Читать онлайн Не Господь Бог бесплатно

Глава 1

На стене анатомички в пузатом телевизоре шёл советский мультик по мотивам стихотворения Эммы Мошковской.

Рука в медицинской перчатке поставила на поднос чашку с остатками заварки, а затем, взяв скальпель с того же подноса, сделала уверенный ровный разрез от груди до пупка в немолодом недвижимом женском теле.

Сотни иголок вонзились в лицо, опущенное в наполненную измельчённым льдом раковину.

– Я не смогу! Нет, пожалуйста! Я туда не пойду!

Высокий молодой мужчина лет тридцати на вид, в дорогом тёмно-синем деловом костюме, с воспалёнными глазами и прилипшими ко лбу волосами поднял отчаянное лицо к женщине, которая стояла наготове с бумажным полотенцем. Она мягко, как мать, промокнула его лоб, тщательно выбритые щёки и подбородок, для чего ей пришлось привстать на цыпочки в туфлях-лодочках, а ему, напротив, наклониться, как коромыслом, к ней.

У Дмитрия Алексеевича Ушакова, без пяти минут главы одной из крупнейших госкорпораций в стране, была истерика. И с этим надо было срочно что-то делать.

Журналисты на улице и в холле Росгаза оживились. Вместе с ними оживилась и служба безопасности. В зале приёмов острый глаз главного офис-менеджера следил, чтобы бутылочки с водой, микрофоны и таблички были выставлены в идеальном порядке. Здание было оцеплено, все ходы и выходы перекрыты. Рукопожатие старого управленца с новым, молодым и перспективным, на фоне модерновой башни из стекла и бетона руки модного архитектора на Лахте должно было широко освещаться в СМИ.

И вот за десять минут до важного события умница Дима Ушаков с IQ 169 по Айзенку рыдал, как мальчик, на плече у своего личного психолога Елены Андреевны Прокофьевой. Она не мешала ему – слёзы способствуют быстрому восстановлению психики. А нужно было очень по-быстрому. Часы неумолимо приближались к шести вечера, когда должна была начаться пресс-конференция. Раздался деликатный стук секретаря-референта в дверь кабинета, под напряжёнными взглядами целой делегации сотрудников, обеспокоенных задержкой.

Ушаков как ватный медведь рухнул на стул, обречённо покачал опущенной головой. Прокофьева влепила ему пощёчину, вторую. Голова мужчины откинулась назад. Взгляд стал осмысленным. Бледные щёки обрели румянец.

– Хватит ныть! Ты встанешь и выйдешь к ним!

– Все поймут, что это ошибка! Что я самозванец! Что я просто всех обманул, занял чужое место! – отчаянно взмолился Дима. Но Лена была неумолима.

– Ты на своём месте! Это твоя награда. Иди и возьми её! – встряхнула она его за плечи.

– Меня выгонят вон у всех на виду! Ты этого хочешь?! – выкрикнул зло Дима.

Агрессия – это уже было лучше, чем паника. Елена применила последний аргумент, он всегда выручал её с Димой даже в самих тяжелых случаях.

Прокофьева подошла к креслу, взяла за плечи, посмотрела в глаза, прижала к груди его все ещё мокрую голову.

– Если бы она тебя сейчас тебя видела…

– Зачем ты мне это говоришь? Она бы унизила меня перед всеми! – голос Димы ушёл в визг.

Лена отодвинулась и посмотрела ему в глаза:

– Так неужели ты ей это позволишь?

Спустя миг Дмитрий Алексеевич Ушаков энергично вышел из кабинета, пружинисто прошагал через ручеёк сотрудников компании, склонявших головы перед ним так, как склоняются домино. Это была армия, гвардия белых воротничков. Тут были свои деды и новобранцы, свои солдаты и офицеры, свой устав, своя форма, называвшаяся дресс-кодом, строгая субординация и жёсткая дисциплина, своя пехота и даже авиация с вертолётной площадкой на крыше, и теперь Дима будет тут главным.

Ровно в 18:00 Ушаков под обстрелом вспышек камер пожимал руку своему предшественнику, седовласому Власову, своему наставнику. Ни для кого не было секретом уже, что ротация происходит потому, что великий экс Власов отбывает в Москву, наверх, в Минэнерго.

Несмотря на разницу в росте с великим Власовым Дмитрий не опустил плеч и пожал руку с приветливой улыбкой на свежем, очень свежем от льда и пощёчин, лице.

Лена смотрела сверху, отодвинула панель, несмотря на строгий запрет технадзора. Она знала: такого уровня люди, как Власов, оценивают людей по рукопожатию. Влажная вялая рука нередко становилась решающим аргументом для смены решения. Но с Ушаковым, она знала точно, рукопожатие вышло сухим и крепким. Дима поднял голову. Они с Леной, конечно, не могли встретиться глазами, но он знал, что она стоит там и смотрит на него.

– Ты справился, ты умница, ты – молодец.

Лена была Землёй, которая проводила своего сына в космос.

Невысокого роста, подтянутая, худощавая, с тёмными вьющимися волосами и яркими карими глазами-украшением на милом чётко очерченном лице. Красавицей она себя не считала, впрочем, дурнушкой тоже. Есть «интересные лица», которые могли быть и в той, и в другой категории, в зависимости от состояния души, влюблённости, и макияжа, конечно. Лена макияжем не пользовалась.

Центральный вход, лифты были полны секьюрити, журналистами, устремившимися после рукопожатия у дверей на фоне золотой надписи «Росгаз», за делегацией на 22 этаж в конференц-зал.

Деловой костюм Лена снимать не стала. Несмотря на бейдж – он же магнитный ключ доступа – Лена предпочла спуститься на парковку пешком, по пожарной лестнице. Задержалась только, чтобы переобуть деловые лодочки на кеды. По пути у неё зазвонил телефон: это была Машка, дочь Лены.

– Скоро буду, – заверила Лена, – лечу.

Приложение показывало, что такси будет у служебного выезда офиса через две минуты. Лена закурила, представляя себе, что сейчас творится с обратной, парадной стороны здания, а она тут – в кедах, с сигареткой, красота. Раздался звук шин – но это было не такси, а служебный мерседес Росгаза.

Водитель открыл заднюю дверцу, из машины вышла девушка лет двадцати восьми, со вкусом одетая, благоухающая ароматами дорогого салона, недостаток красоты компенсировавшая ухоженностью. Это была девушка Ушакова, Катя Лапина, одна из переводчиц компании. Манерный жест шофёру, излишне вывернутые лопатки, взгляд, брошенный на себя в боковое зеркало, выдавали постоянный внутренний контроль – как её видят со стороны. К служебному мерседесу она ещё явно не привыкла, но старалась не подавать виду. При столкновении с Леной лицо девушки выдало растерянность.

– Елена Андреевна? – удивлённо спросила невеста Димы Ушакова. – А что вы тут…

– Здравствуйте, Екатерина, да вот, Дмитрий Алексеевич попросил приехать, – объяснила Лена.

– Вот как. А мне Митя велел приезжать только к фуршету, – сказала Катя.

– Дмитрий Алексеевич, очевидно, решил не мучить вас официозом, – опять смягчила выпад Лена.

– Вас он тоже решил не мучать официозом? – спросила девушка. – Вы на саму церемонию не идёте?

Это было не первая их встреча. Лена привыкла на тормозах спускать осторожные выпады девушки Ушакова в свой адрес, не дразнить попусту. Лена знала: Катя ничего не имела против неё конкретно, она просто хотела быть единственной в сердце жениха, его половинкой. Катя была сбита с толку, не понимала, как к ней относится психолог Димы, хорошо или плохо, не могла разгадать за нейтральным тоном, и это её нервировало. Вдруг от этого зависела их с Димой свадьба, которой она так ждала?

– Моя миссия закончена, а тусовки я не люблю, – объяснила Лена. – А вы великолепно выглядите, Катюша, прекрасно будете смотреться в кадре с Димой.

– С Митей. Мне больше нравится называть его Митя, – уже с вызовом заявила девушка.

– Ему это не нравится, – мягко заметила Лена, садясь в машину.

– А я его приучу, всего доброго! – Катя оставила за собой последнее слово и направилась к лифтам, которые вели в зал приёмов.

Лена посмотрела вслед девушке не с той реакцией, на которую та рассчитывала. Во-первых, когда тебе сорок, ревность девушки почти вдвое моложе вызывает даже некое чувство гордости, во-вторых, было жаль, что Дима не выбрал более умную девушку, впрочем, он ничего случайно не делал. Ну, её дело было предупредить. Прибыло такси.

Такси летело по окружной к Лениному дому, в сторону набережной Мойки, на улицу Чайковского, уже у съезда у Лены зазвонил телефон. Молодой женский голос рвался из трубки:

– Заберите меня отсюда! Пожалуйста!!! Прошу вас! Помогите!

Голос звучал отчаянно, как сигнал SOS. Может, кто-то бы и удивился, подумал бы, что абонент перепутал частный номер с 911, но голос Лене был давно знаком, поэтому она просто сказала:

– Адрес.

– Я не знаю!

– Можешь спросить кого-то?

– Нет! Я не могу выйти! – голос достиг самого высокого тона, какой хорошо знаком любителям триллеров.

Но и он не вывел из себя Лену:

– Пришли своё местоположение. И жди меня.

Дождавшись сообщения с точкой, Лена попросила таксиста развернуться на ближайшем развороте и ехать на новый адрес. И побыстрее. Таксист бросил любопытный взгляд в зеркало заднего вида: кто эта тётка?

Таксист уехал, оставив Лену у японского ресторанчика средней руки. На вид это было вполне безобидное место. Лена вошла и огляделась в затемнённом зале, оформленном в таком японском стиле, как себе Японию представляли армяне на Василеостровской.

– Бронировали столик? – спросил администратор в не слишком чистой рубашке. Ресторанчик был простенький, без претензий. Народу в зале было немного. Романтические парочки в основном, стайка девчонок. Внимание Лены привлек молодой человек, одиноко сидящий за столиком. Он оглядывался, как будто потерял тут кого-то. На столе стояла розочка в вазе, бутылка шампанского и два бокала, один полупустой, а другой парень уже выпил в ожидании и лёгком беспокойстве.

– Вас ожидают? – ещё раз напомнил о себе администратор.

– Ещё как, – ответила Лена.

Ей хватило этой минуты, чтобы оценить обстановку. Лена решительно направилась прямо к туалетным комнатам, услышав в спину, что туалеты у них вообще-то только для посетителей. За руки её хватать администратор не стал, потому Лена беспрепятственно попала в предбанник туалетных, общий для леди и джентльменов Васильевского Острова.

Сбежавшая возлюбленная, не допившая второй бокал, скулила за дверью кабинки женского туалета. Лена опустила взгляд и увидела туфельки.

– Саша? – позвала она.

– Елена Андреевна!

Дверь распахнулась, и на Лену выпала рыжая кудрявая девушка с заплаканным покрасневшим лицом. Она размазывала слёзы и сопли о лацкан безупречно белой офисной блузки Лены, говоря через всхлипы.

– Вы его видели? Он ушёл?

– Нет, ждёт! – ответила Лена.

Сашка взвыла ещё пуще. Лене во второй раз за сегодняшний день пришлось применить окунание лицом в холодную воду. Лёд можно было достать на кухне, но Лена не стала привлекать внимание. Девушка, кажется, пришла немного в себя. Не вопила, так, икала изредка.

– Ну вот, так уже лучше, – сказала Лена, вытирая салфеткой щёки девушке, как ребенку и приглаживая прилипшие волосы.

– Симпатичный парень, кстати. Терпеливый такой. Что случилось? – спросила Лена.

– Опять, – только и ответила Сашка.

Сашка была клиенткой Лены. Сбежавшая невеста. Вернее, до свадьбы у неё не доходило, достаточно было первого свидания. Сколько их было у неё, первых свиданий, не сосчитать. Вторых не было.

– Значит так, всё шло нормально, пока он… Не взял меня за руку.

– Саша, как мы с тобой учили? – спросила Лена девушку, как воспитательница в детском саду.

Вместе с Сашей она повторила в унисон:

– Ты мне очень нравишься, но я пока не готова сократить нашу дистанцию, дай мне время.

– Два помню я всё! – сказала уже одна Сашка. – Толку?

– Практика, Саша, практика, – напомнила Лена.

– Я не хочу практиковаться на нём, Елена Андреевна, ему и так досталось.

– Нравится?

– Очень! – с жаром ответила Сашка и тут же погасла. – Что он теперь обо мне подумает?

– Значит, так, – взяла Лена ситуацию в свои руки. – Сейчас мы тебе припудрим носик, подкрасим глазки. Скажешь, аллергия или орешек, сама выбери. Теперь всё хорошо. И затем заветную фразу, которую мы с тобой повторяли. Договорились?

Сашка кивнула, но тут лицо её перекосило. Встревоженный долгим отсутствием девушки молодой человек пришёл сам.

– Саша? – сказал он, переводя взгляд с самой Саши на незнакомую женщину. – Ты в порядке?

– Да, подавилась, аллергия на орехи, – сказала Сашка вполне уверенно.

– Мы ж ещё не успели заказать, – заметил парень. – А это кто?

Сашка моргнула, уличённая, но Лена повернулась к ним, как будто только заметила, и делая вид, что поправляет помаду.

– Вы ко мне обращаетесь? – спросила она.

Молодой человек смутился:

– Мне показалось, вы разговаривали. Эмоционально даже.

– Просто перепутали косметички, простите, – сказала Лена, прибирая косметичку в сумочку и направляясь к выходу.

– Ты же не красишься, – заметил парень.

Сашка не растерялась, она уже взяла себя в руки:

– Может, хватит мне допросы устраивать?

– Извини, – пришла пора смутиться уже парню.

Лучшая атака – нападение, Елена Андреевна одобрила, выходя из туалетной, обернулась, чтобы подмигнуть и показать, что всё хорошо и подать знак к заученной фразе.

– И можно тебя попросить не хватать меня за руки? Я пока не готова к близким отношениям, – Сашка уяснила урок.

Вышло слегка заученно, но кажется, первое свидание Сашки впервые стало для неё не последним.

Лена вернулась домой уже затемно. Она обняла прекрасное существо в наушниках и чмокнула в теплую родную макушку.

– Машуня, прости! Клиентку спасала! Ещё пробка! Прости-прости!

Дочка была настоящей красоткой. «Откуда что», – удивлялась Лена. В отличие от неё Машка была высокой, как её отец, стройная, тонкая и звонкая, с густыми каштановыми волосами до плеч, которые, к огорчению матери, прятала в небрежный пучок на затылке, а прекрасные зелёные глаза, доставшиеся ей тоже от отца, прятала за очки в огромной пластмассовой оправе. Машка могла б ходить по подиуму, сводить мужиков с ума, если б не была так зациклена на учёбе.

Лена сняла и бросила на диван пиджак. Машка тут же автоматически его взяла и повесила на место. Лена была бардачница, Машка обожала порядок. Лена не любила крутиться у зеркала, Машка от него не отходила, тратя на несуществующий прыщик три часа и ещё три – на брови, которые Лена, будучи вечно не в тренде, называла брежневскими, втайне, конечно, от дочери, которая в тренде была всегда. Лена ничего не понимала в финансах, а Машка поступила на экономический в СПБГУ, причем без всякого блата. И сейчас все мысли её были о стажировке в Америке.

Америка была её мечтой, в то время как Лена предпочитала старушку Европу. Они были разные и всё-таки они были вместе. Порой Лене казалось, что их связывает только её банковский счет, но бывали денёчки, когда вредная Машка уступала место нежному Мышонку, они девочками падали с чайком и сладостями на диван смотреть запоем любимый сериал, и это были лучшие моменты. Хотелось их заморозить до следующих запоздалых подростковых закидонов. Как например, сегодня.

Дочка заметила на отвороте пиджака следы спасения Сашки.

– Сопли что ли? Фу, – дочка сморщилась и откинула пиджак от себя, как чужой носовой платок, чем, собственно, им и был он час назад.

– Спасаешь своих бедняжек, а на дочь родную плевать! – сказано это было уже без былой обиды.

– Ну прости. Там был SOS, паническая атака прямо в ресторане.

– Это которая балерина с анорексией? – у Машки на каждого пациента находилось определение и уже не менялось. – Мне филадельфию, – без перехода добавила дочка, выбирая доставку еду у матери в телефоне. Телефон самой дочки, само собой, был надёжно закрыт сложным паролем и личными границами.

– Нет, это которая невеста сбежавшая. А мне горячий дракон.

Когда принесли еду, они включили телек и сели ужинать.

В выпуске новостей замелькали кадры из Лахты.

Машка чуть не подавилась, указав палочкой в экран:

– Это же!

– Да, назначили главой Росгаза, представь, самый молодой руководитель страны, так-то, – не без гордости сказала Лена, опустив утреннюю истерику своего пациента.

– А был-то задрот.

– Маш.

– Ну а чего, неправда что ли? – дожёвывая, пожала плечами Машка. – Мам, ты у него спросила насчет стажировки?

– Не сегодня же. И вообще, неудобно.

– Неудобно, мам, в общей очереди! Ты из своих пациентов могла бы верёвки вить, а ты…

– Милая, ты же знаешь, что я так никогда делать не буду, – Лена встала убрать со стола.

– Ну и дурочка, – ответила дочка.

– Это да, – легко согласилась Лена.

В вип-палате ведомственной больницы Росгаза плоский экран во всю стену транслировал репортаж. Седой мужчина лежал, надёжно прикованный трубками к аппарату. У бывшего директора IT-департамента случился инфаркт. Рядом на стуле сидел мужчина помоложе. Они оба коренастые, с сильными челюстями, крепко стоящие на ногах самцы, один седой, другой – с едва начавшей пробиваться проседью, смотрели в экран. Отец и сын Корзуновы.

– Как же так! Пап! Это я должен был быть сейчас на его месте! Ну или хотя бы ты! – не сдержался Корзунов.

Отец скользнул взглядом по углам палаты: в одном из них, конечно же, камера. Корзунов старший понизил голос, похлопал сына по руке.

– Я слишком стар, а ты недостаточно молод. Курс на инновации, модернизации, сам слыхал.

– Поверить не могу! Мне сорок! Я столько этого ждал! А этот, молокосос, самозванец!

– Тихо-тихо, – остудил отец. – Не совсем самозванец.

Корзунов-младший не понял, о чём это отец говорит.

– Надо тебе кое-что узнать об Ушакове. Тебе это не понравится. Но нам это поможет.

Корзунов знаком показал сыну склониться ещё ниже, к его губам. От услышанного у сына вытянулось лицо, он отпрянул.

– Почему ты раньше молчал?

– Всякой информации своё время, – отвалился на подушки и расплылся по ним брылями Корзунов-старший.

На экране Власов пожал руку Диме. Корзунов-старший поставил на паузу.

– Нет, ты не будешь на его месте. А я и подавно. Не хочу. В выигрыше не тот, кто на экране, а кто за ним.

Лена и дочка уселись на диван перед ноутбуком.

– Чего посмотрим?

– А мы что, уже досмотрели «Гордость и предубеждение»?

Тренькнул звонок в дверь.

– Ванька, – подняла глаза к потолку Машка.

– Так открой, – удивилась Лена.

– Он всё равно в Америку не поедет, смысл?

Ванька Левкин был ровесником Машки, её бывшим одноклассником. Лена знала, что с ним у Машки был первый поцелуй, и, возможно, с другими после него и не было. Поступив в универ, Машка с головой ушла в учёбу, а Ванька, хоть и учился в хорошем вузе, о карьере много не думал: ему предстояло ближайшие годы, лучшие годы, когда другие ребята совершают всякие глупости, посвятить заботе о стариках. Он жил с бабушкой и дедушкой в квартире этажом ниже, те не молодели, а Ваня был ответственным и любящим внуком, воспитанным в чувстве долга. Ваня был старомодным. А Машка – другая.

Иногда Лене казалось, что нынешняя молодёжь – люди вообще с другой планеты. Отогнала мысль, похожую по смыслу на «раньше и фанта была послаще», и тем не менее… Циники. А может и не циники, а просто вслух говорят, не боятся показаться плохими. Озабочены ЗОЖ, ЭКО, и это не о беременности совсем, наоборот, мода на чайлд-фри, внешностью а-ля натурэль, девственностью до свадьбы, карьерой, политикой, защитой животных. Лена вспомнила из своей юности самое безобидное: фиолетовые лайкровые лосины и чёрные стрелки.

– Её нет, Вань, я скажу, что ты заходил, – Лена терпеть не могла врать, не из принципа, а потому что одно враньё почти всегда тянет за собой всю цепочку, которую приходится поддерживать и которая непременно рано или поздно обрушится, как карточный домик.

Но Машка смотрела умоляюще, был выбор: она пошлёт парнишку или мама временно отложит их объяснение, которое, конечно же, неизбежно.

– Я не обязана с ним объясняться вообще-то, – сказала Машка, когда мать вернулась в гостиную.

– Ну, прячься, – пожала плечами мать.

– Я не прячусь, просто не хочу объясняться. Включаю? – спросила Машка, наливая чай.

– Валяй, – ответила Лена, забираясь на их уютный мягкий диван. На сегодня с воспитанием молодёжи было покончено.

– Только, чур, на английском, и без субтитров, – заявила Машка.

«Даже в развлечениях ищут выгоду», – с восхищением подумала Лена, к которой дочка прилегла на колени, выбрав сериал на английском, а не соседа Ваньку с его русскими поцелуями.

Дима и Катя ехали после банкета на заднем сиденье его служебной машины.

– Ты был великолепен, ты так достойно держался!

– Это не моя заслуга, это всё Лена, – устало сказал Дима, расслабив галстук.

– Лена, – Катя вспомнила встречу на парковке. Вечер был омрачён.

Иногда невесте Димы казалось, что жених не любит её. Но ведь почему-то он сразу активно проявил неслужебное к ней внимание. Катя знала, что была у Димы одна, в этом была уверена, при такой-то его загруженности. Ей ли не знать – она была с ним рядом, изо дня в день, переводчиком-референтом. Он её все не звал к себе жить и не делал ей предложения. И это её ужасно нервировало. Катя обиженно отвернулась к окну.

– Ревнуешь, – констатировал Дима.

– Просто не понимаю, – повернулась она.

– И не поймёшь. Не забивай голову.

– Не могу, иногда мне кажется, что я совсем не знаю тебя. И нужна ли я тебе вообще.

Дима на миг задумался.

– Смотри, что у меня есть для тебя.

Дима достал чёрную бархатную коробочку, сверкнуло кольцо с бриллиантом, своим блеском растопив весь лёд, что стал было нарастать айсбергом между ними. Дима надел ей кольцо на палец и поцеловал руку.

– Выйдешь за меня?

Катя, не веря глазам, подняла на Диму счастливый взгляд.

– Значит, теперь я могу быть твоим личным психологом, и днём, и ночью, тебе не придется делиться с чужими, – сияя глазами, заявила Катя.

Она действительно была не слишком умна, как давно заметила Лена.

– Лена мне не чужая, – разом изменился голос Дмитрия.

– А что, если она воспользуется твоими секретами?

Дима отодвинулся, между ними опять пробежал холод.

Катя дёрнулась. Кольцо потускнело.

– Она больше, чем психолог для тебя, да? Что вас связывает? Ты так привязан к ней, Митя, как к родной мамочке!

– Не пытайся настроить меня против неё. Никогда. И больше никогда не называй меня Митя.

Девушка отпрянула от побледневшего лица жениха.

Год назад.

Администратор просунула в дверь голову.

– Леночка, к вам пришли!

Заметив, что «Леночка» курит в окно, покачала головой. Администратор кабинета Лены, Людмила Исааковна, пожилая одинокая интеллигентная женщина благородной внешности, курения не одобряла. В свои шестьдесят пять Людмила Исааковна выглядела великолепно, носила строгие костюмы, всегда была при причёске, на каблуках и не теряла надежды встретить свою судьбу. Она была когда-то первой учительницей Лены и, кажется, до сих пор считала себя ею. Несколько лет назад, придя в гости к знакомым, Лена увидела свою учительницу на месте консьержки, и неожиданно для себя сама предложила ей место администратора своего кабинета, хотя до этого чудесно управлялась со своей записью, и по большому счёту никакой администратор Лене был не нужен.

Лена закрыла окно, помахала, чтобы разогнать дым, посмотрела на часы и отметила, что клиент пришёл без опозданий. Тютелька в тютельку. Дверь приоткрылась. Молодой человек, длинный, как жердь и сутулый, как коромысло, смущённо ввинтился в пространство кабинета.

– Здравствуйте, я от доктора Мичурина, – достал он из кармана визитку, добавив, – от хирурга.

Парень нерешительно огляделся, не зная, куда девать свои длинные руки с визиткой. Лена спохватилась, показала жестом на кресло. Ей стало понятно его смущение.

Мичурин, хирург и по совместительству отец дочки Лены, направил парня к ней. Он оперировал одному парню фимоз, оказалось, тот к своим двадцати девяти годам ещё девственник, поэтому Мичурин решил, что психолог пациенту не помешает, что ему надо обрести немножко уверенности перед первым разом.

– Ах да, он говорил о вас. Присаживайтесь, пожалуйста! Могу называть вас Дмитрий?

Лена ободряюще улыбнулась, заметив, как он спрятал ладони между колен.

– Митя мне, пожалуй, привычнее. Так звала меня мама, я, собственно, поэтому, верней, не поэтому, – смешался парень.

Лена села напротив.

– Михаил Владимирович предупредил о вашем заболевании, как после операции чувствуете себя? – спросила Лена.

Парень махнул рукой, как будто только что вспомнил. Покраснел.

– Я бы не хотел обсуждать это.

– Вы разве не по поводу задержки сексуального развития? – Лена взяла блокнот и удивленно зависла с ручкой.

– У меня умерла мама, – выдал он.

– Сочувствую, – Лена не сразу перестроилась на другой повод визита. – Давно? – спохватилась она.

– Три года назад.

Лена опять удивилась: он сказал это так, как будто получил известие только что, и это известие перебило актуальную для него проблему половой дисфункции. Она всмотрелась в него повнимательнее.

Парень выглядел как преждевременно состарившийся подросток и одет был, как герой советских фильмов годов 80-х. Рубашка в голубую мелкую клеточку была застегнута на все пуговицы и немного маловата, было видно: сдавливает горло. Шерстяные, отглаженные стрелкой, брюки были затянуты ремнём и поддёрнуты едва не под мышки, выглядывали застиранные белые носки, начищенные туфли с тупым мысом. Флисовая серая жилетка с катышками завершала образ. Может, это новая мода, за которой она не успела уследить. «Фрик?» – предположила она про себя. Тёмные, вьющиеся, непослушные, явно давно нестриженные волосы, очки в какой-то блёклой, из прошлого века, оправе, четко очерченный прямой нос, густые брови, яркие, небывалого синего цвета глаза.

«Красивый парень, если бы не привычка горбиться, уводить глаза в сторону и теребить руки», – подумалось психологу. Взгляд её уткнулся в крупные, красивой формы руки и обгрызенные под корень ногти.

– Вы были очень близки? – это был не вопрос, констатация. Лена сразу поняла, что пришёл маменькин сынок. Одной этой закатанной жилетки хватило бы. Лена пододвинула парню салфетки, увидев, как он дрогнул лицом, собираясь заплакать. Бумажные салфетки всегда были под рукой, слёзы тут были не редкостью.

– Это я виноват в её смерти!

Лена такое слышала много раз.

– Люди склонны винить себя после смерти близкого человека, это нормально, – сказала она.

– Вы не понимаете! Мама узнала о том, что больна, рак, она написала прощальную записку и открыла газ.

– Сочувствую вам, – кивнула Лена активным слушанием – это единственное, что сейчас нужно было пациенту. – Но это было её решение.

– Я не заслуживаю сочувствия! Она из-за меня это сделала! А через несколько дней позвонили и сказали, что диагноз ошибочный, перепутали анализы, – закончил Митя.

Да, и такое бывало в Лениной практике. Иногда ей казалось, что она попала в один из сериалов, которые смотрела Людмила Исааковна. Было и такое, что ни в каком кино не приснится, жизнь придумывала такие перипетии, что невозможно выдумать ни одному писателю. И тут были живые люди, не актёры, им было больно по-настоящему.

– Это ужасно, – она дотронулась до Митиной руки. – Но вашей вины тут нет.

– Мама была для меня всем. Мне так её не хватает, – заплакал парень.

– Понимаю, – Лена протянула ему новую салфетку.

Но он воспользовался собственным носовым платком. Лену обдало запахом, не нафталина, но чем-то похожим, запахом стариковского быта. Митя высморкался.

– Ее звали Инна Петровна.

– Инна Петровна, – повторила Лена и ободряюще кивнула.

– Она всю свою жизнь посвятила мне. Отца у меня не было, верней, он погиб до моего рождения. Он был лётчиком-испытателем.

– Какая трагедия! – много же свалилось на этого парня.

– Это была мамина трагедия, я не успел узнать его, – сказал Митя. – А с мамой они очень любили друг друга, но не успели пожениться. Их свадьба трижды переносилась из-за его службы, так мать осталась беременной, её все осудили, даже отец отверг. Мы были с ней одни-одинёшеньки на всём белом свете.

«Одинёшеньки», – повторила про себя Лена. Вновь на неё пахнуло нафталином. Ну и парень! Откуда он взялся такой? Эта жилетка, этот носовой платок. Их ещё выпускают?

– Мама была заслуженным учителем России. Она преподавала математику. Мама всю себя посвятила школе! Её все очень любили. Уважали, ценили. Вы бы слышали, что говорили о ней на похоронах!

Слова лились из парня рекой. Это стало походить на затянувшуюся эпитафию.

– Мама тяготилась своим положением, в то время ведь незамужних матерей-одиночек не слишком жаловали, к тому же, я всё время болел, – Митя не мог остановиться в воспоминаниях о своих винах перед мамой, о её страданиях из-за него.

– Митя, давайте вернёмся к вам, – предложила Лена.

Молодой человек спохватился, как будто его поправила учительница у доски.

– Я хорошо учился! Вернее, отлично, почти, – зачем-то добавил он.

– Не сомневаюсь. Уверена, вы были хорошим сыном, – сказала Лена.

Митя резко засобирался уходить, хотя время визита ещё не вышло.

– Спасибо, что выслушали, – мелко кланяясь, как в былые года, попятился к дверям Митя, словно боялся сказать что-то лишнее на похоронах, где о покойном – только хорошее.

Как Лене хотелось потрясти его за плечи, чтобы достать из него то, зачем он пришёл, что болит. А в том, что там болело, Лена не сомневалась. Эти болезни хороших мальчиков и девочек были ей хорошо знакомы.

Митя несколько раз прощался, два раза пытался выйти то в дверь туалета, то в подсобку, и едва не сбил на входе пальму Людмилы Исааковны, но та, кажется, к парню благоволила и даже на прощание смела невидимую пылинку с его куцего драпового пальто с пришитым ниткамине в цвет хлястиком на спине. Бездетная старая дева всплеснула руками с умилением.

– Какой приятный, вежливый юноша! А вот! Вы только посмотрите на это!

Она передала Лене заполненный парнем перед приёмом формуляр с согласием на обработку персональных данных. Необычайно каллиграфическим почерком было выведено имя, фамилия, отчество. Давненько не видала Прокофьева такого почерка.

– Молодёжь со своими смартфонами скоро вовсе разучится писать, а тут, – восхитилась администратор. – Дайте угадаю, он, наверное, учителем начальных классов работает, хотя нет, слишком молод.

– Ему двадцать девять, и он айтишник, – сказала Лена и исчезла с формуляром за дверью.

Шерлок Холмс из секретаря был так себе.

Спускаясь по лестнице от психолога, Митя заметил, что у него развязались шнурки. Почему-то ним это случалось постоянно. Он наклонился, чтобы завязать их, но тут на него натолкнулась девушка и едва не сбила с ног.

– Ну, чего встал, слепой что ли, – сказала она и поскакала наверх, оставив Митю с его шнурками.

– Извините, – Митя неуклюже развернулся всем телом, как будто по очереди перемещая в пространстве свои руки-ноги. Он знал: такие девушки не для него, а какие для него, он не знал, если они вообще существовали. На улице был сильный ветер, косил ледяной дождь, и, сунув голову в плечи ещё глубже, Митя пошёл к автобусной остановке.

Лена сидела за столом в своём кабинете. До прихода нового клиента было немного времени. Она задумчиво изучала формуляр. Почерк может о человеке рассказать многое. Даже то, что он не хотел бы показывать. Левый край полей сужен – это выдавало в Мите эгоизм, бережливость, даже скупость. Строчки, сжатые к концу строк, рассказали ей о суетливости, страхе не успеть сказать, быть непонятым, наклон букв плясал, выдавая беспокойство, почерк был мелким, раскрывая изворотливость, быстрый ум. Лена продолжала с интересом разглядывать формуляр. По этому почерку был виден отличник, прилежный и усердный невротик. Человек, глубоко неуверенный в собственной безопасности, в тревоге, в беде. Подскакивали, как на сломанной печатной машинке, уголки букв. Какая противоречивая натура! Случай её заинтересовал ещё больше. Из приёмной раздались громкие голоса.

Лена оставила формуляр и выглянула на звук:

– Машка?

Девушкой, едва не сбившей Митю, была дочка Лены.

– Дело срочное, – заявила она матери, даже не поздоровавшись. – От отца подпись нужна.

– А поздороваться, юная леди? – заметила Людмила Исааковна.

– Здрасьте, – ничуть не смутилась Машка. – Мам, ну одевайся быстрей.

Дочка бесцеремонно влезла в шкаф с верхней одеждой, надела на мать пальто. И та послушно сунула руки. Но тут же выдернула – из рукава выпрыгнул маленький серый котёнок.

– Мам! У вас тут приют или офис?

– Да я знать не знала! Откуда они тут взялись? – всплеснула руками Людмила Исааковна.

Офис Лены превращался по весне в садовый центр с рассадой, а к холодам – в приют. Людмила Исааковна вовсю пользовалась служебным положением, пристраивая котят и щенят в добрые руки. И, надо сказать, ей это частенько удавалось. Пациенты психолога, по большем части люди нелюбящие, нелюбимые и растерянные, нередко уходили с тёплым пушистым комочком за пазухой. Всё же с секретарём Лена не прогадала. Клиенты любили администратора, на её стойке частенько можно было заметить то коробочку конфет, то чай. В общем, обе женщины были вполне довольны друг другом. Что бы там ни ворчала Машка.

– Ну давай! Давай быстрей! – Машка потащила мать за руку к двери. Та опомнилась.

– А сама не можешь к отцу съездить?

– Так я от него!

Лена не поняла.

– Меня его очередная чика с лестницы чуть не спустила. Думала, я ей конкурентка! А папе не дозвониться! Поехали, на тебя его пассия не накинется.

– Чего это ты так уверена? – спросила Лена.

– Ну ты старая, мам.

Лена хотела было возмутиться. Но не стала.

– У меня пациент на подходе, Маш.

– Да мы мигом!

Они поспешно вышли, на ходу вызывая такси. Вошёл хмурый пожилой дядька, проводил взглядом.

– А вы куда?

Дочка ничего не дала сказать матери, чтоб та не вернулась на работу, вывернулась за неё.

– У нас там суицид, дело срочное! Но мы мигом!

Стояла глубокая осень. На Крестовском закрывались фонтаны. Белки устроили переполох, носились по ветвям красных клёнов и желтых лип, опережая налетающий ветер. Облака были похожи на рваную марлю, ватные горы скопились над Невой. Теплоходы, отправляясь от пристани, давали длинный гудок и уходили в размытый акварельный горизонт.

Всё это, конечно, было прекрасно. Но на задворках, где находился Ленин офис, свистел ветер вперемежку с колким дождем, и, как назло, не было ни одного такси. Вымерли.

Таксист, которого они с Машкой вызвали в приложении, запутался в переулках и в итоге просто пропал. Они замёрзли, Машка проклинала всех таксистов на свете и отчитывала безлошадную мать.

– Мам, вот когда ты машину купишь уже? Ну сколько можно? У тебя и права есть, давай!

– Маш, ну не сейчас же! Скоро морозы грянут, гололёд, а вот весной подумаем!

– У тебя каждый год одно и тоже!

К счастью, появилась маршрутка и они рванули к автобусной остановке.

В грязном салоне Машка с большей силой продолжила пилить мать.

– Вот и таскаемся из-за тебя по этим маршруткам вонючим!

– Чем тебе маршрутка не хороша? Вонючая, вах! А с матерью ты как разговариваешь вообще? – сделал замечание грузин, выдыхая в окошко дым папироски, однако дым всё равно летел в салон.

У Машки разговор был короткий:

– Хорош тут дымить на людей! Я пожалуюсь!

Маршрутчик выкинул бычок, но отомстил: затормозил на светофоре так, что мать с дочкой подскочили со своих мест до потолка. До конца пути ехали уже молча.

В приёмной пациент, как помидор, наливался возмущением. Ему было назначено на 15:00, а часы показывали 15:30. Пенсионеру спешить было некуда, но сам факт!

– Это как понимать вообще?

– А знаете, вы очень похожи на актера Джека Николсона, я так люблю его фильмы! Вы любите кино? – спросила Людмила Исааковна.

Помимо приюта и теплицы она использовала приёмную офиса Лены также в качестве приложения для знакомств.

«Николсон» хмуро посмотрел на часы.

– Чайку хотите? – предложила Людмила Исааковна. – А котёночка?

«Николсон» был явно не тот тип, кто подбирает котят. Но на чай милостиво согласился, бдительно уточнив:

– Бесплатно?

Дверь квартиры Мичурина открыла девица лет двадцати пяти в мужской рубашке на голое тело и посмотрела с возмущением на Машку.

– Опять ты? Ну и наглость!

Затем она заметила Лену, которая появилась из-за Машкиного плеча, и на миг зависла. Девушка отца что-то прикинула в своей голове.

– Эй, – крикнула она в квартиру, – ты с несовершеннолетней закрутил, что ли?

– Я совершеннолетняя вообще-то, – приврала семнадцатилетняя Маша.

Лена прервала этот спектакль. Её ждал пациент.

– Простите за вторжение. Это его дочь, а я мать его дочери. Не более.

Появился Мичурин, явно только что из душа, с мокрыми волосами и в наброшенном банном халате. Бывший Лены пребывал в великолепной физической форме: поджарист, подтянут. Ни малейшего намека на животик, так часто возникающий у мужчин его возраста. Он был постарше Лены лет на пять, но яркие зелёные глаза, тёмно-каштановые волосы с небольшой сединой и задорное мальчишеское выражение на лице делали его моложе своих лет.

– Мичурин, привет! – поздоровалась Лена.

– У меня к тебе дело срочное, па, – сказала дочка.

– Почему ты сразу не сказал про дочь? – девушка готова была накинуться на Мичурина.

– Так не открывай дверь, пока я в душе, – парировал Мичурин.

«Папина чика» стремительно покинула квартиру. Мичурин, кажется, совсем не переживал.

– Мичурин, а почему ты ей не сказал? – спросила Лена, провожая закрывающиеся двери лифта.

– Зачем? Моя личная жизнь никого не касается, – ответил Мичурин, впуская в квартиру дочь с бывшей.

Не женой. Они никогда не были женаты. Лена с Мичуриным были знакомы с мединститута. Она всегда называла его по фамилии, так ей было проще и легче с ним общаться.

В тот год у Лены умер отец. Отец был известным в Ленинграде хирургом и вёл научную работу на кафедре в их институте. После похорон Лена заперлась дома. Тогда и пришёл Мичурин, любимый ученик отца, извинялся, что опоздал на поминки, что-то врал насчёт пробок. Но видно было по его взъерошенному виду, аромату духов и помаде на воротнике, что даже смерть любимого наставника не смогла повлиять на его жизнелюбие. Мичурин имел репутацию прожигателя жизни: злые языки о нём говорили, будто в медицину пошёл, только чтоб крутить романы с молоденькими медсестрами. Папе это было неважно. Он ценил Мичурина как профессионала, себе равного, отмечал его золотые руки, а главное – «чуйку». Это, говорил папа, для хирурга самое важное.

Лена рассказывала Мичурину о своем детстве, о том, каким замечательным отцом был её папа, не по призванию, по несчастью. Мама Лены умерла вскоре после родов кесаревым – осложнение, тромб. И Прокофьев стал ей папой в квадрате, отдувался за обоих родителей. Лена была самой лучшей, самой красивой, самой умной девочкой на земле. А отец был самым лучшим для неё, равных ему по уровню она не видела. Она говорила о том, что Мичурин чем-то похож на отца, говорила спасибо, что выслушал, потому что ей так не хватает отцовского тепла и нежности.

Как так получилось, что они обнимались, как последние люди на земле, и она сама попросила его остаться, потянулась поцеловать? Всё произошло само собой. А может, всему виной был отцовский коньяк, которым отпаивал её Мичурин? В любом случае, Лена тогда впервые за долгое время спокойно уснула. А Мичурин пролежал всю ночь рядом, не меняя положения, испытывая к дочке Прокофьева невероятную нежность. Он думал, что должен взять за неё ответственность. Не должен, хочет. Такое к его тридцати с ним случилось впервые. Но наутро Лена проснулась, смутилась и заверила, что ответственности за неё никакой брать не надо, справится сама. Даже когда через месяц узнала, что беременна. Мичурин немедленно предложил ей замуж. Лена мягко отказала. Решили так: дочку записывают на отца, он помогает, чем может, а расписываться и жить вместе не будут. Вернее, она так решила. Она всегда за себя всё решала, даже той их единственной ночью. Он потом понял: Лена не была влюблена, просто на него в ту ночь упал луч любви Лены к её отцу.

– Пап, подпиши! Мне сегодня крайняк в деканат сдать. Надеюсь, у тебя нет судимости, – протянула бумагу Маша.

– Я тоже надеюсь. Продвигается твоя Америка? Уже точно известно, что берут в программу? – спросил Мичурин, подмахивая бумагу.

– Куда они денутся. Просто хочу заранее всё подготовить, чтоб без сюрпризов.

Получив желаемое, дочка по-хозяйски прошла в кухню отца и без спроса полезла к отцу в бар – там всегда была среди алкоголя вредная кока-кола. Тут Лена была не властна – не её территория.

Лена чмокнула Мишу в щёку, собралась уходить.

– Ну пока, Мичурин, спасибо! Машка, идем!

– Даже чайку не попьёте? – расстроился, кажется, Мичурин.

– Меня пациент ждет, Мичурин.

– А мне в деканат, – сказала Машка, допивая колу.

Миша тепло обнял девчонок.

– Может, встретимся, пообедаем вместе? – предложил он. – Редко видимся.

– Конечно, на связи, – легко согласилась Лена.

Машка вызвала лифт, она желаемое получила, погрузилась в телефон. Мичурину было жаль расставаться с ними так скоро.

– Погоди, – нашёл он повод. – А как там мой девственник? Дошёл до тебя?

Лена кивнула.

– Ага, приходил.

Миша подождал подробностей, но не дождался:

– Ну, расскажи. Что там у него?

– Мичурин, ничего я тебе не скажу. С ума сошёл? Врачебная этика.

– Ладно тебе. Я ж переживаю за свою работу, инструмент ему поправили, его ж теперь разрабатывать надо. В дело запускать, ты уж постарайся, такой агрегат пропадает.

– Мне не обязательно знать о его размерах, ладно?

– Не, ну там реально есть над чем работать, – развел руками Мичурин.

– Циник! – сказала Лена.

Подъехал лифт.

– Стойте, девчонки, деньги-то нужны? – уже в закрывающиеся двери лифта спросил Мичурин, залезая в карман.

– Не, хватает, – уезжая, отмахнулась Лена.

Мичурин проводил взглядом. В присутствии Лены он вёл себя как пацан. Если честно, ему хотелось, чтобы Машка рассказывала матери о том, что у него не переводятся «чики», он хотел заставить Лену ревновать, а она не ревновала. Мичурин был для Лены всего лишь отцом её ребенка.

Лена с дочкой вышли из новостройки, где жил Мичурин, и направились к метро.

– Вот блин! Папа тебе деньги предлагает, а ты отказываешься! Вот и купили бы машину! – завела свою пластинку дочка, заворачиваясь в шарф по самую макушку.

– Да тут идти-то десять минут, ходить – полезно, – бодро ответила Лена. – И вообще, я никого не хочу напрягать и не хочу никому быть должна.

– Так он не в долг же! Он был бы только рад! – возмутилась дочка. – Что ты за человек!

Лена молча чмокнула дочку в лоб, и они разбежались в противоположные линии метро.

На кладбище было тихо. Трое рабочих стояли кучкой, глядя на стоящего у могилы матери Мити. Наконец он сумел скопить и поставить ей новый памятник, из гранита, с рисованным портретом вместо фото. Но на картинке мама была совсем на себя не похожа. Почему Мите вечно не везло со сферой услуг? С тем, что в кафе холодное приносят, в прачечной отдают рваное, он привык. Но это был памятник маме, и оттого было досадно и горько.

– Что, нравится?

Мите не нравилось. Но он понимал, что глыба гранита – не чайник электрический, менять никто ничего не будет. А денег больше у него не было.

– Сколько? – просто спросил он.

– Полтос, как договаривались, – пожал плечами рабочий.

Но тут рабочего толкнул в бок рядом стоящий, что понаглей:

– Полтос за памятник, командир, и тридцаточка за работу.

Митя, который уже достал заготовленную пачку, замер.

– Мы же на пятьдесят за всё договорились.

– Не, это ты с горя видать попутал.

– И двадцатку за портрет. Восемьдесят это без портрета, – добавил наглый. – Это не нам. Художнику.

– Он у нас умелец, мать что девочка получилась, не хуже, чем в Эрмитаже, – поддержал второй.

– Это ещё мы тебе скидку сделали, хороший ты человек, – залакировал третий.

Митя вздохнул, покосился на портрет, с которого смотрела красивая и совсем непохожая на маму женщина, но полез в карман. Не устраивать же скандал с этими барыгами на её могиле. Не хотел, да и не умел.

– Сто лет стоять будет, не боись, – заверил первый. – Мамка родная, не чужой человек.

– Только б еще чутка накинуть, за грунт, грунт что зря, проседает, зараза, – успел вставить наглый.

– Коля, не нажимай на человека, – заступился первый.

Это у них была заученная партия.

– Не, ну можно и без присмотру, – легко согласился наглый, – только если памятник завалится – не наши проблемы.

– Тут глаз да глаз – только успевай поправляй, – поддержал второй.

Митя отдал всё, что было.

– У меня с собой больше нет.

Получив деньги, барыги отпустили по-доброму:

– Да не переживай, отдашь как сможешь, мы ж с пониманием.

Когда Митя шёл на маршрутку, главный барыга отслюнявил товарищам, и себя не забыл.

– А ну как не отдаст, – усомнился первый.

– Этот-то? Куда ж он денется, он же сюда каждый день таскается. Принесёт, как миленький, ещё извинится. Лошара, – припечатал наглый, прикуривая.

– Да сами лошары, можно было ещё полсотни накинуть, – заметил второй.

– Ну вы уж Бога побойтесь, – сказал совестливый, – хороший сын, матерь любит.

– Да ему баб ебать, а он всё к мамке, крепко видать прикрутила, мамаша, – хмыкнул наглый.

– Бедолага, – пожалел вслед Митю совестливый.

Митя залез в маршрутку. Он точно помнил, что мелочь должна была остаться. Под презрительным взглядом спешащих пассажиров и водителя он вывернул карманы и обнаружил в них лохматую дырку.

– Наверно, выпала.

На него смотрели устало и молча. Митя под их взглядами попятился и вылез, извинившись. Баба пожала плечами: чего сел? Раз денег нету – топай пешкарусом.

Маршрутка рванула с места, обдав Диму грязью. Он даже не выругался, как сделал бы любой на его месте. Неудачный день, сказал бы кто-то. Но неудачным был любой день Митеньки Ушакова.

Распрощавшись с дочкой в метро, Лена вернулась в офис. Пожилой дядька таки дождался. Ещё от двери она услышала его ворчание. «Николсон» изливался администратору.

– Ждут! Ждут, суки, когда я помру. А я им – выкусите!

– Всё-таки родные дети, что же вы про них так, – робко вставила Людмила Исааковна.

– А как есть, так и говорю! Сволочи! Ох! Опять! Аж искры с глаз, давление скачет. Всё из-за них!

– Чайку-чайку! – тут же пришла на помощь администратор.

– Да что вы мне всё свой чай суете? Я им уже по горло сыт! Где это ваша психологичка уже?!

На этих словах вошла Лена, извинившись, не столько перед мужиком, сколько перед администратором. Лена открыла дверь своего кабинета, освобождая Людмилу Исааковну от его компании.

В кабинете первым делом «Николсон» заявил, что платить он ничего, конечно, не будет. Лена легко согласилась.

– Так какая у вас проблема, Валерий Фёдорович?

«Николсона» звали Валерий Фёдорович.

– Так я же говорю – давление скачет! Врач сказал: не нервничать, все от нервов, вот пропишите мне что-нибудь, антидепрессанты, или что там, от этих сволочей, чтоб я не реагировал.

– Я не выписываю лекарства, – с облегчением, что скоро избавится от посетителя, сказала Лена.

– Так а что ж сразу мне не сказали! Сидят тут, врачей из себя строят! Мошенники! Шарлатаны!

– Ну отчего же, я врач, вот диплом, пожалуйста. Но я лечу не лекарствами, а психотерапией.

– Ну так лечите! – приказал «Николсон».

– Извольте. Первый приём бесплатно, последующие двадцать тысяч рублей. Можете записаться у администратора. Думаю, нам понадобится сессий десять, не меньше.

Спустя миг он выскочил из кабинета, как ошпаренный.

– Жалобную книгу! – заорал «Николсон».

Людмила Исааковна немедленно её сняла с крючка и положила перед разгневанным мужчиной, чем даже его слегка смутила. Он приготовился к бою, а бой провалился.

– Ручку, – приказал он и тут же её получил.

Тряся брылями, Николсон изливал свой праведный гнев, пока не уморился. Он кинул ручку, развернулся и вышел, хлопнув дверью.

– Я до вас ещё доберусь! Мошенники!

– До свидания, – вежливо сказала Людмила Исааковна вслед.

Людмила Исааковна мысленно вычеркнула кандидата в женихи из списка. Она всем предлагала напоследок котёночка, но этому даже за деньги бы не отдала.

– Вот грубиян, – сказала Людмила Исааковна, аккуратно стирая обратной стороной ручки жалобы скандалиста. Ручка была-то о двух концах, лайфхак администратора, до первой проверки.

– Ну, вообще-то я сама создала эту ситуацию, – с сожалением сказала Лена.

– Я вас умоляю, Леночка, он всё равно нашёл бы из-за чего поскандалиться, я таких знаю.

– Да, почерк буйного нарцисса, – глянула Лена в остатки каракулей в жалобной книге.

– Три листа накатал, – пожаловалась администратор, заканчивая стирать каракули.

– Вынос эмоций из тела на бумагу – лучший способ избавиться от гнева, – заметила Лена.

Узнав, что больше никого нет, она с чистой совестью поехала домой. А Людмила Исааковна до ночи использовала халявный служебный интернет, чтобы пристроить котят в добрые руки. Дома её никто не ждал, а Лену ждал ужин с дочкой и очередной сериал.

Глава 2

Питерские хмурые утра не помянул только ленивый. Лена закинула в себя крепкий чёрный кофе, дочь заправилась свежевыжатым овощным соком и овсяной кашей, отчитав маму за неправильный образ жизни. Они были разные и всё-таки они были вместе.

Лена вошла в приёмную, там было тихо. На десять был назначен тот самый Митя Ушаков. Придёт-не придёт? Людмила Исааковна с утра поехала отвозить двоих котят, поэтому Лене самой пришлось кормить кошку-мать согласно инструкции и корму, оставленным администратором на стойке в приёмной. Кошка была приятная, не липла, и не выпрашивала, вела себя с достоинством. С оставшимися при ней детьми кошка была строга. «Людям бы стоило поучиться у кошек», – подумала Лена.

Митя Ушаков пришёл тютелька в тютельку.

– Итак, Митя, давайте сегодня всё же поговорим о вас.

– А разве в прошлый раз мы говорили не обо мне? – удивился молодой человек.

Созависимость – это когда один не мыслит себя без другого, даже если тот второй уже мёртв. Лена не стала этого говорить вслух, а только напомнила:

– Мы закончили на том, что вы были хорошим сыном, отличником. Мама, наверное, вами очень гордилась.

Лена знала, что делает. Нащупав больную точку в прошлый раз, сейчас она нажала туда сознательно, чтобы ускорить процесс и избежать ещё полутора часов панегирика покойной. Следя за реакцией, узнала эту тень, пробежавшую по его лицу, и эту тень она видела на лицах отличников много раз. Ответ знала. Митя весь сжался.

– Если бы. Я так старался!

Хорошие мальчики и девочки были самыми частыми её клиентами.

– Но ваших стараний всегда было недостаточно, верно?

Митя, кажется, удивился: откуда знает? Потом опустил глаза. Руки его перебирали салфетку, накручивая, разрывая. Он этого не замечал. Правая половина лица немного, почти незаметно, дёргалась от нервного тика, когда он начал говорить о прошлом.

– Я только что узнала, и не от тебя.

Голос мамы был полон трагизма. Тапочки с помпончиками. Митя поднял взгляд от пола – мама даже дома всегда была одета в платье. Не признавала брюк. Мама держала тетрадь Мити по русскому языку. В тетради была четвёрка.

– У половины класса вообще двойки, – Митя боялся поднять взгляд.

– Ты – не все. Ты носишь со мной одну фамилию, в том-то и вся беда, – мама встала со стула, открыла шкафчик, пахнуло валерьянкой.

– Мама, – было вскинулся Митя, он хотел опровергнуть, но презумпция невиновности не была включена в школьную программу. – Прости меня. Тебе дать воды?

Митя вскочил, но мама уже сама капала себе в хрустальную рюмочку валосердин, наливая из чайника воды, покачнулась, словно теряя сознание. Митя опять вскинулся, но мать предпочла опереться на шкаф. Но мужественно выпрямилась, вытерла слёзы, лицо сделалось бледным и решительным:

– Я уже обо всём договорилась. Перепишешь в чистовик, отдашь Марии Николаевне. Мне пришлось унизиться, чтобы уговорить её принять твою работу, унизиться на виду у всей учительской. Им было приятно. Спасибо тебе, Митенька.

– Мама!

Митя вскочил, схватил за руку, прижаться бы лбом, попросить прощения, хоть на коленях, но мать брезгливо отодвинула его руку и вышла к себе в спальню, закрыв дверь. Мите бы подумать, что матери не обязательно было унижаться перед всей учительской, а отвести в сторонку Марию Николаевну, однако эта мысль не пришла ему в голову. Он дёрнулся в сторону спальни матери, встал перед дверью, услышав оттуда всхлипы. И вернулся за стол. Не будет ему прощения. Четвёрка смотрела на Митю острыми краями, глубоко врезаясь в худосочную впалую грудь. От физкультуры у хворого Ушакова было освобождение.

– Эти четвёрки были проклятьем! Это даже не двойки, которые можно исправить! Понимаете? Для мамы это было вопросом чести.

– Понимаю.

– Я ведь был её визиткой, её лицом, – пояснил Митя.

– Её лицом, – повторила Лена.

Картинка в её голове сложилась. Дальше она могла бы рассказать о нём все сама.

– А чем ещё, помимо оценок, вы старались не огорчать мать?

– Что вы имеете в виду? – дернулся Митя.

– Ну, как складывались отношения с одноклассниками? Вас не обижали за то, что вы сын учительницы, отличник?

– Почему вы спросили? – молодой человек побледнел.

– Так часто бывает, – предположила Лена.

– Да, бывает, – сказал Митя, глядя куда-то за плечо Лены.

– Давай, Ушарик! Вези, лошарик!

В бока ему вонзились ноги здорового второгодника Ивашкина, который оседлал Митю, как лошадку. Митя мычал, но молчал. Он не звал на помощь, какой cмысл. Слёзы капали в дырку в линолеуме. Молчание «лошарика» ещё больше подстегнуло Ивашкина.

– А чего так медленно? Надо его подстегнуть! Егоров! Сучков! А ну-ка!

Это был приказ верным подпевалам Ивашкина. На Митю навалились еще двое, вытащили ремень и спустили штаны, Ивашкин оседлал его снова, но уже не просто так, а погоняя ремнем по заду. На стрёме стоял белобрысый Ванька Егоров, подсматривавший, чтоб не вошла училка раньше времени. Егоров и Сучков не были садистами, как и остальные ребята из класса, которые сбились в кучку, посматривая на происходящее со своих парт. Просто никто не хотел оказаться на месте Ушарика-лошарика. Ивашкина все боялись.

Прозвенел звонок, Егоров дал знак:

– Ребя, шухер!

Ивашкин соскочил с Митиной спины, рывком поднял его за рубашку с пола, толкнул на место.

Когда вошла учительница, все ученики уже сидели на своих местах. Место Ушакова было за первой партой, лицо было красным. В воздухе носились смешки, всё это было весьма подозрительным.

– Ушаков, к доске.

Это было самое худшее, что могло случиться сейчас. Митя лихорадочно засовывал ремень в брюки, поправил рубашку, но не успел навести порядок. Математичка повернулась от доски, где записала острым каллиграфическим почерком дату прописью и «Классная работа».

– Ушаков?

Математичка подняла брови, не понимая причины задержки.

Зато ребята понимали и хихикали, глядя как Митя, краснея и спотыкаясь, засовывает край рубашки на ходу. Ему подставили ногу и убрали. Митя встал у доски, цифры сливались.

Митя вздрогнул и быстро-быстро начал писать на доске. В шею больно ударился запущенный с последней парты мокрый комочек жёваной бумаги. Рука Мити сбилась.

– Садитесь, Ушаков. Неверно.

– Как?! – Митя, марая рукав формы мелком в руке, лихорадочно забегал глазами по доске, пытаясь перерешать, но вышло ещё хуже, он стирал и писал, пока всё не превратилось в меловую возню, и он сам, кажется, был внутри неё. Закружилась голова. Он очнулся, когда учительница забрала мелок из его руки и приказала:

– Идите на своё место. И застегните ширинку.

Митя бросил взгляд вниз и обмер – ширинка была расстегнута, из неё торчал край рубашки. Желая провалиться под землю, он застегнулся, марая впереди брюки мелом. Спасая себя полуобморочным состоянием, через который не пробивались жёваные бумажки, уколы, насмешки, Митя поплёлся к парте, не чуя ног, провожаемый взглядом математички и встречаемый глазами одноклассников. До конца урока он больше не поднимал головы.

Прозвенел звонок. Математика была последним уроком у 6 «Б», для всех одноклассников он был освобождением, но не для Мити Ушакова. Мать сидела над журналом, подняла взгляд и молча смотрела, как приближался ученик. С каждым шагом ноги становились все тяжелее, наливались свинцом.

– Я знал правильное решение, просто! – отчаянно сказал Митя.

– Просто что?

– Я… они. Я растерялся.

В дверь класса просунулась рука Ивашкина и показала кулак.

Прозвенел звонок. Мать захлопнула журнал класса, не глядя на него. Как будто Мити не было, как будто он был невидимкой. Вошли другие ученики, мать улыбнулась девочке – та была дочкой завуча.

– Олесенька, принеси, пожалуйста, журнал из учительской. Ты такая собранная девочка.

Олеся, гордая ответственным поручением, – журнал принести поручалось только любимчикам, побежала выполнять. Такая не собьёт стульев на пути, не поскользнётся на паркете, не потеряет, не забудет.

Митя наклонил голову и вышел из класса.

На том беды его не кончились. Когда он вышел на школьное крыльцо, увидел, что Ивашкин со свитой не ушёл, как остальные, по домам, а поджидал Ушакова. Видно, после куража в классе на виду у всех, он позже остыл и испугался: вылететь из школы ему не улыбалось. Отец, даром что алкаш, избил бы до полусмерти. Пока что он отца не одолевал, дай время. А пока Ивашкин все же слегка нервничал.

– Эй, Лошарик, что, нажаловался мамке?

– Ничего я не нажаловался! Отстаньте от меня!!! – попытался Митя пройти мимо. Но не тут-то было.

– Молодец, Лошарик! Весь в папку – герой-лётчик, – похлопал по плечу Ивашкин.

– Ага, а мой космонавт! Мамка ему так сказала, герой, да кто верит? – вякнул Егоров, у которого тоже папаши не было: так с ним всё было ясно, все на районе знали, что «он их с матерью, сука, бросилиушёлккакойтотваричтобонсдох».

Митя кинулся на них.

– Мой отец правда был лётчик! А твой – алкаш конченый! А твой вообще зэк!

– Наши хоть настоящие! – заржали ребята, не обидевшись. Чего на правду-то обижаться.

Его повалили, бить не били, так, поваляли. Из кармана выпало пять рублей. Ивашкин их поднял, подкинул на руке и положил к себе.

– Ребя, тут на пачку хватит, пошли, а ты шуруй. Шуруй-шуруй.

Митя боялся удара в спину, косился за плечо. Ивашкин сделал ложный выпад, Митя закрыл зад руками, предупреждая пинок. Все заржали. Митя понял, что сегодня легко отделался, и засеменил к воротам. Догонять не стали, достали сигареты.

По дорожке к своему дому шёл одиннадцатилетний старичок с ключом на шее, он схватился за грудь, удостоверился, что, слава Богу, ключик не забрали и не играли в собачку, как было в прошлый раз. Шёл и думал, что скажет маме, если спросит про деньги, что дала на хлеб к обеду.

Дома Митя сразу же, не раздеваясь, а только скинув ботинки, побежал в ванную чистить одежду, чтобы мама ничего не заметила, а потом на кухню, скорее поставить вариться гречку к маминому приходу. Митя с мамой жили в малогабаритке, он делал уроки на кухне, спал в проходной на раскладном кресле, а в спальне жила мама, туда он входил, только когда она сама звала его. Митя аккуратно развесил одежду, чтоб не было заметно, что она влажная. И до тех пор, пока не стемнело, делал уроки особенно усердно.

Закончив уроки, накрыл на стол. Хлеба он попросил у соседки бабы Зины, два кусочка свежего белого и чёрного положил около маминой тарелки. Смахнул крошки со стола, поправил скатерть и сел ждать маму.

Ключ в двери повернулся и вошла уставшая Инна Петровна.

– Успел! – Митя бросился к ней с тапочками.

По её выражению он пытался угадать настроение. Вдруг кто-то хуже, чем он, вдруг его дневной позор кто-то перебил, был другой плохой ученик или не поздоровалась соседка.

– Мамочка, а я уже всё поделал. И математику, и русский, и биологию выучил. Гречку будешь?

– Аппетита нет.

Не пронесло. И хлеб, который он попросил у соседки, черствел на столе. Ничего маме было от него не нужно, ни хлеба, ни гречки, которую он укутал в полотенце, чтоб не остыла. Мама голодает из-за него. И не будет ему никакого прощения. Что он может сделать? Как искупить вину?

Он вспомнил мультик про мальчика-летчика:

Тишина в квартире бетонной плитой давила на голову, сжимала виски, Митя боялся пошевелиться на стуле, чтобы скрипом, всхлипом не выдать себя, слиться со стеной. А со стены смотрел на него мужчина с прямым ясным взглядом в форме пилота военной авиации с траурного портрета. Дверь комнаты мамы по-прежнему была плотно закрыта.

Раздался звонок в дверь. Митя вздрогнул и почти обрадовался. Хотя тут же испугался: а если это баба Зина, вдруг скажет при маме, что Митя хлеба попросил, а тогда мама спросит, где деньги, что были на хлеб… Митя не мог расслабиться ни на минуту, что за жизнь у него была? Он кругом был врун, трус и позорник. Митя открыл, но это была не баба Зина – без спроса в квартиру ввинтилась весёлая и громкая соседка тёть Люба, потрепав на ходу по голове:

– Здоров, жених! Соли не одолжите? Стала скумбрию солить, а соли нема.

Соседка огляделась.

– Где мамка-то? Один?

Митя замер, взгляд его упёрся в глубокий разрез тёть Любиного халата, откуда выпирали бесстыдно пышные груди, не сдерживаемые лифчиком. Тётя Люба была лимитчицей, хохлушкой, «порочной женщиной» – как говорила мама, «блядью» – как шептались бабки у подъезда. Водила к себе мужиков, да и женатые заглядывали, поговаривали, никому не отказывала. И не стыдилась ведь, нагло глядела на порядошных: хоть плюй в глаза, божья роса. Митя готов был разрыдаться, тело его не слушалось, глаза прилипли к разрезу халата, ноги подкашивались, руки вспотели предательски. Он с трудом опустил глаза, но вышло ещё хуже – какие аппетитные ямочки были на голых женских коленках.

Из комнаты, услышав звонок, вышла мама, она, конечно, увидела и красное Митино лицо, и вздыбившиеся штанишки, и вспотевшие ладошки угадала тоже.

– Ах какой! Ты гляди! Ну-ка, давай бегом. Да приходи вечерком, пирожком угощу, – рассмеялась соседка.

Потрепала мальчишку по голове.

– Здоров, Инн, будь ласка, одолжи соли.

Митя рванул к кухне. Но мать за плечо притормозила.

– Нету у нас соли. Извините, – сказала мать.

– Да ладно вам. Соли пожалели, – соседка одарила взглядом, впрочем, не слишком-то обидевшись, – у других попрошу. Господи…

– Соли мне не жаль, мне жаль семьи, которые вы разбиваете, и детей ваших, которые на это смотрят, – сказала мать.

– Своего пожалей, квёлый, что лук варёный, мои-то весёлые. Скажи, завидуешь, – соседка вышла.

Мать хватанула воздух ртом. Но тут же нашлась.

– Да ты пьяная! От неё же несет за версту, ты чувствуешь, Митя?

– Что?! – возмутилась соседка, – да я днём в рот не беру! А тебе б не помешало хоть иногда расслабиться. Вобла сушёная.

Митя представить себе не мог, что с его мамой кто-то может так разговаривать. Казалось, закрывшейся дверью её ударило по лицу.

– Она сама вошла, мам, я её не пускал. Не слушай её, пожалуйста! – сын бы всё отдал, чтобы залечить мамину рану от укуса соседки. Он даже осмелился протянуть руку и дотронуться до плеча матери, которая стояла у окна.

– Ах ты защитник, да ты же первый пустил сюда, стоял, слюни пускал, я всё видела, – мать приблизила к нему лицо с побелевшими от злости глазами.

Мама брезгливо отодвинула сына.

– Эту вонь отсюда не выветрить.

Митя смотрел, как она распахивала все окна. Но этого было недостаточно, она вперилась в сына, который тоже кинулся открывать окно в кухне, помочь, искупить.

– Да это же от тебя. Бога ради, избавь меня от этого.

Митя не понял, что ему делать.

– В душ! – показала мать тупице.

Стоя в душе и взяв мочалку в руки, Митя тёр с остервенением своё непослушное тело и глотал слёзы. Людмилино тело картинкой стояло у Мити перед глазами. И эта картинка не стиралась. Лил на восставшую предательскую плоть ледяную воду, ненавидя себя.

Отдернув занавеску, мама смотрела Мите ниже талии. Он закрылся мочалкой, мать зло деернула его за руки.

– Мойся, чтоб я видела!

Под её взглядом Митя тёр свой позор. Мать выхватила мочалку и тёрла сама, затем швырнула мочалку в раковину. Вышла. Митя прислонился к холодному кафелю и заплакал.

А спустя месяц он узнал, что детей у тёть Любы забрали в детдом по сигналу бдительных соседей.

– Это была не мама, не по её вине! Наверняка, тёть Люба и правда пила, – сказал Митя.

Лена ничего на это не ответила. Её другое интересовало.

– Скажите, Митя, мама часто наблюдала за вами, дотрагивалась, пока вы принимали душ?

– На что вы намекаете? – молодой человек не ожидал такого поворота.

– Часто она входила к вам в ванную?

– Мама запрещала запирать замки, боялась, что я могу потерять сознание! Что я могу поскользнуться! Она была! Она была!

– Святой, – закончила за юношу Лена.

– Да! Святой! У мамы даже никого не было! – молодой человек, кажется, готов был наброситься на Лену.

– У неё были вы. Вы ведь были уже достаточно взрослым мальчиком, подростком, – пояснила Лена. – А когда вам было двенадцать, шестнадцать, двадцать, мама продолжала так делать?

Митя изменился в лице. Она попала в точку.

– Я не потерплю таких домыслов и грязи про мою маму!

Молодой человек схватил куртку и выскочил вон из кабинета.

Он быстро шёл, почти бежал по коридору к выходу, в очередной раз чуть не свалив пальму Людмилы Исааковны. Не попрощался и хлопнул дверью. Людмила Исааковна даже не успела предложить последнего оставшегося котёночка, удивленно смотрела ему вслед. Лена вышла из кабинета.

– Что вы ему сказали, Леночка? Такой интеллигентный мальчик, и даже не попрощался.

– Правду. Произнесла вслух то, что он всю жизнь боялся себе сказать. Это больно, – сказала Лена.

– Знаете, моя дорогая, если так пойдёт, все клиенты разбегутся. Ну нельзя же так.

– Не волнуйтесь.

– Как же не волноваться, Леночка? Этого напугали, того прогнали, вы так разоритесь! Совсем не умеете вести бизнес.

– По-моему, проблем с зарплатой у вас не было, – заметила Лена.

– Так я не о себе, о вас волнуюсь! Аренда, налоги, дочка, расходы, вы сама женщина-то не старая, – всполошилась женщина.

– Ради Бога, Людмила Исааковна, не волнуйтесь. А парнишка, он вернётся. Будьте уверены. Они всегда возвращаются, – заверила Лена.

– Что-то не верится, – покачала головой администратор.

– Хотите пари? – Елена протянула руку Людмиле Исааковне.

– А если выиграю? – спросила администратор.

– Двухмесячный отпуск! – предложила Лена, подуставшая от пальм и котят.

– Я не хочу в отпуск, – отдёрнула руку Людмила Исааковна.

Работа была смыслом её жизни, тут было интересней, чем в телевизоре, зачем ещё отпуск?

– Ладно. Если выиграю я, вы уберёте эту чудовищную пальму, – сказала Лена и скрылась у себя в кабинете.

Людмила Исааковна хлопнула глазами. Чудесная пальма! Она стащила её с ресепшена из-под носа охранника. Это ей стоило, между прочим. Теперь она не просто не верила, а очень надеялась, что юноша не придёт.

Через неделю ровно в 10:00 Митя Ушаков стоял на пороге.

Лена выдохнула колечко дыма в окно, и лукаво посмотрела на надувшуюся Людмилу Исааковну:

– Вам дать номер грузчиков?

Администратор впустила парня и закрыла дверь, глядя на пальму. Возвращать дерево на ресепшен она не собиралась.

Лена приветливо кивнула, как ни в чём ни бывало.

– Рада, что вы вернулись, Митя. Проходите!

Митя в нерешительности топтался в дверях.

– Я в прошлый раз вам нагрубил. Простите меня, пожалуйста.

– Принято, прощено. Да проходите же! – потянула Лена и усадила молодого человека в кресло.

– Мне сегодня приснился сон, – сказал он, по привычке спрятав руки между колен.

– Поэтому вы пришли? Из-за сна? – удивилась Лена.

– Он повторяется, он про маму. Он уже замучил меня.

Из кресла Митя смотрел на стоящую перед ним Лену снизу вверх, глаза были красными, волосы взъерошены.

– Расскажете?

– Стыдно.

– Давайте на кушетку, расскажете в потолок.

– Неудобно, как я разлягусь тут перед чужим человеком, – смутился парень.

– Падайте! Вы деньги заплатили, я врач. Чего меня стыдиться?

Спустя миг Митя вместил своё длинное тело на кушетку и заговорил.

Сон Мите Ушакову был всегда один и тот же. С самого раннего детства, сколько он себя помнил.

Тёмная птица билась в окно, требовательно, настойчиво. Она всё время меняла очертания, из легкой маленькой превращаясь в огромную и густую. Птица растекалась по всему оконному стеклу, как клей, пытаясь зацепиться когтями, желтыми, с чёрными траурными краями. Они проникали через стекло, тянулись к его горлу. Невозможно было пошевелить ни рукой, ни ногой, тело не подчинялось. Дикий ужас охватывал его, а голоса, чтобы кричать, не было. Он стремительно уменьшался до размера любимой плюшевой игрушки, теперь его легко было зацепить, когтями его подтягивали к стеклу, так что приходилось поворачивать в сторону голову, чтобы не раздавить лицо, распластанная щека, приплюснутый распахнутый глаз, он видел себя и с той стороны, и с другой. Когти крепко держали его, а тело птицы превращалось в розовую плоть, из которой вырисовывались женские груди, соски бесстыже торчали в разные стороны, дразнясь. Он больше всего на свете хотел жадно захватить их своим расплющенным ртом, но мешало стекло. Где-то сверху начинал раздаваться громкий размеренный стук клюва по стеклу, оно рассыпалось на мелкие крошки, Митя наконец с жадностью и сладострастием присасывался к груди, но потом случалось самое ужасное: подняв голову, он видел маму, и они вместе, он, мама, груди, птицы, летели в бездонный чёрный колодец.

Митя тяжело и часто дышал, дрожал всем телом. Под изумлённым взглядом Лены пациент скрутился всем телом бок, подтянул колени к груди, и обхватил себя руками, пытаясь закрыться. Лена прохладной ладонью коснулась его холодного, в испарине, лба.

– Пожалуйста, – попросил он.

– Митя, – тихо позвала она.

Парень вздрогнул, открыл глаза, очнулся, взгляд стал осмысленным. Митя резко сел, обессиленный. Первым делом он оглядел себя, как будто боялся, что забылся и сделал что-то неподобающее.

– Я вас напугал, простите.

Прокофьева была профессионалом своего дела, это было подтверждено опытом, дипломами и сертификатами, записью на месяц вперед и благодарностями пациентов, передававших её номер из рук в руки. Она вытаскивала из тяжёлых клинических депрессий и суицидов, но навык абстрагироваться от чужой боли так и не пришёл. Лена положила ладони на его свёрнутые широкие плечи, заглянула в глаза.

– Всё хорошо, – сказала она, – вы в безопасности. Это был просто сон.

Парень опёрся крупными ладонями о край кушетки и наклонился вперед, качнувшись, как будто собирался прыгнуть с края пропасти.

– Мама знала, что вас мучают кошмары?

– Я спал в проходной, конечно, знала. Я же кричал во сне, – Митя говорил, повернув голову в сторону, избегая смотреть в глаза. – Она меня насквозь видела. Откидывала одеяло, я был без трусов, простынь испачкана. Простите за эти подробности.

– За что же простите? Это были поллюции, – сказала Лена. – Это нормально.

– Это были улики, следы моего позора.

Вот он и сказал то, зачем пришёл.

Мальчик-старичок в застиранной серой маечке, прикрываясь руками от беспощадного света трёхрожковой люстры, шёл в ванную. Мать проводила взглядом и сорвала простынь с матраса. На нём остались мокрые кляксы. Сжав губы в нить, мать перестелила чистую постель, подняла комок грязного белья с пола и направилась в ванную.

В углу ванной стояла стиральная машинка, но мама стала стирать простынь в раковине, кажется, она забыла о технике, или не хотела испачкать ею остальное бельё в барабане. Мама тёрла простынь хозяйственным мылом, стирая в кровь костяшки пальцев, на глазах сына, который намывался мочалкой в старой стоячей ванной. Если бы он мог, он бы тоже стёр самого себя до полного исчезновения. Задернуть занавеску он не осмеливался, опасаясь вызвать новую вспышку гнева любым лишним движением. На часах было три ночи.

– Три, а может и четыре утра, я уже точно не помню. Это продолжалось, пока и я, и простынь не становились чистыми. Пока от меня не переставало вонять, – пояснил Митя.

– До каких пор у вас были такие бессонные ночи? – уточнила Лена.

– Это закончилось только с её смертью.

Лена с миг осознавала услышанное. Дима продолжил, смутившись ещё больше.

– Знаете, мне и сейчас порой кажется, что от меня исходит неприятный запах, что люди его чувствуют. Вы чувствуете? Только честно.

Голос парня опять сделался детским, высоким: нужно было набраться смелости, чтобы такое спросить. Лена сглотнула, глядя в его огромные страдающие глаза. Он в страхе ждал ответа.

За столько лет практики Лена так и не смогла привыкнуть к изощрённости родительских пыток, тем более изощрённых, что те раны, которые они наносили своим детям, были надёжно спрятаны от глаз свидетелей внутри, их нельзя было предъявить, как синяки или переломы. Может, законом и предусмотрено наказание за истязание детской души, за уничтожение человеческого достоинства ребенка, только Лена ни разу не слышала, чтобы кого-то осудили за это.

Она должна была сказать мягче, иначе, позже. Но сказала сейчас. Твёрдо, ясно и прямо.

– Митя, ваша мать страдала нарциссическим расстройством личности. Такие люди не испытывают эмпатии к другим людям. Вы слышали о таком? Можете уйти, если не готовы это принять.

Митя молчал. Но не бросался прочь от правды, как в прошлый раз.

– Вы, трепетный одарённый ребенок, были, по сути, заложником. Ваша мать на протяжении многих лет изо дня в день ломала вас как личность, ваше человеческое и мужское достоинство. Вот что такое ваш сон, ваш фимоз, ваша девственность в двадцать девять лет.

Митя отшатнулся, зрачки глаз расширились, стали как тот колодец, куда он падал вместе с матерью. Но он не убегал.

Лена знала, если человек пришёл, значит, зерно подозрений в почву брошено. Рано или поздно жертва родительского абьюза понимает, что убежать всё равно не получится. Куда бы ты не бежал, вместе с собой багажом ты везёшь свои тело, мысли, душу, воспоминания, свои сны. Поэтому многие старики-родители, утверждавшие в детстве над детьми свою власть, срывавшие зло, что нельзя было сорвать снаружи, на взрослых, на супругах, на начальниках, так ненавидят «этих психологов» в старости. Боятся, что рухнет домик, построенный без фундамента, а только на одних лишь поздравительных открытках, фальшивых тостах и редких телефонных звонках, из жалости, вины и долга.

Митя смотрел в стену, ему было невероятно больно.

– Может, она любила меня как-то по-своему?

– Нарциссы не умеют любить, у них нет этого в базовой комплектации. Не заложено.

– Значит, дело не во мне? Не в том, что я был таким плохим?

Лена знала, как важен для него ответ.

– Вы одарённый, красивый, хороший человек, но вам этого никто никогда не говорил, – сказала Лена.

Митя поднял глаза и спросил:

– А у кого-то ещё так было? У вас были такие случаи?

И Лена заранее знала, что такой вопрос будет. Страшно быть одним таким, с клеймом на лбу, отверженным, как больной волчонок, изгнанный из стаи. Если таких больных несколько – это уже шанс на выживание.

– К сожалению, это происходит куда чаще, Митя, чем принято считать в нашем обществе духовных скреп и святого материнства. Эта броня покрепче депутатской неприкосновенности.

– И как другие живут? Как с этим жить?

– Ключевое слово тут – жить, Митя. Идёмте.

Лена потянула его с кушетки к дверям.

– Куда? – испугался Митя.

– Жить, Митя! Жить!

В салоне красоты пахло свежесваренным кофе. Митя был усажен в мягкое кожаное крутящееся кресло. Праздничное освещение, зеркала, приятная музыка, безупречная вежливость и бархатные пуфики напомнили ему о театре, куда они ходили с мамой два раза в год.

– Вам с молоком? Сахар?

Митя принял стаканчик от порхающей сотрудницы в униформе, и конечно же, при неосторожном движении расплескал, но вместо нагоняя получил извинения и заверения, что всё в полном, полном порядке. Опасаясь опять разлить или поперхнуться, он отставил кофе и напряженно следил глазами за Леной и стилистом, к которому она его привела. До него донеслось:

– Все битком, дорогая, запись за месяц вперед. Но только ради тебя!

Ровесник Мити, Игорь, был сам себе рекламой, красив, как артист, безупречен, ухожен от макушки до кончиков ногтей. Лена была верна своему парикмахеру уже много лет. А он, судя по всему, был многим обязан ей.

Лена подумала, что в порядке исключения расскажет Мите об истории их знакомства с Игорем. Несколько лет назад парень попал к ней после попытки самоубийства. В подмосковном военном гарнизоне, где они жили, отец-подполковник, пьющий от безысходности, бессмысленности и беспросветности, избил Игоря до полусмерти, когда тот не выдержал и признался, что внуков дедушке с бабушкой ждать от него не стоит. Как спал по подсобкам, и драил полы за возможность видеть работы у мастеров. Как приходил в отчаяние от того, что заработанные, лучше и не вспоминать как, деньги, потраченные на учёбу, пропали зря: конкуренция велика; как Лена вселяла в него веру, как держала за руку, когда он осмелился подойти к мастеру и попросил дать ему всего один шанс. Теперь к нему очередь, только этого никогда не увидят родители – отец запретил даже упоминать о нём, а мать никогда не осмелится…

– Это как же вы себя так не любите? Сколько вам лет? – Игорь весело и необидно зацокал языком и покрутил кресло в разные стороны.

Лена не собиралась приходить на помощь. Она присела в сторонке, попивая кофе и полистывая глянцевый журнальчик с довольной улыбкой чеширской кошки.

– Ой, да не бойся, больно не будет! – успокоил Игорь, всплеснув рукой и дотронувшись нежно до плеча испуганного клиента. Митю осенила страшная догадка. Не может быть! Никогда в жизни он не бывал в таких местах, и это был первый голубой, которого он видел не по телевизору в своей жизни.

Через пару часов все было кончено. Из зеркала на Митю смотрел интересный молодой человек, с модно взъерошенными спереди волосами и аккуратно постриженными висками.

– Бэкхем, вылитый Бэкхем! Нет, вы полюбуйтесь на него, да я просто бог! – Игорь изящным жестом снял и откинул в сторону шёлковую пелерину.

– Бог! Бог! – искренне похвалила Лена.

Пока Игорь порхал вокруг новой клиентки, с которой расцеловался, как с родной матерью, Лена обратилась к Мите, который по-прежнему сидел, не двигаясь, в кресле.

– Митя, вас не узнать! Что же вы молчите? – спросила Лена.

Тот обернулся к ней и спросил:

– Сколько это стоило? Это бесплатно?

– С ума сошли? Платно и очень, – Лена прошептала ему на ушко, и добавила, – ну плюс- минус…

Митя чуть в обморок не упал.

– Я только вчера получил зарплату, это же половина, – прошептал он, боясь, что кто-то услышит.

– Да, надо зарабатывать больше, – сказала Лена безжалостно и пошла попросить счёт.

Однако Игорь от гонорара великодушно отказался, попросив только Митю попозировать для рекламы.

– Меня? – переспросил Митя.

– На нашу страницу. А вообще-то с таким лицом нужно по ящику выступать! Да, Ларочка?

Новая клиентка, в которой Митя с изумлением узнал телеведущую новостей Ларису Савицкую, обернулась и оценила:

– Хорош.

– Когда по телеку крутили рекламу марки, мама говорила, что её в китайских подвалах делают дети-рабы из дешёвой нефти.

Митя вынырнул из очередной яркой толстовки с капюшоном. С джинсами, которые отлично сидели на узких бедрах, вроде определились. Девочки-консультантки принесли очередной ворох рубашек, а ещё спортивных штанов, футболок и кед.

Митя вопросительно смотрел на Лену, ожидая, чтобы она одобрила его выбор.

– Не слишком?

Лена обернулась:

– Вы мне? Откуда мне знать?

Не хватало ещё чтоб девушки, которые поглядывали на парня с любопытством, подумали, что он пришёл с мамочкой. Лена делала вид, что вообще случайно тут оказалась и с интересом рассматривала ядовито-желтую вязаную шапку. И уже через неё голый торс парня в одних джинсах, когда он снял очередную рубашку. Бицепсам явно не хватало объёма, прессу – кубиков, телу – загара, но девчонок-консультанток это не смущало, одна из них подала голос:

– Вижу, вы никак не определитесь. Вам помочь?

– Если честно, было бы неплохо, спасибо! – поблагодарил Дима.

Девушка деловито перекинула то, что круто, в одну сторону, что не круто – в другую, быстренько разрешив все сомнения.

Переодевшись в старое, Митя направился к кассе.

– Столько вещей. И недорого получилось, – сказал он, рассчитавшись картой.

– Дорого – не круто, – сказала девушка между делом, передавая ему огромный пакет. – Спасибо за покупки.

Лена тем временем, соблюдая конспирацию, оплачивала желтую шапку. Митя уже было собрался уходить, как девушка его окликнула:

– Простите, пожалуйста, можно спросить?

Митя замер, поправил на себе жилет, как перед важным ответом:

– Да.

– Ваш жилет… – сказала с улыбкой девушка.

Митя вздрогнул, покраснел, ждал издевки. Но девочка смотрела с искренним интересом:

– Похож на то, что был на мистере Дарси, ну, в первой «Бриджет Джонс»! Такой прикольный, это какая марка?

Митя беспомощно посмотрел на Лену. Но та не собиралась приходить на помощь.

Митя, в облегчении от того, что над ним никто не будет смеяться, ответил, пожав плечами:

– Хэнд-мэйд.

Девушки дружно засмеялись. Та, которая осмелилась, засмеялась громче всех.

– Отличная шутка. А вы милый. Может, позвоните мне как-нибудь, я бы с удовольствием поучилась. Хэнд-мэйду.

Девушка написала свой номер и дала Мите. Он едва устоял на ногах.

На выходе из магазина они перестали шифроваться, и Лена пошла с ним рядом. У Мити тренькнула смс-ка: отчёт из банка, он встревожился.

– Я за день и-за вас почти всю зарплату потратил!

– Я ж говорю, зарабатывать надо больше, – ничуть не смутилась Лена. Она заметила оптику.

– Стоп! У вас чудовищные очки! Идёмте!

– Слушайте! – впервые возмутился Митя. – Я как в передаче «Снимите это немедленно».

– То есть, телевизор вы всё-таки иногда смотрели?

Они вышли из торгового центра с пакетами наперевес.

– А вы необычный психолог. Никто так не делает, – сказал Митя.

– А я делаю, – просто ответила Лена. – Силой никого не держу. Можете в любой момент выйти из игры.

– Нет, я, пожалуй, останусь, – твёрдо ответил Митя.

– Тогда вас ждет ещё одно испытание на прочность, – улыбнулась лукаво Лена.

Лена вместе с тренером по боксу Виктором со скамейки наблюдали, как в углу тренажёрного зала Митя, уже переодетый в спортивную форму и бойцовские перчатки, не слишком ловко скачет вокруг груши.

– Как бы он себе запястье не отбил, твой товарищ, уверена, что ему нужна груша? – с сомнением покачал головой тренер.

– Больше, чем гантели. Как дочка? – спросила она.

– Начала потихоньку есть, твоими молитвами, – сказал Витя.

Дочка Вити должна была участвовать в отборе на детско-юношеский чемпионат по плаванию. В один день у девочки случился спазм желудка – это когда человек не может принимать пищу. Во-о-бще. Даже через катетер. Дочка Вити не могла больше принимать в себя тренировки, белковые коктейли, ранние подъёмы, и вообще ненавистное ей плавание. Она хотела рисовать, но о том, что она хочет, родители-спортсмены не спрашивали. Пока этот вопрос не поставила ребром сама жизнь. Дочка потеряла двенадцать килограмм при весе в сорок.

– Вашими усилиями. Это вы перестали от своей девочки ждать результатов. И просто позволили жить, – сказала Лена. – Сила сопротивления, ты же сам помнишь, равна силе давления. Может ещё когда и вернется в спорт.

– Если только сама захочет, – замахал руками тренер. – Чуть родного ребёнка в гроб не вогнал.

– Это потому что ты сам на пьедестал не вышел, я тебе всё это говорила.

– Спасибо тебе, Лен, если б не ты… Позвали тебя к дочке, а оказалось, нам надо было головы лечить. О чем мы только думали? Какой же я был упёртый придурок.

– Вить, не вини себя. Пользы от этого никому нет. Главное, что себе в этом признались, тут нужно мужество, ты не представляешь, какая это редкость, когда родители признают ошибки. И пытаются что-либо изменить.

– Лучше поздно, чем никогда, – горько хмыкнул тренер.

– А никогда не поздно, Витя, – Лена бодро встала, – ну что, идём к нашему? Сделаете из него человека?

– А как же, – уверенно ответил тренер, став обычным, мускулистым суровым мужиком без страха и упрёка.

– Девочки, поможете? – Витя обратился к двум тренершам. – Они его вдохновят, можешь мне поверить.

Глядя на бодрых подтянутых девушек с круглыми попками и железным прессом, Лена не сомневалась. Вспомнила, что сама-то в клубе не была пару месяцев точно, и бег забросила. Не только она Мите станет стимулом, но и он ей.

Выходя из зала, она взяла с Мити обещание, что они теперь каждый вечер ровно в восемь будут вместе бегать «пятёрочку» по набережной, вместо сессий в кабинете.

Лена с Митей, его новой спортивной сумкой и огромным пакетом вещей, стояли у спортклуба, пытаясь поймать такси. Сегодняшний день, прическа, новая одежда обычного тридцатилетнего столичного парня, изменили его.

Но кажется, только внешне.

– Может, на метро? – начал канючить парень. – Или вон маршрутка. Просто я не привык, это всё слишком для одного дня.

– Слишком – это заставлять пожилую женщину идти до метро.

– Вы не пожилая!

– Ах Митенька, вы такой воспитанный мальчик! – подколола Лена.

– Перестаньте, а?

– А вы ловите такси.

– Так никто не останавливается. Заняты все! – возмутился Митя.

– Конечно, все давным-давно используют приложение.

– Приложение?

– Вы правда айтишник?

– Просто не пользовался такси, – рассердился Митя.

Лене нравилось, что он сердится. Вообще-то первыми, на ком можно безопасно для жизни тренировать все свои эмоции, должны быть родители в семье, но только не для хороших мальчиков и девочек, которым запрещено иметь право на чувства. Разрешено было иметь только обязанности, главная из которых – быть всем удобным.

Наконец, рядом остановилось такси. Митя открыл перед Леной дверь, закинул пакеты с вещами в багажник и приготовился сесть рядом с ней.

– Нет-нет, – остановила она, – вы вперёд. Ваш адрес первый, покажете путь, и вы платите.

– Я? – удивился Митя.

– Что вы так смотрите, Митя? Не я же. Вы мужчина. Вот и привыкайте.

Митя с миг похлопал глазами, сел вперед.

Лена наклонилась к плечу парня:

– И, знаете, что? Я больше не хочу называть вас Митя. Договорились, Дима?

Лена заметила, как он расправил плечи, указывая таксисту дорогу.

Такси затормозило у Диминого дома, на одной из глухих линий Васильевского острова.

– Вы здесь живёте? Мы почти соседи, – заметила Лена, рассматривая пятиэтажный дом, пока парень вытаскивал своё добро из багажника.

– Простите, а можно к вам на минуточку? – спросила Лена.

Ну и наглость, почти восхитился Дима. Себе он такого никогда не позволял.

– В туалет очень хочется, – пояснила Лена. Чем ещё больше повергла его в краску.

Да, Дима изменился, но не до такой степени, чтобы услышать подобное от дамы, но и не настолько, чтобы отказать человеку в столь деликатной просьбе.

Арка, двор колодец, покосившаяся лавочка, хилые кусты, колченогий горнист с советских времён, вороны, разрывающие пакет мусора около одноглазого подбитого фонаря, довершала картину покрашенная коричневой масляной краской дверь парадной. Кодовый замок был сломан, и, похоже, никто не собирался его чинить.

– Полдома надеется на снос и расселение, полдома пишет протесты, так что, видимо, это надолго, – пояснил Дима.

В парадной воняло мочой и мусоропроводом. Они поднимались на третий этаж пешком, лифта предусмотрено не было. Лена оглядывала облупленные стены, стихийные завалы из старых колясок, дырявых тазов и прочей рухляди.

Дима смутился, впуская гостью в обитую дерматином дверь тридцать второй квартиры.

– Я не ждал гостей, вы уж извините.

Вопреки его извинениям, в прихожей, и, насколько можно было заметить отсюда, во всей квартире стоял идеальный порядок.

– Чаю? – дежурно спросил Дима.

Вежливость в него была встроена на уровне инстинкта, как зевок.

– Пожалуй, – неожиданно легко ответила Лена, как будто забыв о том, что сильно хотела в туалет, а на улице ждёт таксист.

Лена разулась, Дима подставил ей засаленные гостевые тапочки, не заметив её скрытой улыбки.

Ах, эти старые добрые традиции подавать гостям ношеные десятками чужих ног тапочки! Они казались ужасным анахронизмом, как и всё в этой квартире, застывшей в эпохе советского застоя. Выцветшие бабочки на обоях, отклеившийся угол открывал штамп «Ленинградская фабрика бумажных изделий. 1975». Вытоптанные ковровые дорожки с орнаментом, паркет ёлочкой, гобелены и дух затхлости, ожидания плохих новостей, таблеток от моли, рассованных по карманам никому не нужных бобровых шапок и пудовых каракулевых шуб, с ноткой валерьянки, конечно же. Единственной новой вещью, словно случайно оказавшейся тут, являлся жидкокристаллический экран компьютера, с мощным моноблоком многоядерного процессора.

В ванной на полу был уложен выцветший «кабанчик», коричневый длинненький такой кафель. Сантехника была старой, но содержалась в стерильном состоянии. На вешалке висели ветхие, истерзанные сотнями стирок полотенца. Лена открыла воду, посмотрела на себя в зеркало – в сговоре со скудным освещением оно подчеркнуло все её недостатки, искажало буграми и уродовало лицо. Соседи, видимо, зажгли газовую колонку, раздался гул, Лена вздрогнула, стало жутковато. Смыла воду в унитазе, даже не поднимая крышки, поспешила к двери, на которой, как и говорил Дима, щеколды не было.

Вдруг краем глаза Лена заметила тёмную тень. Она быстро обернулась – то была не тень, а старый байковый тёмно-фиолетовый халат, под ним, мысочек к мысочку, стояли женские тапочки с помпонами. Лена принюхалась. Разве может халат женщины, умершей три года назад, так стойко хранить запах её парфюма? Немыслимо. Леной овладело любопытство: стараясь не шуметь, она открыла полочку. В ней и обнаружились полупустые духи «Невские», а ещё потрескавшаяся тушь, засохшая помада тона «Болгарская Роза» и крэм в тюбике под названием «Элегия».

«Стена плача», – догадалась Лена. Она понюхала духи. «Какой мерзкий приторный стойкий запах,» – подумала она, и в то же миг духи выскользнули из рук, осколки упали в раковину, порезав Лене ладонь. Дима робко постучал на звук:

– Вы в порядке?

Лена открыла дверь. Дима увидел разбившийся флакон.

– Это были мамины любимые, – сказал Дима. – Им лет сто.

– Простите, пожалуйста. Ваша мама, похоже, наказала меня за любопытство. Я открыла ящик в поисках мыла.

Лена завралась – мыло тут лежало почти новым куском, но Дима не обратил внимания, смотрел со страхом, как капает кровь с её ладони в белую раковину:

– Есть лейкопластырь? – спросила Лена.

– Должен быть здесь, – отморозился Дима. – Мама всегда тут хранила лекарства.

Дима открыл другой ящик, там обнаружились лекарства, слишком много лекарств для столь маленькой семьи. Лена не встречала в своей практике ни одного здорового ребенка у святых матерей, посвятивших себя своему чаду. Больными управлять легче, ясно.

– Может, марганцовка? Мама всё обрабатывала марганцовкой, – предложил Дима.

– За марганцовку теперь и посадить могут.

Нашёлся йод, Дима помог наложить пластырь. Лену выворачивало от этого тошнотворного запаха. Это было просто невероятно, чтобы старые духи заставляли щипать и слезиться глаза, въедались в кожу, одежду, волосы.

Дима всмотрелся обеспокоенно:

– Вам нехорошо?

– Просто надо на свежий воздух.

От чая с любимым маминым печеньем курабье Лена отказалась.

– Дима, можно я задам вам один вопрос? – спросила она.

– Конечно, – ответил Дима, который не знал, что теперь делать с ситечком полным заварки, если гостья не хочет чай.

– Вы любите курабье?

Дима завис, задумался.

– Да нет, вообще-то. Мама любила, а я как-то до сих пор покупаю на автомате и…

– А чай? А это ржавое ситечко? А эти чудовищные обои, эти полотенца! Неужели вам приятно всем этим пользоваться?

Дима, судя по взгляду, никогда не думал об этом.

– Зачем вы храните верность тому, что причинило вам столько боли? Этим мутным зеркалам, этим старым шкафам, они ведь забиты мамиными вещами доверху, верно? Сколько ещё вы будете поклоняться ее халату, духам, тапочкам?

– Мне нужно время, – сказал Дима глухо, ставя фарфоровую чашку обратно на её место к хрусталю в стенку. – Я не могу так сразу.

– Три года, Дима. Три. Года. Вашей жизни. Другой может и не быть.

Когда за Леной закрылась дверь, Дима опустился на стул, обитый чёртовым гобеленом, и впервые смотрел на своё жилище другими глазами, глазами чужого человека.

Лена вошла в квартиру, с удовольствием вдыхая знакомый запах своего жилья, смесь корицы, грейпфрута, кофе. Сняв обувь, она крикнула в гостиную, где горел свет и работал телек:

– Мышонок, привет! Угадай, чего я тебе купила!

Лена наклонилась, чтобы достать из пакета достала яркую шапку и вдруг уткнулась взглядом в мужские ботинки сорок четвертого размера.

Лена была сбита с толку, с одной стороны, кроме соседского Ваньки и техников по интернету у них не водилось лиц мужского пола, с другой – имеет право, это же и её жилплощадь.

– Маша? – позвала она.

Перед ней вырос Мичурин собственной персоной. Из-за его плеча объявилась Машка и всё объяснила:

– У папы соседи ремонт затеяли! Он у нас переночует.

– Сверлят и сверлят, а я с суток. Лен, ты не против?

– Вообще-то нет, – пожала плечами Лена. – А чего они закон не соблюдают?

– Я тебя умоляю, на лапу участковому дали, и фигачат круглые сутки. А у меня сегодня четыре операции и все cito.

– Знаешь анекдот: куда бы ты не переехал, твой сосед с перфоратором переедет за тобой?

Они засмеялись, потом прислушались.

– Главное, чтоб сюда не нагрянули папины чики, – у дочки с чувством юмора был порядок.

– Спокуха, хвостов не привел, – заверил Мичурин.

На столике перед телеком красовалась в коробке ещё горячая пицца.

– Угощайся! – разрешил Мичурин.

– Пицца на ужин это кошмар, – сказала Лена, с наслаждением откусив большой кусок.

Дима стоял у распахнутого настежь окна. Вдохнул холодного воздуха с улицы во все лёгкие. Бросился к следующему. Рамы были старыми, скрипучими, поддавались с трудом. Не закрывая окон, Дима вернулся, настроил радио, надел наушники и стал сдирать обои. Какой-то русский рэпер пел о свободе. Дело пошло быстрее, взвивались полосы старых пожелтевших обоев, как флаги победителя над освобождённым городом.

Лена, заложив за голову руки, смотрела в потолок, как будто видела, что происходит с её подопечным, во всяком случае, догадывалась. День прошёл не зря.

Вошёл Мичурин в пижаме, захваченной им из дома.

– Лен, зарядки нету? Забыл.

Лена подала с тумбочки.

– Айфон? Лови!

Мичурин поймал, но уходить не торопился.

– Ты чего такая довольная?

– Ты спас четверых, а я одного. Водила по магазинам, и даже напросилась к нему в гости.

– Ого. Это нормально для психолога? Даже я к своим в гости не хожу, ну если только к очень хорошеньким.

– Конечно ненормально. Но он испытал сегодня такое потрясение, что я боялась отпускать его одного. Опасное состояние.

– А, я уж подумал, у тебя роман, – подколол Мичурин, при этом внимательно следя за её реакцией.

Лена зевнула и выключила лампу:

– Я, в отличие от некоторых, не путаю постель с работой. Спокойной ночи.

Мичурин, кажется, остался доволен её ответом и вышел.

Он вернулся к своему спальному дивану и сунул свою ненужную вторую зарядку под подушку, хитрец.

А Дима так и уснул среди обоев, слишком уставший, чтобы переодеться в пижаму и лечь в свою по-солдатски узкую кровать. Он был счастлив.

Глава 3

Но утром, когда в семь прозвонил будильник, и улыбка с лица, и решимость начать новую жизнь исчезли. Дима дважды переодевался из нового в старое и обратно, взъерошивал и приглаживал обратно волосы. Он смотрел на то, что устроил в квартире, и его охватывал ужас. У него было чувство, что вчерашний день, вечер были куражом, он накуролесил, набедокурил, он обнаглел. Если бы у него было время, он немедленно бы наклеил обои обратно, но времени уже не было. В 08:01 он твёрдо решил, что оденется по-старому.

Но в 08:02 тренькнуло смс от Лены: «Я всё вижу!»

– Откуда? – написал он.

В ответ пришёл лукавый смайлик.

И Дима вдруг разом расслабился, рассмеялся. Да черт возьми, в самом деле, что за глупость? Бояться прийти в офис в новой одежде, с новой прической, в новых очках. Всего-то. Смайлик Лены придал ему решимости. В 08:12 Дима успел вскочить на подножку трамвая, успел, и ни одного красного сигнала светофора до самого офиса не встретилось.

Диме казалось, что сегодня впервые он поднял глаза выше уровня ног и увидел здание Лахта-центра. Как это может быть, спрашивал он себя, что он впервые видит, в каком прекрасном, величественном здании он работает? Может, он просто раньше никогда не запрокидывал голову? Дима счастливо засмеялся и направился к турникетам.

Приложил карту, но зазвучал сигнал, и загорелся красный крестик «Стоп». Дима не понял, что происходит. Из стеклянной будки вышел ветеран Афгана, пожилой охранник Михалыч. Дима крутил карту, приготовившись оправдываться, что видимо положил пропуск к сотовому и тот размагнитился. Просить пропустить на честное слово, а обед потратить на бюро пропусков.

– Олег Михайлович, я…

Дима был единственным, кто называл охранника Михалыча полным именем- отчеством.

– Ушаков? Ты что ли? – Дима был единственным, кого Михалыч звал только по фамилии и на ты.

– Здрасьте, Ирочка, добрый день, Григорий Алексеевич, – приветствовал он других.

– Можно пройти? – спросил Дима.

Охранник не спешил жать зелёную кнопку, дивился на Диму:

– Постригся что ли?

– Ага, так можно пройти-то? Опаздываю.

– Ну, иди- иди, модник! Надо же, не признал. Впервые со мной такое!

Подошёл второй охранник, Петька, и, не стесняясь Димы, который нетерпеливо ожидал застрявшие на других этажах лифты, Михалыч подивился:

– Ушаков, вырядился, и постригся, как педик, я не признал.

– Ушаков… не помню. Из руководства?

– Да не, айтишник, – подсказывал Михалыч, – ну тот, ебанько в жилетке.

Им было невдомёк, а может и по барабану, что Дима мог услышать, в десяти шагах от них дожидаясь лифта.

Лифт приехал, Дима вошёл в него, бледный и взмокший, но побыть одному не довелось, в лифте были три сотрудницы: секретарь Вика, офис-менеджер Светка, а ещё новенькая Катя, переводчица на испытательном сроке, пока не имевшая права голоса и не успевшая освоить выращивание губ, ногтей и ресниц.

Самая красивая, Вика, грубо выругалась. Все знали правила: три опоздания равно прощай премия.

– Вниз что ли опять приехали?!

– Мы опять на первом? – простонала Светка.

– Извините, – сказал Дима, хотя вообще-то не он отвечал за лифты, которые, как часто казалось сотрудникам, двигались по каким-то своим законам, законам хаотичного броуновского движения.

– Новенький? – спросила Света.

– Молодой человек! Вы из какого отдела? – нежно пропела Вика.

Девушки резко привели себя в тонус, развернулись самыми выгодными позициями лица, как для селфи, и были жестоко разочарованы, узнав Ушакова.

– Это Ушаков, Свет.

– Ушаков, а ты оказывается такой хорошенький! Жалко, я тебя раньше не замечала, – присмотрелась Света.

– Вы тоже, девушки, очень красивые, – ответил он вежливо.

– Вообще-то мы давно не, – Вика была в своем репертуаре слегка уставшей от жизни гламурной избалованной сучки. Все знали, что она спала с Костиком Корзуновым, начальником отдела, и потому считала себя королевой.

– Не слушай её, сегодня пятница, пятница-развратница, вечерком все идут в бар, ты как? – спросила Света.

– Я?! – удивился Дима.

– У тебя жених, Света, – опять напомнила Вика.

К двенадцатому этажу Дима вспомнил, что у него в кармане телефончик продавщицы из магазина одежды, к двадцатому, что завтра у него занятия в фитнес-клубе, на двадцать четвёртом из лифта он вышел воспрявшим духом.

На двадцать четвёртом располагался родной IT-отдел, где Дима трудился на должности специалиста четвёртый год. Он направился через опен-спейс, который придумали, чтобы планктон всегда был на виду у начальства.

Сосед по столу, толстяк Антон, который всегда что-то жевал, уронил кетчуп на грязную футболку.

– Ушаков?

Обернулись модный хлыщ Гришка Савельев и многодетный с ипотекой Серёга Плотников.

– Ушаков?

Следом все другие сотрудники оставили свои дела и с интересом уставились на Ушакова.

– Что за аншлаг, коллеги? – раздался за спиной голос начальника отдела Кости Корзунова.

Красавчик, альфа-самец, завидный жених, сорокалетний холостяк, сын первого зама, с модной небритостью на смуглом хищном лице, благоухающий дорогим парфюмом, по случаю пятницы без галстука, в расстёгнутой рубашке и с закатанными по локоть рукавами, открывавшими крепкие волосатые руки. При его появлении всё возбуждалось и просыпалось. Он направлялся к своему отдельному кабинету с табличкой КОРЗУНОВ К.П., и остановился, заинтересовавшись паузой в работе сотрудников.

– Константин Павлович, доброе утро. У нас тут Ушаков в джинсах пришёл, – объяснила Вика.

– Такой симпатяжка, да? – поделилась Светка с другими сотрудницами.

– Не знал, что джинсы до сих производят такой фурор, думал, у нас тут новый ремейк служебного романа снимают, – бросил Корзунов.

– Константин Павлович, вы такой юморист, – засмеялась Вика.

– Теперь он будет выглядеть так всегда! – поддержал подхалим Савельев. И поскольку Корзунов улыбнулся приколу, следом засмеялись уже все.

Корзунов направился в свой кабинет, насвистывая музыкальную тему из «Служебного романа»:

– Тата-тата-тата-та.

И её тут же подхватили другие.

– Людмил Прокофьевна, пройдите на своё рабочее место, – протрубил через скрученный в рупор лист из принтера Савельев.

– Хорош, Гриш, – сказал Дима.

– Чего ты, Ушаков, обиделся? Классно постригся, кстати.

– Хорош, – Дима затрясся, и знал, каким жалким выглядит. Но сделать с собой ничего не мог.

– Глянь, он сейчас прямо заплачет. Во даёт человек, юмора не понимает.

Савельев толкнул его в плечо. Но Дима уклонился, прошёл к своему рабочему месту.

По дороге попалась новенькая Катя, проявила сочувствие, дура, сделав всё ещё хуже:

– Не обижайтесь на них, они не со зла. Вы правда, отлично выглядите.

Не глядя ни на кого, Ушаков прошёл мимо, спрятался за свой экран. Антон, как свинья, похрюкивал, заглядывая за монитор:

– Чего ты, Митяй, прикольно ж. Митяй, ты чего. Мы ж по-дружески.

Засунуть бы бутерброд в это свинячье рыло. Хихикает, а у самого блеск в глазах. Сука. Раньше «лошарой» отдела был Антон. Ему повезло с приходом Ушакова. Впрочем, жирдяй, как и Савельев, садистами не были, просто Корзунова боялись. Просто боялись потерять место.

– Тата-тата-тата, – утренний мем про Людмил Прокофьевну крутился по всему отделу до вечера.

До конца рабочего дня Дима не поднимал глаз.

У Лены на кушетке была новая пациентка. Симпатичная рыжая девушка лет двадцати пяти на вид делилась переживаниями насчёт своей личной жизни.

– Так значит, у вас никогда в жизни не было вторых свиданий? – уточнила Лена.

– Никогда, – ответила девушка.

– Вы так боитесь близости?

Девушка резко села и посмотрела на неё, как на дуру.

– Вы меня слышали? Я целый час распиналась! Я не боюсь близости! Просто мне попадаются одни придурки! Сразу норовят целоваться, хватают за руки. Ненавижу.

– А что такого, что вас кто-то пытается взять за руку? Почему тактильный контакт вызывает у вас такую реакцию?

– Потому что все они похотливые придурки, – раздражаясь, объяснила опять девушка.

– А вы хотите чисто платонических отношений? Вы вообще, хотите отношений?

– Ясно, хочу. Мне двадцать пять, у всех на работе есть отношения. Не хочу, чтоб думали, будто я лесбиянка или что-то со мной не так.

– А если бы не думали, вы сами стали бы кого-то искать?

Девушка растерялась, и даже, кажется, рассердилась:

– Меня бесят ваши тупые вопросы, если честно, и ваша манера отвечать вопросами на вопрос. Не знаю, зачем я только пришла.

Рыжая выскочила.

Лена вышла следом в приёмную. Людмила Исааковна загрустила:

– Если в тридцать такие красотки не могут никого найти, на что же рассчитывать мне?

– Подслушивали?

– Что вы! – обиделась Людмила Исааковна. – Просто в формуляре девушка указала цель визита: проблемы в личной жизни.

– О, её беспокоит совсем другое.

– Я её вычеркиваю из расписания? – зависла ручкой Людмила Исааковна над журналом. – Или она вернётся?

– Снова пари?

– О нет, я вам верю, – охотно пошла на попятный администратор.

– А пальма-то до сих пор тут, – напомнила Лена.

– Леночка, она так удачно закрывает трещину на стене!

– Не помню никакой трещины. Вижу только, что она служит отличным собачьим тренажёром. Людмила Исааковна, – в сердцах сказала Лена, когда из тёплого ботинка вывалился щенок.

– Вот негодяи! Я их сегодня же всех пристрою, один и остался, клянусь!

Лена вышла, улыбаясь. В ботинке было тепло, в руках осталось ощущение тёплого комочка. Жалко, что у Машки была аллергия, а то бы она взяла одного, а может, и парочку.

По дороге домой Лена впервые подумала вот о чем: а почему Людмила Исааковна не берёт животных к себе домой? Надо спросить, в самом деле, пусть из своей квартиры делает приют.

А дело было в том, что никакой квартиры у Людмилы Исааковны давно не было. Она продала квартиру за долги сына, иначе бы его посадили. Взяв остатки, сын уехал в Испанию, на поиски приключений. А Людмила Исааковна устроилась консьержкой, чтобы ночевать в будке на тахте, и рассказывала всем, что работает не для денег, а для общения. В тот день, когда они случайно встретились с Леной, которая пришла в этот дом к кому-то в гости, Людмилу Исааковну уличили, и в конце дня потребовали освободить каморку. Ей было некуда идти. Лена не подозревала, что спасла Людмилу Исааковну, всегда безупречную, с причёской, в макияже, на каблуках, от жизни на улице.

Людмила Исааковна прошла мимо охранника на ресепшене, помахав ему на прощанье, дождалась, когда он отойдёт, и проскользнула в офис обратно. Развернула матрас, который днём прятала за пальмой, застелила бельём, которое стирала в прачечной для студентов, достала контейнер с едой и разделила ужин с последним щенком.

Лену ещё на площадке у лифта встретил умопомрачительный аромат запечённого мяса, она удивилась: это точно из её квартиры? Но когда на пороге встретил Мичурин в хозяйственном фартуке с корабликами, который Машка носила на уроки труда, сомнений никаких не осталось.

– Решил приготовить вам нормальный ужин, девочки, в обмен на приют, – сообщил он.

– Мичурин, а ты чего до сих пор тут? – поинтересовалась Лена.

– А мы решили, мам, – с аппетитом жуя, пояснила дочка, – сегодня вечерком в кино сходить, пятница же.

– Слушай, выглядит потрясающе, только я на пробежку, – объяснила Лена, выходя в спортивном костюме.

– Отложи, ты уже два месяца не бегала, ещё денёк подождет, – Мичурин положил ей большой кусок мяса.

Соблазн был велик, но стрелки часов приближались к половине восьмого. А сессия-пробежка с Ушаковым была назначена на восемь на набережной.

– Не могу! Оставьте кусочек! – Лена убежала.

– Нам больше достанется! – сказала дочка. У Мичурина пропал аппетит. Что это за пробежка, которую нельзя отменить? Лена никогда не славилась дисциплинированностью.

Лена бегала на месте, чтоб не замёрзнуть – было уже 20:15, а Ушакова всё ещё не прибыло.

Чёрт, она не взяла его телефон. Лену стали терзать сомнения. Что, если вчера она допустила ужасную ошибку? Что, если в ночи парень опомнился и наказал себя «за предательство» – именно так называли свои откаты и провалы жертвы родительского абьюза. Долгие годы в покорном служении родителям сделали чувство вины условным рефлексом. Лена это знала. Но почему-то вчера ей показалось, что Дима – исключительный случай. Что он сразу попал в дамки. Дамки свободы.

Спустя полчаса бега трусцой она уже звонила в старый звонок, он отозвался в квартире. За дверью стояла убийственная тишина.

Вдруг дверь позади неё открылась, выглянула бабуля лет восьмидесяти:

– Вы кто ещё такая? – проскрипела она, вглядываясь тщетно подслеповатыми глазами.

– Извините, вы соседа своего давно видели?

– Час назад с работы пришёл, я в глазок видела. А вы Митеньке кто?

– Знакомая, – ответила Лена уклончиво.

– Никогда девушки к нему не ходили, – заявила старушка.

– Я с работы, – успокоила соседку Лена.

– А, – бабка бдительная была.

Лена спохватилась:

– А у вас есть его номер?

– Нету, на что мне? Все равно еле вижу. Дверь у меня открыта: Митя за мной присматривает, до чего же хороший парень, светлая память Инне Петровне, он мне и в аптеку, и в магазин.

Лена слушала краем уха, в беспокойстве достала телефон, и набрала номер администратора.

– Людмила Исааковна, простите, срочно. Ушаков не оставлял телефон для связи?

Людмила Исааковна была в шаге от журнала. Но сказать об этом – выдать себя. Поэтому она сорвала, что журнал записи в офисе, а ключи она увезла домой.

К счастью, дверь вдруг сама открылась:

– Ну что вам ещё!

Дима был тут, собственной персоной. Заплаканный, с прилизанными волосами, в застиранной рубашонке, такой, каким Лена увидела его на первом приёме.

– Это с работы, баб Зин, – объяснился он, впустил Лену в квартиру, чтобы избежать досужих ушей соседки. Баб Зина считала себя преемницей Инны Петровны, она ей на могилке пообещала, что присмотрит за Митенькой.

Они стояли в пыльной ободранной квартире.

– Дима, вы не пришли на пробежку. Я волновалась, что-то случилось?

– Случилось. Меня высмеяли, по вашей милости. Какой же дурак! Чувствовал себя как в классе! Во что вы меня втянули? Стало только хуже. Лучше бы всё оставалось на своих местах!

Лена подумала и сказала:

– Следующий приём будет не в моем кабинете.

– Я не собираюсь, как идиот, бегать с вами.

– И не на пробежке.

Дима раскрыл рот.

– Не вздумайте наклеивать обои обратно. Да уже и не получится.

Лена вышла. Дима закрыл дверь. Самое досадное было в том, что он знал заранее: не ослушается.

С утра Машка разбудила чуть свет.

– Мам, собирайся!

– Куда? – Лена посмотрела на будильник. На часах было девять утра. Суббота.

– Мы же договорились вчера, что вместе съездим погонять на картинге. Ты ж любишь скорость, я знаю.

– У меня на сегодня свои планы. И вообще, выйдите, дайте одеться хоть.

– Интересно, какие планы у тебя, о которых я ничего не знаю, – удивилась дочь.

– Да, – возник Мичурин в дверях, готовый тоже послушать.

– Да что такое! – возмутилась Лена, – нарушаете границы мои бессовестно.

Поняла, что не отстанут.

– Выездная сессия у меня. А вы развлекайтесь, что я вам? Ребёнку необходим папа.

– Какому ребёнку, мам? – возмутилась дочка.

– Может, мы тоже не поедем, дома телек посмотрим, а, ребёнок? – Мичурин начал сливаться. Машку он, конечно, любил, но роль воскресного папы никогда ему не была особо близка.

– Пап, ты же обещал! – глаза дочки округлились. Ребёнок, такой вот ребёнок была ещё их общая дочка Маша.

Отец с дочкой отправились на картинг, а Лена – в другую сторону. В сторону Диминой бывшей школы. Дима уже стоял там. Он был обязательным и пунктуальным человеком. Он стремительно искал в голове уважительные причины, чтобы отказаться. Грубое воспитание не позволяло.

– Даже не думайте слиться, – попросила она.

– Вы уверены, что это нужно? – поёжился он от ветра.

– Без вариантов, – сказала Лена.

– Как вы думаете, там кто-то из старых остался? – молодой человек испуганно моргнул.

– Очень на это надеюсь, – сказала Лена, беря парня под руку.

По мере приближения к школе Ушаков всё больше терял решимость. Каждый шаг отдавался воспоминаниями: вот горка, с которой катались ребята, все, кроме Мити, который до смерти боялся порвать штаны. Вот булочная, куда Митя заходил за хлебушком, когда у него не отбирали деньги. А вон и школьная спортплощадка – место первого в жизни многих школьников курения. Теплотрасса, где на стекловате получали первый сексуальный опыт и потом страдали от крапивницы на голых ягодицах.

– Ну хоть какие-то плюсы, – сказал Дима, – благодаря маме я не курю, не пью и до сих девственник.

– Смотрите-ка, да он уже шутит! Значит, и правда выскочили, а я-то, если честно, боялась за вас, – призналась Лена.

– Боялись за меня? – удивился Дима.

Лена уже устремилась к школьным воротам.

Школа, где он раньше учился, была открыта, занятий сегодня не было, только кружки. Лена кивнула ободряюще Диме, который открыл перед ней дверь, они вошли и сразу столкнулись с пожилой тёткой. Та мыла полы тряпкой, кажется, более грязной, чем сам линолеум.

– Татьяна Ивановна? – узнал Дима.

– Здрасьте, – удивилась техничка настолько, что даже не стала ругать за следы на полу. – А вы кто?

– Митя Ушаков, сын Инны Петровны, не помните?

– Митя! Да как же тебя не помнить! Один ты ко мне всегда по имени-отчеству, вот что значит воспитание, – сказала техничка Лене, приняв, очевидно, ту за подругу или за жену. – А как все Инне Петровне завидовали, какой сын!

Дима склонил голову, Лена пожала ему руку, укрепив внимательную техничку в догадке, что они – пара.

– Покажешь свой класс? – напомнила она Диме о цели визита.

– Татьяна Ивановна, можно? Мы быстро, – попросил Дима техничку.

– Да ради Бога, в седьмом литературный кружок, а этот стоит пустой, я там ещё и не мыла.

Линолеум с дыркой, конечно, поменяли уже, и не раз, вместо дешёвых штор висели казённые жалюзи, новые стулья за новыми партами торчали вверх ножками, окна сменили на пластиковые, и через них с улицы не проникало ни звука. Оттого тишина в классе казалась плотной, как в вакууме.

– И что я должен делать? – спросил Дима.

– Просто слушайте себя, – сказала Лена, она осталась у притолоки, гостьей.

Дима нерешительно потоптался, зачем-то снял и поставил на пол стул за первой партой, где, очевидно, было его место – прямо перед учительским столом, но сесть не решился. Затем подошёл к учительскому столу, за которым на стене блестела новеньким экраном интерактивная доска. И сам учительский стол был новенький, с дырочкой для вывода проводов компьютера. Дима с видимым облегчением обернулся к Лене.