый толмач при посольстве аглицком, при самом Писемском служил. Яшка сидел у стены, зажав рукой кровоточащую рану на голове, глаза его испуганно таращились в никуда, а нога нервно подергивалась.

– Кто же тебя так, друг? Неужто царь? – вполголоса спросил Алешка, проходя мимо.

Яшка лишь кивнул да промычал неразборное. Стрелец же толкнул Алешку меж лопаток, дескать, шагай, не разговаривай.

В опочивальне окромя царя присутствовали двое – Алешке неизвестные, но одетые богато: платья парчовые, пояса серебряные, на плечах соболя отборные. Видать, из бояр важных. Царь взглянул исподлобья на вошедших и, ни слова не сказав, отвернулся к оконцу. Заговорил с ними один из вельмож:

– Кто из вас толмач и почто двое?

– Он толмач, – вновь объяснился Алеша. – Только он по-аглицки хорошо, а по-русски не очень. Я за него записываю.

– А по-русски и не надо, по-аглицки пусть пишет за царем. Но чтоб правильно и красиво, королеве письмо, не девке какой, – боярин указал на письменный столик с разложенными на нем инструментами и начатым уже было письмом.

На каменной, отполированной до блеска столешнице то там, то тут чернели капли багряные. Видать, Яшка чем прогневил, тут ему и досталось. Алеша ко столу подскочил, рукавом кровь вытер, письменные принадлежности проверил, Томасу махнул, чтоб садился, сам за спиной его встал. Чуял нутром, что важное дело, боялся, что выгонит царь, посему все пытался обставить так, словно Томас без него не управится. И получилось. Ни царь, ни бояре гнать его не стали.

– Продолжай, Иоанн Васильевич, на чем ты остановился, царь-батюшка? – прогнулся в пояснице второй из вельмож.

Царь вернулся взглядом в комнату, опершись на подлокотник золоченого трона своего, переместился весом всем на правую сторону и заговорил:

– Мы тебе предлагаем союз… коим соединим наши государства в одно великое, от Урала до Англии простершися….

Томас заскрипел пером по пергаменту, Алешка заглянул через плечо его, попытавшись прочитать, что до сих пор Яшкой было записано. Углядел знакомое ему слово: the Maryage – женитьба.

– А если спросишь мя, как же это царь сватается, когда у него есть жена, – продолжил владыка, выдвинув нижнюю челюсть. – То знай – она не царевна, не государственного рода, неугодна мне, и я ее брошу по надобности…

Затемнело в глазах у Алешеньки, вспомнились ему обе царицы Анны, насильно в монастырь постриженные, и Василиса Мелентьева, неведомо куда исчезнувшая, и особливо Мария Долгорукая, в проруби утопленная. Неужто и Марусю та же участь ждет?

Тем временем царь диктовать перестал, Томас чернила просушил, склонился и задком-задком в двери попятился.

– И ты ступай, чего стоишь как вкопанный? – гаркнул на Алешку вельможа. – Пшли вон отседова.

И оба они выскользнули из палат, да только в разные стороны побежали. Томас – к выходу и от беды подальше, а Алешка – на свою беду до царицыной светелки.

Как уж вышло проскользнуть у него мимо нянек и охраны… видать, сам Бог хотел того. Но прошел Алешка незамеченным до самой опочивальни, поскребся мышею в дверь и, не дожидаясь ответа, отворил створку.

Маруся сидела у окна, безвольно опустив одну руку на колени и пальчиком другой обводя замысловатые узоры резного подоконника. Лицом бледная, но формами округлая, в глазах тоска-печаль. В тихой задумчивости своей не сразу заметила она незваного гостя. А заметив, ойкнула, обрадовалась по первости и тут же испугалась.

– Алешка, ты как тут? Зачем?

Лешка бросился к ногам своей царицы, стукнулся лбом об пол:

– Не гневайся, Мария Федоровна, что без спросу вошел. Богом клянусь, не видал меня никто. И за то, что далее скажу, тоже не гневись. Только беда пришла, мне о том тебя предупредить надобно. Как тебя из той беды спасть… может, батюшке, Федор Федорычу, написать?

– Что случилося? – побледнела Марусенька, в струну вытянулась.

– Царь наш… муж твой, удумал заново жениться. На королеве аглицкой, что за тридевять земель живет. Брак тот политический, не по любви, но для цели оной, он тебя, матушка, погубить готов.

– Чуяло мое сердце неладное, – запричитала Мария, заломила руки в отчаянии. – И батюшка не поможет. Царь на расправу скор да крут… Уж два года я замужем, а детей все нет. Одного того достаточно, чтобы меня свести. Кабы понесла я от царя, так, может, и обошлось бы… Алешенька…

И коснулась рукою плеча Алешкиного, склонилась к нему и шепнула еще раз: «Алешенька…»

Словно жаром Алешку обдало. Затрепетало все внутри, задрожало, потянуло тело молодое к телу желанному….

***

Через девять месяцев, 19 октября 7088 года от сотворения мира (1581 от рождества Христова) у царя Иоанна IV от супружницы его Марии Нагой родился сын – Димитрий.

***

Жизнь Алешкина круто переменилась с того памятного дня. Вкусив запретного плоду, поняв, что можно то, чего нельзя, скромный, покорный доселе судьбе и владыкам юноша стал крепнуть в своих желаниях. У Алешеньки появились честолюбивые стремления. А будучи от природы смышленым и сообразительным, двигался он к сим стремлениям споро, даже стремительно.

Перво-наперво возжелал он получить место придворного толмача, чтобы быть ближе ко двору и знать, как протекает прожект царя о заморской женитьбе.

Тут надо отметить, что успеха сей прожект не имел. Королева аглицкая Елисавета замуж за Иоанна Васильевича не шла. Ни «да», ни «нет» не говорила, но по всему видно было, что тянет время, ибо ссориться с важным торговым партнером не хочет, но и в родственники записывать не торопится.

В одном из писем к царю она таки сообщила, что уважает любезного владыку восточного и ценит его предложение, но замужем она за Англией, и другого ей не надобно. А дабы поддержать союз, предложила ему в жены свою племянницу Марию Гастингс.

Алешка к тому времени уже крепко освоил язык, практикуясь не только с Томасом, но и с заезжими аглицкими купцами, проживавшими в Холмогорах. Из Либерии не ушел, тут ко двору ближе всего. Но при каждом удобном случае вызывался служить переводчиком при Московской торговой компании. Водил дружбу со всеми толмачами и тянулся к делам посольским. И таки добился своего. В году 7089 от сотворения мира получил место переводчика при русском посольстве в Англии. И из Алешки стал Алексеем Федоровичем, человеком значимым и важным.

Весть о возможном сватовстве царя к аглицкой принцессе Марии (и имя-то какое) вновь встревожила успокоившегося было Алешу. Сердце его так и болело о лю́бой ему Марусе… и о сыне… царском.

Посему, когда призвали его к Писемскому и объявили о том, что едет он с посольством в саму Англию решать вопрос о сватовстве, Алешенька обрадовался крайне, но и испугался. Что же будет там, в дальней стране? Что же будет здесь, в палатах царских?

В путь отправились в начале лета, Бог благоволил путешествию, добрались быстро и без потерь. В стольном граде Лондоне встретили их хлебосольно, отвели палаты богатые, всем необходимым снабдили, но дела решать не торопились.

Вся поездка сия и цель посольская заключались в том, чтобы невесту посмотреть. Без смотрин на Руси не женилися. Писемскому полагалось оценить, хороша ли Мария Гастингс, достойна ли быть московской царицею.

Но Мария сказывалась больной, и королева Елисавета все откладывала и откладывала смотрины.

Лешка же, пользуясь свободою и расположением хозяйским, изучал окрестности. До чего там все было нерусское, все другое, странное, но страсть интересное! И дома сплошь каменные, и одежды пышные – ни тебе сарафанов, ни кокошников, ни кафтанов.

Гостиный двор, где расположилось посольство, стоял в районе богатом. До королевского дворца и большого сада было рукой подать. Но от скуки и тяги к неведанному Алешка сбегал в старый город – туда, где кипела настоящая аглицкая жизнь.

Передвигался он из широких площадей в тесные улочки, прислушивался к живой, а не манерной придворной речи, улыбался юным девушкам, купцам да ремесленникам.

В одну из таких своих вылазок забрел он в темный проулок. Дома в нем друг к другу прижимались, словно спасались от холодного тумана, грелись бок о бок ветхими стенами. Вонь вокруг стояла отвратная, отходы и нечистоты хозяйки прямо за порог выплескивали. Пытаясь выбраться из захолустья, плутал Алешка все больше и заходил все дальше, будто морок его взял. И, как назло, нет никого, а двери все закрытые.

Глядь – сидит на пороге плюгавенького домишки старуха. Один глаз бельмом заплыл, другой так и сверкает из-под косм седых. Худющая, страшная… что смерть. Не по себе Алешке стало, но делать-то нечего, как-то выбираться надо. Обратился к ней, на довольно сносном аглицком спросил, как выйти ему к ратуше. А она беззубым ртом скалится, костлявой рукой манит, в дом зазывает.

Любопытно Лешке стало, как бедный люд в Англии живет. Заступил за порог, осмотрелся. Домишко-то на одну комнату всего, пол земляной утоптанный, в углу очаг каменный сложен, там в котле варево неведомое булькает. Под потолком самым всякие травы да цветы сушеные развешены. На кирпичных стенах паутина и ветошь растянуты.

«Никак ведьма, – подумалось Алешеньке. – Эк меня угораздило». А сам говорит ей по-аглицки:

– Ты бы меня, мать, вывела к людям, заблудился я.

Старуха молчит в ответ. Шторку на стене отодвинула, за ней ниша скрытая с полками, а на полках тех пузыречки да скляночки в несчитанном количестве.

«Глухая, что ли», – подумал Алешка.

Потянул ее за рукав, попытался на пальцах объяснить, что ему надобно идти к людям. Она же щерится и в лицо ему склянку мутную толкает, сургучом припечатанную.

– Это еще зачем? – досадует Алешка.

И тут старуха молвит:

– Ator!

Слово это Лешке знакомое, в кулуарах двора часто поминаемое. Значило оно «яд».

Лешка смотрел на бутылек в оцепенении. Никогда раньше не доводилось ему сталкиваться со смертоубийственным зельем. При дворе царя Иоанна коли найдут у тебя яды – не сносить головы. Шибко царь отравной расправы боялся. Никогда ни еды, ни питья не касался до тех пор, пока слуга каждого кушанья не отведает.

Старуха же, видать, решила, что оцепеневший Алешка слов ее не разумеет, и тоже на язык жестов перешла. Подняла костлявый кривой палец, коснулась печати, закупоривавшей склянку, затем палец облизнула шершавым языком, глаза выпучила и, издавая истошные хрипы, схватила себя за горло, изобразила смерть.

– Ator! – снова перешла она на речь, вталкивая пузырек Алешке в руки. – Twa sovereigns4.

Лешка достал из-за пазухи кошель, отсчитал две монеты. Склянку же обернул в тряпочку, спрятал за поясом. Зачем ему яд, он не знал, но шальная мысль уже начала зреть в его умной бедовой головушке.

Как добрался до своих и не помнил уж, как в тумане вернулся он в посольство русское. Вечером того же дня провел испытание. Вскрыл сургучную печать, обмакнул палец в мутную жидкость и дал облизать псу хозяйскому. Пес живехонький. На второй день он опять ему палец облизать дал, самую малость. И на третий, и на четвертый. На пятый день пес выглядел хворым, а на шестой издох.

Тем временем сватовство сдвинулось с мертвой точки. Мария Гастингс выздоровела, и лорд-канцлер Томас Бромли устроил смотрины.

Русских послов во главе с Писемским пригласили в королевские сады, на прогулку и беседу. Там же, в окружении придворных дам, гуляла Мария Гастингс, девица статная, стройная, лицом белая. Все это примечали послы, разглядывая возможную невесту царскую. Алешка там же был, слушал, что промеж собой бояре говорят, и не нравилось ему то, что слышал он.

Послам доверено было говорить от царского имени. «Ты бы им верила – то есть наши речи», – сообщалось в сопроводительной грамоте от Иоанна IV.

В общем, тянуть не стали. Невесту послы одобрили. Марию Гастингс нарекли царской суженою и императрицей московскою. Судьба же Марии Федоровны, Лешкиной зазнобы Марусеньки, с той минуты была предрешена.

Посольство вместе с Лешенькой засобиралось обратно, в земли русские, с новостями и прожектом брачного договора. Невесту же оставили покамест. К лету обещалась прибыть с торговым судном, с именными грамотами, королевское родство подтверждающими, и приданым. На прощальном приеме вручила королева вельможам письмо к царю. И подарок – книгу «Кентерберийские рассказы» аглицкого поэта Джеффри Чосера.

– Сия книга развлечет брата моего названного, – говорила королева. – Я знаю, он охоч до книг и ученых трудов, здесь же пустяк, нелепица и смешное, местами проказное. Но зато хорошо описана жизнь в Англии и англичане. Коли думает он в наши края отправиться, любопытно будет ему почитать. Есть у вас умельцы книги с языка на язык перекладывать?

– Найдутся умельцы, – отвечал Писемский с поклоном.

Прежде чем погрузиться на корабль, Алешка закупил впрок чернила, бумагу и перья. Ему приказано было до приезда в Москву перевести Елисаветин дар.

И Алешенька справился. Книгу переписал, а как прибыли в Москву, тут же побежал к переплетчику. После всю ночь над готовым томом корпел, до ума доводя. И к званному обеду в честь возвращения посольства из Англии подарок был готов.

В трапезном зале собрались все посольские и иные важные чины. Столы ломились от кушаний. Тут тебе и стерлядь, и почки заячьи верченые, и головы щучьи с чесноком, икра черная, икра красная… и из Англии привезенная икра заморская, баклажанная5.

Сей раз царь был в благостном настроении. Послы уж доложили ему об исходе дела и племянницу королевскую в подробностях описали:

– Уж невеста твоя высока да стройна, лицом бела, нос прямой, глаза серые, а волосы русые. Одно плохо – тонка шибко.

Царь рукой бороду оглаживал, веселым глазом на послов посматривал и приговаривал:

– Ничего-ничего, это стерпится, лишь бы здоровьем была не обижена, а уж мамки да няньки откормят. Что любезная моя сестрица Елисавета?

– Передает тебе поклон и подарки, – на этом Писемский поманил Лешку, поодаль стоящего, и забрал из его рук две книги. – Это книга аглицкая, властительница Елисавета тебе ее в дар отправила. А это перевод сей книги, мой толмач Алешка для тебя переписал, покамест до дому плыли. Прими и ее, не побрезгуй моим подношением и для тебя старанием.

Иоанн принял обе книги, с любопытством открыл одну, затем другую.

– Экие листы плотные, будто склеены, разлепить невозможно, – проворчал царь, облизнул палец… и перелистнул непослушную страницу.

Сердце у Алешки в груди забилось сизым голубем. Выручил Писемский, сам ответ держал:

– Так бумага-то аглицкая, в Лондоне на мануфактурах куплена, высшего качества. Книги из такой бумаги веками прослужат при должном уходе.

– Может, и нам бумажную мануфактуру по аглицким рецептам учредить? Что думаешь, Федор Андреевич?

И потекли речи государственные… Алешка слушать не стал, отлучился из зала и украдкою в царицыны покои пошел.

***

Через неделю царю занеможилось, вопросы о женитьбе пришлось отложить. А еще через неделю, 18 марта 7093 года от сотворения мира (1584 год от Рождества Христова), Великий князь московский и всея Руси Иоанн Васильевич Грозный умер.

***

Алешка шагал по царским палатам, наблюдал, как все тут переменилось. Шумно стало и весело, больше не стелются по стенам холопы и царские подвижники, все вдруг смелые да рьяные сделались.

Заглянул в царскую опочивальню, там девка убирала подушки и одеяла. На него глаза вскинула, дескать, что надобно?

– Книги в Либерию воротить приказано, – пояснил Алешка.

– Тама они, – указала девица на письменный стол.

Алешка подошел, сгреб в суму две книги. Те самые … аглицкая и перевод. Но не в Либерию их понес. А к царице-матушке, Марии Федоровне.

В царицыных покоях тоже неспокойно, собирают мамки-няньки царицу с царевичем к переезду, туда-сюда девки бегают, пакуют сундуки. Алешка зашел не скрываясь, у него приказная грамота – сопровождать Марию с Димитрием в Углич, так что вход в покои узаконенный.

В светелке окромя Марии две девки верные, печь топят. Весна ноне холодная в Москве, а царица-матушка мерзнет и в теплое время. Алешка прошел, поклонился, вытащил книги из сумы, положил на стол.

Мария в ладоши хлопнула, девки выбежали. Царица же, книг касаться брезгуя, все же рассматривала их с любопытством.

– До сих пор не верится, что решился на это, Алешенька. Век тебя не забуду… солнце ты мое ясное.

Подняла двумя пальцами одну из книг и швырнула в печь. Алешка вторую туда же отправил. Огонь подбирался к страницам, облизывал, все не мог взять бумагу аглицкую, а потом вдруг охватил жаром оба тома и спалил их в одну минуту… вместе с тайною смерти первого царя русского, отравленного безродным толмачом через страницы, пропитанные ядом.

Послесловие от автора

В завершении привожу историческую справку, чтобы закрыть художественную зарисовку реальной картиной дел.

О причинах смерти Ивана Грозного до сих пор нет единого мнения. В 1963 году гробница царя была вскрыта, и анализ останков показал наличие в костях большого количества токсичных веществ – мышьяка в 1,8 раз больше нормы и ртути – в 32 раза. Однако повышенное содержание ртути могло быть вызвано использованием ртутных мазей в медицинских целях, либо долгим осознанным применением ядов в малых количествах, чтобы вызвать привыкание (сформировать иммунитет). Поэтому вопрос об убийстве через отравление остается открытым.

И, возможно, вам будет любопытно знать, что смерть Ивана Грозного не облегчила участи последней его жены Марии Нагой. Сыну ее Дмитрию пожаловали титул князя Углицкого еще при жизни отца. А после его смерти Дмитрия (тогда еще только двух лет отроду) вместе с матерью и другими родственниками отправили в Углич, как бы на княжение, на самом же деле его и семейство Нагих решили выслать подальше от Москвы во избежание смуты.

Брак царя Ивана IV с Марией Нагой был то ли шестым, то ли седьмым по счету. По церковным же законам жениться более трех раз было нельзя (царю законы не писаны). Новый царь и сводный старший брат Дмитрия, Федор Иванович, сына Марии за брата не признавал, объявив его незаконнорожденным. Это лишало Дмитрия права наследования царского трона.

Однако у самого Федора Ивановича наследников не было, и после его кончины вокруг Дмитрия начали собираться новые силы несогласных с властью новоизбранного царя Бориса Годунова. А в 1591 году (Дмитрию восемь лет) мальчик погибает при странных обстоятельствах. Расследование показало, что то был несчастный случай, и Марию с пометкой «За недосмотрение за сыном…» постригли в монахини и отправили в монастырь под именем Марфа.

Позже, в 1605 году, когда в стране будут разруха и смута, из Польши в Москву прибудет человек, именующий себя царевичем Дмитрием, чудом выжившим и увезенным в Польшу. Мария сначала признает в нем сына, а позже откажется от своих слов. Так начнется череда Лжедмитриев и иных претендентов на русский трон. Но это уже совсем другая история.

The end.

Страшная женщина

Диалоги – вот наш фокус. Легко ли передать характер героя через речь? Попробуем?

Предисловие от автора

Уверена, вы помните, что великий русский царь Петр Первый в молодости путешествовал по Европе, учился тому-сему, а особенно корабельному делу. Так занесло его и в Лондон.

В Лондоне царь не только учился, но и… кутил с размахом. Слава о нем осталась сомнительная. Одна из историй, сохранившихся до нас, повествует о том, что для русского царя был снят прекрасный дом с садом, принадлежавший некоему Джону Ивлину. После того как царь съехал, дом был практически разрушен, мебель разбита, сад вытоптан, даже стену пробили зачем-то. Несчастный Ивлин требовал компенсации и получил ее из британской казны. На сей счет есть документы.

Еще был любопытный момент, связанный с женщиной. Петр завел в Лондоне любовницу – подающую большие надежды актрису и певицу Летицию Кросс. Это при том, что дома, в России, его ждали и жена Евдокия, и первая любовь Анна Монс.

Слева – портрет юного Петра. Художник Джон Рафаэль Смит. Справа – портрет Летиции Кросс в образе святой Катерины. Художник тот же. Фотографии взяты из открытых источников.

Там было еще много пикантных историй, но для введения в атмосферу пьесы, думаю, достаточно. Моя микро-пьеса как раз о Петре Первом в Лондоне. Маленькая зарисовка в стиле Гоголя.

Страшная женщина

(пьеса)

1698 год. Лондон.

Действующие лица:

Маркиз Кармартен – англичанин, друг царя. Дебошир, гуляка, подхалим, но образован и умен.

Летиция Кросс – актриса, певица. Неглупа, но молода, импульсивна.

Петр I – царь русский, в Лондоне «инкогнито», но все всё знают.

Меньшиков Александр Данилович – князь, правая рука и друг царя.

Джон Ивлин – владелец дома, писатель. Умен, чопорен, благороден.

Сцена 1. В кулуарах Друри-Лейн 6 .

Из-за двери гримерной слышится бой фарфора, стук падающей мебели и злобные выкрики театральной примы.

Летиция Кросс (голос из-за ширмы): Подлец! Негодяй! Сволочь! Вы обещали, но вы обманщик! Вы обманули меня!

К двери подходит Маркиз Кармартен, подслушивает, ухмыляется и громко стучит. Крики прекращаются, из-за двери выходит Летиция.

Летиция Кросс: Ах, это вы, маркиз! Как вы не вовремя! Что вам угодно? Я занята… немного.

Кармартен (кланяясь показушно): Миледи, стоит выделить мне несколько минут, пока я тут. Мне нужно срочно ехать, однако дело есть до вас. Ваш… кто там, кстати? (кивает на дверь) Он подождет своей казни, дайте передышку бедолаге. Чем малый провинился? Отказывается жениться?

Летиция вспыхивает, отходит от двери, увлекая за собой маркиза.

Летиция Кросс: Что вы хотели? Говорите быстрее.

Кармартен: Вы знаете, что в Лондоне сейчас русский царь? Царь Питр.

Летиция Кросс: Тот долговязый грубиян, с которым вы пьянствуете и разносите портовые кабаки? Наслышана. Но счастья видеть лично не имела.

Кармартен: Да-да, занятный человек. Учится здесь корабельному делу и заодно познает особенности британского мироустройства. Имеет большие планы на свою страну. Желает сделать ее морской державой, чудак.

Летиция Кросс: И что мне до него?

Кармартен: Царь! (Поднимает многозначительно палец вверх). Управитель большой страны.

Летиция Кросс: Управитель дикарей и сам такой же, судя по тому, что говорят в свете.

Кармартен: И все же царь! Есть на него виды у значимых людей Британии. Страна его богата, войско многолюдно, можно использовать в наших интересах.

Летиция Кросс: А я-то здесь причем?

Кармартен: Вы, мисс Летиция, молоды, красивы, обаятельны. Умны… хоть и импульсивны. Я хочу познакомить вас с Петром, и, если вы ему приглянетесь… если станете его фавориткой, мы вдвоем сможем влиять на решения дикаря и вместе творить историю. В Московии у него постылая жена и любовница, то ли пруссачка, то ли немка. Некая Анна Монс. Говорят, она его крепко держит за… Заменить бы ее вами.

Летиция Кросс: Ох, увольте, вы давно меня знаете. Таких амбиций я не имею.

Кармартен: Но он богат, баснословно богат. К тому же статус фаворитки венценосной особы… какой карьерный рост для театральной актриски!

Летиция Кросс: Я слышала, что он живет в Дептфордских королевских доках. Прямо в доках! Спит на соломе, как бродяга. И где мне с ним… вести беседы? На верфях?

Кармартен: Нет-нет, не беспокойтесь, миледи. Я намедни договорился с Джоном Ивлином об аренде его шикарного дома для русского царя.

Летиция Кросс: С Ивлином? Тот самый дом с садом?

Кармартен: С лучшим садом Лондона. А также с прекрасной гостиной и шикарными спальнями. Царь будет жить там со своею свитой, но найдется местечко и для маленькой певчей птички, если царь того пожелает. Надеюсь, пожелает.

Летиция Кросс: Что ж… это многое меняет, я подумаю.

Кармартен: Завтра я приведу царя в театр на ваше представление. После спектакля мы навестим вас. Будьте готовы. И еще… поклонников (кивает в сторону гримерной) постарайтесь выпроводить заранее. Или уже убейте бедолагу и закопайте, чтобы не мешался (хохочет громко).

Летиция Кросс: О-о-о-о, я найду средство почище.

Кармартен уходит, Летиция задумчиво возвращается в свою гримерку.

Сцена 2. Два месяца спустя. Дом Джона Ивлина.

Царь Петр, Летиция Кросс, Маркиз Кармартен и Александр Меньшиков.

Царь Петр: Скука смертная. Тоска.

Меньшиков: Так может в кабак, царь-батюшка?

Кармартен (на русском и с сильным акцентом): Што нам здес не кабак? (достает ящик вина). Музыка зват? Танцы?

Царь Петр: Надоело. И кабаки, и музыка. Чертовы дожди! На верфи работа встала. Пить уже мочи нет. Маркиз, брат, а часто ли в Лондоне такая погода?

Кармартен: Дожди, туман. Часто, мой тсар.

Царь Петр: Дьявол. Так и сдохнешь от тоски или пьянства. Не пора ли нам домой собираться, Данилыч?

Меньшиков: Так нам собраться – только подпоясаться, царь-батюшка. Прикажи.

Кармартен (повернувшись к Летиции): Miss, tsar Pitr is bored. If you could entertain him… (перевод с англ. Мисс, царь Питр скучает. Если бы вы могли развлечь его…).

Летиция закатывает глаза. Встает, проходит через комнату к серванту с посудой и приборами, достает нож, прицеливается и швыряет его в картину на стене. Это портрет какого-то вельможи. Попадает четко в глаз нарисованному лорду, победно разворачивается в сторону зрителей.

Летиция Кросс: Repeat, if you are able. (перевод с англ. Повторите, если сможете).

Царь Петр (смеется): Чертова баба, даром что тощая. Ну-ка, дай мне!

Петр берет ножи, швыряет в другую картину. Меньшиков присоединяется к развлечению.

Летиция Кросс: I know one more game (перевод с англ. Я знаю еще одну игру).

Летиция открывает входную дверь, запускает тарелку в сад, в сторону густых, шарообразно подстриженных кустов. Тарелка застревает в ветках. Летиция берет пистолет у стоящего рядом солдата, прицеливается и стреляет. Тарелка рассыпается на кусочки.

Кармартен: Are you crazy, miss?! They’ll destroy the garden! (перевод с англ. Вы сошли с ума, мисс? Они разрушат сад!).

Царь Петр: Даниииилыч, тащи мушкет! Кармартен, кидай тарелку, да повыше… я ее на лету!

Пальба, хохот, бой посуды, пороховой дым.

Кармартен: Мой тсар, а дождь финиш… нет дождь. Можно идти на верф.

Царь Петр: И то верно, маркиз. Собираемся.

Летиция Кросс: О, Питр, my dear friend, вы уходить? Вы уходить от Летиция? Я скучать.

Царь Петр: Чем быстрее уйду, тем быстрее вернусь, моя ангельцкая нимфа (грубо хватает Летицию за талию, целует в шею).

Летиция Кросс (жеманничая): Тут быстро ходить. This window.

Летиция подходит к противоположному окну, выходящему на улицу и на верфь. Распахивает его, высовывается наружу.

Царь Петр: А ведь права актриска! Что мы ходим вокруг, только время теряем. Зови солдат, Данилыч, пусть прорубят из окна ход. Напрямки-то быстрее.

Солдаты ломают стену, все уходят через новый выход.

Сцена 3. Утро следующего дня. Дом Джона Ивлина.

Входит Джон Ивлин, хозяин дома. Вид разрушенных стен, битой посуды и уничтоженного сада его поражает.

Джон Ивлин: Oh, my God, oh, my God… (перевод с англ. О, мой Бог, о, мой Бог).

В комнату входит Кармартен (говорят на английском).

Джон Ивлин: Маркиз, что все это значит? Я сдал свой чудесный дом вашему русскому царю по вашей же протекции! Почему он разрушен? Вы видели сад? Там… там… (разводит руками и беспомощно открывает рот).

Кармартен: Примите мои извинения, дорогой друг, король оплатит все понесенные издержки. Царь дик, тут не поспоришь, русские… что с них взять. Но к сей особе имеется правительственный интерес, придется стерпеть.

Джон Ивлин: Как же так? Почему? За что?

В комнату входит Летиция Кросс.

Летиция Кросс: О, мистер Ивлин… Давно не виделись. Уже вернулись из путешествия? Как ваша юная жена?

Джон Ивлин (растерянно и смущенно): Вы? Что вы здесь делаете?

Кармартен: Вы знакомы?

Летиция Кросс: О даааа, мистер Ивлин наш с вами общий друг. Так мило с вашей стороны, Джон, предоставить свой дом моему Питеру. Мы здесь немного пошалили. Вы ведь не против?

Джон Ивлин: Вы! Вы! Вы…

Кармартен: Так это был… он… тогда в вашей гримерке? Это на него вы кричали? (смеется) Летиция, вы страшная женщина.

Джон Ивлин: Я требую, чтобы она покинула мой дом!

Кармартен (разводит руками): Никак нельзя, мой друг. Дом в ренте у царя Питера, он пригласил мисс Летицию погостить, вы не можете выгнать гостью царя.

Входят царь Петр и Меньшиков.

Царь Петр: Где ты пропадал, маркиз? Лета? Мы потеряли вас. А это что за фрукт?

Кармартен: Знакомтес, Джон Ивлин, хозяин этот дом.

Царь Петр: Ну здравствуй, мистер, добрый дом у тебя. Только холодный.

Летиция Кросс: Огонь! Здес огонь! Огонь, тепло, пффф. (указывает на камин).

Меньшиков: Так дров же нет.

Летиция Кросс (оглядываясь на Ивлина с ухмылкой): Дерево, гореть, огонь (показывает на деревянный стул).

Царь Петр (ломает стул, закидывает в камин, поджигает): Так-то лучше. Хорошо! Хорошо, а?

Джон Ивлин (долго молчит в оцепенении, потом громко): Oh, no… (перевод с англ. О, нет…).

Кармартен (уводит Ивлина в сторону): успокойтесь, мой друг, смиритесь, с царем спорить опасно. Король все возместит. А вот с женщинами вы бы поосторожнее (смеется), дернул вас черт обидеть Летицию… бегите, пока не поздно, а то она его руками и вас сожжет.

Ивлин уходит. Петр, Меньшиков и Кармартен садятся за стол, распивают вино. Летиция задумчиво сидит в кресле, отблески огня подсвечивают ее лицо, отражаются в карих глазах, Летиция обводит взглядом дом, зловеще улыбается.

Послесловие от автора

Историю первого русского императора вы и без меня знаете. Я лишь закрою фабулу с Летицией.

Если в двух словах, то – не сложилось.

По окончании Лондонского турне царь оставил актрису, заплатив «за услуги» 210 фунтов. Красавица была возмущена, сказав, что рассчитывала на большее. Тем более, что за разрушенный дом Джон Ивлин получил компенсацию в 350 фунтов. Выходит, что ее оценили ниже попорченной лужайки. Но царь лишь посмеялся.

The end.

The Woronzow Road

Переключаемся с героя на героя, с одного внутреннего мира на другой. И там и там должно быть интересно.

Предисловие от автора

Этот русский оставил значимый след в истории, хоть и не был царских кровей, как предыдущие наши герои. Граф Семен Романович Воронцов нес бремя посла России в Англии целых 22 года, с 1784 по 1806. Но и после отставки решил обосноваться в полюбившемся ему Лондоне, прожив там в общей сложности 48 лет.

Граф Воронцов Семен Романович. Художник Т.Лоуренс.

Около 1804–1807. Эрмитаж, Санкт-Петербург.

Фотографии взяты из открытых источников.

Его дипломатический путь был непрост. Зачастую граф имел иную точку зрения на международные вопросы, нежели его московское начальство. Но выкручиваться в сложных ситуациях, договариваться, находить компромиссы и лучшие для матушки-России решения – то был его конек.

Сейчас можно найти диаметрально противоположные мнения историков (и, чего уж там, псевдоисториков) о графе. Одни считают его гениальным дипломатом, патриотом и человеком высокого достоинства, другие пишут язвительные статьи о его двойном служении и измене. Мы же не будем углубляться в исторические дрязги и анализ его дипмиссии, нас Воронцов интересует как просто русский – русский в Лондоне.

Семен Романович при всей своей любви к Лондону оставался русским в привычках и быте. Предпочитал русскую кухню английской, любил баньку, придерживался православных традиций и постов. За 48 лет жизни там, он так и не выучил язык. Объяснялся с коллегами и партнерами на французском, а с домашними только на русском. Держал в доме исключительно отечественных слуг.

А еще он был по-русски щедр. Частенько ходил на службу в православную церковь, раздавал по дороге милостыню крупными монетами, что для Британии было странностью. В честь Воронцова названа одна из улиц Лондона – The Woronzow Road. Это благодарность горожан за богадельню (дом для немощных и нищих), которая была построена по завещанию Воронцова уже после его смерти.

Так что же такого интересного могло бы случиться с этим русским в Лондоне? Пофантазируем? Референсом к новелле станет «Сентиментальное путешествие» Лоренса Стерна. А жанр – психологический этюд.

The Woronzow Road

Лондон, год 1799.

Билли Стоун плелся, подволакивая деревянную культю, заменившую ему ногу, отстукивая подбитым медью костылем звонкую дробь о брусчатку вымощенной улицы. Он выбирал траекторию потемнее, избегая желтых пятен света масляных фонарей, шарахаясь от звучащих музыкой окон. Богатенькие дома респектабельного района были чужими ему. Их высокие фасады, крепкие деревянные двери с позолотой, стриженные сады – все принадлежало другому миру, и он тут незваный гость.

Но Билли шел. Спотыкался, чертыхался, оглядывался и… шел, сам себе задавая вопрос – а на кой черт ему это надо? На кой черт?

Сегодня утром он, как бывало не раз, поджидал чудно́го русского, что раздает милостыню серебряными полукронами. И Билли, и вся убогая шайка-лейка, что живет по подвалам Уайтчепела7, знают – по воскресным дням тот богатей ходит на службу в русскую же церковь. И значит можно… нет – нужно встать пораньше и встретить его у входа. Полкроны! Полкроны – это ж неделю жить можно. И хорошо жить… По меркам Билли – очень хорошо. Столоваться в харчевне у Бэсси, взять у нее же джину бутылку, бог с ним, что разбавленный… и спать не на улице, а в ночлежке. Полкроны! Да если бы таких чудаков было в Лондоне штук двадцать, то можно было бы встать на ноги… начать новую жизнь. Да если бы…

Если бы… если бы да кабы. Теперь и эти полкроны могут исчезнуть. Оттого и шагал он по чужому чистенькому району, как заплутавший плешивый пес.

Сегодня утром, получив свой серебряник и отступив от толпы попрошаек, облепивших русского, Билли слышал, как двое новеньких, неизвестных ему бродяг обсуждали чудака. Это они назвали адрес вслух – Харли-стрит, 36. И именно туда они собираются наведаться сегодня ночью, ибо синий тугой кошелек чудака не дает им покоя.

Билли маялся сомнениями весь день. Как быть? Что делать? В полицию он не пойдет, к черту легавых. Разбираться не будут, заметут его как сообщника, не поверят. А потом и от чертей этих залетных получит нож под ребра. Здесь такое запросто.

Оставить как есть? Бес с ним, с этим русским! Но полкроны?! Да и… не по-людски как-то. Русский хоть и богач, и из знатных видно, но человек все же. И судя по всему, человек неплохой. Надо бы помочь…

Вот на кой черт он и прется туда, где его не ждут. На этот вот черт.

Билли остановился перед высоким серым домом с ярко горящими окнами. Здесь. Поскреб небритый подбородок грязной лапищей, приподнял костыль, ударил им в дубовую дверь. Бу-бу-у-уххх.

Бу-бу-у-уххх. Из прихожей разносился глухой стук. Граф Воронцов Семен Романович как раз шествовал из столовой наверх мимо парадной, когда Дуня, горничная, открыла двери. Граф приостановился – не из отчизны ли в столь поздний час гонец? Но нет, к большому изумлению графа и к столь же огромному возмущению Дуни, на пороге посольского дома стоял оборванец на деревянной ноге и с костылем подмышкой. В свободной руке сей странный… господин… держал обветшалую шляпу, глаза его тревожно бегали, беззубый рот изображал улыбку.

– Хосспидя, что за… иди отсюдова, убогий, – замахала полными руками Дуняша. – Совсем очумели, уже до дому ходют, мало им у церкви подаяний.

– Подожди, Евдокия, – вмешался граф, лицо бродяги показалось ему смутно знакомым. – Коль пришел человек, прогонять не следует. Вынеси ему харчей, что с ужина остались. И хлеба, хлеба выдай.