Читать онлайн Девочка-лёд бесплатно

Девочка-лёд

Пролог

Безудержное, пьяное веселье за стеной с каждой минутой набирает обороты. Привычно, но сегодня как-то по-особенному страшно. Правильно говорят, к хорошему быстро привыкаешь, вот и мы… рано радовались.

Смотрю в перепуганные глаза-блюдца младшей сестрёнки и чувствую, как болезненно под рёбрами сжимается сердце.

– Ульян, я сейчас включу тебе мультики, хорошо? – улыбаюсь, пытаясь сдержать предательски подступившие слёзы.

Не должна она видеть меня такой. Не должна.

Маленькая принцесса кивает и вздрагивает, когда в дверь снова громко стучат.

– Алёна! – сипло хрипит собутыльник матери. – Иди к нам, девочка! Открывай! Я знаю, что ты там!

Этот противный голос я узнала бы из тысячи. Вадим. Тоже здесь. Вернулся.

Дрожащими руками фиксирую большие, розовые наушники на Ульяне. Включаю на телефоне одну из серий популярного мультика и вкладываю гаджет в её вспотевшие от волнения ладони. Сестра послушно опускает глаза.

– Алёна, дрянь! Открывай я сказал! – злится мужчина, стоящий по ту сторону.

Он дёргает за ручку, и дверь начинает ходить ходуном. Увы, замок очень хлипкий. Выдержит ли на этот раз – кто знает…

Вскакиваю с постели и под аккомпанемент нецензурной брани, доносящейся из коридора, двигаю старый шкаф.

Тяжёлый. Толкаю из последних сил. Бессмысленно надеяться на то, что это нас спасёт, но всё же попытаться, думаю, стоит. Нам нужно просто продержаться до утра. Выиграть время. Пережить эту ночь. Как и все те, предыдущие, коих было бесчисленное множество.

– Отойди! – кричит ему мать заплетающимся языком.

Трезва, как стёклышко, ну конечно… Сердце болит. Она снова меня обманула.

– Я сказал, пусть открывает! – повторяет мерзким, командным басом Вадим.

– Не тронь её! Уйди оттудова! – голос матери раздаётся ближе.

Судя по грохоту и возне, они начинают драться. Мне кажется, что за годы жизни здесь эти отвратительные звуки въелись под кожу.

Сажусь на пол, прижимая к себе коленки. Затыкаю уши, потому что слышать то, что там происходит – невыносимо. А знать, что не имею права вмешаться – неимоверно больно.

Я должна думать о сестре. Я обязана защищать в первую очередь её. Просто потому что кроме меня – больше некому…

Стоны, крик, удары… Какофония ужаса, всякий раз заполняющая клеточку за клеточкой и смыкающая невидимые руки на моей шее.

– Не тронь её, только не её, Вадик! – повторно раздаётся сдавленная просьба, пропитанная отчаянием поплывшего от алкоголя разума.

И тут же я отшатываюсь от двери, ведущей в нашу комнату. Вадим снова испытывает дешёвый замок на прочность, а пододвинуть шкаф поплотнее – не получается.

Дёргаюсь в сторону сестры. Забираюсь с ногами на кровать, сглатывая тугой ком, застрявший поперёк горла. Ульяна жмётся ко мне, цепляясь маленькими ладошками за ткань поношенной футболки.

– Я тебя достану, Алёнка! – раскатом грома звучит опасная угроза, за которой следует нездоровый смех. – И на этот раз дружок твой тебя не спасёт!

Сердце работает на износ. Гулко стучит о рёбра, разгоняя по телу липкий страх и бесконтрольную панику.

– Не лезь к ней!

– Пошла! – звонкий шлепок.

– Вадим, я… про… прошу тебя! – умоляет она не своим голосом.

Крупная дрожь прошибает тело, когда в следующую секунду раздаётся душераздирающий вопль моей родительницы, а после до меня доносятся непечатные слова Вадима.

Я, прижимая к себе младшенькую, затыкаю уши посильнее, но всё равно слышу то, что происходит там, в квартире.

Мама, мама… Что же ты сделала с нами!

По лицу градом катятся слёзы, сдержать которые уже просто не могу. Трясущимися руками увеличиваю громкость на телефоне и замираю, сбрасывая вызов.

Вызов от Него. Словно лезвием по сердцу. Будто чувствует… И от этого только хуже.

Ульянка рыдает, заливая горячими слезами экран. Вышибая весь воздух из моих лёгких.

Хор нескладных голосов. Чей-то преисполненный ужаса, пробирающий до костей крик.

Копошение и топот шагов.

Хлопанье входной металлической двери.

Когда всё вокруг вдруг затихает, идеальная мёртвая тишина кажется давящей и до чёртиков пугающей. Ни единого шороха. Ни звука. В наушниках Ульяны играет весёлая песенка. И отчего-то становится жутко.

Пульс учащается. Предчувствие беды ознобом ползёт вдоль позвоночника. Едва я встаю, чтобы, наконец, выйти из нашего убежища, как в квартире снова становится шумно. Чьи-то торопливые шаги, шёпот и голоса. Настойчивый стук в дверь – и тревога с новой силой царапает изнутри острыми когтями.

Ульянка хватает меня за руку и тянет к окну.

– Слишком высоко, малыш, давай сюда, – приподнимаю одеяло.

Сестра, не смея ослушаться, лезет под кровать. Не хочет отпускать мою руку, но времени итак в обрез. Шкаф опасно покачивается, и сейчас до нас точно доберутся.

Целую маленькие, холодные пальчики и даю ей обещание: «Всё будет хорошо».

Достаю из шкафа бейсбольную биту. Зажимаю в руке так, как учил меня Рома. Это ведь его подарок…

Делаю глубокий вдох.

Считая удары сердца, замираю, спрятавшись за углом слева, и когда дверь оказывается сорвана с петель, замахиваюсь, сжимая до хруста челюсти. Бью, но это не Вадим.

– Твою мать!

Я чуть не убила постороннего человека.

А дальше как во сне…

Люди в форме. Их обеспокоенные лица и бесконечные вопросы, но в ушах стоит один лишь гул.

Коридор.

Плачущая Ульяна, до боли стиснувшая мою руку.

И мама… которая лежит там, на полу маленькой кухни хрущёвки…

В ту секунду, когда я видела эту квартиру в последний раз, я не чувствовала внутри себя ничего. Только лишь пустоту, окутавшую зыбким дурманом.

Но совершенно точно я думала о Нём…

О парне, в чьих руках мне никогда не было страшно.

О человеке, готовом меня защищать.

О счастье, которое было таким коротким…

На губах вместе со слезами чувствуется привкус острой горечи.

Как бы я хотела ещё хотя бы раз обнять тебя, Рома…

Глава 1

АЛЁНА ЛИСИЦЫНА

за десять месяцев до пролога…

Лёгкий, прохладный ветерок приятно освежает разгорячённую кожу. Вдыхаю чистый, утренний воздух, наслаждаясь тем, как он заполняет лёгкие. Здесь, в небольшом лесопарке, в столь ранние часы – ни души. Только я и мои убитые, проверенные временем беговые кроссовки.

Останавливаюсь, вскидываю руку и, нахмурившись, смотрю на циферблат часов. Единственную вещь, доставшуюся мне от отца… Напоминающую о том, что он в моей жизни всё-таки был.

Шесть пятнадцать.

Тянусь вверх, восстанавливаю дыхание и запрокидываю голову назад. Разглядываю бездонную синеву неба, виднеющуюся за раскидистыми ветвями старых дубовых посадок. Зажмуриваюсь от слепящего лучика солнца, показавшегося из-за пухлого облачка. Вытаскиваю из ушей допотопные проводные наушники и слушаю тихое утро. Привычную и самую лучшую для меня музыку.

Шумит пока ещё зелёная листва, на пруду истошно горланит утка, а чуть в стороне гудит сонный город. Обожаю вот так рано просыпаться. Годами выработанная привычка.

Иду по вымощенной тротуарной плиткой дорожке, раздумывая о том, что с превеликим удовольствием впервые в жизни прогуляла бы и этот день тоже. Но, к сожалению, об этом можно только мечтать, ведь если вчера пресловутую линейку я пропустила по уважительной причине, то сегодня у меня таковой точно не имеется. А жаль…

Выхожу из лесопарка и направляюсь в сторону домов, выстроенных буквой «П». У серой, неприметной пятиэтажки здороваюсь с нашей соседкой, выгуливающей своё лохматое чудовище, с каждым днём всё меньше и меньше напоминающее пуделя.

Ангелина Марковна произносит в ответ сухое «здрасьте» и одаривает мою скромную персону коротким, брезгливым взглядом. Смотрит на меня так, словно я ничтожество, ну или падшая женщина, о которых она так любит разглагольствовать по вечерам.

Прохожу мимо и непроизвольно морщу нос. В душном подъезде стоит отвратительный смрад. Это довольно быстро помогает вернуться в суровую реальность. В реальность, где нет места подходящим литературным эпитетам. Исписанные нецензурной бранью стены как нельзя лучше демонстрируют сей факт. Дом, да и в целом район, у нас, прямо скажем, неблагополучный. Но куда деваться, когда выбора нет…

Взбегаю по лестнице на третий этаж и тихонько открываю своим ключом дешёвую металлическую дверь, погнутую сразу в нескольких местах. Уже и не вспомнить сколько раз в неё колотили ногами. Бесшумно притворяю её за собой, двигаю хлипкую щеколду и на цыпочках крадусь в свою комнату.

Ульянка, сладко посапывая, спит. Я невольно засматриваюсь на милое, кукольное личико младшей сестрёнки, целую пухлую щёчку и только потом отправляюсь в ванную, где, к своему ужасу, обнаруживаю полное отсутствие горячей воды.

Приехали… Неужели всё-таки отрезали за неуплату? Хочется завыть волком.

Стиснув зубы, принимаю ледяной душ. Не могу же я пойти в школу, не искупавшись… После короткой, мучительной экзекуции, трусцой возвращаюсь в свою комнату. Наспех вытираю окоченевшее от холода тело, надеваю с вечера приготовленную школьную форму и пытаюсь максимально безболезненно разбудить сестру.

Ульянка капризно хнычет, но, потирая маленькими ладошками глаза, всё же отправляется чистить зубы. Я в это время снимаю с плиты надрывно посвистывающий старый чайник и делаю ей пару бутербродов. Без колбасы конечно, но с маслом. Пока сестра без особого энтузиазма поглощает свой скудный завтрак, я осматриваю гору грязной посуды, сваленной в раковину. Снова открываю холодильник. Пустой холодильник. Совсем пустой, несчастной мыши и то повеситься не на чем будет.

Тяжело вздыхаю, раздумывая не попросить ли на работе деньги вперёд. Снова. Неудобно конечно, но что делать? Нужно оплатить коммуналку за квартиру, иначе мы рискуем остаться не только без горячей воды, но также без света и газа. Продуктов купить. Одно радует: Ульянка завтракает, обедает и ужинает в саду. Клюёт, конечно, как птичка, перебирает, но это всё же лучше, чем ничего.

В животе громко урчит, и я пытаюсь приглушить этот постыдный звук голым чаем без сахара. Ульянка молча протягивает мне бутерброд. От этого её жеста грудь сдавливает болезненным спазмом. Я качаю головой и отворачиваюсь к раковине.

Спустя пятнадцать минут мы уже идём в сторону местного детского сада номер десять. В раздевалке сестра, как обычно, ворчит и ноет, но я только терпеливо поглаживаю её по голове, передавая из рук в руки молодой, улыбчивой воспитательнице.

– Алён, мама посетит сегодняшнее родительское собрание?

– Она… – теряюсь всего на секунду, –  работает. Вместо неё приду я.

– Маме нужно подписать согласия на прививки, – нерешительно сообщает она, протягивая мне бумажки.

– Хорошо, – киваю и убираю аккуратно сложенные листки в портфель, уже заранее зная, что распишусь там сама. Подходить к матери с этим вопросом бесполезно,

Прощаюсь с Олесей Викторовной и спешу на остановку. Можно было бы и пешком пройтись, но я итак уже порядком опаздываю, а быстро добраться на своих двоих с окраины в центр просто нереально.

Запрыгиваю в автобус как раз вовремя, двери за спиной захлопываются, едва не дав мне по хребту.  Пробираюсь сквозь толпу в конец салона. Останавливаюсь почти в самом углу. Держась за поручни, смотрю на оживлённую улицу через замызганное стекло. Транспорт, не смотря на общий шум и гам укачивает, и очень быстро мои веки тяжелеют против воли. У матери опять была весёлая ночка, а потому поспать нам с Ульянкой практически не удалось.

– Предъявляем проездной, готовим билеты!

Эта фраза, произнесённая строгим женским басом срабатывает получше любого будильника. В ужасе распахиваю глаза и вздрагиваю всем телом. Осторожно протискиваюсь между пассажирами, стремительно направляясь к двери. На моё счастье, она как раз открывается. И вот я уже радостно ставлю ногу на ступеньку, но внезапно кто-то резко дёргает меня назад. Оборачиваюсь и натыкаюсь на разъярённый взгляд контроллёра.

– Ну-ка стой, куда собралась? – зловеще интересуется этот цербер.

– Отпустите. Моя остановка, – дрогнувшим голосом отвечаю я, ощущая, как тревога разливается по телу.

Нельзя мне в полицию, никак нельзя.

– Сначала докажи, что оплатила проезд! – требует этот бультерьер, удерживая меня за ручку рюкзака.

У меня внутри всё переворачивается от ужаса. Ехала я зайцем, потому что денег попросту нет, и на транспортной карте в том числе.

– Пошевеливайся давай, не то наряд вызову!

Под рёбрами простреливает. Мне ни в коем случае нельзя попадать в неприятности.

– Дамочка, ну-ка дайте пройти! – громко возмущается крупный пожилой мужчина, оттесняя контроллёра в сторону.

Люди начинают выходить, и в какой-то момент ей приходится разжать толстые пальцы. Я, не теряя ни секунды, прытью вылетаю на свободу. Бегу ещё минуты три, и, только убедившись в том, что за мной никто не гонится (а это в принципе затея бесполезная), останавливаюсь, тяжело дыша. Поднимаю голову. Осматриваю местность. Ленинский проспект. Замечательно. Почти добралась. Пару остановок всего не доехала.

В восемь двадцать я уже подхожу к школе. За высоким резным забором слышатся звонкие голоса и весёлый смех. Прикладывая к турникету карточку, здороваюсь с охранником, приветливым Иваном Васильевичем, вежливо поинтересовавшимся тем, как прошли мои каникулы. Уверяю, что хорошо, улыбаюсь и выхожу на улицу. Какое-то время с грустью осматриваю огромную территорию, посреди которой возвышается новое, современное здание Гимназии имени Попова. Слышу, как поднимается шлагбаум и едва успеваю отпрыгнуть в сторону. Мерседес папаши Абрамова за малым не укатал меня в асфальт.

– Сгинь с дороги! – слышу грубый голос из окна. Оказывается за рулём мой одноклассник Ян.

Думаю, у вас на языке вертится резонный вопрос: как я вообще здесь оказалась? Ведь если честно, учёба в этой гимназии и моя жизнь – две параллельные прямые, которые пересечься, по законам ненавистной мне математики, ну никак не могли. Однако, это всё же случилось.

Дело в том, что мною заинтересовался Степанов Пётр Алексеевич, здешний тренер по лёгкой атлетике. Он заметил меня два года назад, на городских соревнованиях, где я забрала все награды. Потому что, как ни крути, а бегаю я быстрее всех. С лёгкой подачи Петра Алексеевича секретарь разузнала обо мне всю необходимую информацию, и тренер убедил директора рассмотреть мою кандидатуру на участие в социальной программе. Многочисленные спортивные победы, отличные успехи в учёбе и репутация спокойного, адекватного ребёнка сыграли мне на руку. Даже проблемы в семье и удручающее материальное положение – не стали помехой. Потому что кого это интересует, если есть возможность привнести в рейтинг школы заветные баллы.

Меня зачислили, и по началу я была безумно этому рада. Казалось, что вот он, билет в счастливое будущее. Кто же знал, что моё пребывание здесь обернётся сущим кошмаром. Ведь для представителей золотой молодёжи такие, как я, в лучшем случае – грязь под ногтями. А в худшем, как красная тряпка для быка… Всем своим видом и поведением они настойчиво пытаются доказать мне, что «убогим» здесь не место.

Глупо думать, что выпускной класс станет исключением, поэтому я просто об этом не думаю! Одна радость – мои друзья. Пашка Аверин, прямо сейчас стискивающий меня в своих объятиях, и Данила Князев, направляющийся к нам.

– Привет, Алёнка! – Данька поднимает меня вверх и кружит в воздухе.

– Привет, ребят! – широко улыбаюсь и ласково взъерошиваю отросшие за лето волосы Данилы. – Тебе надо срочно подстричься, Дань!

Князев ставит меня на ноги, но руку не отпускает. Глазеем друг на друга. Я с интересом разглядываю Даньку. Он – меня.  Не виделись три месяца, а есть ощущение, что целую вечность! Мальчишки снова вытянулись. Пашка теперь страшно гордится своим ростом. Может, хотя бы в этом году рискнёт подойти к девушке, по которой (как сам он однажды признался) сохнет уже пятый год подряд. Её имени мы до сих пор не заем, всё шифруется наш Аверин…

– Лисицына, проследуйте в 11 «А», первый звонок уже был, – командует завуч, окинув нас строгим взглядом.

– Мигера Львовна в своём репертуаре, – шепчет Пашка и корчит забавную рожицу.

– Я всё ещё здесь, Аверин! – возмущается Дубинина.

Я смеюсь, но послушно плетусь в кабинет к своему классу, уже при входе замечая, презрительно поджатые губы и кислые, полные презрения взгляды. Девочки у нас, что надо: таких и врагу не пожелаешь. Те ещё отъявленные стервы.

– Явилась, убогая, – прилетает мне в спину, пока я по привычке усаживаюсь за третью парту левого ряда.

– Грановская, так и не удалось пополнить словарный запас? – пока ещё спокойно интересуюсь я.

Она насмешливо вскидывает бровь и оценивающе меня разглядывает.

– А тебе, судя по всему, так и не удалось пополнить свой гардероб. Наверное, потому и не пришла вчера на линейку? Не захотела позориться? Правильно, ни к чему портить классу школьный фотоальбом!

Она ухмыляется. И да,вся её речь сопровождается противным хихиканьем «придворной свиты».

– Алёна, между прочим, защищала честь нашей гимназии на спартакиаде, – вмешивается рыжеволосая Сашка Харитонова.

– Кто там подал голос? Мелочь конопатая, ты, что ли? –  фыркает Грановская. – Ну-ка немедленно и молча умри!

Звонок заглушая ответ Харитоновой, но зато средний палец всем видно просто отлично. Ника уже встаёт, злобно одёргивая короткую до неприличия юбку, но в этот момент в классе появляются Они: Юнусов, Бондаренко, Абрамов и Беркутов. Весь «цвет» так сказать.

Одноклассники сперва благоговейно замирают, а затем как по команде начинают громко их приветствовать. Пресмыкающиеся, что с них взять!

– Ромка! – вопит Грановская, бросаясь на шею последнему в списке.

Я опускаю глаза и, стиснув от досады зубы, принимаюсь старательно подписывать новую тетрадь по алгебре.

Рано я радовалась отсутствию самого ненавистного человека на этой земле…

Глава 2

АЛЁНА

Что ж, знакомьтесь, типичные представители «рождённых с серебряной ложкой во рту».

Вечно угрюмый самбист Камиль Юнусов. Сын известного депутата, между прочим. В целом, самый приятный из компании этих мажоров, невзирая на грозную внешность. Камиль – весьма немногословен и закрыт, чего не скажешь, например, о том же Бондаренко. Алексей – популярный видеоблогер, местный шут и тот ещё выпендрёжник. Любитель совсем недетских развлечений, что и приносит регулярные хлопоты матери – судье.

Следующий в списке – Ян Абрамов. Крайне неприятный и опасный тип. Это если выразиться помягче. На деле – конченый отморозок, замешанный в столь грязных вещах, что даже рассказывать стыдно. В том году, например, по его милости наша одноклассница Даша неожиданно стала звездой ютуба. Звездой, с очень сомнительной репутацией, чтоб вы понимали.

А последний… Я всё же поднимаю взгляд и хмуро смотрю в сторону высокого, темноволосого парня, на котором в данный момент активно виснут пятьдесят пять килограммов тюнингованой красоты нашей местной королевы. Эти двое весьма откровенно целуются. На лицах такое удовольствие, что становится почти противно. Пожалуй, я чего-то не понимаю, но как может нравиться чужой язык, хозяйничающий у тебя во рту! Да к тому же такая зверская антигигиена! Вот вы знали, что исследование микробиологов из Нидерландов показало, что во время десятисекундного поцелуя происходит обмен 80 миллионами бактерий! Это ж представить невозможно, не то что допустить!

Нет, не подумайте. Я целовалась. Один раз правда, но всё же. В далёком восьмом классе, и виной тому инциденту послужил неожиданный поступок ботаника-одноклассника (кто бы ожидал!). Я его учебником геометрии (тем самым, который толстенький и рассчитан на программу 7-9 классов) за это по дурной головушке приложила тогда неслабо. Вовочка в ответ заблеял и робко заявил, что просто хотел потренироваться, прежде чем подходить к объекту воздыхания, молоденькой учительнице литературы.

Гений убогий! Нашёл тренажёр!

Возвращаясь к теме поцелуя… Мне не понравилось. От слова совсем. Так себе впечатления! Мокро и мерзко, вот и всё, что могу сказать.

Взгляд снова невольно уползает в сторону увлёкшейся друг другом парочки. Вероника гладит наманикюренными пальчиками сильную шею парня и призывно выгибается,прижимаясь к нему всем телом. Тот горячо целует губы девушки, и рука его давно уже находится гораздо ниже её талии.

Увы, стеснение –  чувство, чуждое им обоим.

– Беркут, ну заканчивайте, у меня уже пожар в трусах, – как всегда в своём духе похабно шутит Бондаренко.

Тот в ответ лениво отодвигает от себя Грановскую, ухмыляется и здоровается за руку с верзилой Пилюгиным.

Итак, Беркут… Он же Роман Беркутов, сын крупного бизнесмена, чьё состояние оценивается неприличным количеством нулей. Самоуверенный, наглый и высокомерный мажор. Циничный потребитель, не привыкший слышать слово «нет». Человек, не ведающий о том, что такое границы и мораль. Кладезь пороков, если не вдаваться в подробности. Если честно, его недостатки я могу перечислять до конца урока…

– Лисицына, – слышу я его голос, непроизвольно вздрагивая всем телом. Его обращение ко мне – априори сигнал к тому, что ничего хорошего не жди.

Боже, как же было прекрасно летом и как же не хотелось возвращаться в этот кошмар! Очень радует тот факт, что на этот раз класс выпускной.

– Чего тебе? – спрашиваю, с опаской глядя в его сторону.

Рукава белоснежной, брендовой рубашки нарочито небрежно закатаны до локтей, на запястье блестят дорогие часы, туфли начищены до зеркального состояния. Даже такие, как Он, вынуждены следовать уставу гимназии и придерживаться в стенах учебного заведения классики. У нас у девочек и вовсе с этим строго. Однако даже тут «поцелованные в пятую точку самой судьбой» умудряются пускать пыль в глаза.

Но вернёмся от девочек к мальчикам. Точнее, к одному конкретному представителю мужского пола. Беркутов стоит, оперевшись о парту. Травит меня взглядом. Поза максимально непринуждённая и расслабленная. А чего, собственно, напрягаться, если жизнь твоя точно сахарная вата: сладкая, лёгкая и воздушная…

– Выиграла вчера, говорят? – издалека начинает он, ловко перебирая пальцами тонкий айфон последней модели.

Я вскидываю бровь, уже готовая к очередной гадости.

– Циркуль сказала, – поясняет он, осматривая меня с ног до головы. Будто кипятком обдавая.

Плевать…

Циркуль, чтоб вы понимали, – это наш учитель математики и по совместительству классный руководитель, Элеонора Андреевна Пельш. Она хромает, к сожалению, и, поворачиваясь, описывает ногой некий круг. Потому они и прозвали её циркулем. Считают, что это смешно…

– Мы тут с ребятами посовещались, – тянет он, отталкиваясь от парты. Забирает что-то у Абрамова и медленно направляется в мою сторону. – И решили поздравить тебя. От лица всего класса.

Ой подозрительно… Я прищуриваюсь.

Останавливается всего в шаге от меня, и до моих ноздрей долетает ненавязчивый, но при этом самый, что ни на есть мужской парфюм. Парфюм, стоимость которого почти наверняка превышает сумму средней ежемесячной заработной платы по стране. Протягивает руку, которую до этого держал за спиной и жестом фокусника демонстрирует мне букет из многочисленных купюр разного номинала: по пятьдесят, сто, пятьсот и тысяче. В середине даже есть щедрый круг из пятёрок. Это так унизительно!

Одноклассники издевательски присвистывают. Чувствую, как щёки стремительно покрываются багровыми пятнами. И да, не только мы вдвоём понимаем почему эти купюры оформлены в букет… Ведь с букета когда-то и началась наша с ним вражда.

– Бери, Лиса! – тычет букетом практически мне в лицо.

– Отстань!

– Да брось, Лисицына! Купишь себе новые кроссовки! – насмешливо произносит этот идиот. Ситуация его крайне забавляет, а меня раздражает до зубовного скрежета.

Несколько долгих, неприятных секунд, в течение которых я успеваю заметить ровный, золотистый загар на его коже, мы прожигаем друг друга взглядами, полными ненанвисти. Наверняка опять ездил заграницу. Куда там обычно отправляют своих отпрысков богатые родители? Бали? Сан-Тропе? Дубай? Я в своей жизни, пожалуй, только на карте смогу показать все эти места. И то только потому, что, в отличие от некоторых, на географии занимаюсь исключительно ею.

– Бери, говорю. Или здесь мало? – надменно интересуется он, насмешливо вскидывая бровь.

Отворачиваюсь, сжимаю челюсти. Переключаю внимание на интерактивную доску. Ощущаю неприятное жжение в глазах и стараюсь вспомнить теорему Виетта. Ненавистная алгебра, сравнить которую я могу с китайскими иероглифами, должна помочь мне отвлечься. Но не выходит… Никакой вот от неё пользы!

– Сколько надо, Лисицына? Я подкину ещё…

Пытаюсь взять себя в руки и успокоиться. Плакать при нём нельзя. Я никогда себе этого не позволяю, что бы ни происходило.

– Твоя мамашка с удовольствием взяла бы, – развязно произносит Абрамов во всеуслышание.

Я поворачиваю голову, вперившись в него яростным взглядом.

– И не только деньги, верно? – делает отвратительный жест языком.

– Бери давай, – ухмыляется гад, что стоит напротив. – Всё продаётся и покупается, а такие как ты, тем более…

Чаша моего терпения переполняется. В мозгу замыкает. Под общий хохот присутствующих я вскакиваю со своего места и выдёргиваю «подарок» из рук Беркутова. Со всей дури начинаю лупить идиота бумажным творением извращенного флориста. По башке, лицу, широким плечам.

Цветные, шелестящие купюры, в подлинности которых я нисколечко не сомневаюсь, разлетаются в стороны и осыпаются бумажным дождём на пол. Беркутов лениво закрывается одной рукой. Одноклассники заливаются звонким смехом, а кто-то даже снимает происходящее на телефон. Но мне уже плевать. Меня трясёт от нахлынувшего бешенства. Внутри, ритмично пульсируя, клокочет гнев. Я готова разодрать ему лицо, хоть у меня толком и нет ногтей. Сейчас очень пригодились бы такие, как у Грановской: длинные, острые, сделанные заботливым мастером салона.

– Я тебе эти деньги сейчас в глотку засуну! – зло обещаю, тяжело дыша.

– Ээ, полегче, Лисицына, иначе будешь отрабатывать ущерб этой самой глоткой, – склоняясь к моему лицу, вкрадчиво произносит он так, чтобы его услышала только я.

– Какое омерзение! – морщу нос.

Бросаюсь на него и бью, что есть сил. Яблоко раздора (общипанный букет) падает мне в ноги. Все вокруг визжат, Ян громко свистит, а у меня в горле ком застревает. Кровь расплавленной яростью стучит по венам, обида жжёт лицо, и чёрная ненависть находит выход только через удары, которые я обрушиваю на Беркутова.

– Что. Здесь. Происхооодит? – в своей размеренной прибалтийской манере интересуется Элеонора Андреевна. – Лисицына! Лисицына! Немееедленно прекрати!

Но меня уже не остановить. Я остервенело луплю одноклассника. Он почти не защищается. Хохочет. Для кандидата в мастера спорта по рукопашному бою мои тумаки, что укус комара слону, но всё же…

– Вы с ума сошли? – в ужасе причитает Элеонора Андреевна, вставая между нами.

Моя грудь тяжело вздымается, волосы растрепались. Я пытаюсь восстановить дыхание, а Беркутов, как обычно, наслаждается ситуацией. Пялится на меня сверху вниз, ни черта не моргая. Ликует, что в очередной раз сумел втоптать меня в грязь. Я гневно смотрю в ответ, не без удовольствия отмечая про себя, что оставила-таки пару царапин на его наглой морде.

– Лисицына, сию минуту убери ээээто!

Элеонора указывает пальцем на порванные купюры, и я отрицательно качаю головой. Ползать перед ним на коленях и собирать чёртовы бумажки я не стану ни за что на свете! Достаточно унижений на сегодня.

– Сейчас же убери, Лисицына!

– Беркутов пусть убирает! – хватаю свой рюкзак и пулей вылетаю в коридор, игнорируя возгласы возмущённого классного руководителя.

Урод моральный.

Бегу к лестнице, спускаюсь на первый этаж. Нижняя губа предательски дрожит. Закусываю её до боли и чувствую на языке солёный привкус. Даже и не заметила, когда по щекам побежали настырные слёзы – проявление моей слабости перед Ним.

Нарочно. Он это всё нарочно! Из-за того букета!

Толкаю дверь женского туалета. Сейчас во время урока здесь пусто, и я могу спокойно привести себя в порядок.

Ненавижу! Ненавижу его!

Бросаю рюкзак, купленный на честно заработанные деньги. Трясущимися руками умываю лицо холодной водой. Выпрямляюсь. Делаю глубокий вдох. Ещё один. И ещё. Тяну за край бумажного полотенца и поднимаю взгляд. Зеркальная поверхность демонстрирует мне заплаканную девчонку с раскрасневшимся лицом.

– Привет, одиннадцатый класс, – невесело выдаю своему отражению, и мой голос эхом отдаётся от стен, выложенных дорогим кафелем.

Качаю головой. Расплетаю причудливо сплетённые косы, мало напоминающие ту красоту, которую я видела утром. Достаю расчёску и пытаюсь усмирить вьющиеся русые пряди. Безжалостно деру их гребнем. Швыряю его в сторону и сажусь на плитку прямо у раковины. Закрываю лицо руками и снова дышу.

В висках грохочет вскипевшая кровь, но с каждой секундой гнев и злость потихоньку отступают. На место ему приходит горькая обида и отчаяние. Заставляя чувствовать себя отвратительно. В очередной раз униженной кучкой недоумков, с опостылевшим Беркутовым во главе.

Так и сижу всё оставшееся время. Успокаиваюсь и за десять минут до конца первого урока отправляюсь в спортзал. Потому что по расписанию любимая физкультура. Переодеваюсь и сразу иду на стадион, не дожидаясь пока в раздевалке появятся учащиеся 11 «а» и 11 «б». Сажусь прямо на зелёный газон и запрокидываю голову. Пальцы касаются мягкого травяного покрытия.

Фальшивая. Как впрочем и всё в этом месте…

Утреннее солнышко на миг выглядывает из-за облака и ласково припекает кожу. Небо, однако, хмурится с каждой минутой всё сильнее. Тяжёлые, свинцовые тучи стремительно сползаются, сталкиваясь друг с другом. Испортилась погода. Под стать моему упавшему в ноль настроению. И ведь весь день с самого начала наперекосяк!

Иногда я задаю себе риторический и, безусловно, философский вопрос: что в этой жизни я сделала не так? Почему в ней одна сплошная чёрная полоса? И наступит ли когда-нибудь белая?

Звенит звонок, и на стадионе один за одним появляются громко переговаривающиеся учащиеся обоих классов. Бросают в мою сторону  насмешливые взгляды и шепчутся. Делятся, наверное, впечатлениями от шоу.

Держись, Лисицына! Ты же боец? Боец! Ещё какой! Бывало в разы хуже. Думай о хорошем! Девять месяцев школы – а дальше ты свободна. Работа на полный день, отдельная квартира… Жаль, что нельзя всё это устроить прямо сейчас.

Поднимаюсь на ноги. Замечаю, что почти все сегодня в форме. А как иначе? Пётр Алексеевич никому спуску не даёт и в аномальные женские дни, проходящие дважды, а то и трижды в месяц, тоже не верит.

Рассматриваю одноклассников, разодетых в фирменные шмотки и обувь. Вот всё-таки даже при наличии больших денег они умудряются выбирать полнейшую безвкусицу. Ну вот разве что на Веронике Грановской, пожалуй, действительно красивый костюм. А ещё на ней, к сожалению, те самые беговые кроссовки, на которые я иногда позволяю себе засматриваться. И даже с замиранием сердца потрогать, стоя в магазине… Только я прихожу в восторг не от цвета и формы (уж Ника при выборе явно руководствовалась именно этими критериями), а наслаждаюсь совершенно иными деталями.

Вряд ли она обратила внимание на геометрию протектора, амортизацию, ширину колодки и пронацию. Сомневаюсь, что Ника знает хотя бы половину из этих слов. Зачем ей? С такой внешностью и деньгами это точно в жизни не пригодится.

Замечаю, что одноклассники как-то странно скучковались. Девчонки визжат, парни одобрительно кричат. Встаю и направляюсь туда, ведомая нехорошим предчувствием.

– Что там? – спрашиваю у Харитоновой, поправляющей на носу большие очки дичайшей расцветки. В них она похожа на черепаху Тортиллу, ей богу!

– Сцепились. Рома и Даня.

Ох, нет нет нет. Опять.

Я локтями расталкиваю одноклассников и пробираюсь в эпицентр. Беркутов и Князев друг друга на дух не переносят: вечно во всём соперничают, без конца задираются в коридорах и регулярно устраивают мордобой. Это ожесточённое противостояние продолжается уже несколько лет.

– Дань, перестаньте! – кричу я, глядя на то, как эти двое сцепились.

Парни катаются по искусственной траве. Князев, всю сознательную жизнь занимающийся плаванием, заметно уступает Беркутову, для которого подобные стычки – очередной вызов и возможность показать свою силу.

– Дань! – дрогнувшим голосом повторяю я.

Беркут вообще себя не контролирует. Бьёт Князева так, что страшно становится. Хочу подойти ближе, но меня внезапно хватает Абрамов.

– Не мешай, Лисицына! Такое представление! – смеётся он, стискивая мои косточки покрепче.

– Отпусти, Ян! – беспомощно дёргаюсь в его руках.

Озираюсь по сторонам. И как назло не вижу нигде Пашку. Будто сквозь землю провалился!

– Разнимите их, пожалуйста, не стойте!

Но мне в ответ звучит лишь смех. Этим людям нравится то, что происходит.

– Отпусти! – пытаюсь освободиться, но Ян лишь сжимает меня сильнее.

– А ты ничего на ощупь, Лисицына! – хрипло шепчет мне в ухо, и я резко отшатываюсь, словно ошпарившись.

Где-то далеко слышится звук свистка Петра Алексеевича, но он тут же тонет в нескладном хоре подбадривающих голосов. Я в ужасе наблюдаю за тем, как из носа моего лучшего друга на белую футболку капает кровь. Со всей дури пинаю Абрамова локтем в живот, обретая долгожданную свободу. Подбегаю к беспощадно дерущимся мальчишкам и делаю первое, что приходит в голову…

Глава 3

АЛЁНА

 Злая и взбесившаяся, с разгона запрыгиваю на спину ненавистного одноклассника.

– Отпусти его! – кричу Беркутову прямо в ухо, повиснув на нём как цирковая обезьяна. Ещё и шею его сжимаю внутренней стороной локтя, что есть сил.

Парня, не ожидавшего, что сзади прилетит назойливая туша, немного ведёт в сторону, но ему каким-то чудом удаётся-таки удержать равновесие. В этот же момент страшно гремит гром, словно оповещая о грядущем дожде, запах которого уже витает в воздухе. Сверкает молния, на секунду освещая яркой вспышкой поле. Погода сегодня разыгралась ни на шутку.

– Слезь… с меня, Лиса, – орёт Беркутов, прерываясь на кашель.

Пытается снять меня с себя, громко и нецензурно при этом выражаясь. Данька переворачивается, загибается, хватаясь за живот, и сплёвывает кровь на траву. Кажется, в этот момент Роман собирается добить свою жертву, но я ни за что не позволю ему осуществить задуманное.

– Отойди от него! – шиплю яростно, отчаянно стараясь его придушить. Другой ладонью вслепую закрываю глаза, нос.

– Свихнулась, дура конченая?

Затянутое грозовыми тучами небо снова заходится раскатами. Ребята вокруг пищат, потому что внезапно начинается самый, что ни на есть настоящий ливень.

Парень предпринимает очередную попытку стряхнуть меня со своей спины, и в какой-то момент что-то идёт не так. Беркутов то ли заплетается в собственных ногах, то ли, ввиду отсутствия зрения,теряет ориентацию в пространстве. Как итог, мы оба с глухим шлепком падаем на мокрую, искусственно высаженную траву.

– Ай…

Рухнуть вот так оказалось не очень неприятно. Даже с учётом того, что мне повезло гораздо больше, ведь тело парня однозначно смягчило удар.

– Одурела, Лисицына? – недовольно возмущается он, перекатываясь на спину. – Какого ты влезла, придурочная?

– Посмотри, посмотри, что ты наделал! – слышу, как натужно кашляет Князев чуть в стороне. – Скотина! Какая ты скотина, Беркутов!

Во мне столько злости, что я сама не замечаю, как снова начинаю драться с ним. Ощущаю мощный прилив невесть откуда взявшейся энергии. Дурной. Бесконтрольной совершенно. Потому что достал! Потому что ненавижу! Так сильно, что готова взять грех на душу!

Ослеплённая лютой яростью, начинаю бить его: в каменную грудь, плечи, живот, и ещё больше раздражаюсь, глядя на то, что этот придурок ни черта не делает. Не пытается ударить в ответ, просто лежит и позволяет себя лупить. Какое-то время смотрит и всё. Наблюдает точно хищник, готовый откусить жертве голову, но только после того, как у неё кончатся силы на последнее сопротивление.

И это заставляет меня остановиться. Даже не знаю, почему его поведение так пугает. Наверное, потому что я отлично понимаю, кто именно передо мной. Хочу встать, внезапно осознавая в какой странной, неловкой и неуместной позе нахожусь. Сижу на нём.

Дёргаюсь, приподнимая туловище, но он хватает меня за голую лодыжку, резко опрокидывает, и уже через секунду я лежу, растянувшись на мокрой и неприятной на ощупь траве. А этот идиот нависает сверху, придавливая своим крепким телом к земле.

Мне аж дурно становится. Я под ним, и это… мне не нравится категорически. Совсем не нравится.

– Ты, Лисицына, слишком много себе позволяешь, –  тихо, сквозь зубы, цедит он.

– Да пошёл…

Закрывает мне рот рукой.

– Заткнись. Просто заткнись, – прищуриваясь, угрожает, тяжело и надсадно дыша.

Не моргая смотрим друг на друга. Три месяца. Ещё столько бы его не видела с превеликим удовольствием! А лучше никогда!

Дождь нещадно хлещет меня по щекам. Вся одежда промокла, спине холодно, но я даже моргнуть боюсь. Дикий, безудержный страх оглушил, дал в голову, сковал в миг онемевшее тело. Невидимыми руками сжал горло, не позволяя даже шелохнуться, дёрнуться.

Я впервые вот так близко вижу его глаза: карие, с зелёными вкраплениями. Такие яркие и необычные. А сколько всего в них отражается…

– Поднимайтесь на ноги, живо! – сквозь стену проливного дождя слышим мы строгий голос Петра Алексеевича.

Беркутов не двигается. Пялится на меня. Странно, чересчур внимательно и пристально. Опускает глаза на мою шею. Затем на грудь, что ходит ходуном под тонкой тканью промокшей до нитки белой футболки. Вспыхиваю, как рождественский фейерверк, когда он снова резко впивается поплывшим взглядом в мои глаза. Смотрит так, будто пьян. Как абсолютно неадекватный, словно под чем-то. Может принял что? У таких, как он, это вроде является нормой.

Шумно и беспомощно вдыхаю через нос. В лёгких совсем не хватает воздуха. Отдираю его руку от своего рта, и он как будто приходит в себя. Презрительно кривится и, наконец, встаёт с меня, трясущейся, как осиновый лист на ветру. Смутившейся до жалящего румянца на щеках. Потерянной и сбитой с толку.

Наркоман проклятый! Я слышала, что представители золотой молодёжи в поисках новых ощущений периодически балуются таблетками и тем, что посерьёзнее. Кошмар.

– В зал, Лисицына! – командует тренер, помогая пострадавшему Даньке подняться на ноги.

– Данька, – касаюсь его лица пальцами. – Ты как?

– Нормально, – отвечает, небрежно стирая кровь рукавом толстовки.

Уже в спортзале Пётр Алексеевич начинает разбор полётов. Строит класс шеренгой, заново разжёвывая правила поведения в школе. Затем после воспитательной беседы гонит взбудораженную толпу на разминку, отдавая во власть Пилюгина.

– А вы, трое, придёте после занятий отрабатывать своё наказание! – говорит он нам сердито.

– У меня другие планы, – громко заявляет Беркут, стаскивая с себя мокрую и грязную футболку.

– Я сказал, Беркутов! В три тридцать. Здесь! – безапелляционным тоном командует Пётр Алексеевич.

– Я не приду, у меня тренировка, – бросает в ответ Роман, вытирая всё той же футболкой свои тёмные волосы.

Девчонки, пробегающие мимо, шепчутся и то и дело пялятся на его оголённый, атлетично сложенный торс. А я не смотрю. Оно мне не надо абсолютно…

– В таком случае, я буду вынужден сообщить Борису Олеговичу о том, что ты снова распускаешь руки вне зала!

– Стучите, мне фиолетово, – грубит мальчишка и, закинув дорогую майку в мусорное ведро, направляется к скамейке.

Садится, вытягивает вперёд длинные ноги и откидывает голову на стену.

– Вылетишь перед соревнованиями как пробка, Беркутов! Сам знаешь!

Тот скалится и всё больше раздражаясь, закрывает глаза. Невыносимый до ужаса! Грубиян и хамло. Вот кто он.

Данька шмыгает носом, убирая от лица бинт.

– Кто первый начал, Князев?

Друг молчит. Как всегда.

– Беркутов? – обращается к нему тренер. – Ты?

– Да, – отвечает с вызовом.

А этот, как всегда, согласен взять всё на себя. На самом деле, говоря по честному, они оба хороши. Задирают друг друга регулярно и поочерёдно. Даже не верится, что когда-то были лучшими друзьями.

– От тебя, Лисицына вообще не ожидал! – качает головой тренер, и это простое порицание заставляет меня виновато опустить голову. – Грановская, я не понял, ты там язык разминаешь или голеностоп?

Тренер отвлекается, дабы приструнить выпускников, весьма неохотно выполняющих опостылевшие за одиннадцать лет физические упражнения.

– Дура бешеная, – слышу я в этот момент в свой адрес от Беркутова. И щека начинает адски гореть от его колючего взгляда.

– Рот закрой! – гневается Князев и порывается подойти к нему снова. – Не дыши даже в её сторону, понял?

– Дань, пожалуйста, не надо, Дань, – жалобно прошу я, перехватывая его руку.

– Далась мне твоя убогая, – уничижительно фыркает Беркут, и грудь помимо воли сдавливает от того, насколько брезгливо звучит его голос. Может, потому что именно так конкретно Он не называл меня никогда…

Пытаюсь убедить себя в том, что это просто слова. Набор букв, брошенный для того, чтобы в очередной раз зацепить и задеть меня и Князева.

– Дань, че такое?

Рядом с нами вырастает высокая фигура Пашки Аверина. Он растерянно смотрит на разбитое Данькино лицо, на меня, промокшую насквозь и на самодовольную морду ухмыляющегося врага, в расслабленной позе развалившегося на скамейке.

– Этот урод опять…

– Аверин, иди сюда, – манит пальцем и задирает Роман теперь и Пашку. – Тебя для пропорции я тоже готов разукрасить.

– Ну-ка замолчали! – гремит не хуже грома голос Петра Алексеевича. – Упали, отжались оба. Аверин, штраф за опоздание!

– Так это, Циркуль, – осекается под взглядом физкультурника, – то есть Элеонора Андревна попросила помочь, так я и это…

– Ты у меня сейчас сам циркулем на шпагат сядешь! Быстро на разминку! А ты, Лисицына пойди переоденься. У Пилюгина чересчур обильное слюноотделение. Того и гляди приступ начнётся.

Я, краснея до самой макушки, удаляюсь в раздевалку. И последнее, что успеваю заметить, Даню и Романа, опустившихся на пол.

*********

Второе сентября кажется поистине бесконечным. Русский язык, химия, литература… И на каждом из уроков Беркутов считает своим долгом так или иначе меня затронуть. На алгебре и вовсе издевается с каким-то нескрываемым, нездоровым удовольствием. Полагаю, потому что отлично осведомлён о том, что этот отвратительный предмет, увы, моё самое слабое место. Ахиллесова пята, если хотите.

Я стою у доски и пытаюсь сконцентрироваться на задании, вперившись взглядом в учебник.

– Лисииицына, – обращается ко мне Элеонора Андреевна, – ещё раз прочитай условия задачи.

– Ей это не поможет, – язвительно прилетает от Грановской в ответ.

Вот уж кто бы рот не открывал! Таблицу умножения до сих пор не знает!

– Читаем, Алёна!

– Винни-Пух и Пятачок пришли в ресторан Совы и заказали две большие банки мёда на двоих, – тяжело вздохнув, под сдавленный смех одноклассников начинаю читаю я. –  Винни съедает такую банку мёда за четыре часа, а его друг Пятачок съедает половину такой же банки мёда за восемь часов. За сколько минут они съедят банку меда вместе?

– Типовая задача экзамена, – кивает Элеонора, поправляя очки. – Ну-с…

– Под чем был тот, кто составлял эту задачу? – просыпается Пилюгин.

– Примем всю банку мёда за икс килограмм, – пишу я. – Составим таблицу: объём еды, время, производительность.

Абрамов усмехается. Уж не знаю, что его рассмешило.

– В минуты переведи всё тупица, – доносится с последней парты Его голос.

– Ромааан! – возмущается учительница.

– Что? – отвечает недовольно. – Пусть научится читать условия задачи.

Сжимаю пластмассовый стилус от интерактивной доски с такой силой, что того и гляди сломается напополам. Перевожу часы в минуты и заполняю столбцы. Ненавижу математику! Мой мозг реагирует на неё отторжением. Сколько себя помню, столько борюсь со своей нелюбовью к вероятности, стереометрии, логарифмам и прочей математической ереси. Тоже мне Царица наук! Терпеть не могу всё это. Не даётся мне алгебра и геометрия, хоть убей. Зависаю, проверяя вводные данные. Вдруг закралась ошибка…

– Без мёда по ходу останутся, – плоско шутит Бондаренко, который и сам в общем-то не блещет знаниями в области математики.

В класс заглядывает завуч. Просит Элеонору выйти. Я в задумчивости пожёвываю нижнюю губу и беспомощно смотрю на таблицу. Ну а дальше-то как?

– Лисицыну Пятачок и Пух озадачили не по-детски, – комментирует Беркутов.

По классу прокатываются смешки. Я записываю решение, стиснув зубы.

Достал меня.

Старательно считаю. Ну вот… получается вроде.

– Когда они едят мёд вместе, производительность одного и второго складываются, олень ты лесной…

Я чувствую, что снова подкатывает злость. Ему обязательно делать это? Унижать меня при всех?

Произвожу расчёты, игнорируя очередную колкость до тех пор, пока в спину не прилетает что-то.

– Алён, Абрамов… – пищит Харитонова.

– Погоди, – отмахиваюсь, ибо погружена в решение треклятой задачи.

Плевать. Сейчас я досчитаю…

– Тааак, Алёна, ну что там у нас получилось? – зычно интересуется Элеонора, возвращаясь к своему месту. – У тебя выпало что-то, подними.

Нехотя отвлекаюсь, чтобы мельком взглянуть на пол. В ужасе смотрю на предмет, возлежащий у моих ног. Совершенно точно краснею и теряюсь. Пока Элеонора проверяет решение, я лихорадочно соображаю, что делать. Поднять – означает признать, что эти штуки в фольге мои. Господи… нет. Лицо огнём полыхает.

– Хорошо, но слишком долго и муторно, – своеобразно хвалит математичка. – Садись, четыре.

На негнущихся ногах иду к своему месту. Черти притихли. О да, они прекрасно осведомлены о том, что именно лежит там на полу.

– Итак… – хмуро глядя на переглядывающихся учеников, продолжает она, – теперь сделаем задание со звёздочкой, оно…

– Не наступите, изделие пострадает! – театрально хватаясь за сердце, предупреждает её Ян, –Тогда Лисицына до типовой задачи, как и до самого ЕГЭ так и не доберётся! Девять месяцев, все дела…

Волна дичайшего хохота гулко прокатывается по кабинету. Осознав, что он имеет ввиду, я заливаюсь алой краской пуще прежнего.

– Что вы…

Весь кошмар в том, что Элеонора, пыхтя, наклоняется и подбирает с пола злосчастные фольгированные пакетики. Сердце отбивает дробь. Внутренности скручиваются в тугой узел, когда она, покрываясь бордовыми пятнами, растерянно смотрит в мою сторону.

– Алёна! – падает её голос на октаву вниз. – Ты… Я… Встань!

Ошарашено сверлит меня широко распахнутыми глазами из-под очков с толстой оправой.

– Не моё, – тихо шепчу на глубоком выдохе, не в состоянии произнести это громче.

Стыд густо оседает на щеках. Руки на нервной почве принимаются трястись, и я непроизвольно сжимаю ладони в кулаки.

– Какой… Какой срааам! – возмущённо кричит она и трясёт находкой в воздухе, веселя тем самым всех вокруг.

– Я… Это не моё, Элеонора Андреевна, клянусь, кто-то кинул, – запинаясь, в отчаянии объясняю я пожилой женщине.

На её лице застыл первобытный ужас, перемешанный с брезгливостью.

– Да расслабьтесь, Лисицына не забывает о защите, это похвально, – насмешливо произносит Беркутов. – Князев и Аверин, видимо, не в состоянии самостоятельно позаботится об этом…

Ну всё. Дамбу прорывает.  Чека выдернута. Ярость взрывается в груди атомной бомбой.

Я резко вскакиваю со своего места. Отравленная ненавистью кровь стучит по венам. Звенит звонок, но меня сейчас не способно остановить даже начавшееся землетрясение. Беркутов равнодушно вскидывает бровь, наблюдая за моим бешенством.  Я хватаю с полки шкафа прошлогоднюю награду, полученную нашим классом по итогам игры КВН, и запускаю в его сторону.

– Лисиииицына! – вопит Элеонора, глядя на дьявола во плоти, вовремя увернувшегося от статуэтки.

– Урод!

В ход идёт всё, что попадается под руку.

– Бешеная, – потешаясь, смеётся он.

Одноклассники снова шумят и  веселятся.

– Алёна! – тяжело дыша, «спешит» ко мне классный руководитель, как раз в тот момент, когда я беру в руки вазу.

– Чтоб ты сдох, исчадье ада! – замахиваюсь, отправляя керамический предмет искусства в него.

Наклоняется вправо. Вазу с невозмутимостью, присущей только ему, ловит нерастерявшийся Юнусов, который сидит по соседству с демоном.

– Сееели на местаа, 11 А! – срываясь на крик, требует Элеонора и закрывает собой дверь в кабинет…

Глава 4

АЛЁНА

О безответственности, нравственности и морали Элеонора трубила всю большую перемену, тем самым лишив класс и обеда, и «законного» перерыва на отдых. Представители популяции 11 «А» пыхтели, ворчали об ущемлённых правах и громко бунтовали, но Пельш была непреклонна. Воспитательную беседу пришлось выслушать всем без исключения. И Пилюгину, разглагольствующему о стремительно исчезающих в желудках «бэшек» столовских булочках, и Грановской, демонстративно доставшей профессиональный бокс с косметикой и развернувшей салон красоты на пару с подружкой Ангелиной. И даже Абрамову, который вообще грозился написать на учителя жалобу в департамент образования.

Элеонора стойко выдержав оборону, невозмутимо продолжала неприятный разговор с «почти взрослыми людьми», коими она нас окрестила ещё в прошлом году. В дополнение ко всему, объявила о том, что пятничный классный час непременно состоится и будет посвящён теме: «Ранние половые связи и их последствия». Ввиду найденных на её уроке предметов…

Боже!

– Лисицына, всё из-за тебя! – спустя двадцать пять минут качает головой Беркутов, не обращая внимания на Элеонору Андреевну, распинающуюся об отсутствии ценностей у подрастающего поколения.

Краска опять ударяет в лицо. Сжимаю зубы до хруста. Один только его голос заставляет чувствовать всю палитру отрицательных эмоций: бесконтрольную злость, лютую ненависть и безудержный гнев.  Это продолжается уже на протяжении двух лет. И по нарастающей становится только хуже. Полагаю, в выпускном классе он решил оторваться на мне в геометрической прогрессии…

Деревянная линейка в моих пальцах трещит и ломается напополам с характерным звуком.

НЕНАВИЖУ ЕГО…

Смешки. Шепотки и язвительные комментарии за спиной становятся всё громче. Разве что ленивый не поучаствовал в обсуждении произошедшего. Да я сегодня – просто звезда, не иначе… Сперва унизительный денежный букет, а потом и… средства защиты.

Как только звенит звонок, вскакиваю с места и спешно выхожу из кабинета. Дальше по расписанию факультатив. Радует, что хотя бы там я смогу ненадолго выдохнуть и расслабиться. Потому что на седьмом уроке класс расходится по группам. И Дьявол, слава небесам, не в моей!

– Алён! – догоняя меня в коридоре, окликает запыхавшаяся Сашка Харитонова. – Держи, ты забыла.

– Спасибо, – благодарю, принимая увесистый учебник из её рук.

Разворачиваюсь, чтобы уйти, но девчонка вдруг касается моего локтя, останавливая.

– Не расстраивайся ну… насчёт того, что случилось на математике, – мнётся она. – Я сказала Элеоноре, что те штуки подкинул Абрамов.

– Не важно, Саш, – отмахиваюсь и дёргано пожимаю плечами, ощущая как внутри осыпается тяжёлый осадок от произошедшего на уроке.

– Ещё как важно! – деловито поправляя очки в черепашьей оправе, запальчиво спорит она.

На губах непроизвольно появляется улыбка. Харитонова – тот ещё правдоруб.

Пока она произносит пламенную речь о том, что наказан должен быть исключительно тот, кто виновен в содеянном, я любуюсь тем, как солнечные лучи играют переливами на её волосах, удивительного, насыщенного, ярко-рыжего оттенка. Почти алого. Это выглядит так красиво, что невозможно оторваться.

Вообще для меня Александра Харитонова – эдакая тёмная лошадка. Она, как и большинство обучающихся этой престижной гимназии, из состоятельной семьи. У мамы имеется сеть салонов красоты, а отец занимает высокую должность в правоохранительных органах. Но при этом, как-то вот Сашке не свойственны такие черты характера, как высокомерие, хвастовство и эгоизм. Эрудированную, добрую и прямолинейную Харитонову не назвать жертвой прямого буллинга, но так-то и центром «золотого общества» Сашка тоже не является. Держится по сути особняком. Всегда сама по себе, сколько я её помню… Усердно грызёт гранит науки, защищает себя при надобности и порой острит так, что уши в трубочку сворачиваются. В такие моменты даже главный шут класса, Бондаренко, теряет дар речи и бросает на коноплю (как он называет её из-за наличия россыпи золотистых веснушек на щеках) восхищённые взгляды.

Одно могу сказать точно: Саша вызывает у меня уважение, хотя бы потому что у неё всегда и на всё есть своё собственное мнение. И да, ей плевать на то, что оно часто не совпадает с точкой зрения большинства.

**********

На факультативе по химии я поглощена разбором типовых заданий формата ЕГЭ. С энтузиазмом впитываю всё то, что пытается вложить в нас Настасья Сергеевна, улыбчивый, располагающий к себе и пока ещё неравнодушный к своей непростой профессии молодой педагог.

Её уроки разнообразны, информативны и полезны. Наверное поэтому издевательства над учительницей, выделить которую из толпы выпускников практически невозможно, продолжались в начале десятого класса недолго. Стать учениками Агриппины Михалны, престарелой недовольно каркающей вороны, никто не хотел…

Всё хорошее быстро заканчивается. Сорок пять минут активной работы пролетают незаметно. Получив очередную похвалу от Настасьи Сергеевны, нехотя плетусь в сторону спортивного зала.  Наказание… Хотелось нарочно забыть, но разве могу я ослушаться Петра Алексеевича? Он мне подобного трусливого поведения ни за что не простит.

За поворотом длинный пустой коридор. И я, завернув за угол, с неудовольствием отмечаю знакомую фигуру, движущуюся прямо навстречу. Грррр! Все рецепторы сразу моментально улавливают приближение врага.  Беркутов, собственной персоной, направляется очевидно туда же, куда и я. Уверенная походка, руки в карманах модных брюк и насмешливый взгляд.

Урод!

Не знаю то ли замедлиться, то ли что… Лишь бы не оказаться у заветной двустворчатой двери в одно и то же время с этим самовлюблённым павлином. Семеню ногами быстрее, но мы всё равно подходим к спортзалу одновременно. Пальцы касаются прохладной, металлической ручки, но открыть дверь он мне так и не даёт.

– А я и думаю, кто это гремит костями…

Поджимаю губы.

– Где потеряла своего ихтиандра? – спрашивает, параллельно с этим надавливая крепкой ладонью на дверь.

Ихтиандром он иногда называет Даньку. Это, пожалуй, самое безобидное из разнообразия тех красочных прозвищ, посвятить которым можно целый словарь. Видимо, по его мнению, это прозвище наиболее ярко отражает увлечение Князева водными видами спорта.

Дёргаю ручку, игнорируя вопрос, но дверь под его натиском не поддаётся.

Как же он достал меня!

– Дай пройти, – шипение сквозь почти сжатые губы.

– Разобралась с несчастным пятачком и пухом, Лиса? – опять поднимает тему моих страданий он. – Или твой мозг не способен даже на такие простейшие операции?

Закатываю глаза и цокаю языком.

– Отойди от двери, – повторяю упрямо.

– А ты заставь меня, – с вызовом произносит он, и уголок его рта при это едва заметно дёргается.

Ладонь потеет от нервного напряжения, а в груди опять зарождается желание ударить по самодовольной роже.

– Руку убери.

– Букет почему не взяла? – мрачно интересуется, нависая надо мной чёрной, грозовой тучей.

– Не пойти ли тебе… – вскидываю на него пропитанный едкой ненавистью взгляд.

Выжечь бы ему глаза…  Переломать кости. И чтобы кровью своей захлёбывался. Как Данька сегодня. Очень надеюсь, что на районных соревнованиях какой-нибудь спортсмен осуществит мою мечту.

– Чё ты там прошелестела? – угрожающе склоняется ко мне, сокращая расстояние между нами.

Боюсь, ещё секунда – и мы снова вцепимся в глотки друг друга. Но дверь внезапно открывается изнутри. Недовольный Пётр Алексеевич бросает на Беркутова подозрительный взгляд.

– Опаздываете! Плюс полчаса! – констатирует сухо.

Я мышью проскальзываю в зал. Данька, завидев меня, резко поднимается с лавки. Пока идёт ко мне, сверлит хмурым взором того, кто шагает за моей спиной.

Ох чую, Князеву уже известно о том, что случилось на алгебре. Новости в этой клоаке распространяются как стремительно «убегающий» во все стороны горох…

– Ты отправляешься со мной, драить свой горячо любимый бассейн, – информирует его Пётр Алексеевич. – Вы занимаетесь залом. Инвентарь убрать, полы помыть до блеска. Зинаида Генриховна проследит.

Уборщица с нескрываемым удовольствием ставит к нашим ногам швабру и вёдра, активно кивая головой в подтверждение сказанного.

– Чё за пионерские методы? – морщится Роман, глядя на вверенный нам рабочий инвентарь.

– Твой отец меня поддержит, не сомневайся!

Беркут фыркает.

– И без глупостей, понял меня? – предупреждает физкультурник его сурово. – Ведро, тряпка, швабра. Фронт работ – весь зал.

– А резиновую защиту ей? – выдаёт насмешливо брюнет.

Кретин. Речь о перчатках, но нам с Князевым предельно ясно, к чему брошена эта фраза.

– Мразь! – тихо шипит Данька.

– Ну-ка повтори, ушлёпок, – Роман прищуривается и делает шаг вперёд, выгибая шахматным конём шею.

– Рты закрыли оба! – басом ревёт тренер. – Хватит мне тут петушиные бои устраивать!

– Пусть идёт в бассейн, – натужно дыша, просит Даня. И от разрывающей его злости аж брови сошлись на переносице. – Либо Алёна туда, а я останусь здесь.

– Нет, – сразу обрубает тренер. – Тут хотя бы на благоразумие Лисицыной можно рассчитывать. Верно, Алёна?

Пытается таким образом получить от меня клятвенное обещание не прибить в ближайшие полтора часа человека, изо дня в день превращающего мою жизнь в ад.

Киваю. Беру ведро и чтобы успокоить друга, сдержанно улыбаюсь, проходя мимо. Его обеспокоенное лицо выражает крайнее недовольство сложившимся раскладом, но мы оба знаем, что против Петра не попрёшь…

– Я уйду в четыре тридцать, – объявляет Беркутов.

– Уйдёшь, если зал будет готов, – меняет формулировку его заявления мужчина.

– Так и так уйду, – бросает тот нагло в ответ и удаляется скручивать натянутую волейбольную сетку.

– За мной, Князев, – слышу я, как командует физкультурник.

Наполняя в туалете большое алюминиевое ведро водой, думаю о том, как мне продержаться наедине с этим… представителем двуногих. Надо отработать наказание как можно быстрее, чтобы сократить время, которое мы вынуждены провести в обществе друг друга.

Да. Отличное решение. Просто прекрасное. Продержаться. Дай мне терпения, Господи…

Возвращаюсь в зал и начинаю воодушевлённо заметать мусор веником. Спортивная площадка у нас огромная. Прикидываю сколько времени придётся потратить на мытьё полов и, если честно, дурно становится. Дай бог управиться до пяти.

Беркутов таскает маты. Судя по ритмично играющей гавкатне, он в наушниках. Наслаждается музыкой. Оно и к лучшему. Зинаида Генриховна сперва, зевая, отгадывает кроссворд в какой-то газетёнке. Потом, убедившись, что мы заняты работой, и вовсе испаряется. Стопроцентно пошла в буфет. Ну и пусть. Мне даже приятно в какой-то степени, что я могу взять часть её работы на себя.

Закатываю рукава рубашки и натягиваю на руки перчатки. Слышу смешок.

Гоблин мерзкий…

Развожу моющее средство с водой в пропорции один к трём и окунаю тряпку. Выжимаю, представляя, что эта шея вон того идиота. Цепляю тряпку на швабру и только сейчас задаюсь вопросом, почему в нашей новомодной гимназии нет современной поломоечной машинки. По типу тех, которые можно увидеть в торговых центрах.

Поднимаю ведро. Несу в конец зала, чтобы начать от стены и двигаться к выходу. Принимаюсь за работу. Минут сорок спустя движения выполняю уже на автомате. Руки болят, я устала, сил нет совсем, но надо добраться до середины. И считай, свою половину я выстрадала.

Беркутов всё это время развлекается с баскетбольным мячом, то и дело забивая трёхочковый. Несколько раз нарочно кидает мяч в меня. Не больно, но всё же неприятно. Задирает, как обычно.  Отскакивая, мяч прямо в эту секунду попадает в ведро, расплёскивая воду.

– Я домываю до центрального круга, – сообщаю ему, орудуя шваброй.

– И? – под размеренный стук мяча о пол, спрашивает он.

– Дальше ты.

– Не, Лисицына, я пас, – огорошивает меня этот наглый пижон.

Выжав в очередной раз тряпку, разгибаю ноющую поясницу.

– Что значит пас? Поровну будет честно, – возмущённо отвечаю на его реплику я.

– Сама домоешь, – бросая мяч в корзину, заявляет он.

– Ну уж нет, Беркутов. Я не нанималась за тебя делать твою работу! – говорю, гневно швыряя тряпку на пол.

– Мой молча, Лисицына, – отзывается он. – У тебя отлично получается, но только когда твой рот закрыт.

Меня начинает трясти. Пальцы дрожат, пульс учащается.

– Ты думаешь, что я стану делать это за тебя? – громко уточняю, вперившись в него возмущённым взглядом из-под широко распахнутых от негодования ресниц.

– Станешь, – прилетает самоуверенное в ответ, и моё внутреннее «я» начинает клокотать от бешенства, разливающегося по телу горячим оловом.

– Нет! – качаю головой, заканчивая с левой стороной. – Ошибаешься. Не стану!

– Ты же понимаешь, Лисицына, что в этом случае мы тут застрянем ооочень надолго, – опять кидает в меня мяч. – Оно тебе надо?

Удар приходится по спине.

– Я свою часть работы сделала! – ору и топлю тряпку в потемневший воде.

– Молодец, могу дать пососать леденец, – раздаётся насмешливое рядом.

Протягивает разноцветного петушка, оставленного кем-то из школьников на лавке.

Мерзкая скотина.

– Держи! – стаскиваю жёлтые перчатки и протягиваю ему.

– После тебя? – брезгливо смотрит на них. – Да ни за что!

Сволочь треклятая.

Бросаю перчатки чуть ли не в надменную морду.

– Немедленно мой свою половину! – в отчаянии повышаю голос.

Звучит так себе…

– Размечталась. И не подумаю даже, – прищёлкивая языком, отрицательно качает головой он.

– Тогда я… – пальцы сжимаются в кулаки от нарастающий злости. – Я… я…

– Ну и что ты сделаешь? – открыто провоцирует, забавляясь. – Беги давай стучи Петру. Мне по барабану на эту его долбаную трудовую дисциплину, если ты ещё не догнала.

– Свинья… В драке виноваты вы оба! Значит и ответственность несёте тоже на пару!

– Твой дегенерат сам полез, так что не обессудь! – веселится он. – Ну как тут отказать, когда так просят…

– Не трогай его, понял? Сколько уже можно? – пытаюсь воззвать его к совести я. Но разве она у него есть?

– Трясёшься за своего ненаглядного? – цедит, даже не пытаясь скрыть плещущееся через край пренебрежение.

Смотрю в глаза, полные презрения, и едва сдерживаю в себе желание расцарапать ему лицо.

– Не хочу, чтобы у Дани из-за тебя были неприятности! Не цепляй его, ясно? – смело проговариваю на выдохе.

– Ты чё, Лиса, перепутала меня с кем-то? Приказывать будешь своим ручным псам, поняла? – раздражённо чеканит по слогам.

Скрипя зубами, поднимаю ведро с грязной водой и несу его до туалета. С меня хватит! Наши диалоги всегда заканчиваются одинаково. Взаимными оскорблениями или дракой. А если так пойдёт и дальше – меня точно за тяжкие телесные отправят в тюрьму. Дрожащими руками ставлю ведро в раковину.

– Слушай, Лисицына, – мерзавец заходит следом, ногой придерживая дверь.

И нет, его нисколько не смущает тот факт, что туалет женский.

– Мне вот интересно, – тянет насмешливо, останавливаясь рядом, – Ты как… спишь с ними по очереди или…

Пальцы сжимают холодный алюминий до побелевших костяшек. Поднимаю полыхающий кострищем взгляд на зеркало. Испепеляю взглядом его отражение несколько долгих секунд. По коже ползёт отвратительное чувство того, что тебя смешали с грязью.

Больной. Таким как он невдомёк, что в мире существует настоящая дружба, ведь его, в отличие от меня, окружает кучка таких же избалованных, испорченных недоумков.

– Что? – театрально вздёргивает бровь, и его рот продолжает извергать мерзости. – С обоими сразу, Лиса? Ты из тех, кто любит пожёстче?

Вообще не помню, как это произошло. Но, видимо, в какой-то момент я, находясь в состоянии аффекта, просто схватила ведро.

Иначе как объяснить это?

Беркутов ошалело пялится на меня потемневшими, сверкающими яростью глазами. Кашляет. С волос капает вода, стекая по вытянувшемуся от удивления лицу. Идеально выглаженная рубашка мокрая до нитки, и уже отнюдь не является белоснежной…

Глава 5

АЛЁНА

Пользуясь его секундным замешательством, бросаюсь к спасительному выходу. Налетаю на Зинаиду Генриховну, пришедшую, очевидно на разведку. Старушка, всплёскивая руками, начинает громко кудахтать и корить меня за неосторожность.

– Простите, – извиняюсь я и, заприметив в проёме высокую фигуру Беркутова, пускаюсь наутёк.

Бегу, активно переставляя ноги, и его разъярённый голос эхом отскакивает от стен.

– Конец тебе, Лиса! – истошно орёт мне вслед.

Длинный коридор. Поворот. Пустая рекреация. В холле двое мальчишек, почёсывая затылки, играют в шахматы. Сбегаю вниз по ступенькам. Чудом не сбиваю с ног достопочтенную Элеонору Андреевну.

– Лисииицына, опять ты! Ну-ка немееедленно остановись! – басит она, но я игнорирую замечание невесть откуда взявшегося классного руководителя, потому что Беркутов значительно сократил расстояние между нами, перемахнув через перила.

Ай-яй-яй. Догоняет…

Замечаю единственную настежь распахнутую дверь. На всех парах мчусь туда, в столовую. Десятиклассники, которые по средам остаются допоздна после уроков и готовятся ко Всероссийской олимпиаде школьников, отрываются от своих тарелок, обрывая шумную дискуссию.

– Молись, дрянь! – угрожает он.

Ныряю за символическую перегородку буфета.

– Вылезла оттуда быстро, – цедит Беркут сквозь зубы.

– Ага, как же! – качаю головой я.

Замираем оба. Сверлит меня недобрым взглядом, а я не могу сдержать довольный смешок. Потому что его внешний вид изрядно меня веселит.

– Сюда вышла! – приказывает властно.

– Что такое? – вскидываю бровь. – Не нравится, когда тебя поливают грязью? В прямом смысле слова.

Его скулы напрягаются. Он делает резкий выпад вперёд и хватает меня за блузку, дёргая к пустой витрине.

– А-а-а-а-а, – верещу испуганно, когда тонкая ткань от натяжения издаёт опасный треск.

Хватаю пластиковый поднос, попавшийся на глаза и луплю им мальчишку. Зажмуривается и склоняет голову чуть влево. Защищаться он не может. Одной рукой держит меня, а второй – то самое ведро, которое я использовала в качестае орудия мести.

– Ты что тут делаешь? – громко возмущается работница столовой.

Изловчившись, выкручиваюсь. Но рубашке конец однозначно. Слышу как рвётся, и сердце кровью обливается. Сделала себе подарок к первому сентября называется… Я вещи годами ношу, а тут такое!  Чёрт бы побрал тебя, Беркут!

Знаю, что если двигаться по узкому коридору, упрёшься в запасной выход. Тот самый, через которые принимают продукты.

– Стой, Лиса! – горланит этот бешеный, когда я, молясь всем богам, толкаю дверь.

Открыто… Облегчение заполняет лёгкие. В нос ударяет запах свежести, оставшейся после прошедшего дождя. Щурясь от солнца, перепрыгиваю через лужицы и спешу в сторону скопления народа. Там-то он вряд ли мне что-то сделает. Хотя, Рома Беркут – больной на всю кукуху, так что…

– Попадёшься ты мне, Лисицына, – прилетает в спину гневно.

Он совсем близко, и сердце, гулко колошматясь о рёбра, делает сальто, застревая в горле. Во дворе дети из группы продлённого дня играют в ручеёк. Юркаю внутрь, пригнувшись.

– Задержите того ненормального, – кричу ребятам, озираясь.

Ручеёк шумно «падает», на мгновение останавливая преследование. Смеюсь и спешно направляюсь к центральному входу. По плацу шагают кадеты. У них каждый день построение в шестнадцать тридцать. Деликатно протискиваюсь между ними, не обращая внимания на удивлённые взгляды. Прытко взбегаю по ступенькам. Останавливаюсь, пытаюсь отдышаться. Поворачиваюсь. Беркутова, с алюминиевым ведром в руках, удачно притормозил офицер-воспитатель кадетского корпуса.

Парень, как обычно, верен себе. Пререкается и игнорирует замечание мужчины. Быстро захожу в помещение школы. Он вот-вот будет здесь, и мне не мешало бы поторопиться. Пока охранник разговаривает с завучем, пролезаю под турникетом. Как раз в этот момент, в предбаннике появляется враг.

Бегу налево. Слышу характерный звук приземления копыт примерно сорок третьего размера и топот.

– Ну всё… Доигралась, антилопа гну, – последнее, что слышу.

Добирается до меня в один прыжок. Грубо тянет за блузку назад. Воротник больно врезается в шею. Поднимаю руки. А потом вдруг внезапно становится темно. Будто свет выключили. Но нет. Просто кое-кто надел мне на голову ведро.

– Думаешь, тебе сойдёт с рук то, что ты сделала? – раздаётся по ту сторону купола.

Я пытаюсь снять ведро, но он не позволяет. Хохочет, пока я, теряясь в пространстве, не понимаю, куда отступить: то ли влево, то ли вправо. Нос касается холодного металла. Пахнет ведро просто ужасно. Какой-то плесенью вперемежку с ядрёным чистящим средством. Так себе ароматы… По лицу стекают остатки грязной воды. Представляю, сколько бактерий сейчас радостно протянули ко мне свои лапки.

– Темно тебе там, да? – издевательски интересуется Беркут, стуча по дну ведра кулаком.

– Сними его! – верчу головой из стороны в сторону.

– Нет-нет, ты отлично смотришься в нём, маленькое чудовище! – возвращает его на место, не давая выбраться.

Я как слепой котёнок беспомощно машу руками, кружась вокруг своей оси, в то время как этот упырь наслаждается развернувшимся представлением. А после… я совершаю роковую ошибку. Устремляюсь вперёд, не разбирая дороги и со всей дури врезаюсь во что-то.  И это что-то с жутким грохотом разбивается. Наверняка слышно на весь первый этаж.

– Ой дууура кривая… – тянет, цокая языком Беркутов.

Вытягиваю вперёд руки. Пробую на ощупь.

– Ты че делаешь, идиотка?

Отдёргиваю ладонь, которую пронзает острая боль. Срываю злосчастное ведро с головы, не ощущая давления с обратной стороны. Громко чихаю. Часто моргая, смотрю на разбитое дверное стекло и груду осыпавшихся осколков.

– Беееркутов! Лисиииицына! К директору! – ревёт на весь этаж Венера Львовна.

*********

Суббота. Раннее утро. Я сижу у окна после пробежки и уже битый час слушаю щебечущих под окном птичек. Прижимаю коленки к груди и укладываю на них голову. Прищуриваю один глаз. Воздух уже прохладнее, но тёплые лучики солнца всё ещё греют кожу. Может, повезёт, и в этом году хорошая погода в Москве задержится на более длительный срок? Вряд ли конечно. Как-никак октябрь уже…

Ульянка начинает что-то бормотать во сне, и я прислушиваюсь. Шоколадки, что ли, просит. Бедный ребёнок… Аж слёзы на глаза наворачиваются. Надо купить ей те, которые любит.

Слезаю с подоконника, подхожу к шкафу и достаю нужную книгу. Не понимаю. Пусто. Трясу её аккуратно, перелистываю страницы. Заранее знаю, что деньги вряд ли найдутся, но всё же снимаю и просматриваю остальные книжки тоже. Естественно там ничего нет, и это может означать только одно…

Поправляю сползшее на пол одеяло Ульяны и выхожу в коридор. Прислушиваюсь. На кухне какая-то возня. Направляюсь туда. Первое, что бросается в глаза – пакет из магазина «Красное и Белое», оставленный на деревянном, подранном стуле. Мать сидит за столом. Грязный халат, взъерошенные волосы.

– О, Алёнкин, – кивает головой в знак приветствия.

– Мам, – смотрю на бутылку водки, что красуется напротив неё и наполненную до краёв рюмку. – Утро ведь…

– Так я чуток, для настроения, – поднимает стопку и одним махом опрокидывает её в себя. – И вообще, чёй-то ты меня уму-разуму учить надумала? Мала ещё!

Родительница с глухим стуком ставит рюмку на стол.

– Мам… а где деньги? – спрашиваю осторожно. – Ты взяла?

– Да, я! У Валеры день рождения, если ты забыла! – повышает на меня голос она.

– Но они нужны были…

– Вся в папашу своего! – наливает себе ещё одну порцию «Беленькой». – Должна мать свою личную жизнь наладить или нет?

Я молчу. Неоднократно пыталась объяснить ей, что чёрная полоса не сменится белой до тех пор, пока она будет пить и путаться с сомнительными мужчинами. Но кто бы меня слышал…

– Я Валерочке подарок хочу купить, – информирует меня она.

– Мама, нам за сад платить двадцатого и за свет долг надо погасить, – шепчу в отчаянии.

Подхожу к холодильнику. Открываю. Бутылки, что стоят справа, лязгают, стуча друг о друга. На полке замечаю готовые фасованные нарезки. Закрываю. Прислоняюсь лбом к холодной поверхности.

– Чё? Ну чё, Алёнк, надо ж праздник человеку устроить-то!

Праздник… В прошлом году она забыла про день рождения младшей дочери.

– Любовь у нас. Знаешь какая! – томно вздыхает Катя. – Как в книжках этих твоих!

Меня передёргивает. Я с этим Валерой на одну поляну бы не присела…

– Та, – машет мать рукой. – Много ты понимаешь!

– Что Ульяне кушать, мам? – интересуюсь устало.

– А то нечего прямо! – злится она. – Макароны свари, гречку! Закуски только пока не трогайте! Надобно чтоб красиво, ну накрыть там, поняла?

Вздыхаю. В глазах застывают слёзы. Я месяц по вечерам работала, чтобы какому-то чужому Валере было хорошо?

– И это.. Давай после своего зверинца поезжайте в Бобрино к бабке, – чиркая зажигалкой, выдаёт она. – Чистый воздух, все дела, полезно…

– Чтоб не мешались, – не могу не съязвить я.

– Поговори мне ещё! Совсем от рук отбилась. Ну-ка дневник неси.

– Он уже два года как электронный, – напоминаю ей сквозь зубы.

– Придумали ерунду, – фыркает мать, выпуская изо рта густой, сизый дым. – Что там вообще в этой твоей гимназии богатых ублюдков?

– Ничего, – отвечаю коротко.

– Хать бы делилась с матерью. Мож совет какой нужен.

Совет… Я едва сдерживаюсь от того, чтобы не засмеяться в голос.

– Мы ж как подружки раньше были, – корит она.

– Будто я виновата, что после смерти Миши тебя понесло! – отвечаю резко.

– Ну-ка не смей мне! – вскакивает со стула Катя и подходит к окну. Рыдать сейчас будет.

Дядя Миша был единственным порядочным мужчиной в жизни матери. Рядом с ним Екатерина была совсем другой. Красивой, заботливой, доброй и хозяйственной. В прежней квартире было чисто и уютно, там всегда звучал искристый смех и пахло пирогами. К сожалению, та невероятная Катя умерла вместе с ним. Несчастный случай – и Ульяна, как и я, осталась без отца. Ей тогда два года только-только исполнилось…

Ставлю чайник на плиту, чтобы накормить завтраком сестру.

– С моё проживи, а потом будешь умничать! – злится мать, разглядывая окраину сонной столицы.

– На меня плевать, так хоть бы про Ульяну подумала, – набравшись смелости, говорю я. – Она уже забыла, когда маму трезвой видела.

– Тресну, Лисицына! – угрожает родительница. – Ты как со мной разговариваешь, дрянь?

Началось… Поднимаю руки, давая понять, что не собираюсь слушать её воспитательную беседу.

– А ну, стой! – выбрасывает сигарету прямо в окно, не думая о том, что наша соседка снизу каждую неделю собирает окурки с клумбы.

Она там цветы выращивает. Вряд ли они могут хоть как-то сгладить впечатление об этой неблагополучной пятиэтажке.

– Сядь-ка. Я это… видела тебя с твоим Данькой, – заявляет, хмыкая.

Я непонимающе жму плечом.

– Дружим мы и что…

– Дружит она. Ты чёй-то слепая, что ль? Не видишь как он облизывает тебя взглядом?

– Мам, – морщусь я. – Не надо. Не хочу слушать эти мерзости.

– Нет уж послушай! Если не хочешь потом как я страдать. Нечего якшаться с этими золотыми детками! Не чета ты им, ясно? – напирает на меня, обдавая запахом водки. – Хороша ты у меня, Лялька, не поспоришь хороша… Худая, белокожая, смазливая, губастая. Мужики таких, ой как любят!

– К чему этот разговор, мама? – хмурю брови.

– Я ж за тебя пекусь, дура! – сжимает мои скулы холодными пальцами. – Чё, подпускала уже к себе кого?

Щёки полыхают, я заливаюсь краской. Горячий стыд затапливает от ушей до пят.

– Ой, чёй-то раскраснелася то! – улыбается гаденько.

Я отдираю от лица её руку. Мне противно, что она поднимает эту тему в таком ключе.

– Ляль, – слышим голос сестры.

Ульяна замерла в коридоре. Стоит, кулачком потирая глазки.

– Иди пить чай, малыш, – отодвигаю стул и сажаю Ульяну за стол.

– Я за подарком для Валеры. Расчеши её, а лучше подстриги, – недовольно бросает напоследок мать, исчезая за дверью.

Ульянка понуро опускает голову. И у меня душа на части рвётся, когда я вижу, что она опять плачет.

– Солнышко, а мы с тобой сегодня будем нянчить Черныша, – пытаюсь отвлечь её я.

– Да? – радостно переспрашивает.

Наливаю чай, разбавляю холодной кипячёной водой. Открываю холодильник и достаю нарезку. В конце концов, на мои деньги она была куплена. Имею право сделать Ульяне бутерброды.

– А ещё в Бобрино поедем, представляешь?

– Ура, – почти весело говорит она, сжимая в маленькой ладошке хлеб с колбасой и сыром.

Пока младшая кушает, собираю наш рюкзак первой необходимости. Затем мы одеваемся и отправляемся на работу. По пути играем в слова и останавливаемся понаблюдать за белочкой, таскающей орехи из кормушки.

Зоомаркет закрыт на ключ. Внутри темно, и я в недоумении смотрю на часы. Десять десять.

Женщина, с миниатюрным чихуахуа в руках, возмущённо вглядывается в график работы магазина и, ворча под нос, уходит. Мимо неё вихрем пролетает запыхавшаяся Аллочка. Машет мне сумкой, на ходу доставая ключи. Директор точно её уволит, если она ещё раз попадётся. Опаздывает постоянно. То красится долго, то с парнями по пути на работу знакомится. И всегда у неё ЧП.

– Привет, девочки! – тяжело дыша, тараторит раскрасневшаяся Шевцова, позвякивая связкой ключей в руках. – Еле добралась, ой такой коллапсас там!

– Коллапс, – на автомате исправляю я.

– Та неважно, – улыбается блондинка, интенсивно пожёвывая жвачку, от чего длинные серёжки в её ушах трясутся.

Заходим в магазин. Аллочка включает свет, и мы вздрагиваем от шороха и галдежа.

– Вау! – восторженно шепчет Ульянка.

– Твою-то ж мать! – присвистывает Шевцова. – Удрали, представляешь!?

Я в шоке смотрю на многочисленных волнистых попугайчиков, разлетающихся во все стороны.

– И сколько их? – ошарашено любопытствую.

– Олежка привёз вчера шестьдесят…

Мои брови ползут вверх.

Шестьдесят…

Олежка – это, к вашему сведению, наш директор Олег Дмитриевич. Так-то он в отцы ей годится.

– А я говорила ему, что клетка сломана! Всё жмутся, да экономят, не хотят тратиться на новую!

Звякает колокольчик, извещая о том, что на пороге появился первый посетитель.

– Открылись? – недовольно интересуется та самая женщина, которая стояла со мной на улице.

– ЧП у нас, не видите что ль? – выпроваживая её за дверь, отвечает Аллочка. – Приходите после обеда, а лучше завтра.

– А вдруг она пожалуется, – переживаю я.

– Ой да ну, – бросая сумку за прилавок, с сомнением говорит Алла. – Ну чё, Лисицына, сачки нам в помощь…

Глава 6

АЛЁНА

Аллочка сдувает прядь обесцвеченных волос со влажного лба и спрыгивает со стула.

– Пятьдесят девять, – сообщает, стаскивая хозяйственные тканевые перчатки.

– Может, мы ошиблись, когда считали? – почёсывая левую бровь, предполагаю я. Очень даже вероятно, учитывая, что Шевцова сбивалась дважды.

– Да леший с ним, поймаем, Алён. Не змея, так что не страшно, – её аж передёргивает.

Видимо, вспомнила недавно произошедшее у нас ЧП. Из террариума пару недель назад уполз удав Григорий. Вот где весь ужас-то первобытный! Мы два дня его найти не могли на просторах нашего зоомаркета, до тех пор, пока Аллочка в какой-то момент не завизжала диким криком.

Дело в том, что она по просьбе покупателя доставала с верхней полки корм, и в ту же секунду почувствовала, что рука коснулась «беглеца». Завопила как пожарная сирена. Пожилая женщина, стоявшая рядом, схватилась за сердце. Благо Олег Дмитриевич очень удачно появился в магазине. Удав был пойман, а Шевцова пришла в себя после доброй порции валокордина.

«Ненавижу этих тварей ползучих», – стирая слёзы с раскрасневшегося лица, произнесла тогда она, вцепившись в руку нашего начальника. Директор до сих пор на эту тему хохочет. Он не был в курсе фобии своей подчинённой и не догадывался о том, что в террариуме всё это время убиралась только я. Хорошо хоть кормил он его сам. Мне страсть как жалко маленьких хомячков и мышек. Прямо сердце кровью обливается, когда понимаю, что разводим мы их лишь для того, чтобы они стали чьим-то завтраком. Несправедливо.

После утомительной поимки волнистиков, Аллочка по традиции принимается за макияж, а я кормлю многочисленных животных, населяющих наш зоомагазин: мелких грызунов, шиншилл и декоративных кроликов, которых так обожает моя Ульяна. Насыпаю зерновую смесь шумному семейству, выпорхнувших из клетки попугайчиков, канарейкам, неразлучникам и болтливому жако Аркаше. Рыбки тоже не остаются без внимания. Я позволяю Ульяне угостить их сухим кормом из баночки.

– Ну всё, время чая, – торжественно провозглашает Шевцова, закончив наводить марафет. – Тебе ещё аквариумы сегодня чистить.

Я напрягаю память и хмурю брови.

– Так  сегодня ведь вроде как твоя очередь…

– Ну Алён, глянь какой у меня маникюр! Только сделала в салоне. Смотри какой рисунок бомбезный получился! – лучезарно и кокетливо улыбается, показывая мне свои длинные ногти, на которых изображены чёрные кошечки.

Я вежливо киваю. От модных тенденций я далека… Ей бы на эту тему с моими одноклассницами пообщаться, а не со мной.

– Класс, да? Еле уговорила Ирку из «Бьюти» прийти за час до открытия. Тебе, Лисицына, тоже не мешало бы привести себя в порядок. Маникюр, педикюр, – придирчиво осматривает мои пальцы.

– Так ты поэтому, что ли, опоздала? Ногти делала? – ужасаюсь я, игнорируя её дельные советы.

– Ну да. Я и к Ире то опоздала, из дома поздно вышла, в метро ещё застряла. Говорю ж коллапсас, – отмахивается девчонка и включает в розетку чайник, который нам любезно привёз Олег Дмитриевич.

Коллапсас…

– Знаешь, я помою аквариумы, но только потому что боюсь за тех дорогущих цихлид. Вдруг они отравятся, – с опаской смотрю на свежий маникюр.

– Лисицына, ты – чудо! – целует меня смачно в щёку. – Ой, Алёёёнка! Я вчера с таким парнем познакомилась! Мечтаааа…

Я хмыкаю. Она вот так томно всякий раз вздыхает. Да только все эти герои якобы её романа исчезают из жизни так же быстро, как появляются.

– А Костя? – спрашиваю снова с недоумением.

– А что Костя? Костя – это стабильность. Он дарит мне подарки, свидания устраивает. Нравится моим предкам. Студент МГУ, при деньгах, с отдельной хатой. Пусть будет, – ненавязчиво подставляет чашки, намекая, чтобы я разлила нам чай.

– Ну обманывать-то его зачем, – аккуратно порицаю её я.

– Ой, Лисицына, чё ты правильная-то такая! Не дели мир на чёрное и белое. Я ж с остальными так, развлечения ради. Я своего академика ни за что не брошу. Мне ещё это, женой гения становится. Ну во всяком случае, первый брак я планирую с ним.

В шоке распахиваю глаза. Рассуждения Шевцовой в голове не укладываются.

– Вадика, кстати, я бросила. Тяжело, знаешь ли, с двумя сразу встречаться. За телефоном надо постоянно следить, да и времени на себя в обрез остаётся.

Я качаю головой.

– Что бы ты понимала, Лисицына! – фыркает она.

– Я просто не знаю, Ал… Костя – хороший парень, что тебе ещё нужно?

Усаживаю за стол Ульяну и ставлю перед ней чашку с ароматным чаем. Сами же возвращаемся в зал за прилавок. Стёкла прозрачные, так что всегда можно незаметно и вовремя убрать кружку до того, как в магазин войдёт клиент. В этом преимущество расположения нашего помещения. Торец здания, чуть левее от центрального входа в ТЦ «Мегаполис».

– Зануда он, понимаешь? Ботанище. Как начнёт про эту свою квантовую физику заливать, так мне плохо становится, – пучеглазится Аллочка, доставая из пакета круассан. – Угощайся. От твоего ненаглядного Костика как раз. Вчера привёз вечером.

– Какой молодец…

– Я на него наорала, – в очередной раз удивляет меня блондинка. – Будто он не знает, что я на диете!

Скептически вскидываю бровь, глядя на то, как выпечка стремительно исчезает во рту Шевцовой.

– И не надо так смотреть. До вчерашнего дня была на диете!

– А, – смеюсь, – ясно…

– Не всем ж так везёт как тебе! Вобла ты гадкая! – скользит по моей фигуре недовольным взглядом. – Завидую я тебе, Лисицына! Но ты помнишь, бег – ну ваще ни разу не моё.

Я не могу сдержать смешок, вспоминая, как мы с Аллочкой однажды условились побегать вместе вечером. Мало того, что она опоздала (впрочем, как и всегда), так ещё и вырядилась так, будто, как минимум, на вечеринку собралась: боевой раскрас, новый спортивный комбинезон яркой леопардовой расцветки. Только ленивый в тот вечер не смотрел на Шевцову, хватающуюся за живот. А спустя пятнадцать минут мучений она и вовсе заявила, что заслужила в качестве вознаграждения шаурму. Так что… да, она права, спортсмен из неё так себе.

Звякает колокольчик, Алла громко цокает.

– Иди, поклонник твой явился, – говорит насмешливо. – И поосторожнее давай с этим полоумным.

– Тише ты, услышит! – шикаю на неё и направляюсь в сторону вошедшего в зал лысоватого мужчины.

– Добрый день, – здороваюсь приветливо.

– И тебе, Алёнушка, – останавливается и чуть кланяется.

Шевцова зовёт его шизиком. Взгляд у него и впрямь немного неадекватный. Маленькие глазки постоянно бегают, рот растянут в широкой улыбке, а руки сложены перед собой. Он постоянно крутит большими пальцами, будто находится в нетерпении и куда-то спешит.

Наблюдаю за тем, как мужчина по традиции обходит все аквариумы, склоняясь у каждого.

– А можно не елозить пальцами по стеклу? – громко делает замечание Шевцова. – Не для того я натирала их вчера!

– Да-да, – кивает головой и затравленно косится на неё.

Алла строит презрительную мину и подходит к кассе, чтобы ответить на внезапно раздавшийся телефонный звонок.

– Поймать вам кого-нибудь? – дружелюбно предлагаю я.

– Парочку гуппи, Алёнушка, – снова тычет пальцем на самый левый из аквариумов под сопровождающий это действо тяжёлый вздох Аллы.

– Хорошо.

Пару минут пытаюсь поймать рыбок, на которых он указывает. Рукав футболки мокнет, потому что «нырнуть» приходится очень глубоко.

– Не та, не та, – злится он, и приходится изловчиться, чтобы понять, кто вообще нужен.

Наконец, мне удаётся угодить ему. Пара вертлявых гуппи в пакете с водой. Надуваю его воздухом, завязываю резинкой и прохожу на кассу. Жду пока этот чудик достанет деньги. Высыпает кучу монет и просит отсчитать девяносто пять рублей. Алла брезгливо морщится.

– Спасибо тебе, Алёнушка! – кладёт передо мной конфету, явно с давних пор залежавшуюся в кармане его брюк, и, кланяясь, уходит, прижав к груди пакет.

– Жесть, Лисицына. Меня от одного его вида выворачивает. Неопрятный, руки мокрые как у неврастеника. Бе, – она брызгает мне на ладони антисептик. – И как таких земля носит?

– Просто человек болен, – отвечаю я ей. – Не забывай, что он чей-то отец, сын, брат. Никто ведь от подобного не застрахован.

– Упаси боже, – крестится она слева направо.

Поражаюсь, как православный человек, который ходит в церковь ставить свечки (пусть лишь за безбедную жизнь и олигарха), не знает таких элементарных вещей.

– Поставка сегодня в два, Олежка звонил, – сообщает она. – Опять глаза ломать, глядя в накладную.

Я молчу. Уж лучше, сидя на стуле, в накладную смотреть и карандашиком галочки ставить, чем как я, не разгибая спины разбирать коробки и расставлять впоследствии товар.

– Олесе позвоню, пусть тоже выходит, – прикладывая телефон к уху, говорит она. Шевцова имеет ввиду нашего нового стажёра.

– Так у неё же вроде выходной…

– А нечего отдыхать, когда другие работают, – надевая на нос очки, деловито заявляет Аллочка.

*********

Шевцова отпускает меня в шесть и с барского плеча даёт мне на воскресенье выходной. Она у нас как никак старший продавец. «Почти царь и бог торговли» – как сама зовёт себя Аллочка. А порой и вовсе представляется заведующей магазина, коей, конечно, не является.

«А я, между прочим, всю Танькину работу делаю», – пропыхтела как-то мне в ответ обиженно. Я всего лишь навсего поинтересовалась, когда это она успела получить повышение. Танька – это Татьяна Андреевна Пельш, сестра моего классного руководителя, которая работает заведующей этого магазина вот уже несколько лет, и свои обязанности, вопреки словам Аллы, она выполняет исправно…

Уже сидя в электричке и поглаживая спящую на моих руках Ульянку, прислоняюсь лбом к окну. На миг прикрываю глаза.

Спина разболелась нещадно. Виной тому те огромные мешки с новыми кормами для собак. Пока растащила по углам все четырнадцать штук, чуть коней не дала. Не так уж у меня и много сил, как в начале казалось. А в понедельник, между прочим, тренировка… Пётр Алексеевич итак мною не доволен в последнее время. Смотрит с такой жалостью, что стыдно становится. Да ещё и на весы загоняет постоянно, и вроде как невзначай обедами из столовой подкармливает. Так неудобно, что даже в глаза смотреть ему стыдно.

Я по началу отказывалась. Так он стал приносить эти самые обеды в тренерскую. Сказал, чтобы уважала труд его матери, работающей помощником повара в столовой. Вот и приходится с тех пор послушно есть, подавляя смущение…

К слову, в школьную столовую, именуемую красивым названием кафетерий «Фиеста» я наведываюсь крайне редко. И то только потому что Данька и Пашка уговаривают. Вы бы видели тамошние цены! Булочки по восемьдесят рублей, супы по двести, салаты по триста–четыреста за порцию. Чай и тот пятьдесят рублей стоит! Как по мне, совсем перебор. Хотя, для того контингента, который там обучается – это вполне себе норма. Они ведь с детства не знают, что такое цена деньгам. Даже сдачу не берут, не то чтобы заморачиваться по поводу стоимости.

Запахи правда в кафетерии отменные… Как-то Данька без спросу купил мне крем-суп с шампиньонами. Вот это чудо чудное!

Желудок заныл, а во рту, кажется, даже появился вкус этого самого супа. Сглотнула. Ничего… Бабушка Маша почти наверняка уже борща полную кастрюлю наварила. К приезду своих девочек она всегда готовится тщательно. Ну и пусть, что мы ей не кровные… Относится она к нам, как к родным. Добрейший души человек.

Мысли опять возвращаются к столовой. Последний раз я там была, когда со всех ног удирала от Романа Беркутова, ненавистного одноклассника, устраивающего мне ежедневные квесты по выживанию. Губы растягиваются в ехидной улыбке. Я страшно горжусь тем, что в тот день окатила его грязной водой. Это будет один из самых моих любимых школьных эпизодов (а чтобы сосчитать их хватит пальцев одной руки).

Надменное лицо Романа в ту секунду выражало поистине искреннее изумление. Наверное, подобной выходки он от меня никак не ожидал. Всему есть предел в конце концов! Ну и пусть, что потом он это самое ведро в отместку водрузил мне на голову. Ожидаемо было от такого придурка, как он. И в принципе всё бы ничего, если б я, находясь внутри этого самого ведра, не разгрохала стекло.

Слыша гневный зов завуча, Дубининой Венеры Львовны, я тряслась как осиновый лист на ветру. Прекрасно осознавая, что не смогу оплатить новое стекло. Сколько бы оно не стоило. Пока я находилась в шоке от произошедшего, глядя на то, как на пол капает кровь, Беркутов успел, как обычно, заявить, что дверное стекло разбил он. И нет, он не эдакий герой, как вам возможно показалось. Дело в том, что этот парень всегда берёт вину на себя. Наверное, дурной репутации ради. За ним тянется такой длинный шлейф из проступков, что просто уму непостижимо…

В кабинете директора медсестра, не обращая внимания на мой отказ, обработала мою пораненную руку. Я всё это время пыталась объяснить присутствующим, что врезалась в стекло, убегая от Беркутова. Он хохотал и крутил у виска, дескать посмотри на себя, что ты вообще можешь разбить. Мне никто не верил, и это было страсть как обидно. Не хотела я быть должной Роману, ни при каких обстоятельствах. Даже учитывая тот факт, что он действительно причастен к досадной случайности. Ведь из-за того, что на голове у меня было ведро, я и влетела так неудачно.

К разговору привлекли Петра Алексеевича, Элеонору Андреевну и даже уборщицу, являющуюся «свидетелем». Стало известно про совместное наказание, и тут уж деваться было некуда. Беркутов правда так и не дал возможность всё объяснить. Вникнуть в то, что произошло между нами у взрослых не получилось.

В итоге, Борис Ефимович Невзоров, директор школы, окончательно потерял звенья той цепочки событий, которую я пыталась озвучить. Прервал мои стенания, попросил всех выйти и оставил в кабинете только нас с Беркутовым. Не впервые мы вот так сидели перед ним. Роман со скучающим видом, закинув ногу на ногу, и раскаявшаяся я – с виноватым выражением лица.

Борис Ефимович сказал, что устал от нашего противостояния, и когда он в очередной раз принялся проводить воспитательную беседу, приводя вполне очевидные аргументы, я и представить не могла, что закончится эта его речь гениальной идеей. Идеей направить нашу неуёмную энергию в нужное русло.

Мне вообще это нисколечко не понравилось. Берутов – тоже в восторг не пришёл. Фыркая, как взбесившийся ёж, он вскочил со стула и заявил, что стекло будет восстановлено, и на этом всё. Я в свою очередь заявила, что за стекло буду отвечать сама. Мы опять начали спорить, и Невзоров, выслушав наш эмоциональный диалог, пришёл к выводу, что его затею надо реализовать как можно скорее.

– Станция «Бобрино» – объявляет механический голос.

Я спешно трясу Ульянку. Хватаю сонную сестрёнку за руку и бегу с ней к выходу.

На улице уже давно темно, народу почти нет.

Страшно. Не люблю я вот так поздно ходить с Ульяной. Всегда переживаю, что в случае чего, не смогу её защитить, а для меня это – самое страшное на свете.

Петляя меж длинным забором и домами, которые стоят на окраине, мы выходим к знакомой остановке. Последний автобус, судя по часам, должен приехать через пятнадцать минут. На лавке спит пропойца. И, как назло, ни души. Одинокий фонарь освещает территорию, напоминающую пустырь.

Вообще Бобрино – одним словом глушь, но окраина деревни – особенно пугает. Напротив остановки располагается единственный на сегодняшний день функционирующий завод, справа – железнодорожная станция, а по периметру кругом лесополоса.

«Уписаться можно» – непременно прокомментировала бы пейзаж Шевцова. Так-то оно и есть. Не самое приятное местечко.

– Дым страшный, – шепчет Ульянка, показывая пальцем на большую трубу, устремлённую в небо.

Я, отслеживающая местоположение принявшего на грудь, на секунду отвлекаюсь. Нервно вскидываю руку и смотрю на часы. Только пять минут прошло.

Мимо проносится автомобиль, оставляя после себя столб пыли. Ульянка кашляет, и я, проклиная идиота, что сидит за рулём, отвожу сестру в сторонку. Но машина, цепляя днищем гравий, сдаёт задом. И мне это совсем не нравится. Стискиваю покрепче руку Ульяны и бросаю взгляд на дорогу. Автобуса не видно. Людей тоже.

Тревога стремительно разливается по телу, пульс учащается. Замечаю, что измученная жизнью чёрная приора в дополнение ко всему, полностью тонирована. И да, я не знаю местных жителей, у которых во владении был бы подобный автомобиль. Это и пугает…

Глава 7

АЛЁНА

Переднее стекло опускается вниз, выпуская на улицу орущую из колонок музыку и мужской смех. Я лихорадочно соображаю. Что делать? Убегать? Прятаться в лесополосе? Кричать во всё горло?

Пьяница, устроившийся на лавке, ругается матом, явно недовольный тем, что его разбудили. Лыка не вяжет. Мне он поможет вряд ли… Вздрагиваю, когда открывается водительская дверь. Ульяна сжимает мою ладонь. Боится. И я, если честно, тоже. До адовой дрожи в коленях.

В свете одинокого фонаря вижу лицо парня, направляющегося к нам.

– Илья? – спрашиваю, прищуриваясь.

– Привет, родная, – здоровается он и подходит ближе.

Наклоняется, чтобы поцеловать в щёку, но я отстраняюсь, смущаясь.

– Не скучала значит, – смеётся низким басом.

Молчу в ответ. С одной стороны, вздыхаю с облегчением. Паровоз. Уж лучше он со своими отморозками, чем кто-то незнакомый.

– Ты с малой к бабке приехала? Почему не позвонила, я бы тебя забрал, – спрашивает, чиркая зажигалкой.

Поджигает сигарету, зажатую в зубах и смотрит на меня колючим взглядом. Мать тоже давно курит, но меня до сих пор раздражает дым и запах табака.

– Зачем звонить, – говорю, краснея, – Я сама…

– Затем, – злится и перебивает он. – Стоишь тут вся такая красивая почти в ночь. Одна. А вдруг хулиганы обидят, Ляль?

Не могу не усмехнуться. Слышать это от него – просто смешно.

– Ну чё, Паровоз, долго ещё тереть там будешь? – доносится из машины.

– Дай поговорить, а?

– Пацаны ждут, я то чё, говори.

– Поехали, довезу вас, – кивает в сторону битком набитой приоры.

– Спасибо, но я жду автобус, – отвечаю вполне вежливо.

– Алёна, – склоняет голову влево и прищуривается. – Избегаешь меня?

Да.

– Вовсе нет, – вслух произношу совершенно иное.

– Смотри мне, – предупреждает. – Я теперь, кстати, на колёсах. В Москву смогу к тебе наведываться.

– Это ещё зачем? – спрашиваю испуганно.

– В гости, зачем же ещё? – наклоняется ближе. – Пустишь?

Отступаю на шаг и недовольно поджимаю губы.

– Паровоз, поехали, а? – кричит его друг по прозвищу Кабан. – Тащи уже сюда свою тёлку.

– Закрой рот, – орёт ему в ответ.

– Ляль, – тихонько, почти шёпотом. Ульянка. Тянет меня за руку, и я замечаю свет фар.

– Нам пора, – делаю шаг влево, но Илья меня останавливает.

– Завтра приду. Разговор есть.

Ничего не отвечаю, просто киваю и тащу за собой перепуганную насмерть сестру, чтобы поскорее оказаться в полупустом автобусе. Подальше от этого места и подальше от него.

Заходим в старый пазик. Отдаю водителю деньги за проезд и прохожу в конец салона. Сажаю Ульянку повыше, на самое тёплое место. Всё это время чувствую на затылке тяжёлый взгляд. Поворачиваюсь к окну, когда автобус трогается. Паровоз всё ещё стоит на остановке. Смотрит прямо на меня. Вскидывает вверх широкую ладонь, прощаясь.

– Боюсь его, – признаётся мелкая.

– Всё нормально, котёнок, Илья тебя не обидит, – успокаиваю её я, присаживаясь рядом.

– Почему он паровоз? – хмурит брови и чешет лоб.

– Потому что фамилия такая, Паровозов, – жму плечом, пытаясь успокоиться.

Я действительно всеми правдами и неправдами стараюсь избегать Илью. Виной тому эти его недвусмысленные намёки на то, что я должна с ним встречаться. Этим летом он проходу мне не давал. На обе деревни раструбил, что я «его». С чего взял непонятно…

Вообще Илью я знаю с детства, хоть он и старше меня на три года. Раньше он дружил с моим двоюродным братом, Женей, который трагически погиб прошлой весной. До сих пор мороз по коже. Был человек и вдруг его не стало… О случившемся говорили все вокруг, ведь обстоятельства его смерти вызывали уйму вопросов. Женю застрелили на пустыре соседнего села Жулебино. Вроде как из-за девушки, но история настолько странная и тёмная, что Паровозов до сих пор голову ломает, ведь та самая Катя, из-за которой это якобы произошло, тоже пропала без вести.

Ужас ещё и в том, что спустя два месяца после трагедии, мать Жени, мою родную тётку, нашли в реке. Говорят, утопилась с горя.

Кутаюсь в тонкую кожаную куртку. Тёплый старый свитер уже ситуацию не спасает. Ещё немного, и похолодает сильнее, а верхней одежды на зимний период у меня пока нет. Пуховик, который я носила несколько лет подряд, уже никуда не годится. Я итак весь прошлый год нарочно приходила в гимназию пораньше и уходила поздно, чтобы как можно меньше народу попадалось в раздевалке.

Вспоминаю, как Грановская, брезгливо морщась, обратилась с просьбой к гардеробщице. Попросила убрать мою куртку от своей драгоценной шубы. Велела повесить её отдельно и обработать дихлофосом. Мол, мало ли, какую заразу я притащила.

Эту её речь, пропитанную острым пренебрежением, слышали все, кто стоял в очереди. Видимо, один из них и пустил слух о том, что у Лисицыной якобы вши. Меня даже врач с урока забрал, чтобы осмотреть. На потеху «любимым» одноклассникам и ликующей Вероники Грановской.

Автобус катится по колдобинам. В салоне играет Верка Сердючка «Всё будет хорошо». Старушка, сидящая спереди, подпевает. Да уж… когда уже наступит это самое «хорошо»?

Выходим на пересечении Лесной и Озёрной. Тут уж пешком. Благо недалеко, минуты три. Редкие фонари освещают покосившиеся дома, во многих из которых давно уже не горит свет, ведь там никто не живёт. Идём быстрыми шагами по просёлочной дороге и я думаю о том, что не хочу видеть завтра Илью. О чём он хочет поговорить со мной? Я ведь давно дала понять, что не могу ответить ему взаимностью. Взрослый, опасный. Чего хорошего ждать?

– Ляля, Улечка! – выходит нам навстречу баба Маша.

С грустью отмечаю тот факт, что она стала передвигаться ещё медленнее. К сожалению, с годами проблем со здоровьем только прибавляется.

– Мои ласточки, – обнимает она сначала меня, а потом и Ульянку. Начинает щекотать её, и та заливается звонким смехом на всю улицу.

Идём следом за бабой Машей. По дороге к сестре пристаёт Пират, рослый, закормленный до невозможного кобель «дворянской» породы. Проходим в дом. Раздеваемся. Бабушка Маша сразу ведёт нас на кухню. Как я и предполагала, на плите красуется большая кастрюля с первым.

– Кожа да кости, Ляль! Мать голодом вас морит? – качает головой она и ставит перед нами тарелки, наполненные до краёв.

– Всё нормально, – вдыхая запах наваристого борща, отвечаю я.

– Да где ж оно нормально-то, девочка? – машет рукой и проходится платком по морщинистым векам. – На ночь глядя приехали. Выгнала?

– Нет, я просто с работы, потому и поздно, – отправляю первую ложку в рот и аж зарыдать хочется, настолько вкусно… У меня так хорошо не получается, хотя все секретики я у неё выведала.

– Тебе б учиться, деточка, а ты работаешь, – тянет носом и утирает слёзы.

– Так я ж не на полную смену, всё успевается, ба… Как ты сама? Ноги болят?

– Болят, милая. Ой как болят, но я то уж перечница старая, увядаю потихоньку, куда деваться.

– Может, лекарства какие-то нужны?

Отмахивается. Если и нужны ни за что не скажет. Придётся самой спросить у соседки, работающей в поликлинике Жулебино. В Бобрино своей нет. Да тут вообще уже почти ничего нет. Школу и ту закрыть хотят. Некому учиться, некому работать. Беда… и сколько таких вот никому не нужных, вымирающих сёл и деревень по России?

Ульянка, как всегда, оставляет гущу, обижая бабу Машу. Морщит маленький носик и просится посмотреть мультики по телевизору. Я же, помыв посуду, иду в бывшую спальню матери. Всё равно ничего делать на ночь не дают. Тут правило простое: в девять – отбой, а все дела на раннее утро переносятся.

Стою напротив трюмо с зеркалом, расчёсываю волосы щёткой. Баба Маша стучится, и я опять ругаю её. Это ведь мы у неё в гостях.

– Ты так похожа на свою мать, – кряхтя, садится на застеленную кровать. – Как она, Алён? Так и пьёт по-чёрному, да?

– Да, – отвечаю честно, глядя на её отражение.

– Дурная баба, детей своих ни в грош не ставит! – осуждающе цокает языком. – Рая всегда боялась, что кто-то из них начнёт пить. Так и вышло. Ой горе-то… Три дочери. Старшая – в тюрьме, средняя – утопилась, а младшая… и та свою жизнь под откос пустила, ох… Рая, Рая, хорошо, что ты на небесах и не видишь этого.

– Я не могу ничего сделать. Она не слышит меня, – оправдываюсь тихо. – Не позволяет вытащить её.

– Ты не виновата, Алёна.

– Ещё как виновата! – в корне не согласна с ней я. – Не надо было одну оставлять её после смерти Миши.

– Ульянке-то два года всего было, ну куда там ребёнку находиться. Потому и забрала я вас к себе. Как Екатерина умудрилась квартиру Михаила в карты проиграть, уму непостижимо. Ну как!? – разводит руками. – Дура безмозглая! В кого превратилась мать твоя? В алкоголичку с захмелевшими напрочь мозгами. Прости меня уж каргу ворчливую.

Да.Тогда моя мать осталась на улице. Дарственную подписала, будучи в пьяном угаре, документы отдала и всё… стала человеком без определённого места жительства. Опять же сюда в Бобрино явилась. Но не к своим детям, а просто потому что идти было некуда. И если б не старая хрущёвка, которую баба Маша по наказу подруги (то бишь моей бабы Раи) берегла для меня, то вообще не знаю, как дальше жили бы. Здесь? Висели бы грузом втроём на её шее?

– Мне надо было остаться с матерью тогда, – чувствую, как по лицу текут горячие слёзы. – Может, не так всё было бы…

– Ещё чего придумала! Девочке-подростку? Что ты, упаси господь! Там же двор проходной был, а не хата! Притон! – возмущается она.

Кладу расчёску на комод, подхожу к постели и ложусь, укладывая голову к ней на коленки. Пахнет выпечкой и уютом. Бабушка Маша гладит меня шершавой, трясущейся ладонью по волосам. И ведь даже не представляет, как я благодарна судьбе за то, что она у нас есть! Этот человек дал нам больше, чем любой другой из наших кровных родственников.

С тех пор как умерла моя родная бабушка Рая прошло уже восемь лет. И все эти годы, Лощёва Мария Семёновна была рядом, как и обещала своей подруге, дружба с которой перевалила за отметку в пол века. Дарила нам заботу, тепло и любовь. Всё то, что не могла подарить своим внукам…

Дочь Марии Семёновны уехала в Штаты ещё тридцать лет назад. Вышла замуж, родила троих детей. Да только вот мать родную позабыла и бросила… Оборвала все ниточки. Сперва стала реже звонить, а потом и вовсе заявила, что у неё теперь своя семья. Баба Маша даже внуков своих ни разу не видела. Ей дали понять, что в Америке не ждут с распростёртыми объятиями. И, к сожалению, сами приезжать они тоже не собирались.

Я вот не понимаю, как можно вычеркнуть из жизни свою мать? Спокойно ли спится после этого? У бабы Маши сердце рвётся на части от неизвестности. Живы ли? Здоровы ли? А им плевать. Как же так?

– Паровозов за тебя спрашивал, – вдруг говорит мне.

– Видела его на остановке, подвезти хотел, но я отказалась.

– Алёна, я тебя прошу, осторожнее с ним, – тревожится она. – Это уже не тот наш Илюша. Слухи про него нехорошие ходют. Что папаша его бандит ты знаешь, так вот и он по его следу пошёл. Делами занимается грязными с этими своими дружками. Черепанов вернулся из колонии, так тут же в Жулебино магазин центральный ограбили.

Вдоль спины бежит холодок. Слышала я про это.

– Сядет Паровозов, если так дальше пойдёт.

– Говорить придёт завтра, – признаюсь ей, ощущая как трусливо сердце бьётся о рёбра.

– Не пущу на порог! Ишь глаз на кого положил! В грязь тебя затащить хочет!

– Ба, надо говорить. В Москву ехать хочет. На машине ведь теперь.

– Я сама с ним так поговорю кастрюлей по голове!

Улыбаюсь.

– Алёна, Алёна, – причитает, заплетая косу. – Боюсь я за тебя. Как бы не обидел. У него ж на морде написано, что ему, медведю, надобно.

– Нет, ба, он не станет…

– В Москве там мальчика у тебя нет? – спрашивает, и голос её дрожит. Опять распереживалась вся.

Встаю, чтобы накапать капли.

– Не нужен мне никто. Школу закончу – уйду от матери. Пойду работать на полный день, благо, возраст позволяет. Ульяну заберу, – говорю решительно.

– А учиться, Алён?

– Посмотрим, – сглатываю ком, застрявший в горле.

Поступить в институт мне очень хотелось бы… но ещё больше я хочу, чтобы моя сестра не видела весь тот кошмар, который ежедневно происходит в месте, именуемом домом…

*********

Паровоз явился к обеду. Я к тому времени успела провести уборку всего дома. Бабушка пошла ставить уколы соседке, и так случилось, что мы оказались втроём: я, он и Ульянка, которую я закрыла в зале, посадив перед этим за раскраску.

– Обедом-то угостишь, хозяйка? – ухмыляется Илья, усаживаясь за стол.

Киваю. Наливаю тарелку борща. Ставлю второе на разогрев. Чувствую взгляд его опять. Давит и нервирует до невозможного.

Пока ест, разглядываю исподтишка. Знакомые черты лица, но уже не мальчика, а почти мужчины. Чётко очерченный подбородок, дважды сломанный нос с небольшой горбинкой, едва заметный шрам на скуле и цепкий, недобрый прищур. В целом, для бандита Илья слишком хорош.

Покончив с обедом, откидывается на спинку стула.

– Чё там в Москве, Алён? Обижает кто? – интересуется сурово.

– Нет, – отвечаю тут же.

– Ну врёшь ведь, – смотрит сверху вниз. – Убью за тебя, поняла?

– Илья, – хочу убрать пустые тарелки, но он вдруг резко ловит и сжимает моё запястье.

Поднимаю на него глаза. Чуть ослабевает хватку.

– Алёна, я не буду вокруг да около ходить. Переберусь в столицу и заберу тебя от этой…

– Что ты такое говоришь? – выдёргиваю руку и чувствую, как вспыхивают щёки.

– Не сахарно там тебе, думаешь не знаю, не вижу? – наклоняется вперёд. – Со мной жить будешь.

– Нет Илья, не буду, – качаю головой.

– Чё это нет? – раздражается, злится. Встаёт, напирает на меня. – Ты мне нравишься. Очень. Сама знаешь.

– Прекрати, – делаю шаг назад, упираясь спиной в старый, монотонно жужжащий холодильник.

– Бабка не вечная, матери ты не нужна. Со мной будешь, поняла? – повторяет на полном серьёзе. И мне страшно становится. Столько в его голосе стали и непоколебимой уверенности.

– Илья…

– Деньги найду. Ляль, хорошо жить будешь, ни в чём себе не отказывая.

– Не нужны мне твои деньги! – отхожу в сторону и хватаю полотенце, просто первое что попалось под руку. – Знаю я откуда они у тебя! Грязные, кровавые! Зачем ты туда полез? Зачем?

В несколько шагов добирается до меня.

– Не знаешь ничего, не трепи языком, – выдирает из рук вафельное полотенце.

– В тюрьму попадёшь, Илья! И отец тебя твой не спасёт.

Низко и хрипло смеётся.

– Бабка настращала?

– Нет. Я просто слышала про магазин и другое. Это же всё вы, верно? Черепанов твой, Кабан, Кощей, – смело задираю подбородок.

– А если и да, то что? – хватает за руку. – Кто как может, тот так и крутится, Ляль. Думаешь, деньги твоих одноклассников-мажоров честным трудом заработаны? Кто-то ворует, кто-то грабит. Ты вроде не среди розовых единорогов живёшь, должна понимать.

Качаю головой.

– Ты после армии совсем другой вернулся, – признаюсь честно. – Говоришь страшные вещи. Послушай себя! Ты преступником готов стать, а может он и есть уже… Отпусти мою руку, пожалуйста.

Медлит, но потом всё же размыкает пальцы.

– Алёна…

– Паровозов, пожалуйста, оставь меня в покое, я не хочу во всё это…

– А че хочешь? Думаешь, лучше кого-то найдёшь? Может, уже нашла? – сверлит меня взглядом, от которого кровь стынет в жилах. – Ну?

– Нет, мне не до этого, знаешь ли… Я просто хочу ради Ульяны вырваться из болота, а ты, Паровозов, хочешь утащить меня в него лишь глубже! – произношу на одном дыхании.

– Ляль, там такие котята у Петровны! – слышим мы голос бабушки Маши, доносящийся из прихожей. Продолжаем смотреть друг на друга.

– Я тебе всё сказал и надеюсь, что ты услышала, – склоняясь к уху, сквозь зубы заявляет он.

Его губы касаются щеки, как раз в ту секунду, когда бабушка появляется на кухне.

– А ну-ка пшёл прочь от неё, бандюган треклятый! – резко меняется интонация голоса бабы Маши.

– И тебе, Семёновна, добрый день, – отвечает он мрачно и, накинув куртку на плечо, уходит…

Глава 8

АЛЁНА

В Москву на электричке мы вернулись к семи вечера. К счастью, Паровозов в тот день больше не появился. Однако даже несмотря на это, его слова всё ещё висели надо мной будто дамоклов меч.

«Со мной будешь, поняла?»

От его колючего взгляда до сих пор кровь стынет в жилах. Почему-то мне кажется, что Илья так просто не отстанет. Он с детства такой: если уж вбил себе что-то в голову, то не переубедить. И нет, он меня никогда не обижал, но эта его уверенность в том, что я должна быть с ним, меня изрядно пугает.

Признаться, я и раньше замечала его интерес ко мне, но Женька, мой погибший двоюродный брат, всегда просил его попридержать коней, мол мелкая, чего тебе от неё сейчас надо. Тот и не перечил до поры до времени. Я надеялась, что после службы в армии эти его «чувства» ко мне поугаснут, но… вышло как-то совсем наоборот. Помню явился пьяным в дым под утро и заявил, что ждал нашей встречи. Целоваться полез, благо бабушка Маша пыл его тогда остудила. Веником жёстким отлупила так, что мало не показалось точно. Но, увы, этим же летом он активизировался ни на шутку. Заявлялся к нам как к себе домой. Разговоры неудобные заводил, звал гулять и даже с гитарой приходил песни исполнять. После этого по всей округе слухи распустили мол к Лисе не подступись, она – девчонка Паровоза.

Не так это. Илья – мне дорог как друг детства. Он, безусловно, парень очень видный, но нет у меня к нему того притяжения, о котором наперебой трубят все любовные романы. Паровозов для меня как брат. Да только вот он понять этого никак не может.

Дверь в квартиру не заперта. Я ещё с улицы услышала шум, доносящийся из распахнутого настежь окна, и по лицу соседки, той самой, что собирает окурки на клумбе, поняла: мать устроила очередной сабантуй. Видимо, до сих пор отмечают день рождения драгоценного Валеры.

На пороге в нос ударяет запах дешёвого табака и алкоголя. На кухне играет шансон, кто-то очень громко смеётся. Стучат стаканами и выкрикивают пожелания.

– Идём, котёнок, – тяну мелкую за собой, даже не раздевая.

Уже почти дохожу до нашей комнаты, как из кухни появляется какой-то мужик.

– О, Шалом, красавица, – захмелевшим голосом обращается ко мне. – Кааать, тут гости, да какие!

Из-за его спины выглядывает наша не совсем трезвая мать. На ней новое платье. Красное, нарядное. На лице макияж не первой свежести, а на скуле уже красуется синяк.

– Доччки мои вернулись от бабки, – заплетающимся языком говорит она.

– Так че давай старшую к нам! – предлагает он ей.

Меня аж передёргивает от его сального взгляда.

– Ты чёй-то вообще. Марш к себе, Ляля! – приказным тоном орёт она мне.

Дважды повторять не приходится. Пару секунд спустя мы уже за дверью. Проворачиваю ключ, толкаю шпингалет и только тогда выпускаю воздух из лёгких. Этих постоянных новых знакомых матери я боюсь до ужаса. Ведь человек, находясь в состоянии алкогольного опьянения, себя совершенно не контролирует, а значит жди большой беды…

Стягиваю шапку с Ульяны, расстёгиваю курточку.

– Они не придут к нам, Ляль? – шепчет она испуганно, когда я развязываю шнурки на ботиночках.

– Снимай. Нет, не придут, не бойся, – уверяю её я, поглаживая по светленькой макушке.

– Ты мне почитаешь? – спрашивает тихо, скидывая обувь. Поднимает и несёт в уголок. Как я и учила.

– Да, Ульян, но сначала мне надо сделать уроки, а ты пока порисуй, хорошо?

Она послушно садится за стол и придвигает к себе альбом. Я достаю из портфеля учебники и на пару часов погружаюсь в мир ненавистной математики. Логарифмы ещё куда ни шло. Но потом я зависаю с геометрией. Задача со звёздочкой никак не даётся мне, да и что скрывать, предыдущие задания я тоже решаю с трудом. Ответы сходятся не везде.

За стеной всё громче, а стрелка старых часов тем временем подбирается к одиннадцати. Слышу, как Валера громко ругается с соседкой, которая пришла высказать своё возмущение. Он в выражениях не стесняется совершенно. Кроет отборным матом пожилую женщину и угрожает расправой.

Ульянка лезет ко мне на кровать с книжкой в руках. Вертит её, пальчиком водит по обложке и смиренно ждёт, когда я разберусь с неподдающейся задачей.

– Ляяяль.

– Мм? – пялюсь в десятый раз на два треугольника.

– А нас заберут?

– Куда? – отрываюсь от рисунка и пытаюсь понять, что она имеет ввиду.

– В школу волшебников.

Я хмыкаю.

– Уж я-то не против, малыш. Не отказалась бы от волшебной палочки.

– Но мы не в сказке, да? – огорчается она, обиженно выпячивая нижнюю губу. Моя привычка. Я в детстве делала вот точно так же.

По ту сторону двери шум и гам усиливается. Раздаётся грохот, крик, ругательства.

– Не в сказке точно, – соглашаюсь я, убирая учебники.

Выключаю большой свет, оставляя гореть только ночник, который купила летом на распродаже.

– И принца у тебя тоже не будет? – тяжело и совсем по-взрослому вздыхает она, широко зевая. Я по цепной реакции тоже.

– Не нужен мне принц, обойдусь, – забираюсь к ней под одеяло.

– Всем нужен, – спорит сестра. – И тебе. Как золушке.

– Зачем? – смеюсь и устраиваюсь поудобнее, открывая книгу в том месте, где лежит цветная закладка.

– Ну как, – выворачивает голову и смотрит на меня своими глазищами так, словно я чушь какую-то спросила. – Защищать!

Молча киваю. Почему-то на ум приходит Паровозов. Не принц ни разу, но желание «дать мне лучшую жизнь» в его мыслях определённо присутствует. Это его предложение уйти от матери звучит весьма заманчиво, но разве можно думать о таком сейчас? Да я скорее сбегу куда-нибудь, чем стану жить с ним. Нет. Совершенно точно нет. К подобным резким переменам обстоятельств я точно не готова.

*********

Праздник в стенах квартиры под номером шестнадцать продолжался до четырёх утра. Ульянка постоянно ворочалась, то и дело хныкая. Но она в отличие от меня хотя бы была в берушах, которые не так давно я приобрела в аптеке по совету бабушки. Сама я ими не пользуюсь. Боюсь. Боюсь не услышать и пропустить что-то важное, например, момент, когда кто-то начнёт ломиться в нашу дверь. Живя здесь, можно ожидать чего угодно…

Утреннюю пробежку я пропускаю. Чувствую себя просто отвратительно: разбитой донельзя, слабой. В голове пульсирует адская мигрень, и как назло таблетки закончились. Ульяну тоже удаётся разбудить с большим трудом. Она плачет, жалуется на недосып и отказывается вставать с постели. Я проявляю недюжинное терпение, и мы, наконец, выходим из своей крепости. Осторожно обходим осколки от разбитой бутылки и направляемся в ванную комнату. Сестру я туда запускаю только убедившись в том, что там никого нет.

На пару с ней умываемся и чистим зубы. Измазавшись зубной пастой как поросёнок, Ульянка заливисто смеётся, рискуя разбудить пьяных «гостей». Ей для забавы много повода не надо, она у меня та ещё хохотушка. Покончив с водными процедурами, возвращаемся в комнату. Собираю её в сад, одеваюсь сама и закидываю на плечо тяжёлый рюкзак.

– В саду позавтракаешь, хорошо? – говорю я ей, закрывая хлипкую входную дверь на ключ. Вспоминаю, что посреди кухни прямо на полу лежит тот самый мужик, что застал нас в коридоре, и качаю головой, содрогнувшись. Слава богу не встречаю никого из соседей. Мне всегда жутко стыдно перед ними. Да и нечего сказать в ответ на их гневные речи.

До садика, а потом и до школы добираюсь без приключений, но позже обычного. Наверное поэтому мне приходится лицезреть мчащийся к школьной парковке мотоцикл Беркутова, издающий адский рёв. Я даже сквозь наушники дёрнулась от испуга в сторону так, что едва не рухнула, споткнувшись о бордюр.

Явился…

Пока иду, недовольно смотрю на парня, стаскивающего с головы шлем. Грановская, которая, к слову, восседает позади него, тут же лезет обниматься, прижимаясь к его широкой спине щекой. Разглядываю девчонку. Её короткая юбка для езды на мотоцикле явно не предназначена. Того и гляди лопнет по швам на самом интересном месте. Вот ведь была бы потеха!

Она слезает с мотоцикла и встаёт напротив него. Кладёт руки ему на плечи, что-то говорит, склоняясь ближе, и лезет целоваться, запуская когтистые пальцы в тёмные волосы.

Я краснею. От вида этой картины подкатывает рвотный рефлекс. Прямо перед центральным входом в школу, совсем уже стыд потеряли! Да ещё так бессовестно… Их не смущает даже завуч, Венера Львовна, проходящая в эту минуту мимо. А она тоже хороша! Могла бы и замечание сделать. Педагог…

Да. Осенью и весной этот полудурок носится по Москве на мотоцикле. И он вроде у него не один. Прошлой весной это был железный конь марки хонда, а теперь вот на новенькой ямахе подкатил.

Семеню к зданию, цепляя краем глаза его модный мотоциклетный костюм: штаны, куртка, перчатки и тяжёлые на вид ботинки. Выпендрёжник, что с него взять! И не лень переодеваться каждое утро?! Ведь в подобной одежде по гимназии расхаживать нельзя. Даже такому наглому и наплевавшему на правила павлину как он. Игнорировать форму не позволено никому.

Захожу в холл. У гардеробной, низко склонившись к самому полу, ползает Харитонова.

– Саш, ты чего? – интересуюсь, наблюдая за тем, как она что-то ищет с маниакальным выражением лица.

– Серёжку где-то потеряла, Алён! – сокрушается рыжая.

– А чего ты без очков? – удивляюсь я. – Ты ж без них дальше собственного носа ничего не видишь!

Она отвечает не сразу. Встаёт и отряхивает коленки от несуществующей пыли.

– Ну после шутки Бондаренко про пуленепробиваемое стекло у меня как-то отпало желание их носить, – отзывается нехотя.

– Тебе же всегда было плевать на то, что говорят другие…

– Я на линзы хочу перейти. Алёша прав, очки ужасные. – Харитонова вдруг заливается краской.

Алёша… Что-то тут нечисто, но с вопросами я не лезу.

– Хочешь сказать, это не так? – поднимая с пола портфель, спрашивает она.

– Ну, если честно… то да. Они странноватые, – сконфуженно пожимаю плечами. Врать я не люблю, да и не умею.

Мы несём куртки гардеробщице. Занимаем очередь за шепчущимися десятиклассницами и ждём.

– Саш, – робко зову её я. – Ты решила ту задачу по геометрии? Со звёздочкой которая.

– Не-а, – чешет лоб рыжеволосая. – Не смогла. Намудрили там в условиях выше крыши, мозг сломаешь…

Пока она возмущается и проклинает на чём свет стоит того, кто составлял эту задачку, в холле появляется хохочущая Грановская с подругами. Они громко переговариваются и складывают на Сивову свои курки. Она несёт их в сторону гардероба, в то время как эти курицы остаются покрасоваться у зеркала.

– Дай пройти, коротышка, – басит Марина, толкая Харитонову плечом.

– Халк недоделанный, – зло шипит Сашка.

– Чё ты там провякала, конопля? – поворачивается Сивова, которая, к слову весит в два раза больше Сашки и занимается толканием ядра.

– Говорю сила есть, ума не надо, – совсем не тушуется Сашка, упирая руки в бока.

– Я не тупая! – ревёт та в ответ, делая шаг в нашу сторону.

– Но отсутствие культуры налицо! – заявляет Харитонова.

Сивову окликает гардеробщица. Интересуется, собирается ли та сдавать вещи. Получив номерки, Марина снова подходит к Сашке, давая понять, что разговор не окончен.

– Ты чё смелая чересчур, конопля? – грозно нависает над ней.

– Марина, успокойся, – вмешиваюсь я.

– Тебе слова не давали, убогая! – переключается на меня, окинув презрительным взглядом.

Как же мне осточертели эти их обращения! Убогая. Нищебродка. Мышь. Моль.

– Уж лучше быть убогой, чем чьим-то прихвостнем, – задираю подбородок.

– Эт чё ваще за намёки? – наезжает она, толкая меня.

– Тебе надо искоренить из своей речи слово-паразит «чё», – совсем ни к месту информирует Сивову Саша.

– Это не намёки, а прямой текст, – отзываюсь сквозь зубы я.

– Марин, ну что ты там зависла? – недовольно кричит Грановская, но в ту же секунду отвлекается, заприметив на входе своего парня.

Сивова сверлит меня тяжёлым взглядом.

– Иди, заждались тебя. Некому исполнять поручения! – несёт меня отчаянно.

Поворачиваюсь к гардербощице и отдаю свою куртку. Только забираю номерок, как чувствую острую боль. Это Маринка вцепилась мне в волосы.

– Я тебе ща шею сверну! – шипит она, дёргая к себе сильнее. – Извинилась быстро!

– Отпусти, дура, – пытаюсь отбиться от неё я. В глазах аж слёзы встали, такой резкой оказалась боль.

– Алёёён, Мариииин, кто-нибудь, помогите! – полицейской сиреной верещит паникующая Харитонова. На язык она остра и сильна, а вот в том, что касается физической расправы  – вряд ли.

– Ну-ка хватит! – возмущается престарелая гардеробщица.

– Мышь поганая! – начинает душить меня Сивова, зажав своими ручищами. – Я те язык ща вырву!

Кашляю. Тоже успеваю схватить её за выбеленные волосы. Как говорится, действую её же методами. Марина вопит, но отпускать меня явно не собирается.

– Эээ, Сивова, ты совсем ополоумела? – слышу знакомый голос справа. – Отпусти её.

Замерла. В Даню Марина Сивова влюблена давно. Может, именно поэтому она почти сразу же исполняет его просьбу.

– Пусть ток вякнет чё-нить ещё, Дань! – угрожает, поправляя причёску.

– Уймись, Марин.

Я в этот момент пытаюсь отдышаться. Толпа вокруг нас собралась приличная. Глазеют, улыбаются. Бесплатное шоу пришли посмотреть.

– Ты как? – пищит рядом Харитонова, обеспокоено заглядывая мне в лицо округлившимися глазами.

– Нормально я, – отмахиваюсь.

Князев осматривает меня и убирает с лица волосы, которым удалось каким-то образом уцелеть и остаться на моей голове.

– Пойдёмте, до кабинета вас провожу, – толкает нас в сторону лестницы он. – Чего сцепились-то?

– Неважно, – отвечаю мрачно. Говорить о продолжающейся травле мне не хочется.

Прощаемся с Даней до большой перемены и заходим с Харитоновой в класс. В кабинете литературы творится что-то неимоверное. Под потолком гелиевые чёрно-белые шары, перемешанные с розовыми, в руках у девочек какой-то огромный глянцевый альбом с фотографиями, а на учительском столе торт, на котором сидит съедобная хищная птица – беркут.

– Чего только не выдумают, – комментирует Саша, читая надписи на шариках.

Среди них явно те, которые от парней:

«Капец ты старик»

«С Днюхой тебя, говнюк»

«Я здесь только из-за торта»

«Все индейцы как индейцы, а ты вождь»

«Ни стыда, ни совести – ничего лишнего»

Похабные пожелания вроде: «Чтобы всегда на двенадцать» и стишки с матами, я даже читать не стала.

Были там и ванильные розовые шары. Явно от женской половины.

«Стильному»

«Великолепному»

«Сильному»

«Лучшему»

От некоторых фразочек прям лицо моё перекосило.

«Ты – космос»

«Ходячий секс»

«Все трусики твои»

Н-да уж…

– Чего встала там, Лисицына, исчезни! – недовольно машет мне рукой Абрамов. – Твой звёздный час состоится попозже!

Не успеваю предположить, что он имеет ввиду. Когда раздаётся звонок, в класс неспешно входит именинник. В белоснежной рубашке, красиво контрастирующей с его загаром и с повисшей на плече подружкой.

– Сюрприз! – орут пресмыкающиеся, взрывая хлопушки. Грановская при этом снова зацеловывает своего ненаглядного.

– С днюхой, Рома!

Ах да, ну точно. Одиннадцатое октября. Как я могла забыть, что в этот день на свет появился один мерзкий гоблин, чьё призвание – отравлять моё существование. Конкретно в эту минуту его поздравляют друзья и одноклассники. Ну надо же, как они дружны…

– Чуешь, – кончик носа Харитоновой подёргивается.

– Что?

– Так пахнет лицемерие, – ухмыляется она.

– Где жаба? – спрашивает Грановская, имея ввиду учительницу литературы.

– Мы её временно закрыли в подсобке, – гогочет Пилюгин, кивая на дверь. – Да ща откроем.

Какой кошмар!

Возмущённая Ирина Михайловна, оказавшись на свободе, пытается угомонить класс, но ничего толком не выходит. Они издеваются над ней как могут. Апогеем становится предложение прочитать вслух похабные стишки, написанные на шариках и как литератору их оценить.

Круто развернувшись на каблуках, Ирина Михайловна уходит. Видимо для того, чтобы пригласить классного руководителя или завуча. Тем временем Беркутов сгребает все ленты от шаров и открывает окно. Ловко взбирается на подоконник, спрыгивает, оказывается на улице и тянет воздушные украшения за собой. Ребята смеются и вылезают следом за ним во двор.

– Идиоты, – мы наблюдаем, как Беркутов под всеобщий ор и свист запускает в небо шары.

– Чихать он хотел на то, что урок идёт.

– Зато им весело, – жмёт плечом Витя Цыбин. Ещё один мой собрат «нищеброд», не вписавшийся в золотую компанию.

Весь день одноклассники обсуждают грядущий праздник, который состоится вечером у Беркута дома. Они галдят в предвкушении, обсуждая предстоящую вечеринку, а ещё рассуждают на тему, что подарить человеку «у которого есть всё». Мне бы их проблемы.

По закону подлости на геометрии Элеонора вызывает меня к доске, и, конечно же, мне достаётся та самая задача, с чёрт бы её побрал звёздочкой. Решить её не представляется возможным. Я долго ломаю голову и получаю двойку. Испепеляя спину Беркутова вынужденно смотрю на доску, где шаг за шагом из-под его лёгкой руки появляется решение, которое вот уже второй день не даёт мне покоя.

Замечательно. Сегодня ему даже рот не пришлось открывать, чтобы меня унизить. Пифагор фигов. Настроение падает до нулевой отметки, когда после урока нас с ним оставляют в классе. Ясно почему… мы до сих пор игнорируем наказ директора.

********

Ненавижу понедельники. Уроки тянутся медленно, а после смены на работе хочется лечь пластом. Такое ощущение, что после выходных все и сразу вспомнили о своих четвероногих друзьях. Не присесть ни на минуту…

Забираю Ульяну из садика поздно. Дома мы оказываемся в девять, но на наше счастье матери дома нет. Загуляла опять, видимо. Одно радует: тихо, а значит будет возможность поспать. Я уже собираюсь взяться за жарку картошки, но внезапно пищит трель моего допотопного телефона.

– Алло, – после некоторых раздумий принимаю вызов от неизвестного мне абонента.

– Ааалён, добрый вечер.

– Витя? Цыбин? – удивляюсь я.

– Тыыы.. прости, что я так поздно. Можешь мне… мне помочь? – как-то нервно спрашивает он.

Смотрю на часы. Десять почти.

– Да, конечно, – соглашаюсь, всё ещё удивлённая его звонком.

– Дай мне свои конспекты по обществознанию. Я болел, а завтра контрольная оказывается.

Цыбин. Просит конспекты. Он же никому кроме себя и энциклопедии не доверяет.

– Прямо сейчас? – вскидываю бровь.

Шелестение в трубке.

– Ну дааа....

– Ладно.

– Я в подъезде, – обескураживает окончательно. – Спустишься?

– Откуда ты знаешь, где я живу? – хмурю лоб, выглядывая в окно.

– У Циркуля адрес взял…

– Ну хорошо, подожди минуту.

Мою руки. Достаю из портфеля тетрадь по обществознанию. Улыбаюсь, глядя на сопящую во сне Ульянку. Спит уже маленький котёнок. Целую розовую щёчку. Свет не трогаю. Она, как я. Боится темноты до коликов под рёбрами. Закрываю на ключ входную дверь и спускаюсь по лестнице вниз.

Тихо, и Цыбина не видно. Может, на улицу вышел… Достаю телефон и нажимаю на вызов. Кто-то резко хватает меня сзади, зажимая рот. Я начинаю мычать и в панике мотылять ногами. Носа касается платок и, к моему ужасу, я проваливаюсь в пустоту. Чёрную и непроглядную…

Глава 9

АЛЁНА

Голоса. Они становятся чётче, но всё равно разобрать о чём говорят эти люди, пока не представляется возможным. Голова кружится, перед глазами непроглядная тьма. Я пытаюсь сообразить, где нахожусь, но мысли ускользают, не позволяя зацепиться хотя бы за одну из них.

Музыка. А ещё чей-то смех. Кто-то горланит, подпевая. Я пытаюсь пошевелить ногой или рукой. Получается, но как-то заторможенно. Улавливаю какое-то движение сверху. Песня звучит тише, будто убавили громкость.

– Абрамыч, она по ходу это, оклемалась, – слышу я совсем рядом.

– Ну и чё, амёба амёбой будет ещё минимум час.

И тут я сквозь пелену дурмана вспоминаю. Звонок. Тетрадь. Подъезд.

Удушливая волна паники накрывает меня моментально. Пытаюсь дёрнуться, но ничего толком не выходит. Тело будто желе, не слушается совершенно.

– Менты твою мать…

– Они смотреть боятся на мои номера, не то что останавливать, – насмешливо произносит очень знакомый голос.

– А если махнёт… Как объяснять это?

«Это». Очевидно, речь идёт обо мне.

– Не махнёт. Ты чё очкуешь так? Релакс, Лёша, релакс.

– МКАД. Ты – бухой за рулём. Тёлка с мешком на голове, ага релакс.

– Ой, не ссы, а?

– Гля, реал. Отвернулся сразу, – басом хохочет тот, кто находится совсем рядом.

– Я же сказал, – хмыкает тот, второй, самодовольно.

Внезапно отчётливо пониманию: я в чьей-то машине, и она определённо куда-то направляется. Тревога заполняет каждую клеточку всё ещё чужого организма.

– Слышь, Ян, а чё за штука? Вырубило её почти моментально.

– Секрет не обессудь…

– Хлороформ? – интересуется третий. И я вроде тоже знаю кто это.

– Нет, это киношное фуфло. Им минут пять дышать надо, чтоб отключиться. А эту штуку мне брат подогнал из клиники.

Ян. Только сейчас мозги начинают соображать. Ян Абрамов. Мой одноклассник.

– Обалдеть бро. Крутяк. Мне тоже надо такую. Сеструху успокаивать, пока предки на работе, – гогочет Пилюгин. На сто процентов теперь уверена, что это он.

Сеструху… Господи! Под рёбрами сердце от нахлынувшего волнения начинает стучать ещё быстрее. Ульяна. Одна. Нет-нет-нет. Резко дёргаюсь.

– Трепыхается, пацаны!

– Выруби, – смеётся в ответ Ян.

Я замираю.

– Чё серьёзно? – переспрашивает Пилюгин.

– Ты дебил? – хохочет Бондаренко на весь салон. – Мишань, ну ты и придурок.

Мычу. Во рту кляп. Чтобы не кричала видимо. Боже, как мне страшно. Куда они везут меня? Зачем? Почему Витя так поступил со мной?

– Тихо ты, – стучит мне по голове Пилюгин.

– А чё она раздетая такая?

– Так в чём спустилась, Лёхач. Ты мне предлагаешь ещё нарядить её?

– Осень всё-таки.

– Тебе не начхать? Найдём способ согреть, если понадобится…

Тон, которым это сказано, мне категорически не нравится.

– А кто играет сегодня?

– Как обычно, всё те же. Девок выпроводим сначала.

Я не понимаю о чём они говорят, но дурное предчувствие ощущается так остро, что становится нечем дышать. А ещё пить хочу невероятно. Нос щиплет, во рту отвратительная горечь.

– А если она потом сольёт нас? – тихо спрашивает Бондаренко.

– Кто? – усмехается Абрамов. – Она? Не смеши, Лёха. Кто поверит этой убогой? Скажем, бабла решила срубить, оклеветать.

Чувствую, что наружу просятся слёзы. Складно как говорит. Не даром, что сын блестящего адвоката.

– Лисицына, ляпнешь – ад на земле тебе устрою! – угрожает он.

Знает, что я их слышу и ничуть не переживает по этому поводу. Дрожь расползается по телу, когда ко мне вдруг приходит осознание того, что они могут сделать со мной всё, что угодно. И самое ужасное, что им ничего за это не будет… Ни че го. Потому что это – мажоры, дети влиятельных родителей. Нет для них того, что не решаемо. Того, что нельзя купить.

Он врубает музыку и под одобрительный возглас парней разгоняет машину до предела. А меня трясёт от неизвестности. Я понятия не имею, что взбрело им в голову.

– Приехали, – информирует спустя какое-то время.

Музыка уже не играет, а потому я слышу, как срабатывают ворота. Судя по звуку, автоматические.

– А чё предки Беркута свалили?

– Да, прикинь, какая удача. Как никак восемнадцатилетие.

Беркут.

Я вспоминаю ту фразу, которую бросил мне Абрамов в кабинете литературы утром.

«Твой звёздный час состоится попозже». Перестаю дышать. Они привезли меня к нему в дом. Зачем? Поиздеваться в очередной раз? Унизить?

– Давай там дальше притормози, вдруг кто любопытный спалит. Народу полно.

Машина продолжает медленно двигаться. Я лихорадочно думаю о том, что мне делать. Ехали мы долго. МКАД. Получается, что от дома я очень далеко. Взрослых здесь нет, а это означает только одно – мне конец.

Автомобиль останавливается. Тот, кто за рулём (видимо, Абрамов) глушит двигатель.

– Вытаскивай её, Пилюля.

– Давай, Лиса, подъём, алё, – тычет мне в бок.

Поднимаюсь еле-еле. Слышу, как открывается дверь слева. Не ориентируюсь в пространстве абсолютно.

– Шевелись, а! – Ян цокает языком и тащит меня вперёд. Кеды касаются земли, но ощущения до сих пор странные. Ноги будто ватные.

– Ну чё?

– В летнюю пристройку пока. Да стой ты! – раздражается, когда я теряю равновесие, и меня начинает уносить куда-то в сторону. – Слышь, придержи её, Миха.

– Давай, пошла, – Пилюгин берёт меня за локоть, и под их нескладный хохот мне приходится делать то, что говорят. – Представь, Лиса, что ты крот.

Его шутку не оценили даже товарищи. Глупый идиот. Громко ухает сова, шелестят листья деревьев. Есть ощущение, что лес совсем рядом. Кожа моментально покрывается мурашками. Холодно, почти середина октября, а я в тонкой футболке и шортах. В чём была дома, в том и спустилась в подъезд.

– Представляю лицо Беркута, – хмыкает Бондаренко.

– Сюрпрайз дня. Ключи давай.

Слышу лязганье металла. Меня отпускают чьи-то руки. Я поджидала этот момент. Дёргаюсь и, пошатнувшись, вслепую бросаюсь вперёд. Просто глупый шаг, наполненный отчаянием и безысходностью. Не успеваю пробежать и нескольких метров. Спотыкаюсь о корни или ветки. Падаю плашмя на землю.

– Ты куда собралась, э? – недовольно прилетает в спину.

Резкая боль пронзает висок. Кто-то тянет меня за волосы.

– Резвая какая, а прикидывалась немощной, – усмехается Пилюгин.

– Поднимайся, тупая идиотка, – дёргает вверх.

Колено саднит нещадно. Ладонь тоже. Меня ставят на ноги и уже через минуту грубо заталкивают в какое-то помещение.

– Свет включи и руки завяжи ей.

Ощущаю, как запястья стягивают какой-то верёвкой. Пытаюсь отойти, сопротивляясь. Ноги заплетаются, что-то гремит.

– Кривая, – бесится Абрамов. – В подвал её давай. И сними мешок с башки.

Свет с непривычки режет глаза. Зажмуриваюсь, часто моргаю. Через силу открываю веки. Сначала картинка плывёт, но потом, взгляд фокусируется на деревянных стенах постройки.

– Привет не спящим, Лисицына, – ухмыляется Ян, который стоит напротив.

Мычу в ответ, потому что во рту – тряпка.

– А ну развяжи, я послушаю, что она мне хочет прошелестеть.

Пилюгин в очередной раз послушно исполняет его приказ. Смотрю в этот момент на Лёшу, но тот старательно отводит глаза. Стоит чуть поодаль, курит. Делает вид, что происходящее его нисколько не касается. Хмурюсь, когда кляп давит сильнее, а потом жадно глотаю ртом воздух, ощущая частичную свободу.

– Орать не вздумай, – холодно предупреждает Ян. – Лес кругом. Никто тебя не услышит.

– Ре… ребят… Мне надо домой.

– Непременно, – издевательски тянет он. – Спускайся.

– Вы не понимаете, прошу вас, у меня сестра одна дома…

– Заткнись. Топай давай, – отмахивается от меня он, словно от назойливой мухи. – Привнесём красок в твои унылые будни. В прямом смысле, – хохочет.

С опаской смотрю на подвал. Мне жутко только от одной мысли, что они оставят меня там совсем одну.

– Ребята, это шутка? – спрашиваю испуганно, чувствуя как гулко сердце в панике стучится о рёбра. – Не надо, пожалуйста.

Но меня никто не слышит. Насильно спускают в тёмную яму и хлопают крышкой. Свет гаснет. Шаги удаляются. Смех стихает. Поворот замка. Как приговор.

Что мне делать? Я не представляю, чего мне ждать и как выбраться отсюда. И Ульяна. Одна там. Сердце рвётся на части. А если в квартиру заявится кто-то из собутыльников матери? Сестра ведь будет меня ждать, не закроется сама на щеколду или ключ. А если я не вернусь?

Эта мысль оглушает. Заставляет содрогнуться от липкого страха, который крадётся вдоль лопаток. Сползаю по стене. Роняю голову на колени. Хочется выть от бессилия.

Что я им сделала? Зачем они так со мной поступают? Отпустят ли? И если да… то чем это для меня обернётся?

*********

Говорят, что боязнь темноты связана с психологической травмой, полученной в детстве, либо с тем, что человек в какой-то период жизни долго находился в стрессовой ситуации. Я, например, этот страх приобрела с возрастом. Были на то причины. И теперь, к сожалению, тьма для меня – самое пугающее на свете…

Сидя в этом сыром подвале, я ощутила свою фобию сполна. Мне мерещилось, что в углу напротив кто-то есть, и от каждого звука, доносившегося сверху, душа уходила в пятки. Меня знобило. От холода, от чувства незащищённости и безнадёги. Не знаю, сколько просидела так, стиснув зубы и сражаясь один на один со своим страхом. Руки удалось вывести вперёд. Благо, я худая и смогла сделать это. Но деревянная крышка не открывалась, и от осознания собственной беспомощности я просто упала духом. Снова села на корточки и начала молиться за Ульяну. За то, чтобы сон её был спокойным. За то, чтобы домой не заявился кто-то посторонний. За то, чтобы её ангел-хранитель просто был рядом с ней в эту ночь…

Потеряла счёт времени. Моё состояние менялось стремительно. Переходило в разные стадии. Я впадала в отчаяние, смирение, злость, гнев. И так по кругу.

Топот. Голоса. Весёлый смех. Мне кажется, к тому моменту, как они пришли, внутри не осталось ничего. Пустота да и только.

– Фидеры заполни, чё стоишь?  – слышу голос Яна. – Бондарь, выноси пушки парням на улицу.

– Там гром гремит, молния сверкает. Ливанёт, видимо, – отзывается тот.

– Не сахарный. Неси. Пилюля, проверь девку. Вдруг окочурилась.

Щелкает навесной замок. Вздрагиваю и поднимаю голову.

– Ну что, Лиса, жива? – гадливо улыбается Миша, впуская свет в мою темницу.

А у меня только одно желание – плюнуть ему в лицо.

– Вылезай давай.

– Нет.

– Чё? Она не хочет, Ян, – ноет этот здоровенный упырь.

– Миха, с тёлкой справиться не можешь? Давай быстрее тащи её, там уже все в сборе. На, припугни.

«Все в сборе» – стучит в голове. Сколько их? Что им надо?

– Давай, вылезай по-хорошему! – хмурится Пилюгин.

– А если нет, – прищуриваюсь.

Он… вдруг направляет на меня пистолет. И тот выглядит совсем как настоящий.

– А так? – вскидывает бровь.

Сглатываю. В горле будто песок. Встаю. На пухлом лице тут же появляется мерзкая ухмылка.

– Ну вот сразу б так, Алён.

Выбираюсь из подвала. Дважды чихаю. Негнущимися ногами ступаю по полу. Выходим на улицу. Я иду впереди, он сзади. Холодный ветер лижет вспотевшую от нервного напряжения шею. Голые ноги покрываются мурашками. Осматриваю местность. Лес. Темно и тихо. Только шум голосов вдалеке.

– Миша, отпусти меня, пожалуйста, – предпринимаю попытку достучаться до него.

– Ага, как же. Меня Ян потом на лоскуты порежет.

– Миш, прошу тебя, мне домой надо, – голос предательски ломается и дрожит. Я останавливаюсь и поворачиваюсь к парню. – Ты же не такой, как они. Ты же добрый, Миш.

Сдерживаю слёзы как могу. Стараюсь говорить мягко, доброжелательно.

– Миш…

– Да закрой ты рот уже! – злится. – Иди давай туда, видишь фонари?

– Миш…

Прислоняет к моему животу дуло пистолета.

Мамочки… Сердце падает куда-то вниз. Пульс подскакивает.

– Вперёд, Лисицына. Ничё такого страшного не происходит.

Его слова просто убивают меня. Гремит гром. Будто сама природа негодует. Мы тем временем пробираемся к поляне.

А там…Люди, одетые в камуфляжные костюмы. Оружие в руках. Кажется, это называется пейнтбольный маркер. Даня любит эту игру. Шесть человек. Парни. Лиц не разобрать, их скрывают маски.

– А Беркут где? – спрашивает Ян недовольно.

– У него тёрки с Никой. Позже присоединится.

– Окей. Ну что, Лиса? – поворачивается ко мне. – Готова?

– Не поняла, – мой севший голос прорезает тишину.

Раздаются смешки.

– Догонялки, Алён. Ты ж любишь бегать. Руки-то развяжи ей, Пилюля. И маску на голову, мало ли. Труп закапывать как-то не прёт.

– Вы…

Я широко распахиваю глаза.

– Поиграем? – хрипло смеётся.

– Слышь, давай хоть разденем её для поднятия градуса? – предлагает кто-то не совсем трезвым голосом.

– Да!

– Было бы неплохо, – поддерживают они.

– А почему нет? Снимай, Лисицына, шмотки.

Я в шоке смотрю на него. Не верю, что всё это происходит на самом деле.

– Да быстрей уже, – вздыхает нетерпеливо, резко забирает у Пилюгина пистолет и опять направляет на меня. – Вот любишь ты, чтоб тебя поуговаривали, Лисицына. Снимай, сказал же!

Одеревеневшими пальцами, сгорая от стыда, снимаю вещи и остаюсь в одном белье. Не плачу. Им плевать на мои слёзы. Им чуждо понятие человечности.

– Ууу, ну вот.

Они одобрительно гудят и присвистывают.

– Тощая, хрен попадёшь, – шутит кто-то.

– А ты в пятую точку прицеливайся, не промахнёшься, – отвечает ему другой.

Чувствуется, что все они навеселе. И, похоже, подобная забава, для них – норма. Я отступаю назад, потому что Ян наоборот делает несколько шагов мне навстречу.

– Насчёт три я выстрелю, Лиса, – в его глазах горит недобрый огонёк. – Так что… делай то, что умеешь лучше всего. Беги.

Это просто сон. Это всё неправда… Но он начинает считать.

– Раз…

Бегу прочь.

– Два, – громче.

Ноги слушаются плохо, но я углубляюсь в лес.

– Три!

Слышится выстрел. Я инстинктивно прижимаю голову. По щекам текут горячие слёзы.

Господи, помоги мне…

Глава 10

АЛЁНА

Под ногами шуршат опавшие осенние листья. Бегу… Смех Абрамова постепенно стихает, оставаясь позади. Громко ухает сова. Молния разрезает небо, на секунду вспышкой освещая окружающий меня подмосковный лес. Непроглядный. Тёмный. Пугающий. Если бы не яркий, лунный свет, я бы вообще ничего не видела.

Куда бежать? Чего они добиваются? А главное, что будет, когда игра закончится?

Эти мысли мечутся, сталкиваются друг о друга и тревожат, набатом стуча в голове. Останавливаюсь. Осматриваюсь. Территория скорее всего обнесена забором. Это ведь частные владения. Но где-то там рядом по-любому есть дорога и может, стоит попробовать выбраться к ней?

Бросаюсь влево, цепляясь плечами за оголённые ветви деревьев. Меня настораживает обманчивая тишина. Я ведь – мишень, а это значит, что за мной могут наблюдать и я в любой момент могу оказаться под прицелом. Причём в самом прямом смысле этого слова.

Замираю. Озираюсь по сторонам. Внезапно поднявшийся ветер подхватывает мои волосы и тело покрывается неприятными мурашками. Октябрь как никак. Очень холодно, а я в одном белье… Спасибо, хоть его не заставили снять. Этого я ни за что не сделала бы. Даже под дулом пистолета.

В защитном жесте обнимаю себя руками. Треск веток. Шаг вправо. Не могу отделаться от ощущения, что кто-то на меня смотрит. Нельзя стоять. Надо искать забор. Сердце бьётся у самого горла. Замечаю какое-то движение впереди. Дёргаюсь и резко срываюсь с места. Щелчок. Кажется, что-то пролетает совсем рядом.

Нецензурная речь. Противный смех. Спотыкаюсь о корень. Падаю, опять царапая пострадавшее ранее колено.

– Вон она!

Встаю и тут же ощущаю неприятную боль в ноге. Попали. Щелчок, а за ним ещё. Спина. Глотая слёзы, бегу оттуда прочь под аккомпанемент нескладного хора мужских голосов. Боюсь не обстрела, боюсь того, что они меня поймают.

– Беги, беги, сучка! – доносится вслед.

Переставляю ноги с той скоростью, на которую способна. Пробираюсь глубже в лес, но стараюсь держаться левой стороны. Почему-то мне кажется, что забор и дорога именно там. Тяжело дыша, останавливаюсь за деревом. Сажусь. Прислоняюсь спиной к широкому стволу, поджимаю ноги к корпусу. Напряжённо думаю. Мне нужно выбраться отсюда любой ценой. Потому что Ульяна одна дома. Совсем одна! Я не прощу себе, если с ней что-то случится.

Раскаты грома отражаются от земли гулким эхом, заставляя непроизвольно вздрогнуть всем телом. Встаю, потому что чётко слышу приближающиеся шаги. Застываю будто статуя, когда совсем рядом кто-то проходит мимо. Затыкаю рот рукой и молюсь, чтобы этот человек не обернулся. Крадётся, словно охотник выискивающий свою жертву. По сути, так и есть ведь.

Останавливается. Смотрит налево, потом переводит  взгляд направо. Мой лоб, несмотря на холод, от волнения покрывается испариной. Липкий страх проникает в каждую клеточку моего существа. Парень делает пару шагов вперёд, ступая тяжёлыми ботинками по земле. А я медленно отступаю назад, не теряя его камуфляж из виду. Опускаю руку и выдыхаю с облегчением. Как оказывается, очень зря. Моя спина сталкивается с препятствием.

– Бу! – раздаётся в самое ухо.

Дёргаюсь как от удара, слыша хохот Яна совсем близко. Со всех ног несусь вперёд, когда он стреляет. Попадает в ягодицу. И это больно. Синяки останутся определённо. У Даньки они были даже после игры в экипировке.

Стреляет ещё. Лопатка. Локоть. Аж слёзы брызнули из глаз, настолько неприятно. В этот же момент замечаю того, кто был впереди. Он разворачивается на окрик товарища, делает шаг навстречу, прицеливается. Чувствую удар в живот и влагу на своей коже. Ныряю в редкую листву кустарников, расположенных справа, но там замечаю третьего, и тот, похоже, тоже не ожидал столкнуться со мной нос к носу.

Ян за спиной издаёт дикий, устрашающий свист. Есть ощущение, что они пытаются загнать меня в определённое место. Я не знаю, куда бежать, но останавливаться сейчас никак нельзя, это точно.

Они преследуют меня несколько минут подряд. Безжалостно обстреливают, по очереди соревнуясь в меткости. Погоня за живой мишенью доставляет им истинное удовольствие. Смеются, громко обсуждая свои успехи. Оторвавшись от них, петляю, пробегая мимо деревьев так быстро, что пятки сверкают. Когда вижу частую чёрную решётку забора, мои надежды на то, чтобы выбраться к дороге мгновенно тают как лёд на солнце. Дело в том, что кованое ограждение очень высокое, а на концах его находятся острые шпили. Даже если вскарабкаться наверх, перелезая, рискуешь распороть живот.

Пальцы обхватывают холодный металл, и я в отчаянии прислоняюсь к перекладинам лбом.

Думай, Алёна. Думай.

Убегать дальше в лес – опасно. Рано или поздно территория владений Беркутовых закончится, а значит, меня загонят в угол. И выберусь ли я оттуда целой и невредимой – вообще под большим вопросом. Парни явно под чем-то. Да к тому же, некоторые из них пьяные и навеселе. От них можно ожидать чего угодно. Недаром ведь они так открыто разглагольствуют о своей безнаказанности.

Сцепив зубы, которые уже начали стучать от холода,  тихонько крадусь вдоль забора. Неожиданно меня ослепляет вспышка света. Фары. Машина. Это всё-таки дорога! И она совсем рядом! Кидаюсь к ограждению и просунув руки, начинаю размахивать ими, привлекая внимание, но к сожалению, автомобиль проезжает мимо, и мне остаётся только догадываться: люди действительно не увидели мой знак или решили сделать вид, что не видят…

Разочарование оседает пеплом в груди. Руки опускаются и хочется зарыдать. Зарыдать от бессилия и несправедливости.

Витя… зачем ты пошёл на поводу у этих шакалов? Зачем выманил меня поздно вечером в подъезд? Что такого они тебе пообещали за это?

Закусив губу, лихорадочно соображаю. Допустим, родителей Беркута в доме нет, но что если там есть, к примеру, горничная или повар. А пост охраны? Там ведь тоже кто-то регулярно дежурит? Я слышала, как Ян отдавал кому-то команду, чтобы открыли ворота, когда мы въезжали на территорию. Вдруг они смогут мне помочь?

Цепляясь за призрачный шанс спасения, начинаю бежать в противоположном направлении. Пару минут спустя резко приседаю, замечая двоих парней, проходящих неподалёку. Они смеются и толкают друг друга. Слышу, как шипит рация. Видимо, таким образом они переговариваются между собой.

– Бондарь, ну что там у вас? – вещает рация голосом Абрамова.

– Ничё, тихо. Ща покурим и подтянемся к вам.

– Чёт мы потеряли нашу обстрелянную лисичку. Гляньте по периметру, мало ли.

Чёрт. Пульс моментально подскакивает.

– Так птица лисичку точно найдёт, – хохочет Алексей. – Где он есть вообще кстати?

– Скоро будет.

– Ну добро…

Только Беркутова тут не хватало. Вот уж кто с удовольствием поиздевается надо мной.

Осторожно крадусь, стараясь ступать максимально бесшумно. Под ногой хрустит ветка, но на моё счастье, очень вовремя трещит рация, заглушая все остальные звуки вокруг. В следующую секунду приходится фактически лечь на землю. Потому что парни, переговариваясь, на пару освещают фонарями местность. Рядом раздаётся недовольное сопение. Удивлённо распахиваю глаза. Да, так и есть, в лунном свете у основания дерева вижу очертания небольшого ёжика. Шипит, сворачиваясь в клубок. Очевидно, я напугала его своим копошением.

– Лёхач, а чё это вообще за девка? – интересуется тот второй, которого я не знаю. Голос звучит совсем рядом, и мне становится не по себе.

– Да так… Знакомая.

– Ничё такая. Я бы её трахнул.

Мороз по коже от его гадких слов.

– Притормози, Олежек. Днюха-то не у тебя, – забавляется Бондаренко. – Хотя Беркут скорее сожрёт собственные носки, чем к ней прикоснётся. Терпеть Лисицыну не может.

Они на пару смеются и бредут глубже в лес. Выходит, что все остальные тоже в той стороне? Эта мысль греет сердце. Вскакиваю на ноги и пускаюсь наутёк. Мне нужно выбраться отсюда раньше, чем они осознают, что я решила вернуться назад.

От внезапного грохота в поднебесье, душа уходит в пятки. Лес шумит. Последних, не опавших листочков касаются первые капли дождя. Они падают на лицо, щекочут спину и руки, разбавляя и размазывая на коже цветную краску.

Пока добираюсь до знакомой поляны, начинается настоящий ливень. Останавливаюсь. Складываюсь пополам. Пытаюсь хоть немного отдышаться. Горло саднит, по-прежнему жутко хочется пить, а из лёгких будто выкачали весь воздух.

– Ооо… – раздаётся удивлённое за спиной.

Резко оборачиваюсь. Господи. Пилюгин. Оставили его дежурить тут? На всякий случай?

Миша роняет булочку, которую жевал до этого и начинает шарить по карманам. Ищет, наверное, рацию, чтобы сообщить всем о моём местонахождении. С досадой смотрит на дом. Забыл её там?Прищуриваюсь и отступаю назад, когда он делает шаг в мою сторону.

– Тш…

– Не подходи! Глаза выцарапаю! – качаю головой.

– Лучше тебе не убегать, – лезет за пазуху. – Ян будет очень не доволен и зол.

– Плевать мне на Абрамова! – кричу сквозь пелену дождя. – Однажды сесть из-за него в тюрьму не боишься, Миша? Как соучастник…

– Так а я чё? Я ничё, – Пилюгин растеряно хлопает глазами, но потом, боязливо снова направляет на меня пистолет.

– Уроды конченые…

Спотыкаюсь. Лечу в очередной раз на землю. Миша тут же бросается вперёд. Я кидаюсь в сторону. Этот неповоротливый медведь успевает схватить меня за щиколотку. Тянет к себе и что-то ворчит под нос. Отбиваюсь, но высвободиться из его мёртвой хватки не представляется возможным. Там такой боров, что ого-го.

– Пусти, – лягаюсь изо всех сил.

– Щас стрелять буду! – угрожает он.

Кряхтит, подползая. Пальцы теперь сжимают голень. Подбирается выше, переворачивает, нависая сверху тяжёлой тушей. Клянусь, в тот момент мне было не жаль его абсолютно. Ведь он не пожалел девушку, которая умоляла его не слушать друзей и отпустить её. И да, это он направлял на меня пистолет. Причём уже дважды за этот вечер.

Ладонь нащупывает крупный камень. И я, совершенно не думая о возможных последствиях, в порыве отчаяния, бью его им по голове. Пилюгин теряет ориентацию в пространстве, заваливается на меня. Только бы не помер, господи. Вытаскивая ноги из под него, замечаю, что шевелится. Живой, значит, скотина…

К собственному ужасу, пальцы тянутся к пистолету, выпавшему из его рук. Ладонь дрожит, крепко сжимая оружие. Раньше, участвуя в военно-патриотической игре «Зарница» я и не задумывалась о том, что придётся однажды стрелять по-настоящему.

Встаю и, не теряя больше ни минуты, направляюсь в сторону виднеющегося отсюда дома. Пост охраны далеко, да и страшно. Там ведь тоже мужчины? А я в таком виде. Нижнее бельё мокрое насквозь, волосы то и дело липнут спутанными прядями к лицу, кеды чвакают, утопая в залитой водой искусственной траве, высаженной на площадке перед домом. А ноги… ноги как всегда бегут.

Домище у Беркутова – просто огромный. Настоящий дворец, подсвеченный стильными уличными фонарями. Белоснежный. Три этажа. Перед фасадом – шикарный фонтан, мимо которого я мчусь со скоростью ветра. Минуя центральный вход, огибаю дом по кругу. Странно, что вокруг пусто. Счёт времени я потеряла точно. По ощущениям – глубокая ночь. Ни музыки, ни людей. Тихо и всего несколько машин на парковке. Ведь должна была быть шумная вечеринка. Неужели все уже разъехались?

В памяти всплывает реплика Яна. «Девок выпроводим и начнём». Значит, подобные забавы у них лишь для круга «избранных»?

Дёргаю ручку боковой двери. Заперта. Та, что следующая – тоже. Заглядываю в окна, надеясь увидеть кого-то из взрослых. Я абсолютно уверена, что в таких домах всегда есть обслуживающий персонал. На мою удачу одна из дверей поддаётся. Юркаю в тёмное помещение, заставленное оборудованием для сада: вилы, машинка для стрижки газона и прочая утварь. Подсобка, видимо.

Двигаюсь в сторону второй двери. Отворяю её и оказываюсь в кухне, которая, как выяснилось позже, соединена с просторным, обеденным залом. Фыркаю, представляя как Беркут восседает на одном из этих огромных вычурных стульев с высокой спинкой, закладывая ложками в рот чёрную икру. Прямо стоит перед глазами эта живописная картина.

Вообще, обстановка поражает. Я такие дворцы раньше только по телевизору видела. Высоченные потолки, сверкающий белизной пол, фрески, лепнина, резная мебель. Прямо царские палаты, не иначе!

Когда я выглядываю в коридор, меня поражает люстра, невероятных размеров и красоты. Выхожу к центральному, как я понимаю, холлу и рассматриваю её с открытым ртом. Вот это да. Вообще, стоит признать, что в этом доме всё очень гармонично. Продумано архитектором и дизайнером. Правильно подобранные цвета, интерьер. Мне думается, что родители Беркутова – ценители искусства восемнадцатого века. Уж настолько веет от всего этого помпезностью и кричащей роскошью.

Ну и что мне делать?

Бросаюсь опять к левому крылу. Вот очень похоже, что здесь рабочие помещения. Но людей, как назло нет! Ни души! Совсем никого! В этом гигантском гнезде ненавистной мне птицы, стоит такая жуткая тишина, что страх и тревога пробирают до костей. Замираю, остановившись у зеркала. Господи, ну и ну…

На меня смотрит полностью мокрая, полуголая, испуганная донельзя девчонка. Всё тело в подтёках цветной краски и грязи. Вздыхаю. Жива, почти цела – уже неплохо. Теперь бы выбраться из этого дома. Исследую правое крыло. Там расположена шикарная гостиная и библиотека. Просто с ума сойти. Личная библиотека! Теперь понятно, почему этот придурок с небрежной лёгкостью выдаёт цитаты классиков на уроках литературы. А я и думала всегда, откуда в его голове такие познания…

Поднимаюсь на второй этаж. Иного варианта просто нет. Не понимаю, что предпринять дальше. Кого искать? Кого просить о помощи? Этот дом словно из фильма ужасов. Такой же неприветливый, холодный и пустой. Может, мне удастся найти телефон, чтобы позвонить? Да только кому? Дане, Паше? Бабушке? Не смеши, Алёна… Абрамов ясно дал понять: с полицией всё решаемо. Вряд ли они станут слушать девочку, чья семья состоит на учёте в соц опеке. У Яна уже и версия готова…

Внезапно я понимаю, что из этой ситуации есть только один выход. Он мне не нравится, но это хоть какой-то шанс попасть сегодня домой к сестре. Осторожно по очереди заглядываю в комнаты. В одной из них слышу шум воды. Меня колотит, но я всё же захожу и закрываю дверь, прислонившись к ней спиной. Адски страшно, но что ещё остаётся делать?

Осматриваю комнату. Так сразу и не определишь, кому она принадлежит. Потому что здесь: идеальная чистота, порядок и отсутствие каких-то характерных черт, выдающих хозяина. Обстановка обезличена, но по цветовой гамме и стилю можно предположить, что спальня мужская. Да я итак с первой секунды поняла чья. Есть одна вещь, которая сразу кричит о том, что это Его комната. Запах. Этот аромат я знаю, как никакой другой. Уж слишком часто имела возможность его почувствовать.

Когда шум воды резко прекращается, я выпрямляюсь, вытягиваясь струной во все свои метр семьдесят три. Нервно сглатываю, стискиваю зубы до хруста. Дрожащей рукой сжимаю пистолет, как раз в тот момент, когда Беркут выходит из ванной комнаты.

Он в одних спортивных брюках. Босиком. Подходит к окну, взъерошивая белоснежным полотенцем мокрые волосы. Мне кажется, что сейчас моё сердце стучит как африканский барабан. Громко и надсадно. Вот-вот остановится. Парень каким-то шестым чувством ощущает моё присутствие. Резко оборачивается, да так и замирает. Вскидывает бровь. Молчит несколько секунд, удивлённо на меня таращась. Опускает взгляд на мою руку.

– Лисицына, – в голосе недобрая настороженность, – опусти пистолет…

Глава 11

АЛЁНА

Я только сильнее сжимаю оружие в руках и, сглотнув тугой комок образовавшийся в горле, медленно и уверенно качаю головой.

Да ни за что!

Беркут мрачным взором оценивает мой внешний вид, а затем, небрежно набросив полотенце на плечи, убирает руки в карманы чёрных, спортивных брюк. Его голый торс и внимательный цепкий взгляд смущают меня весьма некстати. Я вспоминаю о том, как выгляжу в данный момент и отчаянно заливаюсь краской стыда и смущения.

Наплюй ты на это, Лисицына! Только что ты была живой мишенью для его друзей, тебе удалось от них удрать и сейчас цель номер один – попасть домой к Ульяне. Остальное ну вот просто не имеет значения!

– Чем обязан твоему позднему визиту? – спрашивает хмуро.

Честное слово! Будто я постучала к нему в канун Хэллоуина и попросила конфет. Идиот!

– Уж поверь, не с праздником явилась поздравить! – сквозь зубы отвечаю я.

Он делает шаг вперёд, и я направляю пистолет повыше.

– Стой, где стоишь! – предупреждаю, закусив внутреннюю сторону щеки, чтобы хоть немного унять дрожь.

– В курсе, что у тебя в руках, Лисицына? – прищурившись, тянет он.

– Пистолет, – отзываюсь глухо. – И он стреляет!

Парень ухмыляется, и его губ касается хитрая полуулыбка.

– Одна из немногих газобаллонных моделей, которая сочетает в себе имитацию движения затвора боевого пистолета (блоу бэк) и нарезной ствол. Всё это приближает реплику к огнестрельному аналогу, – спокойно рассказывает мне он.

– Очень познавательно! И к чему мне эта информация? – интересуюсь я, внимательно наблюдая за ним.

– У этого агрегата, предназначенного, к твоему сведению, для спортивной стрельбы, отличная точность, дуловая мощность до семи с половиной джоулей и свинцовые пули, которые набирают начальную скорость в сто тридцать метров в секунду.

– Потрясающе! Я поражена твоими познаниями!

– Это тебе не игрушка, – резко меняется его тон. – В курсе, что по официальным данным МВД от пневматики погибает куда больше людей, чем от охотничьего ружья?!

Я в ответ лишь хмыкаю.

– Сейчас ты целишься фактически мне в глаз. Мягкие ткани, проникновение в мозг – летальный исход, – будничным голосом объясняет он, будто речь идёт о погоде на завтра. – На кону твоя свобода, Лиса, да и мне, как-то не комильфо откинуться от рук идиотки ради того, чтобы дата рождения и смерти красиво и аутентично смотрелась на надгробной плите.

Спокойно и холодно произносит всё это в стиле эдакого чёрного юмора, а я в это время стою и обливаюсь потом от нервного перенапряжения. Не так-то это просто, знаете ли, целиться в живого человека, пусть и в такого мерзавца, как Роман Беркутов. Это вам всё же не киношная постановка Даже если учесть всю заманчивость идеи, заключающейся в исчезновении с лица земли этого ублюдка, отравляющего мою жизнь уже на протяжении двух лет, картина вырисовывается так себе…

– Не так уж и красиво, – тихо комментирую я.

– Чё? – не понял сразу он.

– Двенадцатое уже говорю. Вот если б одиннадцатое, то да… день в день. С разницей в восемнадцать лет.

– Не сомневаюсь, что ты порадуешься любому числу, но вряд ли ты мечтаешь о тюрьме. Верно?

Невольно опускаю пистолет чуть ниже. В этом он прав. С моими, пусть и скромными планами на будущее, попрощаться мне не хотелось бы. У меня есть Ульяна, которую нужно поднимать. Есть бабушка Маша, которой нужно помогать и есть мать… Да, глупая надежда на то, что она вдруг захочет изменить свою жизнь всё ещё тлеет в груди. С каждым днём всё меньше и меньше, но всё же…

– Горло. Второе место, идеальное для летального исхода, – усмехается это исчадье ада.

– Твои дружки не особенно переживали на этот счёт, когда направляли на меня пистолет! Причём трижды! – зло выдаю я, чувствуя, как занемели пальцы.

Чувствую, как саднит тело. Последствия обстрела, произошедшего в лесу. До этого, похоже, я была на таком адреналине, что просто ничего не замечала.

Воздух в комнате накаляется до предела. Сжимается, густеет, и становится нечем дышать. Словно сюда запустили нервно-паралитический газ. Беркутов буравит меня тяжёлым, недовольным взглядом и молчит. Явно о чём-то думает, судя по нахмуренным бровям.

– Мне надо вернуться домой! – наконец, нарушаю повисшую между нами давящую тишину.

– Вряд ли ты туда попадёшь, – цедит он и начинает медленно, шаг за шагом приближаться ко мне, – если пристрелишь меня по присущей тебе косячной неосторожности.

– Не подходи!

Господи, никогда ещё я не испытывала такого ужаса! Даже там в подвале и в лесу! Даже, когда ехала в неизвестном направлении с мешком на голове. Выстрелить в человека? Что тогда?

А он всё ближе и ближе. И от него не укрывается тот факт, что рука моя в какой-то момент предательски дрогнула.

Не стрелять? А если после этого он сотрёт меня в порошок за то, что посмела целиться в него?

Мамочки… ой йой.

Просто нажать. Он ведь не умрёт, если выстрелить куда-нибудь в плечо или колено…

Шумно тяну воздух ртом, когда пистолет упирается ему в грудь.

– Чокнутый придурок, я же нажму! – сиплым голосом говорю я, пока тело пробивает крупная дрожь.

Господи Иесусе, помоги мне!

– Валяй, – разрешает равнодушно, и глаза при этом смотрят с вызовом. – Это даже… забавно!

Он ведёт себя не как нормальный человек! А будто чёртов бездушный робот! Я же дышу часто-часто… По ощущением кровь в венах вскипела, а в лёгкие внезапно совсем перестал поступать кислород.

Испуганно замираю, глядя в его кажущиеся сейчас очень тёмными глаза. В следующую же секунду он хватает мою руку и отводит в сторону. Так случается, что мои пальцы на автомате спускают курок. Не понимаю, почему это произошло…

От характерного звука выстрела и разбившегося стекла мы оба в одну секунду дёргаемся и застываем. Картина кренится влево. Я в шоке приоткрываю рот, а Беркутов переводит взгляд со стены на меня и таращится с плохо скрываемой агрессией. Вот теперь, пожалуй, мне точно конец!

– Ты рехнулась? – яростно шипит он, в один приём выбивая из трясущейся, покрывшийся влагой ладони пистолет.

– Я… Я не не нарочно, – заикаясь, зачем-то оправдываюсь, пока он скалой нависает надо мной, до боли стиснув плечо. – Не собиралась я стрелять клянусь! Просто… просто так… так  получилось!

Страшно. Мои шансы на спасение теперь совершенно точно ничтожно малы. Тоже мне вообразила себя Миссис Смит!

Его лицо очень близко. Брови в гневе сошлись на переносице, скулы заострились, губы плотно сжаты, а в глазах такое обещание расправы, что дурно становится… Может, ударить его? Куда там бьют? В пах? Или тычут в глазницу, как когда-то в детстве советовал Паровоз.

Помощь приходит откуда не ждали. Никогда бы не подумала, что буду так радоваться голосу главной стервеллы нашей школы, Вероники Грановской.

– Рооом? – откуда-то неподалёку доносится из коридора.

– Мать твою! – Беркутов раздражённо закатывает глаза, и пока я нахожусь в некоей прострации впихивает меня в небольшую гардеробную комнату, примыкающую к спальне.

– Какого… – возмущаюсь я, упираясь, но он такой сильный, что это бесполезно.

– Будешь сидеть тут тихо, как мышь, – толкая меня туда, заявляет он.

– Что за…

Решётчатая дверь плотно закрывается, обдавая меня потоком воздуха. Я недовольно отпихиваю в сторону его рубашки. Из своего укрытия пялюсь в отверстия, через которые есть возможность наблюдать за происходящим. Беркутов же за эти секунды успевает поднять с пола пистолет, забросить его в ящик и метнуться к перекошенной картине для того, чтобы её снять.

Входная дверь распахивается, являя миру как всегда безупречно выглядящую Нику. Стуча каблучками, она заходит в комнату. На ней удивительной красоты наряд. Красное, короткое, но при этом вовсе не вульгарное платье, замысловатые узоры которого оплетают её соблазнительные формы точно вторая кожа. Оно, кстати, невероятно гармонирует с волосами, цвета воронова крыла, которые сегодня завиты в крупные   локоны, ниспадающие на спину. Что тут скажешь…Красотка, сошедшая со страниц глянцевого журнала.

– Ром, что за шум? Мне показалось…

– Картина свалилась от хлопка двери ванной. Рамка была из стекла, – пожимает плечами он.

Вот ведь брехло! Чушь несусветная!

Поверить не могу, что выстрелила! Пусть и случайно, но всё же… Ужас ужасный, в голове не укладывается!

Он берёт её за руку, привлекая к себе. Подозреваю, чтобы отвлечь от созерцания стены, на которой можно заметить кое-что, противоречащее его ни на что не годной версии.

– Ты так долго, – пальчики девушки касаются его лица.

Я вспоминаю маникюр Грановской, которому вполне мог позавидовать старый добрый Фредди Крюгер. Я бы на месте Беркутова всерьёз опасалась за безопасность своих глаз. (Подумала та, которая минуты две назад рассматривала их травму как вариант на спасение).

Тем временем Вероника зря времени не теряет. Тянется к нему и целует в губы. Я строю гримасу отвращения, глядя на этих двоих. Чувствую, как краснеют щёки, когда она, очень по-девичьи хихикнув, смело толкает его к подоконнику.

Вот только не это! Всю жизнь прям мечтала смотреть на лобызания и слюнообмен этой парочки! Грановская сладко стонет ему в рот. Теперь у меня нещадно горят и уши. А ещё очень хочется чихать! В этом царстве мужской одежды невыносимо пахнет кондиционером для белья. А у меня на них с детства страсть какая аллергия! Это хорошо сейчас нет денег на подобные траты. Хоть какой-то плюс…

Чешу нос, а глаза непроизвольно снова натыкаются на этих двоих. Ладони Вероники скользят по обнажённым плечам парня, затем она обнимает его шею и, прижимаясь, льнёт к его груди, ласкаясь словно кошка.

– Тебе пора, Ник, водитель ждёт.

– Ну Ром, – она, судя по интонации, обижается. – Мы в последнее время так мало проводим времени вдвоём!

В голосе Грановской сквозит совсем несвойственная ей нежность и грусть. Она поглаживает его скулу, заглядывая в глаза.

– Да всё как обычно, не выдумывай, – притягивает её за бёдра к себе, и они опять целуются. Очень уж откровенно, если честно.

Огромная луна и свет лампы, что стоит на прикроватной тумбочке, подсвечивают тело, к которому так усердно прижимается девчонка. В какой-то момент ловлю себя на мысли, что не просто подглядываю за ними, а разглядываю Беркутова. Так, спортивного интереса ради…

Если уж по-честному, то этот говнюк очень даже хорош собой. Нет ведь смысла отрицать очевидное. Благодаря многолетнему увлечению рукопашным боем он отлично сложен, что существенно выделяет его на фоне тощих сверстников.

Жар заливает щёки. Не то, чтобы я никогда не видела парней с голым торсом.

«С таким – не видела» – замечает внутренний голос.

Просто… Ну не знаю. У этого всё слишком хорошо. «Идеально даже наверное», – вспоминая его живот, к собственному стыду, думаю я.

Переминаюсь с ноги на ногу и чешу нос, раздражённый весьма приятным запахом. Кажется, начинается ад. Глаза вон уже слезятся. Долго в этой маленькой комнатушке, среди его благоухающих сказочными ароматами вещей я не продержусь.

– Ром, – томно мурлычет Вероника, пока сильные руки поглаживают её спину, спускаются и беззастенчиво цепляют пальцами низ и без того короткого платья. – Можно я останусь?

Прямо почти умоляет, ну ничего себе! Кто это? Точно Ника?

В носу неожиданно щекочет. Сильно так, до невозможного! Мама дорогая! Ещё секунда и я чихну! НЕТ НЕТ НЕТ! Терпи, терпи. Держись! Сейчас пройдёт. Или не пройдёт…

Я присаживаюсь на корточки и закрываю рот рукой.

В общем… Это происходит.

– Рооом, – подозрительно покосившись в сторону тёмной гардеробной, произносит Вероника.

Выражение её лица разительно меняется. В какой-то момент мне кажется, что она смотрит прямо на меня. И он тоже…

В немой растерянности замираю. Н-да… ситуация.

– Ром, там в гардеробной кто-то есть? – наконец, отлепившись от него, изумлённо спрашивает она.

Египетская сила! Как сказала бы бабушка Маша, большая поклонница одного небезызвестного сериала.

Глава 12

АЛЁНА

Вероника, прищурившись, смотрит и смотрит…

В области солнечного сплетения закручивается вихрь. Сердце неистово лупит о грудину, и его стук отдаётся гулкой дробью в ушах. Не дыша, замираю словно статуя и жду неизбежного.

– Кого ты прячешь в гардеробной?

– Девку в трусах, кого же ещё! – обескураживает своим прямым ответом он.

От шока у меня приоткрывается рот и начинает дёргаться глаз. Одурел совсем? Что ж так-то напрямую! Мешок с клапанами и кровью, гордо именуемый сердцем, по ощущениям в этот момент делает тройное сальто.

У Грановской комично вытягивается лицо. Пару секунд она молча хлопает ресницами, в недоумении глядя на своего парня-придурка

– Оочень смешно! – фыркает брезгливо.

Он хохочет.

– Дурак ты, Ром! – оплетает руками его шею.

Вышеупомянутый Беркутов возводит глаза к потолку.

А если бы она меня обнаружила? Представляю реакцию… хотелось бы увидеть озадаченность на её разукрашенном лице. Правда, наверное, я бы услышала немало нелестных эпитетов в свой адрес. Задевает тот факт, что для этих людей я – вроде некачественного товара. Человек второго сорта. Пустое место.

Так захотелось выйти отсюда. Просто чтобы посмотреть на реакцию этой заносчивой стервы. Я бы ещё не раз прокрутила в голове гипотетический исход, но внезапный грохот моментально выбивает из неё все мысли.

Вероника рассерженно смотрит на источник шума. Эту комнату. А я, испуганно покосившись в их сторону, замечаю, как ходят желваки на лице ненавистного одноклассника. Очевидно, он решил, что я таким образом испытываю его терпение. Но в том то и дело, что это не я, честное слово!

– Миу!

Хоспаде…

Прямо передо мной появляется туша некоего странного существа, цепляющегося за благоухающие рубашки Беркутова. Оно издаёт утробные звуки и выглядит совершенно лысым. Я в ужасе выпучиваю глаза, но в мой мозг вовремя приходит осознание того, что это чудовище – всего лишь кот.

– Меееу, – повторяет питомец, совсем неграциозно плюхнувшись на пол.

Кот принимается усердно царапать дверь изнутри, а я, отойдя от первого шока, инстинктивно сдвигаюсь влево. Потому что слышу шаги. Дверь в мою тёмную комнатку приоткрывается, выпуская наружу толстого, истошно орущего сфинкса, и тут же захлопывается.

– Твой мерзкий кот доведёт меня до белого колена! – возмущается Ника.

– Каления, – небрежно поправляет её парень. Его голос близко, а значит это именно он подходил к двери. – Тебе пора. Анатолий давно уже ждёт у входа.

– Ну Ром, можно я останусь у тебя? – подходит ближе, строит ему глазки, поглаживая пальчиками широкие плечи.

– Ник…

– Будет горячо, как ты любишь, обещаю, – с придыханием произносит она в стиле профессиональной порноактрисы.

– Тебе пора, – в его голосе неприкрытое раздражение. – У меня дела с пацанами.

– Дела! – она цокает языком, резко от него отпрянув. – Знаю, какие такие дела! Я слышала про эскортниц, которых хотел позвать Бондаренко! Продолжение банкета, верно? Стриптизёрши тебе нужны, да?

– Хватит истерить! Всё, что мне нужно – это чёртова тишина. Голова трещит адски!

– Только попробуй, Беркутов воспо…

– На выход, Грановская! – сухо прерывает её он.

У него такой взгляд… Да на меня пятнадцать минут назад он, можно сказать, смотрел вполне по-доброму.

Тем временем фурия в красном платье хватает сумочку с подоконника и спешит удалиться, напоследок при этом от души хлопнув дверью. Последующие пару минут проходят в идеальной тишине.

– Пошёл ты! – вопит она уже с улицы.

Слышится звук отъезжающей машины. Беркутов раздражённо вздыхает и потирает лоб. У меня же есть только одно желание: выбраться поскорее из этой обители до невозможного пахнущих рубашек.

Открываю дверь и выхожу, при этом дважды чихнув.

– Какого ты там исполняла, Лисицына? – сдвинув брови к переносице, недовольно интересуется он.

– У меня аллергия на кондиционер, – чихаю в третий раз.

Он опять закатывает глаза.

– У тебя ограниченное количество времени, чтобы рассказать мне, сколько тебе отвалил Абрамов, – холодно заявляет он, брезгливо поджав губы. – Повелась на бабло, не зная того, что тебя ждёт?

Что? Смотрю на него в растерянности. Повелась на бабло?

– И какова же была твоя цена, Лисица? – насмешливо бросает он мне в лицо.

– Ты! Ты… – сжимаю пальцы в кулаки, когда до меня доходит смысл сказанных им слов.

– Ты вообще в курсе, чем заканчивается по традиции этот пейнтбол?

Молчу, выдувая разогретый воздух через нос.

– Знаешь выражение «пустить по кругу»? – мрачно спрашивает он, игнорируя моё пограничное состояние. Делает резкий шаг вперёд, оттолкнувшись от подоконника, и дёргает меня за локоть. – Про тебя… разное говорят, но, твою мать, ты просто конченая дура, раз согласилась на это!

Губы идеальной формы кривятся. Будто перед ним предстало самое жалкое зрелище на свете. Его сочащийся презрением тон вызывает во мне волну неконтролируемой ярости. Я чувствую, как она стремительно разливается по венам, затапливая, заполняя каждую клеточку моего существа. Дышу часто-часто. Поражённая и возмущённая тем, что он решил, будто я по своей воле оказалась тут! Из-за денег!

– Какая ты мразь, Беркут! – говорю очень тихо.

Он зло прищуривает левый глаз.

– Извини, но с моими друзьями теперь разбирайся сама! Не надо было ехать сюда, идиотка! – выплёвывает пренебрежительно с такой лютой ненавистью в глазах, что мороз почти физически кусает кожу.

– Чёртова бесчувственная скотина! – бросаюсь на него я. Луплю, не жалея сил.

Беркутов больно стискивает мои плечи.

– Если с моей сестрой что-то случилось, то клянусь, клянусь, Беркутов, я свидетелей найду! Посажу его, понял! – в отчаянии обещаю я. – За то, что вывезли меня сюда против воли! Или просто… просто убью его! Убью, если с ней. Если с ней…

Пока я выдаю этот бессвязный, эмоциональный монолог, его лицо мрачнеет с каждой секундой. Становится чернее тех туч, которые заполонили сегодня ночное небо.

Резко распахивается дверь. На пороге комнаты стоят Абрамов и прижимающий к затылку полотенце Пилюгин.

– Эта сука разбила Пилюле голову! – гневно информирует Беркутова Ян.

Повисает подозрительная пауза, но потом… Всё происходит так быстро, что я едва успеваю хватануть ртом порцию кислорода. Беркутов, скрипнув зубами, в один выпад умудряется схватить Яна и впечатать его в стену напротив. Бьёт по лицу. С такой силой, что Абрамов начинает скулить, как раненый зверь. Пилюгин же, отшатнувшись назад, спешит ретироваться в коридор.

Приложив ладонь к губам, молча наблюдаю за тем, как Беркутов хватает за грудки осевшего от удара на пол Яна, и швыряет его в холл, сопровождая всё это нецензурной бранью.

Я не могу найти в себе силы, чтобы выйти туда. Просто не могу и всё. Улавливаю фоном звучащие голоса. Они взывают к разуму слетевшего с катушек именинника, а я, замерев, слушаю… Приглушённые стоны. Трусливое «Не надо, бро» Пилюгина и «это же просто прикол, Ром» от до смерти перепуганного Бондаренко.

Может и нельзя так говорить, но наряду с паническим страхом я чувствую странное удовольствие. Да простит меня бог, но в глубине души я рада, что они получили некое возмездие в лице кулаков Беркутова. Пусть эти побои будут небольшой платой за весь тот ужас, который я пережила в эту ночь. Удивительно. Никогда не думала, что в кои-то веки буду благодарна своему врагу!

– Ты рехнулся? Из-за какой-то шлюхи! – доносится гундосый голос Яна из коридора.

Не хочу это слушать. Бесцеремонно захожу в чужую ванную комнату, плотно прикрывая дверь за своей спиной. Тело пробивает крупная дрожь. Она рассыпается по плечам и спускается вниз.

Скидываю измученные кеды и ступаю босыми ногами на чёрную плитку. Хочу протянуть руки к непонятным, навороченным кнопкам, но внезапно вода: тёплая, почти горячая, сама обрушивается на меня с потолка. Сенсоры… двадцать первый век.

Оседаю прямо на пол. Невидящим взглядом наблюдаю за тем, как вода смешивается с краской. Смывает её с меня. Жаль, что нельзя также уничтожить этот день. Отправить его в сток, будто и не было его вовсе.

Я вдруг понимаю, что не плачу всё это время. Потому что слёз нет. Совсем… Там в лесу они брызнули от боли, а чуть раньше в подвале – норовили появиться от отчаяния, но сейчас… желания разрыдаться у меня нет совершенно. Глаза сухи, а внутри – пустота. Разве что голова без конца прокручивает эпизоды сегодняшней ночи. От звонка Вити Цыбина до метающего молнии взгляда Беркутова.

«Повелась на бабло, не зная того, что тебя ждёт? И какова же была твоя цена?»

Зажмуриваюсь. Как он мог подумать, что я… добровольно приехала сюда, чтобы заработать таким способом!

Отвращение. Вот, что я испытываю к таким, как он. Избалованным, циничным детям богатых родителей. Они считают, что всё можно купить. Абсолютно всё. И право на безнаказанность тоже.

«Ты вообще в курсе, чем по традиции заканчивается этот пейнтбол? «Знаешь, что означает выражение пустить по кругу»?

Меня всю передёргивает, и к горлу подкатывает тошнота. Лучше умереть, чем быть изнасилованной этими отморозками. Я скорее удавилась бы, если бы до этого дошло…

Маниакально тру кожу, стирая раздражающую глаз цветную краску: жёлтую, синюю, красную, зелёную. Потом промываю волосы. Выжимаю, тяну до боли. Ощущаю первобытную злость. Злость на то, что такие ублюдки есть на свете. И они ведь не просто существуют, а наслаждаются каждым днём, с лёгкостью разрушая чьи-то жизни! Видят себя эдакими кукловодами.

Не сразу замечаю, что в помещении нахожусь уже не одна. Только когда сквозь толщу воды цепляю взглядом фигуру Беркутова, склонившегося над раковиной. Умывает лицо. Шею. Руки.

Кровь: его или чужая, я не знаю, на фоне белоснежной раковины смотрится особенно жутко. Капает, окрашивая воду в красный оттенок.

Выпрямляется. Поворачивает голову. Грудь тяжело вздымается. Дышит так, словно марафон пробежал. Но кое-что меня поражает особенно… У него какие-то совершенно дикие, безумные глаза. Демонические. Почти чёрные. Злые. Пугающие. Зрительный контакт с ними пробирает до костей. Заставляет внутренне сжаться. Такого Беркутова я, пожалуй, ещё не видела. Всё, что было до – просто ничто в сравнении с этим.

Сдёргивает с вешалки полотенце и, скользнув взглядом по моим прижатым к груди ногам, выходит из ванной комнаты, оставляя одну. Опускаю голову. Да, уже сейчас всё выглядит кошмарно. Мне обеспечены синяки на долгие недели. Стреляли-то с близкого расстояния, да к тому же, на мне ведь совсем не было никакой защиты. Если не считать маски, которую я сорвала и бросила там у деревянного домика.

Встаю. Ульяна. Мне надо к ней… Я запрещаю себе думать о плохом, но в голове столько тревожных мыслей, что паника накатывает с новой силой. Выхожу на мягкий ковёр. Кашляю. Открываю кран. Наклоняюсь и жадно пью холодную воду. Потом вытираю махровым полотенцем пострадавшее тело и волосы, стараясь не особенно смотреть в зеркало. Потому что отражение не радует совсем…

Потоптавшись у двери несколько невыносимо долгих минут, выхожу. Прохлада, лизнув спину, пробирается и выше. Отчего кожа покрывается мурашками.

– Вещи на кровати, – слышу я его резкий голос.

Стоит у окна в излюбленной позе. Опирается на подоконник. Руки в карманах. На нём уже мотоциклетный костюм и кроссовки.

– Одевайся. Домой отвезу.

Мне дважды повторять не надо. Это, пожалуй, самые желанные слова, которые я надеялась услышать от кого-нибудь сегодня. Плевать на его друзей, бессовестно издевавшихся надо мной. Плевать на него и его слова о моей стоимости. И даже на эти вещи, покоящиеся на идеально заправленном покрывале. Его вещи, которые придётся надеть. Ведь мои, к сожалению, остались там в лесу.

– Отвернись! – командую сквозь зубы.

– Как-то поздно стесняться, – заявляет он, продолжая пялиться на меня в упор.

Один бог знает, как это выводит из себя.

– Да и к чёрту тебя! – хватаю одежду, с силой сжимая от досады губы.

Дрожащими пальцами натягиваю серый свитер на мокрый, спортивный бюстгальтер. Тону в нём, но тёплая, гладкая ткань приятно греет кожу, создавая иллюзию мнимого комфорта, а потому, всё, что мне остаётся – просто не думать о том, кому принадлежит этот свитер. Не в белье ведь в конце концов ехать? Я итак сегодня перевыполнила программу сверкания неглиже на год вперёд.

Быстрыми, неловкими движениями надеваю спортивные брюки. Всё это время Беркутов сверлит меня своим морально давящим взором. Так и хочется подойти и врезать, но я думаю об Ульяне и о том, как сильно хочу её увидеть. Помогает.

Возвращаюсь за кедами в ванную. Обуваюсь. Беркут поднимает с тумбочки ключи и выходит из своей комнаты первым. Я плетусь за ним, прожигая ненавидящим взглядом сквозную дыру в его спине. Век бы не видела ни этот источающий пафос дом, ни его комнату…

Замечаю на белом полу чьи-то зубы и кровь. Морщу нос. Отворачиваюсь и невольно вздрагиваю. Мы уже почти доходим до лестницы, но внезапно нас окликает мягкий, женский голос.

– Роман Александрович, можно вас на минуту, у нас тут проблема… – замолкает и косится на меня.

– На улице жди, – словно собаке прилетает мне команда.

Беркутов разворачивается на сто восемьдесят градусов и направляется в дальнее крыло. Там, выглядывая из-за двери, его ждёт весьма обеспокоенная на вид женщина средних лет. Прислуга? Учитывая, что на ней униформа – вполне вероятно.

Роман Александрович. Фыркаю. Прям коробит! Да кто он такой и чем заслужил подобное обращение от человека, который вдвое старше него?

– Там на полу надо прибрать, – бросает он ей через плечо. Женщина послушно кивает и спешит удалиться, сжав в руках невесть откуда взявшееся ведро.

Я пару минут разглядываю впечатляющий дворец Беркутовых. Все эти вычурные картины (поди какой-нибудь раритетной коллекции), исполинских размеров люстра.

– Ну и ну…

Эхо: гулкое, раздающееся на весь дом, совершенно лишают уюта этот «музей». Моё внимание привлекает голос Беркутова и какой-то шум. Любопытство берёт верх. Тихо крадусь по коридору и останавливаюсь у той самой приоткрытой двери, в которую он вошёл ранее.

– Савелий, слышишь? Давай прекращай.

Знаю, подглядывать нехорошо, но… слишком настораживает тон Беркутова. Заглядываю в комнату. Детская. Это сразу бросается в глаза. На полу все возможные игрушки: железная дорога, мини футбол, качалка-единорог, а ещё пазлы. Ничего не понимаю, насколько я знаю, Роман – единственный ребёнок в семье…

– Не капризничай. Будь хорошим мальчиком. Я скоро вернусь, а ты пока поспи, окей?

Беркут сидит на корточках, а напротив него…

Похолодев от тех эмоций, что завладели мной, в растерянности отступаю назад в коридор. Ощутимо при этом бьюсь головой о дверь. Моя кривобокость всегда при мне. Прислоняюсь спиной к стене, закрываю глаза, но изображение как нарочно никуда не исчезает. Стоит перед глазами и всё! Настолько увиденное меня поразило. Пытаюсь успокоиться и взять себя в руки, но выходит не очень. Зачем, зачем я зашла туда?

Беркутов тут же появляется в проёме.

– Я же сказал ждать на улице! – недовольно чеканит по слогам, перехватывая мой испуганный взгляд. Стискивает до боли локоть, склоняется ближе к лицу. – Ляпнешь кому-то – сотру с лица земли! Поняла?

И я охотно ему верю. Нет никаких сомнений в том, что именно так он и поступит.

– Поняла или нет? – встряхивает, сжимая до хруста челюсти, отчего мышцы на скулах проступают ещё отчётливее.

Сглатываю. Киваю в ответ. Поражённая тем, что увидела минутой ранее, я всё ещё стою, привалившись к стене, когда он, разжимает пальцы и направляется к лестнице. Ватными ногами ступаю по сверкающему чистотой полу. Спускаюсь вниз по бесконечным ступенькам. Выходим через парадную дверь на улицу. Сперва кажется, что там очень холодно, но постепенно тело привыкает к разнице температур.

К моему великому ужасу, мы идём прямо к мотоциклу. К его Хонде. Стоило бы догадаться. Ох, нет, нет, нет. Пожалуйста, только не это!

– Вызови мне такси, – прошу глухо.

Он оборачивается, вздёргивая бровь под идеальным углом.

– Четыре утра. Хочешь сгнить закопанной в лесу? Валяй! – цедит, залезая на вгоняющего меня в ужас железного коня.

– Мне совсем не нравится твой мотоцикл! – хмурю брови, выдавая абсолютнейшую правду.

– Я тоже не испытываю восторга от твоего общества! – мрачно изрекает рикошетом. – Села. Не беси меня сейчас, Лисицына!

Он вставляет ключ, поворачивает, и мотоцикл адски ревёт. Хочется перекреститься, почитать молитву и потянуть время. Которого в распоряжении я не имею. Понимаю, что иного выхода нет. Тяжело вздохнув, всё-таки лезу, неуклюже перекидываю ногу и усаживаюсь позади него.

Напрягаюсь. Становлюсь деревянной. Так всегда происходит, когда я чего-то боюсь. Вся трясусь, что уж скрывать. Мне не просто страшно! Мне страшно до подскочившего к самой глотке сердца, заметавшегося в конвульсиях. До отбивающих джагу коленок. До дрожи, щекочущей шею под волосами.

Куда девать руки не понятно. Верчу растерянно головой. Вот вроде сзади специальные штуки…

– Соскребать твои мозги с асфальта в мои планы не входит, – повернувшись полубоком, говорит мне он.

– Я… первый раз, – зло бросаю в ответ.

Раздражённо вздыхает. С терпением у этого парня всегда были большие проблемы. Не его это конёк.

– Что?

– Что… За меня держись, тупица! – начинает некстати выходить из себя. Обстановка итак накалена до предела.

– А ты можешь не оскорблять меня всякий раз когда…

Мой поток слов тонет в рёве мотора. Газует, трогается с места, и я, едва не рухнув от неожиданности, вынужденно хватаюсь за него.

– Нормально держись, ты не на пони катаешься! Не вздумай отпускать руки!

И это говорит мне Беркутов… Да всё равно кто он, боже! Уже при выезде на трассу, я от ужаса цепляюсь за него просто намертво. Пока мимо пролетают деревья, стройные ряды фонарей и машины, думаю лишь о том, чтобы не свалиться под одну из них от страха, сковавшего все конечности.

Довольно долго трусливо прячусь за широкой спиной, даже не пытаясь разглядывать окрестности МКАДа.

– Дышать-то мне нужно? – намекает на мои чересчур активные объятия он, когда мы стоим на светофоре.

Смущаюсь до корней волос. Сконфуженно ослабеваю хватку и отодвигаюсь от прохладной кожи куртки, но стоит только ему разогнаться, как я опять бесконтрольно, на автомате, прижимаюсь к нему.

Час спустя тело ноет от постоянного напряжения, а голова кружится от новых ощущений, которые постепенно завладевают мною.

Рассвет – прекрасен не смотря ни на что. Влажные волосы развевает ветер. После дождя пахнет свежестью. Облака расступаются, являя взгляду чистую голубизну, а огненный диск выглядывает из-за линии горизонта, раскидывая лучи по утреннему небу.

Я смотрю на эту красоту и думаю о том, что наша жизнь поистине непредсказуема. Знала бы я тогда, насколько…

Глава 13

АЛЁНА

Когда мы добираемся до моего района, в Москве уже наступает раннее утро. Холодное, но невероятно ясное. Все тучки куда-то разбежались, являя взгляду чистую синеву неба, что для этого города в принципе большая редкость, учитывая плачевную экологическую ситуацию.

Что до меня… Внутри – коктейль из самых что ни на есть противоречивых эмоций, но всё отступает на второй план, уступая место лишь тревоге. Ульяна. Сейчас меня интересует только она. Плевать на эту отвратительную, унизительную ночь. Мне нужно убедиться в том, что с моей сестрой всё в порядке. И если это не так, то я никогда не смогу простить себя.

Стоит мотоциклу притормозить у дома, номер которого всё же пришлось назвать Беркутову, как я цепенею от страха. Против воли в голову пробираются самые разные мысли. Паника невидимой рукой сдавливает горло, а страх за младшую сестру стремительно пожирает клетку за клеткой.

Смущённо отодвигаюсь от одноклассника, наконец, разжимая онемевшие пальцы, которыми так отчаянно цеплялась за него в дороге. Едва ступни касаются земли, я чувствую головокружение. Однако это не мешает мне перейти на бег и в секунды добраться до распахнутой настежь двери подъезда, кодовый замок на которой уже давным-давно сломан. Перепрыгиваю через ступеньки, дышу через раз. Сердце колотится так, что того и гляди остановится.

Пожалуйста, боже, пусть с Ульяной всё будет в порядке! Прошу у Тебя только это!

Добравшись до третьего этажа, застываю перед мятой дверью из тонкого металла. Ключи. Их нет. Они были в кармане шорт, а моя одежда, увы, осталась там в лесу.

От досады хочется взвыть. Дёргаю за ручку. Открыто… И это для меня – удар под дых. Мать никогда не запирает дверь, когда в квартире посторонние люди. Ведь каждая попойка сопровождается тем, что в нашу квартиру приходят её «друзья».

Нет-нет-нет… Пожалуйста, только не это!

Трясущимися пальцами открываю дверь и захожу. В полумраке осматриваю узкий коридор. Слушаю убийственную, давящаю тишину и гулко стучащую кровь в ушах. Щёлкаю хлипким замком за спиной и бросаю встревоженный взгляд в сторону нашей с Ульяной комнаты.

– Явилась? – доносится с кухни нетрезвый голос матери. – Сюда подошла быстро!

Я сглатываю тугой комок, образовавшийся в горле. Медленно направляюсь туда. На кухне загорается свет. Мать сидит на стуле, уперев руки в бока, и её взгляд не предвещает ничего хорошего. Она недовольно ворчит себе что-то под нос, осматривая меня с ног до головы. Только сейчас я вдруг понимаю, что стою перед ней в мужских вещах. Изумление на её лице сменяется настоящей яростью.

– Мам, это не то, что…

Но договорить я не успеваю. Она добирается до меня в несколько шагов, хватает за свитер и рывком дёргает к себе.

– Ах ты ж дрянь такая! – встряхивает и шипит как змея.

– Мам…

– Кто тебе дал право не ночевать дома! – больно стискивает мои щёки тонкими пальцами правой руки.

– Я…

– Ты погляди шаболду какую вырастила! – сжимает скулы так сильно, что я случайно прокусываю зубами губу.

– Ы не ак пояла, – пытаюсь объяснится, но она даже не пытается меня выслушать.

– Я дура, что ль, по-твоему! – разъярённо кричит, раздувая в гневе ноздри. – Ты посотри, ты посотри!

– Мам…

– Дала ему? Ну-ка говори, блудня! – трясёт меня и склоняется ближе, обдавая стойким запахом перегара.

Молчу, в то время как она продолжает безжалостно топтать мою гордость.

– Дала? Отвечай! – пальцы больно давят на скулы.

– Нет, – чувствую как от унижения по щекам стекают слёзы. – Нет.

Мать прищуривается, хмельным взглядом выискивая в моих глазах ложь.

– Я ж тебя для Паровозовых берегу, идиотка ты эдакая! Они ж все проблемы наши решить могут! А ты! Тварюка неблагодарная, думаешь только о себе!

– Чё разверещались с самого утра, бабы? – доносится из коридора голос донельзя недовольного Валеры.

– Валерочку из-за тебя подняли! – сердито орёт на меня мать. – Дочь вот соизволила вернуться! – отпускает меня и тут же тянется к бутылке. – Погляди на неё!

– Где была? – тут же басит Валера, включая режим «мужика».

– На дне рождения у друга, – отзываюсь тихо, дрожащими пальцами натягивая рукав большого свитера на кулак.

Я прекрасно понимаю, что они не станут слушать правду. А если и станут – то ни за что не поверят в произошедшее. Решат, что я обманываю и сочиняю.

– У друууга, поглядите-ка на неё, – тянет мать, с грохотом отставляя пустой стакан. – Это у того, кто тебя привёз?

– Нет, это просто одноклассник, – шепчу одними губами.

– На мотоцикле навороченном прикатили, – поясняет она своему драгоценному Валере. Видимо, дежурила у окна. – Ты смотри на неё! Сестру, дрянь, бросила ночью ради развлечений!

Её слова ранят будто ножи. Я бы никогда не поступила так с Ульяной.

– Я не специально так поздно вернулась, – пытаюсь оправдаться, но тем самым делаю только хуже.

Мать сокращает расстояние между нами. Смотрит на меня опухшими глазами и презрительно кривит губы.

– Срамьё! – цокает языком та, которая и сама-то давно не является примером для подражания.

– А эт чё мужское? – тянет меня за свитер её сожитель, но я резко дёргаю рукой.

– Холодно было, – зачем-то оправдываюсь я перед абсолютно чужим человеком.

Он смеряет меня сальным, подозрительным взглядом. Внимательно изучает от шеи до пят. Затем без предупреждения лезет пальцами за шиворот. Громко читает название бренда, доставая телефон. Я отшатываюсь в сторону. Валера обращается к гугл.

– Хрена се… Двадцать. Тридцать пять, сорок тыщ, мать! – эмоционально возмущается он, и его кустистые брови ползут вверх.

– Чё? – мать с видом знатока щупает ткань дорогущего свитера. – Кашемир?

– Не порядок, Катя, не порядок, – выносит вердикт Валера тоном, который совершенно мне не нравится. – Совсем от рук отбилась у тебя девка!

– Ох, чё творится то! Чё творится! – вздыхает мать и качает головой. – Кого воспитала! Говорила ж ей держаться подальше от этих буржуев!

– Так и в подоле принесёт тебе, – нарочно подливает масла в огонь этот мерзкий тип. – Проучить надо, Кать! Иначе не дойдёт.

– Дело говоришь, Валера! – соглашается, кивая головой.

– Есть одно лекарство, – говорит он, гадко улыбаясь.

Меня пугают его слова, а шелест вытаскиваемого из камуфляжных штанов ремня и вовсе вгоняет в полнейший шок.

– Армейский, – ухмыляется многообещающе. – Только такой, Катя, сможет доходчиво всё объяснить твоей дочери.

– Вы не посмеете, – задыхаясь от ужаса, отступаю назад. Вдоль позвоночника ползёт дурное предчувствие.

– Для твоего блага, девочка, – делает шаг в мою сторону.

– Мааам, – дрожит и ломается мой голос.

Бросаю полный мольбы взгляд на мать, но та равнодушно грызёт солёный огурец, уставившись в стену.

– Отойдите от меня, – упираюсь поясницей в чугунную раковину времён советского союза.

– Твёрдая мужская рука, вот чего не хватает в этом доме! – изрекает этот алкоголик, нависая надо мной.

– Так-то так, – вздыхает мать, усаживаясь на скрипучий стул.

– Мам, очнись, мам, – почти кричу. – Он не имеет права! Не имеет!

Всё происходит очень быстро. Первый удар, второй. Шея, спина. Я наивно полагала, что самое страшное позади, но боже, как же я ошибалась! Сидя на полу и закрывая руками лицо, я думала лишь об одном: не выдержу. Больше не смогу… Просто не смогу и всё.

– Прекратите! – срываюсь на крик, когда ремень обжигает кожу через ткань свитера.

– Ничего, мы, – хлещет меня по ногам, – научим тебя уму-разуму!

– Маааам! – зову её отчаянно.

Она вроде как порывается ко мне, но Валера велит не вмешиваться в процесс воспитания. Мол, ему, бывшему вояке, выросшему на таких методах, виднее, как «вправлять детям мозги».

Я шумно втягиваю воздух, задыхаясь от невыносимой боли. Меня будто жалят сотни ос. Одновременно.

Слышу треск стекла. Убираю руку, чтобы посмотреть на часы, единственную вещь, доставшуюся мне от отца. И это я делаю очень зря. Валера, увлечённый процессом, не успевает среагировать. Бляшка ремня попадает прямо по лицу. Защищая голову, отползаю в угол.

За что мне все эти круги ада? За что? Так больно, что кажется, умру… Моему телу сегодня итак досталось, а теперь ещё и это.

Терплю, стиснув челюсти. Проклинаю мать. Впервые в жизни проклинаю, люто ненавидя. И смиренно жду. Жду, когда всё это закончится.

К слову, Валера расходится ни на шутку. Лупит так, что я, в итоге, охрипшая, падаю на пол. Мать, в какую-то минуту встрепенувшись, оттаскивает ирода, в глазах которого читается нездоровое удовлетворение.

Не знаю, сколько вот так лежу… Кожа пылает огнём, щеку нещадно печёт, но я не плачу. Не позволяю себе. Пялюсь в одну точку до тех пор, пока в коридоре не становится тихо.

Хочу закрыть глаза и больше никогда не открывать их. Не чувствовать запах дешёвого алкоголя и гадкого, удушливого табака. Не видеть этот омерзительный притон. Пьяную, еле ворочающую языком мать и тот хаос, в который она превратила нашу жизнь.

Какое-то время спустя женщина, называющая себя моей матерью, шаркает резиновыми тапками по старому, облезшему линолеуму. Она молча проходит в кухню, но спешит не ко мне, а к бутылке. Сначала, судя по всему, пьёт сама. А потом…

Я слышу характерный звук льющейся жидкости. И вижу стакан, который она ставит на пол прямо передо мной.

– Ты это… Подумай, Ляль, над своим поведением, – добивает меня будто пулей из пистолета.

Удаляющиеся шаги. Щёлкает заедающим выключателем. Гаснет свет. Не только в этой комнате. Но и у меня внутри. Впервые за много лет я сомневаюсь в своих силах и думаю о том, что ничего у меня не получится.

С размаху бью ладонью по стакану. Он валится, расплёскивая по полу водку. Катится в угол. В нос ударяет характерный запах спирта. Им пропитана эта затхлая квартира. Им отравлена моя мать. Им изуродована моя жизнь…

– Ляяяль, – тоненький голосок сестры вырывает меня из плена тёмных мыслей.

– Малыш…

Ульяна подбегает ко мне. Начинает горько, но почти бесшумно плакать. Этому она давно научилась. Мать не терпит истерик и показательных концертов.

Девчушка тянет меня за руку, заставляя встать. Неимоверно тяжело сейчас оторвать своё ноющее тело от холодного пола. Вцепившись в ладонь, Уля тащит меня в нашу с ней комнату. Запирает на щеколду дверь и укладывает в кровать. Набрасывает на нас тёплое одеяло. Прижимается к моей груди и вздыхает. Так тяжко, что сердце рвётся на куски.

– Тебе больно, Ляль? – касается маленькой ладошкой рассечённой щеки, и я невольно вздрагиваю.

Но разве сравнится эта физическая боль с той, которую я испытываю внутри? Искалечено не моё тело. Искалечена моя душа.

– Нет, – я морщусь, но не двигаюсь.

– Тебя долго не было, Ляль, – чертит пальчиком линию на коже. – Я забоялась!

– Прости меня, милая, прости, – крепко обнимаю сестрёнку, утыкаюсь носом в её волосы и, наконец, даю волю слезам. – Никто… никто тебя не обидел?

– Нет, – шепчет она так тихо, будто боится, что нас услышат. – Мама сказала, что надо поиграть: закрыться и сидеть мышкой.

Тяну носом ставший густым воздух.

– Я сидела, Ляль.

Судорожно рыдаю, вытирая обжигающие слёзы рукавом чужого свитера. Свитера того человека, кого я всем сердцем ненавижу. Свитера, который пахнет совсем иначе, чем моя жизнь.

Он пахнет так невыносимо прекрасно. Свежестью, кедром, смолой и корицей…

Глава 14

РОМАН БЕРКУТОВ

Пару секунд гипнотизирую закрытую дверь. Обычно это означает, что заходить в кабинет нельзя и тревожить того, кто внутри, тоже. Негласные правила, которые неукоснительно соблюдают все в этом доме. Все, кроме меня… Ведь нет ничего круче, чем нарушать навязанные кем-то устои.

Показного приличия ради, стучу пару раз по лакированной деревянной поверхности и, недовольно поморщившись, открываю дверь. Тренер сегодня будет очень не доволен. Я снова распускал руки вне зала. Поймёт по сбитым в хлам костяшкам пальцев.

– Проходи, Роман, – не отрываясь от изучения какого-то документа, произносит отчим.

Я усаживаюсь в коричневое, кожаное кресло и разглядываю озадаченное лицо Сергея Беркутова, человека, который входит в число самых успешных бизнесменов нашей страны.

Его брови от напряжения сходятся на переносице, отчего на лбу выступают заломы морщинок. Губы плотно сжимаются в тонкую линию, а сосредоточенный, цепкий взгляд обращён к бумаге, которую он держит в руках. Типичные будни моего вечно занятого дяди – Беркутова Сергея Владимировича.

Пока его извилины активно работают, я почти терпеливо жду. Лениво толкаю пальцем маятник и наблюдаю за тем, как вся конструкция приходит в движение. Планеты солнечной системы начинают вращаться. Пялюсь на эту штуковину минуты две точно. Залипательно, чёрт возьми…

– Итак, Роман, – мужчина, наконец, отрывается от важной для него макулатуры и откладывает в сторону очки. – Как прошёл твой праздник, посвящённый вступлению во взрослую жизнь?

– Слишком громко и патетично звучит, – едва скрывая сарказм, отвечаю я.

– Вчера мы с тобой даже парой слов не обмолвились. Выглядишь, как огурчик. Неужто и в собственный день рождения остаёшься верен своим привычкам?

– Именно. Не горю желанием стать одним из тех, кто ползает по полу и блюёт под себя.

– Похвально, похвально. Но бокал вина-то пригубить можно? – замечает он.

– Мне это не нужно.

Сергей Владимирович улыбается и достаёт из ящика пачку сигарет.

– Не возражаешь? – интересуется, прекрасно зная, что я не люблю курево. Во всех его проявлениях.

– Кури, дядь Серёж, если есть необходимость. Травись на здоровье. Табак содержит мышьяк, формальдегид, свинец, оксид азота, окись углерода, аммиака и еще около сорока трех известных канцерогенов.

– Спасибо, сынок, – на его губах застывает печальная улыбка.

– Почему именно эти? – спрашиваю, вопросительно вскидывая бровь.

– Они со мной со студенческой скамьи, – пожимая плечами, поясняет большой любитель кубинских сигар.

– Кстати, два актера, которые участвовали в рекламе этих сигарет, умерли от рака лёгких, – многозначительно информирую его я.

Он запрокидывает голову, и по кабинету разносится его басистый смех.

– Ромыч, ну ты прям один в один, как твой отец! Он вот так же методично каждый раз невзначай промывал мне мозги.

Под рёбрами неприятно кольнуло.

Мы молчим какое-то время. Сергей неотрывно смотрит на кончик тлеющей сигареты, а я на фоторамку, которая стоит на его рабочем столе.

– Полагаю, Вы, молодёжь развлеклись на славу? – незаметно переводит неприятную для нас обоих тему и прищуривается.

– Всё прошло неплохо. Отдельное «мерси боку» за выключенные в доме камеры, – искренне благодарю его я, вспоминая всю ту вакханалию, что творилась позавчера в гостиной.

– У меня сердце слабое, Ром. Так что ваши утехи пусть останутся только вашими.

И слава богу. Стриптизёрши, поплывшие от алкоголя парни и развязные девчонки – всё это в итоге, вылилось в «так себе картину». Да ещё и полуголая Лисицына, бегающая по дому с пистолетом в руках. Вот где треш-то!

– У курящего доставка кислорода к сердечной мышце нарушается из-за блокирования гемоглобина крови окисью углерода из табачного дыма, – продолжаю настырно занудствовать и таранить его нелицеприятными фактами. – Риск инфаркта миокарда в пять раз выше, догоняешь?

– Боже, да всё-всё! – тушит окурок в пепельнице, встаёт и подходит к окну. – Завяжу потихоньку, слово даю.

– Только заднюю потом не включай, – прошу его заранее. – Зачем звал-то?

– Прямо уж и побеседовать нельзя о том, о сём, – ворчит мужчина.

Я хмыкаю. В его занятом графике и на сон-то времени нет, а для задушевных бесед так тем более.

– В субботу по случаю твоего восемнадцатилетия состоится семейное торжество.

– Мать вашу, только не это, – мой недовольный стон разносится по кабинету.

Все эти пафосные приёмы, на которых лизоблюды в смокингах и вечерних платьях распинаются друг перед другом, вызывают у меня приступ тошноты.

– Наша семья на виду. Ты – мой прямой наследник, а значит, пора не только включиться в работу компании, но и заручиться необходимыми связями.

– В гробу я видал весь этот цирк уродов! – цежу сквозь зубы, снова толкая пальцем чёртов маятник. – Это всё? Или ещё новости «радостные» будут?

– Ром…

Не нравится мне этот его взгляд и бесцветный тон. Чувствую, как в груди змеёй шевелится тревога.

– Савелию стало хуже. Врач сказал, что регресс на лицо, – Сергей тяжело вздыхает и запускает пятерню в волосы.

– Так в чём проблема? Давай отвезём его в Швейцарию ещё раз? К этому твоему доктору Хаусу?

– Отвезём, Ром, отвезём, – тихо обещает он, глядя сквозь идеально чистое стекло на центральный двор.

Мне не нравится, что он не смотрит при этом мне в глаза. Как будто что-то скрывает. Так и есть, судя по всему.

– Сколько? – стиснув зубы, всё же спрашиваю я прямо.

– Никто не может сказать точно, Ром, – отвечает уклончиво, но от меня не укрывается тот факт, что в его позе стало ещё больше напряжения. Оно так и сквозит в каждом его движении.

– Помоги ему, – прошу глухо. – Найди другого врача, если последний не справляется.

– Рома, ты же прекрасно осведомлён о болезни своего брата, – дядя, наконец, поворачивает голову в мою сторону, и впервые за последние несколько лет я замечаю, как сильно он сдал…

Сергей Беркутов, (а в узких кругах просто Беркут-старший), до сих пор может дать фору любому. Высокий, поджарый, с лёгкой проседью на висках. Но речь идёт не о внешности. В его глазах такая хроническая усталость… Работа по девятнадцать часов в сутки явно не проходит для него бесследно.

– Ты бы съездил отдохнуть, – выдаю я вслух.

– Что всё так плохо? – смеётся он.

– Пора уже просто. Эта твоя строительная империя рано или поздно тебя доконает.

– На этот случай у меня есть ты, Роман.

Молча встаю, надеваю куртку. Цепляю взглядом большие старинные часы.

– Свидимся на выходных, раньше не приеду.

– Давай, Ром. И только попробуй не явиться. На квартире порядок у тебя? – интересуется строго. – Учти, там приличный дом. Потише со своими горе-друганами. Ты, кстати, не подскажешь, почему Ян в больнице? Мне вчера звонил его отец…

Я застёгиваю молнию и злорадно ухмыляюсь. Что не укрывается от проницательного Сергея.

– Абрамов-младший молчит. Может, хоть ты просветишь? Вы ведь вроде как все вместе тут были.

– Мы сами разберёмся, – отрезаю сухо.

– У него сотрясение и полный фарш во рту, Роман, – отчитывает он сурово.

– За дело получил, – направляясь к двери, бросаю через плечо. – Всё, мне пора.

– На машине поедешь? – намекает он на то, что ему было бы приятно, если бы я опробовал свой подарок.

– Нет.

– Не гони по трассе, – уже будучи в коридоре, слышу его просьбу я.

Спускаюсь на первый этаж, выхожу через парадную дверь. Направляюсь к мотоциклу. На улице отличная погода. Свежий воздух заполняет лёгкие до краёв. Под ногами шуршат мокрые, жёлто-красные листья. В голубом небе ярко светит утреннее солнце, а из леса доносится громкая трескотня очумелых птиц. Недолго это продлится. Скоро в Москве начнётся бесконечная серость.

Мотоцикл ревёт и несётся по МКАДу с немыслимой скоростью, то и дело маневрируя среди автомобилей. Мимо пролетают деревья и дорожные знаки. Чистый кайф ощущать полную свободу. Пока все дохнут в пробках, я без проблем еду дальше, наслаждаясь каждой минутой.

Губы непроизвольно растягиваются в улыбке. Представил Лисицыну, сидящую сзади… Отключилась бы уже наверное от шока, свалившись на дорогу мешком с картошкой. Вспоминаю, как она храбрилась и отчаянно пыталась скрыть тот ужас, который испытала при виде моего железного друга. Получилось у неё, по правде говоря, неважно… Сперва глазища эти свои вылупила на пол лица и дрогнувшим голосом заявила, что ей не нравится мой мотоцикл, а потом и вовсе трясущимися руками, намертво в меня вцепилась. Клянусь, думал до самой печени доберётся! Но если скажу, что мне не понравилось – солгу…

Уверен, расслабиться ей не удалось совершенно. И дышала она явно через раз. В целом же, было ощущение, что я везу за спиной старого доброго Буратино. Уж настолько деревянной она была!

Хохочу в голос, но вскоре от веселья не остаётся и следа. Чем ближе я подъезжаю к Москве, тем явственнее злость набирает обороты. Опять же из-за Лисицыной. Мне нужны подробности той ночи. И я по-любому вытрясу их из неё. Если она, конечно, явится сегодня.

В гимназию я приезжаю к девяти. Первый урок по расписанию – физкультура, и он скоро закончится.

Сидя на трибуне, лениво наблюдаю за игрой. Баскет. Князев в моё отсутствие прямо Майклом Джорданом себя возомнил. Клоун цирковой… И прехлебатель его, Аверин, сияет как долбаный тульский самовар. Так увлёкся, что не заметил Юнусова, подобравшегося справа. Потерял мяч, рататуй тупоголовый.

Отвлекаюсь от происходящего. Смотрю на девчонок 11 «А» и 11 «Б». Они страдают на матах, старательно качая пресс под руководством Петра, никому не дающему спуску.

Я бегло осматриваю присутствующих. Смирнова, пыхтящая Харитонова, красная как рак Сивова, громко причитающая Павлюкова и откровенно халтурящая Грановская. Среди тех, кто сидит на лавке, Лисицыной тоже нет.

Бросаю взгляд на окна. Стадион пуст. Остаётся раздевалка, ну и вариант, что в школу Лисицына так и не явилась.

Я осматриваю женскую раздевалку на предмет наличия Лисы. Пусто. Не пришла значит. В помещение по звонку вваливаются раскрасневшиеся и мокрые девчонки.

– Ромка, – верещат они, улыбаясь, – Нам переодеться надо.

А сами обступают меня, флиртуют напропалую и смеются. Сивова и вовсе решает переплюнуть всех.

– Ром, помоги, а? Я застряла! – заявляет она мне, стоя в одном лифчике в тот момент, когда футболка уже задрана по самую голову.

Вероника, прищёлкнув языком, хватает меня за руку. Моя свободная манера общения с одноклассницами никогда не была ей по душе.

Выходим из раздевалки. Она оборачивается и останавливается в шаге от меня.

– Я очень зла на тебя, Ром, – заявляет недовольным тоном, складывая руки на груди.

– Не понял…

– Ты меня обидел, – отклянчивает губу и смотрит на меня с укором.

До меня доходит. Вероника решила, что я пришёл просить прощенья. Ну-ну…

– Извиниться хотел? – снисходительно спрашивает королевишна.

Неожиданно открывается дверь раздевалки. Мимо кто-то проносится. Заприметив рыжеволосую, окликаю её. Но она не реагирует и я иду следом, оставляя Грановскую в одиночестве.

– Харитонова, – зову девчонку, едва поспевая за ней. Втопила она не по-детски.

У выхода из спортзала я её всё же нагоняю. Загораживаю собой дверь и недовольно вскидываю бровь. Александра лупится на меня во все глаза, а я не могу понять, что с ней не так.

– Чего тебе, Беркут? – пищит не своим голосом, задирая веснушчатый нос.

Такая мелкая. Метр с кепкой. Сверлит меня недовольным взглядом из-под светлых ресниц.

– Скажи-ка, Лисицына была вчера в школе?

– Нет, не была, – насупившись, отвечает она. – Чего тебе от неё надо, ирод? Поиздеваться?

Но я уже направляюсь к выходу, испытывая какую-то непонятную смесь тревоги и предчувствия чего-то не доброго. В памяти всплывает не самая приятная картинка. Лисицына сидит на полу в душевой, обхватив руками коленки. Пейнтбольной краски на её теле нет, а вот следов от выстрелов – предостаточно… Скорее всего, она осталась дома именно поэтому.

На втором уроке мы расходимся по группам. А вот на третьем происходит то, чего я не ожидаю. Со звонком в класс влетает бледная и взлохмаченная Лисицына. Она, опустив голову, шествует к своему месту. Садится, достаёт учебник и тетрадь.

Обращаю внимание на то, как она одета. Чёрные брюки, чёрная водолазка. Почти всё тело скрыто от любопытных глаз. Нетрудно догадаться почему… А ещё она то и дело кашляет и трёт лоб.

Телефон настырно вибрирует, отображая последние  входящие. Раздражённо читаю сообщения группы класса в What’s up и выпадаю в осадок от прочитанного. Что за..

 «Ну и фингалище»

 «Лисициной кто-то вмазал, да?»

«Упала» – так она сказала на химии.

 «Кому-то не понравились её услуги» – пишет Грановская.

По классу то и дело прокатывается волна шепотков, а я пялюсь на Лисицыну и только сейчас догоняю, что левая часть её лица и впрямь скрыта волосами, что является крайне подозрительным.

Как только звенит звонок, девчонка спешит собрать свои вещи и покинуть кабинет. Я иду прямо следом за ней. Коридор. Рекреация второго этажа, переход. Она по ходу заметила. Дёрнулась. Ускорилась. Вынуждая сделать тоже самое.

– Притормози-ка, Лисицына, – на нижней ступени успеваю перехватить её под локоть и оттащить под лестницу,

Сначала она испуганно замирает. Потом, видимо, начинает злиться.

– Что тебе надо? – спрашивает охрипшим голосом, пытаясь выдернуть руку.

Легонько толкаю девчонку глубже под лестницу, прислоняя к стене. Отворачивается. Возмущается. Хочет, чтобы я её отпустил, но мои пальцы всё же опускаются на пылающую кожу лица девчонки. Против её воли настойчиво разворачиваю в анфас к себе, убираю волосы и то, что вижу, приводит меня в замешательство.

Кто из них это сделал? Сотру в порошок…

Глава 15

АЛЁНА

Отвратительно. Одно это слово удивительным образом сочетает в себе описание того, как я выгляжу и того, как я себя чувствую.

Подниматься утром с кровати было невыносимо больно. Моё тело горело адским пламенем и нещадно ныло. От снарядов, которые лопаясь, растекались краской по коже или от ремня, которым избил меня сожитель матери. Так или иначе, в отражении я вижу последствия вчерашней ночи во всей красе. На ногах, руках, плечах и животе – страшные, бледно-синие и фиолетовые синяки. Россыпи красных точек из-за разрыва капилляров и отчётливые, припухшие полосы от «кнута». Со спиной – та же картина. Настоящий мрак, если честно. В довершение ко всему, на скуле теперь имеется красноречивое подтверждение того, что меня кто-то бил. Потому что выглядит это именно так.

Впервые за много лет я решаю прогулять школу. Просто потому что не представляю, как мне пойти туда в таком виде. Принимаю душ и с опаской захожу на кухню. Время раннее по меркам привыкших веселиться ночью, так что я успеваю собрать Ульяне нехитрый завтрак и незамеченной вернуться в нашу комнату.

Пока она кушает, я пью горячий чай. В груди чувствуется какая-то неприятная тяжесть. Я постоянно кашляю и по ощущениям у меня температура, но оставаться дома нет никакого желания, а потому я быстренько одеваю потеплее сестру, и мы спешим выбраться из чахлой квартиры, жизнь в которой с каждым днём всё ярче и ярче демонстрирует тот факт, что ад на Земле всё-таки существует. Я даже адрес назвать могу…

– У нас что, выходной? – весело спрашивает Ульяна, когда понимает, что в садик сегодня мы не идём.

– Да, малыш, можно и так сказать, – отвечаю я, поправляя на ней забавную шапочку с кошачьими ушками.

– Ууух ты! – выдаёт восторженно. – И куда мы?

– Гулять, – заговорщицки подмигиваю я ей. – Хочешь покормить уточек на пруду?

– Ооочень! – оживлённо кивает она, хлопая в ладоши.

В ближайшем супермаркете покупаем батон и сок с трубочкой. В аптеке беру дешёвое обезболивающее и мазь от синяков. Стараюсь не обращать внимания на то, каким взглядом провожает меня кассир. Покрепче сжимаю маленькую ладошку Ульяны и веду её в сторону парка.

В утренние часы тут почти безлюдно. Разве что пара-тройка пенсионеров, да несколько мамочек с колясками, наслаждающихся умиротворением, которое дарит это место.

В воздухе витает аромат опавших листьев, свежести и шишек. Птички, ещё не улетевшие на юг, щебечут, словно переговариваясь. Лес тихонько шумит. Всё-таки какая удивительная игра красок! Деревья одеты в яркие оттенки: от золотистого до насыщенно-бордового. Лёгкий ветерок колышет трепещущие листочки, а солнышко настойчиво пробирается сквозь пушистые, белые облака, бегущие по синему небу.

Я очень люблю это время года. Осень передаёт невероятную атмосферу и настроение: грустное, но вместе с тем какое-то особенное. Торжество красок, но с привкусом горечи. Ведь совсем скоро в Москву придёт зима.

Прислонившись спиной к дереву, наблюдаю за тем, как Ульяна зайчиком скачет по траве, собирая гербарий. Она напевает какую-то песенку себе под нос, а я любуюсь тем, как искренне она улыбается и радуется нашему совместному времяпровождению.

Как же я хочу подарить ей счастливую жизнь! Я желаю этого больше всего на свете! Наверное, именно поэтому я до сих пор не сдалась.

Устало откидываю голову назад. Смотрю на раскидистые ветви старого дуба, сквозь которые солнышко тянет ко мне свои лучи. Они нежно ласкают бледную кожу, позволяя чувствовать это… Чувствовать, что я всё ещё могу испытывать тепло, ценить момент и ждать счастья, там, где оно не предвидится. Да, я всё ещё глупо надеюсь, что у меня получится. Выиграю соревнования, сдам экзамены и закончу гимназию. Несмотря ни на что, обещаю. Завтра же пойду на занятия. Избегать своих обидчиков я не стану. Конечно, нет смысла обращаться в полицию. Их родители в состоянии уладить любую ситуацию, а вот у меня проблем только прибавится. Наша семья итак стоит на учёте везде, где только можно, допустить лишения прав я никак не могу. Рисковать тем, что от меня заберут Ульяну, я не стану ни за что.

Взгляд опускается на разбитый циферблат часов. Как же мне жаль, это ведь вещь отца. Отца, которого я ни разу в жизни не видела. Отца, которому нет до меня дела, даже если он жив.

Мысли то и дело крутятся вокруг последних двадцати четырёх часов. Вчерашняя ночь была наполнена поистине первобытным ужасом. Честно говоря, даже не знаю, что из всего этого ощущалось страшней: похищение и мешок на голове, холодный, тёмный подвал, дуло пистолета, осознание того, что меня привезли в качестве игрушки для именинника или сама встреча с ним после садистской игры, в которой я всё же пусть и была унижена, но проигравшей точно не стала.

Беркутов… За это его изумлённое выражение лица мне, как минимум, положен Оскар. Правда Его Величество Именинник быстро пришёл в себя и, как мне показалось, не особенно испугался направленного в его сторону пистолета. Скорее, был удивлён тем, что я оказалась способна на такой отчаянный шаг. (Сама от себя не ожидала, если уж признаться откровенно). Но тогда я ещё не знала, как отреагирует школьный мучитель на моё появление в его птичьем особняке, так что полагаю, у меня есть серьёзное оправдание тому, почему я целилась в человека.

Я, кстати, ждала от него чего угодно, но точно не того, что он набросится на своих друзей как зверь. Похоже, ему и впрямь не понравилось, что его одноклассники пошли на авантюру, за которую можно получить не одну статью. За его спиной организовали этот сюрприз. Полагаю, к подобному он не привык.

Как бы то ни было я благодарна Всевышнему за то, что этого ненормального перемкнуло именно так. И за то, что, не взирая на наши острые взаимоотношения, Беркутов вернул меня домой.

Но этот его ревущий мотоцикл! Святые небеса! Я так боялась свалиться с него, что вцепилась в парня намертво. И лучше уж сгорать от стыда, обнимая ненавистного одноклассника, чем попасть под колёса какой-нибудь фуры, которые всегда меня пугали.

Было ещё кое-что. То, что не давало мне покоя. Речь о мальчике, которого я волей случая увидела в комнате. Кажется, Роман обращался к нему по имени Савелий. При воспоминании о нём мне становится не по себе. Не то, чтобы я никогда не видела больных детей, прикованных к инвалидной коляске, просто, наверное, конкретно в тот момент я растерялась. Уж очень особенным выглядел этот ребёнок. И то, как Беркутов сидел перед ним, с какой интонацией говорил, поглаживая ладонью растрёпанные волосы. Было в этом жесте что-то такое… То, что невозможно объяснить.

Достаю свой старенький телефон. В поисковике забиваю «Беркутов Сергей, олигарх, Москва». Почти сразу же натыкаюсь на фотографию того, кто мне нужен. С картинки на меня смотрит весьма приятный глазу мужчина средних лет. Вот только я не могу сказать, что Роман – его копия. Безусловно, что-то общее между ними есть, но отличий там всё же больше. Думаю я об этом не случайно, а потому что чётко услышала от домработницы отчество парня. Обращаясь к нему, она совершенно точно произнесла не «Сергеевич», а «Александрович». Меня в принципе покорёжил данный официоз, так что не заострить на этом внимания попросту не вышло.

Читаю информацию, которая находится в открытом доступе. В основном всё так или иначе связано с деятельностью бизнесмена. Нефтяной магнат, занимающийся строительством. Капитал, фонды и прочее. Пытаюсь найти личную информацию, но натыкаюсь только на сухие факты. Женат на Марине Крестовской. Есть сын Роман.

Ничего не понимаю, если честно. Может, домработница просто ошиблась? Мало ли, всякое бывает. Но почему тогда он не сделал ей замечание? Это же заносчивый индюк Беркутов, он бы такого в свою сторону однозначно не стерпел.

Тут же пишу и про Савелия Беркутова, однако про него вообще никаких данных. У Сергея якобы один ребёнок. (И тот с чужим отчеством). Леший разберёт тайны этих представителей голубых кровей!

– Это тебе, Ляль! – Ульяна протягивает мне пёстрый гербарий.

Я нежно целую сестру в щёчку и предлагаю отправиться к водоёму для того, чтобы исполнить нашу миссию – покормить толстых, горластых уток. Ульяна щедро угощает пернатых хлебом и звонко визжит, когда её со всех сторон обступают наглые голуби, жаждущие подкрепиться. Я стою чуть поодаль и кутаюсь в куртку, ощущая себя с каждой минутой всё хуже. Нельзя раскисать и болеть, Алёна, нельзя! Повторяю про себя как мантру.

В торговом центре, который находится в пяти минутах от нашего дома, есть кинозал. Самый, что ни на есть обычный. Но для Ульяны посещение кинотеатра – это всегда целое событие. Так что она на протяжении всего мультфильма восхищённо глазеет на экран и сосредоточенно хрустит сладким попкорном. Ну и пусть, что сегодня пришлось потратить ту тысячу рублей, которую опять мне незаметно подсунула в карман баба Маша. После нашего визита в её дом, подобные сюрпризы случаются частенько. С грустью думаю о том, что в Бобрино теперь можно будет появится только после того, как с меня сойдёт вся эта «красота».

Около двух мне звонит Данька. Интересуется, почему я не пришла на занятия. Приходится сослаться на плохое самочувствие. Почти правда, что уж там! Князев в свою очередь рассказывает о том, что в школе после дня рождения Беркута народу поубавилось, да и сам именинник явиться на уроки не соизволил.

«Устроили себе выходной, мажоры долбаные». Именно так выразился Даня. У которого, к слову, весьма состоятельная семья.

Да уж, догадываюсь я, где стараниями Романа сейчас отдыхает тот же Абрамов. Больница – название этому санаторию, судя по тому, что я видела в комнате и холле.

После трёх мы с Ульяной уже в зоомагазине. Отказываться от смены – нерациональная идея и непозволительная роскошь. Отработать пять часов не так уж сложно. Во всяком случае, так мне раньше казалось.

Аллочка, поджимая губы, то и дело бросает на меня обеспокоенные взгляды. Не выдерживает и начинает шёпотом выдвигать свои версии. То меня избил мой мифический парень-доминант, то одноклассницы решили проучить, то на улице на меня напали хулиганы.

Успокаиваю Шевцову, чья фантазия не знает границ, активно посмеиваюсь и заверяю её в том, что во всём виноваты только моя неосторожность и рассеянность. Мол подумаешь, поздоровалась с дверцей шкафчика, что ж из этого раздувать целый спектакль.

Шевцова, хоть и не блещет умом, в честности моих слов сомневается, но, к счастью, перестаёт играть в пытливого Шерлока Холмса. Благо, что не видит всего остального. Фирменная толстовка магазина очень удачно скрывает то, что нужно спрятать.

А вот с заведующей сложнее. Татьяна Андреевна – женщина проницательная. Не думаю, что она поверила мне. И да, я уверена, что она непременно поговорит об этом с Элеонорой.

Последний час я еле стою на ногах. Когда заходим домой, первое, что озадачивает – запах котлет. Вот чего я не припомню уже не знаю с какого времени.

– Вернулись? – доносится голос матери. Трезвый голос матери. – Раздевайтесь и давайте сюда.

Она появляется в коридоре спустя минуту, нетерпеливо тянет меня за руку, очевидно, чтобы продемонстрировать плоды той деятельности, которую развела на кухне.

Ах, ну теперь понятно. Как это я забыла. Двенадцатое же.

– Добрый вечер, Валентина Алексеевна, – здороваюсь с тучной тётенькой, восседающей на двух стульях сразу.

– Здрасьте, здрасьте, – отвечает мне она, заполняя бумажки. – Присаживайся, Алёна. Рассказывай, как тут у вас дела.

– Всё хорошо, – отвечаю на автомате, когда ловлю тревожный взгляд матери. Она заметила здоровенный продольный фингал на моей рассечённой скуле.

– Как Ульяна? Регулярно посещает сад? – женщина лениво задаёт дежурные, осточертевшие обеим сторонам вопросы.

– Да, регулярно. Отсутствует только по причине болезни, – уверяю её я.

– Ну а дома чё тут у вас? – отрывается от заполнения бланков, разложенных на столе. – Тааак… Я не поняла, а это ещё что такое! – возмущается, таращась на моё лицо.

– Это – спасибо однокласснику-придурку. Во время командной игры в волейбол, мне прилетело мячом. К несчастью, прямо по лицу, – лгу как можно убедительнее и пожимаю плечами.

– То есть дома, – она прищуривается, – руку на вас не поднимают?

Мать увлечённо переворачивает котлеты, от запаха которых нещадно сводит желудок. И где только фарш достала, а главное, на какие деньги?

– Нет, вы что! – делаю удивлённые глаза.

– Ульяна, мама бьёт вас? – вдруг интересуется дама  у младшенькой.

– Нет, – расчёсывая кукле волосы, отвечает та.

У нас с ней негласное правило: она всегда подтверждает любые, сказанные мной слова. Сотрудница опеки с минуту смотрит на меня пытливым взглядом, но потом машет рукой. Дескать, ну и ладно.

– Так-с, ну, Лисицыны, вроде всё тут у вас более-менее. Екатерина, употребляете сейчас?

– Как все, изредка, – заверяет мать.

Выкладывает ароматные котлеты на блюдо и выставляет его перед соцработником.

– Ой, благодарствую, весь день на ногах! Ни секунды покою! – причитает Валентина Алексеевна, поближе придвигая к себе тарелку.

– Сейчас макароны Вам положу, – спотыкаясь, показательно суетится вокруг неё мать.

– Что вы! – останавливает её она. – Я же на диете.

На диете! Следующие пять минут мы наблюдаем за тем, как наш ужин стремительно исчезает у неё во рту. Хорошо, что Ульяна поела в торговом центре. Вредную пищу, но всё же.

Подчистив тарелку, работник социальной службы суёт матери под нос бумажки, инспектирует нашу с Улей комнату и покидает квартиру. Едва за ней закрывается дверь, как я уже слышу грохот бутылок. Видимо, мать достаёт одну из припрятанных. Да, увы, так и есть. Стресс, полученный в ходе визита Валентины она сбивает всё той же водкой. Привкус разочарования на губах преследует меня всякий раз. Она теперь уже вряд ли изменится.

– Ляльк, – отставляет стакан, подходит ко мне и тянет руки к лицу. Я резко отшатываюсь. – Ну котёнок ты мой бедный, прости, Ляльк. Ну хочешь, я его выгоню! – заявляет она мне, заглядывая в глаза.

Да уж конечно… Выгонит.

– Ляльк, – настырно лезет ко мне.

– Не трогай меня! – отступаю назад и качаю головой. – А Валера твой если ещё хоть раз руку на меня поднимет, клянусь, вилкой горло ему проткну. Поняла?

Она прищуривается, смотрит на меня оценивающе и кивает.

*********

На следующий день я отправляюсь в школу. Правда успеваю лишь ко второму уроку. Одноклассники то и дело перешёптываются за моей спиной, а молодая учительница одаривает сочувствующим взглядом. Кое-как отзанимавшись, отправляюсь на алгебру. Прикрыв свой позор волосами, насколько это возможно, захожу в кабинет лишь со звонком, дабы у Элеоноры просто-напросто не было возможности поговорить со мной перед уроком.

Краем глаза замечаю тот факт, что в классе нет ни Пилюгина, ни Абрамова, ни Бондаренко. Ах, и предателя Цыбина в придачу. Заболел, говорят… Как же! Зато, к моей досаде, тут присутствует Беркутов. Он прожигает меня тяжёлым взглядом все сорок пять минут. Я ощущаю физический дискомфорт и нарастающее раздражение. Всегда так было…

Как только раздаётся звонок, спешу собрать свои вещи и пулей покидаю кабинет. Успеваю заметить, что Роман тоже встал. Выхожу в коридор, лавирую в толпе, сворачиваю в ещё пустую рекреацию и понимаю, что он идёт за мной. Ускоряю шаг. Сердце стучит в ушах.

Что ему от меня надо?!

– Притормози-ка, Лисицына, – моя нога уже касается последней ступеньки, когда Беркутов настойчиво тянет меня в закуток, что находится под лестницей.

Я на пару секунд теряюсь, но всё же успеваю взять себя в руки. Показывать ему свой страх я не собираюсь.

– Что тебе нужно? Я ничего никому не расскажу, можешь не напоминать! – говорю зло, пытаясь выдернуть руку из захвата.

Мой голос хрипит. Сегодня стало ещё хуже. Похоже, я всё-таки заболела. Прислоняет меня к стене и нависает надо мной свинцовой тучей. Беспомощно дёргаюсь, отворачиваясь влево.

Он стоит слишком близко, молчит. В следующую секунду пытается сделать так, чтобы я на него посмотрела.

Вот же прицепился!

Протестую, мотаю головой, но в какой-то момент его пальцы касаются моего лица и всё же против воли разворачивают. Я от этого его жеста в растерянности замираю. Заливаюсь краской смущения и стыда. Он же – в шоке пялится на мою скулу. Сжимает челюсти до зубовного скрежета и прищуривается.

– Отпусти, – резко сбрасываю его руки.

Не хочу, чтобы он ко мне вот так прикасался. Ни он, ни кто-либо другой. Беркутов отступает на шаг, но пройти не даёт.

– Кто? – мрачно задаёт всего один вопрос, толкая меня плечом назад, когда пытаюсь протиснуться мимо него.

– Отойди!

– Я СПРАШИВАЮ ЛИСЫЦЫНА, КТО? – повторяет, явно теряя терпение, с которым у него большие проблемы.

Его глаза сверкают чистым гневом, а яростный взгляд пробирается под кожу.

– Никто, сама, – зачем-то отвечаю, сглатывая.

– А это тоже САМА? – хватает меня за руку, чуть сдвигая рукав.

Красная полоска, которая отчётливо проступила на бледной коже, вообще не даёт шанса на ложь. Но мне всё равно. Я не обязана ему ничего объяснять.

– Какого ляда, Лисицына? – орёт, дёргая меня за водолазку. Видимо, от его глаз не укрываются следы на шее, потому что смотрит на меня он ошарашено. – Кто и когда это сделал с тобой?

– Отпусти! Дай мне пройти! – начинаю биться в панике и кусаю до боли внутреннюю поверхность щеки. Чтобы не разрыдаться. А как же хочется!

Звонок оповещает о том, что пора идти на урок, но судя по всему, у Беркутова другие планы. Прямо сейчас он, очевидно, хочет закончить то, что начали его друзья. Хочет растоптать меня окончательно.

– СКАЖИ. МНЕ! – произносит с нажимом, к моему ужасу, одним движением закатывая рукав ещё выше.

– Отвали! Достаточно с меня унижений! Не смей вообще задавать мне какие-то вопросы! Всё из-за тебя! – выдаю отчаянно, часто и громко дыша. – НЕНАВИЖУ!

Толкаю его в грудь, что есть сил, хватаю упавшую с плеча сумку и бегу… Бегу прочь от Него. Врезаюсь в Даню, которого не видела сегодня, но не останавливаюсь даже когда он зовёт меня. Выдержать ещё и его атаку – я уже просто не в силах.

Залетаю в опустевший женский туалет, прислоняюсь спиной к холодному кафелю и пытаюсь унять дрожь. Зачем он это делает? Каждый раз норовит задеть больнее…

Мой телефон вибрирует. Достаю его, и предчувствие меня не подводит. Сообщение с неизвестного номера.

«В 14:30 у Циркуля в кабинете. Только попробуй свалить».

Истерично смеюсь, но тут же начинаю кашлять. Ну надо же! Месяц игнорировал наставления директора, а тут вдруг сам напоминает об обязательных занятиях для устранения пробелов в математике. Моих пробелов, мешающих на пути к аттестату с отличием.

Чёрта с два! Никуда я не пойду.

Естественно так я и делаю. Сбегаю сразу после шестого урока, а на следующий день в гимназию я уже не еду. Температура под сорок и остро развивающаяся пневмония просто не позволяют мне этого сделать…

Глава 16

АЛЁНА

Утро тринадцатого октября выдалось тяжёлым вдвойне.

Во-первых, по ощущениям я вся горела. Меня знобило, а в горло словно стекловату засунули. Ещё я периодически заходилась страшным кашлем. Таким вот кашлем, характерным для курильщика со стажем.

Во-вторых, моё тело от каждого движения ныло пуще прежнего, а синяки и следы от ремня стали выглядеть ещё хуже, проступив во всей красе.

Мне было очень плохо, но всё же, усилием воли я заставила себя подняться с кровати и собрать Ульяну. Отвела её в сад, постаравшись на этот раз не пересекаться с докучливой воспитательницей. Она непременно обратила бы внимание на мою хворь и отказалась бы принимать Ульяну в группу. Мало ли что…

В школу я в тот день так и не пошла. Просто не нашла в себе сил. Купила в аптеке несколько пакетов Терафлю, ромашковый чай и дешёвый спрей от боли в горле. Отправилась домой  лечиться, наивно полагая, что этот нехитрый набор меня спасёт.

Выпила разбавленный водой порошок и скрутилась калачиком на постели. Мать вроде и не поняла, что я осталась дома. Кутаясь в тёплое, привезённое из Бобрино пуховое одеяло, я слышала, как они с Валерой комментируют передачу «Модный приговор», то и дело срываясь на громкий и противный истеричный смех.

Перед тем как провалиться в сон, отправляю Элеоноре Андреевне сообщение о том, что заболела. Лучше уж я сообщу ей сама, чем она придёт к нам в гости с расследованием, как это произошло в конце девятого класса.

Мне в тот день пришлось безбожно краснеть перед классным руководителем. За бардак на кухне и нетрезвую родительницу, от которой за метр разило перегаром. Потому что Пельш, несмотря на недовольство Екатерины, всё же вошла в квартиру для того, чтобы выяснить причину моего отсутствия в школе. А дело было в том, что тогда болела маленькая Ульяна, и оставить её одну без присмотра я не могла. Спасибо, что Элеонора Андреевна вошла в моё положение и не стала сообщать социальному педагогу о моих «прогулах».

Теперь у нас с ней есть некий уговор. Я всегда держу её в курсе того, что происходит со мной. Потому что мама не контактирует с учителями совершенно. От слова совсем. И слава богу…

*********

Проспала я до самого вечера и, забирая Ульяну из садика, была уверена в том, что мне стало лучше. Но как же я ошибалась… Последующие пару дней были сущим адом. Болезнь не отступала, и уже тогда, говоря откровенно, я понимала, что это вряд ли обыкновенная простуда. Дышать становилось всё тяжелее, температура больше не спадала, в груди болело, и я стала хрипеть.

В пятницу Ульяну пришлось оставить дома и отвести к соседке, добродушной одинокой кошатнице Арине Васильевне, не раз выручавшей нас в особо «весёлые» ночи. Ведь тогда замка на двери нашей комнаты ещё не было.

Конечно, оставлять Ульяну с чужим человеком было не самым простым для меня решением, но старушке я доверяла, да и не хотела, чтобы сестра тоже заболела, а риск такого развития событий был невероятно высок.

Екатерина всё-таки заметила, что я не хожу в школу. Будучи пьяной в дрова, она причитала на тему того, что я своим кашлем мешаю им с Валерой спать, а ещё я получила выговор за то, что безответственна и не слежу за своим здоровьем. Вот так вот.

Мать проявила неслыханную заботу – притащила мне сваренный в мундире картофель и велела подышать над кастрюлей. Думала помру, если честно. Потому что становилось только хуже. Под нецензурную брань Валеры, доносившуюся из комнаты напротив, я кашляла, согнувшись пополам и никак не могла остановить приступ.

Вечером она заставила меня выпить какие-то таблетки, а потом удалилась на кухню, предварительно сухо поинтересовавшись, где младшая. На том и кончилась её родительская забота. Забирать свою дочь у соседки она так и не пошла…

В ночь с пятницы на субботу я лежала безучастно глядя в потолок. Я не знала, что делать. Надеяться на иммунитет, который сейчас явно был ослаблен, не представлялось возможным. Нормальных лекарств не было. Денег тоже.

Мать опять ушла в чёрный запой. Они ругались с Валерой на весь дом. Начался жуткий скандал. Поливая её отборной руганью, он покинул нашу квартиру, громко хлопнув дверью. Обещал, что навсегда. И очень хотелось верить, что это так.

В тот день меня посетила страшная мысль. А что если я умру? Кто первым кинется меня искать? И кинется ли вообще хоть кто-нибудь?

Как оказалось, да. Утром субботы я слышу недовольный, скрипучий голос матери. Она треплет меня за плечо и призывает проснуться. Простонав что-то нечленораздельное, я поворачиваю голову и сквозь дурман вижу ребят: Пашу и Данилу. Аверин испуганно на меня глазеет. Данька принимается отчитывать за давно севший телефон. А я просто лежу, слушаю, и по щекам градом катятся слёзы. От осознания того, что нет, я всё-таки не умру в этой комнате одна. У меня есть мои друзья…

Даня в шоке смотрит на мою мать и на обстановку, царящую в старой, обветшалой квартире, насквозь пропитанной запахом спирта. Паша виду не подаёт, но я понимаю, что они оба растерялись. Стоит, наверное, сказать, что ребята оказались у меня дома впервые. Приглашать их к себе никогда желания не возникало. Причину, думаю, объяснять не нужно…

Аверин звонит бабе Маше. Мне не хочется её беспокоить, но я понимаю, что уже всё, полный финиш. Без её помощи не обойтись.

Даня уходит быстро, у него отборочные соревнования по плаванию. Благодарю его за заботу и осипшим до невозможного голосом желаю удачи. Пашка же остаётся со мной до самого приезда бабушки.

Охая и ахая, она измеряет мне градусником температуру и, ужаснувшись итоговому показателю в тридцать девять и семь, вызывает скорую. Устраивает взбучку матери, но та, ощетинившись, лишь равнодушно бросает, что я сама виновата. Мол шлялась с парнем по ночной Москве в холодную погоду.

Я горько улыбаюсь. Знала бы ты мама правду…

Время идёт, а скорой всё нет. В больницу, уже поздно вечером, нас отвозит Паровозов, с которым, как выяснилось, и приехала из Бобрино баба Маша. Бабушка рассказала о том, что он вцепился в неё как клещ, когда увидел у железнодорожной станции и узнал, что она едет ко мне в Москву.

Я плохо помню, что происходило в те выходные. Мы очень много времени провели в коридорах больницы. У меня точно брали анализы и делали снимок лёгких. Лицо женщины-рентгенолога, увидевшей мои телесные повреждения, забыть было просто невозможно. Как и тон, которым она разговаривала с бабушкой.

Меня определили в инфекционное отделение. Врач вынес неутешительный вердикт: острая пневмония. Я не запомнила ни вид этой самой пневмонии, ни число процентов поражения лёгких, я просто, лёжа под капельницей, отключилась в какой-то момент и всё…

*********

Медсестра снова ставит мне капельницу. Сколько их было за эти дни – не сосчитать. Также как и количество ненавистных уколов. В живот, в ягодицу. Для меня, ни разу не попадавшей до этого в больницу, всё кажется перебором.

Два дня меня мучают тяжёлыми антибиотиками, но температура всё ещё держится. Медикаментозную терапию меняют. Я много сплю и почти ничего не ем. И вот, наконец, ещё трое суток спустя, я потихоньку начинаю снова чувствовать себя человеком. Мне становится немного лучше, хоть я до сих пор очень слаба.

В больничной палате нас трое. Болтливая пятнадцатилетняя блондинка Марина и моя ровесница Согдиана, спокойная и молчаливая.

К нам в палату, естественно, никого не пускают. Бабушка с Ульяной уезжают в Бобрино, зная, что мне предстоит провести в больнице минимум две недели, а то и больше. Даня и Паша каждый день звонят по видеосвязи, рассказывают последние новости и шутят, отчаянно меня развлекая.

Досадно, что я пропускаю учёбу и свои тренировки, но деваться некуда. Когда ты не здоров, увы, выбирать не приходится.

– Лисицына, это тебе, – медсестра Олеся ставит у моей тумбочки большой красивый пакет.

Я не успеваю сообразить, что к чему, как пронырливая Маринка уже бесцеремонно засовывает туда свой не в меру любопытный нос.

– Ничоси, Алён, да тут есть чем поживиться! – без зазрения совести перебирая запас продуктов, сообщает она.

– Это от кого? – спрашиваю я хмуро у медсестры.

– Так парень твой передал.

Закатываю глаза. Паровозов. Тоже мне парень!

– Верните, пожалуйста, Олесь, – прошу я девушку.

– Эй, ты чё сдурела? – разглядывая огромную банку консервированных ананасов, недовольно возмущается Марина.

– Платонова, это не твоё, – выдёргивает жестянку из её рук Олеся. – Лисицына, ну правда, ты чего отказываешься?

– Не парень он мне! Ничего от него брать не хочу! – упрямо отвечаю я.

Марина фыркает.

– Такой видный молодой человек, – жмёт плечом медсестра. – И заботится о том, что ты кушать будешь. Кормят-то здесь не ахти, если по чесноку.

– Верните, – решительно настаиваю на своём я. – И пусть больше ничего не передаёт. Не возьму, так и предупредите.

– Ну, как знаешь, – забирая тяжёлую ношу, смиренно подытоживает медсестра. – Завтра утром будь готова. К Евгению Павловичу сразу после завтрака идём.

– А чё эт нас тут навещают, а Лисицыну отдельно приглашают? – прищуривается Марина, надкусывая красивое, наливное яблоко. Всё-таки стащила из пакета, жучка. – И препараты у неё навороченные, не рашн продакшн.

Я не понимаю, о чём она говорит. Уже и не читаю, что мне заливают в вену. Олеся тоже раздражённо машет рукой. Вообще, положа руку на грудь, мы все очень устаём от Платоновой. У неё рот не закрывается ни на минуту. Вот как сейчас.

– Слушай, Лисицына, – обращается ко мне она, забираясь с ногами на кровать. – А чё ты нос воротишь? У Олеськи вон как глаза загорелись, когда она про хахаля твоего говорила.

– Никакой он мне не хахаль, просто друг детства! – раздражаюсь пуще прежнего.

– А чего ты агрессируешь? Это он разрывал твой телефон в первые дни?

Я молчу. Нет, не он.

– Тебе не надо, так с другими поделись. Дай номерок, а, Лисицына?

– Паровозу в январе будет двадцать один! Он для тебя слишком взрослый! – укладываясь, нехотя отвечаю я.

– Так отлично! Люблю парней постарше, – хмыкает девчонка. – А почему Паровоз? Что за кликуха такая интересная?

Я вздыхаю.

– Фамилия у него такая – Паровозов.

– А зовут как? Поищу его профиль в ВК.

– Ты можешь помолчать хотя бы пару минут? – подаёт голос Согдиана.

– Сама во то молись молча, – гневно стреляет в неё глазами Платонова. – И вообще, я буду жаловаться! Почему я должна делить палату с чокнутой сектанткой?

Согдиана, являющаяся мусульманкой, тяжело вздыхает и продолжает своё занятие, сидя на красивом, расписном коврике.

– Пять раз на день я должна это терпеть! – ворчит Марина, а я тем временем вставляю наушники и включаю музыку. Просто чтобы её не слышать.

«Вот бы сейчас побегать» – думается с грустью. Но до этого теперь ой как далеко. Меня уже предупредили, что какое-то время после болезни нужно будет восстанавливаться. Ох, как же это не понравится Петру Алексеевичу…

Мысли опять возвращаются к пакету. Ну вот кто просил? Как же мне не нравится эта инициативность со стороны Ильи. Бабушку в Москву привёз, в больницу меня доставил, в Бобрино с ними назад поехал, но потом вернулся, как сказала сама же бабушка Маша. Теперь вот продукты. И не абы какие. Небось куплено на те кровавые деньги, грабежом заработанные. Мне такого не надо. Пусть сам ест свои деликатесы…

Утром я общаюсь с врачом. Евгений Павлович Калинин, если честно, показался мне сперва человеком холодным и весьма неприятным, но его отношение ко мне в какой-то момент резко поменялось. Вроде это было на третий день. Мне тогда сменили лекарства, и я медленно, но верно пошла на поправку. Калинин стал часто заходить сам и проявлять ко мне какую-то особенную заботу. Марина не зря упомянула об этом. Было в этом нечто странное.

Сегодня Платонова вообще прямо заявила:  «Ой да на лапу Калинину дали, так и скажи».

Не по себе как-то стало от этих её слов. А что если и впрямь тот же Паровозов расстарался? Чем мне потом с ним за это расплачиваться?

Сразу в памяти всплыл тот наш неприятный разговор с матерью.

«Я ж тебя для Паровозовых берегу, идиотка ты эдакая! Они ж все проблемы наши решить могут! А ты! Тварюка неблагодарная, думаешь только о себе!»

Противно. Она говорила обо мне как о товаре. Да к тому же, так откровенно. Думаю только о себе? А она? Она думает хоть о ком-то?

Я отворачиваюсь к стене, потому что из глаз непроизвольно текут горячие слёзы обиды. Мать за всё время моего нахождения в больнице ни разу не позвонила. Ни разу! Может быть настолько наплевать на родного по крови человека? Оказывается, что да, может… Плевать она хотела на то, что Илья ступил на кривую дорожку и превратился в бандита. Ей бы только займы свои погасить, отметить это событие и пойти за новыми. Потому что брать берёт, а отдавать не отдаёт естественно. Нечем.

Жаль, что ни Паровозов, ни кто-либо другой не может решить её главную проблему – алкоголизм.

*********

История с передачками повторяется ещё дважды. Я игнорирую звонки Паровозова и эти его подарки тоже. Оно мне не надо совершенно.

В один из дней происходит одно очень странное событие. Около десяти утра, когда я возвращаюсь в палату с процедур, Платонова начинает истошно вопить.

– Там парень, парень! Под нашим окном. Просил тебя позвать.

Чёрт… Принесла нелёгкая. В этом весь Илья. Не дозвонился, так решил заявиться.

– Скажи, пожалуйста, что меня нет, – тихо прошу её я.

– Сдурела? Я таких парней только в журналах видела и в кино! – восторженно произносит она, поглядывая в окно.

– Нет меня, – приседая на кровать, бросаю я.

– Ой дууура, – цокает Платонова, пошире открывая створку. – Эй, Паровозов, она отказывается говорить с тобой!

– Чего? – слышу я в ответ, и перестаю копаться в сумке.

– Не хочет тебя ни видеть, ни слышать, – заявляет она голосом моего адвоката. – А меня Марина кстати зовууут.

– Марина, передай Лисице, что если она не появится в окне, я залезу вон по этой трубе и придушу её к чёртовой матери.

Вероятно так он и сделает. Второй этаж всего-навсего. Лучше не рисковать.

– Вот ведь придурок! – я хватаю из шкафа свою поношенную куртку и засовываю туда рукава. – Отойди-ка.

Потеснив улыбающуюся во все тридцать два Марину, подхожу-таки к приоткрытому окну. В нос мгновенно ударяет свежий, прохладный осенний воздух. Сегодня на улице пасмурно. Небо серое и затянуто тучами. Похоже, быть дождю.

– Что тебе надо? – всё ещё ломаным голосом спрашиваю я, глядя на Беркутова, стоящего внизу у того самого мотоцикла, на котором мы добирались в Москву с Рублёвки.

Одноклассник одет ну совсем не по погоде. Я бы сказала слишком легко. Светлый джемпер, кожаная мотоциклетная куртка, тёмно-синие джинсы и сияющие идеальной белизной кроссовки. Прямо не парень, а ходячий бренд. Вспоминаю цену свитера, до сих пор оставшегося у меня – и аж дурно становится.

– И тебе привет, Лиса, – лениво растягивая слова в привычной для него манере, отвечает он. – Что с твоим грёбаным телефоном?

– Я тебя заблокировала, – заявляю честно.

Роман усмехается и снова поднимает голову наверх. Рядом задыхается от возмущения Марина. Не то от моей реплики, не то потому что её в этот момент из палаты уводит медсестра. Я застёгиваю молнию повыше. Не хочется рисковать своим хилым здоровьем снова.

– Если ты приехал за своими вещами, то их тут нет. Отдам после выписки, – холодно сообщаю я.

– Оставь себе, – небрежно отмахивается.

– Нет уж, спасибо, обойдусь. Мне не нужны твои подачки.

– Это я уже понял, – почему-то произносит он. Негромко, но я слышу.

Смотрит на меня внимательно. И мне это не нравится, потому что я отчего-то начинаю очень нервничать.

Какого водяного он приехал? Разве не в гимназии сейчас должен быть?

– Ты плохо выглядишь, – огорошивает вдруг.

Сжимаю кулаки.

Ну скотина! И сюда пришёл, чтобы донимать меня. Ирод проклятый!

– Продолжай ходить раздетым, тоже сляжешь с пневмонией. Посмотрим, на кого будешь похож ты! – гневаюсь я.

– Ужас, ну и голос, – продолжает издеваться он. – Не лиса, а волк из «Ну погоди».

Слышу, как за спиной тихо смеётся Согдиана.

Вот же бесит, идиот несчастный! У меня внутри всё клокочет от злости. Вулкан проснулся спящий. Как один из тех, что находится в далёкой Индонезии.

– А теперь ноздри раздуваются как у разъярённого Змея Горыныча, – комментирует он.

– Пошёл ты! – каркаю и захлопываю окно, не в состоянии больше терпеть его насмешки.

До меня доносится его свист.

– Я тебе книжки привёз, зубрила. Циркуль велела сподобиться. Пневмония пневмонией, а Единый Государственный никто не отменял…

Плотно прижимаю окно и поворачиваю ручку. Беркутов всё ещё пялится, и при этом губы его растянуты в лёгкой полуулыбке. Не сдержавшись, демонстрирую ему средний палец.

Исчадье ада! Он и тут умудрился меня достать!

Глава 17

РОМАН

Как дурак. Я прождал её двадцать минут в кабинете Циркуля, но она так и не явилась. Совсем страх потеряла!

Не то чтобы я жаждал объяснять Лисицыной задачки про варенье, которое, согласно решебнику,  регулярно и в разных количествах употребляют Пух и Пятачок… Нет, мне просто надо было дожать её. Услышать от неё правду. Потому что я в бешенстве. На её теле не только синяки от пейнтбольных шариков… Я знаю, отчего бывают похожие полосы.

Абрамов часто организовывает странные развлечения сомнительного характера. Та же игра в «пейнтбол на живца» появилась давно, но жертвами всегда по своей воле становились продажные шлюхи. Которые за деньги готовы были терпеть и не такое…  Чем заканчивалась «охота на мясо» догадаться, думаю, несложно. Чьей краски на шалаве было больше, тот и выиграл. «Приз» получала вся команда. Кто-то участвовал в оргии, кто-то тупо смотрел на всё это дерьмо.

Жестоко конечно, но, твою мать, насколько надо быть конченой, чтобы согласиться на подобное предложение? Деньги… Чёртовы хрустящие бумажки разного номинала и валюты. К сожалению, ради них тёлки готовы на всё. Даже бегать голыми по лесу, зная, что в них будут стрелять. Не дикость ли?

Тогда в своей комнате, глядя на Лисицыну, разукрашенную краской и стоящую в одном белье, я сперва испытал отвращение. Решил, что и она продалась. Разочарование года, не иначе. Но что-то настораживало. То ли дрожащие руки, сжимающие пистолет, то ли этот её взгляд с огромными, испуганными глазищами и трясущейся нижней губой.

Но клянусь, в тот момент у меня и мысли не было о том, что её могли привезти ко мне в дом принудительно. Наверное, потому что соображалось плохо. Злая и мокрая насквозь Лисицына, замершая с пушкой в руке, меня заинтриговала. Я знал, конечно, что она отчаянная, но что б настолько…

Было и ещё кое-что. То, что не давало мне покоя. Её тоненькое, хрупкое, но очень соблазнительное тело, ныряющее в мои шмотки. Это просто взрыв мозга. Бред, но меня прямо штырило от вида своего свитера на Ней.

Завис. Пялился как придурок. Хотелось запретить ей надевать штаны. Потому что я очень красочно представил эти длинные, спортивные ножки на своём мотоцикле.

Однако синяки и ссадины на её теле быстро вернули меня к реальности и отрезвили. Лиса не была продажной девкой, и я своего разрешения на подобные развлечения с её участием не давал. Одно дело стрелять в тех, кто пошёл на это добровольно, по собственному желанию, и совсем другое – выкрасть человека и подвергнуть унижениям.

И снова накрыло праведным гневом… А потом ещё и ещё. Уже когда зажал её в школьном коридоре под лестницей. Впал сначала в кому, потом в ярость, когда увидел полосы от ремня, уродующие нежную, бледную кожу девчонки. И разбитую, припухшую скулу. Её кто-то избил…

Читать далее