Читать онлайн Исламская интеллектуальная инициатива в XX веке бесплатно

Исламская интеллектуальная инициатива в XX веке

Предисловие

Гейдар Джемаль. Исламский проект: борьба за историю

В святом Коране относительно мало аятов, имеющих универсальный смысл, начало и конец. Большинство высказываний Всевышнего, которые могли бы относиться к историческому метапроекту, подразумеваемому Откровением, трактуют эту тему лишь косвенно. Тем не менее среди всех этих аятов есть один, который прямо говорит именно о провиденциальном стержневом смысле универсальной человеческой истории. «Мы поставили вас общиной в центре, чтобы вы свидетельствовали против человечества в Судный день, а пророк будет свидетельствовать против вас» (2:142–143). Кстати, это один из наиболее плохо переводимых аятов во всех версиях переводов на все языки: «община в центре», как правило, переводится как «люди, удаленные от крайностей», хотя арабские слова умматан васатан означают буквально «умма в середине (или центре)».

Речь в этом аяте идет о том, что община единобожников поставлена Всевышним в центр, под которым подразумевается центр человеческой истории. Чтобы в этом не было сомнений, добавлено: «Вы будете свидетельствовать против человечества», т. е. вы как община будете контрапунктом ко всему человечеству в целом. Стало быть, вы уже сейчас находитесь на осевой линии исторического времени. Аналогичный же статус будет принадлежать пророку по отношению к умме1: он свидетельствует против нее, потому что является ее контрапунктом, архетипом, согласно которому она моделируется, иными словами, пророк есть центр исламской общины, по соответствию с которым она будет судима.

Во всем этом тексте мы видим теологию четкого выстраивания переходов от «внешнего» к «внутреннему». Наиболее внешним является человечество в целом, «глина», которая структурируется помещением в ее середину некоего внутреннего ядра, которому принадлежит историческая субъектность. Это именно община единобожников, избранные люди, те, которые примкнули к проекту, будучи извлеченными магнитом веры из общего хаоса человеческой субстанции. Но что извлекло их, что является архетипом, моделирующим коллектив избранных? Личность пророка Мухаммада (СААС) является как раз тем самым внутренним человеком, последней инстанцией «внутреннего», в котором как в полюсе завершаются все меридианы, на котором обрывается «внешняя» субстанция.

Итак, изначально мировая умма вооружена этим аятом, составляющим альфу и омегу исторической философии ислама. Этот аят постулирует ее избранность и центральность во времени и в сюжете исторического метапроекта (хотя есть и другие аяты, говорящие об избранности мусульман, которые наследуют этот статус у евреев). Тем не менее можно достаточно уверенно утверждать, что в течение большей части истории ислама – а более конкретно, в период после исчезновения двенадцатого имама – мусульмане в целом и их алимы в частности игнорировали роль уммы как оси универсальной истории и соли земли. У коранических ученых Средневековья, даже наиболее выдающихся среди них, не было ясного проектного и геополитического мышления, не было представления о глобальной политике. (Однако у западного христианства, благодаря римскому политическому наследию, такое геополитическое видение было, о чем свидетельствует сам ход подготовки и реализации крестовых походов.) В качестве примера уместно напомнить, что знаменитый автор «Возрождения наук о вере» аль-Газали2, написавший огромное количество трудов по самым разным сторонам знания, ни словом не обмолвился о судьбе Иерусалима, захваченного крестоносцами за пятнадцать лет до его смерти. А ведь это было грандиозное событие, фундаментальная катастрофа для исламской цивилизации, ибо Иерусалим – аль-Кодс – изначально есть третья святыня ислама и направление первой кыблы при молитве до переориентации на Каабу. Третья святыня ислама – в руках беспощадных врагов, а крупнейший ученый своего времени не находит нужным в течение пятнадцати последних лет своей жизни даже случаем упомянуть об этом ударе для мировой уммы!

Инфантилизм геополитического мышления мусульман, ответственных за судьбы своего проекта, будь то в административной или в интеллектуально-теоретической сферах, контрастирует с поразительной живучестью исламской общины в целом, которая как бы почти бессознательно, тем не менее выдерживает громадные невзгоды, обрушивающиеся на нее в течение истории и продолжает распространяться, завоевывая все новые регионы и все новые человеческие пласты в Индии, Африке, Китае, Европе, Америках. Бесспорно, эта стойкость целого вопреки многочисленным дефектам его частей есть прямое проявление покровительства Всевышнего, поддерживающего во имя провиденциальной задачи существование такого особого инструмента, каким является всемирная, всенациональная община монотеистов.

Так или иначе, к началу пятнадцатого столетия своего исторического существования (первый год пятнадцатого века хиджры относится к 1983 году а.д.) умма подошла в тяжелом состоянии с точки зрения своей политической и цивилизационной организации. Несмотря на существование в течение последних шести веков Османского халифата, более или менее защищавшего народы ислама от натиска Запада, значительная часть этих народов, несмотря на отчаянное сопротивление, все же попала под колониальную пяту империализма. Индия моголов, Индонезия, Малайзия, вся Африка (кроме Египта), Средняя Азия, Кавказ – все эти территории контролировались напрямую Британской, Голландской, Российской империями. После 1945 года полтора миллиарда мусульман оказались заложниками примерно шестидесяти национал-бюрократических образований, гордо именующих себя «государствами», во главе которых стоят короли и президенты, ненавидящие ислам, получившие образование в западных центрах, готовящих элиту, лояльную мировому антиисламскому проекту, и полностью контролируемые доминирующим «мировым сообществом». Коррумпированные клановые режимы, обеспеченные опереточными армиями, выпестованными только для подавления религиозных бунтов, но заведомо неспособными отразить никакую внешнюю угрозу, правят «исламской улицей». Эта «улица» хранит пассионарность фундаментального единобожия, но является отрезанной от интеллектуального ресурса и политических технологий, которые могли бы преобразовать энергию веры в историческую субъектность и политическую власть.

В плане политической самодеятельности исламских низов положение едва ли не столь же трагично. На протяжении десятилетий большая часть политически активных элементов была интегрирована в ихванистское движение в его варьирующихся от страны к стране разновидностях. Ихваны («Братья-мусульмане»), делавшие ставку на легитимные, электоральные процедуры, проиграли повсюду, где можно проиграть. Они привели к власти Гамаля Абдель Насера в Египте и были им впоследствии политически разгромлены и перебиты. Они пришли к власти в Судане под руководством доктора Хасана ат-Тураби, который бездарнейшим образом проиграл все данные ему Всевышним возможности и кончил домашним арестом и «сворачиванием» своего политического проекта. Инициированная им всемирная Хартумская исламская народная конференция – потенциально замечательный инструмент структурирования глобальной политической субъектности – ничего не сделала за все сессии своей работы, не приняла ни одного стратегического решения, и максимум того, что удалось добиться в ходе этого грандиозного предприятия, было, возможно, знакомство политически ориентированных мусульман из самых разных частей света между собой. Дело «архиважное», но все-таки несоразмерное по сравнению с грандиозностью первоначального замысла!

За пределами движения ихванов существуют и действуют более или менее маргинальные образования, типа партии «Тахрир», которые продвигают вместо политической идеологии и исторического проекта параидеологию и параполитические мифы вроде «восстановления халифата». Логика и методы этих в целом искренних людей непостижимы в своей инфантильности: можно подумать, что мусульмане существуют не в условиях тотальной войны, которая им объявлена империалистическим Западом, чьи лидеры, кстати, отнюдь не придерживаются идеалов рационализма и здравого смысла, но, напротив, являются адептами эзотерических доктрин, уходящих корнями в Вавилон и Египет, – к двум древнейшим врагам авраамического единобожия.

Эти люди собираются каким-то образом воспроизводить политическую парадигму второго-третьего века хиджры, в то время как на теле исламской родины (совокупности территорий распространения ислама) пылает не менее семи «горячих точек» – фронтов, открытых против мусульман «мировой гордыней» (как принято было выражаться в Иране во времена аятоллы Хомейни). Эти пылающие раны сегодня – Палестина, Афганистан, Ирак, Кашмир, Чечня, Узбекистан, Таджикистан, перечисляя лишь те, на территории которых иностранные наемники убивают женщин, детей и стариков, живущих у себя дома. До недавнего времени к этим ранам можно было причислить также Боснию, Косово и Судан, где вооружаемые США сепаратисты-южане вели тридцатилетнюю войну против центра. Сейчас к этим «горячим точкам» грозят присоединиться Сирия, Туркмения, Азербайджан, Иран и, возможно, Саудовская Аравия. Одного этого перечисления хватает для простой и очевидной констатации: мировая война против ислама – в полном разгаре. Если же мы прибавим к этому войну спецслужб, холодную войну в сфере экономического шантажа и дипломатии, информационный террор, то даже самому тупому станет понятно, что мусульмане являются общиной гонимых, против которых объединены все ресурсы правящих мировых элит.

Собственно говоря, статус «общины гонимых» – это милость Божия. Если бы бомбы куфра не падали на мусульманскую землю и если бы не гибли невинные люди, можно было бы поставить вопрос: а в чем, собственно, выражается та центральная позиция уммы в истории, с которой мы начали? Но кровь мучеников гарантирует нам и подтверждает, что этот центральный статус не виртуален. Куфр по промыслу Всевышнего своими руками делает все, чтобы подтвердить применимость коранического аята к реально существующей общине.

Проблема в другом. Община – да! Но кто в этой общине принимает от ее имени политические решения, претворяемые в жизнь ресурсами всего единобожия, противостоящего «зверю из бездны»? Речь идет о политической субъектности, которой умма сегодня не обладает. У нее есть религиозная субъектность, которую можно интерпретировать как ее метафизическое лицо в историческом времени. Однако задача состоит в том, чтобы трансформировать эту религиозную субъектность в источник политической воли, которая стремится выйти на уровень детерминирования конкретных исторических процессов. Иными словами, умма из пассивно-страдательного залога должна перейти в активно-повелительный.

Стать субъектом – это означает быть структурированным в мировом масштабе на разделяемой всеми ответственными членами общины платформе. Это означает, что политических разногласий, споров по поводу того, что и зачем нужно делать, между мусульманами не должно быть или они должны быть сведены к предельному минимуму. Есть, скажем, сто позиций, однозначный ответ по каждой из которых дает в сумме исторический триумф в перспективе реализации провиденциальной мысли Бога о человечестве. Те, кто согласны по одной позиции из ста, находятся на предельной периферии политического структурирования уммы. Те же, кто согласны по девяносто девяти, расходясь всего лишь по одной, являются интеллектуальным и волевым ядром мировой общины, генерирующим проект и сопутствующую этому проекту стратегию. Между этой периферией, объединенной на одном пункте, и этим ядром, согласным по девяносто девяти пунктам, пролегает весь спектр переходов от пассивного соучастия до активного делания «большого сюжета о человечестве». Это также есть не что иное, как организация взаимодействия – а вместе с тем и противостояния! – между «внешним» и «внутренним», что является главным предметом политической теологии ислама.

Сейчас мы подошли к важнейшему рубежу в наших рассуждениях. Политическая теология – вот тот метод, с помощью которого должна быть построена эта платформа, объединяющая по максимуму позиций максимум пассионарных носителей исламской идеи. Политическая теология есть тот интеллектуальный способ видеть мир в увязке со сверхзадачей, определяемой Божественным провидением, который доступен только в полной мере раскрытому потенциалу исламского сознания. До сих пор этот потенциал не только не был раскрыт, но, как мы отчасти намекнули выше, подвергался всем видам негативного воздействия, препятствующим превращению ислама в ведущую властную силу адамического времени. Между монголами Чингисхана и контрактной армией Джорджа Буша в этом плане нет никакой принципиальной разницы. Однако не будем забывать и о факторе внутреннего сопротивления – клерикалах и лжемистиках, для которых политическая субъектность ислама – это уничтожение их кастового статуса внутри общины и угроза их физическому существованию. (Клерикалы выживают в той мере, в какой они подставляют простых мусульман под бомбы куфра!)

В течение всех четырнадцати столетий ислам твердо стоял на исповедании Шахады – «Нет бога, кроме Бога, и Мухаммад – Его раб и посланник» – не пытаясь расшифровывать ее вглубь. В то же самое время Запад, по видимости, христианский, был занят подробнейшей разработкой эллинского философского наследия. Сегодня эти духовные залежи полностью исчерпаны, философская мысль Европы описала законченный круг от Сократа до Хайдеггера и пришла к разрушению дискурса, поскольку ей больше нечего сказать. А сказать ей нечего потому, что к началу XXI века оказалась полностью исчерпанной тема «универсального». «Универсальное» или «всеобщее» являлось основой основ западной мысли, которая была до христианства и оставалась на протяжении всей христианской эпохи мыслью существенно языческой, связанной корнями с доавраамической метафизикой. Крушение «универсального» в сознании западного человека означает на самом деле крах всей греко-римской цивилизации, которая в разные эпохи выступала то под своим именем, то под именем митраизма-манихейства, но большую часть Нового времени связывала себя все-таки с именем Христа.

Исчерпание философского потенциала Запада открывает простор для беспрецедентной духовной инициативы исламского сознания. Дело в том, что конец философии как таковой есть одновременно и конец всех противостоящих авраамизму традиционных метафизик. Запад взял на себя миссию думать за всех язычников, «доводить до ума» потенциальные дискурсы индуизма, даосизма, не говоря уже о построении потенциальных концептов более периферийных и маргинальных традиционалистских систем, которые были обнаружены структуралистами на всевозможных южных островах и тщательным образом проанализированы и озвучены как достояние вселенского западного духа. Университетский философ большого Запада превратился в своеобразного спичрайтера для всех видов антиавраамического мировоззрения как на уровне сверхрафинированного высшего жречества, так и на уровне самых деградированных форм шаманизма!

Исламская теология подчеркнуто не работает – да и не может работать! – с понятием «универсального». Для этого в тексте коранического Откровения просто нет базы. «Всеобщность» не фигурирует среди фундаментальных ориентиров исламского теологического сознания. Если в какой-то степени мусульманский мыслитель и говорит о том, к чему применим термин «все», то имеет в виду под этим полноту творения, которое вместе с тем ничего не стоит по сравнению с волеизъявлением уникального Божественного Субъекта. «Всеобщее» в глазах мусульманина есть «внешнее», иными словами, вектор детерминирующего ценностного внимания исламского теолога прямо противоположен вектору философского внимания западного мыслителя, для которого, конечно, «универсальное» совпадает с максимально центральным, «внутренним». В этом западный философ ничем не отличается от комментатора ведических текстов или даосского мыслителя, которые отождествляют «универсальное» с осью миров, с центром бытия, имманентно присутствующим во всех его проявлениях.

Исламская теология, противопоставляя в качестве безусловной начальной посылки абсолютно «внутреннее» и абсолютно «внешнее», делает шаг к совершенно новой, взрывающей рутину старого мира, интеллектуальной технологии, в которой поистине будут пересмотрены все прежние ценности. Так, например, в контексте этой оппозиции само понятие власти обновляется по сравнению с той смысловой нагрузкой, которую оно традиционно несло в менталитете, детерминированном традиционной метафизикой. Власть для европейца означает способность сохранить. Власть для теологически мыслящего мусульманина означает способность создать. Единственным Творцом является Аллах. Там же, где власть принадлежит верующим мусульманам, она, с точки зрения этой теологии, становится гарантом тотальной инновации, идущей вплоть до самого дня мобилизации всех скрытых ресурсов. Могут возразить: мусульманские алимы всегда резко предупреждали против бидаат – нововведений. Вот тут-то мы касаемся самого интересного. Речь у алимов идет о нововведениях в исламской вере, в области акыда (т.е. мировоззренческих принципах) и ритуальных практиках. Интерпретаторы распространили отрицание бидаат и на обыденную жизнь, возражая, например, против технического прогресса. Такое расширение неприятия инноваций с ритуала на научно-хозяйственную деятельность как раз и означает смешение «внутреннего» и «внешнего». Другими словами, все цивилизационные проблемы ислама (экономическая и научная отсталость и т. п.), в которых винят клерикалов, объясняются прежде всего «свернутостью» теологии.

Подобно тому как последние две тысячи лет западная философия была всемирным дискурсом, спичрайтерством для всех культур и цивилизаций – и последним уходящим примером этого статуса явился марксизм как наиболее всеобщий метод высказывания западного происхождения, – так и исламская теология должна стать всемирной, но с обратным знаком. Если Запад договаривал за всех традиционалистов то, что они должны были бы сказать от своего имени, но не могли из-за дефицита дискурса, то ислам должен выговорить внутренний смысл, присутствующий в намерениях всех революционеров мира, причем не обязательно, что эти революционеры, по крайней мере на начальном этапе, должны являться мусульманами.

Задача ислама сегодня через тысячу четыреста двадцать лет после хиджры состоит в том, чтобы осуществить интеллектуальную революцию как практический результат революции духа, произведенной Пророком Мухаммадом (СААС). Исламская теология станет универсальным (вот где снова обнаружилось «универсальное»!) методом мышления контрэлит, идущих на смену тираническому «коллективному фараону» – правящим ныне сверхэлитам, у которых должна быть вырвана власть. Субъектом, исторически осуществляющим эту миссию, находящимся в авангарде всех мировых сил протеста, должен стать исламский интернационал, образованный из находящихся во всех уголках мира общин верующих, сошедшихся на политической платформе, с целью напрямую осуществлять историческое творчество во имя уникального Божественного Субъекта.

Общины верующих нового типа – политические джамааты – это объединения пассионариев, которые осуществят небывалую доселе социальную реальность: самостоятельное духовное и политическое бытие людей воинского типа, готовых к самопожертвованию, освобождающих себя, чтобы освободить всех. Никогда до сих пор воинский жертвенный пассионарный тип не выступал как чистый самодостаточный субъект истории. Ислам, вернувший себе теологическое измерение, преображенный политический ислам станет тем условием, благодаря которому революция воинов против жрецов станет возможной, ибо во главе воинов находится пророческая традиция.

Отдельные блистательные личности могли бы быть единобожниками, но не стали ими, ибо жили в дотеологическое время. Они боролись (как могли) против фальсификации авраамизма и против последнего страшного язычества, которое присуще нутру буржуазного человека, но не могли подняться выше радикального дуализма, с помощью которого они хотели выразить трагическую кризисность мира и существования. Мечта этих людей о преодолении энтропии будет реализована на пути политической теологии ислама, в которой воля к смерти и воля к власти найдут свое место в едином уравнении, ответом в котором является жертвенная любовь-страсть.

Некоторые исследователи, исходящие из интересов ислама, опасаются того, что, выйдя из конфессионально-цивилизационного «гетто», ислам «секуляризуется», потеряет свою противопоставленную нечистому, тварному пространству особость, смешается с обыденным существованием попутчиков-немусульман, которые будут вовлечены в исламский революционный проект. Эти страхи беспочвенны! «Внутреннее» в исламе будет той солью, которая никогда не позволит исламу потерять свою теологическую, преображающую силу. Эти люди думают, что границей, охраняющей ислам, является обряд, не замечая, что многие приверженные обряду и образу жизни мусульмане в своем сердце и в своих мозгах заражены западным конформизмом и гуманитарными «ценностями». На самом деле столпы ислама хотя и являются оградой, отделяющей «овец» от «козлищ», эта ограда пассивна и малоэффективна без трансформации мыслящего начала в самом его основании.

Мы публикуем эти исследования, посвященные политическим философам ислама двадцатого столетия, чтобы отдать должное первым шагам, сделанным вопреки всем внешним и внутренним препятствиям в направлении той великой цели, ради которой ислам был ниспослан Всевышним более четырнадцати столетий назад.

Политический ислам в XX веке

Анастасия Ежова. Ислам Али Шариати – единственная универсальная революционная идеология

Биографические сведения

Мусульманский философ Али Шариати (1933–1977) является одним из главных теоретиков и идейных вдохновителей Исламской революции в Иране, представителем возрожденческого течения в шиизме3, сторонником реформации ислама. Он родился и вырос в очень религиозной семье (дед Шариати был знаменитым улемом4; отец – известным исламским активистом). Али Шариати окончил педагогическое училище в Мешхеде, литературный факультет Мешхедского университета, где интересовался историей религий, реформаторским движением в исламе, увлекался западной философией, культурологией, социологией, познакомился с трудами Фанона, Тойнби, марксистских теоретиков. Как один из лучших студентов он продолжил свое образование в Сорбоннском университете, где изучал социологию, философию, религиоведение, историю. Во время своего обучения Шариати ознакомился с трудами К. Маркса, В. Ленина, М. Хайдеггера5, М. Вебера6, Э. Дюркгейма7, слушал лекции Э. Фромма8, Г. Маркузе9, Л. Массиньона10, Ж.-П. Сартра11, более того, был близко знаком с Сартром, Массиньоном, Фаноном12. В частности, он помогал Массиньону в исследовании, посвященном жизни и личности дочери Пророка Мухаммада (СААС) и жены Али (АС)13 Фатимы (АС), а экзистенциализм Сартра оказал существенное воздействие на философию самого Шариати. Также во многом под влиянием Массиньона Али Шариати проявил интерес к теории искусства, занялся исследованиями по проблеме взаимодействия искусства и религии. Закончив Сорбонну и получив степень доктора истории, Шариати вернулся в Иран и преподавал в новом тегеранском теологическом центре «Хусейнийе Иршад», где претворил в жизнь собственную концепцию реформы исламского религиозного образования и стал одним из виднейших идеологов исламского сопротивления монархии. В 1973 году центр был закрыт властями, а Али Шариати был арестован по обвинению в «антиправительственной пропаганде».

Всю свою жизнь Али Шариати был борцом с шахским режимом, членом нелегальных оппозиционных мусульманских организаций, подвергался неоднократным арестам и тюремным заключениям. В 1977 году, спасаясь от преследований шахской охранки, Шариати был вынужден покинуть Иран и поселиться в Англии. 19 июня 1977 года он был найден мертвым в своей лондонской квартире. Хотя по официальной версии смерть Шариати наступила в результате сердечного приступа, имеются все основания подозревать в его гибели руку САВАК.

Место и роль Али Шариати в истории исламской мысли

Таким образом, Али Шариати занимает особое место в истории исламской философии. С одной стороны, он является теоретиком революционного шиизма, представителем реформаторского движения в исламе, в частности, его возрожденческого ответвления. Шариати иногда называют идейным наследником Джемаледдина аль-Афгани и Мухаммада Абдо14, хотя корректность данного сравнения весьма сомнительна, поскольку последних можно назвать скорее агностиками – сторонниками модернизации исламского общества по западному капиталистическому образцу в сочетании с сохранением мусульманской культурной идентичности, нежели идеологами исламского возрождения. Также Али Шариати импонировали взгляды Мухаммада Икбала15. С другой стороны, Шариати как мыслитель испытал значительное влияние западных философских учений – экзистенциализма, маркузианства, марксизма. Своеобразие концепции Шариати заключается в том, что он осмыслил и объяснил сущность исламского вероучения, обосновал потребность в возвращении к принципам первоначального ислама Пророка Мухаммада (СААС) и имамов шиизма (АС), а также необходимость серьезной реформы мусульманства, используя определенные идеи тех направлений в современной западной философии, в которых так или иначе подвергаются критике экономические и идеологические аспекты капиталистической системы, высвечивается кризис и абсурд буржуазного потребительского общества, демонстрируется необходимость бунта и революционных преобразований, осуждается империализм и агрессивная экспансия западных капиталистических государств в отношении стран «третьего мира». Однако интенция Шариати заключалась вовсе не в том, чтобы попытаться представить эти направления философской мысли в качестве панацеи для современного мусульманского общества. Напротив, философ настаивает на неприменимости данных теорий к реалиям и проблемам стран «третьего мира», на их относительной «спасительности» лишь для развитых в индустриальном отношении капиталистических стран, пораженных болезнью потребления. Мыслитель выступал против слепого и бездумного подражания Западу, однако считал для мусульман и ислама необходимым знакомиться с западной культурой, чтобы, с одной стороны, уметь адекватно противостоять агрессивной вестернизации, «знать врага в лицо» и, с другой стороны, лучше понимать собственную культуру и религию. Чувствуется влияние, которое оказал на Шариати Сартр, писавший: «Чтобы получить какую-либо истину о себе, я должен пройти через другого»16. Так, по мнению Шариати, идеи, представляющие собой сильные стороны экзистенциализма, марксизма и т. п., присутствуют в вероучении ислама, который в то же самое время и корректирует их недостатки. Поэтому Али Шариати выявляет общую проблематику, точки соприкосновения данных концепций с мусульманством, а также критикует определенные положения этих философских доктрин, показывая при этом преимущества ислама. Ислам (в его реформированном варианте) Шариати понимает не только как религию и часть культуры некоторых народов Востока, а как единственную универсальную революционную идеологию протеста и освобождения, призванную быть «посреди Востока и Запада, между Правым и Левым, между двумя полюсами, иными словами, в центре поля»17 и направленную как на совершенствование человека, так и на изменение общественных отношений, ликвидацию социального неравенства и эксплуатации.

Онтология Али Шариати и его учение о человеке

Главным принципом онтологии Али Шариати является таухид (единобожие) – первый и основополагающий столп ислама18. Философ раскрывает суть понятия «таухид» следующим образом. Аллах является единственным Творцом и причиной всего сущего, единственной силой, властвующей над бытием, и обладает абсолютным знанием о мире. Его воля распространяется на весь мир, представляющий из себя единое и живое образование. Таухид понимается мыслителем как единство Аллаха, человека и природы. Также существенной для построения онтологической картины в целом и для учения о человеке является история сотворения Адама, которую Али Шариати анализирует в работе «Человек и ислам: свободный человек и свобода человека». При этом Шариати обращает внимание на то, что язык Корана во многом символичен, что является большим преимуществом, ибо делает священный текст вечно живым и понятным многим поколениям. Так, и история сотворения Адама рассказана на языке символов и проливает свет на вопрос о миссии человека. Согласно исламской концепции творения, Аллах захотел создать на Земле наместника – человека, чтобы тот осуществлял божественную волю в мире и выступал в качестве представителя Аллаха на Земле. Аллах также «научил человека именам», что означает, по мнению Шариати, наличие у человека потенциальной способности к пониманию существующих научных фактов. Таким образом, в исламе человек – не беспомощное и ничтожное существо, он не порабощен Аллахом. Далее, в Коране говорится, что Адам был сотворен, с одной стороны, из глины, с другой стороны, Аллах вдохнул в него Свой дух. По мнению философа, в данном случае Коран говорит прежде всего о том, что человек, в отличие от прочих существ, двумерен. Глина является символом всего самого грязного, низкого и порочного в человеке, его пассивности и покорности, отсутствия развития. Божественный дух же знаменует собой активное, творческое начало в человеке, его стремление к совершенству. Шариати интерпретирует следующие аспекты данной истории:

– Онтологический аспект. В соответствии с концепцией таухида, природа едина и подчинена лишь Аллаху, в человеке же происходит схватка, противостояние двух сил, символически представленных глиной и духом (аналогичную борьбу можно наблюдать и в человеческом обществе). В исламе, в отличие от иных религий, сатана противостоит не Аллаху, а божественной части внутри самого человека (как сказано в Коране, лишь шайтан из всех ангелов отказался признать величие человека). Таким образом, в природе нет зла, битва добра и зла разворачивается исключительно внутри человека и общества. Именно поэтому применительно к социальной сфере Шариати считает допустимым применение диалектического метода, который, по мнению философа, не противоречит принципу таухида. Али Шариати анализирует коранические характеристики Аллаха и приходит к выводу, что Бог в исламе также двумерен: в Аллахе соединяются черты иудейского Иеговы и христианского Иисуса – таким образом, по своей природе человек подобен Аллаху.

– Антропологический аспект. Человек в исламе является исполнителем божественной воли на Земле. От всех иных существ его отличает, во-первых, упомянутая двумерность, во-вторых, наличие воли и возможности выбора. Так, ни одно растение или животное не может пойти против своей природы и присущих им потребностей и инстинктов, лишь человек, обладающий волей, способен пренебречь, пожертвовать собственными физическими, духовными и материальными нуждами, может вести себя иррационально, и вследствие наличия воли он сам выбирает добро или зло, самостоятельно решает, быть ему подобным Аллаху или глине. Свобода такого решения порождает ответственность человека за свой выбор. Именно выбор человека определяет его сущность, позволяет охарактеризовать его определенным образом, поскольку изначально все люди одинаковы, равны перед Аллахом (что обусловлено исламским принципом таухида), в них в равной степени присутствует и глина, и божественный дух. Подлинная экзистенция обретается человеком посредством выбора в пользу тех или иных идеалов и ценностей. В вопросе о понимании природы и роли человека позиция Шариати, безусловно, близка взглядам экзистенциалистов, полагавших, что существование предшествует сущности. Так, Сартр писал о том, что «человек сначала существует, встречается, появляется в мире, и только потом он определяется», «человек станет таким, каков его проект бытия» и «ответственен за то, что он есть», «ответственен за свои страсти»19. Сартр полагал, что у человека нет никакой изначальной, сотворенной сущности, и лишь выбор человека, проявляющийся в его поступках, делает его тем, кто он есть. Шариати же, в отличие от экзистенциалистов-атеистов, к коим принадлежал и Сартр, считал одной из предпосылок свободного выбора изначально данную двумерную природу человека, обусловленную обстоятельствами его сотворения. Что касается ответственности, то, по мнению Сартра, человек отвечает не только за свою индивидуальность, но и за всех людей, поскольку «нет ни одного нашего действия, которое, создавая из нас человека, каким мы хотели бы быть, не создавало бы в то же время образ человека, каким он, по нашим представлениям, должен быть»20. Согласно Сартру, человеческая свобода не ограничена ничем, «нет детерминизма, человек свободен, человек – это свобода». Шариати, в свою очередь, утверждает, что человеческая свобода и воля ограничена лишь божественной волей, которая, в отличие от воли человека, абсолютна. При этом человек несет ответственность не только за свою судьбу, свои поступки, но и за исполнение возложенной на него миссии – осуществления божественного замысла, причем ответственен он не только перед Богом, но и перед другими людьми. Шариати высоко ценил учение экзистенциалистов и Сартра в частности о человеке и его свободе, однако отмечал, что экзистенциализм при этом не объясняет, как он должен воспользоваться этой свободой, в то время как ислам указывает человеку путь, по которому он должен следовать, и предоставляет критерии различения добра и зла, объясняет человеку его задачи и дает надежду.

Философия религии Али Шариати

В свете всех этих принципиальных положений философской концепции Шариати представляется интересным проанализировать его философию религии и философию истории, а также ответ мыслителя на вопрос о цели, к которой должен стремиться и отдельный человек как представитель Аллаха на Земле, воплощающий божественный замысел, и исламская умма в целом.

Согласно Али Шариати, религия – вера в тайное, в сокрытую за видимым миром реальность. Эта вера имманентно свойственна любому человеку и обществу, которые могут не верить в Бога или богов, однако от этого не становятся нерелигиозными, ибо в подобном случае верят еще в какую-либо скрытую силу, действующую в мире сущего. При этом важно, что философ отказывается от рассмотрения некой абстрактной религии как таковой, «религии вообще», так излагая свое понимание данной проблемы в книге «Религия против религии»: «С исторической точки зрения религия не существует, есть религии». В своей классификации типов религии Шариати обращается к исламской терминологии, используя следующие понятия: таухид («единобожие»), ширк («политеизм») и куфр («неверие»). В соответствии с представлением об имманентно присущей человеку религиозности, термин «куфр» («неверие») Шариати интерпретирует не в смысле полного отсутствия религии, а как неведение, наличие верований и убеждений, противоречащих основным принципам таухида. Противостояние двух видов религии – истинной (таухид) и искаженной (ширк) мы можем наблюдать на протяжении всей истории человечества, причем история религий, борьба идей, как и история человеческого общества, развиваются по законам диалектики: вначале все люди знают истину и следуют ей, исповедуя религию таухида, затем она подвергается искажению, в русле искаженной религии зарождается движение в пользу истинной религии, построенное на отрицании ширка, которое впоследствии также искажается.

Таухидными являются авраамические религии, религии пророков, а наиболее последовательно идеи монотеизма проводит ислам. Признание единобожия является для этого типа религии основополагающим принципом, из которого так или иначе логически выводимы все остальные постулаты. Религии таухида прежде всего свойственно представление о равенстве, и, более того, братстве людей. При этом отмечаются различные аспекты данного равенства. Во-первых, таухид постулирует равенство социальное, что подразумевает ликвидацию эксплуатации человека человеком и, в конечном итоге, установку на построение бесклассового общества. Во-вторых, из принципа таухида неизбежно выводим и принцип интернационализма, в силу которого ни один народ не может угнетать и эксплуатировать другой народ. Религия единобожия также настаивает и на равенстве полов. В связи с этим Шариати указывает на досадное недоразумение, связанное с неверным переводом Корана с арабского на персидский язык. В частности, в результате этого неудачного перевода укоренилось представление о том, что первая женщина была сотворена из ребра Адама. Шариати поясняет, что арабское слово «риб» может переводиться не только как «ребро», но и имеет значение «природа», «сущность». Соответственно, Шариати поясняет исламский взгляд на проблему равенства полов следующим образом: «…мужчины и женщины – одной природы и были сотворены Богом одновременно. Они – одной расы, они – братья и сестры». Мыслитель уделял значительное внимание проблеме положения женщин в исламском обществе, доказывая, что их бесправие и неучастие в политической жизни противоречат принципам таухида и являются языческими пережитками. Мусульманкам, не желающим, с одной стороны, принимать импортированные Западом стереотипы поведения «современной» женщины, а с другой стороны, и не желающим смиряться со своим приниженным положением, ограниченным лишь домом и семьей, Шариати советует следовать примеру таких знаменитых исламских женщин, как Фатима21 (АС) и Зейнаб22 (АС). Также Али Шариати обращает внимание на следующую важнейшую черту таухидной религии: в ней отсутствует институт церкви. Появление в рамках какой-либо религии клерикального аппарата неизбежно означает ее искажение, вырождение таухида в ширк, а церковь обслуживает господствующий класс, способствуя сохранению социального неравенства и усилению угнетения. Важными политико-правовыми аспектами таухидной религии являются принцип шура («совещательность»), иджма («согласованное мнение», «совместное решение»)23 и признание права на иджтихад24. Истинная религия способствует прогрессу в различных формах, она уважает свободу человека и учитывает его дуалистическую природу, заботясь как о материальных, так и о духовных потребностях. Она не игнорирует его природные инстинкты, в то же время давая ему не утрачивающие своего значения законы и правила поведения, которые помогают поддерживать «глиняное» и «божественное» в человеке в состоянии равновесия. Таухид не порабощает человека, не внушает ему мысль о том, что он беспомощен и ничтожен, не вменяет в обязанность покорность «сильным мира сего» и непротивление злу. Напротив, бунтующий человек, революционер и ниспровергатель, активный борец с несправедливостью и угнетением становится в подлинно монотеистической религии идеалом верующего. Так, первым восставшим был Адам, отказавшийся от опостылевшего ему рая, который Шариати сравнивал с насаждаемым по всему миру западными капиталистическими странами потребительским обществом. При этом в религии единобожия (в частности, в исламе) бунт Адама не квалифицируется как грехопадение, а, напротив, Адам почитается в качестве величайшего пророка, в дальнейшем же продолжателями данной традиции стали другие авраамические пророки, выступавшие в качестве революционных вождей масс.

Раскрывая смысл утверждения о том, что монотеистическая религия санкционирует отрицание существующих порядков, основанных на социальном неравенстве и эксплуатации, Шариати поясняет, что, выступая против угнетения и несправедливости, в конечном итоге таухид борется именно с ширком. По мнению философа, ширк опасен прежде всего тем, что может существовать не только в открытой форме в качестве различных видов политеизма, но и способен поражать изнутри религии монотеистические, искажать их. Более того, ширк стремится внедриться в их структуру, чтобы «обезвредить», поставить на службу правящей верхушке, поскольку таухидная религия представляет опасность для господствующего класса, интегрируя и мобилизуя народные массы на борьбу с находящимися у власти угнетателями. Философ констатирует тот факт, что подобная участь так или иначе постигла все авраамические религии – и иудаизм, и христианство, и ислам. Началом ширка он назвал убийство Каином Авеля, означавшее выбор в пользу насилия, неравенства и частной собственности. Шариати следующим образом описывает процесс искажения религии: любое движение по прошествии определенного времени институционализируется и «застывает во времени», превращаясь в свою противоположность, при этом сохраняя лишь формальное следование прежним лозунгам. С точки зрения Шариати, по отношению к ширку абсолютно справедлива характеристика, данная религии Марксом, – «опиум народа». Искаженная религия всеми силами стремится оправдать существующее в обществе неравенство, придумывая одних богов для господ и других для рабов, осуждает любые проявления протеста и народного возмущения, пресекает все попытки критического осмысления ситуации и изменения сложившихся отношений, объявляя бунт против власти и жажду перемен выступлением против Бога. Ширк отвергает понятие о свободе воли и ответственности человека, старается воспитать в нем социальную инертность, аполитичность, покорность и бездумность, культивирует в людях суеверный страх и невежество. В искаженной религии ключевую роль играет коррумпированное духовенство, обслуживающее официальную власть и ее интересы. Как показывает Шариати, именно в русле искаженной религии зарождается движение протеста, появляется пророк, несущий в массы идеи таухида и поднимающий их на борьбу с эксплуататорами и их официальной идеологией – ширком.

История и ее движущие силы. Роль личности в истории: пророк и шахид

В свете данной теории становится актуальным вопрос о движущих силах и задачах истории, а также о роли личности в истории, а именно: о роли пророка и о роли шахида. «Самая большая проблема истории и социологии и, в частности, социологии ислама, заключается в том, чтобы найти главную причину изменений в обществах», – пишет Шариати в работе «Путь к пониманию ислама»25. Несмотря на то, что он использует диалектический метод при анализе идеологических и социальных процессов, в целом философ не согласен с марксистской точкой зрения, согласно которой противоречия между классами в сфере производства лежат в основе перемен в структуре общества. Он называет четыре фундаментальные силы, которые вызывают трансформацию в социальной сфере: это личность, традиция, случайность и массы. При этом философ критикует подход, согласно которому в истории все решает случай, равно как и представление об обществе как о некоем пассивном образовании, подобном дереву, которое лишено собственной воли и развивается исключительно по законам, схожим с законами природы. Также Шариати полемизирует с учеными, склоняющимися к абсолютизации роли личности в истории. Он излагает мусульманскую точку зрения по поводу вопроса о движущих силах истории. Несмотря на то что ислам отводит пророкам, и в частности Пророку Мухаммаду, особое место в истории, их роль не исключительна. Функция пророков заключается лишь в том, чтобы познакомить массы с истинной религией и указать путь устранения религии искаженной, ликвидации эксплуатации и несправедливости. На этом их миссия заканчивается, ибо люди, обладающие свободой выбора, сами решают, внять им увещеваниям пророка, принять его или же отвергнуть. Таким образом, наиболее эффективным фактором в истории Шариати считал массы и традицию, дающую обществу образец поведения и непреложные законы.

Философ также уделяет существенное внимание вопросу о шахадате и его смысле. Стоит отметить, что шиитский ислам всегда особо превозносил и воспевал мученичество за веру, а сам Шариати назвал красный революционный шиизм именно религией мученичества. Между тем в работе «Джихад и шахадат» мыслитель развел понятия «мученик» и «шахид», указав на то, что в этимологическом отношении они являются антонимами. Так, английское слово «martyr» («мученик») имеет в своей основе латинский корень «mort», что означает «смерть», «умирание». Говоря о мученичестве кого-либо, мы имеем в виду конкретного человека, который умер за Бога и веру. Однако, как подчеркивает Шариати, шахид вечно жив и служит воплощением метафизической святости. «Шахид – это тот, кто отрицает все свое существование во имя сакрального идеала, в который мы все верим». Делая выбор в пользу смерти за данный идеал, шахид обретает подлинную экзистенцию в виде той идеи, за которую отдал жизнь. Таким образом, «человек становится абсолютным человеком, потому что он больше не является конкретной личностью, индивидуумом. Он – идея». При этом Шариати уточняет, что шахид живет в качестве идеи среди людей, в то время как для Аллаха он остается просто человеком, индивидуумом. Философ различает два вида шахадата: «внутри» джихада и шахадат в собственном смысле слова. Различие между ними Шариати наглядным образом демонстрирует на примере двух мусульманских шахидов: Хамзы26 и Хусейна27, принятых философом в качестве идеальных типов. Так, Хамза является моджахедом, воином ислама, который был убит в бою и вследствие этого стал шахидом. Целью Хамзы был не шахадат, а джихад, то есть не смерть, а победа. Поэтому в данном случае гибель Хамзы воспринимается прежде всего как трагедия, хотя кончину героя нельзя назвать абсолютно бессмысленной, ибо он обрел вечную жизнь в качестве идеи, став шахидом непреднамеренно. Однако имам Хусейн целенаправленно и сознательно избирает шахадат задолго до собственной смерти, причем между этим выбором и непосредственной гибелью могут пройти месяцы и годы. «Смерть выбирает Хамзу, но Хусейн выбирает смерть»28. Шахадат не есть самоубийство, причина которого заключается в личных неудачах и страданиях человека, выбирающего для себя этот путь. В то время как «джихад является славой ислама», «шахадат выявляет то, что скрыто»29. Жертвуя своей жизнью, шахид воскрешает идею, за которую умирает, заставляет людей вспомнить попранную и забытую истину – он «свидетельствует за эту невинную, безмолвную и униженную жертву»30. Смерть в данном случае – не несчастный случай и не самоцель, она – «оружие в руках друга, которым он поражает врага в голову»31. Шахид приходит на помощь истине в наиболее кризисные моменты, когда больше нет иных средств для борьбы, и своим выбором в пользу смерти исправляет безнадежность положения. Так или иначе, у пророка и шахида сходные задачи: они являются вестниками истины, мобилизуют массы и указывают им путь: один – в проповедях и увещеваниях, другой – посредством собственной смерти.

История и судьба ислама через призму философии Шариати. Проблемы современного мусульманского общества. Необходимость возрождения и реформации ислама в понимании Али Шариати

Используя данные теоретические разработки, Шариати рассуждает о судьбе, проблемах, задачах и перспективах ислама и современного мусульманского общества. В статье «Красный шиизм и черный шиизм» философ с горечью констатирует, что лишь в первоначальном исламе, исламе Пророка Мухаммада, присутствовали все атрибуты истинной таухидной религии. Ислам, появившийся с возгласом «Нет!», пришедший в качестве религии протеста, сопротивления неравенству, угнетению и компромиссу, после смерти своего основателя начал подвергаться искажению. Как указывает Шариати, суннизм «с самого начала» институционализировался, выродился в «правительственный ислам», став «конгломератом наиболее необоснованных и полных предрассудков верований и грубых правил». Только члены семьи Пророка – Али (олицетворение справедливости и воплощение истины), Фатима (символ первого протеста), Хасан (олицетворение последнего сопротивления)32, Хусейн (вестник мученичества и символ кровавой революции), Зейнаб (несущая свидетельство за беззащитных заключенных в системе палачей), продолжили революционные начинания Мухаммада (СААС). Они не только посвятили жизнь служению делу истинного, а не искаженного ислама, но и в ряде случаев выбирали смерть во имя торжества мусульманских идеалов, становясь шахидами. Именно шииты, представлявшие собой «угнетенный, жаждущий справедливости класс в системе халифата», на протяжении восьми веков боролись против ширка в обличии таухида, против правителей и феодалов, эксплуататоров и обслуживающих их мулл. Красный алавитский шиизм из религиозно-философского направления в исламе превратился в «глубоко укоренившееся и революционное социально-политическое движение масс». По свидетельству Шариати, «как любая революционная партия, шиизм имел хорошо организованную и информированную структуру, ясную идеологию и дисциплинированную организацию» и оставался идеологией адекватного протеста (в отличие от протеста суфиев, отрешенных от мира и равнодушных к судьбе народа) вплоть до эпохи Сефевидов, когда шиизм стал официальной, т. е. правительственной религией Ирана, так же как и суннизм, институционализировался, сделался опорой господствующего класса, превратившись из «красного» шиизма – религии мученичества – в «черный» шиизм – религию оплакивания.

Говоря о положении современных мусульманских стран, Али Шариати указывал на следующие проблемы, с которыми столкнулось исламское общество:

1. Разносторонняя экспансия западных государств. Анализируя различные аспекты национально-освободительной борьбы, Шариати обращается к трудам Ф. Фанона (в частности, к работам «Проклятьем заклейменные», «Пятый год алжирской революции»), считая их весьма полезными. Как указывает Шариати, капиталистические страны при этом преследует определенные цели и используют следующие методы колонизации стран «третьего мира»:

– Под видом «цивилизации» государствам Азии и Африки навязывается модернизация потребления, что обусловлено связанным с кризисом перепроизводства на Западе желанием продать, по сути, не нужные народам Востока товары, представив их наличие в качестве необходимого атрибута «прогрессивности» и «цивилизованности».

– Искусственное разжигание этнических конфликтов, культивирование «общности по крови» и дискредитация цивилизационной общности. Вслед за Фаноном Шариати считает национализм действенным лишь до обретения страной независимости, в дальнейшем же он становится орудием в руках агрессора.

– Посредством активной и изощренной пропаганды людей отвлекают от осмысления истинных причин проблем своего общества, направляя их по «ложному следу» (так, источниками отсталости иранского общества при шахском режиме назывались ислам, «сексуальная несвобода» и персидский алфавит). При этом происходит подмена проблем стран «третьего мира» не имеющими к ним никакого отношения социальными проблемами индустриального Запада, несмотря на очевидную разницу в культурных особенностях, экономической и социальной структурах этих обществ. Именно поэтому для мусульманского общества, которое, по оценкам Шариати, по своему развитию находится приблизительно на уровне Европы эпохи Ренессанса и зарождения раннекапиталистических отношений, неактуальны западные идеологии – ни буржуазной, ни антибуржуазной направленности. Так, Сартр, критиковавший капиталистическое общество, погрязшее в роскоши и безудержном потреблении, философы, констатирующие отчуждение в процессе производства, в результате которого человек занят изготовлением товаров, чтобы есть, и ест, чтобы изготовлять товары, не могут быть поняты в нищей мусульманской стране, где обездоленным попросту нечем питаться.

2. В условиях столь агрессивной экспансии мусульманам необходима идеология, с помощью которой можно было бы эффективно противостоять вестернизации, мобилизовать массы и направить их на построение справедливого общества. В отличие от Фанона, скептически относившегося к потенциалу религии, идеальным претендентом на эту роль Шариати, безусловно, считает истинный революционный ислам, тем более, что данная религиозно-политическая доктрина не является чуждой в цивилизационном и ценностном отношении. Проблема, однако, заключается в том, что ислам и в суннитской, и в шиитской версии подвергся искажению, «застыл во времени», оброс дремучим и услужливым в отношении властей клерикальным аппаратом, покрылся многочисленными языческими наслоениями и предрассудками, никакого отношения не имеющими к чистому исламу Пророка Мухаммада и праведных шиитских имамов. Данная метаморфоза не является результатом внешнего заговора и гонений, иностранной агрессии, которым ислам достойным образом противостоял, а был искажен, «подорван» ширком изнутри, вследствие предательства коррумпированного духовенства. Поэтому, делает вывод Шариати, ислам нуждается в реформации, подобной протестантской реформации христианства. По мнению Шариати, наряду с возрождением фундаментальных, изначальных, вневременных принципов религии единобожия, необходимо провести серьезную ревизию вторичных догматов, обусловленных тем или иным историческим контекстом, четко разграничить «базисные» и «надстроечные» постулаты ислама. При этом необходимо строго следовать «базисным», основополагающим принципам религии единобожия, в то время как «надстроечные» элементы вероучения не могут считаться вечными и неизменными. Почему Шариати не ограничился позициями возрожденчества, а столь настойчиво призывал к реформе мусульманского вероучения? По мнению философа, важной задачей является не только восстановление принципов первоначального, истинного, таухидного ислама, но и недопущение дальнейшего вырождения таухида в ширк. Поскольку в концепции Шариати искажение религии есть не что иное, как «окаменение во времени», препятствовать ему должно постоянное движение вперед, «перманентная революция», активное и творческое развитие вероучения в соответствии с потребностями эпохи. Решающую роль при этом Али Шариати отводит практике иджтихада. Шариати констатирует, что несмотря на то, что в шиизме формально «врата иджтихада» остаются открытыми, на практике муджтахиды в силу своей ограниченности и неадекватности эпохе просто не способны его применять33. Философ настаивал на серьезной реформе теологического образования, предлагая нетрадиционную программу обучения, предполагающую как фундаментальную подготовку в области исламских дисциплин, так и повышение эрудиции студентов, воспитание в них навыков оригинального мышления, использование новейших методик преподавания. Также Шариати считал средством понимания ислама искусство, назвав его языком беседы с тайным (примечательно, что и у Хайдеггера была идея, согласно которой в языке поэту раскрывается дар бытия (свобода и истина), им, поэтом, говорящего). В целом же Али Шариати призывал «исламский протестантизм отбросить все, что мешает свободе мысли, и открыть простор новым идеям и веяниям…». Сам философ следовал данному принципу при построении собственной концепции, не боясь, например, использовать идеи западных мыслителей, пусть даже стоящих на позициях атеизма, если считал их полезными для понимания и творческого развития мусульманского вероучения.

По мнению Шариати, после сокрытия имама Махди миссия претворения данной реформы в жизнь и руководства должна быть возложена на того, кого философ называет осведомленной личностью: на человека, обладающего знанием, осознающего проблемы своего общества и чувствующего ответственность за судьбу ислама и народных масс. В данном случае речь идет не о знаниях, приобретенных в ходе изучения исламских наук или получения светского образования, ибо «знание – это свет, который Аллах зажигает в сердце того, кого пожелает»34. Согласно гносеологической концепции Шариати, подлинное знание в исламском смысле находится не вне человека, а в нем самом, ибо Аллах «научил человека именам», заложил в человеке предпосылки понимания. Ни муджтахиды и улемы (которых Шариати называет ответственными за то, что народ не знает сущности ислама), ни светские интеллектуалы (их мыслитель обвиняет в незнании проблем своего общества, изоляции от народа) не могут считаться осведомленными только в силу того образования, которое они получили, ибо оно не гарантирует понимания и обретения чувства ответственности. Осведомленный человек должен выполнять ту же функцию, что и пророк и имам, только до наступления сокрытия имама Махди он избирался непосредственно Аллахом, а во время сокрытия умма формирует правительство из наиболее талантливых и одаренных людей, которые выбирают руководителя, ведущего народные массы к заветной цели – построению живущего по законам ислама таухидного общества, в котором отсутствует деление на классы, нет частной собственности и угнетения. Образцом религиозного вождя, осведомленной личности Шариати считал имама Хомейни.

Философия Али Шариати глазами имама Хомейни

Что касается лидера Исламской революции, то он, в свою очередь, инновацию Шариати не принял. Безусловно, в программах Шариати и Хомейни много общего: оба понимали ислам как интернациональную революционную идеологию (точнее говоря, теологию), предназначенную для служения обездоленным всего мира и борьбы с угнетателями, как единственную систему, призванную сделать мир справедливым, и т.д. Проблема состоит даже не в ярко выраженном антиклерикализме Шариати, поскольку, в том числе и не желая сеять раздор в рядах оппозиции, он высказывался одобрительно в адрес революционно настроенных улемов, в то время как со стороны имама чувствовалось явное недоверие к духовенству. Во-первых, онтологическая концепция Али Шариати весьма уязвима с точки зрения исламской теологии, поскольку имеет пантеистический характер. Во-вторых, несмотря на то что сам Хомейни во многом переосмыслил центральные догматы шиизма, он считал ревизию ислама со стороны Шариати крайне опасной. Так, Хомейни призывал не отступать как от первичных, так и от вторичных предписаний ислама, обвиняя в косности и деградации конкретных людей – порочных ахундов, считая основной задачей избавление от них, а вовсе не ломку системы теологического образования, пересмотр вторичных положений религии. Шариати видел источник всех бед в системе, в искажении самого ислама, а не в происках агентов шахского режима и его заокеанских хозяев. Если Шариати считал залогом сохранения базовых принципов ислама иджтихад, то Хомейни рассматривал как «защитный пояс» ислама именно систему религиозного образования, тщательное следование всем предписаниям (при этом, конечно, поощряя иджтихад). Лидер Исламской революции отверг концепцию Али Шариати также в силу того, что она де-факто дезавуирует «велаят-е-факих»35 как политическую доктрину. Наконец, заигрывания Шариати с марксизмом не могли понравиться имаму. Конечно, называть Шариати «исламским марксистом» некорректно, ибо он не принимал материалистическую и атеистическую направленность данной философии, называя ее одномерной, и в то же время полагал, что у марксизма и ислама разная теоретическая база, но одна цель – построение бесклассового общества, общества без частной собственности. Имам категорически возражал против такого подхода, считая его противоречащим исламским законам, о чем писал в «Религиозно-политическом завещании», где также резко осудил левую организацию «Моджахедин-е-халг»36, принявшую многие положения концепции Шариати, в том числе и тезис о построении бесклассового общества, и выступившую против исламской республики.

Заключение

Али Шариати является вторым по значимости и влиянию после имама Хомейни идеологом Исламской революции в Иране. Какими бы ни были его разногласия с лидером революции, вклад Шариати в историю мусульманской мысли огромен. Во-первых, он предложил мусульманским странам проект модернизации без вестернизации на исламской почве, а также призывал к сотрудничеству суннитов и шиитов на основе общности проблем и ответственности за судьбу мусульманства. Во-вторых, он представил ислам как универсальный надкультурный революционный проект. В-третьих, Шариати осознал необходимость диалога радикального ислама с западными левыми нонконформистскими силами. В-четвертых, он указал на острейшую проблему, актуальную как для современного мусульманского фундаментализма, так и для любой идеологии вообще, – проблему противодействия процессу предательства победившей революции, превращения ее в свою противоположность, опасности клерикализма в любом его виде. Эта тема является чрезвычайно болезненной и насущной как для современного Ирана ввиду сложившейся там политической ситуации, так и для нашей страны, пережившей предательство Октябрьской революции, последствия которого печально известны.

Беседа первая (Москва, февраль 2003 г.)

Участвовали Г. Джемаль, А. Ежова, А. Шмаков и М. Трефан

В исламском поле можно быть радикальным революционным мыслителем и можно быть консервативным, буржуазным или клерикальным философом; можно защищать исламский социализм, а можно – халифат. Все эти люди будут, естественно, мусульманами, и все они будут считать, что исходят строго из Корана и Сунны. С одной стороны, эти мыслители будут правы, потому что они пытаются искренне, достоверно – в рамках своей логики и своего понимания – действительно не нарушать того, как они видят Коран и Сунну, как они их прочитывают. С другой стороны, понятно, что все они будут не правы в той или иной степени по более фундаментальной причине: у них на сегодняшний день нет метода – метода интерпретации, истолкования того, что они читают, – применительно к вопросу о власти, о реализации провиденциального смысла пребывания человека на земле.

Гейдар Джемаль. В 1996 году на конференции в ЮАР умер Калим Сиддыки – британский теолог и политик пакистанского происхождения, создавший Исламский институт планирования и исследований и ныне действующий Исламский парламент в Великобритании, в котором более двухсот тысяч членов. Он написал ряд книг по политическому исламу, Исламской революции, создал проект конституции революционного нового Пакистана – после свержения нынешнего режима. Его брата я тоже хорошо знаю. Но брат не такой большой человек, как покойный Калим Сиддыки, он просто нормальный хороший человек средних возможностей, который старается делать то, что может.

Антон Шмаков. Он тоже живет в Британии?

Гейдар Джемаль. Они все лондонцы. Брат Калима Сиддыки старается поддерживать Институт, поддерживать все проекты… Конечно, там кризис наступил, бюджет не полный – только 20% от необходимого.

Калим Сиддыки создал два медиасредства – Muslimedia и Crescent International (эта газета ушла потом в Канаду). Он был влиятельным человеком, пользовался большой популярностью, и по сей день оставшееся после него политическое наследство актуально среди мусульман Великобритании и не только. К нему относятся вообще как к сильному, продвинутому деятелю – среди юар-овских мусульман, например. Он написал очень много небольших книг и статей, направленных против nation-state. Он был жестким агрессивным критиком нынешнего состояния мусульманского геополитического пространства, разделенного на национальные государства…

Наша задача сегодня – пройти некий первый этап, ознакомиться с тем спектром авторов, которые существуют в политической философии ислама сегодня. Это первый пункт. Второй пункт – понять и сравнить их достоинства и слабости. Третий пункт – выяснить, каким методом они пользуются, составляя свое видение реальности. Понятно, что это – Коран, Сунна37, принадлежность к исламскому мировоззрению. Но в исламском поле можно быть радикальным революционным мыслителем и можно быть консервативным, буржуазным или клерикальным философом; можно защищать исламский социализм, а можно – халифат. Все эти люди будут, естественно, мусульманами, и все они будут считать, что исходят строго из Корана и Сунны. С одной стороны, эти мыслители будут правы, потому что они пытаются искренне, достоверно – в рамках своей логики и своего понимания – действительно не нарушать того, как они видят Коран и Сунну, как они их прочитывают. С другой стороны, понятно, что все они будут не правы в той или иной степени по более фундаментальной причине: у них на сегодняшний день нет метода – метода интерпретации, истолкования того, что они читают, – применительно к вопросу о власти, о реализации провиденциального смысла пребывания человека на земле.

У этих мыслителей есть общее понимание, самые общие теологические позиции, общий словарь. Человек – наместник Бога. Но что значит быть наместником? И почему он наместник Бога? И что – это параллельно? Есть Бог, Который контролирует все, Вездесущий, – не падает листок с дерева и не происходит ничего ни с муравьем, ни с пылинкой, а с другой стороны – параллельно с Ним существует наместник. Наместник – это есть некая степень свободы, некая степень удаленности, некая степень замещения. Одно значение арабского слова «халиф» – «наместник», а другое интересное значение – это «наследование», то есть человек поставлен наместником и преемником Бога. Эту общую теологическую позицию надо раскрыть, потому что главная проблема состоит в том, что масса очень глубоких странных позиций, данных в Коране, подвергаются поверхностному, банальному раскрытию на клерикальном уровне, и эти тафсиры38 сводятся, как правило, вообще к повторению того, что сказано – чуть иными словами, в другом порядке… Но даже более глубокие комментарии в большинстве случаев просто жуют нечто осторожно, в диком рационально-клерикальном страхе зарваться, сказать что-то лишнее, подпасть под критику, под отповедь и т.д. Но мы не должны этого бояться, – а, видимо, многие мыслители, которые поднялись в ХХ веке, были скованы этой традицией неправильного понимания «страха Божьего», из-за чего у них были связаны языки и мысли, и они вообще фактически отказывались от глубокого анализа.

Итак, первая задача – понять, о чем говорили эти мыслители. Второе – осознать их слабые и сильные места. Третье – выявить их методы и четвертое – выработать, соответственно, собственный метод. На базе критического анализа этих мыслителей мы должны понять, чего им не хватало методологически. После этого, на пятом уровне, мы попробуем выступить с философским анализом того, какого типа мыслители нужны сегодня и какого типа мыслителей следует ожидать в ближайшее время новой волны идеологизации политического ислама.

Ну и, конечно, побочный момент – это взаимодействие существующей исламской политической мысли с европейской мыслью. Настей с самого начала тонко проведен курс на ощущение того, что Али Шариати работал в пространстве французского, сартровского экзистенциального философствования, но вместе с тем у нее хорошо чувствуется, что Али Шариати не в полной мере интегрировал в себя методологию западного философствования, оставшись национальным и эклектичным мыслителем, у которого не было внутренней интуиции метода, единства метода и стиля. Такие философы есть и на Западе. Например, Николай Гартман39 – эклектичный мыслитель, можно упомянуть и неокантианцев Марбургской школы… То есть нельзя сказать, что эклектизм – это вообще характеристика восточных мыслителей.

Восточные мыслители в сегодняшних условиях неизбежно страдают вкусовщиной. И они, естественно, слабы в ощущении приоритетов и часто ссылаются на совершенно маргинальные имена. В частности, очень многие иранские теологи изучают «Многообразие религиозного опыта» Джеймса, совершенно ныне забытого автора, любопытного, – конечно, хорошо его знать, быть эрудитом…

Анастасия Ежова. Мы, кстати, два месяца его изучали на философском факультете в прошлом семестре, главу за главой. У нас предмет такой был – «Психология религии».

Гейдар Джемаль. Видимо, то же самое происходит и в кумских семинариях.

Антон Шмаков. Я слышал об одном шотландском товарище, Якубе Заки40.

Гейдар Джемаль. Это мой друг. Он прекрасно знает правый спектр Европы, был очень дружен с внучкой Муссолини. Вообще Якуб Заки – это человек, который вхож в разные двери, салоны и ложи. Он очень бодр и подвижен, хотя ему уже за шестьдесят.

Антон Шмаков. Когда-то я интересовался Клаудио Мутти41.

Гейдар Джемаль. Клаудио Мутти – издатель.

Антон Шмаков. У меня есть его книжка о «Железной Гвардии».

Гейдар Джемаль. Да, наш друг Мутти…

Антон Шмаков. У него есть брошюрка «Нацизм и ислам».

Гейдар Джемаль. Я думаю, что сегодня эта тема – нацизм и ислам – устарела. Правый спектр вообще перестал быть актуальным. Он сегодня уже настолько маргинализировался… Кроме того, в нем есть фундаментально неприемлемые позиции – трудно себе представить правый спектр без национализма.

Антон Шмаков. У Клаудио Мутти я читал, кстати, работу «Эвола и ислам».

Гейдар Джемаль. У него есть «Ницше и ислам», «Эвола и ислам», «Нацизм и ислам». У бедняги Мутти есть религиозная вера – он мусульманин – и существуют личные пристрастия. Он пришел в ислам из нацизма, ну, и хочется ему это как-то совместить… Я внимательно и с большим сентиментальным сочувствием читал его книжку «Ницше и ислам», но я бы написал лучше, потому что он пропустил целый ряд выгодных позиций, хотя даже эти выгодные позиции тему не спасают. Не он первый любит Ницше в исламе. Мухаммад Икбал, кашмирский поэт, написал книжку «Джавад-наме», посвященную своему сыну Джаваду. «Джавад» означает еще и «вечность». В этой книге Джавад путешествует по планетам, по семи небесам, на каждом из которых он встречается с мыслителем.

Антон Шмаков. «Божественная комедия»?

Гейдар Джемаль. Там есть Платон42, но там есть и Ницше43, о котором Икбал пишет очень тепло и нежно. Откровенно говоря, я все это воспринимаю как парарефлексию, мотивированную экстрафилософскими опусами. Ницще, конечно, интересен, не понят, в чем-то устарел – даже стилистически, какие-то места перестали восприниматься адекватно, но к исламу его очень трудно притянуть.

В чем проблема этих правых мыслителей, в том числе и «Языческого империализма»? Эвола вообще очень проблемный автор, у которого чересполосицей интересные места сменяются откровенно слабыми. Проблема всех этих авторов – их гуманизм. Все фашистские мечтатели зациклены на любви к человеку. Даже Ницше – с его страшной суровой критикой человека, с его оправдавшимся предсказанием о последних людях, которые будут «моргать и прыгать как блохи» (гениальнейшая формула постмодерна!), со своей ставкой на сверхчеловека – был эгоцентричным приверженцем земли. Понятен его пафос ненависти к лживой сентиментальной пасторской патоке, к психичности, которую он отрицает во имя брутального experience'а – но на самом деле это две версии одного и того же.

К сожалению, очень многим современным мыслителям неочевидно, что глина имеет широкий спектр манифестаций, она может быть грубой, может быть тонкой и огненной. Как тонкая глина она может выглядеть просто духом. Весь спектр переживаний и опытов, связанных с медитацией, с йогой, с внезапным интуитивным прозрением, – это спектр глины, которая может представлять собой даже чистую энергию – причем не низшего типа, как разряды молнии, а незримо абсолютного, декретного – очень высокий порядок джиннов. Потом существует еще более высокая энергия рока, которая манифестируется в нашем пространственно-временном континууме как необратимость причинно-следственного ряда. В парафизических построениях, делаемых фундаментальными учеными, сейчас заново ожила тема возможности амбивалентного тока времени – но это непонимание природы времени. Время не есть субстанция, время есть просто последовательность состояний, каждое из которых меньше предыдущего, попросту – энтропия. Время и энтропия – это одно и то же. И время – неотъемлемая функция гравитационного поля. Время пожирает пространство и убивает само себя. Энергия гравитации, энтропии и причинно-следственного ряда – это тоже энергия глины. Алхимики так прямо и говорили: наша задача – сделать материю духовной, а дух – материальным. Есть глина, цветовой ряд – от наиболее холодных цветов до наиболее теплых, от фиолетового до красного. Ницше не понимал, что задача Единобожия – полностью выйти за этот регистр.

Можно выйти через Белое, можно через Черное. Выйти через Белое, через синтез всего, – ложный путь, который ведет нас к космизму, неоплатонизму, к адвайта-ведантизму, к постулированию Великого Тожества, лежащего в основе клерикально-инициатического мировоззрения. Фатальное и финальное Черное – это не-цвет. Тут на помощь нам приходит некий контекст некоторых радикальных герметиков прошлого, которые говорили: наш свет рождается из Черного чернее Черного – Negrum plus quantum negri. Если помещаешь в центр черного еще более черное, то начинает сиять потрясающий свет, распространяющийся по черному предыдущему. Это не свет огненного светила, он не иррадиирует – это и есть Нур, Аллаху нуру-ус самавати ва-аль ард.

Антон Шмаков. «И Господь – свет небес и земли».

Гейдар Джемаль. Правильно.

Максим Трефан. Вы как-то заметили, что в сонете Рембо «а» – черного цвета. В моем представлении это еще и цвет последней определенности, последнего утверждения. Это ведь определенный артикль, как the, то есть al начинается с «а», это первая гласная, алеф. Я думаю, есть три основных звука – «а» (открытый рот), «м» (сомкнутые губы) и «ф» – звук выдыхаемого воздуха.

Гейдар Джемаль. Я бы сказал – «х», которое не предполагает действия губами, просто щелевое сужение гортани. Вы совершенно правильно увидели ситуацию, но забыли еще «л». «М», «л» и «х» – являются наиболее крайними точками в любой фонетической системе…

Я думаю, что универсальности Послания не существует. Если Послание обращено ко всему сущему, то в нем нет напряжения, энергетического потенциала. Послание должно быть обращено к одной исключительной точке, которая лимитирует неопределенное безграничное множество. Вы берете лист бумаги, на котором существует неопределенное множество точек, сосчитать которые нельзя, – но лист конечен. Всякое Послание может быть только о конечности. И выявить эту конечность можно, только адресовавшись к одной-единственной точке. Вы ставите карандашом на лист точку – и сразу это пространство структурируется. Появляется точка, противопоставленная всем остальным – невидимым, потенциальным, непересчитанным. Эту точку не надо считать, она одна, но она мгновенно обнаруживает конечность всего множества, всей плоскости. Не дурную бесконечность цифрового ряда, а трансцендентную конечность. Именно к ней обращается Послание и говорит: докажи своей судьбой, своей единственностью, что лист, внутри которого ты выделена, действительно конечен.

Естественно, данной точкой является Человек – Пророк и Умма. Если бы это Послание было адресовано к джиннам, ангелам, к звездам – то оно было бы бессмысленно. Вот почему в Коране Аллах говорит, что все эти точки на листе, все реалии манифестированного космоса – отказались от Завета. И только наислабейший человек – согласился. Но ведь отказ от Завета свидетельствует о том, что Послание-то не универсально, а эксклюзивно.

Максим Трефан. Как же соединить «местечковый патриотизм» планетарного человека с его эксклюзивностью?

Гейдар Джемаль. Мы же говорим об эксклюзивности его инструментальной функции. Человек перифериен как онтологическая данность, но он помещен наместником, он избран.

Максим Трефан. Избрание не ставит его в привилегированное положение?

Гейдар Джемаль. Раскольников избрал топор. Это был единственный, уникальный топор, место которого потом – в музее. Но ведь этот топор не стал больше Раскольникова, больше старухи, больше Достоевского. Нет, это маленький кусок дерева, на который надет еще меньший кусок железа. Но он судьбоносен. Человек – инструмент. В чем проблема «языческих империалистов»? Они думают, что человек – это цель в себе. Человек затерян в эшелоне лестницы миров, над ним – великие существа, олимпийцы и т.д., но он – аналогичен, он может в процессе инициатического роста интегрировать в себе все эти состояния, реализовать в себе универсальный потенциал становящегося «я». Одна из книг Генона так и называлась – «Становление Человека согласно Веданте». Это – предельный горизонт традиционалистского геноновского взгляда.

Возьмем грубый аспект глины: материалистический гуманизм, в котором цель – социальная справедливость, человек, полностью раскрывающий свои возможности. Что такое для марксиста царство свободы, в которое человек попадает, преодолев отчуждение и реализовав провиденциальный смысл истории? Это ассоциация свободных индивидуумов, имеющих возможность полностью раскрыть свой онтологический потенциал. Вопрос – а зачем? Зачем этому дереву цвести, если некому будет смотреть и нюхать? Зачем этот комок биологической плоти, через который стреляют какие-то озарения? Идея антропоцентризма не выходит за рамки изощренного гедонизма. Все ограничивается здесь персональным опытом в его позитиве – то есть нужно у всех возможных спектров опыта чувствующего существа поменять знак минус на знак плюс. Но параллельно с этим есть ощущение того, что все существующее не имеет цели в себе. Потому что есть Уничтожитель, есть Коса. Если бы человек мог превратиться в бессмертного олимпийца, гедонизм которого является неотменимым утверждением,.. ну или если материя преображается, и человек попадает из царства необходимости в царство свободы, в теологический рай, где время исчезает… Но ведь Маркс не написал, что время исчезает, что физические законы утрачивают силу, яблоко больше не падает на Ньютона. И где же эта свобода? Вот если бы он написал, что приходит Махди и трансформирует Вселенную, в которой начинают действовать законы справедливости, которая наполняется победой над энтропией, и из камней подымаются розы, а воды тающих ледников начинают течь вверх – я бы тогда понял: да, царство свободы. Я не вижу, каким образом преодоление отчуждения от плодов своего труда меняет физические законы. Но ведь к этому же все сводится на самом-то деле. Вопрос именно в этом.

Мы космические существа, мы не можем быть свободными до тех пор, пока не изменены параметры в условиях космоса. Для этого должна быть новая земля и новое небо. Более того, несправедливость и эксплуатация в этом обществе является характерной чертой его ветхости и внутренней заданной в нем программой тирании, то есть аспекта испытания, материальности и т.д. Исламская задача – это ведь не создать рай здесь, а приготовить условия для прихода Махди, то есть создать политическую силу, которая будет способна воевать и нанести поражение противнику – с тем чтобы Махди, придя, чудесным образом изменил физические законы мира, доказав, что воды Иордана обратимы. После чего наступает остановка циклов, Страшный суд, Воскресение – то есть выход за пределы пространственно-временной манифестационной логики.

В этом контексте утверждать, что человек является самоценностью, невозможно, поскольку он уничтожим. Не может быть самоценностью человек, который смертен. Раз он смертен, значит, все его ощущения стираются – как то, что написано на черной доске. Как Брюсов писал: «Я жил, я мыслил, я прошел как дым». Но зачем я буду Павкой Корчагиным махать киркой на строительстве узкоколейки по колено в болоте – ради того, чтобы грядущие поколения сделали город-сад, если мало того, что я пройду как дым, но еще и эти поколения пройдут как дым. Дело в том, что поколения, которые придут победителями на смену мне, революционеру Корчагину, не превращаются в ангелов или бессмертных, не становятся олимпийцами, они не меняют своей тленной физической природы. А раз так, значит, все это не имеет смысла в себе, а является функциональным инструментом для реализации чего-то иного, что находится в вертикальной позиции по отношению к онтологической плоскости, в которой «я», вибрируя, виднеюсь…

Можно, конечно, сказать, что это материалистический горизонт, а есть горизонт геноновский – отождествление Атмана с Брахманом, реализация всех состояний. Здесь есть одно «но». Можно уничтожение переименовать в реализацию Великого Тожества. Можно сказать: ты не помер, а ты достиг нирваны. Но от этого факт-то не меняется, тряпка прошлась и стерла иероглиф.

Поэтому тонко чувствующий проблему Юлиус Эвола44 говорит о том, что задача – вырвать индивидуальное бессмертие у рока. Узнать свое Имя, чтобы его можно было написать в любом мире. Если ты не знаешь Имени – волна набежала на песок, где оно написано, стерла все, – а ты не знаешь. Некому больше написать – знания-то нет. А если ты знаешь Имя, то есть знаешь, как его написать, тебе все равно, что она его стерла, – а ты его на любом другом месте напишешь: пойдешь в город, на стене напишешь. На бумаге напишешь, на дереве вырежешь. Потому что ты знаешь Имя, ты можешь написать его в любом мире. Дело в том, что способность написать это Имя в любом мире, во-первых, крайне относительна; она предполагает некий субъект, который эмансипировался от конкретной ситуации. То есть она предполагает некий дух, который стал душой. Потому что безличный дух, являющийся импульсом, порождающим существа, подобен ветру, который надувает паруса. А душа – индивидуальна, она лична. Душа, которая имеет волю. Но душа является эпифеноменом здесь и теперь. Она существует постольку, поскольку существует наша вброшенность в мир. И душа смертна.

Эвола ставит невозможную задачу перед духом – чтобы этот дух приобрел свойства души, чтобы универсальный фактор приобрел характер уникального, индивидуального и сиюминутного и имел волю воспроизводить свою сиюминутность в разных плоскостях. Меня всегда поражала методологическая слабость Эволы как метафизического мыслителя. Он просто хочет, чтобы круг был квадратным. Так не бывает. Либо ты осуществляешь путь безличного духа, в таком нормальном жреческом генонизме, то есть говоришь: это есть то. Аннигиляция, снятие индивидуальности, этой конкретики – как некоей возможности, которая может быть, а может и не быть, – скорее не быть, чем быть, – которая просто одно с той общей подкладкой, где все частности исчезают. В принципе никакой разницы с тем, что обычный человек без посвящения выбирает и точно так же становится одно с этой всеобщей подкладкой, и его точно так же нет, – как нет великого йогина, достигшего абсолютной идентификации, – тут никакой разницы нет.

Есть путь Юлиуса Эволы – героический путь, когда, понимая, что существует ничтожащий нас рок, время, Абсолют, он говорит, что можно как-то вырвать победу, получить статус олимпийца, хитрого Локи, который ускользнул из сетей, стал индивидуумом, но приобрел качество неразложимости. Вот чего он хочет. Возможно, существуют во всем многообразии духовного опыта и такие возможности реализации. Они, безусловно, не являются безграничными – потому что все, что манифестировано, все, что достигнуто, всякое свершение, ничтожится дахром, то есть любая формула аннулируется нулем – считай, сколько хочешь, любые уравнения пиши, но ноль берет на себя как бы все. Или, например, стоит к любому самому большому числу приписать минус, оно становится отрицательной величиной. Поэтому все это носит относительный характер, не решает главной проблемы.

В конечном счете, Ашшурбанипал или Ассаргадон превосходят раба гигантским харизматическим статусом, бесконечной властью, чудовищной подключенностью к духовному, политическому и индивидуальному опыту. По сравнению с Ассаргадоном обычный человек – все равно что собачка, карликовый пинчер. Но с точки зрения проблемы – инструментален человек или самоценен, как сказал бесчисленное количество раз Омар Хайям и его эпигоны, – никакой разницы между Ассаргадоном и рабом нет. Мы можем взять не Ассаргадона, а Великого посвященного, то есть перенести дистинкцию между великим царем и ничтожным рабом в плоскость духовного превосходства, – и получим то же самое.

У нас остается только другой, парадоксальный путь. Оказывается, мы должны делать ставку не на перманентное, не на неизбывное, которому мы хотим придать свой индивидуальный привкус. Мы должны делать ставку на индивидуальный привкус, на свою уникальность, в которой мы должны увидеть тайный инструментарий неведомого нам Субъекта, Который в этом случае чудесным образом обещает нам Воскресение – именно этому исчезающему индивидуальному, но только в том случае, если есть прорыв. Не Посвящение, а Прорыв за пределы этой глины, в рамках которой только и возможно Посвящение.

Что такое Посвящение? Это признание тожества всех состояний глины между собой и признание тожества любого цвета, любого оттенка белому цвету. А мы должны вырваться в Черное, более Черное, то есть отказаться от цветовых игр в принципе. И вот это никак не доступно философии традиционалистов, стоящих на классических платонических и неоплатонических позициях. Более того, это с большим трудом понимается человеком вообще. Масса мусульман, тем более христиан и иудеев, вообще не понимают, о чем речь. Внутри них как бы встроен свой личный, индивидуальный Платон, свой личный индивидуальный Аристотель45, который осуществляет в их мозгах коррекцию традиции Единобожия в сторону пути всякой плоти, то есть языческих респектаций…

Политическая теология является узкими вратами в сверхактуальные закулисы настоящей метафизики Единобожия. Политическая теология – это проблема применения абсолютно парадоксального к абсолютно конкретному, непосредственному и сиюминутному. Это сведение воедино двух наиболее разнесенных полярных точек. Тем самым это вопрос ни о чем ином, как только о власти в ее высшем значении. Власть – это способность свести наиболее удаленные позиции в одну точку, где происходит взрыв, рождение абсолютно нового.

Максим Трефан. Разве идея Финала – не общая для всех миров?

Гейдар Джемаль. В циклическом эманационном космосе нет конца, конец означает начало. Это спираль. Я имею в виду выход из любого процесса. В эволюционном космосе есть только пульс, маятник. Кто будет останавливать? Именно точка, ведь если человек осуществляет прорыв, то именно он в этой точке уничтожает и заставляет свернуться все миры. Уникальное Послание, адресованное Человеку…

Максим Трефан. В том, что только он – инструмент?

Гейдар Джемаль. Да, человек, который является бесконечно малой точкой, который является точкой сборки и точкой деструкции всей громадной протяженности – в символическом смысле «протяженности», то есть лестницы миров большого космоса. Представьте себе громадный замок с бесконечным количеством помещений и переходов, и есть только одна невидимая, незаметная, засекреченная колонна, выбив которую или взорвав которую, вы заставляете все здание сесть. Краеугольный камень, который отвергли строители, а он должен лечь во главу угла.

Максим Трефан. Вопрос о власти, который затрагивался в нашей предыдущей встрече в связи с тем, что иранцы не захотели публиковать русский перевод книги Тиджани «Ведомый по пути»46. Даже говоря об актуальной политической ситуации, нельзя же закрыть глаза на то, что произошло после смерти Пророка, на то, как эта власть захватывалась, на расхождения между приверженцами Али (АС) и Фатимы (АС) – и Муавии47, Омейядов… Или это тактическое примирение?

Гейдар Джемаль. Мы не закрываем глаза, но мы стараемся понять, что не значит – простить. Конечно, противники Али (АС) совершили преступление с точки зрения нарушения воли Пророка (СААС), но чем они были мотивированы? По мнению Тиджани, Умар и Абу Бакр48 были лишь неверующими конъюктурщиками и прагматиками, которые просто терпели Пророка (СААС). Тогда вообще непонятно, зачем они пошли против всех, рисковали, зачем они были рядом с Пророком (СААС), почему он их изначально терпел. Я прочел все книги Тиджани и продумал массу свидетельств относительно того, какие они были плохие. Я задумался: а почему они были такими? Что заставило этих людей – бесспорно берущих на себя риски, несравнимые с возможными позитивами (а они не были последними людьми в истеблишменте), – идти до конца и быть в принципе во всех ситуациях с Пророком (СААС)?

Во-первых, они были в определенном провиденциальном луче, который они чувствовали как адресованный непосредственно им. Что такое Аравия, Хиджаз в VII веке? Между Византией и Персией вообще был застой: кончился великий Рим, античность, наступал кризис в Иране, и вот посреди этого мира существовал никому не нужный песчаный пятачок, и люди, которые там жили и умирали, дохли как шакалы среди барханов. Эти сподвижники поняли, увидели и прочувствовали на своем опыте, что если они сделают этот единственный выбор и пойдут с Пророком (СААС), то из безвестных, сметаемых как пыль на ветру обитателей какого-то захолустного угла мира они превратятся в ось смысла, ось мира, ось истории – на все времена, до самого конца, для всего человечества. Это потрясающая вспышка сверхновой; каждый жест, каждый звук, каждый день, каждый опыт приобретает колоссальный, ослепительный, психоделически яркий резонанс и становится абсолютным. Они это непосредственно ощущают, потому что Мухаммад (СААС) – это реально Пророк, это Пророк неведомого Бога, Бога Авраама, Исаака и Иакова. Это взрыв. И вот теперь им говорят: вы просто манекены, просто тени, просто «шестерки». Попав в центр всего, вы встали не в свои калоши. Есть Али (АС), он – врата в град знаний, а ваше дело – подчиняться ему. Сунна оставлена ему. Да, они должны были подчиниться, и духовная награда стала бы колоссальной – но в таком случае они вынуждены были бы отдать вот это ощущение того, что они стали главными игроками и главными действующими лицами в мировой истории на все времена.

Максим Трефан. Но речь ведь не о личном тщеславии…

Гейдар Джемаль. Что их заставляло и воодушевляло собраться и выбрать Абу Бакра, когда Пророк (СААС) лежал, омываемый руками Али (АС), который оставался с ним в хижине? Они становились главными игроками истории, они выбрали не жертву, а стяжание – стяжание полноты благодати в ее историческом, плоском, разворачивающемся изменении – непосредственно здесь, имманентно – для себя. Всевышний Господь знал, что Али (АС) будет отстранен, что шииты будут гонимы, что они станут эзотерической истиной посреди волков – но Омейяды распространили ислам на полмира, в этом заключалась их функция. Они превратили ислам в мировую религию за одно поколение. Они стремились преобразовать это имманентное ощущение непосредственного Величия в географическую и геополитическую экспансию. Оказывается, что это было необходимое сочетание – суннитская неправота, которая преобразовывалась в экспансию, – и шиитская правота, которая преобразовывалась в ждущую своего часа тайну гонимой справедливости.

…Сейчас Халиф является отыгранной и дискредитированной исторической картой. Те, которые говорят сегодня о халифате – партия «Хизб-ут-тахрир» и ей подобные, – это политические провокаторы либо, в большинстве случаев, люди, не понимающие, что такое политическая философия реального ислама. Мы должны сформулировать эту политическую философию.

Анастасия Ежова. Философия Али Шариати в контексте исламской политической мысли XX века: Кутб и Шариати

Введение

Работа «Ислам Шариати – единственная универсальная революционная идеология» была целиком и полностью посвящена анализу взглядов второго по значимости после Хомейни идеолога Исламской революции в Иране, выявлению специфики его творчества. В частности, в статье говорилось о том, что Али Шариати долгое время жил во Франции, ознакомился с трудами европейских философов, и это наложило определенный отпечаток на характер его концепции, ибо он испытал значительное влияние многих течений в западной мысли. Однако при этом представляется чрезвычайно важным и тот факт, что Шариати является мусульманским философом и политическим теоретиком исламского возрождения. Что касается возрожденческого движения в мусульманстве, которое зачастую называют исламским фундаментализмом, то данное направление довольно многолико и развилось в русле как шиитского, так и суннитского течения в исламе. В целом для мусульманского возрожденчества характерно не только желание очистить веру от позднейших искажений и апелляция к основным установкам и ценностям первоначального мухаммадовского ислама, но и призыв к объединению мусульман на основе этих базовых и фундаментальных принципов. Если мы, например, обратимся к теоретическому наследию идеологов Исламской революции в Иране, являющихся представителями шиитского фундаментализма, то в их трудах достаточно четко прослеживается мысль о необходимости интеграции шиитов и суннитов. Как утверждал аятолла Хомейни, «все мусульмане – братья и равны между собой. Ни один из них неотделим от другого и все они должны сплотиться под знаменем ислама и монотеизма». В частности, имам особо подчеркивал: «Мы, шииты и сунниты, должны побрататься и не допустить, чтобы нас обворовывали другие». В концепции Али Шариати также четко прослеживается курс на сближение шиитов и суннитов. С другой стороны, для всех мусульманских фундаменталистов основополагающим является тезис о единстве ислама и политики, что во многом обусловило особое внимание идеологов исламского возрождения к социально-политической проблематике. В данном контексте было бы целесообразно сопоставить философские взгляды Али Шариати с концепциями наиболее крупных суннитских теоретиков политического ислама и мусульманского возрождения. Данный анализ позволит, с одной стороны, выявить ту нишу, которую занимает собственно Али Шариати в истории исламской политической философии, и, с другой стороны, проследить основные тенденции развития суннитской политической мысли салафитской направленности. Особый интерес при этом представляет теоретическое наследие египтянина Сейида Кутба (1906–1966), одного из крупнейших идеологов ассоциации «Братьев-мусульман».

Кутб и ассоциация «Братьев-мусульман» («Ихван-аль-муслимин»)

Религиозно-политическая организация «Братья-мусульмане» была основана в Египте учителем начальной школы Хасаном аль-Банной (1905–1949 гг.). В 1928 году в г. Исмаилия он заложил первую ячейку «Ихван-аль-муслимин», а сам аль-Банна стал первым идеологом ассоциации. Необходимость создания подобной организации Хасан аль-Банна обосновал в труде «Новое возрождение». В целом теоретическое наследие основателя «Братьев-мусульман» можно свести к следующим тезисам:

– в результате колониальной экспансии Запада в мусульманском, в частности, в египетском обществе утвердились чуждые исламу социальные институты и нормы, в то время как предписания Корана и Сунны были попраны;

– активно навязываемые исламскому миру западные идеологии и модели развития, равно как и импортируемый образ жизни, абсолютно неприемлемы для мусульман;

– ислам является политической идеологией;

– необходимо возрождение ислама и построение мусульманского государства, функционирующего по законам шариата и обеспечивающего строгое соблюдение предписаний Корана и Сунны;

– все мусульмане – братья и являются единым народом, интересы уммы для исповедующих ислам должны быть превыше узких национальных устремлений, разделение мусульман по этническому признаку недопустимо;

– основная задача исламской уммы заключается в противодействии политической, экономической, идеологической и культурной экспансии Запада;

– «каждый человек – солдат Аллаха, он жертвует собой и ничего не требует взамен».

Лозунгом ассоциации «Братьев-мусульман» стал знаменитый девиз: «Аллах – наш Бог, Пророк – наш вождь, джихад – наш путь, смерть во имя Аллаха – наше высшее стремление». Организация довольно быстро набирала политический вес, спустя пять лет с момента основания «Ихван-аль-муслимин» ячейки ассоциации были созданы уже в пятидесяти городах Египта; впоследствии «Братья-мусульмане» приобрели черты крупного международного исламского движения, которое нашло распространение во многих странах мира. Сама структура организации, которой исследователи дали название «виноградная гроздь», гарантировала строгое подчинение членов каждого из его звеньев своему руководителю. Идеи «братьев» пользовались особой популярностью в народных массах, в частности, среди беднейших слоев общества и мелкой буржуазии. Важно отметить, что активистами и лидерами «Ихван-аль-муслимин» стали не улемы, а светские деятели. Так, например, и Хасан аль-Банна, и Сейид Кутб были по профессии школьными учителями.

После окончания Второй мировой войны ассоциация «Братьев-мусульман» встала в оппозицию к египетскому правительству, ею было организован ряд покушений на представителей официальных властей. В 1949 году Хасан аль-Банна был застрелен – разумеется, его убийство стало делом рук власти. Стоит отметить, что в настоящее время основным идейным вдохновителем ассоциации можно назвать не его, а Сейида Кутба, пришедшего в организацию в 1951 году. Что касается теоретического наследия Хасана аль-Банны, то оно представляет собой определенный этап развития как собственно идеологии «Братьев-мусульман», так и салафитской политической мысли в целом. Кутб, принимая выдвинутые аль-Банной тезисы в качестве исходных положений собственной концепции, в дальнейшем философски осмыслил и развил эти идеи, а также внес в доктрину «Ихван-аль-муслимин» ряд новых положений. В 1952 году Кутб был избран членом Руководящего бюро ассоциации «Братьев-мусульман» и возглавил Отдел исламской пропаганды. В том же году в Египте произошла революция, в результате которой президентом стал Гамаль Абдель Насер, поначалу сотрудничавший с организацией. Однако теоретическая и практическая деятельность Сейида Кутба пришлась на времена максимальных гонений на «Братьев-мусульман» в период правления Насера, поскольку их политический альянс оказался весьма недолгим. 26 октября 1954 года членами ассоциации, находившимися к нему в оппозиции, было совершено покушение на египетского президента. В результате в том же году организация была запрещена, прокатилась волна арестов ее активистов, которая затронула Сейида Кутба одним из первых, и после пыток он был приговорен к двадцатипятилетнему тюремному заключению, во время которого им была написана серия работ, в том числе и книга «В сени Корана» (далее в нашем исследовании мы будем условно именовать ее тафсиром, хотя сам автор свой труд так не называл). В 1964 году Кутб был освобожден из тюрьмы по ходатайству тогдашнего иракского президента. В 1965–1966 году в недрах ассоциации «Братьев-мусульман» зародился план устранения Насера и прихода к власти, который был раскрыт египетскими спецслужбами. Кутб был снова арестован и после пыток заключен в египетскую тюрьму Тарра. 29 августа 1966 года Сейид Кутб вместе с двумя его соратниками был повешен по приговору трибунала во главе с Анваром Садатом, будущим президентом Египта, впоследствии «прославившимся» печально известными кемп-дэвидскими соглашениями. Причиной приговора послужил труд Кутба «Вехи на пути», который сам автор в предисловии охарактеризовал как инструкцию для революционного исламского авангарда, своеобразное руководство к действию и наставление по обращению с противниками и оппонентами.

Впоследствии творчество Кутба подвергалось разным интерпретациям со стороны последующих лидеров и теоретиков «Братьев-мусульман». Так, один из учеников Кутба Шукри Мустафа, находившийся вместе с ним в тюрьме Тарра, воплотил в жизнь его идею о создании группы революционно настроенных мусульман, порывающих с отошедшим от ислама обществом с тем, чтобы взять на себя миссию возрождения ислама, создав в 1978 году организацию под названием «Ат-такфир ва аль-хиджра» («Обвинение в неверии и уход из общества»). Также на базе ассоциации «Братьев-мусульман» возник ряд группировок в самом Египте и за его пределами (например, в Палестине «Ихван-аль-муслимин» представлены, в частности, организацией ХАМАС). После прихода к власти в 1970 году Анвара Садата ассоциация в конечном итоге осталась в оппозиции к откровенно прозападному режиму – при том, что поначалу Садат изображал свою лояльность к «Братьям» и даже объявил шариат основой законодательства. Однако этот тактический ход Садата, возможно, желавшего столкнуть исламистов с левыми силами в стране, не отменял тех фактов, что его политика резко шла вразрез с программой «Ихван-аль-муслимин», а сам он был непосредственно причастен к казни Сейида Кутба. «Братья-мусульмане», в свою очередь, с 1974 года развернули активную деятельность против прозападного режима Садата, который в 1979 году объявил организацию вне закона. В том же году он подписал кемп-дэвидские соглашения с Израилем, что послужило причиной удавшегося покушения 6 октября 1981 года, которое было организовано группой «Джихад», также возникшей на базе «Братьев-мусульман».

В период правления Хосни Мубарака у «Ихван-аль-муслимин» появился несколько больший простор для деятельности внутри страны, хотя организация также находится в оппозиции к нынешнему президенту Египта. Стоит отметить, что, начиная с семидесятых годов прошлого века, наряду с радикальным крылом начало формироваться «умеренное» крыло ассоциации «Братьев-мусульман», ориентирующееся на методы парламентской борьбы. Его представители сегодня выступают за принцип разделения властей, избрание президента на ограниченный срок, политический плюрализм, свободу слова и вероисповедания и т. п. В настоящее время «Братья-мусульмане» оказывают значительное влияние на политический процесс в самом Египте, где пользуются популярностью у народных масс. Кроме того, на данный момент «Ихван-аль-муслимин» является одним из крупнейших исламских политических движений и распространилось в Палестине, Сирии, Ливане, Иордании, Судане, Йемене, Ираке, а также в США и в ряде стран Европы.

Особенности становления Кутба и Шариати как исламских политических идеологов: сравнительный анализ

Прежде чем сопоставлять собственно концепции Сейида Кутба и Али Шариати, стоит отметить, что небесполезно было бы сравнить и биографии данных мыслителей. С одной стороны, в них прослеживаются некоторые параллели, а с другой стороны, различия во взглядах Кутба и Шариати во многом обусловлены определенными событиями в их жизни. Так, у обоих философов рано проявился интерес к политике и социальным проблемам своего времени, в значительной степени сложившийся под влиянием семьи, поскольку их отцы были вовлечены в политическую жизнь. И Шариати, и Кутб имели определенный опыт преподавания, общения с молодежной аудиторией, подрастающим поколением. Так, Али Шариати окончил педагогическое училище в Мешхеде, работал учителем в Ахмадабаде; после окончания Сорбонны и возвращения в Иран он был приглашен на преподавательскую работу в Мешхедский университет, а в 1967–1973 гг. Шариати читал лекции в теологическом центре нового типа «Хусейнийе Иршад». Саид Кутб также начинал как провинциальный учитель, служил инспектором министерства просвещения, автором различных проектов реорганизации системы образования, которые были отвергнуты. Однако при этом стоит отметить, что после возвращения в 1951 году из бессрочной командировки в США он подал в отставку и вступил в ассоциацию «Братьев-мусульман» и с тех пор уделял внимание не организации народного просвещения, а несколько иным вопросам, написав восемь произведений на исламскую социально-политическую тематику. Среди них наиболее известными и значимыми являются работы «Социальная справедливость в исламе», «Ислам и проблемы цивилизации», «Сражение ислама с капитализмом», «Будущее принадлежит исламу», «Эта религия», «Вехи на пути», «Ценности исламского представления» (последняя книга, написанная автором в тюрьме накануне вынесения смертного приговора), а также знаменитый тафсир Кутба «В сени Корана». В то же время Али Шариати, будучи таким же революционным мыслителем, как и Сейид Кутб, всегда проявлял особый интерес к проблеме образования – более того, она была неотъемлемой частью его революционной программы, ибо касалась, в частности, и насущного вопроса о необходимости реформирования исламских богословских учебных заведений. Оба мыслителя получили определенный опыт жизни в западных странах и в соответствии с этим знали реалии и проблемы капиталистического Запада не понаслышке, поскольку Али Шариати учился в Сорбонне, Кутб же в 1947 году был выслан в бессрочную командировку в США за критику режима короля Фарука. И Кутб, и Шариати сочетали теоретическую работу с практической деятельностью, состояли в нелегальных оппозиционных группах, подвергались многочисленным арестам и преследованиям со стороны официальных властей, и оба в конечном итоге приняли мученическую смерть за веру, став шахидами, причем оба они погибли от рук официальных властей. (Напомним, что Али Шариати так же, как и Кутб, стал жертвой правящего режима, поскольку, по наиболее вероятной версии, к его убийству причастна шахская охранка.)

Однако, при всем сходстве, нельзя не отметить и бросающееся в глаза различие, касающееся особенностей духовной эволюции двух идеологов. Так, развитие взглядов Али Шариати можно назвать довольно «равномерным». С одной стороны, исламская составляющая его философии была изначально обусловлена семейным воспитанием, что в целом свойственно иранским шиитским теоретикам. Дед Али был авторитетным улемом, отец Мохаммед Таги Шариати – мусульманским активистом, четко заявлявшим о своей антизападной позиции, организатором «Центра пропаганды правды ислама», участвовавшим также в создании специализированной школы толкования Корана, автором работ «Новый тафсир», «Исламская экономика». Примечательно, что Али Шариати отзывался об отце как о своем первом наставнике, повлиявшем на формирование его собственного мировоззрения, а также известно, что Мохаммед Таги Шариати редактировал посмертные издания книг Али. С другой стороны, интерес Али Шариати к западной философии проявился уже в ранней молодости – так, еще будучи студентом Мешхедского университета, он увлекся философией Декарта, ознакомился с трудами Фанона и Тойнби. В дальнейшем эти два неотъемлемых компонента философии Шариати – ориентация как на революционный шиизм, так и на определенные течения в западной философской мысли преимущественно левой направленности – лишь получали дальнейшее развитие, соотносились друг с другом, приобретали новые оттенки. Что касается Сейида Кутба, то здесь ситуация принципиально иная, поскольку его апелляция к политическому исламу, мусульманскому возрождению не была изначальной. В биографии Кутба можно уверенно обозначить своеобразную «точку разрыва», четко разделяющую его жизнь на два качественно разных периода – до 1951 года (его Кутб назвал датой своего нового рождения) и после него, когда Кутб вернулся из США и вступил в ассоциацию «Братьев-мусульман». Став членом данной организации, он в соответствии со своей концепцией резко порвал со всем тем, что связывало его с прежней жизнью и окружением. Если до 1951 года Кутба привлекали социалистические идеи, то после вступления в «Ихван-аль-муслимин» он резко отмежевался от своих прежних духовных исканий, считая ислам беспрецедентным и не сопоставимым ни с какими изобретенными человеком теориями духовным феноменом, в то время как социализм он называл формой джахилийского невежества, никак не совместимого с исламом. Стоит отметить, что предшествующий этому событию острый кризисный период в жизни Кутба, связанный с его высылкой в США, при всем внешнем сходстве также резко отличается от пребывания Али Шариати во Франции. Безусловно, общим для двух исламских идеологов является то, что оба они убедились в обманчивости «прелести» и мнимой привлекательности западной жизни, рекламируемой в странах третьего мира в качестве объекта восхищения и образца для подражания, а также укрепились в своей резко антикапиталистической позиции. Однако для Али Шариати обучение в Сорбонне вовсе не было сопряжено с наиболее мрачным периодом в его жизни, а напротив, послужило возможностью получения прекрасного образования, детального ознакомления с европейской мыслью, творческого развития собственной концепции, общения с известными философами и социологами, повлиявшими на формирование его взглядов, наконец, относительно свободной деятельности без довлеющей угрозы арестов и тюремных заключений. Таким образом, для Шариати период учебы во Франции имел весьма позитивный характер. Для Кутба же его пребывание в США, очевидно, было связано прежде всего с резким неприятием и отторжением американской действительности, ощущением гнетущего одиночества, обостренным чувством враждебности окружающего мира, которого не было у Али Шариати. По наиболее популярной версии, решающим событием, послужившим толчком к вступлению Кутба в ассоциацию «Братьев-мусульман», стало убийство ее основателя и лидера Хасана аль-Банны в 1949 году, которое было воспринято американской политической элитой как большой праздник. Безусловно, в данном случае имеет смысл обратить особое внимание и на существенные различия между такими странами, как Франция и США. Специфика страны, в которой в 1947–1951 гг. жил Сейид Кутб, обусловила не только безоговорочное неприятие им капиталистического пути развития, осознание подлинных устремлений и амбиций американского истеблишмента, но и оказала влияние на ряд отличительных черт его учения. Так, в концепции Кутба получила особое развитие идея о тотальной враждебности окружающей среды (в частности, современного общества) и об исламе как о революционной идеологии, бросающей вызов этой среде, а также сделан акцент не на универсальности, а на уникальности и беспрецедентности исламского послания, что будет подробнее проанализировано в дальнейшем.

Кутб и Шариати: сравнение концепций

И Сейид Кутб, и Али Шариати – мыслители и политические деятели, обладавшие мощным протестным, нонконформистским запалом, который отразился и на их жизни, и на творчестве. Оба они являются философами мусульманского возрождения, носителями представления об исламе не просто как о религии, но и как о революционном политическом проекте, основанном на принципе единобожия. В то же самое время существуют и достаточно явные различия между концепциями этих двух мыслителей, определенными нюансами специфического ракурса рассмотрения ислама в качестве политической идеологии, и в целом философских позиций того и другого автора. Если Али Шариати как мыслитель испытал значительное влияние со стороны европейских философов, что послужило поводом к обвинениям в эклектичности и внутренней противоречивости, то в учении Сейида Кутба прослеживается исключительно мусульманская ориентация. Кроме того, учитывая пантеистические взгляды Али Шариати, стоит отметить особую уязвимость его философии с точки зрения исламской теологии, тем более что он является одним из крупнейших и наиболее влиятельных мусульманских политических теоретиков. Безусловно, при этом сам Кутб как мыслитель также вовсе не безупречен и порой заслуживает основательной критики (однако не огульного и безосновательного обвинения во всех смертных грехах, чем зачастую чересчур увлекаются клерикальные деятели). Наиболее интересным для анализа в данном случае представляется, на мой взгляд, знаменитый труд Кутба «Вехи на пути». В предисловии к книге автор поясняет, что она написана для мусульманского революционного авангарда, который в будущем возьмет на себя задачу возрождения ислама. Как указывает Кутб, данному авангарду «следует знать вехи на пути к цели так, чтобы они могли определить исходную позицию, природу, ответственность и конечную цель этого долгого путешествия». Таким образом, книга содержит наставления для будущих мусульманских революционеров, основанные на размышлениях Кутба над Священным Кораном. Введение к ней и главы были написаны Кутбом в разное время, а четыре главы – «Природа коранического метода», «Исламская идеология и культура», «Джихад во имя Аллаха» и «Возрождение мусульманского общества и его характеристики» – были взяты им из собственного тафсира «В сени Корана».

Таухид и ширк, ислам и джахилия

Сейид Кутб исходит из того, что «необходимо возродить то мусульманское общество, которое погребено под обломками придуманных людьми традиций нескольких поколений, и которое сокрушено под весом тех фальшивых законов и обычаев, не имеющих даже никакого отдаленного отношения к исламскому вероучению, при том, что, невзирая на это, следующие им именуют себя „исламским миром“»49. В своих работах, в том числе и в книге «Вехи на пути», Кутб представляет ислам, возрожденный в его первоначальной чистоте, в качестве революционной программы, имеющей практическую направленность, – своеобразной инструкции к действию. Именно такой ислам Кутб представляет в качестве единственной панацеи от бед современного мира, целиком и полностью погрязшего в джахилии (термин, обозначающий доисламский языческий период неведения) – такой же, как до прихода Пророка Мухаммада (СААС), только намного более глубокой. Так, по мнению египетского мыслителя, все наше окружение, верования, привычки и законы даже тех людей, которые живут в странах, именуемых исламскими, являются де-факто джахилийскими. Кутб отмечает актуальность возрожденного ислама не только для арабов и исторически мусульманских стран, но и для всего человечества. Размышления о битве ислама с джахилией являются сквозной темой для всех произведений Сейида Кутба и сопоставимы с учением Шариати о противоборстве религии единобожия и ширка. Напомним, что и «джахилия», и «ширк» – это традиционные исламские термины. Как Кутб интерпретирует данное мусульманское понятие, каков специфический ракурс его рассмотрения? В работе «Вехи на пути» мыслитель пишет: «Ислам строит основания веры и действия на принципе полного подчинения только Аллаху»50. Центральный постулат всей концепции Кутба, являющийся в том числе и отправной точкой при толковании вопроса о джахилии, – вера в единственность Бога, ориентация на первый столп ислама – шахаду: «Ля илаха илля Ллахи ва Мухаммаду Ррасулю Ллахи» («Нет бога, кроме Аллаха, а Мухаммед – посланник Аллаха»). В этом Кутб сходится с Шариати, который также апеллирует (в том числе и в своем религиоведческом анализе) к принципу монотеизма, рассматривая его в качестве подоплеки всех различий между таухидом и ширком. Исповедание единобожия является фундаментальной характеристикой и первоосновой исламского вероучения, и, как неоднократно подчеркивает в своих работах Кутб, все остальные положения мусульманской религии так или иначе являются производными от шахады. Египетский мыслитель отмечает следующую неотъемлемую черту ислама: он основывается на неукоснительном следовании божественным предписаниям, законам шариата, зафиксированным не только в писаниях, данных пророкам, и прежде всего в Коране, но и в Сунне Пророка. В данном контексте Кутб призывает обратить особое внимание на вторую часть шахады: «Мухаммад – посланник Аллаха», ссылаясь, в частности, на аяты Корана: «Кто повинуется Посланнику, тот повинуется Аллаху» (4:80); «И что даровал вам Посланник, то берите, а что он вам запретил, от того удержитесь» (59:7). Джахилия же, как подчеркивает Кутб, является не чем иным, как незнанием либо забвением законов и принципов ислама, среди которых главнейшим является таухид. В связи с этим Кутб апеллирует к следующим аятам:

Он [один] – тот, кто на небесах Бог и на земле Бог. (43:48)

Решение принадлежит только Аллаху. Он повелел, чтобы вы поклонялись только Ему. Это – правая вера. (12:40)

И сказал Аллах: «Не берите двух богов; ведь Бог – только один и Меня бойтесь!» Ему принадлежит то, что на небесах и земле, Ему – подчинение постоянное, неужели вы боитесь кого-нибудь, кроме Аллаха? (16:51–52)

Джахилия сопряжена с почитанием в качестве бога кого-либо, кроме Аллаха, равно как и с потаканием собственным прихотям и страстям, а также с подчинением законам, созданным людьми и предназначенным для реализации человеческих эгоистических и корыстных целей, т. е. она связана с ширком. В книге «Вехи на пути» Кутб дает следующее определение: «Любое общество является джахилийским, если оно не посвящает себя повиновению только Аллаху в своих верованиях и идеях, в ритуалах почитания и правовых установлениях»51. Наиболее удручающий атрибут джахилии – это наличие в обществе угнетения, эксплуатации и социальной несправедивости. Неотъемлемой чертой джахилийского общества является тирания, господство богатого меньшинства над бедным большинством. Угнетателей обслуживают поэты, призывающие поддерживать эту небольшую группку людей, узурпировавшую власть. Основой морали данного общества служит активно рекламируемый принцип: «Кто не угнетает – тот будет угнетен», люди в нем озабочены лишь безудержным удовлетворением своих физиологических потребностей, публицисты и журналисты пропагандируют секс без ограничений, в том числе и гомосексуализм, а развратная жизнь, проституция рассматривается как нечто, чем следует гордиться, в то время как ценность семьи, рождения и воспитания детей всячески дезавуируется. Как утверждает Кутб, мораль в джахилийском обществе ущемляется, касается лишь сферы экономики и отчасти политики (например, вопроса о государственных интересах и т.д.). В целом же люди не стремятся контролировать свои животные инстинкты и направлять их в полезное и конструктивное русло, они являются рабами и этих инстинктов, и других людей. Кутб особо оговаривает, что джахилия – не теория, а способ организации общества, базирующийся на особом способе кооперации индивидов, в основе которого лежат ими же придуманные правила. При этом определенные теории и идеологические системы являются лишь легитимацией, оправданием существующих политических режимов и социальных отношений.

Онтология и антропология

Казалось бы, все упомянутые тезисы Кутба в целом напоминают аналогичные рассуждения Али Шариати и вписываются в рамки возрожденческого направления в исламе. Однако есть и некоторые различия между концепцией Сейида Кутба и философией Али Шариати, касающиеся онтологии. Так, Шариати как мусульманский мыслитель подвергался серьезной критике со стороны знатоков исламской теологии (прежде всего имама Хомейни), поскольку его представления об онтологии, в частности понимание таухида как единства Аллаха, природы и человека, являются пантеистическими. Кутб, в свою очередь, предлагает иную интерпретацию принципа монотеизма. Так, информацию об онтологии Кутба мы можем почерпнуть прежде всего из его тафсира, который содержит размышления философа над аятами Корана и той картиной реальности, которая в нем обрисовывается. Так, ключевой в плане понимания исламской онтологии египетский теоретик считает маленькую мекканскую суру 112 «Аль-Ихляс» («Чистота веры»):

Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного!

Скажи: «Он – Аллах – Един,

Аллах вечный,

Он не родил и не был рожден,

И не был Ему равным ни один!»

В начале комментария к данной суре Кутб приводит слова Пророка о том, что она в смысловом отношении равна трети Корана. Сейид Кутб, в свою очередь, пишет, что сура «Чистота веры» «смогла вместить в себя основные черты, присущие огромной реальности ислама»52. Как подчеркивает мыслитель, первый аят данной суры «должен стать глубоким внутренним убеждением, истолкованием бытия и программой жизни» мусульманина. Кутб обращает особое внимание на то, что употребление слова «ахад» («един») вместо, на первый взгляд, синонимичного ему «вахид» («единственный») не случайно и имеет глубокий онтологический смысл. Так, слово «ахад» означает также, что Аллах является единственной подлинно существующей реальностью, ибо «не существует ничего вместе с Ним, кроме Него самого, и что нет ничего подобного Ему»53. При этом мусульманин не просто видит проявления этой реальности во всех формах бытия, берущих от нее свое начало, но и по мере совершенствования в собственной вере «перестает замечать во всей Вселенной что-либо помимо Аллаха, так как… считает, что истинная реальность есть нечто, присущее одному лишь Аллаху»54. Анализируя суру, Кутб отмечает важные положения исламского вероучения: Аллах является единственным Господином всего сущего, помимо Которого нет никаких господ; сущность Аллаха является постоянной, вечной и изначальной, Ему всегда и во всем присуще абсолютное совершенство. По убеждению Кутба, правомерно также ставить вопрос о том, что любое действие является в конечном итоге делом рук Аллаха, ибо «все сущее черпает свое бытие из этого истинного бытия, как черпает оно свою реальность из этой истинной реальности»55. Как отмечает мыслитель в главе «Универсальный закон» работы «Вехи на пути», согласно Корану вся Вселенная была сотворена Аллахом, появилась по Его воле, и Аллах установил непреложные естественные законы, которым следует Вселенная и в соответствии с которыми различные ее части гармонично взаимодействуют друг с другом. В подтверждение собственных рассуждений Сейид Кутб приводит аяты Корана:

Наше слово для чего-нибудь, когда мы пожелаем, – что мы скажем ему: «Будь!» – и оно бывает. (16:40);

Он создал всякую вещь и размерил ее мерой. (25:2);

Человек также является частью Вселенной, и как биологическое существо он не может существовать не по всеобщим законам, установленным Аллахом, он не способен каким-либо образом уклониться от следования им. Так, человек испытывает голод и жажду, воспроизводит себя в соответствии с законами природы, имеющими божественное происхождение. Шариат, предписания которого зафиксированы в Коране и Сунне, т. е. в Божественном Откровении, в свою очередь, является составной частью универсального закона, и следование ему обеспечивает установление гармонии между жизнедеятельностью человека и целой Вселенной, а также природой самого человека. В данном контексте невозможно не уделить внимание антропологическому аспекту философских воззрений Сейида Кутба. Философ указывает, в частности, на аяты Корана, разъясняющие различные аспекты исламского взгляда на человека:

И указали Мы ему две дороги – добра и зла;

И повели его на две высоты (90:10);

Мы указали ему путь, благодарен он или неблагодарен (76:3);

Всякая душа есть залог того, что она заслужила (74:38);

Истинно, не меняет Аллах положения людей, пока не изменят они того, что в сердцах их (13:11).

Как и Али Шариати, египетский мыслитель уделяет особое внимание проблеме дуализма духа и глины в человеке, отмечая присущую ему двойственность натуры. В тафсире «В сени Корана» Кутб пишет: «Конкретно под двойственностью мы подразумеваем природу его существа (человек создан из глины, и Аллах вдохнул в него дух Его), поскольку человек в равной степени предрасположен к добру и злу, истине и заблуждению. Человек способен распознать, что есть добро и что есть зло, а также направить свою душу как к добру, так и к злу в равной степени»56. При этом человеку присуща и сознательность, способность к различению добра и зла, что влечет за собой не только индивидуальную, но и коллективную ответственность людей за свои поступки и судьбу. Кутб подчеркивает, что «это и есть свобода, которой соответствует ответственность, способность, сопряженная с трудом, и дарование с соответствующей обязанностью»57. Выбор человека в пользу одной из указанных дорог обусловлен внешними факторами, которые «пробуждают, обостряют и направляют такую предрасположенность в ту или иную сторону»58. Поскольку все эти факторы подчинены Аллаху как единственной подлинной реальности, выбор человека и его свобода ограничены божественной волей.

Данные положения антропологической концепции Кутба очень сильно напоминают аналогичные рассуждения Али Шариати о природе и миссии человека согласно Корану. Более того, подобно Шариати, Кутб обращает внимание на тот факт, что Аллах не предоставил человека самому себе, даровав ему послания, в которых содержатся основные предписания и заповеди, направляющие человека на путь добра. (Напомним, что Али Шариати, в целом соглашаясь с учением экзистенциалистов о свободе и ответственности человека, критиковал их за то, что они не объясняют, как воспользоваться данной свободой, в то время как ислам предоставляет ясные критерии различения добра и зла.) Что касается вопроса о миссии человека, то его трактовка Кутбом также весьма схожа с концепцией Али Шариати: человек является наместником Аллаха на Земле и должен быть исполнителем божественной воли в соответствии с теми откровениями, которые ему были ниспосланы. Сейид Кутб делает акцент на том, что если люди придерживаются пути, указанного Аллахом, то жизнь человеческого общества во всех ее аспектах находится в гармонии с миром, также существующим по божественным законам, а положение человека «становится даже выше, нежели статус ангелов». Однако человек, наделенный свободой воли и выбора, может и уклониться от следования шариату – в таком случае общество, избравшее этот путь, является джахилийским.

Таким образом, можно сделать вывод об исключительном сходстве антропологических концепций Сейида Кутба и Али Шариати, основанных на толковании текста Корана. Существуют и определенные точки соприкосновения между их онтологическими построениями. Так, и у Кутба, и у Шариати схватка между глиной и духом, добром и злом происходит исключительно внутри человека и общества. Природа же не только у Шариати, но и у Сейида Кутба едина и полностью подчинена Аллаху – как пишет египетский теоретик в тафсире «В сени Корана», «все сущее является воинством Аллаха»59. Однако, в отличие от Али Шариати, Кутб проводит грань различения между Творцом и творением, всецело подчиненным, но вовсе не тождественным Аллаху. Сопоставляя и анализируя онтологические концепции этих двух исламских мыслителей, мы можем заключить, что не только Шариати, но и Кутб (безусловно, в меньшей степени, нежели Али) весьма уязвим с точки зрения исламской теологии. Так, размышления Кутба об универсальном законе, в которых отчетливо прослеживается линия на пропаганду возврата человека к природе, свидетельствуют о том, что теоретик ассоциации «Братьев-мусульман» является космистом, что в целом противоречит Корану, в котором говорится о том, что человек является наместником Аллаха на Земле. Возможно, Кутб как мыслитель проникся духом сочинений философов Просвещения, в частности Жан-Жака Руссо. Однако при том, что установка на космизм достаточно отчетливо выражена в работах Кутба, в его философии прослеживаются и иные, подлинно исламские мотивы. Начнем с того, что онтология Сейида Кутба в любом случае гораздо успешнее вписывается в рамки мусульманского строгого монотеизма, нежели пантеизм Шариати, который абсолютно несовместим с той картиной реальности, которая представлена в Коране. Кроме того, существуют и незаметные на первый взгляд отличия в трактовке двумя мыслителями символики глины и духа. Так, Али Шариати вовсе не придает значения тому аспекту интерпретации коранического текста, что глина является не только составляющей человеческой натуры, но и частью природы. Если Али Шариати толкует данный символ весьма ограниченно, то в концепции Сейида Кутба подспудно присутствует его более расширенная трактовка, причем она прослеживается не в размышлениях египетского философа об онтологии, а в его социальной теории. Конкретно речь идет об учении о джахилии, с анализа которого мы и начали сопоставление философских концепций Сейида Кутба и Али Шариати. Специфическая позиция Кутба, согласно которой все общества, за исключением подлинного мусульманского, которое, по мнению философа, существовало во времена Пророка (СААС) и в эпоху правления первых четырех халифов (Абу Бакра, Умара, Усмана и Али), однозначно являются джахилийскими и враждебными истинному исламу, и ныне имеет некий скандальный резонанс, вызывает много споров и служит причиной обвинения теоретика ассоциации «Братьев-мусульман» в излишнем радикализме и оголтелости. Али Шариати в данном контексте производит впечатление гораздо более вдумчивого автора, учитывая его проницательный анализ западных философских теорий нонконформистской и антибуржуазной направленности, идею о необходимости диалога между радикальным революционным исламом и левыми силами в мире и т. п. Однако и критики Сейида Кутба, и его апологеты, по всей видимости, в большинстве случаев обращают внимание только на поверхностный социальный аспект его концепции. Между тем в учении Кутба о джахилии, а также о группе революционно настроенных мусульман, порывающих с обществом и являющихся носителями программы его переустройства, просматривается скрытый онтологический подтекст (возможно, не вполне осознававшийся и самим Кутбом), сопряженный с тем более детальным осмыслением символа глины в Коране, которое отсутствует в философии Али Шариати. Этот подтекст становится еще более явным в свете анализа ряда особенностей кутбовского взгляда на ислам как революционную программу, не сходного с шариатистским восприятием мусульманства.

Ислам глазами Кутба и Шариати

В отличие от Али Шариати, Сейид Кутб делает акцент не на универсальности ислама, а на его уникальности и беспрецедентности. «Это [появление ислама] есть выдающееся событие в уникальный исторический момент – событие вселенского масштаба, которое завершило одну эпоху и ознаменовало начало новой эры на этой планете. Оно явилось поворотным судьбоносным моментом в истории всего человечества, а не в истории одной нации или одного поколения», – пишет теоретик ассоциации «Братьев-мусульман» в тафсире «В сени Корана»60. Безусловно, в своих работах египетский мыслитель отмечает и универсальность мусульманского вероучения в следующих ее проявлениях. С одной стороны, по выражению Кутба, «ислам касается всех аспектов жизни человека, он подобен сильному, высокому дереву, чья тень простирается далеко и широко и чьи ветви достигают неба, и которое пускает корни глубоко в землю»61. Кутб подчеркивает, что мусульманство «представляет собой целостную программу, и поэтому нормы поклонения, принятые в этой религии, находятся во взаимодействии с ее обрядами, а личные обязанности – с обязанностями общественными, и все это направлено на достижение того, что пойдет на пользу всем людям»62, поэтому все предписания Корана и Сунны обязательны для мусульман. С другой стороны, ислам выступает как революционное послание, предназначенное для всего человечества и не ограниченное какими-либо географическими или национальными барьерами. К слову, эта мысль явственно прослеживается и в философии Али Шариати. Однако идея о беспрецедентности и уникальности исламского послания является одной из основополагающих, сквозных для всего творчества Сейида Кутба. Он особо подчеркивает, что с приходом ислама «ход истории человечества изменился таким образом, примера которому никогда не было в прошлом, как и не случилось ничего подобного после этого», ибо «человек обрел свое новое рождение, получив с неба, а не на земле свои ценности и почерпнув свой Закон из Божественного откровения, а не по чьй-то прихоти»63. Если Али Шариати полагал возможным и даже необходимым сопоставление ислама с определенными направлениями в западной философии (марксизмом, экзистенциализмом, маркузианством и т. д.), выявление точек соприкосновения мусульманства с данными учениями и тех преимуществ, которые имеет перед ними ислам, то Кутб сочел бы такое сравнение абсолютно некорректным и бессмысленным в силу ряда причин. Во-первых, египетский мыслитель настаивал на качественном отличии мусульманского вероучения от всех иных теорий на том основании, что ислам ниспослан человеку Аллахом и является составной частью действующих во Вселенной универсальных и непреложных законов, а все прочие идеологии изобретены людьми, которые не способны до конца познать эти законы, равно как и самостоятельно изобрести разумные и справедливые правила для организации жизни общества. Все те нормы, которые в основании своем имеют неисламские источники, Кутб автоматически относил в разряд джахилийских. Идеолог «Братьев-мусульман» весьма категорично писал в своих «Вехах» о том, что «существует только одна партия Аллаха, все прочие являются партиями Сатаны и неповиновения», и «есть только один закон, которому стоит следовать, и это – Шариат Аллаха, все остальное основано на эмоциях и импульсах», поскольку «существует только один путь к Аллаху, другие же дороги не ведут к Нему»64. При этом Кутб вполне допускал, что джахилийские представления могут включать в себя и некоторые элементы истинности, что особенно характерно для верований, содержащих в себе осколки монотеистической традиции. Однако, по мнению Кутба, это не должно иметь для мусульман никакого значения, поскольку, как пишет египетский мыслитель в своем тафсире, «язычество есть язычество, а ислам есть ислам. Различия между ними велики, а единственным путем преодоления этих различий может стать только полный отказ от язычества и полное присоединение к исламу»65 – иными словами, противоречие между джахилией и исламом носит абсолютный характер (данный нюанс, кстати, также несет на себе подспудную онтологическую нагрузку). По убеждению египетского мыслителя, у мусульман не может быть никаких компромиссов с джахилией ни в теории, ни на практике, поскольку альтернатива такова: либо ислам, либо джахилия – их сосуществование исключено. Сейид Кутб полагал вполне приемлемым и, более того, полезным для мусульман заимствовать лишь научные и технические достижения западной цивилизации, поскольку они основаны на экспериментальном методе, активно использовать который в Европе начали в эпоху Возрождения и позднее в Новое время. Кутб отмечает, что успешно применяемый в научных исследованиях экспериментальный метод был заимствован Западом именно у мусульман, поскольку на нем были основаны процветавшие в Халифате науки. Кроме того, в соответствии с концепцией самого Кутба, естествознание базируется не на изобретении, а на открытии объективных законов природы, созданных Аллахом, а потому не важно, занимается данными исследованиями мусульманин или представитель какой-либо иной конфессии либо неверующий. Однако, по мнению Сейида Кутба, обращение мусульман к наследию западных гуманитарных дисциплин абсолютно недопустимо, ибо «философия, интерпретация истории, психология (за исключением тех результатов наблюдений и экспериментов, которые не основаны на чьем-либо мнении), этика, теология и сравнительное религиоведение (кроме статистики и наблюдений) – все эти науки в прошлом формировались и в настоящем развиваются под влиянием джахилийских верований и традиций»66. Во-вторых, существует еще один уже упомянутый аспект восприятия Кутбом джахилии: так, она – не теория, а способ организации общества, характеризующийся существованием определенных политических институтов, экономических отношений, традиций и уклада жизни людей. Различные теории лишь оправдывают существующие в обществе отношения. Ислам, в свою очередь, тоже является не абстрактной системой представлений, а программой переустройства общества, имеющей практическую направленность (что, кстати, постулировал и Али Шариати), точно так же как Коран представляет собой не источник информации о мире, а руководство к действию, инструкцию по претворению данной программы в жизнь. В соответствии с этим Кутб поясняет, что задача мусульман заключается не в том, чтобы критиковать джахилийские взгляды и представления, а в том, чтобы, ознакомив людей с исламом как революционной программой, уничтожить существующую систему отношений, основанную на эксплуатации человека человеком и социальной несправедливости. Любопытно, что данный тезис Кутба, которого никто бы не назвал исламским марксистом (так зачастую идентифицировали Али Шариати) и который решительно отвергал попытки какого-либо отождествления ислама с марксизмом, социализмом, напоминает определенные положения философии Маркса, полагавшего, что реальная борьба заключается вовсе не в критике философских, политических либо правовых концепций, ибо он считал их всего лишь надстройкой по отношению к экономическому базису, в основе которого лежат определенные производственные отношения, сопряженные со способом производства. Конечно, сходство отдельных постулатов в концепциях двух столь разных философов весьма условно, поскольку Сейид Кутб считал такого рода рассуждения корректными лишь в отношении джахилийских теорий и представлений, утверждая при этом, что подлинная мораль находится вне зависимости от окружения, экономической и политической системы, ступени развития того или иного общества. Тем не менее наличие в творчестве Кутба скрытых параллелей с марксизмом, экзистенциализмом – т. е. с теми течениями в западной философии, которые впоследствии Али Шариати рассматривал в качестве близких исламу по некоторым параметрам учений, – факт интересный и заслуживающий внимания. Во-первых, это открытие заставляет лишний раз задуматься об истоках европейской философской мысли, в особенности антибуржуазной, протестно-нонконформистской направленности. Во-вторых, в данном контексте, как и в случае с онтологией Кутба, легко продемонстрировать специфику его концепции. Так, при беглом и не вполне вдумчивом ознакомлении идеолог ассоциации «Братьев-мусульман» может показаться автором довольно прямолинейным, категоричным и резким в оценках, а его теория – внутренне целостной и излишне упрощенной. Тем не менее более детальный анализ выявляет всю глубину и неоднозначность философии Кутба, которая гораздо сложнее, чем это поначалу представляется, поскольку она содержит в себе множество интересных пластов и в то же время не свободна от достаточно глубоких внутренних противоречий и серьезных изъянов. Учитывая высокую вероятность влияния Сейида Кутба на Али Шариати, этот факт становится еще более примечательным, поскольку не исключена возможность того, что иранский мыслитель заметил некоторые сокрытые в философии Кутба мотивы, и они получили определенное развитие в его собственной концепции, инспирируемое и подкрепляемое обучением в Сорбонне и личным общением с маститыми европейскими философами и интеллектуалами. В данном контексте становится актуальным и вопрос об антропологии Кутба и Шариати, поскольку, как уже упоминалось, размышления о человеке обоих мыслителей похожи и основаны на интерпретации текста Корана. В то же время Шариати отмечает сходство между коранической антропологией и учением экзистенциалистов о человеке. В связи с этим любопытно отметить, что «экзистенциалистские» мотивы в творчестве Кутба также присутствуют, и не только в антропологии. Например, египетский теоретик пишет о том, что сподвижники Пророка, воодушевленные мусульманской верой, сами превратились в живое воплощение идей ислама, а Коран стал частью их личности. Напомним, что Али Шариати выдвигает сходные тезисы в работах «Джихад и шахадат», «Красный шиизм и черный шиизм», анализируя роль членов семьи Пророка (Али, Фатимы, Хасана, Хусейна, Зейнаб) в истории раннего ислама и отмечая, что они обрели свое подлинное существование в качестве идеи (в частности, Хусейн находит его, выбирая шахадат). При этом иранский мыслитель осознанно использует терминологию экзистенциализма и апеллирует к определенным положениям данного направления в философии. Кутб, в свою очередь, пользуется той же самой терминологией в отдельных главах своего тафсира – видимо, неосознанно. Например, в комментарии к суре «Слон» мыслитель пишет, что арабы стали «существовать по-настоящему», когда перестали ориентироваться на единство по крови и приняли ислам. Неизвестно, изучал ли Кутб труды философов-экзистенциалистов, однако наличие определенных параллелей, как и в случае с марксизмом, вполне очевидно.

Однако вернемся к вопросу о специфике кутбовского восприятия ислама. Как уже было отмечено в начале нашего исследования, Сейид Кутб настаивает на необходимости возрождения первоначального мухаммедовского ислама, и это положение является одним из краеугольных камней его концепции. Кутб, как и Шариати, делает акцент на практическом измерении возрождения ислама, говоря о необходимости организации мусульманского политического движения, члены которого должны являться носителями исламской революционной программы преобразования общества. Однако, в отличие от Али Шариати, Кутб не уделяет особого внимания таким аспектам возрождения ислама, как реформа мусульманского теологического образования, необходимость расширенного применения иджтихада и т. п. Более того, Кутб, признавая возможность применения иджтихада в отношении вопросов, на которые нет ответа в Коране и Сунне, в целом считал вредным излишнее увлечение проектами реформирования мусульманского права и расценивал их активное обсуждение как занятие гипотетическими проблемами, за которым скрывается отвлечение от реальных и насущных задач. В свете этого становится актуальным вопрос о движущих силах революции, о средствах ведения борьбы (в первую очередь о джихаде), а также о сущности ислама как политической идеологии и целях мусульманского движения.

Мусульманский революционный авангард и исламское возрождение

Возрождение подлинного ислама и образование мусульманского политического движения должно начаться, по мнению Кутба, с формирования исламского революционного авангарда, предназначенного для борьбы с джахилией. В данном контексте налицо различия между политическими воззрениями Али Шариати и Сейида Кутба. Если Шариати воспринимал ислам как революционную идеологию обездоленных масс, осознавших свое бедственное положение и восставших против тирании под руководством обладающего знанием лидера, то Кутб говорит не о массовом движении, а о группе избранных, объединяющихся на основе веры и порывающих с джахилийской системой с тем, чтобы сокрушить ее. Возникновение данного авангарда, с точки зрения Кутба, имеет в качестве отправной точки осознание его членами своей общности не на расовой и национальной почве, а на основе веры. Кутб констатирует тот факт, что с появлением ислама «эта приверженность – приверженность происхождению – закончилась, и этот девиз – девиз расы – умер, и эта гордость – гордость национальностью – исчезла»67. Ислам не приемлет ни национализма, ни почвенничества, он отвергает общность по крови, по принадлежности к определенному племени, к какой-либо нации, он не принимает в расчет происхождение, ибо «освободил все человечество от земных оков, чтобы тот мог воспарить в небесах»68. Поэтому единственной формой подлинного родства провозглашается общность по вере. Кутб поясняет, что, вне всяких сомнений, мусульманин может проявлять добрые чувства к своим родителям-немусульманам, относиться к ним с любовью и признательностью, но только при условии, что они не являются врагами его религии. Именно интересы ислама, а не семьи, племени, государства должны быть для мусульманина первичными. А ислам, в свою очередь, – «это не несколько слов, произносимых лишь языком, и не рождение в стране, называемой исламской, и не наследство, полученное от отца-мусульманина»69. Это последовательное исповедание единобожия и подчинение только Аллаху во всех сферах деятельности. Кутб убежден, что вера не может выражаться только на словах, она должна подкрепляться конкретными поступками, проявляться в образе жизни. И формируемый революционный авангард должен состоять именно из мусульман, готовых к таким реальным действиям, а именно: готовых порвать с джахилийским окружением. В связи с этим Кутб разрабатывает концепцию хиджры70 – ухода из общества группы людей, берущих на себя миссию возрождения ислама, ниспровержения власти людей над людьми и установления правления Аллаха. Мусульмане – члены этой группы должны порвать со всем тем, что может связывать их с джахилией. Что же конкретно представляет собой джахилия в современном мире? Все те общества и государства, которые не исповедуют религию единобожия и не следуют предписаниям шариата, Кутб относит в разряд джахилийских. Это все государства с капиталистическим и социалистическим строем, примитивные языческие общества, по сей день встречающиеся в Индии, Японии, на Филиппинах и в Африке, а также все сегодняшние иудейские и христианские общества. Помимо этого, джахилийскими по сути своей являются и правящие режимы в исторически мусульманских странах – несмотря на то, что официальные власти могут на словах заявлять о своей принадлежности к исламу. Кутб с горечью констатирует, что «великие религии стали жертвой тех, кто попирал самые их основы и использовал их для различных злоупотреблений, превратившись в игру, участие в которой принимают преступники и лицемеры, и дело дошло до того, что если бы первые последователи этих религий воскресли, то они не узнали бы их»71. Подобная печальная участь постигла все авраамические религии – и иудаизм, и христианство, и ислам, нуждающийся теперь в возрождении. Основную проблему Кутб здесь видит не только в том, что эти религии стали жертвой чьих-либо корыстных умыслов, но и в том, что их последователи перестали ощущать себя носителями послания, обращенного ко всему человечеству, забыли о своей особой миссии и погрузились целиком и полностью в омут повседневности. Исламский авангард должен вспомнить об этой миссии и взять на себя задачу возрождения ислама в его первозданной чистоте, при этом противодействуя джахилии. Джахилия проявляет себя в разных формах, но в любом случае мусульманский революционный авангард должен вести с ней борьбу.

«Джихад во имя Аллаха» (Кутб о средствах ведения борьбы)

В данном контексте необходимо рассмотреть вопрос о джихаде, досконально проработанный Сейидом Кутбом, чего не скажешь об Али Шариати, который гораздо больше внимания уделял проблеме смысла шахадата. Стоит отметить, что Кутб, конечно, упоминает о шахадате. Египетский мыслитель призывает мусульман быть готовыми к мученичеству за веру, напоминая им о грядущем вознаграждении и неизбежном суровом наказании угнетателей и тиранов не только в будущей, но и порой в этой жизни. Однако у Сейида Кутба нет столь детальной проработки темы шахадата, как у Али Шариати, зато вопрос о джихаде который Шариати назвал «славой ислама», теоретик «Ихван-аль-муслимин» рассматривает в качестве одного из главнейших. Глава «Джихад во имя Аллаха» целиком взята из тафсира, поэтому неудивительно, что Кутб разъясняет аяты Корана, в которых говорится о джихаде, подробно освещает его правовые аспекты. Египетский мыслитель констатирует разделение всех людей на мусульман и немусульман. Люди, не исповедующие ислам, с правовой точки зрения образуют три основные группы: это, во-первых, «люди договора», т. е. те неверные (многобожники), с которыми заключен договор о мире, во-вторых, враги ислама, с которыми мусульмане находятся в состоянии войны, и, наконец, дхиммии, то есть люди Писания (иудеи и христиане). Последние находятся под протекцией исламского государства, и мусульмане обязаны уважать их религию и защищать их права при условии, что они ведут себя корректно. В случае выражения открытой неприязни и враждебного настроя по отношению к исламу со стороны дхиммиев мусульмане должны вести против них войну. Что касается тех неверных, с которыми заключен договор, то мусульмане находятся с ними в состоянии мира, если неверные соблюдают условия данного договора. В случае нарушения договора неверными (многобожниками) им должно быть дано предупреждение, затем мусульманам необходимо выжидать четыре месяца и только после этого начинать войну. В целом же Кутб указывает, что людей, с которыми заключен договор, также можно разделить на три категории. К первой группе следует относить тех неверных, которые нарушили договор или не выполняли его условий, ко второй – людей, выполняющих условия договора, к третьей – неверных, не заключивших договор с мусульманами, но тем не менее и не проявляющих к ним какой-либо неприязни. Как поясняет Кутб, последним нужно дать четыре месяца на размышления о принятии ислама либо заключении договора о мире с мусульманами, и в случае их отказа вести с ними войну. Таким образом, египетский мыслитель приводит следующую более точную классификацию. Он отмечает, что всех людей с позиции их враждебности или дружественности по отношению к исламу можно разделить на три основные группы: мусульмане, дхиммии (люди Писания, то есть иудеи и христиане), а также те из неверных, с которыми заключен договор о мире, и противники ислама. Далее Кутб рассматривает вопрос собственно о джихаде, его сущности и задачах. Сейид Кутб критикует расхожее мнение о джихаде как исключительно оборонительной войне против агрессии в отношении родной страны мусульманина. Принимая во внимание тот факт, что ислам признает значимым лишь братство по вере, а не общность по крови, этнической принадлежности, в то время как правящие режимы в называемых мусульманскими странах де-факто являются джахилийскими, Кутб ставит вопрос о том, как нужно понимать термины Дар-уль-ислам72 и дар-уль-харб73 в современном мире. Так, египетский мыслитель утверждает, что подлинной родиной для мусульманина является лишь исламское государство, управляемое по законам шариата, это и есть Дар-уль-ислам. Дар-уль-харб же включает в себя джахилийские государства, тиранические и враждебные как для мусульман, так и для дхиммиев. В соответствии с этим джихад следует понимать прежде всего как борьбу против джахилийских политических режимов, против Дар-уль-харб. Важно отметить, что при этом Кутб подчеркивает, что цель джихада заключается не в том, чтобы заставить всех людей принять ислам, а в том, чтобы изменить окружение, условия жизни, в результате чего люди станут свободны в выборе верований. Таким образом, джихад в понимании Кутба – это борьба против общественных отношений, основанных на эксплуатации людей людьми, задача джихада – уничтожение политических режимов, базирующихся на угнетении. При этом Кутб отмечает, что, вне всякого сомнения, джихад имеет побочное значение оборонительной войны. По глубокому убеждению теоретика «Ихван-аль-муслимин», джахилия не преминет атаковать молодое крепнущее исламское государство, а поэтому мусульмане должны быть готовы к защите своей подлинной родины. Однако при всем этом подобная интерпретация джихада в чистом виде является ограниченной и неверной, не отражающей подлинных целей священной борьбы мусульман.

Кутб о целях мусульманского политического движения и сущности ислама как революционной программы

Каковы же, в конечном итоге, цели исламского политического движения и каким образом Кутб определяет сущность мусульманства? В глобальном онтологическом аспекте «суть этой программы состоит в том, чтобы поклоняться одному лишь Аллаху, поскольку реально существует только Он один, реально действует только Он один и только Его воля способна оказывать влияние на все происходящее»74. Кутб отмечает, что в соответствии с мусульманским учением о бытии просто бессмысленно поклоняться кому-либо или чему-либо помимо Аллаха, поскольку нет никакой пользы в устремлении к тому, что не существует реально и не может оказать никакого воздействия на происходящее. Однако это ни в коем случае не означает, что мусульманин должен с неприязнью относиться ко всему сотворенному Аллахом, равно как отстраняться от него и пренебрегать земной жизнью, ибо все это дано Аллахом и подчиняется универсальному закону. Кутб подчеркивает, что освобождение от оков сущего необходимо понимать как «постоянство попыток и непрерывность борьбы, целью чего является возвышение всех людей и обеспечение свободы человеческой жизни»75.

В свете этого возникает вопрос о практическом воплощении данной программы в действительность и ее политическом смысле. Кутб поясняет, что основная задача ислама как политической идеологии заключается в том, чтобы уничтожить власть одних людей над другими и установить правление Аллаха. Кутб использует в данном случае особый термин – «суверенитет Аллаха», на который посягнули люди, установившие законы собственного изобретения. Здесь автор нашего исследования считает необходимым дать собственный комментарий к данному тезису египетского мыслителя. Кутб очень точно определил сущность мусульманского вероучения, ибо центральным для ислама является вопрос о власти. Дело в том, что в целом под единое понятие «религия» подводятся зачастую весьма несхожие концепции с подчас противоположным содержанием и несовместимыми идеями. Собственно, понятия, обозначающие в различных языках то, что принято называть «религиями», вовсе не являются синонимами и не тождественны друг другу (не говоря уже о том, что даже этимология латинского термина «религия» вызывает много споров). Именно поэтому универсальное определение религии дать весьма затруднительно, а в современном религиоведении вопрос о выделении единых критериев для отнесения тех или иных явлений духовной сферы к религии не имеет однозначного ответа. Так, арабское понятие «дин», которое употребляется применительно к исламу, вряд ли имеет какое-либо отношение к латинским словам religio («благочестие», «набожность», «святыня», «предмет культа», «восстановление связи»), relegere («вновь собирать», «приступать к новому выбору», «обратиться к прежнему синтезу, чтобы его переделать»), religare («связывать воедино»). Термин «дин» означает «власть», «закон», «подчинение», иные же слова, употребляющиеся по отношению к исламу – иман («вера»), ислам («предание себя Аллаху»), ихсан («истовость», «чистосердечие») – объединены общим понятием «дин», поясняют его и конкретизируют. Именно поэтому определение Кутбом сущности ислама как политической программы, направленной на замену власти людей правлением Аллаха, более чем адекватны мусульманскому вероучению и семантике исламской терминологии. В данном контексте высвечивается еще один подспудный аспект кутбовского тезиса об уникальности ислама: он в корне отличается от иных конфессий, не может находиться в одном ряду с прочими религиями. Строгое единобожие, присущее исламу, – главный, но не единственный критерий различения мусульманства и иных вероисповеданий. Дело в том, что лишь исламу изначально и имманентно присуще политическое измерение. Вполне очевидно, что расхожее клише «политизация ислама» является в научном отношении, мягко говоря, неуместным, ибо употребляющие его совершенно не учитывают семантики арабского термина «дин» и его отличия от значения слова «религия» в его современном понимании. В связи с этим стоит вспомнить высказывание имама Хомейни: «Клянусь Аллахом, что весь ислам – это политика». Неразделимость ислама и политики является не «злостной» выдумкой «коварных» мусульманских фундаменталистов, а сущностной характеристикой исламского вероучения. Априорная связь ислама с политикой, конечно, сопряжена с универсальностью мусульманства, которое объемлет все сферы человеческой жизнедеятельности, в том числе и политику. Однако объяснять принцип единства ислама и политики исключительно тем, что вопросы политики и управления находятся в компетенции фикха наряду с иными проблемами, что мусульманство и эту тему не оставляет без внимания, было бы ошибкой. Тот же аятолла Хомейни, например, не воскликнул, что ислам в целом – это экономика или что весь ислам – это мораль. Связь ислама и политики может быть полноценно объяснена лишь с учетом уникальности мусульманского вероучения, в котором вопрос о власти является самым главным, основополагающим, что и было отмечено Сейидом Кутбом. Безусловно, он не проводит исследования значения терминов, не анализирует понятие «дин», не рассуждает пространно о связи ислама и политики. Тем не менее в нашем исследовании уже упоминалось, что Кутб многого не проговаривает, существуют скрытые пласты, которые зачастую представляют собой особую ценность – гораздо большую, нежели явные, «лежащие на поверхности» идеи мыслителя.

В своих работах, в частности, в книге «Вехи на пути» Кутб предлагает собственную интерпретацию идеи о необходимости установления правления Аллаха. Сейид Кутб особо подчеркивает, что под суверенитетом Аллаха ни в коем случае не следует понимать приход к власти духовенства и правление клерикалов. Как пишет мыслитель в своих знаменитых «Вехах», «в исламе нет „церкви“, никто не может выступать от имени Аллаха, кроме Его Посланника»76. Данный тезис, вне всякого сомнения, является одной из наиболее сильных сторон философии Кутба, и в вопросе о церкви он солидарен с Али Шариати. Однако стоит отметить, что при этом антиклерикализм Шариати в определенной степени гораздо более продвинут, нежели антиклерикализм Кутба. Так, Али Шариати не просто постулирует отсутствие института церкви в исламе, но и отмечает особую роль клерикалов в искажении таухидной религии и ее вырождении в ширк, что особенно актуально в свете бюрократического предательства Исламской революции в Иране. Кутб же говорит просто о забвении законов ислама и обращении к джахилийским нормам и традициям. Египетский теоретик, конечно, поясняет, что они основаны на корыстных человеческих устремлениях, что великие религии стали жертвой корыстных интересов лицемеров, но в данном контексте он практически не рассматривает специально вопрос о жрецах как об особой касте, способствующей институциализации таухидной религии, загниванию любой живой и творческой инициативы. Таким образом, в критике клерикализма пальма первенства принадлежит Али Шариати. Тем не менее определенное преимущество есть и у Кутба, ибо он не был вынужден выступать в защиту отдельных представителей духовенства, к чему приходилось порой прибегать Шариати с целью избежать раскола в оппозиции шахскому режиму. Кутб был намного менее скован внешними обстоятельствами, нежели Али Шариати, и замечание египетского теоретика о том, что учреждение власти Аллаха вовсе не подразумевает правления клерикалов, уже само по себе ценно.

Раскрывая суть понятия «суверенитет Аллаха», Кутб поясняет, что под его установлением следует понимать построение исламского государства, функционирующего по законам шариата. В книге «Вехи на пути» теоретик ассоциации «Братьев-мусульман» дает следующее определение: «Под шариатом Аллаха подразумеваются все законы, предписываемые Аллахом для человека; он включает в себя принципы веры, принципы управления и правосудия, принципы морали и человеческих взаимоотношений и принципы знания»77. Общество, живущее по законам шариата, является в полном смысле слова цивилизованным и, в соответствии с космистскими взглядами Кутба, находится в гармонии с универсальным законом Вселенной, пульсирует с ней в едином ритме.

Политическое и экономическое устройство исламского государства в соответствии с проектом Кутба

Каково же политическое устройство исламского государства в соответствии с проектом Кутба? Египетский теоретик является приверженцем идеи Халифата (напомним, что Кутб является представителем суннитской возрожденческой мысли) и, естественно, расходится в данном вопросе с Али Шариати. По мнению египетского мыслителя, правитель в исламском государстве должен избираться мусульманами и находиться у власти при условии неукоснительного следования законам шариата, а также соблюдению принципа совещательности («шура»). Таким образом, Сейид Кутб является адептом суннитской концепции власти. В качестве социального идеала Кутб призывает рассматривать исламское государство времен Пророка Мухаммада (СААС) и первых четырех халифов ислама (Абу Бакра, Умара, Усмана и Али). С точки зрения теоретика «Ихван-аль-муслимин», эпоха «праведных халифов» осенена особой благодатью, ибо сопряжена с существованием уникального коранического поколения. Под этим поколением Кутб имеет в виду Пророка Мухаммада (СААС) и его сподвижников, для которых «Священный Коран был единственным источником, из которого они утоляли свою жажду, и он был единственным ориентиром, на который они равнялись в своей жизни»78. По убеждению Кутба, все эти люди были чисты в своих помыслах и посвятили жизнь беззаветному служению делу ислама, ничего не требуя лично для себя; они всегда руководствовались Кораном и Сунной и стали олицетворением мусульманской веры. Понятно, что в данном вопросе Али Шариати не мог быть полностью солидарен с Сейидом Кутбом, поскольку Шариати, безусловно, счел бы подобную характеристику совершенно справедливой и корректной лишь по отношению к Ахл-аль-бейт, к непорочным имамам шиизма, но никак не ко всем сподвижникам Пророка. Если Кутб всячески превозносит Халифат в качестве образца общественного устройства и высшего достижения цивилизации, то Али Шариати призывает поставить «клеймо „запрещенный“, „недостойный доверия“ и „лишенный права владения“ на лбу Халифата»79, что характеризует его как гораздо более радикального и продвинутого в социальном отношении мыслителя.

Одной из основ правления в мусульманском государстве Кутб называет принцип справедливости. Египетский мыслитель подчеркивает, что эксплуатация человека человеком, безусловно, является атрибутом джахилии. Кутб поясняет, что исламская экономика зиждется на неукоснительном исполнении предписаний шариата, а также на принципе социальной справедливости. Однако при этом Кутб, в отличие от Али Шариати, не призывает мусульман к построению бесклассового общества. Идеолог «Ихван-аль-муслимин» отвергает и капиталистический, и социалистический пути общественного и экономического развития, квалифицируя их в качестве джахилийских. По мнению Кутба, вся собственность в исламском государстве должна принадлежать умме. Члены мусульманской общины обладают правом пользоваться этой собственностью при условии, что умма берет этот процесс под контроль. Что касается частной собственности, то Кутб считал вполне допустимым ее сохранение, с той оговоркой, что для ее создания владелец должен использовать личный, а не наемный труд, а рабочим выплачивается достойная заработная плата, составляющая не менее половины прибыли. Важной задачей при этом является недопущение чрезмерной концентрации капитала, возникновения монополий, образования пропасти между богатыми и бедными. Поэтому, во-первых, Кутб настаивал на том, что крупная промышленность и ведущие отрасли производства должны принадлежать к государственному, а не к частному сектору экономики, а прибыль от них должна поступать в народную казну. Во-вторых, в данном случае Сейид Кутб полагал наиболее эффективным механизм закята (налога, взимаемого с наиболее обеспеченных членов общества в пользу малоимущих). Закят является третьим столпом ислама и выступает в качестве одного из главных принципов мусульманской экономики, настаиваюшей на необходимости справедливого распределения доходов в исламском государстве. Кутб подчеркивает, что введение системы налогообложения, основанной на взимании закята, позволит избежать излишнего имущественного расслоения и опасной концентрации капитала.

По мнению идеолога ассоциации «Братьев-мусульман», закят должен использоваться исламским государством для финансирования социальной сферы. В результате взимания закята в мусульманском обществе не будет ни слишком богатых, ни слишком бедных, ни ужасающей нищеты, ни чрезмерной роскоши, и всем людям будет обеспечено достойное существование. Кутб также обращает внимание на такие меры, предписываемые исламом, как введение запрета на ростовщичество и спекуляцию, недопущение получения прибыли от чего-либо недозволенного шариатом (торговли алкоголем и наркотиками, игорного бизнеса, проституции и т. п.). В связи с этим Кутб считает необходимым создание исламских банков, дающих беспроцентные ссуды, а также касс помощи обездоленным. Стоит отметить, что указанные меры были предприняты в Иране после Исламской революции, а экономические воззрения Кутба напоминают взгляды имама Хомейни на исламскую экономику. Напомним, что последний, в свою очередь, выступал с резкой критикой в адрес Шариати с его тезисом о построении бесклассового общества и «заигрываниями» с марксизмом. Таким образом, в социальном и экономическом отношении Сейид Кутб стоит на куда более умеренных позициях, нежели Али Шариати.

Заключение

Подводя итог проведенному сравнению, можно сделать заключение о том, что и Сейид Кутб, и Али Шариати как мыслители имеют свои преимущества и недостатки друг перед другом. У их концепций достаточно много точек соприкосновения, что неудивительно, учитывая их принадлежность к стану идеологов исламского возрождения. Кутб как мусульманский философ намного более корректен с точки зрения исламской теологии и онтологии, нежели Шариати, однако последний, безусловно, выигрывает у египетского мыслителя как социально-политический теоретик. Тем не менее мы вынуждены констатировать, что, в отличие от шариатистского дискурса, кутбизм в чистом виде сегодня не может быть востребован. Определенные положения концепции Кутба не просто устарели, но и являются откровенно вредными. Во-первых, они способствуют цивилизационной и политической изоляции мусульман, в действительности работая на хантингтоновский проект столкновения цивилизаций, на создание непробиваемой стены между мусульманами и немусульманами. Во-вторых, налицо препятствование столь необходимому диалогу между радикальным исламом и левыми силами в мире, актуальность которого осознал Али Шариати. В-третьих, Кутб, в отличие от Шариати, ориентируется исключительно на группу избранных, порывающих с обществом и создающих некую жестко структурированную организацию, а не на мобилизацию исламской улицы, имеющей огромный потенциал политического протеста, – тем более, что сегодня мусульманские низы все активнее поднимаются на борьбу с существующим миропорядком и все более явной становится тенденция к их консолидации с нонконформистски настроенными немусульманами. В-четвертых, Кутб является халифатистом, что тоже снижает его рейтинг по сравнению с Шариати. Означает ли все это, что теоретическое наследие Кутба вынуждено пылиться в архиве истории исламской политической мысли, целиком и полностью утратив свою актуальность? Разумеется, нет. Во-первых, Сейид Кутб был совершенно прав, когда говорил, что «необходимо знать вехи на пути». Творчество Кутба представляет особый интерес как для самих мусульман, так и для исследователей исламской политической мысли (могущих и не быть мусульманами), ибо олицетворяет чрезвычайно важный этап развития современной идеологии политического ислама и мусульманского возрождения. Во-вторых, как уже неоднократно упоминалось, философия Кутба содержит в себе множество скрытых пластов, и их тщательный анализ представляется весьма небесполезным занятием. В любом случае, шахид ислама, философ и политический деятель такого масштаба, как Сейид Кутб, никак не заслуживает забвения.

Беседа вторая (Москва, март 2003 г.)

Участвовали Г. Джемаль, А. Кузнецов, А. Ежова, А. Шмаков, М. Трефан

Гейдар Джемаль. Существовало два полюса политического нонконформизма. Один из них базировался на КПСС с международным отделом ЦК, которая была в постоянном сговоре и диалоге с капиталистическими странами и империалистической верхушкой. Другой был представлен маргинальными мыслителями, говорящими о религиозной революции (в том числе Али Шариати и Кутбом), «теологией освобождения» (т. е. католическими священниками, ставшими в основном на сторону партизан, от которых Ватикан поначалу полностью отрекся) и протестантским «дискурсом совести». Вдруг происходит обрушение Советского Союза и марксистского дискурса. И революционная тематика с религиозной мотивацией, бывшая периферийной, приобрела статус единственной, т. к. легальный благообразный марксизм, Фишер, «зеленые», правозащита и пацифизм – все это уже полумафиозные полумасонские клубные дела, которые никого уже не интересуют и которых никто не боится.

Христианская оппозиция, по сравнению с Исламской революцией, выглядит, конечно, бледно. Сделать писания Святых Отцов фундаментом социальных аспектов «теологии освобождения» весьма проблематично. Можно возводить ее непосредственно к Евангелию, – такого рода пафос был остро отмечен Достоевским и Розановым80, – но тогда возникает определенный разрыв с догматикой исторического христианства.

Человечество нуждается в едином протестном языке, которым двести лет был марксизм. Чем он был хорош? Человек мог быть меньшевиком, большевиком, социал-демократом, либералом, французом, индийцем – но все они встречались и понимали друг друга. Сейчас этот язык обесценился, став дурным мифом вчерашнего дня, но потенциал протеста остался, и конфликтность стала еще более высокой, чем пятьдесят лет назад, когда СССР сдавал протестные движения на Западе. Сегодня фактора Москвы нет, и ничто не мешает амплитуде протеста расти, кроме отсутствия общего языка.

Я считаю, что религия, которую Маркс объявил прикрытием экономических стимулов, всегда являлась пружиной социального конфликта – во времена Платона, в Средние века, в эпоху Возрождения. Как правило, революцию организовывали пассионарные элементы нижнего слоя господствующего класса. Вера Засулич и другие вполне прилично «упакованные» барышни стреляли в генерал-губернаторов и шли на каторгу. Понятно, что народовольцы и большевики были крипторелигиозны. Марксизм и был обречен из-за конфликта марксистского дискурса и религиозных инстинктов.

Маркс был очень образованным человеком, и чем больше он рефлектировал, тем больше он камуфлировал. Зачем был нужен материализм? Потому что задачей номер один был разгром клерикальной касты. Но менталитет людей был организован таким образом, что «расклеить» религию и клерикализм было тогда невозможно. Нельзя было сказать, что попы узурпировали религиозную истину. Они контролировали эту тему, и, только ударив по самой теме, можно было нанести удар по социальным позициям касты.

Но сейчас ситуация изменилась, и существует запрос интеллектуальных нонконформистских сил на то, чтобы развести два этих фактора. О том, что этот запрос пробивает себе дорогу, свидетельствует феномен ваххабизма. Конечно, ваххабизм неоднороден, в нем есть разные сегменты и, говоря об антиклерикализме, я имею в виду его салафитское крыло.

В то же время поповщина остается сильнейшим организационным элементом с точки зрения мировой корпоративной олигархии, связанной с высшими эшелонами экуменического духовенства. Она продолжает оказывать сильнейшее влияние на коллективное бессознательное – через культуру, психоанализ, массу подстав и заглушек – на мелкую буржуазию…

Государство имеет два компонента – силовой и аппаратный. Однако силовой компонент может существовать вообще без государства. Главной идеей Ленина было уничтожение государства, а на пути к этому – надо было государство использовать. Но после 1921 г. Ленин был отстранен от руководства страной, и его болезнь была предлогом для его изоляции. Для него даже печатали специальные экземпляры газеты «Правда» с его статьями, а реальные выпуски выходили без этих статей или с сокращениями. Он быстро потерял политическую инициативу.

Система советов – это великая идея, имеющая религиозные корни. Но сами советы не были однородны, и размежевание советов и партии привело к тому, что внутри партии победило бюрократическое ядро, борьба за мировую революцию превратилась в борьбу за то, чтобы сохранить эту «площадку» под себя – что сейчас и произошло в Иране…

Нас интересует, насколько религиозный пафос может обеспечивать социальную критику и быть самодостаточным мотивом для непримиримого отношения к истеблишменту.

Что такое, например, джамаат? Это религиозное братство. Но не монашеский орден, не институт, не воля к пролонгации, а воля анонимных индивидуумов, собранных Провидением здесь и теперь, к реализации финальности этого мира. Иными словами, это не братья через жизнь, а братья через смерть. И абсолютно метафизический фактор становится конкретно политическим. Смерть, понятая как единая точка всех, собравшихся в коммуну, становится основой политической воли.

Антон Шмаков. Теоретическое наследие Калима Сиддыки

Биография Калима Сиддыки

Калим Сиддыки родился 15 сентября 1931 г. на территории нынешнего индийского штата Уттар-Прадеш, в то время – провинции Британской Индии в семье мелких землевладельцев. В 1944–1945 г. во время учебы в школе в Файзабаде стал активистом Мусульманской лиги – политической силы, выступавшей за создание отдельного государства индийских мусульман, что позднее и произошло в действительности во время раздела британской колонии на Индию и Пакистан. Несколько месяцев спустя после раздела, в 1948 г., Сиддыки переезжает в Карачи, где убеждается, что в новом государственном образовании порядки ненамного лучше, чем при колониалистах. Тогда он примыкает к т. н. «халифатскому движению» и начинает издавать газету The Independent Leader. В 1954 г. вместе с группой единомышленников он переезжает в Великобританию, чтобы приобрести некоторые журналистские навыки. Начав в провинциальных изданиях, он постепенно поднимается до должности заместителя редактора газеты Guardian в 1964 г. Заняв более-менее устойчивую социальную нишу, Сиддыки решает получить высшее образование – и к 1972 г. получает ученую степень доктора философии по специальности «международные отношения».

В конце 60-х он возвращается в Пакистан для работы над диссертацией – «Функции международного конфликта: социально-экономическое исследование Пакистана», а также – после начала очередной индо-пакистанской войны, приведшей к образованию нового государства, Бангладеш, – для репортажей в Guardian. На основе этих репортажей в 1972 г. он издает книгу о войне, которая делает имя Сиддыки известным среди обучающихся в Великобритании пакистанских студентов. На одной из встреч с ними в 1973 г. принимается решение создать Мусульманский институт для исследования проблем, стоящих перед исламским миром. Институт, окончательно созданный к 1975 г., становится широко известным, доктор Сиддыки и его коллеги получают приглашения на разного рода конференции, проходящие в Ливии, Саудовской Аравии и т. д., но особенно интенсивной деятельность института становится с 1979 г., когда Сиддыки выступил с безоговорочной поддержкой иранской революции и ее лидера Хомейни. Благодаря такой поддержке, широко демонстрируемой на конференциях, регулярно проходивших под эгидой института в 1980-х гг., Сиддыки становится известным и широкой британской общественности, вплоть до ярлыков типа «враг народа», появившихся в прессе.

Ситуация особенно накалилась после издания Хомейни знаменитой фетвы против Салмана Рушди81, что в итоге привело Калима Сиддыки к идее создания Мусульманского парламента Великобритании в 1992 г. с целью защиты и лоббирования интересов Ислама на территории Соединенного Королевства. Со временем это направление деятельности переросло в мероприятия по защите мусульман в масштабе всего европейского континента, в частности, Мусульманский парламент развернул активную деятельность в поддержку мусульман Боснии – и даже в более широких масштабах, так, был создан Фонд в поддержку Кашмира. Что касается внутренней жизни британской общины мусульман, то Сиддыки смог организовать в рамках Мусульманского парламента Бейт уль-Маль («Дом Денег» по-арабски) для сбора закята, наладить сеть магазинов, торгующих продуктами халяль, и осуществить другие практические программы с целью организовать жизнь общины. Правда, со смертью Калима Сиддыки в 1996 г. в Мусульманском парламенте произошла серия расколов, что в значительной мере свело на нет многие достигнутые результаты.

Тем не менее, как наследник Мусульманского института, вплоть до нынешнего дня успешно функционирует Институт современной исламской мысли (The Institute of Contemporary Islamic Study, ICIT). Также продолжает выходить газета Crescent International («Международный Полумесяц»), основанная в 1972 г. в канадском городе Торонто, с 1975 г. возглавлявшаяся товарищем Сиддыки, Зафаром Бангашем, а с 1980 г. ставшая изданием Мусульманского института. В 1987–1991 гг. выходила также арабоязычная версия, «Аль-Хиляль аль-Дуали». Кроме того, в 1981–1991 гг. Сиддыки организовал выпуск еще одного издания, Muslimedia.

Кроме того, в наследство от Калима Сиддыки осталось большое количество написанных работ, изучение и популяризацию которых проводят бывшие соратники Сиддыки – Зафар Бангаш, Икбал Сиддыки и другие.

Против Государства-Нации

В своих работах, написанных в 1970-х гг., доктор Сиддыки подвергает критике все существующие режимы в мусульманских странах, а также указывает на глубокий кризис политической самоидентификации. Рассмотрение одной из ранних работ Калима Саддыки, «Towards a New Destiny» («На пути к новой судьбе»), позволит дать некоторое представление о тех идеях, которые будут развиты автором впоследствии.

Работа «Towards a New Destiny» была написана после посещения автором Триполи, столицы Ливии, где по инициативе полковника Каддафи состоялась Конференция исламской молодежи. Сиддыки, участник конференции, описывает ход дискуссии, завязавшейся в Триполи, и высказывает свои критические замечания.

В первых двух главах указывается на позитивное значение конференции, на ее уникальность в том смысле, что в ее названии фигурирует слово «молодежь». На самом деле участников, по мнению автора, можно было бы поделить на три группы: первая – лица от 25 до 40 лет, чья юность пришлась на эпоху окончания колониализма, когда народные массы многих стран с энтузиазмом приняли своих национальных вождей, но, по прошествии ряда лет, не могли не разочароваться в новом руководстве; вторая – лица 20–25 лет, которые находятся в состоянии поиска ислама, но никто не может внятно объяснить, в чем заключается исламский ответ на вызов современности; третья – ученые, в том числе выпускники западных университетов, которые не могут приложить полученные ими гуманитарные знания в мусульманском обществе: в самом деле, разве ислам разделяет предпосылки западной науки относительно сущности человека, его происхождения и взаимоотношения со Вселенной? А если не разделяет, то в чем заключается собственно исламская социология, социальное планирование, политология, экономика? Все эти проблемы – разочарование в проводимой национальными правительствами политике, отсутствие адекватных с точки зрения ислама ответов на актуальные проблемы, необходимость формирования собственно исламского гуманитарного знания – ясно дали о себе знать на конференции.

Самая первая претензия, которую автор предъявляет к организаторам конференции, – ведущая роль Арабского социалистического союза82, «подмявшего» под себя деятельность Всемирного исламского призыва83. Например, председателем на конференции и координаторами отдельных секций были функционеры АСС, а не Всемирного исламского призыва. Аналогично, в ходе самой работы конференции основное внимание было уделено обсуждению Третьей мировой теории полковника Каддафи84. В целом же на повестке стояли следующие вопросы:

1) Третья мировая теория;

2) пересмотр системы образования в мусульманских странах;

3) положение в Палестине, Эритрее, на Филиппинах и на Занзибаре;

4) угрозы, которые несет в себе «востоковедение»;

5) потребность в защите арабского языка и способы обучения арабскому языку мусульман-неарабов;

6) пропаганда среди язычников;

7) условия жизни для мусульман в СССР, Тайланде и Болгарии.

В книге Сиддыки подробно излагается рассмотрение первых двух проблем.

Что касается обсуждения Третьей мировой теории, то здесь автор обращает внимание на следующее. В речи аль-Гвейла (al-Ghwail), функционера АСС, «презентовавшего» Третью мировую теорию, которая в то время еще не увидела свет в форме Зеленой Книги Муаммара Каддафи, во-первых, выделяются те общие положения, с которыми участники Исламской конференции были безусловно согласны: должен быть очерчен разумный подход к решению стоящих проблем; западная цивилизация больше создала проблем, нежели решила; противоречия западной цивилизации чреваты ее гибелью; когда это (гибель) случится, создастся вакуум, который должен быть чем-то заполнен; ислам, трактуемый как личное благочестие, явно ущербен; основной дискурс будущего будет описан диалогом ислама и марксизма.

При рассмотрении той части выступления, которая касалась предложений экономического характера, Сиддыки выделяет ее определенные плюсы и минусы. Сами положения следующие:

– капитал не должен являться источником социальной несправедливости;

– некоторые виды собственности являются не чем иным, как «воровством» – это собственность на землю, дар Божий, и на сверхбольшие суммы капитала;

– не может быть речи о труде без вознаграждения и о капитале, в основе которого не лежит труд;

– неиспользуемые финансы не должны увеличиваться в объеме;

– закят является лучшим способом борьбы с инфляцией.

Сиддыки отмечает здесь колоссальный прогресс по сравнению с экономическими концепциями двадцатилетней давности, когда все экономические требования «исламских» партий сводились лишь к запрету ростовщичества. Вместе с тем Сиддыки сожалеет о том, что тогда же, на конференции, принятие этих положений не было вынесено на голосование – они были просто озвучены, было упущено время, а вместе с тем еще один шанс остановить сползание интеллигенции к марксизму.

Касаясь политической сферы, аль-Гвейл заявил, что на ее формирование, согласно теории Каддафи, оказывают влияние три силы: религия, национализм и социализм. Это положение было немедленно подвергнуто критике со стороны вице-председателя конференции Биссара аль-Азхара. Он осудил регулярно предпринимаемые попытки сравнения ислама, а было заявлено, что Третья мировая теория является строго исламской, с разного рода «измами», которые гораздо моложе ислама. Далее, он подверг критике термин «теория» как нечто применимое к тому, что человек может увидеть и осмыслить, в то время как Божественное Откровение не укладывается в такие узкие рамки. В итоге был учрежден специальный комитет из четырех человек по смене названия «Третья мировая теория» на другое, которое бы полнее отражало исламское содержание; однако практических результатов этот шаг не имел. Тем не менее важно указать, с каких позиций делегаты подвергли критике националистическую и социалистическую составляющие Третьей мировой теории.

Критика национализма, и в частности насеризма, сводилась к следующим тезисам:

– национализм требует лояльности по отношению к нации, в то время как ислам – лояльности по отношению к Богу;

– национализм является формой трайбализма, осуждаемого исламом;

– национализм создал национальные государства, чьи попытки претворить в жизнь свои интересы ведут к кризисам, конфликтам и войнам;

– национализм привязан к территории, языку, культуре и расе, в то время как ислам не признает географических, лингвистических, культурных и расовых барьеров;

– национализм является продуктом западной цивилизации при ее переходе к секулярному обществу и, таким образом, враждебен религии;

– достигнув Ближнего Востока, националистические идеи привели к расчленению исламского мира;

– является доказанным фактом, что основателями арабского национализма являлись люди, относившие себя к христианам или евреям;

Что касается социализма, то к нему, в свою очередь, предъявлялись такие претензии:

– термин «социализм» взят из философии марксизма, которая так же враждебна исламу, как и капитализм;

– ислам вел борьбу с капитализмом и феодализмом задолго до появления социализма;

– социализм всего лишь заменяет племенные интересы классовыми;

– философская основа социализма уходит корнями в неисламские религиозные традиции;

– исторически социализм является реакцией на кризис капиталистической системы, в то время как ислам находится вообще за рамками этой системы;

– на практике социализм ведет к государственному капитализму;

– как частный (до социалистической революции), так и государственный капитал основан на эксплуатации.

Далее Сиддыки описывает дискуссию, завязавшуюся между сторонниками и противниками «исламского социализма» и «арабского национализма», в частности, обращает внимание на выступление официального представителя АСС, в котором описываются уровни приложения Третьей мировой теории85 – в ответ было сказано, что незачем изобретать новые термины, когда есть ислам и следует действовать в его контексте. Также дословно приводится словесная перепалка между ливийцами и саудитами86. Завершилась дискуссия ничем: АСС остался при своем мнении, что арабский национализм базируется на исламе и, следовательно, не может ему противоречить, а что касается социализма, то он описан в Коране как «социальная справедливость». Что касается оппонентов, большинства участников конференции, согласно Сиддыки, то их точка зрения не изменилась (вышеуказанные пункты). В итоге была принята резолюция, где говорилось: «Участники конференции считают, что исламская терминология, особенно в той форме, как она присутствует в Коране, Сунне и фикхе, является лучшим способом выражения исламской точки зрения по вопросам политики, экономики, социологии и образования».

В заключительной части работы Калим Сиддыки развивает это положение резолюции. Он пишет, что в последние 25 лет стало привычкой добавлять слово «исламский» к той или иной концепции, берущей начало в западной мысли. Так появились термины «исламский капитализм», «исламская демократия», которые, с небольшими поправками, такими, как неприятие ростовщичества, являлись фактически капитализмом и демократией в чистом виде. Сейчас, т. е. в начале 1970-х, по мере дискредитации капитализма и сменой демократий на диктаторские режимы, столь же модным становится термин «исламский социализм». Вину за это автор, в частности, возлагает на мусульман, получивших западное образование. Этих «образованных» мусульман он делит на две группы. Первая группа представляет носителей «оперативного знания». Это сторонники применения западных методов с тем, чтобы достичь тех же результатов, что были достигнуты на Западе или в Советском Союзе. Вторая группа мусульман, точнее – заблуждений, распространенных среди мусульман, описывается категорией «неоперативного знания», т. е. «образованные» мусульмане либо абсолютно незнакомы с исламом, либо не видят в нем возможностей для построения тех или иных социальных моделей. «Термин ислам не вызывает в сознании образ живой, динамичной и развивающейся социальной, экономической и политической системы, поскольку в данный момент системы такого рода не существует. Напротив, термин ислам используется, чтобы узаконить стагнацию и коррупцию».

Возвращаясь к идее выработки специфической исламской терминологии, Калим Сиддыки пишет: «Каждая сфера специализированного знания развивает свой собственный понятийный аппарат, который неизбежно приспосабливается к текущим социальным запросам». В эпоху колониализма в исламском мире, на самом деле, существовала плеяда мыслителей – к ним автор относит, к примеру, таких деятелей, как Сейид Кутб, Шах Валиулла87, Джамаледдин аль-Афгани, Ахмад Сирхинди88 и Мухаммад Икбал – но ни одному из них не удалось положить начало развитию специализированных гуманитарных дисциплин в русле исламской традиции. Подобную задачу должно взять на себя специально созданное мусульманами заведение. Деятельность этого заведения будет определяться следующими положениями:

– существует насущная необходимость возрождения мусульманской академической науки, которая будет интерпретировать явления по крайней мере не менее убедительно, чем любая другая академическая традиция;

– изменить порядок в мусульманском обществе невозможно до тех пор, пока обществом не будет принята новая парадигма;

– исходным пунктом новой эпистемологии будет твердая приверженность исламу;

– мусульманская интеллигенция должна обладать потенциалом, необходимым для того, чтобы сформировать общество в соответствии с теми критериями, которые будут выработаны исламской социологией, исламской политологией и исламской экономикой;

– мусульманская интеллигенция должна иметь определенный план действий.

Так была сформулирована идея Мусульманского института. Но еще раньше эта идея активно обсуждалась в кругах пакистанского сообщества, близких Калиму Сиддыки. В рамках Подготовительного комитета по созданию Мусульманского института был разработан проект Устава примерно следующего содержания:

Мусульмане 200 лет находились под игом Запада. Модернизация по западному образцу, осуществленная в последние 100 лет, не покончила с упадком – напротив, в последние 200 лет по вине Запада произошло нарушение социальной гармонии, моральный и духовный кризис. Главное достижение Запада – производство материальных благ – привело к невиданной деградации человека и общества. Ущерб от него столь велик, что восстановить существовавший порядок невозможно; необходимо построить новую политику, новую экономику, новое общество на принципах ислама.

Далее следовали критерии, выработанные в Триполи и приведенные в конце работы «Towards the New Destiny», затем определялись цели Института, например:

– проработка концептуальных карт и оперативных планов на будущее;

– интеграция воедино всего мусульманского наследия, а также современной мусульманской мысли;

– создание альтернативных социальных, политических и экономических моделей.

Затем следовало утверждение, что ни один сектор исламского общества не может сцементировать собой фундамент будущей цивилизации. Но есть два полюса – модернисты и традиционалисты, со своими плюсами и минусами. Искомый сектор должен обладать позитивными качествами обоих полюсов и отбросить их негативные качества. Наиболее вероятно, что к данному сектору следует отнести проживающих на Западе мусульман-эмигрантов.

Уже в рамках деятельности Института вышла работа Сиддыки «Исламское движение: системный подход» («Islamic Movement: A Systems approach»), текст которой первоначально был подготовлен в 1976 г. для выступления на Третьей сессии Всемирной ассамблеи мусульманской молодежи в Эр-Рияде.

Сиддыки демонстрирует возможность применения к исламскому движению во всем мире системного подхода. Приняв исламское движение за систему, он считает, что, следовательно, все участники движения будут обладать определенным кодом восприятия информации. Также логически выводится факт существования подсистем исламской системы, чей масштаб варьируется от уровня национального государства до сельской мечети. Типичными подсистемами являются международные учреждения (Исламский банк развития), политические партии (Джамаат-е Ислами в Пакистане), центры образования (Аль-Азхар), молодежные движения, как, например, в ЮАР. Многообразие подсистем создает возможность широкого выбора, т. е. каждая подсистема может принять, а может отвергнуть определенный фрагмент окружающей реальности.

Исламское движение ввиду отсутствия иерархии, т. е. упорядоченной структуры, является диффузной системой. Также очевидна открытость этой системы. Непросто определить системообразующий элемент исламского движения. Возможно, таким элементом является принадлежность к умме. Но огромные массы мусульман имеют своей целью только выживание; другие – состоятельная прослойка мусульман, средний класс, «спецы» – заняты извлечением прибыли: такова их цель; прослойка «образованных» (имеется в виду западное образование) также не имеет ничего общего с целями исламского движения. Особенно следует отметить тех людей, которые отстранились от социальной активности и сосредоточились на личном благочестии. Исключив все названные группы лиц, получаем ядро, представляющее собой «открытую, диффузную, распространенную по всему миру систему, в которой мусульмане индивидуально и в группах сознательно работают в направлении реконсолидации уммы в форме поведенческой, операционной и целеориентированной системы» – такое определение дает Сиддыки исламскому движению.

Структура исламского движения такова, что оно представляет собой «ультрастабильную систему»: если какая-то подсистема будет атакована извне, то даже полное уничтожение этой подсистемы не приведет к уничтожению исламского движения в целом89.

Исламское движение не является функциональной системой в том смысле, что, выполнив определенную миссию, такая система должна прекратить свое существование. Согласно Сиддыки, исламское движение является «поведенческой системой», задачей которой является регулировать свое собственное поведение и отражать агрессию извне. В свое время, в первые века после Пророка (СААС), это являлось причиной массового обращения в ислам – поведение элементов исламского движения было настолько привлекательным, что вступавшие в контакт с исламским движением принимали и источник такого поведения – сам ислам. Но сегодня вследствие диффузного характера системы разные части движения следуют разным поведенческим моделям, причем оправдание каждой модели («исламскому капитализму», «исламскому социализму») ищется в исламе.

Исламское движение является «самокорректирующей системой». Далее, в отличие от других поведенческих систем, исламскому движению присущи ясно определенные нормы, хорошо известные методы быть приверженным этим «нормам», вся система и отдельные подсистемы обладают твердой памятью относительно этих норм, а также им присуще ожидание того, что однажды эти нормы будут восстановлены в качестве основной модели поведения. Здесь нормы заключены в Коране, метод – в Сунне, а модель – в Медине времен Пророка. С точки зрения системного анализа, деятельность «Братьев-мусульман» и «Джамаат-е ислами» с их попыткой воссоздания ситуации в Медине в современных условиях может быть названа созданием «замкнутой системы с обратной связью».

Любая система существует в окружении. При этом есть три варианта взаимодействия системы со своим окружением. Первый вариант – это попытка изоляции системы, т. е. намерение сделать систему закрытой. Для второго характерно стремление оккупировать как можно большую часть своего окружения. Третий вариант заключается в попытке приспособиться к давлению со стороны окружения. Многообразие исламского движения позволяет говорить о том, что его окружение представляет собой всю совокупность существующих поведенческих систем.

Исламское движение не является интегрированной системой. С другой стороны, его подсистемы являются интегрированными. Исламская деятельность характеризуется двумя основными чертами: отсутствием единого руководства и «поведенческой шизофренией». Под последней понимается следующее. Все функциональные политические и экономические структуры в мусульманских обществах являются «современными», этим же структурам обычный мусульманин уделяет большую часть своего времени, в то время как сердцем он чувствует приверженность исламу. При этом сам ислам требует от мусульманина, чтобы тот уделял ему все время, более того, «ислам может решить все проблемы», в то время как мусульманин данного типа – ни одной: получается замкнутый круг.

Исламское движение является системой, находящейся в состоянии расстройства. Как поведенческая система оно неэффективно, так как требуется восстановить коранические нормы во всем их объеме. Самокоррекция функционирует в искаженном режиме. Цели и средства достижения целей системы и подсистем не соответствуют их возможностям – на это направлены лишь усилия маргинальных слоев, в то время как основные группы задействованы в неисламских структурах. Основная причина этого в том, что информационные процессы контролируются неисламскими источниками. Функцией информационного процесса в исламском обществе должно стать восстановление норм, в то время как в настоящее время информационный процесс ведет к внедрению западных ценностей.

Произошедшая в неисламском окружении «промышленная революция» не могла опираться на исламские нормы. В то время как Запад на раннем этапе развития своей цивилизации не стеснялся заимствовать технические достижения, сделанные мусульманами, «социальные науки» ни у кого заимствованы не были и являются чисто западным изобретением. Существует разница между науками о природе и науками о социуме; открытия в сфере последних делаются постфактум на основании уже произошедших социальных изменений. Таким образом, автор снова подходит к идее о необходимости создания исламской «социологии, политологии и экономики». Тем самым будет взят под контроль информационный процесс в исламском мире и, следовательно, будет заложен фундамент для проведения операции по «коррекции» системы и восстановлению первоначальных норм.

И работа 1973 г., являющаяся результатом анализа деятельности конференции в Триполи, и работа 1976 г., служащая попыткой применения самого «модного» научного метода – системного подхода – к изучению исламского движения, приходят к выводу о необходимости выработать специфический исламский дискурс. Сам Сиддыки, специалист в области международных отношений, уделил значительное внимание созданию исламской политологии и, если так можно выразиться, исламской «геополитики». Одна из первых работ в этом направлении, написанная в 1977 г., называлась «По ту сторону мусульманских государств-наций» («Beyond the Muslim Nation-States»). Кстати, и раньше автор делал различие между «мусульманским государством», куда он относил даже такие страны, как насквозь секуляризированные Бангладеш и Индонезия, т. е. абсолютно все страны, населенные «этническими мусульманами», и «исламским государством», примера которого до 1979 г. просто не существовало.

В начале работы автор повторяет свою мысль, что пока не существует исламской политики – ни на уровне политического «искусства», практического применения политологии90, ни на интеллектуальном уровне, уровне теоретической политологии. Мусульманин-политолог как бы дробится на отдельно «мусульманина» и отдельно «политолога»: «Мусульманин, занимающийся политологией, полностью независим от своей дисциплины».

Касаясь генезиса науки политологии, Сиддыки сначала приводит популярное мнение, что эта дисциплина ведет свое начало от трактата Платона «Республика» (далее – к Гоббсу91, Локку92 и т. д.), затем задается вопросом – где была политология во временном интервале между Платоном и Новым Временем? – и отвечает: в средневековых католических университетах, на факультетах права и теологии. Далее автор «копает глубже»: почему Католической церкви не было необходимости выделять политологию в качестве отдельной дисциплины? Потому что необходимость в политологии возникла прежде всего в Новое время. Опять же, почему? Потому что с началом планетарной гегемонии Запада ему понадобилось два типа пропагандистов: историки, чья задача – «анализировать» покоренную цивилизацию, сводя ее смысл в итоге к паре монографий, и политологи, чья задача – доказать превосходство своей цивилизации. Разве политологи опираются на труды Газали, ибн Таймийи93 или ибн Халдуна94?

Как же мусульманам удалось прожить более тысячи лет без политологии? Дело в том, что политика – это самая суть собственно ислама, в отличие от христианства. Но исламское государство, преследовавшее в качестве цели претворение религиозных идеалов, отличалось от современного национального государства, служащего интересам нации.

Все современные мусульманские государства являются государствами национальными, созданными колонизаторами по собственным моделям. Эти модели фактически обеспечивают сохранение колониальных порядков в отсутствии прямого управления из метрополий. Интеграция в мировое капиталистическое хозяйство – тот же колониализм: ТНК ничем не отличаются от Ост-Индской компании. С таким положением дел надлежит покончить.

Исламское государство: пример Ирана

Исламская революция 1978–1979 гг. в Иране, приведшая к установлению Исламской Республики, была встречена Калимом Сиддыки с восторгом. Будучи достаточно неожиданным явлением, эта революция тем не менее, привела к практической реализации того комплекса идей, который на протяжении всех 1970-х гг. разрабатывался Мусульманским институтом.

Уже в 1979 г. Сиддыки издает исследование под названием «Состояние мусульманского мира сегодня», написанное в форме полемики с опубликованной в Guardian, где в 1960-х работал и сам Сиддыки, статьей «1400 years of Islam»95. Основная претензия к авторам статьи: те утверждают, что ислам не был в свое время, подобно христианству, «оживлен заново» под воздействием Реформации.

Калим Сиддыки пишет: «За последние 200 лет мусульмане не были движущей силой истории; мусульмане были жертвой истории». Главный результат этого факта – «фрагментация» уммы на множество мелких государств. Для политического воскрешения ислама необходимо осознать, что «все вне ислама враждебно нам». В то же время Guardian считает, что исламу не миновать фазы, аналогичной европейскому Ренессансу и Реформации; он сведется к наличию «своего Папы и коллегии кардиналов». Насаждение вестернизированных элит в мусульманских странах, которые как раз-то «вне ислама» и существуют (!), – попытка втиснуть историю ислама в то русло, по которому прошло развитие Запада96. До поры до времени «все идет по плану»: политика, экономика… Образование подчинено западным стандартам, как о том не уставал писать Сиддыки на всем протяжении 1970-х гг.

Но вдруг «план» дает сбой: в Иране происходит Исламская революция, являющаяся результатом того, что в рядах уммы всегда существовало исламское движение, движение активного меньшинства мусульман в эпоху полного политического затмения для большинства. Прежде отдельные исламские движения терпели крах, в том числе и по причине обращения к «демократическим» методам борьбы. Между тем Сиддыки указывает, что «демократия является инструментом status quo. Демократия не потерпит таких изменений, которые происходят за пределами узкого набора вариаций, характерного для данной политической системы». Мусульманские деятели, искавшие аналогию между принципом демократии и исламским принципом шуры, были в корне не правы, ведь «в тот момент, когда вы принимаете демократию, вы автоматически принимаете и легитимность существующей системы». В то же время иранская революция исходила из «тотальной и непримиримой оппозиции в отношении превалировавшей в стране системы».

Иранская революция не имеет прецедентов в истории. Студенчество, университеты, «вестернизированный» сектор примкнул к революции – ни одна политическая теория не могла бы спрогнозировать союз «модернистов» и «традиционалистов». «Обучая студента английскому, вы не поменяете его политической культуры. Надевая на него джинсы, вы не поменяете его политической культуры». Внешне «вестернизированный» человек остается мусульманином, т. е. приверженцем «политической культуры» ислама. Это положение повторяет один из тезисов, лежащих в основе Устава Мусульманского института о том, что ни модернисты, ни традиционалисты, а «третий полюс», скорее всего – мусульмане, эмигрировавшие на Запад, но оставшиеся приверженными политической и социальной культуре ислама, – станет основой новой исламской политической элиты. И в других мусульманских странах данная модель должна сработать: «Инша Аллах, – пишет Сиддыки, – режимы в соседних с Ираном странах падут в самое короткое время». Спустя четверть столетия можно оспорить это предположение. Но пока продолжим рассмотрение взглядов Калима Сиддыки, сложившихся в то время, когда от революции еще ожидали большего, чем она в реальности дала.

В статье, посвященной покойному Имаму Хомейни, в 1990 г. Сиддыки пишет, что истоки революции надо искать в событиях 200-летней давности, когда в шиизме победило течение усулийа, выступавшее за продолжение иджтихада. Более подробно и в более широком контексте Сиддыки касается этой проблемы в работе «Процессы заблуждения, отклонения, исправления и сближения» («Processes of Error, Deviation, Correction and Convergence»).

Между Адамом и Мухаммадом было 124 тысячи пророков. Бог, таким образом, долго подготавливал человечество к последнему Откровению. Период джахилии должен был со всей наглядностью продемонстрировать преимущества последовавшей миссии Пророка. Аналогично, 1400 лет после выполнения этой миссии демонстрируют, что происходит с человеком в случае отклонения от Сырат аль-мустаким[«Сырат аль-мустаким» – ар. «прямой путь». В частности, первая сура Корана «аль-Фатиха» («Хамд») содержит следующие аяты: «Веди нас прямым путем, путем тех, которых Ты облагодетельствовал, не тех, которые находятся под гневом, и не заблудших» (1:6–7)]. Имеет место «неоджахилия».

Отклонение бывает двух видов. Первый – отклонение тех, кто никогда не принял ислам, боролся с ним и создал у себя цивилизацию куфра. На данный момент наиболее ярким воплощением первой разновидности девиантов является Запад. Запад включает и множество незападных субкультур – китайскую, японскую, индийскую цивилизацию. Также Запад вбирает в себя остатки религиозных традиций: христианство, в форме, сложившейся после эпохи Ренессанса, ориентированное на сионизм, иудаизм и воинствующее крыло индуизма. Наконец, частью Запада является вестернизированная прослойка мусульман, к которой относятся правящие элиты всех мусульманских стран, кроме Ирана.

Ко второму виду отклонений относятся все противоречащие Корану и Сунне концепции уляма. Вместе с тем всегда находились улемы, которые исправляли девиацию, являлись корректирующей силой уммы.

Исправлением девиантных точек зрения и их последующим объединением на правильной основе на протяжении тысячелетий занимались пророки. Сейчас такая задача возложена на особых агентов: индивидов, движения и исламские государства. Примерами агентов-индивидов являются Хасан аль-Банна и Маулана Маудуди97, создавшие, соответственно, агенты-движения: «Братьев-мусульман» и «Джамаат-е Ислами». Но подлинным агентом, по мнению Сиддыки, должно выступать исламское государство: так, саудовский режим тратит колоссальные средства на да’ва(исламский призыв), но «да’ва без исламского государства – это все равно что приглашение без адреса».

Образование исламского государства является завершающей стадией исправления ошибок, но для суннитов этот процесс – процесс исправления – еще только начинается. В то же время среди шиитов данный процесс начался с момента гибели имама Хусейна (АС), с отрицанием легитимности халифов и их наследников, вплоть до нынешних прозападных режимов. Следующей ступенью стала борьба двух богословских школ, ахбарийа и усулийа. Первые считали, что в отсутствие Двенадцатого имама критерием истины являются ахбар (хадисы), в то время как для вторых были приемлемы и самостоятельные умозаключения (иджтихад), осуществляемые муджтахидами. Все, кто не являются муджтахидами, должны следовать тому или иному наставнику из числа муджтахидов (таклид). Старшие муджтахиды называются мараджи-е таклид (единственное число – марджа-е таклид).

Точка зрения усулитов победила, и тем самым на данной фазе удалось осуществить две важные вещи. Во-первых, были открыты «врата иджтихада». Во-вторых, в противовес нелегитимной власти был создан влиятельный институт марджа-е таклид. Таким образом, в период правления Каджарской династии (1795–1925) в Иране улемы являлись представителями своеобразного «внетерриториального исламского государства». Примером их политической деятельности является знаменитая фетва Мирзы Хасана Ширази в 1892 г., направленная против британской табачной монополии. Таким же примером может служить активная роль улемов в революционных событиях 1905–1911 гг.

Наряду с этим, в данной ситуации существовало два негативных момента, оба из которых были взаимосвязаны друг с другом: марджа-е таклид не являлся высшей политической инстанцией (таковой являлся шах); существовало множество мараджи-е таклид. Хомейни с 1962 г. говорил о необходимости взятия власти муджтахидами и позднее, в эмиграции, развил концепцию велаят-е-факих. Наконец, в фетве от 6 января 1988 г. имам говорит о принципе исламского государства как о «самой важнейшей из Божественных заповедей, обладающей старшинством по отношению ко всем вторичным заповедям» и о преемственности между властью Пророка (СААС) и властью исламского государства – последнее, по мнению Сиддыки, является, таким образом, коллективным «халифом». Вали-е факих (правящий факих) является наибом, т. е. представителем, наместником Бога. Так концепция Хомейни справляется с существовавшими прежде недостатками усулийи, передавая одному из муджтахидов – вали-е факиху – высшую политическую власть и ограничивая носителей данной высшей власти одним лицом.

Идеи, победившие в 1960–1980 гг. в Иране, сформировались в рамках школы усулийа, основатель которой, Алляма Хилли, жил на рубеже XIII–XIV вв. (умер в 1325 г.). Таким образом, Хилли и Хомейни разделяют семь столетий. Но суннитский мир находится на еще более ранней стадии развития.

Сунниты приняли узурпацию Омейядов не потому, что считали их достойными власти. Нет, в отличие от шиитов, сунниты считали, что сопротивление властям представляет собой еще большую фитну(смуту), чем все то, что творили Омейяды. Так принятие титула малик (монарх) получило санкцию со стороны большинства общины, и было положено начало системе малюкийа – наследственных деспотических династий. Успехи арабских завоеваний позволяли не обращать внимания на этот глубинный политический кризис, который дал о себе знать только с началом европейской колониальной экспансии. В Первую мировую войну было разгромлено Османское государство, конец которому положил Мустафа Кемаль, ликвидировавший титул халифа в 1924 г. Во всем суннитском мире, за исключением «халифатского движения» в Индии в 1919–1922 гг., реакция на произошедшее была весьма слабой. Что касается улемов, то они быстро нашли себе нового патрона из числа малюкийа – Саудовскую Аравию. Позднее имело место создание исламских движений Хасаном аль-Банной и Маудуди; но обе попытки были неудачны. Более того, подобного рода реакцию нельзя приписать улемам, т. к. оба деятеля к ним не принадлежали.

Таким образом, состояние суннитского мира соответствует состоянию мира шиитского где-то периода династии Сефевидов (XV–XVIII вв.). Открытие «врат иджтихада» позволит функционировать «агентам ислама» на уровне индивида и движения. Процесс перехода от агента-движения к агенту, выраженному в форме исламского государства, и есть, согласно Сиддыки, Исламская революция. Следует напомнить, что такого рода агентам Сиддыки в начале данного исследования отвел роль, прежде присущую пророкам и заключающуюся в исправлении отклонений, имевших место в истории ислама. Логично, что одним из выражений сходства между миссией пророков и миссией агентов, высшим из которых является исламское государство, является концепция Имама Хомейни, согласно которой вали-е факих является наибом и халифом Пророка (СААС).

Калим Сиддыки подчеркивает, что революция в Иране являлась не столько «шиитской», сколько исламской, предпринятой в интересах всей уммы. В 1980 г. Сиддыки предвидел, что первое исламское государство будет построено по «примитивной модели». Бюрократия в новом государстве оставалась «иранской» по духу и мыслила «национальными» категориями. Что касается улемов, то они придерживались узкой шиитской традиции. Но Хомейни всегда рассуждал в более широких рамках, касаясь всего ислама. В качестве примера Сиддыки приводит объемную речь имама, напечатанную в «Кейхан Интернэшнл» 1 августа 1987 г.

Далее в работе приводится схема, где видно, что единый ислам разделяется на две ветви: «шиитская школа» и «суннитская школа». Обе школы проходят через несколько последовательных этапов, что отражено в двух параллельных цепочках на схеме. Так, «шиитская школа» минует этапы «заблуждения» («Error»), «отклонения» («Deviation») и «исправления» («Correction»). Аналогичные этапы проходит и «суннитская школа». Обе цепочки в конце схемы замыкаются на одном элементе «Исламская революция. Исламское государство». Элементы схемы соединены стрелками и сплошными линиями, за исключением перехода к последнему элементу в «суннитской» цепочке: здесь связь обозначена пунктиром как еще не осуществившаяся.

Затем Сиддыки высказывает крайне актуальную с точки зрения сегодняшнего положения дел мысль: «Если вслед за Исламской революцией в Иране в течение одного-двух десятилетий не последует еще одна революция в какой-либо другой части уммы, обоснованность исламской революции ни в коей мере не должна подвергаться сомнению. Однако если так пройдет еще пятьдесят или сто лет, то обоснованность исторической последовательности потеряет свою очевидность».

Принципы исламского государства

В только что рассмотренной работе Калима Сиддыки автор нередко обращается к событиям из жизни первой общины в Медине для иллюстрации своих тезисов. Однако в одном из своих последних произведений, «Политические измерения Сира» («Political Dimensions of the Sirah»), Сиддыки ставит вопросы о сущности Мединского государства более конкретно.

Откровение последнего из Пророков (СААС) адресовано не только его современникам, но и всем последующим поколениям людей, ибо Мухаммад был Печатью Пророков. Сира – жизнеописание Пророка – должна быть осмыслена в сегодняшнем контексте, так же как она должна быть понята каждым поколением мусульман в качестве руководства к действию.

В любом случае, весьма значимым представляется вопрос власти. Человек наделен властью свыше, властью надо всеми живыми существами; равным образом имеет место власть человека над человеком. Обещание власти для тех, кто поклоняется Богу, содержится в Коране (24:55). В современном мире властью мотивируются любые отношения между людьми: «мужья подавляют жен, работодатели – рабочих, чиновники – подчиненных, правители – свой народ, сильные государства – слабые». В таком мире отсутствует справедливость (адль). Ислам же регулирует властные отношения. Он не устраняет власть вообще так как никакой порядок невозможен без дифференциации в вопросах власти. Но он устанавливает строгие пределы и моральные нормы в отношении применения власти. Как модель властных отношений можно рассматривать Сира.

Пророк (СААС) родился сиротой – в обществе, разделенном на племена, где власть глав племен была, по сути, ничем не ограничена. В таком окружении Пророку (СААС) удалось добиться небывалой власти. Секрет этой власти заключался не в подавлении, не в захвате земель, не в количестве подчиненных людей, территорий и богатств. Секрет заключался в вере, приверженности и повиновении тех людей, которые сплотились вокруг него.

Уже в начале своей миссии Пророк (СААС) имеет дело с властями Мекки и эфиопским правителем как глава некоего политического целого. То, что это «государство» не имело территориальных границ, не должно быть причиной смущения.

Так Сиддыки подводит читателя к мысли, что Сира повествует не просто о биографии Пророка (СААС), но является готовым политическим рецептом. Однако, как и во многих других произведениях, автор не конкретизирует детали, а как бы очерчивает круг проблем. В целом, он выделяет следующие пункты:

– использовать Сира в качестве политического путеводителя;

– использовать Сира, чтобы очертить ступени, через которые «глубины тьмы» преобразуются в свет98;

– использовать Сира, чтобы выявить возможную оппозицию исламу и найти пути борьбы с этим;

– использовать Сира, чтобы определить, что представляет собой «хороший и справедливый порядок»;

– использовать Сира, чтобы определить требования, предъявляемые лидеру;

– развивать и применять к изучению Сира новые исследовательские методологии;

– избавить классические жизнеописания в жанре Сира от описательной и хронологической узости;

– испытывать на Сира гипотезы относительно развития событий в будущем;

– исходя из Сира, дать интерпретацию категории «адль» («справедливость») и ее применению в политике, экономике и социологии;

– основываясь на Сира, выявить сущность исламского государства;

– определить суть исламского движения на базе Сира.

Теперь рассмотрим другую работу Сиддыки, где предлагается более конкретный политический рецепт. Речь идет о проекте конституции исламского государства. Поскольку помимо «виртуальных» исламских государств такого рода, в 1979 г. было положено начало существованию более или менее полноценному исламскому государству в Иране, представляется целесообразным сравнить «виртуальную» конституцию «виртуального» исламского государства с действующей Конституцией реальной Исламской республики Иран.

Содержание. Исламская Конституция, согласно проекту («модели») Калима Сиддыки, состоит из следующих глав:

Преамбула

I. Основание власти и основа общества

II. Обязанности и права

III. Маджлис аш-Шура

IV. Имам

V. Судебная власть

VI. Хисба

VII. Экономический порядок

VIII. Оборона

IX. Высший конституционный совет

X. Совет улемов

XI. Избирательная комиссия

XII. Единство уммы и международные отношения

XIII. СМИ и печать

XIV. Общие и переходные положения.

Что касается Конституции ИРИ, то ее содержание следующее:

I. Основные принципы

II. Язык, алфавит, история и государственный флаг страны

III. Права народа

IV. Экономика и финансы

V. Суверенитет народа и органы власти, основанные на нем

VI. Законодательная власть

VII. Советы

VIII. Лидер страны или Совет по руководству страной

IX. Исполнительная власть

X. Внешняя политика

XI. Судебная власть

XII. Телерадиовещание

XIII. Высший совет национальной безопасности

XIV. Пересмотр Конституции.

При том что количество глав в обеих конституциях одинаково, случайно это или нет, в содержании документов можно найти некоторые различия. Между тем имеет смысл заняться сравнением отдельных глав.

Преамбула и основные принципы. В преамбуле указывается, что поскольку ислам является совершенным сводом правил, пригодным для всех людей и всех времен, а полномочия, данные Аллахом, универсальны и вечны, и применимы к каждой сфере человеческой жизни и поведения;

поскольку каждому индивиду присуще собственное личное достоинство;

поскольку все способности, индивидуальные и коллективные, и вся власть представляют собой обязательство, которое надлежит выполнить на условиях, установленных Шариатом, исполнив Божественный обет достичь жизни, свободной от нужды и притеснения, освященной гармонией, достатком, стабильностью, чувством благополучия и удовлетворения;

признавая, что установление социального порядка, основанного на исламе и его принципах, требует всеобъемлющего применения шариата в конституции и законотворчестве, и что при таком порядке каждый способен предпринять и осуществить свои обязанности по отношению к себе самому, своей стране и всему человечеству;

Мы, народ… обязуемся утвердить следующее в качестве первостепенных ценностей нашего социально-политического порядка:

i) подчинение Аллаху, и Ему одному

ii) свобода, обусловленная ответственностью и дисциплиной

iii) справедливость, неотъемлемая от милосердия

iv) равенство, усиленное братством

v) единство в многообразии

vi) шура как метод управления.

Глава I говорит о верховной власти Аллаха, шариате как источнике законодательства и необходимости согласовывать властные полномочия с шариатом; единстве уммы; основополагающей значимости для государства шариата, шуры, веры в принадлежность всего Аллаху, в то, что человек является распорядителем благ, дарованных Аллахом, обязательства поддерживать угнетенных во всем мире, первостепенной значимости развития исламской личности, обеспечения работой всех трудоспособных и гарантии нетрудоспособным, обеспечения служб здравоохранения, образования, культурной и социальной сфер, единства уммы, обязанности способствовать да’ва.

Глава I Конституции ИРИ говорит о том, что Исламская Республика основана на вере в: Единого Бога, Божественные откровения, Страшный суд, Божественную справедливость, преемственность имамов, а также «благородство и высшую ценность человека и свободы и его ответственности перед Богом, что обеспечивает равенство, справедливость и политическую, экономическую, социальную и культурную независимость, а также национальное единство и солидарность». Правительство призвано способствовать благоприятной моральной атмосфере, повышать уровень сознательности населения с помощью надлежащего использования СМИ, обеспечивать бесплатное образование, поощрять исследования, предотвращать иностранное влияние, устранять деспотизм, обеспечивать политические и социальные свободы, обеспечивать самоопределение народа, устранять дискриминацию, создавать правильный административный строй, укреплять оборону, создавать правильную и справедливую экономику, обеспечивать опору на собственные силы, обеспечивать равенство всех перед законом, развивать исламское братство, бескорыстно поддерживать угнетенных мира.

Конституция ИРИ также говорит:

– о необходимости согласования законов факихами из Совета по охране Конституции с исламскими нормами;

– о верховной власти Двенадцатого имама, а в его отсутствие – наиболее набожного факиха;

– о выборах и референдуме как проявлении общественного мнения – опоры управления страной;

– об организации советов в соответствии с Кораном («Совет», 38 и «Семейство Имрана», 159);

– о призыве к добру, проповеди добра и запрещении неодобряемого как всеобщей обязанности в соответствии с Кораном («Покаяние», 71);

– о территориальной целостности страны;

– о семье как ячейке общества;

– о единстве уммы;

– о джафаритском мазхабе как официальной религии страны, при том что ханафитский, шафиитский, маликитский, ханбалитский и зейдитский правовые толки пользуются полной свободой;

– о том, что «иранские зороастрийцы, иудеи и христиане являются единственными религиозными меньшинствами, которые могут свободно осуществлять свои обряды и поступать в гражданских делах и в сфере религиозного воспитания согласно своему учению»;

– о добром и справедливом обращении с немусульманами в соответствие с Кораном («Испытуемые», 8).

Таким образом, конституция ИРИ является более широким сводом принципов. Вообще, она отражает большинство тех принципов, которые содержатся в конституции Сиддыки. То, что присуще исключительно иранской конституции, во-первых, отражает реалии страны, как и Глава II Конституции ИРИ, которой, понятно, аналога в Конституции Сиддыки нет. Во-вторых, это положения, касающиеся Божественного откровения, Страшного суда, имамов; морали, СМИ, научных исследований, самоопределения народа, территориальной целостности, обороны и т. д., добра, семьи, мазхабов и религиозных меньшинств. Отдельную группу составляют положения о верховной власти (имаме).

Первая группа, как и ссылки на Коран, привязывают Конституцию к коранической картине мира. Что касается остального, равно как и национальных особенностей, то все это представляет собой, напротив, скорее совокупность второстепенных принципов. В целом, сравнение общих положений Конституции ИРИ и конституции Сиддыки показывает, что в основном у Сиддыки содержится необходимый и достаточный, более лаконичный набор принципов, выраженных в более динамичном виде – в качестве руководства к действию. Иранская Конституция закрепляет и дает возможность развиться тем начинаниям, которые уже были достигнуты в ходе Революции.

Конституция ИРИ апеллирует к кораническому видению реальности. Аналогично, только более кратко – со ссылкой на власть Аллаха и Шариат – более лаконично, но к тому же источнику, апеллирует Сиддыки.

Особым моментом документа Сиддыки, аналог которому в иранской Конституции с ходу найти трудно, является положение «все во Вселенной принадлежит Аллаху и представляет собой благодеяние Его человеку; каждый имеет право на справедливую долю от щедрот Его», а также родственное положение: «все природные ресурсы представляют собой собственность, управляемую по доверенности Аллаха (аманат), а человек в своем индивидуальном и коллективном качестве является попечителем (мустахлаф) этих ресурсов. Усилия человека в экономической сфере и его вознаграждение определены договоренностью данного рода». Тем самым один из первостепенных для социально-экономических отношений в Исламе принцип, будучи включенным в число основополагающих конституционных норм, строго задает направление развития этой области, страхуя от всякого рода перекосов, свойственных «исламскому капитализму» или «исламскому социализму».

Права и обязанности. Обе конституции утверждают неприкосновенность человеческой жизни и достоинства. Сиддыки добавляет к этому неприкосновенность тела и свободы, запрет на те виды смертной казни, которые не соответствуют шариату; акцентируется неприкосновенность тела – как живого, так и мертвого (ст. 4). Конституция ИРИ упоминает также о неприкосновенности права, своего рода эквиваленте «неприкосновенности свободы», жилища и профессиональной деятельности (ст. 22). В конституции Сиддыки есть статья, посвященная частной собственности, «правом на защиту которой обладает каждое лицо» (ст. 6). Здесь частная собственность включает собственность на жилище (ср. ст. 22 Конституции ИРИ), корреспонденцию и средства связи99.

Обе конституции запрещают пытки100. Конституция Сиддыки кажется более строгой в этом вопросе; в частности, согласно ей, применение пыток будет наказываться «вне зависимости от давности» совершения преступления. Обе конституции запрещают оскорбление101.

Обе конституции признают право на жилье102, образование103 и медицинскую помощь104. Ст. 7 у Сиддыки добавляет также право на продовольствие.

Обе конституции провозглашают свободу мысли, свободу слова105, равенство прав106, свободу собраний и организаций107. Ст. 10 конституции Сиддыки гласит, что «каждый должен быть судим в соответствии с законом и только в соответствии с законом». В Конституции ИРИ об этом гласят ст. 34 и ст. 36. Та же ст. 10 конституции Сиддыки не признает за законами обратной силы. Сиддыки также признает свободу совести (ст. 8). В ст. 16 конституции Сиддыки говорится о непринуждении к исповеданию какой-либо религии, а положения о правах религиозных меньшинств повторяют положения иранской Конституции, вынесенные в главу «Основные принципы», с той разницей, что речь здесь не идет о конкретных иранских меньшинствах. Ст. 15 у Сиддыки также провозглашает свободу передвижения. В Конституции ИРИ подобной статьи нет, но есть статья, разрешающая гражданину селиться, где он захочет, и запрещающая его насильственное выселение (ст. 33).

Ст. 11 конституции Сиддыки трактует данный вопрос в том ключе, что только закон признает то либо иное действие преступлением, никто не может нести ответственность за преступление, совершенное другим человеком; провозглашается презумпция невиновности108

1 Умма – мусульманская община.
2 Аль-Газали, Абу Хамид (1058–1111) – знаменитый мусульманский теолог, философ и правовед, пытавшийся «примирить» суфизм с официальной суннитской доктриной. Аль-Газали считал полезным суфийское учение о нравственном самосовершенствовании человека, однако отвергал учение суфиев о слиянии человеческой души с Аллахом, ее полного растворения в Нем.
3 Шиизм – направление в мусульманстве, согласно политической теории (концепции имамата) которого право на власть в исламской умме имеют потомки зятя и двоюродного брата Пророка Мухаммеда (СААС) Али (сейеды). По мнению шиитов, Пророк (СААС) неоднократно указывал на Али как на своего преемника. Так, известен хадис (хадис – сообщение об изречениях или действиях Пророка) под названием «Саклайн» (ар. «две значительные ценности»), цитируемый как в шиитских, так и в суннитских сборниках: «Я оставляю вам две ценности: Книгу божественную (Коран. – Ред.) и мой род; они неотделимы и в таком виде присоединятся ко мне у райского источника». Имамитский шиизм признает 12 «непорочных имамов» из рода Али (АС). Двенадцатью имамами являются: 1. Али ибн Аби Талиб. 2. Хасан ибн Али. 3. Хусейн ибн Али (Сейид аш-шахада). 4. Али ибн Хусейн (имам Садджад). 5. Мухаммад ибн Али (имам Бакир). 6. Джафар ибн Мухаммад (Джафар ас-Садык). 7. Муса ибн Джафар (Муса Казем). 8. Али ибн Муса (имам Реза). 9. Мухаммад ибн Али (Мухаммад аль-Джавад) 10. Али ибн Мухаммад (Али аль-Хади). 11. Хасан ибн Али (Хасан аль-Аскари). 12. Мухаммед ибн Хасан аль-Махди, исчез в 874 году в Самарре и называется сокрытым имамом, по убеждению шиитов, он незримо руководит своей общиной и вернется в качестве мессии для того, чтобы свергнуть тиранов и угнетателей и установить царство справедливости на земле.
4 Улем – мусульманский ученый-богослов.
5 Хайдеггер, Мартин (1889–1976) – немецкий философ-экзистенциалист, автор философских работ «Бытие и время» и «Время и бытие». Поставил вопрос о смысле бытия, дал феноменологическую интерпретацию человеческого существования (Dasein), видел его основу во временности, конечности и «заброшенности» человека в мир, рассматривал его подлинное существование как «бытие-к-смерти». «Поздний» Хайдеггер развивает учение о языке как «доме бытия», отходит от экзистенциализма, ведет полемику с Сартром.
6 Вебер, Макс (1864–1920) – немецкий социолог, историк, экономист, автор т.н. «понимающей социологии», включающей в себя учение о видах социального действия, об идеальном типе, а также культурологической интерпретации экономической социологии. Автор известной работы «Протестантская этика и дух капитализма».
7 Дюркгейм, Эмиль (1858–1917) – французский социолог и философ, развивал теорию «социального реализма», согласно которой общество, возникающее как результат многообразных взаимодействий индивидов, образует внеиндивидуальную и надиндивидуальную реальность. В основе методологии Дюркгейма – принцип: «Социальные факты нужно рассматривать как вещи», анализ социальных явлений с позиций рационализма и детерминизма, применение методов естественных наук в социологии.
8 Фромм, Эрих (1900–1980) – германо-американский философ, социолог и психолог, представитель т. н. Франкфуртской школы (М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Г. Маркузе), пытался соединить предлагаемую данной школой интерпретацию марксизма с психоанализом (при этом он во многом переосмыслил Фрейда) и некоторыми другими философскими учениями.
9 Маркузе, Герберт (1898–1979) – германо-американский философ и социолог, один из представителей Франкфуртской школы, ученик Хайдеггера, разошедшийся с ним по политическим соображениям, участник антиавторитарного студенческого движения в США, левый идеолог молодежной революции. Маркузе пытался обосновать освободительный потенциал гегелевской и марксистской диалектики с помощью экзистенциальной аналитики Хайдеггера и идей Фрейда. Философ настаивал на необходимости тотальной революции, заключающейся не только в изменении экономических и политических отношений, но в полном пересмотре отношения человека к миру и к самому себе, трансформации сознания («Одномерный человек», «Эссе об освобождении», «Контрреволюция и восстание»); эта революция начинается с «великого отказа» – противостояния современной репрессивной культуре, являющейся основой и гарантом стабильности буржуазного общества.
10 Массиньон, Луи – выдающийся французский востоковед.
11 Сартр, Жан-Поль (1905–1980) – французский писатель и философ-экзистенциалист, левый политический теоретик и деятель, сторонник различных левоэкстремистских группировок. Сартр поддержал революцию на Кубе, выступал против колониализма, американской войны во Вьетнаме, в 1964 году отказался от Нобелевской премии по литературе. Автор работ «Бытие и ничто» (1943), «Экзистенциализм – это гуманизм» (1946), «Бунт – дело правое» (1974), а также ряда известных художественных романов и пьес.
12 Фанон, Франц – радикальный левый идеолог, психиатр, писатель. По происхождению Фанон – мартиникский негр, большую часть жизни прожил в Алжире. Противник колониальной агрессии и экспансии западных капиталистических государств по отношению к странам «третьего мира», создатель освободительного проекта, в котором большое значение придавал «мобилизующему смыслу насилия». Работы Фанона имели большой успех не только в леворадикальных кругах, но и в странах «третьего мира», в частности, в арабских государствах.
13 Али ибн Аби Талиб (600–661) – зять и двоюродный брат Пророка, первый «пречистый имам» шиитов, рос и воспитывался вместе с Пророком (СААС). Али был первым (после Пророка) мужчиной, который принял ислам. В ночь хиджры (переселения из Мекки в Медину) Али лег в постель Пророка, которого планировали убить курайшиты, чтобы спасти его от гибели. В 657 году провозглашен халифом, однако вдова Пророка Айша и некоторые его бывшие сподвижники выступили против Али, положив начало расколу на суннитов и шиитов. Мученически погиб, смертельно раненный в мечети одним из хариджитов – людей, отошедших от партии Али и начавших борьбу и против него, и против его противника Муавийи. Сунниты чтят Али как четвертого праведного халифа.
14 Аль-Афгани, Джемаледдин (1839–1897) и Абдо, Мухаммад (1849–1905) – идеологи реформаторского движения в исламе, выступавшие за ревизию традиционалистских интерпретаций ислама, восстановление практики иджтихада, рационалистическое толкование Корана (примером которого стал труд М. Абдо «Толкование Корана»), против фаталистической установки, за развитие науки и заимствование западного научного и технического опыта для развития исламской цивилизации. Джемаледдин аль-Афгани рассматривал ислам в качестве идеологической платформы, призванной консолидировать мусульман в их борьбе против колониальной экспансии.
15 Икбал, Мухаммад – индо-пакистанский исламский мыслитель и поэт, провозвестник реформаторского движения в исламе.
16 Сартр Ж.-П. Экзистенциализм – это гуманизм // Сумерки богов. М., 1989.
17 Shariati Ali. Jihad and Shahadat // www.shariati.com
18 Таухид – первый столп ислама, основанный на исповедании строгого единобожия, которое выражается в формуле: «Ля илаха илля Ллахи ва Мухаммадун расулю Ллахи» – «Нет бога, кроме Аллаха, а Мухаммад – Посланник Аллаха».
19 Сартр Ж.-П. Экзистенциализм – это гуманизм // Сумерки богов. М., 1989.
20 Сартр Ж.-П. Экзистенциализм – это гуманизм // Сумерки богов. М., 1989.
21 Фатима-е Захра – дочь Пророка Мухаммада (СААС) и его первой жены Хадиджи, жена имама Али (АС).
22 Зейнаб – дочь имама Али и Фатимы.
23 Аль-иджма – один из источников мусульманского права, единогласное решение мусульман/исламских правоведов по какому-либо вопросу, ответа на который нет в Коране или в Сунне.
24 Иджтихад – опора на собственное мнение при толковании правовых вопросов.
25 Shariati Ali. An approach to the Understanding of Islam // www.shariati.com
26 Хамза – дядя Пророка (СААС), великий мусульманский воин, герой битвы при Бадре, за смелость получивший имя Асад-уль-Ислам – Лев Ислама. Хамза был вероломно убит в сражении при Ухуде: его умертвил раб Вахши, нанятый Хинд – женой Абу Суфьяна, главы мекканцев – противников мусульман.
27 Хусейн ибн Али – третий «пречистый имам» шиитов, внук Пророка (СААС), младший сын Али ибн Аби Талиба (АС) и Фатимы (АС). Имам Хусейн (АС) принял мученическую смерть от рук приспешников второго омейядского халифа Язида, сына Муавийи: 10 октября 680 года он выехал из Мекки в сопровождении семидесяти воинов, был окружен четырехтысячным войском халифа и обезглавлен близ Кербелы (Ирак). День поминовения Хусейна называется Ашурой и отмечается 10 мухаррама по солнечному календарю хиджры.
28 Shariati Ali. Jihad and Shahadat // www.shariati.com
29 Shariati Ali. Jihad and Shahadat // www.shariati.com
30 Shariati Ali. Jihad and Shahadat // www.shariati.com
31 Shariati Ali. Jihad and Shahadat // www.shariati.com
32 Хасан ибн Али – второй «пречистый имам» шиитов, сын Али ибн Аби Талиба и Фатимы.
33 В суннитском исламе «врата иджтихада» закрыты начиная с X века.
34 Хадис Пророка (СААС).
35 «Велаят-е-факих» – концепция, согласно которой во время большого сокрытия имама Махди власть в умме должна принадлежать мусульманскому законоведу – факиху; данная теория возникла в русле шиитского фикха (законоведения) и была использована имамом Хомейни при разработке основ государственного устройства исламского Ирана.
36 «Моджахедин-е-халг» («Моджахеды народа») – левая вооруженная группировка, идеология которой базировалась на попытке синтеза ислама и марксизма.
37 Сунна Пророка (СААС) – второй после Корана источник исламского вероучения и мусульманского права, излагается в хадисах – рассказах об изречениях (словесная Сунна), поступках (поведенческая Сунна) и молчании Пророка Мухаммада (СААС). В шиитском исламе также существует Сунна непорочных имамов (АС). Что касается суннитов, то, помимо Сунны Пророка, они руководствуются также Сунной «праведных халифов».
38 Тафсир – лексико-грамматический комментарий к Корану, разъяснение неясных слов, оборотов и непонятных ситуаций.
39 Гартман, Николай (1882–1950) – немецкий философ, автор учения о расслоении мира на серию пластов (неорганическая природа, психическое и духовное бытие), иерархичности мироздания. Имманентно критиковал неокантианский гносеологизм, рассматривал феноменологическое понятие интенциональности в качестве имманентно-трансцендентного отношения между субъектом и объектом, доказывал несводимость бытия к мышлению.
40 Заки, Якуб (р. 1943). Урожденный шотландец, принял ислам в возрасте 15 лет, один из ведущих современных исламских интеллектуалов. Близкий сподвижник Калима Сиддыки, советник Мусульманского парламента Великобритании. Автор ряда работ по истории Омейядского халифата в Кордове.
41  Мутти, Клаудио (р. 1943), в исламе Умар Амин – профессор Туринского университета, специалист по угро-финской и балканской филологии и фольклору. Принял ислам в 1974 году. Автор ряда работ по острым проблемам мусульманской культуры и истории, в том числе книг «Ницше и ислам», «Нацизм и ислам», «Эвола и ислам», «Византийское политическое наследие в исламе». Владелец издательства «Гончие Псы», в котором выходят книги по политическому исламу.
42 Платон (428/427–348/347) – древнегреческий философ-идеалист, создатель учения о мире объективных идей (эйдосов), политической теории «идеального государства».
43 Ницше, Фридрих (1844–1900) – германский философ нового типа, порвавший с концептуальными системами классической философии и положивший начало экзистенциальному иррациональному методу осмысления бытия человека в мире. Предшественник Хайдеггера и представителей всех современных направлений в философии.
44 Эвола, Юлиус (1898–1974) – теоретик традиционализма, эзотерического фашизма («Восстание против современного мира», «Оседлать тигра»). В отличие от Рене Генона, Эвола рассматривал касту кшатриев в качестве касты, превосходящей брахманов.
45 Аристотель (384–322 до н.э.) – древнегреческий философ, ученик Платона, воспитатель Александра Македонского, основатель школы перипатетиков (Лицея) в Афинах, систематизатор и энциклопедист, основатель таких наук, как логика, психология, физика, биология.
46 Тиджани Самави, Мухаммад – знаток истории ислама, мусульманского вероучения и права, тунисец по происхождению, доктор философии, преподаватель в Сорбоннском университете. В результате долгих духовных исканий, путешествий по мусульманскому миру, а также после тщательного изучения ислама Тиджани перешел из суннизма маликитского толка в шиизм. Написал ряд книг, реабилитирующих шиитов, развеивающих многие мифы и предрассудки, сложившиеся в отношении представителей данного направления в исламе. В этих книгах Тиджани приводит аргументы в пользу последователей шиитского ислама и разоблачает некоторых сподвижников Пророка (СААС) и его вдову Айшу, выступивших против имама Али.
47 Муавия – богатый наместник, правитель Сирии, выступивший и воевавший против имама Али (АС) в период его халифата и провозгласивший халифом себя (официально этот титул он получил после отречения имама Хасана от халифата). Муавия – первый халиф династии Омейядов, создатель империи арабской аристократии; при нем власть в халифате сделалась наследственной. Согласно шиитской концепции истории раннего ислама, омейядская аристократия погрязла в роскоши, а также имели место иные многочисленные отступления от положений изначального ислама и традиций Пророка.
48 Абу Бакр и Умар ибн-аль-Хаттаб – первый и второй халифы, сподвижники (саххабы) Пророка. Сунниты называют праведными (аль-хулафа ар-рашидун) четырех халифов – преемников Пророка (СААС): Абу Бакра, Умара, Усмана и Али. Сунниты не признают концепию имамата, полагая, что после смерти Пророка главой уммы может быть избран любой член уммы, принадлежащий к племени курайш (концепция халифата). Основными критериями принадлежности к суннизму (ахл ас-Сунна ва-аль-джамаа) являются: признание власти первых четырех «праведных халифов» (Абу Бакра, Умара, Усмана и Али) законной, отсутствие сомнения в достоверности шести «канонических» суннитских сборников хадисов, принадлежность к одной из четырех суннитских правовых школ (ханафитской, маликитской, шафиитской, ханбалитской). Шииты, в свою очередь, отказывают в праведности первым трем халифам и не считают избрание Абу Бакра законным с точки зрения Сунны, ссылаясь на многочисленные достоверные хадисы Пророка (СААС). В качестве примеров можно привести некоторые из них: 1. Пророк (СААС) сказал: «О Али! Ты занимаешь по отношению ко мне такое же положение, как Харун по отношению к Мусе, с той только разницей, что после меня не будет пророков». 2. Пророк (СААС): «Али – господин для всех тех, для кого я господин. О Аллах! Люби того, кто любит его, и возненавидь того, кто ненавидит его, помоги тому, кто помогает ему, и оставь того, кто оставляет его, и куда бы он ни обратился, верши там справедливость». 3. Пророк (СААС) сказал: «Али от меня и я от Али, и никто не может выполнять мои обязанности, кроме меня и Али» (данный хадис упоминается в суннитском сборнике Сахих ат-Тирмизи, у ибн Касира в книге «Джами аль-Усуль», а также в книге ас-Суйути «Джами ас-Сахыр» и т.д.) 4. Хадис Саклайн (см. комм. к статье в этом сборнике: Ежова А. Ислам Али Шариати – единственная универсальная революционная идеология) и т. д.
49 Qutb S. Milestones. New Dehli, 1998.
50 Qutb S. Milestones. New Dehli, 1998.
51 Qutb S. Milestones. New Dehli, 1998.
52 Кутб C. В сени Корана. М., 2003. С. 510–511. Комм. к суре 112 «Чистота веры».
53 Кутб C. В сени Корана. М., 2003. С. 510–511. Комм. к суре 112 «Чистота веры».
54 Кутб C. В сени Корана. М., 2003. С. 510–511. Комм. к суре 112 «Чистота веры».
55 Кутб C. В сени Корана. М., 2003. С. 510–511. Комм. к суре 112 «Чистота веры».
56 Кутб C. В сени Корана. С. 308. Комм. к суре 91 «Солнце».
57 Кутб C. В сени Корана. С. 309. Комм. к суре 91 «Солнце».
58 Кутб C. В сени Корана. С. 309. Комм. к суре 91 «Солнце».
59 Кутб С. В сени Корана. С. 447 Комм. к суре 105 «Слон».
60 Кутб С. В сени Корана . С. 355. Комм. к суре 96 «Сгусток крови».
61 Qutb S. Milestones. New Dehli, 1998.
62 Qutb S. Milestones. New Dehli, 1998.
63 Кутб С. В сени Корана. С. 354. Комм. к суре 96 «Сгусток крови».
64 Qutb S. Milestones. New Dehli, 1998.
65 Кутб С. В сени Корана.
66 Qutb S. Milestones. New Dehli, 1998.
67 Qutb S. Milestones. New Dehli, 1998.
68 Qutb S. Milestones. New Dehli, 1998.
69 Qutb S. Milestones. New Dehli, 1998.
70 В исламской терминологии под хиджрой прежде всего понимают переселение Пророка и его сподвижников (мухаджиров) из Мекки в Медину, которое произошло в 622 году.
71 Qutb S. Milestones. New Dehli, 1998.
72 Дар-уль-ислам – «обитель ислама», территория, на которой действуют законы шариата.
73 Дар-уль-харб – «область войны», область, враждебная по отношению к исламу и мусульманам.
74 Кутб С. В сени Корана. С. 514. Комм. к суре 112 «Чистота веры».
75 Кутб С. В сени Корана. С. 514. Комм. к суре 112 «Чистота веры».
76 Qutb S. Milestones. New Dehli, 1998.
77 Qutb S. Milestones. New Dehli, 1998.
78 Qutb S. Milestones. New Dehli, 1998.
79 Shariati Ali. Red Shi'ism: religion of martidrom. Black Shi'ism: religion of mourning.
80 Розанов, Василий Васильевич (1856–1919) – русский философ и литературовед, применивший близкий к ницшеанскому метод «исповедального ассоциатива». Независимо от Фрейда открыл в литературоведении тему психологии. На практике пытался реализовать архетипические модели духовного инцеста, женившись на последней любовнице своего «метафизического отца» Ф.М. Достоевского.
81 Причем иранское руководство – через нынешнего Президента ИРИ Хатами – консультировалось у Сиддыки, находившегося в то время с визитом в Иране, насчет реакции, которую вызвала книга Рушди «Сатанинские стихи» среди британских мусульман.
82 АСС, правящая партия в Ливии на тот момент.
83 Организации, созданной в Ливии в 1970 г., от имени которой были приглашены делегаты конференции.
84 Сиддыки уделяет много места критике этой концепции.
85  «Национальный» – арабский национализм, «неагрессивный, гуманный и не противоречащий исламу»; «исламский» – поддержка мусульман во всем мире; в масштабе третьего мира – поддержка борьбы против империализма; «мировой» – равноудаленность от обеих сверхдержав.
86 Они предъявляли друг другу обвинения в пособничестве Западу – либо через принятие национализма и социализма, либо через принятие сотрудничества с США в нефтяной, военной и финансовой сферах.
87 Шах Валиулла, Ахмад Абд-ар-Рахим (1703–1762) – представитель возрожденческого течения в исламе в Южной Азии (т. н. «индийского ваххабизма»), современник Мухаммада бин Абд-аль-Ваххаба. В своих трудах Шах Валиулла отстаивал необходимость возрождения установлений раннего ислама, очищения мусульманской религии от поздних чуждых ей наслоений, возвращения практики иджтихада.
88 Сирхинди, Ахмад (1564–1624) – известный индийский суфий, основатель собственной ветви суфийского ордена накшбандийа – накшбандийа-муджадидийа (сам Сирхинди получил прозвище Муджаддид-и алфи сани – «обновитель второго тысячелетия»). Он выступал в защиту строгого исполнения предписаний шариата, создал собственное учение вахдат-аш-шухуд («единство свидетельства») в противовес доктрине Ибн аль-Араби вахдат аль-вуджуд («единство бытия»).
89 Оккупировав Индию, англичане уничтожили империю Великих Моголов, мусульманский средний класс, земельную аристократию и военное сословие, но не смогли уничтожить более мелкие подсистемы – сеть мечетей и медресе; как результат, со временем система была восстановлена в форме государства Пакистан.
90 Этот уровень он далее не рассматривает.
91 Гоббс, Томас (1588–1679) – английский философ и политический мыслитель, автор теории «общественного договора» как способа защиты от «войны всех против всех», в результате которого люди отчуждают часть своих прав в пользу «абсолютного просвещенного монарха», который, в свою очередь, обязуется гарантировать их безопасность и исполнение законов. Образ государства как Левиафана – продукт творчества Гоббса.
92 Локк, Джон (1632–1704) – английский философ-сенсуалист, критик теории «врожденных идей» Декарта (выдвинул тезис «в разуме нет ничего такого, чего не было бы в чувственном опыте»), один из первых теоретиков либерализма.
93 Ибн Таймийа (1263–1328) – исламский богослов, последователь ханбалитского мазхаба. Ибн Таймийу часто называют «предтечей ваххабизма». Он ратовал за очищение ислама от нововведений (бид’ат), строгое следование Сунне и посредством этого возвращение к установлениям первоначального ислама, категорически выступал против пантеистических идейных построений. Ибн Таймийа осуждал культ святых и даже паломничество к мавзолею Пророка (СААС) в Медине. В своей доктрине Ибн Таймийа пытался совместить элементы калама (опора на разум), традиционализма (опора на Сунну) и суфизма (опора на волю) в рамках ханбалитского мазхаба. В своей политической доктрине ибн Таймийа выдвинул идею договора между имамом и мусульманской общиной о лояльности, выступал за укрепление исламского государства.
94 Ибн Халдун, Абдуррахман Абу Зейд (1332–1406) – арабский факих, социальный философ, историк, автор труда «Книга поучительных примеров и сведений из истории арабов, персов, берберов и других современных им могущественных народов», во введении к которому изложил свою социальную философию.
95 Поскольку год, на который пришлась иранская революция, был годом начала нового – пятнадцатого века по мусульманскому летоисчислению.
96 Именно с Ренессансом, Реформацией и так далее.
97 Маудуди, Абул Ала (1903–1979 гг.) – индо-пакистанский мусульманский суннитский теолог и политический теоретик, основатель и лидер партии «Джамаат-е Ислами», автор более 120 книг, в том числе и перевода Корана на язык урду и комментария к Корану «Тавхим аль-Коран», многочисленных статей на исламскую тематику. В своих трудах Маудуди отстаивал концепцию исламского государства (в ее халифатистском варианте), а партия «Джамаат-и Ислами» провозгласила в качестве собственной цели построение мусульманского государства в Пакистане. Собственную концепцию исламского государства Маудуди называл проектом теодемократии. Согласно проекту Маудуди, исламское государство базируется на четырех основных принципах: 1. Верховная власть принадлежит Аллаху, правительство же выполняет функцию наместника Аллаха на Земле. 2. Шариат является основным законом страны. 3. Действующее законодательство не должно противоречить шариату (по мнению Маудуди, законодательная деятельность допустима при условии соответствия принимаемых законов шариату, а потому Маудуди был сторонником введения в Пакистане двухпалатного законодательного органа). 4. Государство не должно преступать границы, установленные исламом. Огромную роль Маудуди отводил фигуре халифа (эмира), выборы которого должны проводиться путем прямого голосования. Кроме того, теолог признавал необходимость существования совещательного органа – Маджлис-и Шура (Консультативного совета), с которым халиф должен советоваться при управлении страной. Элементами исламской парламентской демократии Маудуди называл Коран, Сунну, иджтихад, кийас, аль-иджму и принцип «шура» (совещательность). Однако при этом полномочия халифа намного шире (поначалу Маудуди был сторонником предоставления халифу практически неограниченных полномочий), он контролирует работу всех ветвей власти, имеет право накладывать вето на решения Шуры, а также распускать ее, спорные же вопросы должны выноситься на всеобщий референдум. Маудуди ратовал за то, что во главе исламского государства должны стоять «улемы нового типа» (которых отличает сочетание «набожности муджтахида с современным мировоззрением»), поэтому Маудуди как теоретик и политический деятель пользовался особой поддержкой со стороны мусульманского духовенства.
98 Для сегодняшнего положения дел «глубины тьмы» – это Запад.
99 В Конституции ИРИ ст. 25 запрещает «вскрытие и недоставку писем, запись и обнародование телефонных переговоров, перехват телеграфных и телексных сообщений».
100 Ст. 5 у Сиддыки. Ст. 38 Конституции ИРИ.
101 Ст. 12 у Сиддыки. Ст. 39 Конституции ИРИ.
102 Ст. 7 у Сиддыки. Ст. 31 Конституции ИРИ.
103 Ст. 7 у Сиддыки и ст. 30 Конституции ИРИ.
104 Ст. 7 у Сиддыки и ст. 29 Конституции ИРИ, дающая также право на «социальное обеспечение по выслуге лет, безработице, старости, инвалидности, отсутствию кормильца, неприятностей в дороге».
105 Ст. 8 у Сиддыки. Ст. 23–24 Конституции ИРИ.
106 Ст. 9 у Сиддыки. Ст. 19–20 Конституции ИРИ.
107 Ст. 17–18 у Сиддыки. Ст. 26–27 Конституции ИРИ.
108 Соответствующее положение о презумпции невиновности в Конституции ИРИ содержит ст. 37.
Читать далее