Читать онлайн Паучиха. Личное дело майора Самоваровой бесплатно

— Залипаки брать будете? — гнусавя, спросила Самоварову хмурая кассирша — глаза щелочки, набрякшие мешки…

— А нужно? — не понимая, о чем речь, растерялась Варвара Сергеевна.

— Это уж вы сами решайте, хотите участвовать в акции или нет, — шмыгнула носом, будто обидевшись, невыспавшаяся женщина.

— Что за акция? — полюбопытствовала Варвара Сергеевна.

В этот утренний час на весь супермаркет работала одна касса, и Варвара Сергеевна спиной почувствовала молчаливое недовольство скопившейся очереди.

Но продавщица, с неожиданно проснувшимся энтузиазмом, начала подробно отвечать на вопрос:

— Акция, — развернула она перед носом Самоваровой рекламный буклет, — будет проходить до конца декабря. Вот сюда, — ткнула она пальцем с облупившимся лаком в тощий буклет, — вы должны наклеить накопленные, сколько успеете собрать, залипаки. От их количества и зависит скидка на товар.

— А что за товар-то? — Без очков Варваре Сергеевне было сложно что-либо рассмотреть в разложенном на черной ленте буклете.

— Сейчас акция на хорошие ножи. А предыдущая была на кастрюли.

— Кастрюли были бы нужнее, — вздохнула Самоварова.

Позавчера она сожгла любимую кастрюльку доктора, в которой поставила вариться кашу да залипла (как это водится у женщин) перед зеркалом.

— Все, поезд ушел, — драматично вздохнула кассирша, — теперь только ножи. Кстати, ножи хорошие, нам премию ими недавно выдали. Китай, конечно, но качественный.

— Уважаемые! — не выдержал очкастый и носатый дядька, стоявший за Самоваровой. — Люди вообще-то на работу опаздывают! Нельзя ли побыстрее рассчитаться?

Кассирша, бросив уничижительный взгляд на нетерпеливого покупателя, не спеша отсчитала Варваре Сергеевне сдачу с пятитысячной купюры.

— Спасибо, — улыбнулась Самоварова, аккуратно засунув в пакет с продуктами залипаки и буклет.

— Хорошего дня, голубушка! — махнула свободной рукой кассирша. — Да не пихайте вы мне вашу карту раньше времени, я еще ничего не пробила! — тут же огрызнулась она на очкарика.

— Что за магазин?! Где ваше начальство? И всегда у вас почему-то одна касса работает!

Варвара Сергеевна вышла из супермаркета и, обходя холодные осенние лужи, с удовольствием подумала, как позавтракает свежеиспеченной булочкой со сливочным маслом, запивая ее горячим кофе.

Жаль, Валерка уже ушел на работу…

Сегодня утром ей пришлось встать пораньше и, по настоянию Валерия Павловича, сдать натощак анализ крови в поликлинике, где он работал и где они когда-то познакомились.

Вот уже больше года доктор тщательно следил за ее холестерином («Объедаешься сливочным маслом!»), гемоглобином («У тебя опять пониженное давление!») и уровнем кальция, который не должен вымываться из ее немолодых костей.

Несмотря на то, что вышеперечисленные показатели частенько бывали то чуть завышенными, то чуть заниженными, Варвара Сергеевна с удовольствием пренебрегла бы ими, но из уважения к заботе Валеры регулярно делала то, о чем он просил.

В последнее время Самоварова все чаще ощущала, что размеренная жизнь, которую они вели с Валерием Павловичем, начала ее утомлять.

Совместные завтраки и ужины, которые они часто готовили сообща, вечерние просмотры сериалов, пешие прогулки по городу, раз в месяц — театр, иногда, если позволяли средства — походы в небольшие уютные ресторанчики — все это, бесспорно, было очень ценно для нее, до встречи с Валерой не знавшей зрелой любви и стабильных отношений с мужчиной. Но против собственной природы не попрешь, врожденная живость натуры требовала каких-то колебаний, какой-то встряски, что ли! «Уж не влюбиться ли мне грешным делом?» — промелькнуло накануне утром в ее голове.

От столь внезапной и нелепой мысли Варвара Сергеевна чуть не обожглась горячим кофе.

Будучи человеком, трезво смотрящим на жизнь, она тут же над собой посмеялась:

и возраст для скачков гормонов уже не тот, и отношения с ревнивым доктором были ей очень дороги.

Самоварова решила списать внутреннее беспокойство на стремительно обрушившуюся на город осень.

Осенью всегда так.

Ошибочно полагать, что обновления чувств хочется только весной.

Осень безжалостно напоминает: все в мире скоротечно, и жизнь наша подобна промелькнувшему лету. Вот ты бегаешь босиком по душистой траве — и вот уже кутаешь загорелую шею в колючий шерстяной шарф.

Нынешняя осень была особенно красива.

По дороге к дому Самоварова невольно залюбовалась буйством красок перед спячкой разодевшейся в лучшие одеяния природы — от обилия пурпура и охры кружилась голова!

«Наш земной путь — всего лишь переход из одного измерения в другое. И осенью он особо заметен».

Варвара Сергеевна посмотрела на небо.

Словно в подтверждение ее мыслей та его сторона, что покрывала Юсуповский дворец, была подернута сизыми тревожными тучами, зато солнце над Исакием, высунувшее на прозрачно-голубом небе острые язычки, щедро выплескивало на город остатки летнего тепла.

Две недели назад Варвара Сергеевна записалась на курсы вождения, имея перед собой цель: сдать на права категории А. К будущему лету, из денег, что остались после поездки в Рим, она запланировала приобрести не слишком дорогой современный мотоцикл, на котором могла бы вместе с Валерой ездить на дачу.

Готовила она к этому доктора с весны.

Не перечислить, сколько было споров, слез и следовавших за этим бурных примирений!

Наконец Валерий Павлович сдался.

«Варя, только никаких заигрываний с инспекторами ГИБДД! Я сам приеду на экзамен и посмотрю, чему ты там научилась. Речь идет о твоей безопасности».

«О нашей безопасности! — хмыкнула в ответ Варвара Сергеевна. — Я же тебя катать на мотике собираюсь».

Самоварова посмотрела на экран айфона — время позволяло, вернувшись домой, не торопясь позавтракать, немного поработать над романом, в котором она вот уже несколько месяцев не могла выстроить внятный сюжет, и привести себя в порядок.

К двенадцати ей нужно было успеть на курсы вождения.

Подойдя к дому, Варвара Сергеевна увидела пожарную машину, вокруг которой сгрудились праздные и любопытные жители.

В груди неприятно екнуло.

За то время, что Самоварова проживала в квартире доктора, ей, общительной и любопытной к людям, удалось перезнакомиться почти со всеми местными тетушками и бабульками.

Не успело недоброе предчувствие облачиться в какую-либо понятную форму, как к ней подскочила Мария Юрьевна, соседка с первого этажа, посвятившая себя воспитанию внуков, бесконечно нарождавшихся от трех любвеобильных дочерей.

— Ой, Варя, голубушка! — приближаясь, зашумел соседкин тонкогубый, с герпесным прыщиком в уголке рот. — Это у вас ведь полыхнуло! Беда-то какая!

— Как давно? — сглотнув, Варвара Сергеевна постаралась взять себя в руки.

— Да минут пятнадцать тушат, правда, говорят, только прихожая сильно пострадала… Роман Аркадьевич из тридцать седьмой дома был, хоть и старик совсем, запах тотчас учуял! Выскочил на площадку, видит — дымит ваша дверь. Он мешкать не стал, как заорет на весь подъезд благим матом! Тут уж и остальные повыскакивали, кто-то вызвал пожарных…

Слушая соседку, Варвара Сергеевна бешено отматывала назад кадры прошедшего утра. Валерий Павлович ушел из дома первым. Сегодня у него сложный день, и в поликлинику он отправился к восьми. Перекусив йогуртом, в семь тридцать Валера закрыл за собой дверь.

В это время она уже одевалась.

Ни газовой плитой, ни тостером, ни кофе-машиной с автоматическим отключением никто из них утром не пользовался.

Что еще может быть? Утюг?!

Нет, Валера достал из шкафа заранее выглаженную, белую в синюю полоску рубашку. Варваре же было не до марафета. Наскоро собираясь, она надела спортивный костюм.

Живя с педантичным доктором, Самоварова приобрела привычку перед любым, даже краткосрочным выходом из дома проверять, закрыты ли окна и краны. Стоило ли говорить о газе и электрических приборах!

И не курила она сегодня в квартире. В очередной раз под давлением Валеры решила бросать, оставив себе право на пару-тройку папирос в день строго на балконе и строго после еды.

От сигарет Варвара Сергеевна давно уже отказалась. Брала хороший табак в магазинчике на Невском, с помощью специальной машинки крутила самокрутки и заполняла ими полюбившийся подарок единственной подруги Ларки Калининой — обтянутый зеленой кожей дамский портсигар.

Продравшись сквозь кольцо заверещавших при ее появлении на все лады соседок, Самоварова, проигнорировав лифт, взбежала на третий этаж по лестнице.

«Пресли!» — оглушающе стучало в голове.

То, что осталось от сгоревшей двери, зияло мокрой черной дырой.

Забежав в квартиру, Самоварова закашлялась от едкого специфического запаха тлена и пены.

К моменту ее появления двое молодых пожарных успели закончить свою работу, они были без защитных касок, а их орудия — пожарные стволы — лежали на выгоревшем до черноты полу коридора.

— Вы хозяйка? — без всяких вступлений обратился к ней белобровый, круглолицый парень.

— Да! Где мой кот?!

— Документы покажите, — подойдя к ней вплотную, брякнул второй, маленький и щуплый.

Оттеснив его рукой, Варвара Сергеевна бросилась на кухню, затем в комнаты. Первая, ближняя к коридору, серьезно пострадала, у второй, расположенной в глубине, стены, выкрашенные в светло-желтый цвет, местами покрылись сажевым, вдовьим покрывалом.

— Гражданочка, покажите ваши документы! — проследовал за ней в дальнюю комнату щуплый. В своем защитном костюме он был похож на мультяшного, случайно заблудившегося в городе космонавта.

Варвара Сергеевна, проигнорировав его просьбу, присела на кровать и вдруг горько, во весь голос, зарыдала.

До нее наконец дошло, что кот Пресли вот уже месяц не жил в этой квартире.

Под воздействием адреналина, выброшенного стрессом, у нее на некоторое время отключилась ближняя память.

В конце августа они с доктором отправились на неделю в Рим. По этой причине Пресли перекочевал к своей второй хозяйке — дочери Варвары Сергеевны.

У Аньки жила и их общая кошка Капа.

Как раз перед отъездом Варвары Сергеевны в Рим Капа приболела. И хотя ветеринар не обнаружил серьезных проблем, фантазерка-дочь считала, что Капа плохо ест и спит потому, что у нее депрессия. Самоварова прекрасно понимала, что этим туманным объяснением дочь прикрывает нежелание отдавать назад Пресли, по которому за лето соскучилась. Анька внушала матери, что общество кота идет Капе на пользу, и уговорила Варвару Сергеевну не разлучать старых друзей до наступления следующего теплого сезона.

— Я здесь не прописана, — утирая рукавом олимпийки слезы, ответила пожарному Самоварова.

— Это неважно… — Видя ее состояние, паренек убрал из голоса категоричные нотки. — Но документы-то у вас есть?

Варвара Сергеевна машинально выудила из сумки паспорт, без которого никогда не выходила из дома.

Ох уж эти старомодные привычки!

Но рано или поздно они срабатывают во благо.

«А так бы еще сгоревший паспорт восстанавливать пришлось», — пронеслось в голове. Паспорта они с Валерой хранили в ящике стола маленькой, ближайшей к коридору, наполовину выгоревшей комнаты.

«Валерка-то, интересно, взял с собой паспорт? А документы на собственность где он хранит?!»

— Сейчас дознаватель подъедет, — возвращая документ, сказал пожарный.

— Так дознавателю мой паспорт и нужен, уж никак не вам. — Самоварова встала с кровати и через силу попыталась улыбнуться. — Спасибо, что столь оперативно отреагировали. Квартиры горят очень быстро…

— Да, вам крупно повезло, что у вас такие внимательные соседи.

Со стороны площадки послышался сухой надтреснутый голос Романа Аркадьевича и еще какой-то визгливый, бабий.

— А вот и дознаватель явилась, — усмехнулся паренек.

И понеслись неприятные хлопоты.

От дознавателя пожарной службы, ярко накрашенной женщины около сорока, разило истерикой, супом и противными, «мыльными» духами.

Пока Варвара Сергеевна самостоятельно осматривала пострадавшую квартиру, дознавательница, переругиваясь с пожарными, проверила составленный ими акт и сделала фотографии с места происшествия.

Когда пожарная бригада уехала, все трое — дознавательница, сосед и Варвара Сергеевна — расположились на почерневших от копоти табуретках у кухонного стола, на которые Самоварова предусмотрительно набросила пакеты для мусора.

Брезгливо проведя пальцем по обуглившемуся столу, женщина закинула ногу на ногу и водрузила на колени папку с документами.

— Я сидел и телек смотрел, — с удовольствием пересказывал хронологию событий обрадованный неожиданным вниманием к своей скромной персоне сосед. — Там про грызунов рассказывали…

— По какому каналу? — уточнила Самоварова.

Не то чтобы ей хотелось разыграть сцену из разобранного на цитаты фильма, где оперативный сотрудник МУРа расспрашивает о времени футбольной трансляции чем-то похожего на Романа Аркадьевича деда, но… чем черт не шутит?

Бывший следователь, майор полиции Самоварова пока не отметала любой, даже самой нелепой версии.

Не далее как на прошлой неделе Валерий Павлович в очередной раз поругался с великовозрастным сыном Романа Аркадьевича: жильцы этой квартиры вовремя не выносили на уличную помойку пакеты с подгнивающим на лестничной площадке мусором.

— Да первый вроде канал, — учуяв в вопросе подвох, сосед обиженно поджал губы.

Дознаватель пожарной службы достала из кармана недорогого кожаного пальто вибрирующий телефон и, углядев на мониторе имя звонящего, с плохо скрываемым злорадством сбросила звонок.

— Так! — набросилась она на свидетеля. — И что там с грызунами?!

Роман Аркадьевич (как и остальные жильцы дома) не знал, где раньше работала Самоварова, но напомаженная представительница закона своим агрессивным напором заставила его вмиг сжаться и заверещать:

— Сын, случается, забывает по дороге на работу мусор выкинуть, соседи недовольны, — виновато кивнул он головой в сторону Варвары Сергеевны. — Вот я и вышел проверить, забрал ли он мусор. Нет, вы не подумайте, грызунов у нас нет, просто иногда…

— Просто иногда ваш мусор благоухает на площадке целый день! — нахмурилась Самоварова.

— Дверь открыл — а там чад, и обшивка ихней двери, — вновь кивнул он на Самоварову, — подгорает, будто… будто ее чем-то подожгли!

Самоварова встала и, отыскав в уцелевшей тумбе кухонного шкафчика портсигар, достала из него папиросу.

— Вы не против? — обратилась она к дознавательнице.

Та неопределенно пожала плечами.

Телефон в кармане ее пальто снова нервно завибрировал. Сбросив звонок, дознавательница достала из слишком легкомысленной для ее должности ярко-красной сумки упаковку ментоловых леденцов.

— Так, — закинув в рот парочку, продолжила она, — значит, говорите, дверь подожгли? — и, словно пытаясь поймать и придавить кого-то невидимого, она несколько раз потыкала в воздухе зажатой между пальцев ручкой.

— Насчет поджога я не уверен… — протянул Роман Аркадьевич, с опаской следя за ее движениями.

Варвара Сергеевна вдруг вспомнила, что на прошлой неделе доктор завел с ней разговор о замене допотопной входной двери на современную металлическую.

Вот ведь досада, не успели…

Этот дом Варваре Сергеевне никогда не нравился.

Но ради близкого человека постоянно приходится чем-то жертвовать.

Их с дочерью квартира была в существенно более старом доме, но разница колоссальная — в их с Анькой случае это качественная, с большой парадной и высокими лепными потолками «сталинка», а Валерий Павлович, хоть и неподалеку от центра, проживал в блочной задрипанной пятиэтажке.

Жить с доктором на ее территории Варваре Сергеевне не позволяли личные обстоятельства: уже больше года в ее квартире проживал гражданский муж дочери, а сын Валерия Павловича — напротив, вскоре после их с доктором знакомства переехал к своей девушке.

— Так… Злоумышленника видели? — что-то отметив в протоколе, продолжила дознаватель.

— Не-е-е… Не видел! — испугался Роман Аркадьевич.

— А с чего это вы взяли, что дверь подожгли? — нахмурившись, спросила дознавательница.

— Он же сказал, горела обшивка снаружи, — вступила Самоварова. — Если бы возгорание началось внутри, вы бы увидели здесь совершенно другую картину.

Размалеванная тетка, которая неотступно думала о чем-то своем, не имевшем никакого отношения к пожару, начинала ее раздражать.

— Кто еще видел начало возгорания? — проигнорировав замечание Варвары Сергеевны, обратилась дознавательница к соседу.

— Эта… Машка с четвертого. Она как раз с лестницы спускалась, когда я выскочил.

— И где сейчас эта Машка?

— Так ушла… Постояла с минуту, поохала да и побежала по своим делам. У нее ребенок в больнице.

Дознавательница, отшвырнув папку на стол, встала, залезла в карман и наконец удосужилась ответить на входящий звонок.

— Нет! — оскалился ее ярко-розовый рот. — Это исключено! И вообще, это не мои проблемы!

Выплеснув злобу, тут же нажала отбой.

— Удивительная несознательность, — присев обратно на табуретку, завращала она подведенными черным глазами. — Основная свидетельница поджога вот так просто постояла, поохала, а потом взяла и ушла?

— Я же говорю, у нее ребенок в больнице. Его вчера с аппендицитом отвезли. Кстати, она и вызвала пожарных! Я просто растерялся… забыл, как звонить. Вернее, я даже не знаю, как туда с мобильного звонить.

— А с городского слабо было «01» набрать?

— Отключили давно городской. Мы им почти не пользуемся, зачем за него плотить? — торопливо оправдывался сосед.

— Так… Кто еще видел, как загоралась дверь?

— Ну… я как заорал, многие, кто дома был, из квартир повыскакивали.

— Отлично, — усмехнулась дознавательница. — И где сейчас эти многие? Можете вспомнить, кто именно повыскакивал, кто видел, как возгоралась обшивка? Мне нужен как минимум еще один свидетель.

— А… так я сейчас приведу… — засуетился Роман Аркадьевич. — Они небось до сих пор у подъезда толпятся!

Через несколько минут на кухне появилась миловидная женщина в затемненных дымчатых очках. Самоварова ее раньше не встречала.

Дознавательница окинула вошедшую ревнивым взглядом — обе женщины были примерно одного возраста, но вновь прибывшая, в отличие от дознавательницы, была ухожена и просто, но со вкусом одета. Ее открытая улыбка излучала не требующую доказательств уверенность в себе.

— Так. Паспорт давайте! — вместо приветствия бросила дознавательница.

— Пожалуйста, — выстриженные идеальным, средней длины «каре»

волосы цвета миндаля красиво колыхнулись, пока женщина торопливо доставала из неброской, но дорогой сумочки паспорт в кожаной обложке.

— Так… Вы же здесь не прописаны! — пролистав странички, вперила в нее яростный взгляд представительница закона.

— Ну и что? — пожала плечами та и сняла невидимую соринку с безупречно скроенного и отлично сидящего белого шерстяного пальто.

— Я тоже здесь не прописана, — вступилась за незнакомку Самоварова. — Но если гражданка действительно что-то видела, отсутствие прописки в этом доме не лишает ее права свидетельствовать.

— Ну и что вы видели? — дознавательница помассировала ручкой кудрявый затылок. Казалось, ее мучает похмелье.

— Лифта долго не было, я пешком спускалась с пятого этажа. Откуда-то снизу доносился неприятный запах гари. Когда я оказалась на третьем, увидела вот его, — незнакомка ткнула ногтем с френч-маникюром в сторону Романа Аркадьевича. — Дверь квартиры за его спиной была открыта, а он стоял посреди площадки и с ужасом смотрел, как загорается соседская дверь.

— И что же было дальше?

— Я остановилась.

— И тоже стали смотреть, как загорается дверь, вместо того чтобы попытаться ее потушить?!

Хамоватый тон дознавательницы, равно как и манера допроса явно выходили за рамки служебной этики.

Но женщина в белом пальто лишь спокойно пояснила:

— Видите ли, я здесь не живу. Оказалась, можно сказать, случайно. А этот человек, как я поняла, вышел почти одновременно со мной, так что времени сообразить, что нужно делать, у него просто не было.

— Именно так! — охотно закивал сосед. — Я выскочил, тут и она подошла. Я как заора-а-л, и Машка сразу сбежала с лестницы, ну та, которая пожарных вызвала, апосля уж остальные сбежались.

— Так… Ну и что вы видели? Как горела дверь?

— Как будто ее чем-то подожгли снаружи.

— Например?

— Например… — задумалась женщина. — Расковыряли ножом обшивку и засунули туда спичку или дымящийся окурок.

— Обшивку не просто расковыряли! Если огонь так быстро проник в квартиру, значит, дверь пробили насквозь и в дырку засунули горящий предмет.

Самоварова задержала взгляд на сморщенных, усыпанных пигментными пятнами руках Романа Аркадьевича. То ли от царящего здесь напряжения, то ли в силу возраста руки соседа заметно подрагивали.

Она перевела взгляд на незнакомку. Ее руки с тонкими длинными пальцами, хоть и выдавали не юный возраст, были нежны и ухожены.

— Так… ладно. Когда я закончу, подпишете оба вот здесь и вот здесь. И можете быть свободны, пока…

— Можно один вопрос? — встряла Варвара Сергеевна.

Все это время она судорожно думала о том, когда и как сообщить Валере дурную весть.

После двух утренних приемов в поликлинике Валерию Павловичу надо было успеть к одиннадцати на собеседование. Один из старых, еще с института, приятелей, Вислаков, вошел в состав учредителей недавно открывшегося крупного медицинского центра. Валере предложили должность заведующего отделением психиатрии и достойную зарплату. И хотя доктор упорно делал вид, будто не особенно заинтересовался предложением Вислакова, Варвара Сергеевна знала: Валера давно ждал чего-то подобного.

Господи, ну как же все некстати…

— Ежели вы здесь оказались случайно, почему не уехали сразу после того, как соседи вызвали пожарных? — как можно более дружелюбно спросила Самоварова у женщины в белом пальто.

Дознавательница, оторвав лицо от бумаг, заинтересованно хмыкнула:

— Действительно, почему?

— Потому что я не застала человека, к которому пришла.

Вытатуированные черным густые брови дознавательницы выразили жирный вопрос.

Все с той же милой, явно подбешивающей дознавательницу улыбкой свидетельница продолжила:

— Здесь, на пятом этаже, когда-то жила моя бывшая учительница русского языка. Я не видела ее больше двадцати лет… Номер ее мобильного я, конечно, не знаю, а вот адрес помню хорошо.

— Лидия Петровна? — оживился Роман Аркадьевич. — Так она уж года два как померла… Ее дочь сдает квартиру каким-то узбекам. Они на рынке центральном торгуют. Уходят сранья, приходят поздно вечером.

— Господи… — опустила глаза женщина. — Я не знала… Мы с одноклассниками давно задумали двадцатилетие нашего выпуска собрать… Хотели всех любимых учителей разыскать…

— Померла Лидка… Как раз под Пасху. И что удивительно — была ведь неверующая, а перед смертью попа попросила привести, — охотно принялся вспоминать сосед.

Слушая Романа Аркадьевича, незнакомка затеребила на шее шелковый платок. Улыбка с ее лица исчезла, глаза увлажнились.

Варваре Сергеевне на миг показалось, что женщина переигрывает.

Впрочем, на ее месте любой, случайно оказавшись под прицелом глаз трех незнакомых людей, стал бы переигрывать.

— В области живете, Марина Николаевна? — пропустив мимо ушей подробности рассказа словоохотливого старика, строго уточнила дознавательница, заглянув в лежавшие перед ней бумаги.

— Да.

— И что же вас заставило именно сегодня здесь кого-то разыскивать?

— Сегодня у меня много дел в городе. Я же объяснила: мы с одноклассниками договорились разыскать любимых учителей.

— Нашли?

— Роман Аркадьевич только что сказал, что учительница умерла! — не выдержала Самоварова.

— Да, — горестно вздохнула Марина Николаевна. — Я приехала, мне никто не открыл. Потом пожар этот… Я так и подумала: наверное, мне лучше задержаться, я же видела, как все было, могу свидетельствовать. Да и Лидия Петровна могла куда-то ненадолго отойти. Вдруг, думаю, вернется. Я же не знала…

— Камер в подъезде нет, так? — обратилась непонятно к кому дознавательница.

— Увы, — подтвердила Варвара Сергеевна.

— Плохо, — та уже заканчивала заполнять бумаги. — Короче, вы и вы, — ткнула она ручкой в сторону Романа Аркадьевича и Марины Николаевны, — будете и свидетелями, и понятыми.

— А что потом? — с опаской спросил сосед.

— Я передам все необходимые документы в местный РОВД. Они и будут с этим разбираться.

— Ух ты! — присвистнула Самоварова. — В большинстве случаев подобные дела получают отказ. Чтобы добиться от них открытия уголовного дела, надо очень постараться…

Дознавательница впервые с интересом посмотрела на Варвару Сергеевну:

— Что, горели уже?

— Слава богу, нет.

— Есть свидетельские показания поджога, значит, им и разбираться, — повторила дознавательница и вновь помассировала ручкой затылок.

Чтобы отвлечь себя от мыслей о Валере, Варвара Сергеевна машинально включила кофе-машину.

— Если вас не затруднит, можно мне первой все подписать? — посмотрела на наручные часы Марина Николаевна. — Время поджимает.

Дознавательница, с выражением садистского удовольствия на лице, на ее просьбу не отреагировала.

— А я никуда тороплюсь, — заверещал сосед, покосившись на мигающий огонек кофеварки.

Через несколько минут Марина Николаевна, не читая протокола, поставила, где нужно, подпись и, быстро попрощавшись, ушла.

После ее ухода дознавательница будто выдохнула. Удобно устроившись за обгоревшим столом, она развязала пояс пальто. Короткая плиссированная юбка обнажила кружевную резинку черного чулка. Роман Аркадьевич заметно оживился и нехотя отвел от ее ног ставшие стыдливо-масляными глаза.

— Кофе будете? — из вежливости спросила у дознавательницы Самоварова.

— Не откажусь. — Перебирая на столе заполненные документы и что-то сосредоточенно выискивая, она иногда черкала в них ручкой. — Так… Варвара Сергеевна, квартира застрахована?

— Не знаю.

Летом, когда еще жили на даче, Самоварова, будто что-то предчувствуя, предложила доктору застраховать квартиру, но тот, отвлекшись на приготовления к обеду, ей так и не ответил.

— Можно мне тоже маленькую чашечку? — На старческом лице Романа Аркадьевича появилось какое-то детское, глуповатое выражение.

— Конечно, — пожала плечами Самоварова.

«Если собеседование назначено на одиннадцать, около двенадцати можно будет набрать. Нет, лучше написать, чтобы он, как сможет, перезвонил».

Словно считав ее мысли, дознавательница оторвалась от проверки бумаг и бухнула:

— Так! Мне срочно нужен хозяин квартиры! Кто-то сказал, он работает недалеко отсюда. Вы как лицо здесь непрописанное можете выступить лишь в роли свидетеля. Да! — вдруг осенило ее. — И на кой черт нам была нужна эта Марина Николаевна? Вы можете быть и вторым свидетелем, и понятым.

— Понятым могу. Вторым свидетелем — нет. Я, в отличие от Марины Николаевны, не видела, как начиналось возгорание.

Ответ Варвары Сергеевны окончательно разозлил дознавательницу:

— Так. Где хозяин квартиры?!

— Прямо сейчас я не могу с ним связаться… — тут же пожалела о сказанном Самоварова.

Все это время она напряженно ждала, когда эта тетка вспомнит про Валеру. По-хорошему, она должна была его дождаться, а потом уже приступить к бумажной волоките. А если совсем по закону — и подписывать акт, составленный пожарными, она должна была только в его присутствии. Но душевное состояние этой женщины, очевидно, было таково, что, стараясь побыстрее отделаться от своих обязанностей, она легко переступала через предписания и правила.

— Он на работе. У него сейчас важная встреча.

— Я тоже на работе. Я не могу здесь целый день торчать! У гражданина треть квартиры выгорела, а вы не можете ему позвонить!

Самоварова посмотрела на микроволновку. Вмонтированные в нее электронные часы показывали без четверти двенадцать.

— Давайте немного выдохнем и выпьем кофе, — голосом завзятого психотерапевта предложила Варвара Сергеевна. — Через пятнадцать минут, обещаю, я позвоню хозяину. — Она аккуратно поставила перед женщиной чашку и сахарницу. Вспомнив про притихшего Романа Аркадьевича, приготовила и ему маленькую чашку кофе.

— Никогда не видел таких аппаратов. — Старик, жмурясь от удовольствия, неторопливо прихлебывал кофе. — Мы-то по-простому, растворимый пьем. Тут, правда, сыну на пятьдесят лет на работе кофе-машину подарили, но я ее даже не видел, он тут же ее в интернете продал, денег-то не хватает…

Дознавательница достала из кармана мобильный и, резко тыча пальцами в клавиши, отстучала кому-то сообщение. Закончив, вернулась к бумагам.

— Так. Ознакомьтесь с протоколом, расписывайтесь и можете быть свободны, — бросила дознавательница Роману Аркадьевичу.

— Ага, — нехотя привстал он с табуретки. — Тока я без очков-то плохо вижу.

— Ну вы еще за очками полгода ходить будете!

— Я могу прочитать вслух. — Варвара Сергеевна взяла со стола протокол. — Вы же не против? — обратилась она не столько к соседу, сколько к дознавательнице.

— Читайте, — пожала плечами та.

Протокол, не придерешься, был составлен по всем правилам. Варвара Сергеевна, старательно оттягивая время, громко и медленно поясняла Роману Аркадьевичу изложенное дознавательницей на бумаге.

В тот момент, когда старик дрожащей рукой пытался аккуратно вывести в нужных местах свою подпись, на кухню забежал его правнук, семилетний мальчишка, которого разведенная внучка Романа Аркадьевича, упорхнув в Европу на поиски лучшей жизни, без зазрения совести сбагрила на попечение старого бездетного дяди.

— Деда! — глазастый растрепанный мальчишка в расстегнутой куртке, которая была ему явно велика, не обращая ни малейшего внимания на остальных, потянул старика за рукав. — Меня Женька со второго этажа пидарасом назвал!

— Ой, — зависнув над протоколом, рука Романа Аркадьевича заходила ходуном. — Что ты придумываешь, Валя? — заверещал он испуганно-извиняющимся голосом.

Дознавательница, неожиданно громко, от души рассмеявшись, принялась с любопытством разглядывать мальчика.

— Да! — развернулся в ее сторону мальчишка. — Так и сказал: и дядя твой пидарас, и ты пидарас! — дважды с удовольствием повторил он бранное слово.

Дознавательница извлекла из кармана мобильный.

— Знаешь, малыш, сколько сейчас пидарасов вокруг! — прошипела она в темный экран телефона.

— Послушайте, — не выдержала Самоварова, — поддерживать подобные разговоры с ребенком непедагогично!

— Я вроде все подписал, мне можно идти?

Роман Аркадьевич бросил ручку на стол и, схватив мальчишку под локоть, поволок на выход.

Электронные часы показывали без пяти двенадцать.

— Спасибо за кофе, — когда старик и мальчик ушли, как ни в чем не бывало сказала Самоваровой дознавательница.

Варвара Сергеевна кивнула и полезла в сумку за телефоном.

Но раздумывать над текстом сообщения Валере не пришлось — заполошный доктор уже вбежал на кухню.

— Варя, что же ты мне сразу не позвонила?! — с порога набросился он на Варвару Сергеевну. — В клинике я вырубил телефон, а когда освободился, на нем было пять неотвеченных вызовов от Марии Юрьевны. — Я тебе звоню-звоню, а у тебя «абонент не абонент»!

Ну конечно…

Варвара Сергеевна удрученно вспомнила, что, отвлекшись с кассиршей на «залипаки», напрочь забыла о том, о чем думала все утро: о необходимости срочно погасить скопившийся на телефоне долг.

* * *

Возвращаясь в некогда оставленное место, начинаешь знакомиться с ним заново. Совсем как с человеком, чей облик за то время, пока не виделись, претерпел закономерные изменения.

Варвара Сергеевна Самоварова искренне считала, что и у предметов есть душа.

Иначе с чего бы так насупиться ее серому раскладному дивану? И зачем старенькому креслу у окна прятать в своих деревянных ручках жгучую обиду? Зато любимые книги, хоть и запылились изрядно, тут же выстроились по стойке смирно и радушно поприветствовали хозяйку.

Год назад, летом, Анька делала ремонт в квартире, но комнату матери оставила без изменений — таково было желание самой Варвары Сергеевны. Окунувшись в нехитрые радости загородной жизни, Самоварова с ужасом представляла себе переполненные всякой всячиной торговые центры, в которые ей пришлось бы таскаться вместе с дочерью, согласись она на ремонт в своей комнате. Пару раз предложив матери подключиться к процессу, дочь ни на чем не настаивала — в конце концов и хлопот, и затрат меньше. Несмотря на то, что Варвара Сергеевна дочь об этом не просила, комнату матери Анька закрыла на ключ.

«Ма, пусть твое царство тебя дожидается, мало ли что… Нам с Олегом двух комнат более чем достаточно», — объявила дочь, и Самоварова, преисполненная молчаливой благодарности, с ней согласилась.

Все же ей удалось вырастить дочь хорошим, лишенным столь ненавидимого ею стяжательства человеком!

Самоварова подкатила небольшой чемодан к платяному шкафу, стоявшему в углу комнаты. Из распахнутого шкафа на нее повеяло застарелой грустью. Еще бы… В этой квартире, особенно в последние годы, грусть была самым привычным ее состоянием.

Грустила она и об ушедшей, будто проскользнувшей меж пальцев молодости, о невозможности полноценных отношений со своей самой сложной и долгой любовью — полковником Никитиным, о незаметно выросшей Аньке, о рано ушедших родителях. Грустила, когда вспоминала, что редко видится с единственной подругой Ларкой Калининой, что мало прочла книг, что часто упускала шанс, отшивая достойных ухажеров, что не умела расслабляться, что слепо верила лживому мужу, что никогда не бывала за границей, что редко ездила на море… Одинокой женщине всегда есть о чем погрустить.

А когда появился Валера, она просто перестала эту грусть замечать. И всего через месяц после знакомства переехала к нему на дачу.

И потому весь спектр окрашенных в яркие, теплые тона эмоций, будто завис где-то над окошком этой комнаты, так и не успев ее этим теплом пропитать.

Одежды у Варвары Сергеевны было немного. Обновляя гардероб, она привыкла думать не о количестве, а о качестве.

Несколько платьев «на выход» (двум было уже лет десять), две белых рубахи — одна льняная, другая — из плотного хлопка, черные классические брюки, плюшевый, темно-коричневый спортивный костюм, два кардигана тонкой шерсти, черное, под пояс, шерстяное пальто, кремовый плащ, укороченная каракулевая шубка. Три кашемировых водолазки и джинсы, недавно купленные в Италии.

Самоварова в очередной раз за этот долгий день мысленно поблагодарила небеса, что основной гардероб, так же, как и большая часть их с доктором ценных вещей остались невредимы.

Вместе с вешалкой в серьезно пострадавшем от пожара коридоре сгорели две легких куртки — ее и доктора и, увы, почти вся обувь, которая за неимением лишнего места в квартире хранилась в тумбочке коридора. Кухонный стол, табуретки и дверь на кухню, двери в ванную и санузел, небольшой комод с постельным бельем при входе в бывшую комнату сына доктора, пестрый ковер в той же комнате… — пострадали настолько, что превратились в поджаренный хлам.

Но то были мелочи по сравнению с тем, что теперь их жилищу требовался серьезный ремонт — стены и потолки успели прокоптиться и почернеть во всей квартире.

«И все же! — успокаивала себя Самоварова, старательно отгоняя тягучие, мрачные мысли о необходимых на восстановление квартиры деньгах. — Главное — все живы. Да и соседи молодцы, все могло быть намного хуже…»

Страховки на квартиру у доктора ожидаемо не оказалось.

После поездки в Рим на ее карте оставалось около ста пятидесяти тысяч. Плюс — какие-то сбережения Валеры.

И все равно им придется крутиться: искать бюджетных работяг и недорогие материалы, восстанавливать проводку, обновлять мебель.

Осуществление давней мечты — покупка мотика — откладывалось на неопределенный срок.

Даже те предметы интерьера, которые не пострадали при пожаре, подлежали замене — ведь они будут неумолимо напоминать о том, что это некогда простое, но светлое жилище подверглось осквернению.

Варвара Сергеевна окинула взглядом показавшуюся особенно обветшалой на контрасте с недавно отремонтированной квартирой комнатку — как она ни отбрыкивалась, убежать от ремонта, выходит, не удастся…

И основная нагрузка, она это прекрасно понимала, ляжет на нее — со следующей недели доктор должен выйти на новую работу с существенно более плотным, чем на прежней, графиком, а Лешка, его сын… Финансами, вероятно, поможет, а что касается участия в процессе — вряд ли.

Молодой востребованный айтишник сутками пропадал на работе.

Прежде чем развесить одежду, Варвара Сергеевна решила проветрить шкаф.

Где-то в ящичках комода был пузырек с лавандовым маслом. Надо бы найти в доме чистую тряпку и протереть лавандовой эссенцией внутренности и полки шкафа.

Как ни пыталась себя приободрить, на душе и без застарелой, въевшейся в потертый дуб грусти, было тяжко.

Она посмотрела на экран айфона.

С момента пожара прошло около семи часов.

* * *

— Похоже, мама, ты опять играешь в свои шпионские игры, — язвительно бросила Анька, тщательно размешивая крошечную щепотку сахара в кружке с чаем.

— Что ты имеешь в виду? — напряглась Самоварова.

Прожитое, но, как оказалось, не ушедшее в прошлое, подкарауливало ее в этой квартире на каждом углу. После того как несколько лет назад она по болезни ушла из органов и погрузилась в депрессию, их с дочерью роли по отношению друг к другу в корне поменялись — дочь стала и главной кормилицей, и личным надзирателем матери.

Услышав почти забытую Анькину интонацию, которой дочь, сама того не замечая, унижала ее перед Валерой и Олегом, Самоварова почувствовала, как в ней все сжалось и задрожало. Да уж, нервы под конец тяжелого дня были уже ни к черту!

— Сложно себе представить, что кому-то в здравом уме пришло бы в голову поджигать квартиру… — пожала плечами Анька и, избегая материного прямого взгляда, полезла в холодильник за пирожными. — Я вот забежала в мамину любимую кондитерскую. Купила «Наполеон» и еще «Тирамису» — уж так они нахваливали!

Никто из присутствовавших не отреагировал, и Анька моментально нахмурилась.

Коренастый Олег, гражданский муж дочери, встал из-за стола и, разминая пальцами шею, подошел к окну. Открыв форточку настежь, достал из зарядного устройства мундштук, и дождавшись вибрации вставил в него сигаретный стик.

— А по-моему, твоя мама права! — затянувшись, поморщился Олег. — Собранные материалы и свидетельства соседей говорят за то, что квартиру подожгли. Если бы загорелась проводка — а это наиболее частая причина пожара, — к моменту приезда бригады, уж вы меня простите, от вашей квартиры остались бы рожки да ножки.

Олег служил в МЧС.

— Проводка у нас была исправна, — хмуро бросил доктор и взял в руки пульт от телевизора.

Пощелкав по каналам, он машинально остановил свой выбор на каком-то тоскливом сериале и тут же убавил звук.

— Олег, ты бы не курил на кухне, — пробурчала Анька.

— Так это ж не сигарета! — улыбнулся спасатель.

Избранник дочери был вовсе не красавец, его даже сложно было назвать симпатичным. Но искренняя мальчишеская улыбка, которой он часто и щедро делился с миром, делала весь его облик приятным и моментально располагающим к себе.

— От этих стиков вонища еще хуже, чем от маминых папирос, — продолжала занудствовать дочь.

Глядя на Аньку, доктор сжал кулак с поднятым вверх большим пальцем: мол, дело говоришь!

Неожиданно обнаружив союзника, дочь еще пуще завелась:

— Мне тоже хочется, но я держусь! Мы договорились: ты куришь либо на балконе, либо на улице. — Дочь вытаскивала из коробок расползавшиеся пирожные и раскладывала их лопаткой на круглом, на толстой ножке, десертном блюде.

Зная дочь, Варвара Сергеевна понимала: дело вовсе в не курении. Аньке надо было к чему-то прицепиться, чтобы не молчать. В любой нестандартной ситуации она немедленно выплескивала негатив на окружающих.

Решение на время ремонта пожить с доктором в этой квартире было принято ими с дочерью совместно. Как только Самоварова сообщила о случившемся, Анька, не раздумывая, спросила, во сколько их ждать, и предложила любую возможную помощь.

Валера же, будучи самолюбивым мужчиной и воспитанным человеком, предлагал альтернативный вариант: на время ремонта перекантоваться в недорогой гостинице. Но Анька об этом даже слышать не захотела, да и Варваре Сергеевне, честно признаться, было сложно себе представить их с доктором проживание в каком-то дешевом отеле.

Что в мыслях, что на словах, все часто получается не так, как в жизни. За год с лишним, что Самоварова не жила в своей квартире, дочь успела ощутить себя полноправной хозяйкой. Внезапное появление матери, да еще с мужчиной, пусть и подсознательно, сразу стало ее раздражать.

— Ань, можно тебя на минутку? — наконец встретившись с дочерью взглядом, Варвара Сергеевна привстала со стула.

Переместившись с Анькой в свою комнату, Самоварова плотно прикрыла дверь.

— Послушай, Анюта… — негромко, но твердо начала Варвара Сергеевна, — давай так: мы пару дней здесь поживем, а потом Валера что-нибудь придумает…

— Мам! — перебила дочка. — Ты вообще соображаешь, что говоришь?! — раскраснелась она.

— Прекрасно соображаю. Именно поэтому хочу определиться, так сказать, на берегу. Твой статус изменился, теперь у тебя семья. Я не хочу вмешиваться в твою жизнь и быть для вас с Олегом обузой, тем более с доктором.

— Мам! — плюхнувшись на диван, вскрикнула Анька. — Это и твой дом! Зачем ты меня унижаешь?! Неужели ты думаешь, я допущу, чтобы родная мать жила в каком-то клоповнике?

— Почему сразу — в клоповнике? — попыталась улыбнуться Самоварова. — Доктор подыщет более-менее приличный вариант, возможно, недорогую квартиру.

— Палычу деньги некуда девать? — комично округлила глаза Анька.

— С понедельника он выходит на новую работу.

— Господи, мам! Как же я ненавижу этот твой отстраненный тон! — горячилась дочь. — Что не так-то, я не пойму! Если ты насчет курения на кухне, так кури, бога ради, на балконе.

— И каждый раз ходить через вашу комнату?

— Хочешь — дыми, как дымила, в своей, если твой Палыч, конечно, не против!

— Я вообще-то бросаю… Но, Анюта, дьявол ведь кроется в мелочах: сегодня тебя раздражает запах дыма, завтра — фен не на том месте, послезавтра — не вовремя занятый душ.

— Глупости! — уставившись в пол, фыркнула Анька.

— Не глупости! Из таких мелочей и складывается комфорт или его отсутствие. И, соответственно, настроение в доме.

Прежде чем ответить, Анька задумалась:

— Да, я высказала Олегу, потому что мы договорились, и меня взбесило, что он, пользуясь случаем, нарушил договоренность.

— Вот видишь! Случай, в нашем с доктором лице, ворвался в отлаженную жизнь и сразу принес неудобства. Ваши договоренности с Олегом — ваше личное дело. Ради любимого человека приспосабливаться к чему-то вполне естественно, а сосуществовать в одном пространстве с пожилой матерью и ее другом — не очень.

— Мама, не смеши… Ну какая ты пожилая?! — Впервые за этот вечер на лице Аньки появилась искренняя улыбка. — Перестань на ровном месте себя накручивать! — Она встала с дивана и подошла к матери. — Да, у меня скверный характер — что выросло, то выросло! — Скроив дурацкую рожицу, дочь закатила глаза, а затем вдруг резко притянула к себе невысокую хрупкую мать и прижалась лицом к ее голове. Ростом и статью дочка пошла в отца — высокого, слегка полноватого, некогда интересного мужчину.

— Поверь, — зашептала Анька, — моя психованность связана вовсе не с тем, что вы к нам переехали…

— А с чем? — жадно вглядываясь в лицо дочери, мягко отстранилась от нее Варвара Сергеевна.

— Я уже полгода не могу забеременеть… Мы с Олегом давно не предохраняемся. Задолбалась базальную температуру по утрам измерять, задолбалась дни цикла высчитывать… Ничего не получается… Стара уже для ребенка…

Начав откровенничать, Анька едва не расплакалась.

— Если сильно хотите — рано или поздно получится!

Самоварова чуть было не добавила «на все воля Божья», но вовремя осеклась, понимая, что меньше всего дочь сейчас хочет слышать от нее банальности. Не придумав ничего лучшего, она притянула голову дочери к своей груди, для чего той пришлось неловко согнуться.

— Обещай, что ты со своим доктором никуда не уедешь… — Дрогнула Анькина русая, пахнущая родным теплом макушка. — Мам, слышишь меня?

Анька отлипла и распрямилась. На переносице залегла упрямая складка.

— Ты сейчас мне очень нужна… Мам, так все странно совпало, я в последнее время часто думала о тебе, скучала как никогда. Снилась ты мне постоянно. У меня с Олегом стало что-то разлаживаться… Теперь пожар этот, и ты здесь! Все в мире связано. Чем дольше живешь, тем это лучше понимаешь.

— Не было бы счастья да несчастье помогло, — ободряюще улыбнулась Варвара Сергеевна, укоряя себя за то, что все-таки сморозила банальность. Но сил, чтобы спокойно поговорить с дочерью по душам, у нее не было — такой уж выдался день. В голове продолжали хаотично скакать приблизительные суммы затрат на восстановление квартиры доктора, заманчивые картинки с сайта, торгующего мотоциклами, белое пальто незнакомки, трясущиеся руки и маслянистые глазки Романа Аркадьевича, хамовато вылезшие из-под юбки чулки дознавательницы и вдовьи стены погоревшей квартиры.

— Анюта, мы не уедем… А ты бы сходила к Веронике Петровне, — повернувшись спиной к дочери, Самоварова, подкрепляя слова действием, принялась развешивать оставшиеся в чемодане вещи на вешалки в «лавандовом» шкафу. — Она действительно хороший врач.

— Да ей триста лет уже, Петровне твоей! — хмыкнула Анька.

— Она всего на пять лет старше меня.

— Ты — красивая дама без возраста. — Дочка подкралась сзади и схватила мать в охапку. — А Петровна — старая, вредная мымра!

Анька прилипла губами к ее шее и ртом громко выдула в нее воздух. Когда она была маленькая и не хотела вставать, Варвара Сергеевна часто будила ее по утрам таким шутейным способом, чем вызывала у дочки радостный смех.

— Аня, — с трудом скрывая счастливую улыбку, нарочито строго сказала Самоварова, — прекрати!

— Ладно, ма… Пойдем уже к нашим мужикам. Олег-то у меня сладкоежка, боюсь, от твоего «Наполеона» остались одни крошки.

* * *

Как только к делу подключился Лешка, сын Валерия Павловича, с плеч Варвары Сергеевны будто свалилась часть ноши.

Как второй собственник квартиры он взял на себя хлопоты по общению с пожарными и полицией и часть расходов на ремонт.

Варвара Сергеевна, в свою очередь, вызвалась контролировать работу нанятых для ремонта молдаван, семью которых порекомендовал Лешкин товарищ.

Ей же следовало, когда придет время, озаботиться выбором отделочных материалов.

От ламината (памятуя о сгоревшем до тла в коридоре) решили отказаться, сделав выбор в пользу напольной, натурального камня, плитки.

Плиткой же решили выложить стены коридора и большую часть кухни.

А еще как можно быстрее поставить огнеупорную дверь и оформить страховку.

Заняв должность заведующего отделением в новой клинике, доктор возвращался домой поздно — не раньше восьми, а то и девяти вечера. То ли в самом деле его не отпускали навалившиеся дела, то ли он не хотел лишний раз мешать своим присутствием в чужом для него доме.

На Варвару Сергеевну неожиданно обрушилась ненужная роскошь свободного времени.

Прежняя работа в поликлинике позволяла Валерию Павловичу, утром уходившему в девятом часу, частенько заскакивать домой на обед, возвращаться не позже семи вечера и, соответственно, проводить с ней достаточно много времени. Теперь Варвара Сергеевна была всего этого лишена.

Два раза в неделю она по-прежнему посещала курсы вождения. Почти ежедневно, как и обещала, наведывалась в квартиру доктора, чтобы контролировать процесс. Старалась, уже в одиночестве, как можно больше гулять по городу, а по вечерам отбила себе у дочери право готовить для всей семьи ужин.

Успев отвыкнуть от Варвары Сергеевны всего за какой-то месяц, Пресли теперь ждал Аньку и требовательно канючил, как только она появлялась на пороге, вечернюю порцию еды. Самоварова понимала, что гордое животное восприняло внезапную разлуку как предательство с ее стороны. На ласковые заигрывания кот отвечал снисходительно — позволял себя тискать и подкармливать, но прежней нежности и преданности упрямо не выказывал.

А вот Олег по большей части радовал.

Простоватый и бесхитростный на первый взгляд, он обладал прекрасным чувством юмора и не раз смешил Самоварову до слез.

На все случаи жизни у него была готова цитата из фильма, присказка или незамыленный, в контексте беседы, анекдот.

На Анькины время от времени повторявшиеся эмоциональные взрывы он реагировал спокойно, не сдавая позиций, но и не привнося собственный нерв.

Олег работал сутки через двое и потому в последовавшую после пожара неделю Самоварова контактировала с ним чаще, чем с доктором и дочерью.

В свои выходные Олег отсыпался часов до десяти, делал зарядку, совершал часовую пробежку и только к двенадцати дня задумывался о завтраке.

В это время Варвара Сергеевна, привыкшая вставать рано, уже собиралась в город по делам, но пропустить лишнюю чашечку кофе в обществе Олега было для нее в удовольствие. Его несложный, быстрый юмор, задавал позитивный настрой на весь день.

— Знаешь, Олег, час назад мне звонила дознавательница, которая ведет дело о пожаре. Законный хозяин квартиры, Валерий Павлович, само собой, занят и не отвечает на звонок, поэтому она набрала мне. А может быть, не поэтому…

— И? — Олежка, жмурясь от удовольствия, отхлебнул из чашки отличного кофе, к которому за несколько дней приучила его Самоварова.

— Да стремная она какая-то… На суровую хозяйку периферийного борделя больше смахивает, чем на госслужащую.

— А! — ничуть не смущаясь, заржал на всю кухню Олежка. — Это часом не Томка-гестапо? Случалось пересекаться с ней по службе.

— Возможно. Писарева Тамара Евгеньевна.

— Она-она! — продолжал скалиться Олег.

Варвара Сергеевна, попав в Олегову волну и вспомнив, как выглядела и вела себя Томка, невольно рассмеялась, чем вызвала немалое удивление Капы и Пресли, выпрыгнувших из-под кухонного стола.

— Вы, наверное, хотели рассказать, зачем она вам звонила? — отсмеявшись, спросил Олег.

— Да, конечно…

Когда Самоварова вспомнила о содержании звонка, задор ее мигом улетучился.

— Дело в том, что один из свидетелей пожара, женщина, почти случайно оказавшаяся в подъезде, дала неверные показания. В моем присутствии она пояснила, что приехала разыскивать бывшую учительницу русского языка, некую Лидию Петровну, умершую пару лет назад. Но о том, что покойную звали Лидия Петровна, сказала не она, а второй болтливый свидетель, наш сосед из квартиры напротив.

— И? — удивился Олежка. — Какое это имеет отношение к пожару?

— К пожару никакого. Просто свидетельница соврала. Мент, которому Томка-гестапо передала дело о поджоге, учился в школе, где преподавала Лидия Петровна. Она была учительницей истории.

— Чего-то я не догоняю… Свидетельница, возможно, замужем, и была в вашем доме у любовника…

— Тамара Евгеньевна на это и намекнула.

— Ясно… Свекровка-блять снохе не верит! — усмехнулся Олег. — Томка-гестапо, помимо скверного характера, славится половой распущенностью. Предпочитает молодняк. Кого уж она только не затаскивала в свои сети, но серьезно общаться с этой истеричной дамой невозможно.

— Я так и поняла… Но свидетельские показания собраны по всем правилам. Дело передано в местный РОВД. Их почему-то не интересует, с какой целью заходила свидетельница в подъезд. При нашем личном общении с Тамарой я все-таки призналась ей, что бывший следователь. Вот она и подбросила мне, так сказать, неформально, почву для размышлений.

— Теперь понятно. Дело ваше менты, с девяностопроцентной вероятностью, вскоре закроют. И она, для очистки совести, напоследок решила подкинуть говна на вентилятор.

— Именно, — задумалась Самоварова. — Факт поджога доказать практически невозможно.

Перед глазами всплыл образ Марины Николаевны, респектабельной врушки в белом кашемировом пальто.

«А может, это одна из разочарованных или напротив — некогда влюбленных в доктора пациенток?»

Но представить, что столь уверенная в себе интересная женщина вдруг решилась за что-то отомстить доктору, у Самоваровой не получалось. Скорее здесь можно было представить версию Томки-гестапо… Женщина могла попасть в подъезд по сугубо личной причине, которую, в силу статуса или иных обстоятельств, не хотела раскрывать.

— Ладно, Олег, спасибо за компанию. Пойду навещу наше разоренное гнездо.

— Че, шустрые молдаване? — Олег привстал и, жестом остановив Варвару Сергеевну, забрал у нее пустую чашку. — Не парьтесь, я помою.

— Спасибо. Молдаване очень шустрые! От сгоревшего пола и хлама избавились за три дня. Теперь зачищают, говорят, на днях будут стяжку заливать.

— Варвара Сергеевна! — Олег смутился. — Я Валерию Павловичу предлагал свою помощь, но он наотрез отказался.

Самоварова, конечно, знала, что большую часть работ по ее с Анькой квартире Олег, одноклассник дочери, влюбившись в нее заново, взял на себя. Так уж он за ней ухаживал! С обсуждения ремонта квартиры и началась новая история их отношений, и вскоре после отъезда Самоваровой на дачу Олег стал участвовать во всех ремонтных работах, а потом и вовсе переехал к Аньке.

— Брось… Одно дело — в свои выходные горбатиться ради любимой женщины, совсем другое — впрягаться в проблемы ее семьи. Любовь близкого человека так или иначе следует заслужить. А нам ты ничего не должен… Слава богу, мы с доктором в состоянии оплатить ремонт, да и Лешка нам помогает.

Олег, насупясь, мыл чашки.

Варвара Сергеевна подошла к нему и положила руку на плечо:

— Позволь мне с позиции жизненного опыта дать тебе совет.

Олежка неопределенно мотнул головой.

— Ваши отношения — это только ваши отношения. В них и надо сеять и жать. А все остальное — обычные хлопоты. Был бы совсем край — непременно обратились бы к тебе за помощью. Знаешь, одна из самых скверных житейских ситуаций — это та, где мы додумываем за других. Додумываем, как им лучше, додумываем, чего именно они от нас ожидают. Нагромождая вокруг себя стену из таких вот додумываний, начинаем испытывать чувство вины, которое толкает нас на бескорыстные, на первый взгляд, поступки. Впоследствии они часто оборачиваются разочарованием для обеих сторон. С человека, подписавшегося на конкретную работу за деньги, всегда можно спросить, а как спросить с друга любимой дочери, если что-то, как это часто случается, пошло не так?

— Варвара Сергеевна! — вывернувшись из-под ее руки, с жаром заговорил Олег. — Вы что, мне не доверяете? Я же практически все здесь сделал сам! Жить как паразит я не привык. А вашу комнату Аня трогать не разрешила.

— И правильно не разрешила! — чмокнула его в щеку Самоварова. — Я побежала. Прошу тебя, не загоняйся. И прими правильно мои слова.

Перед тем как выйти из дома Варвара Сергеевна на всякий случай проверила в мобильном погоду.

Начало октября выдалось чудесным — за окном второй день наглели плюс двенадцать.

Самоварова надела любимый кремовый плащ и повязала на голову шелковый черно-белый платок, подаренный доктором в Риме.

Для завершения образа не доставало ярко-красной помады и солнцезащитных очков.

Не поленившись, она раскрыла пудреницу и, подойдя к окну, подвела и тщательно накрасила губы. Затем достала из футляра старенькие, но элегантные «хамелеоны».

Распахнув шкаф, придирчиво покрутилась перед зеркальной створкой. Чего-то ощутимо не хватало… Аромата!

Три капли классики — «пятого номера» — и образ завершен.

Странно, но каждый раз, глядя на себя в зеркало, шестидесятитрехлетняя Самоварова не ощущала своего реального возраста. Она видела себя такой же, как двадцать и сорок лет назад.

Это вовсе не означало, что она не замечала новых морщинок или некоторых изменений в фигуре — конечно, замечала… Но именно эта объективность по отношению к себе и позволяла ей чувствовать себя завершенной личностью, для которой закономерные отметины прожитых лет не являлись существенно важными.

Печалило ее лишь то, что ей не хватало смелости самовыражения, что в двадцать, что сейчас. Яркости и необычным решениям в одежде и аксессуарах она предпочитала лаконичность простых цветов и форм. Но в последнее время, рассматривая на сайтах фотографии моделей плюс-минус своего возраста, из тех, кто не пытался никого обмануть искусственно созданной иллюзией молодости, она искренне восхищалась их свободой и самоуверенной дерзостью, которую возраст не только не портил, но, напротив, — вызывал радостное удивление.

«Когда куплю наконец мотик, приобрету и кожаную косоворотку… и свитер оверсайз, и хамелеоны… — пообещала себе в зеркало Самоварова. — Вот Валерка удивится!».

— Олежка, я ушла! Закрой за мной дверь.

— Ага. Хорошего дня! — донеслось с кухни.

Выйдя на лестничную площадку, Самоварова наткнулась на здоровенный мусорный пакет у двери. Из него ощутимо разило тухлятиной.

По умолчанию мусор из квартиры выносил по вечерам Олег.

Если случалось так, что к утру пакет под раковиной вновь заполнялся отходами, его прихватывал тот из домочадцев, кто уходил из дома позже остальных.

Анька же имела привычку выставлять утренний мусор за дверь заранее, чтобы, уходя, о нем не забыть.

«Кто ушел сегодня последним? Анька или Валера?»

Преодолевая отвращение, Варвара Сергеевна склонилась над пакетом. Ручки-завязки у него отсутствовали. Да и мешки у них в доме были голубые, а этот — черный.

Чертыхаясь про себя, Самоварова, сгребла, как сумела, пальцами пакет в узел, быстро засеменила вниз по лестнице, пока кто-нибудь из соседей не заметил этот протухший позор.

«Нет, тут что-то не так…»

Даже если забывчивая Анька не забрала с утра пакет, педантичный Валера не прошел бы мимо, выбросил сам.

Дойдя до помойки, Варвара Сергеевна, схватившись за края, задержала дыхание и высыпала содержимое пакета в бак. Прикрыв ладонью нос, она принялась рассматривать то, что оттуда повалилось, — глянцевые журналы, облитые чем-то темным, клочья старых плюшевых игрушек, от которых нестерпимо разило селедкой, обломки кирпича, и… так и есть — хвост, голова и хребет давно протухшей рыбы. Ничего из вышеперечисленного ее домочадцам принадлежать не могло: игрушек в квартире давным-давно не было, а рыбу не только вчера, но с момента их с Валерой переезда никто не покупал.

«Какая мерзость! Подкинуть соседям гадкий мусор!» — Самоварову трясло от возмущения. Она начала перебирать в уме соседей. В их роскошной, по сравнению с Валериной, пятиэтажке, квартиры располагались по две на этаже. Итого десять квартир, жильцов которых она знала на протяжении многих лет. Мысленно перебрав всех соседей по подъезду, тут же поняла, что имеет смысл обратить внимание на жильцов семи квартир: ее квартира была на втором, и она не могла себе представить, чтобы ленивый сосед с первого этажа, желая подбросить мусор под чужую дверь, поднялся этажом выше, это было бы нелогично.

К тому же на первом жила «душа и совесть подъезда» Маргарита Ивановна — теперь уже совсем пожилая женщина, мимо которой когда-то и комар без спросу не пролетал. Начав работать в органах, Варя насмешливо-ласково прозвала ее про себя «домушницей».

Оставались только квартира напротив (интеллигентная семья пожилых инженеров) и шесть наверху. Одна, на пятом, давно сдавалась. По слухам, одна из квартир на третьем с недавнего времени — тоже.

Жильцы остальных были хорошо знакомы, и никого из этих приличных с виду людей, включая тех, кто жил на первом, заподозрить в этой мелкой гадости она не могла.

Настроение было испорчено.

Вроде бы пустяк — ну не дошел кто-то до уличной помойки, предпочел решить свою проблему таким вот способом…

«Как мы все-таки зависим от мелочей, и со знаком плюс, и со знаком минус!» — вздохнула Самоварова.

Надо было срочно поднять настроение, и потому, прежде чем навестить квартиру доктора, она решила зайти в любимую кондитерскую, чтобы заказать на вечер воздушный торт-суфле, который любила Анька.

Семейная пара молдаван, работавших в квартире доктора, оказалась шумной и хитрой.

— Ой! — с порога вздохнула жена. — Три дня на помойку бегали как приговоренные! Большой расход по мусорным мешкам… И знаете что? Нам пришлось приплатить таджику, который убирает двор, чтобы помог, сами бы не справились, — скороговоркой поясняла Самоваровой кобылистая розовощекая полная женщина в пыльной хлопковой косынке.

Варвара Сергеевна нахмурилась:

— И во что же вылился этот дополнительный расход?

— Игорь! — зычно крикнула молдаванка.

На ее зов из ближней комнаты вышел плотненький средних лет мужчина, по-хозяйски державший в зубах дымящуюся сигарету.

— Дай-ка наш блокнот… Вот, — сощурилась над цифрами жена. — Мы же каждую копейку записываем! Мешков ушло больше на целых пять упаковок. Мешки дорогие, плотные, для выноса строительного мусора, по 150 рублей упаковка. А таджику мы тысячу в день давали из тех денег, что вы нам оставили. Всего три тысячи.

Разговор о мешках и мусоре возник как нельзя некстати.

— Он что, три дня мешки выносил? — разозлилась Самоварова.

— Не он, а мы вместе с ним! Он-то крепкий, молодой, а у Игореши спина больная… Если бы выносили сами, еще бы день простоя случился… Вы сами просили не тянуть, сделать побыстрее! — бойко оправдывалась молдаванка.

— Впредь, если получается дополнительный расход, прошу ставить меня в известность заранее, — отчитала маляршу Самоварова.

— Мила моя! — ничуть не смутившись, развела руками женщина. — Ремонт — дело такое, ничего до рубля не высчитаешь, уж поверьте! Квартира — живой организм. Она как человек, понимаете? Каждый божий день в ее кровушке происходят какие-то изменения.

— А погоревшая, с обугленным хламом, — как тяжело больной, — вставил свои пять копеек Игоряша и демонстративно схватился за поясницу. — Разве можно уперед подсчитать, сколько раз придется сбегать на помойку?

— Надеюсь, вы меня поняли!

Чтобы обрубить дальнейшие возможные разговоры о подвиге рабочего с больной спиной, Самоварова, больше для видимости, деловито прошла на кухню — смотреть там было еще не на что. Грязные стены, черная дыра на полу на месте выброшенных стола и табуреток, и маленький, выглядевший особенно жалким уцелевший островок плиточного пола у кухонной стенки.

— Плитку-то почему не отодрали?

— Так успеется! Делов-то на полчаса, — зашумел за ее спиной Игоряша.

— А потом расскажете, как тяжело было ее на помойку выносить и что опять таджика пришлось нанимать! — махнула рукой Самоварова и поспешила убраться из квартиры.

Вид осиротевшего, больного жилища расстроил ее окончательно.

* * *

Неприлично чистый белый «мерин» парковался возле малоприметного грузинского ресторанчика.

Переулок находился в центре города, и все парковочные места были ожидаемо заняты.

Водитель «мерина», прижавшись вторым рядом к стоявшим на парковке машинам, включил аварийку.

Приоткрылась задняя дверца. Из машины, придерживая полы тончайшей вязаной норковой шубки, вышла броская коротко стриженная шатенка средних лет.

Несмотря на лужи, встречавшиеся на ее коротком пути, она легко передвигалась на высоченных каблуках, будто ступала в мягких тапочках по расстеленному для нее ковру.

Как только женщина вошла, выбеленная молодая грузинка с кукольными наращенными ресницами и острыми зелеными ногтями тут же прервала разговор по мобильному:

— Все уже здесь, — заискивающе сказала она. — Второй кабинет направо.

Пожилой усатый гардеробщик уже стоял за спиной шатенки, ловким движением помогая снять шубку.

Она щелкнула замком маленькой, на золотистом витом ремне сумочки, и достала две купюры — пятисотрублевую и тысячную.

Пятисотку, не оборачиваясь, женщина сунула в мясистый кулак гардеробщика, а тысячу, проходя мимо хостес, игриво запихнула в вульгарный вырез ее декольте.

— Хорошего вечера! — залебезила вслед деваха.

Шатенка приоткрыла деревянную дверь в кабинет с налепленной на нее зеленой керамической лозой.

Ожидавших за накрытым столом было пятеро: две женщины, три мужчины.

До появления шатенки они явно вели между собой оживленную беседу. Но как только та показалась в проеме двери, разом смолкли и выжидающе уставились на вновь прибывшую. Шатенка втянула в себя воздух — в кабинете пахло незамысловатым развратом, застарелым, за годы въевшимся в деревянную мебель запахом табака, коньяка — и «терками» давно уехавших из страны или усопших «братков».

— Всем добрый вечер! — Она на ходу поправила на себе обтягивающее шерстяное черное платье и прошла к своему месту во главе стола. — Замоталась сегодня, жрать хочу! Петь, плесни-ка мне чего-нибудь, — обратилась она к крупному широкоплечему мужчине, который занимал ближайшее к ней место по правую руку.

— Коньячок французский подойдет? — оскалился Петя.

— Лучше водочки. — Шатенка окинула взглядом стол, щедро уставленный закусками грузинской кухни: пхали, тарелками с зеленью, сациви и фаршированными сыром и орехами баклажанами. — Под такую закуску лучше рюмочку водочки, — утвердительно кивнула она.

— Ща закажем! — Петя с трудом приподнял со стула грузное тело и нажал на кнопку вызова официанта.

— И мне заодно эспрессо возьми, — оживилась грудастая женщина, сидевшая рядом с ним.

Когда моментально появившийся на вызов тощий официант, приняв заказ, ушел, в разговор вступила строгая, с нездоровыми фиолетовыми подглазинами женщина, сидевшая напротив грудастой:

— Я тут ролик в инете смотрела, доктор один выступал, подробно объяснял, что кофе — зло. Оказывается, кофе — мощнейший канцероген.

— Господи, Таня! Доктора уже не знают, что придумать, лишь бы народ стращать! Скоро в воде канцерогены отыщут, и нам что тогда, всем от обезвоживания помереть? — накинулась на нее грудастая.

— Виолетта Семеновна, — поморщилась пятидесятивосьмилетняя Таня, — в ролике подробно рассказываются механизмы воздействия кофе на сердечно-сосудистую систему и пищеварительный тракт. Ты не стала бы с этим спорить, если бы внимательно послушала врача.

— Я тя умоляю! — махнула рукой Виолетта Семеновна и щедро прихлебнула из пузатого бокала коньяк. — Мне еще бреднями очередного Пупкина мозг себе засорять!

— Я тоже про вред кофе слышал, — подал голос сухонький темноволосый мужичок, сидевший справа от Виолетты. — Но мне по барабану, я его все равно не пью, — довольно усмехнулся он. — Особо, говорят, вреден кофе, что разносят на завтрак в гостиницах: его подогревают, и не раз. И как раз подогрев уже готового напитка активирует канцероген, о котором вы, Татьяна Федоровна, говорите.

— Ну и нечего деньги экономить! — фыркнула Виолетта. — Надо не пойло из общего термоса пить, а нормальный эспрессо за дополнительные деньги заказывать.

— Где же его возьмешь, нормальный? — бросив одобрительный взгляд на сухонького мужичка, оживилась Татьяна Федоровна и вскинула домиком свои тонкие, слегка подведенные коричневым бровки. — Все зерна, поступающие с плантаций на фабрики, проходят обработку, в процессе которой от настоящего кофе не остается практически ничего!

В кабинет вернулся официант и первым делом выгрузил на стол запотевший штоф с водкой.

— Эспрессо кому? — схватил он с подноса маленькую белую чашечку.

— Сюда, — вальяжно постучала пальцем по столу Виолетта Семеновна. — Сахар где?

— Я еще понимаю — пить ристретто в хорошем итальянском ресторане! Пару глотков после сытного обеда… — не унималась Татьяна Федоровна.

Но ее никто не поддержал, а Виолетта, щедро приправив кофе сахаром и сливками, переключила свое внимание на массивного, как шкаф, с нагловато-дерзким лицом Петю.

— А мне бы чайку… с мятой и чабрецом, — оторвавшись от мобильного, задумчиво произнес лысый мужчина, с рыхлым, в оспинах, лицом. — И стопку под водку дай.

— Так сколько водочных рюмок принести? — едва сдерживая зевоту, уточнил астеничный официант.

— Я тоже махну для сугреву! — Виолетта Семеновна потерла друг о друга свои толстые лапки с пальцами, густо унизанными золотыми кольцами. Так же, как и у хостес, от природы тяжелые черные волосы Виолетты годами нещадно вытравлялись, пока не получили вожделенный оттенок блонда. Виолетта была смуглолица и черноброва, ее вполне можно было бы принять за хозяйку этого ресторана.

Но едва она открывала рот, как экспрессия и легкий, но уловимый выговор, выдавали в ней наличие украинской крови.

— Да и я не откажусь, — игриво покосился сначала на Виолетту, а потом на штоф Петя.

— Короче, всем стопки неси, — махнул рукой лысый. — Да побыстрее, любезный!

Все это время шатенка молчала. Правой рукой она что-то быстро писала в мобильном, лежавшем перед ней на столе, а в левой держала пучок зелени и время от времени, тщательно прожевав, откусывала от пучка.

Через пару минут, когда официант принес рюмки, шатенка убрала телефон в сумочку.

— Господа! — ослепительно улыбнувшись, обратилась она к собравшимся. — Хотелось бы напомнить, что собрания ордена проходят вовсе не для мелких, пустых споров.

Виолетта Семеновна сочно хмыкнула, а у Татьяны Федоровны еще больше заострился носик на бледном пергаментном лице.

— Мы — больше, чем друзья, — привстала шатенка, зажав в тонких нервных пальцах стопку с водкой. — Больше, чем партнеры, — чокнувшись с державшим наготове рюмку Петей, продолжила она. — Мы…

— Избранные! — то ли с иронией, то ли с гордостью громко выкрикнул с места лысый.

— Именно, — словно обдумывая про себя следующую фразу, задумчиво опустила голову шатенка. — И потому добро пожаловать на двадцать вторую встречу нашего ордена!

Будто паря на цыпочках по воздуху, она ловко обошла стол и чокнулась с каждым.

Когда она присела обратно на свое место и приступила к еде, предусмотрительно положенной ей на тарелку Петей, со всех концов стола раздался шум заждавшейся посуды — собравшиеся были голодны.

Судача о пустяках, все, кроме шатенки, цедивший одну стопку, выпили по третьей, и в кабинете потекла откровенная беседа.

— Короче, Тимофеич, — обращаясь к сухонькому темноволосому мужчине хвастал лысый, — сделал вчера МРТ головы. И прикинь — ничего не нашли! Рассосалась!

— Ага, и моя простата окончательно заткнулась! — Темноволосый поковырялся в мисочке с маринованными грибами и выудил из сероватого желе крупного опенка. — Потому что наша Инфанта — богиня! — Он сложил в трубочку обветренные губы и, глядя на шатенку, чмокнул губами, обозначив поцелуй.

— А у меня миома рассосалась, — повела округлыми плечами Виолетта Семеновна. — Три года, блять, наблюдалась… Вчера помощница на монитор глаза вылупила: ничего нет.

Татьяна Федоровна тут же нахохлилась:

— Как это ты, ведущий гинеколог престижной клиники, не могла себе три года какую-то миому вылечить? Ну, вырезала бы ее — всего и делов…

— А ты думаешь, мы, доктора, заговоренные? — беззлобно накинулась на нее раскрасневшаяся от выпитого Виолетта. — Вырезать… Могла бы вырезать сама, так вырезала бы, а я не могу!

— Девочки, хватит цапаться! — строго сказала Инфанта. — Пока готовят горячее, предлагаю поговорить о делах. У кого какие новости?

— Фээсбэшник один к нам стучится, — после всеобщей паузы сказал лысый, которого звали Максим Тимофеевич. — Я ему пятнашку зеленых зарядил за вход. Он шифрованный весь. — Лысый смешно растопырил на приподнятой руке пальцы. — На сеанс не пойдет, хочет сразу в орден.

— Чем полезен? — Инфанта задержала взгляд на штофе с водкой, затем быстро перевела его на Петю.

Пока толстяк, тряся над столом солидным пузом, разливал по рюмкам водку, Максим Тимофеевич продолжил:

— Ему генерала недавно дали. Банки крышует, с депутатами многими вась-васькается, и сам мужик дельный. Не противный.

С плохо скрываемой неприязнью он покосился на Петю.

«Не то, что ты, жопа жирная… Ишь, уселся поближе к нашей цыпочке… Все надеешься перепихнуться? Ну и идиот!» — услышала шатенка его мысли.

— Пятнашка — че-то мало… — подал голос сухонький брюнет.

— Дело не столько в деньгах, Игорь Петрович, — отчеканила Инфанта, — сколько в реальной пользе ордену.

— Несомненно! — закивал Игорь Петрович и что-то проверил в мобильном, который все это время не выпускал из рук.

«Где ж ты, сучка, где?! Завела старика так, что места мало… Работать не могу, спать не могу… жену видеть не могу… Но главное — опухоль простаты благодаря твоей молодой кровушке рассосалась…» Вот о чем на самом деле думал Игорь Петрович, продолжая поддерживать беседу о фээсбэшнике.

Инфанта внимательно посмотрела на Татьяну Федоровну.

«Хабалка сисястая… Хоть бы догадалась меня отблагодарить… Я твоего урода на самый престижный факультет, на бюджет пропихнула… Миома у нее рассосалась…»

Было ясно, что за мышь пробежала между подружками.

Прикрываясь правилами ордена, Виолетта Семеновна хлопотами Татьяны Федоровны, декана одного из факультетов престижного университета, засунула в него своего дебиловатого отпрыска. И Татьяна Федоровна давно рассчитывала на личную, в конвертике, благодарность.

Но Виолетта Семеновна, бесплатно принимавшая в своем кабинете Татьяну Федоровну и ее едва живую, такую же брюзгливую мать, искренне считала, что расплатилась по бартеру.

Подали горячее: шашлыки на шпажках — свинину, курицу и осетрину, сочную долму и нажористые хинкали.

— Петь, положи-ка и мне парочку! — дернула толстяка за рукав дорогого шерстяного пиджака Виолетта Семеновна.

— Знаешь, как их правильно есть? — Петр Анатольевич подхватил за хвостик хинкали с общей тарелки. — За этот хрен держись, надкуси, потом сок высасывай! — хмыкнул он.

От приступа смеха у Виолетты заколыхалась грудь:

— Вот же дурачок!

— Че дурачок-то?! А то лошки некоторые ножом пилить начинают. Типа воспитанные, типа руками не едят.

— Ну-ка, покажи! — кокетливо придвинулась к нему всем своим дородным телом Виолетта.

— Давай, рот открывай и надкусывай! — Петр Анатольевич, под одобрительное похрюкивание Виолетты, принялся кормить ее с руки.

На интеллигентном лице Тамары Федоровны, наблюдавшей за этой сценой, застыла гримаса презрения.

«Этот толстожопый на той неделе обещал дело племяша замять… А парень все еще сидит… Черт его понес в этот клуб кулаками махать… Я бы тоже это быдло посадила, если по совести. Да кто сейчас живет по совести? А у меня на даче крыша течет… Если поможет Петька его выпустить, эта деревенщина рязанская мне потом не только крышу, он мне всю землю на участке носом вспашет…».

— Петр Анатольевич, а что по племяннику Татьяны Федоровны слышно? — промокнув рот бумажной салфеткой, будто невзначай спросила Инфанта.

По лицу Тамары Федоровны пробежала тень изумления с примесью страха.

— Да, Петр Анатольевич! — скрывая за прохладным тоном волнение, вмешалась она.

Толстяк нехотя оторвался от грудастой Виолетты.

— Богиня, все сделаем! — обернулся он к Инфанте. — Человечек проверенный этим занимается. Как и обещал, оформят как самооборону. Ну, штраф, может, символический пацанчик пострадавшему выплатит… Ты, Танюш, не переживай, — перевел он взгляд на деканшу.

— А я не переживаю. Чтобы не переживать, у нашего ордена и существуют правила, — не удержавшись, едко заметила та.

— Я правила лучше всех помню! — тут же зашумел Петр Анатольевич. — Говорю тебе: дело в шляпе. Ну, посидит еще денек-другой, только ума прибавится.

«Вот выдра тощая, прицепилась со своим долбоебом… Если бы Аленке на будущий год в универ не поступать, хрен бы я впрягся… А Виолетка-то совсем поплыла… Уж больно геморройно с такой душной бабой связываться…»

— У кого еще что нового? — прежде чем положить в рот маленький кусочек осетрины, политый гранатовым соусом, спросила Инфанта.

— Стоматолог, хозяин хорошей клиники, рвется к тебе на прием, — приникнув к плечу Петра Анатольевича, томно протянула Виолетта. — До ордена он еще не дорос, но за прием готов отдать штуку евро.

— Лишняя штука не помешает… — поддакнул Петя.

«Или все-таки перепихнуться с ней по-дружески?» — думал он, не забывая украдкой поглядывать на Инфанту и пытаясь разглядеть на ее лице реакцию на их с Виолеттой фривольное поведение.

— Я бы не стала лишних людей приобщать! — подала свой тонкий голосок Татьяна Федоровна. — Даже подпускать бы не стала.

«Дружеские» игры Пети и Виолетты ее раздражали. У деканши лет десять не было мужчины.

— Но фээсбэшник в нашем кругу лишним не будет, — гнул свою линию Максим Григорьевич. — Впрочем, тебе решать! — вопрошающе посмотрел он на Инфанту.

— Не мне, а нам! — уточнила та. — На сегодняшний день нас шестеро. И это очень хорошее, энергетически выверенное число.

— Но в правилах ордена не сказано, что мы не можем расширяться, так? — купаясь в энергии Пети, мурлыкнула Виолетта.

— Не сказано, — кивнула Инфанта. — Если мы решим впустить еще кого-то в наш круг, то, бесспорно, путем общего голосования. И человек этот должен быть полезным всем нам, — с крайне серьезным, делающим ее существенно старше выражением лица подытожила она.

— Моего стоматолога-то на прием возьмешь? — не унималась Виолетта.

«Ты ведь ему уже пообещала!»

— Две штуки! — смахнув с лица напряженное выражение, очаровательно улыбнулась она. — Ребят, я не двужильная…

— Дело говоришь! — чересчур радостно отозвался Игорь Петрович.

«Нашлась, нашлась моя сладкая звездочка! Надо в «Астории» на завтра номер забронировать… Ничего-ничего, в обед, между совещаниями, успею…».

Игорь Петрович, действительный советник второго класса, недавно стал одним из заместителей руководителя Федеральной налоговой службы.

— Сколько сейчас в казне? — обратилась Инфанта к Максиму Тимофеевичу, бухгалтеру строительной компании.

— Триста зеленью… и рублей еще под лям.

— Неплохо… — задумалась она.

Ей бы переговорить с Петром Анатольевичем, заместителем начальника одного из городских РОВД, наедине.

— Кстати, когда следующий сбор? — между делом поинтересовалась Татьяна Федоровна.

За вечер она выпила лишь пару рюмок водки и теперь потягивала душистый чай, который подливал привыкший быть обходительным с дамами Максим Тимофеевич.

Инфанта машинально поправила модную укладку на коротких волосах и исподтишка поглядела на деканшу. Скромная кашемировая водолазка, минимум косметики и украшений. Инфанта прекрасно чувствовала, насколько Татьяне Федоровне, профессору математики, противны все члены ордена.

Но страх, вцепившись клещом в горло, гнал ее на эти собрания, заставлял приятельствовать с хабалистой Виолеттой, троечницей из Харькова, сделавшей карьеру не без помощи перманентных интрижек с вышестоящим руководством. Когда-то гадалка напророчила деканше опухоль щитовидной железы. Бегая по врачам, она и познакомилась с небесталанной в своей области Виолеттой, которая вскоре привела ее в орден.

Пожалуй, Татьяна Федоровна, единственная из собравшихся, своей неприкрытой несчастливостью вызывала у Инфанты нечто отдаленно похожее на эмпатию.

— Сбор мы планировали перед Новым годом, — пытаясь отогнать от себя лишнее наконец ответила Инфанта.

— Вислакова только к нам не пускайте! — пьяно хмыкнула Виолетта. — Он что-то прет напролом!

— То есть? — нахмурилась главная.

— То есть он звонил мне несколько раз после твоей консультации и пытался задавать лишние вопросы о тебе под предлогом, что хочет в новой клинике открыть твой персональный кабинет. Я ему в лоб сказала: это неприемлемо!

— Правило номер один — мы не занимаемся официальной общественной деятельностью, — еще больше нахмурилась Инфанта. — Кстати, откуда возник этот контакт?

— Ну, от меня! — с некоторым вызовом в голосе откликнулся Петр Анатольевич. — У него в клинике один мой знакомый генерал лечится. Выпивали как-то вместе, вот я…

— Вот ты ему и сболтнул! — горячилась Виолетта. — Знаю я этого хрена, врачебный мирок тесен. Дважды мне звонил и навязывался в орден, дважды! — щедро обдавая Петра Анатольевича жаром своего захмелевшего тела, елозила она на стуле.

— Петя, разберись со своим товарищем, — выдержав паузу, сказала главная. — Работать я на него не буду, а засланные казачки нам не нужны.

— Но деньги-то нам нужны, — мрачно усмехнулся себе под нос Игорь Петрович. — Надо бы выяснить, сколько он готов заплатить за вход.

— Не надо, — недовольно поиграла аккуратно прорисованными бровями Инфанта.

— Ладно, еще раз тебя дернет — объясню товарищу, чтобы не совал свой нос, куда не следует, — обхватив Виолетту за плечи воинственной скороговоркой проговорил Петя.

Попросили счет.

Когда официант, оставив на столе расписной, в грузинских традициях сундучок, заменявший в этом заведении расчетную книжку, вышел из кабинета, все присутствовавшие, включая Инфанту, достали из сумочек и карманов заранее заготовленные деньги.

Несмотря на то, что сумма счета, включая чаевые, равнялась девятнадцати тысячам шестиста рублям, каждый из гостей положил в сундучок ровно шесть тысяч.

* * *

В первую неделю появления в квартире Самоваровой маленькой коммуны между всеми ее членами установилось относительное равновесие.

Сблизившись с Олегом, Варвара Сергеевна подолгу болтала с ним на любые темы за ставшей традиционной, второй для нее утренней чашкой кофе, а иногда еще и во время вечерних, на кухне, хлопот.

Выросшая без внимания отца Анька тянулась к Валерию Павловичу.

Доктор частенько приходил к концу ужина, но с удовольствием набрасывался на то, что приготовила Варвара Сергеевна, а после, вместе с остальными, неторопливо пил заваренный Анькой ароматный травяной чай.

Существовать одним домом с молодыми было не сложно — и Анька и Олег вели себя дружелюбно по отношению к «старикам».

Единственной табуированной темой для совместных бесед стала тема о столь желанной Анькиной беременности.

Разоткровенничавшись с матерью в первый же вечер, дочка теперь избегала любых разговоров на эту тему.

Взрывная по натуре, после беседы с матерью она старалась контролировать эмоции и делала все возможное, чтобы «старики» не ощущали себя в доме нежданными гостями. Но по ее то отсутствующему, то болезненному, устремленному внутрь себя взгляду, Самоварова чувствовала, что любое (даже с Олегом) общение дается дочери с трудом. Аньку как будто что-то снедало изнутри.

Разговоры, которые дочь охотно поддерживала за ужином, преимущественно крутились вокруг здоровья: какую еду следует есть, сколько воды пить, как часто сдавать анализы и мерять давление.

Прочитав в интернете очередную новость из жизни селебрити, Анька, будто невзначай, пускалась с доктором в долгие обсуждения: опасно ли для организма ЭКО и насколько гуманно нанимать для вынашивания плода суррогатную мать.

Олег подобные беседы не поддерживал, а Варвара Сергеевна, наблюдая, с каким жаром дочь пытала доктора или выкладывала ему свои личные доводы, с тревогой понимала, что желание во чтобы то ни стало родить ребенка стало у Аньки сверхидеей.

До недавнего времени веселая и отходчивая молодая женщина на глазах стремительно превращалась в зацикленную на себе возрастную ипохондричку.

— Валерий Палыч, у меня гемоглобин сто шесть. Это хреново? Врачиха из районной сказала, железо плохо усваивается. Предложила гречку есть и гранатовый сок пить. Почему она витамины не прописала? — усевшись напротив доктора за кухонным столом, завела Анька любимую пластинку.

На ней был милый плюшевый голубой халатик, который, пока они жили с дочерью вдвоем, всегда умилял Самоварову. Но теперь Варвара Сергеевна заметила, насколько он стар и застиран.

«Как бы ей дать понять, не обидев, что, живя одним домом с мужчиной, надо следить за своим внешним видом всегда, а не только наряжаясь на выход?»

— Когда ты кровь сдавала? — дожевав котлету, устало спросил Валерий Павлович.

На службе у него выдался очередной насыщенный день.

— Вчера.

— Я имел в виду, в какой день цикла?

— Через три дня после… — замялась Анька, — после этого…

— Я понял, — снисходительно улыбнулся доктор. — Так у тебя еще организм после потери крови не восстановился. Сдай повторно на следующей неделе.

— Но почему она мне препарат железа не прописала?! — как будто не услышав, Анька задумчиво глядела в чашку с остывшим чаем.

— Анют, я ведь не терапевт, твоему врачу виднее. — Доктор привстал из-за стола и, взяв в руки грязную тарелку, прошел к раковине. — А вообще, любой анализ крови достаточно относителен.

— Что вы имеете в виду? — моментально оживившись, обернулась к доктору Анька.

— Если речь не идет об экстренной для организма ситуации, изучать анализ крови относительно здорового человека — практически то же самое, что изучать анализ крови трупа.

Услышав это, Варвара Сергеевна, пытавшаяся приласкать все еще сердившегося на нее Пресли, едва себя сдержала, чтобы не вмешаться в беседу: ей-то доктор всегда внушал обратное, убеждая, что показания крови очень важны.

— Это еще почему? — не отступала удивленная неожиданным ответом Анька.

Валерий Павлович, избегая недоуменного взгляда Варвары Сергеевны, присел обратно за стол.

— Потому, что организм живой. Каждую минуту в нем происходят какие-то изменения. В те секунды, когда у тебя взяли кровь, он проходил одну фазу, а уже через час — другую. Условные величины, принятые в медицине, повторюсь, относительны. Например, если больного привезли с острой формой пневмонии, где налицо все клинические признаки, уровень лейкоцитов и прочее позволяют врачу понять, насколько включился иммунитет. В случае же планового обследования здорового человека могут иметь значение ряд факторов, такие, как стресс при заборе крови, плохая еда накануне, погода и даже негативные мысли в этот момент.

— Но в интернете же все подробно написано, — не унималась Анька, — какой показатель за что отвечает и что это может обозначать!

— На заборе тоже много чего написано, а за ним дрова, — оторвавшись от просмотра по телевизору детективного сериала, попытался пошутить Олег.

От Варвары Сергеевны не укрылось, что Анька с трудом себя сдержала, чтобы не сказать в ответ что-то резкое.

Дочь поджала губы и подлила себе чаю.

Чтобы освободить уставшего доктора от дальнейших расспросов, Самоварова на свою беду спросила:

— Ребят, а кто последний раз мусор выносил?

С шумом отодвинув стул, Анька резко встала из-за стола:

— Я понять не могу, вы все здесь издеваетесь надо мной?! — Ее губы дрожали.

Повисла напряженная пауза.

— Я выносил… утром. А что? — недоуменно пожал плечами Валерий Павлович.

— Какое это имеет отношение к нашему разговору?! — психовала Анька.

— К разговору никакого, — нахмурилась Самоварова и все же, несмотря на странную реакцию дочери, решила не отступать. — Валер, ты точно помнишь, что вынес мусор?

— Варь, у меня пока еще нет Альцгеймера! — не выдержал в свою очередь доктор. — И мне не сложно было его вынести, — глядя на покрывшееся розовыми пятнами лицо Аньки, сказал он.

— Ну, значит, Альцгеймер здесь у меня! Ты к этому мама, клонишь? Или ты намекаешь, что я засранка и лентяйка, которая не в состоянии вынести мусор? — выкрикнув это, дочь выбежала из кухни.

Олег, молча наблюдавший за этой сценой, явно испытывал неловкость.

Выждав с полминуты, он вышел следом за Анькой.

Варвара Сергеевна убрала руки с притихшего под столом Пресли. Ее потряхивало.

— В холодильнике остался кусок торта. Я забыла тебе предложить, — глухо уронила Самоварова.

— Варь… — Доктор присел рядом. — Ну зачем ты прицепилась с этим мусором?

— А зачем ты Аньке лапшу на уши вешаешь? — огрызнулась в ответ она.

Он сделал вид, что не понял:

— В смысле?

— В том смысле, что мои анализы должны соответствовать всем принятым в медицине стандартам, а они, как я с удивлением сейчас узнала, оказывается, относительны! Ты лукавишь либо со мной, либо с ней. А мусор тут действительно ни при чем…

— Варь… Неужели ты не заметила, что у девочки развивается невроз? Я живу здесь всего неделю, но вижу, насколько она зациклилась на здоровье. И я не лукавлю. Я всего лишь, чтобы успокоить твою дочь, высказал вслух мнение одного хорошего иммунолога, которому доверяю. Да, лучше, чтобы анализы соответствовали стандартам, но так грузиться из-за того, что после месячных у нее естественным образом понизился гемоглобин, не совсем нормально.

Самоварова и без этого объяснения все прекрасно понимала. Другое дело, что Анькина реакция не только на гемоглобин, но и на простой, заданный спокойным тоном вопрос о мусоре, была неадекватной.

С того вечера равновесие в доме пошатнулось.

* * *

На следующий день Самоваровой надо было вновь наведаться в погоревшую квартиру и внепланово отнести работягам деньги на закупку черновых материалов. Накануне молдаванка торопливо объясняла по телефону, в чем заключается выгода: если они быстро закупят пленку, клей, керамзит и смесь пескобетона через знакомого прораба, цена будет оптовой и не придется платить за доставку, так как дружественный прораб как раз работает на объекте, расположенном на соседней улице. На круг сумма тем не менее выходила приличной, но Варваре Сергеевне ничего не оставалось, как довериться словам малярши и взять у Валерия Павловича требуемые сто пятьдесят тысяч рублей.

Выйдя из квартиры, она вновь наткнулась на большой мусорный мешок. На сей раз он был зеленым, но пахло от него так же отвратительно.

Олег сегодня дежурил, и Варваре Сергеевне пришлось заново крутить ключи в замках только что захлопнутой входной двери. Разувшись и пройдя на кухню, она открыла дверцу под раковиной. Мешки в их доме были синего цвета, а ведро с мусором за утро успело немного заполниться. Это говорило о том, что забывчивая Анька ушла позже остальных — чистюли Валера и Олег, уходя из дома последними, обязательно прихватили бы мусор с собой.

«Твою ж мать! Не вставать же мне теперь вместе с остальными в шесть тридцать утра, чтобы следить за мусором?!»

Она понимала, что просто пытается себя успокоить: даже не изучая содержимое мешка, Варвара Сергеевна знала — мусор им намеренно подбросили под дверь.

Пришлось снова идти на помойку, с омерзением неся в руке вонючий увесистый пакет.

Содержимое зеленого мешка было схоже с предыдущим — голова безглазого мехового котенка, журналы, облитые темной жидкостью, обломки кирпичей, а вместо рыбы — кусок тухлого мяса на кости.

Отойдя от помойки, Варвара Сергеевна достала из сумки влажную салфетку и тщательно протерла руки.

Схватилась было за телефон, но тотчас поняла, сколь странным будет ее звонок в разгар рабочего утра что доктору, что Аньке.

Погруженная в невеселые размышления о том, кто из соседей решил поиздеваться над ними таким отвратительным способом, Самоварова не заметила, как добрела до Валериного подъезда.

Прежде чем набрать код, она заметила, что на лавочке во дворике сидит женщина, и что-то в ее облике показалось Варваре Сергеевне знакомым.

Пока молдаванка ловкими пальцами пересчитывала деньги и в очередной раз убеждала Самоварову в очевидной выгоде закупки, перед глазами Варвары Сергеевны встал образ случайной свидетельницы пожара — Марины Николаевны.

«Любопытно, чего ради она наврала насчет учительницы?»

Выйдя из подъезда, Самоварова увидела, что женщина, одетая в белое пальто, по-прежнему сидит на лавочке. Вглядевшись, она увидела, как та сделала какой-то неопределенный, похожий на робкое приветствие, жест рукой.

Испытывая легкое недоумение, Варвара Сергеевна направилась к лавочке.

Женщина привстала, ветерок колыхнул ее волосы красивого оттенка миндаля.

Так и есть. Это была Марина Николаевна.

— Ой, как хорошо, что я вас встретила! — разулыбалась свидетельница. — Я вас не задерживаю? Есть минутка?

Самоварова удивилась:

— Так вы меня здесь ждете?

— Не совсем… — смутилась Марина Николаевна и тут же добавила: — Но рада, что вас встретила!

Варвара Сергеевна вдруг разозлилась:

— Прошу вас, давайте без загадок! У меня мало времени.

— Хотела вам рассказать, я кое-то вспомнила… — По растерянному лицу и опущенным глазам Марины Николаевны было видно, что она уже засомневалась в уместности своего желания пообщаться.

Самоварова тут же пожалела, что нелюбезно начала беседу.

— Это хорошо, что вспомнили. — Подумав, Варвара Сергеевна присела на лавочку и полезла в сумку за папиросами.

«И что ей надо, этой врушке?» — терялась в догадках Варвара Сергеевна.

Марина Николаевна присела рядом. Поза ее была напряжена. Было очевидно, она пытается подыскать слова.

— Ну так что? Вы что-то вспомнили из событий того утра? — с трудом прикурив на ветру, спросила Самоварова.

В день пожара все ее обещания и доктору, и самой себе неожиданно рухнули — она снова дымила как паровоз.

— Как же глупо все… — избегая ее взгляда, издалека начала свидетельница.

Сегодня она была без очков, и в свете дня Варвара Сергеевна отметила, что не такая уж, как показалось при первой встрече, та красивая и уверенная в себе. Подтянутая кожа лица выдавала увлечение филлерами и, как следствие, — возраст.

— Что глупо? — Самоварова демонстративно посмотрела на часы в телефоне.

Ей не хотелось попусту тратить время, а интонация голоса Марины Николаевны говорила о том, что она не уверена в необходимости разговора, но все же жаждет пообщаться.

— То, что произошло тем утром, когда в вашей квартире случился пожар…

Варвара Сергеевна нетерпеливо кивнула, тем самым побуждая Марину Николаевну поскорее изложить суть.

— Стыдно мне перед вами… Будь я тогда в себе, конечно, сообразила бы, что нужно заставить вашего соседа вместо того, чтобы орать на весь подъезд, дать мне ведро воды, в конце концов — самой забежать в его квартиру! Он дряхлый совсем, это понятно, но я-то еще нет! Сообрази я тогда, возможно, кроме двери, ничего бы у вас не пострадало.

Варвара Сергеевна на мгновение испытала даже не досаду — злость — на Марину Николаевну, которая не сообразила сделать то, о чем сожалела.

— Нет ничего горше поздних сожалений, — наконец откликнулась Самоварова. — Но, голубушка, вы вообще-то и не обязаны были врываться в чужую квартиру за водой или силой заставлять действовать незнакомого вам старика. Вы же здесь не живете? — на всякий случай уточнила она.

— В то утро, спускаясь с пятого этажа, я остановилась у окна на лестничном пролете. Увидела, как из подъезда быстро выскочил человек.

Интонация голоса Марины Николаевны была по-прежнему неуверенной, словно бы она не доверяла собственным словам.

«Вот бы Томка-Гестапо сейчас на ней оттопталась!»

Варвара Сергеевна и бровью не повела. В отличие от недалекой Томки, бывший следователь Самоварова прекрасно знала, что лучше, не перебивая собеседника, дать ему возможность высказаться.

— Понимаете, этот мужчина не вышел, а выскочил! Широкие плечи, серая неприметная одежда. Я не видела лица, но мне показалось, он похож на мента.

— И почему вам так показалось? — пожала плечами Самоварова.

— Он не оборачивался, шел быстро, уверенно.

Варвара Сергеевна невольно рассмеялась:

— Значит, менты в вашем представлении — это люди, которые могут без зазрения совести поджечь чужую дверь, а после еще и разыскивать самих себя? Вы же к этому клоните, к поджогу?

Марина Николаевна неопределенно мотнула головой.

— Как вам сказать… Я, по счастью, от представителей закона всегда была далека. Но, знаете, есть такой типаж, еще в сериальных детективах подобных персонажей любят выводить — либо мент, либо бывший мент, либо…

— Мент-бандюган! — подсказала Самоварова.

— Именно! — наконец немного расслабившись, вяло хохотнула Марина Николаевна.

— Я поняла, о каком типаже речь. Кстати, если не секрет, где вы работаете?

— Аналитиком у бизнесмена Заплечного. Слышали, наверное, про такого?

Варвара Сергеевна напрягла мышцы лба и память.

— Это не у него ли лет десять назад выпрыгнула, пытаясь свести счеты с жизнью, с балкона наркоманка-дочь?

— У него, — будто испытывая личное неудобство оттого, что из всей богатой на события биографии известного в городе бизнесмена ее собеседница вспомнила именно об этом страшном факте, отвела взгляд Марина Николаевна, — Но я у него тогда еще не работала.

— Помнится, девочка чудом выжила, — вспоминала Самоварова.

— Выжила, но осталась инвалидом.

— Насколько я знаю из желтой прессы, Заплечный тогда увлекся молоденькой актрисой, совсем забросил дочь… Про его многочисленные романы одно время много писали. Ему так нравится коллекционировать женские сердца?

— Варвара Сергеевна, нас связывают сугубо рабочие отношения. — В голосе Марины Николаевны появились едва ощутимые льдинки. — Штат у него большой, я даже не имею доступа к царскому телу, надо мной еще два начальника.

— И что же вы для него анализируете? — любопытствовала бывший следователь.

— Рынок акций. Я экономист по образованию. Много лет работала в крупном банке, затем, через знакомых мужа, получила нынешнюю должность. Работа не пыльная, к стулу целый день не привязана, а платят хорошо.

— Не скучно?

— Скучно, — пожала худенькими плечами Марина Николаевна, — мне давно уже скучно. Муж тоже вкалывает, а детей у нас нет. Оттого, что скучно, и лезет в голову всякая дурь.

— Например? — внимательно вгляделась в ее лицо Варвара Сергеевна.

— Я не знала никакой Лидии Петровны, — призналась Марина Николаевна. — Знаю о ее существовании, но никогда ее не видела.

Варвара Сергеевна, сделав вид, что эта информация ей не слишком интересна, сухо спросила:

— Зачем же врали?

— Есть вещи, в которых невозможно признаться даже подруге, что уж говорить про остальных… Я должна была как-то объяснить этой агрессивной тетке свое присутствие в вашем доме.

Самоварова усилием воли намеренно не подталкивала собеседницу к развитию беседы.

Этот прием она любила применять, когда работала в органах — если подследственный начинал говорить правду или нечто, близкое к ней, на него лучше было не давить: был риск, что, придавленный наводящими вопросами, он снова начнет петлять и выкручиваться.

Жадность во взгляде, которым Марина Николаевна смотрела на окна пятого этажа, красноречивей всяких слов говорила о том, что дело было действительно в чем-то очень личном.

— Давным-давно, сразу после окончания школы я записалась в «Академию йоги». В те времена это учение еще не процветало повсеместно, на весь город был с десяток людей, которые практиковали йогу. За красивым названием «Академия» скрывался обычный подвал жилого дома, наспех отремонтированный, пронизанный постоянными сквозняками. Там я и встретила своего наставника, одного из преподавателей. Ему было около сорока, мне восемнадцать. Через пару месяцев между нами возник страстный роман. Мой возлюбленный был приезжим из Еревана. Лидия Петровна — кажется, так ее и звали, — была то ли дальней родственницей его матери, то ли ее старой институтской подругой. Влюбленных по уши юных девушек редко интересуют подробности… У него были ключи от квартиры в этом доме. Я могу ошибиться с подъездом, но дом точно этот, и этаж пятый! Он не жил здесь, но регулярно помогал этой женщине продуктами и мелким ремонтом. Само собой, мы приходили сюда только днем, пока она была на работе.

Марина Николаевна говорила негромко, но возбужденно и не переставала перебегать взглядом по окнам пятого этажа.

— Если я вас загрузила, прошу прощения… Вы, наверное, торопитесь? — вдруг спохватилась она.

— Пока еще не сильно тороплюсь, — сдержанно ответила Варвара Сергеевна.

— Так вот…

Расчет Самоваровой оказался верным — начав откровенничать, остановиться Марина Николаевна уже не могла.

— Конечно, вы уже догадались: он меня бросил. Просто взял и исчез в один день. Этот день до сих пор остается одним из самых черных в моей жизни. В «Академии» он больше не появлялся, а на все мои расспросы никто из преподавателей не дал мне вразумительного ответа. Думаю, в Ереване у него осталась семья. Подкопив денег, он просто взял и уехал к себе.

— Банальная история первой девичьей любви, — смягчила голос Варвара Сергеевна.

— С тех пор прошло двадцать лет. Конечно, за это время у меня были мужчины, не так уж много, но и немало. От этой истории я отходила года два, и только спустя время смогла кого-то к себе подпустить. Жизнь продолжалась, долгие годы мне казалось, я сумела его забыть. Но с недавнего времени воспоминания, как спрятанный до времени нож, стали резать меня, не давать покоя.

— Понимаю вас.

— Спасибо… И мужчина у меня есть, и денег хватает, живи — не хочу! А я все будто что-то раскопать пытаюсь. В своих воспоминаниях я постоянно говорю с тем человеком, отвечаю на придуманные мною же его вопросы так, как бы ответила не тогда, будучи глупой и восторженной, а сейчас, с позиции накопленного опыта.

— И чем же он вас так зацепил?

— Он был моим лучшим любовником. Поверьте, мне есть с чем сравнить! Я живу с хорошим, правильным мужчиной. Те, кто был до него, также были вполне достойными. Но никто из них не сумел сделать меня счастливой. Банально, но выходит, все дело в сексе. Хотя я бы назвала это раскрытием чувственности, раскрытием женской власти, моего естества, которое учитель сумел из меня вытащить. Век женщины недолог. Естественная красота и задор быстро уходят, уступая место комплексам. Как бы я ни хорохорилась, понимаю же, что старею… Тело уже не то, и мысли с утра до вечера крутятся вокруг одних житейских проблем. Это мужчины, почти до глубокой старости, способны самку покрывать, а у нас, самок, не физика — эмоции на первом месте… Тот человек подарил мне самую яркую эмоцию в жизни! С ним я была Любовницей с большой буквы, и тело и душа моя отдавались ему каждой клеточкой. Даже, знаете, не ему… — Она старательно цеплялась за ускользающую мысль. — Я словно отдавалась самой природе, Космосу, Создателю, назовите как хотите… Как я ни пыталась себя настроить на эту волну впоследствии, пережить подобного мне не довелось. Я очень путанно говорю? — Марина Николаевна впервые за всю свою исповедь посмотрела прямо на Самоварову. Взгляд ее больших, темных, глубоко посаженных глаз был влажен и горяч. — Если вы испытывали нечто подобное, вы должны меня понять.

И Варвара Сергеевна против воли окунулась в ту часть души, где лежали, за семью замками, ее собственные воспоминания.

Подобное она когда-то переживала со своим тогда еще молодым начальником — Никитиным.

Сюжет был иным: ее женатый любовник никуда не исчез, и их отношения прошли все необходимые фазы, чтобы прийти к равновесию, так или иначе устроившему обоих. Никитин сделал выбор в пользу семьи, и Варваре Сергеевне пришлось переступить через свои чувства ради того, чтобы остаться не только его подчиненной, но и доброй подругой.

— Понимаю, как глупо я выгляжу… Но, приезжая к этому дому, я словно ловлю за хвост некий призрак, который позволяет мне думать, что моя женская жизнь прожита не зря.

— И как часто вы сюда приезжаете?

— В тот день, когда в вашей квартире случился пожар, это был второй раз. В первый раз я не осмелилась зайти в подъезд, просто посидела на лавочке. А в то утро у меня действительно были дела неподалеку. Припарковавшись, я увидела, как в подъезд заходит женщина с коляской. Я выскочила из машины и, сделав вид, что хочу помочь, проникла внутрь. Хотя, повторюсь, я даже не уверена, что это тот подъезд, возможно, наш был соседним. Я подошла к двери на пятом этаже, наша квартира была слева. Взглянув на старенькую коричневую обшивку, я убедила себя в том, что это именно она. Постояла несколько минут, зависнув в своем мороке… Думаю, на какое-то время я просто отключилась от внешнего мира… Спустившись, машинально подошла к лестничному окну, возле которого часто дожидалась своего любимого. Возле нашего окна росла высокая раскидистая сосна, но ее там больше нет… Либо спилили, либо действительно не тот подъезд.

Увидев, как из подъезда выскочил мужчина, я почувствовала резкий запах гари. Ну, дальше вы знаете — спустилась, а там сосед ваш стоит, разинув рот. Конечно, будь я в себе, повторюсь, я бы иначе среагировала. А потом девчонка молоденькая с четвертого сбежала, быстро сообразила, что нужно вызвать пожарных.

— Значит, вы уверены, что дверь поджог тот мужчина? — нахмурилась Самоварова.

— Нет, конечно! Это всего лишь предположение. Но я сказала дознавательнице правду — она горела так, что у меня в тот момент не было сомнений в поджоге!

Откровения о давнишней любовной истории этой чувствительной миловидной женщины было бы сложно понять обычному человеку, особенно мужчине. Но за годы работы в органах Самоварова сталкивалась с разными ситуациями, в которых мотивы того или иного странного поведения прятались очень глубоко.

Да и жизнь часто бывает неправдоподобней придуманного романа.

— Я, когда в машину села, увидела, что девчонка, вызвавшая пожарных, выскочила как ошпаренная из подъезда. Она явно куда-то торопилась. И подумала: мне лучше дождаться пожарной бригады. Если я не смогла помочь предотвратить возгорание, то хотя бы могла рассказать, что видела…

— Вы правильно поступили. И еще вот что, голубушка, — нравоучительно добавила Варвара Сергеевна: — Врываться в чужую квартиру, пусть даже за водой — это уже преступление. И причина возгорания могла быть любая: мог, например, произойти взрыв. В такой ситуации необходимо как можно скорее вызвать пожарных, что и сделала девчонка с четвертого.

— Спасибо, буду знать, — из вежливости улыбнулась Марина Николаевна. —

В последнее время я постоянно ловлю себя на мысли, будто у меня развивается психическое заболевание… Когда воспоминания берут верх над разумом, я как будто куда-то выпадаю и нахожусь в том времени, рядом с ним… Моя близкая подруга замечает, что я отсутствую, внезапно краснею, слишком остро реагирую на обычные вещи. Она считает, что виноваты гормоны, говорит, у меня предклимакс…

— Вы несчастливы со своим нынешним мужчиной? — без экивоков спросила Самоварова.

— Что вы! Он очень хороший, заботится обо мне!

— Я спросила о счастье.

— А… — Глаза Марины Николаевны увлажнились, но теперь уже не нарочито, как это было, когда она услышала про смерть учительницы, а натурально, выдавая внутреннюю боль. — Я ни с кем не была счастлива по-настоящему, кроме того человека, который имел ключи от квартиры на пятом этаже.

— У вас есть дети?

— Нет. Но мой мужчина очень хочет. Я часто думаю о том, что только беременность смогла бы поставить все на место в моей голове. Переключившись, я бы освободилась от этого нежданного, подкарауливающего меня все эти годы морока. Весь ужас заключается в том, что я не хочу разыскивать его через сыщиков или соцсети, не хочу узнавать, жив ли он и чем живет. Я просто никак не могу освободиться от этих так не вовремя нахлынувших воспоминаний, потому что только в них я счастлива.

Самоварова, на удивление, ее понимала…

Да и путанный рассказ собеседницы для нее как для женщины, пережившей когда-то сильное чувство, был хоть и диковат, но логичен.

Что значит жить в прошлом, убегая от настоящего, Варваре Сергеевне было хорошо известно на собственном горьком опыте.

— Позвольте дать вам один совет, — Самоварова аккуратно, чтобы не заметила собеседница, достала из кармашка плаща айфон и посмотрела на время. Их беседа затянулась. — Послушайте своего друга и рожайте ребенка!

— В том-то и беда, что не получается… Вот уже два года не могу забеременеть.

— А про ЭКО вы думали? Судя по всему, у вас нет проблем с деньгами.

— На ЭКО мы не пойдем! — испугалась Марина Николаевна. — Мой друг верующий, да и я сама не уверена в том, что из этого может получиться что-то хорошее. Но… вчера у меня появилась, пусть и хрупкая, надежда!

— Заинтриговали…

— В городе есть одна женщина. Не знаю, кто она и откуда взялась, но, поговаривают, она способна творить чудеса. Онкологические выздоравливают, бесплодные беременеют, я уж не говорю о менее серьезных проблемах.

— Так что вам мешает к ней обратиться?

— Ее недоступность. За прием она берет приличные деньги и консультирует далеко не всех, только тех, кто пришел по чьей-то весомой рекомендации. В офисе поговаривают, что Заплечный — ее клиент. Она всего за два сеанса вылечила его от жуткой аллергии. Раньше он и в жару только с длинным рукавом рубашки носил, такая была экзема…

— Интересно, — задумалась Варвара Сергеевна. — А вы не допускаете, что это миф? Люди любят придумывать легенды. Вашего шефа могла вылечить необходимая ему диета вкупе с медицинскими препаратами.

— Да нет же, эта женщина существует! — В голосе Марины Николаевны впервые прозвучала уверенность.

— Но она может оказаться очередной аферисткой… На каком методе основано чудесное излечение больных?

— Увы, не знаю. Говорят, она просто садится напротив, иногда задает вопросы. Никакого прямого контакта с телом, никаких таблеток, магии или «святой воды».

— Похоже на экстрасенсорику.

— Да, что-то из этой области.

— Ну что ж… Если вы в это действительно верите, считайте, полдела сделано, — ободряюще сказала Самоварова, вставая. — Простите, мне пора бежать.

Будто приросшая к лавочке Марина Николаевна теперь выглядела жалкой.

— Знаете что… Давайте на всякий случай обменяемся телефонами. Вдруг вы вспомните из событий того утра что-то, что может иметь отношение к пожару! — Самоварова достала из кармана телефон. — Кстати, забыла сказать! Мой хороший друг — владелец частного детективного бюро. Если у вас все же возникнет желание собрать информацию о вашем бывшем учителе, за разумную плату он сможет организовать вам такую справку. Любую иллюзию лучше всего лечить реальностью. Это больно, зато действенно.

— Значит, вы не таите на меня зла? — Марина Николаевна мигом выхватила из сумочки мобильный. — Диктуйте номер!

* * *

Варвара Сергеевна как никто другой знала, что ее дочь отличается повышенной эмоциональной возбудимостью.

В детстве Анюта была на удивление спокойным и бесконфликтным ребенком. Обучившись грамоте, дочка много читала, и ее интерес к чтению выходил далеко за рамки обязательной школьной программы.

Уже к двенадцати годам ею были освоены Беляев, Дрюон, Дюма, Шекспир и толстовский хит для женщин всех поколений «Анна Каренина».

Пропадая на службе, Варвара Сергеевна была уверена в том, что Анюта, дожидаясь ее с работы, всегда найдет, чем себя развлечь.

А потом все резко, в одну осень, изменилось.

За два месяца до тринадцатилетия у Аньки начались месячные.

Когда Варвара Сергеевна, как назло, по уши заваленная в ту осень уголовными делами, приходила со службы, подросшая и сильно изменившаяся за лето Анька с порога начинала доставать ее дурацкими вопросами: почему, например, человек, который нашел клад, должен сообщить об этом государству и получить за свою находку всего лишь мизерное вознаграждение, или каким образом Каренина могла спокойно принимать морфин, который является тяжелым наркотиком.

Самоварова, вымотанная к вечеру настолько, что язык ворочался с трудом, старалась, как могла, на вопросы отвечать. Но как-то вдруг поняла, что Анька жаждет не столько ее ответов, сколько конфликта, на который всякий раз намеренно провоцирует мать, начиная глупо и неумело спорить.

Красивая, спокойная девочка с густыми каштановыми волосами и неизменной книгой под мышкой превратилась в гадкого и агрессивного утенка. Кожа ее сильно испортилась, и Анька, постоянно выдавливая прыщи, проблему только усугубляла. Дочь стала угловатой и дерзкой, а свои шелковистые волосы начала вытравливать перекисью водорода, в домашних условиях добиваясь эффекта мелирования.

На разумные замечания матери Анька отвечала агрессивно и постоянно ее в чем-то обвиняла.

Только спустя время, наблюдая, сколь остро дочь переживает свои заканчивавшиеся неудачей романы, Самоварова поняла, что женская сущность дочери, требовавшая постоянной подпитки обожанием и восхищением, которых не хватило в детстве, взяла верх над умом и интеллектом.

Анька, воспитанная, с одной стороны, книгами, с другой — пустосмешками-подружками, незаметно превратилась в классическую женщину со всеми вытекающими плюсами и минусами. Влюбчивая и нежная в начале отношений, при возникновении любых проблем с парнями она превращалась в настоящую фурию — скандальную и истеричную.

Не имея перед глазами положительного примера — здоровых отношений отца и матери, — Анька не обладала не только гибкостью, но даже элементарной женской хитростью.

Устав давать подросшей дочери советы, Самоварова махнула рукой на ее многочисленные и недолгие романы, и Анька, замкнувшись в себе, лишь изредка делилась с матерью подробностями личной жизни.

После тридцати, убедив себя в том, что она уже «товар не первой свежести», Анька стала сдавать позиции соблазнительницы и незаметно пристрастилась к выпивке.

К счастью, в тонусе держала работа — на что училась, в том и сгодилась, — дочь работала переводчиком с французского.

Почти ежедневно ей надо было общаться с людьми и хорошо выглядеть, и эта важная для женщины деталь не давала ей окончательно распуститься.

И потому появление в жизни дочери Олега, простого и душевного парня, который сразу принял Аньку со всеми потрохами и даже хотел от нее, почти сорокалетней, ребенка, явилось для Варвары Сергеевны настоящим выдохом, получившей четкие контуры надеждой на то, что у дочки будет нормальная семья.

Пока Самоварова тесно не соприкасалась с молодыми, общаясь с ними на нейтральной территории (пару раз в месяц, по инициативе Аньки, они встречались в городских кафе или ресторанчиках), Варвара Сергеевна была совершенно спокойна.

Картинка влюбленных друг в друга, еще молодых, по меркам нынешнего времени, людей, не только радовала, но словно очищала ее совесть, ведь в прежних неудачах дочери Варвара Сергеевна винила себя — «не донесла, не заложила, не привила…»

Теперь, регулярно становясь свидетельницей дочкиных фырканий и не всегда уместных язвительных замечаний в адрес Олега, Самоварова молила небо, чтобы у спасателя оказалось достаточно любви и терпения, ведь Анька, по сути, была все так же, как в детстве, простодушна и беззлобна. Именно Олегу, как чувствовала своим материнским сердцем Самоварова, удалось разглядеть в ней хрупкость жаждущей простого счастья женской натуры.

С Валерием Павловичем, собранным и честным — в противовес ее родному отцу, — дочери сразу удалось установить контакт. Общение их было легким и ни к чему, на первый взгляд, не обязывающим. Но Самоварова хорошо улавливала, что за этой внешней легкостью скрывается искреннее уважение к доктору со стороны Аньки, а со стороны Валерия Павловича — принятие этой важной части жизни Самоваровой, без иллюзий и прикрас.

Будучи хорошим психиатром, доктор как никто другой понимал, что Анькина экспрессивность — всего лишь отголосок сформированных некогда неправильных паттернов поведения.

При возникновении мелких конфликтов он часто шутливо заступался за Аньку, наедине же просил Варварву Сергеевну не заморачиваться и не сгущать краски.

И Самоварова очень старалась именно так и поступать.

Но после незадавшегося разговора о гемоглобине и мусоре, вызвавшего у дочери столь неадекватную реакцию, обстановка в доме незримо накалилась. Причиной тому была Анька.

Расставшись с Мариной Николаевной, Самоварова решила в очередной раз побаловать единственную дочь. Она зашла все в ту же любимую кондитерскую и прикупила к ужину лавандовых эклеров.

Накануне вечером Олег принес телячью вырезку, овощи, йогурт и хлеб, в очередной раз избавив Варвару Сергеевну от необходимости тащиться в магазин за продуктами.

Анькин рабочий день был ненормирован. Как правило, до обеда она в качестве переводчика сопровождала экскурсионные туры, а после подрабатывала репетиторством. С появлением в жизни стабильности, которую привнес Олег, дочь наконец приучилась тщательно планировать дела, и нагрузка у нее была теперь полной. Чтобы не тратить время на дорогу, она часто обедала в городских кафе.

С последними учениками Анька занималась с пяти вечера и до половины седьмого и приходила, как правило, в восьмом часу.

Уверенная в том, что в квартире никого нет, Варвара Сергеевна, пребывая в раздумьях о словах Марины Николаевны, открыла входную дверь.

На пороге валялись наспех сброшенные Анькины модные сапожки.

Было около трех часов дня.

Сама не зная зачем, Варвара Сергеевна отметила, что с момента пожара прошли ровно неделя и пять часов.

* * *

Инфанта кайфовала.

Погруженная по шею в горячую, подогреваемую встроенной в чан чугунной печкой воду, прикрыв глаза, она полулежала на лавке из кедра. Вода была бледно-желтой и чуть вязкой от целебных трав, помещенных в чан в специальных фильтр-пакетах.

Мысли в голове слипались и бессвязно перескакивали от образа к образу. Иногда в них впутывались какие-то лишенные всякого смысла фразы. Но даже самое болезненное воспоминание не смогло бы ее вытащить из ощущения невесомости и блаженства.

Подобное состояние, достигаемое только в заданных обстоятельствах — уединение, горячая душистая вода, холодный воздух снаружи и сосны вокруг, — она называла про себя «водопоем».

Здесь, на маленьком пятачке земли, густо засаженном хвойными растениями, в кедровой бочке, сделанной по ее заказу и подогретой немым слугой, была ее личная церковь, позволявшая очищаться от греховного и суетного.

Семь дней в неделю, целыми сутками — за вычетом шестичасового сна, — она жила в напряжении. Расслабляться она не умела, бездействовать тоже. Так и жила, сколько себя помнила.

Нехитрые людские радости — выпивка, еда, табак никогда не приносили ей удовольствия. Но, находясь в социуме, она заставляла себя не пренебрегать его законами. Мимикрируя в любой среде, иногда разрешала себе выпить и изобразить веселье, а порой позволяла мужчинам проникать в свое точеное, извилистое и гибкое, как у пантеры, тело.

За плечами она имела два гражданских недолгих брака, и в каждом уже через месяц чувствовала, что напрасно тратит время. Несмотря на внешнее спокойствие, она была крайне нервным, тонко настроенным по отношению к окружающему миру созданием. Стоящие не на своем месте ботинки или следы на сиденье унитаза вызывали у нее приступы негодования, доходящие порой до удушья.

Иметь детей она категорически не хотела.

И дело здесь было вовсе не в неспособности к зачатию или опасении брать на себя ответственность.

По ее твердому мнению, гораздо честнее и гуманнее помощь несчастным, брошенным на произвол судьбы животным — вот уже несколько лет она раз в месяц щедро жертвовала приютам.

К своим тридцати восьми годам, путем упорной работы над собой, она выглядела максимально привлекательно. Диеты, массажи, всевозможные процедуры для тела и лица приносили свои плоды — она оставалась чертовски привлекательной для мужчин, но это ее, увы, не радовало. Противоположный пол являлся для нее лишь инструментом для достижения целей — инструментом безотказным и проверенным. Мужчины, вне зависимости от возраста и социального положения, являлись пешками в ее играх. Пешка — это солдат, пушечное мясо. Разве можно радоваться тому, что ты оказалась рядом с мясом? Разве можно чего-то ожидать от него, доверять, опираться и уж тем более — что-то искренне и бескорыстно ему отдавать?

Но если потребности глупого тела брали верх над разумом, она давно удовлетворяла их с помощью правой руки. И эта рука, верный и незаменимый помощник, ставила огромный, жирный вопрос перед всеми ее бывшими мужчинами.

Ни один из них не был способен довести ее до оргазма.

Самцы, которых она делила на виды и подвиды, то изгалялись, пытаясь коряво воплотить в жизнь свои больные, навеянные порнофильмами фантазии, то слюняво лизались, демонстрируя нежность, то подходили к делу холодно и практично, совершая в ее лоне несколько примитивных телодвижений.

Больше всего ее веселило, что эти одноклеточные думали, будто одерживали над ней победу, не понимая, что это была лишь кратковременная уступка с ее стороны, ибо с их помощью она непременно достигала и мелких, и крупных целей.

Потребности в любви она не испытывала.

Ей нравилось смотреть на закат, она любила дождь и невольно преклонялась перед стихией бушующей грозы и завывающей метели.

Ей нравились вековые деревья, цветущие кустарники, яблони и тополиный пух.

Она не любила сильную жару и холод, насекомых и голубей.

Но все вокруг, что не было создано человеком, так или иначе отзывалось в ее душе.

К своему одиночеству она всегда относилась как к выстраданной роскоши и искренне не понимала, зачем люди тратят свою жизнь на поиски какой-то родственной души, а в случае сомнительной удачи обрекают себя на бесконечные компромиссы, ежечасную ложь и изматывающую зависимость.

Два раза в неделю, погружаясь в кедровую купель с целебными травами, подогреваемую похрустывающими дубовыми поленьями, она испытывала нечто большее, чем телесный оргазм. В те несколько коротких минут, когда в достигнутом ею состоянии невесомости вдруг оживала ее правая рука, она ощущала себя рассыпающейся на миллиарды мельчайших звездных осколков вселенной.

Но сегодня в поток разрозненных мыслей и образов вдруг вклинились массивные волосатые руки человека, который приготовил для нее этот чан.

…Он был немым.

Здоровенный таджик, похожий на старого ребенка, уже пять лет помогал ей по хозяйству.

Он был настолько сутул, что временами казалось, будто у него на спине вот-вот прорастет внушительный горб.

Кожа на морщинистом лице периодически покрывалась фурункулами, а в перепады погоды он мучился сильнейшими головными болями.

Он не пил, не курил, свинину не ел, но и намаз не читал.

Несмотря на то, что ему вряд ли было больше пятидесяти, выглядел он как человек, мучительно доживающий свои земные годы.

Если его что-то радовало — а это были совсем простые вещи: пирожное или новая дрель, — его угольно-черные, обычно смотревшие в землю глаза, зажигались детской радостью.

Она называла его «Жаруа», что в переводе с арабского означало «щенок».

Дикий и озлобленный к людям, он служил ей то с тихим щенячьим восторгом, то с проверенной временем собачьей преданностью.

Когда-то она подобрала его на улице.

Был дождливо-снежный, промозглый мартовский день.

Он сидел на площади у Московского вокзала.

Под ним была насквозь промокшая хлипкая картонка, а возле ног, которые он сложил по-турецки, лежала старая, рваная шапка для милостыни. Ему, чернявому и страшному, никто из проходивших мимо не подавал.

Получив от курьера, прибывшего московским поездом, свою посылку, она вышла из здания вокзала и пошла быстрым шагом, кутая раскрасневшееся от ветра лицо в лисий воротник длинного пальто.

Заметив боковым зрением бродягу, она остановилась и, прежде чем полезть в сумочку за кошельком, попыталась с ним заговорить.

По тому, как упрямо он прятал от нее взгляд, ей показалось, что ему очень стыдно.

Она присела рядом на корточки, стянула с правой руки перчатку и попыталась погладить его по спутанным, похожим на паклю, пропитанную сажей, волосам.

Он, как дикий зверь, уворачивался от ее руки и что-то злобно мычал в ответ.

И ей пришлось применить свою силу.

Внедрившись в поток его мыслей, она прочла в них острейшую боль — физическую и душевную. У него были сломаны два ребра и опущены почки, он не ел уже целых три дня, а далекая возлюбленная давно предала его, выйдя замуж за соседа.

Через несколько минут к ним подошли два упитанных полицейских со злыми обветренными лицами.

Она встала, полезла в сумочку и протянула им паспорт, незаметно сунув в него несколько тысячных купюр.

После того как деньги исчезли в кармане одного из ментов, они, взяв с нее обещание немедленно очистить площадь, отошли в сторонку, а она протянула ему руку, и попрошайка встал, повинуясь ее воле.

Преодолевая отвращение к запаху мочи и старых гнилых тряпок, она посадила его на заднее сиденье своей новой, припаркованной на стоянке вокзала машины.

Приехав в ее дом, отмывшись и наевшись, он проспал целые сутки.

Оказалось, что он умел практически все: чинить, готовить, стирать, убирать, охранять и даже делать массаж головы.

Примерно через месяц он тихо прокрался ночью в ее спальню, сел на краешек кровати и, ласково мыча, начал тереться носом и губами о ее выпростанную из под-одеяла ногу.

Всегда чутко спавшая, она тут же проснулась.

На миг в ней шевельнулось горячее животное желание, но разум немедля взял верх — она больно пнула его ногой и выставила вон из комнаты.

Всю следующую неделю он прятался от нее в своей каморке и выходил оттуда лишь тогда, когда она уезжала по делам в город.

Такого больше не повторялось.

В те дни, когда она, обнаженная, сидела в приготовленном им загодя чане, он не смел к ней приближаться и скрывался в доме до тех пор, пока она не заканчивала процедуру и не облачалась в махровый халат.

Все эти годы он жил в ее доме нелегально. Ей так и не удалось выяснить его настоящее имя, чтобы через знакомых ментов восстановить ему документы.

Единственное, что у него было и что она нашла в его вещах в тот вечер, когда привезла его в свой дом, была старая мятая фотография, спрятанная в подкладке пропахшей скитаниями черной куртки.

На фотографии, плотно прижавшись друг к другу щеками, стояли парень и девушка. За их спинами просматривались ворота знаменитой Гиссарской крепости. Судя по простой одежде и платку на голове девушки, молодые люди приехали в столицу из деревни.

На обороте чернела надпись вязью на неизвестном языке.

Она отсняла фото на телефон и отправила знакомому, который попросил знакомого таджика перевести надпись на русский.

Когда пришел ответ, она почти не удивилась. «Прости, любовь моя… Твои ласки теперь так же далеки и прекрасны, как звезды на небе. Ради своей семьи я выбираю крепкий кров над головой и свежий хлеб на столе».

…В тот миг, когда забытая надпись случайно всплыла в ее голове, она получила долгожданную разрядку.

* * *

— Анюта, ты дома?

Варвара Сергеевна сбросила с себя обувь и плащ.

Капа и Пресли, будто пытаясь на что-то пожаловаться, с недовольными мордами выскочили из кухни.

Дверь в комнату дочери была закрыта. Самоварова настойчиво постучала, ответа не последовало.

Выждав, Варвара Сергеевна взялась за ручку и потянула вниз. Дверь оказалась не заперта.

Окна в комнате дочери были наглухо зашторены.

Анька лежала на разобранной кровати, лицом к стене, укрывшись с головой одеялом. Уткнувшись в подушку, она рыдала.

— Господи, Аня! — бросилась к ней мать. — Что случилось?

Дочь выпростала зареванное лицо:

— Ма-ма! — отчаянно всхлипнула она. — Это конец! Меня точно сглазили!

— Не томи, говори, что случилось?! — всполошилась Варвара Сергеевна.

— У меня не будет детей! — присела на кровать и заголосила на всю комнату Анька.

— Это кто тебе сказал? — строго спросила Самоварова, но внутри у нее все сжалось.

— Твоя Вероника Петровна! — Продолжая отчаянно всхлипывать, она схватила мать за руку: — Слышишь, ма, у меня не будет детей!

— С чего это она могла сказать такую чушь? — Самоварова пыталась переварить услышанное. — Она что, гадалка, чтобы видеть сглаз? Никакого сглаза не существует!

— Она не про сглаз сказала, про сглаз говорю тебе я! — злилась сквозь истерику Анька.

— Успокойся, я ничего не понимаю… Вероника Петровна сделала тебе полное обследование?

— Мам, ты что, не слышишь?! У меня не будет детей! — Анька вжала ногти в ее руку с такой силой, что Самоварова чуть не вскрикнула от боли.

Варвара Сергеевна понимала — до тех пор, пока истерика не отступит, продолжать расспрашивать дочь не имеет смысла.

«Надо позвонить Веронике Петровне и все у нее выяснить…»

Мобильный остался в кармане плаща, а бросить Аньку в таком состоянии она не могла.

Выпустив руку матери, Анька снова упала на подушку.

Варвара Сергеевна осторожно приподняла ее голову, поправила смятую подушку и прилегла рядом на кровать.

— Не будет так не будет. Усыновим… — сама себе не веря, бросила Самоварова в полумрак комнаты.

Анька сползла вниз и вжалась в ее грудь.

— Ма, да что ты несешь?! Чтобы потом у ребенка какой-нибудь уродский ген выскочил? — запричитала она в вырез ее джемпера. — Вот ты… Разве ты могла бы кого-то усыновить? Чужого? Пропахшего блевотной кашей детдома, квартирой алкашей?

— Девочка моя… Бог подарил мне тебя… — Самоварова гладила дочь по спутанным волосам.

— А если б не подарил? А если б ты захотела еще одного ребенка, но не смогла?

— Не знаю… Мне тебя всегда хватало…

— Нет, ты просто представь себе это! Не сейчас, но, когда была моложе, разве ты могла бы, даже от безнадеги, на такое решиться? — не унималась Анька.

Самоварова судорожно думала о том, как увести разговор в другую сторону.

Она хотела одного — чтобы дочь успокоилась и все ей разъяснила.

Но против воли в ее сознание вклинилось одно давнишнее, навеянное Анькиными клокотавшими вопросами воспоминание.

…В этом доме, на последнем этаже, когда-то жила ее приятельница Ольга.

В детстве они не дружили, Оля была старше Вари на пару лет.

Сблизились молодые женщины уже после того, как Оля похоронила трагически погибших родителей и, связавшись с украинцем, приехавшим в город шабашить на стройку, забеременела.

В то время наконец разъехавшаяся с родителями Самоварова уже родила Анюту. В первый год жизни дочери самолюбивая и гордая Варя, отказавшись от помощи, формально предложенной матерью, с которой у нее никогда не было настоящей близости, была вынуждена оставить службу и взять отпуск по уходу за ребенком.

Как ни странно, именно после того, как Варины родители наконец получили долгожданную квартиру в новостройке, отношения с Анькиным отцом начали стремительно разлаживаться. Ему не было нужды стесняться чопорных тещи и тестя, и его скверное нутро проявилось во всей красе. То похмельный, то депрессивный сотрудник НИИ почти ежедневно изводил вымотанную бессонными ночами жену высосанными из пальца придирками. Стремясь как можно меньше бывать в обществе супруга, Варя, когда позволяла погода, подолгу гуляла с малышкой во дворе.

Окончив консерваторию, Ольга работала в музыкальной школе, недалеко от дома.

О ее интересном положении Варя узнала первой. Возвращаясь с занятий, Ольга частенько садилась на лавочке рядом и с разрешения Самоваровой подолгу покачивала коляску со спящей Анютой. Сказав о своей беременности, она засыпала соседку вопросами о трудностях, подстерегающих молодых матерей.

Живот Ольги, как на дрожжах, округлялся, а украинец все реже появлялся в их доме… Брак не был зарегистрирован, соседи начали судачить, и Варя была единственной, кто поддерживал «аморальную» пианистку.

С детства Ольга была неприметной, сосредоточенной на учебе и музыке. Ее семья жила замкнуто и никогда не давала поводов для сплетен. Даже трагическая гибель родителей Оли в автокатастрофе была воспринята соседями без особого драматизма.

Оставшись без родителей, двадцатипятилетняя Ольга неожиданно расцвела.

Скромную одежонку она сменила на джинсы-клеш и обтягивающие водолазки, подстриглась по последней моде и стала употреблять косметику.

Соседи наконец обратили на нее внимание и сделали одной из обязательных героинь своих пустых пересудов.

Стоило ли говорить, сколько пищи для разговоров принесло им появление в ее жизни мужчины! И какого! Как метко выразилась Маргарита Ивановна, «категорически не подходящего ей по ментальности».

— Мам, ты куда провалилась?

Анька, оказывается, уже сидела на краю кровати и, шаря ногами по полу, пыталась отыскать свои тапочки.

— Усыновлять чужого ребенка — это последнее, что можно сделать… Я еще понимаю, когда сирот брали во время войны… Ты вот знаешь, например, что на тех, с нормальными генами, очередь в детдоме на несколько лет вперед?

— Не знаю. Давай оставим эту тему и пойдем поедим, — предложила Варвара Сергеевна.

А про себя решила: как только выдастся возможность, она сразу же наберет Веронику Петровну.

* * *

Через час дочь, перекусив сваренной на воде овсянкой, приправленной медом, убежала на урок. Выплеснув на мать свои страхи, Анька, как это часто бывало, успокоилась и резко повеселела.

Варвара Сергеевна вышла на балкон и набрала старую знакомую.

Вероника Петровна пожурила Самоварову за то, что та не показывалась ей больше года, а после, нехотя и коротко, выдала врачебную тайну: утром Анька была на приеме, и при осмотре Вероника Петровна обнаружила у нее полип. Со слов врача, реакция Аньки была неадекватной — она сильно разнервничалась и начала допрашивать Веронику Петровну, может ли полип повлиять на возможность забеременеть.

Профессор гинекологии попыталась ее успокоить, объяснив, что такое часто встречается у женщин ее возраста, что полип не опасен и его необходимо удалить после того, как закончатся ближайшие месячные.

По всей видимости, дочь, выйдя от Вероники Петровны, полезла в интернет и начиталась всякой всячины.

— Полип действительно может препятствовать оплодотворению, но это обратимо. К тому же у твоей дочери фолликулы бушуют, как у двадцатипятилетней! — подытожила Вероника Петровна и, сославшись на ожидавшую ее пациентку, завершила разговор.

Эта беседа и успокоила Самоварову, и огорчила: Анькина ненормальная реакция лишь подтверждала стремительно развивавшийся у нее невроз.

Со вчерашнего вечера в холодильнике оставался плов, а Валера с утра предупредил, что задержится на работе из-за банкета по случаю юбилея Вислакова.

Варвара Сергеевна облегченно выдохнула — придумывать что-то на ужин не было необходимости, да и, положа руку на сердце, не любила она готовить.

Примостившись в любимом кресле у окна, Варвара Сергеевна открыла недавно купленный, новый роман любимой писательницы, но сосредоточиться на книге не получалось — в голове продолжали звенеть горячечные Анькины слова.

«А вот ты бы могла?! Не сейчас, когда была молодая?»

* * *

…Вынашивая плод, Ольга скрупулезно соблюдала предписания врачей. Она подолгу гуляла, принимала по часам насыщенную витаминами пищу, следила за весом, а в холодное время года — за тем, чтобы ноги и голова были в тепле. Ольга вновь вернулась к привычному для нее образу «серой мышки», и соседи, наблюдая, как она сидит на лавочке с книгой или тащит в авоське несколько яблок и бутылку кефира, быстро потеряли к ней интерес.

Роды были легкими, девочка появилась на свет здоровой. Ольга взяла положенный ей декретный отпуск, а Варя, едва Анюте исполнился годик, отдала ее в ясли и снова вышла на службу.

Теперь они виделись реже, в основном по выходным или в праздники, когда обе гуляли с малышками на детской площадке.

Но доверие, некогда сложившееся между молодыми женщинами, не исчезло.

Когда дочери Ольги было месяца два, ее милый друг внезапно исчез. Мать-одиночка была уверена в том, что ненадолго.

Наивность соседки поражала Варю, но, внимательно слушая Ольгу, она не спорила: разве можно походя отбирать у человека надежду?

Говоря Варе о своем печальном положении, Ольга была сдержана и немногословна, но Самоварова чувствовала, какие в ней бушуют нешуточные страсти.

Ольга редко говорила про своего украинца, но по тому, каким жадным взглядом соседка провожала каждого молодого мужчину, подходившего к подъезду, Варя понимала — она его ждет.

Когда Анюте исполнилось четыре, Варвара Сергеевна, залипнув в мучительном разводе с мужем, влюбилась в своего молодого начальника — тогда еще капитана Никитина. Горечью этих отношений (Никитин был женат) она, за неимением иной «жилетки», делилась с Ольгой.

Рассказывая ей о своем женатом мужчине (чье имя и статус она не раскрывала), Самоварова не рассчитывала на Ольгины советы и не нуждалась в ее оценке ситуации.

Молодость есть молодость. Когда эмоции зашкаливают, даже привыкшим быть закрытыми людям время от времени требуется выплеснуть из себя то, что ежечасно подтачивает изнутри…

Из нахлынувших, как нежданный дождь, воспоминаний Самоварову выдернул настырный звонок в дверь.

Она отбросила книгу и, резко встав с кресла, почувствовала, как закружилась голова. Запнулась о Пресли, который, как оказалось, дремал на коврике возле ее ног. Кот обиженно вскочил. Хозяйка поняла, что впервые с момента переезда кот снова, как в старые добрые времена, выказал ей доверие своей близостью.

— Лапушка, прости…

Прежде чем выйти из комнаты, Самоварова, преодолев головокружение, присела на корточки рядом со своим любимцем.

Она ласково взяла кота за мордочку:

— Прости меня, дуру слепую… Не больно тебе?

Пресли обиженно отвернулся, но не убежал.

— Что-то у нас разладилось… Так бывает. Но мы же все поправим, да?

Кот сердито напряг ушки и внимательно ее слушал, нервно подергивая хвостом.

— Я тебя не оставлю, — пообещала Варвара Сергеевна. — Переедешь вместе с нами, как только закончим ремонт.

В дверь больше не звонили.

Нехотя оторвавшись от Пресли, Варвара Сергеевна осторожно привстала и прошла в коридор.

Посмотрела в глазок. За дверью никого не было.

К Пресли, крутившемуся возле ее ног, присоединилась и выбежавшая из Анькиной комнаты Капа.

Самоварова приоткрыла дверь.

На площадке было тихо.

— Чертовщина какая-то… — забубнила себе под нос Самоварова и решительно распахнула дверь.

Открываясь, дверь обо что-то запнулась, и это что-то упало, рассыпавшись на дверном коврике.

В очередном черном мусорном мешке был все тот же набор: рыбная тухлятина, камни и грязные, с мертвыми пластмассовыми глазами, мягкие игрушки.

* * *

Инфанта ждала Петра Анатольевича в шумном сетевом кафе неподалеку от отделения РОВД, где он служил замначальника.

Она посмотрела на часы — Петя задерживался уже на пятнадцать минут.

От нечего делать она принялась рассматривать публику — слева и справа от нее, за столиками на двоих, разместились две влюбленные парочки.

Парочка слева была совсем юной. Судя по их удобной, бесформенно модной одежде — какие-нибудь студенты-интеллектуалы. Парень и девушка, сидевшие напротив друг друга, держались за руки и о чем-то тихо беседовали.

Парочка справа, мужчина лет сорока пяти и женщина лет тридцати, явно были любовниками. Они сидели, не смея прилюдно касаться друг друга, но их выдавали взгляды. Симпатичная блондинистая дамочка, громко рассказывая мужчине какую-то ерунду из жизни своей подруги, ласкала мужчину красивыми карими глазами, он же млел, то пряча от нее взгляд, то страстно, на долю секунды, впиваясь в ее лицо.

Инфанта почувствовала, что эти люди испортили ей настроение.

Мурлыканья и сюсюканья, все эти кокетливые кружева всегда были ей противны.

«Потом тот, что слева, бросит свою студенточку, как только папочка подыщет для него выгодную партию из семьи нужного человека, а те, что справа, через пару часов придут домой и будут там привычно лгать, чтобы сохранить худой мир в своих пропахших магазинными полуфабрикатами и тупыми сериалами квартирках…»

Когда Петя, заполняя своим грузным телом все пространство, вошел в зал, Инфанта с ходу на него набросилась:

— Дорогой мой! Ты совсем не уважаешь мое время!

Еле уместив задницу на узком стуле, Петр Анатольевич заухал в невидимый рупор:

— Радость моя! Богиня! Я все-таки при исполнении. Такого ща перца крученого к нам привезли, уф… — Он отер кулаком пот со лба.

С эндокринной системой у Пети давно было не в порядке, и это сказывалось на его неустойчивой потенции. Правда, после их сеансов и его вступления в придуманный им же орден, его дела на сексуальном фронте заметно улучшились. Истинная проблема Пети была в том, что он больше смерти боялся своей скандальной жены, и Инфанта научила его с ней взаимодействовать.

— У меня мало времени. — Инфанта в два глотка осушила давно остывший эспрессо. — Что по объекту?

— Да ничего там особенного… Точнее — вообще ничего…

К их столику подошла стройная симпатичная официантка.

— Коньяку мне пятьдесят принеси. — Петя с трудом удержался, чтобы не облапать взглядом девчонку.

— Какого? — уточнила девушка.

— Самого дорогого! — хмыкнул он, не глядя на нее.

— Вы что-нибудь еще будете заказывать? — любезно обратилась официантка к Инфанте.

— Иди уже! — огрызнулась она.

— Короче, объект из «наших», ушла на пенсию в звании майора около двух лет назад. По состоянию здоровья. Но там была какая-то темная история. Похоже, тетка принципиальная, поперла куда не следует, вот ее и спровадили. Служила под полковником Никитиным, с которым много лет водила нежную дружбу.

— А что сейчас с Никитиным?

— Тоже вышел на пенсию. У него частное сыскное бюро. Чел неплохой, серьезный, но осторожный, куда не надо не лезет. Из тех, с кем всегда можно договориться.

Официантка поставила перед Петей коньяк и подошла к столику, где сидели любовники.

Пока мужчина рассчитывался наличными, женщина юркнула к выходу. От них так и разило желанием скорого секса.

— Петь, Никитин меня пока не особо колышет! Что по объекту?! — злилась Инфанта.

— Богиня, да ничего на нее нет… Сидит баба дома, до недавнего времени жила у мужика, но там квартира на той неделе погорела. Теперь вернулась по месту прописки, живет с дочерью и ее хахалем. Из дома выходит раз в день, наведывается на погоревшую квартиру, там сейчас гастеры ремонт делают. Соседи дали показания, что, типа, квартиру психиатру подожгли. Но наши, ясный пень, дело уже закрыли, прямых улик нет.

— Что за психиатр?

— Мужик ее, — пожал плечами подполковник. — На него тоже ничего, недавно перешел в частную медицину. И на дочь, переводчицу, тоже ничего. И на мужика дочери, эмчээсника — тоже.

— Плохо работаешь, Петя, — скривилась Инфанта. — Объект уже больше половины жизни прожил, в вашем ведомстве работал, семью имеет и что, совсем ничего?!

— Да вот те крест, богиня! — Петя неловко и поспешно перекрестил себя, с трудом сложив толстые пальцы. — Не, если надо, мы этой грымзе жизнь подпортим! По наркоте, например… Дочка же с иностранцами якшается… Или кого-то из отсидевших по ее делам разыщем, — торопливо зашептал он.

— Фуфла не надо! — отрезала Инфанта, вставая. — За кофе заплати. А за психиатром этим пусть твои пиздодельные пинкертоны последят с недельку. И еще мне понадобится кое-какая личная инфа о семье Никитина. Сообщу позже.

Выйдя из кафе, она накинула на голову белоснежный кашемировый шарф — моросило.

Информация, поступившая от Пети, окончательно испортила настроение. До этой встречи она была уверена — ему удастся что-то нарыть на «объект», если не по сфабрикованным когда-то уголовным делам, то хотя бы по семье… по налогам…

Кидать подставу она не хотела.

Все должно быть по справедливости.

Придется, как привыкла, и дальше действовать самой.

* * *

Восстановить равновесие ей помогала живопись.

Купив входной билет, Инфанта прошла в здание музея.

От скверной погоды, отсутствия солнца, моросившего, но пробиравшего до костей дождя, в теплом, ярко освещенном помещении слегка закружилась голова.

Судя по полученной информации, Петя не врал — он, похоже, прочесал все, что мог. А в последние дни, после ее просьбы, озвученной в грузинском ресторане, когда был сбор ордена, он вообще приставил к «объекту» наружное наблюдение.

Впрочем, удивляться было нечему.

Насколько она знала, «объект» жил скромно и имел принципы.

Ей нравилось это слово — объект.

Оно обезличивало человека и примиряло давно задуманное с шевелившимися в ней сомнениями.

Поднявшись по лестнице, Инфанта окинула взглядом впечатляющий своей выдержанной роскошью зал.

Народу в будничный дневной час было немного: в основном студенты или неторопливые, интеллигентного вида пенсионеры.

Ей нужно было уцепиться взглядом за что-то такое, что могло дать не поверхностное впечатление, но полное погружение.

Инфанта была уверена: все значимые, вошедшие в историю творцы, будь то писатели, композиторы или художники, имели психические отклонения. Стоило ли говорить о тех безродных, затертых, но так и не исчезнувших гениях, непризнанных при жизни, о тех, кто не признан до сих пор и не будет признан никогда?

Шизофрения, паранойя, обсессивно-компульсивное и тревожное расстройства — в безумии талантов можно блуждать бесконечно… Чужое безумие всегда затягивает. Путешествия по тоннелям чужих душ, не обычных людишек, как большинство клиентов, а особенных, назначенных публикой гениев или никому не известных учителей и подмастерьев, выглядывавших из-за их спин, давало ей необходимую перезагрузку.

Бродить в глубинах собственной души она не любила, рефлексия мешала ей действовать.

Виновные должны быть наказаны.

Только это справедливо.

Пытаясь сфокусироваться, Инфанта уцепилась взглядом за одну из работ.

Она не поняла, что именно привлекло ее в этой унылой картине: холст/масло, одинокая ворона на покосившемся от времени заборе.

На банкетке напротив картины сидел молодой мужчина и смотрел на нее зачарованным взглядом.

Остановившись у полотна, она из любопытства обернулась и посмотрела на посетителя. И тут же поняла, что он глядит вовсе не картину.

Его горящий взгляд был обращен внутрь себя.

Погрузиться не получалось. Энергия мужчины сильно мешала. Она отвернулась.

— Нравится? — послышался голос с банкетки.

— Не знаю. Депрессуха какая-то, но прописано хорошо. Думаю, художник хотел отразить какой-то второй смысл, — ответила, не оборачиваясь.

— Девушка, смысл может быть только один, — продолжил голос за спиной. — Художник написал лишь то, что видел, когда работал над картиной. Это мы, якобы ценители искусства, пытаемся создать иллюзию иного смысла, так же интересней, не правда ли?

Инфанта обернулась.

Мужчине, на первый взгляд, было не больше сорока. Он был чисто, модно, неброско одет. В темно-русых, коротко стриженных волосах проглядывала легкая седина. Лицо немного скуластое, глаза зеленые, умные, но глядящие так, будто в них выключили обычный огонек. В его облике непонятно как сочетались вальяжность и хорошо спрятанный, но все же уловимый подростковый протест.

— Не знаю, — обронила она, почувствовав, как стала нарастать тревога: ладони вспотели, а сердце заколотилось сильней. Банкетка с сидевшим на ней мужчиной, картины за его спиной, старушка-смотрительница на бархатном стуле, люди, проходившие мимо, — все это смазывалось перед глазами, превращаясь в одно резкое, неприятное пятно.

«Старею, что ли? Вот уже и сосуды стали на погоду реагировать, — пыталась успокоить она себя. — Должно быть, пересидела вчера в чане…»

— Девушка, вам плохо? — не отставал от нее мужчина, но и с банкетки не вставал. Судя по интонации голоса, им двигало то ли пустое любопытство, то ли обычная вежливость. Вероятней всего, он был из тех, кто на работе вынужден постоянно соглашаться с начальством. Такие любят поболтать с незнакомыми людьми.

— Погода скверная, — быстро ответила она и, намереваясь уйти, повернулась к нему спиной.

— Может, кофе? — Он наконец соизволил встать и подошел вплотную.

Мужчина оказался невысоким. Его можно было бы назвать отлично сложенным, если бы под полосатой рубашкой не прослеживалось уже заметное возрастное пузцо.

От столь наглого вторжения в ее пространство по всему телу пробежала дрожь.

«Да что ж за денек! Буря, что ли, магнитная…»

— Даже не знаю, — чтобы что-то ответить, глухо обронила она и с ужасом поняла, что в таком состоянии не сможет сесть за руль.

— В этом корпусе есть неплохое кафе. — Он смотрел на нее спокойно и выжидающе.

Она неопределенно мотнула головой и машинально, чтобы почувствовать опору, схватила его под локоть.

— Похоже, у вас паническая атака, — как будто забеспокоился он.

— Не парьтесь… Посижу немного и поеду.

— Вот и посидите в кафе. На улицу вам лучше пока не выходить.

Когда они спускались по лестнице, Инфанта поняла, что все еще держит его под локоть.

Ей стало неловко и стыдно от собственной слабости, и она резко вытащила руку из мягкого тепла его твидового пиджака.

В кафе-ресторане были заняты лишь два круглых, со старомодными бледно-желтыми скатертями, столика.

Проводив ее за один из свободных, он, даже не спросив, чего она хочет, ушел на поиски отсутствовавшего в поле зрения официанта.

Пара глотков хорошо сваренного кофе действительно помогли — головокружение и тревога утихли.

Им на смену подкрался тихий страх. Будто он, этот симпатичный мужчина, сидевший напротив, за то время, что она едва не потеряла над собой контроль, смог заполучить весла от лодки и теперь вез ее неизвестно куда по темной реке.

За соседний столик прошли, оживленно болтая, две ухоженных, бодрых старушки — на сморщенных личиках очки в солидных оправах, у одной в ушах крупный жемчуг, у другой — тяжелая нитка яшмы поверх темной кашемировой водолазки. Подруги, любуясь друг другом, мягко спорили о неизвестных широкой публике художниках-передвижниках, на выставку которых (как она наконец с трудом сообразила) Инфанта случайно попала минутами раннее.

По тому, как случайный кавалер едва заметно усмехался, прислушиваясь к разговору пожилых женщин, ей показалось, что это соседство отозвалось в нем чем-то не слишком приятным.

Он не хотел рассказывать о себе, она — тем более.

Чтобы не молчать и не зацикливаться на своем, столь необычном для нее состоянии, Инфанта продолжила тему про первые и вторые смыслы картин. Он, без особого энтузиазма, подхватил, после чего они незаметно перешли к обсуждению классической литературы.

Беседа, так необычно начавшаяся в зале, скатилась к формальной — оба, особенно не слишком образованная Инфанта, натужно выдавливали из себя замыленные до дыр штампы.

Когда они вышли на улицу, уже стемнело.

Моросивший днем дождик успел превратиться в мерзкий, валивший хлопьями с буро-серого неба снег. Проводив до авто, он всего лишь попросил ее быть на дороге аккуратной.

Добравшись до дома, Инфанта, чувствуя только отупляющую усталость, сразу поднялась к себе в спальню.

Быстро раздевшись, полезла в душ.

В кабине хлоркой не пахло.

Вышколенный Жаруа не мог, не имел права забыть о том, что раковина, унитаз и особенно душевая кабина должны ежедневно обрабатываться хлоркой!

Запах хлорки ее успокаивал.

Согревшись под теплой струей, она решила, что отругает его завтра.

Травяной чай, предусмотрительно заваренный Жаруа, ждал ее на прикроватной тумбочке. В изножье лежал заботливо принесенный плед — ей всегда было холодно, и одного одеяла не хватало.

Неожиданно проснувшись среди ночи, Инфанта вновь почувствовала такую же, как днем в музее, тревогу.

Короткий ежик волос на затылке взмок, пальцы подрагивали. Свернувшись калачиком, она убедила себя в том, что во всем виноваты погода и имбирь, добавленный таджиком в чай.

Инфанта зажгла ночник и, полулежа на подушках, открыла ноутбук.

Ночь — самое подходящее время для оживления призраков.

Трясущиеся пальцы, цепляясь за осколки давно услышанных и засевших в подсознании фраз, застучали по клавишам, не успевая за мыслью. На мониторе рождались потоки слов, с многочисленными, как сладострастные вздохи, отточиями.

«Ничего… Причешу уже на свежую голову…»

Заснула она лишь под утро, разбитая, но удовлетворенная.

Ей снилась лодка, плывущая по темной реке.

Только сидела в ней не она, а молодая пухлогубая старший лейтенант милиции в штатском, а правил лодкой широкоплечий, ироничный капитан.

* * *

— Ребята, — когда все поели, решила задать неприятный вопрос Самоварова, — скажите, кто-нибудь из вас когда-либо обнаруживал у нашей двери чужой мусор?

Анька и Валерий Павлович залипли в телефонах, а Олег, повернувшись ко всем спиной, что-то искал в кухонных ящиках.

Варвара Сергеевна чувствовала себя глупо, но выхода не было — ситуация со зловонными мешками требовала прояснения.

— Ни разу не видел, — не отрываясь от телефона, отозвался доктор.

— Я тоже, — не оборачиваясь, ответил Олег.

— А ты, дочь? Бывали под нашей дверью чужие мешки? — еще раз переспросила Самоварова.

Ответа не последовало, Анька, будто не слыша, продолжала сидеть в мобильном.

— Аня!

Дочь раздраженно отлипла от телефона.

Краем глаза Варвара Сергеевна увидела, что на экране открыт какой-то эзотерический сайт. Зазывно подмигивающая нарисованная цыганка предлагала попытать судьбу.

— Мам, тебя, похоже, заклинило на мусоре… Что не так-то, не пойму! Нам больше поговорить не о чем?

— Да мы, к сожалению, и не разговариваем, — вздохнула Самоварова. — Я просто задала вопрос.

Олег с довольным видом достал из ящика спрятанную в глубине пачку сигарет.

— Варвара Сергеевна, я на балкон, вы со мной?

Анька, оторвавшись от мобильного, с неприязнью покосилась на пачку в его руке.

— А где же твоя пыхтелка?

— Стики закончились, забыл купить, — спокойно ответил Олег.

Самоваровой нравилось, как он вел себя с ее дочерью. В их общении она наблюдала то, что, увы, отсутствовало у нее самой. Взаимодействуя с Анькой, мать скатывалась либо к жалости, либо к застаревшему, как толстенная мозоль, чувству вины, и это определяло тональность общения.

— Ясно… — пробурчала, глядя на цыганку в телефоне, Анька. — Ну, травитесь на здоровье!

Во время перекура Самоварова подробно поведала Олегу ситуацию с мусорными мешками.

— Бред какой-то… — немало удивился Олег. — Нет. Раньше такого точно не наблюдалось.

— Ну… может, вы пару раз забыли вынести мусор, и кто-то из соседей с запозданием решил таким образом нас проучить?

Он пожал плечами:

— Исключено. Вечером, по необходимости, я всегда выносил мусор сам. Пока здесь не было доктора, когда дежурил, говорил Анюте выставлять его на балкон. А памятуя о ее манере выставлять мусор по утрам за дверь и зная о ее забывчивости, просил так не делать, ведь окурка проходящего мимо хулигана вполне достаточно для возгорания даже небольшого пакета с отходами.

— Одним словом, до нашего появления в доме ничего подобного не было, так?

Олег смутился и не ответил.

— Олежка, говори прямо! Ситуация действительно бредовая. Между тем за последние три дня я саморучно выволокла на помойку три чужих мешка, под завязку набитых журналами, старыми игрушками и тухлятиной.

Олег, глубоко затянувшись, задумался.

— Ну… если только наша старушка-соседка из нижней квартиры жжет. Пару недель назад Анюта с ней сцепилась из-за трубы, которую у нас в прошлом году прорвало во время ремонта. Потолок мы ей подпортили, но я тогда же его и побелил! Теперь она предъявила Ане, что на месте протечки стало проступать темное пятно. А наша Аня, как она выразилась, ее «культурно послала». На следующий день бабулька обратилась уже ко мне, я сказал: «Ща поем, зайду, гляну». Но в тот момент ей было не с руки меня впустить, договорились так: она сама к нам зайдет, и мы договоримся о дне, удобном для всех.

— Маргарите Ивановне восемьдесят с лишним лет! — перебила его Варвара Сергеевна. — Я сама с трудом эту гадость подняла, а ей понадобилось бы поднимать мешок на второй этаж! Да и не будет она так мелко гадить, я знаю ее с детства. Тетка она дотошная и языком почесать любит, но все же воспитанный, нормальный человек.

— Тогда версий нет. — Олег поплевал на окурок и бросил его в пустую пластиковую бутылку. — Может, по вашу душу? — не глядя на Самоварову, предположил он.

За этим она и вышла с Олегом на перекур — чтобы услышать от него то, от чего ее сознание все эти дни пыталось отбрыкнуться…

— Вы усматриваете связь с пожаром? — Олег прикурил вторую сигарету.

Варвара Сергеевна, облокотившись о перила, вглядывалась в осенний потемневший город. Парк напротив дома, вид которого ее всегда так радовал, в полумраке был похож на дряхлого старика, поглотившего в свой жадный желудок все золото дня.

— Дорогой мой, я не усматриваю, я, к сожалению, ее чувствую…

Олег неопределенно кивнул. Его лицо, подсвеченное уличным фонарем, было напряжено.

Варвару Сергеевну кольнуло сомнение — а что, если дочка права, и она себя накручивает? Мало ли неприятных совпадений случается в жизни? Пожар в квартире доктора формально зачли «возгоранием от неопределенного предмета», а ставить мешки под их дверь вполне мог какой-нибудь воинствующий подросток — так просто, из вредности или на спор.

Олег бросил очередной окурок в бутылку и, закрутив крышку, потряс бутылку. Взявшись было за ручку балконной двери, он обернулся и посмотрел на Варвару Сергеевну:

— Узнаю, кто пакостит — ноги вырву!

— Ноги-то вырвать всегда успеется, — вяло улыбнулась она. — Я поговорю с Маргаритой Ивановной. Может, такое уже у кого-то случалось… В нашем подъезде мимо нее ничто не проходит. Возможно, она подскажет, кому и чем мы могли насолить.

* * *

Прошло два дня.

Молдаване заливали стяжку, погрузившийся с головой в новую работу доктор уставал на службе, Олег спасал людей и здания, Анька по-прежнему психовала по любому поводу.

А к чувствительной к невидимым вибрациям Самоваровой вернулись беспокойные сны.

То, что видела она в снах за прошедшие две ночи, не имело логично выстроенных сюжетов. Но падение с лестницы, вокзал незнакомого города, протягивающие к ней грязные худые руки бездомные цыганята, лифт, везущий на самый высокий этаж, стерильный запах больницы, железные каталки и груды поломанных, с мертвыми пластмассовыми глазами игрушек, — все эти образы существенно портили ей пробуждение.

Откуда берутся сны?

Возможно, психотерапия права, и они представляют собой созданный по произвольному рецепту коктейль из ингредиентов, лежащих в нашем подсознании. А если допустить, что природа снов схожа с природой смерти?

Что есть иной мир, в котором мы имеем возможность путешествовать только при отключенном разуме? А если он не один, и существует множество таких миров?

Как бы то ни было, эти эмоции — тревога, напряжение и страх, — которые она пережила за две последних ночи, Варваре Сергеевне категорически не нравились.

Поскольку Олег работал, Самоварова провела два утра в одиночестве. Она подолгу зависала на балконе с дымящейся папиросой и чашкой кофе в руке.

Курить она стала, как и прежде, по десять, а то и двенадцать папирос в день.

«В любой непонятной ситуации лучше действовать, чем загоняться раздумьями!» — уговаривала она себя и, не позволяя себе расклеиваться, отправлялась в город по спланированным с вечера делам.

…Выйдя от молдаван, Варвара Сергеевна проследовала к лавочке, где недавно вела странную беседу с Мариной Николаевной. Она хотела по горячим следам подбить расходы и, возможно, уличить нагловатых работников в мелком воровстве. Достав телефон, открыла первый попавшийся сайт, торгующий строительными материалами.

Почти полчаса ушло на то, чтобы высчитать расход по стяжке с учетом метража квартиры. Цифры сходились: молдаване брали материалы через знакомого прораба по вполне адекватным рыночным ценам.

Почувствовав, как сильно затекла шея, Самоварова отлипла от телефона. Сделав несколько круговых движений головой, задержала взгляд на окнах пятого этажа. За плотными занавесками спряталась чья-то жизнь, давно не имеющая никакого отношения к любвеобильному учителю йоги и его восторженной, наивной ученице. Голова по-прежнему слегка кружилась, и вдруг, в начале октября, ощутимо запахло апрелем.

И в это головокружение, словно в наслоившиеся друг на друга реальности, вихрем ворвались картинки ее собственных, будто пережитых вчера переживаний.

Ей было хорошо знакомо, что это такое, чужие квартиры.

Поднимаешься по лестнице, а сердечко женское, тревожное, доверчивое, бешено отбивает чечетку. Ноги будто ватные, идти не хотят, но выполняют команду не разума, нет… какого-то абсолютного, не подчиняющегося уму центра, который определяет земные любови.

А того, ради которого преступаются нормы морали и плетется паутина ежедневного вранья, никогда нет рядом.

Он уже ждет, либо — опаздывает.

Самоварова достала из сумки телефон и, повинуясь внезапному импульсу, набрала номер Марины Николаевны.

— Приветствую! Это Варвара Сергеевна, в квартире которой был пожар.

— Как я рада вас слышать! Не поверите, только что о вас подумала! — искренне обрадовалась та.

— Вы в городе?

— Да я и живу в городе, прописана только в области.

— А зачем дознавательнице наврали? — добродушно уточнила Самоварова.

— Не хотела лишних вопросов… Живу я, правда, в новостройке, на отшибе, но работаю в центре.

— Отвлекаю?

— Нет, ну что вы!

— Может быть, как-нибудь встретимся, выпьем кофе? Не подумайте, я не навязываюсь, просто ваша история меня чем-то зацепила. Я пытаюсь попробовать себя в писательском ремесле… нужны новые эмоции.

Спохватившись, Самоварова тут же добавила:

— Я про вас писать не буду, просто вы встряхнули меня, что ли… Это очень ценно, что в наше пластмассовое время кто-то еще способен глубоко чувствовать.

На другом конце связи напряженно молчали.

— Знаете, я часто ощущаю, что время — единица относительная. Наверное, поэтому я вас хорошо понимаю, — продолжила Самоварова.

— Была бы рада увидеться, — наконец откликнулась собеседница. — У меня через полчаса обед. Если вам удобно, давайте встретимся в какой-нибудь приличной кофейне на Невском.

Варвара Сергеевна, недолго думая, назвала адрес своей любимой.

Нажав отбой, Самоварова поймала себя на мысли, что ее внезапный порыв был связан не столько с интересом к этой женщине, сколько с нежеланием идти домой, где, раздраженная то на доктора, то на Аньку, то на саму себя, она стала ощущать свою ненужность… Пожар и новая должность Валеры, ворвавшись в их отлаженную жизнь, обнажили прорехи ее нынешнего существования — все домочадцы были чем-то заняты, а она, все еще полная энергии нестарая женщина разменивала себя на нелюбимые вещи: походы по продуктовым магазинам и готовку еды. Прислушиваясь к шорохам на площадке, она медленно сходила с ума от переизбытка свободного времени.

Стоило ли говорить, что за истекшие дни, зациклившись на подкинутых к двери мусорных мешках, она не написала ни строчки!

* * *

В жизни часто случается, что с чужим человеком мы больше бываем самими собой, чем с ближним, рядом с которым упорно играем некогда заученную роль.

Даже с Валерой, знакомство с которым помогло ей выйти из мрака, Варвара Сергеевна давно лукавила, вжившись в роль чудаковатой, местами капризной подруги, за действиями которой (по его мнению и с ее молчаливого согласия) требовался постоянный контроль.

Когда же из их отношений стало исчезать очарование пульсирующей влюбленности, волшебным образом изменившее ее взгляд на мир?

Спонтанность сменилась стабильностью, внезапные поцелуи — скорыми «чмоками», кулинарные шедевры доктора — дежурной яичницей и жарким, предусмотрительно приготовленным сразу на три дня, а ее беспокойные, не всегда стройные мысли, высказанные вслух, уже не умиляли доктора как прежде, а вызывали у него снисходительную усмешку.

Откровения Марины Николаевны приоткрыли запретную и, как казалось Варваре Сергеевне, наглухо закрытую дверь: она вдруг затосковала по молодости, а конкретно — по тому времени, когда была отчаянно влюблена в полковника Никитина.

Добираясь пешком до кафе, Самоварова думала о том, что даже в своей тогдашней несчастливости все-таки была счастлива.

Или это неверная память как в кривых зеркалах искажала воспоминания, выкидывая все нелицеприятное и преувеличивая давно перегоревшие восторги?

Прошлое назойливо цепляется к сознанию тогда, когда есть пустоты в настоящем.

Возможно, перемены в отношениях с доктором начались прошедшим летом, когда судьба забросила их в подмосковный поселок, в дом Лешкиного друга, у которого исчезла жена[1]*.

Андрей, которого доктор знал с детства, категорически не хотел привлекать к розыску официальные органы, потому и обратился за помощью к Валерию Павловичу, узнав, что его гражданская жена — бывший следователь.

Поступок Алины, сметающий все приличия и подрывающий основы брака, неожиданно отразился и на отношениях Самоваровой и доктора.

Читая ее дневник, Варвара Сергеевна невольно приняла ее сторону — за внешним благополучием девушка-интроверт годами скрывала бушевавшие в ней страсти. Ее пронзительная исповедь не могла не отозваться в душе человека, которому выпала сомнительная роскошь хоть раз в жизни безумно любить.

Доктор, наблюдая за развитием той истории, не раз высказывал вслух категоричную позицию среднестатистического русского мужчины, заключающуюся в том, что «взбесившуюся с жира и удравшую из семьи бездельницу Алину давно пора подлечить, дабы выбить из ее головы нездоровые мысли».

Так неожиданно обнажилась невидимая до того трещина — чувствительная Самоварова, как и много лет назад, по-прежнему считала, что любовь оправдывает если не все, то многое. Доктор же был иного мнения и считал любое неудобное для здорового общества чувство помешательством, требующим излечения с помощью психотерапии, а то и корректирующих сознание препаратов.

* * *

Марина Николаевна ждала ее в кафе.

Она заняла самый дальний столик, подальше от входа и стойки с заманчивыми, возбуждающими аппетит десертами, таким образом продемонстрировав, что настроена на откровенный разговор.

Варвара Сергеевна вошла с настроением, какое бывает у женщин, когда неожиданно захотелось поговорить по душам. Она была одновременно и спокойна, и взбудоражена.

Марина Николаевна выглядела все так же элегантно, разве что светлая эластичная водолазка уж слишком подчеркивала чрезмерно худую, с выступавшими ключицами спину. Присев напротив, Варвара Сергеевна сразу заметила ее бледность и синеву под глазами.

Она наконец поняла, почему Марина Николаевна при первой встрече показалась ей красивее, чем впоследствии.

Дело было в дымчатых очках.

Хорошие филлеры в руках грамотного косметолога придали увядающей коже объем и хорошо увлажнили лицо, но с областью глаз, в уголках которых лучиками разбегались морщинки, женщинам с таким типом кожи (это Самоваровой было хорошо известно на собственном примере!) было сложно что-либо сделать.

Варвара Сергеевна, с позиции старшей, решила задать тональность предстоящей беседе.

— Вы сказали, что подумали обо мне в тот момент, когда я позвонила, — мягко улыбнулась она своей новой приятельнице.

— Именно так… Я как раз сидела и думала вам написать.

— Что-то вспомнили еще? Про того мужчину?

Самоварова произнесла это без прежней иронии.

— Вспомнила, но, боюсь, моим словам нельзя доверять.

Марина Николаевна крутила в руках свои дымчатые очки. Кажется, она снова нервничала.

— Ну, уж коли вы пришли на встречу, смею предположить, что мне вы доверяете. Можете смело рассказать, что хотели.

К их столику подошла совсем юная, в фирменном переднике заведения, официантка.

— Дамы, вы определились? — бойко спросила она.

— Двойной эспрессо и две «картошки», — выпалила успевшая проголодаться Самоварова и почувствовала, как ожил и слегка сжался в предвкушении пирожных желудок. Так и не полюбившая готовить, она всю жизнь обожала сладости. К счастью, природа наградила ее хорошим обменом веществ, и на фигуре эта слабость не отражалась.

— А у меня диета, — вздохнула Марина Николаевна. — Мне капучино на соевом молоке, без сахара и без сиропа.

— Да плюньте вы на диету! Здесь пирожные — пальчики оближешь! — воодушевилась Варвара Сергеевна.

Хорошенькая, как майское утро, официантка, довольно разулыбалась:

— Приятно видеть постоянных гостей! Напомню, у нас все сладости готовятся в день продажи.

— Ладно… — пошла на попятную от двойного натиска Марина Николаевна. — Найдется что-нибудь без теста?

— У них здесь изумительное суфле!

— Сегодня только торт-суфле, пирожные пока не подвезли. Но ради такого дела я поговорю с менеджером, думаю, он согласится отрезать для вас кусочек, — пообещала девушка.

Как только официантка отошла, Варвара Сергеевна искоса посмотрела на Марину Николаевну — ее большие беспокойные глаза блуждали по столу, ни на чем не задерживаясь. Варвара Сергеевна решила выдержать паузу и достала из сумки телефон. Сделав вид, что ищет в нем что-то важное, открыла вчерашнюю переписку с Валерой.

«Во сколько будешь?».

«Не раньше девяти».

«Молдаване сказали, через несколько дней пора определяться с чистовыми материалами. Если ты мне доверяешь, попробую подобрать сама».

«Хорошо».

И все… Ни любви, ни тоски, ни жалости — ни между, ни вместо строк.

Только бытовая необходимость.

«Неужели у любого нормального мужчины всегда на первом месте самореализация? Господи, Варя, тебе же в самом деле не двадцать пять, чтобы ревновать мужика к работе!» — тут же одернула она себя.

— Это ведь не ваша квартира? — наконец спросила Марина Николаевна.

— Не моя. Это квартира моего гражданского мужа, и я в ней не прописана. Но, разве это что-то меняет? — улыбнулась Варвара Сергеевна.

— Конечно, нет. Знаете, я все кручу в голове события того утра, и теперь уже практически уверена, что мужчина, выскочивший из подъезда, имеет отношение к пожару. Считайте, что это интуиция. Жалею, что слишком поздно вспомнила, надо было рассказать об этом дознавательнице.

— Да бросьте! — усмехнулась Самоварова. — Дело бы точно так же прикрыли за недостаточностью улик. Под ваше описание может подойти практически любой!

— Я вспомнила: у него через плечо была перекинута небольшая спортивная сумка! — будто не слыша Варвару Сергеевну, воскликнула Марина Николаевна.

Глаза ее блестели.

Варвара Сергеевна прекрасно понимала, что ее собеседницей движет чувство надуманной вины, нанизанной на неустойчивое психоэмоциональное состояние.

— Марина… С таким описанием никто нас слушать не станет.

— Я понимаю… Но я должна была вам это рассказать.

Самоваровой вдруг стало ее искренне жаль. Не из-за спортивной сумки неизвестного мужчины Марина пришла на эту встречу, ей, успешной и уверенной в себе лишь для вида, катастрофически не хватало простого человеческого внимания. Варвара Сергеевна мысленно представила себе ее мужа-трудоголика, по воскресеньям ходящего на службу в церковь, подруг — зацикленных на сохранении уходящей молодости карьеристок, еще, наверное, где-то есть родители, живущие, предположим, в области, наверняка они ею гордятся — самодостаточной, сумевшей прочно обосноваться в большом городе.

— Очень хорошо, что рассказали, — завидев официантку, спешившую к их столику с подносом, ободряюще улыбнулась новой приятельнице Варвара Сергеевна.

Поблагодарив девчонку за оперативность, она без стеснения набросилась на пирожные.

Внимательно оглядев свой десерт, Марина Николаевна осторожно притронулась к нему вилкой.

— Правда же, вкуснотища? — кивнула Самоварова на лавандовое суфле в ее тарелке. — Жизнь не только сложна, но и справедлива. Всегда найдется кто-то, кто готов выслушать, готов не осудить, но попытаться понять. И вдвойне хорошо, когда при этом есть еще и прекрасный десерт!

— Интересная я вроде женщина, мужики помоложе заглядываются. Зарабатываю хорошо, муж верный, не гуляет. Чего еще? Живи да радуйся. А я взяла и подвисла… — Осторожно положив в рот небольшой кусочек суфле, Марина Николаевна уставилась в окно.

— Милая моя, у вас типичный возрастной кризис. И его надо прожить.

— У вас такой был? — Взгляд Марины Николаевны блуждал за большим, в самый пол, арочным окном. Второй день в городе стояла погода, которую Олежка коротко охарактеризовал словом «жесть». С пожелтевшего клена безжалостно опадала листва. Крупные, еще несколько дней назад похожие на яркие звездочки листья жалобно корчились на взбухшей и грязной от непрекращавшегося дождя земле. Угрюмые прохожие в невзрачной одежде спешили по делам.

Марина Сергеевна перевела взгляд на Самоварову. В озерцах ее глаз плескалось едва заметное безумие. Но внутренний стержень этой привыкшей быть собранной женщины еще не позволял ему взять над ней верх.

— Конечно, был… Мама дорогая, какой у меня был кризис! — шутейным тоном воскликнула Варвара Сергеевна.

— И что, тоже в этом возрасте? — наконец вымучила из себя улыбку Марина Николаевна.

— А сколько вам?

— Не за горами сорок.

Варвара Сергеевна задумалась.

— В сорок не припомню… хотя… и в тридцать, и в сорок, они, скорей всего были, но проскочили не слишком болезненно. А тот, который после шестидесяти, цепанул так, что едва выкарабкалась.

— И каков был пусковой механизм?

Варвара Сергеевна почувствовала, что собеседница впервые проявляет искренний интерес к ней самой, а не к ситуации с пожаром.

— Причины у всех одни. Переоценка некогда не подлежавших сомнению ценностей.

— Простите за нескромный вопрос: мужчина в этом был замешан? — оживилась Марина Николаевна.

— Естественно, моя дорогая… Без мужчин у нас, женщин, и жизни нет. А возрастной кризис — тоже часть жизни, но такая, которую мы будто фильм в зеркале прошлого подсматриваем и изводим себя бесплодными мыслями: «Вот если бы тогда вышло так, а не иначе, то, возможно, сейчас…». Здесь-то и кроется дьявол, потому что нет никакого «если»! Вышло так, как должно было выйти. Если бы вы остались с вашим армянским гуру, может, сейчас вас уже не было бы в живых!

— В смысле?! — изумилась Марина Николаевна.

— В смысле, что у вас была бы другая судьба. Рядом с этим человеком вы могли стать жертвой авиа- или автокатастрофы, неизлечимо заболеть от его постоянных измен, погибнуть от выкидыша или внематочной беременности…

По тому, как на последней фразе исказилось лицо собеседницы, Варвара Сергеевна поняла, что про беременность, пытаясь как можно красочнее донести свою мысль, брякнула зря. Как могла она забыть, что эта тема является проблемной не только для дочери, но и для новой подруги!

— Извините, — теперь уже Самоварова, коря себя за бестактность, уставилась на унылый клен за окном.

— Ничего… Я прекрасно поняла, о чем вы. И думаю, кстати, совершенно так же, только все больше на примерах других людей. Знаете, я не теряю надежду стать матерью! — неожиданно твердо заявила Марина Николаевна. — Ребенок мог бы наполнить настоящим смыслом мою жизнь.

— Простите и вы меня за нескромный вопрос: а вы обследоваться пробовали?

В ответ Марина Николаевна вымучила из себя улыбку и неопределенно махнула рукой:

— Это бессмысленно.

— В наше время появилось множество недоступных ранее возможностей воплотить в жизнь желаемое! — ободряюще сказала Варвара Сергеевна.

— Это в тридцать — возможности, а в сорок — уже судьба.

— Марина, вы рассуждаете как старушка! Сейчас женщины, как раз после сорока, рулят! Получают второе и третье образование, меняют нелюбимую работу на дело, которым всегда хотели заниматься, учат языки, руководят компаниями. Я, например, пошла на курсы вождения.

— Вы говорите про внешние возможности. Все это работает на самореализацию и расширение кругозора. А мужчина и ребенок — это судьба, — последнюю фразу Марина Николаевна отчеканила с печальной и твердой убежденностью. — Знаете, моя мать всю жизнь любила только одного мужчину, моего отца. А он этого не ценил. Возможности найти себе другого, надежного и положительного, уж поверьте, у нее были. Но ей это было не нужно. Что это, как не судьба?

Задумавшись над словами Марины Николаевны, Самоварова была вынуждена про себя с ней согласиться.

«Конечно, судьба… И Анька — судьба, и Никитин — судьба, и Валерка, выходит, судьба. Судьбу не купишь, не разменяешь, не найдешь в интернете, не сотрешь…»

— Помнится, в прошлый раз вы рассказывали про некую волшебницу.

Варвара Сергеевна наконец призналась себе в том, что ее неожиданное желание встретиться с Мариной Николаевной носило и вполне рациональный характер.

Анька…

Видя, как изводит себя дочь, как от отчаянья сидит на сомнительных предсказывающих судьбу и дающих дурацкие советы женских сайтах, она все чаще вспоминала Маринины слова о «чудо-женщине».

Марина Николаевна наклонилась вперед. Тонкая водолазка обтянула небольшую, но все еще призывно торчащую грудь. Глаза лихорадочно заблестели:

— Мне кажется, я смогу добиться с ней встречи, — зашептала она в лицо Варваре Сергеевне. — Шансов немного, но моя близкая приятельница, как оказалось, знает человека, которого та вылечила от рака. Если приятельница убедит его похлопотать за меня, я готова на любые траты.

— Но будьте, умоляю, начеку! — Самоваровой показалось, будто это она пытается шагнуть в какое-то неизвестное, невидимое обычному глазу пространство.

Но вслух в ней сейчас говорила «мать», и то больше для проформы.

— Как вы правильно заметили, я прежде всего аналитик, — улыбнулась Марина Николаевна. — Как бы я ни была сейчас плоха, на мякине меня не проведешь!

— Но как вы сможете это проверить?

— По результатам, как же еще? Говорят, если случай несложный, она назначает встречу один раз. И через некоторое, порой весьма короткое время, пациент получает желаемый результат.

— Но деньги она берет сразу?

— Что деньги? Всего лишь бумажки… Да, первые приличные деньги приносят восторг — наконец можно купить то, что хочется, а не то, что можно себе позволить. А когда к ним привыкаешь, возможность приобрести очередную дизайнерскую шмотку или сменить машину, поверьте, не приносит ни малейшей радости.

— И во сколько она оценивает свои услуги?

— Я слышала, от тысячи до двух тысяч евро, в зависимости от материального благосостояния клиента.

Самоварова принялась мысленно умножать названные цифры на текущий курс рубля.

— Вы что, тоже хотите к ней попасть? — догадалась Марина Николаевна.

— Не я… — От ее неожиданно прямого, как иголка в самую душу, вопроса Самоварова смутилась.

— Муж?

Варвара Сергеевна подумала, что лукавить нет смысла.

— Дочь… У нее схожая с вашей проблема. Ей почти сорок, детей нет. Формально и она, и ее друг здоровы.

Марина Николаевна отклонилась назад и вжалась в кресло. Ее успевшее слегка вспотеть в хорошо отапливаемом кафе лицо выражало сомнение.

— Давайте так, — после паузы предложила она, — если меня примут, обещаю сделать все возможное, чтобы дочка к ней попала. Вы мне очень симпатичны.

* * *

Когда вышли из кафе, Марина Николаевна еще разок описала неизвестного мужчину, выскочившего в то утро из подъезда, и убежала на работу. А Варвара Сергеевна решила поболтаться по городу.

Домой идти по-прежнему не хотелось.

Любое движение всегда как оправдание, а сиденье в кресле у окна, пусть и с умной книгой, вызывает необъяснимое чувство вины…

Свернув на Казанскую улицу, Варвара Сергеевна вдруг вспомнила, что с момента возвращения из Рима так и не удосужилась дойти до ортопедического салона, чтобы заказать новые стельки.

На протяжении многих лет вальгусная косточка на левой ноге доставляла ей ощутимый дискомфорт. Болеть особо не болела, но при активной и продолжительной ходьбе начинала скверно поднывать, напоминая о поперечном плоскостопии, усугубленном многолетним ношением каблуков.

Уже на подходе к ортопедическому салону внимание Варвары Сергеевны привлек ярко-желтый мохеровый свитерок на манекене в витрине магазина одежды.

Свитерок был похож на солнышко, нарисованное фломастером, или на свежесваренный куриный желток.

Немедленно захотев его потрогать и разглядеть поближе, Самоварова зашла в магазин.

Вещица стоила по ее меркам прилично, но любезная продавщица, от которой пахло кофе и ирисками, в считанные минуты убедила, что свитерок исключительно хорош и его следует, не раздумывая, померить.

Пока Варвара Сергеевна, снимая одежду, копошилась в примерочной и сомневалась в целесообразности незапланированной покупки, девушка успела просунуть за шторку парочку отличного качества модных брюк из тонкой шерсти.

Одни, темно-серые, с заниженной талией, прекрасно сочетались с объемным мягким свитерком. Они сели как влитые и были идеальной для невысокой Самоваровой длины.

Видя ее радость, смешанную с не отпускавшим до конца сомнением, девушка любезно предложила ей свою личную, двадцатипроцентную скидку. Сдавшись, Самоварова достала кредитку и купила обе вещи.

Плюнув на стельки, Варвара Сергеевна развернулась и пошла в сторону дома.

«Странный мы народ, женщины! — довольно усмехалась она себе под нос. — Сколько бы в нас ни было житейского опыта, а необходимость для здоровья мы с готовностью меняем на необязательную, но такую приятную трату!».

Дав себе слово попридержать оставшиеся на карте сто тысяч — «Вдруг все же понадобятся на ремонт или… для Аньки…» — Варвара Сергеевна, в приподнятом расположении духа, вошла в подъезд. Пока поднималась на свой второй, судорожно соображала, остались ли в доме в необходимом количестве хлеб и сливочное масло.

На коврике возле их двери сидела крупная плюшевая собака.

Поставив пакет с покупками на пол, Варвара Сергеевна, чувствуя подвох, наклонилась к игрушке. Голова собаки была аккуратно отрезана от туловища, а затем поставлена на место. Приподняв игрушку за грязное висячее ухо, она с ужасом увидела, что внутренность собаки выпотрошена и набита маленькими пакетами с соком, вымазанными остатками протухшей еды.

* * *

Инфанта принимала по вторникам и четвергам. Она арендовала маленький кабинет в неприметном салоне красоты. Салон располагался в центре города и работал исключительно на свою клиентуру.

Для арендующих кабинеты специалистов это было удобной схемой ухода от налогов, а хозяйке, недалекой, но целеустремленной приезжей из Кишинева, полулегальная сдача кабинетов позволяла не только содержать любимый салон, но и потихоньку воплощать в жизнь нехитрые мечты: в прошлом месяце она успела сменить подержанную «Мазду» на популярный в народе джип «Ниссан Террано».

Помимо Инфанты, чей род деятельности не имел определенного названия, в салоне принимали остеопат и герудотерапевт.

Ни тот, ни другой не лезли к ней с лишними расспросами, она к ним — тем более.

Единственным человеком, прямого контакта с которым она не могла избежать, была хозяйка. Примерно год назад, при знакомстве через крышевавшего салон Петю, Инфанта представилась молдаванке «психологом и сексологом». Разумеется, дипломы у нее никто не проверял. Приезжая — перезрелая барышня за тридцать — была настолько измотана своей скачущей галопом жизнью, что на психологию, равно как и сексологию, у нее не хватало времени. Зато парикмахершу и косметолога, надеясь рано или поздно отхватить в большом городе мужичка пожирнее, хозяйка посещала несколько раз в неделю.

Выпроводив душную и скорую на слезы пожилую бухгалтершу, чья проблема заключалась в разъедавшей ее ненависти к молодой невестке, Инфанта достала из чехла ноутбук.

Подключившись к сети салона, пробежалась по сохраненным ночным наброскам. Поправив с помощью программы орфографию и пунктуацию, она взяла в руки мобильный и залезла в чат с Петей. Получив от нее по мозгам, он быстро нашел и прислал адрес нужной электронной почты. Еще раз скрупулезно изучив написанное, она скопировала текст и, вставив его в тело электронного сообщения, нажала кнопку «отправить».

Странно, но вместо ожидаемого превосходства над противником, она неожиданно почувствовала острую, подсасывающую зависть.

В отправленных строчках была настоящая жизнь.

И в этой, уже прожитой части чужой жизни, ЧУВСТВОВАЛИ.

Инфанта окинула взглядом скудную обстановку кабинета. У окна стоял узкий стеклянный шкафчик, в котором косметолог, принимавшая по средам и пятницам, хранила свои препараты.

Посреди кабинета возвышалось профессиональное кресло с откидывающейся до лежачего положения спинкой. Маленький чистый, пустой письменный стол с придвинутым к нему стулом располагался напротив шкафа. В уголке, при входе, раковина и рядом белая тумбочка.

Светлая, крупная, надраенная с утра уборщицей плитка на полу придавала кабинету ощущение больничной стерильности.

— Блудить не надо, предавать не надо! — убирая в сумку ноутбук, бросила Инфанта согласной с ней холодной пустоте кабинета.

Перед тем как уйти она достала с нижней полки шкафчика толстую красную свечу, зажгла ее и несколькими круговыми движениями очистила огнем большое косметическое кресло, где минутами ранее содрогалась, всхлипывая от ненависти, дебелая бухгалтерша с язвенным желудком.

* * *

Водителя она нанимала только в те дни, когда проходили встречи с орденом.

Ее статус в глазах этих людей должен был оставаться на самой высокой планке.

К тому же на этих встречах было принято выпивать, а в обычные дни Инфанта не нуждалась в алкоголе.

Выпивка и чревоугодие были ее инструментами для отзеркаливания членов созданного ею ордена — сохраняя свою недоступность, она должна была казаться им близкой и понятной.

Наблюдая, как все пятеро (кроме, пожалуй, деканши) пресмыкаются перед ней, как ловят каждое ее слово, боятся чем-то огорчить, она всем своим существом содрогалась от невидимого смеха. Эти пятеро не знали, что она, закончившая всего восемь классов девчонка, в глубине души сама их боится — обычных, живых людей, чьи реакции, мысли и действия невозможно просчитать до конца.

Орден, на первых порах необходимый ей как инструмент для зарабатывания денег, давно уже начал ее развлекать.

С помощью этих пятерых лохов она не думала о хлебе насущном — от клиентов, благодаря их обширным связям стремившихся попасть к ней на прием, не было отбоя.

Сребролюбие было не в ее характере. Честно отдавая в общую казну тридцать процентов от содранного с клиентов, она вполне довольствовалась остальным, ей хватало на оплату и содержание небольшого загородного коттеджа, приличную машину и прочие жизненные необходимости.

Члены ордена представлялись ей фигурами на шахматной доске, надежно обосновавшимися на ее стороне поля.

Петя — слон, Максим Тимофеевич и Игорь Петрович — кони, деканша и врачиха — ладьи. Клиенты же были пешками. Обычными донорами, исправно приносившими бабло и поддерживавшими крутость созданного ими с Петей бренда.

На противоположной же стороне поля пока еще крепко стояла другая королева…

Ее армия, как выяснилось, была слаба, но разгромить ее грубым и примитивным натиском было бы неправильно.

Эта королева заслуживала худшего, чем физическая смерть, она заслуживала мрачной темницы, кишащей демонами ее грязной и эгоистичной душонки.

Выйдя из салона, Инфанта села за руль белоснежной, надраенной с утра Жаруа машины.

Дел у нее на сегодня в городе больше не было.

Включив навигатор и убедившись, что дороги еще не сильно загружены, она решила поехать в музей.

Одинокая ворона, сидящая на заборе, не выходила у нее из головы.

Что-то тянуло ее к этой картине, некая неуловимая фабула, вложенная в нее художником. Из-за сосудистого кризиса, столь неожиданно накрывшего ее накануне, и вмешательства того чудного мужчины ей не удалось как следует рассмотреть детали.

Был ли прописан в глубине картины дом или ей это только показалось?

Весна там была или осень?

Смотрела ли ворона на зрителя или в землю? А может быть, в небо?

Инфанта хотела поскорее получить ответы.

Не успела она тронуться с места, как в ватсап постучалось сообщение от заочно знакомой таджички — та напоминала про оплату за одну нехитрую, но требующую ловкости работу.

Задание было выполнено, и к сообщению, написанному корявым русским языком, прилагались подтверждающие фото.

«Ок» — ответила Инфанта и, нахмурившись, отправила таджичке через мобильное приложение банка пять тысяч рублей.

Эти фото, прилетевшие так некстати, испортили ей и без того неровное настроение.

Двигаясь по насупившемуся городу, успевшему насобирать автомобильных пробок под затянувшимся тучами небом, она кляла обманувший навигатор и дурную погоду.

Вспомнив про таджичку, Инфанта отстраненно констатировала, что окружающие делятся на две категории: мелких паразитов, таких, как эта проворливая уборщица, и жирных стервятников, таких, как Петя.

Да, встречались и смешанные виды, к примеру, Виолетта Семеновна. Цепкая и алчная с виду, она всего лишь подсасывала деньги и энергию у напуганных (зачастую ложной информацией) несчастных баб.

Еще был Жарау — увечный, большой щенок.

Если бы в ее силах было привязать к себе и научить следить за домом подобранную на трассе дворнягу, все было бы ровно так же, подумалось ей.

С трудом найдя место для парковки в соседнем с музеем переулке, Инфанта вышла из машины. Уже на подходе к зданию она вдруг поймала себя на мысли, что машинально примиряет себе красивые женские имена.

Не доходя несколько метров до входа в музей, она увидела, как из входной двери выскочила совсем молоденькая девушка лет восемнадцати — двадцати.

Девушка была стройна и красива, но выглядела, особенно для похода в музей, странновато: на ней было обтягивающее черное, похожее на водолазный костюм, трико.

Усевшись на мокрый асфальт, то ли танцовщица, то ли наездница приняла соблазнительную позу, будто собираясь позировать художнику: согнула ноги в коленях и, одной рукой придерживаясь за колонну здания, откинула голову назад. Свободной рукой она пригладила длиннющие волосы, концы которых упали на влажный асфальт. Девчонка словно приносила себя в жертву слякоти и непогоде, при этом отчаянно пытаясь что-то разглядеть на сером, плюющем в нее своими мокрыми нечистотами небе.

Поравнявшись с девушкой, Инфанта увидела, как та вдруг резко, всем телом задрожала. Глаза ее, все так же глядевшие в небо, расширились и, как у мертвой, неподвижно застыли, а спина неестественным образом выгнулась. В уголках нежно-розового, будто обведенного тонкой кисточкой рта, показалась обильная слюна. Инфанта поняла: у девчонки эпилептический припадок. В первый год их совместного проживания похожие припадки случались у Жаруа, а затем вдруг резко, как и не было, прекратились.

Инфанта, не мешкая, раскрыла сумочку и, не найдя ничего более подходящего, достала из нее толстую, плотного картона, пилочку для ногтей. Склонившись над девушкой, попыталась разжать ей рот и просунуть пилочку меж зубов.

Из распахнутой двери музея уже спешила помощь: парочка студентов и бабулька-билетерша в бордовой униформе.

В первые минуты студенты — парень и девушка — неумело, мешая друг другу, толклись возле Лили (так звали девушку), но затем, следуя командам Инфанты, одной рукой державшей больную, а другой — придерживавшей пилочку у нее во рту, наконец сумели подхватить на руки и понесли в здание. Сухонькая очкастая билетерша, растерянная и взбудораженная, бросилась следом.

Уложив припадочную на кушетку в комнате охраны, студенты оправились от шока и активно включились в процесс: девушка гладила подругу по мокрым грязным волосам, а парень, как велела Инфанта, следил за тем, чтобы она не прикусила себе язык. Убедившись, что билетерша вызвала «скорую», Инфанта, лишившись пилочки, поспешила удалиться.

«Ма-а-а-ма! Ма-а-а-ма! — стучали в ее голове воспаленные, обращенные к безразличному небу, беззвучные Лилины слова: — Ма-а-ма, мне больно! Ты делаешь мне очень больно!».

Под бешенный стук своего сердца Инфанта бросилась по лестнице в уборную. И, только зайдя в нее, поняла, что из-за этого инцидента попала в музей без билета.

Несколько раз понажимала кнопку диспенсера с мылом — он упрямо не откликался.

Чертыхаясь, долго держала руки под краном с теплой водой, пытаясь смыть со своих пальцев невидимые, успевшие пропитать ее кожу молекулы несчастной девчонки.

Поднимаясь по лестнице, она вновь почувствовала тревогу, еще большую, чем в предыдущий раз.

* * *

Анька, как обычно, пришла с работы раньше остальных.

Самоварова кромсала на кухне овощной салат.

— Мам, а что это лежит у нас в коридоре?

Отбросив нож, Варвара Сергеевна бросилась навстречу дочери и, едва справляясь с волнением, отодвинула с пути Аньку и открыла настежь входную дверь.

Игрушки на пороге не было.

Конечно не было…

Час назад она сама, преодолевая омерзение, запаковала ее в мусорный мешок и отнесла на помойку.

— Что ты имеешь в виду? — бросила она с изумлением наблюдавшей за ее действиями дочери.

— Ну вот же! — Анька кивнула на пакеты с обновками, забытыми Самоваровой в коридоре.

— А… так, прикупила себе кое-что, — рассеянно ответила Самоварова, продолжая думать, правильно ли поступила, что выкинула игрушку. Отчего-то она была уверена в том, что эту мерзость не должны были видеть ее домашние.

— Мам, странная ты какая-то… — Отвернувшись, Анька снимала пальто. — Ты зачем дверь-то как ошпаренная бросилась открывать? Думала, раз Олег дежурит, я с любовником пришла и прячу его на площадке?

В интонации ее голоса не было и намека на шутку, лишь плохо прикрытое сарказмом раздражение.

— Все дело в Олеге! — снимая ботинки, продолжала озвучивать какую-то свою мысль Анька. — Он у врача не был тысячу лет.

— У них раз в год проводят диспансеризацию, — не сообразив, к чему дочь завела этот разговор, пожала плечами все еще взбудораженная Варвара Сергеевна.

— И толку? Ты не понимаешь, о чем я?

— Нет.

— У мужского врача он не был, — машинально погладив прильнувших к ней кошек, расправилась в полный рост Анька и посмотрела на мать тем воспаленным и беспокойным взглядом, который в последнее время так пугал Варвару Сергеевну.

— Насколько помню, обязательная диспансеризация госслужащих включает и уролога с гинекологом…

— Мам, ты нарочно прикидываешься? — злилась дочь. — В ваших ведомственных поликлиниках врачи годами не меняются, нормального осмотра не проводят и ставят печати на автомате.

— Ты думаешь, Олег чем-то болен? — с недоверием спросила Самоварова.

— Формально он не болен. Но у меня есть подозрение, что у него мертвое семя. Ему необходимо сдать расширенные анализы, и уж, конечно, не в ведомственной клинике!

Анька, отодвинув ногой не отлипавшего от нее Пресли, схватилась за ручку двери ванной комнаты:

— Пожрать-то есть что-нибудь?

— Жаркое вчерашнее и салат только что приготовила.

— Жаркое позавчерашнее! — недовольно буркнула Анька и захлопнула за собой дверь.

— Не прошло и двух недель, как я на кой-то черт взвалила на себя стряпню, и ты уже разговариваешь со мной, будто с обслугой, — тихо, с обидой, ответила ей Самоварова, глядя на закрытую дверь.

Она решила не хвастать обновками и, укоряя себя за расточительность, схватила пакеты, унесла в свою комнату.

«Марина Николаевна сказала, что чудо-женщина берет от тысячи до двух евро… По текущему курсу сколько это получается?.. Если у нее нет конкретного тарифа, и она определяет сумму в зависимости от клиента, то… мы ж не богачи какие, не коррупционеры… — толкла она в голове не отпускавшие после встречи в кафе мысли. — Того, что осталось на карте, должно хватить… У Аньки, этой попрыгуньи-стрекозы, скорее всего нет накоплений. А если и есть, лучше уж я заплачу, скрою от нее реальную стоимость… Хотя с чего это я так уверена, что она ее примет?»

* * *

Через несколько минут дочь как ни в чем не бывало постучалась в комнату матери.

— Пойдем, похомячим? Ты сказала, есть салат.

Совместная трапеза очень важна в отношениях близких людей.

Удовлетворяя базовый инстинкт, люди хотя бы на момент поглощения пищи прощают друг другу то многое, что происходит между ними на более тонких настройках.

Уплетая материн салат, Анька снова стала домашней и милой. Ее лицо, совсем как когда-то в детстве, светилось безмятежностью и любопытством.

— Ты и правда прибарахлилась? — подмигнула Самоваровой дочь и обильно смочила кусочек бездрожжевого, похожего на картонный хлеба оливковым маслом.

С недавних пор прежде наплевательски относившаяся к еде Анька начала по меркам нынешних стандартов питаться правильно.

Варвара Сергеевна с удовольствием смочила в подливе из-под жаркого кусочек обычного нарезного.

— Да так, купила свитер и брюки.

— Вау! — оживилась Анька. — А чего же обувь не купила? Впрочем, носи мою… Обновки-то покажешь?

— Давай сначала чаю выпьем.

— Мам, давай я лучше сварю нам кофе! — неожиданно предложила дочь, никогда особо не любившая этот напиток. — И кури, если хочешь, здесь, — щедро добавила она, отбросив кусок невкусного хлеба, и пошла открывать форточку.

На кухню мигом залетел прохладный, прозрачный октябрьский ветерок.

Повеяло какой-то глубинной чистотой, будто природа, перед тем как уйти с плюса на минус, предлагала живым существам очиститься от накопленных за шумный сентябрь проблем.

Варвара Сергеевна взглянула на Капу, все это время сидевшую на кухонном шкафу и следившую за обеими хозяйками, и вдруг зажмурилась, совсем как эта кошка, когда ей чесали за ушком.

Короткие, драгоценные мгновения попадания в одну тональность…

Как долго мы идем по жизни с любимыми и как редко звучим с ними в унисон!

— С удовольствием, — откликнулась мать и, не желая выходить из блаженного состояния, осталась сидеть на стуле.

— Тебе папиросы принести? Где они, в твоей сумке? — поставив турку с кофе на огонь, продолжала великодушничать Анька.

— Угу, — кивнула Самоварова, — если не сложно.

Кофе, сваренный дочерью, оказался так себе, но Варвара Сергеевна смаковала его будто нектар и, без обычных угрызений совести, глубоко затягиваясь, курила, как прежде, в своем доме.

Погоревшая квартира доктора, несчастливая Марина Николаевна, сомнения в своей нужности близким, навязчивые мысли о деньгах, вонючая плюшевая собака — все это будто осталось в другой части жизни.

А здесь, на этом кухонном островке, неожиданно образовался маленький рай, искрившийся дочкиными смехом и заботой.

Допив кофе, довольная Варвара Сергеевна угостила кошек вареной колбасой.

Убрав со стола чашки, Анька, стоя у раковины, вновь завела разговор о предполагаемом бесплодии Олега.

И райский островок, напоследок обдав табаком и октябрьским ветром, качнулся под ногами и стремительно исчез за окном.

— Мам, ты же с ним сдружилась, — напирала дочь, — вот и намекни ему, чтобы сходил проверился. Ты же хочешь внуков?

От столь неожиданного вопроса, больше похожего на утверждение, Варвара Сергеевна растерялась.

Хотела ли она внуков? Сейчас, когда ее личная жизнь как-то наладилась, стать бабкой?!

Впервые за все это время конечная цель дочери увиделась ей как нависшая угроза.

— Ань, мы эту тему с Олегом никогда не обсуждали, — подошла к распахнутой форточке Самоварова.

— Вот и обсуди!

— И как ты себе это представляешь?! — завелась с пол-оборота мать. — Теща и ее бойфренд-погорелец нежданно-негаданно врываются в личное пространство человека, а через неделю с небольшим теща гонит его к врачу, прозрачно намекая на то, что он, возможно, неполноценный мужчина…

— Да. Именно так, — с неудовольствием покосившись на пепельницу, стоявшую на подоконнике, Анька демонстративно поморщилась.

— Это бестактно, черт побери! Давай вы будете решать свои проблемы между собой, не впутывая в это меня.

«Ты уже впуталась, раз только и думаешь о приеме у чудо-женщины… Значит, и бабкой ты уже готова стать…»

— Мам, раз ты снова здесь, тебе не могут быть безразличны наши проблемы. Олег мне сказал, что из-за протекшего потолка этой гребаной бабки, этой старой, выжившей из ума грымзы, ты несколько раз выносила подкинутые ею к нашей двери мешки с мусором.

Аньке оставалось только подбочениться, набить карманы халата семечками и, грозно топая ногами по лестнице, идти скандалить к соседке.

«Боже мой… как сильна генетическая память! Однозначно, в роду ее папаши был кто-то из глухой деревни… Иначе каким же образом милая образованная женщина может в считанные секунды превратиться в воинственную хабалку?» — промелькнуло в голове у Самоваровой, пока она судорожно подыскивала правильный ответ.

Ответа не было.

«Если не знаешь, что сказать, говори правду», — решила Варвара Сергеевна, хоть и предчувствовала, что неприятная тема скорее всего обернется против нее самой.

— Это не она. И не говори так о людях. Это гадко.

— Ох, простите, мисс Утонченность! Как же ты в органах, общаясь со всяким отребьем, столько лет оттрубила, если тебя безобидное слово «грымза» вымораживает?

— Меня не слово вымораживает, а твой хамский тон, — отчеканила Варвара Сергеевна. — Не разобравшись, нельзя огульно охаивать хорошего, к тому же пожилого человека.

— Тут нечего разбираться! Олег уже ходил к ней дважды и предлагал перекрасить потолок! А ей все некогда: то у нее тахикардия, то давление.

— Вот видишь, это лишь подтверждает, что она не держит на нас зла.

— Тогда кто? Кто еще целый день сидит дома и кому, кроме нее, не хрен делать?

— Ань… я не знаю… — тяжело выдохнула Варвара Сергеевна, заставив себя пропустить мимо ушей Анькин намек. — Но сегодня этот «кто-то» извратился до того, что подкинул под нашу дверь плюшевую игрушку, внутренности которой были набиты вымазанными в помоечных отходах пакетиками с соком.

Анька выключила кран с водой и, широко распахнув глаза, присела на стул.

— Это как?

— Вот так.

— И где сейчас эта собака?

— Там, где ей и положено быть, — на помойке. Я засунула ее в мешок и вынесла из подъезда.

— Зачем?! — негодовала Анька.

— Затем, чтобы не испортить тебе настроение. Достаточно того, что его испортили мне.

— Ма, ты вообще нормальный человек?! Ты своими руками берешь и вот уже в который раз уничтожаешь улики!

— А ты считаешь, я должна была позвонить в полицию?! — вдруг разразилась истерическим хохотом Самоварова.

— Конечно! А если бы в собаке была бомба?

— А-ха-ха! Бомба! Ради такой, как я, нафиг никому не нужной грымзы, уж поверь, с бомбой никто связываться не будет!

— А с чего ты взяла, что действия злоумышленника направлены против тебя? — соображала Анька, и глаза ее лихорадочно заблестели. — Мешки начали появляться после того, как подожгли квартиру доктора, и после того, как он переехал сюда.

Варвара Сергеевна нетерпеливо махнула рукой:

— Ань, доктора целый день нет дома! И тебя нет, и в те дни, когда у Олега выходной, мешки не появляются.

— И что ты хочешь этим сказать?

— Послания отправляют мне.

— И их никто больше не видел… — Теперь Анька глядела на мать с тревогой.

— Что ты хочешь этим сказать? — У Варвары Сергеевны внутри все клокотало. Она тут же поняла, к чему клонит дочь.

До знакомства с Валерой Варвара Сергеевна регулярно посещала психиатра из ведомственной клиники.

Горсти корректирующих сознание таблеток тайком выбрасывались ею в помойку, но диагноз «шизофрения» с нее официально никто не снял.

Из органов ее попросили, из уважения к заслугам, уйти по этой же причине.

Почти целый месяц она провела в темнице — психиатрическом отделении, где ее пытались последовательно превратить в овощ.

Но все это было давно и как будто не с ней…

Анька же знала, что ее подставили!

Принципиальные и честные люди неудобны обществу, из них часто делают дураков.

Дочь не могла не помнить, как было на самом деле! Как халатные прокуроры, ловко выстроив обвинение из собранных Самоваровой доказательств, быстренько повесили покушения на убийство на ни в чем не повинного человека. Встречаясь с подследственным, Варвара Сергеевна очень скоро поняла: это не он, и начала сбор фактов, доказывающих его невиновность. Но бюрократическую машину было уже не остановить.

Потеряв веру в себя и Правосудие, Самоварова предприняла неловкую попытку свести счеты с жизнью. Об этом тут же узнали в ведомстве и, уцепившись за столь выгодный факт, цинично вытолкали ее на обочину.

— Ань, ты сомневаешься в моей вменяемости? — С трудом давя в себе гнев, она глядела дочери прямо в глаза.

Анька отвела взгляд.

— В твоей вменяемости я не сомневаюсь, — наклонившись под стол, Анька выудила оттуда внимательно прислушивавшуюся к разговору Капу. — Я сомневаюсь в твоих фантазиях.

— То есть?! Поясни.

— Мам, тебе давно уже скучно без работы. — Анька торопливо гладила Капу по шерстке. — Большую часть своей жизни ты расследовала и додумывала. С таким образом мыслей ты всегда пытаешься найти черную кошку в темной комнате, даже если ее там нет.

Самоварова угрюмо молчала.

Анька отпустила Капу.

Встала и, схватив лежавшую возле раковины тряпку, принялась тщательно протирать обеденный стол.

— Значит, ты на полном серьезе предполагаешь, что я все придумала?

— Я не это сказала, — по-прежнему не глядя матери в глаза, ответила Анька.

— А что ты сказала? — громко и с силой попыталась уточнить Самоварова.

— Что из дурацких проделок полоумной соседки ты пытаешься скроить детективную историю…

— Хорошо. Сегодня же я пойду к Маргарите и все выясню, — выходя из кухни, сухо бросила Самоварова.

Анька подозрительно промолчала.

* * *

Он сидел на том же месте и в той же позе. Смотрел все так же, словно мимо, на депрессивную картину с вороной.

Когда Инфанта его увидела, ее охватило неконтролируемое желание немедленно выбежать из зала, из музея, исчезнуть из города, исчезнуть вообще…

Но он уже ее заметил.

— Привет! — бросил небрежно, как старой знакомой.

И это простое, безобидное слово еще несколько минут отзывалось гулом в ее ушах, кружилось цветными пятнами вокруг бархатистых полотен на стенах, показывало язык из-за каменных колонн и усмехалось, будто на что-то провоцируя.

— Привет! — стараясь нацепить на лицо привычное выражение превосходства, Инфанта присела на противоположный край банкетки.

— Я сегодня проснулся в твердой уверенности, что увижу тебя, — покосился он на нее своим оливковым, влажно-зеленым глазом. — Ты появилась на самом глубинном уровне сна, поэтому сон я не помню. Но это точно была ты.

Ей вдруг стало спокойно и приятно, как после первого горячего глотка утреннего кофе, поданного Жаруа в дорогой фарфоровой чашке.

Обычно бойкая и уверенная в себе, она сама предлагала людям перейти на «ты» — женщины ее стеснялись, а мужчины побаивались. Исключением был Петя, циничный мент, да что с него, вахлака, возьмешь?

— Что же тебя так привлекает в этой картине? — после паузы тихо спросила Инфанта, не зная, как к нему обращаться. В прошлый раз они не представились друг другу.

— Аллегория, — ответил он.

— Аллегория, — кивнула она и осторожно, чтобы он не заметил, бросила косой взгляд на свою одежду.

На встречи с клиентами она старалась одеться поскромнее — чтобы эти мещане не думали, что она «гребет бабки лопатой».

Но черт ее дернул именно сегодня надеть это позапрошлогоднее полупальто!

Ткань была хорошего качества, да и сидело оно на ее ладной фигурке, как ей казалось, отлично, но черная шерсть быстро теряет вид — несколько прилипших светлых ворсинок и белесое пятнышко у левого кармана придавали ей небрежный вид. И с обувью она промахнулась: модные в нынешнем сезоне удобные ботинки на шнуровке, пока она шла от парковки до музея, успели загрязниться и делали ее похожей на пацанку.

«Да я и есть пацанка… Матерщиница, рукоблудка и недоучка, за которой ни разу в жизни по-настоящему не ухаживал ни один мужчина!»

Как только эта мысль отпечаталась в сознании, она ее дико испугалась.

«Еще чего! Опускаться до этих безмозглых простачек, у которых единственная понятная цель в жизни — привязать к сердцу хер?!»

— А пойдем в кино? — неожиданно предложил он.

Взглянув на него с недоверием, она вдруг заметила, что он на пару лет, а то и больше, моложе ее.

— Ты что, не работаешь? — пряча растерянность за строгим тоном, спросила Инфанта, будто была его работодателем.

— Почему? — пожал плечами он. — Работаю, монтажником.

— На стройке? — изумилась она.

На работягу он был совсем не похож.

— Нет, на телевидении. — Он привстал: — Ты же на машине?

— Да.

— Отлично. Едем в «Аврору», по дороге выберем сеанс.

В вестибюле музея все оставалось так же чинно и роскошно-архаично. Посетители совали под нос билетерше свои удостоверения или билеты, а она, будто и не было никакой припадочной, невозмутимо вглядывалась в корочки и хрустела тонкими билетными корешками.

До машины добрались молча.

Пару раз, когда на пути встречалась большая лужа, он подавал ей руку, заставляя снова испытывать неловкость от своей необъяснимой слабости.

— Почему «мерин»? — пристегивая ремень безопасности, спросил он.

— Есть машины, а есть «мерин», — не раздумывая, ответила она не своими — Петиными словами, и ей тут же стало неловко за эту банальность.

— Можно, я музыку поставлю? — Он кивнул головой на панель с аудиосистемой.

— Попробуй.

Через пару минут тыканья по кнопкам в салоне разлился хриплый, очень низкий, заходившийся в ненапускном отчаяньи мужской голос.

— Странная музыка, — нахмурилась Инфанта.

— Этот исполнитель был популярен в девяностых, я тогда в Москве жил. А что ты делала в девяностых? Ходила в школу?

Она сглотнула.

— Как и все.

Меньше всего ей хотелось вспоминать, что она делала в девяностых.

Но он не стал развивать эту тему и молча уставился в окно.

Искоса поглядывая на его русый затылок, на крепкую, бычью, так не сочетавшуюся с симпатичным лицом шею, она вдруг поняла, что знала его еще задолго до своего рождения.

* * *

Фильм оказался тяжелым и глубоким, как и все, что происходило этой осенью в городе.

И снова аллегория — два человека, подписавшись на заработок на забытом Богом островке — смотритель маяка и его помощник, агонизировали каждый в своем аду.

— Этот остров — чистилище, — взяв ее за руку, резюмировал он, когда в зале зажгли свет. — Прости, что выбрал столь неудачный фильм.

— Игра актеров выше всяких похвал. — Инфанта убеждала себя, что это всего лишь фильм и не стоит задумываться над участью героев всерьез.

В картине их карала за грехи стихия, высшая сила, управляемая Богом, а в ее личном сюжете правосудие будет вершить она сама, раз так вышло, что Бог не захотел ее услышать… Процесс уже не остановить, слишком долго она шла к тому, чтобы иметь возможность раздать по заслугам. И никаких перегибов! Двуличная тварь получит ровно то, что заслужила.

Зайдя в дамскую комнату, Инфанта первым делом отправила сообщение, над простеньким текстом которого раздумывала, наблюдая за страданиями экранных героев.

Безобидное и позитивное послание, сопровожденное символичной улыбкой, таило в себе гремучую возможность приступить к осуществлению следующей части плана.

Убрав мобильный в сумку, она не испытала ни радости, ни сожаления. Все шло, как и было задумано.

Он ждал ее при выходе из уборной.

При ярком электрическом свете она снова подметила, что он ее моложе.

— Есть хочешь или по домам? — Завидев ее, он быстро убрал мобильный в задний карман джинсов.

Ей показалось, что они заодно, что он тоже горит каким-то застарелым, разворошенным фильмом желанием восстановить справедливость.

Ей удивительно не захотелось привычного — остаться одной и толочь в голове бесконечные думы, которые практически ни на минуту на протяжении многих лет не оставляли ее в покое. Но именно эти думы, подпитываемые негативной энергией жалких существ, что приходили к ней на сеансы, и питали ее по-настоящему.

— Я после шести не ем…

— Это поправимо, — самонадеянно усмехнулся он, взял ее под руку и на ходу полез в приложение в телефоне, чтобы найти подходящее заведение для ужина.

Он не вполне был с ней, и она это хорошо ощущала. Но какая-то существенная часть его, тем не менее, была.

Что им двигало, любопытство к одинокой, молодой еще женщине, у которой в музее внезапно закружилась голова?

Нежелание возвращаться в пустой дом?

Или — напротив, протест против доставших чем-то родственников?

Она все еще не знала его имени.

Инфанта замедлила шаг, а затем, как вкопанная, остановилась.

Простое запоздалое открытие пронзило от ступней до макушки.

— Все хорошо?

— Угу, — едва выдавила она из себя.

Она не знала — хорошо это или нет.

Но с момента их знакомства она не «слышала» ни одной его мысли.

* * *

Чтобы успеть вернуться до прихода доктора, Варвара Сергеевна после скверно обернувшегося (как знала!) разговора с Анькой, надела спортивный костюм и спустилась на первый этаж.

— Кто там? Варь, ты, что ли? — через некоторое время раздался из-за двери прокуренный старческий голос.

— Я, Маргарита Ивановна! — Самоварова нетерпеливо перетаптывалась на площадке.

«Уж давно бы пора выкинуть эти старые, разношенные, линялые тапки!» — глядя себе под ноги, раздраженно подумала Варвара Сергеевна.

Поскрипели замки, и Маргарита Ивановна открыла входную дверь.

В Вариной памяти она была другой — изумляюще энергичной, поджарой, с неизменной сигареткой в зубах.

В юности Маргарита Ивановна хотела стать актрисой, но судьба сложилась иначе — она стала инженером в конструкторском бюро, проектировавшем светильники для бытовых нужд.

«Сколько же ей было, когда я вышла замуж, под сорок? Аньке сейчас тридцать девять… А мне, которой тогда было двадцать с небольшим, Маргарита казалась уже пожившей, мудрой женщиной. Сейчас разница между тридцатилетними и сорокалетними существенно стерлась. Как будто поколения незаметно омолодились на целый десяток лет, а в качестве расплаты за цветущий внешний вид приобрели рассеянность и букет хронических болячек вчерашних стариков…»

— Варь, ты чего так поздно? — словно они расстались всего пару часов назад недовольно пробурчала соседка.

— А я не поболтать пришла, — неожиданно грубо вырвалось у Самоваровой.

Маргарита Ивановна или в самом деле не расслышала, или сделала вид, что не заметила ее воинственный тон.

— Входи! — В зубах у восьмидесятилетней соседки, всего пару лет назад бросившей дымить, торчала ватная палочка. Судя по черному наконечнику и густо намазанным Маргаритиным векам, Варвара Сергеевна оторвала старушку от непростого даже для молодой женщины занятия — прорисовки верхних стрелок. Несостоявшаяся актриса драматично вздохнула и поправила на себе пояс бархатного, с вышитой бордовой розой на груди, зеленого халата.

— Чай, кофе? — Шаркая нарядными, с загнутыми носами — не чета Самоваровским — тапками, Маргарита Ивановна двинулась в сторону кухни.

Обернувшись, махнула рукой, указывая, куда пройти: в самую большую комнату квартиры. Как раз такая же, этажом выше, принадлежала Варваре Сергеевне.

— Проходи туда! Я накрою в гостиной!

Самоваровой стало неловко за непрошенное вторжение:

— Маргарита Ивановна, давайте помогу.

— Да пойди ты уже и сядь! Поможет она… — беззлобно проворчала старуха и растворилась за полуприкрытой дверью кухни.

В гостиной все было так же, как когда-то, будто время, отказавшись повиноваться своим же собственным законам, замерло и спокойно наблюдало, когда костлявая соизволит забрать Маргариту Ивановну в мир иной и позволит родне растерзать этот пропахший давно почившей эпохой островок.

Варвара Сергеевна, щурясь без очков, попыталась задержать взгляд на какой-нибудь из многочисленных фотографий, которыми были густо увешены стены гостиной.

«Неужели карапуз, подстриженный под горшок, это внучка Танюшка? Сколько же ей сейчас, как Аньке или меньше?.. А этот доходяга-школяр — наверное, Митенька… Если мне не изменяет память, он живет в Америке».

Некогда сама себя назначавшая старшей по подъезду Маргарита Ивановна редко привечала в доме внуков, только по большим праздникам. Зато рассказывала о них, пока росли, взахлеб, щедро делясь ненужными подробностями с теми из соседей, кто умел не только жаловаться на свои проблемы, но и слушать.

Вдруг вспомнилось, как маленькая и шумная с детства Анюта, завидев Маргариту Ивановну, с важным видом громко и четко выкрикивала «Здрасте!».

В сердце кольнула нежность к дочери. Но свежая, как темное облако, обида тут же ее заслонила.

Соседка, радостно шаркая тапками, притащила в гостиную поднос с двумя мутноватыми от времени хрустальными вазочками с конфетами и печеньем. Варваре Сергеевне показалось, что и сладости — «Мишка Косолапый» и «Юбилейное» — хранились у старухи еще с тех времен, когда она баловала ими маленьких внуков.

— Так чай ты будешь или кофе? Кофе только растворимый.

— Да не беспокойтесь, пожалуйста, я вообще-то по делу…

Ни чая, ни кофе Варваре Сергеевне не хотелось.

— Раз уж пришла, будь любезна уделить время одинокой, немолодой женщине! — не терпящим возражений тоном воскликнула Маргарита Ивановна.

— Тогда чай, — выдавила из себя улыбку Самоварова.

— На вот! — Соседка проворно засунула в руку Варвары Сергеевны пульт от телевизора. — Я пойду заварю, а ты, если хочешь помочь, найди мне СТС и громкость настрой на семьдесят три.

За стенкой уже свистел чайник, и Варваре Сергеевне ничего не оставалось, как смириться и выполнить просьбу.

Когда Маргарита Ивановна, едва удерживая в руках поднос, на котором теперь возвышался пузатый, в красных, похожих на клоунские носы кружочках чайник, вошла в гостиную, сомнения Самоваровой окончательно развеялись. Соседке уже с трудом удавалось полноценно обслуживать саму себя, стоило ли говорить о требующих физической силы и проворства фокусах с набитыми тяжелой дрянью мешками?

В течение последующих пятнадцати, со вкусом бергамотового чая минут, Варвара Сергеевна выслушивала жалобы Маргариты Ивановны на «залетных» — две семьи, снимавшие в подъезде квартиры. Они хронически не здоровались и парковали свои вонючие машины прямо под ее окнами.

— И никакой культуры, Варенька… Раньше было понятие «общественный», а нынче людьми правит только собственное удобство.

Самоварова не могла не согласиться.

Воспользовавшись вновь установившимся контактом с соседкой, она решила не юлить и выложить все начистоту.

Примерно в середине ее эмоционального рассказа Маргарита Ивановна взяла с журнального столика пульт и выключила телевизор с давно начавшимся сериалом.

— Варенька, а что с твоим замужеством? — неожиданно спросила соседка.

— С каким? — не сразу поняла Варвара Сергеевна.

— С нынешним. Я, конечно, не про Петра.

«Надо же, помнит, как звали моего бывшего… — промелькнуло у Самоваровой. — Хотя чему тут удивляться? У стариков память дальнозоркая».

— Год назад Анютка говорила, ты переехала к мужу. И что же? Так быстро наигралась в семейную жизнь? — беззлобно усмехалась ей в лицо старческим, густо подкрашенным помадой ртом Маргарита Ивановна. — В прошлый раз тебя надольше хватило.

— Почему? — насупилась Варвара Сергеевна. Под проницательным взглядом Маргариты Ивановны она почувствовала себя лет на тридцать моложе. — Так сложились обстоятельства, что мы с мужем временно живем здесь.

— Надо же! — удивилась соседка. — А я еще его ни разу не встречала.

— Да мы здесь не так давно. Он рано уходит, приходит поздно. — Варвара Сергеевна быстро догадалась, к чему клонит Маргарита Ивановна — к этому же недавно клонил Олег и даже, вскользь, Анька.

— Анюта говорила, он психиатр? — продолжала развивать нелепую мысль соседка.

Взгляд ее выцветших, некогда синих, внимательно глядящих из-за стекол очков глаз, был совершенно ясен.

— Маргарита Ивановна, дорогой вы мой человек! — зачастила Самоварова. — Конечно, у него, как у любого давно практикующего доктора, есть свое кладбище. Но вы сами-то рассудите, зачем какому-то ненормальному человеку доставать доктора таким странным способом, да еще в те часы, когда его гарантированно нет дома? И Ани нет, и Олега, который, к слову сказать, в любой удобный момент готов перекрасить вам потолок…

— Да забудьте вы про потолок! — отмахнулась морщинистой рукой соседка. Ее аккуратный ярко-красный маникюр был явно сделан профессиональным мастером. — Достают, Варенька, тебя… Вопрос — за что? А ты доктора своего не из семьи ли увела, голубушка?

— Конечно нет, — отрезала Самоварова, — я в чужие семьи не лезу!

Маргарита Ивановна снова усмехнулась.

О ее давнишнем романе с женатым Никитиным, в разгар которого Варя окончательно порвала с отцом Аньки, Маргарита Ивановна знать не могла, зато могла догадываться.

Но об этом точно знали стены с десятилетиями не менявшимися обоями, паркетный, еще времен застройки дома, прикрытый шерстяным узорчатым ковром пол, знали серьги в ушах соседки — все с теми же, сорокалетней давности, изумрудами, которые она незаметно продела в уши, пока готовила чай.

Эти неодушевленные предметы являлись немыми свидетелями давно отжившего, но так и не умершего, как и сама Маргарита Ивановна, одной ногой существовавшая в том времени и занимавшая пусть далеко не главное, но постоянное место в жизни метавшейся между долгом и чувством Вари.

Когда уже прощались в коридоре, соседка неожиданно цепко прихватила Варвару Сергеевну за мягкий рукав олимпийки:

— А мы ведь это с тобой уже когда-то видели, да? — взгляд ее был по-прежнему ясен, и Самоваровой сделалось еще больше не по себе. — Детские игрушки в помоечных отбросах, — тихо проговорила старушка и отвела глаза. — Может, их души здесь бродить начали? Не отпевал же никто, не отмаливал…

— Тогда это не принято было. — Наконец догадавшись, о чем она говорит, Варвара Сергеевна схватилась за ручку входной двери. Во рту у нее пересохло.

Она уже не была абсолютно уверена во вменяемости восьмидесятитрехлетней женщины, полгода назад похоронившей мужа. Но с длинной памятью, тут не поспоришь, у соседки все было в порядке.

— Варь, если еще подкинут, ты не поленись, спустись и покажи, — насыпала ей в спину Маргарита Ивановна, прежде чем, тщательно пощелкав замками, закрыла за ней дверь.

* * *

Доктор явился домой раньше обычного — в начале восьмого, и пребывал в самом что ни на есть хорошем расположении духа.

К сожалению, этого нельзя было сказать ни про Аньку, после незадавшегося кофепития отсиживавшуюся в своей комнате, ни про Варвару Сергеевну, которая, вернувшись от соседки, ощущала еще большую подавленность.

— Чем кормят сегодня? — разуваясь, бодро прокричал на весь коридор доктор.

Нехотя оторвавшись от кресла, Варвара Сергеевна на ходу пригладила волосы и вышла из комнаты встретить любимого.

— Жаркое есть, — через силу улыбнулась она.

— Так грей его скорее, лентяйка! — Прежде чем повесить на вешалку пальто, доктор притянул ее к себе и ласково пощекотал под мышками.

Варвара Сергеевна, не готовая к любовным играм, отстранилась:

— Салат будешь?

— И салат буду, и чай. Анюта дома?

— Дома, — процедила Самоварова и поспешила на кухню.

Пока Валера с удовольствием поглощал жаркое с белым хлебом и остатками салата, Варвара Сергеевна, присев напротив, придирчиво его рассматривала.

После переезда, совпавшего с его новым назначением, они виделись в два раза реже, чем в те счастливые, насыщенные общением времена, когда проживали в его квартире или на даче.

Варвара Сергеевна почувствовала резкий укор совести, когда вспомнила, как шла из магазина в то утро, когда произошел пожар, и беспечно размышляла о том, что отлаженная жизнь начала ее порядком утомлять.

«Не буди лихо, пока оно тихо», — отстучало кукушкой в голове забытое, бабкино, родом из детства.

Шестидесятилетний Валера выглядел моложаво. Спорт он никогда особо не жаловал, зато любил подолгу ходить пешком. Приучив себя к этому с юности, он, всю жизнь прожив в центральной части города, и по сей день не испытывал потребности в автомобиле.

От отца-работяги, тихого бытового пьяницы с замашками интеллигента, он унаследовал худощавое и даже, пожалуй, жилистое телосложение. Хорошо, что выраженная курносость покойного перекачала не к сыну, а к внуку — Лешке. Но в силу цветущей молодости, а может, хорошего вкуса в одежде и во всем, что касалось внешнего вида, этот недостаток Лешку почти не портил.

Валера же был лицом в мать — простой славянской внешности с прямым, хорошо очерченным носом, тонким ртом, «есенинской» русостью бровей и волос, и бледноватой, чувствительной к любым внешним воздействиям кожей.

Пока еще жили у доктора Самоварова часто в его отсутствие подолгу листала старые альбомы, с любопытством разглядывала в них молодого Валеру, маленького Лешку, его непутевую, красивую, молоденькую мать и покойных родителей доктора.

Валерия Павловича даже в юности сложно было назвать красавцем. Но в его прямом взгляде, в манере крепко стоять на ногах и широко держать плечи еще в молодости считывалось то, что безусловно привлекало большинство женщин. Он был собранным, надежным. Даже на фото Валера выглядел так, будто незримо контролировал все, что происходит вокруг. Оставшись единственным родителем маленького Лешки и кормильцем не только сына, но и матери, Валера был вынужден выработать в себе такие качества, как выдержка и терпение.

С алкоголем (все детство глядя на пьющего отца и не уступавшего ему в том старшего брата) он выстроил разумные отношения. Доктор позволял себе иногда и меру знал, никогда не терял человеческий облик, а, приняв на грудь, не обременял своим поведением окружающих. Курить он окончательно бросил вскоре после знакомства с Варварой Сергеевной, а вот с виртуальным клубом игры в преферанс так и не завязал. Но теперь вместо ежевечерних холостяцких выходов в сеть он напоминал о своем существовании бывшим соперникам не чаще, чем пару раз в месяц.

С самого начала их романа Самоварова отдавала себе отчет в том, что ее избранник не идеален — на его характере сказывалась и многолетняя привычка обходиться без женщины в доме, и прежде всего — профессия психиатра.

Доктор был скептичен и скуповат на проявление эмоций. А Варвара Сергеевна, несмотря на то что долгие годы вынуждена была прятаться от своей женской природы в защитной оболочке, непостижимым образом сохранила восторженность и эмоциональность ушедшей молодости.

И если в первые месяцы их романа они, два немолодых динозавра, затянутых в панцири нажитых привычек и страхов, чудесным образом ожили и, будто смазанные волшебным миртом, задрыгали ожившими конечностями, то теперь, спустя почти полтора года гражданского брака, все стало возвращаться на свои места. Привыкнув к жизни с партнером, оба все чаще и чаще отползали обратно в свой костяной панцирь.

А может, все было намного проще, и это ощущение привнес в их жизнь внезапный, нарушивший равновесие, переезд?

— Валер… Я хочу задать тебе один неприятный вопрос, — нетерпеливо выждав, пока доктор доел, завела разговор Варвара Сергеевна.

— Варенька, не начинай, Бога ради, издалека.

Доктор промокнул рот салфеткой и заглянул в заварочный чайник.

— Чайку бы, — огорчившись, что чайник пустой, вздохнул Валерий Павлович.

«И как-то ведь обходился, пока у него жили, без этого ежевечернего опилкового чая!» — с раздражением подумала Варвара Сергеевна.

Травяной чай в этом доме заваривался либо Анькой, либо ею — для Аньки.

— Анюта у себя? — покрутив крышку чайника в руках, спросил Валерий Павлович.

— Ты задавал уже этот вопрос.

— Тогда я с нетерпением жду твой, — безо всякого интереса сказал доктор. — И еще чайку…

Варвара Сергеевна, было привставшая из-за стола, решительно присела обратно.

«Сначала чайку, а потом еще что придумает, глядишь, так и увильнет от разговора, сославшись на усталость».

— Валер, у тебя был кто-то из пациентов, у кого был бы пунктик на мусоре? — спросила она, внимательно наблюдая за реакцией доктора.

— Что ты конкретно имеешь в виду? — удивился он. — Есть множество расстройств, включающих фиксацию на чистоте. В основном — обсессивно-компульсивные.

— Я не про чистоту, а конкретно про пунктик на мусоре. Про случаи, когда человек, стремясь от него избавиться, привлекает к этому действию внимание окружающих.

— Опять, что ли, нам кто-то мусор под дверь подбросил?

— Валер, ты услышал мой вопрос? — с ходу начала закипать Самоварова.

От нее не укрылось, как внимательно глядел на нее доктор, будто что-то прикидывая про себя.

Да, все это время ей не хотелось посвящать его в подробности. Доктор был перегружен на работе, а если все же допустить, что злоумышленник стремился навредить именно ему, она и сама могла бы с этим разобраться, раз уж сидит дома. Ей всего-то нужны кое-какие вводные, которые он, принимая ее вопросы за блажь, не хочет ей дать!

— Под нашу дверь кто-то систематически подкидывает мусор, — окончательно разозлившись и на доктора, и на себя, констатировала она.

— Бред какой-то! — пожал плечами Валерий Павлович. — В подъезде есть камеры?

— Представь себе, нет! Так же, как и в твоем!

Самоварова решительно встала и, пройдя к электрическому чайнику, стоявшему на столешнице у плиты, с силой вдавила на нем кнопку. Обиженно посипев, чайник тут же отключился. Воды в нем было на самом дне. Зачем-то решив немедленно промыть чайник, она откинула крышку и, включив воду, поставила его в раковину.

— Было бы лучше налить фильтрованной…

— Спасибо, капитан Очевидность. Я не воду в него наливаю, а мою!

— Ты ходишь на курсы вождения? — наблюдая за ее действиями, словно невзначай спросил доктор.

— Ты намекаешь, что мне нечего делать? — продолжала злиться Самоварова.

Доктор привстал из-за стола и, мягко отодвинув Варвару Сергеевну, достал из шкафчика, висевшего над раковиной, чистый стакан.

— Так ты видела сегодня Аню? — наливая в него фильтрованной воды из кувшина, спросил он.

— Видела. Мы вместе ужинали.

Доктор жадно пил воду и глядел на нее в упор. В его взгляде Варвара Сергеевна уловила такое же внимательное напряжение, что читалось час назад во взгляде Аньки.

— И о чем разговаривали? — докапывался Валерий Павлович. — Неужели тоже о мусоре? — продолжал иронизировать он.

Варвара Сергеевна выключила воду и с грохотом поставила мокрый чайник на столешницу.

Доктор отставил стакан и поймал ее за руку.

— Варь… Твоя дочь сегодня была у моего хорошего приятеля, репродуктолога.

— И что? — Выдернув руку, она схватила кухонное полотенце и принялась вытирать подмокшее дно и корпус чайника.

— Она решилась на ЭКО.

— Это недопустимо! — залив в чайник воду и плюхнув его на нагревательный круг, воскликнула Самоварова. — Сначала надо проработать остальные, не опасные для здоровья способы!

— Потише… Варь, ей прежде всего надо успокоиться… И ты как мать, как самый близкий человек, можешь помочь, сохранив благоприятную обстановку в доме.

Варвара Сергеевна бросилась к одному из кухонных ящиков и достала оттуда пачку глицина.

— Ты намекаешь, что я хреновая мать? — положив под язык сразу две таблетки, выдохнула она.

— Го-о-споди! — снисходительно и оттого еще более неприятно усмехнулся доктор, как бы не обратив внимания на блистер таблеток в ее руке. — У тебя включилась типичная женская логика. Любите вы с ходу все обобщать! Я ни на что не намекаю, а прямо говорю о том, что тебе, вместо твоего «мусорного» расследования, лучше быть повнимательнее к единственной дочери.

Рассасывая глицин, Самоварова тупо смотрела, как доктор, передвигаясь по кухне, периодически трогал нагревающийся чайник, открывал непочатую коробку с рассыпным иранским, кем-то подаренным чаем, доставал из шкафчика чашку, всем своим видом демонстрируя, что добавить к сказанному ему больше нечего.

Она почувствовала скверный, вызванный переполнявшим ее безвыходным гневом, озноб.

Не придумав ничего лучшего, Самоварова ретировалась с кухни. Наскоро одевшись и прихватив мобильный и папиросы, она вышла из квартиры.

* * *

Варвара Сергеевна сидела на лавочке во дворе дома и без всякого удовольствия пускала в темноту промозглого вечера дым уже третьей по счету папиросы.

Октябрьский воздух лизал настоящим холодом, но листья, которыми была густо усыпана земля небольшого дворика с установленными буквой «п» лавочками, казались еще живыми, теплыми.

Все это время она почти не отрывала взгляда от своих окон на втором этаже.

За те полчаса, что она провела на улице, ни Анька, ни Валерий Павлович не показались ни в одном из окон квартиры…

«Они прекрасно обходятся без меня!» — подумала она с какой-то детской обидой.

В глубине души ей было, конечно, стыдно, что она не почувствовала желание дочери поделиться с ней важной информацией. Но ведь, ей-богу, поведи себя несносная Анька по-другому, их кофепитие могло закончиться совсем иначе! Да и как можно принимать столь важное решение, не посоветовавшись с матерью, по-стариковски рассудила Самоварова, на минуту забыв о том, как сложно складывались их отношения.

Все эти новомодные центры, заманивающие возможностью счастливого материнства, имели, по мнению Варвары Сергеевны, вполне понятную цель: выкачать из отчаявшихся возрастных клиенток как можно больше денег.

Самоварова взяла в руки мобильный и нашла в контактах номер Марины Николаевны.

Она не умела и не любила просить.

Но когда речь шла не о собственных нуждах, а о помощи близким людям, в ней будто оживал другой, настойчивый и даже хитрый человек.

В уголке зеленой иконки ватсапа краснело оповещение о непрочитанных сообщениях.

Ларка Калинина, единственная подруга, поинтересовалась, как у нее дела, и прислала открытку с коротким и довольно остроумным анекдотом.

Еще пришло сообщение от магазина, в котором она сегодня приоделась, о том, что на следующую покупку ей предоставят десятипроцентную скидку.

Надо же, Марина сама ей написала!

Вот уж поистине незримые нити, связывающие нас, работают со скоростью мысли!

«Привет) Как ваши дела?) Я сегодня вас не сильно припарила?)»

Не особо раздумывая, она быстро набрала ответ:

«Привет, Мариночка! Все хорошо. Нет, не сильно, мне не привыкать))) Если все же получится попасть на прием к «чудо-женщине», я буду Вам очень признательна, если Вы не забудете узнать, возьмется ли она помочь моей дочери».

Подумав, добавила вдогонку: «Деньги не проблема».

Как только сообщения улетели, Варвара Сергеевна принялась себя уговаривать:

«А что такого?! Марина вне работы особо ничем не занята, сама предложила похлопотать. В конце концов, за спрос денег не берут. Даже если эта неизвестная дама окажется аферисткой, хуже точно не будет! Это же не агрессивная гормональная терапия, а эффект внушения. Анька в своем нынешнем состоянии готова поверить чему угодно… а мысли, как известно, материальны. Да и не больна она ничем серьезным, Потапова бы мне лгать не стала…».

Самоварова уж было привстала с лавочки, но охватившее ее беспокойство настойчиво зашептало о том, что было бы опрометчивым строить серьезные планы на одном только доверии к словам Марины Николаевны.

Усевшись обратно на лавку, она вновь полезла в мобильный и написала сообщение полковнику Никитину, бывшему любовнику, а ныне — другу, с которым не виделась уже больше года. Как раз вскоре после ее встречи с Валерой полковник, начальник отделения полиции, где она оттрубила много лет, наконец подал в отставку. Теперь у него было собственное небольшое сыскное бюро.

«Сереж, набери завтра, как будет удобно».

Если честно, она сама не вполне понимала, о какой конкретно помощи хочет его просить — в голове мешалось «мусорное», как это обозначил доктор, расследование, и вполне оправданные опасения относительно «чудо-женщины», к которой она, все еще сомневаясь, хотела пристроить Аньку на прием.

«Утро вечера мудренее», — выдохнула Самоварова, и, прежде чем набрать код и зайти в подъезд, достала из кармана плаща небольшой флакончик винтажных, подаренных дочерью духов с восточным ароматом.

Доктор терпеть не мог, когда от нее «разило табаком».

* * *

Инфанта плохо помнила, что они ели на ужин.

Так же она плохо помнила, как добралась ночью до дома. В ее голове одной длинной, непрекращающейся нотой тянулось послевкусие их поцелуя.

Ну как, как это было?!

Они вышли из ресторанчика, он проводил ее до машины, сказал, что уже вызвал по приложению такси.

В октябрьском холодке, подсвеченном уличными фонарями и неоновыми вывесками соседних заведений, он неожиданно взял ее за лицо и, прежде чем приблизить свое, целую вечность смотрел на него, будто на редкую картину.

Совсем не так отстраненно, как смотрел на то полотно с одинокой вороной. Он вглядывался так глубоко, будто пытался через бледную кожу лица подцепить на крючок ее душу.

А потом прильнул своими жадными красивыми губами к ее послушному рту. И лодка, заблудившаяся во тьме неизвестной реки, качнулась, накренилась, начала заполняться тягучей водой…

Целиком отдавшись наваждению, они сумели попрать пространство и время, сумели выдернуть из вечности осколок потерянного, без слов и мыслей, рая, в котором не было ничего, кроме слияния двух начал.

Его сила была нежна, ее податливость имела силу.

Когда он наконец отстранился, и она приоткрыла глаза, Инфанта еще долго не могла ощутить под ногами землю.

Он приоткрыл для нее дверцу ее машины.

— Как тебя зовут?

Не успев вспомнить, на каком именно из множества красивых женских имен она остановила свой выбор по дороге в музей, Инфанта назвала настоящее.

— Я тебе позвоню?

Рассыпающимся на хрустальные осколки голосом она продиктовала ему свой номер.

Проезжая мимо Адмиралтейства, она чувствовала себя бездонным, сумеречным небом, без спросу и без сомнений пронзенным шпилем.

А ночью случилось вот что.

Жаруа, этот помоечный найденыш, обиженный ее поздним возвращением, не удосужился встретить хозяйку и отсиживался у себя в каморке. Она знала — во сколько бы ни пришла домой, слуга не засыпал до ее возвращения.

Впрочем, в этот вечер она его видеть не хотела, равно как и отвечать на падавшие в мобильный сообщения проявившего наконец активность Пети.

А ведь каких-то пару дней назад Инфанта только и делала, что ждала от этого борова любой, даже самой незначительной информации по «объекту»!

Скиллы самостоятельности за те три года, что жила с помощником, она не утратила. Приготовить себе чай, расстелить постель и открыть в спальне окна ей было вполне по силам. Даже обрадовавшись тому, что хмурый Жаруа не путался у нее под ногами, она наскоро заварила на кухне пакетированный ромашковый чай и поднялась к себе.

В душевой кабине пахло хлоркой, немой слуга успел поменять почти закончившийся гель для душа на новый, ее любимый, с терпким ароматом пачули, тапочки, подогретые электрическим полом, были теплыми, а халат — безупречно чистым.

Выйдя из душа и все еще не чувствуя устойчивости под ногами, она, как пьяная студентка, дорвавшаяся до халявного шампанского, упала на кровать.

Проваливаясь в волшебство поцелуя, Инфанта начала дремать. В какой-то момент дверь в спальню приоткрылась, и вошел Жаруа.

Поведя носом над ее постелью, он не навалился, а как собака напрыгнул и точным движением вошел в ее вдруг ставшее влажным лоно.

Гаденыш сделал несколько коротких движений, во время которых она успела отметить, что лоно зажило самостоятельной, почти не контролируемой разумом жизнью.

Когда он, фыркнув, скатился на бок, она, нащупав в темноте светильник на прикроватном столике, схватила его и изо всей силы ударила слугу по голове. На его счастье, светильник был не тяжелый — плетеный колпачок на ножке из легкого дешевого металла. Живя в съемном доме, Инфанта не считала нужным что-либо менять в предметах его скудного и лаконичного, приобретенного хозяевами в недорогом мебельном магазине интерьера.

От неожиданности пес громко рыкнул и, держась за голову, поспешил убраться восвояси.

Инфанта, свернувшись калачиком на маленькой луже, оставшейся от их минутного соития, испытывала два несовместимых ощущения — привычный, но в разы усилившийся гнев и спасительное освобождение от него же.

Проснувшись, она услышала за окном скрежет граблей, загребавших опавшие на участке листья.

Шелудивый пес как ни в чем не бывало занимался обычными делами.

Произошедшее ночью казалось ей бредовым сном. Встав с постели, она первым делом нашла в отдаленном уголке шкафа выкидной, самодельный, оставшийся в наследство от одного из приятелей юности нож.

Инфанта выглянула в окно и долго смотрела, как сгибалась и разгибалась над зеленой тележкой с подгнившими листьями крепкая, обтянутая старенькой рваной курткой спина Жаруа.

Покрутив нож в руках, она сунула его под матрас кровати.

* * *

Варвара Сергеевна встала позже обычного — в десятом часу.

Ее организм всегда был крайне чувствителен к тому, что переживала психика.

Невозможность высказать свое мнение неизменно вызывала сухой кашель, злость — неприятные ощущение в области желудка, а тяжелые мысли — головную боль и упадок давления.

За ее оправдывавшим саму себя «что-то я разоспалась, потому что испортилась погода» скрывалось нежелание столкнуться с Анькой и доктором, на которых после вчерашнего в ней засела обида.

И если дочь она еще могла как-то оправдать эмоциональной неуравновешенностью, то доктора, вмешавшегося в ее отношения с дочерью и принявшего не ее сторону, Варвара Сергеевна оправдывать не хотела.

Оба, не сговариваясь, демонстрировали ей одно: она — фантазерка-бездельница, к тому же еще и эгоистка, и последнее ранило Самоварову до глубины души, поскольку совершенно не соответствовало истине.

Олег, судя по всему, еще дрых после ночной смены.

Потянувшись, Варвара Сергеевна вдруг с радостью поняла, что у нее в ногах, как и прежде, спит Пресли.

«Кошки существуют на более тонких, нежели люди, настройках, они способны остро чувствовать несправедливость! — с благодарностью прильнув щекой к круглой мордочке, успокаивала себя Самоварова. — Была бы я выжившей из ума эгоисткой, Пресли бы ко мне ни в жизнь не пришел!».

Варвара Сергеевна встала с кровати и, схватив в охапку сонного кота, подошла к окну.

Было пасмурно, с неба падал редкий, безразличный снег.

Она попыталась в деталях восстановить свой сон.

В нем снова был вокзал неизвестного суетливого маленького города.

Пестрые, как заплатки на сером покрывале, торговые развалы — от вазочек и потрепанных книг до дешевых китайских халатов и ангоровых, пахнущих химией, немыслимой расцветки кофточек. В закоулках чернявые, в длинных платьях неместные женщины торговали самодельной помадой. Их быстрые, как острый нож, взгляды пугали проходивших мимо. Вдали сновали жадные до смятых купюр мужчины в милицейской, старого образца, форме. Людская масса, спешившая верх-вниз по лестницам, словно выполняла одну на всех безрадостную кропотливую работу.

Воздух ранней весны был пропитан неизбежностью перемен, но они, желанные лишь жадным до внезапно нахлынувшего изобилия воронам и наиболее удачливым торгашам, скорее пугали.

Во сне она знала: ей нужно кого-то отыскать. Не по велению сердца — по приказу совести.

Ее внимание привлекали дети.

Замотанные в колючие шарфы, неуклюжие в своих одинаковых, некрасивых пальтишках и ботинках, хныкавшие или насупленно молчавшие… Любые дети, кроме тех, кого цепко держали за руку бесцветно одетые неулыбчивые матери.

В том, как напряженно она выискивала взглядом одиноких детей, крылось что-то очень важное…

В Варваре Сергеевне будто расправилась какая-то упрямая жилка, запрещавшая подсознанию следовать дальше.

«Сон-сон, уйди вон!» — приказала она и, спустив на пол Пресли, задернула занавеску на окне.

По ее шее стекала тонкая струйка пота.

Пройдя на кухню, она первым делом открыла створку под раковиной. В мусорном ведре лежал пустой синий пакет.

Самоварова бросилась в коридор и открыла входную дверь — на площадке мусора не было.

Тяжело дыша, присела на обувную тумбу в коридоре и закашлялась.

«А мои не так уж неправы! Похоже, у меня прогрессирует самый настоящий психоз…»

Настроение было препоганым.

Чтобы чем-то себя порадовать, Варвара Сергеевна решила сварганить сложный, конвертиком, с сыром внутри, омлет.

А когда подошел кофе, нарушая тишину дома, дернулся мобильный. Звонила Марина Николаевна.

— Варвара Сергеевна! Просто праздник какой-то! Вы опять будто мысли мои читаете! — радостно затараторила она. — Я сегодня иду к «чудо-женщине», мой знакомый только что прислал подтверждение. У нее образовалось окно, и она согласилась меня принять!

— Круто! — растерявшись от такого эмоционального напора, откликнулась Самоварова.

— Я ваш вчерашний ответ на сообщение только утром увидела, вчера устала, рано легла. Представьте: я его читаю — и тут звонит знакомый мужа с предложением сегодня же идти на прием!

— Знакомый… Он что, ее личный ассистент?

— Я разве не сказала? Она никому не дает свой номер. Запись происходит через посредника, оказавшегося у нее на приеме. Она назначает время в одностороннем порядке.

— Вы говорили, она не всех берет. Она же может отказать! — Самоварова почувствовала, как у нее участился пульс. — Или я вас неправильно поняла?

— Точно не знаю… — протянула Марина Николаевна. — Думаю, если ей чем-то не понравится тот, кто пришел на прием, она просто не возьмет его протеже.

— Ясно, — хмыкнула Самоварова, — Просто тайная ложа какая-то!

— Именно! — все с тем же ребячьим восторгом воскликнула собеседница.

С момента их знакомства Варвара Сергеевна еще ни разу не наблюдала у Марины такого приподнятого настроения.

— Позволю себе набраться наглости и заметить, что вряд ли смогу ей чем-то не понравиться, — продолжала тараторить, будто убеждая саму себя, Марина Николаевна.

— Уверена, понравитесь…

— Само собой, я буду хлопотать за вашу дочь, я же обещала! — выпалила Марина на одном дыхании. — А там — как выгорит!

— Спасибо. Буду ждать вестей. И вот что, Мариночка, в любом случае расскажите мне после о своих впечатлениях. Лучше не по телефону. Найдете время — буду рада увидеться.

— Я тоже буду рада. В том кафе, да? Десерт был чудесный!

— Заметано.

— Целую! — совсем уж неожиданно прощебетала напоследок Марина Николаевна и первая нажала отбой.

Как раз после завершения разговора на кухне появился Олег в надетой задом наперед футболке. Яркий принт с популярным мультяшным героем красовался у него на спине. Олежка явно еще не проснулся.

— Завтракать собираетесь? — Сонно улыбаясь, он потянулся, затем кивнул на еще не остывший аппетитный омлет на сковородке.

— Будешь? — охотно предложила Варвара Сергеевна. — На двоих вполне хватит. И кофеек как раз горяченький.

Глядя на симпатичного ей Олега, похожего на невысокого сказочного богатыря с простым и добрым, беззащитным после пробуждения лицом, Самоварова вдруг поняла то, что опрометчиво упустила из вида. Ох и рассеянная она стала… Дурацкие сны и потоки беспокойных мыслей выбили ее из колеи.

В случае согласия «чудо-женщины» взять Аньку на прием она даже не представляла, как преподнести это дочери!

По складу характера Анька была чем-то похожа на мать — любопытная, жадная до всего нового. Да и для цели, которую преследовала (как вчера выяснилось после разговора Самоваровой с доктором), дочь считала, что все средства хороши.

Но вот приплетать сюда Марину Николаевну…

Рассказать Аньке, что за нее хлопочет чужая, незнакомая женщина?

Тогда придется объяснять, как и почему она сблизилась со случайной свидетельницей пожара.

Зная ее собственнический характер, Варвара Сергеевна была уверенна, что откровенный рассказ вызовет у дочери моментальную антипатию к незнакомке, чьи душевные проблемы вдруг стали значимы для матери. А ревность, в свою очередь, вызовет недоверие ко всей затее.

«Если у Марины получится, свалю все на Ларку Калинину, а ее, в свою очередь, предупрежу! Анька Ларку любит, ей доверяет. А иногда и соврать не грех…» — решила Самоварова и, немного успокоившись, переключила внимание на Олега.

Судя по его беспечной болтовне за завтраком, он про ЭКО пока ничего не знал.

Олег, как и большинство русских мужчин, был устойчиво самолюбив.

Стоило ли говорить о том, как он мог воспринять обвинения Аньки в его мужской несостоятельности?

Унизительные анализы на жизнеспособность сперматозоидов, походы по врачам, сдача семени в случае, если Анька убедит его в необходимости искусственного оплодотворения…

Глядя на довольную физиономию Олега, суетившегося с тарелками у стола, Варвара Сергеевна заранее знала: Анькин сомнительный, вызванный ее неустойчивым психическим состоянием план привнесет негатив и ссоры в отношения молодой семьи.

Поели молча, изредка поглядывая друг на друга и улыбаясь.

Снег, как будто понарошку попугавший, перестал валиться с неба, на кухне было солнечно и тепло ногам от присутствия под столом Пресли и Капы, двух наглецов, по-собачьи примостившихся рядом с хозяйкой в надежде получить со стола какое-нибудь лакомство.

— Как обстоят дела с мусором? — покончив с завтраком, спросил Олег.

В устах этого позитивного во всех смыслах человека даже столь болезненный вопрос не смог испортить Варваре Сергеевне улучшившегося настроения.

А может, все дело в личных границах?

В отношениях с дочерью ее границы были уязвимы, и каждый раз, при попытке их нарушения, Самоваровой приходилось их отстаивать.

С доктором же, едва закончился конфетно-букетный период, границы не стерлись, но незаметно размылись.

Он даже счел себя вправе открыто намекнуть ей, майору полиции, на причину, благодаря которой они и познакомились — на ее неприкаянность! Горела бы она, как прежде, на службе, откуда бы взялся в ее жизни Валерий Павлович?

Вспомнив его вчерашний сдержанно-покровительственный тон, каким она сама частенько разговаривала с подследственными, Самоварова почувствовала, как снова начала заводиться.

— Варвара Сергеевна, все хорошо? — выдернул ее в реальность голос Олега.

— Да, Олежка. Мусор утром вынес либо доктор, либо Аня.

Олег взглянул на нее с удивлением:

— Я про другой мусор спросил… — замялся он.

— После нашего с тобой разговора была еще собака с оторванной головой, набитая пакетиками из-под сока, — ответила она, как если бы речь шла о чем-то привычном и будничном.

— Почему же вы мне не рассказали?! — с неподдельным возмущением воскликнул Олег.

— Так ты работал. А Ане и доктору я сказала.

— И что они говорят?

— Намекают, что у меня поехала крыша.

Олег нахмурился и достал из кармана треников зарядное устройство с мундштуком и пачку стиков.

Вставив стик в мундштук и затянувшись, он посмотрел ей в глаза. Самоварова почувствовала — его тоже гложут сомнения.

— Какой торговой марки были пакетики из-под сока? — после паузы спросил Олег.

Варвара Сергеевна закрыла глаза и попыталась восстановить перед глазами ту скверную картину.

— «Карапуз».

— Детское питание?

— Да.

— В мешках всегда были игрушки?

— Да.

— Ну что ж… Если кто-то действительно пытается нас извести, у этого психа либо есть в доме маленький ребенок, либо…

— Либо он кому-то из нас мстит за то, что ребенка у него нет, — слетело с языка у Самоваровой.

Бездетная Анька, бездетная Марина…

Да мало ли в наше время женщин, которые лишь к сорока начали задумываться о своем главном предназначении? Сейчас этим никого не удивишь.

После сорока давно уже активно рожают.

Кстати, а что насчет прошлого Олега?

Не отличился ли он сам, оставив в душе какой-нибудь девчонки незаживающую рану?

Все мы, осознанно или нет, оставляем в прошлом обиженных, и не одни только отпетые злодеи способны причинять другим боль.

Олег выудил из мундштука и положил на стол закончившийся стик и сразу заправил новый. Ставший тяжелым и задумчивым взгляд Варвары Сергеевны без слов выдавал ее мысли.

— Я никогда никого не склонял к аборту, — спокойно ответил Олег. — И внебрачных детей у меня быть не должно, — смущенно, но твердо сказал он и встал из-за стола. Открыв настежь форточку, он повернулся к Самоваровой полубоком. Обоим было не по себе.

— Но послания появляются, когда тебя нет дома, — теперь уже вслух продолжала рассуждать Самоварова.

Олег едва заметно кивнул.

— Не забывай, я следователь. И основным моим инструментом всегда была интуиция. Девяносто девять процентов, что послания адресованы мне! — горячилась она, будто пыталась доказать кому-то третьему, что Олег здесь точно ни при чем. — Все остальное — лишь попытки разума хоть как-то это рационально объяснить. Прицепиться ни к кому из вас, к счастью, не за что… В эти моменты дома бываю я одна. А меня будто что-то заставляет немедленно избавляться от этой мерзости! Да, я могла бы начать звонить по квартирам, чтобы привлечь в свидетели соседей, могла хотя бы сфотографировать это безобразие, но я ничего не предпринимала… И мне сложно тебе объяснить — почему…

Добив за пару затяжек стик, Олег вытащил его губами из мундштука и машинально положил в карман треников. Затем подошел к Варваре Сергеевне.

— Я с вами, — сказал он, крепко приобняв ее сзади за плечи. — Не сомневайтесь, я вам верю. Знаете что? — отстранился он от нее. — Ради спокойствия в доме я хочу повесить над нашей дверью камеру.

Глаза Варвары Сергеевны увлажнились. Преисполненная нахлынувшей на нее благодарностью, она улыбнулась:

— Да брось ты…

Полковник Никитин на вчерашнее сообщение так и не ответил, хотя на ватсап — она проверила — утром уже побывал.

— А как еще этого психа отследишь? — утвердительно спросил Олег.

— Никак. И это точно не Маргарита Ивановна! Я была у нее вчера. Она, хоть и бодрится, еле ноги таскает. И стрелки на веках из-за тремора рук уже не может ровно подвести. Мешки были тяжелые, аккуратно разрезать и набить собаку пакетиками… Для нее это была бы сложно выполнимая работа. Да и не злится она на нас из-за потолка. Насколько я поняла, ей по фиг.

Олег, вернувшись к распахнутой форточке, принялся разминать тело — крутил по сторонам шеей и одновременно делал полуприсяд.

— Не побежишь сегодня? — спросила Самоварова.

— Почему? Побегу, как завтрак уляжется.

Варвара Сергеевна поняла, что ради нее он нарушил свои правила — обычно Олег бегал до завтрака.

И этот, казалось бы, пустячок, и его эмпатия, и солнце, вдруг показавшееся за окошком, и радостный голос Марины Николаевны — все это вновь наполнило ее надеждой на лучшее.

Во благо своей семьи она должна держаться и не позволить какой-то больной на всю голову мрази выбить ее из колеи!

Но с полковником Никитиным ей все же следовало пообщаться.

К тому же они не виделись целую вечность.

* * *

Он жил в маленькой двухкомнатной квартире в панельном доме.

Переступив порог его жилища, Инфанта ощутила себя так, будто попала в иной мир.

Обычные предметы ей виделись необычными — каждый крючочек на стенах, каждая лампочка на потолке, цветастые, с жар-птицами обои в коридоре — все это несло в себе смысл.

Когда они прошли на кухню и он включил кофемашину, она уже знала — если не удерет прямо сейчас, потом уже ничего не поправишь…

Она научилась греться в пустоте одиночества, давно смирившись с ним.

Эту пустоту щедро подогревала сверхидея справедливого наказания за то, что она не знала, как может это быть, когда живешь по-другому. Ей не оставили выбора.

А он, как лихой поворот на знакомой до метра дороге, помешал ей, заставил вдруг в чем-то засомневаться…

Но он уже расстегнул верхнюю пуговицу ее пальто и, прильнув нетерпеливыми губами к ее рту, проник пальцами в ее, как ей казалось до вчерашнего дня, мертвое озеро.

…Мужчины у нее не было более трех лет, вчерашний инцидент с Жаруа не в счет.

С тех пор как разорвала интимные отношения с падким на красивые женские тела Юрием Александровичем, она поняла, что у нее нет ни малейшей потребности в сексе.

От этого грубого и глуповатого во всем, что не касалось бизнеса человека, она сумела взять главное — бескомпромиссность решений и умение создать видимость дружбы с нужными людьми.

Как-то Юрий, торопливо застегивая дорогие, тончайшей шерсти брюки, между делом сказал, что она не злая, как большинство баб, а жестокая.

В его устах это было похоже на комплимент: мол, мы с тобой из одной стаи.

Они, два хищника схожей масти, не любили друг друга, ни он, ни она не испытывали в этих отношениях ни малейшей потребности.

Ушла она с должности его личной помощницы потому, что не хотела и дальше пресмыкаться, не хотела зависеть от чужих обстоятельств…

Он посадил ее, обмякшую в его руках, на кухонный стол.

— Как тебя зовут? — едва слышно выдохнул ее рот.

— Даня.

— А поконкретней? — Она чувствовала себя ребенком, впервые летящим на карусели и, чтобы скрыть свой восторженный страх, несущим всякую чушь.

— Кузьмин Даниил Аркадьевич, — выдохнул он в ее подростковую грудь и, стащив с нее юбку, начал медленно, взявшись дрожащими от страсти пальцами за резинки, скатывать с ее ног чулки.

Когда он вошел в нее, вселенная на миг остановилась, дав ей возможность насладиться каскадом из миллиардов звезд, которые, рождаясь в ней, превращались в салют и засыпали всю маленькую, захламленную кухню.

Они пришли в себя уже на кровати в его комнате.

— Зайчик, ты бы сходила в душ, мама скоро вернется.

Она лежала на его мягком, с крупной, сочной родинкой у пупка животе, он ласково гладил ее по коротко стриженным волосам.

«Зайчик»…

Это пошлое словечко прозвучало в его устах как самое нужное на земле слово.

Зайчик маленький и беззащитный.

Ему всего-то и нужно — упасть в тепло человеческой ладони.

Под учащенный стук своего сердца она попыталась прислушаться к своему любовнику.

Теперь она его слышала!

Но совсем не так, как умела «слышать» других.

Мысли других людей будто кто-то печатал на невидимой машинке, они вылезали в пространство черными буквами на белых листах. Всего лишь буквы, оформленные в слова и образующие поток чужих мыслей.

Сейчас же она ощущала совсем другое.

Словно была с ним одним целым, и слово «зайчик», вырвавшееся из его теплой глубины, непостижимым образом зародившись сразу в них обоих, имело вкус и цвет, оно имело будущее!

На непослушных, все еще дрожащих с непривычки ногах, Инфанта прошла в ванную.

Пахло его древесным одеколоном и еще чем-то сырым, застарелым.

Она приоткрыла контейнер для белья, стоявший под раковиной — он под завязку был полон грязной одежды.

Вместо презрительного гнева, который обычно вызывали в ней отрыжки человеческой жизнедеятельности, она вдруг почувствовала укол жалости, сменившийся мыслью о том, почему мама не может или не хочет постирать его вещи.

Флакончик дешевого геля для душа, стоявшего на угловой полочке в ванной, был почти пуст.

Неловко и наскоро обмывшись, она встала на свалявшийся плюшевый коврик и набросила на себя первое попавшееся на глаза полотенце.

Она ощущала себя легко и одуряюще свободно — будто кто-то почистил рабочий стол на компе, выкинув в корзину кучу ненужных, засоряющих биополе файлов.

Кстати о файлах…

Узнал ли уже «объект» о послании, что она отправила вчера на электронную почту незнакомой ей, но важной в цепочке плана женщине? — равнодушно подумала она.

Инфанта вышла из ванной, и вдруг ей стало неловко.

Она все еще была по-девичьи стройна — ничего лишнего ни на животе, ни на боках. Но, подумав о том, что Даня мог уже вырваться из своей полудремы и теперь, при свете дня, вдруг разглядит какие-то несовершенства, увы, уже неюного тела, она захотела накинуть на себя что-нибудь посущественней едва прикрывавшего зад полотенца.

Дверь маленькой комнаты, что располагалась ближе ко входу, была приоткрыта.

В надежде найти там какой-нибудь плед Инфанта, едва слышно ступая по грязно-серому ковролину коридора, проникла в комнату.

Раскладной диван слева, напротив — стеллажи, густо заставленные книгами. У окна — еще советских времен полированный письменный стол.

В комнате царил такой же обжитой беспорядок, как во всей остальной квартире.

Инфанта подошла к столу.

На нем лежала большая стопка книг. Она осторожно взяла лежащую сверху — «Неизвестные передвижники».

Открыв заложенную сломанным карандашом страницу, она увидела ту самую картину с одинокой вороной на заборе.

От страницы разило валокордином и нездоровым, немолодым телом, скачущим давлением и зубными коронками.

Давя в себе приступ отвращения, она положила книгу на место и осмотрелась по сторонам.

На собранном допотопном диване лежала пара декоративных подушек, со спинки такого же допотопного, стоявшего рядом кресла, за ней угрожающе следила серая растянутая кофта. Пледа нигде не было.

Инфанта, все так же осторожно передвигаясь на кончиках пальцев, собралась было выйти из комнаты, но тут ее внимание привлекла бумага в прозрачной папке, засунутой под стекло книжного стеллажа.

Приблизившись, она отодвинула створку и взяла в руки документ.

Это было свидетельство о смерти Кузьминой Натальи Петровны сорок девятого года рождения, выданное ЗАГСом Московского района Петербурга две недели назад.

Она вовремя выскочила из комнаты — в соседней раздался скрип кровати, а затем послышался радостный Данин голос.

* * *

Под утро Варваре Сергеевне приснилось: дожидаясь своего любовника Никитина, она стояла в Валерином подъезде у окна между четвертым и пятым этажом. Было настолько тихо, что она слышала свое сбивчивое, неровное дыхание. Во сне она знала, что все жильцы этого подъезда по какой-то неясной и плохой причине давно покинули свои квартиры.

Раскидистая сосна, единственный свидетель ее греха, угрюмо молчала, то ли порицая, то ли напротив — убеждая в том, что ничего уже не изменишь, раз уж так распорядилась судьба.

Она пребывала в состоянии, которое обсуждала с Мариной Николаевной — будто время когда-то застыло и все, что было после Любви являлось лишь действиями, лишенными чувств, лишенными смысла. Так же, как и Марина, во сне она «зависла», нисколько не радуясь настоящему.

Внезапно из подъезда выскочил коренастый мужчина: серая куртка, темные брюки, через плечо перекинута небольшая спортивная сумка. Куртка на спине мужчины вдруг загорелась ярким красным пламенем. Но он, не обратив на это внимания, поспешил дальше. Варвара Сергеевна бросилась по лестнице вниз. Выскочив из подъезда, она пыталась отыскать мужчину, но его и след простыл. Вернувшись, она нашла в стылой луже голову игрушечного пластмассового котенка с выколотыми глазами.

— Варенька, что ты там бормочешь? — Встревоженный голос доктора заставил ее проснуться.

— Я что-то говорила?

В комнате было темно. Поцеловав ее в щеку, Валерий Павлович перевернулся на другой бок.

Когда вскоре прозвонил будильник доктора, Варвара Сергеевна, облегченно выдохнув, решила встать и проводить его на работу. Она боялась снова уснуть.

— Я приготовлю тебе омлет, — бросила она Валере, надевавшему в полумраке комнаты халат.

— Солнце мое, не стоит, ты же знаешь, я не могу есть так рано, — ответил ей сонный доктор.

— Тогда я заварю чай! — Варвара Сергеевна схватила с прикроватного столика мобильный и посмотрела на часы — было начало седьмого.

— Я выпью воды. А чай попью на работе, — проворчал он в ответ. — Ложись, поспи еще. Зачем так рано вскочила? Погода меняется, с твоим пониженным тебе следует хорошо высыпаться.

Послушавшись доктора, Самоварова легла обратно в постель и примостилась на его теплом, нагретом за ночь месте.

Обхватив руками его подушку, она прислушивалась, как доктор, выйдя из комнаты, зашел в ванную, как включил душ. Родной, драгоценный человек! Когда она проваливалась в предрассветную дрему, ей казалось, будто и не было их позавчерашнего, за ужином, разговора, закончившегося ее глупейшим уходом из квартиры и сиденьем в холодном дворе, не было его вчерашнего, нарочито позднего (или нет?) прихода домой, а было только щедро оставленное ей тепло его тела, его нежность и забота.

Засыпая, Варвара Сергеевна улыбалась.

Кошмары больше не снились.

Проснувшись в начале десятого, она неожиданно обнаружила себя в самом лучшем расположении духа.

— Скверный сон, уйди вон! — стоя у окошка, прокричала она на всю комнату.

Вчера она договорилась о встрече Ларкой Калининой.

Ларка жила в области и редко выбиралась в город, но на ее предложение встретиться откликнулась незамедлительно.

Как только Самоварова вспомнила про милую сердцу подругу, ее позитивный настрой укрепился окончательно.

Хрупкая на вид, никогда не болтавшая попусту Ларка была настоящим бойцом — чужие пакости с мешками, равно как и страшные сны ни за что не выбили бы ее из колеи! Калинина вышла на пенсию в звании полковника прокуратуры и теперь вела в академии факультатив, обучая будущих офицеров полиции, как действовать в экстремальных ситуациях.

Олег был на дежурстве, и завтракать Варваре Сергеевне пришлось в компании двух хитрющих попрошаек кошек.

Подкормив любимцев остатками своего завтрака, она щедро положила им по порции баночной еды.

До встречи с подругой оставалось три часа. Варвара Сергеевна тщательно прибралась на кухне и в их с доктором комнате. Пока принимала душ, долго решала, как принарядиться с учетом промозглой, с редко выглядывавшим солнышком, погоды.

Выбор она остановила на шерстяном черном платье с вырезом лодочкой и расклешенной юбкой и черном, под пояс, пальто. К образу не доставало сапожек, сгоревших в квартире доктора.

Это был прекрасный повод наладить отношения с дочерью, которая все еще дулась на нее из-за позавчерашнего разговора на кухне.

Выйдя из душа, она первым делом написала сообщение Аньке, обратившись к ней с просьбой одолжить черные замшевые ботинки на невысоком каблуке.

Через несколько минут дочь односложно ответила «Ок».

Впрочем, так она частенько отвечала и без обид: дочь была из тех, кто терпеть не может писать длинные эсэмэски.

Полазив в телефоне, Самоварова в очередной раз убедилась, что полковник Никитин на ее сообщение с позавчерашнего дня так и не ответил, а в сети был сегодня с утра.

Это было странно: как бы ни был занят, он всегда, при первой же возможности, выходил на связь.

Одеваясь и собираясь на выход, она не переставала думать о полковнике.

* * *

— Варь, прости, но по-моему ты с дуба рухнула! — внимательно выслушав подругу, подытожила Ларка Калинина.

Не ожидая подобной реакции, Варвара Сергеевна растерялась. Опустив глаза, она уставилась в чашку кофе. Из этого кафе ушел ее любимый официант, а после окончания летнего сезона шатер здесь разобрали и обслуживали только в помещении. Самоваровой даже показалось, что и капучино здесь стал жидким и неприятным на вкус.

— Я знаю твою тягу к случайным знакомствам, и меня не слишком удивляет появление в твоей жизни этой предклиматички, которой, судя по всему, давно пора развестись… Но твоя идея насчет Аньки и какой-то там чудо-аферистки меня просто поражает!

Самоварова отодвинула от себя чашку и взяла в руки стакан воды.

— Лар… Ты считаешь, это лучше, если мою девку будут пичкать гормонами? Агрессивно вмешиваться в ее иммунную систему? И нет никакой гарантии, что она забеременеет!

— Я так не считаю. — Ларка буравила ее своими умными карими глазами. — Но доверять словам почти случайной женщины! Гореть столь странным желанием пристроить единственную дочь на прием к шарлатанке?! Ты меня прости, но я в этом принимать участие не буду! — отрезала Калинина.

— Марина далеко не глупа. Она работает аналитиком у известного бизнесмена. Стал бы он держать у себя какую-то дуру? К тому же именно этот бизнесмен, ее начальник, выздоровел благодаря этой, как ты ее называешь, шарлатанке, — вяло отбивалась Самоварова.

— Варь…Ты меня просто поражаешь! С твоим знанием людей и жизни тебе, как никому, должно быть хорошо известно, что человек может быть умен точечно, лишь в какой-то определенной ипостаси. Ее рассказ про любовника двадцатилетней давности меня не впечатлил. На твоем месте я бы тщательно проверила, что она делала в доме в то утро, когда случился пожар!

— Само собой, я об этом сто раз подумала! — вспыхнула в ответ Самоварова. Нравоучительный и резкий тон подруги уже начал выводить ее из себя. — Никаких зацепок на ее счет нет! Марина спустилась уже после того, как загорелась дверь, тому есть свидетель — сосед из квартиры напротив.

— Я не утверждаю, что она подожгла квартиру. У нее вроде бы нет мотива, да и встречи с тобой она бы точно не искала, — смягчила голос Ларка. — Но, знаешь, в наше сложное время сближаться с чужими, практически с улицы, бабами, ловящими по подъездам призрак ушедшей молодости, неразумно и опрометчиво.

— А я не хочу глядеть на мир из собственной капсулы! Не хочу не замечать, что, кроме семьи, вокруг еще есть люди! Моей душе необходим кислород, который может дать только живое человеческое общение.

Подошедшая к ним немолодая полноватая официантка, выгружая с подноса две порции сырников с малиновым сиропом, удивленно прислушивалась к ее словам.

Дождавшись, когда официантка ушла, Ларка положила свою суховатую, похожую на птичью лапку руку поверх руки подруги:

— Варь, а почему бы тебе не пойти работать к Никитину? — заглянув ей в глаза, спросила она.

— Он не звал, — отвела взгляд Самоварова. — К тому же он не держит в штате сотрудников.

— Но он же кого-то привлекает? Или что — он и жрец, и чтец, и на дуде игрец? — попыталась пошутить Ларка. — Вот и проводила бы для него расследования на постоянной основе за материальное вознаграждение, а не так, как ты… по старой дружбе…

«Началось!»

Практичная Ларка всегда считала, что Самоварова должна использовать свои отношения с полковником для достижения личных целей.

— Сам он тебе предлагать не будет, — продолжала напирать Калинина. — Насколько я поняла, когда он ушел из органов и открыл контору, ты уже была в отношениях со своим ревнивым психиатром. Лучше тебе самой проявить инициативу!

…Инициативу сугубо личного характера в отношениях с Никитиным Варя проявила лишь раз, тридцать с лишним лет назад, и долгие годы об этом мучительно жалела. Она, классически воспитанная советской системой молоденькая женщина, испытала лишь стыд и горькое разочарование от того, что осмелилась подбивать на такую дерзость женатого любовника…

— Варь, — Ларка гладила ее по руке, — почему нет? Это же сугубо деловой вопрос, а тебе надо выходить на работу. Я серьезно… Твоя стряпня по вечерам, возможно, и умиляет доктора, но роль домохозяйки явно не для тебя…

— Я всего лишь пару недель стряпаю по вечерам. Пока жили у Валеры, в основном, готовил он, — оправдывалась не столько перед Ларкой, сколько перед собой Самоварова.

— И что же делала ты?

— Наслаждалась размеренной жизнью, — пробурчала Варвара Сергеевна.

— И как только твоего доктора вдохновило новое дело, ваша домашняя идиллия отошла для него на второй план! Это нормально. Варя, он полюбил в тебе личность: самодостаточную, активную, борющуюся с обстоятельствами. Ему не нужна кухарка, к тому же, — усмехнулась Ларка, — посредственная.

— Я понимаю…

— С твоим темпераментом ты никогда не сможешь сидеть без дела! А развести сомнительную деятельность, чтобы твоя сорокалетняя дочь попала к какой-то знахарке, которая просто вытрясет из вас приличные деньги, это разве дело? Если Бог даст, Анька и так забеременеет, а нет — значит, не судьба. Из двух зол я бы все же доверилась ЭКО, так что не мешай ей, пусть делает то, что считает нужным.

Варвара Сергеевна, нахмурившись, молчала. Какая-то ее часть понимала, что Ларка права. Но, в конце концов, она имела право на собственное мнение, так почему она должна бездействовать, если дело касалось единственной дочери?!

И почему бы Ларке не прислушаться к ней вместо того чтобы сразу отметать нестандартный вариант решения проблемы?!

Еще утром уверенная в том, что подруга поможет, Варвара Сергеевна испытывала теперь разочарование.

Ларка же, с удовольствием принявшись за сырники, продолжала гнуть свою линию:

— Я думаю, Никитин будет очень рад взять тебя на службу.

— Никитин с позавчерашнего дня не удосужился мне перезвонить.

— Так набери ему сама. Что за детский сад?! То, что между вами когда-то было, давно быльем поросло. Ты же не на свидание его зовешь! Староваты вы уже для этого! — цинично веселилась Ларка, будто не замечая смущения подруги. — Помимо работы у Никитина, есть еще куча вариантов. Полазай по сайтам, наверняка есть запросы от других сыскных бюро, не один же он на весь город! Вывеси, в конце концов, свое резюме.

— Угу… Я подумаю над этим.

Варвара Сергеевна кивком поблагодарила официантку, которая принесла ей вместо «мыльного» капучино двойной эспрессо.

Эспрессо и Капучино — именно так она когда-то назвала своих кота и кошку.

Эспрессо в обиходе быстро превратился в Пресли, а Капучино, соответственно, в Капу.

Вспомнив о своих любимцах, а затем — об оставленной квартире, Варвара Сергеевна заволновалась. «Дома никого нет…И камеры пока нет… Вдруг эта неизвестная гадина снова подкинула очередной зловонный мешок?»

Она искоса глядела на Ларку и понимала, что после того, как не получила от нее поддержку в ситуации с Анькой, совсем не хочет делиться с ней своим «мусорным расследованием». Реакция ожидалась предсказуемой — Калинина опять начнет нудить о том, что ей надо устраиваться на работу, а не заниматься всякой ерундой.

Доев сырники, Ларка, словно издеваясь, залезла в телефон и начала пихать под нос Варваре Сергеевне фотографии своих распрекрасных учеников.

— С ними очень интересно работать! Это мы в свое время были зашуганные, слушали да помалкивали, а они любопытные, заваливают меня вопросами и часто со мной спорят. Инициативные пошли сейчас ребята!

Самоварова и не сомневалась, что ухоженные, большеглазые девушки и крепкие, подкаченные парни, окружившие довольную Ларку, запечатленную в центре группы на фото, были именно такими… Но ее-то после выхода на пенсию, увы, никто не звал преподавать…

Впервые с начала их дружбы они распрощались довольно сухо.

Обесценив порыв Варвары Сергеевны помочь дочери, Ларка со своей слепой прямолинейностью, за каких-то полчаса из категории близкой подруги перешла для Самоваровой в разряд давней приятельницы.

— Информируй меня, пожалуйста, Варя, о своих делах, — прежде чем попрощаться сказала Калинина и, поправив на шее строгий клетчатый шарфик, поспешила к остановке автобуса, идущего до вокзала.

Варвара Сергеевна взглянула на небо. Предвещавшие дождь серо-бурые, острые, обрамлявшие багровеющее небо тучи, словно перекочевали в город с какого-то готического полотна. Проверив в сумке наличие зонта, она все же решила пройтись пешком.

Никитин так и не ответил.

Она набрала ему сама — и после нескольких длинных гудков, почувствовав опустошение и растерянность, с тяжелым сердцем нажала «отбой».

Ее старинный друг давно имел проблемы с сосудами, а осенью, как известно, хронические болячки обостряются.

Приказав себе не нагнетать раньше времени, Варвара Сергеевна пошла по направлению к дому и незаметно погрузилась в воспоминания, вызванные думами о полковнике и советом Калининой проявить инициативу. Но пленка в ее памяти, как это часто почему-то бывает, вдруг начала отматываться из соседних, лишь косвенно связанных с ее дерзким предложением Никитину ящичков.

…Ее пятилетняя, «детсадовская» Анька, почти всю зиму не вылезала из простуд, и Самоварова твердо решила вывезти дочку в ближайшее лето на море. Жизнь в том году еще с весны вдруг стала насыщенней, плотнее, словно решила компенсировать разношерстными событиями относительно спокойные предыдущие годы.

Расследования двух сложных убийств заставляли Варю и Никитина засиживаться в отделе допоздна. Соседка Ольга, мать-одиночка с четырехлетней дочерью на руках, частенько ее выручала, забирая девчонок из детского сада.

В садике Анюта не дружила с Ольгиной дочкой, к тому же они были в разных группах. Каждый раз, когда вечером Варвара Сергеевна появлялась на пороге соседской двери, Анька, как заждавшийся, потерянный щенок пулей вылетала из детской и бросалась ей на шею, а дома слезно просила не оставлять ее надолго «у этих». Давя в себе раздражение, вызванное чувством вины, Варвара Сергеевна задавала дочери наводящие вопросы о том, что именно ей так не нравится «у этих».

Из сбивчивых пояснений Анюты она сделала вывод, что дело вовсе не в Ольгиной строгости, а в том, что дочь не хочет оставаться наедине с Региной.

— Мама, я боюсь когда она так на меня смотрит и молчит! — шептала ей Анька и таращила глаза, пытаясь изобразить Регинин взгляд.

— Перестань. Просто она замкнутая и тихая девочка. Не все дети такие, как ты. — Самоварова с трудом подбирала слова, не имея возможности объяснить пятилетнему ребенку, что Ольгин аскетичный образ жизни, ее сдержанность и строгость, скорее всего и являются причиной Регининой скованности в общении с другими детьми.

Варя и сама не любила оставлять дочь у Рыбченко, но иного выхода не было.

Ее мать тогда уже серьезно болела, но даже если бы была здорова — вряд ли бы Варя просила о помощи, ведь всю свою жизнь она пыталась доказать ей свою самостоятельность.

Недаром говорят: рожденные в мае маются. Самоварова родилась первого мая, и сколько себя помнила в детстве, в этот день ее партийная мать, надев на дочку белую рубашку с красным приколотым бантом оправлялась с ней на первомайскую демонстрацию трудящихся.

Так Варя возненавидела свой день рождения и возненавидела толпу, но обнаружила в себе жгучее любопытство к отдельным личностям. Она подолгу разглядывала кого-то из тех, кто шей с ней в колонне рядом, прислушивалась к их словам, присматривалась к манерам и одежде, а воображение быстро дорисовывало объемный портрет заинтересовавшего ее человека.

Ольга Рыбченко чем-то неуловимо напоминала Варе ее «сухую» мать.

Наверное, поэтому она так и не смогла стать ее близкой подругой.

Но если нежелание или неумение любить ближнего матери восполняли работа и общественная деятельность, у Ольги, как чувствовала Варя, все обстояло куда сложнее. Спустя годы в стремительно старевшей внешне соседке все еще горел болезненный огонь страсти к бросившему их с дочкой украинцу. Она все реже вспоминала о нем на словах, но по тому, как менялся ее голос, как вздымалась грудь при любом упоминании об отношениях с мужчинами, Варя понимала: она его по-прежнему ждет.

Квартира Ольги напоминала ухоженный крематорий.

Ей, учительнице, как водится, дарили по праздникам большое количество цветов.

Букеты, расставленные по всей квартире в вазах и банках, не выбрасывались хозяйкой месяцами. После того как вода начинала зеленеть и пахнуть затхлостью, Ольга выливала воду и еще долго держала все в тех же вазах высушенные цветы.

За исключением этой странности в доме сложно было соринку отыскать.

Всегда чистый пол, идеально вымытые в любое время года окна, обрамленные накрахмаленными занавесками. На кухне — моющиеся, в квадратик, обои, на них — керамические тарелки на гвоздиках. Старенькая газовая, двухкомфорочная плита, местами выскобленная до облупившейся краски.

Комната Регины была не похожа на детскую — после игр все игрушки немедленно убирались в коробки и прятались в шкаф, рисунки — в папку, карандаши — в ящик стола. На узкую кровать, с разглаженным, без единой складочки покрывалом, в течение дня нельзя было садиться.

Животных в доме никогда не держали, а уличная обувь сразу после прихода в дом тщательно протиралась мокрой тряпкой…

— Постойте! — настойчиво окрикнул ее низкий женский голос.

Варвара Сергеевна обернулась. Позади нее стояла немолодая официантка, обсуживавшая их с Ларкой в кафе. В руке у нее был букетик из сухой лаванды, подвязанный розовой ленточкой.

— Вот. Вам просили передать! — и официантка вложила ей в руки букетик.

— А кто? — изумилась Самоварова.

— Хозяин нашего кафе, — подмигнула ей женщина густо накрашенным зеленым глазом.

— Так мы ведь не знакомы, — взяв в руки лаванду, удивилась Варвара Сергеевна.

— Он знает всех постоянных посетителей. Частенько выходит в зал и следит за всем, что происходит. Хозяин сказал, вы сегодня очень грустная, и вам это не идет.

Похоже, последнюю фразу официантка добавила лично от себя.

— Прелесть какая… — Варвара Сергеевна рассматривала букетик. — Ну что ж… спасибо. Передайте ему: я исправлюсь!

Она хотела добавить, что капучино летом был гораздо вкусней, но передумала: вполне возможно, дело было не в кофе, а в ее подавленном состоянии.

— Хорошего дня! — Самоварова махнула рукой заторопившейся обратно официантке.

Прижав лаванду к груди, она достала из кармана плаща мобильный и снова набрала Никитину. Он снова не ответил. С неба начал накрапывать не предвещавший ничего хорошего мелкий, колючий дождь. Встав под козырек ближайшего магазина, Варвара Сергеевна написала коротенькое сообщение: «Сережа, с тобой все в порядке? Ответь, пожалуйста, я волнуюсь».

* * *

Самым выгодным состоянием клиента была тревога.

Больше всего тревожились за достаток, затем — за собственное здоровье, и только потом уже — за близких.

Такая последовательность неизменно поражала Инфанту: на словах-то у людей все наоборот!

«Он же пропадет без социальных связей, без работы в чужой стране!» — на самом деле обозначало: «Мой донор посмел мне возразить. Если он уедет, мне нечем будет себя питать, и у меня обострятся хронические болячки».

В тревоге за здоровье мужа частенько прятался страх остаться без дохода, в тревоге за жену — страх крушения быта. С детьми было сложнее. Удивительно, но те, у кого были маленькие дети, не стремились попасть на прием. В основном, приходили клиенты, которым уже взрослые дети доставляли какое-либо неудобство, либо те, у кого детей не было. Последние боялись бесславной смерти.

Душа человека жива, пока о нем вспоминают. Бездетные понимали, что вспоминать о них после кончины будет некому: друзья существуют, пока есть взаимный интерес, а какой может быть интерес к покойнику?

Ее тревожные клиенты уже имели онкологию или панически ее боялись, либо горели запоздалым желанием завести наконец ребенка.

Тревожные не торговались, тревожные готовы были щедро оплачивать ее услуги, получая взамен надежду.

Она их не лечила, они лечили себя сами — избавлением от дисфункциональных схем мышления. Для того чтобы не просто их «слышать», но и «врачевать» их души, ей понадобилось всего-то осилить пару книжек по когнитивно-поведенческой психотерапии.

После знакомства с Даней она поняла, как сильно от них устала.

И вдруг начала тревожиться сама — сначала о том, насколько она все еще привлекательна, а через пару бурных, расшатывающих уже ее собственные схемы мышления свиданий, — о нем самом.

Не имея возможности считывать поток его мыслей, она училась задавать вопросы и, словно шагая в полной темноте, отчаянно пыталась воспринимать на веру его ответы.

— Где сейчас твоя мама?

После секса у нее вошло в привычку лежать на его животе.

— Я говорил, она приходит после шести, — спокойно ответил Даня. — Не торопись, у нас еще есть время.

Инфанта сглотнула. Вчера пришел ответ от Пети на ее запрос, — пожалуй, самый тревожный из тех, с какими она когда-либо к нему обращалась. Кузьмина Наталья Петровна, мать Даниила Аркадьевича Кузьмина, скончалась тридцатого сентября этого года в больнице от обширного инфаркта. Отца у Дани не было.

— Почему?

— Что почему?

— Почему она никогда не приходит раньше? — Инфанта не понимала, для чего он ей врет. Как подвести его к правде? Да и надо ли к ней подводить?

Свою правду она смогла принять только спустя много лет.

…Тем поздним вечером восемнадцатилетняя студентка, дочь Юрия, обожравшись наркоты, сиганула с балкона седьмого этажа. Несмотря на праздник 9-го мая трудоголик Юрий работал, и Инфанта сопровождала его на встрече с партнерами в ресторане.

С квартирной хозяйкой (женившись второй раз, бизнесмен снимал дочери от первого брака квартиру) оперативно связались услышавшие крик соседи, и она немедленно набрала Юрию.

Подъехав к дому раньше «скорой», через десять минут после случившегося, они увидели девичье тело, похожее на безжизненную, тряпичную куклу. Крови было на удивление мало, или Инфанте так показалось…

Праздничный салют озарял безумными разноцветными всполохами испуганное небо, и все произошедшее поначалу виделось какой-то дурацкой киношной постановкой.

С самоубийцей Инфанта была не знакома, шеф обычно все устраивал так, чтобы его близкие не появлялись на работе. Наклонившись над девушкой из непреодолимого любопытства, Инфанта неожиданно выхватила витающей над телом, невидимый глазу, но остро ощущаемый ею переход от жизни к смерти. И в тот момент бессильно поняла — над этим переходом никто из людей не властен, в нем правят неведомые человеку силы.

Как заколдованная, она застыла над телом…

В те минуты ее сознание наконец целиком вместило осознание, что матери больше нет. Нигде. И не будет никогда. Она давно прошла свой переход.

Больше не было нужды представлять себе какое-то условное пространство, крича в которое к ней можно было обращаться, чтобы вопрошать, негодовать, обвинять, казнить, клеймить, проклинать и каждый раз — не прощать.

Больше не было нужды растравлять себя мыслями о могильных червях, которые разъели материнский труп с почерневшими зубами и зияющими бездной глазницами.

Материнский образ растаял, остался лишь факт, безжалостно выметавший из подсознания жестокие заигрывания с тем, что давно уже было мертво.

И пока подъехавшие санитары поднимали с асфальта тело самоубийцы, она не разумом, а чем-то, существенно большим, отпустила мать…

Неведомые силы сохранили несчастной жизнь, если это можно было назвать жизнью.

«Если она выживет, клянусь, буду жить с одной женой, без греха!» Стоя рядом с Юрием, под яркие всполохи праздничного салюта, Инфанта вдруг услышала его мысли.

Такое с ней было в раннем детстве: она слышала мысли других, но думала, что так происходит у всех.

После гибели матери этот дар исчез, и она, вынужденная цепляться зубами за любые возможности выжить, незаметно его растеряла.

Юрий солгал наполовину. Постоянных любовниц он больше не заводил, предпочитая удовлетворять свои мужские потребности либо с ней, его личной помощницей, либо с женщинами легкого поведения. А девчонка прожила еще пару лет. После многочисленных операций к ней вернулись только самые примитивные навыки — она смогла есть, пить и односложно отвечать на вопросы.

Инфанта поняла: в том, что случилось тем вечером, был виновен Юрий.

Конечно, не он пихал дочери наркоту, не он решил взять на душу один из смертных грехов… Но он, по сути, давно от дочери отказался.

В ту длинную, бессонную ночь, сидя с ним рядом в коридоре больницы, Инфанта вдруг поняла, что и в ее судьбе есть конкретный виновный: пухлогубая двуличная тварь, которая когда-то отобрала у нее надежду…

Инфанта приподнялась и внимательно посмотрела на Даню.

Его оливковые глаза смотрели спокойно и устало.

Нет, ее друг не был безумен…

Возможно, здесь была ошибка, и умершая являлась его матерью только по документам, а воспитала его и жила в этой квартире какая-то другая женщина, заменившая мать. Инфанта же ничего о нем не знала!

— Отдохни, я приготовлю нам чай. — Она встала и, накинув на себя его рубашку, вышла из комнаты.

Поставив чайник, Инфанта прокралась в маленькую комнату.

Все осталось на своих местах: диван с подушками, книги на пыльном столе, кофта на кресле и запах лекарств.

И серая кофта, и старые книги, и стены с выцветшими, местами ободранными обоями, глядели на нее угрожающе.

Чайник на кухне щелкнул и отключился.

Вновь почувствовав неясную, неумолимо зависшую над ней угрозу, Инфанта выскочила из комнаты.

* * *

Ужинали снова без доктора. На сей раз он хотя бы удосужился позвонить и объяснить, что вынужден принять сложную пациентку после восьми вечера.

Между Анькой и Олегом явно произошел какой-то неприятный разговор.

На ужин Самоварова с грехом пополам, руководствуясь роликом в интернете, сварганила тыквенный крем-суп. Получился не шедевр, но вполне съедобно.

Дочь весь вечер сердито молчала и даже за едой, зайдя на какой-то форум, не отлипала от мобильного телефона.

Олег, болтая с Варварой Сергеевной о пустяках, из вежливости нахваливал ее комковатый суп, но по воспаленным взглядам, которые он то и дело бросал на Аньку, было видно, что и его мысли занимает что-то другое.

«Неужели у нее хватило глупости начать обвинять своего мужика в бесплодии?!» — с состраданием наблюдая за Олегом, думала Варвара Сергеевна.

«Интересно, она его как, сразу обухом по голове, а потом уже про ЭКО, или ей хватило ума тактично обойти тему его возможной мужской несостоятельности, в которой она сама же себя убедила?»

Возможно, Самоварова ошибалась, и между молодыми пробежала какая-то иная кошка.

Но интуиция упрямо подсказывала ей, что дело в Анькином психозе, в ее навязчивом желании забеременеть.

Не доев суп, дочь встала из-за стола, вышла и через несколько минут вернулась с пачкой таблеток в руках. Демонстративно бросив ее на стол, дочь налила в стакан воды. В этом была вся Анька: она всегда нуждалась в зрителях — и когда ей было хорошо, и когда ей было плохо.

— Что за таблетки? — покосившись на Олега, спросила Самоварова.

— Гормоны, — с невозмутимым видом ответила дочь.

Олег взял пульт от телевизора и принялся щелкать по каналам.

— Сама себе назначила?

— Нет, мне их назначил врач. И не такой древний мох, как твоя Потапова.

— И обследование сделал?

— Что надо было — сделал!

— Ну что ж… Раз приняла решение — дерзай! — пожала плечами Варвара Сергеевна.

— А мне надо было у тебя разрешение спросить? — мгновенно завелась ожидавшая повода Анька.

— Конечно, нет! — выдохнула Самоварова и встретилась с напряженным взглядом Олега.

Принимать участие в очередном спектакле она не хотела.

Встав из-за стола, отнесла к раковине только свою тарелку.

«Я готовила, а она пусть убирает!»

— На балкон-то хоть можно выйти? — обратилась к дочери Самоварова, не сдержавшись от саркастического тона.

— Идите, травитесь… — застыв с пачкой таблеток в руке, Анька зло и выжидающе глядела на Олега.

Он перевел удрученный взгляд на Варвару Сергеевну:

— Пойдемте, составлю вам компанию.

Курили поначалу молча. Памятуя о Ларкиных советах, Варвара Сергеевна умоляла себя не лезть и не выспрашивать о том, что произошло у дочери с Олегом. Будучи нормальным мужиком, он не хотел сплетничать, но было видно, как с трудом подавлял в себе желание поделиться с тещей наболевшим.

— Варвара Сергеевна, я договорился, завтра нам поставят камеру, — наконец прервал молчание Олег.

— Экий ты шустрый! — оживилась Самоварова.

— И еще… Один мой хороший товарищ давно сидит без работы. Он совсем на мели… Пусть на всякий случай еще и за нашим подъездом с недельку последит.

— Но наружное наблюдение требует определенных профессиональных навыков! К тому же для этого необходимы двое.

— Ну… мы же не международного преступника собираемся ловить, — развел руками Олег. — А товарищу помочь очень хочется.

— Дорогой мой, твое желание помочь товарищу похвально, но… — запнулась всегда щекотливо относившаяся к денежным вопросам Самоварова.

— Так просто он деньги у меня не возьмет, даже в долг не возьмет. Я уже голову сломал, как бы его хоть немного подогреть! А тут как раз эта тема подвернулась. С ваших слов, мешки появляются в определенном временном интервале — после восьми утра, когда все, кроме вас, уходят из квартиры, и не позже конца рабочего дня, верно?

— Верно. Собака была позже мешков, ее я нашла около шестнадцати часов.

— Это говорит о том, что псих действует тогда, когда большинство соседей на работе, ведь в другие часы есть риск, что подонка кто-то заметит. В выходные дни мешков не было, так?

— Да.

— Вот мой товарищ и посидит с недельку в неприметной машине. Он человек бывалый, эмчэсник, так что, куда пописать, так сказать, не отходя от кассы, найдет!

— Тогда я тоже участвую в помощи товарищу! — Ожидая, что Олег откажет, она прихватила его за локоть. — Ты и так уже сделал более, чем достаточно! Скажешь мне, сколько это будет стоить, и во что обойдется камера.

— Варвара Сергеевна, дело касается всех нас, живущих в этой квартире, — говоря почти без пауз, старался уйти от темы денег Олег. — И я как мужчина обязан действовать. К тому же не факт, что послания отправляются вам, вы можете быть использованы лишь как передатчик информации, верно?

— Верно. Только, кроме нас с тобой, двое других, живущих в квартире, считают, что у меня маразм, — грустно усмехнулась Самоварова.

— Ох, — выдохнул он, — у доктора сейчас полно хлопот, а ему, уж простите, в силу возраста, непросто адаптироваться к новому распорядку дня. А Аня… Ну вы, наверное, и сами знаете, чем забита ее голова… — Олег схватил с подоконника и принялся крутить в руках пластиковую бутылку для окурков.

— Знаю. И цель ее прекрасна, — безо всякой иронии ответила Варвара Сергеевна.

— Угу… — Оставив бутылку в покое, Олег шарил придирчивым взглядом по балкону.

После его переезда в их дом захламленный и вечно грязный балкон обрел вторую жизнь. Олег разобрал и отнес на помойку все ненужное (а ненужным, как оказалось, было почти все, что здесь годами хранилось), покрасил перила и ограду. Неровный, прежде покрытый дешевым линолеумом пол выровнял и выложил оставшейся от ремонта в санузлах плиткой.

— А ты сам-то хочешь ребенка? — вырвалось у Варвары Сергеевны.

— Очень! — горячо заверил Олег. — Только вот… — замялся он.

— Что?

— Было бы зашибись, если бы меня не воспринимали как быка-осеменителя! — невесело хохотнул он.

Бросив окурок в бутылку, он тут же схватился за ручку балконной двери.

* * *

«Надо поговорить» — прилетел от Никитина долгожданный ответ.

На часах было десять утра.

Выучив за годы службы все его привычки, Варвара Сергеевна так и видела, как, прежде чем написать сообщение, он пододвинул к себе вторую чашку кофе.

Первую чашку полковник выпивал в восемь утра, через десять минут после того, как появлялся в отделении. После этого шли, чередуясь, утренние планерки, не терпящие отлагательств доклады подчиненных и, как правило, не предвещавшие ничего хорошего телефонные разговоры с вышестоящим начальством.

Вторая чашка — короткий выдох — разрешала ему ненадолго переключиться на менее важные или личные дела. Ожидая, пока кофе немного остынет, полковник всегда закуривал…

В пятьдесят Никитин пережил инфаркт, после чего с сигаретами решительно завязал, а привычку пить большими кружками кофе, хоть врачи и не одобряли, оставил.

«Так набери мне наконец!» — отбила ему Самоварова.

В чате появилась строка: «Пишет…».

Варвара Сергеевна напряженно вглядывалась в телефон. Прошла минута, затем другая, но ответа или звонка не последовало.

«Что-то долго он раздумывает над ответом!» — с нехорошим предчувствием подумала Варвара Сергеевна.

Минут через пять пришло короткое и неприветливое: «Не по телефону».

«Где?» — с трудом подавив в себе желание немедленно ему перезвонить и выяснить, чем, черт побери, вызвано его двухдневное молчание и странный тон сообщений, она решила проявить выдержку.

«Где тебе удобней».

Самоварова не стала откладывать в долгий ящик:

«Через пару часов в любом кафе рядом с твоим офисом»