Читать онлайн Книга томления бесплатно

Leonard Cohen

BOOK OF LONGING

Copyright © 2006, Leonard Cohen

All rights reserved

Перевод с английского Максима Немцова

© Немцов М., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

* * *

Ирвингу Лейтону[1]

Книга томления

До гор не доехать

Тело без сил

Живу на таблетках

Б-же спаси

В лад из тартарары

Лежит мой маршрут

Телегу хандры

Мне страсти влекут

Я лебедем плыл

На дно камнем шел

Но время забыло

Позорный мой столб

Страница лыса

Тушь – жидкая мгла

Дню не написать

То, что полночь смогла

Но воет мой зверь

Мой страж огорчен

Нельзя мне теперь

Жалеть ни о чем

Всё чем быть не мечтал я

Кто-то возьмет

И мое сердце станет

Безлично ее

Она шагнет на тропу

И оценит мой риск

Свобода сквозит

Где моя воля вдрызг

На миг судьбы столкнутся

И попробуй замерь –

Бесконечность зависла

И распахнута дверь

Чтобы кто-то как ты

Ее позже родил

И продолжит она

Что никто не творил

Искать она станет

Когда приплывет

Так вот ей – томленье

И книга ей – вот

Моя жизнь в облачении

Немного погодя

Не можешь понять

Не хватает ли

Женщины

Или нужна

Сигарета

А потом

Ночь ли

День

Вдруг

Понимаешь

Пора

Одеваешься

Едешь домой

Закуриваешь

Женишься

Голос его хозяина[2]

Роси[3]

Послушав Моцарта

(что я делал часто)

Я всегда

Таскал пианино

Вверх и вниз

По Лысой горе

И не просто

Клавишные

А рояль

В натуральную величину

Отлитый в цементе

И вот теперь умираю

А не жалею

Ни о едином шаге

Роси в 89

Роси утомился

и на кровати спит

Он жил вместе с живыми

@ и с мертвыми лежит

Но вот попить желает

@ (чудес тут полон дом)

Воюет он с войною

@ и с миром бьется он

Сидит он в тронной зале –

@ Исконное Лицо[4] –

и с Ничто сражается,

@ в чем Что-То молодцом

Желудок его счастлив

@ С ним чернослив в ладу

Никто в Рай не подымется

@ и никого в Аду

– Лысая гора, 1996

Одно мое письмо

Я переписывался с неким знаменитым ребе,

но мой учитель приметил одно мое письмо

и заставил смолкнуть.

«Уважаемый ребе, – написал я ему в последний раз, —

у меня нет полномочий или понимания,

чтобы об этом говорить.

Я просто выделывался.

Простите меня, пожалуйста.

Ваш еврейский брат,

Дзикан Элиэзер»[5].

И ты б запел

И ты б запел

окажись в

таком вот месте

Не тревожился бы

дотягиваешь ли

до Рея Чарлза иль Эдит Пиаф

Ты пел бы

Ты бы пел

не для себя

а сделать чтоб себя

из старой пищи

гниющей в кишках астрала

и безлюбого стука

дыханья своего

Ты б стал певцом

скорее чем

возненавидел чары соперника

и ты б запел, дорогуша

ты б тоже запел

С. О. С. 1995

Не торопись гневаться,

соня.

Не расходуй гнев в мятежах.

Не путай его с идеями.

Черт не даст мне сказать,

лишь позволит намекнуть,

что ты раб,

страданье твое – намеренная политика

тех, в чьем рабстве ты маешься,

и кого питает

твое несчастье.

Зверства там,

а тут внутренний паралич –

Доволен сделкой получше?

Ты придавлен.

Тебя откармливают на боль.

Черт затыкает мне рот.

Я говорю с тобой,

«друг моей накарябанной жизни».

Тебя не покорили те,

кто умеет покорять незримо.

Занавески так красиво колышутся,

кружевные шторки некой

милой старой интрижки:

Черт подбивает меня

отвернуться и тебя не тревожить.

Значит, я должен сказать побыстрей:

Кто б ни был у тебя в жизни,

те, кто тебе вредят,

те, кто тебе помогают;

кого ты знаешь

и кого не знаешь –

спусти их с крюка,

помоги им слезть с крюка.

Признай, что крюк есть.

Ты слушаешь Радио Сопротивление.

Когда пью

Когда пью

скотч за $300

с Роси

он утоляет любую жажду

К устам моим подступает песня

со мной возлегает женщина

и всякое желанье

в его слюнявых челюстях

Хватит, кричу я, хватит

но Роси вновь подливает мне

и сжирают меня новые страсти

новые аппетиты

Например

проваливаюсь в тюльпан

(и не достигаю дна)

или мчу сквозь ночь

в потном соитии

с кем-то примерно вдвое крупнее

Большой Медведицы

Когда ем с Роси мясо

четвероногие

больше не плачут

а двуногие

не пытаются улететь

и изможденный лосось

возвращается домой мне в руку

а волк Роси

грызя порванную свою цепь

производит шумиху

в хижине

тем что ко всем ластится

Когда мы с Роси лопаем

и привольно течет «Баллантайн»

сосны втискиваются мне в грудь

громады скучных седых валунов

Лысой горы

вползают мне в сердце

и все наедаются

вкусным салом

и белым сырным попкорном

или чего там еще

хотелось им все эти годы.

Лучше

лучше тьмы

ложная тьма

обманом вынуждает

тебя обжиматься

с чьей-то древней

кузиной

лучше банков

ложные банки

где меняешь все

свои дикие деньги на

законные платежные средства

лучше кофе

синий кофе

какой пьешь в

своей последней ванне

или ждешь иногда

чтобы сняли

тебе ботинки

лучше стихов

мои стихи

что повествуют

обо всем что

красиво и

величаво, но сами по

себе ни то и ни другое

лучше безудержного

втайне безудержный

вроде того когда я во

тьме

стоянки

с новой змеей

лучше искусства

мерзость искусства

что лучше писаний

показывает до

чего крохотно

твое развитие

лучше тьмы

та тьма что

чернильнее, обширней

глубже

и зловеще охлаждена

полна пещер

и ярких тоннелей

где возникает

манящая покойная родня

и прочие атрибуты

религии

лучше любви

уубофь

что утонченней

исключительно эротична

крохотные безмятежные люди

с громадными половыми органами

но легче мысли

удобно расположенные

на ресничке тумана

и неумолимо живущие

и добра наживающие

стряпая, садовничая

и растя детишек

лучше моей матери

твоя мать

кто до сих пор жива

а вот моя

уже не жива

но что я говорю!

прости меня мать

лучше меня

ты

добрее меня

ты

милее умнее быстрее

ты ты ты

прелестней меня

сильнее меня

одиночей меня

я желаю

узнать тебя

лучше и лучше

– Лысая гора, 1996

Томящийся монах

Я выбрил голову

Надел облаченье

Я сплю в углу хижины

на горе в шестьдесят пять сотен футов

Тут уныло

Не нужна мне только

расческа

– Лысая гора, 1997

Юной монахине

Эта ничего не требующая любовь,

какую наши шаткие рожденья

нам обеспечили –

Тебе в твоем поколении,

Мне в моем.

Я не тот, кого

ты ищешь.

Ты не та, кого

я перестал искать.

Как славно время

избавляется от нас,

пока идем мы рука об руку

по Мосту Подробностей:

Твой черед рубить.

Мой стряпать.

Твой черед умирать за любовь.

Мой черед воскресать.

Другие писатели

Стив Сэнфилд[6] – великий мастер хайку.

Он живет в деревне с Сэрой,

своей красивой женой,

и пишет о мелочах,

представляющих собой всё.

Кёдзан Дзёсю Роси,

кто привел сотни монахов

к полному пробужденью,

разбирается с одновременным

расширеньем и сжатием

мироздания.

Я ж лопочу без умолку

о благородной молодой женщине,

что расстегнула на себе джинсы

на переднем сиденье моего «джипа»

и дала мне коснуться

источника жизни,

поскольку я был от него так далек.

Должен сказать вам, друзья,

моя писанина мне предпочтительней.

Роси

Толком никогда не понимал

что́ он говорит

но то и дело ловлю

себя на том что

лаю с собакой

или гнусь с ирисами

или помогаю по мелочи

как-нибудь иначе

Лекарство

У моего лекарства

Множество контрастных вкусов.

Увлекшись ими или озадаченный

Разницей меж ними,

Пациент забывает страдать.

Истинное Я

У Сущности

нет апорий –

дескать «Убий»

иль «Не убий»

пока ж я суть

не изучил –

в ум новичка

себе вдолбил:

мой Первый Долг есть

«Не убий»

Крах дзэна

Когда можно втиснуть лицо

куда нужно

и дышать с трудом,

пока она низводит рьяные пальцы

раскрыть себя,

помочь мне полным ртом

приникнуть к ее алчбе,

к ее самому сокровенному голоду, —

с чего б желать мне просветленья?

Не проморгал ли я чего?

Забыт ли мной комар минувших дней

или голодный дух грядущих?

Когда можно бродить по этой горке с ножом в спине

от перебора выпитого «Шато Латур»

и сердцем наплескать в долину

@ огней Кагуаса

и стыть от страха, если сторожевой пес

пуская слюни, выступает из кустов

и не желает меня узнавать

и вот мы такие, да, сбитые с толку

мол, кому кого первым убить –

и я дрыг и он дрыг,

и он дёрг и я дёрг,

с чего мне желать просветленья?

Не проморгал ли я чего?

Какой-то мир не удалось мне объять?

Какую-то кость не украл я?

Когда Иисус любит меня так, что кровь

@ у него из сердца хлещет,

а я взбираюсь по железной лесенке

в дыру у него груди,

что растравлена горем размером с Китай,

и вступаю в святая святых в белых одеждах

и заклинаю, взываю:

«Только не этого, Владыка. Его не надо, Владыка.

@ @ Умоляю, Владыка».

И гляжу Его глазами,

как вновь на беспомощных срут

и нежный румяный сосок человечества

стиснут щипцами

власти, силы и денег –

чего ради желать просветленья?

Я таракана какого-то не сумел распознать?

Какую-то гниду в жиже моего величья?

Когда «мужчины неумны, а женщины полоумны»[7],

и все спят в Сан-Хуане и Кагуасе,

и все влюблены, не считая меня,

и у всех есть религия и дружочек,

и титанический талант к одиночеству –

Когда можно провести мяч по всем вселенным

и раздеть женщину не касаясь ее

и быть на побегушках у своей мочи

@ и предлагать свои исполинские серебряные

@ @ плечи

малявке-луне –

Когда сердце мое, как обычно, разбито

чьей-то недолговечной красой

и замыслы один за другим –

тают они, как царства без своей письменности,

и, чу, пыхчу я

к станции несравненного

@ уединенья Сахары

и взбиваю воздух в сумрачный кокон

забвенья непринужденного –

зачем мне дрожать на алтаре просветленья?

с чего б улыбаться мне вечно?

Раннее утро на Лысой горе

Будильник меня поднял в 2:30 ночи:

натянул облачение

кимоно и хакама

скроенные по костюму

лучника XII века:

поверх всего этого корома

плотное верхнее одеянье

с невозможно обширными рукавами:

поверх – руксу

нечто вроде лоскутного слюнявчика

куда вставлен диск из слоновой кости:

и наконец четырехфутовый

змеящийся пояс

что завязывается огромным красивым узлом

напоминающим плетеную халу

и покрывает низ руксу:

в общем и целом

фунтов 20 одежды

которую я надеваю быстро

в 2:30 ночи

поверх непомерного своего стояка

Покидая Лысую гору

Я спустился с горы

после многих лет обучения

и строгой практики.

Облаченье свое оставил висеть на колышке

в старой хижине

где так долго сидел

а спал так мало.

Я наконец понял

что дара нет у меня

к Духовным Материям.

«Спасибо, Возлюбленный»

слышимо возопило мое сердце

когда я влился в поток машин

по Автостраде Санта-Моники

на запад к Л.-А.

Сколько-то людей

(кое-кто из них практикует)

начали задавать мне сердитые вопросы

об Окончательной Действительности.

Предполагаю, всё потому

что им не нравится видеть

как старый Дзикан курит.

– 1999

Уважаемый Роси

Уважаемый Роси.

Мне жаль, что не могу

сейчас вам помочь, поскольку

повстречал эту женщину.

Простите, молю, мое

себялюбие.

Шлю вам

Приветы в ваш День рождения,

глубокую приязнь и

почтение.

Дзикан

никчемный монах

склоняет голову

Удачливейший человек на свете

Потом случилось много чего. Меня стукнул по голове атеист. Я так и не вернул себе уверенности. До сего дня меня пугают малейшие мелочи. В рану вселилась старая Матушка Хаббард[8] и произвела на свет свое потомство. Много лет голова у меня была зашнурована. Я делал вид, будто всем помогаю.

Я протрезвел. Справился со своим страданьем. Возникли сосны, серые горы, туманные просторы ранним утром, люди с интересными жизнями. Б-же, твоя жизнь интересна, не прекращал повторять я. Никогда не переставал качать головой в компанейском неверии.

Я столько хочу вам рассказать. Удачливее человека нет на свете. Я научился свежевать кролика очень немногими взрезами и многими тяжкими трудами. Пасха – мое главное время года. Все сходит одним взмахом, набиваешь «клинексами» и продаешь.

Субботняя ночь и впрямь, как говорят, «одинокая ночь всей недели»[9]. Я принимаюсь за дело с радио и несколькими клубками бечевки – вдруг мне придется что-нибудь подвязать. Выстуживаю хижину и радуюсь своей удаче. Порой на своей мерзкой влажной нити спускается паук и угрожает моему с трудом заработанному безразличию.

Моим советом дорожат. К примеру, не ссыте на крупную сосновую шишку. Она может оказаться не шишкой. Если не уверены в том, какие пауки ядовиты, убивайте всех. Косиножка не настоящий паук: вообще-то он принадлежит к преступной семье Сератонио. Хоть насекомые и дорожат своими жизнями, и пусть даже их неуклонное прилежание – пример всем нам, их редко навещает мысль о смерти, а когда они о ней задумываются, мысль эта не сопровождается могучими эмоциями, как это бывает у нас с вами. Они едва ли различают жизнь и смерть. В этом смысле они как мистики, и, как мистики, многие ядовиты. Трудно заниматься любовью с насекомым, особенно если вы хорошенько оснащены. По моему же собственному опыту, ни единое насекомое никогда не жаловалось. Если не уверены в том, какие мистики ядовиты, лучше всего убить того, на которого наткнешься, посредством удара в голову при помощи молотка, или ботинка, или крупного старого овоща, вроде окаменевшей гигантской редьки дайкон.

– Лысая гора, 1997

Тогда и партию доиграли

Когда было мне лет пятнадцать,

следом за красивой девушкой я подался

в Коммунистическую партию Канады.

Проводились тайные сходки,

и на тебя орали,

если на минуту опаздывал.

Мы изучали Акт Маккэррена[10],

принятый прихвостнями в Вашингтоне,

и Закон Навесного Замка[11],

принятый их лакеями в колонизированном Квебеке;

и мне говорили всякую мерзкую срань

о моей семье

и о том, как нам достались деньги.

Им хотелось ниспровергнуть

страну, которую я любил

(и служил ей – морским скаутом).

И даже хорошие люди,

желавшие перемен,

тоже их ненавидели

и называли социальными фашистами.

У них имелись виды на преступников,

вроде моих дядьев и тетушек,

и у них были планы даже

на мою бедную мамочку,

улизнувшую из Литвы

с двумя морожеными яблоками

и косынкой, полной монопольных денег[12].

К той девушке меня и близко не подпустили,

и сама девушка меня к той девушке близко не

@ подпустила.

Она все хорошела и хорошела,

пока не вышла замуж за юриста

и сама не стала социальной фашисткой

и, скорее всего, тоже преступницей.

Но я восхищался коммунистами

за их упрямую преданность

чему-то совсем неправильному.

Через много лет я обнаружил

и что-то сопоставимое для себя:

влился в крошечную банду стальноскулых фанатиков,

считавших себя

морской пехотой духовного мира.

Только дайте нам время:

Мы высадим этот десант

на Другом Берегу.

Мы захватим этот плацдарм

на Другом Берегу.

¹ Голова монаха

² Проба художника

Ну всё

Ну все

Не помчусь за тобой

Прилягу на полчасика

Ну все

Не прильну ртом

к твоей памяти

Не стану больше тереться лицом о нее

А зевну

Потянусь

Суну вязальную спицу

себе в нос

и выткну свой мозг

Не хочу тебя любить

весь остаток моих дней

Хочу чтоб твоя кожа

слезла с моей кожи

Чтоб мой зажим

разжал твой зажим

Я не желаю жить

с вываленным языком

и с еще одной сальной песенкой

там где место

моей бейсбольной бите

Ну все

Теперь я стану спать дорогуша

Не старайся меня остановить

Я намерен заснуть

Лицо у меня будет гладким

и я намерен пускать слюни

Я буду спать

любишь ты меня или нет

Ну все

Новый Мировой Порядок

морщин и вони изо рта

Уже не будет

так как было прежде

вылизывать тебя

с закрытыми глазами

надеясь что ты не встанешь

и не уйдешь

А будет нечто иное

Кое-что похуже

Кое-что глупее

Кое-что вот такое

но покороче

Тут не Китай

Прижми меня крепче

и расскажи каков мир

Я не хочу наружу глядеть

Хочу полагаться на глаза твои

и твои губы

Не хочу ничего ощущать

кроме твоей руки

на старом голом бампере

Не желаю я чувствовать ничего больше

Если любишь мертвые скалы

и громадные грубые сосны

Ладно и мне они нравятся

Расскажи мне красиво

ли шумит ветер

Я закрою глаза и улыбнусь

Расскажи доброе ли утро

или же ясное

Расскажи что за хуйня

с этим утром

и я поверю

И пускай собака

прекратит выть и гавкать

Тут не Китай

никто ее не сожрет

Ладно иди если надо

Я сотворю мирозданье

сам

Пусть все оно ко мне прилипнет

всякая хмурая хвойная шишка

всякая скучная хвойная иголка

И провещаю свою приязнь

из этого бритого кумпола

на 360 градусов

всем зрелищным просторам

всем туманам и снегам

что переползают

сияющие горы

женщинам что плещутся

в ручье

и расчесывают волосы

на крышах

безгласным

кто ходатайствовал мне

из удивительного безмолвия своего

нищим сердцем

пусть богаты они

всем мыслеформам

и протекающим умственным предметам

что тебе тут достаются

под конец твоей призрачной жизни

– по мотивам фотографии Хейзел Филд

¹ Вернусь

Бар отеля «Принс» в Таканаве

Соскальзывая в Чистую Землю[13]

в Пробужденное Состояние Пьяни

в раскаленное досиня Сердце

одного-единственного истинного Аллаха

@ Возлюбленного

Сотоварища Опасных Настроев –

Соскальзывая в 27 Адов

моей личной религии моей собственной милой

темной религии пьяной религии

мое преклоненное колено Поэзии одеянья мои

моя миска мой бич Поэзии

мое предельное обрезанье после

обрезания плоти

и обрезания сердца

и обрезанья тоски

Вернуться дабы Искупиться

Дабы Отмыться дабы Вновь Проститься

Последнее Обрезанье Последнее

и Великое Обрезанье –

Ненамного разломан

и малодушничая

в палящих лучах

Отвратительного Просветления

но теперь наконец-то сдался Великому

Отреченью Поэзии

и не вроде как Мудрому Опыту

или ложным поцелуям Состязательного

Прозренья, а моей личной милой темной

религии Поэзии моему утешительному призу

моим сандалиям и постыдной моей молитве

моей незримой мексиканской свече

моим никчемным маслам чистить дом

и развеивать чары моего соперника

на памяти моей подружки –

О Поэзия мое Окончательное Обрезание:

Вся боль была от страха

и того что отмахивался от голоса девушки

и касания девушки и девушкиного

душистого непритязательного девичества

утраченного три войны назад –

И О любовь моя люблю я тебя вновь

Я пес твой кот твой

твоя змея Клеопатрина

Я кровоточу безбольно

от Окончательного Бесформенного Обрезанья

пока чуть сдвигаю на тебе платье вверх

и целую твое чудотворно

млеком сочащееся колено

И пусть все вы кто глядите

и Б-же упаси!

страдаете в затрудненье

покуда я соскальзываю к Любви –

пускай всех вас объемлет скорей

девичество вашей собственной

темной девической религии

Сэйсэн танцует

У Сэйсэн долгое тело.

Ее бритая голова

грозит световому люку,

а ноги ее спускаются

в яблочный погреб.

Когда она танцует нам

на каком-нибудь нечастом нашем

празднике,

трапезная

с ее грузом невесомых монахов

и монахинь

отскакивает от ее бедер

словно Хула-Хуп.

Почтенные старые сосны

с треском выламываются из караульной службы

и вступают,

как и горы Сан-Гейбриэл

и плоские города

Клэрмонт, Апленд

и Внутренняя Империя.

Океан говорит с океаном,

произносит: Какого черта,

давай уж двинем и мы, подымемся.

Млечный Путь распускает свои спицы

и пробивается к ляжкам Сэйсэн,

как и миры запредельные

и миры нерожденные,

не говоря уж о темнейших дырах

задумчивой антиматерии

и случайных летающих мысленных объектов

вроде этого стиха,

от каких пиздец атмосфере.

Все это кружит у ее бедер

и того, что бедра эти в себе заключают;

все озаряется ее лицом,

ее ничьим выраженьем.

И еще этот страдающий дурень

вот тут, нет, вот тут,

кто считает, будто

Сэйсэн все еще женщина,

кто пытается найти себе точку опоры

там, где Сэйсэн не Танцует.

Вступаем в период

Мы вступаем в период замешательства, причудливый миг, когда люди отыскивают свет среди отчаяния и головокружение на вершине надежд. Миг этот еще и благоговейный, и в нем есть опасность. Людям захочется подчиняться голосу Авторитета, и в каждом уме поднимется множество странных конструкций того, что именно есть Авторитет. Семья вновь покажется основой, очень почитаемая, очень восхваляемая, но те из нас, кого проняли иные возможности, – мы просто сделаем вид, хотя вид этот будет любовным. Общественная тяга к Порядку привлечет множество упрямых непримиримых личностей его навести. На общество падет печаль зоосада.

Мы с тобой, кого тянет к безупречной близости, нам из боязни репрессалий не захочется обмолвиться и словечком пытливого восторга. Все отчаянное выживет за шуткой. Но клянусь – стоять я буду в зоне действия твоих духо́в.

Какой суровой кажется нынче вечером луна, словно лик Железной Девы, а не обычного неразличимого идиота.

Если считаешь, будто Фройд ныне обесчещен, и Айнстайн, и Хемингуэй, – просто дождись и погляди, что нужно сделать со всеми этими сединами тем, кто придет за мною следом.

Но будет там Крест, знак, понятный некоторым; тайная сходка, предостережение, Иерусалим, сокрытый в Иерусалиме. На мне будут белые одежды, как обычно, и я вступлю в Сокровенное Место, как делал из поколения в поколение, – вымаливать, умолять, оправдывать. Я войду в покой Невесты и Жениха, и никто не последует за мной.

Не сомневайся, в ближайшем будущем мы узрим и услышим гораздо больше эдакого от таких, как я.

¹ Я так и не нашел девушку

Так и не разбогател

Ступайте за мной

² Сентябрь 2003

¹ лишь бы побывать одним из них

² даже на самой нижней ступеньке

Моя супруга

Вот эта громадная женщина

(О Б-же она прекрасна)

эта громадная женщина

у кого, пусть даже она это все женщины,

весьма особая натура;

эта громадная женщина

какая приходит ко мне иногда

очень рано поутру

и выдергивает меня из кожи моей!

Мы «кружим по небесам»[14]

в нескольких милях над соснами

и меж нами нету просвета,

но мы не Одно

или что-нибудь вроде.

Мы две громадины,

два безмерных тела

нежности и восторга,

и все услады чуются и усиливаются

под стать нашим размерам.

Когда б такое ни происходило

обычно я готов прощать всех

кто любит меня недостаточно

включая тебя, Сахара,

особенно тебя.

Историческая деревня Клэрмонт

Не припомню, чтобы

прикуривал эту сигарету,

и не припомню,

один ли я здесь

или кого-то жду.

Не припомню, когда

видел столько

красивых мужчин и женщин,

что ходят взад и вперед

по Исторической деревне Клэрмонт.

Должно быть, я разминался,

потому что не припоминаю,

как заполучил эти мышцы;

а эта безмятежность на лице:

должно быть, я отбывал срок

размышляя о ерунде.

Мимо моей скамьи

быстро тянут детей,

но молодняк глубоко

интересует

судьба этого

необычайно громоздкого присутствия

на их тайных погостах,

и они изворачиваются

бросить на меня взгляд.

Скамья говорит:

«Тебя сдует».

Бумажник говорит:

«Тебе шестьдесят два».

Семиэтажный

«ниссан-первопроходец» говорит:

«А вставь-ка ключ

в эту серебристую щелку

за рулем.

Называется зажигание».

– 2 марта 1997 г.

Обеспокоен нынче утром

А. Вот что

Вот из-за чего я так

беспокоился нынче утром:

вернулось мое желанье,

и я вновь тебя хочу.

Мне так прекрасно удавалось,

я был выше всего этого.

Мальчики и девочки красивы,

а я старик и всех люблю.

А теперь хочу тебя снова,

хочу твоего абсолютного внимания,

исподнее твое скручено в спешке,

еще болтается на одной ступне,

и на уме у меня ничего,

кроме как быть внутри

единственного места,

где нет

ни нутра

ни наружи.

Тело одиночества

Она вступила в мою стопу своей стопой

и вошла в мою талию своим снегом.

Она вошла мне в сердце говоря:

«Да, все так и есть».

И так вот Тело Одиночества

покрылось и снаружи,

а изнутри

Тело Одиночества объялось.

Теперь стоит только мне вдохнуть,

она шепчет моей бездыханности:

«Да, любовь моя, все так, все так».

¹ лицо может быть невозмутимо чтобы всегда казаться не глупым а скорее угрожающе неуравновешенным

Все мои вести

Перевод Шаши Мартыновой

и Максима Немцова

1.

Не суждено

стать легендарным

мне в этом городе

базарном,

но кто-то вспомнить

будет рад

такое, что

изменит взгляд, —

от гекатомб

во имя мира

до сложностей

чести мундира,

и тем политике

придаст

баланс получше

и припас.

Страх ни к чему

всяк будет рад,

когда в Пути

пакт заключат.

2.

Гляди же вдаль,

узри простор,

Любовный кинь

нездешний взор:

не только

полюсов заряд

(сердце разбито,

лечит яд),

но важен каждый

поворот,

как на коленях

власть поймет.

А кто от тяжких

дум размяк, —

взлелеет их,

свернет тюфяк.

3.

Смысл не ищи:

мой крик – пустяк,

он есть дорога,

а не знак.

Не порицай –

дурмана нет:

я трезв, но я

люблю лететь.

Тебя взбодрит

мой честный слог –

брось же вскрывать

древний замок.

4.

Вот Таинство

Явилось сим –

кротость сложу

к стопам Твоим?

шепну спасибо

маете?

Тобой мне данной

в доброте,

разрушив время,

дашь мне Ты

тех, кто грядет,

тронуть черты,

премудростью

дедов моих

(что завелась

от слов живых), —

так пишет

нерожденный ум:

полно в нем

Благодатных дум.

5.

Пускай моих

слов скрытый вид

контакты все

соединит,

а если песенка

поет,

пусть вновь Мост

берега сомкнет.

Ты права, Сахара

Ты права, Сахара. Нет ни туманов, ни вуалей, ни далей. Но туман окружен туманом; и вуаль сокрыта за вуалью; а даль непрерывно отплывает от дали. Вот почему нет ни туманов, ни вуалей, ни далей. Вот почему это называется Великой Далью Тумана и Вуалей. Как раз тут Путник становится Скитальцем, Скиталец становится Заблудшим, Заблудший становится Искателем, Искатель становится Страстным Любовником, Страстный Любовник становится Побирушкой, Побирушка становится Горемыкой, Горемыка становится Заклаемым, Заклаемый становится Воскресшим, а Воскресший становится Преодолевшим Великую Даль Тумана и Вуалей. Затем тысячу лет – или весь остаток дня – Таковой вращается в Пылающем Огне Перемен, воплощая собой все преображения, одно за другим, а затем начинает сызнова, и потом вновь заканчивает, 86 000 раз в секунду. После чего Таковой, если он мужчина, готов любить женщину Сахару; а Таковая, если она женщина, готова любить мужчину, кто может обратить в песню Великую Даль Тумана и Вуалей. Ты ли ждешь, Сахара, – или я?

Начальные вопросы

Почему монастыри лучезарных монашек изучают твое произведение, а я пью чай, называемый «Плавный ход» один у себя в хижине воющей зимой?

Почему ты восходишь на Высокий Трон и читаешь невнятный доклад об Источнике Всех Вещей, куда включены сомнительные наблюдения о договоре между мужчинами и женщинами, а я сижу на полу, скрученный в Позу Лотоса (каковая не предназначена для североамериканцев), вычерчивая координатные сетки сверкающих современных городов, где, вдали от твоей власти, вольны процветать демократия и романтика?

Почему ты засыпаешь, когда для того, чтобы познакомить тебя с нашей культурой, я устраиваю просмотры важных сексуальных видеопленок, а когда те заканчиваются, почему ты вдруг просыпаешься и говоришь: «Изучать людскую любовь интересно, но не очень интересно»?

Почему Большая Колесница, что так весело катится по затейливым старым улочкам Киото, не может взобраться по крутым серпантинам Лысой горы? И если этого не может она, есть ли в ней для нас прок?

Почему ирисы склоняются пред тобой, а опасные сосновые шишки падают со значительной высоты нам на незащищенные лысые головы?

Почему ты велишь нам говорить, а в итоге говоришь сам?

Это потому, что колокол призвал меня к тебе в комнату, это потому, что я безмолвен в честь твоего общества, это потому, что я пошатываюсь в аромате некоего невыразимого гостеприимства, это потому, что я забыл все свои вопросы, бросаюсь я на пол и исчезаю в твоих.

– Лысая гора, 1998

Луна

Снаружи луна.

Я увидел эту немудрящую громадину,

когда только что сходил отлить.

Надо было дольше на нее смотреть.

Я скверный воздыхатель луны.

Вижу ее целиком и сразу и на этом всё

для нас с луной.

Сладкое время

Как сладко время

когда слишком поздно

и не нужно тащиться

за ее качкими бедрами

аж в самое свое

умирающее воображение.

Пища хороша на вкус

Пища хороша на вкус

но я лучше не стану есть

Касаться красивой юной женщины

великая честь

в этой юдоли слез

прости меня если тут я спасую

или оставлю на следующий раз

Созерцание дает покой разгоряченному сердцу

ну или так гласит реклама

но я лезу

на стенку

сплетен и бездыханности

Мало того

я не желаю быть другом всем и каждому

у меня нет столько времени

я пощусь

у меня тайный пост

чтобы лицо похудело

и Б-г бы полюбил меня

как любил Он до того

как у меня был интерес

к подобным штукам

Балдеж

Какой балдеж

верить в Б-га

Непременно попробуй когда-нибудь

Попробуй сейчас

и выяснишь

хочет Б-г

или нет чтоб

ты в Него верил

¹ мы не убеждены что есть какое-то улучшение

Корзинка

Тебе надо ходить

с места на место,

возвращая стихи,

написанные тебе,

какие можно подписать твоим именем.

Не обсуждай такого

ни с кем.

Собирай. Собирай.

Когда корзинка полна,

появится кто-то,

кому можно ее подать.

Она расправит широкую свою юбку

и сядет

на черный камень,

а твоя корзинка закачается,

как пылинка в свете солнца,

по приволью

ее колен.

¹ кажется вы стоите там где я должен был стоять

² Монреаль 2003

Подле темных вод

Подле темных вод

скитался я

в Вавилоне жизнь

прошла моя

и святую песнь

я позабыл

в Вавилоне нет

у меня сил

и не видно мне

подле темных вод

где стоит капкан

кто меня там ждет

он разбил мне рот

сердце мне разбил

чтоб из темных рек

больше я не пил

я узрел внутри

им покрыв лицо

свой преступный дух

и свое кольцо

и не видно мне

знать не с руки

кто меня там ждет

ставит кто силки

подле темных вод

страх меня не спас

в Вавилоне мне

место есть сейчас

поразил меня

в сердце самое

молвил: «Сердце то –

оно не твое».

а кольцо мое

отдал он ветрам

окружил меня

всем после сам

подле темных вод

в раненой заре

в Вавилоне жизнь

перепала мне

ветвь увядшая

мне дарила песнь

но ему поют

и ветвь, и весь лес

смолкнет истина

благо канет в сон

стоит мне забыть

мой Вавилон

и не видно мне

всё сплошной обман

кто меня там ждет

ставит кто капкан

подле темных вод

со всех сторон

подле темных вод

где Вавилон

Сама любовь

Л. В[15].

Окно мое наполнил свет

От солнца, что вдали

И так вот в комнатку ко мне

Лучи Любви вошли

И мне в потоках света пыль

Попалась на глаза

Из нее Имя мне творит

Кто Безымянен сам

Любовь струилась надо всем

Скажу я вновь и вновь

Но в дверь открытую затем

Ушла Сама Любовь

Пылинки в солнечном огне

Кружились второпях

Я кувыркался с ними там

В бесформенных роях

Но вот вернулся я, а здесь

Все тот же тихий свет

Но меж Имен и Без-Имен

Просвета больше нет

Любовь струится надо всем

Твержу я вновь и вновь

Но в дверь открытую затем

Уйдет Сама Любовь

Бросай любить