Читать онлайн И жизнь продолжалась бесплатно

Посвящается моему Северному городу

Предисловие

Я начала писать эту книгу в июле, почти три года назад. Задумка была такая: деконструировать классическую сюжетную формулу и написать книгу не о больших сражениях, великой любви или невероятных приключениях, а, наоборот, посвятить всё внимание дням, которые в большей степени составляют нашу жизнь: обычным будням с их счастьем в простых вещах. Можно сказать, что эта задумка лежит в сердце всех историй.

Когда мир перевернулся с ног на голову, у меня было написано только два рассказа: «История одной невлюблённости» и «Выходной». Они действительно посвящены настоящему и радости от мелочей. Но, начиная с февраля, рассказы стали трансформироваться. Я всё ещё старалась записывать красоту и лёгкость, но замечала, как рассказы наполняются тоской по чему-то безвозвратно упущенному. Спокойному времени, когда твоя Вселенная вращается вокруг чего-то обыденно-прекрасного, вроде уроков фортепиано и вечерних прогулок у ТЮЗа.

Я заметила, как дорогие сердцу главной героини люди ухо-дят из её жизни. По разным причинам. Хотя мотив «прощания» я и не задумывала в самом начале. Но мне захотелось передать эту вполне себе естественную часть жизни, которая, тем не менее, каждый раз проживается тяжело, как в первый. Даже если мы помним, что никто в нашей жизни не останется навсегда, разрыв ощущается болезненно. Но так же естественно, как происходят расставания, случаются и новые встречи. А потому и для главной героини, Чарли, каждая потеря – не конец, а только начало.

Когда я начала писать эту книгу, мне было двадцать семь, а закончила я её в двадцать девять. Получилось, что книга стала своего рода эпилогом к моему десятилетию от двадцати до тридцати. Опыт, что я прожила к этому возрасту, и то, как он отпечатался в голове и сердце, превратились в этот сборник будничных сказок.

Кстати, изначально книга называлась «Чарли, Цок-Цок и сливовые туфельки». Я придумала название сразу – оно звучало для меня беззаботно и тепло, как майский вечер. Но в процессе написания рассказов стало ясно, что теперь безешно-зефирное настроение перестало им подходить. И вот новое название явило себя: «И жизнь продолжалась». Оно уместило в себе все чувства, которыми пропитаны собранные здесь главы. Что бы ни случилось: хорошее или плохое, – жизнь продолжается. Думаю, что могу назвать эту мысль своим талисманом последних лет.

Дорогой читатель, пусть эта книга станет для вас приятным путешествием. Приключением, полным надежды и самых обычных волшебных вещей.

Влада А.

P. S. Эту книгу можно прочитать тремя способами.

Первый – авторский, в особенном порядке, который, как мне кажется, поможет лучше прочувствовать героев.

Второй – хронологический, в порядке взросления главной героини. Тогда очередность глав выглядит так: IV – II – VII – V – IX – I – III – VIII – VI – X.

Ну и третий, вольный вариант. Читайте в любом порядке, какой вам вздумается. Пусть получится что-то особенное. В любом случае, приятного чтения.

сегодня мы празднуем жизнь,

ведь это лучшее,что может с нами случиться.

Выходной

Солнце настойчиво карабкается в окно Чарли. Медленно, но уверенно, оно ползёт, лучик за лучиком, цепляясь за дом. Сначала по металлическому подоконнику, потом по ярко-красной пластиковой раме, покрытой толстым слоем пыли. У солнца почти получилось. Оно поставило себе цель, правильно распределило время. У него нет проблем с тайм-менеджментом. Ровно в девять пятьдесят три солнце бросает свои лучи на стекло. Свет просачивается сквозь прозрачный барьер, и вот уже солнце внутри маленькой комнаты, где живёт Чарли.

Это не спальня, а настоящая гримёрка. Здесь есть и старинный цыганский тамбурин, и маска из японского театра, и лиловый кафтан как у принцессы сливового королевства. Здесь даже можно отыскать меч-трость – особенный подарок на двадцать пятый день рождения.

Каждый, кто заходит посмотреть на её жилище, всегда открывает для себя что-то волнующее воображение. Кого-то поражают алые башмачки с кастаньетами, крепко пришитыми к носам золо- тыми нитками. Другим запоминается плащ из вафелек, ну а третьи не могут оторвать глаз от васильковой шляпы. Все эти сокровища – результат долгих странствий Чарли по самым чудным уголкам мира, где она искала себя. И пусть поиски пока что не привели её к окончательному ответу или даже намёку на него, памятные сувениры из дальних мест всё равно её радуют.

Чарли просыпается. В первый раз у неё едва ли получается открыть глаза, словно к векам привязаны канистры с лавандовым киселём, по три литра каждая. Медленно, с трудом, ей всё же удаётся поднять их и взглянуть на утро.

Первое, что она видит на рассвете своего дня – луч, что просочился к ней в комнату. Только теперь он быстро разрастается до целого снопа апельсиново-грейпфрутовых полос света. Они освоились и без стеснения расползлись по стенам комнаты. Чарли сонно улыбается блаженной улыбкой, всматриваясь в глубокие контуры своей комнаты, подсвеченной космическим софитом.

Следом за солнцем комнату Чарли навещает перечно-мятный ветерок. Он свежий, его явно принесло с моря. Ветер хранит с десяток разных ароматов. Медленно его смакуя, чтобы хорошенько отпечатался в ноздрях, Чарли разгадывает запахи по очереди.

Вот ей открылся запах раковин мидий: ими, скорее всего, позавтракали в порту, прямо у пристани. Вместе с мидиями невидимый кто-то пил просекко: его аромат едва ли уловим, но острому нюху Чарли удаётся его поймать. Следом за сухим игристым она расшифровывает запах корабельного масла, которым недавно заправляли яхту со скрипящей деревянной палубой и пластиковым корпусом. Последним любопытному носу предлагается запах расплавленной жевательной резинки, что волею судеб была брошена возле мусорной корзины. И вот она вспузырилась на горячем асфальте и выбросила в воздух химический аромат клубники из детства.

Разобравшись с ветром и запахами, Чарли лениво потягивается в постели. Не забыв похрустеть каждым суставом, вытянув тело струной, она сладко зевает и резким движением выдёргивает себя из мягких простыней.

Чарли открывает дверь комнаты, и ей навстречу тут же врывается её ворон – Цок-Цок. Он радостно каркает, задрав голову и размахивая блестящими чёрными крыльями.

– Привет, Цок-Цок! – широко улыбаясь, говорит Чарли. – Пойдём варить кофе.

Босые ноги шлёпают по холодному полу. Она идёт вдоль широких дверей, облачённых в акриловые наряды самых разных цветов. Так – кто лазурью, кто цветом фуксии – её соседи обозначили входы в свои миры. За каждой дверью и вправду родилась новая галактика, а может и целая Вселенная. Со своими необычным освещением, чудной мебелью и совсем уж странными узорами на стенах. Конечно, у каждого найдётся своё определение к слову «странный», поэтому стоит подчеркнуть, что они были необычными даже по меркам «Страны Чудес», в который жила Чарли.

Например, в одной из комнат орнамент нарисовали с помощью специй: куркумы, паприки и шафрана. А в другой – потолок украшал настоящий мох. Необычная мебель тоже не именовалась таковой просто так, ведь если для обшивки кресла использовать кору мальмового дерева и страусиные перья, посредственным его точно не назовёшь.

Но вернёмся к Чарли, которая, миновав тоннель пространств, попадает в светлую кухню. Здесь уже собрались все соседи и вместе готовят завтрак.

Едва шагнув за порог кухни, Чарли слышит нежное шкварчание сковородки, на которой, утопая в раскалённом тыквенном масле, жарятся ломтики сыра. К этому звуку добавляется бульканье сотен пузырьков, танцующих внутри вскипевшего чайника. Замыкает трио звонкий стук острого, только отточенного ножа о дубовую разделочную доску.

– Доброе утро, – говорит Крыжовник, её сосед лет тридцати пяти с огромными зелёными глазами-киви.

– Доброе, – зевнув, отвечает Чарли.

Она проходит к своей полке и достаёт банку желудёво-мятного кофе. Засыпает две столовые ложки в потёртую медную турку и ставит её на плиту. Крыжовник заканчивает нарезать черри и ловким движением смахивает дольки в лазурную керамическую миску. Следом он тянет загорелые, цвета абрикосовых косточек, руки к мельничкам со специями и посыпает помидоры шамбалой, чёрным перцем, шалфеем, майораном и тмином. Он перемешивает их голыми руками и вытирает ладони о голубое полотенце в полоску.

Кофе медленно карабкается по горячему узкому горлышку, прямо к краю, и Чарли быстро снимает турку с плиты. Разлив его на кружку и напёрсток – для Цок-Цока, она желает Крыжовнику доброго дня и поднимается по чёрной лестнице на чердак. Толкает бедром хлипкую дверь, открывая проход к металлической покатой крыше.

Хотя солнце уже вовсю сияет в утреннем небе, металл ещё не успел нагреться до температуры плиты, поэтому Чарли с Цок- Цоком устраиваются поудобнее.

– Ах! – втягивает носом горячий кофейный пар Чарли. Она уже было собралась добавить «мило», но успевает поймать слово между губ и аккуратно втягивает его обратно. И это раздавленное «мило» превращается в блаженное: «м-м-м».

Цок-Цок опускает клюв в напёрсток и с наслаждением закидывает голову, позволяя горячему напитку промочить каждый миллиметр горла.

– Предлагаю сегодня устроить выходной, – говорит Чарли. Цок-Цок кивает и радостно каркает. Они замолкают, и в тишине любуются видом.

С их точки обзора город представляет из себя слаженную мозаику. Медь труб сплетается с рыжиной кирпичных фасадов, над которыми возвышаются плетёные корзинки и разноцветная ткань воздушных шаров. Над плотными слоями цветного дыма нависает вересково-васильковое небо; по нему плывут облака-рыбы с серебристой чешуёй. Чарли наблюдает, как они уносятся всё дальше, к горизонту, где пролегает тонкая полоска моря. Она чувствует, как внутри расползается нежность к виду, который она в эту секунду любит больше всего на свете.

Спустя четырнадцать глотков кофе заканчивается. Тогда Чарли поднимается и в последний раз окидывает взглядом вытянутый дом, дерево с размашистой лиловой кроной и шпиль Адмиралтейства. Она спускается, Цок-Цок покорно следует за ней.

Сполоснув чашку и напёрсток, Чарли возвращается в комнату и распахивает свой розовый пластиковый шкаф. Она его просто обожает за форму – копию шкафчика домика Барби; его заказали друзья специально к её двадцатипятилетию. Мастера умудрились даже воссоздать все узоры из выпуклых розочек. Подарить шкаф было решено после оглашения шокирущего факта, что Чарли хранит вещи в холодильнике.

А дело вот как было. Однажды Чарли нашла на мусорке старый холодильник и по необъяснимой причине влюбилась в него. Так старая «Заря» получила вторую жизнь, оказавшись перекрашенной в лососевый цвет. Правда, судьба разлучила её с электричеством, так что на внутренних полках отныне хранились не сыры, молоко или овощи, а лавандовые саше и безумные наряды. И хотя некоторые друзья оценили задумку, большинство сошлись во мнении, что Чарли необходим настоящий шкаф для одежды. Так она и обзавелась новой розовой прелестью, а «Заря» родилась в третий раз и поселилась у Крыжовника.

Задумчиво разглядев свои вещи, Чарли выбирает зелёное вельветовое платье, с красными попугаями, вышитыми на плечах. Это одна из её любимых находок с Маленького рынка. Каждую среду и пятницу с шести до десяти утра на площади Мира сотни людей продают всё, что только можно продать: треугольные шляпы, шарфики из водорослей, фарфоровые ягоды, венки из полыни, переносные кресла-книжки, вулкановые печки, косынки из сахарного кружева, тысячестёкловые монокли и гигантских резиновых рыб; своё добро они выкладывают на стеллажи под ярко-розовыми шатрами с металлическими крыльями.

Вместе с платьем Чарли достаёт красные лаковые туфли и маленькую сумочку, расшитую изумрудным бисером. Она переодевается и кружится перед зеркалом, разглядывая себя со всех сторон. Завершает образ алым беретом в цвет попугаев. Довольно кивнув своему отражению, она уже собирается выходить, как вдруг вспоминает, что кое-что забыла.

– Ой, Цок-Цок! Твой шарфик! – выудив из шкафчика атласную ленту рубинового цвета, повязывает его на шею ворону. Цок-Цок хлопает крыльями, и они, сделав прощальный реверанс перед зеркалом, запирают дверь и быстро пролетают через при- хожую прочь из квартиры, навстречу своему выходному дню.

Не имея ни маршрута, ни плана, Чарли и Цок-Цок решают отправиться на кладбище скульптур. Там, среди плотных рядов бука и клёна, разбросаны части неизвестных памятников, разрушенных при таинственных обстоятельствах. В четырнадцатом ряду лежат глаз древней царицы Руни и бюст Лиссабонского короля Гозе Рамаго. У западного входа в парк зарастает мхом одна из колонн Парфенона из Царства Мёртвых. Есть на кладбище и современные скульптуры. Одна из них – Платиновая змея без головы, работа неизвестного художника для Второй Международной Выставки Анималистического Искусства.

Путь от дома до кладбища неблизкий. Для начала нужно пройти пару кварталов Южного района. Чарли и Цок-Цок следуют по улице Абрикосов, которая однажды была самой симметричной в городе и точно указывала на юг. Отныне она изрядно перекошена и как стрелка компаса не годится. Учёные до сих пор ломают голову над таинственным смещением Абрикосовой улицы, думая, что дело в движении тектонических плит. На самом деле, она просто очень устала и решила наконец пожить для себя.

Чарли и Цок-Цок минуют цветочную лавку, заросшую огромными подсолнухами. На деревянной вывеске, что ютится поверх жёлтых гигантов, выведена надпись: «Росток и с мечко». Похоже, что одна из букв со временем выцвела. Из лавки выбегает креп- кий накаченный мужчина. Чарли удивляется, насколько плотно джинсы обтягивают его ноги. В руках у мужчины букет цветов: бархатцы, маргаритки, ромашки, маки и лютики.

От букета за пару метров чувствуется сладкий летний аромат. Как только он задевает нос Чарли, она тут же переносится в детство. В то время, когда вся семья отдыхала в маленьком зелёном домике у реки. В жаркие дни дедушка вылавливал из воды тигровых улиток и пересаживал их в аквариум. Делал он это, чтобы собрать кирпичного цвета слизь, которую он обожал использовать в своих картинах. Дедушка был привязан к этому цвету так сильно, что даже использовал краску во время рабо-ты над портретом бабушки, из-за чего её белые локоны стали рыжими. Но, несмотря на замену цветов, портрет получился удивительно точным.

Мужчина с букетом обгоняет Чарли и следует дальше по улице. Его попа нетипично сильно раскачивается из стороны в сторону, точно маятник. Завороженная зрелищем полупопий, она даже на секунду забывает, куда идти дальше.

Он останавливается у пурпурного «Мини Купера» с откидным верхом. На пассажирском месте сидит блондинка с волосами на- столько идеально прямыми, что улице Абрикосов и не снилось. Девушка молча забирает букет, пока мужчина садится за руль. Проходит секунда и рычащий под капотом «миник» уносится прочь.

– Мне свои волосы никогда так не отутюжить, – Чарли проводит рукой по торчащим во все стороны кучеряшкам.

– Кар! – отвечает Цок-Цок, намекая, что её кучеряшки ему кажутся куда интереснее.

– Ну спасибо, Цок-Цок – улыбается Чарли и они продолжают свой путь, свернув с улицы Абрикосов на переулок Арбузных Косточек.

Здесь когда-то жил хороший друг Чарли – Урса; названный в честь созвездия Большой Медведицы, он в день знакомства по-лучил новое прозвище и стал зваться Мишкой. Он был заядлым книгоголиком и мог уходить в «зачит» на несколько недель. Личный рекорд Урсы – месяц и два дня на воде и гречке за прочтением полного собрания сочинений Эрнесто Фернандо Гокка, известного также как «отец гедонизма». Эрнест был убеждённым эстетом, и в своих трудах описывал важность и ценность простых земных удовольствий. Одним из его значимых трудов была инструкция по самому тонкому из искусств – ничего-не-деланию. Эрнест описывал ничего-не-делание как верх гедонизма. Сам Урса эстетом не был и принципиально не зашивал дырки на одежде. Но работы Эрнеста захватили его так сильно, что он сменил выцветшую толстовку на кашемировый свитер, а квадратные очки в пластиковой оправе на золотое пенсне. С подачи Гокка, Урса завёл привычку держать чаш- ку, оттопырив мизинчик, и выучил итальянский, чтобы прочитать «Божественную комедию» Данте в оригинале.

Чарли смотрит на жёлтую дверь четвёртой парадной, в которой когда-то жил Урса, и как наяву видит его немного сутулый силуэт c авоськой, полной апельсинов, и бутылкой сливок. Он обожал пить свежевыжатый сок со сливками по утрам. И даже в тот день, когда он решил, что с его жизнью на Земле пора заканчивать, Урса не отказался от стаканчика своего любимого напитка – апельсиновые корочки были найдены на столе. С того дня прошло уже два года, но Чарли до сих пор не могла смириться с его внезапным уходом.

Чарли подходит к двери и легонько прикасается к ней подушечками пальцев.

– Эх, Мишка, – тихо говорит она. – Ну какой же ты дурак!

Цок-Цок молчит. Он не знал Урсу, лишь много о нём слышал. Но ему, конечно, тоже жаль парня, который заблудился в густом мрачном лесу своих мыслей и не смог из него выбраться.

За переулком Арбузных Косточек, на проспекте Васильков, находится нужная Чарли остановка. Отсюда идёт прямой трамвай No 8, прямо до площади Капустников. Оттуда до кладбища скульптур рукой подать.

Рядом с остановкой установлен автомат Случайных Мармеладных Мишек, у которого толпятся дети. Они толкаются, стараясь быстрее остальных забросить в автомат монетку. Каждый раз, когда монетка со звоном проваливается внутрь, машина начинает грохотать и подпрыгивать, чтобы спустя мгновение выплюнуть цветную мармеладку. Дети надеются, что им выпадет «лимонад» или «солёная карамель», но вместо этого уже четвёртый раз под- ряд почему-то выскакивает «брокколи».

– Сейчас я разберусь, – заявляет мальчик в огромной панаме с пингвинами. Он крутит в ладошке медную монетку, потом подносит её к губам и что-то шепчет ей на ушко. Завершив ритуал, мальчик кидает монетку в автомат и бьёт ладошкой по кнопке. Машина начинает свой безумный танец, покачиваясь из стороны в сторону, поднимаясь на цыпочки и с грохотом опускаясь вниз.

– Три, два, один! – кричат дети.

Из квадратного отверстия вылетает красный мишка, и мальчик в панаме ловко ловит его на лету. Откусив мишке голову, он тщательно её пережевывает.

– «Клубничная свёкла»! – сообщает он.

– Ууу, – гудят дети.

– Фу! Не лучше, чем «брокколи», – замечает девочка в зелёном платье.

– Неа! Это уже НЕ «брокколи»!

Они начинают громко спорить, но их крики заглушает звон

трамвая. Чарли снисходительно качает головой и, улыбнувшись детворе, поднимается на борт. Путешествие к площади Капустников начинается.

Трамвай проезжает прямо пятьсот семьдесят метров, потом сворачивает на одну из самых узких улочек города – проезд Андромеды; вагон едва ли не скребёт по фасадам домов. Пока водитель проталкивает трамвай вдоль проезда, Чарли заглядывает

в окна. Большинство из них зашторены, и лишь на некоторых висят лёгкие кисейные занавески, через которые можно разглядеть чужие квартиры, похожие на музеи. В гостиной на втором этаже Чарли подмечает танцующую парочку. А на одной из кухонь сидит женщина в изящном розовом халате и с бигудями-кораллами. Она поворачивает голову, и их с Чарли взгляды на секунду пересекаются. Женщина замечает Цок-Цока и машет ему рукой. Ворон радостно каркает.

– Леди, – обращается к Чарли кондуктор, – если ваша птица продолжит шуметь, мне придётся попросить вас покинуть транспорт.

– Но ведь людям же разрешено громко смеяться в трамваях!

– То люди, а у воронов звуковая частота совсем другая, так что им нельзя.

– Ну и глупости! – возмущается Чарли и демонстративно отворачивается от кондуктора. Цок-Цок неодобрительно качает головой. Он бы и сказал этому пожилому товарищу кое-что, да не будет: всё равно тот не поймёт.

Трамвай выезжает с проезда Андромеды на улицу Снов. Здесь все дома выкрашены в тёмно-синий цвет, который со временем выцвел. Зато совсем недавно на всех зданиях поменяли крышу и старое покрытие заменили на опрятный красный металл. Улица Снов достаточно протяжённая, около двенадцати километров, и маршрут трамвая №8 пролегает до самого её слияния с площадью Поэта. Чарли наблюдает, как дома сливаются в синюю волну и забирают её с собой. Мозг начинает блуждать от одной мысли к другой. «Может, сходить в новое кафе недалеко у дома? Или запечь яблоки с картофелем? Нет, в прошлый раз картофель оттянул на себя всё внимание, нужно попробовать что-то новое…»

Дзынь!

Звон трамвая переключает поток мыслей в другую сторону. «Если так подумать, уже через четырнадцать лет мне будет сорок. Ужас-то какой! С другой стороны, сейчас я одинаково близка и к семнадцати, и сорока. Правда, не знаю, можно ли считать этот факт таким уж утешительным».

Бом!

Трамвай резко дёргает в сторону на стыке рельс. Чарли резко вздыхает, вырвашись из мира тягучих размышлений. Цок- Цок наклоняет немного голову вбок и смотрит ей в глаза. Она чешет его маленькую макушку.

Возвращается в поток своих мыслей. И вот уже на периферии сознания проявляются новые строчки. Скромные обрывки фраз, но они звучат так, словно могут однажды превратиться в важный текст.

«Всем белым воронам Северного города, Далёкой страны. Всем, кому бывает одиноко, неуютно, скверно, паршиво. Кто чувствует часто и много, кто не может не…»

Поток прерывается. Муза, внезапно одарившая Чарли вдохновением, уходит на перекур. Записав всё, что удалось от неё добыть в блокнот с мухоморами на обложке, Чарли наконец замечает, что вагон мчится по одной из её самых любимых улиц – проспекту Непокорённых. Он так назван в честь цветов лунохвоста. Три десятилетия тому назад по тогдашней улице Конституции ехали первые грузовики с привезёнными издалека семенами. Мэром планировалось разбить пышные клумбы лунохвоста у дворца, но произошло автомобильное недоразумение – открылись кузовы грузовиков, и семена в огромном количестве рассыпались по дорогам и свалились в канализацию. Долгое время считалось, что все они были безвозвратно утеряны. Но случилось невероятное: крепкие цветки лунохвоста отказались покоряться судьбе и проводить свой век в темноте канализации, поэтому проросли из асфальта и стен домов. Они пробивались сквозь тостый цемент, и перламутровые бутоны распускались, мерцая, как звёзды. С тех самых пор лунохвосты не переставали разрастаться, и с годами их становится всё больше и больше. Они цветут вдоль всех поверхностей, украшая подоконники, крыши и сточные трубы. С середины мая и до начала июля проспект Непокорённых похож на прекрасный луг.

Чарли разглядывает бутоны, вид которых ей никогда не надоедает, и сердце её наполняется безграничным теплом и любовью ко всему живому. Она любит Цок-Цока, ворчливого кондуктора, ребёнка, кричащего на весь трамвай. Она любит свой странный, грохочущий, качающайся на волнах времени усталый город, в котором даже вещи, которые кажутся кому-то безвкусными видятся ей прекрасными. Она любит этот мир, где всё на своём месте. Где каждый, даже фальшивомонетчик и вор, имеют важную роль для Целого. И в этот момент, когда трамвай с шумом несётся по улице, цветущей так пышно и живо, всеобщее единство особенно сильно трогает Чарли. Ей кажется, что если бы грузовики с лунохвстом не перевернулись в этом самом месте не-важно-сколько-лет-тому- назад, то её бы не было.

– Площадь Капустников, следующая остановка – улица Жёлтая, – объявляет водитель. Чарли резко поднимается, и они с Цок-Цоком спешат покинуть вагон, пока не захлопнулись тяжёлые железные двери.

Прежде чем пойти на кладбище скульптур, Чарли заходит в булочную «Маковка». Это то самое место за пределами центра, куда народ готов ехать из любой точки города. В «Маковке» каждый день пекут целые горы самой разной выпечки, и к вечеру всегда остаются только крошки, а те забирают голуби. От выбора разбегаются глаза: лавандовые крендельки, рогалики с тыквенными кубиками, бублики с голубикой, слойки с крыжовником, калитки с клубничными сердечками, ржаные претцели, манговые пряники, лакричные сушки и королевские эклеры с сливочно-сырно-трю- фельным кремом. Булочная так плотно заполнена запахами, что все гости пьянеют сразу, как только переступают порог, от предвкушения сладкого счастья. Дверь закрывается за Чарли под звон колокольчиков.

– Здравствуйте! Добро пожаловать! Чем мы можем порадовать вас сегодня? – привествуют её сестры-близняшки с густыми рыжими косами. Одна из них одета в нежно-коралловое платье с кружевами, а другая – в грубый джинсовый комбинезон.

– Ох! – восклицает сестра в комбинезоне. – Какой красивый ворон!

– Кар! – отвечает Цок-Цок.

– Он говорит, что ему нравится ваш костюм, – переводит Чарли. Близняшка краснеет и, хихикнув, поворачивается к сестре и что-то шепчет ей на ухо. Та в ответ качает головой.

– Вероника спрашивает, что из нашей выпечки можно ворону? Мы угощаем.

Чарли изучает витрину. Она знает, что Цок-Цок с удовольствием попробовал бы королевский эклер, но лучше ему отведать полезный бананово-кокосовый шарик с сердцевиной из чернослива. Указав на него, она добавляет:

– А мне кукурузную улитку, пожалуйста.

Близняшка в платье старательно заворачивает выпечку в банановый лист и завязывает его сахарной лентой, пока её сестра стучит по клавишам кассового аппарата, выбивая чек.

– Семь сорок, – объявляет она.

Чарли звенит карманом с мелочью и выуживает оттуда две блестящие монеты, каждая с толстой цифрой пять. Взяв сдачу, она прощается с близняшками и покидает сладкое царство.

– Вот жуки! А мне ничего в подарок не предложили, – шутливо ругается она и разорачивает банановый лист.

Присев на гранитный поребрик, Чарли кладёт перед Цок- Цоком его угощение и подносит близко к носу свой десерт. Втянув сладкий запах с нотками аниса, она за один раз откусывает чуть ли не половину улитки. О, это сочетание! О, нежная музыка вку- сов, как складно она звучит! Все специи идеально подобраны, ни одна не перебивает другую. Эта вкусовая палитра так сильно завлекает Чарли, что она продолжает жевать улитку, не обращая внимание, что крошки сыпятся на платье. Проглотив последний кусочек, она приходит в себя, возвращаясь из далёких миров об- ратно на площадь Капустников.

– Ну что, как твой бесплатный шарик?

– Кар-кар, – замечает Цок-Цок, подчёркивая, что десерт слегка заветрился и ему не хватает кайенского перца.

– Ох уж этот твой вороний вкус, – говорит Чарли. – Ладно, теперь можно и в парк. Или возьмём ещё кофе?

– Кар, – ворон напоминает, что с её чувствительной нервной системой нельзя пить так много кофе.

– Ладно-ладно. Через пару часиков, – соглашается она.

Чарли поднимается, ждёт, когда Цок-Цок залетит к ней на плечо, отряхивает платье от крошек и поворачивает в сторону переулка Художников. На нём, как следует из названия (а в Северном городе ничего не называют просто так), живут представители клуба «Х». Это группа художников, которые работают в жанре очень-очень примитивного искусства; ведь просто примитивного было не достаточно. «Искусство – НИЧЕГО, выражающее ВСЁ» – так звучит их слоган. Он же вышит на ярко-голубом полотне, перетянутом через весь переулок.

– Надо будет взять у них интервью, – вслух размышляет Чарли. – Побольше узнать про всё из ничего и ничего во всём.

Пройдя переулок, они сворачивают на улицу Пустошей, что упирается прямо во вход на кладбище скульптур. Здесь так сильно пахнет мылом, как будто только пару минут назад кто-то хорошенько прошёлся по дороге огромной пенящейся щёткой. Чарли обожает запах мыла и моющих средств вообще. По её мнению, в этих непритязательных бытовах ароматах кроется вся красота. И если бы она создавала парфюм, то не стала бы включать в него ноты яблока или цитруса, а скорее бы взяла запах новой обуви, девяносто пятого бензина, влажного сена или только что глаженного горячего белья.

У дома номер четырнадцать Чарли замечает молодого человека лет семнадцати, что стоит совсем неподвижно, точно статуя. Перед ним лежит раскрытый чехол от гитары. Но ни в чехле, ни в руках у юноши ничего нет. Поравнявшись с ним, Чарли останавливается и выжидательно смотрит в глаза фундучного цвета. Они стоят в тишине, теперь уже две застывшие во времени скульптуры. Цок-Цоку становится не по себе от молчания, и он клюёт Чарли в плечо. Тогда она достаёт из кармана большую медную монету, кидает её в чехол. Монета звонко ударяется о твёрдое днище, и это приводит молодого человека в чувство. Он трясёт головой, смахивая чёрные пряди с лица. С шумом набирает воздух и на одном дыхании начинает читать стихотворение.

В лесу уснула смерть,

Тише, не буди.

Дай сны ей досмотреть,

Подальше уходи.

Пока в пустынях стынет лёд,

Пока тоской гниют цветы,

Пусть остановит время ход

И позовёт из темноты.

Спросив, зачем, о злобный рок,

Мы снова в теле человечьем?

Здесь боль, печаль, болезнь и ночь

Сияет нежно так,

Что я, забыв про все утраты, снова верю

И радуюсь дыханью своему,

Как узник, избежавший гильотины.

Скажи же мне, в чём та причина

Что заставляет нас

Нести сей крест

И день любить

Как любит мать

Своё дитя?

Дослушав его, Чарли хлопает, и хочет уже идти дальше, но её интерес побеждает. Тогда она спрашивает:

– Как тебя зовут?

– Майки, – парень склоняет голову.

– У тебя прекрасные стихи, Майки.

– Кар! – поддерживает Цок-Цок.

Майки снова замирает, не обращая внимания на ворона. Подождав несколько минут и убедившись, что он продолжит так стоять до новой монетки, Чарли пожимает плечами, и они с Цок-Цоком продолжают свой путь. За домом двадцать семь следует бывший пустырь, ныне поросший диким кустарником. Большинство веток пересохло, а кусты напоминают толпу на рок-концерте – правда, иссохшихся бабуль, которые сложили тощие костлявые пальцы в «козу» и тянутся ими к небу.

– Интересно, что там за привлекательный бурьян выступает? Такая толпа собралась! – Чарли делится своими фантазями с Цок-Цоком и тот одобрительно кивает.

– There is no one else who can shine like you, oh my little star, – напевает она, и ворон качает головой в такт. Они хохочут и идут дальше.

Тишина на кладбище такая, какой ей и полагается быть – мёртвая. И раньше Чарли приходила сюда слушать исключительно её. Но после отличного кофе, сладкого десерта и встречи с Майки настроение у неё какое-то лирическое, а посему наслаждаться молчанием статуй совсем не хочется.

Тогда она достаёт из сумочки две пары наушников-ободков (одни обычные, а другие крошечные) и розовый плеер. В нём уже стоит кассета с записаным плейлистом «mix N», который Чар- ли старательно собирала целый месяц. В нём собраны «лучшие хиты для сладкой грусти и солёной радости», настоящие шедевры музыкального искусства (по скромному мнению Чарли, конечно). Щёлкает кнопка, и их с вороном тут же подхватывает саксофоническое вступление песни Луи Армстронга La vie en rose.

Довольно кивнув, Чарли шагает вдоль буков и развалившихся от времени каменных скульптур. Она проплывает мимо безголовых, безруких, безногих творений. Иногда ей попадаются и вовсе бесформенные каменные куски: не разобрать, изображали ли они человека когда-то. Одна композиция сменяется другой и теперь для них выступает Фрэнк Синатра с его Moon River.

В этот момент Чарли останавливается у высокой, три метра минимум, адамантовой женщины. У неё срублено полголовы, левая рука и правая нога, но она продолжает стоять прямо, оперевшись на копьё. Чарли смотрит на женщину долго и внимательно, изучая каждый сантиметр и пытаясь прочитать её судьбу по отпечаткам времени. «Где она была? Что успела повидать, прежде чем её привезли сюда, доживать?». Чарли пытается докопаться до истины. Может быть, вот эта трещина на щеке была оставлена мечом правосудия, когда безымянная адамантовая женщина была в Назарете? А вот этот шрам под правой коленкой, мог ли он появиться во время сражения за Персию? Чарли пожимает плечами и продолжает свой прогулку. Они с Цок-Цоком находят целый ряд с разрушенными шахматными фигурами. Среди них не хватает только белого ферзя, и Чарли представляет себя королевой потерянного мира. Она мысленно раздаёт им приказы. «Отряд пешек, а ну-ка, срочно, к королевскому флангу! Отправить слонов следом, не дайте этим шакалам ускользнуть!» Увлекшись сражением, Чарли кричит:

– Кони! Защищайте вашу королеву!

Вздрогнув от звука собственного голоса, она срывает наушни- ки и оборачивается. Хочет убедиться, что никто посторонний её не услышал. К своему удивлению, в паре метров она видит того самого застывающего поэта. Они поменялись ролями, и он стал её невольным зрителем.

– Майки! Что ты здесь делаешь?

– Эм… Иду в кино! – отвечает он испуганно.

– Тут что, есть кинотеатр? – Чарли оглядывается, точно пытаясь разглядеть за одной из статуй вход в кинозал.

– Нет, но это самый короткий путь на Печатников.

– Ага, хм, – она закусывает губу. – Что за кинотеатр?

– Черно-белого кино, – отвечает Майки, засовывая руки в карманы джинсовой куртки, что велика ему размера на три.

– О, никогда о нём не слышала.

– Хорошее место, там показывают только старые фильмы.

– А ты на что идёшь?

– Пока не знаю. Решу на месте.

– Так это ты на кино деньги собирал? – соединяет две точки Чарли.

– Да. Хотел ещё, чтобы хватило на бурбон, но сегодня людей совсем мало.

Чарли и Цок-Цок быстро переглядываются, и она достаёт из кармана деньги:

– Вот. Для вдохновения.

Майки опускает голову и, впервые за всё время, кротко улыбается.

– Спасибо. Если хотите, можем вместе пойти. Или у вас тут неоконченная битва?

– Ха-ха, – убирая наушники обратно в сумку, отвечает Чарли. – Вообще, я хотела тут ещё погулять, но… А знаешь что, пойдём!

Они проходят три ряда скульптур, минуя Падшую Женщину, работу Туо Терро – одну из самых известных статуй. Проходя мимо неё, Майки кладёт руку себе на сердце и почтительно кивает. Проследив за его движениями, Чарли спрашивает:

– Твоя любимая скульптура?

– В каком-то роде. Но не из-за красоты исполнения, а из-за того, что она олицетворяет, – Майки достаёт из кармана пачку «Мальборо», выуживает одну сигарету и прикуривает, щёлкнув металлической зажигалкой. – Если бы я писал книгу, то обязательно посвятил бы её куртизанкам.

– Почему?

– Столько боли и красоты, наивности и лжи…Читали «Богоматерь цветов» Жана Жене?

– Нет.

– Советую, – затягиваясь, говорит Майки.

Они подходят к забору. На дверях висит замок. Майки достаёт ключ, открывает калитку и пропускает Чарли вперёд.

– Откуда у тебя ключ?

– Обменял у охранника за бутылку коньяка и шоколадку. Так можно неплохо сократить путь.

– Так тут перелезть нетрудно – калитка невысокая.

– Ну, это моветон. А жить надо изящно.

Чарли пожимает плечами и молчит. Ей иногда нравится собирать разные мнения и засахаривать их, заливать смолой в памяти, чтобы они сохранились в своём первозданном виде.

Как и сказал Майки, за калиткой обнаруживается посыпанная гравием тропинка, которая ведёт к кварталу Тружеников. От калитки до входа в кинотеатр ровно пять минут. Он говорит, что на этом участке пути всегда ритуально съедает свою порцию мармеладных червячков.

– Зачем?

– Чтобы не чавкать во время сеанса, – говорит он, протягивая Чарли пачку. – Ворону можно?

– Нет, он такое не ест, спасибо.

Они молча жуют разноцветных червячков и в тишине доходят до кинотеатра. Расписание вывешено на улице:

12:00 Касабланка;

15:00 Банда аутсайдеров;

18:00 В джазе только девушки;

20:00 Однажды в Риме.

– Гадар. Идеально – говорит Майки, закуривая. – И есть ещё пять минут на сигарету.

– Сколько тебе лет? – спрашивает Чарли.

– Восемнадцать… Вчера исполнилось.

– Ну-ну.

– А вам?

– Я не помню, – высунув язык, отвечает Чарли.

– А работаете кем? – прищуривается Майки.

– Я журналистка.

– Вот значит как, – он выдыхает голубоватый дым. – И про меня напишете?

– Может быть, но нужна хорошая история, цепляющая. Возможно, драматичная.

– О, за этим дело не станет, – Майки тушит сигарету о фонарь и кивает на дверь. – Ну, идём.

Они заходят в светлое помещение кинотеатра, расписанное фресками.

– Ого! – удивлённо выдыхает Чарли.

– Когда-то это был храм.

– Кажется, не все божества его покинули. Здесь так хорошо! Даже ладаном всё ещё пахнет!

Они подходят к кассе:

– Три билета на «Банду аутсайдеров», пожалуйста.

– А разрешение для ворона имеется? – спрашивает пожилая женщина; из-под оправы в форме кошачьих глаз было видно её строгий взгляд.

– Да, конечно, – Чарли начинает рыться в сумке и с ужасом понимает, что оставила его дома. – Ой, забыла… Но, правда, поверьте, оно у меня есть!

– Без разрешения на пребывание птицы в общественных местах не пущу. Хаос в кинотеатре недопустим!

– Но он обожает французскую волну! И будет сидеть тихо-тихо!

Цок-Цок утвердительно кивает.

– Нет. Если придёт проверка, будет большой штраф.

– И каковы шансы? – спрашивает Майки.

– Ладно, – расстроено выдыхает Чарли. – Цок-Цок, полетай немного. С меня что-нибудь вкусненькое.

– Кар! – ворон жмурится от извинительных почесывания Чарли и улетает прочь.

Майки берёт билеты и указывает на завешанный бархатными шторами проход в зрительный зал. Чарли идёт за ним и разглядывает фрески, крутя головой во все стороны. Особенно её впечатлил сюжет под самым куполом: здесь множество ангелов с нежными, как рассвет, щёчками, стремятся к образу Мадонны, закутанной в тёмно-синий палантин.

– Как здорово! Она очень похожа на Венеру Боттичелли, – с придыханием говорит Чарли.

Чарли и Майки заходят в зал, где сидят в основном только пожилые женщины. Это заметно по необыкновенной концентрации седых голов на квадратный метр.

– Добро пожаловать в клуб синефилок, – шёпотом говорит Майки, и Чарли легонько бьёт его по плечу.

Они устраиваются в ряду номер шесть, на местах девять и десять. Рядом с Чарли на одиннадцатом кресле сидит женщина лет шестидесяти со смуглой кожей и идеально прямыми волосами. Она одета в жёлтый твидовый костюм, а на коленях у неё лежит ярко-лиловый берет.

– Приятного просмотра, – шепчет Чарли.

– Спасибо, ласточка. И тебе.

Основной свет гаснет, вспыхивает экран, и начинается магия кино. Фильм вызывает у Чарли смешанные чувства. Она то возмущается – мужские персонажи ей совершенно не нравятся, то восклицает – Артюр такой противный; то смеётся от немодных эффектов, то плачет от того, что ей жалко Одиль, которая спуталась с сомнительными кадрами. И дело даже не в том, что они подбили её на воровство, но в их паразитирующем отношении к жизни, которое толкает на эту безыдейную кражу. Это не акт искусства, не философский вопрос, как было у Достоевского, а лишь грубый способ решить проблему. И всё же, кино снято красиво, а потому оставляет у неё приятное послевкусие, как хороший семидесятипроцентный шоколад.

Майки весь сеанс остаётся неподвижным, точно он всё ещё стоит на улице перед своим футляром. Ни одна мышца на его лице не шевелится до тех пор, пока над их головами не вспыхивает жёлтый свет.

– Ну как? – спрашивает он у Чарли.

– Спорно, но эстетично. Правда, пересматривать я бы не стала, но о проведённом времени не жалею.

– Это классика, – с видом знатока подмечает Майки.

– Да, знаю. И всё же.

– Ну что, по бурбону? – он поднимается и быстрыми шагами направляется к выходу из зала.

– Тут при храме и бар есть? – следуя за ним, удивляется Чарли.

– Нет, но совсем рядом.

На выходе из кинотеатра их уже дожидается ворон.

– Цок-Цок! – радостно зовёт Чарли. – Ну как ты? Где был?

– Кар! Кар-Кар, – отвечает он.

Майки вопросительно смотрит на Чарли.

– Он говорит, что слетал на крышу ратуши неподалёку и поспорил с голубями насчёт теории струн. – Кар!

– И поел семечки! – ахает Чарли. – Подожди, с рук?!

– Кар…

– С рук какого-то дедушки. Цок-Цок! Ты же не уличная птица! – Чарли качает головой, но ворон горделиво отворачивается, давая понять, что разговор закончен.

– Да ладно вам, что за рамки? Ну вот захотелось ему поесть семечек, почувствовать себя настоящей городской птицей, что такого? – надевая на плечо футляр от гитары, спрашивает Майки.

– М-м-м, – закусив губу, мычит Чарли; спорить ей не хочется. – Да ничего. Ладно, где бар?

– Отсюда минут пятнадцать пешком. Он называется La llorona, – толкая дверь кинотеатра, отвечает Майки.

– Ух ты! Мексиканское местечко! Здесь? Не знала, что этот район такой модный. И кинотеатр в храме, и кладбище скульптур и вот теперь ещё и бар мексиканский.

– О, это вы ещё на Оловянке не были. Вот там совсем повышенная концентрация модных, так сказать, мест. А это так, небольшой закуток с заморскими напитками и бурбоном – в том числе.

– Что значит «не была Оловянке»? – возмущается Чарли. – Там редакция одного издания, с которым я работала. Журнал – «Кюлоты».

– Первый раз о нём слышу, – Майки прикуривает сигарету.

– Ну как же, винтажный шик, блошиные рынки как фетиш и trash-fashion.

– Выбор редакции – Zara с помойки?

– Вроде того.

– Занятно.

Втроём они выдвигаются к бару. Обойдя кинотеатр-храм, выходят на ухоженную дорожку, выложенную кирпичом. По обе стороны громоздятся кучки скошенной травы, от который исходит сладкий запах. Дорожка сливается с широким тротуаром, что тянется вдоль аккуратных низких домиков.

– Ты часто здесь бываешь? – спрашивает Чарли, разглядывая клумбы, тянущиеся вдоль дороги.

– Да, мы когда-то жили неподалёку. Мне всё здесь знакомо, особенно кладбище скульптур. Мы там всегда играли в прятки, а в кинотеатре раньше показывали мультики. Теперь я сюда возвращаюсь по старой памяти. Это моё место силы.

– Вот значит как. Надо будет уделить больше внимания этому району. Может, получится занимательная статья. А знаешь ещё какие-то места интересные?

– Не скажу, – отвечает Майки.

– Почему это? – удивляется Чарли.

– Тогда сюда сбегутся толпы людей, – объясняет он, – и весь шарм пропадёт. Прошу, если вам не трудно, не пишите эту статью.

– Но хочется же чем-то замечательным делиться с другими.

– Я не хочу. Потому что так всё портится. Два года назад Сухой Мост был лучшим местом города. Там собирались панки, байкеры, художники, театральные режиссёры, хиппи и даже белые воротнички. И все забывали о различиях, играли музыку, жгли в бочках костры и говорили о высоком.

– А потом?

– Такой же энтузиаст написал статью для «Северный город говорит». Не вы, кстати? – он резко поворачивается и смотрит на Чарли.

– Нет-нет, но я поняла, о чём ты. Хорошая, кстати, была статья, – она осекается, – с журналистской точки зрения.

– Ага. Настолько, что после неё хлынули… – Майки замолкает. – Зеваки. А за ними следом и торгаши. И всё, никакого единения не осталось.

– Как же так, если людей стало больше?

– Всё это ерунда. Объединиться вокруг идеи, а не коробки с кедами – это совсем другое.

Они сворачивают на узкую улицу, на которой практически не осталось целых домов. Часть из них завешана алой сеткой, другая – открыто заявляет миру о своей аварийности, выпячивая выбитые стёкла и шелестя обрывками занавесок. Чарли ёжится, подумав о том, каково жить в таком доме и всё время думать, что он вот-вот развалится. Будто подслушав её мысли, один из домов сбрасывает с себя кусок металлической крыши. Он с грохотом валится на землю, рухнув в гору сухих листьев. Те подлетают в воздух, вальсируют немного и тихо опускаются, спрятав под собой металлическй кусок.

Засмотревшись на их танец, Чарли чуть не наступает в открытый колодец. Майки хватает её за руку, подтягивая обратно.

– Эй, осторожно!

– Ну и райончик! – присвистывает Чарли. – Тут хоть что-нибудь не разваливается?

– Памятник Труду, – усмехается Майки.

– Покажешь?

– Он по пути.

Дорога, по которой идут Майки и Чарли с Цок-Цоком на плече, расползается множеством морщинок-трещинок, которые хрустят, как ледяная корочка. Майки подгибает правую ногу и целится прямо в очерченные пространства, играя в невидимые классики. Чарли прислушивается к его ритмичному топоту и звучному хрусту асфальта; они напоминают ей одну мелодию.

– Это Personal Jesus?

– Да! Отличный слух. Теперь такую, – Майки прыгает с одной ноги на другую, а потом резко преземляется сразу двумя; он повторяет свои движения несколько раз.

– Пф, легко, – Чарли узнаёт ритм с трёх прыжков. – это же We Will Rock You.

– Кар! – Цок-Цок возбужденно хлопает крыльями.

– Он говорит, что тоже её сразу узнал.

– Ладно, а что если?.. – Майки встаёт на цыпочки, потом резко подпрыгивает в воздух и приземляется только на левую ногу, пропрыгав на ней три шага, он разворачивается на пятке; его комбинацию завершает два шага с притопами назад.

– Psyсho Killer! – радостно кричит Чарли.

– Да! – смеётся Майки. – А вот и памятник, кстати.

Они останавливаются у постамента, из которого вырывается рука, держащая огромный серп. Памятник по углам покрыт бирюзовой ржавчиной, но на фоне остальных сооружений выглядит как новенький.

– Поставили ещё при царе Горохе, – говорит Майки, – и вот, всё ещё стоит, не шатается. Вот что такое проверка временем.

– Нет, ну просто обложка для выпуска «Наследия социализма», – изумляется Чарли, – особенно если сфотографировать на фоне всех этих развалюх.

– Теперь я знаю, как выглядит религиозный журналист, – хмыкает Майки. – Вы во всём видите информацию для материала. – Ну да, – Чарли пожимает плечами, – профессиональную деформацию никто не отменял.

– Но не обо всём на свете стоит рассказывать, – Майки опять закуривает. – Уверен, некоторые вещи хотели бы оставаться инкогнито.

– Этого мы наверняка сказать не можем. Что, если этот памятник хочет попасть на обложку журнала Time?

– Памятник – может быть, но что насчёт жителей улицы?

– Об этом нужно спросить у них лично. Я, между прочим, всегда получаю согласие героев историй. В противном случае, они остаются инкогнито.

– Ну уберёте вы имена. А место-то у жителей тоже отберёте, потому что они не хотели никому рассказывать про свой этот несчастный памятник.

– Так памятник – не частная собственность, иначе стоял бы у кого-нибудь на балконе или в гараже. Так что он принадлежит всем жителям Северного города, точнее, информация о нём. И вообще, вот врачи дают клятву Гиппократа, а журналисты клянутся всем-всем делиться. Поэтому я не должна утаивать от читателей материал, который основан на достоверных фактах и может быть полезным.

– И какая польза будет от статьи об этом памятнике?

– Как минимум привлечёт внимание. Может, после этого дома отремонтируют.

– А что, если их лучше оставить как есть? – не унимается Майки.

– Почему?

– Ну, может кому-то так больше нравится! – он отворачивается.

– Не знаю, кому могут нравиться дома в аварийном состоянии… – О, вон и бар уже видно, – меняет он тему и ускоряет шаг. Чарли так увлеклась спором что не заметила, как они выходят на совершенно другую улицу. Здесь ровными рядами выстроены компактные панельные домики с крошечными балкончиками; ограждение каждого из них облицовано разноцветными пластиковыми кирпичиками. Чарли дивится внутреннему убранству некоторых из них. Одни завалены барахлом (от старых лыж до огромных резиновых жаб), а на других стоят аккуратные маленькие столики. Но больше всего её внимание привлекает балкон, на котором стоит автомат в виде рожка с мороженным.

– Смотри, Майки, – Чарли указывает пальцем на автомат. – Хотел бы я такой, только с зефиром.

– Ням!

– Кар! – Цок-Цок тоже любит зефир и не может промолчать.

До бара остаётся всего несколько метров, но Чарли уже чувствует тень алкогольного запаха, к которому присоединяются басящие гудки сузафона.

– Так там ещё и живая музыка? – Чарли замирает от восторга.

– Каждые пятнадцать минут начинается двухминутное соло одного из инструментов Северной Америки, – поясняет Майки.

– Уже предвкушаю, как… – она осекается, ловя слова о новой статье зубами. – Буду под это потягивать какой-нибудь коктейль.

Майки фыркает и тянет дверь, пропуская Чарли с Цок-Цоком вперёд. Они заходят в небольшое помещение с чёрными стенами, исписанными разноцветными мелками. Прямо посреди надписей в стены врезаны маленькие цветные лампочки, света которых хватает только для того, чтобы разбавить приятный полумрак. В нём едва ли можно полностью разглядеть узкие столики и сидящих за ними гостей, девяносто девять процентов из которых люди, и оленя. Он стоит у столика перед самым входом и пьёт свой коктейль из ведёрка.

– Вон, за стойкой есть места, – говорит Майки и начинает проталкиваться через плотно заставленный столиками зал. Чарли постоянно задевает чужие спины, за что скорее спешит извиниться. Наконец, они добираются до барной стойки и садятся на высокие стулья с сидушкой из зелёного меха. К ним тут же подходит молодой бармен с выкрашенной в розовый с фиолетовыми и голубыми прядями чёлкой.

– Приветствую. Чего хотите?

– Мне как обычно, – с вызовом откинувшись к спинке стула,

говорит Майки.

– Понял. А для подружки и её ворона?

– А что посоветуете необычного? – спрашивает Чарли.

– Пробовали крепкий кактусовый сок?

– Нет.

– Тогда его, – кивает Майки бармену.

– Ууу! – Чарли хлопает в ладоши, – А Цок-Цоку воды с сахаром.

– Кар? – ворон вопросительно глядит на неё, спрыгивая на стойку.

– Сегодня можно!

Бармен кивает и начинает готовить напитки. Чарли с интересом разглядывает бар. Особенно её привлекают рисунки мелками: в основном надписи на разных языках, среди которых кто-то нарисовал кусочки повседневности, вроде автомата мгновенной отправки сообщений и обелиска знаний.

– Просто петроглифы современности, – хихикает она. – Рассказывают историю своего времени. Ой, там даже складная обсерватория есть!

– Ваши напитки, – бармен выставляет перед ними красивые резные стаканы.

– Спасибо, – Майки пристально смотрит ему в глаза.

Чарли подносит стакан к носу и хорошенько принюхивается. – У него такой пихтово-мятный аромат, – она делает глоток. – Вкусно и… Ой! Действительно крепко.

– Кир своё дело знает, – улыбается Майки. – Он для каждого гостя умеет подобрать идеальный напиток.

– Я так и подумала, – загадочно улыбается Чарли. – Сразу уточняю: про это место тоже писать нельзя?

– Ой, да что я вам всё запрещать буду. Если захотите, всё равно напишете.

– Угадал, – говорит Чарли и делает большой глоток кактусового сока. Всё её тело тут же накрывает тёплой волной. Она замечает, как губы её сами по себе растягиваются в улыбке. Вдруг Чарли понимает, что она вообще-то очень счастливый человек. Оказавшись внутри этого огромного калейдоскопа, в приятной компании, ей начинает казаться, что каждая деталь жизни свелась к единому знаменателю. Она совершенно точно должна была оказаться сегодня здесь, по другому просто быть не могло.

На сцену выходит музыкант с банджо. Без лишних прелюдий он начинает наигрывать весёлую мелодию. Чарли пританцовывает, сидя на стуле, и радость переполняет её так сильно, что расплёскивается наружу. Она подносит ладони к лицу и одобрительно кричит:

– Ву-ху!

Майки, пусть немного сдержаннее, но всё же подхватывает волну веселья и постукивает ладошкой по барной стойке, а ногой по соседнему стулу. Гости Lloron’ы сливаются в едином танце, всячески поддерживая музыканта. А он, как благодарный артист, выкладывается ещё сильнее. Его рука танцует на грифе, выполняя пальцами невероятные па и собирая самые сложные аккорды. Кажется, что струны вот-вот задымятся, и банджо заискрится, как бегнальский огонёк. Музыкант настолько забывается, что даже превышает отведённый лимит, заканчивая выступление на минуту и четыре секунды позже.

– Ух! – восторженно говорит Чарли! – Какое отличное место ты мне показал! Спасибо!

– Да что уж там, – пожимает плечами Майки. – Ещё по одной?

– Ой, этот сок, конечно… – Чарли не уверена, что стоит пить ещё такого крепкого напитка. С другой стороны, у неё ведь сегодня выходной и вечер только начинается, а завтра суббота, и можно позволить себе даже лёгкую головную боль с утра. – Ну, ладно, давай!

– Кир, – небрежно бросает Майки и кивает бармену на пустые стаканы.

– А это что? – Чарли подмечает крупную полупрозрачную чашу рядом с стопкой салфеток.

– Это «кости» – местная игра.

– Обожаю игры! – она тянется к чаше и заглядывает внутрь. Там лежит что-то, похожее на настоящие части скелета.

Чарли вздрагивает и отодвигается как можно дальше.

– Ну-ну, не пугайтесь, – смеётся Кир, – у их появления весьма прозаичная история. Майки, расскажи ей.

– В общем, – Майки нехотя начинает рассказ, который он рассказывал уже не меньше тридцати раз, – владелец бара раньше работал в Музее Естествознания. Его оттуда уволили, и он стащил сломанный скелет Большого Красного Тигра. Пока поднимал его по лестнице в квартиру – уронил бедолагу, и тот разлетелся по парадной. Кости он все равно собрал и сохранил – не пропадать же краденому. А потом придумал с ними игру.

– А я-то думала, когда ты сказал «кости», что речь идет о кубиках…

– Да наши «кости» куда интереснее. – Майки достаёт из чаши фалангу и крутит её в руках. – Смесь маджонга и домино.

– Хочу сыграть! – хлопая в ладоши в предвкушении, говорит Чарли. Она обожает узнавать новые игры.

– Ну, хорошо, – снисходительно отвечает Майки. – Есть шесть видов костей: от самых сильных до самых слабых. Кости, участвующие в битве, сбрасываются, а запускать руку в чашу можно только три раза. Побеждает тот, кто за оговоренное коли- чество раундов набрал больше всего очков. Понятно?

– Пока не очень. Давай тестовый раунд.

– Ну, хорошо. Зачерпывайте кости.

Чарли запускает руку в чашу. Кости на ощупь шероховатые и прохладные. Она водит по ним пальцами, гладя сточенные уголки. Наконец её ладонь сжимается и выуживает целую горсть разных косточек. Майки оценивает набор, который достался Чарли.

– Вот, у вас три очень сильные кости, а остальные совсем мелкие.

– А как определить их силу? – Чарли разглядывает косточки, Цок-Цок внимательно изучает их вместе с ней.

– По типу – трубчатые, губчатые… – Майки осекается, заме- чая, как его новая знакомая на глазах теряет уверенность. – Хотя проще, конечно, различать по цветным меткам. Красные побьют любую кость, а иногда и несколько, а вот голубые поодиночке совсем бесполезны. Я пойду первым. Три зелёные. У вас побьют две жёлтые или одна красная.

– Красная! – Чарли выдвигает кость и делает глоток кактусового сока.

– Хорошо. Теперь ваш ход.

– А можно ещё взять костей?

– Можно, но в начале игры я бы не стал.

– А мне так чувствуется!

– Ну, если чувствуется, тогда надо брать, – понимающе кивает Майки.

Чарли аккуратно погружает руку в чашу. На этот раз, она вдумчиво ощупывает косточки, пытаясь угадать, какие из них принесут ей победу.

– Ага! Четыре красных!

– Главное, не тратьте их слишком быстро.

– Ладно-ладно. Тогда вот. – Чарли выкладывает жёлтую и голубую.

– Неплохо. Отбиваюсь четырьмя голубыми. А теперь вы защищайтесь от жёлтой и зелёной.

– Двумя жёлтыми можно?

– Вполне. Я ещё возьму.

Рука Майки исчезает в чаше, а взгляд становится отстранённым, как в переходе. Чарли аккуратно раскладывает косточки перед собой.

– Вроде у меня неплохо получается, а, Цок-Цок?

– Кар!

– Скажешь тоже, «элементарно»! Тут вообще-то думать надо. – Я бы сказал, что эта игра скорее на удачу, чем на стратегию, – пожимает плечами Майки.

– Ну, тогда я точно проиграю, – перебирая кости, говорит Чарли.

– Почему это?

– Когда я рассчитываю только на удачу, ничего не получается. А вот там, где всё от меня зависит, шансы на успех возрастают.

– Ну, если не везёт в картах, то в любви повезёт обязательно. Так ведь говорят?

– Вроде! – Чарли кивает, пока Майки выуживает новую горсть костей.

– И что, верно? – Майки делает глоток бурбона.

– Скорее да. Не могу пожаловаться на своих любовников, – хихикает Чарли.

В этот момент тянущийся за бутылкой с песочным джином Кир, слышит её слова, и спрашивает:

– А ну, признавайся, в чём секрет?

– Выбора любовников?

– Ага. Ты что, список составила и по нему их проверяешь? – поровнявшись с ней, Кир протирает бутылку полотенцем.

– Нет, списка точно не было, – отвечает Чарли. – Может, у меня просто хороший вкус?

– Отставить! – шутливо-рассерженно кричит Кир и хлопает полотенцем по барной стойке. – Нужна точная информация!

– Ладно-ладно, – защищаясь руками, смеётся Чарли. – Наверное, всё дело в том, что я влюбляюсь в отчаянных романтиков и бесконечных дураков.

– И не жалеешь?

– А что жалеть? Пусть в конце всё и летит в тартарары, но зато в начале и середине не соскучишься. А ещё, – она закрывает Цок-Цоку уши, – эти романтики и дураки обычно хороши сами понимаете в чём.

– Вопрос снят, – Кир улыбается.

– Вот это разговорчики пошли. Пойду-ка покурю, – Майки поднимается и тянется в карман за сигаретой.

– А я в уборную. Где искать, кстати?

– Внизу, в подвале, – отвечает Кир. – Возьми фонарь.

Он протягивает ей бронзовый фонарик с вырезанными звёздочками. За то время, что они провели за стойкой, народу в зале стало гораздо больше. Чарли встаёт и начинает продираться между спин и локтей к сцене, точнее, тёмному уголку возле неё, где находится спуск в подвал. Она вытягивает руку с фонарём вперёд и, придерживаясь за стену, спускается вниз.

Тени принимают причудливый облик и начинают танцевать на всех поверхностях. В зале вновь звучит музыка, на этот раз – маримба. Этот инструмент всегда можно услышать на радио Далёких Стран в качестве перебивки между программами. Чарли качает плечами в такт музыке и продолжает спускаться вниз. Её воображение напиталось соком кактуса, и теперь она ярко представляет, что спускается в пещеру горного тролля. Там ей предстоит сразиться за ледяной трон. Ведь именно ей суждено стать новой ледяной принцессой.

Тише!

Кто-то идёт! Нужно прятаться.

Они не могут обнаружить её первой!

Чу! Что за звуки?

Что это, тролли пляшут ритуальный танец?

Они всё-таки узнали, что она придёт!

Взгляд Чарли скользит по чёрной поверхности. Она обнаруживает, что на стене висит зеркало в виде капли. В нём ей улыбается зазеркальная Чарли. Она очень даже хорошенькая. Аккуратный нос, большие глаза и круглый широкий подбородок с ямочкой. Ой, а это что? Зеркальная Чарли зачем-то заправила волосы за уши. «Не нужно, ты ведь немного лопоухая! Нет, лучше вернуть как было». Зеркальная Чарли обижается. «Ну-ну, не надо. Я же говорю правду. Что есть, то есть. Но я тебя и такой люблю, вот что главное. Ну ладно, пойду я к мальчикам. Они забавные».

Чарли моет руки и направляется обратно в зал в тот момент, когда маримба заканчивает своё соло. Зал громко хлопает и умолкает. Майки уже вернулся и, сидя за баром, показывает Цок-Цоку кости. Подойдя ближе, Чарли слышит:

– А твой скелет похож на те, что были у динозавров. Птицы – их прямые потомки.

– Кар? – ворон вопросительно смотрит на Чарли.

– Что он говорит? – Майки вопросительно смотрит на Чарли. – Что он тебя не понимает, – отвечает она, разводя руками.

– Ну вот, а я думал, у меня хорошо получается.

– Не расстраивайся. Вороний считается одним из самых сложных птичьих языков. В нём много интонационных ударений и микродвижений головы, которые могут полностью изменить суть фразы.

– Например?

– Вот пример: «кар-кар», – закинув голову, говорит Чарли. – Это «хороший день».

Она повторяет движение, но в этот раз её голова ровно на градус ниже:

– А вот так «кар-кар» – уже «ужасный день».

– Кар-кар! – Цок-Цок хлопает крыльями.

– Вот, даже я ошиблась, – смеётся Чарли – Я сказала «просто день»

Майки застывает с ошеломлённым выражением лица, и она спешит ему объяснить:

– Это был факультативный предмет на журфаке. Важно знать разные языки, если хочешь брать много интервью. Я выбрала вороний, эсперанто, первый марсианский и африканский суахили.

– Довольно случайный набор, – нахмурившись, замечает Майки.

– На самом деле нет. Я могу объяснить, почему выбрала именно эти языки. Но это очень долгие истории. – она делает взмах рукой, – Давай лучше дальше играть!

– Можно, – зевнув отвечает Майки. – Ещё разочек, а потом я, наверное, пойду. Устал. С утра ещё и пары были.

– На кого ты учишься? – усаживаясь обратно за стойку, спрашивает Чарли.

– Я вольнослушатель на факультете мёртвых языков и литературы, – непринуждённо бросает Майки.

– Ух ты! Звучит увлекательно, – Чарли с горящими глазами подсаживается к нему поближе.

– Да, правда читать задают немерено. И это мне хотя бы не нужно каждую неделю сдавать эссе.

– Какой язык вы сейчас изучаете? – шурша косточками в чаше, спрашивает Чарли.

– Племени восточного ветра. Это единственные кочевники, оставившие после себя так много литературных памятников.

– А можешь что-нибудь сказать на нём?

Майки хмурится, пытаясь вспомнить пройденный материал. – Мы не так давно начали проходить его. «Кузар» значит «здравствуй», а «ихс ити ану нит» значит «лунный холодный свет». – Красиво…

– Майки! Я не знал, что ты ходишь вольным слушателем в университет! Большой языковой? – возвращаясь от мойки, говорит Кир.

– Ну, я рассказываю, когда меня спрашивают, – Майки дарит ему многозначительный взгляд.

– Знаешь, я вот что подумала, – Чарли роется в сумке, достаёт потрёпанный блокнот и почти полностью сточенный карандаш. – Если у тебя будут интересные истории, которыми ты захочешь поделиться, можешь мне написать вот сюда.

На блокнотном листе заплясали неровные цифры. Бумага издаёт характерный хруст, и Чарли протягивает её Майки. Он смотрит на номер, улыбается и аккуратно сворачивает листок.

– Обязательно.

Убрав его в левый карман куртки и похлопав по карману рукой, Майки говорит:

– Ну что, последнюю партию в «кости»? – Давай. Теперь я первая хожу!

– Пожалуйста.

Чарли ёрзает на стуле от нетерпения.

– А сколько косточек я могу сложить?

– Не больше четырёх.

– Ну хорошо, тогда вот так. – Чарли выкладывает на стойку три голубые и одну жёлтую косточку.

– Сильная комбинация, но у меня много жёлтых.

– Сейчас мы это исправим! – кости рассыпаются, стуча по бетонной стойке. Кир и Цок-Цок, синхронно склонив головы, наблюдают за игрой. Бармен незаметно протягивает ворону кусочек шоколадки. Цок-Цок быстро прячет сладость в клюв и закрывает глаза от удовольствия. Майки собирает сокрушительную комбинацию, на защиту от которой Чарли приходится отдать свои лучшие кости.

– Эх, – она хлопает ладонью по стойке, – в другой раз.

– Стопочку утешительного кактусового сока? – спрашивает Кир.

– Нет-нет. Лучше вызовите мне такси, пожалуйста.

– Ну-у ла-адно, – нарочито обиженно протягивает Кир. Майки поднимается со стула и хлопает себя по карманам в поисках пачки сигарет. Чарли встаёт вслед за ним, берёт сумку и поправляет разлившиеся волнами складки на платье.

– Спасибо. И приятно познакомиться. – Она протягивает ладонь Киру. Тот крепко её пожимает и улыбается в ответ.

– И мне, дорогуша. Приходи ещё! И ворона приводи.

– Кар! – отвечает на его помигивание Цок-Цок.

– До свидания, Майки.

– Кир, – он кротко кивает и направляется к выходу. Чарли едва заметно улыбается и идёт следом. На сцену выходит музыкант с гитароном в руках. Откашлявшись, он заводит романтичную и грустную мелодию. Чарли останавливается у двери и оборачивается, чтобы посмотреть выступление. Майки, не дожидаясь её, выходит на улицу и закуривает. Взгляд у него немного растерянный, точно внутренний взор ищет в памяти картинки из далёкого прошлого и никак не может найти. Чуть погодя Чарли выходит, но придерживает дверь.

– Я должна сюда вернуться, – говорит она.

– Конечно, возвращайтесь. Место отличное.

Они замолкают, и всё вокруг заполняют звуки мира: гитаррон, голоса, клаксоны автомобилей – известный каждому городскому жителю многогранный шум. В нём смешаны разные тона: от стука колёс вагонов метро до криков любви из случайных открытых окон. Так город гордо заявляет, что он живой. Поёт, кричит, свистит, хрипит, скребётся, откашливается – и готов продолжать ещё тысячу лет, насколько хватит фундамента.

Трудно поверить, что для кого-то эти звуки ничего не значат. Просто фон или неприятная помеха. Но для Чарли и других, похожих на неё, это – настоящая музыка, симфония с огромным оркестром. Торжественная и одновременно печальная, то затихающая, то звучащая оглушительно громко. Милая сердцу мелодия, отголоски которой они вспоминают, оказавшись за тысячи миль.

К бару подлетает жёлтая «чайка» такси.

– Тебя подвезти? – спрашивает Чарли.

– Нет, спасибо. Хочу пройтись. – отвечает Майки и бросает в урну окурок.

– Хорошо. Тогда, доброй ночи! – она подаётся вперёд и легонько приобнимает Майки. В ответ он хлопает её по спине. – И вам.

– Кар!

Чарли садится в машину.

– Здравствуйте. Правды, четырнадцать.

– Мчимся! – улыбается водитель, мужчина в чёрном кашемировом бадлоне и с элегантной щёткой усов.

Чарли улыбается ему в ответ и надевает наушники. Щёлкнув кнопкой плеера, она возвращается к своему миксу, который остановила на песне Maybe в исполнении The Ink Spots. «Чайка» голосит мотором, трогается с места и быстро набирает скорость. Улицы одна за одной предстают перед Чарли, как страницы книги-панорамы. На разворотах появляются то скромные домики с аккуратными фасадами, то большие сияющие дворцы. И те, и другие подсвечены апельсиново-оранжевыми огнями фонарей, отчего выглядят игрушечными, точно были вылеплены из воска или пластилина. Чарли высовывает руку из окна, протягивая в сторону сотканных из ткани снов зданий. Тёплый воздух окутывает ладонь, надевая на неё невидимую кружевную перчатку.

Такси сворачивает в квартал Садов, и Чарли чувствует густой аромат черёмухи. Он заполняет нос, вытесняя аромат кожаного салона и резкого одеколона водителя. Чарли пьянеет от сладкого запаха, как если бы выпила ещё один бокал кактусового сока. Она глубже проваливается в сиденье, будто в горячий песок на пляже. Чарли кладёт ладонь на сердце и чувствует, как сквозь кожу, мышцы и кости пробивается его стук.

«Вселенная, или кто там есть наверху, – думает Чарли, – Спасибо. За всё. Может, так со стороны и не скажешь, но вообще-то у меня очень счастливая жизнь».

Она поворачивается к Цок-Цоку. Он спокойно сидит на сиденье и выглядит так, точно размышляет о вечном. Чарли аккуратно гладит его по голове. «И у меня есть всё, о чём можно только мечтать».

От этой мысли она почти что достигает прихожей Нирваны, с тапочками и зонтиками, и улыбается во все зубы. Водитель замечает её эйфорию в зеркале заднего вида и одобрительно кивает своим мыслям. Эта немного чудная девушка напоминает ему первую любовь. Её звали Нина и она любила танцевать чечётку, звонко выплёвывать вишнёвые косточки и долго играть на аккордеоне, собирая вокруг себя весь двор. В голове у него начинает звучать мелодия, которую она часто играла на радость всем, кто хотел послушать. Водитель переводит взгляд на зеркало и вдруг замечает, что его отражение помолодело лет на сорок. Седые волосы вновь стали чёрными, а в уставших глазах заплясали огоньки. Он убирает руку с руля и прикасается пальцами к щеке – она на ощупь мягкая, как кожица персика.

Машина сворачивает на набережную, и запах водорослей вытесняет со сцены черёмуху. В наушниках у Чарли Элвис Пресли берёт первые аккорды Lonsome Town. Над крышами домов вспыхивают разноцветные фейерверки, разлетаясь по небу, как порванные бусы. Чарли жмурит один глаз и представляет, что у неё в руках плёночная видеокамера. Ей хочется, чтобы какой-нибудь оператор снимал её, пока она снимает небо. Потом, на монтаже, можно было сделать двойной экран: показать и героиню, и то, что она видит.

Такси сворачивает на улицу Правды. Из всех районов, в которых жила Чарли, этот ей нравится больше всего. И дело не только в конфетной фабрике, что наполняет весь квартал запахом шоколада, ванили и солёной карамели по утрам. Здесь же рядом находится мастерская «Гайка», в которой работают самые красивые мальчишки; и маленькая лавка пирожных и газет, продавец которых берёт у Чарли автограф на каждом выпуске «Ежелунника», с тех самых пор, как она проговорилась, что написала статью «Учимся красиво ждать на примере Ильсины Цокайто». Через два дома от лавки – кедровые бани, в которых по воскресеньям женщины поют хором; а на первом этаже бани – маленькое ателье, где ей пришивали ленты к платьям. В доме напротив – старинная прачечная, известная своим единственным стиральным порошком, который пахнет розовой жвачкой. Всё это за два года стало для неё таким родным, точно проросло корнями в сердце. Теперь Чарли не может представить себя в другом районе, а местные не мог представить этот район без Чарли.

Таксист внимательно вглядывается в окно.

– Где вам остановить?

– А вот, у арки.

– Двадцать восемь, пожалуйста.

– Возьмите, без сдачи, – Чарли вылезает из машины, Цок- Цок вылетает следом.

Они бредут к парадной. Ноги Чарли немного заплетаются от усталости и крепкого сока. Она смеётся от своей неуклюжести. В ожидании лифта сложно удержаться от того, чтобы не внести в блокнот пару строчек будущей статьи.

«В Северном городе есть удивительное место, где вам при-годится знание того факта, что трубчатые кости сильнее губчатых. Это бар Llorona – оазис отборных напитков и музыкальных инструментов Северной Америки…»

– Я голодная! – вдруг понимает Чарли – А ты, Цок-Цок? – Кар!

– Решено. Давай пожарим сыр на ужин.

Они поднимаются на свой этаж. Лязгнув ключом, открывают квартиру и направляются сразу на кухню. Чарли в предвкушении достаёт большой круг сыра и нетерпеливо плюхает его на разделочную доску. Взяв свой любимый нож, рукоятка которого украшена шнурками и бусинами, она нарезает сыр толстыми ломтиками. Не успев толком побыть самостоятельными единицами, кусочки сыра растекаются от жара сковородки и превращаются в расплывшийся блин. К нему присоединяются ловко порубленные кубики томатов. Чуть-чуть пошкварчав на сковородке, гастрономическое произведение переезжает в зелёную тарелку со сколом.

Они спешат в спальню. Устроившись на подоконнике, Чарли накручивает сыр на вилку, как спагетти, и тут же отправляет в рот. Сливочно-ореховый, мягкий и маслянистый, он скользит по языку. И в эту секунду становится ясно, что оно того стоило – не держать этот дорогой сыр до особого случая, а съесть прямо сейчас, перед сном.

– Кар-кар, – с наслаждением доедая сыр, говорит Цок-Цок, выпрашивая добавки.

– Ха-ха, скажешь тоже, – Чарли с нежностью смотрит на ворона. – Цок-Цок!

– Кар?

– Я тебя люблю!

– Ка-а-ар!

Чарли легонько щёлкает ворона по клюву, и он хватает её за палец.

– Ну, ладно, давай спать. Что-то я ужасно устала.

Отставив тарелку, она снимает платье и бросает его на стул. Переодевается в чёрную атласную ночнушку и идёт чистить зубы. Цок-Цок летит следом. Набрав полный рот пасты, Чарли говорит:

– Быху купоший день!

– Кар?

– Тьфу! Говорю, это был прекрасный день.

Цок-Цок кивает и подсовывает голову под кран.

Закончив вечерний ритуал, они возвращаются в спальню. Цок-Цок устраивается в своём гнезде из камыша и сладко зевает. Упав на кровать, Чарли пару минут смотрит на огни фар, скачущих по потолку. Улыбнувшись чему-то своему, она желает Цок-Цоку доброй ночи и закрывает глаза.

Учёба

Лекция 1

Введение в гонзо-журналистику.

Гонзо-журналистика (от английского gonzo – «рехнувшийся», «чокнутый», «поехавший») – это направление в журналистике, для которого характерен глубоко субъективный стиль повествования.

Репортёр – непосредственный участник, а не беспристрастный наблюдатель. Он:

Использует личный опыт.

Открыто выражает эмоции.

Тем самым подчёркивает основной смысл эмоций.

Для гонзо-журналистики также характерно использование цитат, сарказма, юмора, преувеличений, ненормативной лексики. Свобода выражения и личный взгляд.

Сразу после учёбы Чарли поспешила на вокзал, чтобы успеть на электричку в девятнадцать часов три минуты. Город промелькнул перед ней, как фильм в ускоренной съёмке, и вот она уже стояла перед белым мраморным окошком в кассовом зале.

– Один до Лапушкино, пожалуйста, – протараторила она. До отправления оставалось четыре минуты.

Забежав в поезд, Чарли устроилась на свободном сиденье у окна в третьем ряду. Поезд загудел, как довольный слон, и тронулся. Медленно и лениво за окном потянулся осенний пейзаж Северного города. Рыжие, медные и бордовые деревья выстроились в плотные ряды вдоль путей, перекрыв грузные дома вдоль железнодорожной линии. Подсвеченные оранжево-золотыми фонарями, готовящиеся к зимней казни деревья выглядели торжественно-печально. Поезд набрал скорость, и за стеклом с надписью «Аварийный выход» замелькали густые пригородные леса вперемешку с деревянными домиками.

В соседнем ряду со щелчком распахнулось окно, и в вагон элек- трички ворвался морозно-мятный ветер молодой осени. Он принёс с собой запахи елей и мшистых прелостей земли. Чарли подняла воротник пальто, закрыв шею – заболеть ей совсем не хотелось. Допив гречишный чай из термоса и вытащив из сумки плеер с наушниками, она нажала на копку play, включив песню Autumn Leaves Фрэнка Синатры.

Поезд прибыл на станцию Лапушкино с опозданием на две минуты – в девятнадцать сорок шесть. На платформе Чарли уже ждали Соня и Мартуша. Они встречали её, размахивая большими фонариками, переливающимися зелёным и розовым светом. Обнявшись, трое направились к Первой Яблоневой улице, по которой до дома Сони можно было добраться за пятнадцать минут.

– Ну что, как твои курсы? – вытянув руку с фонарём вперёд, спросила Мартуша.

– Очень интересно! И преподаватель такой необычный. Он заехал в класс на одноколёсном велосипеде и в шапке с пришитым плюшевым хвостом енота.

– А какое это имеет отношение к журналистике?

– Думаю, так он хотел подчеркнуть сам термин «гонзо», – пожала плечами Чарли. – Безумие как оно есть. Нам нужно что-нибудь в магазине?

– Да вроде купили уже всё, – ответила Соня.

– А томлёные грибочки?

– Нет, но Ана там колдует над грилем.

– Хочу грибочки! – капризным голосом протянула Чарли.

– Ну ладно-ладно, – успокоила её Мартуша, – давай зайдём к Волху.

– Тогда уже можно и улитку с щавелем взять, – предложила Соня.

– Ням!

В лавочке Волха всегда пахло маком и сдобой; в крошечном магазинчике он умудрился уместить не только печь, где дважды в день выпекались фирменные крендельки и бублики, но и по- ставить аж четыре стеллажа, плотно заставленных разными консервами, соленьями и настойками.

– Здравствуйте! – размахивая фонарём, весело сказала Соня.

– А, привет, Соня, – кивнул Волх.

– Можно нам томлённые грибочки, улитку с щавелем…

– И драконий зефир! – выпалила Чарли.

– Разве ты не решила не есть сладкое? – спросила Мартуша.

– Ну ладно, сегодня-то можно. И я давно хотела его попробовать.

– Семнадцать за всё, – улыбаясь, Волх протянул продукты.

Они шли по Первой Яблоневой к дому. Над асфальтом поднимался серебристый пар, оставляя полоску пространства под дымом, что выплёвывали печные трубы.

– Слушайте, а что вы делаете в следующую субботу? – спросила Чарли.

– Вроде пока не было планов, а что?

– Да у Урсы и его группы первый концерт на репточке. Придёте?

– А они уже лучше играют? – перевешивая сумку с продуктами с одного плеча на другое, спросила Соня.

– Ну… С новым барабанщиком вроде лучше. – Чарли попыталась защитить друга неуверенным голосом. – По крайней мере, на всех репетициях, где я была, было неплохо.

– Вы с ним так много времени проводите вместе, – повернувшись к ней, заметила Мартуша. – Мы чего-то не знаем?

– Нет-нет. Просто у него в последнее время участились депрессивные эпизоды. Вот и стараюсь поддерживать как могу.

– А к терапевту он не думал пойти?

– Он в них не верит. Только в целительную силу искусства, – отводя взгляд, ответила Чарли.

– Ну-ну, – покачала головой Соня.

– Слушайте, ну ладно вам. Мы тоже в двадцать не верили в терапию.

– Только ему двадцать семь, – переглянувшись с Соней, хмыкнула Мартуша.

– Ну да… – Чарли замолчала, увидев первый сорвавшийся с дерева лист. Он прокружился до самой земли и аккуратно лёг перед её ногами. – Заставить мы его всё равно не сможем. И если музыка сейчас ему помогает, так тому и быть. Да хоть сказки на румынском пусть пишет, ей богу.

– Удивительно, как ты терпишь всего его капризы, а вы ведь даже не встречаетесь.

– Мы лучше. Мы дружим, – гордо заявила Чарли.

– То есть дружить лучше, чем встречаться? – удивлённо по- смотрела на неё Мартуша.

– Абсолютно. Сто процентов.

Они подошли к воротам. Дачный домик Сони находился на углу Первой Яблоневой и Второй Садовой улиц. Это была старая северная постройка – полностью из дерева, с аккуратными окнами и широкими резными ставнями. Девочки любили этот дом, особенно второй этаж, за гостиную с чугунной печью. Они часто засыпали прямо на полу, полукругом разложив матрасы перед печкой, выдержав небольшое расстояние, чтобы пяткам не было жарко. На первом этаже располагалась небольшая уютная кухонька, половину которой занимал стол, сколоченный отцом Сони из повалившегося в Лапушкино дуба. Перед домом её родители уже двадцать лет выращивали яблони, облепиху, черёмуху и даже китайские персики – редких гостей в северных широтах. За деревьями, у дома, стоял мангал, над которым колдовала Ана, размахивая бумажным веером.

– Чарли! – радостно воскликнула она.

– Привет! – Чарли пробежала через сад и сжала её в объятиях.

– Наконец-то! Тысячу лет не виделись.

– Ну, как там Стокгольм? – смахнув застрявший в волосах подруги лист, спросила Чарли.

– Стоит, – улыбнулась Ана. – Но, как ни странно, здесь мне больше нравится. Приятно вернуться домой. А ты как? Я помню, что собираешься на новые курсы.

– Да. Сегодня как раз было первое занятие. Очень интересно.

– Ну что там, готова еда? – высунувшись из окна, спросила Соня.

– Почти! Ещё пару минут!

– Пойдём тогда накрывать, – позвала Мартуша.

– Я через секунду! – отозвалась Чарли.

Когда Мартуша ушла, она хитро посмотрела на Ану:

– Ну, как там твой пшеничный швед?

– Ой, не знаю, – вздохнула Ана и принялась внимательно разглядывать овощи на мангале. – Моё отношение к нему мечется от «он ненормальный» до «он лучшее, что со мной случалось».

– Ох и любишь ты попадать в такие истории!

– Какие «такие»? – спросила Ана, переворачивая решётку гриля.

– Любовно-приключенческие, – пожала плечами Чарли. – По таким можно и кино снимать.

– Ладно, вроде готово. Поможешь? Возьми вот эту тарелку. – Они поспешили в дом, где Соня и Мартуша уже украшали стол свежими еловыми ветками.

Ужин затянулся на несколько часов. Разговоры носились ласточками от темы к теме. Болтали про закон минимума Либиха и про снова зачем-то вошедшие в моду пластиковые босоножки. Так бы, наверное, и дальше сидели, но за окном завыли синие

волки – они иногда пробегали к границе страны, что была в паре десятков километров, через Лапушкин лес.

– Пойдём в гостиную? – предложила Соня.

Затопили печь наверху. Начали трещать сухие берёзовые поленья. Комната наполнилась запахами сладкой гари, похожей на топлёную карамель. Девочки, по традиции, расстелили постель прямо возле печки. Мартуша перетащила из кухни старый радио-приёмник и поставила его между матрасами.

– Послушаем сериал по сто восьмой? – предложила она. Соня покрутила ползунок радио и прибавила громкость.

– Изабелла-Хуана-Мария схватила Педро за горло, – донёсся голос диктора. За ним прокричала актриса, – Где ты прячешь печать красного пера?! Признавайся, жалкий пёс!

– О, это же «Несчастная жизнь Изабеллы-Марии-Хуаны»! Обожаю, – сказала Чарли.

Они устроились в своей постели на полу. Мартуша и Чарли упёрлись спинами, а Соня легла на колени к Ане.

– Нет! – кричала Изабелла. – Ты будешь гореть в аду!

– Представляете, если мы так будем разговаривать? – приподнявшись на локти, спросила Соня.

– Причём даже друг с другом.

– Или с преподавателями! – усмехнулась Ана.

– Будьте вы прокляты, Феликс Анкович! – размахивая руками, прокричала Чарли.

– Ха-ха-ха. Да уж, мы бы тогда нигде надолго не задерживались.

За окном проухала сова; Изабелла всё-таки помирилась с Педро. Девочки уже давно спали крепким сном.

Лекция 2

Хантер Томпсон.

Нельзя говорить о гонзо-журналистике, не упомянув Х. Т. Он – «отец-основатель» гонзо-журналистики.

Родился 18 июля 1937 года в Луисвилле, Кентукки.

В 1956 году стал редактором собственной газеты «Главный курьер».

В 1965 получил задание написать про байкеров из мотоклуба Hells Angels. Ездил с ними целый год. В итоге вышла книга о них. Его за книгу избили.

Расцвет карьеры – в журнале Rolling Stones.

На протяжении всего занятия Чарли с трудом удавалось следить за ходом мысли учителя. По неведомой причине сознание её было затуманено, точно между ней и миром был толстый слой густого киселя. «Видимо, опять магнитные бури» – думала она, отмахиваясь от своих тревожных мыслей.

В конце лекции преподавателя завалили вопросами. Феликс Анкович с удовольствием отвечал каждому из двадцати учеников. Чарли тоже хотела расспросить его про менее удачные работы Хантера Томпсона, но навалившаяся слабость и муть вынудили её выйти из аудитории, не дождавшись своей очереди.

Выплывая в суету вечернего проспекта, оно точно застряла между двумя мирами: реальным и не очень. Чарли не различала ни звуков города, ни собственных мыслей – всё размокло и превра- тилось в невнятную массу. Шоркая ногами и иногда спотыкаясь, она побрела к ближайшей станции метро. Спускаясь на Площадь Поэтов, Чарли шла уже скорее по памяти. Но она всё-таки смогла зайти в вагон нужного поезда. Там Чарли стало ещё хуже. Глубоко под землёй темнота сознания накрыла её так сильно, что она почти перестала ориентироваться в пространстве. Расслышав за гулом объявление: «Дворцовая», – Чарли выплыла из метро и, протискиваясь сквозь толпу, добралась до дежурной по станции.

– Пожалуйста, – успела сказать она, – вызовите скорую. И потеряла сознание. Чарли очнулась уже в больнице с прикреплённым к руке катетером, от которого до полупустой капельницы тянулась тонкая трубочка. Прежде она никогда не была в больнице, а потому вид вылизанных зелёно-голубой краской стен и кованой кровати её напугал.

– Где я? – вскрикнула Чарли.

– Тише, ты чего! – окликнула её лежащая на соседней кровати пожилая женщина.

– Вы кто? – шёпотом спросила Чарли.

– Дак соседка твоя по палате, – усмехнулась женщина.– Можешь сильно не шептаться, просто и шуметь не надо. Чаю хочешь?

– Почему мы здесь?

– Ну, лично у меня был инсульт, – вместе с чайником отправившись к раковине, сказала она, – а что с тобой – не знаю.

– Инсульт?!

– Да. Как видишь, не смертельно.

– А как мне поговорить с кем-нибудь? – Чарли осмотрела палату. Две простые кровати, две тумбочки, медицинская аппаратура и маленькая раковина; в одной из стен было врезано огромное окно, не меньше трёх метров в высоту.

– Да вот же кнопка, прямо у кровати. Ты что, в больнице никогда не была?

– Нет! – резко и будто с гордостью ответила Чарли.

– Всё ясно, – женщина покачала головой и протянулась к та- кой же кнопке над своей тумбочкой. Через две долгие минуты в проёме появилась медсестра.

– Что случилось? – с беспокойством оглядев палату, спросила она. – А, проснулась!

– Здравствуйте! – приподнимаясь на локтях, сказала Чарли – Скажите, что со мной случилось?

– Этого мы пока точно не знаем. Возможно, транзиторная ишемическая атака.

– «Транзи» что? – переспросила Чарли.

– Транзиторная ишемическая атака, – терпеливо повторила женщина, – но может и что-то другое. Аура мигрени и скачок давления, например.

Вход для пользователей

Меню