Читать онлайн Даун Крик. Близнецы бесплатно

А́дам

Собственный крик грубо вырвал меня из сна. Не понимая, проснулся или нет, я резко сел на кровати и начал лихорадочно шарить по стене в поисках выключателя. Наконец рука наткнулась на прохладную кнопку, и в комнате загорелся неяркий свет. Сразу стало легче, и тени прошлого отступили под натиском спасительных ватт. Из-за внезапного выброса адреналина воздух в моей каморке пахнул, как прокисшее на солнцепёке молоко. Сердце рвано качало кровь по венам и грозилось остановиться при малейшем шорохе. Пот крупными каплями стекал с шеи на крайне огорчавшую меня безволосую грудь. В горле пересохло, нестерпимо хотелось пить. Шлёпая босыми ногами, я спустился на первый этаж родительского дома и прокрался на кухню. На ночном небе среди россыпи звёзд сияла полная луна, в свете которой мне удалось в кои-то веки не наткнуться на стол и окружающие его стулья. Я чертовски неуклюжий парень. До сих пор не могу понять, как можно жить столько лет в одном доме и не запомнить, где что стоит.

Я как можно тише открыл кран и стал жадно пить. Вскоре я понял, что не один бодрствую сегодня ночью. Даже не видя, кто стоит у меня за спиной, я знал, кто это. Едва уловимый запах ванили с нотками горечи полыни. Её запах. Я поднял голову и увидел в окне отражение силуэта. Чёрт, так и есть, разбудил А́ву своими воплями и хождениями по спящему дому.

– Опять снились кошмары? – в голосе сестры-близнеца слышались неподдельная тревога и участие.

– Я тебя разбудил? – Самый тупой вопрос, который можно задать.

«Конечно, разбудил! – Пронеслось у меня в голове. – Раз она не в постели, а с тобой, кретин, на кухне в два часа ночи разговаривает. А ведь завтра, точнее, сегодня – двадцать четвёртое мая. Такой важный для неё день».

Не зная, что сказать в своё оправдание, я молчал. Щёки запылали от стыда: А́ве пришлось встать из-за такой мелочи, как мои сны.

– Всё хорошо? Посмотри на меня, А́дам. С тобой точно всё нормально?

Я медленно повернулся к сестре, не смея поднять глаза. А́ва терпеливо повторила вопрос. Готовый провалиться сквозь землю я с трудом оторвал взгляд от деревянного пола и посмотрел на её встревоженное лицо. А́ва стояла на расстоянии вытянутой руки, но не попыталась подойти и обнять меня. Мы оба не любили лишних прикосновений. Да и к чему они? Будучи близнецами, мы всегда чувствовали настроение друг друга.

На А́ве красовалась фенечка, которую я ей сплёл из красных ниток несколько лет назад, а из одежды были надеты только трусы. Точь-в-точь как сейчас на мне. Сестра часто говорила, что ненавидит женские пыточные приспособления – стринги и бюстгальтеры. Она предпочитала мужские слипы, а лифчик вовсе игнорировала. Но наша мать-истеричка считала недопустимым подобный выбор. С её точки зрения, ханжеские традиции – незыблемая основа женского поведения. Мать вечно закатывала А́ве скандалы по поводу одежды, иногда обращаясь за поддержкой к мужу. Однако отец мастерски делал вид, что такая трепетная тема, в частности, как женское бельё, его не касается. Он вообще предпочитал не спорить с супругой, считая умение в случае опасности притвориться «мёртвым» – залогом долгой счастливой семейной жизни.

Сейчас же, глядя на идеальную небольшую грудь сестры, я подумал, что она прекрасна и без ухищрений, которыми так сильно грешат наши ровесницы и женщины постарше. По мне, так нет ничего более омерзительного, чем пуш-ап, зрительно увеличивающий грудь. Хотя нет, есть. Огромные накачанные силиконом сиськи, которые шлюхи гордо выставляют напоказ. Особенно летом, одевшись в коротенькие платьица с вырезом до пупа или в прозрачные маечки. Тьфу, гадость какая!

А́ва не такая. Она не развратница. Её обычный наряд – джинсы и свободная футболка летом или толстый свитер зимой. Придурки из нашей школы считают сестру чокнутой из-за манеры одеваться «как мальчишка», и это меня крайне бесит. Что эти ничтожества понимают в настоящей женской красоте?! Но сегодня вечером все недоброжелатели заткнут свои поганые рты, поскольку в честь выпускного А́ва наденет красивое платье. Сестра с матерью не зря трудились над нарядом последние несколько недель: в нём А́ва не просто великолепна, она сногсшибательна.

Вот поэтому ей следовало выспаться перед таким важным событием, а не нянчиться со мной.

Единственное, что омрачало мою радость за сестру, – выбор кавалера: Питер А́ндерсон – лучший квотербек за всю историю школьной команды. «Будущая звезда футбола» – так о нём думало большинство жителей нашего городка, а с моей точки зрения – «говнюк, каких ещё поискать». Когда Питер неожиданно пригласил А́ву на выпускной бал, она была на седьмом небе от счастья. Чего не могу сказать о себе. Когда я узнал, что сей недоразвитый спортсменишка, неспособный в уме сложить два простых числа, пригласил мою сестру на выпускной, то жутко разозлился. Одна мысль, что дегенерат А́ндерсон будет прикасаться к А́ве, танцевать с ней, вызывала у меня тошноту. Я не понимал, почему все, как одна, девчонки средней и старшей школы так восхищались Питером. Как ни крути, этот Аполлон местного разлива всерьёз разглагольствовал, что способность быстро бегать – наивысшая степень одарённости, а Европа – отдельный континент, куда он отправится играть после колледжа. Ясно же как день, что его голова наполнена лишь воздухом, как футбольный мяч.

Я искренне считал, что сестра выше симпатий к подобным человекообразным. Поэтому новость о том, что А́ва тоже попалась в сети «очарования» А́ндерсона, выбила меня из колеи.

***

Вечером того ужасного мартовского дня 2008 года, почти за три месяца до выпускного, мы с А́вой поссорились из-за её желания принять приглашение Питера. Впервые сестра не только вступила со мной в спор, но и выиграла его. Я взбесился и решил, что мне срочно нужно успокоиться, чтобы не натворить глупостей. Я дождался момента, когда родители сели смотреть шоу «Сделай меня супермоделью», выскользнул из дома и отправился в место, где всегда чувствовал себя в безопасности, – к старому дубу на берегу реки.

Было прохладно, особенно у воды, но студёный воздух снаружи не шёл ни в какое сравнение с холодом страха внутри. Мой самый жуткий кошмар – лишиться любви сестры – снова запустил в сердце ледяные лапы. Я пытался убедить себя, что сегодняшние события никак не могут повлиять на отношение А́вы ко мне. Решение сестры принять столь подозрительное приглашение (раньше Питер считал её пустым местом) – мелочь, не способная разрушить нашу глубинную связь. Разумнее не препятствовать желанию А́вы пойти на выпускной с этим хлыщом. Но страх сильнее разума.

Ощущение шершавой коры дуба под руками не принесло обычного облегчения. Сколько я себя помню, прикосновение к старому исполину, стоящему на страже нашего города, всегда успокаивало меня. Чтобы остудить воспалённый мозг, я решил поступить радикально, – разделся и окунулся в воды ночной реки, в которых до сих пор плавали куски грязно-серого мартовского льда.

Помогло.

Обратно я бежал что есть сил, словно за мной гонятся демоны. Впервые они преследовали меня наяву.

Всю жизнь меня мучают странные, порой внушающие трепет сны. А́ва думает, что это просто кошмары, сочувствует мне, а я стараюсь не разубеждать её. На самом деле, я вижу одну и ту же сцену из своей прошлой жизни. Вижу с тех пор, как очнулся зародышем после перерождения.

Мне снится, что я умирающий в больничной палате старик, кровать которого окружили четверо сыновей. Их головы поникли, а лица выражают скорбь и смирение перед грядущими событиями. Самый младший из детей сжимает мою руку с такой силой, словно так он сможет помешать мне уйти.

Однако сын не видит, что ангел смерти уже молча стоит в изголовье больничной койки, равнодушно дожидаясь нужного момента. От его неподвижной фигуры не веет ни злобой, ни кровожадностью. На бледном суровом лице заметно читается умиротворение и… скука. Сколько ему пришлось забрать душ, пока длится его вечность? Думаю, не сосчитать, ибо «имя им – Легион». Для посланца Смерти это всего лишь работа, ничего личного. Он непоколебимое спокойствие, и, кажется, ничто не способно вывести его из себя. На фоне пугающих своей белизной больничных стен чернокрылый ангел выглядит особо эпично и величественно. В руках у него не коса, а серебряные ножницы, которыми ему предстоит перерезать тонкую, похожую на паутину, нить жизни.

В палате стоит гробовая тишина, разбавленная только писком монитора и редкими женскими и детскими всхлипами. Это чуть поодаль, неловко переминаясь с ноги на ногу, толпятся мои внуки и внучки разных возрастов. На лицах родных видно искреннее горе, а не тайное желание, чтобы их предок как можно скорее покинул мир живых.

Несмотря на близость смертного часа, старик (то бишь я) старается быть бодрым и даже весёлым. Вот он что-то говорит сыновьям, и губы кривит усмешка. Сколько я ни силился, так ни разу и не смог разобрать собственных слов. Впрочем, за фальшивой жизнерадостностью умирающий тщательно скрывает от членов семьи адские муки и считает мгновения до забвения. Он устал от одному ему известной непосильной ноши. Но, помимо боли, в его глазах плещется непомерная гордость, словно он совершил подвиг.

Неожиданно в коридоре раздаётся шум. Судя по приглушённому раздражённому голосу, это мой лечащий врач непривычно яростно спорит с кем-то у входа в палату. Это странно. Обычно доктор говорит спокойным слегка усталым от ночных дежурств голосом. Несмотря на его возражения, дверь открывается, и кто-то входит в палату. Ангел смерти оживляется при виде нарушителя спокойствия, будто именно его он всё это время ждал и не давал мне покинуть этот мир. Из-за народа, столпившегося у входа, я не вижу внезапного визитера. Родственники с недоумением переглядываются, но всё же расступаются, и… На этом месте я всегда просыпаюсь. Мой крик – это проявление не страха, а ярости. Сердце заходится в тахикардии от бессилия и злости, от невозможности узнать, что же случилось дальше. Ядовитый пот гнева заливает глаза. Я чувствую, что от меня ускользает нечто важное о прошлой жизни, и это сводит с ума.

Я никогда и никому, даже А́ве, особенно А́ве, не рассказывал, о чём мои сны. Не хочу, чтобы она считала меня сумасшедшим. Я знаю, сестра постарается меня понять, не будет издеваться или советовать обманчиво ласковым голосом сходить к «специалисту». Но какой в реальности будет её реакция, если я скажу: «Знаешь, А́ва, я не только вижу, как я провёл последние часы прошлой жизни, но и помню наше знакомство в утробе матери. Мы там от души веселились: стебались над родителями, возмущались данными нам именами, гадали, в каком городе нам предстоит жить. А ещё мы дали клятву, что никто и ничто нас не разлучит после появления на свет. Но ты забыла обо всём, когда родилась, а я нет».

Вот и сегодня я проснулся от досады, что снова от меня ускользнула самая интересная часть воспоминаний – промежуток между смертью и перевоплощением. В который раз вопросы остались без ответа. Кем я был раньше? Почему посланец смерти так терпеливо дежурил возле моего смертного одра? Почему, чёрт возьми, потом меня не пустили в свет? Почему не забыл эйфорию от полёта, равно как и ужас от того, что никак не мог вспомнить, кто я? Для чего мне снятся эти сны?

***

– А́дам, – голос сестры отвлёк меня от размышлений, – у тебя больной вид. Ты весь вспотел, и лицо покраснело. Может, примешь аспирин? Сегодня у нас важный день.

Ну да, ну да. Я ведь тоже окончил школу, но идти на сопливые танцульки вечером у меня нет никакого желания. Так и не придумал веской отговорки, чтобы туда не ходить. Хотя… болезненное состояние – отличный предлог не нарушать своего слова. В душе я смирился, что А́ве нравится Питер, но не сообщил о перемене точки зрения. Мне стало нестерпимо стыдно.

– Да, ты, наверное, права. Мне и впрямь как-то нехорошо. Приму таблетку и пойду спать. Но не уверен, что мне станет лучше к вечеру. Придётся тебе, сестрёнка, отдуваться на танцах за нас обоих. – Я фальшиво улыбнулся.

Светло-голубые глаза А́вы, точная копия моих, казавшиеся огромными в свете ночного небесного фонаря, пристально наблюдали за мной, будто пытаясь понять, говорю я правду или лгу. Тревога всё ещё не покинула бледного с тонкими аристократическими чертами лица сестры. А́ва убрала непослушную платиновую прядь со лба и обхватила плечи обманчиво хрупкими пальцами, словно обнимая саму себя. Я снова невольно залюбовался ею. Несмотря на то что мы похожи как две капли воды, А́ва, несомненно, гораздо привлекательнее меня. В редкие минуты хорошего настроения мне кажется, что я похож на одного малоизвестного британского актёра – Тома Хиддлстона. Недавно я случайно наткнулся на телефильм «Любовные неудачи Джейн Остин», шедший по ВВС. Да-да, у нас в доме показывает ВВС, ибо мать без ума от всего английского. С первого появления актёра на экране я поразился, насколько мы с ним похожи, только у меня светлые, почти седые волосы и не такие кудрявые. Но позднее решил, что переоценил свою внешность, и Том гораздо харизматичнее и симпатичнее меня. Всё-таки он актёр, а я всего лишь выпускник старшей школы захолустного городишки.

Изображая недомогание, я сел на стул. А́ва, словно тень, опустилась на соседний и ещё раз поинтересовалась:

– Ты снова видел дурной сон? Или… – Её взгляд внезапно потускнел. – …как и прежде расстроен, что я иду на выпускной не с тобой? Мы же договорились…

«Ну да, не со мной, а с этим кретином и воображалой А́ндерсоном!» Только-только переставший душить меня гнев вспыхнул с новой силой. Однако вслух я произнёс:

– Не беспокойся, всё в порядке. Вероятно, я где-то подхватил вирус. Отлежусь-ка пару дней и вскоре буду как новенький.

– Но ты же пропустишь выпускной, на который так настойчиво собирался? – Голос сестры звучал крайне огорчённо.

Теперь от стыда у меня горели не только щёки, но и уши. Видеть, как А́ва танцует на балу с Питером и млеет от его взгляда, выше моих сил. Боюсь, я не удержусь и всё испорчу. Сестра мне этого никогда не простит. Поэтому я просипел:

– Жаль, конечно, но лучше мне не ходить в школу, чтобы никого не заразить. Да и тебе стоит держаться от меня подальше на всякий случай.

– Вздор, – фыркнула А́ва, – я ещё ни разу от тебя ничем не заразилась. Обычно я источник всякой заразы, но сегодня чувствую себя прекрасно. Немного болит голова от переживаний за… – Тут её голос чуть дрогнул, – …за платье и причёску, и всё. Выпью-ка и я таблетку с тобой за компанию.

С этим словами она поднялась со стула и пошла в нижнюю ванную комнату, где висел шкафчик с лекарствами.

Несмотря на то что сестра и я разговаривали тихо, мы всё же разбудили мать. Уголки её губ уже много лет назад опустились из-за постоянного недовольства всем и всеми. Ревность, которой она изводила мужа и по сей день, изуродовала когда-то красивое лицо. Обычно тщательно уложенные уже с проседью волосы сейчас торчали во все стороны как солома.

Войдя на кухню и не обнаружив дочери, она пошла на свет в ванной.

– А́ва, ты почему не спишь? Что случилось?

Только к сестре мать испытывала нечто похожее любовь и проявляла хоть какую-то заботу. Ни мне, ни отцу (кроме ревности) уже давно ничего не перепадало с этого стола. Ещё с утробы я знал, что она неистово хотела дочь. Кстати, отец, как ни странно, тоже не желал сына. Чуть ли не с первых мгновений, как мать узнала о беременности, все её разговоры сводились исключительно к тому, какие причёски она будет делать малютке, как они вместе будут ездить по магазинам за обновками и сплетничать о соседях. Я не удержался и тихонько злоехидно захихикал – ожидания матери не сбылись. Если в детстве сестра и позволяла заплетать себе дурацкие косички, то уже в средней школе решительно пресекла попытки сделать из неё красавицу-леди и потребовала подстричь ей волосы. А уж ездить за покупками и вовсе терпеть не могла. Всё это порядком огорчало родительницу, но перед соседями и приятельницами она всегда хвасталась тем, какая у неё прекрасная дочь. Меня же мать не замечала почти с рождения. Какое-то время меня это обижало, но потом я привык быть невидимкой. Мне хватало общества сестры.

– Голова разболелась. Решила принять аспирин, пока не разыгралась мигрень, – А́ва в очередной раз постаралась отвести подозрения от меня. Напрасная трата сил: маман абсолютно не волновало, что меня заставило тоже бодрствовать в эту ночь.

– Отправляйся в постель, иначе утром будут круги под глазами. – И твёрдо взяв сестру под локоть, повела её наверх.

А́ва кинула на меня виноватый взгляд поверх материнского плеча и без сопротивления отправилась спать. Я пересел в любимое кресло возле окна и погрузился в воспоминания о тех днях, когда мы с сестрой были ещё зародышами и составляли единое целое.

***

Когда я осознал, что вместо того, чтобы отправиться в свет, очутился незнамо где и практически ничего не помню, страшно испугался. Как я мог догадаться, что был всего лишь эмбрионом; что мозг ещё не сформировался, и поэтому всем моим знаниям и воспоминаниям было попросту негде храниться? Инстинктивно я решил впасть в спячку до лучших времен. Сколько я провел в отключке, не помню, но, очнувшись, обнаружил, что теперь у меня есть тело и всё, что к нему должно прилагаться. И память моя хоть и не полностью, но восстановилась. Я вспомнил содержание всех прочитанных книг и кучу другой не особо важной информации, понял, что переродился, но по-прежнему не знал своего имени.

Моя «камера» оказалась гораздо теснее, чем хотелось. Как выяснилось, будущий человек должен по чьей-то злой задумке эволюционировать в отвратительно организованной среде. Неудивительно, что при рождении стоит адский ор. Считается, что ребёнок кричит, чтобы прочистить дыхательные пути и показать всем присутствующим, что он жив, и с ним всё в порядке.

У меня несколько иная теория. Мне кажется, в первые мгновения вне утробы матери новорождённый сначала яростно протестует против бесчеловечных условий развития эмбрионов. Он высказывает всё, что накопилось за прошедшие девять месяцев. Затем же, выплеснув негодование, с чувством выполненного долга радуется обретённому пространству и возможности наконец размять скрюченные конечности. По крайней мере, я испытывал именно такие чувства, когда появился на свет.

Я сидел в кромешной темноте и никак не мог разглядеть обстановку вокруг, хотя сомневаюсь, что там было хоть что-то стоящее внимания. А вот слух пришелся как нельзя кстати, и я стал развлекать себя тем, что прислушивался к голосам родителей.

Из их разговоров я понял, что сейчас 1990 год, мой будущий папаша – дантист, а его супруга, то бишь моя маман – одновременно его ассистентка и секретарша в целях экономии средств. Однако дело было не только в бережном отношении к семейному бюджету – родительница оказалась страшной ревнивицей, да такой, что Отелло – младенец по сравнению с ней в этом вопросе.

В молодости мать можно было бы назвать обладательницей приятного уху сопрано, если бы не обилие фальшивых нот в её попытках подпевать радио. Со временем я научился распознавать оттенки голоса матери в зависимости от настроения. Когда она обращалась к мужу, тональность понижалась, и тембр становился мягким и бархатистым. Она, без сомнений, любила супруга. Но стоило матери завести беседу с мало-мальски красивой женщиной или неприятным ей человеком, как её голос становился строгим с угрожающе нарастающими визгливыми нотками. Это знание мне ой как пригодилось в детстве. Благодаря ему я умело избегал патовых ситуаций, лишь услышав ту или иную интонацию матери.

Отец, равно как и сейчас, разговаривал абсолютно со всеми спокойным баритоном. Он на удивление неконфликтный и невозмутимый человек, учитывая истеричность и стервозность жены. Меня всегда мучал один вопрос: «Что он нашёл в моей маман?» Они разные, как вода и масло. Отец большую часть времени предпочитает молчать, разговоров ему хватает на работе. Но когда обращается к супруге, в его голосе автоматически появляется успокаивающая интонация. Тогда я не знал имён родителей: между собой они называли друг друга «дорогой» и «дорогая», а посторонние к ним обращались как к «миссис и мистер Твинн».

Спустя некоторое время я обнаружил, что моя камера в утробе матушки не одноместная. Однажды, размышляя о внешности родителей, я услышал приглушённое хихиканье. Даже неспособность вспомнить, кем я был, не взволновала меня больше, чем этот звук.

– Ты кто? – зачем-то шёпотом спросил я.

– Естественно, я твоя сестра, кто ж ещё? Возможно, даже близнец. Родимся – увидим. – Уже тогда А́ва отличалась рассудительностью, а я тугодумием в её присутствии.

– Сестра? Так ты женского пола?

– А что тебя так сильно удивляет? По-твоему, мир состоит преимущественно из мужчин? – В голосе появились прохладные нотки.

– Нет, что ты. – В тот момент я испугался, что обидел её, и она исчезнет. – Это я ляпнул, не подумавши. А где ты?

– Там же, где и ты. В утробе нашей общей матери, как ты её зовёшь, истерички.

– Но я тебя не вижу. Ты реальна? Может, ты голос в моей голове, рождённый одиночеством?

– Дурачок, ты меня не видишь, потому что между нами стенки пузырей. У нас у каждого своя отдельная «комната».

– А почему я тебя раньше не слышал? – резонно, как мне казалось, спросил я.

– Не видела причин подавать голос. Ты так занимательно размышлял о смысле бытия, так беспокоился о своём развитии, что не хотела тебе мешать. К тому же в отличие от тебя, я люблю не думать, а спать, как и положено эмбриону.

– Ты что, можешь читать мои мысли? Откуда так много знаешь обо мне и о развитии плода?

– Слушай, у тебя точно мозг до конца сформировался? Ты же, получается, как минимум вторую жизнь начал, а элементарных вещей не догоняешь. Мы с тобой из одной яйцеклетки, то есть генетические копии. И хотя мозг, слава богу, у каждого свой, но я знаю всё, что знаешь ты, и чувствую всё то же самое, что и ты. И да, если захочу, то могу прочитать твои мысли.

И тут же я услышал внутри головы её голос: «Привет, можно и так общаться, но предпочитаю более цивилизованный способ». Именно в этот момент, я понял, что буду её любить вечно и охранять от любых бед, даже ценой собственной жизни.

– Круто, – поражённо прошептал я. – А ты тоже родишься не впервые?

– Думаю, в первый раз.

– А откуда ты тогда знаешь столько слов и их значений?

– Вот болван! – Внезапно рассердилась сестрёнка. – Из твоей башки, откуда же ещё?

– А, точно. Всё никак не могу привыкнуть к нашей связи. Но согласись, это странно, что я совсем недавно был другим человеком, жил, имел семью, умер в конце концов, а ты чиста, как лист бумаги.

– Не вижу ничего странного, – самоуверенно произнесла «возможно близняшка», – ты, насколько я поняла из обрывков твоих воспоминаний, вероятно, чего-то натворил или, напротив, не доделал. Вот и пришлось тебя срочно реинкарнировать. А я новая незапятнанная душа, может даже, приставленная вернуть тебя на путь истинный. Ладно, давай заканчивать на сегодня знакомство, я что-то спать снова захотела.

– Я ещё услышу тебя?

– Конечно, глупый. Не волнуйся. – Мне показалось, что она усмехнулась. – И совет: сильно не дёргайся и не волнуйся. Иначе ты снизишь уровень прогестерона нашей, ещё раз напоминаю, общей матери, из-за чего мы рискуем покинуть её уютное лоно раньше срока без шансов на рождение.

– Хорошо, – пробурчал я, немного уязвлённый неожиданной отповедью.

Ведь она не сама по себе такая умная, а благодаря именно моим воспоминаниям. Но через мгновенье радость от общения победила краткое недовольство, и я с любопытством спросил:

– Можно последний вопрос? У тебя есть имя? Ты как-нибудь себя называешь? Я своё, как ты знаешь, не помню.

– Если бы ты не был таким сексистом и внимательно слушал разглагольствования нашей маменьки, то знал бы, что она хочет назвать меня А́вой в честь любимой актрисы. А зачем тебе всенепременно вспоминать своё старое имя? Ты можешь придумать новое.

Поразмыслив, я ответил:

– Тогда зови меня А́дам.

С этих пор А́ва всегда была права, а я молча её обожал и мечтал поскорее появиться на свет.

Теперь меня ещё больше интересовало, как выглядят наши родители, поскольку от этого зависел будущий облик А́вы. По голосу мать мне представлялась высокой худощавой блондинкой в цветастом платье и почему-то с соломенной шляпкой на голове. Отец – чуть ниже её, полноватым усатым шатеном в сером костюме-тройке, у которого вечно отсутствует пиджак и галстук. Сестра не соглашалась, утверждая, что «они не могут выглядеть как парочка сельских жителей». Мы даже поспорили, и А́ва, конечно же, выиграла. После нашего рождения выяснилось, что Мэри Твинн – миниатюрная шатенка с безупречным вкусом в выборе одежды, а Чарльз Твинн – высокий атлетического телосложения блондин, предпочитающий твидовые пиджаки и джинсы. Их настоящий облик стал шоком для меня, когда мы впервые встретились лицом к лицу в родильном зале муниципальной больницы маленького городка чуть севернее Сиэтла под названием Даун Крик.

А́ва

«О божечки-божечки-божечки, – взвизгнула я и, бросив трубку, стремглав помчалась к А́даму рассказать ошеломительные новости. – Питер А́ндерсон пригласил меня на выпускной бал! С ума сойти! Меня!»

От неожиданно свалившегося счастья мысли хаотично плясали канкан, наступая друг другу «на ноги»: «Что надеть: платье или элегантный брючный костюм? Какого цвета? Что сделать с волосами: подстричься по-модному или попробовать отрастить? Хм, хотя за три месяца это вряд ли удастся. Может, тогда сделать наращивание?»

Мне так не терпелось поделиться с братом радостью, что я не сразу вспомнила, что А́дам недолюбливает школьную футбольную команду в целом, и Питера в частности. Да и вообще считает всех спортсменов выскочками и недоумками. Я замерла на середине лестницы.

«В принципе, я согласна с братом, большинство из членов команды реально недалеко ушли от дегенератов. Но Питер совсем другое дело: высокий красивый, с потрясающим телом. Он, словно голливудская звезда с фото Энни Лейбовиц. Одна его улыбка сводит с ума. А как на нём сидит форма «Падших ангелов!» В общем, мечта, а не парень. И ему вовсе не нужно быть умным, я же не замуж за него собралась.

Но А́даму бесполезно всё это объяснять. Он никогда не поймет, что значит для меня – школьной невидимки – приглашение на выпускной от самого популярного старшеклассника. Лучший квотербек в истории школы – это круче, чем особа королевских кровей. Любая девушка душу продаст за возможность быть его партнёршей на балу. Сам А́дам ни с кем не общается и не разделяет моей тяги находиться в социуме. Ему достаточно меня.

Как же быть? Мне и с братом ссориться не хочется, но и об отказе Питеру не может быть и речи. Придумала! Нужно преподнести ему эту новость как можно более будничным тоном. Сделать вид, будто я ещё раздумываю: принять предложение или нет. Точно, так и поступлю. Сегодня только одиннадцатое марта, к маю, глядишь, и привыкнет».

Я стала медленно подниматься. Ещё раз обдумала версию и, на всякий случай, вполголоса проговорила свою часть диалога.

«На первый взгляд изъянов нет».

Я почувствовала себя готовой к сражению и уверенно постучала в дверь, но А́дам не отреагировал.

«Может, спит?»

По-хорошему, это был шанс отложить разговор до лучших времён. Но, во-первых, я не хотела, чтобы брат узнал такие новости от родителей, которые сегодня, как всегда, по вторникам и четвергам, обедали дома и стали невольными свидетелями моего разговора с Питером по телефону. Во-вторых, не ручаюсь, что позже не растеряю бойцовский запал. Поэтому я решила поговорить с А́дамом сию минуту и зашла. Однако обнаружила, что каморка пуста.

«Хм, интересно, куда он подевался?»

Идти в свою комнату, хотя она в двух шагах, было лень, и я решила дождаться брата. Я завалилась на узкую старую тахту, накрытую идеально чистым, хоть и видавшим виды покрывалом. «Проклятье, и как А́даму удаётся поддерживать здесь безупречный порядок? Это ведь чулан с грудой ненужных вещей!»

Мысли вернулись к родителям и утренним событиям.

Сегодня я не пошла в школу из-за жуткой головной боли. Повалявшись немного в постели, я решила прогуляться. Погода оставляла, мягко говоря, желать лучшего, поэтому я предпочла моцион мотоциклу. Всё-таки на дворе начало марта, и снег кое-где всё ещё лежал серыми пятнами. Ездить, разбрызгивая грязь, так себе удовольствие. Натянув любимую толстовку поверх водолазки, я направилась на берег реки. Дойдя до дуба, около которого мы в детстве любили играть, я невольно улыбнулась.

«Здравствуй, старый великан, – сказала я, нежно касаясь мшистой коры. – Давненько не виделись. Ты скучал по мне?» В ответ дерево покачало голыми ветвями. «И я по тебе скучала. Прости, что не приходила навестить тебя». Я опустилась на корточки и прислонилась спиной к стволу. Стало уютно, словно я сижу в пледе в кресле на террасе, а не на продуваемом ветрами берегу. Все тревоги и печали унеслись куда-то, даже головная боль прошла.

Вдруг мне показалось, что у кромки воды мелькнуло нечто огненно-красное. Я вскочила, чтобы посмотреть на предмет, привлёкший моё внимание. Пусто. Лишь река, равнодушно несущая обломки льда.

Только сейчас я поняла, как замёрзла, и отправилась в кафе. Взяв большую кружку шоколада и кусок вишнёвого пирога, я села за самый дальний столик у окна. Посетителей в этот час было немного: я и странного вида мужчина, читающий «Сиэтл Таймс». Вскоре тишину нарушил громкий визгливый голос местной сплетницы – нашей соседки миссис Го́ссипс. Я не хотела с ней здороваться и накинула капюшон, чтобы она меня не узнала. Немного погодя я поняла, что миссис Го́ссипс пришла не одна, потому что услышала, как она обсуждает мою мать с кем-то. К сожалению, её собеседница (вряд ли она перемывала косточки в обществе мужчины) говорила очень тихо, поэтому их диалог звучал для меня, как разговор по рации.

– Это возмутительно, как Мэри Твинн с вами обошлась! – Гремела на весь зал старая сплетница. – Её ревность переходит всякие мыслимые границы!

«О, маменька опять заподозрила какую-то папину клиентку в чрезмерном внимании к лечащему дантисту, – ухмыльнулась я мысленно. – Наверное, кто-то не из нашего городка. Местные все в курсе маменького характера».

– …

И тут же услышала подтверждение:

– Не берите в голову. Она в сущности добрый человек, хорошая соседка, но стоит возле супруга появиться красивой женщине, прямо теряет разум. Вы просто недавно в Даун Крике, и она к вам ещё не привыкла.

– …?

– Да, дети у неё есть. Они выросли, считайте, у меня на глазах. Близнецы – А́дам и А́ва. Хотя, если хотите знать моё мнение, не так уж они и похожи друг на друга, как должны бы.

Я вздохнула. «Почему люди думают, что близнецам следует обязательно быть одинаковыми? Причём во всём: идентично вести себя, одеваться и даже продолжать друг за другом фразы. Странное, если честно, заблуждение. Никто не похож на другого на сто процентов в этом мире, даже однояйцевые близнецы. Да, у нас с А́дамом много общего, но это скорее привычки, чем врождённые сходства. Например, оба засыпаем строго на левом боку, совершенно не представляя почему. Когда мы обнаружили эту общую особенность, то долго смеялись и до сих пор при случае подкалываем друг друга. У нас схожие вкусы в одежде, и мы оба любим подолгу принимать душ (за что постоянно получаем нагоняй от родителей). Вот, пожалуй, и все наши сходства».

Тем временем миссис Го́ссипс продолжила свой спич:

– А́ва – довольно милое дитя. – От неожиданного почти что комплимента «милое дитя» подавилось шоколадом. – Она немного застенчива, и у неё странная манера одеваться. А ещё мотоцикл… Считаю, этот вид транспорта опасным и неподходящим для девушки.

«Ну вот опять, прям как маменька. Сколько ни повторяй, что мотоцикл абсолютно безопасен, если им правильно управлять, всё равно не верят. Да, я с детства обожаю скорость и в младших классах не расставалась с велосипедом. Мы с братом исколесили весь город и его окрестности на великах, обшарили каждый уголок. Что до общения со сверстниками, так это они считают меня чокнутой и всячески сторонятся. Думаю, из-за поведения брата: раз мы близнецы, то и я неадекватная. На самом деле, я люблю общаться с людьми и хотела бы иметь много друзей».

– …?

– А вот А́дам стал очень и очень чудны́м юношей. В детстве они с А́вой были не разлей вода, и я постоянно видела, как они играют у реки. Сейчас А́дам вечно сидит дома и даже в школу ходит редко. Директор – мой кузен – говорит, он умный мальчик, но уж больно неприветлив и молчалив, в отличие от сестры. Откровенно говоря, – понизила голос соседка, и мне пришлось напрячь слух. – Не удивлюсь, если на самом деле, он психически нездоров, и Мэри скрывает его бо́льшую часть времени, позволяя выходить лишь иногда. Бедный ребёнок!

«Вот что за чушь! Брат просто интроверт, и для счастья ему нужны только я, любимые книги и компьютер. Даже иногда завидно, если честно. А́дам может часами изучать анатомию человека, чтобы правильно его изобразить. Или лежать на берегу реки под ветвями старого дуба и читать, например, Достоевского. Он даже выучил русский язык, чтобы наслаждаться творчеством гениального автора в оригинале. Любимый роман брата – «Преступление и наказание». Как я ни пытала А́дама, так и не смогла понять, что он нашёл в этой мрачной истории про убийство старушки. И хотя брат объяснял мне что-то про неотвратимость наказания и муки совести, его любовь к этому произведению так и осталась для меня загадкой. Но считать его из-за этого психом – полный бред!»

Я не утерпела и фыркнула. Видимо, слишком громко, потому что старая сплетница резко вспомнила, что у неё дела. Стукнула дверь, и я не удержалась от того, чтобы не посмотреть в соседнее окно на собеседницу миссис Го́ссипс. К сожалению, я успела увидеть незнакомку только со спины: высокая стройная женщина в красном пальто с огненными волосами.

«Неудивительно, что маменька зашлась от ревности, особенно если она ещё и красива. Не её ли я заметила у реки? Да нет, она не смогла бы так быстро скрыться из виду».

Я посмотрела на часы и поняла, что родители скорей всего уже пришли на обед. «Пора домой, может, я успею их застать».

По пути к дому мысли о различиях между мной и братом не давали мне покоя.

«Да, мы оба среднего роста платиновые блондины щуплого телосложения с одинаковыми голубыми «ледяными» глазами и коротко стриженными волосами. Издалека нас вполне можно перепутать, особенно, если я в любимых джинсах и худи, но при встрече лицом к лицу, уверена, есть отличия. И по характеру разные.

Я считаю себя весёлой и неконфликтной. Часто, если что-либо не задевает напрямую мои принципы, мне проще уступить внешне, но потом сделать по-своему. Как правило, я так поступаю в отношении родителей: бесполезно собачиться с мамой, например, из-за необходимости всегда надевать лифчик. На кой он мне, скажите, если у меня первый, с натяжкой второй размер груди? Маменька думает иначе, считая неподобающим отсутствие данного предмета нижнего белья. Как и другие дурацкие правила внешнего приличия, эта отжившая традиция крайне важна для неё. Как следствие, во время лекций о первостепенном значении бюстгальтера в жизни юной леди я на словах соглашаюсь, но на практике снимаю его в школьном туалете перед занятиями.

А́дам же – вспыльчивый и нелюдимый. Он легко впадает в ярость, особенно, если речь идёт обо мне. Брат старается держать людей на расстоянии вытянутой руки и контактирует лишь в случае крайней необходимости. И только я знаю, что он добрейшая душа и быстро забывает обиды. Абсолютно честный и искренний человек. Правда, иногда мне кажется, что у него есть какая-то тайна, которой он не хочет делиться даже со мной.

Увлечения у нас также отличаются. Я обожаю фотографировать и мечтаю стать великой, как Анри Картье-Брессон или Энсел Адамс. Возможность запечатлеть на плёнке неожиданные моменты жизни или уголки природы, нетронутые человеком, завораживает меня. А брат предпочитает часами засиживаться за мольбертом. Я поражаюсь, с каким терпением он может раз за разом рисовать какую-нибудь неприметную птичку. Мне всегда становится стыдно, когда авторство пейзажей или натюрмортов брата приписывают мне. Как любой художник, А́дам подписывает работы. В правом нижнем углу он ставит свои инициалы, но окружающие считают, что «АТ» обозначает «А́ва Твинн». Брат никак не реагирует на этот вопиющий факт, только пожимает плечами и говорит, что ему всё равно. Чтобы каждый раз не раздувать скандал, я никак не комментирую похвалы за «мой талант в рисовании».

Размышляя в подобном ключе, я дошла до дома. Едва переступив порог, я услышала звонок телефона и взяла трубку.

Сейчас я валялась на диване брата и думала: «Слава богу, родители присутствовали лишь в течение первых минут разговора. Услышав предмет нашей беседы, они тут же расплылись в дурацких улыбках и, даже не закончив обед, спешно ретировались на работу. Проклятье, как неловко. Только родители умеют так глупо улыбаться при словах «выпускной бал» и «приглашение», хотя есть у меня подозрение, что сама я выглядела со стороны не меньшей глупышкой.

И всё же рассказать А́даму о приглашении Питера или, раз так сложилось, оттянуть неприятную дискуссию… Нет, всё-таки поговорю с ним сегодня. Я же твёрдо решила. Тем более брат всегда каким-то мистическим образом узнаёт про важные для меня новости или ситуации. И страшно злится, если я не успела первой его оповестить о том, что произошло. Последствия иногда непредсказуемы».

***

Я очень сильно люблю брата, это правда. Ближе, чем он, у меня нет и никогда не будет человека. Мы реально две половинки одного целого. А́дам сделает для меня что угодно, как и я для него. Однако его желание защитить меня от всего и всех иногда переходит все мыслимые границы. Брат придумал себе мой образ, представляет меня ангелом, но я обыкновенный человек со своими достоинствами и недостатками. И я задыхаюсь под его постоянным контролем моих знакомств, поездок куда-либо и даже… мыслей.

Я люблю брата, но иногда боюсь его. И хотя знаю, А́дам ни при каких обстоятельствах и пальцем меня не тронет, испытываю всякий раз страх, когда ему чудится, что кто-то желает мне зла или грозит опасность.

В такие моменты он действует быстро и безжалостно, как, например, в случае с сыном кондитера в день нашего шестилетия. Я и глазом не успела моргнуть, как А́дам избил парнишку до полусмерти. Удивительно, но я не могу вспомнить причин, по которым произошёл инцидент. В моих воспоминаниях будто монтаж.

Первый кадр. Я качаюсь на качелях во дворе и предвкушаю грандиозный праздник: огромный торт, множество гостей, подарки.

Чик, плёнка обрывается, и вот уже соседский мальчик лежит на траве, а брат остервенело бьёт его ногами и что-то в ярости кричит. Я беспомощно смотрю на это жуткое зрелище и ничего не делаю: не пытаюсь остановить А́дама и защитить парнишку. Будто я во сне и наблюдаю как бы со стороны. Но главное, во мне нет жалости к жертве, я полностью заодно с братом. Чувствую металлический привкус крови на губах, и он будит во мне странное звериное начало, неподобающее десятилетней девочке.

Чик, с кухни бежит мама и останавливает побоище. Она в ужасе смотрит на меня, не в силах вымолвить ни слова. Соседский паренёк без сознания валяется у моих ног. Наконец, мама бросает: «Чудовище!» – и пытается привести в чувство пострадавшего.

Чик, я крупным планом вижу лицо А́дама. Он сильно раскаивается в том, что сделал, на глазах слёзы, но прощения просит не у своей жертвы, а у меня. И я понимаю: ему лишь жаль, что он испортил праздник и напугал меня.

Проблема в том, что в момент избиения я не боялась брата. Страх пришёл позже, после разговора с мамой. Она настойчиво убеждала меня, что А́дам – монстр, и я должна перестать с ним общаться и защищать. Но как можно прекратить отношения с собственным братом, своей половинкой? С тех пор родители делают вид, что А́дама не существует, и теперь я его единственная родная душа и поддержка. К сожалению, самого главного мама добилась – я стала бояться злить брата. Чтобы уберечь его от необдуманных поступков, начала скрывать свои неурядицы с окружающими людьми. Напрасный труд – А́дам всё равно как-то узнавал о моих обидчиках.

Воспоминания немного утомили меня, и я задремала. Правда, вместо радужного сна о выпускном бале, сотканного из надежды на любовь Питера к моей персоне, я продолжила прогулку по уголкам памяти.

Нам с А́дамом по одиннадцать лет, и мы перешли в среднюю школу. После одиноких лет в начальных классах я надеюсь на новые знакомства и думаю, что наконец обрету друзей. Брат не слишком доволен моей идеей фикс иметь подружек, которые по его мнению «будут учить меня плохому». А́дам иногда похож на родителей, хотя сам этого не осознаёт. Даже если указать брату на его поведение в конкретных ситуациях, он всё равно не признается в том, что сильно похож на мать: те же интонации, те же жесты и практически идентичные доводы о том, как мне следует жить. Причём родителей переубедить гораздо легче, чем А́дама.

Я вижу, как в трепетном ожидании чуда с надеждой разглядываю новых одноклассниц, пытаясь по лицам определить, кто она – моя избавительница от жестокой социальной изоляции. И о, диво дивное, на английском языке я оказываюсь за одной партой с миловидной рыжеволосой девочкой по имени Тесса. А произошло это так.

Я, как всегда, заняла нам с А́дамом места в классе, хотя прилежным, в отличие от меня, учеником он не был и часто пропускал занятия. Мама сходила к директору до начала семестра и уведомила, что брат – чрезвычайно болезненный ребёнок, который большей частью обучается дома, но родителям хотелось бы, чтобы он числился в школе. Директор не возражал, но поставил условие: раз в семестр А́дам должен приходить и сдавать переводной экзамен. На том и договорились. Поэтому я сидела одна, ведь стул рядом со мной предназначался брату. Однако в тот год в средней школе учащихся оказалось больше, чем мест. Поэтому мисс Голдстоун – учительница английского языка – посадила новую ученицу на единственное свободное место – рядом со мной, чему я не противилась.

Я и Тесса понравились друг другу, как мне показалось, с первого взгляда. Мы так активно стали знакомиться и радоваться схожести в увлечениях и чертах характера, что мисс Голдстоун была вынуждена сделать нам замечание и пригрозить рассадить по разным концам класса. Мы вняли предупреждению и вели себя подобающе до окончания урока. На большой перемене сбылась моя вторая мечта – в столовой я сидела рядом с новоиспечённой подругой, а не в одиночестве в углу, где обедают, как известно, только фрики и отверженные школьным сообществом индивиды.

После уроков, несмотря на то что Тессу звали другие девочки, она пошла домой со мной. Оказалось, мы жили всего в паре кварталов друг от друга, что, впрочем, неудивительно для такого крошечного городка, как Даун Крик. Проводив Тессу, я направилась к своему дому, купаясь в розовых лучах надежды. «Теперь всё будет иначе, – радостно думала я. – Прощайте насмешки и одиночество! Здравствуй прекрасная жизнь, в которой есть друзья! Тесса собирается на смотр в группу чирлидинга, может, мне тоже попробоваться? Тогда мы ещё больше времени будем проводить вместе!»

Дома меня встретил брат и, увидев моё счастливое лицо, каким-то шестым чувством понял, в чём дело. Но не обрадовался за сестрёнку, нет, он разозлился. Впервые я поняла, что А́дам хочет не просто защитить меня от потенциальной угрозы, а изолировать от всего мира, и всем сердцем желает, чтобы моё внимание принадлежало только ему. Я осознала, что брат ревнует меня. Видя, что назревает ссора, я не стала с ним разговаривать. Просто ушла в свою комнату и трусливо игнорировала А́дама до конца дня. Так я пыталась не дать ему испортить такой замечательный день.

Утром, даже не позавтракав, я выскользнула через заднюю дверь, чтобы не встречаться лицом к лицу с братом, и пошла к дому Тессы. Но вместо радостного приветствия меня ожидало:

– Больше никогда не подходи ко мне, А́ва Твинн! Слышишь, никогда! Ты и вся твоя семейка – просто чокнутые!

Я опешила от такой отповеди. Щёки начало заливать предательским румянцем, на глазах выступили слёзы обиды.

– Тесса, что произошло? – Мой голос дрожал. – Что я могла натворить после того, как мы расстались?

– Я больше не хочу с тобой даже разговаривать, – процедила Тесса и отвернулась.

По её искаженному презрением и, как мне показалось, страхом лицу, я поняла, что допытываться о причине подобного поведения сейчас совершенно бесполезно. Произошло что-то поистине ужасное, раз я не заслужила даже шанса на разговор. И объяснение этому существовало лишь одно: Тесса каким-то образом познакомилась с А́дамом. Возможно, он сам к ней пришёл и сотворил нечто такое, что отвратило Тессу от желания общаться со мной навсегда. Вне себя от злости я побежала домой и, ворвавшись в комнату брата, собралась высказать ему всё, что о нём думаю. Но А́дама в каморке не оказалось, на диване лежал листок бумаги с краткой надписью «АВЕ».

Дрожащими от напряжения пальцами я развернула записку и прочла: «Выбирай: либо она, либо я». От несправедливости ситуации я расплакалась. «Это нечестно! – закричала я. – Нельзя заставлять выбирать между семьёй и дружбой! Ты поступаешь так же отвратительно, как и мама, когда пыталась заставить меня отказаться от тебя!» Ответа не последовало, только тишина, настолько мёртвая, что меня обуял страх. Страх абсолютного одиночества. Представить себе жизнь, в которой нет брата, я не могла, даже мысль об этом сводила меня с ума. Вот тогда-то я и поняла, что и люблю, и ненавижу А́дама с одинаковой силой.

***

Почему-то я никогда не вспоминала о том случае. Странно было воскресить вот так вот, во сне, историю нашей несостоявшейся дружбы с Тессой.

Я проснулась от ощущения тяжёлого, сверлящего меня взгляда. Нехотя открыла глаза, но никого не увидела. «Почудилось, – подумала я, – надо же, какой странный сон мне привиделся. И как я могла забыть об этом? Наверное, из-за того, что Тесса – бывшая девушка Питера, в мозгу что-то замкнуло, и воспоминания вернулись». Я медленно потянулась, всё тело будто одеревенело от сна на неудобной тахте. «И как А́дам на ней не только спит, но и высыпается?» Всё же ощущение тревоги от чьего-то присутствия меня не покидало. Ещё раз оглядевшись, я убедилась, что никого нет.

– Интересно, сколько сейчас времени? – спросила я пустоту.

– Время объяснить мне, почему ты собралась на выпускной бал с Питером А́ндерсоном? – Раздался тихий и явно раздражённый голос брата.

Я дёрнулась, как от удара, и одним резким движением села. В воздухе отчётливо запахло озоном, как перед грозой в летний день.

– Откуда ты взялся, А́дам? Напугал меня до икоты! – И в подтверждение слов икнула. – Тебя только что здесь не было!

Брат поднялся с колченогого стула, стоявшего в глубине каморки в тени коробок со старыми журналами, которые у мамы никак не поднималась рука выкинуть, и пересел на другой конец тахты. Его ледяные глаза сверлили меня из-под хмурых бровей, между которыми залегла глубокая складка. Губы плотно сжаты, на челюсти заиграли желваки. Ноги скрещены, левая рука судорожно сжимает край покрывала, а спина неестественно выпрямлена и напряжена.

– Не пудри мне мозги и отвечай! – проскрежетал он сквозь зубы. Я видела, что А́дам вне себя от ярости, но пытается удержать контроль.

Я решила не испытывать судьбу и удовлетворить его просьбу. «Главное, не показывать своего страха. Ты ни в чём не виновата», – напомнила я себе. Сделала резкий вдох и ответила ему в тон, глядя прямо в глаза.

– Ты что-то имеешь против выпускного бала?

– Я против, чтобы ты туда шла с А́ндерсоном! – прогремел А́дам.

– И почему же? – округлив глаза, удивилась я. – Чем он плох? – И, не давая брату вставить и слово, продолжила:

– Самый крутой парень в старшей школе, однозначно король выпускного бала, лидер нашей футбольной команды, в конце концов. Не спутник, а мечта!

– У него есть девушка! Тесса!

– Уже нет. Они расстались, и он пригласил меня. Разве ты не рад? Или считаешь, я ему не ровня? – Я пыталась перевести разговор в другую плоскость, то, что А́дам не рад, было видно невооружённым взглядом.

– В том-то и дело, что ты слишком хороша для такого, как он. Питер недостоин даже чистить твои кроссовки после пробежки. Я… я… запрещаю тебе идти с ним на бал! – выпалил брат, уже не фигурально сжимая кулаки.

– Ну а кто тогда достоин, А́дам, если не самый звёздный парень школы? Кто заслуживает такой чести, как повести меня на выпускной? Что-то я не заметила толпы страждущих? – Я не на шутку разозлилась и пошла ва-банк, потому что меня действительно никто, кроме Питера, не пригласил. В то время как все в школе знали свои пары ещё осенью.

– Это большая удача для меня, что Питер и Тесса поругались. Ты правда хотел бы видеть меня подпирающей стену на выпускном? Одинокой и никому не нужной? Такого «веселья» ты мне желаешь, брат? – Сарказм всё же пробрался в мою речь.

– Но… он же…

– Что я, по-твоему, должна была сделать? Отказать? Ты же не захотел идти, цитирую: «на сборище придурков, празднующих не пойми что». – Нанесла я последний решающий удар. Теперь брату придётся уступить, потому что он ни за что не пойдёт на выпускной.

В воздухе повисло молчание. Я, затаив дыхание, ждала, какое решение примет А́дам.

– Давай найдём компромисс, – медленно, словно пробуя на вкус новое для себя слово, сказал брат. – Я не буду препятствовать твоим, хм, отношениям с Питером. – На этом месте своей речи он остановился и тяжело вздохнул. Потом, подумав, продолжил:

– Ты пойдёшь с ним на выпускной бал, но…– Моё сердце сделало сальто. – …но я тоже там буду и прослежу, чтобы он тебя не ла… не обидел как-нибудь.

Не такие слова я ожидала услышать. Разочарование было настолько сильным, что, вероятно, отразилось на лице.

– Таково моё условие и последнее предложение, – твёрдо произнёс А́дам, снова сжал кулаки и отвернулся, словно не хотел видеть моего лица во время принятия решения.

Я задумалась.

«Присутствие брата на выпускном – большая проблема. Ведь я не просто влюблена в Питера со средней школы и хочу пойти с ним на бал. Я решила подарить ему самое дорогое, что есть у девушки – невинность. Питер – лучшая кандидатура для первого раза».

Тут я быстро посмотрела в сторону А́дама, будто он мог подслушать мои мысли, как это не раз бывало ранее, но брат, как и прежде, сверлил взглядом стенку.

«Все знают, что выпускной – место и время становиться женщиной. Никто в наше время не едет в колледж, не познав секса. Но брат мало общается, у него нет друзей, которые могли бы просветить его в этом вопросе. С другой стороны, он же не дурак и не глухой: весь год у всех только и разговоров на эту тему. Не зря же он собрался пойти на бал, хотя до этого был категорически против. Надо соглашаться на его условия. Впереди три месяца: я либо добьюсь взаимности от Питера и смогу убедить брата в нашей любви, либо как-нибудь хитростью заставлю А́дама отказаться от намерений защитить меня».

– Хорошо, я согласна, – стараясь не выдать истинных чувств, сказала я.

Теперь настала очередь брата удивляться. Он пристально посмотрел мне в глаза, желая увидеть в них правду. Я состроила невинное лицо и выдержала его взгляд. «Главное сейчас выиграть эту битву. Когда дело будет сделано, и я перестану быть девственницей, А́даму придётся смириться. Питер – не просто какой-то там парень, я люблю его. Да и, в конце концов, когда-нибудь я выйду замуж. Не думает же А́дам, что мы всю жизнь будем вместе».

Когда я увидела, что брат расслабился и разжал кулаки, а лицо озарила обычная добрая улыбка, я поняла, что выиграла. Глядя ему в глаза, которые вновь залучились любовью ко мне, я почувствовала себя предательницей.

Поздно вечером я услышала, как тихо скрипнула задняя дверь на кухне. Мне было жаль, что А́даму пришлось смириться с моим выбором, жаль, что причинила ему боль. Однако моё сердце трепетало от радости: «Я иду на бал с Питером, и никто теперь не встанет у меня на пути к его любви. Я стану его королевой!»

А́ва

Майское солнце щекотало моё лицо, мягко намекая, что пора вставать. Я приоткрыла один глаз, кинула взгляд на часы и застонала: «Ещё слишком рано. К тому же я поздно уснула. Ещё хотя бы полчасика…» Игнорируя моё нытьё, тело решило, что я уже довольно поспала, и глаза упорно отказывались снова закрываться, чтобы досмотреть чудесный сон. Тогда я устроила небольшую забастовку и осталась нежиться в постели.

«А́дам всё же решил притвориться больным и не пойти на выпускной». – С удовлетворением вспомнила я события ночи. Его спектакль не обманул меня, и теперь термит беспокойства точил дерево моего прекрасного настроения. Мне чудилось, что слишком уж легко А́дам сдался, хотя с самого начала упорствовал.

«Может, это какая-то проверка? Я поверю, расслаблюсь, а он свалится, как снег на голову, например, во время медленного танца. Я хорошо его знаю: когда брат что-то пообещал, он никогда не нарушает данное слово. – Мысли метались, как светляки, пойманные в банку. – Надо что-то такое придумать, чтобы фраза «пойти вечером на танцы» вызывала у него исключительно тошноту. Как же мне его подтолкнуть к окончательному, но самостоятельному решению отказаться сопровождать меня? Желательно, чтобы при этом он чувствовал себя виноватым. Тогда я включу режим «лучшая в мире сестра» и прощу его».

Идея настолько захватила меня, что я окончательно проснулась. Села на постели, взбила удобно подушки и стала напряжённо размышлять. Как назло, ничего путного не приходило в голову, а времени было в обрез. Неизвестно, как долго нелюбовь А́дама к общению и школьным мероприятиям сможет противостоять желанию уберечь меня от Питера. Брат искренне считает, что люди, окружающие меня, злые и только и думают, как меня обидеть.

«Ага, вот делать нечего тому же Питеру, как замышлять нечто дурное в отношении меня, – прошептала я, будто меня кто-то мог услышать, и усмехнулась. – Скорее это я хочу им воспользоваться в личных интимных целях». Как обычно, при упоминании секса я покраснела, а при мысли о предстоящем соблазнении Питера по телу пробежали мурашки. Ладони покрылись липким потом страха: «А что если он отвергнет меня?» Мне даже думать не хотелось о таком развитии событий, поскольку тогда мне ничего не останется, как сгореть со стыда. Ведь это ужасно унизительно, когда тебя в такой момент отвергает парень. «Уж лучше тогда умереть!» – воскликнула я, и червячок сомнений вновь начал терзать моё сердце.

Без сомнений, Питер А́ндерсон – лучшая кандидатура для потери невинности, но его отношение ко мне немного беспокоило. За минувшие три месяца со дня приглашения на бал мы встречались вне школы всего несколько раз. Отчасти из-за истерик А́дама, отчасти из-за неимоверной занятости Питера. Несомненно, тренировки – важная часть его жизни, но ревность мне подсказывала, что с Тессой он проводил гораздо больше времени. Со мной же Питер вёл себя немного отстранённо, но я списывала такое поведение на недавний разрыв. Всё-таки они с Тессой встречались со средней школы, и нельзя просто взять и вычеркнуть из памяти совместное прошлое. Поэтому я старалась не подавать вида, как мне обидно.

Тем не менее в последние две недели что-то изменилось, и Питер стал больше уделять мне внимания. На прогулке взял меня за руку, а однажды мы даже целовались. Мой первый поцелуй… Всё произошло не так романтично, как я мечтала, и не так восхитительно, как представляла. Слишком быстро и слюняво, будто мопс облизал. В фильмах и книгах всё по-другому, но там же выдумка, а здесь реальность, и она вполне может отличаться не в лучшую сторону. Правда, меня удивило, что он не стал настаивать на большем, как обычно поступают парни. Кто бы мог подумать, что Питер настоящий джентльмен?

Мой взгляд упал на платье для выпускного, и на сердце сразу потеплело. Обычно я не жалую атрибуты женского гардероба, предпочитая удобство красоте. Но сегодня это не наряд для последнего вечера в качестве школьницы, это моя снайперская винтовка. И у меня лишь один шанс на удачный выстрел в сердце Питера.

С фасоном для платья я определилась быстро. В феврале мы с родителями смотрели церемонию «Оскар», на котором Тильде Суинтон вручили заветную статуэтку за лучшую роль второго плана в фильме «Майкл Клейтон». Актриса надела на премию изумительное чёрное платье в пол с одним рукавом «а-ля летучая мышь». Мама мой выбор одобрила, но настаивала на другом цвете. После нескольких дней препираний мы нашли компромисс: бледный серо-голубой шёлк.

Ненавижу ходить по магазинам, но в этот раз сама настояла на поездке в Сиэтл за тканью. Как выяснилось, найти подходящий цвет не так уж легко: он оказался достаточно редким. Мы с мамой обошли с дюжину бутиков, побывали практически во всех торговых центрах. И когда уже отчаялись найти то, что нам нужно, заметили небольшой магазинчик, странный и довольно грязный. Мама засомневалась, что в подобном месте продаётся что-то приличное. Каким-то шестым чувством я поняла, что именно здесь мы найдём искомое, и убедила её зайти.

Старик-продавец выглядел не менее нелепым и зачуханным, чем его заведение, но ткани, разложенные по пыльным прилавкам, были настоящим сокровищем. Такого разнообразия довольно редких натуральных материалов по удивительно приемлемым ценам мы не видели ни в одном из посещённых магазинов. Подходящая на сто процентов и по цвету, и по фактуре ткань лежала в самом центре магазина, притягивая наши восхищённые взгляды как магнит. Мы даже не надеялись найти подобную красоту и незамедлительно указали продавцу на свой выбор. Поразительно, но ткани имелось в наличии ровно столько, сколько необходимо для пошива.

Когда я впервые надела платье, то ощутила себя настоящей королевой. Шёлк приятно холодил кожу и струился по фигуре, бережно обнимая каждый изгиб. Неожиданно небольшая грудь превратилась в достоинство: она не отвлекала взгляды от моей, как оказалось, не андрогинной, а хрупкой, как у китайской статуэтки, красоты. С удивлением я поняла, что привлекательна и сексуальна. Напрасно я всегда отмахивалась от мнения брата и родителей, считая, что они льстят из любви ко мне. Мама сшила платье не точь-в-точь как у Тильды Суинтон. Мы сохранили длину наряда и оригинальные рукава: один отсутствует, другой – «летучая мышь», но добавили глубокий вырез на спине. Модельная стрижка и модная тонировка на немного отросших волосах, туфли на высоком каблуке и серебряный клатч завершали образ, делая его ошеломительным. А́дам просто остолбенел, когда увидел меня при полном параде.

– А́ва, ты потрясающе выглядишь! – Восхищение в голосе брата было, как всегда, неподдельным, но в этот раз я ему поверила.

– Спасибо, мне тоже нравится моё отражение. – И как доказательство покрутилась перед зеркалом, широко улыбаясь.

– Теперь ты понимаешь, почему я непременно должен сопровождать тебя на бал? – Улыбка медленно сползла с моего лица.

Такого побочного эффекта я не предусмотрела. Однако желание понравиться Питеру оказалось сильнее, чем страх перед недовольством брата.

Я с трудом оторвалась от созерцания вечернего наряда: нужно немедленно придумать, как отвадить А́дама от выпускного бала.

«Что же может его остановить или отвлечь? Ночью он вроде не особо горел желанием идти. Расхотел? Не думаю, что мне грозит подобное счастье. Зато я уверена, как только брат снова увидит меня при всём параде, его мнимое недомогание как рукой снимет. Может, ему слабительное или снотворное в сок подсыпать?» – подумала я и тут же устыдилась.

Это уже явный перебор, даже для такой важной цели, как у меня. Понятно, что какая-нибудь неожиданная травма, например, ноги могла бы мне помочь, но это ещё более отвратительный способ. «Какая же я гадкая, раз мне в голову приходят столь чудовищные мысли о брате!» – произнесла я и заплакала, чувствуя себя абсолютно несчастной.

И тут меня осенило: «Плач! А́дам не выносит вида моих слёз! А ещё он ненавидит школу!» Я стала лихорадочно думать: «А́дам собирается вечером на бал и категорически не хочет идти на вручение аттестатов. Говорит, что дважды в один день не вынесет посещения «заведения для оболваненной молодёжи». Если я найду, на что обидеться, но не просто, а прям до горючих слёз, тогда брату придётся сопровождать меня в школу днём. Может, мне даже повезёт, и А́дам, утомлённый общением с многочисленными одноклассниками и их родственниками, уснёт и пропустит выпускной. Мне же достаточно не попадаться ему на глаза в новом наряде. Звучит наивно, но может сработать. Должно сработать! Какая же я умница!» – восхитилась я собой и захлопала от радости в ладоши. Хорошее настроение вернулось, и я была готова прожить этот самый важный для меня день.

***

В голове созрел макиавеллиевский план, и теперь осталось с хирургической точностью воплотить его в жизнь.

А́дам, кроме моих слёз, совершенно не выносит ещё одну вещь – бардак. Любовь к порядку и педантичность являются теми чертами его характера, которые напрочь отсутствуют у меня. Это, кстати, ещё одно различие между нами.

Если заглянуть в чулан, который служит брату комнатой, то можно отметить, что несмотря на пыль, возникающую, как по волшебству, практически сразу после уборки, там царит идеальный порядок. Старая тахта аккуратно застелена покрывалом, коробки выстроены по размерам чёткими, как под линейку, рядами, и даже старые журналы разложены по годам и номерам в порядке их выпуска.

Моя же комната похожа на помещение после локального торнадо: вещи, которые я надевала или собираюсь надеть, обычно валяются на кровати; стол завален книгами, тетрадями, блокнотами, ручками и другими нужными мне предметами. Обычно визит А́дама ко мне начинается с разговора о важности порядка для формирования сильной личности, во время которого брат методично раскладывает вещи по местам. А́дам на полном серьёзе считает, что экологическая катастрофа, надвигающаяся на планету, ничто иное, как недостаток порядка в умах и жилищах людей. Стоит ему увидеть незакрытый колпачком тюбик зубной пасты или фломастер, как можно тут же нарваться на лекцию о беспорядочной вырубке лесов или вымирании редких видов животных. Как эти разрозненные, на мой взгляд, факты связаны, я никогда не спрашивала, опасаясь новых нравоучений. Учитывая эту особенность брата, мне ничего не будет стоить вызвать у него недовольство подготовленным маленьким беспорядком.

Я так увлеклась построением плана, что забыла про время. Посмотрев на часы, я обнаружила, что уже полдень. «Проклятье! У меня на всё про всё всего час! А я до сих пор в пижаме!» – Быстро выпрыгнула из постели и заметалась по комнате, подготавливая авансцену для будущего спектакля. Сначала я убрала с глаз долой вечернее платье, чтобы А́дам не смог отвлечься на воспоминания о том, как я в нём выгляжу. Потом быстро достала первую попавшуюся под руку белую блузку и запихнула под одеяло так, чтобы был виден небольшой кусочек ткани. Я даже не успела толком навести ещё дополнительного бардака, как в дверь постучал брат. «Ну и слух у него, – подумала я. – Хотя ничего удивительного, между нашими комнатами довольно тонкая стена». Я метнулась за ширму и крикнула: «Входи!»

Я сделала вид, что собираюсь в большой спешке и не могу что-то отыскать в шкафу (хотя там висел на плечиках ещё с вечера подготовленный костюм, но откуда брату об этом знать). В процессе я принялась с максимальной настойчивостью звать его на вручение аттестатов, мотивируя тем, что это важный момент в жизни каждого школьника. Даже не видя из-за ширмы лица А́дама, я знала, что он скривился, будто съел лимон целиком. Решив, что не помешает усилить отвращение брата к встрече с одноклассниками, я ещё раз призвала его сопровождать меня. А́дам что-то пробурчал под нос, но я не стала уточнять, что именно, поскольку приближался кульминационный момент.

Я сделала глубокий вдох, пытаясь усмирить бешеный пульс, и притворилась, что говорю сама с собой. Мол, никак не могу найти блузку. Как я и ожидала, А́дам быстро обнаружил пропажу под одеялом и, сам того не понимая, подыграл мне: стал иронизировать над моей неряшливостью. Просто подарок судьбы! Слёзы моментально брызнули из глаз. Я даже не предполагала, что так легко и натурально смогу зарыдать «от обиды». Брат опешил. Такой реакции на невинное подтрунивание он не ожидал и стал спешно меня успокаивать. Я заплакала ещё горше. Ничего не понимая, А́дам начал извиняться, и тут я, улучив момент, потребовала, чтобы он поехал со мной школу в качестве извинения. Ловушка захлопнулась, и теперь жертва была согласна на любые условия.

Брат ушёл одеваться согласно дресс-коду, а я присела на край кровати, продолжая сжимать в руках блузку-спасительницу. Мне не верилось, что план сработал так быстро и чётко. «Теперь А́дам ни за какие коврижки не придёт на выпускной бал», – удовлетворённо подумала я и пошла переодеваться в подготовленные вещи.

Сев в машину, я отметила, что мы с А́дамом, не сговариваясь, оделись максимально похоже. Моё настроение поднялось до предельно возможной высокой точки.

В школе царила атмосфера праздника и предстоящей свободы. Радостные выпускники и их родители сбивались в группы, делились планами, обсуждали, кто куда подал или собирается подавать документы. Не менее воодушевлённо между учениками велись дискуссии о том, кто же в итоге будет королём и королевой бала. Все единодушно предсказывали победу Питеру, а вот когда речь заходила о королеве, то мнения разделились. Кто-то считал, что вопреки тому, что пара Тесса-Питер распалась, они всё равно возглавят бал. Некоторые, завидев меня, понижали голос и утверждали, что Тесса ни за что не захочет находиться рядом с бывшим парнем. Однако, к моему огорчению, практически все дружно соглашались с тем, что я не пара Питеру.

– Никогда этой серой мышке не сравниться с Тессой, – зло шипели мне вслед поклонники самой красивой пары в старшей школе.

– Без сомнений, она его приворожила, – вставляли свои пять центов верящие в мистику особи.

– Она явно что-то сделала, чтобы рассорить Питера и Тессу. Может, чем-то шантажирует? – рассуждали сторонники заговоров.

За последние месяцы я привыкла к подобным разговорам и шушуканьям за спиной. Но А́дам, редко посещавший школу, был обескуражен таким общественным мнением. Я видела, как сжимаются кулаки и играют желваки на скулах брата при каждой брошенной в мой адрес фразе. Чтобы не допустить скандала, мне пришлось отвести А́дама в сторонку от галдящей толпы и успокоить его.

– Как они смеют такое говорить! – Злился, надо сказать, небеспочвенно брат. – Чтоб они знали, это Питер не заслуживает даже числиться твоим парнем! А Тесса Вальддштейн недостойна целовать тебе ноги!

– А́дам, успокойся, пожалуйста. Люди всегда болтают чепуху. Раньше, когда Питер и Тесса встречались, школа также разделилась на два лагеря. Одни говорили, что Тесса недостаточно хороша для Питера и, вообще, еврейка. Другие – что А́ндерсон – тупой качок, и для него любая девушка с минимальным количеством мозгов слишком хороша.

– Полностью согласен с последним утверждением! – запальчиво заявил А́дам. – Хотя, может, про девицу Вальддштейн я немного и перегнул: она красоткой выросла, – и, заметив мой недовольный взгляд, поспешно добавил: – Но ты в тыщу раз лучше, тут даже не о чем спорить.

Чтобы не портить настроение, я повторила попытку убедить А́дама, что всё хорошо:

– Пойми, хоть тебе и не нравится, что я встречаюсь с Питером. – В подтверждение моих слов брат снова насупился. – Главное, не то, что думают люди, а то, что он выбрал меня, и мы счастливы вместе.

Тут я немного покривила душой. Прибыв в школу, я сразу увидела своего бойфренда в окружении толпы соратников по футболу, поклонников и просто подпевал. Я помахала ему рукой и радостно улыбнулась, ожидая, что он подойдёт или, на худой конец, помашет в ответ. Тогда А́дам поймёт, что всё хорошо, и ему не о чем беспокоиться. Вот только Питер притворился, что не видит меня, хотя, может, и вправду не заметил среди толпы. «Вечером всё изменится. Я буду в центре внимания!» – подумала я и, гордо задрав подбородок, прошла мимо десятков глаз, наблюдавших эту сцену, затаив дыхание, вслед за родителями к своим местам.

***

Я сидела чернее тучи на заднем сидении машины родителей. Из-за дурацкой болтовни одноклассников все мои успехи пошли прахом. «Проклятье! Кто их просил так громко чесать языками?» Вероятность, что брат пойдёт на выпускной бал, снова повисла дамокловым мечом. Совершенно некстати меня вновь стало мучить чувство вины за то, что я так упорно пыталась воспрепятствовать желанию А́дама сопровождать меня. Я уже не так уверена, что смогу беззаботно веселиться на танцах вне зависимости от того, будет там брат или нет.

Мама что-то щебетала, но у меня не было настроения поддерживать беседу. Папа ничего не говорил, только изредка беспокойно поглядывал на меня в зеркало заднего вида. В отличие от меня брат довольно улыбался: его явно позабавила ситуация, в которой Питер выглядел, как идиот.

Когда мы поднялись в мою комнату, А́дам вдруг заявил, что принял важное решение.

– И что ты надумал? – уныло спросила я, ни на что не надеясь.

– Я не пойду с тобой вечером на выпускной. Даже не уговаривай! – И весело подмигнул мне.

– О-о-о, – я округлила глаза, как герои аниме, и добавила, немного заикаясь от неожиданности: – Спа-спа-сибо.

Как только я осознала, насколько сильна любовь А́дама, новая волна чувства вины накрыла меня с головой. Я видела, как нелегко далось ему решение не контролировать меня, и попыталась улыбнуться. Брат посоветовал мне начать собираться и ушёл.

После контрастного душа мне стало легче. Уже через полчаса я, напевая модный мотивчик, наносила лёгкий макияж. Обычно я не крашусь, но выпускной бал – особый случай, ради которого можно и нарушить даже собственные правила. Сверяясь с журналом, я, как могла, воспроизвела укладку на недавно подстриженных волосах. Стоя перед зеркалом в новом сексуальном нижнем белье, со стайлингом и макияжем, я довольно хихикнула: «Надеюсь, Питер оценит всё это великолепие». Затаив дыхание, осторожно облачилась в платье. «Боже, какая же я красивая!» – снова я восхитилась своим отражением.

В этот момент внизу зазвонил телефон. «Наверное, это Питер хочет уточнить, во сколько заехать за мной. Ведь днём нам так и не удалось обговорить все детали». Крикнула родителям: «Я возьму трубку, это, скорей всего, Питер!» – побежала вниз. Я боялась, что не успею, поэтому когда подняла трубку, то немного запыхалась.

– Алло, дом Твиннов.

– А́ва, привет! Это Питер, – голос А́ндерсона звучал иначе, чем всегда. В нём появились развязанные нотки. Он немного растягивал гласные, будто ему лень разговаривать.

– Привет, Питер. Рада тебя слышать. Ты насчёт вечера звонишь?

– Типа того.

– Отлично, во сколько ты за мной заедешь? Где-то через полчаса? Я уже почти готова!

– Слушай, Твинн. Ты чё, реально думала, что я пойду с тобой на бал? – На заднем фоне я услышала сдавленные смешки.

– Да. А почему нет? – растерянно произнесла я.

– Ты реально полоумная! Где ты, а где я?! Ты в зеркало-то себя видела, уродина белобрысая? – Питер и его дружки уже ржали, не сдерживаясь. – Все в школе, кроме тебя, давно поняли, что это розыгрыш, дура!

Перед глазами всё поплыло. Голова закружилась. Казалось, в уши набился плотный слой ваты. Я выронила трубку, которая повисла на проводе и продолжила вещать издевательским голосом Питера. Унижение давило настолько невыносимым грузом, что мне хотелось спрятаться куда-нибудь под плинтус, но я продолжала стоять, застыв, как жена Лота. Слёзы, почуяв свободу, стекали по лицу, смывая ненужную теперь раскраску. Смысл слов Питера доходил до сознания с задержкой, причиняя боль, словно мне в мозг втыкали раскалённые иглы. Наконец, А́ндерсон кинул последнюю тираду: «Даже если бы ты была единственной девушкой в Даун Крике, я бы предпочёл пойти на выпускной один!», и в трубке раздались короткие гудки. На мгновенье ярость захлестнула меня, опалив языками пламени, и я закричала: «Ублюдок!» Схватив керамическую вазочку для мелочей, я швырнула её в стену. Силы сразу же оставили меня, и я медленно опустилась на пол.

В мгновение ока рядом оказалась мама и сразу кинулась меня обнимать. По её сочувствующему взгляду я поняла, что она слышала либо часть разговора, либо весь. Я почувствовала, что готова провалиться под землю из-за того, что мама стала невольным свидетелем моего позора, и разрыдалась у неё на плече. Боль обиды разрывала сердце, сквозь слёзы я бесконечно повторяла одно и то же: «За что? Что я ему сделала?» В ответ мама лишь крепче сжимала меня в объятиях. На пороге появился растерянный отец, услышавший звук разбившейся посуды. Он явно хотел спросить, что случилось, но, видимо, мама сделала предупреждающий жест за моей спиной, и он ретировался обратно. И тут я заметила А́дама, стоящего на верхней ступеньке лестницы. В его глазах уже сверкали молнии, а губы превратились в тонкую полоску. Брат, как всегда, понял всё без слов. И хотя он не произнёс так подходящую к ситуации фразу: «Я же говорил», я вдруг разозлилась на его правоту.

Я вырвалась из кольца рук матери, вскочила и побежала наверх мимо А́дама, словно не видя его. Повернув ключ в двери, я заметалась по комнате и стала крушить всё на своём пути: рвать рисунки и фотографии, посвящённые Питеру; дневник, которому доверяла мысли и чувства. Увидев так и не надетые туфли, я завизжала, как безумная, и вышвырнула их в открытое окно. Но этого было недостаточно, чтобы утолить моё бешенство. Я стояла посреди комнаты, усеянной обрывками, и искала, что бы ещё уничтожить. Зеркало услужливо отразило мою фигуру в вечернем платье, растрёпанные волосы и лицо с потёками косметики. Задыхаясь от злости, я стала раздирать на куски праздничный наряд. Нитки натужно рвались под напором моих рук, прекрасная ткань жалобно трещала. Вскоре я осталась, подобно Золушке, в лохмотьях. Силы покинули меня, я повалилась на кровать и снова разрыдалась. Я слышала, как в комнату стучатся родители и просят открыть дверь, но не хотела никого видеть. Чем они могли мне помочь? Присказками, что «время лечит» и «это не смертельно»?

Вдруг я почувствовала нечто твёрдое, уткнувшееся в бок. Пошарила по постели и вытащила из-под смятого одеяла книгу – мою любимую «Керри» Стивена Кинга. Я недавно перечитывала её и, как всегда, страшно сочувствовала девушке-изгою, вынужденной терпеть безумную мать. Я никогда и представить не могла, что окажусь на месте обожаемого персонажа. Вот только Керри владела телекинезом и отомстила в полной мере своим обидчикам. А что могу сделать я? Как мне наказать Питера за его издевательства?

В ответ на мой немой вопрос возле двери раздался тихий голос А́дама, который просил впустить его. Я немного подождала: «Вдруг уйдёт?», но брат настойчиво оставался возле комнаты. Зная, каким он может быть упрямым, я вздохнула, впустила его и вернулась в спасительные объятия постели. А́дам присел на краешек кровати, его лицо было полно сочувствия. Постепенно его черты стали искажаться от гнева, в глазах заполыхал огонь. Сквозь сжатые зубы он процедил, что отомстит за меня во что бы то ни стало. Я ничего не ответила. Но когда за А́дамом тихо закрылась дверь, я скрестила пальцы и наконец заснула.

А́дам

Ночное притворство не позволило мне избежать посещения пышного, но ничего не значащего для меня мероприятия под громким названием «вручение аттестатов». Меньше всего на свете мне хотелось идти в переполненный выпускниками и их родственниками зал, чтобы в дурацкой мантии и уродской шапке слушать напыщенные напутствия от «лучших учеников» и директора. Собственно, так я и сказал А́ве, когда она начала меня уговаривать пойти на этот парад пингвинов. Не в обиду пингвинам будет сказано, потому что они милые и классные птицы, в отличие от моих одноклассников. Сама сестра из-за наших ночных «посиделок» проснулась лишь в полдень и сейчас металась по своей комнате в угаре сборов, по пути пытаясь меня уговорить поехать с ней и родителями.

– А́дам, ты обязательно должен присутствовать на вручении аттестатов, – почти кричала она мне из-за ширмы, пытаясь найти блузку в шкафу.

– Зачем? – страдальческим голосом поинтересовался я, но А́ва уже меня не слушала и бормотала себе под нос:

– Да где же эта чёртова блузка? Я точно помню, что подготовила её заранее и повесила на вешалку. Не сбежала же она!

Я внимательно осмотрел комнату и увидел торчащий рукав из-под одеяла.

– Ты эту рубашку искала? – спросил я, указывая на беспорядок, царящий на кровати. В отличие от меня, по-военному аккуратного во всём, А́ва жила в бардаке, который она гордо именовала «творческим хаосом».

– Где?

– Да вот же, под одеялом, похожим на ком старьёвщика, – широко улыбаясь, сказал я и, дотянувшись до кровати пальцами ноги, указал на потерянный предмет гардероба. А́ва прищурила глаза, слово на неё напала внезапная близорукость, и повторила:

– Где? Ничего не вижу. – Но я уже понял, что пропажа обнаружилась, по её покрасневшим щекам.

Сидя на стуле, я насмешливо наблюдал, как сестра подошла к кровати, осторожно откинула одеяло, будто там притаилась ядовитая змея. Я деланно втянул носом воздух и ехидно прокомментировал:

– Оп-ля! Какая неожиданность, вот же она! Ты точно её собиралась надеть? На мой взгляд, эту рубаху кто-то жевал, наверное, скунс, судя по запаху.

И тут же понял, что перегнул палку. А́ва так и осталась стоять, глядя на комок злосчастной блузы, а её глаза уже налились слезами.

– Я была уверена, что подготовила и кофточку, и юбку для вручения! Как она попала на кровать? Что же мне теперь делать?

Сестра не относилась к числу людей, впадающих в истерику по подобным пустякам. Поэтому я перестал иронизировать над ситуацией и начал быстро успокаивать А́ву. Она явно нервничала, но вряд ли из-за треклятой рубашки, скорей всего, по поводу предстоящего бала. В последние дни она только о выпускном и говорила. А́ндерсон выдвинут на звание короля бала вместе со своей бывшей девушкой, и если они оба победят, то сестра окажется в дурацком положении. Мне такой расклад совершенно не нравился, но я предпочёл оставить размышления на этот счёт при себе. А́ва и так хорошо знала моё мнение о Питере. Сначала она пыталась меня переубедить, но потом оставила это занятие. Поэтому мы старались не говорить об А́ндерсоне, соблюдая нейтралитет.

– А́ва, посмотри, ничего страшного не случилось. Давай сейчас быстро погладим рубашку, и всё будет просто отлично. К тому же под мантией её совсем не будет видно, максимум манжеты.

– А как же запах, как от скунса? – недоверчиво спросила сестра. – Ты же сказал от неё воняет! Как я её надену?

– Да я неудачно пошутил! Всё с рубашкой нормально. Прости, я просто придурок! Возьми и сама убедись.

Вытирая слёзы тыльной стороной руки, А́ва двумя пальцами подняла кофту, осторожно понюхала и с облегчением выдохнула:

– А́дам Твинн! Разве можно так шутить в такой ответственный день! Я и вправду поверила, что блуза воняет. Как тебе не стыдно?! Теперь ты просто обязан поехать со мной на вручение аттестатов, чтобы загладить свою вину.

– Конечно-конечно, – поспешил согласиться я, – пойду оденусь в соответствии с тюремным дресс-кодом. Только больше не плачь, пожалуйста. Ещё раз прости меня.

– Ты будешь прощён, когда я увижу тебя среди радостной толпы выпускников, – проговорила А́ва, быстро отворачиваясь от меня. – И кстати, это не рубашка, а блуза, – добавила она, и в её голосе проскочили победные нотки. И я понял, что меня обвели вокруг пальца, как пятилетнего пацана.

Делать нечего, слово – не воробей, пришлось мне идти и облачаться в парадные чёрные штаны и белую рубашку. Садясь в машину, я отметил, что в итоге она надела брюки, а не юбку, как планировала ранее, и погрозил А́ве в притворном гневе кулаком. На самом деле, я обрадовался, что сестра улыбается, и угроза ливневого дождя из её глаз миновала.

Прибыв в школу, украшенную воздушными шарами и надписью «Выпуск – 2008», я снова ощутил свою ненужность. Все друг друга поздравляли, обнимались и заверяли в вечной дружбе. Тут и там раздавался весёлый смех. Я был явно лишним на этом празднике жизни.

На моё счастье, церемонию перенесли из душного спортзала на школьный двор. Несмотря на уговоры А́вы, я не стал садиться с ней и родителями в первых рядах, а устроился позади галдящей толпы на одиноком стуле. На помост к трибуне вышел директор, и скопище слабоумных (кроме А́вы, конечно же) начало ему громко хлопать и скандировать что-то нечленораздельное. Директор тупо заулыбался и пригласил выступить первой «лучшую выпускницу 2008 года муниципальной школы Даун Крика» Тессу Вальддштейн – бывшую подружку А́ндерсона и по совместительству главную чирлидершу. Даже я не мог отрицать, что Тесса хороша собой: точёная фигура, длинные тёмно-рыжие волосы до талии, огромные зелёные глаза – не зря её прочили в королевы выпускного бала. Они с Питером, без сомнений, составляли отличную пару, и за это я их обоих ненавидел ещё сильнее. Я злился, понимая, что Тесса подходила А́ндерсону больше, чем А́ва. Сестра была ангелом, кротким агнцем, тогда как Тесса представлялась мне Лилит, порождённой пламенем ада.

Я очнулся от размышлений, когда вокруг все захлопали. Тесса закончила напутствие выпускникам, и на помост снова взобрался директор. Началась торжественная церемония вручения аттестатов. Первым в списке стояло имя Питера. И тут произошло чудо: поднимаясь на подмостки, А́ндерсон споткнулся и растянулся во весь рост на ступеньках. Он не просто упал, а приложился своим надменным лицом прямо к доскам затоптанного помоста. Вокруг воцарилась тишина: никто не посмел смеяться над любимым квотербеком. Один я хохотал так, что чуть не надорвал живот, и, даже увидев укоризненный взгляд сестры, не смог остановиться. И тут я признал, что А́ва не зря меня притащила на это торжество безвкусицы и мещанства.

Питер поднялся из пыли у ног директора. Красный как рак, он вырвал из рук остолбеневшего главы школы свой аттестат и, чертыхаясь, ушёл.

Как только А́ндерсон скрылся из виду, представление продолжилось. По очереди вчерашние школьники поднимались на «эшафот» и, глупо улыбаясь, уносили с собой в награду за участие в шоу заветную бумажку, заверенную большой круглой печатью. Когда вызвали А́ву, я взорвался аплодисментами. Она единственная, кто их по-настоящему заслуживала. Сестра с лёгким румянцем на фарфоровом личике легко взлетела на помост, поблагодарила директора и также изящно вернулась на своё место. Я видел, как её обнимали родители. Отец лучился гордостью, а мать прижимала кружевной платок к глазам.

– Хочу напомнить, что вечером нам предстоит выбрать короля и королеву бала. В этом году самые большие шансы, по мнению многих учителей и учеников, у Питера А́ндерсона и Тессы Вальддштейн. Но всё станет известно после оглашения результатов голосования.

Я увидел, как сразу сникла А́ва из-за объявления, ей было неприятно упоминание имени Питера в паре с его бывшей.

Несмотря на впервые весело проведённое время в стенах школы, на выпускной бал вечером я категорически идти не хотел. О чём незамедлительно заявил сестре, надеясь порадовать её. Сначала А́ва мне не поверила, но кончики её губ дрогнули. Хотя скорченная сестрой гримаска лишь отдалённо напоминала её прекрасную улыбку, для меня она означала маленькую победу над унынием А́вы.

– Давай, иди и собирайся на выпускной. Тебе наверняка ещё нужно управиться с тысячей дел: накраситься, причесаться и даже, о ужас, помыть уши перед таким важным событием, – со смехом добавил я и ловко увернулся от летящей в меня подушки.

Однако, выходя из комнаты и услышав вздох облегчения сестры, подумал: «Я принял правильное решение», – и отправился к себе каморку. Там завалился на продавленную тахту и задремал.

***

Не знаю через сколько времени я услышал сквозь сон трель телефона в прихожей. «Питер, наверное, звонит сказать, во сколько приедет», – с раздражением подумал я, услышав переливы голоса сестры. Вдруг раздался крик, жуткий грохот, потом звук разбивающейся посуды и плач А́вы. Я скатился со своего лежбища и помчался вниз. Там я увидел телефон со свисающей и издающей короткие насмешливые гудки трубкой, осколки керамики, рассыпанные по полу, и сестру, рыдающую на плече матери, посреди этого бедлама. Я застыл на последней ступеньке лестницы, не понимая, что мне делать. У входа в гостиную стоял растерянный и бледный отец. А́ва подняла опухшее от слёз лицо и закричала: «За что он так со мной? Что я ему плохого сделала?» – и снова зарыдала. Из бормотания матери я понял, что произошло. Питер позвонил буквально за полчаса до выезда и сообщил радостной А́ве, что его приглашение – шутка. Мало того, этот урод сказал, что никогда бы не пригласил такую, как сестра, в качестве своей спутницы.

Настолько удушающей волны животной ярости я никогда не испытывал. Нечто слабо отдалённое по силе я ощутил только раз – осенью 2002 года, в день празднования нашего с А́вой двенадцатилетия. Тогда соседский мальчишка Берни Джекинс испортил велосипед А́вы, из-за чего она упала на глазах практически всей школы и порвала новое платье. Но та злость не шла ни в какое сравнение со всепоглощающим желанием превратить обидчика сестры в окровавленный мешок с переломанными костями. Я так сильно сжал кулаки, что ногти оставили багровые полумесяцы на ладонях. Мне хотелось тут же сорваться с места, найти будущую гордость команды Вашингтонского университета и превратить его в овощ, пускающий слюни и неспособный даже подтереть собственный зад.

«Спокойно, спокойно, тут надо подойти с умом, – сказал я сам себе, – не забывай, что А́ндерсон – квотербек. Он выше тебя почти на голову и в два раза мощнее. Даже ярость тебе не даст преимущества при лобовом столкновении. Следует действовать тоньше, умнее и хитрее. Питер – идиот, но сильный идиот, нужно застать его, во-первых, врасплох, во-вторых, вне компании его дружков-футболистов».

Прежде чем обдумывать план мести, я хотел убедиться, что с А́вой всё более-менее в порядке, если такое вообще возможно при столь удручающих обстоятельствах. Я слышал, как в дверь А́вы стучались родители. Они пытались утешить дочь и уговорить выйти из комнаты, которую она не покидала с момента телефонного разговора, разрушившего все её надежды. Подождав, когда предки ушли так ничего и не добившись, я ужом выскользнул из своей каморки:

– А́ва, – прошептал я, – это я, А́дам. Открой мне, пожалуйста.

Дверь мучительно долго оставалась запертой, но потом всё же медленно отворилась. Я юркнул в темноту ещё с утра уютной комнаты. Лишь ночник на прикроватной тумбочке слабо освещал положенный кусочек тьмы. А́ва сидела на кровати. Из-за разноцветных потёков её распухшее от слёз лицо казалось ещё бледнее, чем обычно. Волосы, ранее уложенные красивыми волнами, растрепались. Она выглядела такой несчастной, такой одинокой, что я снова почувствовал прилив ярости, ещё более сильный, чем прежде. Мы сидели в тишине, пока я наконец не выдавил:

– Я этого так не оставлю. – Сестра не произнесла ни звука, только повернулась ко мне, словно лишь сейчас обнаружила чьё-то присутствие. – Клянусь тебе!

В ответ А́ва долго вглядывалась в моё лицо, будто хотела удостовериться, что я говорю серьёзно. Всё это время мне казалось, что я смотрю в зеркало. Потом отражение молча кивнуло, и А́ва легла на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Тихо, как тень, я вышел из комнаты. За эти несколько минут, проведённых глаза в глаза, я понял, как отомщу ублюдку А́ндерсону.

Я убедился, что родители смотрят телевизор, и вышел через дверь на кухне на задний двор. Оттуда спустился в подвал, в котором хранилось всякое барахло, и стал искать балахон и маску Призрачного лица. Они валялись здесь с прошлого Хэллоуина. Я не беспокоился, что кто-то узнает костюм, ведь мы с А́вой их так и не надели. Наконец я выудил одеяние из кучи тряпья и с удовлетворением понял, что не ошибся в выборе: достаточно свободный балахон не стеснит движений. Маску я засунул за пазуху и вдобавок вооружился бейсбольной битой (в детстве мы с сестрой любили покидать мяч). Теперь я был готов к встрече с Питером.

Чтобы никто меня не заметил и не запомнил, я пошёл к школе вдоль реки. Благо, что наш дом стоит на самой окраине Даун Крика. Путь неблизкий, но я не особо торопился – подонок должен успеть накачаться спиртным к моему приходу. В том, что Питер с дружками пронесёт на выпускной бал выпивку, я не сомневался. И сто процентов пить они будут за школой, на небольшой площадке. К ней ведёт запасный выход, который вообще-то должен быть заперт, но я ни разу не видел его закрытым. Им пользовались учителя и ученики старшей школы, когда хотели покурить. Там даже есть специальная пепельница. Самое удачное для меня обстоятельство – сразу за площадкой стоит большой мусорный бак и начинается изгородь из высоких кустов, за которой нет ни забора, ни работающих видеокамер. Про камеры оно и понятно, кому из учителей охота, чтобы их делишки увековечили в плёнке. Даже директор иногда выходил посмолить с подчинёнными. За этими кустами я и планировал дождаться удобного случая расквитаться с А́ндерсоном. Конечно, существовала вероятность, что Питер не останется один, но я надеялся на свою удачу, и она меня не подвела.

Пока шёл к школе, не встретил ни единой души. Всего пара машин проехала мимо по шоссе, но я уже спустился по тропинке к реке, которая не просматривалась с дороги. Самое сложное – обойти школу так, чтобы не нарваться ни на кого из учителей или учеников. Несколько раз я был на грани провала, но, в конечном счёте, мне удалось занять позицию за кустом около мусорного бака. Воняло нещадно, но выбранное местоположение позволяло наблюдать за площадкой, при этом оставаясь невидимкой.

Пока сидел в засаде, кого я там только не увидел: и абсолютно пьяную отличницу – лучшую ученицу выпуска, которая без зазрения совести блевала около мусорки; и королеву бала, Тессу (она, как и следовало ожидать, победила в гонке за корону), раскуривающую сигарету, по запаху похожую на марихуану; и страстно целующихся училку по английской литературе с физруком, пока выпускники топтались в медленном танце. Лишь тот, кого я ждал, не торопился с визитом.

Выпускной подходил к концу. Я уже решил, что сегодня не судьба отомстить, как на площадку вывалилась футбольная команда почти в полном составе во главе с Питером. Они громко ржали, пили из бутылки виски и обсуждали мою сестру. В этот момент я за малым не сорвался. Безумная мысль – выйти и пробить им головы – чуть не разрушила мои планы. Я с трудом сдержался и продолжил наблюдать за сворой мерзавцев, потешавшихся над позором А́вы. Из их пьяной болтовни я понял, что А́ндерсон не просто оскорбил сестру, он ещё и всем растрепал о совершённом «подвиге».

«Гнусный ублюдок, – прошептал я, сжимая биту, – недолго тебе осталось ухмыляться. Это последнее унижение, которое ты смог нанести кому-либо».

Наконец бутылка опустела, и футбольные царьки засобирались обратно в танцевальный зал. Я ощутил холодок и покалывания в области сердца: мне так и не представилась возможность свести счёты. Шансы выстоять против восьмерых горилл равны нулю. Тогда я взмолился: «Если кто-нибудь меня слышит, бог, чёрт, ангелы или сам дьявол, помогите мне совершить возмездие!» Видимо, мои слова дошли до высших сил. Когда уже почти все ушли с площадки, Питер крикнул им вслед:

– Я пойду отолью в кусты, неохота тащиться в сортир через зал на глазах у всех!

– Окей, – ответил ему, по-моему, Джонсон, – догонишь тогда, а то всех хорошеньких тёлочек разберут. Останутся такие уродины, что даже эта Твинн покажется тебе королевой красоты.

– Да пошёл ты! У меня есть уже королева!

– Которая тебя знать не хочет, – заржал другой придурок.

– Она просто для вида ломается, понял меня, мудак! – зло проорал А́ндерсон.

– Поцелуй меня в зад, – сказал напоследок один из дегенератов и скрылся за дверью.

Я замер и вскоре услышал, как Питер продирается через кусты, матерясь сквозь зубы, совсем рядом, буквально в пяти метрах. От предвкушения близости расплаты кровь бросилась мне в лицо, вена на шее запульсировала в бешеном танце. Я не чувствовал страха, а лишь радостное возбуждение. До меня донёсся звук расстёгивающейся ширинки, и я понял: «Сейчас или никогда». Я надел маску и, сжав обеими руками биту, начал подкрадываться к жертве. Мне оставалась всего пара шагов, когда я случайно наступил на сухую ветку. В тишине, которую разбавляло только характерное журчание, хруст прозвучал, как выстрел. А́ндерсон повернулся и увидел меня в маскарадном костюме с битой в руках.

– Какого чёр…

Он не успел договорить: ему на голову обрушилась бита со всей силы, на которую я был способен. От неожиданного удара Питер свалился, как мешок с картошкой. Кровь тонкой струйкой стекала по его лицу, и её вид породил во мне чудовище. Ноздри затрепетали, и я, как зверь, учуял мускусный запах насилия. Он воодушевил и ожесточил меня. В ярости я снова атаковал лежащего у моих ног соперника: метил по коленям, чтобы он больше не смог бегать; по рукам, чтобы он больше не смог держать мяч. Удар за ударом я уничтожал его надежды на будущее в команде университета, а в дальнейшем и штата. Одежда на изувеченном теле пропиталась кровью. В пылу свирепого неистовства я даже не заметил, что А́ндерсон давно лишился сознания и, возможно, мёртв. В помутневшем разуме пульсировало исключительно: «Я должен его уничтожить!»

И вот, когда я занёс окровавленную биту для завершающего удара по лицу, которое так привлекало А́ву, мою голову пронзила невыносимая боль. Вены на лбу и шее вздулись и точно наполнились жидким огнём. Волосы встали дыбом, словно в меня ударила шаровая молния. Меня трясло, корёжило и выворачивало наизнанку. Клянусь, я чувствовал, как мои внутренности соприкасались с воздухом.

Я выронил орудие мести и упал на колени рядом с похожим на кусок разделанной туши квотербека. Я почувствовал под ладонями влажную от его крови землю и какой-то комок из ткани. До воспалённого мозга дошло понимание, что это маска, упавшая с моего лица, но мне было наплевать. Перед глазами замелькали картинки: сначала слишком быстро, будто кто-то перематывал фильм, затем всё остановилось, и я увидел последний кадр своего сна.

«Я умирающий старик в окружении родственников. Кто-то входит в палату, несмотря на протесты врача». Обычно в этом месте я просыпаюсь, но сегодня высшие силы даровали мне шанс узреть продолжение. «Родные, столпившиеся возле моей больничной койки расступаются, и я вижу пожилого полицейского детектива. Его лицо мне смутно знакомо, но никак не вспомнить, при каких обстоятельствах могла произойти наша встреча.

– Детектив Джордж Смит, отдел убийств Питтсбурга. – Представляется вошедший. Позади него неловко мнётся молодой человек, по всей видимости, напарник не разделяющий действий Смита, но и не препятствующий.

– Том… – Наткнувшись на ледяной взгляд моего младшего сына, Смит поправляется:

– Мистер Томас Сла́ер, сэр, у нас…

– Что всё это значит, детектив? – Перебивает его голос старшего сына Роя. – Мой отец умирает, мы пришли проститься с ним, и, вероятно, это наша последняя с ним семейная встреча, а вы берёте и врываетесь к нему в палату! Кто вам позволил?

– Приношу извинения за вторжение в столь скорбный час для вашей семьи, но у нас, – он оборачивается на коллегу, который качает печально головой, и поправляется, – у меня есть несколько вопросов касаемо…

И в этот момент события происходят молниеносно. Старик выхватывает из рук ангела смерти ножницы, беззвучно говорит: «Я согласен» и перерезает нить, связывающую его тело с душой. Со стороны это выглядит иначе: я резко приподнимаюсь над кроватью, хватаюсь за сердце, и непрерывный пронзительно-тонкий писк аппарата подтверждает мою смерть».

Вдруг Питер застонал и приоткрыл глаза. Видение стремительно померкло, а потом оборвалось так же внезапно, как и началось. «Нет! Нет!! Нет!!!» – заорал я вне себя от ярости, забыв об осторожности. Снова от меня ускользнула история прежней жизни.

«Это ты виноват! – Я принялся в исступлении пинать замолкшего А́ндерсона. – Почему?! Почему ты не сдох?!» – ревел я, как безумный, чем привлёк ненужное внимание.

Со стороны школы послышались голоса, зовущие Питера. «Надо немедленно уносить ноги! Жаль, конечно, что я и не добил ублюдка и лишился возможности узнать своё прошлое. Надеюсь, он никогда не оправится от сегодняшней взбучки», – размышлял я, ища пути к отступлению.

Как бы то ни было, мысль о том, что А́ндерсон проведёт остаток жизни в инвалидном кресле, устраивала меня в качестве сатисфакции. Я подобрал биту с маской и, максимально пригибаясь к земле, добежал кое-как до мусорного бака. Едва я спрятался за ним, как раздался оглушительный вопль: какая-то девка нашла квотербека. На её крик сбежался народ. Я быстро пересёк школьный двор и побежал, пока все отвлеклись на состояние моей жертвы, и не начался поиск виновника.

Я мчался на всех парах к реке и спасительному дубу, и в моей голове билась лишь одна мысль: «Теперь я знаю своё имя из прошлой жизни. Том Сла́ер».

***

Утром, двадцать пятого мая, я проснулся бодрым и весёлым, меня грели воспоминания о вчерашнем вечере, несмотря на возникшие затруднения и некоторую незавершённость мести.

До дома я добрался без приключений. Удача сопутствовала мне, и я никого не встретил, как и по дороге в школу. Даже машины службы 911, обязанные лететь на всех парах к месту избиения гордости футбольной команды, не застали меня ни на шоссе, ни возле дома. Окровавленные балахон и биту я спрятал в тайнике, который ещё в детстве мы с А́вой устроили в корнях дуба-исполина. Никто, кроме нас двоих, не смог бы найти этот хитрый схрон. Мне захотелось очиститься от крови поверженного врага немедленно, вопреки здравому смыслу. Ведь меня могли застукать не так недалеко от школы и заподозрить в преступлении. Однако я решил, что принимать душ дома среди ночи – ещё более опасное занятие, с точки зрения расспросов, чем купание в реке. С огромным удовольствием я окунулся с головой в прохладную воду, которая постепенно смывала следы преступления с моего тела. Чем дольше я плавал, тем больше успокаивался. К моменту выхода на берег я снова мог трезво мыслить. В дом я попал также, как и вышел, через заднюю дверь на кухне.

Бесшумно поднявшись наверх, я помялся возле комнаты сестры, размышляя, надо ли тревожить А́ву. Беспокойство победило, и я решил всего лишь одним глазком заглянуть и убедиться, что с сестрой всё в порядке. Вопреки моим ожиданиям она не спала. В отражении зеркала, висящего напротив двери, я увидел её сидящей возле окна. Взгляд А́вы был устремлён в одну точку. Её неподвижная фигура мне напомнила статую горгульи, держащей свой вечный пост на стенах Нотр-Дама. «Интересно, видела ли она меня крадущего через задний двор нашего дома или настолько погрузилась в себя, что даже не заметила, что на улице глубокая ночь?»

Я опустился перед ней на колени, сестра даже не шелохнулась. Тогда я прошептал: «Всё хорошо, родная. Ложись спать и забудь об этом кошмаре. Больше тебя никто не обидит. Я всегда рядом». А́ва посмотрела на меня огромными полными боли глазами и, словно сомнамбула, пошла к кровати. Откинув одеяло, она также молча и безучастно легла и закрыла глаза. Через несколько минут я услышал ровное дыхание и понял, что А́ва заснула. Я подошёл к спящей сестре, провёл рукой над её головой, тихо произнёс: «Завтра всё будет иначе: от боли не останется и следа», – и ушёл.

Утром мне показалось, что сестре стало легче. И хотя А́ва не мурлыкала, как обычно, одну из популярных песенок, накрывая стол к завтраку, выглядела она намного лучше, чем накануне. Только круги под глазами и печальный взгляд выдавали вчерашнее потрясение.

– Как ты себя чувствуешь, милая? – заботливо спросила маман сестру, намазывая джем на тост.

– Неплохо.

А́ва явно не желала поддерживать разговор об инциденте с Питером, но мать не заметила этого или сделала вид, что не заметила. Она болтала о чудесной погоде, о том, какие нынче пошли безответственные пациенты, словно вчера не успокаивала рыдавшую от унижения дочь. Наконец маман добралась до соседей.

– Как хорошо, что у нас такая замечательная доченька, не правда ли, дорогой? Мне бы не хотелось ссориться с миссис А́ндерсон из-за вчерашнего казуса и терять партнёршу по игре в покер. Жаль, А́вочка, что у вас ничего не срослось. Мы с Оливией так надеялись стать родственницами – уж больно ей не по нраву эта выскочка Тесса. Вальддштейны, без сомнений, достойные люди, но… – Маман понизила голос, будто её кто-то мог услышать, – …но они же евреи.

– Мэри, ну что ты такое говоришь, – раздался раздражённый голос отца, – какая разница, евреи они или нет. А́враам Вальддштейн – великолепный врач, а его жена – прелестная женщина, которая, кстати, каждый год голосует именно за твои розы на городском конкурсе садоводов-любителей. И Тесса, по моему мнению, милая девушка. В который раз я поразился бездушию матери.

Спокойно завтракавшая до этого момента А́ва резко поднялась из-за стола и со словами: «Я наелась, спасибо», ушла в свою комнату. Я тоже не стал дальше слушать продолжающуюся шёпотом перебранку родителей и отправился вслед за сестрой. Теперь я понял, что ошибался: ей не стало легче, она целиком и полностью погрузилась в свою боль. Спокойствие А́вы и настораживало, и радовало меня. Радовало, потому что я физически не выношу слёз сестры; настораживало, потому что, судя по книгам, она должна была плакать или как-то по-другому бурно переживать предательство любимого. Я поднимался по лестнице и совершенно не представлял, какие слова я должен произнести сверх тех, что сказал вчера, чтобы помочь сестре. В итоге решил просто оставить её в покое, трусливо подумав, что А́ва сильнее, чем кажется, и через пару-тройку дней всё станет как прежде.

Стыдно признаться, но сейчас меня больше занимало откровение, снизошедшее на меня во время избиения Питера. Я был возбуждён новой информацией о своём предыдущем воплощении и рад, что неизвестность, сводившая меня с ума, немного прояснилась. Имя! Теперь я знал имя! Два коротких, но таких важных для меня слова – Том Сла́ер.

Мой щенячий восторг прервал звонок телефона, раздавшийся внизу. Я бы не обратил на него внимания, если бы маман, поднявшая трубку не стала громко ахать и причитать: «Да что же это такое творится! Прямо в стенах школы избили! Какое счастье, что А́вочка решила остаться дома, а ведь пойди она с Питером, и её могли обидеть, или того хуже…» Дальше я не стал слушать её кудахтанье. И так понятно, что новость о вынужденной дисквалификации А́ндерсона уже разлетелась по всему городу, и полицейские, несомненно, будут опрашивать всех – и присутствовавших на выпускном, и отсутствующих.

Почти сразу я услышал, как дверь А́вы открылась, и сестра стремительно спустилась к матери.

– Кто звонил? Что-то случилось с Питером, мама? Речь же о нём?

«Да какие могут быть варианты? – с неожиданным раздражением подумал я. – Маман так орала в трубку, что слышал весь квартал!»

Я почувствовал разочарование от того, что после такого некрасивого поступка по отношению к ней, сестра беспокоилась об этом ублюдке. «Жаль, не убил!» Гнев поднял приплюснутую, как у змеи, голову и зашипел: «Никто бы жалеть не стал». Однако в глубине души я понимал, что многие в этом городишке очень даже стали сожалеть о скоропостижной кончине лучшего в истории школьной команды квотербека. Этот факт злил ещё сильнее.

– Да, дорогая, – мягко произнесла маман.

(«Со мной она никогда не говорила таким голосом»)

– Кто-то напал на Питера возле школы и сильно избил его.

(«Почему никто не говорит, что подонок был безобразно пьян?!»)

– Он сейчас без сознания в городской больнице.

– Я поеду к нему! – голос сестры стал вдруг визгливым и неприятным. – И вы не сможете меня остановить! Никто!

Я понял, что последняя фраза предназначена мне. «Что ж, – подумал я, поудобнее устраиваясь на тахте, – никто, так никто».

– Милая, тебе не кажется, что это не слишком хорошая идея? Питер пока не пришёл в сознание. – Папенька подключился к разговору, забыв, что сестра может стать ужасно упрямой, когда что-то вобьёт себе в голову. В такие моменты А́ве лучше не мешать.

– Нет, я поеду! Хочу увидеть всё своими глазами!

«А-а-а, вот это совсем другое дело, – улыбаясь, промурлыкал я. – Убедиться лично, что твой обидчик получил по заслугам, и не когда-то там в будущем, а здесь и сейчас – это я понимаю».

Следующая мысль окончательно вернула мне отличное расположение духа: «Так вот почему вчера А́ва сидела такая печальная – её тяготили мысли о том, что А́ндерсон не будет наказан за её унижение. Она плакала из-за невозможности мести. Как хорошо, что я сразу решил этот вопрос, и моя любимая сестрёнка снова будет мне улыбаться». Полностью успокоившись, я зевнул и заснул сном невинного младенца.

А́ва

Утром после выпускного я проснулась с ужасной головной болью. С трудом разлепила глаза и приподняла раскалывающуюся черепушку. Взору предстала картина маслом – разгромленная варварами комната. «Проклятье, что тут стряслось?» Попытка воссоздать вчерашние события отозвалась приступом мигрени. Воспоминания, будто подёрнутые дымкой, походили на старые чёрно-белые фотографии, более не вызывающие никаких эмоций. Я помассировала виски и, морщась, откинулась обратно на подушку. Наблюдая за передвижением солнечного зайчика по потолку, я ещё раз рискнула восстановить в памяти вчерашний день.

«Так, с утра я думала, как заставить А́дама не ходить на выпускной. Потом мы всей семьёй поехали на вручение аттестатов. Питер упал, когда шёл… Питер! Как я могла забыть о мерзком звонке этого подонка!»

Я резко села, не обращая внимания на острую пульсирующую боль, растекающуюся от левого виска к затылку. Обида и гнев, стёртые каким-то чудесным образом из действительности, нахлынули с новой силой. Непрошенные слёзы покатились по щекам. Я припомнила каждую мелочь, приключившуюся с момента звонка до погрома комнаты и уговоров родителей покинуть её. «А что случилось потом? – Дальше провал, пустота. Сколько ни силилась, не могла извлечь из памяти хоть какие-нибудь подробности. – Наверное, я заснула от пережитого потрясения».

Ещё одна странность заключалась в том, что среди логичных и понятных эмоций, вызванных поступком Питера, мной постепенно овладевало незнакомое чувство торжествующей ярости. Оно было настолько сильным и приятным, что я перестала реветь. Одновременно у меня возникло ощущение, будто кто-то ласково гладит меня по голове. Боль потихоньку разжала стальные объятия, и даже дышать стало легче.

Я снова легла и заметила, что зайчик перепрыгнул с потолка на стену. Приглядевшись, я поняла: солнечное пятнышко похоже на морду кота. «Хм, солнечный котик», – улыбнулась я, и мысли о произошедшем стали не до такой степени горькими.

Впервые со мной поступили столь мерзко: играть чувствами живого человека, вселять в него надежды, а потом растоптать прилюдно – поступок низкий и недостойный.

«Всё-таки А́дам оказался прав: Питер – дегенерат, а не принц на белом коне. А я ведь хотела, чтобы он стал моим первым мужчиной, дурочка! Вроде гнусность совершил А́ндерсон, а стыдно почему-то мне… А́дам! Страшно подумать, как он отреагировал, когда узнал о моём унижении!» – Я закрыла лицо руками, боясь представить, что мог задумать брат в качестве мести Питеру. Он даже грубо сказанное слово в мой адрес плохо переносит, а тут такое…

«Надеюсь, ему не пришла в голову какая-нибудь радикальная затея. Мальчишки – всегда мальчишки: в первую очередь думают о физической расправе. Но Питер – здоровый парень, который тренировался с младших классов, а А́дам – щуплый ботаник. Брат хоть и обладает взрывным характером, но по натуре, скорее, созидатель, чем воин. Ему ни за что не победить А́ндерсона в драке.

Проклятье! Не хватало ещё, чтобы брата покалечили из-за моей наивности! Хорошо, что скоро мы уезжаем в Сиэтл!»

Сейчас, оглядываясь на свои поступки в последние месяцы, мне стало стыдно за пренебрежительное отношение к А́даму, за возникшее желание быть единственным ребёнком в семье, за грубое поведение и крайний эгоизм.

Несмотря на опасения за брата, настроение у меня немного улучшилось. Сожаления потихоньку теряли краски, пока вовсе не растворились. Странное спокойствие заполнило меня от макушки до пят, будто кто-то забрал все мои печали. Хотелось остаться в объятиях постели навсегда: так хорошо и уютно мне было.

Вставать всё же пришлось. Не снимая пижамы («А зачем?»), я поплелась умываться, перешагивая через обломки надежд и чаяний. В зеркале отразилась красная и опухшая физиономия. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что это я. «Да-а-а, А́ва, ты и раньше не могла считаться красавицей, а сейчас и вовсе, мягко говоря, страшилище. Неудивительно, что Питер посмеялся над тобой».

Желудок недовольно заурчал, и я вспомнила, что последний раз ела за завтраком вчера. «Девиз брюха: мне всё равно, что ты чувствуешь, я хочу жрать!» – усмехнулась я. Мою рефлексию прервал еле слышный из ванной комнаты трезвон стационарного телефона. Я вернулась в спальню и прислушалась. Звонили из клиники отца, кто-то из пациентов отменил приём. Вероятно, мама услышала мои передвижения по комнате и поняла, что я наконец проснулась.

– А́ва, спускайся и помоги мне накрыть стол к завтраку! – Кое-что никогда не меняется: мама считает, что ничто так не отвлекает от дурных мыслей, как домашние дела и вкусная еда.

Я быстро переоделась в любимую растянутую футболку со Спанч Бобом и шорты и спустилась на первый этаж. Мама намазывала малиновый джем, который я обожала с детства, на тонкие тосты. Кинув на меня взгляд, она на секунду скривилась от моего внешнего вида (мама ненавидит эту футболку), но решила сегодня не поднимать вопрос старой одежды и осведомилась о моём самочувствии.

– Неплохо, – уклонилась я от прямого ответа и взялась расставлять на столе кружки и тарелки ради того, чтобы быть хоть чем-то занятой и не отвечать на неприятные вопросы. Я люблю родителей, знаю, что они желают мне только добра, но сейчас не в силах выносить жалость с их стороны.

Пока мы завтракали, мама старалась развлечь нас с папой болтовнёй. Я не слишком прислушивалась к тому, что она говорила, пока речь не зашла о разбитых надеждах матери Питера и моей на наши отношения. Мне совершенно расхотелось есть, и я ушла к себе в комнату. Забравшись с ногами на широкий подоконник – любимое место для чтения и размышлений – я посмотрела в окно. День обещал быть ясным, а у меня в горле снова появился ком.

«Ну зачем сыпать соль на раны? Неужели мама думает, что раз я не плачу беспрерывно и не закатываю истерики с битьём посуды, значит, мне уже не больно? Как можно так сильно держаться за репутацию и не понимать, что меня унизили, считай, на весь город! Местным сплетницам теперь долго будет, что обсуждать. – Слёзы вновь навернулись на глаза, но уже не столько от обиды, сколько от возмущения:

– Люди так часто рассуждают об эффекте бумеранга: что, мол, за любое причинённое зло обязательно придёт расплата. И где этот ваш хвалённый бумеранг? Если бы справедливость существовала, то Питер бы уже горько сожалел о содеянном!» – Непроизвольно руки сжались в кулаки, и захотелось ими разбить окно, а лучше, вдарить по смазливому лицу А́ндерсона.

Внизу опять раздалась требовательная трель телефона. «Наверное, снова из клиники». Однако вместо спокойного голоса отца я услышала, как мама громко причитает об отсутствии безопасности в современных школах и необходимости позвонить миссис А́ндерсон, чтобы выразить ей соболезнования. Я вихрем спустилась на кухню, чтобы узнать, что произошло.

– Мама, кто звонил? Что-то с Питером? – Я постаралась, чтобы в голосе не прозвучали нотки надежды.

– Соседка А́ндерсонов звонила: кто-то избил Питера в конце выпускного, да так, что до утра он находился в коме. Сейчас врачи заверяют, что самое худшее уже позади. Его жизни ничего не угрожает, хоть он пока и не пришёл в сознание. Бедный мальчик! Больше никогда не сможет играть в футбол, а ведь считался таким перспективным квотербеком! – Мама так сокрушалась, словно это её сын находится при почти смерти.

– Полиция уже начала расследование, – презрительно фыркнув, добавила она.

Судя по всему, маму и её подруг возмутил тот факт, что полицейские подозревают кого-то из местных в этом вопиющем происшествии.

– Всё, что ни случается – к лучшему. Хорошо, что ты осталась дома, в безопасности, – продолжила мама, игнорируя причину, по которой я отсутствовала на выпускном.

– Я поеду к нему! – Мне нужно было убедиться своими глазами, что бумеранг справедливости всё-таки существует.

Родители отговаривали меня от визита, мотивируя тем, что Питер всё равно без сознания, и только А́дам молчал, никак не комментируя произошедшее, даже не вышел из комнаты.

Я быстро переоделась в первые попавшиеся под руку джинсы и более приличную футболку, прыгнула на любимый байк и помчалась в больницу. На входе я столкнулась с Тессой. Окинув друг дружку недружелюбными взглядами, мы тем не менее поздоровались, больница – не место для выяснения отношений. Практически одновременно мы подошли к дежурной сестре, чтобы осведомиться о состоянии Питера.