Читать онлайн Целуй меня, моя любовь бесплатно

Исчезновение

– Моя жена пропала. Должна была вернуться сегодня рано утром, но уже ночь, а ее все нет.

– Откуда ожидался ее рейс?

– Из Питера. Командировка. Однако она не летела этим рейсом. Я узнал от ее коллег, что она почему-то села на самолет еще в пятницу. То есть на два дня раньше.

– Она не предупредила Вас, что изменила свои планы?

– Нет.

Пауза.

– У Вас были хорошие отношения с женой?

– Да, черт, возьми.

– У Вас есть алиби?

Молчание.

– Повторяю. У Вас есть алиби? Кто-то может подтвердить, где и с кем Вы находились в тот час, когда Ваша супруга должна была вернуться домой более ранним рейсом в пятницу?

– Да.

– Кто этот человек?

– Девушка.

– Ваша жена знала, что Вы ей изменяли?

– Нет! У нас был идеальный брак. Мы любили друг друга, а это всего лишь интрижка, Вы, как мужчина, должны меня понять!

– Не должен.

Молчание.

– Опишите Вашу жену…

***

Она была девушка джаз. Сама импровизация. Такая же непонятная для того, у кого отсутствует музыкальный слух. Но он как раз был в душе музыкант и даже виртуоз, а потому умело играл на струнах ее сердца, заставляя его то плакать, то петь от восторга. Она на него часто злилась и грозилась уйти навсегда, но он знал, это она так, не всерьёз. Разве можно уйти от того, кто понимает каждую ноту твоей души?

Но она ушла. Вернее, не вернулась. Они были женаты уже семь лет. Это была любовь с первого взгляда. Три идеальных года, а после бесчисленные попытки зачать ребенка, потерпевшие крах все до одной.

Они познакомились, когда еще не познали жизнь в полной мере. Просто не успели. Он только что окончил университет и собирался стать столичным режиссером. Она училась на художника декоратора.

Поначалу они снимали квартирку-студию на Малой Бронной и были совершенно счастливы.

Любовь вспыхнула между ними ярким пламенем. Оба красивые, талантливые, амбициозные, они сразу почувствовали некое родство и бросились в объятия друг другу.

Московская тусовка затянула Анну и Александра в свои сети. Друзья, нескончаемые вечеринки, новые знакомства и куча планов. Они сыграли скромную свадьбу, пригласив только родителей и самых близких друзей, и отправились в солнечную Италию. Алекс получил работу в столичном театре, Аня брала заказы на дом, и у нее оставалось много времени, чтобы отдаться тому, что ей более всего нравилось – живописи. Казалось, жизнь и дальше будет баловать их любовью и выгодными контрактами.

На каком-то этапе, они оба устали от своей гонки и Аня первая предложила перевести дух.

– Что ты под этим подразумеваешь? – спросил ее муж.

– Алекс, милый, ты же знаешь, как я тебя люблю, – уклончиво ответила Аня.

– Знаю, малыш, но я все равно люблю тебя сильнее.

С этими словами он притянул свою молодую жену к себе и скрепил свою фразу горячим поцелуем.

– Погоди, любимый, – прошептала Анна, сгорая от желания. Я хочу предложить тебе одну вещь.

Он отвел ее каштановые волосы в сторону и заглянул прямо в глубину фиалковых глаз.

– Ты, считаешь, нам пора продолжить наш чудесный род? – полушутя спросил он?

– А, почему бы нет? Мы умные, красивые, сексуальные и обожаем друг друга. У нас должны быть не дети, а супер герои.

Его серые глаза засверкали, и вместо ответа, он снова поцеловал свою любимую молодую жену и, легко подхватив на руки, отнес в спальню.

***

Теперь все это осталось в прошлом. Он сидел в полиции и старался рассказать их историю, как можно подробнее. Ему было все равно, что о нем подумают, главное – это найти ее и вернуть. Теперь, когда Аня пропала, ему показалось, что и он в какой-то степени пропал. Возможно, в последнее время не все было так уж идеально между ними, но он любил ее. Любил, как умел, и молил Бога, чтобы она была живой. Ее мать, подруги и коллеги по работе ничего о ней не знали. Известно было лишь то, что она прибыла в пятницу утром из Петербурга в Москву. Но почему на два дня раньше и что с ней случилось?

В голове крутились тревожные мысли и рисовались картины одна страшнее другой. Его пунктуальная жена просто не могла вот так пропасть без причины. И бросить его никак не могла. В конце концов, она его любила – в этом он был совершенно уверен.

– Когда вы намереваетесь начать поиски? – спросил он следователя.

– Незамедлительно. Наши сотрудники уже приступили к сбору информации.

– Очень прошу Вас, найдите ее.

Ты Москва, я Питер

«Ты холодный, как Питер. И такой же красивый. С тобой гулять, так нужно одеваться потеплее, твой нрав бывает так суров, что пробирает до костей. Твоё серое небо, стальное, как твои глаза, в нем тонуть и страшно, и так легко. Ты мне душу всю выстудил, наполнил тоской, отравой, но какие же храмы ты в ней возвёл – позавидует любой архитектор. Мне от тебя спрятаться иногда хочется в каком-то маленьком южном приморском городке, где ласковое солнце нежно целует плечи, а тёплый ветерок весело играет волосами и шепчет мне, что я бесподобна сама по себе. И я бегу от тебя, скрываюсь от твоей требовательной любви в объятиях Юга. Но разве я могу забыть о тебе, мой Север?»

Они почти не расставались. А если это и случалось, то очень сильно скучали и писали друг другу письма. Это были именно письма, полные красоты и романтики. Коротенькие сообщения были не для них. Кто из них первый придумал писать друг другу? Конечно, Александр. Это здорово вдохновляло его и будоражило фантазию. В его профессии – это было самым необходимым.

«Опиши мне, детка, все, что видишь вокруг, и все, что ты при этом чувствуешь» – требовал он, когда Аня уезжала в Санкт-Петербург по работе на несколько дней.

«Этот город так похож на тебя», – начинала она.

Далее шло очень подробное перечисление. Рассказывая ему о том, что ощущает в разлуке, она словно писала картину, медленно нанося мазки на белый холст.

«Любить город – это не только восхищаться его красотой. Это ещё и знать все его незамысловатые улочки и привечать какие-то отдельные кафе или здания, иметь в нем «свои» уголки и особые места. Любить город – это дышать легко, гуляя по нему и, замечая все его недостатки, продолжать думать о нем с нежностью. Вот и с человеком то же самое.

Я люблю тебя»

Теперь он остался один в их пустой квартире, где каждая мелочь напоминала ему о ней. Как же так случилось, что в последнее время они отдалились друг от друга? Работа, слишком много работы, в которую они оба окунулись с головой после того, как Анна потеряла их четвертого ребенка на позднем сроке. В этот раз должна была родиться девочка, и они придумали ей красивое имя – Аврора. В их теперь уже просторной модной квартире давно пустовала комната, отведенная под детскую. Аня кляла себя в неполноценности. И хотя он ни словом не попрекнул ее, ему было очень тяжело, а она это чувствовала.

Они вообще всегда чувствовали друг друга, но деликатный «детский» момент в последнее время обходили стороной.

Чтобы хоть немного заглушить боль, Александр стал изменять своей жене. Это были маленькие, ничего не значащие для его сердца интрижки, и он был уверен в том, что Аня ни о чем не догадывается. Она замкнулась в себе, хотя продолжала делать вид, что все в порядке.

На самом деле, с самого начала их отношений, он чувствовал, что назревает беда.

Она напоминала ему героинь Ремарка. Женщина-фрагмент, случайно залетевшая, словно яркий мотылёк, на время в его судьбу, но зацепившая сердце так, что без неё было больно дышать. Он словно знал, что она с ним не навсегда, чувствовал, что все это слишком красиво для настоящей суровой жизни, к которой он давно привык, но все равно не мог смириться с тем, что однажды она уйдёт из его жизни так же легко, как и вошла в неё. Такие, как она, не задерживаются, их забирает неведомая сила, но только с такими ты понимаешь, что значит любить кого-то по-настоящему, всей душой…

Такие женщины не рожают детей, они не созданы для земной, обычной жизни. Но он мог любить только такую.

И вот теперь, как в книгах Ремарка, он потерял свою любовь.

Прошел день, другой, пролетели недели, месяц, а поиски ничего не принесли. Анна просто исчезла. Никто ее не видел, никому она не звонила, даже своей матери, с которой она хоть и не была слишком близка, но всегда держала ее в курсе своей жизни.

Все, что осталось от жены Александру, так это полный шкаф длинных платьев, которые Анна очень любила и которые так красиво сидели на ее стройной фигурке, а также незаконченные картины. В последнее время вдохновения у Ани не было. Она была все так же невероятно хороша собой, вот только словно погасла изнутри. А он совсем не стремился разжечь в ней былой огонь. Теперь он корил себя за это, но было поздно.

Прошло полгода, а она так и не вернулась.

– Хватит убиваться, приятель, – пытался утешить его лучший друг Андрей. Скорее всего, она жива и здорова, просто решила все начать с нуля с каким-нибудь французом. Сидят сейчас спокойно где-нибудь под Парижем и пьют хорошее французское вино. Она и вернулась раньше, чтобы вещи забрать, но что-то пошло не так, может, ключи потеряла, вот и смылась налегке.

– Не говори так, – резко оборвал его Александр.

Он сам не знал, что хуже для него, узнать, что его Аня умерла, или то, что предала, скрывшись с другим мужчиной в неизвестном направлении. И он в ужасе ловил себя на том, что известие о ее смерти заставило бы его страдать меньше, чем весть о том, что она может быть счастлива с кем-то еще. Что она вообще способна быть счастливой в объятиях другого мужчины.

Поиски ничего не дали и через год. Его красавица жена просто растворилась в пространстве и времени. Никаких следов, никаких зацепок. Ему было бы гораздо легче похоронить ее, оплакать потерю и попробовать жить снова. Но из-за неизвестности его существование превратилась в бесконечное ожидание. Любой звонок, сообщение или похожий силуэт в толпе заставляли его вздрагивать. Он стал пить, чтобы хоть как-то уйти из кошмара этой реальности.

– Так не может дальше продолжаться, Алекс, ты просто заживо хоронишь себя, – сказала ему однажды Вероника. Та самая девушка, с которой он был в тот день, когда пропала Анна. Она вообще его старалась поддержать, как могла. Приезжала к нему домой с продуктами, готовила незатейливый ужин, убиралась в квартире. И если до этого, он к ней имел лишь физическое влечение, то теперь был благодарен за ее тихое участие в его горе.

Потихоньку, не без помощи Вероники и друзей, он стал приходить в себя. Рассудив, что была бы жива Аня, она бы ни за что не покинула его, он стал считать ее мертвой. Так ему было легче.

Постепенно жизнь его стала входить в свое привычное русло. Он заставил себя вернуться к спасительной работе, в которую окунулся с головой, и еще через полгода предложил Веронике стать его женой, предварительно признав Анну без вести пропавшей.

Глаза его потухли, но внешне он оставался прежним. Когда Вероника сказала, что беременна, он внутренне отпустил Анну и попрощался с ней. Жизнь с ней, их любовь, их общие планы и надежды он оставил в прошлом.

Теперь его ждало будущее с женщиной пусть и не столь любимой, но уважающей и любящей его, кроме того, ожидающей от него ребенка. И пусть теперь приходилось заставлять себя жить, пусть он понимал, что не будет уже никогда этого огня в сердце, делающего его то неимоверно счастливым, то самым несчастным на свете, пусть теперь все было ровно и без интриги, зато надежно и спокойно.

Украденное счастье

У вас было когда-нибудь такое чувство, что кто-то словно забирает вашу судьбу, ваши мечты? Все то, что вы когда-то хотели, лелеяли в своём сердце, загадывали на каждую упавшую звезду, совершает какой-то чужой человек. И так четко он идёт по вашим самым сокровенным уголкам души, в которые вы не пускали никого, словно он смог их однажды подсмотреть и теперь методично исполняет каждую вашу мечту. А у вас ощущение, что вашу собственную жизнь украли…

Не так страшно, когда воруют деньги, драгоценности и вообще что-то материальное. Гораздо страшнее, когда воруют твои мечты. А потом смотришь на чьё-то, по сути, украденное у тебя счастье, и внутри вскипает целая гамма чувств – от гнева до вселенского отчаяния. Мой тебе совет – не давай свои мечты в обиду, не тряси ими перед каждым. Люди жадные до чужого яркого мира.

Я смотрю на тебя со стороны. Наблюдаю. Знал бы ты, сколько раз я порывалась вернуться. Вначале ты казался таким потерянным. Я видела тебя пьяным, осунувшимся, небритым, в какой-то грязной и мятой одежде, и мое сердце сжималось от боли.

Признаюсь, мне сначала очень хотелось сделать тебе больно. Просто ранить тебя в ответ твоим же оружием. Чтобы ты хоть на миг ощутил то, что чувствует моя душа, чтобы у тебя внутри так же все горело огнём, и ничем нельзя было его успокоить, чтобы ты хоть на секундочку пожалел о том, что живой. А потом я вспомнила, что у тебя нет никакой души. Ведь если бы она была, ты бы так со мной поступить не смог…

И я убивала все мои чувства к тебе. Видя тебя в плачевном состоянии, делать это мне было труднее. Ведь проклятая любовь никуда не делась с моим исчезновением. Это меня прежней теперь не было, а любовь к тебе осталась той же. Возможно даже, она становилась с каждым днем все сильнее, превращаясь в одержимость.

После, наблюдая за твоей жизнью с ней, с той, что разрушила наш мир, я поняла, что на правильном пути. Нет, ты больше не целовал ее, как в тот день, а она так нагло не висла на тебе, лишь робко семенила за тобой. Но ярость моя росла день ото дня.

Я намеренно тяну паузу, чтобы не заговорить с тобой. Я знаю, чем дольше выдержу, тем сложнее будет вернуть ту близость, что была когда-то между нами. Я боюсь ее, боюсь, что снова попаду в твои сети, стану зависима от каждого твоего звонка, каждого слова, касания. Молчать безумно больно. Жестоко по отношению к сердцу, оно глупое, все рвётся к тебе, не смотря на то, что ты с ним сотворил. А вот разум доволен все больше с каждым днём и не устаёт хвалить меня за мужество и стойкость. «Ты умничка», – говорит он. «Я очень скучаю», – шепчет сердце. А я продолжаю плыть в моей холодной тишине и загружаю себя разными делами, чтобы только не слышать этот бесконечный спор у меня внутри. И чувствую, что ты делаешь то же самое.

Но мне все равно. Ты вычеркнул меня из жизни довольно легко. Просто забыл, стер из памяти.

Ты теперь с ней, а меня объявил пропавшей. И я знаю, что для тебя я умерла. Я надеялась, что ты кинешься меня искать, что перевернешь весь земной шар, будешь вглядываться в лица прохожих, бегать, словно безумный, с моей фотографией по улицам и спрашивать каждого встречного, не видел ли он меня.

Но вместо этого ты сначала полез в бутылку, а после быстренько забылся в объятиях той, кто, сломав мой мир, прикарманила и мои мечты. Это я поняла, когда увидела ее округлившийся живот.

Я задаюсь вопросом, а любит ли она тебя так же сильно, как я? До самоотречения?

А много ли раз целовали тебя прямо в сердце? Как я? На свете столько людей, желающих заманить в свою жизнь или хотя бы постель. Но так мало тех, кто готов пригласить тебя в свою душу.

Мы часто ссорились с тобой в последнее время. Но все равно любили друг друга, как сумасшедшие. Теперь твой взор потух, а меня вообще больше нет.

Разве такой любви ты хотел?

А ведь я сама привела ее к тебе. Моя подружка детства Вероника, одноклассница, которой я доверяла все мои тайны, секреты и мечты. И мне бы задуматься, почему человек отказался прийти ко мне на свадьбу. Ведь банальное «извини, но я не могу», когда дело касается свадьбы подруги детства, выглядит как минимум странно.

Она появилась в моей жизни, когда я потеряла первого ребенка. Просила похлопотать за нее с работой. В нашем маленьком городке, откуда мы с ней родом, трудно найти себе хорошее место под солнцем. И мне бы спросить себя, почему за столько лет она ни разу не изъявила желания увидеться со мной. Почему не поддержала, когда было плохо мне? Но я по наивности своей ощущала вину перед ней. У меня есть все: любимый муж, отличная работа, шикарная квартира в Москве. А у нее всего этого нет. Нужно помогать людям – так учили меня родители. И я помогла, приведя ее в твой театр. Она стала часто бывать у нас дома, рассказывала о работе костюмера, говорила, как ей нравится ее новое место. И смотрела на тебя горящими, даже какими-то голодными глазами.

Почему ни разу ничего не дрогнуло у меня внутри, когда я перехватывала эти взгляды? Возможно, потому, что ты смотрел на нее равнодушно?

Я была слишком уверена в тебе, в силе твоей любви, а потому мне и в голову не приходило заподозрить неладное.

Но оно случилось.

О тебе я мечтала с детства. Мне даже кажется, что родилась я с твоим портретом на сердце. Он был такой четкий, что когда я тебя увидела, сразу же поняла: «Это он».

Помню, как встретились наши глаза. Я тогда тут же осознала, что ты станешь моим мужем. Это мысль была такой четкой, что я чуть не произнесла ее вслух. Ты потом мне сказал, что тебя от моего взгляда как молнией ударило. И я тебе верила. Ты любил меня, я это точно знаю. И дело вовсе не в том, что ты часто говорил мне об этом. Я чувствовала твою любовь каждой моей клеточкой.

Моя мама была очень удивлена, что я так рано вышла замуж. С детства я трудно сходилась с людьми. Когда мои сверстницы вовсю гуляли с парнями, я сидела на маленькой мансарде, отведенной еще моим отцом мне под мастерскую, и писала картины. Они все были о море. Ну, или почти все. На море я бывала нечасто. Папа умер, когда мне было двенадцать лет, мама тянула нас одна, а это не так уж и легко.

В семье близкие отношения были у меня лишь с бабушкой, которая жила в соседнем доме. К ней я часто ходила, чтобы поговорить по душам.

– Запомни, девочка, – говорила она, никто не имеет права рыться в твоём комоде с нижним бельём и в твоей душе. Если видишь, что человек заходит слишком далеко, не видит твоих границ, прекращай с ним любые дела.

– А как же любовь, ба?

– Человек, который тебя действительно любит, не вломится в сердце, разнеся его в щепки. Не вытряхнет все твои мечты, не заберёт все до последнего. Он очень осторожно будет прокладывать путь к твоей душе, украшая его цветами. Он сам подарит тебе новые надежды. Ему не нужно будет объяснять, что делает тебе больно, что ранит, и что категорически делать нельзя. Он будет тебя чувствовать, как самого себя, а твоя боль станет и его болью. Вот и всё.

Ты меня чувствовал. По крайней мере, мне так казалось.

Скажи, почему ты перестал меня искать? Почему так быстро забыл, променяв на мою же подругу?

Теперь я вижу, что ты не любил меня, что вся твоя любовь была обыкновенной ложью.

А ведь я всегда просила тебя оставаться честным со мной.

«Я тебя очень прошу… Не нужно мне лгать, – писала я тебе. Ложь – это такая зараза, раз попробовал, и ты у неё на крючке. Правды я боюсь не меньше твоего. Знал бы ты, сколько раз мне приходилось в одиночку зализывать раны на сердце после того, как ее стрела пронзала его мне насквозь своим безжалостным острием. Ложь привлекательна с виду и сладка на вкус, но платить за неё приходится дорогой ценой, ибо послевкусие такое, что мало не покажется – самый смертоносный яд не сравнится. Правда всегда горчит и от неё так часто хочется плакать. Но после неё на душе чисто, как после дождя. Ложь на сердце, словно ржа на металле, подтачивает незаметно, портит все самое светлое и крепкое. Прошу тебя, лучше один раз ударь меня правдой, чем долго и мучительно убивать красивой ложью».

Но ты убил меня.

Помнишь наши мечты? Я знаю, ты скучаешь по ним больше всего. Я тебе их дарила когда-то щедро, одну краше и заманчивее другой. Я наливала их тебе вместе с утренним кофе и заворачивала с сэндвичами на обед. Ты с ними шёл и побеждал, потому что тебе сам черт был не страшен. Без устали и со старанием художника я раскрашивала наше будущее в самые необыкновенные цвета. И чего там только не было, даже во сне не приснится! И ты верил в себя. Ты был почти всемогущ. Но знаешь, что? Вся фишка в том, что в них были мы с тобой. Вместе. Без этого ни одна мечта не работает. Ты, правда, думаешь, что они пригодятся тебе с другой? Наивный. Они или наши, или только мои, понимаешь? Я тебе не завод по выработке «мечт» для чужих людей. Ведь я мечтала… о нас. Счастливых и любящих друг друга вечно. Такое дело. Ты или со мной, или я не отдам мои мечты. Ни одной.

Придумывай сам…

Загадка

– Алекс, у нас дома кто-то был, – срывающимся голосом прокричала Вероника в трубку.

– Не называй меня так, – отрезал он.

Ему ужасно не нравилось, когда она звала его так же, как звали только самые близкие друзья. Как называла его Анна.

– Извини, Саша. Но я говорю, дома кто-то был.

– В квартире беспорядок? – равнодушно спросил он.

– Нет, все вроде бы так же, но, тем не менее, что-то не так.

– Вероника, послушай, ты перевозбуждена, в твоем состоянии это нормально. Я пока очень занят. Постарайся успокоиться, прими душ, почитай книгу, я вернусь, и мы поговорим.

– Ты не веришь мне, – со слезами в голосе, пробормотала она.

– Я на работе, черт возьми! Буду к ужину. Тогда и поговорим.

Он отсоединился. В последнее время Вероника стала его раздражать. Это угнетало, ведь он так старался ее любить всем сердцем. По-своему он ее, конечно, любил, но не так, как Анну.

Когда очень любишь человека, а он так же сильно любит тебя, происходит настоящее волшебство. Вы чувствуете друг друга так, словно вы единое целое. Ты читаешь его мысли, а он договаривает за тобой фразы. Вы скучаете в разлуке, даже если расстаётесь всего на день. Когда любовь проходит, эта волшебная связь рвётся. И в жизни будут другие люди, которые тоже смогут понять и принять тебя. Но такого волшебства уже не произойдёт.

Он это прекрасно понимал, но ему не хватало того адреналина, который он испытывал только с Анной. Их ссоры когда-то выматывали его, и он не раз упрекал Аню за истерики, обвинял ее в несдержанности и неумении владеть своими эмоциями. Но сейчас отдал бы все, лишь бы вернуть их ссоры, ведь после каждой наступали такие сладкие примирения, такие приливы нежности и страсти, что легко забывались все обиды.

Веронике он был благодарен за то, что она была рядом в трудное для него время, за то, что носила под сердцем их ребенка и понимала вспышки его ярости. Она все сносила покорно, лишь робко улыбалась и старалась ему особенно угодить, когда он был раздражителен без причины и зол на нее.

Анна всегда перечила ему. У нее на все было свое мнение, а покорность никогда не входила в список положительных качеств ее взбалмошной натуры. Но этим она его и цепляла.

Беременность Вероники оттолкнула его от нее, как от женщины. Он смотрел на ее округлившийся живот, в котором находилось их дитя, но ничего не испытывал ни к ней, ни к ребенку. Он вспоминал, как целовал животик Анны, как хотел ребенка именно от нее, как продолжал желать ее, не смотря на чуть изменившиеся формы. Секс с ней он не мог прекратить, не смотря на предостережения врача. Возможно, это была и его вина в том, что Аня теряла детей, так и не выносив ни одного. Беременности Вероники ничего не угрожало, но он сам отказался от близости с ней, объяснив это тем, что она может быть опасна для ребенка. Она приняла эту ложь. На самом деле, он ее просто не хотел.

Скучал ли он по Анне? Он не переставал думать о ней. Днем было легче. Загрузив себя работой в театре, он отдавал все душевные силы, все эмоции сцене. Его новый спектакль был восторженно принят как критиками, так и зрителями.

«Александр Сотников – новая звезда на театральном небосклоне» – пестрили заголовки газет и журналов.

Он заставлял актеров жить ролью, муштровал их нещадно, но результат того стоил. Пьесу молодого драматурга он доработал сам, с его позволения, конечно. И не просто доработал, можно сказать, он ее переписал заново, обогатив спектакль яркими монологами героев.

Но каждую ночь, закрывая глаза, он видел лицо Ани. Ее фиалковые глаза, каштановые волосы, смуглую кожу. Он ненавидел ее, представляя в объятиях чужого мужчины, и молился за ее душу, когда она виделась ему во сне мертвой.

Он понимал, что Вероника догадывается о его страданиях, но был рад, что она совсем не говорит об Анне. Ему было бы это нестерпимо больно.

И только однажды его возмутило предложение его новой жены избавиться от вещей Анны.

– Давай их отдадим, – как-то сказала она. – Эти ее вещи занимают огромную гардеробную, и, боюсь, напоминают тебе о ней.

– А ты хотела бы, чтобы я ее забыл? – возмутился он.

– Нет, Саша, я хотела бы, чтобы ты не страдал. Ты, как будто ждешь ее. А она не вернется, понимаешь? Никогда не вернется! Она тебя бросила.

– Замолчи немедленно, – крикнул он, сжимая кулаки. – Вещи и картины останутся на месте. Если она захочет вернуться за ними когда-то, это ее право!

– Да, конечно, как хочешь, – пролепетала Вероника, испугавшись его ярости.

Слезы выступили у нее на глазах.

– Я хотела, как лучше, только и всего.

– Прости, не хотел тебя напугать, иди ко мне.

Он обнимал ее, гладил по волосам, пытаясь утешить не только Веронику, но и свое разбитое сердце. Теперь он понимал, что означает эта фраза, потому что чувствовал, как его сердце раскололось надвое.

«У каждого из нас есть своя заноза в сердце, которая никак не хочет из него выходить и периодически причиняет боль, – напишет он в новой пьесе. Это может быть заброшенная мечта или нереализованный план. Страна, которую мы очень хотели посетить в детстве, но так там и не побывали, поступок, который не получилось простить себе или кому-то. Человек, которого любили, но с кем так и не смогли быть вместе…»

Он знал, о чем пишет.

В тот вечер, после тревожного звонка Вероники, он вернулся домой чуть раньше. Ему было жаль ее, он винил себя в том, что слишком мало времени уделяет ей, тогда как в ее положении все должно было быть иначе. Он был уверен, что она взвинтила себя из-за нехватки его внимания, и твердо решил изменить свое поведение. По дороге он купил букетик цветов и заскочил в супермаркет за тортом. Ему хотелось сделать ей что-то приятное и загладить свою вину. Он знал, беременные женщины так ранимы. Знал не понаслышке.

Открыв дверь своим ключом, и войдя в квартиру, он застал Веронику сидящей на диване в гостиной с поджатыми ногами. Поза ее говорила о том, что она смертельно напугана, а бледность лица только подтверждала это.

– Что с тобой? – спросил он и протянул букетик.

– Я же говорила по телефону, – ответила она, машинально приняв цветы. – У нас кто-то был.

Он окинул гостиную взглядом, но не увидел ничего странного.

– Нет, не здесь, – ответила Вероника, уловив его мысли. – Пойдем, покажу.

Она встала и, взяв его за руку, повела в комнату Анны. В ту, что служила ее мастерской.

Осторожно приоткрыв дверь, она включила люстру. Комната озарилась светом, а он увидел ее картины, и у него больно сжалось сердце. Он намеренно не заходил в ее мастерскую в последнее время – смотреть на ее незаконченные работы было для него невыносимо.

– И что здесь не так? – спросил он как можно спокойней. – Мне кажется, ничего не пропало, все на месте.

– Нет, не пропало, но они передвинуты…

Вероника сглотнула и сдержала всхлип.

– Ты сама это и сделала, когда вытирала здесь пыль, – ответил он, вздохнув. – Просто забыла об этом. Беременные все очень забывчивые.

– Все? Вот как? И много ты беременных знал до меня? – зло прошипела Вероника.

Ее злость удивила его. Он никогда не видел ее такой.

– Только Анну, – сухо ответил он. – Ты не можешь не знать, что мы четыре раза теряли ребенка. Вы же подруги.

– Были подругами, ты ведь так хотел сказать?

Ее ярость набирала обороты.

– Послушай, Вероника, ты взвинчена, это очень вредно для ребенка, – постарался он успокоить свою беременную жену. – Я сейчас принесу тебе воды, а ты постарайся сформулировать точно, что тебя смущает в комнате.

– Да ничего меня не смущает и не нужна мне твоя вода! – крикнула девушка. – Все, что тебя беспокоит – это ребенок, а не я.

Александр был обескуражен. Он никогда не видел Веронику такой. Анну – сколько угодно, а для тихой и даже робкой Вероники такое поведение было странным.

– Что, снова сравниваешь меня с ней? – завизжала она, и ее глаза наполнились слезами.

– Ты всегда меня с ней сравниваешь, я знаю. Но только я – не она. Я бы никогда не оставила тебя, не ушла из твоей жизни, не написав даже чертовой записки. Я бы никогда не держала тебя в неведении, превратив твою жизнь в ад! Я бы…

Он сам не ожидал, что отвесит ей звонкую пощечину.

Вероника схватилась за щеку и, громко всхлипывая, убежала в свою комнату.

А он стоял на пороге мастерской Анны и смотрел на ее незаконченные картины. Поменяли ли они места? Он не мог сказать точно, однако одна работа и впрямь выглядела странно. Она была почти завершена. Он точно знал, что домик у моря был изображен не так четко. Он часто смотрел поначалу на эту картину, ощущая себя таким же брошенным, как маленький одинокий дом на берегу моря. Море было отображено в деталях, а дом был всего лишь наброском. Теперь же он мог видеть на нем даже открытые ставенки и белые занавески, развевающиеся по ветру. Картина была такой пронзительной и такой прекрасной, что у него дрогнуло сердце.

Он подошел к полотну и осторожно провел пальцем по холсту. Краска была свежей.

Но кто дописал картину? Могла ли сама Вероника это сделать и не признаться, боясь его гнева? Возможно, она хотела ему показать, что тоже талантлива, ведь образование получила пусть не столичное, но тоже художественное. Кроме того, в театре очень хвалили ее как костюмера и гримера. Но он ни разу не видел ее с кистью в руке.

Расспросить ее он не решался. «Сейчас она слишком обижена на меня. Надо поговорить об этом позже» – подумал он.

Его мозг цеплялся за единственное разумное объяснение тайны домика у моря. Но сердце подсказывало – что-то здесь не так.

Он подошел к комнате Вероники. За дверью слышались рыдания. Осторожно постучав, он приоткрыл дверь и вошел.

– Прости меня, милая. Мне очень жаль, что я поднял на тебя руку.

Она яростно посмотрела на него.

– На нее ведь ты руки не поднимал?

Он ничего не ответил, лишь глубоко вздохнул, а после подошел к ней и сел у ее ног, положив голову ей на колени.

– Прости меня, этого никогда больше не случится. И прости, что не поверил тебе сразу. Там действительно что-то не так.

Он ждал, что сейчас она признается в том, что взяла на себя дерзость доработать картину Анны. Но она молчала и продолжала плакать. Потом вдруг резко успокоилась и произнесла шепотом:

– Мне страшно…

Поцелуй ветра

Пока ты с ней, она не даст тебе соскочить в уныние. Залезет к тебе осторожно на колени и станет мурлыкать тихонько, как кошка: «Все наладится, милый, ты сильный, я умная, вдвоём мы все преодолеем». Или начнёт смешить, да так, что самая глубокая печаль растворится в твоей душе, а ты улыбнёшься. Пока она с тобой, ты не сможешь потерять веру в себя, не отступишь от своей мечты, не сложишь рук – ты будешь бороться. За себя и за неё, за вас. Ведь она такая хрупкая с виду и слабая, куда она без тебя в этом мире? Пока вы вместе, пока ее сердце бьется рядом с твоим в унисон, все будет хорошо. Иначе просто не может быть…

Но ее больше нет рядом. Меня нет.

Знаешь, мне бы так хотелось стать ветром, чтобы в любой момент быть рядом. Взъерошить бы сейчас тебе волосы, поцеловать прямо в губы. Интересно, как целует ветер? Я бы стала лёгким бризом, чтобы этот мой поцелуй был нежным с привкусом солёного моря. Как я ему завидую! Он ведь свободен и может быть там, где только пожелает. И никто его не видит.

У меня теперь очень много времени. И я почти все его трачу на воспоминания о нас.

Я помню каждый наш с тобой сон, в который ты приходил ко мне всякий раз после особенно сильной ссоры, приходил и целовал, а я, даже если и злилась, ничего не могла поделать, ведь из сна не убежишь, мне оставалось только сдаться. Я помню даже аромат лилий, которые ты мне подарил в одном из таких снов и ощущение невероятного, острого счастья оттого, что мы там мирились. Мы после всегда мирились и наяву, и поцелуи наши были жаркими, а цветы твои восхитительными и дурманили мне голову. Но так хорошо, как в этих снах, моей душе все равно не было…

Пытаюсь осмыслить, в какой именно момент все пошло наперекосяк? Когда мы стали отдаляться друг от друга?

Я помню, что сначала исчезла нежность. Мы по-прежнему занимались любовью, но той нежности, с которой мы прикасались раньше друг другу, между нами больше не было. Мы стали воспринимать друг друга, как нечто повседневное, движения наши стали механическими, и мы перестали писать друг другу длинные, наполненные нежностью, строки. А ведь нежность – это очень важно.

«Нежность – это радуга на твоём отвердевшем после жутких разочарований сердце, – писал мне когда-то ты. Нежность – это отголоски и нюансы твоей любви, без которых никогда не получился бы столь божественный аромат. Нежность – это мощь твоей бессмертной души. Это твоя сила и твой оплот. Береги ее, не дай убить в себе. Никому».

И мы ее не убивали. Она умерла в нас сама. Нет, вряд ли умерла, скорее, заснула очень крепко. Ведь теперь ее во мне столько скопилось, что даже сердцу больно.

Мне так хочется написать тебе. Просто спросить, как у тебя дела. А потом выдать какую-то банальщину про себя, мол, у меня все хорошо, хоть ты и не спрашиваешь. Просто завязать разговор о том, о сем. Повспоминать общих знакомых, наши смешные моменты и дни, в которых нам вдвоём было так хорошо. Мне так хочется позвонить тебе, чтобы просто услышать твой голос, и я беру телефон, но потом вспоминаю, что давно стёрла твой номер из его памяти, чтобы обезопасить себя. И тут же смеюсь сама над собой, конечно, сквозь слёзы, ведь я знаю его наизусть. Мне так хочется прокричать тебе: «Ну, как ты там, мой герой? Доволен своей свободой? Счастлив?»

Спросить по-дружески о новых подружках и промолчать о моих друзьях. Мне так хочется поговорить с тобой.

Но меня больше нет. Катастрофически нет в твоей жизни.

А ведь ни один человек до тебя не принимал меня вот так полностью. Одни видели во мне только свет, который слепил им глаза, и они восторгались мной. Другие, напротив, воспринимали только мою темную часть, игнорируя все хорошее, что во мне есть. А ты взял меня в свою жизнь со всем моим цветным спектром, прекрасно видя, как дурное, так и лучшее во мне. Взял и полюбил меня такой, какая я есть – и ангелом, и демоном. Полюбил меня настоящую.

Скажи, любовь моя, как ты мог меня предать? Ведь мы же с тобой еще в детстве прочли «Маленького принца» и прекрасно помним о том, что нужно быть в ответе за тех, кого приручили. Мы, конечно, тогда с тобой не знали, какими жестокими бывают люди друг с другом. А это такой мир. Сегодня тебя любят, и твой телефон разрывается от звонков и сообщений, а завтра ты никому не нужен. Сначала тебе клянутся в верности, а потом ты видишь, как быстро тебя меняют на кого-то другого. Это такая жизнь, здесь все не по-настоящему, люди играют в других людей, изображая искренние чувства к ним. Это такая реальность – здесь есть лишь ты и твоё одиночество. Все остальные только кажутся.

Мы ведь,  правда, искренне верили, что способны перевернуть этот мир. Ты говорил мне, перебирая мои пальцы, что никогда не отпустишь моей руки, никогда не дашь мне уйти. Что же ты со мной сделал теперь? Как же ты так мог? Так легко променять меня на нее?

Страх

Он не сразу это осознал, но его жизнь постепенно стала затягиваться липкой паутиной страха. А когда понял, что боится, не смог точно определить, чего именно. Ему было страшно, что Вероника не сможет выносить малыша, и он умрет, как все дети от Анны. Но его также страшило и рождение этого ребенка. Он отчетливо понимал, что его не хочет. Он не просто хотел детей, он их хотел от Анны.

Но ее по-прежнему не было. И он боялся за нее. Что если вдруг ее похитили и до сих пор держат в каком-нибудь заброшенном домике в лесу? Что если какой-то маньяк издевается над ней, пока он мирно спит рядом со своей новой женой в их просторной московской квартире?

Эти мысли были настолько ужасны, что он трусливо гнал их прочь, ненавидя себя за свое малодушие.

– Саша, давай поедем к морю, я вижу, что тебе непременно нужен отдых, – предложила однажды утром Вероника.

– Но тебе может быть вреден перелет, – возразил он, в душе не испытывая никакого сочувствия к жене.

– Я была вчера у доктора. Беременность протекает нормально. Я спросила его о перелете, он одобрил.

Он оторвался от экрана телефона и посмотрел Веронике в глаза. В них было столько надежды и мольбы, что ему стало совестно. А ведь он даже не спросил ее о визите к врачу.

– Я должен закончить постановку, – уже нехотя возразил он.

– Всего на недельку. Наберешься сил, и снова в бой.

Она его уговорила, и уже через три дня, наскоро собрав чемоданы, они вылетели к морю.

Там они провели замечательную неделю. Он совсем не думал об Анне. Они много гуляли вдоль берега, крепко держась за руки и строя планы на будущее.

– Когда малыш родится, наймем няню, – весело щебетала Вероника. – Уж очень мне хочется снова вернуться к работе.

– Ну, не сразу, конечно, – возражал он, – но, думаю, через месяц уже можно будет подумать об этом.

Они намеренно не узнавали пол ребенка. Вероника хотела сюрприза, Александру же было все равно.

– Главное, чтобы малыш родился здоровым, – утверждал он.

– Непременно таким и будет, а еще очень красивым и талантливым, с такими-то генами.

Эта тема одновременно льстила ему и смущала. В себе он был уверен. Но вот Вероника не была красавицей, да и талантов у нее особых не наблюдалось. Она была мила, заботлива и трудолюбива. Но таких, как она, миллионы.

«Вот если бы на ее месте была Анна». Эту мысль он быстро выгнал из головы, заменив ее более разумной: «Если бы она здесь была, ты бы так мирно сейчас не гулял, а нырял бы сейчас где-нибудь с аквалангом или вел быстроходную яхту. Это ненормальная не дала бы тебе ни минуты спокойного человеческого семейного отдыха. Вы бы ругались через каждую фразу, а потому вернулись бы домой не отдохнувшими, а изрядно измотанными».

С Вероникой он вернулся в Москву загорелым и бодрым. Всю неделю он высыпался, много гулял и ел свежие морепродукты. Впервые за долгое время он чувствовал себя хорошо.

Он был почти счастлив, когда открывал дверь своей квартиры. Той самой, что они когда-то купили с Анной, долго и яростно споря о том, какой должна быть обстановка в ней. Ему нравился минимализм. Аня обожала всякие мелкие штучки и везла их отовсюду, чтобы захламить ими все полки и стеллажи. Он видел, что Вероника потихоньку складывает их в отдельный шкаф, освобождая просторы квартиры для его творческой мысли создателя. И совершенно этому не возражал. Все эти сувенирчики, статуэтки и вазочки всегда раздражали его, а теперь лишний раз делали больно, напоминая об Анне. И он был в душе благодарен Веронике за то, что она избавляла его от напрасных страданий.

– Ну, вот мы и дома! – радостно заявила Вероника, войдя в квартиру.– Я пойду приму быстренько душ, а потом приготовлю нам поесть.

– Как хорошо, что ты уговорила меня сбежать отсюда, из этих душных стен, – сказал он и чмокнул Веронику в щечку.

– Я скоро, – сказала ему просиявшая жена и скрылась в ванной.

Через секунду он вздрогнул от громкого крика. Он испугался, что случилось что-то ужасное – например, она поскользнулась и разбилась. Но, ворвавшись в ванну, он увидел свою беременную жену живой и здоровой. Она просто стояла с широко раскрытыми от ужаса глазами и показывала пальцем на кабинку душа. Он осторожно заглянул туда. На зеркальной поверхности душевой кровью было выведено слово: «СДОХНИ».

– Я звоню в полицию, – сказал он.

Огонь

– Значит, Вы утверждаете, что, открыв кабинку душа, увидели это? Так?

– Да, именно так.

Полицейских прибыло двое. Крепкие с виду парни, к тому же вооруженные.

Они сразу же осмотрели всю квартиру и только после того, как не обнаружили в ней посторонних, зашли в ванную комнату.

– Почему вы решили, что это кровь? – спросил Веронику тот, что постарше.

– А, что это по-Вашему?

Она вся дрожала и не понимала, почему Александр сохраняет спокойствие.

– Ну, это может быть, к примеру, краска, – ответил полицейский.

Вероника пожала плечами.

– А вот это уже Вам выяснять, – резко сказала она.

– У Вас есть враги? – вопрос был адресован ее мужу.

– Я не знаю, – откровенно признался он. – Случается, человек, думает, у него их нет, а потом его находят убитым наемником.

– Да, случается. Но здесь интересный момент. Вы утверждаете, что не теряли ключей, однако дверь была кем-то открыта, а после ее аккуратно закрыли. В квартире ничего не пропало, значит, кто-то вошел в нее с дубликатом ключей лишь для того, чтобы оставить эту надпись на зеркале душа.

– Мы никогда не оставляем ключи на столе, ни я, ни Вероника.

– Я их всегда в сумочке держу, – согласилась она.

– И ни у кого из друзей или родных ключей от нашей квартиры нет…

Он осекся. Внезапная мысль пронзила ему голову острой, горячей иглой. Анна.

– Продолжайте, – полицейские внимательно смотрели на него.

– Одна связка ключей была у Ани. Моей жены. Она пропала более года назад. Просто не вернулась домой. Расследование и поиски не дали ничего.

– Я думаю, Вам нужно будет завтра утром явиться в полицию и описать ситуацию подробно, – заявил один полицейский, тот, что постарше.

– А мы пока возьмем на анализ вещество, но и без того понятно, что это краска, а никакая не кровь, – бодро сказал его молодой напарник.

– И мы вам настоятельно рекомендуем сменить замок, причем, как можно быстрее.

***

Всю ночь он не сомкнул глаз. Мысли крутились вокруг Анны.

Когда разрывается от любви сердце, это ещё не конец. Когда душа плачет, это не означает, что она не верит и не ждёт хорошего впереди. Наверное, самое страшное – это когда уже ничего нет – ни стремлений, ни желаний, ни мечты, ни надежды. Когда внутри пустота, когда все сгорело и все, что осталось тебе – это пугающая молчаливая бескрайняя пустыня, которую даже ничем не наполнишь – не приживется ничего уже, не прорастет.

Так он думал когда-то. Но теперь пустоты не было, теперь внутри у него все горело.

«Она – огонь. Так, как она, не сумеет согреть твою душу ни одна другая душа. Пока она тебя любит, твоё сердце всегда в тепле. Она сажает цветы повсюду из простого желания украсить мир вокруг себя, а все, чего она касается, растёт, цветёт и плодоносит. Там, где она, не бывает холодно, она раскалит самый холодный камень и заставит его вспомнить о том, что и он когда-то был частичкой большой и яркой звезды. Пока ты ее любишь, ее огнь будет ласков и нежен, управляем и податлив. Но разлюби её, и ты познаёшь ярость этой стихии. Она безжалостно спалит все то, что создавалось ею же с такой заботой. Сожжет все, оставив в твоей душе безжизненное пепелище. Она – огонь, а с ним нельзя играть…»

***

На следующее утро он посетил следователя. Его встретил мужчина в сером костюме, лет сорока, представившийся как Роман Круглов. Его попросили заново описать происшествие, а после перешли к вопросам, касающимся Анны.

– Значит, Вы утверждаете, что Ваша жена пропала без вести два года назад. И как раз у нее и были ключи от квартиры?

– Да, именно так, – со вздохом ответил он.

– Дело ее не закрыли?

– Думаю, нет.

– Это хорошо. Тело не найдено. От нее ни слуху, ни духу полтора года, в течение которых Вы времени даром, кстати, не теряли. Ваша новая супруга ждет ребенка?

– Понимаете, я тогда совсем упал духом, а Вероника меня поддержала.

Он закрыл глаза руками. Мысли об Анне, о том дне, когда она исчезла, были невыносимы.

– Вы любили ее? – в голосе следователя проскользнули сочувственные нотки.

– Очень.

– Тогда почему бы нам не возобновить дело?

Хотел ли он, чтобы ее снова искали? Нет. Он едва похоронил свою надежду на ее возвращение. Ту самую надежду, которая не дает спать по ночам и превращает жизнь человека в настоящий ад. К нему только начал возвращаться вкус к жизни, он не хотел ее искать. И, кроме того, он боялся найти ее тело, изувеченное кем-то, брошенное и разложившееся, потому что тогда бы он ни за что не простил себе, что смог попытаться стать счастливым с другой.

– Я уверен, она мертва, – устало ответил он следователю.

Золотисто карие глаза Круглова буравили Александра насквозь. «Какой огненный взгляд» – подумалось ему.

– Знаете, если бы у меня была любимая женщина, я бы всегда ее искал. Живой или мертвой, но я бы ее, в конце концов, нашел. Пусть даже у меня на это ушла бы вся моя жизнь.

Ему нечего было на это сказать. Что он знал о любви, этот сухарь в сером костюме?

– Моя жена умерла пять лет назад, – ответил Роман Круглов на его мысленный вопрос. У нее был рак. Но я не перестаю с ней разговаривать. Мертвые живы, пока мы о них помним.

– Да Вам бы пьесы писать, – ухмыльнулся Александр.

– Кто-то же должен расследовать преступления и искать пропавших людей, пока остальные устраивают представления в театре, – не моргнув глазом ответил человек в сером костюме.

Александр проигнорировал издевку.

– Наши эксперты установили, – спокойно продолжил следователь, – вещество, которым была сделана надпись в душевой кабинке, является краской. Масляной, той самой, что обычно используют художники в своих картинах. Вам это о чем-то говорит?

– Не знаю, что и ответить.

Он и, правда, не знал, что думать. Он так давно привык считать Анну умершей, что уже свыкся с этим.

– У Вашей жены был кто-то, кто мог бы за нее отомстить? – спросил Роман.

– Насколько я знаю, нет. Но я, видимо, вообще мало, что о ней знаю, – признался он.

– Она когда-нибудь Вам изменяла?

– Не думаю. Я бы заметил. Во всяком случае, фактов измены никогда не было.

Человек в сером костюме вызывал у него смешанные чувства. С одной стороны, он его раздражал своими вопросами, которые били прямо в сердце. С другой, он был ему благодарен за то, что дал ему надежду. Возможно, Анна жива.

– Мне нужна одна из картин Вашей жены, – заявил следователь.

– Но зачем?

– Краски. Нужно посмотреть тип. По ДНК все чисто. Вернее, ДНК Вашей супруги слишком много в доме. Ведь когда-то она там жила. Принесите мне картину, а лучше я сам зайду к Вам вечером и выберу. Вы не против?

– Нет, – выдохнул он.

– Тогда, до встречи.

Мужчины пожали друг другу руки. Круглов все так же пристально смотрел ему прямо в глаза. Этот взгляд почему-то стыдил его. Под ним он чувствовал себя настоящим предателем, хотя ни в чем не был виноват.

Дома пришлось все рассказать Веронике.

– А почему он думает, что стоит искать ее? Столько времени прошло. Зачем? – испуганно спросила она мужа.

Он посмотрел на нее и ее уже очень большой живот, и подумал о том же – зачем? Что это даст? Допустим, ее найдут живой и здоровой, живущей спокойно своей новой жизнью с каким-то человеком. Может, она с ним счастлива, пишет картины, любит его. Эта мысль была такой болезненной для него, что он тут же поспешил ее прогнать.

– Она, конечно, мертва, – как можно увереннее произнес он. – Но пусть уже найдут хотя бы тело. Мы сможем ее похоронить.

– Да, кому нужно это ее тело? – раздраженно воскликнула Вероника.

Он посмотрел на ее бесформенную фигуру, отекшее лицо и впервые испытал настоящее отвращение.

– Никогда не смей говорить об Анне плохо, – процедил он сквозь зубы. – Я любил ее, по-настоящему любил. И я хочу найти ее, чего бы мне это ни стоило. Точка.

Он поднялся с кресла и пошел в свой кабинет. Дверь закрыл на ключ. Громкие рыдания Вероники не трогали его. Он думал об Анне. Вот если бы она была жива. И пусть она предала его, оставила, но он лишь посмотрел бы ей в глаза и спросил бы: «Почему?» Неужели она никогда не любила его? Ему хотелось спросить, получить ответ и отпустить ее со спокойным сердцем туда, где ей хорошо без него. Настолько хорошо, что она просто вычеркнула его из своей жизни, не объяснившись и не сказав прощальных слов. Он хотел знать правду.

В ту ночь у Вероники отошли воды, и через несколько часов в районной больнице она родила ему девочку. Он хотел бы назвать ее Анной. Но разве он посмел бы?

Мир вдребезги

Надежду теряют по-разному. Иногда она разбивается внезапно, выскользнув у тебя прямо из рук и разлетевшись на мелкие осколки, словно стеклянный стакан, упавший на плиточный пол. Это очень больно. Но иногда в суматохе своих дней ты не замечаешь, что она исчезла. Просто утекла по капле из сердца, как вода. И единственное, что ты чувствуешь – это пустоту.

У нас с тобой не было никакого конфетно букетного романа. Никаких прелюдий, взглядов украдкой, осторожных касаний. Мы сразу же вошли друг в друга, на полной скорости врезавшись сердцем в сердце. Я помню, как ты взял меня за руку и сказал: «Бежим!». И я побежала вместе с тобой. Я не думала ни о чем. У меня просто не было времени на раздумья. Да нам и не нужно было ни минуты на узнавание. С первой же секунды мы знали друг о друге все. Словно всю эту жизнь мы только и ждали момента нашей встречи. А теперь я задаюсь вопросом: как же так сучилось, что ты смог отпустить мою руку?

Мы с тобой стали как брат и сестра. Ближе, чем друзья, но спокойнее, чем любовники. Между нами легло то, что усмиряет страсть – время. Нет, нам не было скучно вдвоём, мы по-прежнему могли разговаривать до утра, правда, на звёзды смотреть уже не тянуло. Ты все так же был готов защитить меня и выслушать, я приободрить тебя и дать дельный совет. Мы почти перестали ссориться и срываться в ночи гулять по сверкающему огнями городу. Я заметила, ты стал реже целовать меня. А когда делал это, твоя нежность мне казалась машинальной. Мы успокоились, и между нами исчезло волшебное чувство, когда от одного прикосновения или взгляда вскипала в венах кровь, а мы бросались в объятия друг другу, целуя и кусая губы, с какой-то звериной жадностью. Мы стали терять любовь.

Любовь – это самая большая лотерея, которую можно выиграть в жизни. Если у тебя есть взаимная любовь, то ты не можешь называться неудачником, даже если тебе не повезло по всем фронтам. Она одна заменяет тысячу радостей, выигрышей, призов и разных земных удовольствий. Но ее не заменит ничто.

Это я точно знаю.

А ведь нас с тобой делали счастливыми самые простые вещи. Засыпать и просыпаться вместе. Говорить утром «привет» друг другу и первому солнечному лучу, а вечером желать спокойной ночи себе и звездам. Читать книги в тишине, лёжа на кровати, перебирая пальцы. Встречаться с друзьями, танцевать до упаду, а после, наслаждаться обществом друг друга, даря неземную нежность. Нам никогда не было скучно вдвоём. Любая мелочь приводила нас в восторг или движение. Нам было неважно, что мы делали, куда ехали и в каких компаниях веселились. Мы пили эту жизнь неторопливыми глотками, как пьют прохладный напиток в знойный летний день. Мы кайфовали от мира, который понимали на свой собственный лад, ведь он был наш, общий, а потому совершенный.

А теперь этот мир разрушен.

Я сижу в маленькой квартирке студии на окраине этого мира. Мира, разбитого тобой вдребезги. Пишу картину. Твой портрет. У меня никогда толком не выходили портреты. Художник ведь не фотограф, он должен запечатлеть душу. А мне, признаться, нет дела до чужих душ. А вот твою понять хотелось бы.

Знаешь, нами управляют те, кто любит нас меньше, чем мы. Те, кому мы отдали сердце полностью и навсегда, а они лишь на время сдали нам в своём местечко в аренду. Иногда кажется, что человек полюбил тебя сильнее, что ты растопил все его ледяные расчёты, что вот оно, счастье – бери и радуйся. Только радости нет, а душа никак не может отогреться рядом с тем, кто вроде бы и любит, но может прожить без тебя совершенно спокойно. Ты можешь ждать годами, надеясь на перемены. Но исчезни ты из его жизни, он не сойдёт с ума от тоски, не впадёт в депрессию, не станет искать тебя повсюду, вглядываясь в лица прохожих. Он будет продолжать жить своей жизнью, а небольшое место, что сдавалось для тебя в сердце, обязательно сдаст кому-то ещё.

Вот ты и сдал ей мое. Разве ты ее любишь? Разве ты можешь по-настоящему полюбить кого-то после всего, что было между нами? Да и любил ли ты вообще меня, или мне это только казалось? Столько вопросов вертится у меня в голове.

Я пишу твой портрет, чтобы освободиться от того сгустка ненависти, что комком засел у меня в груди. Я устала ждать, что ты найдешь меня.

Свободен тот, кто ничего не ждёт. Не ждёт от природы тепла, вместо этого он просто одевается по погоде или уезжает туда, где всегда лето. Не ждёт от жизни подарков – он сам берет то, что хочет, ведь подарок – это сюрприз, а не всякий сюрприз приносит счастье. Не ждёт от людей любви, прекрасно понимая, что никто ее не обязан ему отдавать, а потому любит сам, и, даже не получив любовь в ответ, не страдает, а просто пожимает плечами и идёт дальше. Налегке.

Я так не умела. Я цеплялась за каждую надежду быть счастливой с тобой и сделать тебя счастливым рядом со мной. Я так старалась, видит Бог!

А теперь я очень хочу научиться дышать без тебя. Но у меня пока плохо выходит.

Вчера закатила истерику в магазине. Расплакалась прямо на кассе, у меня не хватило денег на яблоки. Ты же знаешь, как я люблю их. Ты мне их раньше покупал, такие красные, яркие, сочные. А потом смотрел, как я надкусываю одно, с наслаждением прикрыв глаза. Я знала – смотришь ты с обожанием. Интересно, на нее ты тоже так смотришь? Мне почему-то кажется, что нет.

А, может, я сама себя обманываю? И смотришь, ты так же, и даже гладишь ее уродский живот. Там ведь твой ребенок. От нее. Как же я его ненавижу!

Если бы не он, ты бы не остановился меня искать, и, в конце концов, обязательно бы нашел. Сердился бы, конечно. Даже, возможно, влепил бы мне пощечину за то, что я сделала. А потом бы обязательно прижал меня к себе и начал бы целовать мое мокрое от слез лицо. Ты бы понял, что иначе я не могла. И сам бы передо мной покаялся. И все бы у нас было хорошо.

А теперь не будет.

И все-таки я уверена, ты не любишь ее. И, честно говоря, с каждым днем я все больше сомневаюсь в том, что твои чувства ко мне были столь же глубоки, как мои к тебе. Ты пользовался мной, я вдохновляла тебя, со мной ты не ходил по земле, со мной ты летал. Но у меня не вышло то, что вышло у нее – подарить тебе ребенка. Я так и не смогла сделать тебя счастливым по-настоящему. Получается, что ею ты тоже пользуешься. Она нужна тебе для продолжения рода. Твоего рода. Как же это гадко!

Я думаю, в этой жизни важно уметь сделать выбор. С кем жить, кого любить, чьё сердце беречь. Не способен сделать его, не касайся пока людей – они не экспонаты в музее восковых фигур, они живые, им, черт возьми, больно.

Знаешь, я здесь совсем одна. Ты меня не ищешь, она, наверняка, рада, что заняла мое место, хотя мы и были такими близкими подружками в детстве. Я все ее секреты знаю, а она мои. Ее в школе дразнили каланчой из-за высокого роста, она плакала, я ее утешала и защищала от слишком задиристых мальчишек. Ну, ты меня знаешь, я своих в обиду никогда не даю. А она была мне своя. Роднее, чем сестра. Почему она так быстро сошлась с тобой? Почему не уговорила продолжать меня искать? Ты думаешь, она тебя любит? Возможно, по-своему, любит. Но никогда не сможет так, как я.

Я же столько любви вложила в твоё холодное, злое сердце. Всю нежность тебе отдала, слезами раны заживляла, разжигала огонь там, где вечные льды. Я так верила в тебя, так лечила, от бед берегла. А ты меня так легко предал.

Я же тебя не просто любила. Я тебя понимала. А еще знала, какой ты, до каждой клеточки твоей, и все равно продолжала любить. Я и сейчас тебя люблю. А не надо бы. Это отвлекает меня от моей цели.

Меня даже мама не ищет. Поплакала чуть и смирилась. Живет себе спокойно, сериалы турецкие смотрит. Если бы у меня была дочка, как бы я ее любила! Попробовала бы она у меня пропасть, я бы ее с того света достала и домой привела.

И не хочется мне больше щадить ничьи чувства. Сделав что-то или сказав, не возникает ни малейшего желания спросить: «Все хорошо? Тебе не больно?». Потому что вокруг всем, по большому счету, плевать, хорошо тебе или плохо, больно тебе или нет от их слов и действий. Однажды ты понимаешь, что людей вовсе не жалко, ведь им никогда не было жаль тебя. Наверное, так рождается в человеке циник… И с удовольствием прокрутила бы «пленку» своей жизни назад, чтобы остановиться в том дне, когда сердце ещё не очерствело, чтобы ни за что не допустить этого. Но никто пока не придумал, как это сделать.

Я вот иногда смотрю на вас всех и думаю: «Что плохого я сделала этим людям, отчего они со мной так жестоко?». Я ведь искренне вас всех любила, старалась быть нужной, целовала ваши сердца, дула на ранки, латала все трещинки. И так радовалась, когда мне удавалось, когда вы улыбались, потому что становилось легче рядом со мной, спокойнее. Но вот меня не стало, и вы просто обо мне забыли. Стёрли из памяти как надоевшую песню, старую мелодию. Если бы вы обо мне вспоминали, пусть даже с ненавистью, это было бы лучше. Вы предпочли удалить меня из своей жизни. Не потому ли, что хорошее забывается быстрее? Не потому ли, что я слишком вас любила? Забвение. Это ли не самое жестокое в мире?

Вы забыли меня.

И вы за это ответите.

Ребенок

Он держал в руках свою новорожденную дочку. Она плакала, а он улыбался. Ему так хотелось крепко прижать к груди этот хрупкий, пищащий комочек, но он боялся ей навредить. Он теперь знал, кому сможет отдать всю свою любовь – этой маленькой девочке. Его родной дочке.

Даже Вероника не была так рада рождению дочери, как он. У Вероники вообще началась депрессия. Ему сказали, что это послеродовая, но его все равно многое настораживало.

Она была, словно равнодушна к младенцу, не хотела кормить грудью, отказывалась вставать ночью, когда малышка плакала. Он сам вставал и баюкал, кормил из бутылочки смесью, а днем гулял и менял подгузники.