Читать онлайн Застывшая кровь бесплатно

Пролог

Дым от трубки вился к глиняным сводам потолка, облизывал барельеф из известковой соколиной головы с ониксами вместо глаз. Поздний вечер отдавал в открытое окно сладкой цветочной прохладой и стрекотом цикад. Герцог Седрик Иглейский устало откинулся всей своей мощной фигурой на спинку стула и вновь пригубил мундштук, буравя сына тяжёлым взглядом. Повисшее над рабочим столом молчание стылым болотом затягивало родных людей в неприятное слово «подельники».

– Ты говорил, что от меня не потребуется ничего подобного. Что от долга аристократа я освобождён полностью. – Анвар не смог сдержаться от лёгкой укоризны в тоне, непроизвольно сжимая правую руку в кулак. Жилы под тёмной кожей проступили чётче, натянулись бугры шрамов.

– Это лучший вариант и лучшее, что ты можешь сделать для своего народа, – сурово пробасил герцог, каждой октавой выдавая: общаться в приказном порядке ему привычнее, чем вести светские беседы. – Сегодня у наших послов режут лошадей и обмазывают двери нечистотами, завтра – вовсе не допустят на совет Пятерых. И это при том, что именно мы защищаем границы от волайцев. Довольно.

– Мне казалось, Казер твой друг. Почему он допускает подобное неуважение к нашим людям?

– Старина Казер… давно обмяк и совсем сдался вину. – Вставшее в воздухе осуждение и очевидная грусть по былым временам быстро перебились новой затяжкой из трубки и деловым тоном: – С самой осени все взгляды устремлены только на его дочь. Безрассудная, взбалмошная принцесса играючи отваживает женихов, но мы поставим её в положение, когда нельзя отказать. Она знает свой долг, а значит, выберет мир. Мы в Сахетии сможем сделать так, чтобы угроза казалась губительной, а в ты очаруешь девчонку в столице.

– Мои силы существуют вовсе не для этого, – понизив голос, Анвар презрительно сжал губы в узкую нить, и даже покровительственно лёгшая на его сжатый кулак большая ладонь отца не помогла от едкого, горького привкуса следующих слов: – Не думал, что человек, учивший меня понятию о чести, однажды сам предложит на неё наплевать.

Чёрные пальцы сдавили его костяшки чуть сильнее. Герцог отложил трубку на стол и подался вперёд, не мигая глядя в прозрачные глаза сына, полные разочарования.

– Ты мой первенец. Моя кровь и плоть, и ничто этого не изменит. Думаешь, мне не страшно отправлять тебя в чужие земли, скорее всего, – навсегда? Я бы не стал этого делать, если бы не верил в тебя. В то, что твои таланты даны тебе духами с высшей целью. Сейчас ты можешь получить такое влияние, какое не снилось ни одному темнокожему. И когда-нибудь стать первым лицом страны, а значит – вытащить всех нас из ямы общей ненависти. Это не просто игра, сынок. На кону судьба нашего народа. Может быть… может, наконец-то во всей этой боли, что пережила Олана и ты сам, появится капля смысла.

Анвар не знал, что ответить. Он и впрямь всегда будет обязан матери жизнью. И возможно, хотя бы к подступающей старости она заслужила увидеть, как меняется мир благодаря ей. Тому, что она дважды закрыла собой волшебного младенца, из-за крика которого потухали свечи. А сама осталась безгласой.

И он лишь обречённо прикрыл веки, подписав этот договор с совестью. Но мысленно поклявшись оставаться честным перед самим собой – какими бы жалкими ни были эти обещания в свете всего, что ему предстояло сделать.

1. Ведьма

Страха нет. Не беспокоит, что вместо кучки стражей вся безопасность возложена на закреплённый в широком поясе нож и второй, потайной – в ботфорте. Что весь свет в темноте лесной чащи сосредоточен на покачивающемся и дрожащем фонаре в правой руке Эдселя. Левой он тянет за собой меня, боясь потерять среди едва заметных за еловыми лапами тропок. Под его разношенными сапогами хрустят мелкие ветки и старые шишки, а где-то над нашими головами гулко ухает филин, но и это не пугает совсем.

Кажется, я разучилась бояться. Чувства – это слишком больно и бесконечно дорого. Никаких обленов королевской казны не хватит, чтобы купить прощение у мертвецов.

– Почти туточки, – шепчет Эд, не оборачиваясь и крепче сжимая в давно похолодевшей ладони мои костлявые пальцы. – Не трусишь? А то як хватятся, энтож можно до такой хтони развести, саму королевишну краду…

– Не крадёшь, а сама иду.

– Кто ж разбираться-то станет? Да и разница чепуховая…

– В этой разнице вся суть и состоит, – глухо отзываюсь я полушёпотом и свободной рукой плотней кутаюсь в шерстяную мантию неприметного болотного цвета. Голова надёжно прикрыта капюшоном: выскальзывая с территории королевского двора среди ночи, я хорошо позаботилась о том, чтобы не привлекать внимания белыми волосами.

Эдсель не отвечает, лишь тяжело вздыхает и продолжает путь, каким-то неведомым мне образом находя его в темноте. Я цепляюсь за него как за последнюю связь с миром, за нитку-проводника в царстве тьмы, куда упала в день, когда убила собственного отца. Когда осознала глубину предательства и лжи. И когда только улыбчивый конюх смог дать надежду на свет.

Глаза не сомкнуть, можно и не пытаться. Безразличие будто своенравный прибой: то накрывает с головой, то сменяется пустотой и холодом, колким до онемения в ногах. Для новой фрейлины я делаю вид, что ложусь спать, а сама невидящим взглядом смотрю на балку для балдахина – ту самую, к которой меня однажды привязали. Вгрызлись ржавым крюком в середину груди, чтобы потом рвануть со всех сил и распластать душу на снежном камне: там, где издавал последние хрипы отец…

Как я это допустила? Почему молчала интуиция, почему я не сдала Анвара жрецам в первый же день знакомства, а позволила магии травить меня всё глубже и глубже? Учителя называли меня способной, даже умной. И единственное возможное объяснение столь грандиозной глупости – злокозненные чары.

– Тук-тук, – зовёт через плотно закрытую балконную дверь до боли знакомый голос, и я в потрясении поворачиваю голову, видя худощавый мужской силуэт. – Ваше вашество, извольте-с?

– Эд.

Облегчение волной пробегает по деревянной спине. Завернувшись в меховую накидку, более не оставляющую меня и на полшага, вскакиваю и кидаюсь открыть двери. Едва эта преграда исчезает, как меня тут же стискивают медвежьи дружеские объятия, почти напомнив, как это – когда тепло. Но тревога моментально сдавливает тисками лёгкие:

– Что ты творишь? А если заметят? Меня же теперь как святыню Сантарры охраняют…

– Не дрейфь, цыплёнок, – игриво щёлкнув меня по носу, улыбается Эд, но следом хмурит светлые брови: – Лучше скажи, как ты. Отошла малость?

– Я… – Первый порыв изобразить нормальность проходит под внимательным взглядом карих глаз, и я качаю чугунной головой. – Никак. Я никак, Эд. Прости меня, ты с самого начала был прав, а я просто…

– Просто хорош хлыщ энтот был, как яблочко в сахаре, вот и всё, – не укоризненно, но печально констатирует он, вновь притягивая к своей тощей груди, и я благодарно утыкаюсь в неё носом, дыша запахом прелого сена от рубашки. – Ты не при чём. Я нечистое ещё тогдась уразумел, а как ты замуж выйти согласилась – вовсе в думки тяжёлые слёг. Не могла ты, ну никак не могла харуновому отродью поверить… Вот я и брал отгульные – средство для тебя изыскивать пошёл.

– Средство? – в недоумении отстраняюсь и вздёргиваю бровь. Искры хоть какого-то интереса к своему существованию впервые за бесконечно тёмные дни зажигаются в сердце. Дни поиска смысла вдохов.

– От чар его грязных, – утвердительно кивает Эдсель. – Народ только басни толковать горазд, но я пошептался, с кем надо, порыскал… Есть в лесу та, кто тебе ответы даст и разум твой очистит.

– Колдунья? – ахаю я, не веря такой удаче. – В нашем лесу, при самой столице?

– А як жеш, хорошо карга устроилась, под бережком. Только вот что: клятву я дал тому, кто к ней путь рисовал – жрецам старую не сдавать. Тайно к ней идти надобно, да золотишка взять, за услуги уж больно дорого берёт…

– Спасибо, – совершенно забыв о том, что мой ледяной поцелуй может быть приятен лишь одному живому созданию в этом замке, я мимолётно чмокаю Эда в щёку, на что он заметно вздрагивает.

Ночь выбрана верно: половина двора спит, второй день отмечая омрачённую кровью коронацию. Я была щедра, с размахом отца накрывая столы и наливая всем вина, вот только ни Глиенна, ни её дочери на пир не пришли. После похорон они вообще умудрялись не попадаться мне на глаза, словно так о них можно забыть и не выслать к болотным духам из столицы.

Теперь я имею это право. Теперь я могу всё, но беда в том, что хочу иного – прощения себя и правды. Сегодня у меня есть возможность это получить. Почти бесшумно ступаю за Эдом и слышу неподалёку журчание реки, разрезающее ночную тишину. С пробежавшими вдоль позвонков иголками осознаю, что мы очень близко к тому месту, где когда-то мама нашла отца, где стояла избушка давно умершего деда, которого не знала. Имя мне дал полноводный Артон, берущий начало в глуши Великой Топи и расстилающийся через всю страну до самого Багряного моря. Я всегда буду плодом любви короля и рыбачки… или правильнее говорить – короля и колдуньи?

Гниль, отравившая династию. Теперь уже так явно.

Лишь бы снова не провалиться в терзания о своей глупости и желание утопиться ко всем духам в этих самых водах Артона, ускоряю шаг и иду почти вровень с Эдселем. Бесконечно ему благодарна: он не бросил меня после всего, что натворила. Пока я нежилась в лживых объятиях и продумывала план захвата короны, он искал способ спасения моей души. Жаль, не успел.

– Ещё немножко. – Эд поднимает фонарь повыше, и огонёк за тонким стеклом неровно трепещет.

Вглядываюсь вперёд, с трудом, но различая блеск воды за поросшим осокой берегом, куда нас выводит тропа. Подошвы вязнут в противно чавкающей сырой земле. Вдыхаю глубже… Ошибка. К запаху реки и ила примешивается нотка смолы, напоминающая о боли утраченного баланса с природой. Ёжусь от прошедшего по плечам влажного холода и того, как немеют пальцы всех четырёх конечностей – это теперь моё привычное состояние. Тепло лишь внизу живота, словно крохотный уголёк старательно высасывает из дальних уголков тела соки, которых в нём и так критично мало.

Нет. Не хочу об этом думать, тем более сейчас. Мы продолжаем идти вдоль берега, пока, наконец, не видим маленькую кривую избушку, заваленную густыми осиновыми ветками по ветхой крыше. В темноте различить трудно, но кажется, что вместо стен у неё просто свитые плотным рядом прутья.

– Уверен, что там кто-то есть? – шёпотом спрашиваю я, не отрывая удивлённого взгляда от большого куска дубовой коры, видимо, призванного быть дверью в лачугу. – Выглядит… заброшенной бобровой норой.

– Ты бы тоже не кидалась гнездо вить, еслив надобно постоянно кочевать, таясь от жрецов. И еслив тебе стукнуло больше годков, чем столичным стенам, – справедливо замечает Эд. – Иди, она всяко уж уразумела, что мы топаем к ней – ведьма ж, как-никак. Говорят, еслив гостей не изволит принимать, вовсе тропу загибает так, что дом энтот не сыщешь.

– Ты разве не со мной? – я нехотя отпускаю его руку, без которой сразу становится одиноко.

– Здеся покараулю. Вдруг кто за нами тащился.

Он передёргивается и встаёт у двери, пряча от меня глаза, а я понимаю, что видеться с колдуньей ему страшно. К тому же его давно почившая в безвременье бабка, воспитавшая троих сирот, наверняка бы этого не одобрила. Что ж, он и так сделал для меня больше, чем кто-либо.

– Я быстро, – кивнув ему, поднимаю кулак и осторожно стучу по дубовой коре, но вдруг она сама начинает двигаться на меня. Сдавленно ойкнув, подцепляю её пальцами и просачиваюсь внутрь лачуги, теряя из виду фонарь Эда.

Тут оказывается намного светлей, чем снаружи. В центре избушки, лишённой даже пола, прямо в земле вырыто кострище, а на огне негромко булькает подвешенный за толстый прут круглый котелок. Тревожно сглотнув, оглядываю жилище в поисках хозяйки, походя подмечая сплетённые вдоль стен длинные полки, уставленные мутными пузырьками, подвешенные к потолку корзинки, топчан с толстой медвежьей шкурой в углу и несколько больших кованых сундуков, на одном из которых и видится в полумраке тёмный сгорбленный силуэт.

– Доброй… ночи, миледи, – в лёгкой растерянности выдаю слишком светское приветствие и приличия ради откидываю с головы капюшон. – Простите, что беспокою в столь поздний час.

– Девочка вежлива… девочка пришла просить, – глухое, старческое кряхтение раздаётся в ответ, и голос этот пробирает до трясущихся коленей.

Поднявшись с сундука и опираясь на корявую клюку, хозяйка избушки ковыляет на свет, ближе к негромко потрескивающему поленьями костру, позволяя себя рассмотреть. Костлявая, согнутая возрастом так, что даже мне едва бы достала до груди, ряженая в бесформенный коричневый балахон и подпоясанная шнурком, на котором висят засушенные ветки трав и цветов, она действительно похожа на колдуний из старых страшилок для детей. Мол, будешь шалить – и за тобой придёт болотная ведьма, приведёт мерзких духов, и они утащат тебя в топь. Но когда старуха поднимает голову чуть выше, заглядывая мне в глаза, вижу пусть и сморщенное печёным яблоком, однако совершенно не злое и любопытное лицо. Седые волосы аккуратно собраны в две длинные и удивительно густые косы, а светлая голубая радужка ярко сияет в отблесках огня. Думается, в молодости она была невообразимой красавицей.

– Меня зовут… – робко пытаюсь представиться, но меня перебивает не то кашель, не то хриплый смех:

– Нэмике знает имя девочки. Нэмике не слепа и не глуха.

Шаркая по земле, она подбирается к стоящему у костра пню, видимо, призванному быть стулом, и длинными, похожими на высохшие прутья пальцами указывает на такое же сиденье напротив. Я не спорю, покорно занимая предложенное место, с некоторым облегчением ощущая тепло костра и лёгкий травяной дым из котелка, отдающий запахом кислики и желудей. Странное варево, и лучше эти пары не вдыхать лишний раз.

Дурной опыт даёт о себе знать.

– Вас зовут Нэмике? – не представляя, с чего начать, уточняю я, и ведьма прищуривается, будто пригревшийся кот:

– Нэмике давно мечтала увидеть девочку. О, Нэмике слышала, много слышала… Но Нэмике нельзя и близко было подойти, никак нельзя. Волшебная девочка, да, мёртвая девочка, которая дышит… Нэмике говорила ей, говорила, что нельзя биться против природы! – внезапно чуть повысив голос, она важно поднимает вверх указательный палец и гордо вздёргивает острый подбородок. – Но кто же слушал старую, выжившую из ума Нэмике…

– Постойте, вы сейчас говорите о моей матери? Вы её знали? – доходит до меня смысл этих слов, и от волнения я тереблю край мантии. Всё равно дрожу, не могу согреться. Не смогу уже никогда.

– Знала? – вновь гремит кашляющий смешок, будто эхом отражаясь от десятков склянок и банок на полках. – Нэмике учила малышку Эббет! Нэмике нашла малышку Эббет сгорающей из-за собственных сил, Нэмике заботилась о ней и передала все знания, какие имела сама. Нэмике помогла провести обряд над мертворождённой девочкой, о, да, девочка родилась совсем-совсем синей… Но Нэмике так любила малышку Эббет, свою храбрую малышку Эббет, что не смогла отказать ей. И теперь девочка носит малышку Эббет с собой.

– Что… что это значит – ношу её с собой? – голос прерывается от пробежавших между лопаток неуютных мурашек, и я пугливо оглядываюсь, будто за спиной стоит некто невидимый.

– Жизнь малышки Эббет в теле девочки. – Грустно опускаются уголки губ старухи, и она с тяжёлым вздохом практически повисает на клюке, будто ей слишком сложно продолжать держать спину прямо и смотреть на меня пронизывающими голубыми глазами. – И душа не покинет жизнь, душа не уйдет в безвременье, пока девочка тоже дышит. Малышка Эббет будет хранить девочку всегда. Но девочка же пришла сегодня не затем, чтобы слушать байки старой Нэмике? – она вопросительно вскидывает седые брови.

– Да… да, мне нужна ваша помощь. Я готова заплатить, сколько скажете.

Чересчур торопясь, отстёгиваю от пояса под мантией мешочек с обленами и за неимением других вариантов кладу на землю между нами. Нэмике провожает его насмешливым взглядом, а затем приподнимает клюку и брезгливо толкает ею предложенные деньги обратно:

– Нэмике не возьмёт золота от дочери маленькой Эббет. Девочка оплатит иначе.

– Чем? – осторожно пробую уточнить: всё-таки жизнь понемногу начинает учить, что условия лучше знать заранее. Сюрпризов мне хватило надолго.

– Нэмике возьмёт во́лос. Прядь этих чудесных белых воло́с. Пусть девочка не боится, зла это ей не принесёт. Душа малышки Эббет окрасила эти волосы, и Нэмике хотела бы ещё раз поговорить с ней… Нэмике уже так недолго осталось, и она так сильно скучает, – скрежещущий голос становится тише, и старуха плотно поджимает губы.

– Вы можете… связаться с моей мамой? – в накатившем страхе я чуть отклоняюсь назад в неловкой попытке оказаться подальше от почудившегося могильного холода, ещё не забытого после похорон отца. Сладкого трупного смрада, который стойко ощущаю на собственных руках.

– Нэмике сможет увидеть её, только когда будет умирать, но ей нужны будут волосы. Так девочка согласна?

– Согласна. – Это видится довольно скромной платой, пусть я бы всё-таки предпочла золото. Детям Харуна нет веры, и это нельзя забывать. – Но я хочу, чтобы вы мне не могли солгать. Это можно устроить?

Нэмике вдруг тянет пальцы к веревке на поясе, слепо перебирает свисающие с него травы и нити, пока не находит и не поднимает повыше знакомо выглядящий крохотный холщовый мешочек с завязанным узелком. Я замираю, с недоумением сознавая, что ведьма носит его при себе постоянно. Что она не лжёт никогда.

– Девочка знает, что это?

– Знаю. К собственному стыду, – зачем-то вырывается у меня дополнение, и я плотней закутываюсь в мантию. – Пожалуйста, расскажите мне правду о магии. Может ли она одурманить чувства. Может ли вызвать… привязанность. Может ли заставить делать всё, что захочет маг, подчинить волю.

Вот, какие вопросы крутились в голове все эти дни. Я возвращалась к своим воспоминаниям о каждом миге рядом с Анваром и пыталась понять, когда упустила момент. Когда начала ему верить без оглядки, когда разум меня оставил и отдал на волю сплошных чувств. Почему я вообще не подвергла сомнению слова, что на желания невозможно надавить, и магия действует только на тело. Зачем ему нужен был двойник Маисы, если способов отравить меч было и без того бесчисленное множество.

Что ещё он сделал со мной, и почему я просыпаюсь в слезах, не в силах стереть его тёмное лицо из сознания. Леденея. Нуждаясь. Задыхаясь. Слыша шёпот в ночи и чувствуя жадные руки на теле, если они больше никогда меня не коснутся.

– Магия есть природа. Природа создаёт оболочку. – С кряхтением наклонившись, Нэмике поднимает с земли небольшой круглый камешек и кладёт на раскрытую ладонь так, чтобы я видела. – Но чем её наполнить, каждый решает сам. Нэмике может кинуть этот камень в воду, может раскалить, заковать в лёд или даже стереть в порошок, но ей никогда не поменять то, что у камня внутри. Однако… воздействуя на форму, можно влиять на содержание, да, ведь мы – не камни. Все живые создания есть единение тела и души. Касаясь оболочки, касаешься души. И магия тут не надобна совсем: а как же тогда живут люди? Держатся за руки, обнимаются, утешают детей теплом тела, и это отзывается в сердце: вот что есть настоящее чудо. Сердце всегда сильнее магии, о да…

– Хотите сказать, привязанность нельзя наколдовать каким-то зельем? Вызвать… намеренно?

– Девочка юная. Девочка не знает: если мужчина хочет, чтобы его полюбили, он своей цели достигнет без магии, – тон Нэмике становится снисходительным, а улыбка на губах – до жути понимающей. – Девочка пришла за ответами, и Нэмике отвечает: магии подвластно только тело. Но ворожа над телом, можно достать до сердца… Девочке не нужно пояснять, каким путём. У девочки внутри маленькая жизнь.

Я вздрагиваю, горбясь на своём пеньке всё сильнее, будто старуха тут вовсе не Нэмике. Интуитивное желание сжаться в комок и отвратительная, пробирающая до костей уязвимость для внешнего мира. Как лежать с распоротым животом и ждать смерти без шансов на спасение. Уже когда пару дней назад начали неметь пальцы на ногах, я поняла, что надежды нет.

– Нэмике… а вы можете мне с этим помочь? – глухо прошу я, стыдясь поднять на неё взгляд и увидеть истинно женский укор. – Вы же знаете, что мне его не выносить. Я мертва, а он – нет. Вторую седьмицу я практически ничего не ем, и он так не сможет… – на миг срываюсь, глаза отвратительно печёт, и я жмурюсь, чтобы выдавить из них мутную пелену. – Пока он не умер внутри меня, я должна от него избавиться сама. Так будет лучше.

– Теперь девочка просит средство, за которым к Нэмике приходят уличные кхорры и пустоголовые крестьянки? – откровенно насмехается она, извлекая из карманов балахона маленький обрывок желтоватого пергамента.

Но это не то, что я думаю – довольно шустро размяв в кулаке несколько сухих листьев с пояса, она ссыпает труху в бумагу, сворачивает трубочкой и подносит к костру, зажигая на кончике пламя. С интересом слежу за ней, пока она смачно затягивается дымом, и в лачуге разносится приятный мятный запах, хорошо избавляющий от тошноты. Молчу, потому что самой не хочется признаваться в том, как низко я пала. Но это куда милосерднее медленной смерти в гнилой мёртвой утробе отцеубийцы.

– Если бы Нэмике была матерью девочки… ох, если бы только! – неожиданно зло цокает она языком, вновь прикладываясь к самокрутке. – То Нэмике бы сейчас ударила девочку палкой по спине, так больно ударила бы! Малышка Эббет любила нерождённую девочку настолько, что отдала ей свою жизнь, не задумываясь! А девочка теперь готова убить то истинное чудо, что в ней зародилось вопреки всем заветам природы, даже не попытавшись его сохранить! О, как бы была разочарована малышка Эббет…

– Вы не понимаете – я не могу любить… это. Его отец меня предал, использовал как оружие, заставил умертвить собственного…

– А как легко девочка перекладывает вину на чужие плечи! Вот, зачем девочка пришла сегодня через ночь и опасности леса – чтобы Нэмике ей сказала: «да, девочка хорошая, девочку просто околдовали, сама она не виновата ни в чём»? – Нэмике ехидно ухмыляется и решительно размахивает самокруткой. – Так вот нет, девочка. За свои поступки надо отвечать. Девочка сама дала согласие на брак, сама порезала руки перед ликом Сантарры, сама возлегла с магом и сама взяла меч, убивший короля. А теперь сама даст жизнь созданию, что внутри неё. Девочка должна понимать, как важен этот ребёнок. Он – то, к чему стремилась малышка Эббет. Союзу магов и людей.

– И я теперь должна сдохнуть, но родить существо, которое ненавижу? – вырывается у меня шипение, заставляющее Нэмике вновь крепко затянуться травянистым зелёным дымом.

– Девочка ненавидит не его. Он ни в чём не виноват. И он очень сильно хочет жить, Нэмике слышит, как бьётся его слабое крохотное сердце, и как оно просит у матери тепла.

– Бред! Да ему ещё и трёх седьмиц нет, какое там сердце…

– Слабое, очень слабое. Ему нужна помощь… Нэмике попробует помочь. – Она зажимает самокрутку губами и поднимается, тяжело подползая к полкам с банками. – Нэмике не обещает… Девочке нужно кушать, хорошо кушать и много греться. Ага, вот, по три капле в день. Это его укрепит, но ему нужна та магия, что дала эту жизнь, родная. Кровь от крови, – с этими словами она возвращается ко мне и буквально вталкивает в сопротивляющуюся ладонь пузырёк с зеленоватой жидкостью неожиданно сильными пальцами-прутиками.

– Я не буду это принимать. Я больше не позволю магии…

– Девочка сама носит магию. Дышит магией и вдобавок хранит магию под сердцем. Так что пусть девочка уже повзрослеет и подумает о ком-то кроме себя. – Голубые глаза вспыхивают приказным всполохом, и Нэмике тяжело опускается на пень.

Я вздыхаю, сдерживая желание расколотить снадобье ко всем болотным духам, растоптать его каблуком. Но почему-то есть стойкое чувство – тогда Нэмике и впрямь огреет меня клюкой. Что говорит с королевой ей, судя по всему, глубоко плевать. Ладно, выброшу после, в лесу. Больше никакой магии ни в моём теле, ни на нём, ни рядом с ним. Хватит.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарив, убираю пузырёк в карман и вытягиваю из ботфорта нож. Мораль мне не нужна, пусть и от наставницы мамы, а Эд уже продрог ждать.

Ответы я получила, правда, не те, на какие рассчитывала. То, что Анвар не врал о свойствах магии, ещё не значит, что в остальных его словах была хоть толика правды. В тех радужных обещаниях – о новом мире, о свободном будущем, о… семье. Знал ли он, что умертвит короля моими руками, когда рассказывал, какой видит нашу семью? Когда давал клятву перед ликом Сантарры, что не предаст и не оставит. Когда заверял собственной жизнью, что мой отец не умрёт…

Что ж, харуново отродье, теперь твоя жизнь ничего не стоит. Ты сам оценил свою честь не дороже болотной грязи.

Я вытягиваю тонкую прядку из безупречного пучка на голове и отрезаю даже с некой долей злости, легко жертвуя уговоренную плату. Отдав волосы Нэмике, вижу, как бережно она сворачивает их в кольцо, моментально отбросив самокрутку в костёр.

– У девочки больше нет вопросов к Нэмике? – уточняет она, укладывая прядь в тут же оторванный от подола кусочек ткани.

– Только один. Может быть, вы знаете, кто пытался отравить меня до рождения? – спрашиваю я без особых надежд и оказываюсь права.

– Ах, если бы Нэмике знала, – вздохнув, она безоружно разводит руками. – Малышка Эббет грешила на невесту короля, которую он отверг, когда встретил истинную любовь. То была некая графиня из горных краёв Грании, по слухам, там же сгинувшая. Но она точно не могла быть магом, потому что исправно ходила в храм Сантарры, а отрава была магической.

– Хорошо. В любом случае, благодарю вас за честность. И если… вам что-то понадобится…

– Старой Нэмике уже ничего не понадобится. Единственное, о чём очень просит Нэмике девочку – не убивать это дитя, – предельно серьёзно хмурится она, и в скрипучем тоне чудится отголосок отческого наставления.

Когда я поднимаюсь на ноги, Нэмике смотрит на мой живот с такой нежностью, что становится неловко. Я категорически не позволяю себе воспринимать это ребёнком, скорее – засунутым в меня без спроса, пожирающим жалкие крупицы тепла паразитом. Частью того, из-за кого ненавижу себя. Пусть выходит так, что Анвар не принуждал с помощью магии и не опаивал, у него и силой убеждения это неплохо получилось. Всего и надо было: согреть вечно одинокую и забитую бременем долга девочку, услышать желания души и тела, показать заботу. Заполучить столь слепое доверие… Но королева целой страны не может быть слепа.

– Я подумаю над всем, что вы сказали. Доброй ночи, Нэмике, – сдержанно кивнув напоследок, разворачиваюсь к выходу, так и оставив на земле мешочек обленов.

– Да благословят тебя духи, девочка. Длинная впереди дорога.

***

Я не снимаю чёрных нарядов. В глухих платьях ещё и гораздо теплее, чего в середине лета желать странно – для кого угодно, кроме меня. Если бы могла себе позволить новый ворох шепотков за спиной – будто бы уже существующих мало! – вовсе бы не убирала с плеч мантии из снежного барса, в которую кутаюсь ночами со стуком зубов. С каждым рассветом всё трудней начать шевелиться, всё больнее передвигать ногами, а тренировки у конюшен больше не подобают статусу. Да и откровенно страшно совершать резкие движения в моём шатком положении, о котором пока говорит лишь постоянная тошнота, но к ней придворным не привыкать. А вот к тому, как у меня всё сильнее выпирают кости и заостряются черты исхудавшего и посеревшего лица, не могу привыкнуть даже я сама.

Это последний день для принятия решения, зависящего исключительно от меня. Если бы не моя острая потребность разобраться во всём досконально – костёр на площади разожгли бы ещё до похорон. И посоветоваться не с кем. Все преторы давно высказали мнение, что убийца короля, даже если бы он был человеком, подлежит казни. Уже то, что магу дадут слово, превращает ситуацию в абсурд. Весь завтрашний суд таков и есть, а мне просто нужно, наконец, вынести общий вердикт устами Итана Данга – безмерно довольного, что прознавший о нём лишнее граф окажется в его власти.

Визит к Нэмике не помог определиться, а лишь всё усложнил. Я и без её наставлений понимаю, что не смогу стать матерью в одиночку. Мёртвые не способны порождать жизнь, а дарить её плоду предательства не желаю вовсе. И казнив Анвара, я казню сразу двоих. Вот только решиться на это всё тяжелей с каждым ледяным и бессмысленным рассветом.

За неспособность подписать приказ на сожжение презираю себя до нового комка тошноты в горле. Пока иду по озарённым утренним светом коридорам, гордо держа прямо спину и лопатками чувствуя взгляды придворных на новенькой сапфировой короне, пока расшаркиваюсь со случайно встреченными людьми, изображаю интерес к присланным из Сотселии поздравительным грамотам и назначаю очередной внеплановый совет преторов – пока всё это мелькает снаружи, внутри барабанами стучит единственная мысль.

Жизнь или смерть?

Уже выйдя во двор в надежде вдохнуть глоток цветочного запаха, практически нос к носу сталкиваюсь с Нэтлианом и вежливо улыбаюсь на его официальное приветствие:

– Доброе утро, Ваше Величество, – бодро рапортует он, сияя золотом эполетов в свете солнца и приглаживая седые усы, свисающие ниже подбородка.

– Доброе, уважаемый ленегат. Вы-то мне и нужны. Что слышно от герцога Иглейского? – я чуть приглушаю голос, проходя вперёд, и негласно повелевая ему следовать за мной в сад. Продолжают тащиться позади два стража в серых кителях, так и не прознавших о моих ночных похождениях.

– Дела… неважные, увы. – Нэтлиан строго на них оглядывается и чуть заметным кивком заставляет задержаться, а сам сопровождает мою прогулку, чётко чеканя шаги. – В чёрном гарнизоне неспокойно. Людям неважно, что их лорд оказался магом – он всё ещё их лорд. И мне стоит… передать вам это. Сокол из Манчтурии прибыл чуть заря, и я посмел вскрыть послание, но на самом деле шёл показать это вам.

Он протягивает свёрнутый трубкой пергамент с надломленной печатью, на которой легко различить герб из птицы с ножами-перьями. Богиня, этого я и боялась. Если Анвар не врал о своей семье, то герцог сделает всё, что в его силах… А сил у него достаточно. Дрогнувшими пальцами развернув бумагу, вчитываюсь в ровные и по-мужски лаконичные строки.

«Ваше Величество, королева Виола Артонская. Законный управитель земель Манчтурии, герцог Иглейский, требует немедленной выдачи графа Эгертона и его свиты. Если в отношении графа будет применена смертная казнь, либо в случае его дальнейшего заключения в темнице и причинения любого рода увечий Манчтурия подписывает акт о независимости и выходе из состава Афлена, а также направляет войска на столицу».

Кхорры раздери! Вот же… хам, как и его сынок! В таком тоне писать королеве, ставить дерзкие ультиматумы… Но возмущение клокочет в горле даже не из-за этого. А из-за того, что веками процветавшая страна развалится на куски и вспыхнет огнём войны, а виноват будет – ха! – один паршивый выродок Харуна.

Да много чести!

– Ваше Величество, куда вы? – только и успевает бросить мне вслед Нэтлиан, когда я бросаюсь вперёд, преисполненная решимости.

– Не ходить за мной! Это приказ! – сама от себя не ожидаю столь резкого тона в отношении стражей, нерешительно замирающих посреди аллейки.

Гулко ухает в ушах пульс, застилает глаза пелена злости. Сминая край письма герцога, лечу, не разбирая дороги. Уверена, что ноги приведут сами. Вдоль лабиринта кустов гортензий, к одиноко стоящей в угловой части замковых пристроек башенке, охраняемой пуще всех других. Одного разъярённого вида и взгляда хватает, чтобы стражи с недоумением посторонились и пропустили меня под свод затхлых стен. Спускаюсь по витой лестнице, грозя поскользнуться на крутых влажных ступенях, крошащихся от времени и поросших мхом. Грязное, глухое место, знающее только страдания. Заслуженную кару.

Белые пряди выбиваются из идеального пучка, тело сжимается от напряжения. Не сбавляя шаг, мчусь по подвалам темниц, пока не нахожу единственную запертую камеру в конце коридора. Останавливаюсь у ржавой решётки, тяжело дыша.

После яркого солнца смотреть сквозь тусклую тьму, слабо освящённую парой факелов, удаётся с трудом. Но я вижу спину с безошибочно узнаваемым разворотом плеч, короткую стрижку и железную цепь под потолком, тянущуюся к мужской шее и кольцом замыкающуюся на ней подобно ошейнику на бешеном псе.

Вдох. Плесневелая вонь. На миг прикрываю глаза, чтобы собраться с силами и сделать то, на что не решалась столько дней.

– Здравствуй, Виола, – не оборачиваясь, нараспев тянет он тем же самым тоном, каким звал меня в постели; акцентом, тянущим в моём имени букву «о»; бархатом, в котором звенит стекло боли.

– Здравствуй, Анвар, – отвечаю ему с ледяным безразличием. Благо, льда теперь во мне с избытком.

2. Узник

Вязкую тишину нарушает только лёгкое потрескивание факелов, моё тяжёлое дыхание и едва слышный писк мышей в каменных стенах темницы. Ею нечасто пользовались при отце – настолько, что никто не заботился о протекающих потолках и собирающихся под ногами лужах. Поймав себя на мысли, что бегло оцениваю состояние своего узника, с силой врезаюсь ногтями в ладонь, но мимолётная боль не отрезвляет. Меня не должно волновать, что он вторую седьмицу сидит в холоде и сырости, будучи в одной рубахе с порванным при аресте рукавом. Дышит плесенью и составляет компанию крысам, пока железное кольцо на шее безжалостно стирает кожу: даже в слабом свете видно коркой спёкшуюся кровь.

Болотные духи, надеюсь, его хотя бы не били. Я же запретила издеваться, пытать или морить голодом… но местные стражники вполне могли ослушаться. Ужас в том, что мне на это не плевать, хотя каждая его рана обязана радовать. Ведь это было бы справедливо.

– Ты пришла молчать и любоваться?

Анвар усмехается в привычной манере превосходящего по силам хищника, медленно разворачиваясь ко мне. Не растерял и толики грации сервала, разве что глухо брякнувшая цепь, тянущаяся от шеи к рукам, не вписывается в знакомый образ. Я смело смотрю в его глаза, мысленно выстраивая помимо ржавых прутьев решётки барьер за барьером – те, которые не дадут вновь затеряться в вихре прозрачной радужки. А тёмное лицо с заметно погустевшей щетиной и грязными разводами застывает в удивлении.

Знаю, что меня тоже оценивают. Не корону или траурный наряд. А болезненно серую кожу, выпирающие хрупкие кости ключиц и заострившийся подбородок. Цепкий взор проносится по каждой этой детали, ощупывая как руки опытного лекаря, определяющего, сколько больному осталось коптить небо.

– Пришла узнать, у всех ли в твоём роду есть привычка хамить членам династии, – наконец, нахожу я слова и сминаю письмо герцога, а затем брезгливо бросаю его к ногам Анвара через прутья.

– Выглядишь… кошмарно, – будто мимоходом роняет он, покорно наклоняясь за бумагой.

– Что, больше нет необходимости сыпать комплиментами?

Он едва заметно, укоризненно качает головой. Сделав шаг влево, ближе к свету факела, не торопясь разворачивает письмо и вчитывается в строчки. Всё такие же ловкие длинные пальцы, бугристая обожжённая рука – силюсь обращать внимание на эти детали как можно меньше, потому как от малейшего воспоминания тянет тоской в груди. На каждое его движение неприятно гремят цепи, и меня в очередной раз за утро начинает подташнивать. Хищник в клетке. Стихия в банке. И как же хорошо иметь от неё единственный ключ.

– Иного от отца я и не ждал, – закончив читать, совершенно невозмутимо констатирует Анвар, смотря на меня поверх мятого листа. – Я говорил: в моей семье каждый готов умереть за другого.

– И погубить всех, кто окажется рядом, не так ли? – ехидно фыркаю я, боясь даже приближаться к теме его обмана. Нет, только о будущем, обо всём, что мне поможет принять решение. От небрежности, с которой Анвар заявляет об устроенном им хаосе, тело подрагивает ледяной злостью. – Харунов выродок, ты понимаешь, что из-за тебя начнётся война?! Что погибнут сотни, тысячи невинных людей: и темнокожих, и белых?! И нам ещё повезёт, если слабостью охваченного пламенем Афлена не решат воспользоваться волайцы или тот придурковатый принц Сотселии, или…

– Или ты просто прекратишь всё прямо сейчас, отворив эту решётку, – перебивает мои набирающие обороты крики спокойный низкий голос, и Анвар устало прислоняется к плесневелой стене, по-птичьи склонив набок голову.

– Ты…

Задыхаюсь я этой наглостью, в немом возмущении открывая и закрывая рот. Прозрачные глаза следят за мной, не мигая и будто бы насмехаясь, и желание позвать стража покрупней, который хорошенько даст Анвару под дых и собьёт всю спесь, вспыхивает во мне настолько, что забываю даже про промозглый холод и тошноту. Обхватываю прутья решётки с силой, от которой немеют пальцы, и пытаюсь взглядом выразить всю клокочущую в груди ярость.

– Всерьёз думаешь, что я просто так тебя отпущу? После всего, что ты…

– Что я сделал? Давай, хочу послушать от тебя самой. А то, видишь ли, крысы плохие доносчики новостей. Хочу знать, за что меня завтра собираются судить – только за то, каким я родился? Что пытался обезоружить обезумевшую от горя королеву, пока она сама себе не навредила, или же…

– Не делай вид, будто не понимаешь, и не пытайся придать предательству короны благородства, – шиплю я, с трудом сдерживая то, как не к месту начинает печь солью глаза. – Всё это, всё, что ты делал с самого дня, как прибыл в Велорию, было ради убийства короля. Зачаровать меня, уговорить на поединок, подменить Маису и подать мне отравленный меч…

– Безумно интересно. – Анвар не выдаёт малейших эмоций, разве что у зрачка загораются крохотные чёрные искорки злости, и он походя поправляет на шее железное кольцо – столь небрежным жестом, словно это ворот парадного сюртука. – Что ещё я сделал? Ночами расчленял младенцев, насиловал твоих малолетних сестёр, выращивал под окнами ядовитый плющ? Хочу знать весь список выдуманных тобой грехов перед тем, как меня сожгут на площади.

– Выдуманных?! Ты клялся собственной жизнью, что отцу ничего не грозит! А сам дал мне меч с отравой и отправил его убить! – я всё же срываюсь, голос дрожит, а комок в горле не поддаётся сглатыванию. – Ты сделал из меня отцеубийцу… – последнее слово выходит почти стоном, пропитанным ненавистью к самой себе. Смогу ли я когда-нибудь себя простить?

Жмурюсь, старательно задавливая всхлипы. Не видеть застывшего в непроницаемую маску лица Анвара хотя бы миг становится облегчением. Слишком живо воспоминание о том, как он смотрел на меня иначе – с восхищением, нежностью, вожделением. Хриплый вкрадчивый шёпот доносится сквозь тьму, и от него предательски дрожит в самом животе:

– Виола… выслушай меня, прошу. Я очень, очень сожалею, но твоего отца…

– Не смей, – резко распахиваю я глаза, взглядом выплёскивая всё презрение к его лжи, и отчеканиваю сквозь зубы: – Не смей. Говорить. О моём. Отце.

– Что ж, продолжай в том же духе. Ненавидь меня, обвиняй, держи в клетке. Можешь даже сжечь. – Анвар резко шагает вперёд под аккомпанемент гремящих цепей, и я непроизвольно отшатываюсь от прутьев решётки, когда он обхватывает их слишком близко от моих рук, но не могу разжать онемевших пальцев на ржавом железе. – Только ответь на единственный вопрос: зачем? Зачем мне было нарушать собственную клятву и марать свою честь. Зачем мне могла быть нужна смерть Казера.

– Да десятки причин. Будто убить короля не мечтает куча обиженных им за двадцать лет правления людей. Может, так вы с папашей-герцогом пытались привести темнокожих к власти. Может, ты надеялся заодно и меня потом убить и править самому, а живой король мешал планам. Или тебя вовсе купили в той же Сотселии… – я легко выдаю все варианты, потому что думала об этом уже не раз. И мотивы плавают на поверхности.

– Сама-то веришь хоть в одно слово? Лгать ты так и не научилась, Виола. Не ври себе – у меня не было реальной выгоды в смерти короля, и ты это прекрасно понимаешь. Да, если я в чём и виноват, так это в том, что не заметил отравы на мече. Похоже, сделал это совсем не глупец и знал, что посторонний запах я почувствую – яд был очень тонкий, а я волновался за тебя и допустил промашку.

Он так сокрушённо опускает голову, а в сипловатом тоне проносится почти искренняя вина, что я едва не позволяю упасть на благодатную почву гнилым семенам сомнения. Если бы только попутно Анвар не пытался скользнуть пальцами вдоль прутьев решётки к моим, явно собираясь дотронуться и снова подчинить меня себе. Кхорров игрок не теряет надежды вернуть свои позиции фаворита.

Второй раз я этого не допущу. Теперь бдительность – моя вторая суть.

– О, как красиво ты снова пытаешься заморочить мне голову, – издевательски тяну я на его глупые усилия доказать мне свою невиновность и складываю руки на груди в непроизвольном желании защититься от этой лжи и от его касаний. – Ответь мне честно хотя бы раз, и большего не нужно: сколько человек отправилось в путь из Сахетии в Велорию под твоим руководством?

Он тяжело выдыхает и поднимает взгляд, не мигая глядя в мои глаза. Я выдерживаю этот долгий, пленяющий зрительный контакт, и лишь когда до носа сквозь вонь, плесень и затхлость темницы добирается тонкий запах еловой смолы, позволяю себе моргнуть и задержать дыхание. Этого нельзя допускать. Какую бы власть надо мной он не заполучил, мне нельзя поддаваться чарам. Ну же, Виола, не будь такой размазнёй и не смей ему верить. Сейчас он скажет что угодно, лишь бы выжить.

– Семь, – глухо признаётся он спустя долгую, липкую паузу. – Нас всегда было семь.

Поджимаю губы, не зная, чего во мне больше – желания истерично расхохотаться на его дешёвую игру «до», торжества от понимания, что я была права, или же лёгкого налёта благодарности за хоть какую-то истину. Гордо поднимаю голову – мне категорически не нравится смотреть на него снизу вверх – и с ледяным, натренированным спокойствием выношу вердикт:

– Значит, приговор можно привести в исполнение, не дожидаясь завтрашнего дня. Зачем же было убивать Маису, неужели других способов проникнуть в замок твоему слуге не нашлось? К чему сложности?

В прозрачных глазах отражается откровенное недоумение. Анвар с прищуром смотрит на меня, будто хочет разглядеть сквозь полумрак, а не вру ли уже я.

– Никто из моих людей не трогал твою фрейлину. Да, у меня был ещё один помощник, на всякий случай, и мы решили ради её безопасности не открывать личность официально…

– Её? Кто она, твоя любовница? – вырывается у меня помимо воли, и на миг плотная корка отстранённости даёт трещину, истончив тон. Жадно хватаясь за новые подробности, кривлюсь от принесённой ими боли. От того, как они углубляют яму грязного обмана.

– Человек, которому я доверил бы жизнь. – Едва заметно ползёт вверх уголок тонких губ Анвара, а в прозрачных глазах вспыхивает искра довольства, раздражающая до невозможности. Хочу выцарапать сердце у него из груди, а его это что, забавляет?! – Она страховала меня, а теперь это должен сделать я, иначе её арестуют вместе с остальными моими людьми. Кстати, где они?

Его нежелание раскрывать личность седьмого всадника – точнее, всадницы – бесит до невозможности. Вызывает кучу новых подозрений и неприятное ощущение, что эта девушка ему не безразлична. А мне уже хочется немедля её отыскать и свернуть шею за одно лишь тепло в голосе при словах о ней. И только вышколенность манер даёт силы сохранять ровный тон и прямую спину:

– В городской тюрьме. Королевская темница для особых узников, да и держать тебя с ними неразумно. Хочешь сказать, где-то поблизости всё ещё рыскает некая девушка и может помочь вам всем бежать в любой момент?

Я холодею от этого понимания и вновь касаюсь ржавых прутьев в глупом порыве проверить надёжность камеры. Кажется, не помешает усилить количество стражи у башни. Бред какой-то! Он что, давно мог попытаться сбежать? И сидит в темнице лишь потому, что сам так желает? И война… болотные духи, пока он тут изображает мученика, чёрный гарнизон готов собрать армию и идти на столицу! А его это, кажется, не волнует вовсе!

– Пока что она не получала такого приказа. Я жду суда и твоего решения, а ещё – торжества истины. Сбежать было слишком просто и не устроило бы нас обоих, верно? – он хитро ухмыляется, явно намеренно напоминая мне о нашей последней ночи вместе. Вздрагиваю всем телом, а исходящее от Анвара тепло чувствуется отдалённым звоном по воздуху, заставляющим меня вновь крепче обхватить решётку, чтобы удержаться на негнущихся ногах. – Что бы ни случилось с Маисой, это сделал не я.

– Её нашли в винном погребе, убитую уже очень давно и с вырезанным сердцем, – нехотя выдавливаю надтреснутым тоном. – Тот, кто это сделал и занял её место, был отравителем меча. И подчинялся тебе…

– Вывод из ничего. Тебе проще так думать, свалить всё на меня. Давай, доведи страну до войны, отличное начало правления, – издевательски тянет Анвар, как вдруг насторожено замирает, словно прислушиваясь. – Что это за звук? – он чересчур сосредоточенно смотрит на меня и почти прижимается к прутьям, на что предельно натягивается цепь, ведущая к ошейнику.

– Какой звук? – я нервно оглядываюсь, но по ступеням никто не идёт, и в подвале всё так же тихо, лишь гулко капает с протекающего потолка вода, уже хлюпающая лужей под подошвой туфель.

– Этот… стук. Чем ближе к тебе, тем громче, но твой пульс я знаю – он другой. Это… тише. Такое слабое. Будто умирающий или какой-то слишком мелкий зверь…

Застываю, боясь пошевелиться. Вот про это совсем не подумала, когда неслась сюда сломя голову – что кхорров маг почувствует лишнее. То, о чём не собиралась говорить. Мой старательно убегающий от прямого контакта взгляд ловят пронзительные глаза, буквально пришпиливая к месту и не дав шагнуть назад, на безопасное расстояние. Шумно сглатываю. Пусть он не поймёт. Пусть не догадается. Пожалуйста, пожалуйста, Сантарра, если ты ещё не забыла про меня, помоги…

– Виола? – в тишайшем шёпоте и потрясение, и вопрос, а в глубине прозрачной радужки крутятся мириады обсидиановых искр надежды, отблески пламени факелов.

– Нет! – чересчур торопливый писк хуже признания вслух. Пробую отшатнуться, но пальцы Анвара моментально перехватывают мои запястья, не дав отойти от его клетки. – Пусти меня!

– Это правда? Духи песков, скажи, что это правда! Ты…

– Неправда! Ничего не было правдой, и это тебе тоже кажется! – всхлип, и я безнадёжно запрокидываю голову, чтобы слёзы остались внутри глаз и не побежали стыдными дорожками. А тепло его рук уже паутиной плетётся вверх к предплечью, отогревая так нужно и правильно… Рывок, но хватка по-прежнему цепкая, а взгляд – ошеломлённый до глубины души.

Какая, какая к кхоррам душа у мага?! У прирождённого лжеца.

– Я слышу! И чувствую… Он живой, он внутри тебя, это же наш…

– Ненадолго, – зло выплёвываю я ему в лицо как последнюю попытку освободиться. Задержать эту встрепенувшуюся под рёбрами потребность касаться, греться, жить.

Анвар моментально меня отпускает, словно обжёгшись, и отстраняется, каменеет в изваяние. Я тяжело дышу, собираясь с мыслями, часто моргаю, лишь бы солёная плёнка не мешала видеть. И всё равно приходится стереть влагу с щеки.

– Не смей. Виола, не смей этого делать, слышишь! Мы справимся, вместе. Ты… так вот, что с тобой! Ему нужно тепло, нужны силы, а твоих мало… Есть мои. Дай мне помочь, вытащи отсюда, и я обещаю…

– Я уже знаю цену всех твоих обещаний и клятв. Так что только мне решать, нужно ли династии ещё одно насквозь лживое харуново отродье.

Я решительно разворачиваюсь, более не желая ни видеть его, ни слышать новых оправданий, ни показывать слабость – то, как приятно теплеет уголёк внизу живота, едва к нему подбираются сахарные искры магии отца.

– Стой! Виола, не уходи! Кхорры раздери, вытащи меня отсюда сейчас же! – такого открытого бешенства я не слышала от него ни разу, но не сгибаю плеч, пока в них несутся надрывные крики, эхом отдавая по подвалу: – Ты убиваешь его! Не смей убивать нашего ребёнка!

Следом бахает грохот, знаменующий отчаянно сильный пинок по двери камеры, от которого из стены выпадает особо ненадёжный камень. Всё ещё не оборачиваюсь. А на солёных губах вдруг появляется совершенно ненормальная улыбка, будто только что, впервые, я выиграла сложную партию. Захватила нити контроля, никогда не принадлежавшие мне. Дошла до края шахматной доски, чтобы из пешки в чужих руках наконец-то стать королевой.

Вместе с разливающимся по венам живительным теплом это оказывается до дрожи сладко. В моих силах быть не просто на два шага впереди, но и отомстить за предательство сполна. В голове молнией вспыхивает потрясающе простое, элегантное и правильное решение.

Меня не удовлетворит костёр жрецов, который лишь бестолково развалит страну. Зато удовлетворит, когда увижу в его глазах ту же боль, что он причинил мне.

***

Кресло монарха в комнате для собраний преторов уже практически принимает форму моего тела – как-то сразу повелось, что общаться с первыми людьми страны удобнее тут, а не в официальном приёмном зале. Ещё слишком живы воспоминания о сидящем на троне отце, смотрящем на меня с разочарованием; о ноже, брошенном к его ногам; о чёрной пене из его рта и о могильном холоде королевского склепа, к которому всё это привело.

Здесь легче. Круглый стол, на котором по моему распоряжению расстелена карта континента, письменные принадлежности, рабочая обстановка и терпкий дымок от трубки Нэтлиана. После визита в темницы я понимаю, как надлежит поступить, и остаётся лишь убедить в своей позиции преторов.

– Дерзость герцога Иглейского непозволительна, – возмущённо скрежещет Лидианская и сурово хмурит брови, для верности стукнув тростью по мраморному полу. – Уже за одно это письмо надлежит собрать войско и хорошенько поучить мерзавца манерам. Да, герцоги ещё не давали присяги новой королеве…

– Сбор Пятерых назначен, миледи, и от антилийской герцогини, а также из гранийских рудников уже получены положительные ответы на приглашение в столицу, – тут же успокаивает сидящий по правую руку от меня Белларский, взявший на себя все трудности организации важных формальностей.

Благодарно ему киваю: к счастью, кроме южан больше никто не собирается бросать вызовы новой королеве. Беглый взгляд на карту порождает странную, вызванную усталостью и полным эмоциональным истощением мысль: а может, и к кхоррам эту Манчтурию? Изолированная южная зона, сплошные пески и оазисы, вся ценность которых в том, что создают барьер от волайцев. Соблюсти закон Сантарры, признать вину Анвара и дать Иглейскому править собственной страной…

– Давал герцог присягу новой королеве или нет, не суть важно, – вмешивается в мои тяжёлые мысли по-змеиному тихий голос Данга, и он ведёт кончиком орлиного пера вдоль нарисованных границ континента, берегов Багряного моря. – Начинать своё правление с развала страны… Очень недальновидно. Готов поспорить, островитяне тут же высадят флот в Несимии – они давно мечтают оттяпать кусок плодородных земель. А если на Афлен насядут со всех сторон… нас просто раздерут, как ветхую тряпку, по кускам. Нельзя показывать слабость новой власти.

Я тяжело вздыхаю, признавая справедливость слов азиса: отрезвляющая прямота мне сейчас точно не лишняя. Задумчиво постучав пальцами по столу, поднимаю взгляд и смотрю на хмурое лицо сидящего напротив кассиопия, который не произнёс и слова с самого начала собрания.

– Ваше белосвятейшество, что думаете вы? Есть ли возможность не разжигать этот конфликт с герцогом… Пощадить его сына.

Мрачно цокнув языком, кассиопий поправляет отороченные алым рукава рясы и смотрит на меня грузным, укоризненным взглядом тёмных глаз. Не тороплю его, хотя плечи сводит от того, с какой прямой спиной сижу и как мечтаю лечь и завернуться в густой мех. Тепла касания Анвара хватило очень ненадолго – его словно всосало в живот, в какую-то бездонную пасть паразита.

– Белая богиня твердит ясно: все дети Харуна подлежат уничтожению, – непреклонно басит кассиопий.

– А разве так очевидно, что граф Эгертон – маг? – невинно тяну я, ловя на себе недоуменные взгляды преторов, и спешно поясняю: – Всё, что видел народ – как по воздуху пролетела его плеть и вырвала из моей руки меч. Но что подчинялась она именно графу, а не, скажем, кому-то из его свиты или вовсе любому человеку из толпы… ещё нужно доказать.

– Вздор! – отрезает Лидианская, вновь возмущённо стукнув тростью. – Да кто поверит в эту чушь?! Все здесь присутствующие знают прекрасно, кто он и что сделал… как добился вотума – с помощью колдовских сил, не иначе.

– Знаете, миледи, а я бы выслушал идею Её Величества подробнее, – встревает молчавший до этого Нэтлиан, попыхивая трубкой, и клубки густого дыма уходят к каменным сводам потолка. – Вам легко говорить: «соберите войско и поучите герцога манерам». Сразу видно человека, который не бывал на поле боя, не сражался с бойцами чёрного гарнизона – они аки львы, и каждый из них стоит десяти столичных. Отсоединение Манчтурии, потеря этой колоссальной силы может действительно стать концом для единого Афлена. И пока есть шанс на иной исход, я, да простит меня Сантарра, готов пить из одной чарки с колдуном. Во имя мира и тысяч невинных жизней.

Его неожиданная речь производит сильное впечатление даже на меня. Я потрясённо наклоняю голову, выражая признательность за поддержку, хотя краем глаза замечаю недовольство пыхтящего кассиопия. Итан Данг нервно поигрывает пером в тонких пальцах, а Белларский сбоку от меня неуютно ёрзает на стуле. Ясно одно: войны не хочется никому, ибо это синонимы разрухи, голода, нищеты и боли. И ответственность за это ляжет на мои плечи, за каждую жизнь и каждый рухнувший дом.

А мне достаточно чувства вины на своих плечах.

– Я считаю, что вполне в наших силах сохранить страну. И для этого завтра мы должны во всеуслышание объявить, что графа Эгертона подставили, магом он не является, и пройдёт проверку освящённой водой прямо в зале суда, прилюдно, – я добавляю в голос неукоснительно приказных ноток, внимательно смотря на недоверчиво скривившего губы Данга. Он презрительно фыркает:

– А уважаемый граф сможет пройти эту самую проверку? Мы же все понимаем, что нет.

– Это возмутительно! – сурово гремит кассиопий, и я невольно вздрагиваю от его протестующего тона. – Мы не можем допустить такого предательства заветов богини! К тому же он – настоящий цареубийца, а вы собираетесь даровать ему свободу?! Прощение?!

– Кто сказал, что я его прощаю?

Мой шёпот будто впитывается в стены: недоумение преторов ощущается кожей, они всё заметнее переглядываются. Лидианская, судя по сморщившемуся крючковатому носу, вовсе готова вызвать лекаря для несущей бред королевы. Но кажется, решение, которое будет компромиссным, я всё же нащупала – всё в лучших традициях Данга, умеющего угодить всем и не забыть про себя.

– Но позвольте, если суд признает его невиновным… – приглушённо пытается вмешаться азис, на что я снисходительно улыбаюсь:

– Суд будет открытым для всех желающих. Мы всем покажем однозначно: граф Эгертон не маг, к смерти короля не причастен и отныне свободен. После чего я, он и вся его свита в сопровождении королевского отряда отправимся в Манчтурию по главному торговому пути. – Утыкаюсь пальцем в жирную линию дороги на карте, ведущей вдоль вод великого Артона через всю страну до самого берега моря. – Для народа и для герцога Иглейского мы изобразим полное помилование графа Эгертона. Проедем по центральным городам, показав, что белый и чёрный народ едины, и никакой войны не будет. Успокоим наших вассалов. А после того, как герцог даст мне присягу и убедится, что его сыну ничего не грозит, палач тайно исполнит настоящую волю суда и белой богини – упокоит графа на его родине. Подстроит несчастный случай, в котором уже нельзя будет винить корону. Мы торжественно проводим его к могиле, но так, чтобы это всем принесло пользу.

Преторы погружаются в долгое, преисполненное раздумий молчание на моё дерзкое предложение. Кажется, я почти слышу, как шуршат в их головах мысли, находящие отражение на лицах: довольно ухмыляется Данг, который получит свой кусочек мести Анвару; буравит тяжёлым взглядом карту Нэтлиан, просчитывая риски; складывает руки на груди кассиопий, прикидывая, насколько отсрочка казни соответствует законам Сантарры.

– Это мудрое предложение, Ваше Величество, – негромко прерывает неловкую тишину Белларский, но осторожно добавляет: – А вы… готовы к такому путешествию? Придётся отложить совет Пятерых, вы не успеете вернуться в короткий срок…

– Остальные герцогства никуда не денутся и подождут до осени. А вот вопрос с Манчтурией ждать не может, – я стараюсь звучать уверенно, хотя тревога всё равно царапает затылок: долгая отлучка королевы из столицы, когда ей ещё не принесли присягу, может быть чревата последствиями. Эту часть плана стоит продумать основательно.

– Кажется, я неверно оценила вас, Ваше Величество, – вдруг кряхтит Лидианская, бросая на меня колкий, задумчивый взгляд. – Когда вы просили мою печать, то была подверженная чужому влиянию девочка, не понимающая, с какой силой связалась. Теперь я вижу, что наша королева ставит людей выше себя, вижу мудрость. Это похвально. Да, как глоссарий я подтверждаю, что народ видел недостаточно. Убедить всех, что колдуном, зачаровавшим плеть и отравившим меч, был некто иной, вполне реально, особенно если устроить наглядную казнь какого-нибудь бродяги из городской тюрьмы – якобы, настоящего виновника. Если у вас хватит духу проехать по всей стране, изображая мирную королевскую чету, а потом дать палачу исполнить свой долг – то я в искреннем восхищении такой самоотверженности, – и впервые на моей памяти Мэнис склоняет голову, что приятно до мурашек по позвонкам.

Будто старая карга признаёт меня своей королевой только сейчас, а не когда поднимала кубок за моё здоровье после церемонии в храме. Значит, я действительно нашла лучший выход.

– Я за мир, какой бы путь к нему не вёл, – пыхтит Нэтлиан, разнося по комнатке новые клубки дыма, путающиеся в его усах. От запаха табака вновь ощутимо подташнивает. – Графа и его свиту нужно будет сторожить надёжным людям, тем более что везти их придётся не в кандалах, а как свободных людей. Безопасность королевы я вряд ли могу доверить кому-то кроме себя лично. Если Ваше Величество изволит, я бы хотел возглавить отряд.

– Буду очень признательна, уважаемый ленегат. Поездка может стать непредсказуемой. – Я вновь ищу глазами кассиопия, чьё мнение будет решающим: – Ваше белосвятейшество, устроит ли Сантарру такая отсрочка казни?

– Время ничего не значит для истинной веры, – осторожно тянет он, и на широком лице напрягаются скулы. – Пусть с делегацией отправится достойный служитель храма, который проследит за чёрным графом и не даст ему сотворить новых бед, не позволит магичить. Главное, чтобы закон богини был в конечном счёте соблюдён. Я всё сказал, – его завершающие слова дарят ощутимое облегчение: долгого спора не будет.

– Значит, нам остаётся только утвердить маршрут и все детали для завтрашней пьесы в суде, – бодро замечает Белларский, склоняясь над картой и взяв свободное перо: – Надо сказать, я и сам бы не придумал лучше. Изящное решение щекотливой проблемы, – одобрительно кивает он. Пухлое лицо хомяка светится почти отческой гордостью.

– У меня просто был великолепный учитель, милорд.

Теперь у меня будет сотня возможностей для праведной мести за отца, весь путь до Сахетии, который всё равно закончится моей победой. И впервые со дня поединка хоть что-то вызывает настоящее удовлетворение. Что ж, Анвар, игра началась.

3. Вердикт

Это едва забрезжившее рассветом утро сложнее – больнее – всех предыдущих в сто крат.

Пока новая фрейлина, выбранная мной за молчаливую неприметность и легко запоминаемое имя Лэн, тенью скользит по комнате, раздвигая шторы и подготавливая тяжёлое, бархатное чёрное платье, я лежу, слепо уставившись на голубые волны балдахина.

Лежу, не в силах пошевелить хотя бы кончиком пальца.

Лёд выворачивающей конечности наизнанку болью сковывает тело, и даже дыхание получается поверхностным. В ужасе зажмурившись, сосредотачиваю всю силу воли, чтобы преодолеть этот жуткий паралич, но хватает меня лишь на слабый поворот головы. То… создание в моей утробе явно чересчур истощено: неожиданно ясно понимаю суть происходящего. Меня всю жизнь питала магия мамы, а теперь она делится на двоих, и на то, чтобы продолжать функционировать как прежде, её не хватает. Холодная, колко бьющая по ногам боль будто гвоздями прибивает к постели. Упрямо разлепляю ссохшиеся губы, взглядом находя полненькую фигурку фрейлины, которая шустро собирает щёткой пылинки с подола моего наряда.

– Лэн, – тихо зову её, и девушка в лёгком недоумении поднимает на меня раскосые светлые глаза. Ещё бы: по имени я назвала её едва ли не впервые за столько дней. – Оставь это. Принеси, пожалуйста, завтрак, – дешёвая, топорная попытка спровадить её подальше, пока она не поняла, что я пришпилена к постели и не могу шевельнуть и пальцем. Маиса бы догадалась моментально, что от неё пытаются избавиться, но Лэн безропотно идёт к двери.

– Конечно, Ваше Величество.

Остаюсь одна и вновь сосредотачиваюсь на собственном теле, будто вылитым из чугуна. В уголках глаз скапливается влага от силы, которую я прикладываю, чтобы сжать кулак – но получается только едва ощутимо дёрнуть мизинцем. Болотные духи… и как мне подняться?!

– Кажись, кто-то влип, как кхорра в мондавошек, – раздаётся вдруг за моей головой, со стороны балкона, откровенно ехидный непристойный комментарий звонким женским голосом.

– Кто здесь? – испуганно шепчу я, потому что нет сил говорить громче. Пытаюсь найти невидимую гостью взглядом, но, увы, она всё ещё вне зоны видимости, только слышно, как скрипят петли балконных дверей, прикрытых её руками. Позвать бы стражу… но не могу закричать. Ужасающе беспомощна.

– А никого нет, золотозадая ты наша. С катушек слетела, сама с собой трындишь, – в потоке насмешливых издёвок вдруг мелькает нечто отдалённо знакомое: манера растягивать «о». Южная манера. – Вот, какое дерьмо случается, когда запираешь в клетку собственного мужика.

С этими словами гостья наконец выходит вперёд, бесшумно ступая по ковру. Нет, не выходит – просачивается, будто возникнув из рассветных лучей: настолько неуловимы её движения. Потрясённо моргнув, в шоке и любопытстве разглядываю тонкий, изящный силуэт. Чернокожая девушка, затянутая в некое подобие тёмно-коричневого кожаного комбинезона, плотно прилегающего к телу и подчёркивающего каждый изгиб, складывает руки на груди и смотрит на меня большими, угольными глазами, в которых играют смешинки. С возрастающей тревогой замечаю короткие метательные ножи, блеснувшие с предплечий: оружие торчит костяными рукоятками и из пояса, и из брюк. Длинные чёрные волосы заплетены в целый ворох косичек, и на конце каждой переливается белая жемчужина. От всего её образа буквально веет магией, даже то, как кружат в солнечном свете вокруг незнакомки пылинки, выдаёт нечистое. Панический вопль застывает в горле комком.

– Закончила пялиться? – невинно интересуется она и подходит ближе, а затем бесцеремонно срывает с меня одеяло. – Подъём, хоп-хоп, булками шевели!

Даже леденящая боль и страх отходят на второй план от такой откровенной наглости. Зло сощурившись, шиплю через зубы:

– Не имею понятия, кто ты, но пошла вон, пока я не позвала стражу.

– Я-то свалю, вот только кто тебя тогда растолкает, а, дохлятинка? Кстати, зовут меня Юника, я сестрица твоего самоуверенного муженька. И ты как хочешь, но на суд свой высокородный зад притащишь! А потом будешь хорошей девочкой, откроешь рот и заявишь, что Анвар свободен. Или клянусь, я самолично тебя отпинаю! – от её звонкого голоса щекочет в ушах, а на каждую хамскую фразочку она едва не подскакивает на месте, будто пытается сдержать бьющую через край энергию. Десятки косичек весело покачиваются, отдалённо напоминая своенравных ужей, стремящихся разбежаться каждый в свою сторону.

А у меня от слова «сестрица» чуть разжимаются лёгкие: так вот она, седьмая всадница, вышла из тени. Ни разу не слышала о ней от Анвара и потому недоумеваю всё больше: чётко помню, что у Иглейского лишь трое детей. Вдобавок с каждым мигом крепнет подозрение, что она и впрямь маг, иначе бы с такой яркой внешностью в замке не смогла скрываться столько времени – только приняв облик зверя.

Или моей фрейлины. Не пора ли искать в подвале новые трупы?

– Значит так, ведьма, – как можно более твёрдо говорю я, жалея, что не могу повысить тон или хотя бы вздёрнуть подбородок. – Плевать, кто ты. Я знаю, что ты сделала по приказу твоего, как говоришь, братца. Так что именем короны – ты арестована…

– Духи меня выдери, вот это спесь! – насмехается Юника, деловито упирая руки в бока. – Не, я прямо испугалась дохлятины, которая не может пошевелить задом, боюсь-боюсь, честно. Давай ты сначала хотя бы встанешь, а потом уже будешь меня арестовывать для допроса с пристрастием?

– Встану! Сейчас… ещё немного и встану, – с этим грозным шипением я упрямо пытаюсь дёргать конечностями, но они остаются будто пристывшими к кровати.

– Вот же дура, – укоризненно вздыхает Юника, возведя взгляд к потолку и картинно вскинув руки. – Духи песков, почему вы не дали этой дурынде мозгов? Или это новая столичная мода такая – самоистязания? Что, после боли, наверное, и кончаешь от души? – гладкое тёмное лицо задумчиво хмурится, и невозможно понять, шутит она, задавая вслух такие вопросы, или же действительно хочет ответ.

Со мной в жизни не разговаривали так развязно. Вслух про… это? А что, так можно было?

– Слушай сюда, охамевшая блоха, – осознав, что иного тона, кроме такого же беспардонного, она не воспринимает, я окатываю её колким взглядом – однако Юника лишь презрительно щурится на мою попытку повторить её наглость. – Тебя явно послал Анвар: уж не знаю, шпионить за мной или уговаривать на милость в суде, но точно не для того, чтобы ты стояла и глумилась. Так что или помоги встать, или топай к болотным духам!

Шальная мысль действительно вспыхивает в голове: если я права, и эта девчонка – маг, то ей хватит одного касания, чтобы мне помочь. С интересом смотрю на её пальцы с абсолютно чёрными ногтями, будто вымазанными в краске.

– Ты от злости не лопни, а то ведь правда уйду. Разрежу на тебе сорочку и оставлю сверкать прелестями, а потом из угла буду смотреть, как тебя найдут стражники – хохма ещё та выйдет! – широко улыбнувшись и продемонстрировав идеальные, словно созданные для смеха большие зубы, Юника тянет руку к моей застывшей лодыжке и уверенно её хватает. – Ох ты ж мать-Эфилона! Настоящий мертвяк!

Она моментально становится серьёзнее, внимательно смотрит мне в глаза, а я замираю в ожидании тепла – но не чувствую ничего более, чем лёгкое покалывание по коже, обычное человеческое касание. Вновь пробую дёрнуть ногой, но успеха никакого. Холодно, как же отвратительно холодно!

– Не помогает, – безнадёжный стон, в досаде прикрыв веки.

– Не та магия… не родная, – едва слышно шепчет Юника, отрываясь от меня и с сомнением разглядывая собственные пальцы. – Слышь, золотозадая: ты меня всё больше своими капризами бесишь. И угораздило ж Анвара связаться с мертвечиной. В шкафу у тебя что?

– В шкафу? – непонимающе хлопаю я глазами.

– Да, воняет оттуда чем-то добротным… полынь, дубовая почка… а ничего составчик, ну-ка, заценим пойло, – прищурившись, Юника бесшумно скользит к шкафу и распахивает дверцы.

Не сразу понимаю, что она такое учуяла, а потом осеняет: пузырёк Нэмике, оставленный в кармане той болотной мантии. Хорошо, что я всё-таки забыла его выбросить в лесу. Главное, не думать о том, какая дрянь в этом зелье намешана и о том, что есть способ куда проще. Позвать того, кто создал эту проблему, и заставить исправлять. Почему-то есть острое ощущение, что, если варево ведьмы не поможет, следующий вариант Юники будет именно таким.

Она неуклюже и брезгливо, будто не хозяйничала тут в облике Маисы столько дней, отодвигает развешанные наряды. Останавливается на мантии и безошибочно находит пузырёк. Откупоривает пробку и тщательно принюхивается к содержимому. Затем капает себе на тыльную сторону ладони и растирает, рассматривая зелье на свет.

– Грамотно. Эй, дохлятина, пойло у кого брала? Верный человек?

– Да. Уж точно не тот, кто стал бы меня травить, – я вспоминаю узелок истины на поясе Нэмике, и потому отвечаю без сомнений. Ей это просто ни к чему, она, напротив, очень хочет, чтобы создание во мне выжило.

– Ну, тогда рискнём. Только учти, решила с моей помощью травануться и копыта откинуть – Анвар мне ноги вырвет, он понятия не имеет, что я здесь, – строго возвещает она, для убедительности подняв вверх указательный палец.

– Так он… не отправил за мной следить?

– Он сказал не вздумать лезть к замку и спокойно ждать вердикта, но он мне не всеотец. – Юника передёргивает плечами и вновь приближается к кровати. – Детка, ротик открываем и не плюёмся, лады? Или тебя на суд понесут. Голой. Вот Анвар обрадуется…

Морщусь, но у меня и правда нет другого выхода: хорошо, что зелье дала Нэмике. Если бы эта хамка притащила собственное снадобье, в жизни бы не стала подчиняться: уже верещала бы насколько могла громко, призывая стражу, и плевать на наготу. В конце концов, уверенность, что именно Юника скрывалась столько времени под личиной Маисы, никуда не исчезает – однако слегка дрожит, потому что я успеваю заметить тень растерянности на тёмном лице, слабую ориентацию девчонки в моей спальне и тем более в шкафу. Да ещё и манера речи, которую тяжело подделать… Но откуда мне знать, насколько хороши её актёрские данные.

Травянистый запах горечью повисает в воздухе. Послушно открываю рот, и ровно три мутно-зелёных капли падают на язык. Спешно глотаю в надежде, что это поможет начать шевелиться. Юника замирает, буравя меня своим нахальным чёрным взглядом из-под густых ресниц и ожидая реакции.

– И как оно? Хуже, чем моча верблюда? Хотя знаешь, верблюжья моча – это ещё сойдёт, мы с Дастаном как-то застряли без воды в красную бурю… Знала бы ты, что нам пришлось пить. Эй, дохлятина, не зеленей так! И не смей блевать на меня!

Богиня, какая несусветная гадость! Снадобье оказывается отвратительно горьким, отдающим одновременно и тиной, и затхлостью сродни болотной, и гнилыми листьями. Наверное, если бы мои внутренности сейчас могли реагировать и сжиматься – и впрямь вытошнила бы всё моментально. Беда в том, что и блевать давно нечем, в желудке кроме воды и морса ничего не удерживается.

– Нор… мально, – упрямо выдавливаю я, и понимаю, что наконец-то могу хотя бы вдохнуть полной грудью.

Нет, никакого тепла не приходит в ледяное тело. Но, спустя ещё пару бесконечно тяжёлых вдохов, ладонь подчиняется моему желанию и через скрип костей сжимается в кулак. Слава Сантарре. Нэмике точно заслужила свою плату. Волной покалывания паралич отпускает и колени, а боль понемногу утихает – правда, холодно мне по-прежнему. Не легче, но, по крайней мере, сносно. Как можно увереннее сажусь на постели, поджимая под себя ноги, способная теперь хотя бы говорить глаза в глаза. Чуть помедлив, подтягиваю откинутое одеяло и кутаюсь в него, потому что дрожу, словно в лихорадке.

– Спасибо, – глухо бормочу я, пока Юника закрывает пузырёк и ставит на прикроватную тумбу. – Но это ничего не меняет.

– А, да. Это не я кокнула твою подтиралку задницы. Глаза разуй, глянь на меня. Думаешь, я бы тебе стала пятки пудрить и туфельки в зубах носить? А ничего не слипнется? – она гордо вскидывает треугольный подбородок, но мне и без того видно в плавности её движений благородное происхождение. Да, говорит она, как деревенская хабалка, но, похоже, и жизнь у юной колдуньи никогда не была лёгкой и не требовала ношения бальных платьев.

Представить Юнику в корсете… Действительно, смешно. Светская леди из неё никакая.

– Зачем ты здесь? – никак не могу понять истинной причины так подставляться, ведь я могу позвать стражу прямо сейчас, вот только… хочу для начала разобраться. Плотней заворачиваюсь в одеяло, чтобы не стучали зубы. – Если Анвар не приказывал следить и… просить за него, то что ты тут делаешь?

Она немного нервно покусывает полные губы, не глядя на меня проходится кончиками пальцев по резной спинке кровати. Обводит растительный узор и искусно выпиленный листок, а затем будто нехотя выдаёт:

– Затем, что тебе надо дотумкать до правды. Анвар не виновен в смерти старого пьянчуги, – уловив мой скептичный взгляд, она спешно поправляется: – Ну, то есть, не так, как ты себе вообразила. Да, он начал городить полную отсебятину, когда стал подбивать тебя порубить папулю в капусту: что поделаешь, горячая южная кровь, нашим мужикам если вовремя по рукам не дать – они по локоть их засунут не в те дыры… Но он готов был сохранить жизнь короля. Анвар у нас… горло семейной совести, если хочешь. Не любит убийства, тем более напрасные, и я его в этом понимаю. Так что пришла сказать: не смей валить всё на него, только не ты. Он открылся людям, чтобы защитить тебя…

– Он открылся, чтобы защитить самого себя от отравленного меча! – перебиваю я, потому что глас разума должен быть услышан. В устах Юники вся картина неприятно выворачивается изнанкой, хотя мне всё очевидно до тошноты.

– Дура, – вновь совершенно спокойно фыркает она. – Если бы Анвар боялся за себя, он бы не остановил Миджая, а этот ядрёный парень от тебя бы и сопли не оставил, поверь на слово. Нет, он просто успел просчитать варианты, пока ты там выла над трупом. Что решил бы народ Велории, если бы не получил моментальное и наглядное объяснение, как именно принцесса кокнула короля одной царапиной? Не увидев колдуна, отравительницей назвали бы тебя, гнусной лгуньей, а то и ведьмой. Думаешь, ты тогда получила бы трон? Или всё же основательную прожарку булок?

– Ты несёшь бред. Никто бы не посмел усомниться в честности кронпринцессы, а что я не ведьма, проверили бы стаканом освящённой воды. Так что заканчивай придумывать оправдания гнусному предательству и уматывай, пока я не вызвала стражу.

– Вот же упрямица, – раздражённо поведя плечом, Юника закатывает глаза и отступает к балконной двери, но затем игриво щурится: – Ага, то есть, ареста не будет? Вот и ладушки, я знала, что мы найдём общий язык. Всё же теперь мы одна семья. Кстати, запомни главное правило: в семье не предают и защищают друг друга любой ценой. А к тому, как я плюю на золотожопые приличия, все привыкают на раз-два, и ты привыкнешь.

Я открываю рот для возмущённого возгласа, но Юника уже юркой чёрной стрелой исчезает за дверьми балкона, оставив их покачиваться от порыва пропитанного запахом роз ветра. Потрясённо прислушиваюсь к лёгкому шороху крыльев, оповещающему, что она превратилась в птицу. И сама не могу ответить себе, почему её отпустила.

***

Промозглый ветер норовит занырнуть под подол чёрного бархатного платья и колышет густую траву вместе с гроздьями распустившихся ландышей. Ёжусь, не в силах сделать шаг ни вперёд, ни назад. Назад – это в третий раз уйти, не сумев спуститься в гравированный барсом склеп и встретиться с закованным в мраморную коробку телом. Вперёд – к бесконечной яме вины и стыда, которые просто не могу вынести на согнувшихся плечах. И потому продолжаю молчаливое бдение на холме за воротами города, пусть давно ожидает карета, чтобы вести меня в здание суда.

За коваными воротами, под тяжёлыми каменными сводами видятся ступени вниз. Оттуда несёт холодом, но даже ощутить это в полной мере трудно: никакое снадобье не помогло согреться, пусть благодаря ему я и смогла в кои-то веки запихать в себя пару ложек сваренной на воде каши. И теперь об этом жалею, потому что скудная еда только давит тошнотой.

– Прости меня. Прости меня, отец, – шепчу я как безумная на все лады, вспоминая его мольбы на арене. Как он просил остановиться, опустить меч. И до скрипа костяшек стискиваю в кулаке бумажку, найденную потом в палатке… последняя записка с подписью.

«Я всё ещё люблю тебя».

Какая наглая ложь. Он не может любить свою убийцу. И не любил в момент, когда выводил пером эти слова. Да, мы их говорили – словно приветствие, вежливость без смысла с обеих сторон. Но я никогда не верила, что человеку, который позволял дочери в одиночестве плакать в своей изолированной ото всех башне, было на неё не плевать.

Все наши разговоры начинались с подоплёкой «должна». Должна слушаться няню, учителей и Глиенну, исправно выполнять все задания на уроках, вникать в хитросплетения планометрики и механологии, политики и арифметики. Должна простить сёстрам их издевательства, ведь они же младше, а мне надлежит о них заботиться. Должна интересоваться жизнью народа, которому стану королевой. Должна улыбаться, скакать в кхоррову снежную Сотселию и выдать их принцу Иви взамен за открытие торгового пути, должна дать согласие Анвару, чтобы не допустить восстания темнокожих. Выбор всегда оставался иллюзией. Любовь – пустым набором букв. Был Долг. Священный долг династии.

 А моя единственная смешная попытка повернуть это колесо вот-вот раздавит весь Афлен, с самого сотворения мира единый. За это мне тоже нужно просить прощения. Что на какой-то совершенно дикий, безумный миг я поверила – свобода возможна. Глупая, наивная кронпринцесса не знала: корона давит на голову так, что к концу дня ломит шею. И если у подножия трона со мной был рядом хоть кто-то, то на самом золочёном стуле, грёзе всех аристократов, полнейшая пустота.

– Ваше Величество, нам пора, – отдалённо зовёт Белларский, вопреки просьбе покинув карету и с пыхтением поднимаясь на холм.

– Ещё немного, – бросаю я ему, по-прежнему слепо буравя взглядом ворота склепа. Глубокий вдох и шаг, а потом колени немеют, и всё, на что меня хватает – кинуть бумажку с запиской через железные прутья на ступени. Чтобы отец остался похоронен со своей любовью. Теперь они с мамой вместе, там, где им обоим уже не важны проблемы их дочери и не нужна месть.

Зато она отчаянно нужна мне. Ответный удар. И я почти на него готова.

– Не зайдёте? – грустно вздыхает Белларский, подойдя ближе. В почтении снимает с посеребрённых волос треуголку с залихватским пером. – Да приготовит Сантарра для короля свою славную колыбель.

– Нет, я… Учитель, скажите честно – я поступаю верно? – вдруг вырывается у меня нелепый вопрос, потому что для сомнений уже поздно. Их и нет, я совершенно уверена в том, кто подстроил смерть отца, и кто за это должен ответить. И всё же… теперь дело не только в моих желаниях, а в судьбе тысяч людей.

– Я думаю, вы нашли единственно возможный выход из ситуации. Главное, чтобы у вас хватило духу довести дело до конца и не спасовать. Тритийский переворот существовал в истории мира не зря, магов нельзя допускать к власти, иначе всех ждёт лишь смута. Уже то, что маг пробрался в династию… немыслимо. Счастье, что о его природе стало известно до рождения детей, – стушевавшись, Белларский замолкает на полуслове, а у меня словно ёкает в животе.

– Вы правы, какое счастье, – с усилием выдавливаю я, моргнув и отвернувшись от склепа. – Едем?

***

Чем больше в спектакле задействовано лиц, тем выше вероятность провала. Что кто-то забудет реплику или не выставит вовремя декорацию, испортит наряд или банально запнётся посреди важной сцены. Так что волноваться нормально, особенно если это ты сам ставил картину и раздавал роли. Но теперь я могу лишь наблюдать, как мои актёры занимают свои позиции.

Мы с преторами выбрали городское здание суда – именно для того, чтобы в открытые двери могли пройти все желающие без ограничений. Правда, несмотря на простор круглого зала и количество деревянных лавок, мест для всех зевак всё равно не хватает, и значительная часть любопытных остаётся на улице. Однако свидетелей всё равно выходит достаточно.

Окидываю придирчивым взглядом из королевской ложи сегодняшнюю «сцену». Под куполом свисает на цепи огромная медная люстра, выполненная в виде весов, на каждой чаше которых равное количество свечей. Среди дня их нет необходимости зажигать: по всей окружности зала есть широкие окна от пола до потолка, через которые уже глазеют горожане. Пусть, для того и не стали задвигать шторы: полная прозрачность правосудия как она есть. Зал отдалённо напоминает арену, разве что места в центре оставлено не так много: для полукругом стоящих бирритов в алых плащах, успокаивающих народ и призванных охранять преступника, и для железного кресла посредине, пока пустого. Оно повёрнуто к каменной трибуне верховного азиса с выгравированным ликом Сантарры, дабы подсудимый не смел врать в лицо богини.

Моё же скромное место – на небольшом балкончике над входными дверьми, откуда открывается замечательный вид. Единственный ряд стульев занят полностью: справа от меня устраивается Белларский, не поленившийся притащить бинокль, слева – Мэнис Лидианская, сидя опирающаяся на трость и распространяющая сильный запах валерианы. От обилия разных ароматов неумолимо тошнит. Надеюсь, что хотя бы не выплюну свой завтрак на головы гомонящим людям внизу.

С самого края скромно пристраивается Глиенна, похожая на бледную тень себя самой. Её я вижу впервые со дня похорон, и она, как и я, до сих пор в траурном платье, а заколотые в пучок волосы явно значительно поседели. На моё тихое приветствие она сдержанно кивает, но быстро отворачивается и смотрит вниз пустым, невидящим взглядом, судорожно комкая в руке платок. Сёстры так и не приходят, будто мать запретила им покидать замок. Всё верно, я бы на их месте тоже боялась за жизнь, вот только убивать несчастных никто не собирается – надо бы как-то донести это до них и поскорей, пока с перепугу не сбежали сами. Более того, только на династию и придётся полагаться, когда королева покинет столицу…

Нэтлиан занимает последний стул, а за моей спиной слышно неловкое шебуршание Лэн, которая вряд ли рада необходимости сопровождать меня на подобные сборища. В зале жарковато – это я понимаю по тому, как тяжело пыхтит Белларский и как покрывается испариной ленегат, ведь мне самой даже не тепло несмотря на бархатное платье с длинными рукавами. Тереблю пальцами веер, нужный совсем не для прохлады. Волнуюсь так, что подрагивают плечи, а корона давит как огромный булыжник.

Наконец, к каменной трибуне вальяжной походкой идёт Итан Данг. Худощавая фигура тонет в широкой форменной тёмно-алой мантии, сразу роднящей его с подчинёнными-бирритами, хранителями закона и порядка во всех городах страны. Не могу отделаться от плохой мысли, что основные роли отведены хмуро восседающему на лавке кассиопию и ему, и он вполне может решить рассчитаться с Анваром за былое унижение по-своему. Что ж, остаётся надеяться, что даже чересчур молодой азис понимает: одна короткая месть закончится войной, а никакой человек или маг не стоит столь кровавой цены.

В том числе и тот, без кого умрёт дитя в моей утробе.

Болотные духи. Зачем я признаю его ребёнком сейчас? Когда поздно отступать? Когда уже поднимает руку Данг, призывая народ к тишине, и когда все присутствующие склоняют головы в почтении к богине. Осознание вплавляется под рёбра так ненужно и напрасно: это просто ребёнок. Мой ребёнок, который хочет, чтобы мама его любила. Так, как никогда не любили меня саму… Опасная дорожка. От этих мыслей до привязанности один шаг, а зачем привязываться к тому, кто обречён никогда не родиться? Непроизвольно кладу ладонь на живот, будто так его получится согреть и защитить.

– Тишина! – громко требует азис, вскидывая и вторую руку, на что собравшийся люд всё же понемногу приглушает голоса. – Прошу всех занять свои места! Начинается заседание по вопросу причастности графа Анвара Эгертона к безвременной кончине Его Величества Казера Воскрешённого. Приведите обвиняемого!

Только что притихший народ вновь накрывают возмущённые шепотки. Зрители привстают с лавок, чтобы лучше разглядеть, как в зал ведут под руки Анвара: его шаги я моментально распознаю через бряцанье цепей, сковывающих запястья и лодыжки. Едва он появляется в поле моего зрения, сильнее стискиваю рукоять веера, с тревогой осматривая вышедшую на свет фигуру. Ему натянули свежую холщовую рубаху и штаны, умыли. Однако даже с высоты заметно, что никуда не делись кровяные следы под железным кольцом на шее и синяки под глазами, а ещё никто не выдал ему обувь – кандалы на ногах явно натирают чёрную кожу не меньше. Он словно… обнажён, и тошнить начинает сильнее, а на кончиках пальцев застывает глупый порыв прикрыть его от сотен злых обличающих взглядов.

Анвара грубо подталкивают к креслу, и он садится, ни единым движением не выдав беспокойства, когда цепи на руках и ногах прикрепляют к подлокотникам и ножкам. Не дыша смотрю на всё сбоку и улавливаю, когда он слегка поворачивает голову, находя меня. Судорожно сглатываю, пытаюсь прочесть хоть какую-то эмоцию на его лице, но безуспешно. Он будто скучает. И только на почти неуловимое мгновение уголок узких губ дёргается, как в попытке усмехнуться.

Не веришь в серьёзность происходящего? Что ж, а придётся поверить. Я заставлю молить о снисхождении.

– Назовите себя, – беспристрастно требует Данг, когда с закреплением подсудимого на месте покончено, и бирриты вновь встают полукругом ожидания.

– Граф Анвар Эгертон, старший наследник герцога Седрика Иглейского, управителя Манчтурии, – ровным, невозмутимым тоном отвечает Анвар, теперь смотря уже лишь на азиса.

– Клянётесь ли вы перед ликом Сантарры говорить исключительно правду?

– Клянусь, – на это его слово мне не удаётся сдержать ехидного фырканья, благо, вряд ли долетевшего вниз. Если бы его клятвы не были пустым сотрясанием воздуха и если бы он вообще верил в белую богиню, а не в духов песков…

– Подтверждаете ли, что именно вы перед поединком короля и кронпринцессы подали Виоле Артонской отравленный меч? – я замечаю, как довольно сверкают глаза Данга на этом вопросе, составленным так мастерски. Ведь тут невозможно отрицать.

– Да, подтверждаю.

– Где вы его взяли? – продолжает он напирать, резко ускоряя допрос и промокнув взмокший покатый лоб пурпурным платком.

– В стойке для оружия, возле её палатки, – легко отзывается хриплый голос, и звучит он столь уверенно в своей невиновности, что, кажется, вполне способен заставить людей сомневаться.

– Вы знали, какое оружие выберет принцесса? – по сравнению с Анваром нотки Данга слышатся неприятно шипящими, будто скачущее вокруг жертвы насекомое ищет слабое место в обороне.

– Да. Мы тренировались именно с ним.

– Значит, вы вполне могли бы заранее смазать клинок ядом, верно?

– Мог бы и сделал – это разные вещи, уважаемый азис, – открыто насмехается Анвар над этой попыткой выдавить признание и наклоняет голову в излюбленной птичьей манере, прежде чем негромко дополнить: – К чему эти пляски, если у вас всего один действительно существенный вопрос? Если бы я не знал величия правосудия богини, то подумал бы, будто вам нравится тянуть время, продляя моё заключение в цепях. Что вы наслаждаетесь зрелищем.

Смазливое личико Данга перекашивает презрение, морщится точёный нос и щурятся блёклые глаза, особенно когда в зале слышатся несколько приглушённых смешков. Да, тут сложно не согласиться: азис явно упивается возможностью допрашивать самого графа и, если бы мог, точно бы организовал Анвару пытки ещё в темнице. Если бы я позволила его трогать.

– Хорошо, тогда спрошу более конкретно, – прочистив горло, Данг устремляет на свою жертву пронизывающий ледяной взор и повышает голос: – Граф Эгертон, это вы отравили меч кронпринцессы перед поединком?

– Нет.

– То есть, вы отрицаете свою вину?