Читать онлайн Во имя твое бесплатно

2005 год. Киев.

«Швидкий фірмовий поїзд Москва-Київ №001Я/002К прибуває на другий шлях». Автоматический голос диспетчера, пожалуй, остался тем единственно неизменным, что еще сохранилось в этой странной и совершенно незнакомой Елене Александровне Михальской стране.

Постмайданная столица независимой Украины встречала отнюдь не хлебом-солью, а холодным пронизывающим ветром и уже кое-где срывающимся снегом. По перрону суетливо бежали угрюмые неприветливые люди. Несло палую листву и какой-то мусор. Такие же молчаливые люди толпились в метро. Никто не улыбался. Светлую предпраздничную Москву здесь совсем ничего не напоминало. И везде этот навязчивый желто-голубой цвет, в который умудрились покрасить даже привокзальные чугунные ограды.

– Зачем я сюда приехала? Что или кого надеюсь разыскать через столько лет? – отстранённо и рассеянно подумала Михальская.

Вот так услышишь мелодию. Сердце подскочит к горлу. Начинаешь вспоминать, где слышал раньше? В каком сне являлись эти звуки? Может, в детстве, когда ждал Нового года? Или в весеннем городе, в старой части, где так восхитительно пахли деревья и небо было совершенно неземного оттенка? Было что-то волшебное в тех прогулках туда, где до этого не бывал. Старые дома… У каждого своя история. Это отдельная тема. Лена любила внутренность старых зданий. Особенно лестницы. Деревянные, ведущие куда-то и в никуда. А что здесь было раньше? Кто здесь жил? Чей это был дом, чья крепость? Жизнь имеет свойство разрушаться. Дом стоит, а человека в нем нет. Нет? А вещи, к которым он прикасался, кресло, где сидел, кровать где спал? Отпечатки имеют не только пальцы. Душа оставляет куда более яркий след. Это уже разговор, диалог двух людей. И тогда видишь, и слышишь то, что недоступно другим. Можешь присесть на подоконник и посмотреть в окно. И Хозяин встанет за спиной…Лови минуту и говори, говори, говори…

Да, лет прошло немало, но ещё больше случилось такого, что фактически перевернуло с ног на голову жизнь когда-то огромной страны, казавшейся незыблемой «единой и могучей». Никто в далёком 82 и представить себе не мог, что всё сложится так, как сложилось, и громадный советский «Титаник», уверенно идущий своим легендарным курсом, затонет всего от трёх подписей, перепившихся в белорусских Вискулях шарлатанов, возомнивших себя вершителями судьбы 250-миллионного народа, и одного горе-руководителя, игрою случая вознесённого на вершину власти и пустившего прахом всё то, за что воевали, боролись, что любили и чем гордились. Вдруг вспомнилось: «Не мог щадить он нашей славы; Не мог понять в сей миг кровавый. На что он руку поднимал!..»

Михальская горько усмехнулась.

– Ох, уж этот Михаил Юрьевич! Пророк и провидец. И всегда в его особые даты что-нибудь да случится. И все-таки зачем она приехала в Киев? С того мартовского дня 1982 года, когда оглушённая известием о смерти известного артиста девочка едва не потеряла сознания в коридоре собственной квартиры, слава Богу бабушка успела подхватить, в душе Лены образовалась какая-то звонкая и щемящая пустота. Конечно, в 17 лет мало кто задумывается над словами классика, что все люди «внезапно смертны», но Лена была уверена, сколько бы лет не прошло, она никогда не примет этот уход.

Между умом и сердцем начитанной домашней девочки, особо не погружавшейся в философские и социальные проблемы бытия, началась извечная борьба всех русских интеллигентов, когда ум всё трезво осознавал, а сердце не хотело принимать его доводы ни в каком виде. Уже через несколько дней Лена поняла, что начисто отвергает сам факт этой такой очевидной для всех окружающих смерти. Ей часто снился пустынный берег моря. Всегда один и тот же. На берегу человек. Он смотрит вдаль. Она знала, КТО это. В тёмной джинсовой куртке. Он так был одинок в этих дюнах, на этом пронизывающем ветру. А волны накатывали, и накатывали, едва касаясь его ног. Он совсем не изменился. Такой, как и был. Только без какой бы то ни было усталости и обречённости. В её снах он всегда молчал. Потом присаживался на песок, не отрывая взгляд от горизонта. Лена во сне окликала его. Он поворачивал к ней лицо и улыбался. И солнце нежно, словно женскими пальцами, трогало его губы. Нездешнее, чужое солнце. И Лена знала, что он вернётся… Все равно вернётся! Она фантазировала, что на самом деле Игорь Граль не умер, а, например, решил просто исчезнуть, уйти в дальний скит, как герой толстовского рассказа, и что рано или поздно она его отыщет.

На похороны в Москву она совершенно сознательно не поехала. Мама пожала плечами:

– Ты ж всегда твердила, что сильно его любишь? Что ж не пошла проститься, раз такая любовь у тебя?

Лена угрюмо молчала, смотрела в окно, в одну точку, пытаясь скрыть от матери набегающие слёзы.

– Ишь разнюнилась! Небось, мать умрёт, ты так оплакивать не будешь! – продолжала задираться мать.

– Оставь её, Валя, ну зачем ты так? Она ж совсем ребёнок, пускай поплачет – бабушка, как всегда пыталась урезонить своенравную и властную Валентину.

– Да надоела она мне со своим Гралем! Столько лет всё забыть не может, как он ей мороженное покупал! Подумаешь! Нашла себе любовь! Чего ж ты больше к нему так и не пошла? Нет, а что? Пошла бы, предложила своё пышное тело! Нате, берите меня. Только он бы погнал тебя подальше. Он водку сильно любил. Потому уже не мог ничего.

– Валя! Хватит! Нельзя так о покойнике! Что ты в самом деле?

Все усилия бабушки были напрасны. Валину мать, если она распалялась, остановить было так же невозможно, как идущий на полном ходу состав. Полившийся следом поток отвратительных пакостей, Лена перекрыла душераздирающим криком.

– Не смей! Не смей так говорить о нем! Я любила его с пяти лет, люблю и буду любить! А вы все, все – никто! Вы мизинца его не стоите!

Лена вскочила, схватила пальто и, грохнув дверью, выбежала в подъезд, где дала вырвавшимся слезам полную свободу. Из-за двери их квартиры чуть ли не на весь подъезд раздавались отзвуки скандала между бабушкой и матерью.

По лестнице грузно поднимался сосед из квартиры внизу. Мужик феерически жадный и вороватый. Любой живущий знал, что даже самую маленькую вещь, случайно забытую в подъезде, нужно искать у Зыкова. Но связываться со злобным скандальным Кешей особого желания никто не испытывал.

– Что, опять у вас скандал? – проворчал Зыков, обращаясь к Лене? – Сколько ж можно? ЛюдЯм покою не даёте. Орёте, орёте.

Лена подняла заплаканные глаза и, увидев красные надутые щёки и маленькие заплывшие жиром глазки, неожиданно сказала:

– Да пошёл ты, козёл драный!

От неожиданности Зыков открыл рот и оторопело посмотрел на девочку, потом щёки его ещё больше покраснели, и он заверещал почти по-свинячьи:

– Ах, сука малолетняя! Я тебе устрою судный день! Я в милицию напишу!! И на тебя, и на твою мать! Я вас выселю!

Орал он долго, но Лене было совершенно безразлично.

«Станція "Політехнічний інститут" – из детских воспоминаний её вытащило на поверхность обычное, звучащее на разных языках во всех подземках мира объявление станций. «Обережно. Двері зачиняються. Наступна станція Шулявська»

Гостиница напоминала два нелепо слепленых между собой коробка спичек. Типичный образец архитектуры середины 70-годов прошлого века. За 25 лет здесь абсолютно ничего не изменилось, кроме названия. Слово отель, пафосно прилепленное к убогому строению, придало ему совсем уж смехотворный вид.

За стойкой регистрации сидела минорная девица в боевой раскраске индейцев племени Апачи. Она явно нудилась в отсутствии секса и постояльцев.

– Девушка, мне забронирован 810 номер. На Михальскую.

Не поднимая глаз, девица что-то буркнула, раскрыла большую тетрадь, долго листала страницы.

– Да. Есть. Паспорт, пожалуйста. Только учтите, – она наконец посмотрела на Лену- этот номер не пользуется популярностью. У него дурная репутация.

Лена изобразила некоторое удивление.

– Впервые слышу, чтобы сотрудники так отзывались о своих апартаментах! Там водятся привидения?

– Ну, привидения вроде бы нет. Но знаете, когда в каком-то номере кто-то… ну, того, отдаёт Богу душу, это накладывает определённый отпечаток. Может Вас поселить куда-нибудь в другое место? У нас об этом номере легенды рассказывают. Говорят..

– Нет, нет – перебила её словопоток Михальская – меня устраивает этот номер.

Регистраторша пожала плечами, вновь утрачивая к постоялице всякий интерес. Лена забрала ключи и направилась к лифту.

Коридоры отеля-гостиницы не отличались от её внешнего вида. Интерьер напоминал заштатное студенческое общежитие в какой-то Тмутаракани: узкий лаз между бесконечным рядом дверей.

Вот и дверь номера. Открыв дверь. Лена невольно вздрогнула. Неужели это тот самый номер, откуда ОН ушел за радугу, в неведомые Елисейские поля? В место светле, в место злачне, в место покойне, идеже вси праведнии пребывают…

Активно рассказывать о Грале начали тогда, когда так называемая перестройка развязала языки. Говорили много, пафосно. И все россказни отдавали привкусом такого густого вранья, что, казалось, его можно было намазывать на хлеб, как рыночную сметану. Все эти годы Лену ни на один миг не оставляло чувство какой-то недосказанности. Что-то в этой смерти было не так. Некоторые концы не сходились между собой, а другие вообще расходились в разные стороны, как противоположно заряженные частицы.

Когда Лена решила собрать из этих разрозненных кусочков цельную картину? Наверное, тогда, когда так и не смогла пробиться к вдове Игоря, Луизе Сергеевне. Множество раз она просила о встрече, но каждый раз получала отказ под тем или иным предлогом. А потом Луиза скоропостижно скончалась. Говорить с неизвестно откуда взявшейся новой владелицей квартиры особого желания у Лены не было. Хотя та с весьма самодовольным видом появлялась со своими рассказами то в одной, то в другой публикации. Что может рассказать о человеке тот, кто его никогда не видел в глаза, пускай даже и отирался возле вдовы много лет, представить себе было очень трудно.

И тогда Лена начала просто сопоставлять и укладывать в нужные места пазлы из сотен публикаций и видео материалов с воспоминаниями. Раскладывала буквально по полочкам те, которые совпадали полностью, совпадали частично или не совпадали совсем. Шаг за шагом перед ней вырастала фигура несказанно одаренного человека, катастрофически не укладывающегося в прокрустово ложе времени, которое ему досталось по жизни. И не соглашавшегося ни на какие компромиссы и усечения, чтобы в это ложе вписаться. При всей своей кажущейся окружающим странности и нелогичности, этот человек не мог совершить только одного – сам себя выпилить из жизни. Хотя бы исходя из не афишируемой, но глубокой вере в Бога.

Лена прошлась по номеру. Конечно, здесь все совершенно новое. От былого в любом случае не осталось бы следа. Тем более, едва ли не на следующий день после смерти Игоря, когда унесли тело и несколько улеглась шумиха, всю мебель и даже шторы в номере поменяли. Спустя месяц сделали ремонт. И… словно ничего и не было. Почти, как с номером в Англетере 80 лет назад. Ни единой зацепки, как бы не хотелось их найти известным деятелям современного искусства.

Лена вышла на балкон, затянулась сигаретой. И перед её мысленным взором возникла длинная фигура до жути худого человека, одиноко облокачивающего на эти перила в ту мартовскую ночь 1982. Ей казалось, что она видит огонёк его сигареты, то, как он задумчиво выпускает дым… Потом бросает сигарету вниз, резко поворачивается и возвращается в номер. А потом? Что было потом? Вот это и предстояло выяснить простому советскому, а теперь российскому журналисту Елене Михальской. Даже спустя такое количество прошедших лет.

Зазвонил мобильник.

Лена узнала номер и ответила.

– Привет! Ты уже на месте? – прозвучал такой знакомый голос, от интонаций которого у Лены и сейчас пробежала дрожь. Она никак не могла привыкнуть к этому голосу, так похожему, на тот, давно умолкнувший.

– Да, Глеб, я на месте. Но пока ни с кем не разговаривала и даже не знаю, остался ли кто из старых работников.

– Зря ты не согласилась, чтобы я поехал с тобой.

– Да, только тебя здесь и не хватало! Ты можешь представить, сколько шороху бы навело твоё лицо?

Глеб засмеялся и Лене опять стало не по себе. Даже громкий звучный смех у них был одинаковый.

Москва, 2003г

Последнюю любовь Игоря, Тамару, Лена искала очень долго. С телевидения она уволилась буквально сразу же после смерти Игоря и с тех пор ни разу не дала о себе знать. Выйти на след удалось совершенно случайно, благодаря старому звукорежиссёру студии Телевизионных фильмов, помнившему молоденькую редакторшу, работавшую в группе, с которой сотрудничал Граль. То, что его связывают с девушкой не только служебные отношения, знали практически все. Артист часто заходил к Тамаре в студию, они подолгу общались и уходили вместе.

Владимир Степанович, так звали старого телевизионщика, под строжайшим секретом дал Лене адрес и телефон Тамары.

– Мы раньше часто общались, перезванивались. Она очень не хочет попасть в поле зрения современных СМИ. Сами поймёте почему. – сказал звукорежиссёр на прощанье.

Лена созвонилась с женщиной буквально на следующий день. Узнав предмет разговора, та сначала категорически отказалась, сославшись на то, что все её якобы отношения с Гралем не более, чем досужие слухи. Но не такая была Михальская, чтобы отступить и сдаться

– Тамара Юрьевна, меня интересует не Ваша личная жизнь, а события, связанные со смертью Игоря Вениаминовича. Мне сдаётся, настала пора снять клеймо самоубийства с его памяти. Вам не кажется?

Женщина помолчала. И негромко произнесла, вздохнув.

– Приезжайте. Только с одним условием. Вы никому не расскажите о нашем разговоре и не станете на меня ссылаться.

Через час Лена стояла перед дверью квартиры на Сходне.

Не успела Лена толком нажать звонок, как дверь открылась и… Лена едва не потеряла сознание. Перед ней стоял… Игорь Граль…Та же вытянутость по вертикали сухопарого устремлённого вверх тела, остро расходящиеся резкие углы нижней челюсти, но главное – большие миндалевидные глаза какого-то совершенно неповторимого полуночно-синего оттенка.

– Что, сильно похож? – спросил парень, улыбаясь той самой улыбкой. – -Ну, не Вы первая видите это сходство. Создало оно мне проблем, не скрою.

От звука его голоса Лене поплохело ещё больше. Она едва смогла пролепетать

– Я к Тамаре Юрьевне.

Из комнаты вышла уже не молодая, но довольно стройная женщина. Лена подумала, что двадцать лет назад, она, видимо, отличалась редкой красотой, следы которой не смогло стереть никакое время. Да, Игорь Граль умел выбирать женщин!

– Проходите, пожалуйста – приветливо сказала женщина. – Глебка, а ну, брысь отсюда! Встал, как пень! Ни к тебе пришли!

–Да я как-то догадываюсь, что не ко мне. И даже, думаю, знаю, зачем. Но почему бы мужчине и не посмотреть на симпатичную женщину хотя бы иногда, а мама?

– Балабол! – Тамара шутливо замахнулась на сына кухонным полотенцем

Они прошли в комнату, где уже стояли чашки с налитым чаем.

Тамара помолчала.

– Я думаю, Вы уже и сами всё поняли, – наконец сказала она.

Лена кивнула.

–Да, Глеб сын Игоря Граля. Понимаете, он так хотел детей! А ни с одной из жен их так и не случилось. И вдруг…В феврале 1982 у меня был срок два месяца. Накануне роковой поездки в Киев я успела ему сказать. Он был просто до сумасшествия счастлив. Вы себе даже представить не можете! Приехал ко мне, привез невероятное количество совершенно немыслимых тогда продуктов. Где достал? Ума не приложу! И знаете, он привёз ещё детские вещи. Я его ругала и говорила, что заранее не покупают. А он посмотрел на меня, вдруг погрустнел и сказал: «На всякий случай. Мало ли, что может со мной случиться». А потом добавил: «Ладно, не грусти! Теперь со мной точно всё будет хорошо! Вернусь из Киева, будем решать наши семейные вопросы». И достал главный подарок.

Тамара подошла к шкафу, достала из ящика маленькую синюю коробочку. И протянула Лене.

Внутри лежало тоненькое золотое колечко со сверкающим камешком в виде крошечного сердечка.

– Игорь потратил на него все деньги от своей последней картины. Я отговаривала, мол не стоит. Но разве ж его отговоришь? Он и слышать ничего не хотел. Говорил, это его подарок к нашему бракосочетанию.

– Увы, не состоялось, не сбылось. Но вот, осталось у меня от Игоря это колечко и самое дорогое – наш сын. Балбес, правда. Сам не знает, чего хочет. Учился в финансовой Академии. Бросил. Теперь вот подался на МехМат. С компьютерами возится. Вот это его главная страсть! Здесь Глеб просто Бог!

– Актёром никогда не хотел быть?

Тамара поморщилась

– Только не это! Способности ему от отца, конечно, достались. Но я его чуть не на коленях умоляла, даже не думать об этом! Хватит мучений, которые Игорю достались. И потом… Зачем нам лишние сплетни? Ведь, если бы Глеб решил поступать в театральный, все бы обо всём догадались. А я этого никогда не хотела.

– Скажите, а Луиза, жена, знала о Вас с Игорем и о существовании Глеба?

–-Сначала она ни о чём не догадывалась. Ну, или относилась, как к очередному загулу мужа. Скажем честно, он в последний год очень сильно, как говорится, нырял налево. Чего греха таить? Луиза, конечно сердилась. Ей обидно было. Но терпела. У них отношения сильно охладились перед его уходом. Игорь не жаловался, но я чувствовала, что обстановка в семье его стала сильно давить. Понимаете, он устал от бдительной опеки жены и тёщи. Ему, как бы это сказать, не хватало воздуха. К тому же он буквально бредил детьми. А Луиза никогда их не хотела. Ей они были не нужны. К тому же у неё были серьёзные проблемы, которые она, конечно, отрицала, косвенно сваливая вину на Игоря. Но… – Тамара помолчала – У него задолго до меня, был роман в Ленинграде, во время съёмок. Подробностей не знаю. Игорь не любил особо говорить на подобные темы. Сказал только, что есть у него дочь. Но та женщина, она практически сразу вышла замуж, новый муж, он военный моряк, капитан дальнего плавания, не хотел, чтобы Игорь виделся с Соней. Потом они вроде бы перебрались в Кронштадт. Игорь пытался наладить отношения, несколько раз приезжал, видел девочку. Но потом ему раз и навсегда сказали, что встреч больше не будет. И даже не стоит пытаться. У девочки есть отец, а второго не нужно. И он отступил, ушёл в тень. Хотя переживал, безусловно. Даже когда мне об этом говорил, едва не плакал… и о Соне помнил, до самого конца. Я Вам скажу больше. Он всю жизнь перечислял деньги на особый счет. До Сониного совершеннолетия. Но успела ли она снять эти деньги? Кто знает?

– Так вот почему на сберкнижке Игоря после смерти оказалась совсем небольшая сумма, да и та шестилетней давности!

– Да, он с любого гонорара отчислял деньги Соне. Луиза об этом узнала спустя много лет, когда Игоря не стало. Можете представить её реакцию! О Глебе Луиза тоже не знала. А когда сыну было года три, она неожиданно пришла к нам. Я сразу же после смерти Игоря с Телевидения уволилась, устроилась в киноархив. Оттуда ушла в декрет. Потом вернулась и работала до пенсии.

Видимо, кто-то все-таки разнюхал и донёс ей. Ну, вот, она пришла. Взглянула на сына. Недобро, надо сказать, посмотрела. Молчала долго. Ведь Глеб чуть не с первого дня был абсолютной копией Игоря, так, словно в сына переселилась его душа. Я сама иногда пугаюсь такому их сходству…так вот, Луиза смотрела внимательно, молчала, а потом сказала: «Вы никогда ничего никому не докажите! Его вдова я! И единственная любимая женщина. Всё остальное – не в счёт. Если попробуете доказывать обратное, я скажу, что Вы – мошенница и аферистка. Наживающаяся на славе великого человека. И докажу, что всё ложь! В его жизни десять лет существовала только я! И никого больше!»

А я и не собиралась ничего никому доказывать и создавать себе и сыну лишние проблемы информационной шумихой. Достаточно того, что я знаю, и мой ребёнок знает, чей он сын. Я никогда не скрывала от Глеба, кто его отец. Он рос на фильмах Игоря и всегда говорил, увидев его на экране: «Папа!», даже когда был совсем маленький.

Лена внимательно слушала рассказ Тамары. Она понимала, что эта женина никогда не переставала любить Игоря Граля. В комнату вошёл Глеб.

– Сударыни, вы еще не закончили? Можно я с вами посижу? Послушаю.

Тамара сделала вид, что слегка сердится.

– Они тебе нужны, бабские разговоры, сплетни?

– Ой, прямо! Может мне просто хочется с вами пообщаться!

Лена заметила, что Глеб то и дело бросает на неё изучающий взгляд, который никак нельзя было назвать случайным. Лена хорошо знала, что так смотрят только тогда, когда есть мужской интерес.

– Этого только мне не хватало – подумала молодая женщина- Он же в половину младше меня! И тем не менее, она не могла отрицать, что внимание Глеба ей не совсем, точнее совсем, не безразлично. Конечно свою роль играло и это его невероятное сходство с отцом.

Лена с усилием заставила себя опустить глаза и вновь вернуться к разговору с Тамарой.

– Скажите, перед отъездом в Киев Игорь вам ничего не говорил? Может быть, он чего-то опасался, его что-то тревожило?

Тамара долго молчала

– Лена, именно это стало одной из причин того, что я решила уйти из публичного пространства. Если честно, я боялась. Не за себя. За него – он указала на сына, уплетавшего в этот момент домашние пирожки. Я и сейчас опасаюсь. Пообещайте, что наш разговор не выйдет из этих стен.

– Клянусь, что забуду всё Вами сказанное, как только выйду в подъезд.

–-Так вот, недели за две до той страшной поездки, Игорь пришёл ко мне очень бледный. Просто, как стена. Я даже подумала, что у него сердечный приступ. Он старался скрывать, но сердце у него вправду, пошаливало. Не так, чтоб уж очень, как сейчас пишут, но иногда подавливало. Но в тот раз я его не узнала: бледный, руки трясутся. И я видела, что он не пьяный. Он вообще не пил, когда мы начали встречаться.

Я налила ему воды, он слегка успокоился и вдруг говорит:

– Томка, меня убьют скоро!

Я сначала не поняла, спрашиваю

– Игорь, милый, ты что? Кто тебя убьёт?

А он и говорит:

– Те, кто Володю убил! Теперь моя очередь настала. Томка, они следят за мной! Машина постоянно по пятам ездит.

Я так растерялась, что не знала, что и говорить.

А он мне тогда сказал:

– Я исчезну на время. Посижу дома. Сошлюсь на простуду. Не хочу, чтобы они и тебя выследили.

Ну, а дальше вы знаете уже. Я его после этого не видела где-то недели две точно. А за три дня до поездки в Киев он позвонил, пришел. Ну и.. я ему сказала нашу новость…А дальше…Дальше он уехал. И всё. Третьего марта ночью мне вдруг стало очень плохо. Начался токсикоз ужасный. Меня просто выворачивало наизнанку. А утром я узнала, что Игоря больше нет. Дальше помню, как в тумане. Я к гробу подойти не смогла. Боялась, что упаду. Стояла в сторонке и выла белугой. Мысленно с ним прощалась и поклялась, что ребёнка сохраню любой ценой. Ну, свою клятву Игорю я выполнила. Вот, какая шпалища вымахала! Вы знаете, Леночка, у нас Глеб, ростом даже отца уже переплюнул. Тот был 187 ростом, а у Глеба 197. И она потрепала сына по кудрявой голове.

Глеб вызвался провожать Лену, и она поняла, что всякие отговоры здесь бесполезны. Он все равно пойдёт следом за ней.

Стоял август. И хотя было еще жарко, осень вступала в сои права и подписывала документ о передаче ей всех прав на имущество от лета.

– Знаете, что – неожиданно предложил Глеб – А давайте немного прогуляемся

Лена внимательно на него посмотрела.

– Только до ближайшей остановки! Вы посадите меня на автобус и вернётесь домой!

Глеб хохотнул:

– Ну, до ближайшей остановки идти минут двадцать, так что я продлю общение с Вами, которое мне, надо сказать, доставляет удовольствие. И не говорите, что Вам со мной совсем не нравится общаться!

Я был только тем, чего

ты касалась ладонью,

над чем в глухую, воронью

ночь склоняла чело.

Я был лишь тем, что ты

там, внизу, различала:

смутный облик сначала,

много позже – черты.

это ты, горяча,

ошую, одесную

раковину ушную

мне творила, шепча.

Это ты, теребя

штору, в сырую полость

рта вложила мне голос,

окликавший тебя.

Я был попросту слеп.

Ты, возникая, прячась,

даровала мне зрячесть.

Так оставляют след.

Так творятся миры.

Так, сотворив их, часто

оставляют вращаться,

расточая дары.

Так, бросаем то в жар,

то в холод, то в свет, то в темень,

в мирозданьи потерян,

кружится шар.

– Вы любите Бродского? – поинтересовалась Лена

– Нет, я просто люблю хорошие стихи. Эти стихи хорошие. Настоящие. Сейчас так уже не пишут. Сейчас вообще не пишут стихов.

– А Вы сами? – неожиданно сама для себя спросила Лена.

– Что? Я? Пишу ли я стихи? Ну… Стихами это не назовёшь. Так, иногда кое-что пытаюсь рифмовать. Может быть, когда-нибудь, когда я умру, обо мне будут говорить, что потеряли великого поэта.

– Да ну, типун Вам на язык, Глеб! Зачем Вам умирать?

– Все мы внезапно смертны, Леночка, как говорил Михаил Афанасьевич.

– Прекратите, ради Бога!

Глеб неожиданно замолчал, взял Ленину руку и прижал к губам.

Она хотела отдёрнуть и не смогла. Некоторое время оба молчали.

– Послушай, может нам пора перейти «на Ты»? – тихо спросил Глеб.

Лена ничего не ответила.

И вдруг сказала.

– А знаешь, когда мне было лет восемь, я попросила твоего отца купить мне мороженое. Он стоял у Театра и курил. А я увидела, подбежала и вот так, запросто попросила. И он купил.

– Да, мама говорила, что дети производили на него просто магическое действие. Он всегда хотел иметь большую семью. Но… вот, получился только я. Можно сказать, копия с оригинала.

– Но совсем неплохая копия! – оба засмеялись.

Начал накрапывать дождь. К остановке подошел автобус. Лена махнула Глебу на прощанье, вошла в салон и села у окна. Глянула на улицу и с огорчением заметила, что Глеба на остановке нет.

– Ну и ладно. В конце концов, он ведь совсем мальчик! А я уже вполне зрелая женщина. Гожусь ему если не в матери, то в старшие сёстры.

– Девушка, у Вас свободно? Можно присесть рядом с Вами? – вдруг услышала Лена очень знакомый голос

Чуть прищурившись, на неё весело смотрел Глеб. Лене оставалось лишь покачать головой и рассмеяться ему в ответ.

Москва, октябрь 1981.

Когда Луиза вошла в комнату, первое, что увидела нечеловечески напрягшуюся, по-особому угловато ссутулившуюся фигуру стоявшего у окна мужа. Игоря она видела в разном состоянии, в том числе и в почти разобранном, но такого превышающего все пределы натянутости не было никогда.

– Игорь! – пугаясь собственного голоса, окликнула Луиза. Ей казалось, что сейчас он просто лопнет, как гитарная струна со звенящим стоном, и этот звук, набирая мощь, разрежет её напополам.

Не оборачиваясь, Игорь взмахом руки подозвал её к себе, сунул в руки бинокль и почти прошипел в самое ухо

– Ты видишь там, внизу машину?

Луиза посмотрела в указанном им направлении. С высоты восемнадцатого этажа всё, что находилось и двигалось далеко внизу казалось съёмками сверх авторского кино или зеркалом в какой-то иной, совершенно незнакомый мир. Крошечные люди-лилипутики спешили по делам, ехали в своих карликовых автомобильчиках, сплошным потоком, текущим по Бульварному кольцу в двух противоположных направлениях. Даже деревья казались сошедшими с фантастических японских гравюр.

– Видишь? – опять нервно и горячо зашептал Игорь – Вон, жёлтые «Жигули»

Действительно, прямо под их домом, несколько справа стоял неприметный подержанный автомобиль. Луиза удивлённо пожала плечами

– Ну, и что? Обычная машина! Что стряслось и почему тебя это доводит до такого состояния? Ты опять выпил, Игорь? Ты забыл, что у тебя через несколько дней съёмка на телевидении, а до этого нужно переговорить с Андроникашвили. Ладо Ираклиевич очень на тебя рассчитывает.

Игорь отпрянул и закрыл лицо руками

– Какая съёмка! Ничего не хочу! Они следят за мной, Луиза!

– Господи! Ну, опять понеслось! Когда ты успеваешь?! Ты впадаешь, по-моему, в белую горячку!

Игорь взвился, как ошпаренный и заметался по комнате.

– Прекрати! Хватит бесконечно меня упрекать! Ты вечно находишь повод, чтобы меня хоть в чём-нибудь обвинить! Я не пьяный! И не пил вообще! Боже мой, Боже мой, что делать, что делать?!

Луизе нервные эскапады и истерики супруга были не в новинку. Чаще всего это было спектаклем, для того, чтобы просто улизнуть из дому и засесть где-нибудь в компании на несколько дней. Или…При одной мысли об очередной «подружке» Луизу передёргивало. Но сегодняшний срыв не был похож на заурядный. Игоря трясло какой-то мелкой, волнообразной дрожью, губы приобрели синеватый оттенок. Луиза дотронулась до его руки и отпрянула. Руки Игоря стали совершенно ледяными. Она поняла, что это не игра и не шутка. Он был реально чем-то до смерти напуган.

– Игорёчек, пожалуйста, успокойся! Я сейчас принесу воды и лекарство.

– Нет! Не уходи! Сядь! – он усадил ее рядом с собой и придвинул своё лицо так, что она почти утонула в его круглых голубых глазах. Луиза всегда любила смотреть в глаза мужа с очень близкого расстояния и видеть в них своё отражение. Но сейчас было не до лирики.

– Луиза, родная, послушай…. Если вдруг со мной что-то случится, я тебя прошу, спрячь от всех подальше мой дневник. Сделай так, чтобы его никто никогда не нашёл!

– Игорь, Игорёчек – Луиза погладила его по щеке. – Ну что такое может с тобой случиться? Не говори глупостей! Даже не думай!

– Нет! Ты послушай. Тогда, летом, когда умер Володя. Я кое-что видел.

Луиза замерла. И внутри всё похолодело.

– Господи!

– Да, помнишь того, Федотова, с грязными ногтями. Я тогда зашёл совсем случайно к Володе. А этот, ну Федотов, сливал в пузырёк какие-то лекарства. Все подряд. Ну… Я спросил его, что он делает и зачем. А он. – Игорь судорожно сглотнул – Он очень злобно посмотрел… Там был ещё какой-то второй очень странный тип. И он сказал, чтоб я заткнулся и убирался отсюда. Я не хотел уходить, но они просто выпихнули меня и едва не спустили с лестницы. Через день Володя умер… А теперь вот уже несколько дней я вижу везде за собой эту машину…Они почти не маскируются… И если это то, о чём я думаю, а сомнений нет, то мне конец, Луиза. Они отправят меня вслед за Володей. Они скорее всего будут искать дневник. И если найдут, уберут и тебя, и Зину, и маму. Всех уберут!

Женщина молчала, не в силах возразить, да и не зная, что говорить. Внутри всё замерло и замерзло. Она знала, что такое советские спецорганы, как и то, что шансы спастись от них практически равны нулю.

Люберцы. 1952

Ему снился поезд. Он мчался с сумасшедшей скоростью, грохоча и подрагивая на стыках. Они стояли в тамбуре. Подростки, послевоенная люберецкая шпана, кому толковища до кровянки и курение в темных подворотнях арок ничуть не мешало с упоением, забыв всё на свете, читать романы Дюма и Вальтера Скотта, воображая себя Айвенго и д'Артанья́ном. Раскрыв рты, они слушали рассказы отцов и соседей о войне, которая совсем никуда, казалось не ушла и жила в этих жутковатых человеческих обрубках, катящих по вагонам электричек, в чёрных платьях совсем молодых женщин, чьи лица словно кто-то вдруг внезапно погасил изнутри, нажав кнопку неведомого выключателя. Война жила и в других женщинах. Тех, кто отчаянно безумствовал, вопреки всем правилам, как будто пытаясь утопить такое же точно горе и одиночество в безудержном веселии. Шпана жаждала подвигов. Их манили эти, как им казалось, прекрасные дамы, дышащие немыслимой тогда роскошью аромата духов «Красная Москва». Пацанам не терпелось стать мужчинами и с лёгкостью покорять сердца этих и других женщин, драться на дуэлях, поражая соперника в самое сердце одним ударом шпаги или выстрелом.

Они хотели быть сильными. И потому придумали этот смертельный аттракцион, «Школа мужества», когда нужно было, как в кино, спрыгнуть на ходу проносящегося поезда прямо на насыпь.

Игорь прыгал последним. Ему казалось, что он капитан терпящего бедствие судна, который должен обязательно сойти последним. Он рванул двери поезда, и в лицо ударил порыв горячего ветра, смешанного с паровозным дымом и запахом креозота. У мальчика перехватило дыхание. Минуту он постоял на подножке и прыгнул, ощутив, что совершенно утратил ощущение собственного тела. Воздушный поток подхватил его, закружил, бросил куда-то с адской силой. Раздался крик. Даже не крик, а скорее лающий вопль. Игорь никак не мог понять, кто это голосит – чужие люди или он сам. И наступила оглушительная тишина.

Первое, что почувствовал Игорь, придя в себя была боль. Казалось с лица сняли всю кожу и потом облили рану крутым кипятком. Игорь с трудом открыл глаза и смутно увидел силуэт сидящей рядом женщины. Он хотел сказать «мама», но только слегка шевельнул запёкшимися губами. Потом он услышал голос отца.

– О, очухался, парашютист!

С огромным трудом, Игорь выдавил из себя нечленораздельные звуки, в которых различить человеческие слова можно было только, наверное, с дешифратором

– Йа шывой?

Мать судорожно зарыдала. Отец же засмеялся таким знакомым гулким смехом и передразнил:

– Шывой, слава Богу! Но, боюсь, физиономия у тебя теперь будет такая, что ни одна девка не глянет! А глянет, так убежит. А какая будет речь! Просто заслушаешься! Ты у нас и так не оратор, половину букв глотаешь, остальное не выговариваешь, а теперь так и вообще!

– Ладно, Веня! Хватит тебе! Главное, что он жив. А остальное мы как-нибудь исправим, правда сынок? – мама ласково поправила одеяло на кровати сына.

В палату не вошёл, а как-то вплыл походкой глубоко удовлетворённого собой аиста высокий длинноносый доктор.

– Ну-с, лётчик, – произнёс он, странно катая во рту слова, словно это были какие-то маленькие воздушные шарики

– Как мы себя чувствуем? Давайте посмотрим на последствия Вашего катапультирования. Только вот Ваших родителей я попрошу подождать в коридоре. Нам с Вами свидетели, думаю, не нужны. Тем более взволнованные. Танюша, подайте мне снимок.

Он долго рассматривал на свету рентгеновский снимок, покусывая губы и слегка, как показалось Игрою подхрюкивая.

– Что ж, юноша, считайте легко отделались Зубы не пострадали. Есть небольшая трещина нижней челюсти справа. Но могло быть и хуже.

– Думаю, орехи Вы, голубчик, грызть не сможете еще долго. Танюша, – опять обратился он к сестричке. Снимите с лица нашего героя бинты.

Молоденькая медсестра постаралась снять бинты максимально осторожно. Мальчик изо всех сил силился не заплакать, хотя прикосновения, даже очень лёгкие, причиняли сильную боль.

Доктор повернул Игоря лицом к свету, ощупал челюсть, и внимательно осмотрел наложенные на подбородок швы.

– Та-так…Вроде бы воспаления нет. Ладно, зовите родителей этого юноши.

В палату вернулись родители. А вслед за ними внеслась запыхавшаяся от быстрого бега сестра. В развевающемся больничном халате.

Пока доктор что-то объяснял отцу с мамой, Люся устроилась на кровати и потрепала кудлатую голову брата

– Привет, прыгун! Скажи на милость, за каким чёртом всю вашу свору потянуло прыгать с поезда?

Игорь пожал плечами, как мог улыбнулся и ткнулся головой ей в плечо. Она обняла брата и чмокнула в лохматую макушку.

– Дурачок! Опять хотел доказать, что сильный? Ты представляешь, что было бы с мамой, если бы ты серьёзно покалечился?

Оказалось, прыгнув, он напоролся на «розочку» разбитой бутылки. Стекло чудом не вонзилось в глаз, но разрезало подбородок почти до кости. К тому же Игорь здорово саданулся головой и лицом о предельный столбик переводного механизма стрелок. Результатом чего стало, к счастью, только небольшое сотрясение мозга и трещина в челюсти.

– Господи! Господи! Мы когда-нибудь его потеряем! – не переставала причитать мать. За что отец, полушутя, полусерьёзно отвечал, что такова доля всех мужчин – вечно нарываться на неприятности.

– Ничего с ним не будет! Он у нас худющий, а на худых всё заживает быстро.

Игорь и вправду рос таким, словно мышцы и даже минимальная жировая прослойка существовали в каком-то другом измерении, и он не знал в каком. Казалось, кожа у него сразу приросла к костям, и потому их можно было легко пересчитать. Появлению хоть какого-то рельефа мышц не помогали даже изматывающие спортивные тренировки и игра в футбол даже не до седьмого, а до десятого пота. Игорь оставался костлявым и малорослым. Но отчаянная безбашенность и неукротимая фантазия в плане выдумывания приключений, сделали Игоря Граля непререкаемым авторитетом местной шпаны. Если где-то что-то происходило, виновника не искали. Его просто знали. После футбола любимым занятием было чтение. Книги Игорь любил с какой-то маниакальной страстью. Эту увлечённость целиком поддерживал и поощрял отец. Дома была неплохая библиотека и, мальчик читал практически всё свободное время. Если бы не проклятая школа! Поэтому настоящим счастьем было заболеть. А с этим долго мучиться не приходилось. Достаточно было слопать снежок, заменить леденец сосулькой. Или выскочить на улицу, когда холодно, без пальто. Всё! Ура! По крайней мере неделя свободы от школы обеспечена. Можно валяться в кровати и читать любимого Жюль Верна или Вальтера Скотта. Да что угодно! Лишь бы читать! Ради этого можно было перетерпеть противные лекарства и даже вынести совершенно жуткие банки. Процесс погружения в невероятный книжный мир, правда, прерывала мама с её вечным «Покушай, сынок!». Вообще-то можно было, пока она не видит, затащить в кровать какой-нибудь еды, типа печенья, булок, конфет. Правда, если подобное вскрывалось, то мама вспоминала все методы педагогического влияния и, преодолев бурное возмущение сына, отбирала с трудом добытое пропитание. Самое ужасное следовало, если она забирала книгу. Но здесь достаточно было разревется, и книга немедленно возвращалась.

А вот на учителей, внезапно засёкших чтение во время урока, вопли Игоря не имели никакого воздействия. Учителя вырастали над ним почему-то именно тогда, когда в книге был самый интересный момент. А поскольку обычно он читал на тех уроках, которые ему были до лампочки, например, физика, математика или совсем ненавистная химия, которые преподавали учителя –мужчины, то отбирание книги сопровождалось обычно крепкой затрещиной или выкрученным ухом. Плакать при всех было табу. Поэтому приходилось терпеть.

Поскольку мама работала здесь же, в школе, то искать её для разговора об Игоре труда не составляло.

Директор школы, фронтовик, истоптавший военные дороги ещё с финской компании и закончивший этот путь, перебравшись через те самые Гоби и Хинган, носивший самое, что ни на есть русское имя, отчество и фамилию, Александр Иванович Смирнов, не склонен был драматизировать ни одну ситуацию и всегда считал, что до тех пор, пока ребёнок не совершил ничего, нарушающего закон, если он не подличает из-за угла, и не ставит подножку слабому, его поведение вполне нормально и естественно. Ну, а шалости? В конце концов он и сам когда-то был пацаном. Другое дело завуч. Её взгляды на учебный процесс и на поведение учеников контрастировали со взглядами директора резко и однозначно. Елена Станиславовна Чванова считала, что поведение в стенах школы должно соответствовать раз и навсегда прописанным методическим указаниям, постановлениям Министерства образования, а учащихся следует воспитывать в идеалах нерушимой верности партии и правительству, несокрушимой благодарности советской власти и лично товарищу Сталину, память о котором Чванова хранила, как святыню. Любое отклонение от этих правил наносило ей личное оскорбление. Игоря Граля Елена Станиславовна ненавидела всеми фибрами души, хотя и понимала, что это совершенно непедагогично. Именно этот ребёнок не только выбивался из установленных завучем рамок, но и разрушал в щепки всю так тщательно возведённою ею конструкцию. К тому же Елене Станиславовне было прекрасно известно, с чьей лёгкой руки вся школа, не исключая педагогический персонал, за глаза называет её гализдрой.

– Анна Петровна, Вы всеми уважаемый педагог. Но поведение Вашего сына не может не внушать опасений о его дальнейшей судьбе – Елена Станиславовна чеканила каждое слово.

– Он не просто хулиганит, хотя и об этом, о тех юношах, с которыми он водит дружбу, стоит поговорить. Вы знаете, что он практикует входить в класс через окно?! А будильник, зазвонивший на всю школу в коридоре? Оказалось, Ваш сын пытался вытащить пружину! Но главное то, что Игорь безобразно, гадко дерзок! Он не признает никакой школьной субординации. Ему абсолютно всё равно, кто перед ним, одноклассники, учитель или даже завуч. Он вступает на уроках в пререкания, вечно стремиться показать своё «я». «Я считаю». Вы подумайте! Он считает! Двенадцатилетний мальчишка уверен, что он может указывать учителю, что нужно говорить на уроке! Это неслыханно! А какие вопросы он задаёт учителям?! Вот, буквально вчера учителю истории Вашим сыном был задан вопрос: почему история Руси начинается только с девятого века? А что было до этого?

Директор набил трубку дорогим табаком, пыхнул и перебил тираду завуча встречным вопросом:

– Елена Станиславовна, а правда, что было на Руси до девятого-десятого столетий? Мне этот вопрос тоже был всегда интересен.

Завуч поперхнулась.

– Простите, Александр Иванович, но есть методические указания, и соответствующие инструкции, где чёрным по белому написано, что и как нужно объяснять учащимся.

– А если ребёнок хочет знать больше написанного в учебнике? Почему он на это не имеет права?

– Ну, знаете! Так мы докатимся вообще неизвестно до чего и подвергнем сомнению такое, о чём и подумать страшно!

– Елена Станиславовна, сомнение и любопытство – суть двигатель науки. Без них всё зарастает тиной и превращается в болото – директор снова пыхнул своей трубкой.– В конце концов, мы ведь не механизмы конструируем, а воспитываем личность. Вот и нужно, соответственно эту личность уважать.

Завуч поморщилась. То ли от запаха табака, то ли от слов директора.

– Уж простите, но вот эти Ваши рассуждения попахивают мелкобуржуазной философией, а мы должны следовать курсом марксистско-ленинской идеологии! Или вы считаете по-другому, Александр Иванович?

Директор ничего не ответил. Только еще больше задымил своей трубкой.

Завуч с каменным лицом вновь повернулась к матери Игоря.

– Кстати, Анна Петровна, раз уж так. Вы знаете, что я поймала Вашего Игоря, когда он в компании очень неоднозначных ребят, курил за углом учебного заведения? А ему, насколько я помню, только 12 лет. 12! Это же… Это же… Кошмар какой-то! И знаете, что он мне сказал, когда я попыталась возмутиться? «Ничего страшного. Папироса придает настоящему мужчине уверенности в себе!» Это как по-Вашему?!

Александр Иванович еле удержался, чтоб не засмеяться. Слегка кашлянув, он произнёс:

– Да, рановато, рановато. Хотя… Я, знаете тоже примерно в этом возрасте попробовал в первый раз. Но Вы все-таки поговорите с сыном, Анна Петровна. Ничего хорошего в этом нет. В любом случае, ещё успеет за свою жизнь накуриться.

Завуч возмущённо вскинула брови.

– Честное слово, Александр Иванович, Ваше попустительство такой разнузданности учащихся не может не вызывать возмущения! Это уж слишком! Сегодня они курят за углом, а завтра начнут распивать спиртное! И я этому не удивлюсь!

– Ну, до этого, думаю не дойдёт. Курению за углом объявим войну, а с остальным… Не вижу я здесь ничего особо криминального. Обычный любознательный шустрый мальчишка. Только вот, Анна Петровна, все ж, объясните сыну, что субординацию и дистанцию нужно соблюдать. Хотя бы возрастную. Не стоит заплывать за буйки.

Как раз в этот момент у двери раздался шум и в директорский кабинет ворвалась красная, как рак, математичка Мирошниченко, тащившая за шиворот упиравшегося мальчика.

– Всё! Моё терпение в отношении этого ученика лопнуло! – голос у математички и без того был высотой октавы в три, а сейчас он добирался до четвёртой.

Анна Петровна покраснела и потупилась.

Завуч торжествующе посмотрела на директора. Тот, уже догадываясь, вздохнул:

– Успокойтесь, Людмила Порфирьевна, шуметь не следует. Что случилось?

– На этот раз случились голуби! Он каким-то образом протащил их в класс и выпустил во время урока. Естественно, на этом учебный процесс был завершён, потому что все дружно их ловили.

Чванова праздновала победу:

– Полюбуйтесь, Александр Иванович! Это та самая личность, уважать которую Вы призывали пять минут назад! Игорь Граль, собственной персоной! Второго такого в нашей школе нет! Уникум!

– У меня, Александр Иванович, возникает ощущение, что мои уроки математики Граль перепутал с зоологией! – чуть снизив октаву продолжала Мирошниченко. – Едва ли не через день он тащит в класс какую-то живность. Кошек, собак, кроликов, ежей, белок! Теперь эти ужасные птицы! А принесённая два дня назад совершенно кошмарная мышь?!

– Это не мышь была, а хомяк! – Подал голос виновник всех бед несчастной математички.

– Замолчи! Закрой свой рот хоть на три минуты! – разъярённая учительница с силой тряхнула мальчишку за ворот куртки так, что тот затрещал. – Шелудивого грязного пса, с которым ты однажды явился, может назовёшь болонкой?

– Очень даже отличный умный пёс! Совегшенно згя Вы так на него ополчились!

– Осталось только притащить аквариум с рыбками или привести корову.!

Мальчик не переставая упираться и выворачиваться, мгновенно среагировал:

– А что? Кстати, Вы мне подали интег'есную идею! – – парнишка безнадежно картавил – Ког'ова очень, кстати, полезное животное. Она молоко даёт. Только для этого Вам надо меня выпустить! Вы мне куг'тку пог'вёте, Людмила Пог'фигьевна!

При упоминании мыши директор невольно улыбнулся. Он вспомнил как гром среди ясного неба раскатившийся по этажу ор Людмилы Порфирьевны, причина которого теперь была понятна. В конце концов ребёнок извернулся под каким-то немыслимым углом и высвободился. Теперь он стоял посреди комнаты, хмуро, но без тени смущения глядя на присутствующих. Директор с любопытством рассматривал маленького худенького мальчика.

– Ну, здравствуй, легенда школы! –сказал он, стараясь быть как можно серьёзнее. И добавил неожиданно:

– Слушай, а как ты их, голубей этих, пронёс?

Мальчик неожиданно улыбнулся… И от этой широкой открытой улыбки его лицо и очень светлые глаза в обрамлении пушистых ресниц вдруг словно засияли изнутри каким-то поразительным светом.

– В погтфеле! Я их накогмил, они уснули и сидели тихо. Никто не заметил.

– А потом, значит, выпустил?

– Ну, да! Ведь так кгасиво, когда птицы под потолком летают!

– Вообще-то, конечно, лучше, когда они в небе, а не в комнате. Не находишь?

– Но ведь в классе всегда так скучно, все эти пагты, доски… Погтгеты эти… С дядьками учёными, а здесь всё-таки птицы. Они настгоение создают, мечтать хочется.

– Мечтать? – директор покачал головой – А о чём ты мечтаешь, Игорь?

Мальчик пожал плечами.

– О многом. Напгимег, попасть в Бгазилию и ловить там экзотических бабочек. Знаете, они мне даже пгиснились однажды. Или в Австгалию, на когабле уплыть, увидеть кенгугу своими глазами.

Анна Петровна прикрыла лицо рукой.

– Началось! – Рассказы сына о каких-то совершенно немыслимых животных, явившихся ему во сне, не были для неё новостью. Она знала, что сейчас он, что называется, заведётся. Игорь продолжал.

– А ещё… Ещё неплохо бы звезду какую-нибудь откгыть. Полетать хочется над землёй и увидеть гадугу с высоты. И написать потом кагтину.

Директор внимательно слушал и понимал, что этот мальчик и впрямь уникален и душа его чиста и светла, как ручей. Но старый педагог видел и ещё что-то такое, отчего на лицо ему легла тень. И тогда он спросил:

– Ну, а главная мечта есть у тебя? – и услышал то, что, в принципе ожидал. И не ожидал одновременно.

– Я хочу стать агтистом. Желаю послужить Отечеству умом и талантом, как лучшие люди Госсии!

Директор вскинул брови:

– Интересно, а кого ты считаешь лучшими людьми?

– Ну, например, Легмонтова. Хочу сыггать на сцене Печогина!

Чванова хлопнула в ладоши:

– Браво! Просто изумительно! Эгоиста до мозга костей, чудовище, не способное ни на любовь, ни на и дружбу, холодного к страданиям других людей и наслаждающегося этими страданиями, он считает лучшим человеком России! Комментарии излишни, я полагаю? И это сын учителя-словесника?! А папа! Один из уважаемых людей города! Парторг такого большого предприятия! И вот, нате! В 12 лет он читает Лермонтова, но извлекает оттуда, как я поняла, не самое лучшее и совершено не то, на что обращают внимание советские литературоведы.

– Да не нужны мне Ваши литегатуговеды – зло бросил Игорь в сторону завуча. Непгавильно они видят Печогина!

Смирнову всё более и более становился интересен этот необычный подросток. И он снова поинтересовался:

– А ты что же и литературоведение по Лермонтову читал?

– Ну, да! Любопытно же. Только с их взглядами на гоман я не согласен. Понимаете, Печогин ищет настоящую любовь и дгужбу. И не находит их. Он хотел бы видеть пгекгасное в людях… А если его и впгавду нет? Но он всё авно стремится к идеалу до самого конца.

Завуч развела руками

– Вот! Вот! Он не видит вокруг ничего хорошего! Он не уважает никакие авторитеты! Только свое собственное я! Это то, о чём я говорила! Буквально во всём неуважение и дерзость! Шапку закидывает, выше не бывает! Хорошее воспитание, Анна Петровна, ничего не скажешь! Смотри, Граль, как бы не загреметь тебе в другую сторону по кривой дороге! Завтра ты что, может и страну нашу, советскую Родину, предашь? Тебе не стыдно, Граль?! Ты же позоришь своих родителей! Артист! Буквы сначала научись выговаривать, клоун! Шут гороховый!

Мальчик нахмурился и вдруг громко и отчётливо, даже без картавости выпалил:

– На себя посмотрите! Гализдра!

Чванова побелела и задохнулась на вдохе. Анна Петровна схватилась за голову.

– Игорь, ты что?! Немедленно извинись перед Еленой Станиславовной! –

– Мерзкий мальчишка! Негодяй! Хам! Александр Иванович, да что ж это такое?

Директор хлопнул по столу рукой!

– Прекратите немедленно оба!! Что Вы в самом деле?! Его дикция к делу совершенно не относится! Елена Станиславовна, не разводите здесь демагогию. Ну и ты тоже хорош! Знаешь, оскорблять женщину, тем более намного старше тебя, завуча – это унижать самого себя, брат! Так что давай-ка, извинись.

Мальчик угрюмо молчал. В глазах его директор заметил слёзы.

–Ладно. Выйди. Посиди в приёмной, остынь.

Игорь пулей вылетел из кабинета. Вслед за ним, извинившись, выбежала мать.

– Извините, Александр Иванович, – Чванова встала – Я более не желаю выслушивать чушь и тем более оскорбления от учащегося! Я считаю, что к этому ребенку нужно применить меры воздействия. Вплоть до исключения из школы. Поскольку своими завиральными идеями он туманит головы других учеников и оказывает на них вредное влияние.

Смирнов скривился, как от зубной боли:

– Елена Станиславовна, уважаемая! Почему у Вас всегда в уме только: держать, не пущать и карать? За что его выгонять? За то, что умеет мыслить не по указке и не по шаблону? Так нам именно этого в стране и не хватает, на мой взгляд. Исполнителей пруд пруди, а вот с творцами, с созидателями, большой напряг. Что ж до остального, то, уж извините, но Вы спровоцировали ребёнка!

Чванова выпрямилась, шумно задышала:

– Ну, что ж, уважаемый Александр Иванович, носитесь с Вашими творцами и созидателями! Только смотрите, чтобы они не сели Вам на голову, свесив ноги. И тогда школа превратится из советского учебного заведения в бедлам. Но я этого не позволю! Я вынуждена буду поставить в известность вышестоящие организации о тех катастрофически вредных идеях, которые Вы проповедуете!

Директор посмотрел на эту нестарую, но как-то преждевременно себя засушившую женщину в синем наглухо застёгнутом строгом костюме. На туго стянутый на голове пучок волос. Гализдра, как есть гализдра! Он сдержал улыбку.

– Знаете, Елена Станиславовна, мне Вас жаль. У Вас в жизни нет ни мечты, ни радости. Только инструкции. Скажите, Вы умываетесь и завтракаете утром, тоже, предварительно прочитав соответствующий циркуляр?

Чванова, лихорадочно уложив в папку свои бумаги, стремительно покинула директорский кабинет. Смирнов вышел в приёмную, где Анна Петровна что-то сурово выговаривал нахохлившемуся, как воробей, мальчику. Глаза у того были заплаканы.

Александр Иванович вдруг почувствовал, что страшно устал, внезапно заныло раненное на фронте колено, да и на сердце стало муторно от этих чвановых иже с ними, их непроходимой тупости, от всех этих инструкций, правил, циркуляров, лозунгов, от бесконечных требований воспитывать подрастающее поколение в духе и соответствии, как учит партия. Он понимал, что Чванова не остановится и скоро его кресло в этом кабинете займёт кто-то другой, кто будет строго соответствовать всему, что от него потребуют. Смирнов вздохнул и тихо произнёс.

– Ладно, Игорь, иди, в класс. Забирайте сына, Анна Петровна. – и внезапно добавил – Берегите его. Он очень необычный мальчик. Яркая личность. Ему в жизни легко не будет.

Потом подошёл к парнишке, потрепал по голове, буйные кудри которой не могла скрыть даже строгая школьная причёска. Он понимал, что при таком вот раскладе, при несомненной одарённости и уме и при явном стремлении всегда и везде отстаивать свою позицию, иметь своё собственное мнение, этому пацану будет чрезвычайно трудно выжить в обществе, где яркая индивидуальность считается почти приговором.

– Удачи тебе… артист. Но с курением, брат, ты повремени, всё-таки. Рано дымить! Кстати, ты, говорят, входишь в класс иногда через окно? Как тебе это удаётся?

Игорь хитро прищурился и снова улыбнулся сквозь слёзы своей необычной улыбкой.

– А там же кгыльцо близко. На кгышу, а потом по подоконнику! Делов-то!

Директор почесал бровь и хмыкнул:

– Да… И все-таки я бы тебе советовал ходить через двери…

Оба засмеялись.

Чванова выполнила свои угрозы. В школу прибыла комиссия из Гор- и Облоно. Ничего особенного они не нашли, но Смирнова с должности директора на всякий случай уволили. На его место прислали странного человечка, напоминавшего…Нет, напоминать он никого не мог. Ибо был удивительно сер и безлик.

Школой жизнь Игоря Граля, конечно, не ограничивалась. Она манила, звала, заставляла открывать в каждом дне что-то новое. Как кусок железа тянет к магниту, его влекли приключения. И часто не безопасные.

Однажды, выйдя дома на балкон, он увидел, что от стены, где шёл ремонт, ещё не убрали строительные леса. В голове мгновенно созрела мысль: а не подняться ли по ним на крышу, как герои Жюль Верна, поднимались по скалам? Маленький гибкий мальчишка осторожно встал на перила, подтянулся и ловко взобрался на одну из планок. Так! Ещё. Вот так. Игорь уверенно прошелся по доске и присел на край. Потом лег на живот и глянул вниз. Где-то внизу был их балкон, совсем внизу лежал, как на ладони, двор.

Как раз в этот момент из подъезда вышла с метлой знаменитая на весь квартал дворничиха баба Фима. Если бабу Фиму создал Бог, то он явно находился в очень творческом настроении, предварительно хорошенько выпив. Мало того, что дворничиха была ростом с гренадера армии Наполеона времён войны 1812 года, и носила нечто, напоминающее этого же гренадера, отступающего по Смоленской дороге, её лицо имело совершенно неповторимый и ни с чем не сравнимый оттенок свёклы, которую варили и забыли вовремя выключить кастрюлю. Особым оттенком отличался нос, похожий не то на перезрелую сливину, не то на шоколадный марципан. Баба Фима уверенно вела свою метлу, как некий корабль среди льдов, в роли которых выступали листья и мусор.

Игорь притаился, а потом его взгляд упал на небольшую кучу мелкого щебня и.. о, удача! банку краски, забытую строителями. В голове возникла одна очень неплохая, да что там, просто феерическая, идея!

Баба Фима домела дорожку и повернулась. Вся только что выметенная аллея была усеяна непонятно откуда взявшимся мусором и камнями.

– Батюшки святы! Это ж откуда оно всё упало! Я ж вымела ну вот токма!

И баба Фима снова начала усиленно махать своим чудо-агрегатом. И здесь на неё упала тяжелая капля. Потом ещё одна и ещё. Сначала дворничиха подумала, что начинается дождь. Баба Фима подняла глаза. На небе спокойно сияло солнце, и не было ни единой, даже махонькой тучи. Присмотревшись, дворничиха обнаружила, что капли почему-то странно голубого цвета, подозрительно напоминающего цвет стены их дома.

– Господи! Неужто краска начала стекать? Вот стервецы строители, краску развели так, что смоется после первого дождя!

Игорь прятался за стойку лесов и отчаянно смеялся над воплями бабы Фимы.

– Я Вам хочу сказать, Фима, не кричите, пожалуйста, в такую рань! У меня давление, и я себя очень плохо чувствую. А Вам бы только орать и орать! – из соседнего окна высунулась в неизменных бигуди продавщица магазина «Продторг» Светлана.

– Ой, да помолчи уже! Вечно болеющая! Как обсчитывать трудящихся, так не больная!

При этих словах окно Светланы со стоном захлопнулось. Обратив на это ровно столько внимания, сколько на комариный писк, баба Фима продолжала свой монолог.

– Смотри, сколько накапало! Нужно сей же час в жилконтору звонить, пущай всё переделывают, а строителей ентих, которые краску развели, наказать.

Из окна напротив высунулся огромный мордатый детина в майке:

– Ефимия Матвеевна, ну Вы хотя Вы подумали: как краска может стекать?

– Да, стекаить, милок! И камни сыплются. С неба прямо. Только подмела, а повернулась – вона опять. Неужто пророцтво сбывается Иоанна-то Богослова?!

– Ага! Вон уже всадники копытами гремят! Не порите чушь эту свою клерикальную!

Детина посмотрел направо, потом вверх и заметил смеющегося во всё горло мальчишку, прячущегося в глубине строительных лесов.

– Ефимия Матвеевна, смотрите прямо вверх. И увидите того «всадника», который Вас манной Небесной угощал и рОсОй цветной Окроплял. – заржал детина.

Баба Фима посмотрела в указанном направлении.

– Ах ты ж, ети с три короба! Чтоб твою перекосило! Это ж Игорёшка чёртов, Вениамина Залмановича сынок, обезьяна проклятая! Ну, я тебя сейчас достану, ты у меня посидишь в каталажке!

Поняв, что явка всё равно засвечена, Игорь вылез из укрытия и присел на край, свесив ноги:

– А Вы, это, сначала сюда залезьте, бабуля. Посидим, о жизни покалякаем.

Дворничиха налилась цветом знамён всех пятнадцати республик Советского Союза.

– Я тебе сейчас так покалякаю, чёртово семя! Ах ты ж, недоносок, стручок, смотреть не на что! И вот, гляди ж ты, поганец! Шатается по стенам, над людями измывается, так еще и ржоть! Слезай оттудова! Слезай. Кому говорять!

В ответ Игорь подобрал маленький камешек и, прицелившись, ловко запустил его в дворничиху. Камешек со свистом пролетел ровнёхонько над её головой, уверенно спланировал и приземлился где-то в траве. Дворничиха уже стала не просто пунцовой, а отливала всей палитрой алого. Слива на её лице шумно пыхтела, как труба паровоза ИС. Баба Фима фонтанировала. Поток ее рулад расширялся и разливался подобно гоголевскому Днепру. Детина из окна наблюдал за происходящим с неослабевающим интересом футбольного болельщика матча ЦСК-Спартак. Постепенно к просмотру присоединился практически весь дом. Игорь чувствовал себя на вершине славы.

В ответ на крики дворничихи, он встал во весь рост и неожиданно начал декламировать стихи. Все, какие на тот момент приходили в голову. Первым почему-то вспомнился Маяковский.

«Это время гудит

телеграфной струной,

это

сердце

с правдой вдвоем.

Это было

с бойцами,

или страной,

или

в сердце

было

в моем…»

– Во, пацан! Во Артист! – смеялись соседи и…аплодировали.

Игорь заливался соловьём. Совершенно забыв о своей проблеме с буквой «р». Сейчас на это было наплевать. Главное, у него были зрители, которые слушали. Неизвестно сколько бы продолжалось это представление, но Баба Фима, не выдержав шума и хохота, смертельно оскорбленная в своем должностном величии, пронзительно засвистела в свисток.

И тут Игорь услышал голос отца.

– Значит так, представление окончено! Хватит дурью страдать! Спускайся и марш домой!

И сразу же моментально прозвучало извечное мамино:

– Веня! Бога Ради! Он разобьётся! Всё! Сейчас он погибнет!

– Аня, прошу тебя, не начинай только ради Бога эту свою музыку!

В окно выглянула старшая сестра. Пожала плечами, покрутила пальцем у виска и исчезла. Она была лет на десять старше Игоря и относилась к нему со нежно-снисходительным покровительством человека, находящегося на гораздо более высокой ступени развития.

Внизу, вокруг Бабы Фимы, цвет лица которой определить уже было совершенно невозможно, собралась могучая кучка её почитателей и сторонников, они активно поддерживали дворничиху и грозили кулаками «вот этому хулиганью»

– Ишь, сынок-то инженеров! Совсем от рук отбился!

– Рази ж это ребёнок? Это ж дьявол во плоти!

– Точно, точно! На чёрта и похож! Шпана шпаной!

– Ой, бедная Аня! Намучается она еще с таким-то сыночком!

– Люди, Выходной же! Ну сколько можно так орать! Покоя нет ни в будни, ни в праздники!

Совсем неожиданно за спиной Игоря что-то зашуршало.

– Всё! Отец! Берегите ваши уши! – мелькнуло в голове, и мальчик втянул голову в плечи ожидая чувствительной встречи с тяжёлой отцовской рукой.

Но встряски за шиворот не случилось, и вместо широкой фигуры отца Игорь увидел рыжую шевелюру закадычного своего адъютанта Витьки, по кличке Витус.

– Привет! – сипло прошипел Витька Игорю чуть не в самое ухо.

– А ты чего здесь, того, делаешь?

– Да вот. Бабе Фиме небольшой спектакль показать хотел. А она не оценила. Эх, темная личность! Необразованная.

– Да слышал я весь этот ваш балет с оперой.

Витус выглянул из укрытия.

– Слушай, Игорёк, а я смотрю нам пора сматываться! Мусор прибыл!

В толпе, возле бабы Фимы стоял человек в синей милицейской форме и фуражке с околышем

– Витька, правда, сматываемся! Это участковый! Если он меня поймает, моей заднице конец! Отец так разукрасит, месяц буду только на животе спать!

– А как тебя вообще сюда занесло?

– С балкона. А тебя?

– Во, даёшь! А я через чердак, на крышу, а потом сюда. По доскам.

– О! Это идея! Давай ползи вверх, обратно на крышу! Айда!

На чердаке было темно и в воздухе витала такая густая пыль, что было трудно дышать. Среди переплетения труб, каких-то вентилей валялись груды строительного мусора. Игорь споткнулся об огромный моток ржавой проволоки, запутался и с грохотом, обдирая руки и колени полетел в какой-то люк. Скатившись по чердачной лестнице. Он очутился на пятом этаже их подъезда.

Почти по кошачьи спустился на свой этаж. И, уже подходя к двери, услышал голоса, не предвещавшие праздника жизни.

– Вениамин Залманович, я конечно всё понимаю, я Вас уважаю, но отмазывать Вашего Игоря от Детской комнаты милиции больше просто не имею права! Ну, Вы меня поймите! На прошлой неделе кто запалил костёр под окнами пенсионерки Кудиновой и бросил туда патронные гильзы, набитые какой-то дрянью? Кто запустил в продовольственном магазине две связанных между собой линейки? Они ж там перевернули всё, что только можно было! А позавчера именно с вашего балкона на голову гражданина Пряслина упал пакет, даже стыдно сказать с чем! Это уже я не говорю о разбитых мячом окнах, потому как им нет счёта. Нет, как хотите, но больше я терпеть этого безобразия не могу. Приведите сына к общему знаменателю, так сказать, или, я его оформлю по всей строгости, так сказать, советского закона за хулиганство! Сегодня вот, понимаешь, забрался на эти строительные леса, оскорблял нашего дворника, нарушал тишину.

– Ага, ага! И сверху, значит, краской несмываемой мине обливал – и камни кидал – поддакивала участковому притопавшая следом дворничиха.

В этот самый момент за спиной бабы Фимы что-то хлопнуло, и она имела несчастье обернуться. Сначала присутствующим показалось, что звучит сигнал воздушной тревоги. И только минуту спустя стало понятно, что звук издаёт несчастная дворничиха.

– Господи Иисусе! Прости мне все прегрешения! Посланец ада! Истинно говорю – Сатана явился в обличье своём! – дико закричала дворничиха, подхватила свою метлу и опрометью кинулась вон.

Несколько приуныл и до этого очень бравый участковый. В дверях стоял не то туземец, не то выскочивший из трубы житель подземного царства. Лицо у него было чернее самого чёрного Антрацита, добытого знаменитым Алексеем Стахановым, взлохмаченные кудрявые волосы, сейчас напоминавшие скирду сена, покрывала серая масса, руки и торчащие из рваных штанов колени – кровавые полосы.

Тишина длилась ровно минуту. Первой засмеялась сестрица Люся. Она стояла в дверях комнаты и от смеха не могла разогнуться. Вслед за ней захохотал отец, смех матери на его фоне звенел серебряным колокольчиком. Даже участковый не смог удержаться и тоже рассмеялся. Игорь сначала растерянно улыбнулся и его несколько великоватые, не вставшие на место зубы сверкнули из черноты лица, как у Поля Робсона, а потом захохотал во всё горло.

Серьёзный мужской разговор с отцом Игорю все-таки пройти пришлось. Но уже после очень долгого отмывания чуть не в трёх водах, замазывания зелёнкой ободранных рук и коленей. И обязательного обеда. Без выполнения последнего условия мать передавать сына отцу для беседы категорически отказывалась.

Киев,2005г

Лена проснулась рано. Точнее её разбудил шум в коридоре. Да, звукоизоляция здесь не самая лучшая, ничуть не изменилась со времён развитого социализма.

– Как же они могли ничего не слышать? Даже если человеку стало плохо, он должен был позвать на помощь! Если был в номере один. А если не один? И те, кто жил рядом просто побоялись вмешаться? Или им объяснили, что не стоит суетиться.

Лена встала с кровати. Внимательно осмотрела тумбочку. И тут же чертыхнулась.

– Совсем ума ты лишилась, старуха! Прошло 25 лет! Здесь сотни раз убирали. В том числе и сразу поле того, как… – Лена запнулась. Слишком тяжело было об этом подумать даже сейчас… – После того, как его вынесли.

Лена вновь и вновь представила себе как всегда с иголочки одетого по последней моде Игоря заворачивают в грязный, пропитанный кровью ковер. Что они хотели скрыть? Почему так испугались? И потом… Откуда вдруг так много крови? Если предположить разрыв сердечной аорты, то обычно происходит внутреннее кровотечение, а не горловое. А что если? Если… Хорошо. Предположим, разрыв аорты. Чёрт! Они не делали патологоанатомическое исследование. Заключения нет. Что это значит? Только то, что на теле были обнаружены следы. Или кто-то потребовал, чтобы никаких вскрытий, никаких экспертиз. Почти на коленке написали справку… Или она была готова заранее? Всунули вдове вместе с телом. Забирайте и убирайтесь, как можно быстрее. Но почему Луиза так легко со всем согласилась? Можно предположить, была в шоке, не до этого… Или популярно объяснили, что мужа не похоронят в Москве, а по-тихому вывезут на малую родину, в Люберцы…Ей не хотелось выглядеть странно в глазах друзей и тех, кто знал и любил её мужа. Все же, что ни говори, но цену ему она знала. Предпочла молчать.

Зазвонил опять мобильный.

– Вы пробудились, сударыня?

– Да, вот лежу и предаюсь некоторым размышлениям.

– А-а-а. ну, тогда не соизволите ли вы предаться им вместе со мной?

У Лены в груди зашевелились смутные подозрения, которые через минуту обрели практически визуальную чёткость. Она вскочила и рывком открыла дверь своего номера. За дверью никого не было. И сейчас же знакомые сильные руки обхватили её за плечи. Лена не успела сказать ни слова и её вдох был перекрыт долгим поцелуем. Глеб не дал ей сказать ни слова и втолкнул в номер, не отрываясь от её губ. Кончиками пальцев он гладил её кожу под волосами, от чего сотни крошечных искр, рождаясь где-то в центре позвоночника стремительно растекались по всему телу.

Через час, лежа рядом с Глебом, Лена думала о том, что, хотя вместе они были уже третий год, ощущение невыразимого счастья от его присутствия рядом не только не затухало, но усиливалось, несмотря на то, что Глеб часто вёл себя необдуманно и в некотором роде эксцентрично, всегда создавая какие-то совершенно немыслимые и непредсказуемые ситуации. Как вот сейчас. Лена попыталась себя рассердить и толкнула Глеба в бок:

– Ну и на фига тебя сюда принесло, скажи мне на милость?

Глеб потянулся, закинул руки за голову и улыбнулся.

– Как «на фига»? Заскучал и решил поехать навестить любимую женщину, умчавшуюся в очень странное путешествие.

– Я, между прочим, поехала не просто так! И ты прекрасно знаешь зачем! А ты… Вот скажи. На ресепшене, увидев тебя не умерли?

– Совершенно! Они не обратили никакого внимания. Скорее всего, эти свиристёлки никогда не видели моего отца и вряд ли знают, кто он такой.

– Глеб, пойми, мы ничем не должны выдать ни малейшей своей заинтересованности. Слушай, а ты, вообще в каком номере обитаешь? Надеюсь, ты не назвал именно этот, где поселилась я?

– Обижаете, графинюшка! Моё тело потомка титулованной особы поселилось этажом ниже. А сюда забрело, повинуясь аромату вашего парфюма.

– Господи, Глеб, ты просто невозможный! Как я тебя вообще выношу?!

– Ты повинуешься инстинкту и зову крови. Моей! Но, надеюсь, что я тебе всё-таки и сам не противен.

Лена от души расхохоталась. И внезапно стала серьёзной.

– Ты вообще-то понимаешь, где находишься? – спросила она, глядя на так же внезапно переставшего улыбаться Глеба.

Глеб сел на кровати, обвёл комнату внимательны взглядом. И посмотрел на Лену. В глазах его она, пожалуй, впервые увидела слёзы.

–Понимаешь, Ленка, я никогда в жизни не думал, что его нет, что он умер. Я рос на его фильмах, где он был живой и весёлый, я ходил по тем же улицам, видел дом, где он жил. И мне казалось, что отец просто куда-то уехал очень надолго и вот-вот вернётся. Он всегда был рядом. А вот сейчас… сейчас я вдруг ощутил, что именно здесь он перестал быть…

– Глеб, я уверена, я знаю, что Игорь Граль не собирался умирать! Что все эти разговоры о каких-то предчувствиях, о том, что он часто думал о смерти – либо откровенная ложь, либо имеют какую-то иную подоплёку. Несколько лет назад, насколько мне известно, смертью твоего отца сильно заинтересовался следователь Андрей Пилипенко. Он пытался расследовать смерть Песоцкого и пришел тогда к мнению, что великий бард был убит. Но как только он попытался продвинуться в этом направлении, его отстранили от всех дел и выслали из Москвы, куда-то в глушь. После перестройки он перебрался в Киев.

– Думаю, нам стоит посетить одно интересное место, которое теперь называется МВС Украины. Министерство ВнутрЕшних Справ! О, как!

– Не знаю, что нам там ответят. Они все весьма неохотно идут на контакт с россиянами. Но на всякий случай у меня редакционное письмо с легендой. О том, что мы собираем материалы о работе ветеранов МВД СССР.

На улице Академика Богомольца перед их глазами предстало здание, слегка напоминающее здание мэрии в Москве, только другого цвета. Что ж, русские архитекторы 19- 20го веков не знали о каком-то особом стиле древних и прочих укров и строили по законам мировой архитектуры, руководствуясь стилем эпохи и собственным талантом.

– Лена, – чуть прищурившись Глеб смотрел куда-то вверх, – а что ж они на фасад свою эту вилку до сих пор не повесили?

Над центральным входом действительно до сих пор красовался герб, республики союза нерушимого, с соответствующей звездой и прочей атрибутикой.

Лена пожала плечами.

– -Наверное, руки у них коротки! Да и хлопотно это!

Оба засмеялись.

По пути сюда им обоим изрядно намозолила глаза однообразная жёлто-голубая гамма, в которую с усилием, достойным лучшего применения, перекрашивали и заматывали мать городов русских после Оранжевой революции…При этом в чём-то главном Киев упрямо оставался советским. Особенно на Крещатике, почти целиком украшенном сталинским ампиром 50-60-х годов.

Как и следовало ожидать, в украинском министерстве их встретили с минимальным энтузиазмом. Точнее, совсем без оного.

Сначала тучный, потеющий не по сезону дежурный на входе долго вертел в руках удостоверение московского журналиста. Чуть не пробуя его на зуб. Потом долго и безрезультатно куда-то звонил, снимал фуражку с огромной тульёй, отдалённо напоминающую головной убор офицеров Вермахта, вытирал потную лысину, снова надевал фуражку и снова звонил. Наконец скривившись и в очередной раз промокнув голову, он изрёк:

– Так. Ще раз. З якою цiллю ви прибули?

– Понимаете, я журналист, из Москвы.

После этих слов тучный дежурный уже ничего не слушал:

– Перепустка є?

Лена не поняла.

– Я питаю, чи є у Вас докУмент для відвідування українського МВС?

Лена пожала плечами, а Глеб раздосадовано спросил:

– А, простите, где выдают сей ценный документ?

Подавив нарастающее раздражение и успев остановить на вылете тираду, которую собрался произнести Глеб, поскольку Лена опасалась, что после этого их просто выставят вон, Лена как можно более вежливее спросила:

– Куда нам нужно пройти для получения пропуска?

– До бюро перепусток.

–Где оно находится, можно узнать?

Дежурный пошевелил гуцульскими усами

– Вийдіть на вулицю і поверніть праворуч, у внутрішній двір, а там запитайте.

Изрядно поплутав, они все-таки нашли это злосчастное бюро пропусков. Но испытания нервной системы на прочность далеко не закончились. За столом, отгороженным деревянной стойкой явно еще советской прочности сидела девица, твёрдо уверенная, что перенесение половых губ в область лица – последний писк евроинтеграции.

– Интересно – еле слышно прошептал Глеб прямо Лене в ухо – как она может есть, не закусывая вот тем, что у неё на лице? И как у неё может ничего не падать изо рта? Это же чудовищно!

– Ты на её ногти посмотри! – Лена еле сдерживала подступающий смех

Ногти, явно отобранные у Фредди Крюгера, украшал лак все той же цветовой гаммы, что царила здесь на каждом углу.

–Слухаю Вас! – Странное создание взмахнуло наращёнными ресницами.

При словах «журналист из Москвы» лицо губастой сотрудницы ведомства превратилось в каменное изваяние.

–З якою цiллю ви прибули до МВС України?

И всё пошло потому же самому кругу. В сотый раз Лена повторила, что у неё редакционное задание найти ветеранов МВД, с последующим написанием цикла статей об их работе в советское время. И опять, теперь уже эта губастая дама куда-то звонила, что-то спрашивала. Потом посмотрела на Глеба и спросила:

– А це з Вами?

– Да, – Лена задержала дыхание – Да, он со мной. Но он не журналист. Он…– Он мой… супруг…

При этих словах Глеб несколько приподнял брови, но промолчал и кивнул головой.

– Ага! Супруг.

– Супруг? Це означае чоловiк?

Повисла пауза. Глеб вывернул шею так, словно ему сдавило горло.

– Ну, понятно, что человек. Не зверь же!

Теперь наступила очередь зависнуть губастой даме

– А при чому тут звiри? Я Вас питаю: хто ви будете оцiй жiнцi? Чоловiк чи хто?

– А кем я ещё могу быть, кроме человека? Обезьяной, что ли?

Понимая, что сейчас разговор зайдёт в абсолютный тупик и закончится скандалом, Лена пнула Глеба в бок и прошипела

– Ради Бога, чоловик на их мове означает муж, супруг. Помолчи, хоть пять минут!

Потом она как можно любезнее улыбнулась:

– Скажите, мы как-то можем попасть в отдел кадров вашего ведомства?

Губастая внимательно оценивала яркость цвета на своих когтях. Наконец, плямкнув неприличным органом, заменявшим ей рот, изрекла:

– А навiщо вам туди?

В ухе раздалось шипение Глеба:

– Я её сейчас убью!

Девица перестала наконец изучать ногти и ледяным тоном произнесла:

–Персональних даних про співробітників у нас не дають. Тим паче, московським журналістам. Прийом громадян здійснюється за графіком, строго за часом. Ось там – коготь Чужого ткнулся в направлении стены – все написано. Можете подивитися.

Чем бы и как завершилась эта эпическая история осталось покрытым мраком. Если бы не вошедший в комнату офицер. Лена мельком глянула на погоны: майор. Стройный, подтянутый, довольно крепкого телосложения. Под формой угадывается солидная мускулатура. На вид чуть старше Лены. Лет 45. Он попросил у губастой какой-то бумаги. И вот в этот момент Лена решила пойти ва-банк.

– Товарищ, или, простите, пан, майор разрешите обратиться?

Офицер удивлённо посмотрел на молодую и довольно симпатичную девушку и на чистейшем русском языке ответил.

–Ну, что ж, обращайтесь!

– Елена Михальская. Специальный корреспондент газеты «Русский вопрос». Мы пишем цикл очерков о ветеранах МВД и очень бы хотелось узнать, кто из них жив и как их можно разыскать.

Офицер помолчал и вдруг с улыбкой произнёс:

– А у вас в Москве все корреспонденты такие… м-м-м эффектные?

Лена слегка растерялась, а девица ещё больше надула неприличные образования вокруг рта. Лена совсем неожиданно для себя ответила:

–Я в своём роде одна такая. – И засмеялась.

Офицер тоже засмеялся.

–Что ж, Леночка, прошу, пройдёмте со мной.

Он кивнул губастой, взял Лену под локоть. Она оглянулась и сделала знак Глебу сидеть тихо и ждать её. Хотя выражение его лица не сулило в будущем ничего приятного. Лене уже пришлось измерить уровень глубины ревности, в которую Глеб впадал феноменально легко. Достаточно было улыбки чуть более мягкой не в его сторону.

Они вернулись в основное здание, пройдя мимо всё того же толстяка с гуцульскими усами, прошли по длинному коридору, в котором рябило в глазах от сочетания жёлтого и голубого. Казалось, что непорочно белым здесь остался только потолок, но дни его девственности сочтены и совсем скоро и его посвятят в это ядовитое цветовое братство.

Майор открыл массивную дверь и пропустил вперёд свою спутницу. Выдержанный в той же колористической гамме кабинет практически ничем не отличался от коридора. И от всех кабинетов времён, как говаривал Остап Бендер, доисторического материализма. Тот же минимализм в украшениях, те же тяжёлые шторы на окнах. Единственное, что сменилось – портрет над креслом хозяина комнаты. Сейчас вместо Ленина там висело лицо Ющенко, ещё не украшенное следами малопонятных метаморфоз.

– Чай? Кофе? Или сначала познакомимся? – голос майора звучал легко и неофициально.

– Ваше имя я уже знаю. Разрешите представиться. – он встал и одернул китель – Старший следователь по особым делам, майор милиции Пилипенко Сергей Андреевич. Лена едва не поперхнулась только что налитым ей кофе, но сумела собраться. Трудно было поверить, чтобы удача или фортуна не просто повернулась к ней в полный анфас, но и широко улыбнулась.

– Итак, как я понял Вам нужны ветераны бывшего союзного МВД? Что ж, далеко ходить не будем. Я Вас познакомлю с моим родителем. В милиции начинал с обычного постового, потом работал участковым. Ну и дослужился до подполковника. Правда, не всё так гладко, как кажется. И несколько раз батю моего сбрасывали в званиях. А полковничьи погоны он сам не принял. Если захочет, лично всё расскажет.

– А пока… Пока я Вам предлагаю… Отобедать со мной в одном очень уютном кафе.

Лена растерялась. Отказать ему сейчас, значит потерять уникальный шанс. Но Глеб… Лене не хотелось даже думать, что может произойти. Она помолчала. И… согласилась.

– Хорошо! Но с одним условием: Вы организуете мне встречу с Вашим отцом как можно быстрее.

– Не вопрос!

Он взял мобильный и набрал номер.

–Папа! Привет! Как там вы? Таблетки не забываешь принимать? Как это «зачем»? Папа, ты же прекрасно понимаешь… Папа! Не начинай! Ладно. Я вот почему еще звоню. С тобой очень хочет поговорить молодая симпатичная девушка из Москвы. Ну… мы с ней только-только познакомились…Да, очень! Она корреспондент, собирает сведения о ветеранах МВД Союза. Хорошо, хорошо… Зовут Лена. Да, имя чудесное, как и она сама.

– Значит, завтра? Ок! Маме привет…

Он положил мобильник и улыбнулся.

– Ну, вот я свою часть обещанного выполнил. Мяч на Вашей стороне. Идём?

Лене ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ.

Они спустились на первый этаж и вышли в холл. Лена огляделась и с досадой заметила, что Глеба нигде не видно. Плохой признак.

У входа стояла не новая, но весьма приличная иномарка, двери которой были элегантно распахнуты перед Леной. Садясь в машину, она краем глаза успела заметить знакомую высокую фигуру. Всё! Праздник ей обеспечен! И любые доводы, естественно, в расчёт приняты не будут.

Кафе оказалось вправду очень уютным, в каком-то средневековом стиле. И еда была довольно вкусной. Сергей к тому же был на редкость образованным человеком. Рассказывал Лене средневековые легенды о рыцарях круглого стола, потом читал стихи.

– Вы очень образованы, Сергей Андреевич – мило улыбнулась Лена.

–Вы хотите сказать, образован для представителя моей профессии?

Она засмеялась.

– Да нет, что Вы! Просто вообще сейчас трудно найти человека, даже в журналистской среде, который бы читал Заболоцкого.

– А-а-а… Вы знаете, мой отец знал его лично. Они были соседями. Правда, папа был тогда еще подростком и всю глубину подобного знакомства постигнуть не мог. Интереснейший был человек. Столько прошёл всего и не утратил любви к жизни. Слушайте, давайте уже перейдём на «ты» не возражаешь?

– Да нет. Ты сказал, что твоего отца несколько раз сдвигали вниз по служебной лестнице. Почему, если не секрет?

Сергей замолчал и внимательно посмотрел на Лену.

– Лена, давай на чистоту. Я все-таки следователь. Тебя ведь интересуют не все ветераны, а конкретно мой отец, не так ли?

–Ну… Если откровенно, то да. Но наша с тобой встреча – чистая случайность. Я направлялась в отдел кадров, а тут. У вас такая дикая система пропуска в ведомство!

–Ага! – он усмехнулся. -Не знаю, откуда их всех берут, из какого села. Из-под Жмеринки или Гадяча. Но, знаешь, как на подбор! «Тату, а де воно, море?»

–Девица с варениками вместо губ – тоже оттуда?

–О, это вообще отдельная тема – замахал руками Пилипенко.

Они посмотрели друг на друга и расхохотались еще больше.

– И все-таки, давай вернёмся к твоему отцу. Пожалуйста.

Сергей стал серьёзным.

– Понимаешь, отец в свое время активно влез в одно странное дело.

– Связанное со смертью Песоцкого?

Сергей внимательно рассматривал вино в бокале

– Отец не любит этой темы. Хотя я знаю, что она его очень тревожит и до сих пор. Он уверен, что там произошло убийство. Но вот кто? Два фигуранта, которых отец хотел допросить, уехали буквально через несколько дней. А потом… Спустя время, одного из них, Федотова, нашли мёртвым. Передоз. Очень странно, если учесть, что до этого Федотов вообще не был замечен в употреблении допинга. А отца вызвало милицейское начальство, и ему запретили даже приближаться к этой теме, понизили до капитана и отправили в Сумскую область. Город Глухов, который все называли, естественно, Глупов.

Лена молчала, выводя вилкой какие-то узоры в тарелке. Потом подняла глаза на Сергея.

–Скажи, а твой отец никогда не упоминал имени… Игоря Граля?

Сергей поставил бокал, молча закурил, протянул руку и положил её на руку девушки.

–Лена, понимаешь… тема… кино и телеискусства вообще близка нашей семье… Сначала отец, в силу упомянутых обстоятельств общался с этой публикой. Потом я. Точнее, моя бывшая одно время работала на ТВ. Ну, мне довелось насмотреться на многое. М-да. Весёлое было время. Но я не об этом. Понимаешь, накануне смерти Граля был один очень странный звонок отцу, в выходной. После этого звонка он быстро собрался и умчался, ничего не объясняя. Я был тогда подростком. Мы вообще-то привыкли к внезапным вызовам. Но это был звонок не из управления…Вернулся отец через два дня. Я его таким никогда не видел. Смотреть было страшно. Ничего опять не сказал. Сел в кухне у стола, курил. Потом достал водку из холодильника и – залпом стакан. Такого вообще сроду не случалось! Посмотрел на нас с мамой и заплакал.

– Ладно, давай отложим этот разговор на завтра. Ок? Я буду ждать тебя ровно в 10, возле Министерства. И оттуда мы поедем к моим, на дачу.

– Хорошо – Лена вздохнула

– Я тебя отвезу. Где ты остановились в Киеве?

– Ой, нет-нет. Я вызову такси – поспешно ответила Лена.

Сергей приподнял брови.

–– Даже не думай. Я пригласил и должен доставить даму по адресу. Лично.

– Серёжа… Пожалуйста…

Пилипенко был явно недоволен, но вынуждено согласился.

– Хорошо. Я просто предоставлю машину с водителем. Разреши мне до конца побыть галантным кавалером.

Лена со страхом вошла в свой номер, ожидая любого сюрприза. И он, действительно состоялся. Потому что Глеба в номере не было. Мобильный молчал, несмотря на все усилия.

–-Т-а-а-к. Для полного счастья, мне не хватало только фокусов Амаяка Акопяна!

Лена опустилась на этаж и постучала в номер, где должен бы быть Глеб. Ей ответила гробовая тишина. Концерт по заявкам трудящихся обещал быть очень насыщенным, но невесёлым. Лена уже поняла, что у Глеба не только внешность отца, но и его характер. И это всё чаще становилось для неё неким бегом по пересечённой местности с препятствиями. Временами Глеб становился вздорным, капризным, эксцентричным, а часто и просто невыносимым.

Лена нервно закурила. Где он? И что её ждёт? На сколько часов?

Объяснения или оправдания – все равно, как взглядом сдвинуть мебель. Разговор с глухим.

Прошло около получаса или минут сорок. Лена прилегла и почти задремала, когда возле её номера раздалось шуршание, а потом последовал удар кулаком, от которого старая дверь, ощутила себя Холифилдом, которому откусили не только ухо, но и нос. Лена одним махом метнулась к двери и распахнула её почти настежь. После чего отлетела в глубину номера, почувствовав ноющую боль в груди.

Глеб ввалился в комнату, раскачиваясь, как на ветру. В глазах у него плескалось нечто мутное, цвета не отстоянного первача.

–Он меня сейчас убьёт! – с испугом подумала Лена – Это конец!

Глеб схватил мирно отдыхавший на тумбочке графин и запустил его, целясь Лене в голову. Она едва успела увернуться и графин, ударившись о стену, разлетелся на мелкие осколки.

Она почти завизжала:

– Глеб! Немедленно прекрати! Что ты творишь? Гл-е-е-б! Боже, что мне с тобой делать?!

Милый мальчик не внемлел ничему… Вслед за графином были последовательно казнены стаканы Лена хотела совершить невероятный эквилибр и улизнуть в ванную, но в последний момент была поймана цепкими руками. Ей показалось, что тело сдавили стальные обручи.

– Ну, что? Каково оно, милицейское тело? – зашипел Глеб ей в самую середину уха.

– Отпусти меня! И успокойся! – еле смогла ответить Лена – Глеб! Ты поломаешь мне рёбра! Пусти!

– Я тебе не только рёбра сломаю, я тебе сейчас шею сверну! Шлюха!

– Пьяная скотина! Неужели трагедия твоего отца ничему не смогла научить?

– Не трогай отца! Он был гений! А ты – тварь и шлюха! Но я…

– Молоді люди, що тут відбувається? І чому з вашого номера такий шум? А це що?

Ночная дежурная уставилась на погром, учинённый Глебом.

– Взагалі-то за все о це доведеться заплатити. Неподобство! Я зараз викличу поліцію!

– А пошла б ты…– Лена еле успела крепко зажать Глебу рот, и тут же почувствовала, что он укусил ей ладонь. Морщась, она извинилась перед дежурной и пообещала за всё заплатить в обязательном порядке.

Женщина покинула их номер и Лена успела услышать, как она процедила сквозь зубы:

– Кляті московські варвари! Щоб Вам повилазило!

Выпроводив дежурную, Лена вернулась в номер. Растянувшись на кровати, Глеб Игоревич изволили мирно храпеть. Лена присела рядом. Укушенная рука ныла. На душе скребли кошки. Хотелось всё немедленно бросить и уехать. Она посмотрела на своего спящего, увы, любимого друга. Он перевернулся на бок и свернулся калачиком. И вдруг ей стало его невыносимо жалко, этого вздорного мальчика, волею судьбы вынужденного жить без отца, без своей настоящей фамилии, но при этом генетически унаследовав от отца, помимо внешности, практически всё, как хорошее, так и дурное. Лена пристроилась рядом с Глебом, обняла его, погладила по кудрявой голове. Он пробормотал что-то во сне. И она тихонько шепнула ему

– Спи, мой хороший. Я все равно тебя люблю…

Москва 1972.

Луиза как чувствовала, что ничем хорошим эта киноэкспедиция не закончится. Игорь не любил замены и вводы. Тем более вот так, когда его фактически противопоставляли с Володей. Луиза поморщилась. Да, она никогда не любила Песоцкого, не смотря на всю его непомерную славу. Она не терпела этой дружбы. Ей не нравились «зависания» Игоря на квартире у барда по три четыре дня. Да, Игорь возвращался вполне весёлым, но от него за километр несло не только алкоголем, но и «марусями, розами и раями». Устраивать забастовки и не подпускать мужа к себе было бесполезно. В такие моменты ему было на неё глубоко плевать. В Ленинград и потом на Кавказ Игорь уезжал взвинченным, что обычно предшествовало глубокому пике.

Потом ей несколько раз звонили, просили приехать и сделать хотя бы что-нибудь. Но именно в этот момент приболела мама, и Луиза никак не могла оставить её без присмотра. Ей казалось, всё обойдётся. А Игорь сможет себя контролировать. Но когда он позвонил… Нашёл возможность и на том спасибо! В груди что-то заиндевело. Обычно его голос звучал, даже в подпитии вполне адекватно. Но на сей раз… Луиза даже не могла понять, о чём вообще речь. Игорь пытался что-то до неё донести, но его язык жил какой-то своей независимой жизнью. В трубке постоянно что-то щелкало, звенело, хлюпало. И Луиза прекрасно понимала, что означают все эти звуки.

– Игорь, скажи, милый, какая у тебя по счёту бутылка сейчас?

В трубке что-то опять булькнуло:

– На с-с-сегодня? Или на в-в-чера? А кстати, какой сегодня день? « Ах, да, среда»! А могёт быть и пятница! Честно, я не знаю. Но здесь красиво! Все танцуют и пляшут с бубнами. Херня, конечно! Но жратвы много. Ахмат.. Он же того… Л-л-л-а-а

В трубке раздался женский визг и хохот Игоря. Пошли короткие гудки.

Она швырнула трубку на рычаг и присела у телефона, закрыв лицо руками. В глубине души, Луиза надеялась, что Игорь перезвонит. Но телефон молчал. Тихими шагами подошла мама. Луиза молча потёрлась щекой об её руку.

– Мама, я больше не могу! Я устала! Пускай убирается куда хочет! – из глаз у неё катились слёзы.

– Дочь, ты же знала, какой он! Но ты сама так захотела. Ты его выбрала.

– Да, потому что я люблю его. И он бывает хорошим.

– Именно – «бывает». Ваша проблема в отсутствии детей, дочь.

– Да, я знаю. Знаю, что вся проблема во мне, в той моей ошибке. Но он… Разве я могу рискнуть?