Читать онлайн Лицо по частям. Случаи из практики челюстно-лицевого хирурга: о травмах, патологиях, возвращении красоты и надежды бесплатно

Лицо по частям. Случаи из практики челюстно-лицевого хирурга: о травмах, патологиях, возвращении красоты и надежды
Рис.0 Лицо по частям. Случаи из практики челюстно-лицевого хирурга: о травмах, патологиях, возвращении красоты и надежды

Jim McCaul

Face to face: True stories of life, death and transformation from my career as a facial surgeon

© Jim McCaul 2018

© Иван Чорный, перевод на русский язык, 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

* * *

Эта книга посвящается пациентам челюстно-лицевой хирургии, от солдат Первой мировой до пациентов настоящих и будущих дней. А также челюстно-лицевым хирургам прошлого, настоящего и будущего, которых, надеюсь, она вдохновит пополнить наши ряды.

Примечание автора

На протяжении всей книги, описывая хирургические процедуры, я, как правило, говорю «мы», а не «я», не потому что считаю себя одним из членов королевской семьи, которым положено так делать, а с целью подчеркнуть, что хирургия – это неизбежно командная работа, в которой задействованы десятки людей, каждый из которых одинаково незаменим для достижения успешного результата.

Хотя все пациенты, чьи случаи обсуждаются в данной книге, и дали свое разрешение на публичную огласку их историй, с целью сохранения конфиденциальности я изменил их имена и идентификационную информацию.

Человек, которого мы оперируем, – это не просто физиологический механизм. Он думает, боится, его тело дрожит, когда рядом нет сочувствующего человека, готового его утешить. Ничто не заменит ему спасительного контакта с хирургом, обмена взглядами, ощущения, что врач взял все в свои руки, будучи уверенным – по крайней мере, с виду – в победе.

Рене Лериш (1879–1955). «Философия хирургии»

Вступление

Вот уже более двадцати лет я являюсь челюстно-лицевым хирургом, провожу обычные и микрохирургические операции на лице и шее для устранения повреждений, вызванных болезнями, несчастным случаем или насилием. Это чрезвычайно благодарная, но крайне напряженная работа – проводить операции на структурах, некоторые из которых практически невидимы невооруженным глазом, осознавая при этом, что любое неосторожное движение может навсегда изуродовать пациента или даже поставить его жизнь под угрозу.

Тем не менее написание данной книги оказалось еще более трудоемкой задачей, пожалуй, одной из самых сложных, за которые я когда-либо брался в жизни, а все потому, что ради ее создания мне пришлось опустить «профессиональный щит», который приходится нести перед собой каждому хирургу. Мои пациенты – отдельные личности, к которым я всегда отношусь достойно и с уважением, однако я не могу позволить себе чрезмерную эмоциональную вовлеченность в их жизни, личные трагедии, надежды и страхи.

Мы с моей хирургической бригадой проводим то, что в простонародье называется пластическими операциями. Как правило, это словосочетание ассоциируется с грудными имплантатами, подтяжками лица, абдоминопластикой[1] и всем остальным арсеналом косметических процедур, с помощью которых люди – мужчины и женщины – стремятся исправить реальные или воображаемые дефекты своей внешности и продлить молодость своего тела. Если людям этого хочется, то косметические операции, разумеется, являются для них совершенно оправданными, однако я и моя хирургическая бригада оперируем наших пациентов чаще всего по другим причинам.

Многие доброкачественные и злокачественные заболевания лица требуют хирургического вмешательства, которое может отразиться не только на внешности пациента, но также и на его способности есть, говорить и глотать. Как можно догадаться из названия, задача челюстно-лицевого хирурга – найти способ исправить повреждения функций лица и ротовой полости, а также внешнего вида пациента без вреда для лечения его болезни. Мы удаляем раковые опухоли и исправляем полученные в результате травмы повреждения, а также стремимся восстановить прежний внешний вид пациентов – не ради удовлетворения их тщеславия, а с целью вернуть им самоуважение и достоинство, счастье и собственную жизнь.

Цель операций, которые проводят челюстно-лицевые хирурги, – не только потакать самолюбию пациентов: в первую очередь мы возвращаем им самоуважение и достоинство, счастье и собственную жизнь.

Все хирурги проводят операции, продлевающие, а часто и спасающие их пациентам жизни, однако на челюстно-лицевой хирургии лежит дополнительная ответственность. Лиловый шрам от грудины до пупка после операции на сердце, может, и будет выглядеть немного неприглядно, однако чаще всего его скроет одежда пациента, и даже во время пляжного отдыха он не вызовет у окружающих отвращения или страха. Точно так же шрам на животе женщины после кесарева сечения скроет одежда в повседневной жизни либо купальник на морском побережье, и его наличие никак не отразится на том, как ее будут воспринимать другие люди. Однако наша индивидуальность тесно связана с лицом, именно его мы показываем миру, и шрамы на нем, вызванные травмой, или болезнью, или со следами после операций, оказывают прямое и глубокое воздействие на наши взаимоотношения с окружающими.

На лице расположены четыре из пяти наших человеческих органов чувств, отвечающие за зрение, обоняние, слух и вкус. Однако лицо выполняет и куда более важную функцию, поскольку наше восприятие себя во многом зависит от того, что мы думаем о собственном внешнем виде, а также о том, что видят окружающие, когда смотрят на нас. В людях природой заложена склонность оценивать внешний вид друг друга; эта особенность «зашита» в человеческий мозг и порождает сильные эмоции. Фильмы ужасов наглядно демонстрируют, какое отвращение у человеческой психики вызывает обезображенное человеческое лицо.

Оглядываясь вокруг в кафе или баре, мы считываем лица словно штрихкоды и практически сразу различаем среди них «привлекательные» или «непривлекательные», какими бы крошечными ни были физические нюансы, определяющие нашу оценку. Даже спустя четверть века работы в своей сфере я по-прежнему не перестаю поражаться тому, как малейшее изменение способно разительным образом улучшить общую гармонию человеческого лица.

Задумайтесь, насколько ваша индивидуальность и самовосприятие определяются тем, что вы видите по утрам в зеркале в ванной. Теперь представьте себе, что лицо, которое вы знали всю свою сознательную жизнь, было настолько испорчено после перенесенного рака, несчастного случая, падения, нападения, автомобильной аварии или огнестрельного ранения, что стало едва узнаваемым. Некоторые друзья и знакомые начнут переходить на другую сторону дороги, чтобы избежать встречи с вами, и вам придется терпеть назойливые взгляды и жестокие комментарии от незнакомцев, как детей, так и взрослых. Даже близкие друзья и родственники будут вздрагивать при виде вашего лица. Подобные реакции порой становятся настолько невыносимыми, что люди превращаются в настоящих затворников.

Теперь представьте себе то чувство, когда после проведенной микрохирургической операции человек, которого вы так хорошо помните, однако уже и не надеялись увидеть вновь, снова смотрит на вас из зеркала. Осознание того, что мы с моей бригадой помогли человеку кардинально преобразить не только его лицо, но и жизнь, – по-настоящему потрясающее ощущение. За годы практики мы помогли бесчисленному количеству людей, однако у каждого из нас до сих пор пересыхает горло, когда мы видим радость пациента после удачной операции – радость, которую нам выпала честь разделить вместе с ним. Вот почему я решил стать челюстно-лицевым хирургом и почему по сей день, приближаясь к операционной, испытываю все то же радостное волнение, что и двадцать пять лет назад, когда я еще был молодым стажером.

Джеймс Маккол,

март 2018

Глава 1

Как и для большинства хирургов, независимо от их специализации, для меня не существует «типичного случая», потому что каждая операция по-своему особенная. Тем не менее моя работа примерно на 80 % состоит из лечения людей с опухолями лица, рта или шеи. Любая операция длительностью более трех часов считается серьезной, хотя нам частенько приходится оперировать по восемь или двенадцать часов, а в редких случаях, когда кровеносные сосуды, которые должны дренировать пересаженный кожный лоскут, попросту отказываются это делать, процесс может затянуться и на сутки. Таким образом, серьезные операции являются самыми нервными, однако в случае успеха они приносят наибольшее удовлетворение.

Перед проведением серьезной операции я никогда не засиживаюсь допоздна, стараюсь хорошенько отдохнуть, обойтись без стресса и суеты. Понедельник – не самый плохой день для операции, хотя, как правило, приходится ограничивать свою социальную жизнь в воскресенье стаканом джин-тоника и прогулкой по саду либо бокалом вина за обедом. Мои операционные дни всегда фиксированны, и я неизменно испытываю радостное волнение вечером перед серьезной операцией, поэтому встать рано утром для меня не является проблемой. Я принимаю душ и бреюсь, затем варю крепкий кофе из свежемолотых зерен – эту привычку я приобрел, работая в Майами, – и спускаюсь по лестнице к своей машине с чашкой кофе в одной руке и тостом в другой.

Все, что мне понадобится для операции, уже лежит в сумке в моей машине, включая деревянный ящик с хирургическими лупами (с 2,5-кратным увеличением), колонки Bose, чтобы слушать музыку, немного еды для перекуса и бутылка воды. Также при мне сумка с фотоаппаратом Nikon D700 SLR. Я делаю фотографии во время своих операций с тех самых пор, как папа с мамой подарили мне фотоаппарат Nikon, когда я выучился на стоматолога. Во время работы в Северной Америке я обнаружил, что здешние хирурги тоже фотографируют практически все свои операции для хирургического журнала учета в качестве доказательства их проведения, поскольку без подтверждающих фотографий операция не считается осуществленной. С учетом сутяжной природы американского сообщества такие снимки при необходимости могут быть использованы в качестве доказательств в случае судебного иска.

Таким образом, с согласия своих пациентов я фотографирую каждый этап операции. Однако делаю я это не с целью защитить себя от суда в случае, если что-то пойдет не так. Подобные фотографии необходимы мне для обучения других хирургов путем последующего обсуждения всех деталей проведенной операции. Кроме того, они позволяют мне самому анализировать свои операции от начала и до конца, чтобы понять, что можно было сделать лучше. Когда что-то проходит не по сценарию, на регулярно проводимых в нашей больнице собраниях по «заболеваемости и смертности»[2] мы все вместе пытаемся понять, что можно улучшить. Таким образом, в рамках предоперационного совещания, на котором мы подробно обсуждаем предстоящую операцию, мы всегда заранее договариваемся, какие детали следует обязательно сфотографировать, чтобы, к примеру, показать, что мы не могли более тщательно расчистить определенный участок при удалении опухоли из-за лежащей под ним сонной артерии, которая снабжает кровью добрую половину мозга, в связи с чем ее желательно не трогать.

Также с разрешения пациента я использую сделанные снимки в качестве иллюстраций для своих лекций хирургам-стажерам. Не так давно во время дистанционного семинара я использовал такие фотографии для обучения более трехсот иракских хирургов, которые – сначала под диктатурой Саддама Хусейна, а затем из-за беспорядков и гражданской войны, поглотивших Ирак после вторжения в страну США с союзниками, – были на протяжении почти тридцати лет отрезаны от достижений западной медицины. Я бесконечно благодарен всем своим пациентам, которые дали мне разрешение обучать других, используя их фото, и я всегда упоминаю об этом во время публичных выступлений.

В дни, когда мне предстоит провести серьезную операцию, чувство предвкушения и приятного волнения нарастает во мне на протяжении всей дороги до больницы. В детстве я всегда очень радовался, когда мы с отцом ходили плавать в бассейне рядом с Глазго, и я до сих пор испытываю похожее радостное возбуждение, когда захожу в больницу, чтобы подготовиться к большой операции. Хотя в паре больниц, в которых я обычно работаю, весьма внушительный главный вход, мы с моими коллегами-хирургами почти ими не пользуемся: как правило, мы заходим через вход, который ближе всего к операционной, а он неизбежно расположен сзади, рядом с мусорными баками.

Зайдя в больницу, я первым делом отмечаю знакомый запах антисептика. Прошло уже сто пятьдесят лет с тех пор, как Джозеф Листер впервые использовал спрей из карбоновой кислоты в Королевской больнице Глазго перед лечением перелома коленной чашечки у семилетнего мальчика. В отличие от большинства пациентов того времени, мальчик не подхватил инфекцию, и использованный Листером антисептик вместе с другими методами обеззараживания, включая мытье рук и стерилизацию хирургических инструментов, стали общепринятой практикой. Таким образом, запах антисептика служит мне напоминанием, что до его популяризации Листером любая операция была полной лотереей, в которой у большинства пациентов оказывались проигрышные билеты. В те годы даже в случае полного успеха операции половина пациентов умирала после любого хирургического вмешательства в основном от послеоперационной инфекции, которая была настолько распространенным явлением, что ее назвали больничной лихорадкой или госпитализмом.

В США челюстно-лицевые хирурги фотографируют лицо пациента до операции и на разных ее этапах. Без доказательств операция не считается осуществленной.

Вместе с благоуханием антисептика меня также встречает волна теплого воздуха, поскольку в больнице установлена температура, рассчитанная на людей в пижамах, а не на полностью одетых. Из-за этого врачам и медсестрам постоянно жарко, однако мы миримся с этим, так как понимаем, что в больницах прежде всего должно быть комфортно не нам, а пациентам.

Я прохожу через две двери с электронным замком, и, как всегда, по мере приближения к операционной суета вокруг становится все более осязаемой. Медсестры вечно снуют туда-сюда с каталками и инструментами, и по пути в операционную я здороваюсь со встречными людьми.

В свои операционные дни я еду на работу в «гражданском» и направляюсь прямиком в раздевалку, где вешаю свою одежду в шкафчик и надеваю на себя хирургический костюм и шапочку – теперь я готов действовать. Моя следующая задача – встретиться со своими пациентами. Они неизбежно взволнованны и немного напуганны, поскольку во многих случаях неудачный исход операции может обернуться для них смертью, и я хочу, чтобы в день, которого они так ждали и, вполне вероятно, боялись, они сначала увидели меня в спокойной обстановке, а не в суматохе операционной. Мне кажется, что для них важно увидеть меня сдержанным, уверенным и готовым к операции, прежде чем их доставят в операционную, и я стараюсь разговаривать с ними спокойным, подбадривающим голосом. Я говорю что-то вроде: «Как ваши дела? У нас все готово, и вам не о чем переживать. Со мной работает прекрасная бригада, и все будет в полном порядке. Мы увидимся снова, когда вы очнетесь у себя в палате». Этих слов, разумеется, недостаточно, чтобы, словно по волшебству, изгнать все их страхи, однако хочется надеяться, что я хоть как-то их подбадриваю.

Повидавшись с пациентами, я спускаюсь в операционную и, открыв двери, сразу же ощущаю знакомое дуновение ветра из ярко-освещенной комнаты. В операционных работает система циркуляции очищенного воздуха, создающая ламинарный поток для снижения риска попадания в помещения инфекции или химических загрязнителей. Сюда постоянно закачивается чистый, стерильный воздух для создания повышенного давления, чтобы обеспечить движение воздуха только в одном направлении – наружу – и не допустить попадания извне инородных частиц. Как правило, из-за этого здесь очень низкая влажность, что приводит к сильному обезвоживанию, если операция затягивается – а серьезные операции, которые мы проводим, порой занимают весь день, а то и всю последующую ночь.

Хирургическая бригада обычно состоит из одиннадцати-двенадцати человек: анестезиолог с собственной медсестрой; два врача-консультанта[3]; две операционных медсестры в перчатках и хирургических костюмах, которые подают хирургу стерильные инструменты; а также еще три-четыре медсестры, которые не обрабатывают руки перед операцией и приносят ватные тампоны и все остальное, о чем попросят операционные медсестры или хирурги.

Автоклавы[4] используются в наши дни как финальный этап обработки хирургических инструментов. Они, как правило, стерилизуются не паром, а с помощью ультразвуковых импульсов, которые провоцируют в инструментах вибрацию, чтобы те «стряхивали с себя» любые прилипшие к ним молекулы. Все, что приносят не прошедшие стерильную обработку медсестры – например, набор ватных тампонов, – находится в двойной упаковке. Первая медсестра разрывает первую упаковку, однако не трогает вторую стерильную упаковку внутри. Она передает упаковку операционной медсестре, которая забирает стерильный инструмент в стерильной упаковке, не прикасаясь к внешней обертке, и передает тампон хирургу. Во время операции хирурги, как правило, особо не разговаривают и практически не двигаются, в то время как не обработавшие руки медсестры постоянно бегают из операционной и обратно, и они всегда самые болтливые – чем ниже по иерархической цепочке, тем больше движений и шума.

Перед тем как пациента доставляют из палаты в операционную, я всегда устраиваю совещание. Вся хирургическая бригада встает в круг в хирургических костюмах и шапочках – к этому времени, однако, еще никто не обработал руки и не надел перчатки. На каждом из нас синие чистенькие костюмы, но на некоторых виднеются слабые следы пятен от предыдущих операций, с которыми не удалось справиться кипячением и стерилизацией. Кроме того, хирургические костюмы часто не подходят по размеру: полагаю, больничное руководство решило, что одного размера на всех будет достаточно. Такое ощущение, что практически все хирургические костюмы размера XL, они сидят в обтяжку на более крупных сотрудниках, в то время как самые миниатюрные медсестры могут сделать в них полный оборот, не снимая. На ногах все носят разноцветные туфли-сабо или кроксы, которые добавляют в операционную немного пестроты. Кто-то носит красные галоши, а у одной из медсестер они и вовсе розового цвета с выведенными по трафарету цветками. Сам я всегда надеваю белые, однако к концу операции их цвет может сильно измениться, поскольку на них вечно попадает кровь и другие физиологические жидкости, капающие с операционного стола. Мусорные корзины для токсичных отходов в операционной ярко-оранжевого и желтого цветов, однако практически все остальное здесь серебристое, белое или приглушенных бледно-синих и бледно-зеленых оттенков.

Обычно я начинаю предоперационное совещание со слов: «Добро пожаловать в операционную номер двенадцать, которая, как вам известно, каждый второй понедельник [когда оперирую я] является наилучшей!» Эта шутка, может, уже и изрядно приелась, однако она призвана не только разрядить атмосферу и снять напряжение, но и напомнить каждому, что мы всегда стремимся к достижению максимально возможных профессиональных результатов.

На встрече необходимо подчеркнуть, насколько важен отдельный вклад каждого члена операционной бригады. Я обхожу всех присутствующих, мы знакомимся и выясняем свои конкретные роли. Когда среди персонала появляется новое лицо либо на операции присутствует новый проходящий практику студент, я непременно представляю его лично, чтобы дать ему почувствовать себя по-настоящему вовлеченным в происходящее. Я подчеркиваю это словами: «Когда ты здесь, ты являешься частью команды, а не просто сторонним наблюдателем», потому что частенько у них складывается впечатление, что их единственная задача – выслушивать сердитые крики, когда они касаются чего-то стерильного… что, конечно же, случается постоянно! Я же хочу прежде всего донести до них, что здесь собрались профессионалы, которые будут совместно заботиться о пациенте на операционном столе, и они должны следовать этому принципу на протяжении всей своей дальнейшей медицинской карьеры. На этих собраниях я всегда называю себя «хирург-консультант Джеймс Макколл», но не потому, что люблю церемонии или прячусь за своим званием. Я хочу подчеркнуть, что хоть операция и коллективный процесс, руковожу им я, и, как следствие, ответственность за принятие решений лежит полностью на мне.

Как правило, нам на день назначают несколько операций, и мы обсуждаем их в том порядке, в котором они записаны на бумаге, даже если в итоге и меняем очередность их проведения. Иногда в нашем списке оказывается только одна серьезная операция, которая, как мы понимаем, займет целый день, а то и больше.

Важен вклад каждого члена врачебной команды, и я всегда напоминаю об этом на предоперационной встрече. Однако нужно и не забывать, что руководит процессом именно хирург-консультант.

Совещание должно быть завершено до того, как пациента доставят в операционную, и порой провести его – довольно хлопотное занятие, потому что на нем должны присутствовать все. Иногда люди занимаются подготовкой подносов с инструментами либо проверяют необходимое оборудование и наличие подробных снимков, кто-то из ординаторов может быть на обходе палат, у кого-то из членов операционной бригады смена может начинаться лишь в десять… как результат, нам приходится болтаться без дела, пока все не соберутся. Вариант начать совещание в неполном составе даже не обсуждается, на нем должны присутствовать все без исключения, поскольку любая операция – это коллективный процесс. Мнение любого участника приветствуется, а когда все знакомы с планом действий, то вероятность ошибки или неудачи снижается, а в случае, если что-то все-таки пойдет не так, все будут действовать быстрее и спокойнее.

Я часто задаю вопросы членам операционной бригады, чтобы повысить в них чувство вовлеченности в процесс, потому что нам необходима такая атмосфера, в которой все могут свободно выражать свое мнение. Несмотря на мой тридцатилетний опыт, я по-прежнему не знаю всего на свете: всегда есть чему научиться. Это сродни тем собраниям, которые проводятся САС[5] – перед началом любой военной операции. На этих собраниях, которые в САС называют китайским парламентом, каждый присутствующий может принять участие в планировании операции, и, согласно незыблемому правилу, тем, кто не высказался во время совещания, запрещено критиковать проведенную операцию постфактум. Точно так же, если в ходе нашей операции что-то пойдет не так, мне меньше всего хочется услышать: «Я изначально был в этом не особо уверен». Если ты не был уверен, то должен был сообщить об этом на совещании до начала операции.

Затем мы подробно проговариваем все процессы, которые будут выполняться во время операции, а также обсуждаем, какие конкретно нам понадобятся процедуры и медикаменты: антибиотики для предотвращения инфекции, которые вводятся непосредственно перед началом операции; компрессионные чулки и мышечно-венозные помпы, препятствующие образованию тромбов в глубоких венах, которые могут отделиться и закупорить кровеносные сосуды в легких (тот самый тромбоз глубоких вен, о котором предупреждают авиапассажиров перед длительным перелетом); введение препарата под названием гепарин, который препятствует свертыванию крови.

В случае если пациенту потребуется во время операции переливание крови, чтобы исключить любые задержки, мы за день берем у него образец крови и подбираем из банка крови наиболее подходящую. На каждом пакете имеются так называемые «хвостики» – маленькие трубочки с небольшим количеством крови, которую мы смешиваем с сывороткой крови пациента, чтобы убедиться в отсутствии неблагоприятных реакций.

Мы обсуждаем также и размещение пациента на операционном столе, поскольку иногда нам приходится его двигать во время операции, и это нужно спланировать заранее. Кроме того, мы осматриваем все оборудование и принадлежности, которые нам понадобятся, хотя персонал, как правило, в той или иной степени уже со всем знаком по предыдущим операциям. Оборудование включает стандартный набор более чем из восьмидесяти инструментов для всех процедур, к каждому из которых предъявляются особые требования: например, какая именно пила нам понадобится для распиливания костей и какой именно жгут потребуется для той конечности, с которой мы будет брать ткани для пересадки.

В завершение я прохожусь по стандартному контрольному списку вопросов непосредственно перед началом проведения операции. Есть ли у пациента диабет? Нужен ли ему гликемический контроль[6]? На месте ли все необходимое для обогрева пациента во время операции? Понадобится ли нам сбривать с поверхности тела волосы? Были ли введены антибиотики? Есть ли у пациента какие-либо виды аллергии? Если планируется переливание крови, была ли она проверена на совместимость? Лежат ли в холодильнике готовые к использованию пакеты с кровью? Если предстоит долгая операция, то я также попрошу персонал регулярно обрабатывать руки хирургов и операционных сестер для сохранения стерильности и заботиться о том, чтобы все были обеспечены едой и водой.

По окончании совещания весь персонал, полный энтузиазма и готовый ринуться в бой за пациента, занимает свои позиции для подготовки к операции, а одна из медсестер звонит в палату и просит доставить пациента. Моя следующая, не менее важная задача – поставить музыку. В дни, когда оперирую, я всегда ставлю свой собственный плей-лист. Для ранних и завершающих стадий операции у меня подготовлена поп-музыка, в то время как более серьезная – главным образом классическая, но не только – музыка припасена для сложной с технической точки зрения микрохирургической стадии операции, которая может длиться часами.

Хотя в начале моей карьеры в большинстве операционных и было несколько заезженных компакт-дисков, как правило, главным саундтреком любой операции был писк кардиомонитора. Этот звук всегда пробивался через любую проигрываемую нами музыку, однако подсознательно всегда стремишься не обращать на него внимание, чтобы сосредоточиться на других звуках вокруг, которые могут иметь куда большее значение. Вместе с тем ухо продолжает улавливать любые малейшие изменения тона и высоты этого писка.

Во время операций свою роль играет фоновая музыка. Для ранних и завершающих стадий операции я ставлю поп-музыку, а, например, классическая лучше подходит для технически сложной и долгой стадии операции.

Впервые мне представилась возможность принести в операционную собственную музыку, когда я проходил практику в торакальной хирургии. Я поставил песню «Moon Safari»[7] французской группы «Air», и когда она начала играть, операционная медсестра, закаленный в боях ветеран тысячи операций, с опущенными уголками рта, с уставшим от жизни видом косо на меня посмотрела и сказала с выраженным глазговским акцентом[8]: «Значит, тебе нравится вся эта наркоманская музыка, да?» Пожав плечами, она продолжила делать свое дело, однако ее неодобрение не лишило меня энтузиазма, и я продолжил ставить во время своих операций собственную музыку. Я делаю так и по сей день. Это не какой-то мой личный заскок: научно доказано, что при монотонной работе, требующей огромной концентрации, лично выбранная специалистом музыка повышает эффективность работы и снижает уровень тревожности.

Кроме того, было доказано, что музыка снижает тревожность и у пациентов под местной анестезией, а пациентам под общей анестезией требуется меньше обезболивающего – пока они спят и после пробуждения, – если во время операции играет музыка. Более того, музыка способствует атмосфере, которую мы всегда пытаемся создать на предоперационных совещаниях: чтобы все были расслабленными, но сосредоточенными, готовыми при необходимости к молниеносным и решительным действиям.

В начале серьезной операции либо в течение операции, не связанной с обширным хирургическим вмешательством, фоновая музыка просто должна всех устраивать и никого не раздражать. Как правило, с этой задачей справляется подборка современной поп-музыки, которая зачастую включает песни из восьмидесятых, однако, когда дело доходит до микрохирургической стадии, наступает время атмосферы спокойной сосредоточенности, необходимой хирургам. Так ни у кого из присутствующих не остается сомнений в том, что мы достигли особенно сложной и трудоемкой фазы процедуры. Любой, кто заглянет в операционную, сразу же поймет по услышанному, равно как и по увиденному (огромный микроскоп, используемый нами для микрохирургии, говорит сам за себя), что здешнюю атмосферу, напоминающую ту, что обычно царит в храме, лучше не нарушать.

На протяжении всей моей личной и профессиональной жизни музыка неизменно была для меня гораздо большим, чем фоновый саундтрек. Как и любому другому хирургу, для поддержания навыков и техники мне приходится оперировать довольно часто, и, в отличие от моих занятий на флейте, это не какой-то четко отлаженный процесс, которому я ежедневно посвящаю пару часов. Вместе с тем игра на флейте, вне всякого сомнения, помогла мне развить и усовершенствовать необходимые для работы моторные навыки: ловкость рук и точность прикосновений. Я абсолютно убежден, что усердное обучение игре на флейте в детстве усовершенствовало не только мои навыки владения этим инструментом, но и сделало меня куда более талантливым хирургом. Техническая составляющая – все эти гаммы и арпеджио – и по сей день не утратила для меня своей огромной значимости. Я по-прежнему исполняю их вечером перед операцией, и когда занимаюсь микрохирургией и накладываю швы, мои руки выполняют команды мозга более резво и эффективно, чем если бы я просто просидел весь вечер на диване перед телевизором.

Подобно талантливым музыкантам, хирургам нужно использовать свои руки максимально эффективно. В начале своей хирургической карьеры я был поражен тем, что некоторые из хирургов-консультантов, под чьим началом я проходил практику, казалось, никогда никуда не спешили, выглядели всегда расслабленными, а движения их рук и пальцев были чрезвычайно ловкими и изящными. Теперь же, когда я сам занимаюсь обучением молодых хирургов, я всегда подчеркиваю, что в ходе операции важнее всего не скорость, а экономичность используемых движений, чтобы создавалось впечатление легкости и непринужденности всех действий.

Лучшим комплиментом для хирурга являются слова: «Казалось, ты совершенно не торопился, однако справился всего за двадцать минут». Во время недавней операции я услышал, как один из студентов, наблюдая, как мы со старшим ординатором сшивали кровеносные сосуды, прошептал своему однокурснику: «Это настоящее волшебство!» Секрет в том, чтобы думать на несколько шагов вперед: не торопиться, а просто следить за тем, чтобы каждое движение было как можно более эффективным. Я не утверждаю, что абсолютно каждое движение должно быть отточенным и никакой избыточности быть не может, однако нужно стремиться сводить ее к минимуму. Это сродни тому, как игрок в бильярд планирует сразу три-четыре последовательных удара, или шахматный гроссмейстер за несколько ходов до поставленного в итоге мата уже представляет, как именно он к нему придет. Со стороны должно казаться, что оперировать проще простого. Если же складывается впечатление, что операция дается с трудом, то, скорее всего, она просто не была должным образом спланирована. Кроме того, это самый лучший способ свести к минимуму трудности и сократить время проведения операции, что очень важно с точки зрения результативности лечения пациентов, которая оценивается по показателям приживаемости свободных лоскутов (пересаженных тканей), полному заживлению ран, низкому уровню осложнений и, разумеется, выживанию. Чем меньше времени пациент проведет под анестезией и ножом хирурга, тем более быстрым и полным будет его восстановление после операции.

* * *

Когда с приготовлениями покончено, все члены хирургической бригады надели перчатки, шапочки и операционные костюмы, а хирург и операционные медсестры обработали руки, все присутствующие становятся словно безликими, и лишь глаза виднеются через «хирургические почтовые ящики» – пространство между маской и шапочкой. Персонал, который проходит перед операцией стерильную обработку, также надевает обычные или защитные очки, чтобы избежать попадания в глаза струйки крови или какой-то другой физиологической жидкости. Меня частенько поражало, насколько эффективно хирургической бригаде удается общаться между собой одними глазами, особенно когда требуются какие-то срочные действия во внештатной ситуации. Брошенный прищуренный взгляд, округлившиеся глаза, даже приглушенный вздох под маской способны стать весьма убедительным сигналом в оживленной и возбужденной атмосфере, царящей в самый разгар операции.

Во время операции вся команда врачей одета одинаково, а лица скрыты шапочкой и маской. Со стороны невозможно разобрать, кто есть кто.

Так как весь персонал одет совершенно одинаково, то упомянутым мной ранее посетителям – студентам-медикам, зарубежным гостям, персоналу компаний, производящих хирургическое оборудование, которые не проходят санитарную обработку и наблюдают за происходящим, расположившись по периметру операционной, либо из смотровой галереи, если такая есть, – порой крайне сложно разобраться, кто есть кто и кто кому подчиняется. Единственное, что может дать им подсказку, – это виднеющаяся из-под шапочки проседь, либо скорость, с которой хирурги накладывают швы, поскольку консультанты, уверенные в своих навыках благодаря годам обучения и практики за плечами, как правило, делают это быстрее и аккуратнее, чем ординаторы. Кроме того, подносы с хирургическими инструментами, подготовленными для использования, могут показаться посетителям странными и даже пугающими на вид: ряды костных пил, коловоротов и ретракторов больше напоминают средневековые орудия пыток, чем инструменты, призванные спасать жизни.

Когда пациента доставляют из палаты, мы проводим окончательное подтверждение его данных, а также процедур, которые должны быть выполнены, – это последний этап процесса тройной проверки, призванной не допустить ошибок с пациентом или операцией, которую требуется ему провести. В прошлом подобные ошибки, когда пациентов путали между собой или, например, оперировали левую руку вместо правой, изредка случались в больницах. Чтобы исключить подобное, и нужна столь скрупулезная система проверок.

После того как пациент погружается в анестезию, мы размещаем артериальный катетер на его запястье, периферийные венозные катетеры у него на руках и центральный венозный катетер у основания шеи. Эти катетеры позволяют нам проводить точные измерения давления прямо в артерии с каждым ударом сердца, а также служат надежным способом введения медикаментов и жидкостей. Кроме того, проводится интубация[9], обеспечивающая проходимость дыхательных путей, а в мочевой пузырь устанавливается мочевой катетер для измерения диуреза с целью контроля функции почек.

Затем находящегося без сознания пациента завозят на каталке в операционную и аккуратно размещают на операционном столе. Это сложный командный маневр, требующий огромной осторожности, чтобы не сместить многочисленные трубки и катетеры, поддерживающие в нем жизнь. Для сохранения тепла под пациента кладут поролоновое покрывало, а для удобства и неподвижности в местах соприкосновения тела с поверхностью стола размещают гелевые пакеты. Все тело обогревается с помощью системы «Bair Hugger»[10], поскольку под анестезией пациенты не могут регулировать температуру своего тела, а при ее падении всего на один градус риск инфекции удваивается. Система «Bair Hugger» состоит из одноразового одеяла с микроскопическими отверстиями, через которые подается подогретый воздух, она предназначена для предотвращения гипотермии и других осложнений в ходе операции, таких как повышенный риск инфекционного заражения и чрезмерная кровопотеря. Кроме того, тело пациента покрывается стерильной хирургической простыней синего цвета, удерживаемой на месте стальными хирургическими зажимами, и лишь операционное поле остается обнаженным. Многие хирурги говорят, что предпочитают накрывать на время операции своим пациентам лица, чтобы избавить себя от постоянного напоминания о том, что перед ними живой человек, сделав операцию обезличенной и нейтральной, однако в челюстно-лицевой хирургии мы, разумеется, подобной роскоши лишены.

На самом деле у меня в животе перед операцией больше не порхают бабочки, однако я подобен легкоатлету на стартовых колодках, в напряжении ожидающему выстрела стартового пистолета… поэтому ничто так не разочаровывает, как задержка операции либо, что еще хуже, ее перенос. Такое, впрочем, случается крайне редко: на все три бригады челюстно-лицевой хирургии в Институте нейрохирургии Глазго подобные случаи происходят, пожалуй, всего пару за год, а за три года моей работы в лондонских больницах Ройал Марсден (The Royal Marsden) и Нортуик Парк (Northwick Park) я и вовсе могу припомнить всего один. Когда я работал в Брэдфордской университетской больнице в Йоркшире, задержки были более частым явлением: как правило, приходилось ждать, когда закончится обход отделения интенсивной терапии (реанимации). В этом, впрочем, не было вины персонала: обычно задержки были связаны с тем, что пациенту реанимации, освобождающему место и готовому к переводу в другое отделение, приходилось оставаться на месте, поскольку пациента из палаты, на чье место он должен был попасть, некому было забрать на домашний уход. Подобное случалось минимум дважды в месяц, что было крайне неприятно как для пациента, так и для персонала. Переносы же операций, повторюсь, случались крайне редко – где-то раз в четыре-шесть месяцев.

Многие хирурги накрывают на время операции пациентам лица. Так они делают операцию обезличенной и нейтральной, избавляя от постоянного напоминания о том, что перед ними живой человек. Но у челюстно-лицевых хирургов такой возможности нет.

Перед началом операции хирург должен провести трахеостомию[11], чтобы установить дыхательную трубку в шею пациента вместо трубки, вставленной в горло. Следующий шаг – проведение обследования пациента под анестезией. Так, например, когда операция заключается в иссечении опухоли, в ходе этого обследования определяется, какая именно часть лицевых тканей подлежит удалению. С помощью специального красителя с содержанием йода мы четко разграничиваем опухолевую и прилежащую здоровую ткани, тем самым сводя к минимуму ущерб внешнему виду пациента, а также его речи и способности глотать.

Многие из наших операций включают «перенос свободного лоскута»: в одном из многочисленных мест на теле у пациента выкраивается участок его собственной ткани – кожи, мышечной, а иногда и костной – с последующим его перемещением в другое место для исправления дефекта, который может быть врожденным либо образовавшимся в результате травмы или удаления опухоли. Кусок лопатки, бедра или малой берцовой кости может быть использован для реконструкции челюсти, в то время как кожа и мягкие ткани с руки или ноги могут стать новым языком или образовать дно ротовой полости. Мы измеряем свободное пространство, которое образуется после удаления опухоли, благодаря чему точно знаем, какое количество ткани нам понадобится изъять из другой части тела для реконструкции. Мы записываем результаты измерений и в масштабе один к одному чертим нужную форму маркером на доске в операционной, чтобы использовать этот рисунок в качестве шаблона для свободного лоскута (участка ткани для пересадки). Специальным фиолетовым маркером мы аккуратно делаем разметку на коже, в точности повторяя форму и размеры необходимого участка ткани так, чтобы питающие его кровеносные сосуды располагались по центру.

Каждый раз во время операции, когда я готовлюсь сделать первый надрез, наступает момент предвкушения, когда время словно замедляется, и я становлюсь сверхчувствительным ко всему, что вижу, слышу и чувствую: к тихо играющей музыке, монотонному писку кардиомонитора, звукам отсоса, напоминающим приглушенное жужжание пылесоса, и преходящим в «хлюпанье», когда начинает отсасываться кровь и другие жидкости, шуму вытяжных вентиляторов и даже движению воздуха на коже вокруг глаз. Я все еще испытываю волнительную дрожь, предвкушая, как разрежу скальпелем поверхность кожи, обнажая желтый подкожный жир и расположенную под ним фасцию – серебристую соединительнотканную оболочку, покрывающую красно-коричневые мышцы. На мгновение разрез остается таким же ровным, как начерченная на бумаге прямая линия, однако затем из поврежденных краев начинает сочиться ярко-багровая кровь. В этот момент я словно попадаю в святилище, где ничто не может отвлечь меня от текущей задачи, и я полностью сосредоточен на лежащем передо мной человеке. Больница – это единственное здание на свете, где никто не двигается с места, когда срабатывает пожарная тревога.

Несмотря на точность хирургических разрезов, люди, впервые оказавшиеся в операционной, вечно поражаются тому, какое усилие нужно приложить, чтобы разрезать человеческую кожу или отвернуть кожу и мышцы на шее. Мы привыкли считать нашу кожу и мягкие ткани довольно нежными, однако они гораздо более грубые, чем может показаться, и приходится хорошенько постараться, чтобы их раздвинуть, обнажив подлежащие структуры.

Иногда из раскрытых тканей веет легким запахом, который улавливается наполовину сознательно, наполовину подсознательно, поскольку все внимание уделяется проделываемой процедуре. Разрез также сопровождается характерным звуком, если только вместо скальпеля не использовать лазер или диатермическую иглу[12]. Каждый раз, когда режешь ею ткань, она издает легкое жужжание, сопровождаемое музыкальной нотой. Эту иглу можно настроить на коагуляцию кровеносных сосудов, и тогда нота меняется, отличаясь на малую терцию, наподобие колыбельной Брамса. Каждый раз, когда я слышу эти ноты, их сочетание мне кажется весьма неудачным, с учетом того, что своими действиями в этот самый момент мы, как правило, вряд ли смогли бы кого-то убаюкать.

При использовании иглы «Колорадо» также образуются клубы дыма, которые необходимо отсасывать, поскольку они могут содержать вирусные частицы. Когда пользуешься такой иглой, чувствуешь запах горелой плоти и порой, зайдя в операционную, сразу же понимаешь, что там проводят замену тазобедренного сустава или какую-то другую серьезную операцию.

Закончив выделять опухоль с приличным запасом тканей вокруг нее, чтобы захватить все микроскопические метастазы, свое внимание я переключаю на лимфатические узлы в шее пациента. Частично благодаря результатам масштабного рандомизированного контролируемого исследования, проведенного в Индии, было установлено, что даже при отсутствии явных признаков наличия здесь рака, удаление лимфоузлов спасает жизни 20–30 % пациентов, у которых уже появились в шее видимые микроскопические метастазы. Таким образом, следом я обнажаю наружную поверхность глянцевого желтого конверта из ткани, содержащего лимфатические сосуды и узлы, расположенные под подкожной мышцей шеи с отчетливыми вертикальными полосками на одинаковом расстоянии друг от друга. Я рассекаю этот лишенный мышц и кровеносных сосудов слой с помощью скальпелей и ножниц, а также нового устройства под названием «гармонический скальпель». Своим видом он напоминает ножницы, какими они могли бы выглядеть в «Звездных войнах», и с помощью ультразвуковых вибраций одновременно разделяет и запаивает человеческие ткани, позволяя значительно снизить количество теряемой при разрезе крови.

Запах горелой плоти в операционной возникает из-за использования диатермической иглы. Это значит, что идет серьезная операция.

Удаление лимфатического узла на шее также открывает нам доступ к кровеносным сосудам системы сонной артерии, к которым мы подсоединим пересаженный лоскут ткани. Оперируя на шее, я должен не только удалить лимфоузлы вместе с потенциально содержащейся в них заразой, но и позаботиться о том, чтобы обнажить прекрасную (обычно лицевую) артерию и полностью подготовить внутреннюю яремную вену, которые примут лоскут пересаженной ткани и соединятся с его крошечными кровеносными сосудами всего два-три миллиметра в диаметре, по которым в лоскут будет поступать обогащенная кислородом кровь, а венозная кровь будет его покидать. Как это часто бывает в жизни, сделать все это лучше с первого раза. Если все тщательно подготовить и спланировать, освободив в лоскуте сосуды нужной длины и идеально обработав готовые их принять сосуды на шее, то микрохирургическая операция по их соединению не должна вызвать особых трудностей.

Другой, более надежный метод трансплантации заключается в том, что свободный лоскут размещается на «перфорирующих сосудах» – микроскопических артериях и венках, которые отходят от используемых нами крупных кровеносных сосудов рук, ног и туловища к поверхности кожи. Хоть мы и можем предсказать их наиболее вероятное местоположение, мы делаем первый надрез, оставляя возможность выбрать кожу для лоскута так, чтобы перфорирующие сосуды располагались прямо по центру пересаживаемого участка ткани. Это персонализированная медицина, учитывающая индивидуальные особенности анатомии нашего пациента.

Пока я провожу операцию на лице, другие хирурги готовятся к изъятию костных и мягких тканей для свободного лоскута с целью реконструкции лица и шеи. Наличие двух хирургов, один из которых подготавливает лоскут для пересадки, а другой вырезает опухоль и делает необходимые приготовления, чтобы принять этот лоскут, значительно снижает общее время проведения операции, а вместе с ним и риск ошибки вследствие усталости хирурга или другого члена хирургической бригады. К тому же это позволяет сократить время пребывания пациента под общей анестезией, благодаря чему, в свою очередь, он быстрее восстанавливается после операции. Каждому из хирургов также помогает хирург-стажер. Принимая активное участие в операции и наблюдая за действиями своих старших коллег, он обучается навыкам, которые впоследствии позволят ему самому взять на себя главную роль.

На протяжении всей операции звуковой фон операционной включает постоянное бормотание считающих вслух медсестер. Все, что мы используем, подлежит подсчету и пересчету, и все непременно должно быть учтено. Это делается для того, чтобы ни в коем случае не оставить внутри пациента какой-нибудь небольшой инструмент или ватный тампон, и подобный подсчет всегда производится строго определенным образом. Например, закончив использовать ватный тампон, я передаю его обратно (после чего иногда прошу «передать мне еще один такой, только белый»), либо же просто бросаю его на покрывающую тело пациента простыню. Хирургическая медсестра подбирает его щипцами и бросает в стальную миску, после чего нестерильная медсестра[13] забирает его другими щипцами и помещает в один из кармашков специального прозрачного полиэтиленового листа с множеством отделений – вроде того, в котором хранят монеты коллекционеры, только в увеличенном варианте, – висящего на стене в операционной. Листы со всеми заполненными кармашками снимаются и заменяются новыми. Одна из медсестер вслух подсчитывает использованные тампоны перед другой медсестрой, которая затем самостоятельно их пересчитывает, после чего полученные значения сравниваются с количеством выданных чистых тампонов.

Это чрезвычайно важная процедура, к которой все относятся крайне серьезно, потому что в случае несоответствия количества тампонов в конце операции, если все другие возможные объяснения исключены, предполагается, что тампон был оставлен внутри пациента, из-за чего его придется заново вскрывать. Никто из нас не относится к этому беспечно, так как забытый тампон запросто может убить пациента. На моих операциях подобного, к счастью, пока еще не случалось, хотя однажды мы были очень к этому близки. По завершении одной серьезной операции, когда мы уже собирались зашивать пациента, обнаружилась пропажа одного из тампонов, однако ни я, ни мои коллеги не могли и подумать, что он остался внутри пациента. Тем не менее мы, в соответствии со строгим протоколом, сделали рентгеновский снимок (хирургические ватные тампоны содержат толстую рентгеноконтрастную нить, благодаря которой отчетливо видны на снимках), на котором и обнаружили тампон в основании шеи под большими мышцами, словно крошечную бомбу замедленного действия, готовящуюся убить нашего пациента.

Все используемые инструменты и даже ватные тампоны пересчитываются до операции и после нее. Это нужно для того, чтобы ни в коем случае не оставить что-то внутри пациента.

Закончив иссечение (удаление) опухоли, мы отправляем небольшой участок окружающей ее ткани на гистологическое исследование. Если мы оставим хотя бы немного раковых клеток – а по КТ[14] и МРТ[15] -снимкам довольно тяжело понять, насколько далеко распространился рак, – то опухоль в этом месте даст рецидив. Если раком поражена костная ткань, то даже от лучевой терапии не будет никакого толку.

Пока в лаборатории ткань после мгновенной заморозки изучается под микроскопом, мы можем передохнуть, перекусить и попить воды. Перед таким вынужденным перерывом работники операционной покрывают пациента смоченными физиологическим раствором[16] тампонами, чтобы ограничить потерю жидкости его организмом в результате испарения. Из уважения к пациенту они также накрывают ему лицо хирургической простыней, оставляя его комфортно спать в стабильном состоянии под наблюдением отслеживающей его жизненно важные показатели командой анестезиологов.

Когда приходит отчет из лаборатории – будем надеяться, с отрицательным результатом, – и все поели, попили и отдохнули, мы возвращаемся в операционную. Свободный лоскут для реконструкции практически полностью отделен, не считая снабжающей его кровью артерии и вены, по которой кровь уходит. Мы пережимаем и разделяем их, крепко перевязывая оставшиеся концы кровеносных сосудов. Как только это произошло, я объявляю: «Лоскут отсоединен!», и младшая медсестра записывает «время отсоединения» маркером на одной из досок в операционной. Хоть мы и продолжаем работать все в той же спокойной и неспешной манере, по очевидным причинам мы стремимся свести к минимуму время, в течение которого лоскут будет лишен кровоснабжения.

Как только я решу, что свободный лоскут идеально накладывается на оставленное после удаления опухоли пространство – а я буду продолжать подравнивать его, пока этого не случится, – все готово для самой сложной части процедуры. В этот самый момент к операционному столу подкатывают огромный микроскоп, используемый в микрохирургии. Этот микроскоп немецкого производства (компании Zeiss), как правило, считающийся лучшим на рынке, представляет собой громадный и очень тяжелый аппарат высотой около двух с половиной метров и с основанием площадью около одной четвертой квадратного метра. Он столь блестяще сконструирован – Vorsprung durch Technik![17] – и идеально сбалансирован, что кажется легким словно перышко, когда мы регулируем его положение. Микроскоп оснащен двумя парами перископических окуляров для хирурга и его ассистента (либо другого консультанта или хирурга-стажера, расположившихся по другую сторону от головы пациента), а поскольку система бинокулярная – используются оба глаза, – создается четкое восприятие глубины увеличенного изображения. С помощью джойстика, как от игровой приставки, можно регулировать кратность увеличения и фокусное расстояние, в то время как другой кнопкой регулируется движение головки микроскопа. Легким нажатием можно сбросить настройки, чтобы хирург мог отрегулировать окуляры под свое межзрачковое расстояние (то есть расстояние между зрачками его глаз, которое у меня составляет 61,5 мм). Кроме того, вращая окуляры, можно менять глубину резкости.

Появление этой высокотехнологичной громадины символизирует следующий сложнейший этап операции. Размещаясь в кресле оператора микроскопа, я чувствую очередной прилив радостного волнения и сосредоточенного расслабления. Я слегка регулирую консоль микроскопа под свой рост, чтобы можно было разместить локти и расслабить плечи, а моим пальцам ничего не мешало совершать мельчайшие движения. Я делаю глубокий выдох. Он всегда предшествует началу микрохирургической операции, и во время нее я тоже контролирую свое дыхание, оперируя в ярко освещенном поле перед глазами, улавливая на уровне подсознания легкие пульсации циркулирующей крови. Это место становится святая святых нашей операционной.

Во время микрохирургической стадии операции необходимо всегда контролировать даже собственное дыхание, поэтому перед началом я делаю глубокий вдох.

С появлением у операционного стола микроскопа мы ставим более серьезную музыку. Мой личный плей-лист для этой стадии операции, которая может длиться несколько часов, включает некоторые саундтреки к фильмам и фортепианные пьесы шотландского композитора Крэйга Армстронга, однако главным образом состоит из музыки эпохи барокко: произведений Баха, Генделя, иногда Вивальди и Алессандро Марчелло. Есть здесь место и для прекрасного Ральфа Воан-Уильямса («Фантазия на тему Томаса Таллиса»), и для играющего на контрасте дерзкого лейтмотива из «Храброго сердца», особенно уместного для шотландского хирурга, оперирующего к югу от вала Адриана. Я считаю, что подборка музыки в стиле барокко: сонаты для флейты и фортепианная музыка, такая как «Гольдберг-вариации» в особенности придает всему происходящему некую структуру и создает вокруг ощущение осязаемой дисциплины. Эти произведения классической музыки в виртуозном исполнении наполнены лирикой и чрезвычайно музыкальны, а также являются прекрасной аналогией процесса хирургической реконструкции: хоть все и должно быть выполнено безупречно с технической точки зрения, здесь также есть место для разных подходов и интерпретаций. Так, например, я обнаружил, что в некоторых местах на человеческом теле после аккуратных эллиптических разрезов на коже остается менее заметный шрам, чем при разрезе кожи по прямой линии. Хирургия – это искусство в не меньшей степени, чем наука.

Как только запускается серьезная музыка, вокруг воцаряется атмосфера абсолютного спокойствия, тишины и расслабленности – ее созданию также способствует приглушенный свет операционных ламп. Ослепительно-яркое освещение, создаваемое ими, необходимо во время других этапов операции, однако микроскоп для микрохирургии оснащен своим собственным источником света, поэтому все остальное отключается, и операционная погружается в сумрак.

1 Объемное оперативное вмешательство, осуществляемое с целью восстановления эстетических пропорций живота.
2 Российский аналог называется комиссией по изучению летальных исходов.
3 Старшая врачебная должность в Великобритании, все остальные – младшие врачи, будь то медицинский интерн или опытный врач, полностью прошедший обучение, с большим стажем, но пока не получивший должность консультанта.
4 Герметичный аппарат для различных операций, которые требуют нагрева под давлением выше атмосферного.
5 Специальная антидесантная служба или особая воздушная служба Великобритании – специальное подразделение вооруженных сил Великобритании, занимается разведкой сил противника, участвует в контртеррористических операциях и прямых вооруженных столкновениях, а также в освобождении заложников.
6 Контроль уровня сахара в крови.
7 Лунное сафари.
8 Самый неразборчивый из британских акцентов, воспринимается так, словно человек говорит на другом языке.
9 Введение эндотрахеальной трубки в трахею.
10 Конвекционная система регулирования температуры.
11 Хирургическая операция по образованию временного или стойкого соустья полости трахеи с окружающей средой, осуществляемому путем введения в трахею канюли или подшиванием стенки трахеи к коже.
12 Применяется для разрушения тканей и удаления небольших поверхностных новообразований с помощью высокочастотного электрического тока, пропускаемого через ее тонкий вольфрамовый наконечник.
13 Та, которая не прошла стерильную обработку перед операцией.
14 Компьютерная томография.
15 Магнитно-резонансная томография.
16 Раствор поваренной соли 0,9 %.
17 С нем. – «продвижение через технологии», также – техническое превосходство – рекламный слоган немецкой автомобилестроительной компании Audi AG (автоконцерн Volkswagen Group). Лозунг активно использовался Audi для раскрутки своей продукции в 1980–1990-е годы, из-за чего стал узнаваем по всему миру.
Читать далее