Читать онлайн В погоне за Зверем бесплатно

ГЛАВА 1. Ссылка.

Май 1939 года.

Мне нравилось как он курил. Всегда такой собранный, с тяжёлой думой на лице смотрит в окно и медленно затягивается сигаретой, потом так же медленно выдыхает клуб дыма. И повторяет это снова и снова, пока тлеющий окурок не обжигает грубую кожу на его пальцах. И всё это время его думающей тишины я лежу в постели, любуясь мужской красотой любовника.

Мой муж был не менее красив, и не менее мужественен, но так завораживающе курить мог только Паша.

И в тот день он курил так же… Так же смотря в окно… Только руки дрожали. Может, кто-то чужой не знающий так близко Пашу, как я, не заметил бы эту перемену. Но не я. Его дрожь не стала для меня тайной.

Я видела, как он подносил сигарету ко рту, пытаясь унять дрожь. Какое-то время у Паши это получалось. Получалось пока пытался, пока контролировал, а потом всё… предательски дрогнет рука. Он вздохнет. С минуту простоит без движения. Сделает ещё одну, но самую глубокую затяжку и выбросит недокуренную сигарету в окно.

Вдохнул … и выбросил… Это время давно прошло, но, закрывая глаза, я вижу тот день так же ясно, как сегодняшний, а ведь столько воды утекло.

– Тебе нужно уехать, – повернувшись ко мне, сказал Паша.

Его голос хоть и казался спокойным, но блеск в глазах выдавал всю тревогу и безысходность нашего теперешнего положения. Свою шкуру Паша прикроет, а мою вряд ли получится. Я могла бы обидеться, если бы не знала, как решаются кадровые вопросы в нашем ведомстве, но всё же с некой долей иронии спросила:

– Это изгнание из рая или проявление заботы?

Я не считала его постель раем для себя. Скорее, это было моё проклятие. Пятнадцать лет знакомы и все эти пятнадцать лет Паша рвал мне сердце в клочья. Аборт, брак на зло ему и постыдная участь любовницы – вот как можно охарактеризовать наши с ним отношения. Замкнутый порочный круг, который я бы разорвала, если бы были силы это сделать. Если бы я могла его ненавидеть. А теперь я ещё и была зависима от Пашиной милости. После ареста Кости прошло чуть больше недели. И он не единственный, кто пошёл в одной связке с Ежовым. Это была не первая чистка среди чекистов и далеко не последняя. Следующей вполне могла бы быть я. И не только как жена предателя, но и как сотрудник.

– Леся, о чём ты говоришь? Какой к чёрту рай? Ты не дура и сама прекрасно понимаешь, что тебе следует отсидеться где-нибудь подальше и не маячить перед глазами бывших друзей и товарищей.

Паша снова полез за сигаретой. Подкурив, на это раз нервно выдохнул и опять посмотрел на меня. Только теперь во взгляде любовника была злость. Он всегда злился, когда я предпринимала попытки оспаривать его решения. Это касалось абсолютно всего. Даже нашей семейной жизни с Костей. Когда-то его лучшим другом.

– Я письменно отказалась от мужа, – усаживаясь на кровати, я напомнила Паше о своём предательстве по его же совету, – а ты обещал, что всё уладишь.

Он задышал, как взбешённый бык.

– Я уладил. Дело Кости отдано капитану Нечаяву. Он мой человек, если ты помнишь, конечно. Костю не допрашивают, как остальных фигурантов по заговору против Сталина.

– Но он подписывает все нужные тебе признания и списки, – перебила я Пашу, чем ещё больше взбесила его.

В доли секунды моя наглость была пресечена подскочившим ко мне любовником. Он схватил меня за лицо рукой и больно вдавил пальцы в щеки. Серые глаза Паши впервые горели огнём. Обычно они были холодные, как сталь, и такие же колющие, когда он злился.

– Костя не дурак, хотя и влюблённый, но ни меня, ни, тем более, тебя он за собой не потащит. Да, он подписывает всё. Всё! – рявкнул Паша, отбросив меня к изголовье кровати. – И подпишет ещё, только бы ты жила! И я, потому что без меня тебя здесь сожрут! А ему и так расстрел. Леся, мы своих не милуем, – уже более спокойно протянул Паша и сел рядом.

Мы своих не милуем… В этом мой любовник был прав. Сменялся начальник и тут же чистилось всё его окружение. Так же было и с Ягодой. Теперь Ежов. Следующий будет Берия. В этой жестокой конкуренции, где при опале тут же вспоминали обиды и страх, выживали самые хитрые. Костя, капитан государственной безопасности Иванов, был преданным и исполнительным солдатом, оружием в руке истинного палача, но никак не пронырливая кабинетная крыса. Мой муж исполнял приказы, не задавая вопросов. Он и пострадал за эту слепую преданность делу партии.

Костя верный пёс, а Паша хитрый лис. Мой любовник на каком-то зверином уровне предчувствовал скорые перемены и менял покровителей. Ещё до ареста Ежова майор государственной безопасности Ладыжин «сдружился» с комиссаром государственной безопасности третьего ранга Богданом Кобуловом. И это «сдружился» я бы не называла настоящей дружбой. Во-первых, звания и полёты разные, а во-вторых, ни Кобулов, ни, тем более, мой любовник дружить не умели. Паша просто выгодно стучал новому покровителю в обмен на неприкосновенность и звание. Умел майор Ладыжин прогнуться где надо, чего не скажешь про Костю. Тот был упрямый, твердолобый и честный. В его биографии не было ни одного изъяна, кроме безумной любви к жене. Чем, кстати, бывший друг и воспользовался, когда пришлось выслуживаться перед новым покровителем, ну, и заодно, задницу свою прикрывать. Только я не вписывалась в триумф любовника. По логике вещей, меня, как жену предателя, нужно было тоже арестовать, но тогда Костя откажется от своих показаний и начнёт мешать карты Ладыжину. Мало ли, ещё его самого приплетёт до кучи? А ведь было, что вспоминать. Хотя бы активное участие майора в заседаниях «троек». Его подпись стояла по меньшей мере на тысячах расстрельных приговоров. Берия, заняв пост наркома, отдал приказ пересмотреть решения по репрессированным. Действительно ли Ежов боролся с врагами народа или всё-таки он занимался ещё и вредительством, расправляясь с верными партийцами? Но это был всего лишь ещё один камень в копилке преступлений кровавого наркома.

Так что от меня нужно было избавиться, сослав куда-нибудь подальше. Вот и нервничал мой любовник, бросаясь из крайности в крайность. С одной стороны Костя, которому ни чем не поможешь. Да он и не собирался помогать, подкидывая побольше грешков. С другой я. Вроде нелюбимая, но и небезразличная. А ещё знающая его, как ни кто другой в этом мире. Опасная. Для него опасная, останься я в Москве.

– Ну, и куда ты меня сошлёшь? – спросила я, заранее готовясь к долгой поездке на север надзирательницей в женский лагерь. Куда уж дальше можно сослать от голодных до расправ новых хозяев.

– Ты ведь из Белоруссии?

– Из Беларуси, – поправила я его и тут же пожалела.

С Костей они были друзьями ещё с гражданской, но это не помешало Паше пожертвовать другом. Так что ему помешает, если в своё время он решит избавиться от меня ради только ему известных целей.

– Белоруссии, – настоял на своём любовник, хитро ухмыльнувшись. – Поедешь в Заболотинск Витебской области. Разберёшься с убийствами детей. Местные троих уже арестовали, один повесился, а толку никого. За год семеро детей убито. Если бы не последняя жертва, внучатая племянница комбрига Кистенева, эти убийства до Москвы не дошли бы. Пичигину в Витебск я уже сообщил о твоём приезде. Леся, делай что хочешь, но чтобы про этот Заболотинск я больше не слышал.

– Тебе настоящего убийцу искать? – поднявшись с постели, спросила я и потянулась за одеждой.

– И всех виновных, – уточнил Паша.

– Я могу перед отъездом увидеть Костю?

Не знаю зачем я задала этот вопрос, ведь заранее была уверена, что любовник не позволит мне даже близко подойти к тюрьме. Моё желание попрощаться с мужем будет чревато последствиями, которые затронут не только меня, но и Павла, а этого он допустить, конечно, не мог. Но уехать, не сказав Косте «прости», было подло. Того мимолётного прощания, когда мужа арестовывали, мне катастрофически не хватило. Я только и смогла, что молча смотреть, как он одевается. Потом быстрый скользящий взгляд в его сторону, на несколько секунд утонувший в глубоких синих глазах мужа. Его безмолвный шёпот: «люблю», и тишина опустевшей квартиры.

– Нет, – твёрдо сказал Паша.

Спорить было бесполезно. Как бесполезно было плакать и умолять. Таких, как Паша, ничто не прошибало. Каменная глыба, не способная любить, только желать и получать желаемое. Когда-то именно эта холодность привлекала меня в Паше и я по-девичьи надеялась растопить её, но с годами мои надежды постигло разочарование. Нельзя научить любить того, у кого с рождения отсутствует это чувство.

От скупого на чувства любовника я ушла задолго до рассвета. От машины отказалась, хотя его шофёр меня всегда отвозил домой после таких встреч. Я просто хотела прогуляться по ночному городу и мысленно попрощаться с Костей. Шла по пустынным улицам и представляла наше с ним свидание в застенках знакомой мне тюрьмы. Ирония судьбы… Я сотни раз ходила по этим темным коридорам, присутствовала на допросах, сама допрашивала, но и представить себе не могла, что на своей шкуре испытаю всю безысходность жертв репрессивной системы, поменяюсь местами с женщинами, чьих мужей арестовали по надуманным обвинениям или по ложным доносам. И пусть Костя, в отличии от репрессированных, не такой уж безвинный (на его руках не меньше крови, чем на руках Паши и их коллег), но он не был иностранным шпионом и, тем более, не участвовал в подготовке антисоветского государственного переворота. Мой муж был лишь пешкой в многоходовой комбинации маститых игроков. Не в обиду Косте, но мозгов, как у Паши, на свою игру у него не хватило бы. Наверное, по этому я и вышла за него замуж. Им легко было управлять.

ГЛАВА 2. Тёплый приём.

Витебск встретил меня ярким солнышком, а вот шофёр унылой физиономией. Особенно он приуныл, когда увидел мой багаж. В, так называемую, вынужденную командировку я взяла все свои вещи, не забыв и про зимние. Не понаслышке знала, что ссылки затягиваются надолго. В прошлом году подполковника Раумича отправили разобраться с бунтом в один из лагерей. С бунтом разобрался, виновных наказал, а начальство выразило свою благодарность, оставив там на неопределенный срок. Мол, раз получается у Раумича командовать лагерным контингентом, пусть и дальше командует.

Да, у Раумича получалось приказы расстрелянные отдавать, а вот я так не умела. И опыта по раскрытию криминальных преступлений у меня не было. Я в основном помогала своему любовнику заговоры из врагов народа вытягивать. Присутствовала на допросах, бумажки с делами перекладывала и списки подозреваемых составляла из тех, кого называли арестованные. Я не имела ни малейшего представления, что ждало меня в этом Заболотинске. Единственное, что я знала, это имя следователя, который написал комбригу Кистеневу. Некий капитан Шумский. Это он объединил все убийства в одну серию и настаивал на своём, идя наперекор политике партии, что у нас в стране маньяков нет. Это пережитки буржуазного прошлого и опухоль загнивающего запада! По крайней мере, эти, на первый взгляд, бредовые постулаты вбивали в наши головы, начиная со школьной скамьи.

Распихав мои чемоданы по машине, шофёр сказал, что подполковника Пичугина, скорее всего, не будет на месте. Он ещё вчера должен был приехать из Глубокого, но задержался. Так что придётся обождать.

– Обождём, – апатично повторила я за всезнающим шофёром, представившимся мне старшиной Дорониным.

Он кивнул и открыл дверцу. Я села. И тут же кожаное сиденье подо мной противно скрипнуло. Хоть машина и была относительно новой, но, похоже, на ней исколесили не одну сотню дорог в Беларуси. Сиденья железного коня поскрипывали на каждом ухабе. А ухабов до Успенской горки, где находилось управление НКВД по Витебской области, было немало. Сиденье скрипнет, а старшина Доронин тихо ругнется, косо посматривая на меня. Не сделаю ли я ему замечание? Но уже ближе к дворцу он совсем осмелел и матерился вполголоса, каждый раз оправдываясь, что Михалыч совсем убил машину, а ему теперь придётся с ней возиться, ремонтировать.

Михалыч – бывший водитель подполковника Пичугина. В прошлом месяце ушёл на пенсию. Хороший мужик, но рукожопый. Ничего у него не ладится. Всё по мокрому месту идёт. Это мне рассказывал старшина, пока мы ехали по городу. Он, наверное, решил: раз я молчу, значит, мне интересно. И вообще, у Доронина рот не закрывался. Общительный старшина попался. Обычно в нашем ведомстве таких языкастых не жаловали.

– А вот и подполковник Пичугин приехал, – чуть ли закричал старшина, заметив такую же чёрную машину возле управления. – Он с капитаном Коршуновым ездил. Наверное, его сначала в Сенно закинул, а потом уж и в Витебск подался. – И подъехав к ступенькам, добавил. – Я вас, капитан Лисовская, тут ждать буду.

– Ждите, – уже усмехнувшись сказала я, выбираясь из машины.

Всё-таки развеселил меня старшина. Давно так не улыбалась. Всю ночь в поезде не могла уснуть, думая о Косте, а тут какой-то шофёр, треплясь без умолку, отвлёк от мрачных мыслей. Правда, стоило мне переступить через порог Витебского управления, как тяжким грузом снова придавило сердце. Хорошо хоть к подполковнику Пичугину сразу зашла, а не пришлось ждать пока от него выйдет получавший нагоняй подчинённый. Секретарь, только услышав мою фамилию, подскочил к двери и распахнул её.

– Товарищ подполковник, к вам капитан Лисовская из Москвы! – громко огласил лейтенант.

Бушевавшая буря в кабинете тут же сменилась гробовым молчанием секунд так на пятнадцать.

– Карпенко, я тебя предупредил, – стальным голосом кинул угрозу подполковник стоявшему на ковре старлею.

– Есть, предупредил! – отчеканил тот.

– Иди.

И Карпенко, развернувшись, как на плацу, отмаршировал из кабинета. Кинув, правда, мимо проходя, на меня любопытствующий взгляд. А я про себя отметила, что красив старший лейтенант. Такой светло-русый великан. Подполковник Пичугин ему с трудом дотягивал до подбородка, а ростом он, кстати, тоже мог похвастать.

– Проходите, товарищ Лисовская, – грозный подполковник, проводив недовольными глазами подчинённого, переключился на меня.

Голос его хоть и стал немного мягче, но своей остроты не потерял. И глаза, изучая, будто шашкой прошлись по мне. Прищурился. Видно, особого впечатления я на Пичугина не произвела. В его глазах я была молодой и уж слишком красивой девкой, но ни как не капитаном ГБ. Могу себе представить, что подполковник подумал, когда увидел меня. Я спиной ощутила его догадку, за какие такие заслуги держат баб в ГБ.

– Ну что ж, присаживайтесь, Алеся Яновна, – обратился он ко мне и указал рукой на стул. Сам обошёл стол и занял своё начальствующее место. – Ладыжин мне звонил по поводу вас. Дело там не простое. Жалобами меня завалили. В основном жаловался первый секретарь горкома Пересвистов. Просил побыстрее разобраться с разгулом преступности и его не вмешивать.

– Почему его не вмешивать? Он же первый секретарь. Это как раз должно его касаться, – удивившись, поинтересовалась я. – С него же и спросят, если что. Или у вас тут всё по-другому?

Пичугину явно не понравился ни мой вопрос, ни моя претензия. Подполковник поджал губы и потянулся за папкой, лежавшей на краю стола.

– Вы меня, товарищ капитан, на словах не ловите. Страна одна и по одним законам живём. Пересвистов на следователя Шумского жаловался. Вот здесь всё по его делу, – и небрежно бросил мне папку.

– Арестовали, – сухо констатировала я, пробежав глазами по делу следователя.

– У нас на Суражской сидит, – так же без эмоций сказал подполковник, назвав улицу, где расположилась Витебская тюрьма НКВД. – Забирай Шумского и уматывайте в Заболотинск. Мне здесь и без вас хлопот хватает.

– Я так понимаю, из-за ваших хлопот отчитываться мне тоже не вам, а непосредственно в Москву?

Открыто возмутилась я попустительским отношением начальника Витебского управления к убийствам в Зоболотинске. Мало того, что арестовали толкового следователя, поднявшего шум, так ещё и сплавить побыстрее хочет фифу из Москвы. И, кстати, выканье тут же сменилось тыканьем.

– Мне сказали оказывать тебе всяческую помощь, вот я и оказываю. Отдаю Шумского. И ещё, там в Москве камушек в водицу бросят, а к нам потом волны идут, – хитро намекнул Пичугин о своей осведомленности делами в столице. – Вчера враги – сегодня жертвы.

– Значит, всё-таки отчитываться вам? – с неприкрытым раздражением уточнила я, забирая дело следователя.

– Мне, мне, милая, – не по уставу заговорил со мной теперь уже мой начальник и даже ухмыльнулся, пристально посмотрев в район груди, явно оценивая её размер.

Он бы ещё меня деточкой или фифочкой обозвал! За десять лет службы в управлении со мной еще так никто, кроме мужа и Ладыжина, не разговаривал. Конечно, меня это задело. И я уже собиралась озвучить своё недовольство, как Пичугин меня опередил.

– Возмущаться будешь в Москве в кабинете Пашки, если он ещё сохранит своё теплое место, а здесь я хозяин. Так что взяла папку и поехала в тюрьму за Шумским. А чтобы быстрее было, старшина Доронин переходит в твоё распоряжение вместе с машиной. Да, кстати, и квартиру тебе в Заболотинске тоже выделили. Казённая, но хороша. Так что, милая, – нарочно сделал он акцент на «милая», – не смею тебя больше задерживать.

И демонстративно откинулся на спинку стула, давая понять, что мне пора убираться в Заболотинск, а не спорить о субординации. Тем более, что в Витебске при Пичугине это бесполезно, да ещё и мне, мало того, ссыльной жене врага народа, но и любовнице какого-то там выскочки-майоришки, который бравому подполковнику и в подмётки не годится.

«Спасибо, Паша! Помог!», – чуть ли не закричала я, выходя из кабинета начальника.

Пашка, Пашка, Пашка… вот как Пичугин называл моего любовника. Ни капли уважения не было в его интонации. Будто делал одолжение для временного союзника, но с перспективой на будущее. Это потом я узнала причину такого пренебрежительного отношения ко мне. Я была условием возвращения подполковника в Москву. Его, как и меня, только раньше, в тридцать седьмом, отправили разгребать антисоветские заговоры в Витебскую область. Подальше от Ежова. А теперь и меня, но уже подальше от Берия. Поэтому для Пичугина мой приезд был ни что иное, как отсидка любовницы майора ГБ в захолустном провинциальном городке. Он не ожидал от меня каких-то высоких показателей в раскрытии уголовных и политических дел. Ему сказали запихнуть до лучших времён девку в Заболотинск, он запихнул, а как там пойдёт с убийцей, это уже никого не волновало. В крайнем случае, виновного можно назначить. Что, кстати, уже год как делалось. Вот и правдолюб Шумский попал под раздачу за излишнее усердие. Хорошо хоть уступчивое начальство отдало мне горе следователя, а то я даже не знала с чего начать.

ГЛАВА 3. "Стойка"

ЭПИЗОД 1

Мы наивно полагаем, что наша жизнь зависит только от нас самих. От наших обдуманных решений, спонтанных поступков, от наличия совести и, несомненно, правильного воспитания. Каждая уважающая себя мать обязательно отругает сына: «Будешь плохо учиться, ничего не добьёшься в жизни!», «Нужно быть честным и всегда говорить правду!». О дочке я, вообще, молчу. К ней требования заботливой родительницы ещё жёстче. Мать охотнее смирится с сыном алкоголиком или бандитом, чем с дочерью проституткой.

 И вот это воспитание всего хорошего в человеке прививает с детства иллюзию некой защищённости. Своего рода принятия правил взрослой жизни.

– Я буду вести себя хорошо и со мной ничего плохого не случится. Меня не накажут, я же правильно поступаю, честно.

Бред. Поверьте мне, это полнейший бред. Ты можешь хоть тысячу раз быть законопослушным гражданином и всегда поступать по совести, но в стране, где репрессии – норма жизни, это не спасёт. Любой донос завистливого недруга станет главной и весомой уликой, а жаждущий очередную звёздочку следователь без сожаления настрочит закорючек на чистом листе, превращая твою относительно счастливую жизнь в ад. Забудь всё, что ты знал о справедливости. Забудь свою жизнь до того, как дверь камеры закрылись за твоей спиной. Это вчера ты был достойным членом советского общества, а сегодня ты его враг.

Вот так просыпаешься утром. Выходишь в коридор коммунальной квартиры. Здороваешься с улыбчивыми соседями. Идёшь на работу. А ночью, когда все спят, черный воронок приезжает за тобой. И ты из добропорядочного гражданина, каким себя считал, вдруг становишься врагом народа, шпионом, диверсантом, вредителем… Кем угодно.

В нашем деле главное, чтобы ты сам признал вину. А как иначе? Доказательной базы нет. Если, конечно, не считать доноса. Но, это уже что-то! Сигнал бдительного товарища кому следует и куда следует. Это вам не хухры-мухры. Это, можно сказать, предотвращение покушения на весь уклад жизни политически правильных граждан. Не хочешь сотрудничать со следствием? Заставим. Мы же знаем, что в одиночку вредить целому государству довольно сложно. Нужна, как минимум группа. И ты, заикаясь, наперебой начнёшь называть имена своих друзей, знакомых, коллег. «Пожалуйста, спросите, спросите у них! Я ничего подобного не совершал! Это какая-то ошибка!», – плачешь, давясь слезами, и веришь, что спросим. Нет. Не спросим. А имена, которые ты называешь, запишем, чтобы потом наведаться и к ним. К твоим друзьям. Пойдут вместе с тобой по одному делу, как сообщники.

За годы неравной борьбы с контрреволюционной шушерой мы научились разбираться в людях. Разделили врагов на четыре вида. Одних ломает простой допрос. Трясутся и охотно клевещут на знакомых, лишь бы их самих отпустили. С такими работать одно удовольствие. Сидишь и записываешь. Ничего не нужно придумывать. Эти трусы придумают сами и заговоры, и антисоветские ячейки. Главное покрепче припугнуть. Вторые сначала молчат, но пяток ударов под дых делает своё дело, и уже через несколько минут поют не хуже соловья. Третьих бей часами, будут харкать кровью, но стоять на своём: не виноват. Эти не боятся боли, их ломает простая угроза семье. Их слабое место любимые. Костя, как раз-таки, относился к третьему виду. Не сказал бы ни слова, если бы не любовь ко мне. Такие, как он, всё на себя возьмут, лишь бы не тронули родных: жену, детей, брата, сестру. А четвертых хоть по частям рви, всё равно будут молчать. Нет у них слабостей, потому что нет родных. Вот с этими сложнее. Бросишь в камеру к зекам, на утро можешь забирать труп или трупы. Всё зависит кто кого. Либо он отстоял свою честь и заставил стаю матёрых волчар себя уважать, урки, как звери, признают только силу, либо расписался на своей чести кровью. Вряд ли после такого мужчины способны жить.

Похоже, капитан Шумский относился к четвертому виду. Уже больше двух недель на Суражской и ни в чём не сознался. Местные чекисты кулаки об него до костяшек сбивают. А толку? Молчит. В антисоветской деятельности не признаётся. На первого секретаря горкома Пересвистова покушение не готовил и антисоветскую деятельность не разводил.

Пока ехали, я мельком просмотрела дело капитана. Его было за что уважать. Сирота, как и я, но, в отличии от меня, до капитанских погонов дослужился сам. Сильный, смелый, решительный. Молодой. Всего-то на три года старше меня и, судя по фотографии, довольно красив. Хорош Шумский. Во всём хорош, но почему-то не женат. Неужели девушки стороной обходили такого красавца? В чём, кстати, я сразу усомнилась, пробегая по очередному доносу какого-то Маслова Семёна Аркадьевича.

«… смею вам доложить, что Евгений Иванович Шумский тайно наведывается к Глафире Анатольевне Катукевич, родной сестре первого секретаря горкома Пересвистова. Чем порочит доброе имя её мужа Якова Родионыча Катукевича, а ещё товарища Пересвистова и звание капитана советской милиции…». А дальше требование разобраться с недостойным поведением товарища Шумского. Потом этот же Маслов стучит, что капитан Шумский состоит в подобных отношениях с дочерью кого-то там, женой того-сего и напоследок совратил вчерашнюю выпускницу, некую Жанну Новикову секретаря-машинистку в Заболотинском отделении милиции.

 В общем, Шумский мужик хоть куда, нарасхват у женской половины провинциального города, Вот и не женат. Люблю таких мужиков! Так что заочно капитан вызывал во мне симпатию. Прочитав его личное дело, я ни на миг не усомнилась, что мы с ним сработаемся.

– Приехали, – буркнул Доронин, притормаживая перед воротами тюрьмы. – Гадкое место я вам скажу.

Это он уже с некой брезгливостью сказал и покосился на меня в зеркало дальнего вида. Явно хотел рассмотреть эмоции на моём лице. Не придерусь ли я к его словам и не разведу ли привычную советскому человеку демагогию о контрреволюционных элементах в нашем счастливом обществе, но я лишь скупо ухмыльнулась.

– Не санаторий.

– Это точно, – быстро согласился Доронин, давя на педаль газа.

Мы друг друга поняли: кляузы писать не будем.

Ворота открылись.

ЭПИЗОД 2.

Во дворе тюрьмы меня особо не дёргали и вопросов не задавали. Лейтенант, подбежавший к машине, отдал честь и поспешил доложиться. Нас ждали. Полковник Пичугин звонил. Так что, запихнув дело Шумского в портфель, я пошла за представившимся лейтенантом.

Лейтенант Жданович, высокий вертлявый мальчик, чуть ли не бежал впереди меня, оправдываясь, что не успел доложить старшему следователю Карпенкову о моём приезде и об освобождении Шумского. Старший следователь как раз-таки допрашивает арестованного.

И, втянув длинную шею в угловатые плечи, взволнованно признался:

– Шумский со вчерашнего утра на допросе.

Не нужно быть гением, чтобы понять намёки лейтенантика. Уже больше суток капитана мордуют. И была велика вероятность, что забирать мне будет некого. Если этот Карпенков его не убил, то уж точно покалечил. Всё-таки упёртый Шумский своим молчанием только раздражал и так теряющего терпение старшего следователя. Понимая, что любое моё промедление чревато тяжёлыми последствиями для пока ещё незнакомого мне Шумского, я ускорила шаг.

Узкие коридоры эхом разносили наши шаги. Отражаясь от каменных стен, они заглушали стоны в допросных камерах и, только подходя к самой последней двери, я не услышала никаких звуков. Солдат, охранявший камеру, вытянувшись в постройке смирно, отчеканил, как на плацу, что старший следователь Карпенков вышел, а допрашиваемый Шумский стоит в «стойке».

Я медленно выдохнула. Всё-таки у меня появилась надежда, что своего капитана я заберу от сюда относительно здоровым. «Стойка», конечно, мало приятная пытка и не менее травматичная. Стоять по несколько часов возле стенки и не иметь возможности сесть вызывало сильнейшие отеки, которые с дикой болью распирали ступни, лодыжки и голень. Нередко даже лопалась кожа и наружу просачивалась жидкость. Но это всё же лучше, чем переломанные рёбра, пальцы, выбитые зубы с глазами, и сотрясение мозга. С такими повреждениями капитан Шумский вряд ли сможет быстро вернуться к своим непосредственным обязанностям, а в моём случае ещё и оказывать помощь в расследовании нашумевших убийств детей.

– Открывай, – приказала я солдату.

Тот шустренько метнулся в сторону. Дверь скрипнула, открыв передо мной жуткую картину. Высокий мужчина стоял возле стены, уткнувшись в неё лбом, чтобы не упасть. От лба по некогда белой стене расплывалась грязным пятном кровь. Такая же кровь склеила волосы на затылке, придав им бурый окрас. За спиной туго связанные веревкой руки уже приобрели синюшный оттенок. Да и стоял он почти сгорбившись. Казалось, если убрать стену, то рухнет на пол мёртвым грузом. Шумского били, а потом уже поставили в «стойку». И били жестоко.

От увиденного хотелось, конечно, выругаться благим матом, но я, запихнув куда-подальше все свои эмоции, прошла внутрь камеры. Не сахарная и не растаю перед реалиями жизни. В казематах тюрем НКВД и не такое приходилось наблюдать. Тут немного чуть не сдали нервы и то потому, что заочно симпатизировала Шумскому. Да и работать совместно нам с ним ещё предстояло.

Медленно обойдя стол, я положила на него портфель, достала папку и приказала охранявшему солдату развязать Шумского и помочь ему. Сам он до стула точно не дошел бы. Слишком избит, да и стоял едва держась на распухших ногах.

Шумский с брезгливостью скинул плечом руки солдата и всё-таки сам доковылял до стула. Грузно сел, с приглушенным стоном раненного быка вытянув ноги. Меня рассмотреть не спешил. И только тяжело отдышавшись, оторвал взгляд от своих сапог, плавно пробежавшись по мне снизу вверх. В заплывших глазах мелькнул вполне мужской интерес, а мои губы дёрнула едва заметная улыбка. Ну, значит, не выбили из него всю спесь. Это хорошо. Мужик всегда должен оставаться мужиком.

– Знакомиться будем, гражданин капитан? – ухмыляясь щербатым окровавленным ртом, спросил Шумский.

А зуб-то ему выбили. Но и это обстоятельство не испортило улыбки. Избитый, замученный и всё равно впечатляет своей харизмой.

– Будем, – без улыбки ответила я, присев напротив. – Я бы извинилась за своих коллег, Евгений Иванович, но, наверное, это будет излишним.

– Ну да. Каждый выполняет свою работу, – и демонстративно сплюнул кровавую слюну на пол, с вызовом посмотрев на меня, и давая тем самым понять, на чём он вертел мою эту самую работу.

– Смотря в чём она заключается, – спокойно сказала я и чисто машинально, отрыв портфель, достала папку, делая вид, что изучаю её.

Я хаотично бегала глазами по строчкам. На память я не жаловалась, так что отлично помнила в чём обвинялся Шумский. Но для солидности надо было создать образ важной тётки из ГБ. Ну и немного расставить приоритеты. Я здесь главная, а не какой-то там капитан милиции из захолустного Заболотинска, про который вспомнили только из-за жалобы комбрига Кистенева.

– И в чём же заключается ваша работа?

В его голосе звучал не только сарказм, но и пробивались нотки некого пренебрежения. Похоже, пребывание на Суражской сыграло не последнюю роль в отношении Шумского к работе чекистов. И здесь я его понимала. Саму раздражали грубые методы дознания. Мы просто выбивали признание из подозреваемого. Да, какого подозреваемого?! Каждый, кто попадал к нам, уже был потенциально виновен и его приговор лишь дело времени. Вернее, насколько крепким окажется арестованный. Шумский долго держался. Можно сказать, своим молчанием он сам себя спас. Если бы он сдался до моего приезда и подписался под всеми обвинениями, то я бы уже не смогла так легко забрать его. Делу бы быстро дали ход. А против хорошо отработанной системы я бы не решилась пойти. Так что пришлось бы самой разгребаться со всем дерь…ом в Заболотинске.

Но Шумский ждал моего ответа, в упор глядя прямо мне в лицо. Если его физиономия расплылась от побоев и на ней не проглядывалась ни одна эмоция, кроме боли, то вот по моей можно было прочитать: «Я в замешательстве». Чёрт, я, и вправду, не знала, что ему ответить и сказала первое, что пришло мне на ум.

– В данный момент вытащить вас из тюрьмы, а потом уже навести порядок в Заболотинске.

Шумский булькнул смехом.

– А с чего бы это вдруг ГБ заинтересовалась убийствами у чёрта на куличках, точнее, за болотом? Тоже увидели в них заговоры или всё-таки диверсию? А может, происки врагов народа?

Капитан открыто насмехался над ГБ и НКВД, не стесняясь ни меня, ни стоящих позади него сотрудников. Солдату от слов Шумского прям стало жарко и он потянул руку к воротничку, чтобы ослабить его. А вот лейтенант лишь удивлённо выпучил глаза, судорожно бегая ими то ко мне, то на, пока всё ещё арестованного, капитана милиции. Я даже успела поймать в огромных глазищах парня что-то на подобие надежды. Теперь-то Шумский точно не отвертится и понесёт заслуженное наказание за антисоветские высказывания.

Нужно было как-то разрядить накалявшуюся обстановку и хоть как-то отвлечь лишних свидетелей от безрассудного капитана милиции. И я не придумала ничего лучше, как ответить ему в такой же полушуточной форме, но и не без таких же ноток сарказма.

– Да нет. Просто у одного капитана слишком длинный язык. В вашем случае, руки. Пишете хорошо. Красноречиво и без ошибок.

– Старался, – ерничал он.

– Ну что ж, старательный мой, поехали домой, – хлестко закрыв папку, сказала я и резко встала из-за стола.

Все присутствующие в камере, кроме капитана, сразу вытянулись. Этот же нахально ухмылялся щербатым ртом, даже не подал виду, что, вообще, собирается подниматься.

– Стихи любите?

 Совсем не к месту спросил он и вроде бы попытался мне подмигнуть, но из-за синяков это у него плохо получалось.

– Ненавижу, – на этот раз я не задержалась с ответом.

– А жаль.

– Если вы сейчас же не встанете и не пойдёте за мной, то пеняйте на себя, – громко, но без злости сказала я.

Шумский выдохнул и неспешно поднялся со стула.

– За вами хоть на край света.

Я отвернулась и впервые в жизни повысила голос на оторопевшего от наглости Шумского лейтенанта.

– Верните капитану его вещи!

 Бедолага уже стоял в дверном проёме, боясь поднимать глаза на гостью из Москвы. Не знаю о чём он думал, но точно пытался понять, чем так важен этот Шумский, что ему спустят с рук опасные высказывания. А ещё явное заигрывание с капитаном ГБ!

Парень от неожиданности дёрнулся и чуть не в печатался лбом в выпирающий косяк. Что-то буркнул, отдавая честь, и умчался со всех ног по коридору. А я, не оборачиваясь на ковыляющего позади себя Шумского, направилась к выходу. Обратную дорогу я хорошо запомнила. Да и что там запоминать? Прямой коридор, потом лестница и снова коридор…

На выходе нас уже встречали лейтенант Жданович и капитан Карпенков. Второй шипящим голосом отчитывал парня, но, увидев нас, тут же заткнулся. Подкатив своё шарообразное тело, представился по всем правилам. Вопросов он не задавал. Только протянул оставшиеся у него документы по делу Шумского.

Да, как я заметила, с Пичугиным здесь не ссорятся. Видно было, что негодует старший следователь, но приказ хозяина есть приказ.

И, казалось бы, пора бы нам всем на хорошей ноте распрощаться, но не тут-то было. Лейтенант Жданович трясущимися руками отдал Шумскому ремень с портупеей и содранные с него погоны. А капитан, выходя во двор, специально задевает плечом Карпенкова, вдавив его спиной в стену.

– Я тебе припомню, сука, – прорычал Шумский ему на ухо.

Тот огрызнулся: «Сам ты сука, вражий недобиток!» и кинул в мою сторону взгляд исподлобья, а я сделала вид, что ничего не услышала. То, что у этих двоих было что припомнить друг другу, я не сомневалась. Но вот кто из них отдаст долг первый я была не уверена. Если мы с Шумским найдём убийцу, а ещё попутно выведем на чистую воду всех виновных в этом запутанном деле, то все лавры победителей достанутся нам. Тогда можно и припомнить старые обиды. А вот, если у нас ничего не получится, то не с одного Шумского будут взимать долги. Мне тоже перепадёт. Врагов у меня в Москве хватало, а в Витебске я не собиралась заводить новых, поэтому промолчала. Пусть лучше они друг другу глотки рвут, но потом… потом, после дела.

ЭПИЗОД 3.

Уже в машине, относительно близко рассмотрев своего попутчика, я нашла его слабость и поняла причину агрессии в отношении Карпенкова. Капитанские пагоны. Евгений с такой силой сжимал их в кулаке, что костяшки его пальцев побелели. Похоже, старший следователь сорвал погоны с плеч капитана, чем задел его за живое. А такие мужчины, как Шумский, не прощают подобного рода оскорблений. Да, этот припомнит Карпенкову треск рвущихся ниток под своими капитанскими пагонами, тем более, что он их честно заслужил.

– Вы безрассудный человек, Евгений Иванович. Открыто угрожать сотруднику НКВД…

Без особого восхищения подметила я. Скорее, больше для того, чтобы раскачать Шумского на разговор. Сев в машину, он как-то странно приутих, провалившись в собственные мысли.

– Я не крыса, чтобы шуршать под полом, – буркнул капитан.

Явно настроение ему подпортила вполне ожидаемая встреча с Карпенковым. Признаюсь, мне он тоже не понравился. Скользкий тип и взгляд у него цепкий, будто крючком на удочку ловит, а не смотрит. Но в отличии от Шумского, я научилась держать свои эмоции при себе.

– И всё-таки, это было глупо, – настояла я на своём, продолжая разглядывать попутчика в Заболотинск.

– Глупо то, что мы с вами едем в одной машине, а вы до сих пор не назвали мне своего имени, – быстро переключил тему разговора Шумский и тон его голоса стал значительно мягче. Я бы даже сказала, что вернулась некая фривольность, как в камере тюрьмы. – К тому же, это несправедливо. Вы знаете обо мне намного больше, чем я о вас, – и он кивнул на мой портфель, лежащий на коленях.

– Капитан ГБ Лисовская, – без улыбки представилась я, открывая застёжку портфеля и доставая из него дело Шумского. – Можно Алеся Яновна.

– Леся, значит, – протянул довольно Евгений.

– Алеся Яновна, – настоятельно поправила я и протянула ему папку.

Он взял её и, прежде чем открыть, улыбнулся так широко насколько это было возможно в его состоянии.

– Леся, – уперто сказал Шумский, – я буду обращаться к вам исключительно по имени. Капитан Лисовская – это уж слишком грубо для такой красивой девушки, как вы. А вы,… ты, – в одностороннем порядке определил он границы нашего общения на ближайшие будущее, – будто свет, ворвавшийся во тьму подземелья, и разгоняющий…

– О, нет, Шумский, это уж слишком! – с трудом сдерживая смех, прервала я монолог доморощенного Казановы. – Хорошо, Леся так Леся, но избавь меня от этих слащавых соплей влюбленных мальчишек! Я не падка на пустую болтовню, пошлые комплименты, дешёвые ухаживания и шутки. И, кстати, цветы, как и стихи, я тоже не люблю.

– Надо же, какие мы серьёзные.

Без обид сказал Заболотинский Казанова и, открыв папку, зашуршал листочками, перекладывая их. С этого момента я будто перестала для него существовать. Всё внимание Шумского приковали к себе многочисленные доносы на него. Особенно тщательно он перечитывал шедевры стукачества некого Маслова, и каждый раз, когда доходил до последних строк с его требованиями, нецензурно ругался. Ругался так, что даже у меня, не слишком чувствительной к мужской брани, закладывало уши.

– Вот сука, а! Тварь! – негодовал капитан, закрывая папку. – Убью мразь!

– Убьёшь – сядешь, – предостерегла я пока ещё несостоявшегося убийцу.

– Вот неймётся сволочи! Я ж его только раз по роже съездил, а он до сих пор помнит гад. Сам виноват! Вот нечего было к девке лезть! Ну не нравится он ей и всё тут!

– А ты, значит, нравишься?

Не знаю зачем я задала этот вопрос. Было что-то такое в Шумском, что сразу располагало к нему женщин. Даже я, разочаровавшаяся в мужской любви, испытала некую ревность, когда услышала про девку, честь которой он так яро защищал.

– Да малая она совсем. Только школу окончила и к нам в секретари, а этот к ней полез. Она пищит, а Маслов в кабинете ей юбку задирает. Я тогда на дежурстве был. На крики прибежал. Ну и оттащил Маслова от Жанны и по морде ему съездил. За дело получил.

Шумский говорил с таким возбуждением, будто переживал этот день заново. Настолько сильно было его впечатление от увиденного в кабинете подонка Маслова. Попадись он Шумскому сейчас в похожей ситуации, то точно бы убил. А меня застопорило знакомое имя… Жанна. Уж не та ли Жанна Новикова, которую Шумский потом и совратил в качестве благодарности за заступничество её чести? Сиюминутное восхищение благородством капитана тут же улетучилось, не оставив и следа. Значит, вместо работы они в своем отделение милиции девок делят, а потом письма комбригам пишут.

И я снова поймала себя на … ревности? Совсем не знаю человека, если не считать доносов и его напористых попыток пофлиртовать, а уже испытываю что-то наподобие лёгкой увлечённости и, как следствие, злюсь, осознавая, что я не первая кому он вешает на уши лапшу из комплиментов. Муж под следствием, любовник сослал подальше от себя, а я, как вчерашняя школьница, ревную местного бабника к ограниченным бабенкам. Мысленно отругав себя за слабость, я зареклась себе это позволять и мешать чувства с работой. Я еду в Заболотинск не личную жизнь налаживать, а расследовать серию зверских убийств. По крайней мере, в тот момент я в это искренне верила.

Мой попутчик, закончив полоскать мерзкую личность Маслова отборным матом, снова переключился на меня. В этот раз старался опускать в разговоре хвалебные оды моей красоте, от чего наше общение приобрело более сдержанные акценты. Мы просто ехали в машине, беседуя обо всём и ни о чём. Уже через час такого бестолково разговора я задала вопрос по делу, на что капитан резко ответил:

– Завтра в отделении поговорим.

Больше по убийствам я из него не вытянула ни слова. Видите ли бравого капитана Шумского утомило пребывание в гостях у НКВД. Как Евгений Иванович заявил: сытно кормили оплеухами, и, не скрывая раздражения, отвернулся к окну, закрыв глаза, изобразил сонливость. Теперь до Заболотинска мы ехали в полном молчании, не считая редкие еканья Доронина, когда машина подпрыгивала на очередном ухабе.

ГЛАВА 4. Заболотинск

ЭПИЗОД 1

Заболотинск – небольшой провинциальный городок, окруженный непроходимым лесом и болотом. Единственная дорога, которая вела в это захолустье среди болот по весне из-за дождей превращалась в жижу из грязи. По раскисшей колее, ведущей в город, до середины мая никто и ничто не могло проехать. Даже трактора на гусеничном ходу увязали по самые борта. В общем, город на болоте был настоящей крепостью.

Нам повезло. Весенние ливни прошли, а устоявшаяся жаркая погода подсушила дорогу, поэтому в Заболотинск мы ехали по уже накатанной колее. Довольно-таки крепкой глубокой колее. Колёса не увязали в грязь, а вот днище машины скородило по земле. От чего Доронин без конца ругался, проклиная благим матом тех, кто построил этот город в центре лесного болота.

Название, конечно, говорящее само за себя! Заболотинск! За болотом… В древности люди всегда селились там, где безопаснее и легче обороняться от недругов. Похоже, первые жители Заболотинска на это и рассчитывали, когда выбирали оседлое место.

Этот, на первый взгляд, захудалый городишко нога врага почти никогда не топтала. О чём мне гордо похвастался Шумский, когда наша машина въезжала в город.

Я сама из Беларуси. Привыкла к болотам, но то, что увидели мои глаза меня поразило! Нас встретил бесконечный частный сектор, утопающий в цветущих садах, аромат которых врывался сладковатым вкусом в открытые окна машины. Я глубоко и жадно задышала. Этот запах пьянил, наполняя лёгкие дурманящей радостью. А ещё и эти вечерние трели соловья… приносили умиротворение. Хотелось остановить машину и просто наслаждаться поющей тишиной природы. Небольшой провинциальный городок, но в дымке спускающихся сумерек такой сказочно-красивый. Домики, огороды и только в центре виднелись кирпичные постройки. Старые дореволюционные двухэтажные и трёхэтажные дома. Были и построенные на скорую руку деревянные бараки. Правда, они терялись в зелени, совсем не портя старинный колорит Заболотинска. Время будто само нарочно остановилось в мире забытых легенд. И если бы не красный флаг на шпиле бывшей земской управы, я ни за что бы не поверила, что вотчина панов Заболотинских теперь свободный советский город. От родовитых хозяев осталось только название и руины усадьбы. Жители Заболотинска сами сожгли её в отместку за предательство. Последний пан Заболотский сражался под командованием генерала Плисудского. Чего бывшие холопы не простили.

«Да… гнев народа беспощаден», – подумала я, слушая краткий экскурс в историю Заболотинска от Шумского. Он, кстати, снова оживился, когда увидел на горизонте первые дома родного городка. А потом и вовсе огорошил:

– Пан мне отцом был.

Здесь я уже особой гордости не уловила. Если про город Шумский не хуже профессора истории лекцию читал, то в словах о родственнике предателе тоскливая боль.

Вот, значит, что имел в виду старший следователь, когда бросал в спину капитану «вражий недобиток». Странно, что Шумский с такой биографией до сих пор служит в органах, да ещё и при звании. У нас и за меньшее на Колыму отправляли.

– Я бы на твоём месте о таком особо не распространялась, – не скрывая удивления, посоветовала я.

На что Евгений с улыбкой заявил:

– А чего не распространятся? Всё равно узнаешь. Весь город знает, что пан мою мать изнасиловал. Она у него в услужении была. А потом жена его, пани Марыля, с позором её выгнала. Так что папаша он мне только формально. Я бы эту гниду сам придушил, если бы увидел.

Вот тут уже в голосе панского сына слышался металл. И почему-то я ни сколько не усомнилась, что кровные узы его не остановили бы.

– Так отец твой где? – просто из любопытства спросила я.

Шумский напрягся. Тяжело вздохнул.

– В Польше гнида.

И это было так сказано, что больше мне ничего не захотелось спрашивать. В Польшей так в Польше. Главное, что у такой гниды получился такой правильный сын. И, наверное, здесь заслуга многострадальной матери. Не любят у нас женщин, осмелившихся родить без мужика, а опозоренных ещё сильнее недолюбливают. Будто у них на лбу клеймо паршивой овцы выжег тот, кто силой забрал честь.

ЭПИЗОД 2.

Петляя извилистыми улочками, мы не успели доехать до центра, как Евгений попросил свернуть немного сторону и отвезти его домой. Я не стала возражать. Во-первых, мой капитан и так чуть дышал, а во-вторых, темнело. В отделении местной милиции никого нет, разве что дежурный. Да и какие могут быть дела в погружающимся в сон городе? Это не столица и даже не областной центр, чтобы народ кутил до утра в ресторанах. Судя по домам, люди здесь простые, не избалованные излишествами беззаботной жизни. Так что сегодня меня ждёт казённая кровать, а не работа. Отдохнуть с дороги ещё никому не мешало, особенно перед знакомством с Заболотинским начальством.

Следуя указаниям Шумского мы привезли его к невзрачному домику, но за высоченным деревянным забором. Машина только притормозила перед воротами, как раздался лай собаки. Хвостатый охранник так надрывался, что казалось вот-вот задохнётся, прогоняя непрошеных гостей. Но стоило Шумскому выйти из машины и крикнуть: «Регоза!», как сразу же послышался радостный скулеж. Ну а когда хозяин открыл ворота собака чуть ли не прыгала, размашисто виляя хвостом.

– Ай ты моя Регоза! – совсем по-мальчишески проговаривал Шумский, теребя собаку по голове, а та облизывала хозяина, вертясь юлой.

На чужаков, стоявших у ворот, радостная псина уже и носом не вела. Всё внимание Регозы было сконцентрировано на вернувшемся хозяине. Верную собаку просто распирало от радости. Она и скулила, прижимаясь головой к раскрытой ладони Шумского, и тявкала, виляя пушистым хвостом, и прыгала на месте, пытаясь облизать лицо. Казалось, что животинка сейчас растворится в собственном счастье рядом с родным только ей человеком. Говорят, что собаки – это сплошные инстинкты с рефлексами, впрочем, как и все звери, но, глядя на Регозу, я усомнилась в научных постулатах. Животные способны на более глубокие чувства, такие как любовь, например.

Регоза, эта маленькая собачка, любила своего хозяина. Да и Шумский был привязан к ней. Достаточно было посмотреть, как засветились радостью глаза, когда он гладил свою собаку.

– Регоза, ты моя Регоза. Соскучилась, милая, – ещё ласковее заговорил Шумский, спуская собачку с цепи.

Похоже, Регозу на привязи не держали. Трава возле будки не вытоптана. Скорее всего, это была вынужденная мера, чтобы собака не бросилась за хозяином, когда его увозили. И судя по упитанным бокам, Регоза явно не голодает. Подкармливали. Но кто? Шумский не женат. И тут мои мысли распугала вбежавшая во двор женщина.

Ладно, если бы просто вбежала! Так она своими широкими боками растолкала нас с Дорониным в стороны, будто не заметила, что помимо Шумского на улице стоят ещё люди. И не просто люди, а в форме. Я могла бы списать её игнорирующее поведение на сгущающиеся сумерки, но решила обождать с выводами. Тем более, что незнакомка бросилась обнимать Евгения Ивановича, а когда присмотрелась к его лицу, так и вовсе запричитала:

– Ай да ироды! А что с моим мальчиком сотворили?! Чтоб у них руки-то поотсыхали! Ноги-то поотвалились! И головы поотлетели!

– Тёть Нюр, да нормально всё, – поспешил успокоить её Шумский, бросив в нашу сторону опасливый взгляд. Всё-таки его тётка антисоветчину разводит, критикуя работу моих коллег.

Сыплющая проклятиями женщина тут же перехватила взгляд племянника, посмотрев на меня с Дорониным. Вот так недобро посмотрела, что у меня прям засосало под ложечкой и стало как-то не по себе. Глаз у тётки Шумского был острый, будто нож. Смотрела, как резала по живому. Я не из робкого десятка, но от глаз злой бабёнки инстинктивно захотелось спрятаться за спиной Доронина. Что я, кстати, чуть и не сделала! Уже качнулась назад, как тут же мысленно приказала себе: «Отставить, Лисовская!», и демонстративно шагнула вперёд.

Тётке Нюре это не понравилось. Прищурив глаза, она с вызовом кивнула на меня.

– А это ещё хто?!

Мерзкое ударение на «Хто», а не на «Кто», заставило меня поморщиться. Да и голос недружелюбной заболотинской женщины ничем не уступал её взгляду. Такой же острый! С любимым племянником бархатом греет, а с чужаками сталью режет. Кстати, заметив мою недовольную мину, тётка Нюра скривила такую же, если не красноречивее, давая мне понять, что здесь принято говорить так, а не иначе.

Шумский на каком-то инстинктивном уровне почувствовал возрастающую напряжённость и, встав между нами, тут же поспешил разрядить обстановку.

– А это, тетя Нюра, капитан Алеся Лисовская из Москвы. Будет помогать нам искать Зверя, – так в городе уже прозвали убийцу детей.

Та ещё раз придирчиво осмотрела меня с ног до головы и брюзгливо фыркнула.

– Ну, ну, – протянула она раздосадовано, – напомогали уже комиссары. Вон, как тебя забрали, внучка Аксиньи Дятко пропала. Скока дней уже девчонку ищем и никак не найдём. А с этих допоможцев, как с козла молока. Вроде дёргать есть за Што, а толку.

Обычно я в карман за словом не лезу, но тётке Нюре не нашла, что ответить. То ли прибывала в какой-то растерянности от её смелости, то ли она давила на меня своим авторитетом. И такое, кстати, бывает. Есть люди, которые только одним своим видом внушают уважение. Вот тётка Шумского как раз относилась к таким людям. Сильная женщина. В ней чувствовался внутренний несгибаемый стержень. Теперь-то понятно, в кого капитан такой безрассудный правдолюб. В наше время это качество в человеке, считай, что чёрная метка для пирата. Ну не любят у нас прямолинейных и честных людей. Наше время – это время изворотливых лжецов, а ещё трусов. Куда без них? Эти опора для любого режима.

– Тося.

Не то спросил, не то просто вспомнил имя пропавшей девочки? Я так и не смогла уловить интонацию Шумского, пока перебирала в голове, как достойно огрызнуться его тётке.

– Тося, Тося, мальчик мой.

Повторила его родственница, продолжая сверлить меня злобным взглядом, выжидая отвечу ли я на провокацию. Бросив попытки подлить масло в огонь нашей неприязни, я переключилась на Шумского. Всё-таки в приоритетах у меня было поймать убийцу, а не собачиться с местными жителями.

– Товарищ капитан, – официально обратилась я к Евгению, – сегодня отдыхайте, а завтра я надеюсь увидеть вас в отделении.

– Да можно и сегодня туда заскочить!

Забыв про боль, рвался в бой Шумский, но заботливая тетушка тут же внесла свои коррективы в планы племянника.

– А что ночью там делать?! А ты ещё вон какой! На ногах чуть стоишь! А ну пошёл домой! – затараторила она, шустро преградив своим мощным бюстом Шумскому дорогу ко мне.

– Да тёть Нюр, не драматизируй. Ну приложились маленько. Можно подумать, на моей шкуре синяков раньше не было, – запротестовал племянник, нежно отпихивая тётку в сторону.

Но тётка не сдавалась.

– Не пущу! Ты хоть поешь сначала! Оладушки ещё утром пекла. Как чуяло сердце, что кровинку родную увижу, – и театрально пустила слезу, косо посмотрев на меня.

По этому взгляду я поняла, что если её племянник поедет в отделение сейчас, то проблемы мне гарантированы потом. Добродушная тётя Нюра из кожи вон вылезет, но жизнь мне в Заболотинске испортит. Так что ничего другого мне не оставалось, как включиться в хитрую женскую игру.

– Капитан Шумский, это вы двужильный мужчина, а я вот не железная и очень устала с дороги. Так что давайте сегодня отдохнем. А завтра с новыми силами и ясной головой будем искать Тосю.

Тётя Нюра прям засияла. После моих слов Шумский немного приостыл, задумался и выдал самую убийственную для тетушки речь, пригласив меня отужинать её оладушками. Глазки родственницы тут же потухли. Но ненадолго. Всего через мгновение они снова вспыхнули, только уже знакомой мне злобой.

«Только попробуй!», – прокричала мне её хитрая гримаса с прищуром.

Есть, конечно, хотелось. В последний раз ела в вагоне-ресторане, но с того времени прошли почти сутки. От одного только слова «оладушки» желудок скрутило камнем. Вот плюнула бы на эту тетку Нюрку с её гостеприимством и приняла бы приглашение Евгения, но, представив, что она будет смотреть с недовольной миной, как я ем, желание тут же отпало. Да что там желание! Ещё даже неразжёванные оладьи стали комом в горле!

«Да подавись ты, вредная баба, своим жаренным тестом!», – подумала я, а им сказала:

– Спасибо. Не голодна!

Резко развернулась и пошла к машине. Доронин за мной. Правда, полушепотом сетовал, что зря отказалась от приглашения. Надеялся бедолага, что ему тоже что-нибудь перепадёт. Может, и перепало бы, но не у этой жадной хозяйки. Она даже бросившегося ко мне племянника остановила, потянув его домой чуть ли не за шкирку. Смехотворное зрелище, я вам скажу. Я сажусь в машину, а мимо кубарем пролетает капитан Шумский в объятьях любящей тётушки.

ЭПИЗОД 3.

Доронин хорошо ориентировался в Заболотинске. Когда подъезжал к трёхэтажному относительно новому дому в центре города, сказал, выруливая во двор:

– Ленина семь, вроде, – и высунулся из окна убедиться. – Ага. Ну всё, товарищ капитан, на месте. Квартира одиннадцать. Служебная.

Дом, в котором меня разместил подполковник Пичугин, был построен каким-то местным купцом в десятом году и изначально выполнял роль съёмного жилья для гостей города. После революции отошёл государству как казённое жильё, где расселяли преимущественно партийных чиновников и начальников предприятий, которых, кстати, в Заболотинске хватало. Льнозавод, молочный завод, хлебопекарня, колбасный цех и деревообрабатывающее предприятие. А ещё началось строительство цехов по пошиву одежды. Так что провинциальный городишко развивался стахановскими темпами.

В просторном подъезде нас встретила дворничиха и консьержка баба Клава. Увидев на мне мундир, сразу поменялась в лице и, бросившись к Доронину, выхватила из его рук сразу несколько чемоданов. Прям горела желанием помочь важному гостю из главных наркомовских органов. Я даже ухмыльнулась, наблюдая за её рвением быть полезной.

– Идёмте, идёмте, товарищ капитан, – суетливо защебетала баба Клава, указывая кивками на лестницу.

– Можно просто Алеся Яновна, – натягивая на усталое лицо приветливый вид, попросила я.

– Алеся Яновна, – расплылась в очередной улыбке баба Клава и, чуть ли не прыгая, как белка, по ступенькам с чемоданами, поспешила наверх.

Ну а я за ней. Правда, не так рьяно. Если честно, устала жутко, а ещё хотелось есть. Доронин тоже носом начинал клевать. Шёл позади меня и уже привычно бубнил, что ему-то выдали комнату в бараке без удобств.

– Вот спать-то мне когда? Щас пока приеду, пока улягусь на голодный желудок и вставать уже надо, – пыхтел, поднимаясь по ступенькам Доронин. – Вот почему не согласились с этим милиционером поужинать, а?

Нытик ужасный, а не служивый человек! Не согласилась?! Да какое ему дело, что и почему?! Приставленный ко мне водитель уже начинал немного подбешивать или, может, сама уже сожалела, что такая гордая. Просто, идя за бабой Клавой, вдруг подумал: квартира казённая, значит, почти пустая. Вряд ли там продукты есть. Так что и мне придётся спать на голодный желудок, а тут ещё Доронин жалится, на нервы действует. И, когда передо мной открылась дверь, первое, что я сделала это забрала у шофёра свои чемоданы.

– Старшина, идите вы, – сделала выдержанную паузу, чтобы понял куда на самом деле я хотела его послать, – спать!

Он чуть качнулся назад. Удивлённо сглотнул и, отдав честь, зашагал вниз по лестнице. Даже не обернулся ни разу. Обиделся.

Ладно, как-нибудь переживу обиду старшины, а вот любопытствующего носа бабы Клавы на дух переносить точно не смогу. Пока я отправляла Доронина спать эта бабулька занесла чемоданы в квартиру и изучающим взглядом бегала по остальным моим вещам. Похоже, она не только ключики раздает командировочным, но и отчёты пишет куда следует. Наш, так сказать, внештатный сотрудник. Может, ещё и обыск учинить пока гость на работе.

Я усмехнулась. Ну нигде покоя нет от следящего ока борцов с врагами народа.

Баба Клава, подхалимно улыбаясь, протянула мне ключ:

– Вот, Алеся Яновна.

– Он только в одном экземпляре? – так улыбнувшись, спросила я.

Ох, и занервничала бабка, не зная, что ответить. Вроде, обязана контролировать всех жильцов, но тут, можно сказать, непростая ситуация: сотрудник ГУГБ. Это не местное НКВД, а начальство повыше и позубастее. Да и мой оскал-улыбку она прекрасно поняла. Я в курсе её сознательной гражданской позиции по выявлению враждебных советскому обществу элементов.

С минуту баба Клава колебалась, но встретившись своими бегающими глазками с моим смотрящим в упор взглядом, достала из кармана кофты второй ключ.

– Больше нет, – виновато пропищала она.

– Верю, – согласилась я, забирая ключ.

– Что–нибудь ещё, Алеся Яновна?

– Пока ничего, но если…

Она даже не дала мне договорить. Оживилась, будто сейчас ей дадут важное и ответственное задание, от которого зависит безопасность всей страны.

– Если что, я сразу вам доложу в письменной форме, как товарищу Маслову.

Был бы у бабы Клавы хвост, она бы им завиляла, как собака. А меня, глядя на неё, передёрнуло от отвращения. Да ещё эта знакомая фамилия, Маслов, опять всплыла. Мерзкая личность, собирающая и пишущая доносы. И мне завтра предстоит познакомиться с этой мразью.

Я быстро выпроводила агента местного особого отдела. Ей хватило иллюзии значимости для нового начальства, чтобы с ещё большим рвением следить за жильцами дома. А мне осталось только включить свет и пройтись по казённой квартире.

Жуть, как устала, но после ареста Кости сон сбежал от меня, как от прокажённой. Я часами ходила по квартире в Москве и теперь вот часами буду ходить здесь. Правда, там мне хотя бы было, где наворачивать круги. Три комнаты и кухня. Квартирка в Заболотинске в разы меньше. Малюсенькая кухня, на которой умещались только сервант с посудой, кухонный стол с керогазом, два стула и раковина. Открыв кран, я вздохнула с облегчением. Хорошо хоть вода есть. Холодная, но всё же вода! Спальня, она же гостиная. Кожаный диван с высокой спинкой у стены, кровать напротив дивана, шкаф и обеденный стол посередине со стульями. Тяжёлые зелёные шторы на массивных карнизах прятали окно, на подоконнике которого в горшочке вместо цветущего когда-то растения красовался пожухлый гербарий. Истоптанный ковёр на таком же паркете. Унылый мрак, а не квартира. Но на что мне жаловаться, когда большая часть моей страны живёт в ещё худших условиях. А я тут в отдельной квартире с удобствами жирую. Кстати, про удобства. Ванная с туалетом тоже имелась. Правда, горячей воды не было. Как потом доложила баба Клава, горячая вода подаётся по выходным. И это настоящая роскошь! Ведь почти все дома с удобствами на улице, а за водой нужно идти к колонке.

Моя унылая квартира преподнесла мне настоящий сюрприз. Посмотрев на чемоданы, я решила их разобрать как-нибудь в другой раз и пошла на кухню залить голод водой. Искала кружку, а нашла мешочек с перловкой, щепотку соли в спичечном коробке и чай в банке. В литровом бидоне под столом нашелся и керосин для керогаза. Так что спать я легла сытая. Вот правду говорят, когда голодный и корка хлеба вкуснее пирога.

ГЛАВА 5. «А приехала я!»

ЭПИЗОД 1.

Спала, не спала? Не знаю. Вроде прикорнула часок на диване, скрутившись, как кошка, клубочком. Квартира хоть и не сырая, но запах затхлости впитался в постельное бельё так, что душил своей густотой, перекрывая ноздри. Меня хватило ровно на пять минут и, когда мой нос окончательно засопел, я перебралась в одном неглиже на диван и укрылась кителем. Он хоть и пропах дорогой, но в нём мне ничего не мешало дышать. Вот так и пролежала до первых петухов. С ними и вылезла из-под относительно тёплого кителя.

Устало пробежалась глазами по комнате и обескураженно вздохнула. Давно здесь не открывали окна. Да и слои пыли ясно давали понять, что влажную уборку не делали больше месяца, а то и дольше. Ночью в свете одной люстры пыль не так бросалась в глаза, а вот стоило лучам восходящего солнца пробиться сквозь шторы, как её клубы облаком роились в воздухе. И дышать стало ещё труднее. Глаза заслезились, а приступ кашля заставил подорваться с места и броситься к окну. Хлипкий шпингалет не сразу поддался. Пришлось повозиться с минуты две, прежде чем запустить в комнату поток свежего воздуха.

– Вот чёрт! – откашлявшись выругалась я.

Надо бы убраться, но когда? Времени совсем не было на обустройство нового гнёздышка для одинокой жизни. На часах без пяти шесть. Скоро приедет Доронин, а я не готова. Зевнув, побрела на кухню доедать вчерашнюю кашу и допивать холодный чай (заваривать новый не нашла в себе ни сил, ни желания).

Пока пихала в рот перловку, обдумывала с чего начну своё расследование.

Первое: затребую все дела. Второе … А вот на втором я впала в ступор. Вроде вчера так всё хорошо разложила по полочкам, что и как буду делать, но стоило немного вздремнуть, как мысли разлетелись кто куда. Похоже, придётся заново выстраивать цепочку действий. Думаю, в этом мне поможет Шумский. У него больше опыта в таких делах. Да и мыслишки у него кое-какие уже имелись раз закрыли в наших казематах, чтобы не мешался со своими доводами.

Судя по доносам, первый секретарь горкома – главный подозреваемый. А Маслов просто воспользовался сложившейся неоднозначной обстановкой и на скорую руку состряпал дельце о покушении. Разве первые люди города, да ещё такие важные, могут быть под подозрением? Конечно же, нет. Пересвистов испугавшись подписался помочь Маслову избавиться от недруга, а заодно обезопасить свою репутацию. Ведь первый секретарь у нас птичка высокого полёта с претензией на место в политбюро.

Если здесь мне всё было понятно, то в расследовании убийств детей нет. Семь жертв за год (пропавшую Тосю я пока не считала), и полное бездействие милиции! Один толковый следак, и того чуть не закрыли. Кто виноват, или что? Скудоумие людей в форме или всё-таки… Вот над этим «всё-таки» я решила поразмыслить в отделении милиции.

Время в раздумьях за чашкой холодного чая пролетело незаметно и резкое дзынь-дзынь ударило по ушным перепонкам, как молотом по наковальне, почти оглушив. Доронин. Приехал недовольный сыч. Его бурчание я расслышала даже через закрытую дверь. Но стоило мне выйти, как он притих и всю дорогу до местного отделения милиции не проронил ни слова. Всё ещё обижался за несостоявшийся ужин. Потом, как выяснилось, спать он лёг не такой уж голодный. Добрые люди в барачной коммуналке подкормили, а обижался он больше для виду. Мол, могу себе позволить не говорить с начальством. Вот такой Доронин важный человек. Правда, его показательная обида вызывала во мне лишь усмешку. Вроде взрослый мужик. Седина на висках, а манерничает, как школьница.

Ладно, Доронин Дорониным, а в отделении милиции уже все бегали, готовясь к встрече важного гостя из Москвы. И какво же их было удивление, когда из машины вышла женщина! Милиционеры, стоящие на крыльце, сначала растерялись, но, быстро сообразив, подтянули животы, приветствуя. Дежурный подскочил с места так, что стул с грохотом упал на пол, и сразу же в отделении повисла звенящая тишина. Будто всё замерло в одночасье. Стоят и молчат, переглядываясь друг с другом. Самой стало как-то не по себе от этих взглядов. Но эту тишину кто-нибудь должен был нарушить. Мир же не остановился только потому что в Заболотинск приехала я.

– Сержант, где находится кабинет начальника милиции? – спокойно, но чётко спросила я, хлопающего ресницами мальчишку.

– То-то-товари-ищ ка-апитан гос-с-сбезопасн-ности, – заикался обескураженный сержант, отдавая честь, – каб-бин…

– Спокойно, сержант, я не кусаюсь, – улыбнувшись, перебила я его, а то малец совсем потерялся.

Милиционеров не моё звание испугало и даже не ведомство, в котором я числилась. Кого испугают капитанские лычки и звёздочки на рукавах? Только врага народа. Их выбил из привычной колеи тот факт, что ждали человека из ГБ, а приехала женщина. И сейчас эта женщина будет раздавать им люлей, отчитывая за плохую работу. Обидно. Ох, как обидно. Это с мужиком было бы проще ту же самую критику принимать. А вот с женщиной как себя вести? И хоть советская власть уравняла женщин в правах с мужчинами, но предрассудки патриархального общества всё ещё отравляли людские умы. Особенно это чувствовалось в провинции. Баба? Значит, годна только рожать детей и ублажать мужа. Наверное, сменится ещё не одно поколение, прежде чем изменится мир вокруг нас. А пока этого не произошло такие женщины, как я, будут будоражить устоявшийся уклад провинциальной жизни.

– Так где, говоришь, его кабинет?

Сержант отдышался.

– Кабинет подполковника Глыбы на втором этаже, от лестницы сразу налево, – уже более внятно сказал дежурный.

Я ещё раз улыбнулась парнишке и под шёпот немного осмелевших сотрудников милиции направилась к лестнице.

– А она точно оттуда?

– Оттуда.

– А Маслов останется или?

– Или, или.

– Не к добру гэта, хлопцы.

– Не каркай! – ляпнул кто-то громко, закрывая тему начинавшегося разговора милиционеров.

И этот кто-то только вошёл в отделение. Я не стала оборачиваться, чтобы посмотреть кто это такой громкий и авторитетный, хотя мелькнула такая мыслишка.

ЭПИЗОД 2.

Глыба Пётр Петрович – начальник Заболотинского отделения милиции. Резкий мужик. Его басистый голос донёсся до меня ещё на подступах к кабинету. Отчитывал во всю подчинённого и не просто подчинённого, а Шумского. Называл Евгения Ивановича безмозглым увальнем и сетовал, что вместо своих прямых обязанностей тот лезет куда его не просят, вот и щёлкнули по носу обнаглевшего следака. Где это видано, на первого секретаря горкома бочки катить?! Чем, вообще, Шумский думал?! Ну и всё в таком плане. Получал мой капитан нагоняй по полной. Прям жалко его стало и я, резко рванув на себя дверь, вошла внутрь кабинета.

Моё внезапное появление и секундная тишина с переглядами друг на друга сменилась напряжением. Подполковник Глыба нахмурил свои мохнатые брови, сведя их к переносице.

М-да, мужик он, конечно, видный, хоть и невысокий. Вместо подтянутого тела чуть выступающее пузико на относительно коротких, но крепких ногах. Широкие плечи немного не вписывались в общую картину. А так всё гармонично в коренастом подполковнике милиции.

– Я так полагаю, капитан Лисовская, – он не спрашивал, а констатировал факт.

Похоже, о том, что приедет женщина, Глыба был в курсе, но не распространялся. Попросили его, что ли? Только зачем? И, кстати, привычной мне суеты в тоне его голоса я не уловила. Всё чётко. Спокойно.

– Правильно полагаете, Пётр Петрович, – таким же тоном отпарировала я, пройдя дальше в кабинет.

Стул мне подполковник не предложил. Привык начальник отчитывать своих по стойке смирно. Шумский тому пример. Стоял выпрямившись, как мог после общения с моими коллегами, и покорно принимал критику начальства. Не из страха молчал капитан, а из уважения. Это я сразу поняла, как только посмотрела на Евгения. Пётр Петрович здесь авторитет не по званию, а по заслугам. Строгий, но справедливый. Да и было за что отчитывать Шумского. Не посоветовавшись с Глыбой полез к Пересвистову.

– Никита Андреевич мне сообщил о вашем приезде.

Никита Андреевич… Не подполковник Пичугин, а по имени отечеству. Близкие у них тут отношения. Словом, одна большая деревня. Я не удивлюсь, если Глыбе и история мой ссылки известна во всех подробностях. Отсюда и пренебрежительный тон начальника милиции. Будь я мужиком и отношение ко мне было бы другое. Уважения и страха побольше. А так баба, да ещё без пяти минут вдова с влиятельным любовником. В общем, несознательная гражданка, хоть и при погонах. Ну и что она тут нарасследует? Совсем несерьёзно.

Не подавая виду, что растеряна предвзятым приёмом в Заболотинске, я решила перейти сразу к сути моей, так сказать, вынужденной командировки.

– Давайте обойдёмся без взаимных любезностей, товарищ подполковник, и перейдём сразу к делу, – сказала я, обходя Шумского.

Я специально сделала вынужденную паузу, бросив беглый взгляд на Евгения. Сон явно пошёл ему на пользу. Выглядел он получше, чем вчера. И хоть синяки ещё долго будут сходить с лица, но оно у него уже приобрело более отчётливый рельеф.

– Чтобы командировка не затянулась на неопределенный срок, что, кстати, не хотелось бы ни вам, ни мне, расставим приоритеты здесь и сейчас. – Подполковник ухмыльнулся, но перебивать не стал, давая тем самым понять, чтобы я продолжала. И я не заставила его ждать. Пока ехала до отделения, вспоминала ночные мысли. – Мне нужен отдельный кабинет. Просторный на четыре стола. Туда же все дела по убитым детям и пропавшим за последние лет пять. Товарища Шумского я забираю к себе. А ещё предоставьте мне двоих сотрудников для работы с документами и архивами. Ну и следовательно для мелких поручений.

– Это всё? – продолжая ухмыляться, спросил Глыба.

Вот подходит ему фамилия. Глыба, как пить дать, глыба. Твердый камень.

– Пока всё. Если мне ещё что-нибудь понадобится, я сообщу.

– Не сомневаюсь, – буркнул Пётр Петрович и кивнул Шумскому. – Женя, в своем кабинете размещай. Два стола я распоряжусь принесут. Новикову возьми, – и поиграв усами, добавил. – Сам знаешь почему. И этого малого Гончара. Вроде шустрый парень. Ну и всё, работайте.

Можно было и права покачать, потребовав уважения к своим погонам, но только зачем всё это? Не понаслышке знаю, что уважение невозможно добиться среди мужиков одними угрозами. Они, может, и станут следовать субординации, приветствовать по уставу, но вот за спиной обольют помоями с нотками жёсткой пошлятины. Поэтому ничего не сказав, я пошла работать. Шумский поплелся за мной.

– Леся, ты на Петровича не злись. Он мужик хороший, – уже в коридоре вступался за начальника капитан. – Допекли его эти убийства. Каждый день по шапке отгребает от председателя горкома, потом от председателя обкома. Наши ему тоже звонят. Хорошо хоть Пичугин мозг не колупает. А тут ещё Тося пропала. Мать девочки – одноклассница дочки Петровича. Настя совсем плоха, как Тося пропала. Говорят в больницу забрали в беспамятстве.

– Когда девочка пропала?

Шумский остановился, задумавшись на секунду, будто вспоминал все события, происходившие в городе, пока его не было.

– Четыре дня назад во дворе собственного дома, – как-то неуверенно сказал он. – Я ещё не успел ознакомиться с заявлением Настиного мужа. Знаю только то, что тётка вчера рассказала.

– Настиного мужа? – переспросила я для уточнения.

Настин муж? Не отец Тоси, а, именно Настин муж. То есть отчим. Может случиться так, что это дело не придётся связывать со Зверем. Отчимы нередко были причастны к исчезновению детей от первого брака своих жен. Так уж вышло, что не все мужики принимают чужое потомство. У них порой и к своим детям отцовские чувства напрочь отсутствуют, что тут говорить про пасынков с падчерицами.

– Да. Мишка женился на Насте, когда та овдовела. Тосе около годика было. Но к девочке он относился, как к родной! – тут же подметил Шумский, уловив в моих глазах интерес к персоне отчима.

– Вот именно, как к родной, а не к родной, – высказала я свои сомнения капитану.

– За Мишку я ручаюсь! – выпалил Евгений, развернув меня к себе. – Он не мог! Ясно, не мог!

– Без истерик, Шумский, – спокойно прошипела я, медленно переведя взгляд с наливающихся злостью глаз капитана на своё плечо, в которое впились его пальцы.

Шумский глубоко вдохнул и, разжав ладонь, отступил от меня.

– Прости, – прошептал Евгений, давя в себе злость. – Это не он. Правда не он. Я с детства знаю Мишку. Он котят со щенками домой таскал, которых в речке топили. Птенцов выхаживал. Лесь, он за Настей со школьной скамьи бегал. Да он бы её любую взял. Да хоть с тремя детьми, лишь бы она с ним была. Но нельзя так всех подозревать. Нельзя, Леся.

– Это моя работа всех подозревать, – буркнула я защитнику и подалась чуть вперёд, чтобы заглянуть в его глаза.

– И меня будешь подозревать? – закипал Шумский, пульсируя черными зрачками.

– Буду.

– И себя? – уже чуть ли не скрежеща зубами, возмутился капитан.

– И себя, если понадобится! А теперь хватит в гляделки играть, где твой кабинет?

– А тама, у тебя за спиной, Алеся Яновна, – кивнул мой помощник, отступая в сторону.

– Вот и отлично, Евгений Иванович, – сказала я и, отвернувшись от него, дёрнула за ручку, открывая дверь. Прежде чем войти в кабинет, громко кинула капитану через плечо, – Мишку своего сюда ко мне. Ясно?

– Ясно! – сквозь зубы прошипел Шумский и зашагал прочь, будто я его друга заочно под расстрел подвожу.

ЭПИЗОД 3.

Я ещё толком не успела оглядеться, где предстоит работать, а в кабинет притащили недостающие два стола и стулья. Помощники тоже пришли. Гончар первый притопал, сопя словно бык. Встал в дверном косяке и, сверля глазами пол, теребил папку с бумагами.

– Ну и чего стоим смотрим, товарищ Гончар? – спросила я, пристально изучая уже знакомого мне парнишку.

– Я… я… – опять заикался он.

Так захотелось передразнить его в рифму. Сдержалась, хоть и с трудом.

– Да ты, сержант, садись уже. Я же сказала, что не кусаюсь. Или страшная такая, что речь забываешь? – улыбалась я, скрестив руки на груди.

– Нет, ну что вы?! Я так… я просто…, – глаза быстро оторвались от пола, правда, уже забегали по мне, пока их хозяин искал подходящие слова. – Вы очен-н-нь краси-и-и-ивая.

И тут же щёки сержанта покраснели, а взгляд снова упал на пол. Невинный скромник. Ну какие его годы? Через пару лет оперится из птенца в сокола и поминай как когда-то мило смущался в присутствии женщины.

– Садитесь уже за свободный стол, сержант, – наигранно вздохнула я, всё-таки приятно услышать комплимент от мужчины, пусть ещё и очень молодого.

Парень ломанулся к столу у самого входа и носком сапога споткнулся о шляпку гвоздя в деревянном полу. Благо стол сыграл роль небольшого препятствия в его свободном падении. Гончар упёрся руками о столешницу, уронив папку, бумаги из которой разлетелись вокруг него.

– Ой! – воскликнул испуганно сержант и бросился собирать, ползая по неровным доскам.

– Что-то очень важное? – медленно подходя, спрашиваю.

Помогать ему я, конечно же, не горела желанием, но спросить-то надо было. Да и вроде парнишка неплохо и сам справлялся.

– Это по пропавшей на днях девочке. Товарищ Маслов просил вам передать. Дело на его контроле было, но раз вы приехали, – тараторил сержант, сгребая листы бумаги, и даже ни разу не заикнулся.

Похоже, дефектов с речью у него нет. Заикается, когда нервничает. Или смущён…

Собрав листы в стопку, Гончар передал их мне:

– Вот, пока немного. Опросили только тех, кто был во дворе. Родителей, – осекся, нахмурившись. – Мать только не смогли. Ей плохо стало.

– Ладно, сержант, разберёмся, – перекладывая одно за другим показания свидетелей, сказала я и кивком указала ему на место. – Посиди пока занятие тебе не найду.

Он нечленораздельно промычал, соглашаясь со мной, и быстренько примостил свою тощую пятую точку на стул. Создал бы видимость работы, но, к сожалению, на только что принесённом столе не было ни одной письменной принадлежности. Так что мой новый помощник сидел, рассматривая причудливые узоры штукатурки на стене, пока в кабинет не пропихнулась Жанна со стопкой пухлых папок.

– Здравствуйте, я…

– Жанна Новикова, – перебила я её.

– Угу, – немного смущённо, мыкнула она, прижав посильнее папки. – Меня…

– Прислали разбирать архивы и бумаги, – снова я договорила за неё.

Девушка кивнула, соглашаясь, и огляделась в поисках свободного места. Такое как раз было возле Гончара. Парень, поняв куда сейчас направится Жанна, нервно задёргал ногой. Благо это было заметно только с моей стороны и смущение сержанта осталось для красавицы не замеченным.

Красавица Жанна Новикова, она же камень преткновения Шумского с Масловым, оказалась обычной провинциальной девушкой. Почему-то моё первое впечатление о ней это «пышная сдобная булочка». Такая, знаете ли, кругленькая со всех сторон девчушка, со щёк которой не сошёл детский румянец. А ещё эти огромные голубые глаза и две белокурые косички с красными ленточками завершали образ наивного ребёнка. И что мужики в ней нашли? Ладно, вон Гончар, как-никак ровесник.

Ровесник… ровесники…

Смотрю на них и понимаю, как я попала! Детский сад! Ей богу, детский сад! С кем мне предстоит работать? Со вчерашними школьникам. Ладно, хоть Шумского сама выбрала, а то, глядишь, мне бы в команду ещё какого-нибудь сопливого определили бы. Хотя… молодо-зелено, а энтузиазма у молодежи с вагон и маленькую тележку.

ГЛАВА 6. Тося

ЭПИЗОД 1.

Тося… Антонина Георгиевна Маслова. Пять лет. В деле имелась фотокарточка и, судя по дате на обороте, сделана совсем недавно. Точнее, за месяц до того, как пропала девочка. Миленькая топтыжка с огромным бантиком на макушке сидела на коленях у матери, не менее симпатичной женщины лет двадцати пяти, а рядом стоял молодой мужчина в очках обычной наружности. Даже, я бы сказала, довольно интеллигентной наружности. Ну а чего не быть интеллигентом, когда работаешь учителем в школе. С матерью беда. Повариха в заводской столовой. Абсолютно разные, но … любящие друг друга. По лицам видно, что счастливы вместе. И малая улыбается.

Счастливая семья… была счастливая. На сегодняшний день дочь исчезла, мать в больнице, а главу семейства я, скорее всего, как подозреваемого посажу под замок. Меня смущал тот факт, что на момент исчезновения Тоси у Михаила Лясина нет алиби. Со слов самого отчима, он рыбачил. И рыбачил один. Уехал ещё засветло. Свидетелей тоже нет. Подтвердить не кому. О пропаже падчерицы узнал от соседа. Тот примчался на велосипеде к озеру и сообщил, что Тося пропала.

Так получается: некий сосед Добруш Родион Игнатьевич может подтвердить местонахождение Лясина после исчезновения девочки, только вот его алиби здесь и шатается. Я ещё плохо знала город и не исключала, что озеро, на котором рыбачил отчим Тоси, находится где-то неподалёку, если сосед так быстро до него добрался. Пропажу девочки мать заметила около двенадцати дня, а уже в половине первого Михаил бегал по дворам вместе с милиционерами и сочувствующими гражданами.

Мог ли отчим избавиться от дочери жены? Теоретически мог. Мог ли сделать это незаметно? Сомневаюсь. Из тех же самых показаний свидетелей Лясина во дворе дома заметили только после пропажи Тоси. Глазастые соседи, а злоумышленника прошляпили.

И Маслова… Маслов… не родственники ли они? Начальник местного отделения НКВД взял под свой контроль дело пропавшей девочки. Зачем? Почему? Да она восьмой пропавший за год ребёнок, но разве это повод забирать простую уголовщину у милиции, ведь здесь не было никакого вредительства государству, контрреволюционной деятельности, диверсий. Получается, что Маслов занимался не своим делом. Развёл самодеятельность в городском наркомате внутренних дел в угоду себе, а это у нас наказуемо.

Ладно, не буду опускаться до уровня мелких пакостников. Доносить и стучать не моё.

Итак, Маслова… Я достала сигарету и подкурив, отошла к окну.

– Тося родственница капитана Маслова? – затягиваясь, спросила я присутствующих, чтобы уточнить свою догадку. Всё-таки и однофамильцев тоже немало бывает. Вот например, сидели у нас в камере сразу три Ивановых, двое из которых с одинаковыми отчествами, и совсем не родственники.

– Да, – быстрее сообразила Новикова, – родственники. Капитан Маслов троюродный брат Тосиного отца.

Ясно, значит, пятая вода на киселе их родственные узы.

– А ещё родственники у Маслова есть?

– Больше нет, – это тоже Новикова голос подала.

Сообразительная девочка! Может, мне и повезло с моими помощниками. И посмотрев на сконфуженного Гончара, я улыбнулась. Этот тоже что-то хотел сказать, но Жанна его опередила.

– Сержант, хотите дополнить? – выдыхая клуб дыма в приоткрытую форточку, спросила я притихшего милиционера.

Он замычал, кивая головой.

– Ну так смелее, товарищ Гончар, – приободрила я его.

– Не знаю относится ли это к делу? – замялся парень, будто собирался вывалить ворох грязного белья на всеобщее обозрение.

– В нашем деле всё пригодится, – снова придала уверенности я ему.

В управлении я привыкла разгребать сплетни и домыслы. Откуда ещё можно было высосать целую сеть заговоров из малообразованных работяг или до ужаса трусливых интеллигентов?

– Семён Аркадьевич ухаживал за вдовой своего брата, но она вышла замуж за Михаила Лясина.

Во как! Отвергнутый жених затаил обиду и при первом же удобном случае отомстил, похитив дочь. А чтобы не подумали на него взял дело под свой контроль. Нет, что-то не сходится. Куда-то я не в ту степь завернула. Пора отказаться от привычных мне методов расследования и начинать думать, не как чекист в поисках врагов, а как обычный милиционер. Маслов в этом городишке шишка не последняя и если бы хотел отомстить гордячке, то состряпал бы дельце о хищении в столовой, где та работала. Суд, этап, лагерь. Девку в детдом для детей врагов народа. И ручки белы, и совесть… Какая к чёрту совесть у стукача?! Вряд ли бы он о Насте с ребёнком вспомнил, подкатывая к сладкой Булочке-Жанне. Так что Маслова можно сразу исключить из подозреваемых. Здесь, похоже, простое желание покрасоваться перед бывшей возлюбленной. Мол, вот посмотри: ты меня бросила, а я такой добрый. Дочку твою ищу. Мелочный гад. Ещё не видела этого Маслова, но он мне заранее становился противен.

Я закрыла глаза, втягивая последнюю дозу никотина в лёгкие. Скурила сигарету так, что окурок почти обжигает пальцы. Вроде бы нервы чуть расслабились, но в висках по-прежнему пульсирует кровь. Первый день в Заболотинске, пропавшая девочка, один подозреваемый, зацепок нет. Дело, что передал Маслов, почти пустое. Абсолютно бестолковые показания свидетелей, которых и свидетелями назвать-то трудно.

«… видела Тосю играющей в песочнице с Полей».

«… Тося бегала с мячом, когда я вешала бельё».

«… звала Эдика кушать, а Тося пробежала мимо с девочками».

И так ещё листа три. Все видели Тосю играющей во дворе. Показания детей мало чем отличаются от взрослых. Только там ещё и сумбур из набора слов: «Тося отобрала мяч…», «Тося бросила в меня камнем…», « Тося обзывалась…». В общем, Тося-сорви-голова пропала где-то после эпизода с мячом. Девочка отобрала мяч у некоего Коли, но мяч благополучно вернулся к владельцу, а вот Тося исчезла.

Чёрт! Я чуть не выругалась в слух. Сигарета всё-таки обожгла мне пальцы. Быстро потушив окурок в переполненной пепельнице, стоящей на подоконнике, я чисто машинально бросила взгляд вниз. Ко входу подъехал мотоцикл. Это Шумский привёз друга в отделение и уже через минуту громкий топот в коридоре сменился тяжёлым сопением за моей спиной.

ЭПИЗОД 2.

– Как просила! – с раздражением пробасил Евгений Иванович. – Садись, Миш.

А вот с Лясиным его тон смягчился. Стал каким-то сочувствующим. Ну конечно, я же бесчувственная стерва, готовая посадить невиновного человека в тюрьму, или, ещё хуже, выбивать из него нужные мне показания. И тем не менее, я спокойно поправила капитана, медленно поворачиваясь.

– Приказала.

Шумский скривил недовольную мину и направился к своему рабочему столу, попутно придвинув стул другу. Правда, придвинул он его поближе к себе, чтобы если что вовремя встрять в допрос.

Похоже, без истерик мне Лясина не допросить. Шумский, насупившись, как сыч, сидит, скрестив руки на груди и зло поглядывает в мою сторону. Жанна хоть и не хлопает растерянно ресницами, как Гончар, но по лицу видно, что тоже волнуется за отчима пропавшей девочки. И мне на ум приходит самая подходящая на этот момент мысль: а почему бы не выставить за дверь группу сочувствующих гражданина Лясина и пообщаться с ним тет-а-тет.

– Оставьте нас, – с нажимом на первое слово, говорю я.

– Нет! – тут же подскочив, протестует капитан. – Я имею полное право присутствовать при допросе!

– Как руководитель группы приказываю всем покинуть кабинет, – уже твёрдо заявила я и, в упор посмотрев на Шумского, добавила, – и это пока не допрос, а всего лишь беседа. Так что, – указала взглядом я на дверь.

Гончар с Новиковой спорить не стали и быстро выбежали в коридор, а вот правдолюб Шумский демонстративно придвинулся ближе к столу, изображая полное неповиновение. Мол, никуда я не пойду, буду сидеть, внимательно слушать и ты мне не начальница. Вспомнив упёртость капитана в камере, я поняла, что если и выкину его из кабинета, то только силой. К великому моему сожалению такими физическими возможностями я не обладала. Позову на помощь – выставлю себя в худшем свете. Мало того, что я баба, так ещё и справиться с подчинённым не могу! Ну и какая я после этого чекистка?! Никакая… позорище, а не капитан НКВД. На фоне моего позора даже мелочный стукач Маслов будет выгодно выделяться. Он же мужик!

Глубоко вздохнув и пообещав себе, что это в последний раз так меня нагибают мои же подчинённые, я переключилась на Лясина. Ну не с Шумским же отношения выяснять? Конечно, наглость капитана подорвала мой авторитет в глазах подозреваемого, но пока он трясся от собственного осознания, что преступлениями теперь будет заниматься всесильное Главное Управление Государственной Безопасности надо было действовать.

– Товарищ Лясин? – совершенно не зная с чего начать, я уточнила личность отчима Тоси.

– Да, – подтвердил он, съёжившись на стуле и уставившись на меня абсолютно пустыми глазами.

На преступника Лясин совсем не тянул. В живую он выглядел ещё ничтожнее, чем на фото. Худенький, щупленький очкарик. Трусоватый очкарик, к тому же. А может, он просто дёргался на стуле не от страха, а от мышечных спазмов на нервной почве? Шмыгал красным носом, пытаясь вытереть его скомканным платком. И у Лясина это не всегда получалось. Руки ходили ходуном, как у старого деда. Он создавал впечатление человека раздавленного непосильным горем. Говорят, что жизнь даёт нам только те испытание, которые мы способны вынести. Похоже, с отчимом Тоси случилось исключение из правил и жизнь оторвалась на нём по полной.

Я подошла к своему столу, вытянув из пачки ещё одну сигарету, закурила сама и предложила Лясину. Тот замотал головой, отказываясь. Не курит. И не пьёт. Перегара я не почуяла.

Бедный парень. Не курит и не пьёт, а как тогда справляется с навалившимися на него проблемами? Плачет… Мне бы его пожалеть чисто по-женски, но почему-то к ноющим мужикам я всегда испытывала отвращение. И Лясина не пожалела. Не дома нужно было сидеть и плакать от безысходности, а землю рыть в поисках падчерицы, которую он, по его же словам, любил, как родную.

И что эта Настя в нём нашла? Я ещё раз пробежалась по Лясину холодным взглядом. Ну что она в нём нашла? Жилетку для соплей? Да с таким недомужиком ни одна женщина не будет чувствовать себя защищённой. Странно, что на фотографии они действительно счастливы. Или мне это только показалось? Обычно мужьям слюнтяям изменяют, мы ведь верны только тем, кого уважаем. Хотя, куда я лезу? Костя был настоящим мужиком, а я ему изменяла. Всегда изменяла. Ладно, оставлю Костю на сегодня в прошлом. Всё равно мои сожаления ничего не изменят.

– Товарищ Лясин, дела у вас, мягко скажем, не очень, – пугаю я и так испуганного. Краем глаза замечаю, как Шумский напрягается. Злится капитан. – На момент исчезновения вашей падчерицы никто не может подтвердить, где именно вы находились.

– Дочери, – еле слышно поправляет меня Лясин и опускает голову. – Она моя дочь.

– У девочки другая фамилия и графе отец значится Георгий Маслов, – сказала я, уже усомнившись в адекватности отчима.

Похоже, Михаил помутился рассудком называет чужого ребёнка своим.

– Тося моя дочь, – ещё раз повторил он. – Настя забеременела, когда была замужем за Гешей. Для всех Тося его дочь, но она моя. Моя! – громко заявил Лясин и, оторвав глаза от пола, посмотрел на меня.

Вот теперь во взгляде Михаила был смысл, а всего минуту назад он казался мне подавленным человеком. Но стоило упомянуть родство Тоси с Георгием и Лясин вскипел, будто у него отбирают что-то очень важное, без чего его жизнь невозможна.

Я посмотрела на Шумского, чтобы по его взгляду понять, как реагировать на такое неоднозначное заявление его друга, и, похоже, он тоже был удивлён. Надо же, такой маленький городишко, а тайны похлеще, чем при Мадридском дворе. Здесь даже близких друзей предпочитают держать подальше от семьи. Надо бы поинтересоваться, а как Настя стала счастливой вдовой? А тут, смотришь, и прошлые грешки станут главной ниточкой ведущей к исчезновению Тоси. Но пока оставим личную жизнь четы Лясиных.

– Ладно, адюльтер гражданки Анастасии меня не волнует, я спросила где вы были на момент исчезновение девочки. Вы так и не ответили, а я жду, – затягиваясь сигаретой задала я вопрос.

Правда, в этот раз я внимательно рассматривала удивленного Шумского. Тот факт, что этот хлюпик настоящий отец Тоси, автоматически снимал все подозрения с него. Я не видела никакого смысла воровать собственную дочь. Поэтому его реакция на мои вопросы меня уже не интересовала. Как не прискорбно осознавать, но, похоже, девочка стала восьмой жертвой Зверя. Так что и подозреваемого у меня больше нет. А есть пропавшая Тося пяти лет и куча городских секретов. Я уже нутром чуяла, что эти секреты отольются мне горькими слезами.

Лясин снова начал мямлить, рассказывая всё про тот злополучный день. А вот Шумский больше не рвался спасать Михаила, затыкая мне рот. В его голубых глазах плясала обида на друга. Оно и немудрено, столько лет знакомы, делились, можно сказать, всем самым дорогим, а друг утаил, что у него есть дочь. Но и Лясина можно понять. Может, у него была на это веская причина? И от его молчания зависело счастье любимых ему людей? А именно Насти и Тоси.

Долгую и монотонную речь Лясина прервал вошедший Гончар. Парень нервно перебирал в руках свою фуражку.

Первым не выдержал Шумский.

– Ну что там, Коля?

– Тосю нашли, – пробубнил он, пряча глаза.

ЭПИЗОД 3.

– Тосю нашли?! – подорвавшись с места, закричал Лясин и бросился к Гончару. – Где она?! Где?! – вопил он, напирая на парня.

Молодой милиционер отступил к двери, упёршись спиной. Его глаза заблестели, а рот сковало молчанием. Он не смел сказать правду несчастному отцу. Слишком страшно стать первым человеком, затушившим малюсенькую искру надежды. Поэтому Гончар вжался в дверь и сильно-сильно зажмурил глаза, от чего еле заметная слеза скатилась по его щеке.

Похоже, только мы с Шумским поняли, что именно имел ввиду сержант, когда вошёл в кабинет. Да, Тосю нашли… , но это уже не Тося. Не та веселая девочка-сорванец, бегающая с мячиком по двору. И она уже никогда не будет так искренне по-детски улыбаться. Эта девочка никогда не повзрослеет. Она навсегда останется ребёнком в памяти тех, кто её любил.

Я уже говорила, что во мне нет жалости к слабым, но в тот момент в груди что-то сжалось и больно кольнуло. Сердце? Нет. Я ещё слишком молода, чтобы оно у меня барахлило. Скорее всего, это сострадание к ближнему. То самое сострадание, которое я вытравила из себя ещё будучи юной девушкой. Я тоже потеряла родных мне людей. Всю мою семью убили в далёком двадцать первом. Отца, мать, беременную сестру, её мужа и младшего брата. Он, кстати, тоже был не старше Тоси. Их больше нет в моей жизни, но они остались в моих воспоминаниях и ночных кошмарах. А ещё осталось чувство вины. Если бы мама так долго меня не искала в тот день, они бы спаслись или … ? Или такой исход был неизбежен? Всегда гоню эти мысли прочь, но они возвращаются и с каждым разом чувство вины становится ещё более невыносимым.

Вот поэтому, глядя на Лясина, я жалела его, ведь отлично понимала, с какой болью ему предстоит жить все оставшиеся годы. И какие кошмары будут мучить его по ночам. Он навсегда застрянет в одном-единственном дне, проживая его снова и снова… пока его сердце не устанет биться в груди.

Мне не пришлось ничего говорить Шумскому. Он сам всё понял: друга надо подготовить, прежде чем везти на опознание.

Женя подошёл к Михаилу и, положив ему на плечи руки, медленно развернул к себе.

– Миш, давай мы съездим, посмотрим что и как, а ты пока здесь подождёшь. Хорошо?

Тот, уставившись на Шумского, замотал головой.

– Настя сегодня умерла. Мне надо Тосю обнять. Понимаешь? Обнять. Одни мы с ней остались, – прошептал Миша.

Лясин смотрел на друга, но будто не видел его перед собой. Настолько пустыми становились его глаза. Где-то глубоко в душе, до него наконец стало доходить что произошло, но измождённое сознание всё равно продолжало цепляться за остатки догорающей надежды. А вдруг это не Тося? А вдруг они ошиблись? А вдруг… ? И ещё сотни таких «вдруг» поглощали рассудок Михаила, искажая грани реальности. Он на глазах сходил с ума. И уже в какие-то считанные секунды попытался освободиться. Отталкивая в сторону Гончара, вырываясь из рук друга, Лясин рвался к Тосе и вопил, словно раненый медведь:

– Нет! Неееет! Тося!

Реальность с головой накрыла его. Худенький очкарик, обезумев от горя, всё-таки вырвался и выбежал в коридор, где его не смогли скрутить трое мужчин. Лясина хватали, пытаясь затащить в камеру, правда, уже ни как арестованного, а как душевнобольного. Шумский бросился вызывать врача, опасаясь, что тот что-нибудь с собой сделает. Убитый горем отец и вдовец начал биться головой о стены.

Я с ужасом наблюдала за происходящим. Нужно было ехать на труп, Доронин уже забегал сообщить, что машина ждёт, а в отделении сумасшедший дом. Несколько здоровых мужиков не могут угомонить интеллигента-учителя. Жанна, испугавшись криков, шмыгнула за дверь, плотно закрыв её. И я понимаю Новикову, сама бы последовала за ней. Вопящий гам в коридоре дезориентировал, оглушая до боли в перепонках и рождая в голове желание достать пистолет и пальнуть пару раз в воздух, чтобы этот дурдом прекратился.

И когда мои пальцы потянулись к кобуре, из дальнего кабинета вышел мужчина в форме НКВД. Он быстрым шагом подошёл к копошащимся милиционерам. Те, ещё только заметив приближающегося сотрудника наркомата, сами отскочили от Лясина. Не теряя времени на разбирательство «кто-что-почему», он одним ударом в челюсть вырубил разбушевавшегося учителя.

– В камеру его, – спокойным голосом приказал заочно знакомый мне Маслов.

То, что передо мной стоит стукач Маслов я не усомнилась ни на йоту. В Заболотинске был только один начальник НКВД и это капитан Маслов. Правда, мои представления о нём существенно отличались от реальности. Да и вообще, как мы представляем себе доносчика? Мерзким человечком. Толстеньким, лысеньким мужичком с заплывшими свиными глазами? Или скользкого типа похожего на ползучего гада? В любом случае мерзота она и в Африке мерзота, на одно лицо, но вот Маслов воочию не производил впечатление такого гадливого и мелочного мужичка.

Это был высокий широкоплечий мужчина. Шатен с зелёными глазами, прямым носом и тонкими губами. Квадратный подбородок с ямочкой завершал образ чертовски красивого мужчины. О, я забыла про недельную щетину. Вот она-то и придавала его лицу неотразимые четкие мужские линии. Маслову бы в кино играть героев-любовников, а не строчить доносы на соперника.

«Дааа…», – протянула я мысленно, пробегая удивлённым взглядом по капитану.

Шумский и Маслов стоят друг друга. Оба красавцы, аж загляденье! Но вот абсолютно разные по характеру. Женя импульсивный, честный, добрый. Маслов… по его доносам я сделала вывод, что он беспринципный мерзавец. А жаль… Такой мужчина и ненадёжный. Даже Паша с ним не сравнится. У моего любовника хотя бы есть эмоции. Та же самая ревность. А в глазах Маслова самое страшное из всех чувств на земле – равнодушие. Хоть подыхай у его сапог, он просто переступит через тебя и пойдёт дальше, не обернувшись.

Теперь мне всё стало понятно. Из двух ухажёров Настя выбрала того, кто её действительно любил. Хлюпика Мишку. Мишку, которого уже оттащили в камеру и в отделении снова стало относительно тихо. Если, конечно, не считать мат Шумского, поднимающегося по лестнице.

– Капитан Маслов, – холодно представился он.

В зелёных глазах ничего не поменялось, даже когда он оценивающе пробежался ими по мне.

– А мы с вами знакомы, товарищ капитан. Читала на днях ваши сочинения, – намекнула я на доносы.

– Это вы со мной знакомы, а не я с вами.

А теперь от его голоса веяло холодом. Таким холодом, что по телу поползли мурашки. Опасный тип. Я не хотела бы, чтобы когда-нибудь он меня допрашивал. Этот будет истязать, не испытывая сострадания, потому что в нём его попросту нет.

И прогоняя от себя сиюминутный страх, я тоже представилась:

– Капитан Лисовская.

Коллега ничего не успел ответить. Его окликнул Шумский.

– Маслов, какого хрена ты Миху ударил?!

С таким же равнодушным видом, недруг повернулся к капитану.

– С такого, Шумский, чтобы он заткнулся.

И только сейчас до меня долетел слабо уловимый запах алкоголя. Маслов выпивал у себя на рабочем месте, а ему помешали насладиться мыслящей гармонией с бутылкой водки.

– Маслов, ты … .

Проглотив ругательство, Шумский сжал кулаки, готовый снова врезать наглецу, но Маслов, проигнорировав попытку спровоцировать себя, прошёл мимо. Правда, задев плечом Евгения, буркнул:

– Делом займись.

– А ты проспись! – выкрикнул Шумский уходящему сопернику.

Ответом ему стала с грохотом закрывшаяся дверь. Похоже, у моего коллеги сегодня нет настроения на разговоры. Пошёл строчить очередной донос? Или, может, всё-таки допивать бутылку?

Я так поняла, что у Маслова свободного времени хоть отбавляй, а вот у нас его почти нет. Разгребать доносы в кабинете намного приятней, чем выезжать на трупы. Вот сейчас я бы с огромным удовольствием поменялась бы с Масловым местами. Я много чего видела, но сама мысль, что всего через каких-то полчаса увижу мертвого ребенка, выворачивала меня наизнанку. А ещё Шумский чуть ли не гнал вперёд. И дыша через раз я пошла за ним.

ЭПИЗОД 4.

Девочку нашли недалеко от развалин усадьбы. Её маленькое тельце лежало на обочине поросшей травой дорожки когда-то ухоженного панского сада. Самое интересное, что этот сад прочесывали несколько раз, но никаких следов ребёнка не нашли. И вот спустя четверо суток живущий поблизости дед пошёл привязать своих коз под яблонями, а тут такое… Испугавшись, мужик бросил и коз, и верёвку, и корзину, и со всех старых ног побежал в милицию. Сейчас сидел на валуне, причитая кто ж такой поганец, что над детьми издевается? Проклинал Зверя, но, хоть и сбивчиво, отвечал на вопросы, чуть ли не поминутно рассказывая, как начинался его день.

Зеваки уже окружили место преступления, постепенно напирая ближе к прикрытому простыней трупу.

Глыба размахивал руками, отгоняя любопытных и сочувствующих граждан:

– Товарищи, не мешайте! Отойдите! – и увидев нас, повеселел. – Вон и товарищ из Москвы приехала! Сейчас разберемся! Найдём мы Зверя! Найдём!

Это «товарищ из Москвы» словно мантру подхватила толпа и, оглядываясь на меня, расступалась, пропуская вперёд. Я кожей ощутила какие надежды возлагают на меня уставшие от убийств жители города.

– Товарищ из Москвы.

– Товарищ из Москвы.

– Товарищ из Москвы.

Твою мать! Будто там все честнее, мудрее и лучше! Хотелось провалиться сквозь землю. Они не сомневаются, что я найду убийцу. В их глазах уже не просто надежда, а твёрдая уверенность: если прислали из Москвы, значит, всё будет хорошо. Этот «товарищ из Москвы» защитник всех униженных и оскорбленных. Ну просто сверхчеловек! Знали бы они, что меня в их болото сослал отсидеться любовник и я никогда не занималась расследованиями убийств. Я, можно сказать, сама косвенно причастна к сотням расправ над врагами народа и их семьями.

Я с важным видом подошла к накрытой простыней девочке. Сердце сначала замерло а, когда Шумский, присев на корточки, стянул с лица убитой край простыни, оно заколотилось будто сумасшедшее. Комок тошноты тут же подкатил к горлу и я закрыла глаза. Вся моя наигранная важность, а ещё непоколебимость тут же испарились.

«Господи, только бы никто не увидел, что мне плохо!», – вспомнила я забытого бога, делая шаг вперёд и медленно открывая глаза.

Тося была сама на себя не похожа. Да что я говорю?! Девочку словно подменили, и только непослушные светлые кудряшки остались нетронутые смертью. Они так же вились на голове, как и на той фотокарточке, которую я рассматривала всего час назад.

– Ничего нового, – незнакомый голос за спиной заставил обернуться.

За мной стоял невысокий плотный мужчина в белом халате. Он дрожащими руками чиркал спичкой, пытаясь закурить. Шумский поднялся и, достав из кармана зажигалку, поднёс её врачу. Тот, глубоко втянув воздух через сигарету, выдохнул уже дымом.

– Бурак Станислав Игоревич, врач. Ну и по совместительству патологоанатом, – представился мужчина.

– Алеся Яновна, – без официоза назвалась я, поглядывая на трясущиеся руки врача.

– Нервы ни к чёрту с этими убийствами, – тут же оправдался он, заметив мой интерес. – Я же просто хирург. Это Ежи Карлович трупы вскрывал. Ему привычней было. А я так… аппендицит вырезать.

– А где этот Ежи Карлович?

И тут вмешался Шумский:

– Ваши забрали месяц назад за антисоветскую деятельность, а по факту за то что поляк.

Договорится когда-нибудь Шумский и я его уже не спасу. Даже Бурак слегка сконфузился, опустив виновато глаза. Наверное, сейчас раз сто уже пожалел, что вспомнил Ежи Карловича.

– Ладно, что по девочке?

Сменила я тему разговора. Не очень-то хотелось разбираться с истиной причиной ареста поляка. Раз арестовали, значит, было за что. Нашим виднее кто враг.

– Смерть наступила в результате асфиксии. Простым языком, её задушили руками. Есть характерные следы от пальцев на шее. Судя по окоченению смерть наступила где-то, – он посмотрел на наручные часы, – десять часов назад. Вчера вечером.

Врач подошёл к телу Тоси и откинул простыню.

– Не знаю относится ли это к делу, но, похоже, у нее сломана шея. Такого я раньше не замечал. Обычно Зверь душит жертву. А так все без изменений, на мой взгляд. Ссадины на коленях и локтях, полученные незадолго до смерти. Кровь на них ещё не успела запечься.

– Такие были и на предыдущих жертвах, – подтвердил Шумский, пристально рассматривая ссадина на коленках Тоси.

Капитан смотрел на убитую девочку и, казалось, что близкое знакомство с её отцом никак не влияет на его душевное состояние. Но это не так. Шумский тяжело дышал, всё время отводил глаза в сторону, сдерживая слёзы.

– Вряд ли коленки оцарапал ей Зверь. Она ребёнок, – Бурак резко осекся на слове, нервно затянувшись сигаретой, и на выходе будто извиняясь поправил сам себя, – была ребёнком. У моего племянника ни дня без царапин и синяков не проходит. Дети, – снова затяжка, молчание, и выступившие слёзы заставили врача отвернуться.

Нервы «ни к чёрту», всё-таки сдали. Да, и такое ни каждому дано выдержать. Особенно тому, кто спасает жизни, а не отнимает их.

– Простите, я отойду, – еле слышно сказал Станислав Игоревич и направился к фельдшерской машине.

Я не стала задерживать врача. Свою работу он уже выполнил, осмотрев труп и дав предварительное заключение, а остальное, более детальное, позже официально на бумаге. Криминалисты тоже отработали, сделав фотографии и описав все найденные улики. Правда, улик этих, что кот наплакал, то есть совсем нет. Единственная зацепка, от которой ещё можно было оттолкнуться – это дед. Я ещё только соображала, что делать дальше, а Шумский уже подошёл к старику и стоящему рядом милиционеру. Подойдя, капитан о чём-то переговорил с коллегой и, обернувшись, рукой подозвал меня к ним.

– Алеся Яновна, это лейтенант Кулик Родион Глебович, местный участковый, – представил он парня. – Вроде что-то проясняется у нас. Давай, Родион, расскажи, что видел.

Прежде чем отрыть рот, участковый кивнул в сторону панских развалин:

– Я вчера от Мацкевичей возвращался, решил срезать через усадьбу и вроде бы кого-то видел.

Полное разочарование, а не информация. Я уже было настроилась на что-то стоящее и тут меня, как кувалдой по голове ударили слова Кулика, что тот вроде кого-то видел. А кого? Кого, мать твою, он видел?! Неужели нельзя как-то уточнить кого именно он видел? И когда я задала вопрос кто же это мог быть, участковый пожал плечами. На секунду многообещающе задумался и огорошил своей тупостью, сказав: «Тень мужская была. Да, точно мужская. Бабскую юбку я от штанов даже в кромешной тьме отличу». Последнее было излишним юношеским хвастовством. Что он там в темноте различает меня абсолютно не интересовало. То, что убивает мужик было и так понятно. Женщины на такое не способны. Хотелось, конечно, услышать больше, но участковый продолжал пожимать плечами и корчить подобие умного лица. После пяти минут разговора с Куликом, я почувствовала настоящую злость. Вот бывают люди, которые одним своим видом просто раздражают, а тут появилось невыносимое желание прибить идиота.

– Спасибо, лейтенант, идите работайте дальше, – с нескрываемым раздражением сказала я и, дождавшись, когда бестолочь Кулик уйдёт, с вопросом посмотрела на Шумского.

– Ладно, Лесь, сам охренел, – поняв, оправдался Женя. – Он сказал, что видел убийцу.

– Теперь понятно, почему вы больше года Зверя ловите, – в упрёк сказала я, вскользь пробежавшись глазами по сотрудникам милиции.

Оцепление из пяти человек не может справиться с напирающей толпой зевак. Начальник милиции распинался перед негодующими жителями несколько минут и, поняв, что это бесполезно, смотался обратно в отделение. Один из двух криминалистов побегал с фотоаппаратом несколько минут и убежал в кусты. Чересчур впечатлительный специалист со слабым желудком… Чуть что сразу рыгает, сложившись пополам. Хорошо хоть второй проявлял большее рвение в работе, расхаживая по траве. Он, нагибаясь до самой земли, пристально рассматривал каждую соринку рядом с трупом Тоси.

– Да ладно, можно сказать, у вас там, – кивнул он в сторону Москвы, – дураков нет.

– Дураки там долго не живут, – буркнула я, зацепившись взглядом за второго криминалиста.

Тот вроде бы что-то нашёл. С минуту повертев в руке находку, поднялся с корточек и направился ко мне.

– Товарищ капитан, – сходу, не представившись, обратился он ко мне, протягивая ладонь, – это было под рукой девочки.

Я взяла из раскрытой ладони пуговицу. На первый взгляд обычная черная пуговка. Такие тысячами выпускают на заводах нашей Родины. Но вот, перевернув её, я увидела на обратной стороне аккуратную гравировку из двух заглавных букв «ПС».

– ПС, – повторил мои мысли, заглянувший через плечо Шумский. – Имя, фамилия?

– Может быть, – задумавшись ответила я.

Панские развалины, мужская тень, пуговица с инициалами… простому советскому человеку гравировать свои пуговицы без надобности. Такой придурью страдали только богачи. Может, кто-то из этого панского рода вернулся в Заболотинск и мстит его жителям? Или всё-таки это я хочу связать бывшего эксплуататора с убийствами детей. Вот и ищу зацепки там, где их попросту нет.

– Женя, а у кого-нибудь из здешних панов были такие инициалы? – оторвавшись от раздумий, задала я вопрос.

– На конце было бы «З», а не «С», – быстро ответили он, забирая у меня из рук пуговицу, и, рассмотрев её получше, добавил. – И вряд ли пан Заболотинский заказал бы вырезать свои инициалы на простой советской пуговице. Зачем ему это?

Вот тут Женя и развалил всю мою и так слабую версию. Но мысль про пана никак не отпускала.

– Усадьбу обыскивали?

– Да, но там почти ничего не сохранилось. Всё строение полуразрушено. Второй этаж почти обвалился во время пожара, – сказал Шумский.

– Пусть ещё раз обыщут, – настаивала я. – Может, найдут подвалы.

В старых домах дворян часто были потаённые комнаты или огромные подвалы, где хранились дорогие вина. Так что обыскать усадьбу ещё раз лишним не будет. Правда, по гримасе Шумского, я поняла, что немного перегнула с приказами. Он наклонился ко мне и прошептал на ухо:

– Леся, я сам лично облазил усадьбу вдоль и поперек. Ничего там нет.

Я с неохотой согласилась с Шумским и вернула пуговицу молодому криминалисту. Мы ещё около двух часов пробыли на месте, пока тело Тоси не увезли в морг. Старика, обнаружившего труп, и с десяток горожан, желающих высказаться, я допросила лично. Ничего нового. Убийца словно растворялся в ночных кошмарах местный жителей. Мне рисовали образы монстров из легенд прошлого: каких-то оборотней, ведьм, призраков. И во всём этом шлаке я должна была провести границу между реальностью и вымыслом. Но панская усадьба так и не выходила у меня из головы, притягивая своей таинственностью, покрытой мраком трагичной историей. В огне погиб преданный панам сторож.

ГЛАВА 7. Восемь

ЭПИЗОД 1.

Мы привыкли верить своим глазам, даже когда они видят то, что противоречит нашему восприятию добра и зла. Где добро – это белое, а зло – чёрное. Наши глаза прекрасно различают этих два цвета, но тонкая грань между ними остаётся невидимой. Мозг, словно, нарочно не хочет воспринимать серое, ведь этот полутон нельзя отнести ни к черному, ни к белому. Нечто пограничное, маркое, сумрачное. То, к чему не захочется прикоснуться даже кончиком пальца. Грязь, которую мы обязательно обойдём, чтобы не испачкаться. Но, что делать, когда в мире людей серый становится единственным цветом человеческой души? Среди нас нет людей, способных похвастаться абсолютной святостью. Нет и тех, кто соединил в себе вселенское зло. Обычно нас окружают простые грешники, и не все из них стремятся попасть в рай. Кому нужны божьи законы, когда в мире царят лишь животные инстинкты направленные на выживание?

Не святые, но и не грешники – просто люди с серой душой. И в нас всего поровну, как добра, так и зла. Правда, бывают исключения, когда в серую грань нашей сущности просачивается больше чёрного… И тогда из обычного человека мы вдруг превращаемся в звероподобного монстра. В тварь, которую остановит только смерть.

Я никогда не стремилась казаться лучше, чем есть на самом деле. Когда нужно было любить – любила. Когда нужно было верить – верила. Когда предать – предавала. Забыть – забывала. Ненавидеть. Ненавидеть… С этим чувством у меня всегда были проблемы. Как бы я ни пыталась кого-нибудь возненавидеть, со временем моя ненависть перерастала в презрение, а презрение в равнодушие. Но, изучая дела убитых девочек, я испытывала такую ненависть, что дышать становилось больно. Хотелось достать из кобуры пистолет и пустить пулю себе в лоб, потому что читать сухие отчёты было невыносимо. Перед глазами всё время маячили жуткие образы убиенных детей. Я смотрела на фотографии с мест преступления и отказывалась верить собственным глазам. Неужели человек способен на такую жестокость? Нет. Этот монстр никогда не стоял на сером распутье, он крепко увяз в чёрной липкой грязи, которую ошибочно принимал за душу. Он, словно, выполз в этот мир из преисподней. Абсолютное зло. Чудовище питающиеся муками невинных. И ему всё мало, мало и мало!

До Тоси было семь жертв. Все девочки одного возраста – четырёх, пяти лет.

Первая жертва Галина Волошина. Галюся, как назвали её родители. Она пропала в начале марта прошлого года. Утром играла с детьми во дворе, а к обеду исчезла. Сначала мать со старшими сыновьями сама искала дочку и, когда уже отчаялась, пришла в милицию. Через неделю сторож кирпичного завода случайно нашёл труп девочки. Его собака раскопала мусорную кучу и жалобно заскулила, подзывая к себе хозяина.

Вторая жертва – Алевтина Егорова. Для матери с отцом Алечка. Пропала через два месяца после Галюси. Точнее середина мая. Труп нашли на пустыре. Подозреваемые? У девочки, как и у родителей, недругов не было. Следовательно, и подозреваемых тоже не было. Второе убийство ребёнка в городе, а спросить не с кого.

Третья жертва – Валентина Шейман. Девочка пропала в конце июля. Её тело нашли на четвертые сутки в канализационной яме неподалёку от дома, где она жила.

По городу поползли жуткие слухи, а это подрывало авторитет советской власти. Общественность требовала разобраться с убийцей и начальник милиции назначил виновного – деда третьей жертвы. По версии милиции, точнее следователя Барсюка: родители Вали в тот злополучный день пошли в театр и попросили дедушку посидеть с внучкой. Тот напился и в пьяном угаре задушил ребёнка. Старый Шейман отрицал обвинение, но после общения с Масловым подписался и под убийствами Галюси с Валей. До суда он не дожил. Повесился в камере.

Вроде бы преступления раскрыты и можно вздохнуть спокойно, но в сентябре пропадает Раиса Бердянская. Раечка исчезла со двора детского сада. Воспитательница ( из приезжих) сразу же позвонила в милицию и в разговоре с сотрудником упомянула, что видела неизвестного возле забора. Описала его приметы. Мужика быстро нашли. Оказалось, что это местный дурачок Ростик. Труп Раечки повесили на идиота. Следователю Барсюку было по-барабану, что у Ростика железное алиби. Когда девочку убивали, он уже сидел в камере.

В конце ноября пропадает София Якуш, а через несколько дней её труп находят на том же пустыре, что и Галюсю. Следователь Барсюк рвет и мечет, чуть ли не хватая каждого подозреваемого, но всё безрезультатно. Все улики указывают, что убийца детей один и тот же человек. Только туповатый следователь наотрез отказывается признавать свои ошибки.

Восьмого марта тридцать девятого года прямо с утренника из городского Дома Культуры исчезает Маруся Дзедун. Девочка стала шестой жертвой Зверя. Её останки нашли только спустя месяц после исчезновения неподалёку от усадьбы. Тело частично разложилось и обглодано бродячими псами.

Заболотинск захлестнула новая волна страха, которая в свою очередь породила слухи: будто Зверь – это оборотень. «Убийства происходят в полнолуние», – шептался народ, с опаской поглядывая на усадьбу.

Ужас настолько проник в подсознание каждого жителя, что детали убийств уже никого не волновали. Народ видел сверхъестественное там, где его по определению не было. И чтобы остудить фантазию советских людей, Барсюк арестовывает очередного терпилу, некого Агафьева Валерия Владимировича. Мужик работал кочегаром в Доме Культуры и у него в коммуналке каким-то чудесным образом во время обыска оказалась варежка Маруси. Признание из Агафьева не выбил даже Маслов. Кочегар стоял на своём: не убивал. До суда он, к сожалению, не дожил. Внезапно умер в тюрьме от сердечного приступа.

Барсюк перегнул палку и начальство не оценило рвение услужливого следователя, так искусно подгонявшего дела под нужные результаты. Сначала его отстранили от занимаемой должности, а потом уволили с формулировкой «злоупотребление служебным положением». И поговорить с Барсюком не получалось. Его арестовали в апреле. Не то, чтобы я очень хотела пообщаться с недалёким бывшим следователем. Просто интересно было послушать, как он стряпал свои филькины делишки, кромсая судьбы невинных людей и давая Зверю почувствовать свою полную безнаказанность? Хотя про невинных людей, я тоже малость перегнула. У самой рыльце в пушку.

В конце апреля похищена и убита внучатая племянница комбрига Кистенева – Дарья Кистенева. Тот же почерк: похищение, тело находят через какое-то время в районе прилегающем к руинам усадьбы, следы пальцев на шее и сбитые коленки с локтями. В этом деле уже было больше материалов, чем в предыдущих шести. Шумский на славу постарался, когда дело отдали ему! Единственное, чего я не нашла ни в одной папке это заключения патологоанатома. И куда-то пропали показания свидетелей о чёрной машине рядом с местом исчезновения Дарьи Кистеневой. Складывалось впечатление, что дела тщательно почистили. И кто это сделал, я сразу догадалась.

ЭПИЗОД 2.

Ещё раз перелистав папки и окончательно убедившись, что нужных мне заключений нет, я отложила их в сторону. День выдался в моральном плане тяжёлый. Отец Тоси помутился рассудком. Его забрали в психиатрическое отделение. Шумский вызвался сопроводить и, чтобы по два раза не ездить дождаться заключения по вскрытию. Жанну я отправила домой. Девочке стало плохо. Так, что компанию в кабинете мне составлял один Гончар. Парень оказался на редкость внимательным.

Помогая разбирать дела он вдруг подметил:

– Девочки были похищены в центре города и ни одной из частного сектора, – задумался парень и посмотрел на меня, ожидая одобрения.

– А их трупы были найдены в непосредственной близости от панской усадьбы. И что бы это могло значить? – озвучила я свои наблюдения, развивая дальше мысль Гончара.

– А то, что убийца как-то связан с этими двумя местами, – подытожил парень и тут же погнал набрасывать версии. – Может, он живёт в центре, в одном из кирпичных домов. Там же присматривает себе жертву, потом похищает её и прячет в усадьбе.

– Шумский говорит, что облазил всю усадьбу и не нашёл никаких потаённых комнат.

Гончар, услышав фамилию уважаемого следователя, немного сконфузился, но всё равно продолжил настаивать на своём.

– Может, Евгений Иванович не всё облазил. Он же никогда там не был. Только после пожара. Вот моя бабка рассказывала, что в усадьбе есть тайная комната. Старый пан Заболотинский прятал там дорогие картины с антиквариатом. Она лично ему помогала какую-то мазню на холсте снести туда. Эх, жалко бабка померла прошлой весной! – раздосадовано охнул Гончар.

– Да, Ванюша, жалко вашу бабку, – поддержала я парня, впервые назвав его по имени.

Обычно предпочитаю обращения по форме без личных имён, но тут другое дело – молодой милиционер мне очень симпатизировал. Нравятся мне такие парни. Вроде и скромный, но есть в нём что-то притягательное для взрослых женщин. Хочется приласкать такого невинного красавца. Вот так по-матерински приласкать без злого умысла развращения.

– Бабка вредная была, – засмущался Гончар, услышав своё имя. – Ни о ком хорошего слова не говорила, кроме старого пана. Вот его всегда хвалила. А молодого пана Иродом называла.

– А за что? – тут же поинтересовалась, вспомнив, что вроде именно этот пан числился отцом Шумского.

Щеки парня зарделись, словно помидор, а глаза виновато забегали по столу.

– Так молодой пан девок портил, – ели слышно пробурчал Ванюша.

Вот бывают же такие люди, что одни грешат, а другим стыдно. Гончар был как раз из таких. Молодой пан девушек насиловал, а Ванюша прям сквозь землю готов был провалиться, испытывая неловкость даже пересказывая воспоминания почившей бабушки.

– И много испортил?

– Бабка рассказывала, что много. Старый пан хотел даже лишить его наследства, но скоропостижно скончался за день до того, как должен был приехать нотариус. Новое завещание было составлено на воспитанницу пана сироту Марылю. Бабка моя лично присутствовала, когда пан это завещание писал. Но не успел засвидетельствовать бумагу, как положено. Вечером написал, а утром его нашли мертвым на полу в собственном кабинете. Панский сынок больно не горевал по папаше и уже через месяц женился на панночке Марыле, чтобы и её наследство прибрать к рукам. А бабку мою выгнал, забрав все отцовские подарки. Вот она на зло Заболотиским и рассказывала все их семейные тайны: как насильничал молодой пан девок в летнем домике, как к панночке Марыле по ночам шастал, про золото спрятанное в подвале, как Агнешка утопла.

– А Агнешка, это кто? – спросила я у такого осведомленного милиционера.

Признаться, я была немного удивлена, что простой парень знает такие интимные подробности панского семейства.

– Пересвистова Агнея, старшая сестра нашего первого секретаря горкома Пересвистова. Она была служанкой при старом пане, потом её нашли в пруду. Сказали, что сама утопилась. Но бабка моя говорила, что Агнешку изнасиловал панский сынок, а потом задушил и бросил труп в воду, – и, затаив дыхание, со злостью добавил. – Он с ней несколько дней в летнем домике развлекался.

И опять с убийством тридцати годовой давности всплывала усадьба, теперь уже с каким-то летним домиком. Меня прям током шибануло, как захотелось самой посмотреть на руины панского дома. Шумского всё ещё не было. Дела убитых девочек я изучила от корки до корки. В общем, пока заняться было не чем. Да, и день катился к закату. Так что напросилась я у Гончара на экскурсию в панские развалины, ну и заодно самой всё внимательно рассмотреть. Вдруг Шумский чего и не заметил. Ванюша принял моё предложение с таким энтузиазмом, которое свойственным только юношескому возрасту. А именно, подскочил с места, воскликнув: «Есть, товарищ капитан, показать вам панскую усадьбу!». И мы, выйдя на улицу, поехали под ворчливый аккомпанемент Доронина в сторону заброшенной дороги, ведущей сначала по липовой аллеи, потом в яблочный сад, мимо зарастающего камышом пруда, к покосившимся кованным воротам, которыми уже виднелись обгоревшие стены дома.

ГЛАВА 8. Панские развалины

ЭПИЗОД 1.

Доронин выругался, когда машина стала подскакивать по выбитой дороге, бубня, что нечего на ночь глядя ездить к черту на кулички. Я промолчала. Ну что простой шофёр мог ещё сказать, как не пожалеть свою груду металла на колесиках?

Когда-то эта была роскошная усадьба в два этажа с открытой террасой, на которую был выход из каждой комнаты. И от всей этой красоты остались лишь покосившиеся двери с разбитыми стёклами. Мощенная камнями дорожка, которую ругал Доронин, огибая фонтан в центре двора, вела к широкой лестнице с резными балясинами. Несколько ступенек и нас встречают высокие двустворчатые двери совсем не тронутые огнём. Странно, весь дом, особенно левое его крыло, почернело от копоти, которую не смыли ни дожди, ни время, крыша обвалилась, трава проросла будто сквозь плиты мрамора, а двери сохранились в идеальном состоянии. Я даже не услышала скрипа, когда открывала их.

– Будьте осторожны, – раздался взволнованный голос Ванюши за спиной, – здесь почти обвалились перекрытия.

Я машинально подняла голову вверх. Балки, и правда, держались на честном слове, а некоторые уже валялись на том, что когда-то называлось полом. Теперь под ногами противно хрустело, стоило только сделать шаг внутрь полуразвалившегося здания.

– А на второй этаж можно подняться? – спросила я Гончара, заметив остатки лестницы впереди.

– Думаю, нет, – обгоняя меня, сказал парень. – Полы были деревянные, – пояснил он и смущённо подал руку, когда я переступала через одну из обвалившихся балок. Здесь только хорошо сохранились подвалы, но по весне их заливает водой. Это и при старом пане тоже было. Сейчас вроде подсохнуть должно было всё. Дождя давно не было.

Оглянувшись вокруг, я ещё раз внимательно рассмотрела развалины усадьбы. Здесь невозможно было спрятать ребёнка и удерживать его несколько дней. Слишком опасно, как и для жертвы, так и для убийцы. В любой момент может второй этаж полностью обрушиться. Так что идею об уцелевших комнатах в усадьбе я сразу отмела, как только увидела в каком состоянии перекрытия. А вот подвалы и летний домик всё ещё маячили в голове и я поторопила Гончара. Вечерние сумерки быстро сгущались и была вероятность, что пока мы спустимся в подвальные помещения на улице окончательно стемнеет. Хорошо хоть я захватила с собой фонарик, а то от зажигалки там толку не было никакого.

Молодой милиционер осторожно вёл меня по дому, когда надо, по его мнению, помогая переступать через препятствия. Бедолага всё время то смущённо сопел, то отворачивался, испытывая неловкость, когда пересекался со мной взглядом, то резко останавливался, как-то нервно прислушиваясь к живой тишине усадьбы. Почему живой? Потому что хоть панский дом и опустел, но жизнь в нём ни на миг не замолкала. Каменные руины облюбовали птицы и мелкие зверьки. Вот в их щебет с шорохами и вслушивался Гончар. Признаться, и меня они немного пугали. Особенно когда из, казалось бы, чёрной пустоты коридоров с криком вылетала какая-нибудь лесная птица. Вздрогнув от неожиданности, я уравновешивала дыхание и шла дальше. Правда, уже положив ладонь на кобуру. Так было спокойнее. А ещё гнетущее ощущение, что кто-то следит за каждым нашим шагом, заставляло часто оглядываться. Тяжёлая атмосфера панских руин давила на психику и периодически возникало желание бежать как можно дальше от этих обуглившихся кирпичных стен.

– Говорят, здесь видели призрак деда Семёна, – вдруг остановившись сказал Валюша.

Его глаза пристально рассматривали валяющуюся на полу дверь, будто раньше её здесь не было, потом медленно подошёл и носком сапога чуть отодвинул в сторону, освобождая проход в подвал.

– А дед Семён – это кто? – спросила я, уже вплотную подойдя к дверному проёму и включив фонарик.

– Сторож. Он был предан панам Забалотинским. Когда люди грабили усадьбу, дед Семён с оружием в руках оборонял добро хозяев. Кто-то из грабителей выстрелил в сторожа. Тот падая задел канделябр со свечами. Дом полыхнул, как спичка, все бросились спасаться, забыв про старика. Так он и сгорел в огне за чужое богатство, – молодой милиционер вздохнул и снова оглянулся. – Вот с тех пор здесь и видят призрак деда Семёна.

Я никогда не верила в подобные суеверия, но было в доме что-то жуткое. И чтобы ещё больше не нагнетать, я, изображая невозмутимость, шагнула в полумрак коридора. Перед этим, правда, сверкнув туда фонариком. Каменные обшарпанные стены и такие же ступеньки, которые обрывались внизу, уводя глубоко под землю. Делаешь шаг и тебя охватывает панический страх, что вот-вот оступишься и сорвешься в эту густую темноту, окутанную запахом плесени. Дышать в подвале было трудно. Вроде вдыхаешь полные лёгкие, но воздух настолько пропитался зловонной сыростью, что его не хватает. И уже через несколько минут нашего спуска я почувствовала головокружение, заставившее меня остановиться. Вытянув в сторону руку и, упёршись в стену, я спросила Ванюшу долго ли нам ещё идти. Тот, осторожно обойдя меня, подал свою ладонь, ответив, что осталось совсем немного. Дом хоть и большой, но подвальные помещения не такие обширные. Всего четыре комнаты. И до этих четырёх комнат мы не добрались. Чем глубже мы спускались, тем сильнее был запах сырости. А когда чёрная темнота стала играть бликами от фонарика, стало ясно, что большая часть подвала затоплена. Грунтовая вода не ушла.

– Вот, дрянь! – негодующе выругалась я.

Столько спускаться, дышать через раз и все напрасно! Чёртовы подземелья в воде! Ни убийцы, ни его жертв здесь точно никогда не было. Остался только летний домик, до которого идти около получаса по заросшему бурьяном саду.

– Ну что, возвращаемся? – повернувшись спросила я Гончара.

Парень кивнул.

– Похоже, сточная труба забита. Хозяев же нет. Чистить некому.

– А куда выходит эта труба? – уже из любопытства спрашиваю, поднимаясь на ступеньку выше.

– В речку Лесную, – и тут же Гончар дополняет с видом важного экскурсовода. – Усадьба была построена на развалинах средневекового замка. Забалотинские лишь надстроили дом на каменном фундаменте. Говорят, раньше здесь была разветвленная сеть подземелий. Некоторые иногда обрушиваются, образуя огромные провалы. Вот лет десять назад после дождливой весны главная дорога в город просела. Никто не стал раскапывать подземелье, просто завалили песком, чтобы дети не лазили.

Свет фонарика скользнул по каменному своду.

– Вот, смотрите – эти тесанные камни фундамент замка, – будто ребенок, показывая пальцем, восхищался милиционер.

Огромные неровной обработки валуны лежали на редкость в аккуратной кладке, не потеряв за сотни лет своей формы. Ни кусочка не откололось, ни миллиметра не просело. Только чёрная плесень ползла по ним, пробивая себе дорогу наверх к убийственному для неё солнцу.

– Ну а с замком что приключилось? – больше для поддержания разговора спросила я. В полной тишине идти по ступенькам было всё ещё жутковато. А так Гончар хоть разбавлял эту жуть своей болтовнёй.

– Так во времена Ивана Грозного крепость осадили. Её стены продержались дольше Полоцких. Потом какой-то предатель рассказал казакам про подземелья, а те заложили туда порох в бочках и рванули. Сеча была страшная, живьём в плен не сдавались. Погибали с оружием в руках. Потом было запустение и уже с Баторием* в крепость вдохнули новую жизнь паны Заболотинские. Говорят, что первый пан Заболотинский был простым служивым из этих мест. Он выгодно женился на тяжарной** дочке магната, чтобы скрыть её распутство при дворе. За это ему и выхлопотал благодарный тесть заброшенные земли. Ну и помимо приданого денег дал.

– А вы, Ванюша, не там работаете, – весело подметила я и парень сразу насторожился, бросив на меня опасливый взгляд. Страшно, когда сотрудник ГУГБ НКВД говорит, что вы занимаетесь не своим делом. Чтобы успокоить историка-любителя, я пояснила, что именно имела ввиду. – Вам надо было в институт поступать на исторический факультет, а не в милицию идти.

У Гончара прям камень с души свалился! Громко выдохнув, он быстро зашагал по ступенькам вверх.

– Так я хотел, – не оглядываясь на меня, почему-то виновато сказал он, – но мамка не пустила. Далеко и город чужой, а здесь все свои. – Его плечи враз опустились, придав спине сгорбившийся старческий вид.

Вот эти строгие мамки! Всегда испортят жизнь единственным сыновьям. Прибавив ходу, я похлопала парня по сутулой спине и посоветовала больше слушать своё сердце, а не мамкино нытьё. Ему жить, и жизнь эта одна, другой не предвидится. Если хочет в институт, значит, надо поступать. Был у меня тогда знакомый профессор в Москве и я на добровольной основе предложила ему помощь. Услышав о перспективах в большом городе, парень расцвёл на глазах. Спину выпрямил, да так, что выходя из коридора, чуть не ударился головой о низкий потолок.

– Осторожней, – выходя следом, потрепала я его по голове.

И снова густой румянец залил юношеские щёки. Самой неловко стало. Я взрослая тётка веду себя с парнем, как с ребёнком, а он давно уже не дитя. Нет, для меня Гончар был вчерашним школьником и я не рассматривала его, как взрослого мужчину. Но все мои улыбки, шутки, трепки он воспринимал как флирт. И, глядя на это невинное смущение, я вдруг осознала, что нужно расставить некоторые приоритеты в наших служебных отношениях. Но так расставить, чтобы ненароком не обидеть ещё нежное сердце юноши. Очень красивого юноши! Одни глаза чего стоят! И улыбка! Такая чистая, лучезарная…

«Ох, хоть бы будущие невзгоды взросления не испортили этой завораживающей красоты», – мои мысли в тот трогательный момент любования им.

– Ванюша, – начала я, тщательно продумывая каждое слово. И уменьшительно-ласкательное от имени было, конечно, не к месту. Что я сразу исправила. – Иван, – вот это, на мой взгляд, придавало ему солидности, – я, может, веду себя не слишком сдержанно или задеваю тебя в чём-то? Ты говори, не стесняйся. Нам ведь ещё долго предстоит работать вместе. Так что давай будем относиться друг к другу, как хорошие друзья. И для работы это полезно. Ладно?

Хотела целую лекцию рассказать о неуставных отношениях, но как только начала говорить в голове всё перевернулось. И получилось вроде бы не очень. Даже, я бы сказала, слишком замудрёнее, чем планировалось изначально. Но Гончар был из понятливых и смог прочитать между строк: не фантазируй – она не заигрывает.

– Ладно, – пожав плечами, согласился он.

– Ну вот и прекрасно! Где там летний домик панов?

Парень снова оживился и, указывая кивками в сторону мелькающих в окне зарослей крапивы, сказал:

– Минут тридцать и мы на месте.

Уже тяжело вздохнула я, представляя эти три десятка минут по полутораметровому бурьяну. Но выбора у меня не было, сама напросилась на экскурсию, да и жизни детей зависели от нашего с Ванюшей похода. Мне нужно было внимательно осмотреть летний домик, чтобы окончательно вычеркнуть его из потенциального логова Зверя. Подобрав среди валяющегося мусора подходящие палки, чтобы прокладывать себе путь, мы пошли дальше.

Не самая лучшая прогулка в моей жизни, но довольно запоминающаяся. Мало того, что я обстрекалась так, что хотела уже на полпути всё бросить и повернуть, а тут ещё разорвала юбку, зацепившись за выступающую арматуру. Бедный Гончар за пять минут услышал весь мой матерный словарный запас. А он у меня довольно большой. С горем пополам и, стягивая края юбки, мы наконец-то дошли до злополучного летнего домика. Вернее до того, что от него осталось. А осталось от него четыре стены и провалившаяся крыша.

Мне хотелось завыть волком от разочарования. Столько пройти и всё впустую! Если подвалы основного панского дома ещё можно было использовать под убежище, то летний домик – категорически нет. Ни подхода к нему, ни закрытых помещений – одни сплошные руины в плену гектара крапивы и прорастающих кустов. Похоже, Шуйский был прав – не в усадьбе дело.

– Твою ж мать! – и ещё с десяток ругательных слов вырвалось из меня, разбавляя мою внутреннюю злость. – И где ж нам теперь искать это чёртово логово?! Вот тварь!

Версия о связи Зверя с усадьбой не подтвердилась, осталась лишь не опровергнутой вторая часть. Все жертвы из центра города и ни одной из частного сектора. Уже тогда, срывая своё негодование на пустоте, меня будто озарило:

– А что, если убийца не охотится в частном секторе, потому что сам местный?

И тут же подхватил Гончар:

– Или боится не остаться незамеченным? Там у каждого есть собака. Да и дети больше играют у всех на виду.

– А может, он просто боится собак? Так можно гадать до бесконечности, Ванюша, – сказала я и включила фонарик. – Идём обратно. Поздно уже. И ничего тоже результат, – саму себя успокаивала я, скользнув тусклым лучом фонаря по стенам.

У шведского армейского фонарика, подаренного мне когда-то Костей, садилась батарея и новую я вряд ли купила бы в Заболотинске. Её в Москве было сложно приобрести, не то что в провинции. Ещё расстройства добавила порванная форменная юбка, о чём я чисто по-женские проныла Гончару, идя обратно к машине.

– Так поедемте ко мне, Алеся Яновна, – тут же предложил без стеснения парень. – Мама быстренько всё зашьёт на машинке.

– Как-то неудобно.

Не особо горя желанием знакомства ещё с одним родственником уже второго моего Заболотинского милиционера, попыталась отказаться я, но Ванюша всё равно настоял на своём. Уже тогда я рассмотрела в нём зачатки мужского характера. Просто до моего приезда у парня не было альтернативы маминому авторитету.

Недовольный стон Доронина в летней тишине сгустившихся сумерек отчётливо разносился на десятки метров так, что даже ещё не видя его силуэта, я захотела плотно закрыть ладонями уши. Неспешно подойдя к ворчуну, я сообщила ему о ещё одной незапланированной поездке на сегодня, и уже по ночным дебрям панской усадьбы пробасил поток отборного солдатского мата.

– Ладно, довезешь до дома и уматывай спать. Сама дойду! – гаркнула я на него.

– И умотаю! – огрызнулся он.

Не умотал. Остался дожидаться у забора. Домой не пошёл, махнул рукой, что-то пробурчав в ответ. Я, может, и могла бы держать Доронина на коротком поводке, но зачем? Страх не является синонимом верности. А ворчливый водила был мне верен и умел держать язык за зубами. И, когда мне нужна была его помощь, он ворча, кряхтя помогал.

*Баторий – Стефан Баторий, выборный король Речи Посполитой конец XVI века, вернувший Короне и ВКЛ отвоёванные у них Иваном Грозным земли.

**Тяжарной (тяжарная) – беременной (беременная), белорусский язык.

ЭПИЗОД 2.

Я думала меня встретит дородная властная бабенка, чем-то похожая на тётю Нюру, но двери открыла улыбчивая женщина лет сорока пяти. Её не смутил даже мой слегка потрёпанный вид. А объяснений сына кто я и зачем приехала вполне хватило, чтобы захлопотать по кухне. Она и Доронина пригласила к столу, когда узнала, что меня дожидаться шофёр, пояснив: псы лают, не унимаясь, а на улице ночь и соседи завтра будут высказывать своё недовольство. В общем, мать Ванюши оказалась приятная во всех отношениях женщина. Особенно это оценил сразу подобревший Доронин. Он, кстати, подскакивал со стула каждый раз, когда хозяйке нужна была помощь. Та хитро, по-бабьи, ухмылялась и с высоко поднятой головой принимала ухаживания видного мужчины в форме, попутно, как бы между прочим, наводя справки о нём. А когда все поужинали, пригласила меня в соседнюю комнату для починки юбки.

– Алеся Яновна, а как мой оболтус справляется на службе-то? – подавая мне свой халат, спросила любопытная мать.

Зная о её эгоистичной любви к сыну, я похвалила Ванюшу, добавив с видом пророчицы:

– Далеко пойдёт. Вот только образование высшее ему бы не помешало.

Специально издалека подготавливала я почву. Гончар грезил об историческом факультете, и я решила помочь парню, но для начала поговорив с матерью.

– Ой, так я не против! – брызнула она смехом. – Так город-то большой и нет там у нас никого. Вот как мальчику там быть одному-то? Исхудает бедненький.

С "исхудает" мамаша, конечно, перегнула. Иван пышными габаритами похвастаться не мог. Ростом – да. Плечами, тоже. Ну, может быть, в будущем нарастёт на жилистом парне побольше мышц. Но худоба парнишке никак не грозила. Он и на мамкиных убойных харчах был два метра сухостоя.

– Тамара Николаевна, если Иван надумает поступать, я ему помогу. Вы же отлично знаете, что у нас в стране молодым везде дорога, только подтолкнуть немного надо.

Лицо матери расплылось в ещё больше довольной улыбке и в ход пошла навязчивая благодарность. Чего я до жути никогда не любила.

– Ой, а вы заходите к нам в гости почаще. Чая попьём. Я пирогов испеку. Ой, а хотите, я вам платье сошью? Я знаете какие платья шью? Весь город ко мне ходит, – распиналась щедрая Тамара Николаевна, ловко строча ровную линию из ниток на юбке.

– Спасибо, но не до гостей мне. Работать надо.

Мягко попыталась я отказаться, как вдруг заметила знакомый хитренький блеск в глазах рукастой хозяйки. Мой отказ мать Гончара никак не задевал. Как я поняла, ей от меня не походы в гости нужны были, а мой шофёр. Об этом не трудно было догадаться по взглядам, которые она бросала в сторону чуть прикрытых дверей. Там, в узком дверном проёме, красовался Доронин, все ещё уплетающий за обе щеки драники.

Я посмотрела на неё, она, прищурившись, на меня и мы друг друга поняли без лишних слов.

– Тамара Николаевна, мне так неудобно вас просить, но не могли бы вы взять на постой моего шофёра Анатолия Мироновича? – громко спросила я, заранее зная её ответ.

– Ой, да что вы! – радостно воскликнула хозяйка в предвкушении налаживания личной жизни. – Я уже лет пятнадцать, как вдова.

Последние было сказано больше для Доронина, чем для меня. Вот пришёлся ей по нраву ворчливый мужичок! И он, как я заметила, был не против пожить у Тамары Николаевны. А что, это тебе не коммуналка, где никто не готовит сытные обеды с ужинами. Об этом нужно было заботиться самому, чего Доронин не умел. Баранку крутить сутки напролёт, пожалуйста, а кашу сварить – это не про него. Да и мне некогда было стоять у керогаза, вываривая чего-нибудь съестного нытику шофёру. Для меня еда никогда не была на первом месте. Я могла целый день проходить голодной и только завалившись в беспамятстве на кровать вдруг вспомнить, что во рту не было и маковой росинки. Ну я же баба, мне привычней не есть, а Доронин здоровый мужик. Их брат без подкормки долго не протянет. Так что с чувством полного удовлетворения я сказала всё ещё жующему шофёру, чтобы отвёз меня домой, а сам возвращался к доброй хозяйке Тамаре Николаевне. Тот, проглотив огромный кусок пирога, закивал головой и бросился заводить машину, впервые не забубнив, как тяжело работать со мной и мне подобным баламутным начальством.

Мать Гончара на радостях впихнула мне в руки кулёк с пирогами, подмигивая, что если что, то обращайся. Один Ванюша был не в восторге от соседа, но виду особо не подавал. Пожелал мне спокойной ночи и проводил глазами до машины.

«Похоже, наладив одну жизнь, я немного подпортила другую», – подумала я, когда машина тронулась с места.

– Вот чёртовы псы! – привычно выругался Доронин, выруливая по узким улочкам. – Всё лают и лают, твари!

А псы, и вправду, заходились лаем, чуть ли не давясь. И только когда наша машина покинула частный сектор их переливчатый лай утих. Наблюдательный Ванюша оказался прав: убийца живёт в центре, а не в пригороде. Здесь любой подозрительный человек или звук будет тут же облаян дворовыми псами. Да и мать Гончара сама, не осознавая того, подтвердила, что завтра все соседи будут знать о её ночных гостях.

– Остаётся город, – задумчиво произнесла я, откинувшись на спинку сиденья и закрыв глаза. Устала.

– Да приехали уже, приехали, – не поняв о чём это я, торопливо пробурчал Доронин. – Ну вот и дом. Мне завтра за вами заезжать как обычно?

Как обычно – это к восьми. Но в этот раз я решила прогуляться до милиции сама. Город посмотреть и ещё раз всё обдумать. Почему-то во время пеших прогулок в мою голову больше мыслей прилетало. И я дала Доронину выходной.

ГЛАВА 9. Ночной гость

ЭПИЗОД 1.

Прижимая кулёк с пирогами, я не спеша поднималась по ступенькам. Навстречу мне невесть откуда вывалилась баба Клава. Разойкавшись, не поднимая глаз, она сбежала вниз, будто сам чёрт гонится за ней. Ничего не разбирая в потоке её сумбурных извинений, я пошла дальше по лестнице. Но на душе скреблись кошки. И когда показалась моя дверь, я поняла почему старуха так нервничала. В моей служебной квартире были гости. Не мои коллеги из Москвы. Машин у подъезда не было и в коридоре никто не ждал. Кто-то из местных решил заглянуть.

Прежде чем войти, я достала пистолет из кобуры и, сняв его с предохранителя, дулом ткнула приоткрытую дверь. Как назло она мерзко заскрипела. Ну что, незаметно войти не получилось, чего теперь таиться? И я, выставив чуть вперёд руку с пистолетом, пошла на приглушённый свет торшера в гостиной.

Вот тварь баба Клава! Соврала, что ключей больше нет.

Гость сидел спиной к входу. На столе стояла начатая бутылка водки со стаканом, лежали фуражка и толстая папка. А ещё в комнате витало амбре из перегара и сигарет. Пока меня ждал, на правах хозяина убивал время, отравляя воздух в чужой квартире.

– Ствол опусти, – прохрипел Маслов и потянулся за бутылкой.

Я прошла в комнату.

– А ты закусывай, – усаживаясь напротив, положила на стол кулёк с пирогами.

Я хоть и опустила пистолет, но в кобуру не убрала. Держала наготове, если что. Маслову, как мне подсказывал внутренний голос, лучше поостеречься доверять. Скользкий тип.

– Закусил бы, так с тебя хозяйка хреновая. Жрать нечего, – наливая до краёв водку, в упрёк мне бросил он.

– Так из тебя и гость такой же, – отпарировала я, опустив глаза с рожи Маслова на папку. Пометка «Совершенно секретно» насторожила. С чего бы это вдруг у простого капитанишки из захолустного Заболотинска такие секреты государственной важности? Если бы не эти убийства, то мои познания малой родины остались на уровне школьной программы. А тут «Совершенно секретно»! Прям мурашки по спине пробежали: вот-вот я узнаю что-то очень страшное. – Что там? – спросила я, указывая глазами на папку.

Маслов сначала опрокинул стакан себе в глотку, занюхал рукавом и, вальяжно, по-хозяйки откинулся на спинку стула.

– То, чего в твоих бумажках не хватает, – его рука потянулась за выпавшим из кулька на стол пирогом.

В моих бумагах не хватало заключения патологоанатома. Того самого доктора, которого Маслов быстренько убрал на этап. Было что скрывать…

– Читай, а я закушу.

Каким-то приказным тоном произнес он и откусил огромный кусок пирога. Не тратя время на разжёвывание, проглотил, запив водкой. Глядя на него, я поморщилась. Мои мужики тоже пили и немало, но вот так, как кони воду, никогда. А Маслов вливал в себя алкоголь литрами и не пьянел.

Оторвавшись от рассматривания жрущего ночного гостя, я открыла папку. Моей непоколебимости и хладнокровия хватило ровно на три заключения. Дойдя до Сони Якуш, я уже с трудом сдерживала слёзы, которые толстой мутной пеленой размывали буквы на казённой бумаге. Разум любого нормального человека не способен принять такие ужасы . Для меня образ убийцы детей раз и навсегда смешался с чем-то животным, лишённым всякого человеческого начала. Но я не могла себе позволить остановиться, отложить в сторону страшные страницы последних мгновений жизни маленьких девочек. То, что они пережили перед смертью невозможно ни с чем сравнить. Концлагеря Германии были ещё впереди, а тогда …. Тогда это было мирное время. И моя серая сущность вскипала, требуя собственными руками разорвать на мелкие клочки чудовище в шкуре человека.

– Плохо? Мне тоже, – голос Маслова вырвал меня из пылающего гнева в безысходную реальность. – Моя дочь умерла не так, как они, но от этого мне не легче.

ЭПИЗОД 2.

Дочь? У него была дочь! Я не знаю, что стало большем шоком для меня: признание Маслова или то, что моя рука держала заключение хирурга. То самое заключение, которое должен был привезти Шумский после вскрытия Тоси. Причиной смерти девочки стала асфиксия. Никаких прижизненных повреждений на теле ребёнка не было. Все семь жертв убийцы были подвержены пыткам: систематическое избиение чем-то похожим на ремень, долгое стояние на коленках на соли, кожа на локтях содрана из-за упора на локтевые суставы, скорее всего, во время чудовищного наказания. Из заключения патологоанатома желудки девочек были пусты, из чего следует, что всё время, которое они находились у Зверя, их не кормили. В лёгких вода с частицами грязи. Незадолго до смерти жертв топили. На телах Галины Волошиной и Алевтины Егоровой были следы попыток сексуального насилия, но, так как жертвы были слишком малы, у чудовища ничего не получилось. Впоследствии эта тварь ограничилась мастурбацией. Его возбуждала смерть и он изливался на тела уже убитых им детей.

Комок тошноты подкатил к самому горлу, сдавив его. Графина с водой на столе, как назло, не оказалось (не успела поставить, да и не думала вовсе, что он мне может так экстренно понадобиться). Схватив бутылку, я влила в себя остатки водки. Из-за дурноты даже не почувствовала её горечи. Она безвкусной жидкостью стекла в мой желудок, резко ударив по ногам, но оставив голову абсолютно ясной и ещё больше раздразнив рвотный рефлекс. Заключение по Тосе я так и не смогла дочитать. Держала в руках этот листок, а глаза бегали то на пляшущие буквы, то на Маслова. Видя, что я медлю, Семён Аркадьевич сам дословно, будто выучив наизусть, озвучил отчёт Бурака. Девочку просто задушили. Но душили с такой злостью, что сместили шейные позвонки. На почерк Зверя это убийство не было похоже. Тосю убил кто-то другой. И этот «Кто-То Другой» надеялся, что эту смерть спишут на маньяка.

– Детей убивает слабый. Такой слабый, что с первого раза убить не может. Тварь! Сил не хватает. А Тосю мою, – Маслов замолчал и растерянно уставился на пустую бутылку. – Водки не хватит, чтобы до беспамятства, до потери пульса… Сдохнуть хочу, – выдохнул он.

Убить ребенка… с какой целью? Зачем? Я не могла понять ни Зверя, для которого дети были предметом реализации своих страшных фантазий, ни убийцу Тоси, который явно мстил девочке за чьи-то грехи. И только одно мне стало ясно, как божий день, убийцу восьмой жертвы я найду, когда распутаю похотливый клубок в семействе Лясиных. Вот со Зверем всё сложнее. Единственная зацепка и та косвенная. Дело Тоси хоть и поражает своей циничной жестокостью, но имеет вполне бытовое происхождение: гулящая мамаша водила за нос сразу нескольких мужиков, рассказывая каждому сказку об отцовстве. У кого-то из счастливых или не очень отцов сдали нервы. Убивая ребёнка, эта мразь хотела наказать блудливую мать. Как не прискорбно это осознавать, но таких случаев в нашей жизни сотни. За грехи родителей отвечают дети.

Вопрос об отцовстве всё ещё оставался открытый и я поинтересовалась у Маслова почему он так уверен, что Тося была его дочерью.

– Всё равно ж узнаешь, морда твоя лисья, или уже знаешь, – пробурчал Семён Аркадьевич.

Изливать душу он мне, конечно, не планировал, и оскорбление «лисья морда» было брошено, чтобы лишний раз сделать акцент, что его визит скорее вынужденная мера, чем искреннее желание помочь в расследовании. Ко мне, кстати, Маслов относился ни как к своему коллеге, а как к обычной недалекой бабенке, никогда не упуская возможности напомнить о наших гендерных различиях. Но я не в обиде. Просто мужик он такой был. Тяжёлый. Иногда мне казалось, что Маслов и сам себя до конца не понимал. Вроде был наглым хамлом, а порой его поступки на рыцаря в сияющих доспехах тянули.

– Кое-что знаю, – подтвердила я его догадку и аккуратно, будто это сама Тося в моих руках, положила на стол заключение по её вскрытию, приготовившись выслушивать исповедь своего ночного гостя.

– Приехал на свадьбу к Жорке. По дороге зашёл в магазин за водкой, а тут она навстречу. Красивая. Вот как током шибануло. Я к ней, а она от ворот поворот. Мол, идите куда шли, товарищ капитан. А я всё равно за ней, как кот за мышью. До самого дома проводил, а во дворе меня уже брательник встретил. «Сема, а что это ты за моей невестой увязался?», – шутит Жорка. «Так девка красивая! Украдут ещё. Вот я и украду! – отшутился я, а у самого на душе аж засвербело. Стою, шучу с братом и на неё поглядываю. Не, не поглядываю, – задохнулся он, вспоминая тот день, – глазами жру. Хочу так, что в башке мутится. Свадьбу отыграли, брату весело, а меня коробит. Сюда из Минска перевёлся. Ради неё в эту срань на болоте, – Маслов говорит, а у самого глаза в упор на бутылку смотрят. Была бы ещё одна, залпом всю бы выпил. Вот так глаза горели. Не алкаш, а ломало его тогда не по-детски. – Думал: пусть не моя, пусть не потрогаю, зато хоть видеть буду каждый день. Тебе, Лисовская, этого не понять. Ты баба. Не понять, как от желания скулы сводит, огнём всё горит. Хочется схватить, сжать так сильно, чтобы прям кости хрустели и …, – он резко замолчал, метнув уже злой взгляд на меня. Слава богу, такого желания в его глазах я не увидела, а то бы пришлось стрелять. – Баба, что с тобой говорить. В общем, раз пришёл, а Настя в синяках. Брательник мой пьяный приложился. Потом я к нему приложился, – опустил он глаза.

Вот здесь я и поняла от чего первый муж Насти умер. Маслов помог ему скоропостижно скончаться, а патологоанатом скрыл правду. За что потом и поплатился свободой и, как стало известно чуть позже, жизнью. Порезали его на этапе.

– Пьяный упал в погреб и свернул себе шею, – для порядка уточнил причину смерти любовник молодой вдовы. – Как я её тогда … любил. Брат мёртвый валяется, а я её … . Кричит, извивается, руками бьётся, но отвечает. Моя Тося. Тогда вот… тогда.

Наверное, со мной что-то не так. Но Маслова я не смогла осуждать за нездоровую любовь к жене троюродного брата даже после его признания, что первую брачную ночь Настя провела с ним, а не с пьяным мужем. Брат Маслова ужрался до поросячьего визга, дополз до постели и отключился. Молодая жена в расстроенных чувствах плакала в саду, куда вышел покурить новоиспеченный родственник. Как говорится: утешили друг друга.

Любовь? Да, какая к черту любовь! Похоть. У одного стояло в штанах, подпирая подбородок до самого потолка, у другой мозги с причинным местом не в ладах были. Со слов Маслова, Настя давала, потом каялась. Совесть у неё видите ли просыпалась. Мучила она мужиков, чуть ли лбами не сталкивая. После смерти Жоры замуж за любовника не пошла. С пузом не пошла! Всё говорила, что люди скажут и так на них косо смотрят. А тут, как снег на голову, за Лясина выскочила. Бедолага Маслов чуть на себя руки не наложил от такой новости. Поехал в Минск к матери. Приезжает, а любимая снова мужняя жена. Месяц беспробудно пил, горе заливая, пока Настя сама не пришла на правах родственницы пожурить запойного дядю-папу будущего ребёнка. Пожурила, хвостом махнула, сказав, что дурак Лясин на их отношения никак не повлияет, ведь любит-то она только Семочку. Мишка, и вправду, долгие пять лет никак не влиял на их отношения. Ходил с придурковатой улыбкой, цепляясь за косяки ветвистыми рогами. Дурачок верил Насте, а Маслов бесился: баба вроде его и не его. Вот тут и начиналось самое интересное. То ли Лясин прозрел, то ли Настя утихомирилась, но несколько месяцев назад их встречи сошли на нет. И на разговор пылкая любовница не шла, кормя Маслова завтраками. У заброшенного любовника слетела крыша, снова водка, снова запой, и, как назло, Жанна под руку попалась.

– Ну и чего ты к девке полез? – прервала я вопросом историю безумной любви запойного коллеги.

– А не хер было жопой вилять, – мигом оправдался он. – Я бухой, а эта толстозадая в кабинет пришла, бумаги какие-то принесла. Рассыпала всё, нагнулась собирать. Вот я и не сдержался. Потом этот благородный хрен Шумский влетел. Он тоже хорош! Баб, как курей петух топчет, и меня ещё учить вздумал. Мне, Алеся Яновна, – протянул он моё имя, будто веревку, – начхать на мнение других людей. Я тварь живущая среди таких же тварей и мне никого не жалко. Было не жалко, а теперь… теперь …

Теперь в Маслове просыпался человек и с боем вытеснял привыкшую ко всему тварь.

– Доносы писал на Шумского? Писал! – даже не опуская глаз, без стыда и сожаления признавал Семён Аркадьевич. – Писал потому что твой Шумский до тошноты правильный. Блюю, когда его вижу. Хотел, чтобы жизнь ему сахаром перестала казаться. Чтобы на землю опустился, да и пожил, как твари грешные живут. Мы в аду живём, а он всё о чести, о достоинстве, о справедливости вопит, как малахольный. Грешки папаши в новом мире ему всё равно не замолить. Партия не бог, она не прощает ошибок.

После эмоциональной речи про Шумского и партию Маслов притих, а спустя минуту я услышала ровное сопение. Уснул. Будить его я не стала. Сама отрешённо откинулась на спинку стула и задумалась об адской жизни Маслова, потом о своей, и ближе к рассвету вспоминала Костю. Я ведь тоже была не лучшей женой, да и не лучшей любовницей. Мне ли всех их судить? И Зверя я тоже не собиралась судить. Меня давило жгучее желание просто убить его, а ещё отправить следом к нему в преисподнюю убийцу Тоси. Вот так хладнокровно разрядить им в голову целую обойму. Про сердце я не подумала. Почему-то сразу возникли сомнения: а есть ли сердца у таких дьявольских выродков?

ГЛАВА 10. Лисья Морда

ЭПИЗОД 1.

Вторая ночь без сна. Вроде и спать не хотелось, но чувствовала я себя гаденько. А ещё мыслей полная голова, не знаешь за какую ухватиться и потянуть, как за нитку, чтобы размотать клубок зверских убийств. В нашем случае, эта нитка стала бы спасительной. Ведь время неумолимо шло, приближая день Х для очередной жертвы Зверя. Если Тосю убил не маньяк, а в этом я уже не сомневалась, то он должен был снова выйти на охоту. Прокручивая в голове все убийства, я заметила одну закономерность: Зверь убивал примерно раз в два месяца. Либо он так долго выбирает, либо спонтанно под давлением нарастающих эмоций хватает ребёнка и уносит в свою берлогу. В любом случае у нас не осталось времени на раздумья. Нужно было что-то делать, чтобы предотвратить новое убийство. Спасти маленькую жизнь. Но что и как? Для нас серийные убийства такого масштаба и жестокости были чем-то новым, необъяснимым. И в обществе глубоко был забит клин, что советский человек не способен на такие зверства. Всё это явления капиталистического запада. Их образ жизни порождает извращённые пороки в душах людей. А мы добрее, честнее, совестливее… И совсем скоро победим преступность, дав каждому возможность трудиться на благо Родины. И я тоже во всё это верила, но светлое будущее коммунизма так и не наступило…

В то утро меня мучило странное чувство, будто ответ на мои вопросы находится на поверхности. Я просто упускаю что-то важное. Вроде вот-вот поймаю нужную мысль и когда почти вырисовывалось логическое объяснение всему происходящему, моё сознание резко накрывала темнота. Мозг наотрез отказывался работать, требуя отдыха. Мне нужно было просто закрыть глаза и на минуту забыться пусть чутким, неудобным, но всё же сном. Поспать хотя бы несколько часов в полной тишине, но страшные образы убитых детей разрывали моё сознание. Закрываю глаза и вижу Алю, Соню, Галю… А тут ещё, как назло, похрапывал Маслов. Вот у кого были крепкие нервы! Потерял и любовницу, и дочь, но, залив в себя бутылку водки, притупил все человеческие чувства. Ни боли, ни горя, ни жалости. Одни эмоции и те бушевали, пока действовал алкоголь. Он, кстати, про Настю говорил только с позиции охочего до утех мужика. О дочери бросил пару сожалеющих фраз. Складывалось такое впечатление, что Маслов больше переживал о физической утрате женщины, которую периодически жёстко драл. А дочка для него была побочным явлением весёлого времяпровождения. В общем, вроде бы и маялся, а вроде бы и нет. Но спал Маслов, сидя на стуле, как убитый. А так не спят, когда душа не на месте и сердце сжимается от тоски по близким людям.

В общем, досидев до первых петухов и, особо не переживая, что разбужу дорогого гостя, я заскрипела половицами в направлении кухни. Маслов проснулся резко дёрнувшись. Потянулся и, посмотрев на меня, заявил:

– Слышь, сваргань что-нибудь пожрать, а я пока пойду ополоснусь. Чё-то башку ломит, – и как ни в чём не бывало принялся расстёгивать пуговицы на гимнастёрке.

Я чуть не задохнулась от таких заявлений по сути чужого мне мужика. Мало того, что припёрся ко мне без приглашения среди ночи, вылил на меня ведро своих переживаний, спать остался, так ещё и завтрак требует.

– Маслов, а ты не наглеешь? – тут же возмутилась я.

– А да, когда помоюсь, чтобы на столе жратва была, – без стеснения раздеваясь, говорил самоуверенный гость и попутно бросал свои шмотки на диван.

– Маслов, ты ско…

Не договорила я, оторопев от открывающихся мне интимных мест на его теле. Сначала массивная грудь густо поросшая волосами, дорожка которых спускалась по накачанному прессу к паху. Потом и само мужское достоинство, сразившее своими выдающимися размерами. Я, хоть и была давно не девицей, да что греха таить, и не скромницей, но, уставившись на причинное место Маслова, ощутила, как по моим щекам ползёт румянец, а в горле пересыхает от возбуждения. Сглотнув липкую слюну, я подалась чуть назад, уступая дорогу уже подходящему ко мне потерявшему всякий стыд гостю.

– Знаю, – хрипло прошептал он, поравнявшись со мной, и самодовольно зашагал в ванную.

А я бесстыжая со вздохом проводила играющую ягодичными мышцами задницу, и немного приторможенная красотами Маслова, побрела на кухню. Готовить завтрак наглецу я, конечно, не собиралась, просто заварила чай. Когда гость вышел из ванны, его ждали вчерашние пироги, чашка и я, изображающая гордую невозмутимость. По крайней мере, старалась быть такой, чтобы Маслов ничего не заподозрил. Мысленно я готовилась к приставаниям. Рисовала в воображении, как он выходит из ванной и голодным волком набрасывается на меня, а я навожу на него пистолет. Он ошалевший отпрыгивает в сторону. И так я даю понять Маслову, что перед ним не просто слабая женщина, а вполне достойный противник. Но ночной гость снова меня удивил. Выйдя из ванной Маслов прямиком направился к своей одежде. А когда принялся натягивать галифе, посмотрел на меня, как ни в чём не бывало. Потом его взгляд медленно сполз под стол и губы растянула ленивая ухмылка.

– Эх, ты, Лисья Морда, – щупающим голосом произнес Маслов, – опять за старое.

Намёк я поняла и тихо убрала оружие в кобуру. Застать врасплох не получилось, как и расставить приоритеты. У меня не получилось, а вот у Маслова наоборот. В каком бы состоянии он не находится, будь то пьяный или в тяжёлом похмелье, всегда ко всему готов. Ну или уже догадывался чего ждать от окружающих его людей.

– Послушай, Лисья Морда, – уже надевая гимнастёрку на голову, сказал он и ещё заметнее ухмыльнулся, когда увидел как я скривилась на «лисью морду». Вот нравилось Маслову щекотать чужие нервишки. Особенно когда чувствовал своё превосходство. Не то чтобы я не знала, как обозвать хамоватого мужика, просто считала отвечать прозвищами на прозвища прерогатива детей, – Если бы я хотел разложить тебя на этом вот столе, – и, натянув гимнастёрку, кивнул он на столешницу, – то ещё вчера сделал бы это. И ты бы от меня не отбилась. Даже бы с жалобой никуда не пикнула. Сама подумай, как бы это выглядело: красивая баба плачется что её трахнули. И похер всем, что на тебе форма. Сама знаешь для чего вас таких смазливых в органах держат. Начальство, задрав вам юбки, протекцию даёт. И тебя какой-нибудь хахаль продвинул. Теперь вот поднадоела и, чтобы глаза не мозолила, сослал тебя в болото. А сам новую кровь в кабинете до звона в ушах дерет. Так что, Лисья Морда, нос особо не морщи. Баба ты хоть и в форме с ксивой, но всё равно баба. И что ты можешь против мужика? Пистолетиком помахать? Попищать? Поплакать? Ничего, – чуть ли не по буквам произнёс он последнее слово, почти размазав остатки моей гордости.

А ведь Маслов был прав, выплёскивая на меня жестокую правду реалий патриархальной жизни. Пусть вначале коммунизм дал женщинам свободу, но потом постепенно ограничил их права, оставив лишь право работать наравне с мужчинами. После такого ответить Маслову мне было нечем. До капитана я дослужилась не сама. Любовник продвинул по карьерной лестнице. Так что он и здесь попал в самую точку. Единственное в чём ошибся проницательный коллега, так это в том, что управы я на него не найду. Ладыжин хоть и сослал меня, но не отказался. Пока Костя подписывался под каждым словом бывшего друга, я была неприкосновенна. Это потом я стану ненужной. Отлюбленный, отработанный, забытый материал…, который и вспоминается как-нибудь от скуки на досуге. А тогда, в одной комнате с хамоватым гостем, я ещё имела силу по-лисьи скалиться, зная, что за моей спиной матёрый волк Ладыжин.

– Маслов, мне тебя убрать – вопрос одного звонка, – уверенно заявила я, смотря в упор на ухмыляющуюся рожу капитана. – И ты на Колыме вертухаем или зэком. Так что решай: что тебе ближе?

Ухмылка медленно сползала с его лица. Задумался: не перегнул ли он со мной палку? Но извиняться или признавать свою неправоту такие типы, как Маслов, не умели. И он снова оскалился, только уже в зелёных глазах вспыхнул еле заметный интерес вперемешку с уважением. Семён не рассчитывал на сопротивление такого уровня от женщины. Думал, что припугнет и с меня станется. Но нет, не получилось. Скалится девка. Значит, надо подходить ко мне с другой стороны. По-доброму, не напирая.

– Ладно, Лисовская, поскалились и будет, – прищурив зелёные глаза, сказал Маслов. – Понял: ты хитрее, но я сильнее. Теперь давай по делу. Я ведь не просто поскулить пришёл.

– Дааа? – протянула я.

– Да, – чётко повторил он за мной. – Прогуляться нам надо до купеческих складов. И ты это…, забудь, что вчера говорил. Одно скажу: Настю любил и Тосю тоже, но это было вчера. Вчера был пьян, сегодня трезв. Вчера на эмоциях о деле забыл.

– Ну тогда пьяный ты мне нравился больше, – спокойно подметила я.

Быстро Маслов хоронил в себе чувства, которые терзали его душу последние несколько лет. Достаточно было отрезветь, чтобы избавиться от любви к женщине и от боли по убитому ребёнку. Меня это, как женщину, задело за живое. Может, потому что когда-то сама пережила подобное? Только по другую сторону любовных баррикад. И доносы на Шумского, как я поняла, он строчил по пьяни. Трезвый Маслов был абсолютно другим человеком, менее эмоциональным, но хамство из него перло в любом состоянии.

– Говно вопрос, Лисовская, к вечеру напьюсь, – и чуть качнулся ко мне.

Я отступила, выставив руку, чтобы пресечь неприятное мне сближение. И в это самое мгновение раздался звонок. Мы замерли. Вслушиваясь в шорохи за дверью я впервые, всего лишь на секунду, утонула в глазах малознакомого мне мужчины. Никогда не видела таких красивых зелёных глаз. Даже постепенно расширяющийся зрачок не смог поглотить их чистоту.

– Ждёшь кого-то? – громыхнул, не таясь, Маслов.

Я вздрогнула, выплывая из гипнотической зеленной трясины.

– Нет, – замотала головой, вспомнив, что дала Доронину сегодня выходной.

ЭПИЗОД 2.

В дверь снова затрезвонили и Маслов отошёл в сторону, уступив мне дорогу. Не медля, я ринулась открывать ещё одному непрошеному гостю. И каково же было моё удивление, когда передо мной предстал Гончар. Парень топтался в коридоре, прижимая к себе лукошко, прикрытое кухонным полотенцем.

– Ванюша, – улыбнувшись, выдохнула я.

Парень смутился и опустил глаза на гостинец от матери.

– Это я… это мне… это… , – заикаясь, попытался объяснить причину своего утреннего визита.

Я была тронута не сколько желанием Тамары Николаевны отплатить мне вкусным завтраком за Доронина, сколько тем, как её сын обнимал лукошко. Вроде взрослый парень, при форме и не исключено, что в своё время будет при высоких погонах, а мнется под дверями, как вчерашний школьник. А Ваня и был вчерашним школьником. Пришёл к взрослой тёте с пирогами и, тщательно подбирая слова, прячет стыдливо голубые глазенки. Одно сплошное умиление. И эту милую невинность втоптал в грязь вышедший в коридор Маслов. Он демонстративно застёгивал пуговки на гимнастёрке, лениво подходя к нам с Ваней.

– О, Гончар! – приветственно удивился мой нагловатый гость. – Случилось чё?

Ванюша выпрямил спину и по-волчьи исподлобья посмотрел на Маслова. Парень был не рад их неожиданной встрече. Но и не испытывал страха перед грозным сотрудником местного НКВД. Одной мне становилось неловко от всего происходящего. Мелькнуло ощущение, что меня в этом коридоре делят, как вещь. И в молчаливом поединке взглядов побеждал опыт взрослого мужчины. Ведь в глазах Гончара были неопровержимые факты: Алеся Яновна растрёпанная, а Маслов не успел застегнуть портупею. Молодому милиционеру больше ничего не нужно, чтобы сделать свои неутешительные выводы: они любовники.

Обидно. Только вот кому обидно? Гончару? Мне было обидно, смотреть на разочарованного Ваню и самодовольного Маслова. Этому гаду хватило наглости выставить желаемое за действительное. Выйдя в коридор не по форме, Маслов дал понять наивному пареньку, что после вчерашней ночи я принадлежу ему. А тот в силу своей неопытности поверил!

Оправдываться? Зачем? Я не сказала ни слова в свою защиту. Оставила всё как есть: Гончара со своими выводами и Маслова со своим нахальным торжеством. Пусть где-то там в груди кошкой царапалась обида, зато я не опустилась до идиотских оправданий: почему в моей квартире мужчина. Да и кто такой мне Гончар, чтобы я перед ним распиналась в объяснениях?! Никто! И я отошла в сторону.

– Ничего не случилось, товарищ капитан, – запоздало ответил Ваня, бегло проводив меня взглядом.

– А чего пришёл? – подходя ближе, с ехидцей в голосе интересовался Маслов.

– Пирожки Алесе Яновне от мамы принёс.

– Пирожки от мамы – это хорошо! А то на кухне шаром покати. Да, Леся? – фальшиво пожурил меня Маслов и потянулся за лукошком.

Гончар крепче прижал к себе гостинец, отчаянно запротестовав.

– Это не вам, товарищ капитан, а Алесе Яновне!

– Гончар, не будь дураком, иди работай! – сказал Маслов и дёрнул лукошко на себя.

Бедный Ванюша. Мальчик с огромными голубыми глазами, в которых, как в зеркале, отражалось моё раздосадованное лицо. Он так смотрел на меня, когда Маслов выдирал из его рук это злополучное лукошко, что в сердце защемило. Стало как-то неуютно в собственном теле. Доселе неизвестное противоречивое чувство одолело меня: вроде сердце еле бьётся, но в висках пульсирует кровь. Мысленно смотрю на себя со стороны и самой становится противно от собственного бездействия на грани равнодушия. По-хорошему мне бы остановить Маслова, а я стою, молчу и не двигаюсь с места, пустив всё на самотёк. А с другой стороны: что мне было делать? Вклиниться меж ними в маленькой потасовке за пирожки? Как-то несерьёзно всё это. По-детски, что ли? Да и не привыкла я, когда из-за меня перетягивают лукошки. Костя с Пашей меня не делили. Костя сказал: «Выходи за меня», а Паша пожелал счастья. И никакого соперничества… , никакого мордобоя… А тут. Вторые сутки в Заболотинске и капитан НКВД отбирает лукошко у сержанта милиции. Не смешно ли, товарищи?

Гончар нехотя разжал пальцы, отдав лукошко. Медленно попятился и, уткнувшись спиной в стену, ещё с минуту сверлил на нас с Масловым блуждающим взглядом. Потом вяло развернувшись ушёл.

– Маслов! – зло цыкнула я на копошащегося в лукошке наглого гостя и рванулась за Гончаром.

Молодой милиционер размашистым шагом уже подходил к лестнице, когда я окликнула: «Ванюша!». Никакой реакции. Парень даже не вздрогнул. Снова позвала – тишина. И только громко выкрикнув: «Иван!», он остановился. Обиделся. Вот как с такими ранимыми работать? Извиняться за нахальство Маслова я не собиралась и себя виноватой не считала. Подумаешь, разбила нежное сердце впечатлительного мальчика… Но всё равно как-то нехорошо щемило в груди. Вид у Ванюши был, как у побитой собаки, которая всю жизнь служила верой и правдой, а хозяйка выбросила на улицу. Мужчин не жалею, но парнишку с голубыми глазами пожалела. Сама пошла на мировую. Правда, не стала подыскивать нужные слова сожаления, а сразу загрузила его по-полной.