Читать онлайн Бронзовые звери бесплатно

1. Северин

Венеция. Февраль 1890

Северин Монтанье-Алари смотрел на мужчину, стоявшего перед ним на коленях. У него за спиной ледяной ветер морщил поверхность темных, лакированных лагун Венеции и нос гондолы скорбно бился о темный причал. Приблизительно в тридцати метрах возвышалась простая и невзрачная деревянная дверь, по обе стороны которой застыла дюжина членов Падшего Дома. Они молча наблюдали за Северином, скрестив перед собой руки, их лица скрывали белые венецианские карнавальные маски, из-под которых были видны лишь глаза. Над их губами виднелись мнемосхемы в форме золотых пчел, их металлические крылья жужжали, фиксируя каждое движение Северина.

Руслан, патриарх Падшего Дома, стоял рядом с коленопреклоненным мужчиной. Он трепал его по голове, словно собаку, и игриво тянул за веревки, стягивавшие его рот.

– Ты, – сказал он мужчине, постучав его по голове своим золотым кинжалом Мидаса, – ключ к моему апофеозу! Конечно, не главный ключ, но весьма необходимый. Видишь ли, я не могу открыть главную дверь без тебя… – Руслан ласково провел рукой по волосам мужчины. Сияющее золото его кожи вспыхнуло в свете факелов. – Ты должен быть польщен. Сколько еще людей могут похвастаться тем, что вымостили путь к божественности для других, а?

Стоявший на коленях мужчина заскулил. Улыбка Руслана стала шире. Когда-то Северин сказал бы, что Кинжал Мидаса был самой поразительной вещью, которую ему приходилось видеть. Он мог изменить человеческую жизнь при помощи алхимии, казавшейся божественной в своем процессе, хотя, как доказал Руслан, его использование стоило рассудка. Говорили, что клинок был вырезан из верхних кирпичей Вавилонской башни, чьи развалины наделили властью искусство Творения по всему миру.

Но в сравнении с божественной лирой в руке Северина Кинжал Мидаса был сущим пустяком.

– Что скажешь, господин Монтанье-Алари? – спросил Руслан. – Ты согласен, что этот человек должен быть искренне польщен? Даже восхищен?

Стоявшая рядом с другими членами Падшего Дома Ева Ефремова, художница Творения из крови и льда, заметно сжалась. Ее большие зеленые глаза не утратили своего лихорадочного блеска спустя двенадцать часов после того, как они покинули Спящий Дворец на замерзшем просторе озера Байкал.

Стоит вести себя осторожнее.

Северин мысленно вернулся к своему последнему разговору с Дельфиной, матриархом Дома Ко́ры. Они сидели на корточках в железном брюхе механического левиафана. На секретной мнемопанели Северин смотрел, как Руслан издевался над его друзьями, раздавая пощечины Лайле, отрезая ухо Энрике. Руслан охотился за тем, что мог дать только Северин: властью над лирой. Игра на лире за пределами ее священного храма приносила лишь разрушения. Играя же на ней в священных землях, можно было бы приблизиться к силе божественного.

К тому времени Северин точно знал, где ему необходимо тронуть струны лиры. В Повелье, на Чумном Острове.

Несколько лет назад он услышал об этом острове неподалеку от Венеции. В пятнадцатом веке на остров отправляли тех, кто становился жертвой эпидемий, и говорили, что земля там состояла больше из костей, чем из почвы. Когда-то Северин едва не согласился на интересный вариант приобретения на острове, но Энрике выступил против.

– Вход в храм искусно спрятан в недрах Повельи, – сказала ему матриарх в их последнюю встречу в брюхе металлического левиафана. – Существуют и другие входы в этот храм, разбросанные по всему миру, но их карты были уничтожены. Осталась лишь эта, и Руслан узнает, где ее искать.

– Мои друзья, – воскликнул Северин, не в силах оторвать взгляд от экрана.

– Я отправлю их к тебе, – ответила матриарх, стиснув его плечи. – Я собиралась сделать это с того момента, как твоя мать уговорила меня защищать тебя. У них будет все необходимое, чтобы найти тебя.

Внезапно Северина осенило.

– Вы знаете! – в гневе воскликнул он. – Вы знаете, где карта, при помощи которой можно войти в храм под Повельей, и вы не скажете мне.

– Я не могу. Слишком опасно говорить об этом вслух, и я маскируюсь, даже находясь в безопасном месте, – объяснила матриарх. – Если других постигнет неудача, ты должен все выяснить у Руслана. И как только ты это сделаешь, найди способ избавиться от него. Ведь он пойдет на все, что угодно, чтобы выследить тебя.

– Я…

Матриарх взяла его за подбородок, заставляя взглянуть на экран. Лайла упала на колени, ее волосы рассыпались по лицу. Энрике распростерся на льду, истекая кровью. Зофья вцепилась в платье побелевшими костяшками пальцев. И даже Гипнос, лежавший в беспамятстве за спиной у Северина, погибнет, если у Руслана все получится. Что-то ледяное и нечеловеческое зашевелилось у Северина внутри.

– На что ты готов, чтобы защитить их? – спросила матриарх.

Северин смотрел на свою семью, глядя на Лайлу дольше, чем было необходимо. Лайла с ее теплой улыбкой, розовой водой и пахнущими сладким волосами… ее душа покинет ее тело через десять дней. Она никогда не говорила ему, как мало времени осталось, и вот теперь…

Матриарх сильнее стиснула его подбородок.

– На что ты готов, чтобы защитить их?

Вопрос обжёг его изнутри.

– На всё, – ответил Северин.

И вот теперь, стоя на мраморном пороге дома Руслана, Северин с напускной безучастностью смотрел на стоявшего на коленях мужчину. Он заставил себя ответить на вопрос Руслана. Он не знал, как стоявший на коленях человек был связан с домом Руслана и как войти внутрь, поэтому старался взвешивать каждое слово.

– И в самом деле, – произнес он. – Этот человек должен быть польщен.

Стоявший на коленях мужчина заскулил, и Северин наконец взглянул на него. Оказалось, что это и не мужчина вовсе, а парнишка лет двадцати, возможно, всего на несколько лет моложе Северина. У него было бледное лицо, голубые глаза и темно-русые волосы. Его руки и ноги были тонкими, как у жеребенка, а из-под верхней пуговицы его рубашки торчал цветок. К горлу Северина подкатил ком. Эти волосы, глаза и цветок… это был слабый отголосок воспоминаний, но на мгновение ему показалось, словно на коленях стоял Тристан.

– Мой отец обладал глубоким чувством понимания этого мира, – произнес Руслан.

Чем больше Северин смотрел на стоявшего на коленях юношу, тем сильнее становились его подозрения, что поразительное сходство с Тристаном не было ошибкой. Его пальцы свела судорога от желания развязать руки юноши и столкнуть его в зловонную воду, чтобы ему удалось спастись от того, что задумал Руслан.

– А что еще важнее, – продолжал Руслан. – Отец знал, что ничто не обходится без жертвы.

Рука Руслана так стремительно метнулась вперед, что Северин просто не успел опомниться. Прикусив язык, он ощутил во рту вкус крови. Только это остановило его, чтобы не наклониться и удержать юношу от падения. На мгновение глаза юноши расширились, а затем он завалился вперед. Кровь хлынула из раны в горле, медленно стекая по мраморным ступеням. Руслан смотрел на него, сжимая в руке алый от крови кинжал. Не говоря ни слова, он протянул кинжал одному из своих последователей.

– Дом наших предков пропитан кровью жертвоприношений, – как ни в чем не бывало продолжал Руслан. – Отец всегда знал, что нам предначертано стать богами… а все боги требуют жертв. Именно поэтому он назвал его Casa D’Oro Rosso. Дом Красного Золота.

До этого момента дом казался блеклым и невзрачным. Однако кровь изменила его. Бесцветная мозаика пола у блеклой двери начала преображаться. По мере того как кровь впитывалась в землю, полупрозрачные камни изменились, и легкий алый оттенок потемнел, становясь рубиновым. Темно-вишневые зернышки граната пятнами рассыпались по полу, обрамленные ореолом узоров из розового кварца, создающим декоративный геометрический дизайн. Волны цвета лениво разливались, пока не уперлись в дверь. Белая дверь окрасилась розовым, завитки темного золота поползли вверх от мраморного пола по резной деревянной панели и медленно растворились, открывая взору золотой и железный орнамент парадного входа. В следующее мгновение дверь с легкостью распахнулась.

– Полагаю, инкрустация каменного пола выполнена в стиле космати, – заметил Руслан, указывая на порог у двери. – Великолепно, не правда ли?

Северин не мог отвести глаз от тела, распростершегося на причале, кровь еще дымилась в холодном воздухе. Его ладони вспотели, напоминая об ощущении горячей и липкой крови Тристана на его коже, когда он прижимал к груди тело брата. В голове всплыли слова матриарха: Прежде чем довериться тебе, он станет проверять тебя.

С трудом проглотил ком в горле, заставив себя мысленно вернуться к Гипносу и Лайле, Энрике и Зофье. Они рассчитывали, что он отыщет карту, которая приведет их в храм под островом Повелья. Указания в мнемоническом устройстве, оставленном ему бесчувственной Лайлой, были абсолютно понятны: через три дня они встретятся в условленном месте в Венеции. К тому времени они должны разгадать загадки матриарха и выяснить, где находится карта. Если же нет, он сам должен найти ответ. И как только у него появится ответ, Северин должен найти способ избавиться от Руслана.

– Да, красиво, – ответил Северин, вскинув бровь. А затем сморщился: – Однако запах крови едва ли сочетается со зловонным венецианским воздухом. Ладно, пойдемте, пока он окончательно не испортил нам аппетит. Однажды настанет день, когда нам потребуются более изящные жертвоприношения, чем кровопролитие. – Руслан в ответ улыбнулся, взмахом руки приглашая его внутрь.

Рука Северина задрожала. Он крепче прижал большой палец к твердым хрустальным струнам божественной лиры. Он до сих пор помнил, каково это, касаться этих струн окровавленной рукой… словно пульс вселенной прошел сквозь его тело. Лишь в его руках лежал сейчас ключ к вратам божественного.

И всего через каких-то несколько дней Северин Монтанье-Алари станет богом.

2. Лайла

Никогда еще Лайла не чувствовала себя столь одинокой.

Пещеру сковывал обжигающий холод. Осколки сосулек устилали пол, и в зловещем голубоватом сиянии снежных стен раздавленные крылья мнемонического жука кровоточили размытыми водянистыми радугами. Горло сдавило, и она изо всех сил стиснула зажатый в ладони алмазный медальон, вздрогнув от сильной боли, когда его острые грани впились в кожу.

С тех пор, как час назад Северин ушел вместе с Русланом, она ни разу не шевельнулась. Ни разу.

Лайла не сводила глаз с тел Энрике и Зофьи, распростершихся на льду менее чем в трех метрах от нее. Ей не хотелось оставлять их, но и приближаться к ним она тоже не испытывала желания. Если бы она прикоснулась к ним… если бы закрыла им глаза, чтобы их смерть напоминала сон… это было бы подобно тому, как разбить хрупкую оболочку забытья. Одно прикосновение, и этот кошмар станет реальностью. А этого она не могла допустить.

Она не могла позволить себе принять правду: Северин всех их погубил.

Он пронзил кинжалом Энрике и Зофью. Возможно, точно так же он поступил и с Гипносом. Бедняга Гипнос, подумала Лайла. Она надеялась, что он по крайней мере был убит ударом кинжала в спину и умер, не узнав, что человек, любви которого он жаждал больше всего на свете, предал его.

Северин понимал, что нет нужды подвергать Лайлу той же участи. В то время он не мог ничего сделать с ней, что не было запланировано. Лайла закрыла глаза и увидела холодные, фиалковые глаза Северина, смотрящие на нее, когда он вытирал кинжал о грудь своей куртки со словами: «Она в любом случае скоро умрет».

Блик света упал на ее гранатовый перстень, число, изображенное внутри драгоценности, невозможно было не заметить: Десять. Это все, что ей осталось. Десять дней до того, как механизмы Творения, скреплявшие ее тело, распадутся и ее душа улетучится.

Возможно, она это заслужила.

Она всегда была слишком слабой, слишком всепрощающей. Даже после всего она позволяла ему, нет, желала, прижать его к себе и заставить их сердца замирать от поцелуев. Возможно, это было благословением, что он не играл на божественной лире, а иначе как бы она смогла жить спокойно, зная, что во всем поддерживала монстра?

Монстра, не Маджнуна, сказала она себе.

И все же какая-то эгоистичная часть ее существа страдала от понимания того, как она была близка к жизни. Она цеплялась за каждую нить, которая могли бы ее спасти, но они не поддавались ей.

Северин поступил очень жестоко, пожелав показать ей все. Зачем еще он оставил мнемонический жучок рядом с ней вместе с бриллиантовым медальоном, который как-то использовал, чтобы призвать ее? Лайла еще раз ударила по разбитым крыльям мнемонического жука, глядя, как воспоминания, хранившиеся в нем, вырвались наружу со вздохом. Снова и снова она колотила жука о лед, охваченная неистовым желанием уничтожить все воспоминания о Северине.

Странный придушенный смех вырвался из ее горла, когда клубы цветного дыма, образовав густой туман, заполнили пещеру.

Пока она пыталась различить происходящее в пещере сквозь пелену тумана… фигуры на льду зашевелились.

Охваченная ужасом, Лайла отшатнулась. Она должна была видеть то, что происходило. Она должна была.

Северин, вероятно, свел ее с ума.

Потому что у нее на глазах Энрике и Зофья возвращались к жизни.

3. Зофья

Зофья очнулась от пронзительного крика, звеневшего у нее в голове. У нее пересохло во рту, глаза слезились. Вдобавок ко всему на ее рубашке застыли пятна липкого вишнево-малинового варенья, которое она терпеть не могла. Ее взгляд постепенно сфокусировался на происходящем вокруг. Она по-прежнему находилась в ледяной пещере. Вокруг нее валялись разбитые сосульки. Овальный бассейн, в котором левиафан по имени Давид когда-то отдыхал, теперь был пуст, и вода оставалась неподвижна. Цветной туман окутывал то место, где когда-то стояла Лайла…

Лайла.

Зофью охватила паника.

Что случилось с Лайлой?

События последнего часа всплыли в памяти Зофьи. Руслан, обманувший их, притворившись их другом, трясет Лайлу, требуя сыграть на божественной лире, а затем узнавший, что только Северин способен это сделать.

А затем Северин приближается к ней с кинжалом, пропитанным парализующим ядом Голиафа. Он схватил ее, прошептав: «Доверься мне, Феникс. Я все улажу».

Она едва успела кивнуть в ответ, прежде чем мир погрузился в темноту.

Кто-то бросился к ней из цветного тумана. От света в пещере у нее все еще щипало в глазах, и фигура казалась темной. Зофья попыталась поднять руки, но они оказались связаны. Все ли в порядке с Энрике? Ушел ли Северин? Вспомнил ли кто-нибудь в Париже о том, чтобы покормить Голиафа?

– Ты жива! – вскричала фигура.

Человек опустился на лед рядом с ней. Лайла. Подруга крепко обняла ее, ее тело сотрясали рыдания, внезапно необъяснимо сменившиеся смехом. Обычно Зофья не любила объятий, но, похоже, сейчас это было необходимо Лайле. Она замерла.

– Ты жива, – повторила Лайла, улыбаясь сквозь слезы.

– …Да? – ответила Зофья. Ее голос прозвучал, словно карканье.

Северин говорил, что она будет парализована несколько часов, только и всего. И это было не смертельно.

– Я думала, Северин тебя убил.

– Зачем ему убивать меня?

Зофья вглядывалась в лицо Лайлы. По соленым следам на щеках подруги она поняла, что та плакала. Ее взгляд упал на гранатовый перстень на руке Лайлы, и Зофья остолбенела. Северин отказался играть на божественной лире, что должно было сохранить жизнь Лайлы. Не было причин не делать этого, если только лира не смогла бы спасти жизнь Лайлы. Но когда провалился их план по ее спасению? У них все еще оставалось десять дней до того, как тело Лайлы погибнет.

– Он сказал, что паралич – это часть плана.

Облегчение, отразившееся на лице Лайлы, сменилось болью, а затем… смятением. В этот момент громкий стон привлек внимание Зофьи. Ей стоило неимоверных усилий повернуть голову, превозмогая ужасную боль в шее. Справа от нее Энрике поднимался на ноги. При виде его, живого и мрачного, в груди Зофьи разлилось тепло. Она внимательно разглядывала его. На его шее виднелись пятна засохшей крови. И у него не было одного уха. Она не помнила, как он лишился его, хотя в памяти всплывали пронзительные крики. В тот момент она пыталась игнорировать происходящее вокруг, прокручивая в голове всевозможные варианты, пытаясь найти способ спастись.

– Что с твоим ухом? – спросила она.

Энрике прижал ладонь к голове и, поморщившись, сердито уставился на нее.

– Я едва не погиб, а ты спрашиваешь, что с моим ухом?

Лайла обняла его, а затем отпрянула.

– Ничего не понимаю. Я думала…

Из бассейна донесся звук бурлящей воды, и они все как один обернулись. Вода вспенилась, испуская пар, и показавшаяся на поверхности механическая капсула соскользнула на лед. Зофья узнала спасательный модуль, который когда-то скрывался внутри левиафана Давида, который все эти годы хранил сокровища Падшего Дома. Капсула в форме рыбы с несколькими иллюминаторами и веялкой из острых лезвий вместо хвоста дымилась и шипела, когда распахнулся люк в ее конструкции.

Гипнос, облаченный в парчовый камзол с Полуночного Аукциона, проходившего прошлым вечером, выбрался на лед и радостно помахал им.

– Приветствую вас, друзья! – воскликнул он, широко улыбаясь.

Но тут же умолк, его взгляд метнулся от безучастного лица Лайлы к крови на шее Энрике и связанным рукам Зофьи и, наконец, к цветному туману у кромки льда, где Зофья в первый раз заметила разбитый механизм мнемонического жука. Улыбка Гипноса угасла.

НЕСКОЛЬКО МГНОВЕНИЙ Гипнос не проронил ни слова.

Энрике как раз закончил объяснять, что произошло между ними и Северином, как он забрал божественную лиру и скрылся с Русланом, прежде притворившись, что убил их всех. Обхватив себя руками, Гипнос молча смотрел в пол еще несколько секунд, а затем поднял голову и уперся взглядом в Лайлу.

Его голос сорвался:

– Ты умираешь?

– Она не умрет, – отрезала Зофья. – Смерть зависит от ряда вещей, которые мы изменим.

Лайла улыбнулась ей, а затем слегка кивнула. Она почти не проронила ни слова с тех пор, как появился Гипнос. И почти не смотрела на него. Она то и дело переводила взгляд со своего гранатового перстня на останки мнемонического жука на льду.

– Лира действует не так, как мы предполагали, – сказал Энрике. – Помните надпись? Игра божественного инструмента призовет разрушение. В этом случае разрушение ждет всех Сотворенных созданий, если только не сыграть на лире в особом месте, но мы не знаем, где это место.

– Где-то под островом Повелья, недалеко от Венеции.

– Повелья? – повторил Энрике, побледнев.

Зофья нахмурилась. Она уже слышала это название. Несколько лет назад Северин рассказывал о Чумном Острове. Они почти согласились на приобретение, но затем отказались от этой идеи. Энрике испытал огромное облегчение, потому что считал, что нельзя тревожить захоронения. Зофья вспомнила, как Тристан подшучивал над Энрике во время обсуждения этого вопроса, направляя Сотворенные ползучие виноградные стебли обвиваться вокруг его ног. Но Энрике было не до смеха.

– Матриарх все рассказала мне, – быстро произнес Гипнос. – Она сказала, что карты с расположением других врат были потеряны, и эта последняя карта – все, что осталось. Я знаю порталы Теската, которые откроют нам путь в Италию. Мы могли бы добраться туда к вечеру. Матриарх даже подготовила нам безопасное убежище в Венеции, место, где мы найдем ответы на все свои вопросы, но вход в это место Сотворен разумом.

– Тогда как же мы найдем его? – спросил Энрике.

– Она дала мне подсказку, где мы сможем найти ключ и его адрес, – ответил Гипнос. – А как только устроимся, можем встретиться с Северином. Он оставил указания в памяти мнемонического жука о том, как… – его взгляд уперся в останки мнемонического жука на льду, – …как найти его, – закончил он, а затем обвел их всех округлившимися глазами. Его взгляд остановился на Лайле. – Я по-прежнему не понимаю, зачем ты его уничтожила!

Краска залила лицо Лайлы, и она нахмурилась.

– Он ударил ножом Зофью, а потом Энрике, и я решила, что он… он…

Гипнос вскинул брови:

– И как ты могла подумать, что Северин желает нам смерти?

– Потому что он лишился рассудка и собирался стать богом? – спросил Энрике.

Он поморщился, коснувшись уха. Лайла оторвала кусок от своего платья, чтобы перевязать ему голову. Кровотечение прекратилось, но Зофья заметила, что Энрике выглядел бледнее, чем обычно. Он страдал от боли. Зофья не знала, как помочь ему, и это не давало ей покоя.

– Но если матриарх упомянула о карте, тогда, возможно, она узнает, где эта карта, – предположил Энрике.

Уголки губ Гипноса поползли вниз, и он уныло опустил плечи.

– Она исчезла вместе… вместе с этим механизмом, – сказал он.

Лайла шумно вздохнула, зажав рот ладонями. Энрике молчал. Зофья понурила голову. Она знала, что ей следует думать сейчас о матриархе, и она действительно горевала, что та погибла, но ее мысли были о Хеле. Зофья медленно коснулась рукой груди, где под сердцем ощутила острый, зазубренный край нераспечатанного письма Хелы.

Письмо пришло несколько дней назад, но адрес на конверте был написан не Хелой. И если Хела не смогла сама написать письмо, вполне вероятно, что ее сестра уже мертва. Но даже возможная смерть Хелы казалась сейчас не столь ужасной, как смерть матриарха. Зофья ощутила, как грудь сжимает знакомая паника. Она опустила руку в карман платья, где лежал спичечный коробок, но он исчез. Она окинула взглядом пещеру, пытаясь сосчитать предметы, разбросанные вокруг, и сосредоточиться. Двенадцать сосулек, шесть зазубренных краев льдин, три щита, четыре капли крови на льду, но Гипнос и Энрике вдруг принялись паниковать.

– Что же нам делать? – воскликнул Гипнос. – Без мнемонического жука мы не знаем, где искать Северина, и не сможем найти карту!

– Не нужен нам Северин, – холодно откликнулся Энрике.

Гипнос вскинул голову:

– Что?

– Ты же сам сказал… в безопасном убежище матриарха мы найдем все необходимые нам ответы, – ответил Энрике.

– Но лира… – произнес Гипнос, глядя на Лайлу.

– Северин гонится за божественным, – сказал Энрике, сурово поджав губы. – С нами или без нас он доберется до Чумного Острова. Там мы и найдем его. И тогда он сможет сыграть на лире и спасти Лайлу. Именно это нам и нужно от него. А после этого нам больше никогда не стоит с ним встречаться.

– Но что подумает Северин? – едва слышно произнес Гипнос. – Прежде чем уйти, он сказал, что больше всего на свете хотел защитить нас…

Зофья увидела, как заиграл мускул на щеке Энрике. Он некоторое время смотрел на лед, а затем перевел взгляд на Гипноса. Его брови вытянулись в линию, что означало, что он в ярости.

– Нам нужна от него лишь защита, – ответил Энрике.

Защита. Зофья вспомнила, как Энрике разрушил этимологию слова. Оно происходило из латинского. За: «скрывать». Щить: «скрывать». Скрытый за. Защита означала прикрытие. Необходимость спрятаться. Зофья провела рукой по груди, прикрывая рукой место, где было спрятано письмо, написанное не Хелой. Обдумывая возможный исход дела, она предполагала, что это письмо – скорее всего официальное извещение о смерти сестры. Хела уже долгое время болела. Она уже почти умерла. Зофья не сумела защитить сестру… но у нее еще оставался шанс спасти Лайлу.

Зофья с трудом заставила себя прислушаться к разговору остальных. Речь шла о тайных порталах Теската, которые привели бы их в Венецию, и о том, как члены Вавилонского Ордена все еще были парализованы кровавым Творением Евы, и у них оставались считаные часы, чтобы скрыться или быть схваченными. Зофья едва могла себя заставить все это слушать.

Вместо этого она не сводила глаз с перстня Лайлы: десять дней.

У нее оставалось десять дней, чтобы защитить Лайлу. Если Зофья сумеет сделать это для подруги, тогда, вероятно, сумеет вскрыть письмо и узнать о судьбе Хелы. А до этого времени она оставит конверт запечатанным. Если бы она не прочитала письмо, тогда ей и не надо было знать, что в нем, а если она не узнала бы о его содержании, тогда, возможно, у нее был шанс… статистическая невозможность, но все же некоторая вероятность того, что Хела жива. Зофья ухватилась за безопасность цифр: десять дней, чтобы найти решение для спасения Лайлы, десять дней, в которые ее не покинет надежда, что Хела все еще жива.

Надежда, подумала Зофья, была единственной защитой, которая у нее осталась.

4. Лайла

Лайла пробиралась сквозь темноту узкого, вымощенного кирпичом переулка, плотнее запахнувшись в покрывало, скрывавшее ее лицо и волосы. Вокруг орали и злобно шипели бродячие коты, кувыркаясь в горах мусора. Где бы они ни находились, она уже сбилась со следа после седьмого перехода через портал Теската. Уже было за полдень, и ветер с моря наполнял воздух зловонным запахом гниющей рыбы. Идущий впереди Гипнос приложил ладонь к покрытому грязью кирпичу. Зофья стояла рядом с ним, держа в руке тескатский медальон, оторванный от ожерелья. Это был единственный инструмент, которым они сейчас располагали. Исследования Энрике, лаборатория Зофьи, костюмы Лайлы… все это осталось в Спящем Дворце.

Медальон засиял ярким светом, указывая на потайной вход.

– Судя по всему, это последний вход в портал, – заметил Гипнос, натянуто улыбнувшись. – Матриарх сказала, что отсюда откроется переход прямо позади Моста Риальто. Разве это не замечательно?

– Я бы не назвала это словом «замечательно», – откликнулась Зофья.

Ее светлые распущенные волосы словно нимб обрамляли ее голову, а подол голубой туники обуглился и почернел. Стоявший рядом с ней Энрике осторожно коснулся окровавленной повязки на голове, и в этот момент жирный таракан пробежал по заляпанным грязью туфлям. Лайла отскочила в сторону.

– Было бы замечательно, если бы на другой стороне нас ждала горячая ванна и надежный план, – сказал Энрике. – Мы ведь даже не знаем, где искать это безопасное убежище.

– У нас есть подсказка… – сказал Гипнос, прежде чем повторить указания матриарха: «На острове мертвых лежит бог, у которого больше одной головы. Сосчитайте то, что видите, и это приведет вас прямо ко мне».

– И что именно это означает? – спросил Энрике.

Гипнос поджал губы.

– Это все, что мне было сказано, mon cher. Придется довольствоваться этим. Я проверю, правильный ли это путь. Зофья, пойдешь со мной? Мне может пригодиться твое красивое ожерелье.

Зофья кивнула, и Гипнос снова прижал ладонь к кирпичу. Его вавилонское кольцо – улыбающийся полумесяц, занимавший три пальца – засиял теплым светом. И мгновение спустя они шагнули сквозь кирпичную стену и исчезли.

Лайла смотрела на врата портала, отчаянный смех рвался из ее горла.

Когда они впервые покинули Спящий Дворец, она представляла, что все можно исправить… но затем Гипнос раскрыл «подсказку» матриарха, и Лайла поняла, что они в полном смысле слова пропали. И даже если они доберутся до острова Повелья, что дальше? У них нет инструментов, информации, оружия, координат… и места встречи.

Лайла зажмурилась, словно это могло помочь ей вызвать в памяти то, что она должна была увидеть в мнемоническом жуке. Перед ее мысленным взглядом промелькнул Северин, отводящий от нее холодный, мрачный взгляд. Она вспомнила, что успела разглядеть половинчатый отпечаток своей помады у него под воротником, в том месте, где она поцеловала его ночью. Лайла резко открыла глаза, прогоняя видение.

Она ненавидела Северина. Он чересчур полагался на ее веру в него. И наивно думал, что она решит, будто не существует мира, в котором он причинит боль Энрике или Зофье, однако он недооценил, как сильно он убедил их в своем безразличии. Лайла почти могла представить, как Северин говорит: Ты меня знаешь. Но это была ложь. Она совсем его не знала. И все же ее не покидало чувство вины. Каждый раз, закрывая глаза, она видела разбитого мнемонического жука и не знала, чего им всем будет стоить это мгновение ярости.

Лайла прогнала Северина из своих мыслей и посмотрела на Энрике, стоявшего на другой стороне переулка. Он скрестил руки на груди, и в его глазах сквозили отчуждение и злость.

– Ты считаешь, что я виновата? – спросила она.

Энрике вскинул голову. На его лице застыл ужас.

– Конечно, нет, Лайла, – ответил он, подходя к ней. – И почему это тебе в голову пришло?

– Если бы я не уничтожила мнемонического жука.

– Я поступил бы точно так же, – сказал Энрике, стиснув зубы. – Лайла, я понимаю, что ты чувствовала… знаю, как это выглядело…

– И даже так…

– И даже так, у нас не безвыходная ситуация, – твердо сказал Энрике. – Я говорил серьезно… он нам не нужен. Мы найдем другой выход.

Энрике взял ее за руку, и они подняли глаза к небу. На мгновение Лайла забыла о тяжести смерти, сдавливавшей ее тело. Вскинув голову, она внимательно разглядывала высокие кирпичные стены. Похоже, это была часть укреплений бастиона, отделявших город от моря. Сверху до Лайлы доносился шум базара и множество голосов, говоривших на разных языках. Запах свежеиспеченного хлеба с медом и специями наполнял воздух, перебивая зловонный запах гниения, исходящий от моря.

– Чумной Остров, – мягко произнес Энрике. – Помнишь, как Тристан разыграл меня? Мы обсуждали, стоит ли отправляться на остров за приобретением, а он знал, что мне немного неприятны все эти разговоры о костях в земле…

– Немного неприятны? – поддразнила его Лайла, ласковая улыбка промелькнула на ее губах. – Я помню, ты так громко завопил, когда сотворенные Тристаном виноградные лозы обвились вокруг твоих ног, так что половина посетителей в Эдеме решила, что кого-то убили в гостиной.

– Это было ужасно! – вздрогнув, сказал Энрике.

Лайла невольно заулыбалась. Она думала, что воспоминание о том дне оставит привкус горечи, но вместо этого оно принесло неожиданную сладость. Мысли о Тристане теперь больше напоминали тяжесть в старом синяке, чем боль в открытой ране. С каждым днем память о нем становилась все менее чувствительной.

– Я помню, – мягко ответила Лайла.

– Захоронения вызывают у меня тревогу, – сказал Энрике, быстро перекрестившись. – На самом деле…

Внезапно он осекся, его глаза округлились. В этот момент Гипонос и Зофья прошли через портал. Лайла увидела длинный каменный коридор, выходящий к базару. Вдали виднелся белый мост. Чайки кружились над рядами прилавков торговцев рыбой.

– Энрике? – позвала Лайла. – В чем дело?

– Я… думаю, я знаю, где нам стоит поискать ключ от безопасного убежища, – ответил Энрике. – Остров мертвых… возможно, это указание на Изола ди Сан-Микеле. Почти сто лет назад Наполеон принял решение превратить остров в кладбище из-за того, что захоронения в городе могли привести к эпидемиям. Помню, я читал об этом в университете. Знаешь, там находится совершенно уникальная церковь эпохи Ренессанса и монастырь, и…

Гипнос хлопнул в ладоши.

– Решено! Отправляемся на кладбище!

Энрике помрачнел.

– А что насчет остальных подсказок? – спросила Зофья.

Лайла еще раз произнесла слова: На острове мертвых… лежит бог, у которого больше одной головы… сосчитайте то, что видите, и это приведет вас прямо ко мне…

– Я… я не знаю, – признался Энрике. – Конечно, существует множество многоголовых божеств, особенно в Азии, но слова «сосчитайте то, что вы видите», похоже, означают, что мы ничего не узнаем, пока не окажемся в этом месте.

Улыбка Гипноса погасла.

– Значит, ты не знаешь точно, что нам надо искать на кладбище?

– Что ж, нет, не совсем, – ответил Энрике.

– А насчет Изола ди Сан-Микеле ты уверен?

– …Нет.

Между ними воцарилась тишина. У них всегда существовал свой ритм принятия решения, куда двигаться дальше. Этот ритм определялся расчетами Зофьи, историческими познаниями Энрике, умением Лайлы считывать объекты, и еще у них был Северин. Тот, кто оценивал все их изыскания в необходимом контексте происходящего, подобно тому, как линза объектива помогает достичь четкости изображения.

Он нам не нужен, сказал Энрике.

Верил ли он сам в это?

Лайла разглядывала друга: лихорадочный румянец на скулах, огромные глаза, поникший вид. Его плечи поникли, словно он вдруг захотел сделаться невидимым.

– Думаю, это такая же удачная идея, как остальные.

Энрике выглядел потрясенным. Он улыбнулся ей, но улыбка тут же погасла, когда его взгляд упал на гранатовый перстень, будто бы с укором взиравший на них. Лайла все поняла без слов.

Девять дней.

И даже так она все равно доверится тем, кто этого заслуживал. Лайла коснулась руки Энрике и посмотрела в глаза Зофье и Гипносу.

– Так попробуем?

ПРИ ПЕРВОМ ЗНАКОМСТВЕ С ВЕНЕЦИЕЙ у Лайлы захватило дух, и хотя воздуха у нее оставалось совсем немного, она не могла мыслить здраво. Венеция казалась городом, наполовину слепленным из обрывков детских грез. Это был плавучий город, с вязаными нитями мраморных мостов, полный погрузившихся под воду дверей, на которых застыли улыбающиеся лица богов. Куда ни брось взгляд, город повсюду очаровывал оживлением. На лотках уличных торговцев, выставленных вдоль берегов залива, в кружевах Творения, свернутых в подобие полумесяца и играющих в прятки с улыбающимся ребенком. В нитке бус из цветного стекла, вспорхнувшей с бархатной кушетки, чтобы игриво обхватить шею хохочущей аристократки. В изысканных масках, усыпанных золотыми листьями и украшенных спиралями жемчужин царственно проплывающих мимо, словно буйки, созданные ремесленниками mascherari[1], работавшими около воды.

– Чтобы добраться до Изола ди Сан-Микеле, нам понадобится лодка, – заметил Энрике.

Гипнос со скорбным видом вывернул карманы.

– И как же мы расплатимся?

– Предоставьте это мне, – сказала Лайла.

Она торопливо направилась к причалу. Сначала она незаметно смахнула черную шаль, случайно забытую кем-то на табуретке. В голове вспыхнуло воспоминание о теплых, смуглых руках, вязавших шаль. Простите, подумала она. Лайла накинула шаль поверх своего грязного и рваного платья. Ее собственная маска Энигмы лежала свернутая в крошечном алмазном медальоне, свисавшем с ее шеи на зеленой шелковой ленте. Она постучала по нему, и изысканная маска с павлиньими перьями тут же развернулась и скрыла ее лицо. Если другие торговцы масками, носившие их продукцию, и заметили что-то неладное, то ничего не сказали, когда она проходила мимо.

Лайла не сводила глаз с воды. Вода поступала через проход, вымощенный бледным истрийским камнем, выходивший в море прямо за Мостом Риальто, огромным сооружением, напоминавшим полумесяц, сошедший с небес, чтобы украсить собой город. Уже было далеко за полдень, и гондолы бойко рассекали нефритовую воду.

Гондольеры не обращали на нее внимания, курили и играли в шахматы на каменных ступенях. Лайла по очереди касалась носов их лодок, роясь в воспоминаниях этих людей.

Первое: Девушка с цветком в волосах, ее ресницы трепетали, когда она прильнула ко мне в поцелуе…

Второе: Расстроенный мужской голос: «Mi dispiace…»[2]

Третье: Ребенок держит руку деда, аромат дыма сигары струится в воздухе.

И так до бесконечности, пока…

Руки Лайлы застыли, когда звук статических помех наполнил ее мысли. Такой шум мог издавать только Сотворенный объект. Она улыбнулась.

ЧАС СПУСТЯ ЛАЙЛА сидела на носу гондолы, глядя, как луна цвета инея встает вдали над островом. Ее лицо овевал бодрящий холодный ветер, но даже это не давало ей избавиться от печати смерти на ее руке, по крайней мере, у нее осталось хоть это.

Расположившиеся на другом краю гондолы Энрике и Зофья, похоже, полностью погрузились в собственные мысли. Энрике не сводил глаз с воды. Зофья, потерявшая свой спичечный коробок, теребила обугленный подол платья. Гипнос, развалившийся на подушке за спиной у Лайлы, положил голову ей на плечо.

– Боюсь, я начинаю заболевать, ma chère.

– И почему ты так думаешь?

– Я жажду скуки, словно это редчайшее марочное вино в мире, – сказал он. – Такая развращенность.

Лайла едва не расхохоталась. За последнюю неделю она видела богатства, соперничающие с целыми королевствами, и стала свидетельницей опьяняющей власти, которая при помощи одной песни могла уничтожить целый мир… но ничто не могло сравниться с роскошью и очарованием возможности потратить день впустую и не сожалеть об этом. Если бы она могла наполнить шкатулку невероятными сокровищами, то спрятала бы соблазнительные солнечные деньки и холодные звездные ночи, чтобы насладиться ими в компании любимых людей.

– Я должен перед тобой извиниться, – сказал Гипнос.

Лайла нахмурилась.

– Это еще за что?

– Я повел себя безобразно, обнаружив, что ты уничтожила мнемонического жука, – ответил он, опустив глаза. – И хотя я доверяю Северину, совершенно очевидно, что он не заслужил твоего гнева. Не знаю, что он сказал тебе, но уверяю, он не хотел, чтобы так вышло. Знаю, что это всего лишь уловка, чтобы защитить тебя.

Лайлу охватило уже знакомое оцепенение.

– Теперь я это знаю.

– Ты также должна знать, что хотя он любит нас всех, ты, кого он…

– Не надо, – холодно отрезала Лайла, а затем добавила: – Прошу.

Гипнос миролюбиво вскинул руки, предоставив Лайлу ее мыслям. Ее взгляд снова упал на перстень: число 9. Девять дней, чтобы дышать этим воздухом, смотреть на это небо. Ее разум жадно впитывал образы, словно сливки, – бледные купола соборов, мрачное пятно грозовой тучи в небе. Думать о Северине – все равно что запятнать эти мысли чернилами. Они заполняли разум чернотой, из-за которой ничего нельзя было разглядеть. Его здесь не было. Пока. И потому она стремилась вообще не думать о нем.

КЛАДБИЩЕНСКИЙ ОСТРОВ ИЗОЛА ДИ САН-МИКЕЛЕ, окруженный стенами из красно-белого кирпича, наполняли тишина и покой. Купол церкви из бледного венецианского камня словно парил на фоне темного залива. Когда гондола приблизилась к причалу, трехметровая Сотворенная статуя архангела Михаила распростерла свои крылья и подняла вверх весы, словно приветствуя их. Бронзовые весы покачивались на морозном февральском ветре, и казалось, что незрячие глаза серафима неотрывно смотрят на них, словно готовясь взвесить добро и зло, происходившие в их жизни. Дальше по вымощенной белоснежным гравием дорожке выстроились ряды статных кипарисов, стоявших на страже врат в обитель мертвых.

Едва лишь Лайла вышла из гондолы, ее охватило странное чувство. Пустота, возникла и тут же исчезла. На мгновение она перестала различать запах снега на ветру или ощущать холод на своей коже. Ее тело словно расчленили, и она ощущала его странную неподвижность, словно это была тяжелая ноша, которую она должна была тащить.

– Лайла!

Гипнос обхватил ее за плечи.

– Что случилось? – воскликнула Зофья, бросаясь к ней.

– Я… я не знаю, – ответила Лайла.

Ее тело сделалось слишком неподвижным, слишком спокойным. Она ощущала, как едва слышно бьется сердце, словно с трудом справляясь с вязкой, как сироп, кровью.

– Ты поранилась, – произнесла Зофья.

– Нет, я…

Гипнос поднял ее ладонь, украшенную перстнем. И тогда только Лайла увидела порез. Вероятно, она слишком сильно ухватилась за деревянный столбик на причале.

– Вот, – сказала Зофья, отрывая полоску от своего обугленного подола, чтобы перевязать рану.

Лайла безучастно взяла ее.

– Тебе и так пришлось нелегко, – осторожно сказал Гипнос. – Почему бы тебе не посидеть в лодке? Мы ведь недолго, правда?

Энрике, запинаясь, ответил:

– Не могу сказать точно, но… – Вероятно, Гипнос незаметно взглянул на него, потому что Энрике вдруг быстро кивнул. – Оставайся и отдыхай, Лайла. С нами все будет в порядке.

– Болит? – спросила Зофья.

– Нет, – ответила Лайла, безучастно глядя на свою ладонь.

Должно быть, она кивнула им и помахала рукой, но все это время ее рассудок наполняли пронзительные вопли. Однако она не могла произнести этого вслух. Она не солгала Зофье. Она не ощущала боли. Лайла вообще ничего не ощущала.

5. Энрике

Энрике Меркадо-Лопес многое знал.

Он разбирался в истории и иностранных языках, мифах и легендах. Он знал толк в поцелуях, хорошей кухне и танцах, и хотя сейчас он во многом сомневался, одно он знал совершенно точно: это было не его место.

И об этом знал не только он.

Зофья и Гипнос шли следом за ним в тягостном молчании. Они ожидали, что Энрике знает, как поступить дальше. Ожидали, что он возьмет руководство в свои руки, станет давать команды, планировать каждый следующий шаг… но это было не об Энрике.

Это не для тебя, шептал в его голове древний голос. Знай свое место.

Его место.

Похоже, Энрике никогда не мог отыскать его. Он помнил, как в детстве пытался попробовать себя в школьном театре. Ночь напролет он репетировал реплики героя. Рассадил на стульях игрушки, изображая своих будущих зрителей. Он измучил свою мать, пока она, раздраженная до предела, не сдалась и позволила ему репетировать, читая текст за героиню. Но в день прослушиваний монахиня, ставившая спектакль, прервала его после первых двух фраз.

– Сынок. – Она расхохоталась. – Ты не хочешь быть главным героем! Слишком много работы, и слишком много реплик. А выступать перед зрителями? Это место ужаса… это не для тебя. Но не беспокойся, у меня есть для тебя особенная роль!

Особенной оказалась роль дерева.

Хотя его мать очень этим гордилась, и Энрике решил, что изображать деревья – очень серьезное дело и, возможно, ему удастся стать главным героем в следующий раз.

Но его дальнейшие попытки ожидала та же участь. Энрике участвовал в конкурсе эссе, но узнал лишь, что его мнение не нашло отклика у читателей. Он попытался попробовать себя в дискуссионных дебатах, но если его идеи не были с ходу отвергнуты, достаточно было одного взгляда на его лицо, испанца с примесью висайской крови, и в конце концов все заканчивалось одним и тем же: это не твое.

Затем Энрике нашел себя в качестве историка у Северина и впервые осмелился подумать, что вот оно. Он думал, что нашел свое место. Северин оказался первым, кто поверил в него, поддержал его… предложил дружбу. С помощью Северина его идеи нашли воплощение в жизни, и его знания выросли настолько, что даже Илюстрадос, филиппинская националистическая группировка, чьи идеи могли однажды изменить его страну, приняли его в свои ряды, и хотя он всего лишь писал исторические очерки, это было больше, чем он когда-нибудь мог мечтать… и теперь надеялся на большее.

И в результате все эти иллюзии оказались напрасными.

Северин отнял его мечты и обернул их против него. Он обещал, что Энрике всегда будут слышать, а затем заставил его умолкнуть. Он воспользовался его дружбой, испытывая ее на прочность, пока не сломал ее, а Руслан собрал обломки и превратил в оружие.

И вот так Энрике оказался в таком положении: абсолютно потерянный и совершенно точно не на своем месте.

Энрике поднял руку, осторожно коснувшись повязки, скрывавшей отрезанное ухо, и поморщился. С тех пор как они покинули Спящий Дворец, он старался не смотреть на себя, однако собственное отражение в водах Венецианского залива все равно преследовало его. Он выглядел потерянным. Даже меченым. Раньше, когда он оказывался не на своем месте, то, по крайней мере, мог спрятаться. Но теперь отрезанное ухо словно объявляло во всеуслышание: Я не на своем месте. Видите?

Энрике отогнал от себя эту мысль. Он не мог допустить жалости к себе.

– Ну давай же… думай.

Окинув взглядом кладбище, он нахмурился. Протяженность кладбища Изола ди Сан-Микеле составляла чуть больше пятиста метров, и они уже почти дважды обошли его. И уже в третий раз брели по дорожке, обрамленной кипарисами. Впереди дорожка резко заворачивала к рядам из статуй архангелов, которые словно поворачивали свои Сотворенные головы, чтобы взглянуть на них. На местах захоронений возвышались гранитные надгробные памятники, высокие и искусно изогнутые, многие были увенчаны широкими крестами, увитыми Сотворенными розами, которые никогда не утратят своего аромата или живости, а склепы были лишены украшений, и все это едва ли наводило Энрике на мысль о многоголовом боге.

– На острове мертвых лежит бог, у которого больше одной головы, – пробормотал под нос Энрике знакомую фразу, – …сосчитайте, что видите, и это приведет вас прямо ко мне.

– Ты что-то сказал? – спросил Гипнос.

– Я? Нет, – быстро ответил Энрике. – Я всего лишь вспомнил о подсказке матриарха.

– И все же ты что-то сказал, – заметила Зофья.

– Что ж, да, – ответил Энрике. Он ощутил, как кровь начинает приливать к лицу. – Толкование этой фразы влияет на то, что именно нам стоит искать. Это весьма туманная фраза.

– Мне казалось, мы ищем «многоголового бога», – сказала Зофья, вскинув бровь. – И это звучит вполне ясно.

– И все же существует множество изображений! – воскликнул Энрике. – Например, есть китайское божество Сингтхен, которое продолжало сражаться даже обезглавленным. И еще индуистские божественные существа Раху и Кету, также обезглавленные, а также существуют божества, у которых больше одной головы, так какое же из них? Вряд ли мы бы нашли изображения богов из восточных религий на надгробной плите в Венеции, поэтому здесь должно быть что-то еще… что-то скрытое, даже…

Гипнос откашлялся.

– Пусть наш красивый историк потрудится, Феникс, – сказал он. – Уверен, скоро он поразит нас своими открытиями.

Патриарх Дома Никс улыбнулся. На мгновение Энрике захотелось ответить тем же. Было что-то опьяняющее и сказочное в красоте и силе Гипноса, в том, как ему удавалось всех вокруг убедить представить, что нет ничего невозможного. Только сейчас Энрике чувствовал, что эта сила подобна мечте, ускользающей между пальцами.

– Спасибо, – сухо ответил Энрике, отворачиваясь от них.

Он попытался сосредоточиться на загадке, но улыбка Гипноса сбила его с толку. Всего несколько дней назад Энрике заявил, что не видит взаимности в чувствах Гипноса, и тот признался: Думаю, спустя время я мог бы научиться любить тебя. И это воспоминание до сих пор жалило его.

Энрике не хотел навязанной любви. Он хотел любви, подобной вспышке света, прогонявшей мрак и наполнявшей мир теплом. Но в глубине души он всегда подозревал, что не обретет такой любви с блистательным патриархом, и, возможно, это и причиняло ему боль. Не потеря любви, а отсутствие удивления.

Конечно, Гипнос никогда не будет испытывать к нему тех же чувств. То, что он по-прежнему испытывал удивление, было признаком оптимизма либо глупости, и Энрике подозревал, что виной всему именно последнее.

В ТЕЧЕНИЕ СЛЕДУЮЩЕГО ПОЛУЧАСА они снова обошли кладбище и вернулись к входу. В трех метрах от них находился незавершенный участок захоронения. Из нескольких надгробий только одно выглядело законченным, хотя каменщик, обтесывая его, сделал края неправильными. Это было единственное место, где они еще не искали, потому что оно казалось неуместным. Безопасное убежище матриарха, должно быть, существовало давным-давно, поэтому вряд ли располагалось на территории недавнего захоронения.

– Mon cher, – сказал Гипнос, коснувшись его плеча. – Я понимаю, что ты изо всех сил пытаешься найти разгадку, но… вынужден спросить… ты уверен, что мы ищем там, где нужно?

Энрике ощутил, как кровь прилила к его щекам.

– Что ж, в том, что касается истории, полно предположений и домыслов, но, похоже, это единственное место, в котором нам имеет смысл искать, разве нет?

Гипнос непонимающе уставился на него, и Энрике почти пожалел, что Северина не было рядом. Северин всегда находил способ избавляться от сомнений. Он увязывал хаотичные исторические предположения Энрике в серьезные повествования по поиску сокровищ, которые всех устраивали.

– Я имею в виду, что существует множество «островов мертвых» – Тартар, Нарака, Нав и другие, – но они все вымышленные, а это единственное место недалеко от Повельи и…

– Но мы бродим здесь уже больше часа! – отрезал Гипнос. – И так ничего и не нашли.

– А скоро уже стемнеет, – заметила Зофья. Солнце стремительно меркло, тени, отбрасываемые статуями ангелов, удлинялись и заострялись, а кипарисы казались неестественно неподвижными. На мгновение Энрике представил, как тонкотелые энканто смотрят на него из-за деревьев, их нечеловеческие глаза светятся в темноте от голода. Бабушка рассказывала ему, что они способны вынюхивать человеческие мечты и превращать в реальность… за определенную цену. В это мгновение рана Энрике начала пульсировать от боли. Разве я уже не заплатил эту цену? Он отвернулся от деревьев, отгоняя мысли о Потусторонних созданиях, крадущихся в темноте.

– Мы не должны прекращать поиски, – сказал Энрике. – Нужно продолжать думать. Если мы не найдем ключ от безопасного убежища, то нам некуда будет пойти. Зофье необходимо место для ее изобретений, а мне нужна библиотека и…

– Возможно, лучше нам отправиться на поиски Северина, – закинул удочку Гипнос.

Энрике остолбенел.

– Северина?

– Мы знаем, что он где-то в Венеции, – сказал Гипнос. – Мы можем воспользоваться оставшимся у нас временем и отыскать его… тогда уже будет неважно, что Лайла уничтожила мнемонического жука! Уверен, Северин знает, что делать.

Ну вот, все сначала. Это не твое место. И с чего он взял, решив, что сможет руководить ими или разгадать загадку? Это роль Северина, а не его.

– Может быть, ты сможешь расспросить его об «острове мертвых», – предположил Гипнос.

Единственное ухо Энрике сделалось пунцовым, а рана начала пульсировать от боли.

– О да, и почему я так не поступаю, – огрызнулся Энрике. Он обернулся, а затем изобразил изумление. – Что это? О да… его здесь нет, и мы не можем найти его, не выдав себя и поставив свою безопасность на карту, ведь в Падшем Доме считают нас мертвыми! Но, полагаю, лучше рискнуть жизнью, чем дать мне шанс.

Гипнос отшатнулся.

– Я не это хотел сказать…

Но с Энрике уже было достаточно. Он, тяжело дыша, торопливо направился в сторону свежей могилы, его сердце отчаянно билось. Несколько мгновений он стоял в тени кипариса, наблюдая, как мрак окутывает могилы. Возможно, они правы. Ему стоит сдаться и вернуться назад и больше не тратить попусту время… особенно время Лайлы. У нее не так много его осталось. Но как он посмотрит ей в глаза? За спиной послышались шаги, и Энрике стиснул кулаки. Он не желал извиняться перед Гипносом.

Но это был не Гипнос.

– Не люблю темноту, – сказала Зофья.

В сумерках она казалась маленькой и хрупкой. Восходящая луна посеребрила ее белоснежные волосы, и ее огромные глаза казались сверхъестественными. Энрике сжался. Неужели она тоже во всем винит его? Но в этот момент Зофья сняла с цепочки медальон.

– У меня их не так много осталось, – сказала она. – Но это поможет найти путь в темноте.

Медальон вспыхнул ярким светом, словно звездочка, пойманная пальцами Зофьи. Ослепленный, Энрике зажмурился, а когда его глаза привыкли к свету, мир вокруг изменился. Лицо Зофьи стало серьезным, она ждала, когда он возьмет медальон. Лунный свет заливал ее серебристым свечением, и казалось, словно это от нее исходит сияние, разгоняющее темноту.

И не успел он об этом подумать, как свет от медальона выхватил из темноты края надгробья. Это надгробье было примерно метр высотой и выглядело так, словно было создано из двух отдельных частей. Его поверхность покрывал лишайник, но, шагнув вперед, Энрике заметил, что гранитная поверхность была на удивление пустой, если не считать цифр, выгравированных на камне: 1,2,3,4,5. Волосы встали дыбом на затылке у Энрике, когда он подошел поближе, чтобы рассмотреть надгробье, – земля вокруг слегка просела, и в свете, исходившем от медальона, он увидел, что необычная форма надгробья представляла собой два лица, смотревших в разные стороны.

Бог, у которого больше одной головы.

– Смотри, – произнес Энрике. – Я… я думаю, мы кое-что нашли!

В этот момент к ним подошел Гипнос. Он захлопал в ладоши.

– Mon cher! Ты сделал это! А я в тебе и не сомневался.

Энрике злобно уставился на него.

– Зофья, иди посмотри!

Но Зофья стояла в трех метрах от них, сжимая в руке медальон, освещавший темноту. Ее рука была прижата к груди, и она переминалась с ноги на ногу, словно могила и сгущавшийся мрак сильно тревожили ее.

– Мои поздравления и все такое, – беззаботно произнес Гипнос. – И что же это такое? И еще, вполне разумно заметить, что, если мне придется погибнуть вместе с вами, а вероятность этого растет день ото дня, прошу подобрать мне надгробье поизящнее.

– Я думала, мы ищем бога, – сказала Зофья.

– Это и есть бог, – с улыбкой откликнулся Энрике. – Это Янус, древнеримский бог времени… он смотрит назад и вперед. Он страж врат и начинаний, проходов и порогов.

– Янус? – повторил Гипнос, сморщив нос. – А еще это имя одного из самых грубых Домов итальянской группировки. Это хранители карт или что-то вроде того и постоянно закатывают эпические тайные празднования по случаю Карнавала. Пригласили меня хоть на одно сборище? Нет. Вообще-то, я не завидую, но…

Энрике положил ладонь на надгробье. Он не знал, чего ожидал, возможно, что лишайник исчезнет или же лица выплюнут ключ. Но вместо этого Сотворенный образ возник на каменной поверхности, и они увидели пятнадцатисантиметровый квадрат, очерченный светом:

В нескольких сантиметрах под таблицей трепетали каменные цифры, и внезапно пазл сошелся.

– Посчитайте сумму того, что видите, и это приведет вас прямо ко мне, – произнес Энрике. – Это выглядит довольно просто… возможно, даже чересчур просто. Если бы это был ключ к безопасному убежищу, разве матриарх не защитила бы его более тщательно?

– Сумма? – сказал Гипнос. – Сумма чего? Квадратов?

– Я не силен в математике, поэтому предоставлю это тебе, хотя постой, – сказал Гипнос. Он уставился себе под ноги в тот самый момент, когда Энрике ощутил странную вибрацию под ногами. Просевшая земля могилы начала постепенно засасывать их внутрь. Гипнос, взвизгнув, попытался поднять ногу, но она быстро увязала в земле. Энрике ухватился за надгробье, пытаясь выбраться, однако механизм Творения заработал еще быстрее. В считаные секунды он увяз по колено. Свет вокруг них бешено скакал, раскачиваясь от могилы к надгробью и пустым глазам двухголового бога. Энрике с трудом обернулся, увидев, как Зофья пытается допрыгнуть до ветки кипариса, чтобы помочь им выбраться, но ветки были слишком высоко.

– Быстрее! – крикнул Гипнос. – Дай ответ! Это ведь девять, правда? Сделай это!

Энрике с силой провел пальцами по камню, его сердце замерло.

– Девять не подходит! Возможно, это десять, потому что вся эта штука в дополнительном квадрате? – воскликнул он.

Но, взглянув на цифры, он обнаружил, что нуля среди них не было. Ужас сковал его спину.

– Шесть? – предположил Гипнос.

– Почему шесть-то?!

– Я не силен в математике! – завопил Гипнос.

– Я бы не сказал!

Могильная земля издавала громкие хлюпающие звуки, проникая сквозь пуговицы его рубашки и сковывая холодом тело. Энрике пытался высвободить ноги, но почувствовал, как что-то твердое и гладкое скользнуло вдоль его икры. Он инстинктивно отшатнулся, но в результате провалился еще сильнее. Энрике барахтался, пытаясь удержаться за твердую землю, но она вдруг сделалась мягкой и проваливалась вниз от прикосновения. Гипнос принялся поскуливать, но тут Зофья завопила:

– Один и четыре!

– Это бессмысленно! – откликнулся Гипнос. – Возможно, это один большой квадрат, а все это – лишь ужасная шутка…

Энрике взглянул на таблицу. Девять квадратов. Один большой квадрат, объединяющий их вместе… и четыре квадрата, состоящие из четырех ячеек внутри схемы. 14.

Дрожащими пальцами он нажал цифру 1, а затем 4. Сотворенные квадраты с цифрами просели вглубь камня, а земля потянула его дальше вниз. Ледяная грязь застыла вокруг его плеч, когда яркий свет резанул его по глазам.

Засасывание прекратилось.

– Слава богам! – завопил Гипнос, подтягиваясь на локтях. Набрав полные горсти земли, Энрике наполовину выбрался наружу. Гипнос и Зофья ухватили его за руки, помогая выбраться, пока, наконец, он не шлепнулся на твердую землю, тяжело дыша.

– Ключ, – только и сумел выдохнуть он, глядя на надгробье. Сотворенный камень снова исказился. И теперь на нем возник адрес: Калле Трон, 77.

Огромный ключ, из тех, что отпирают двери загородных особняков, выпрыгнул из камня. Энрике изумленно смотрел на него. Он почувствовал, как Гипнос оживленно похлопывает его по спине, и услышал, как Зофья приказывает им немедленно уходить, и надежда расцвела в его сердце.

Ключ от безопасного убежища не был решением всех вопросов. Им по-прежнему надо было отыскать карту врат в храм под Повельей. Им по-прежнему предстояло сыграть на лире и спасти Лайле жизнь. А Энрике по-прежнему не знал, где его место… но чувствовал себя немного увереннее перед друзьями, когда обернулся к ним и сказал:

– Добро пожаловать.

6. Северин

Ночь напролет Северин вертел в руках божественную лиру, считая мгновения до рассвета. Он слышал, что члены Падшего Дома охраняют его комнату. Карминно-красные стены были усыпаны гранатами. Сотворенная люстра из красного муранского стекла слегка покачивалась под потолком. Здесь не было окон, но десятки свечей мерцали в бронзовых подсвечниках, и казалось, что красные стены лоснятся от крови.

В центре комнаты возвышалась золотая кровать на ножках в виде когтистых лап, под алым балдахином и застеленная алым шелком. Каждый раз, глядя на нее, Северин вспоминал другую кровать, высеченную изо льда и покрытую инеем и легкой паутиной. Он вспоминал, как Лайла сидела у него на коленях, глядя на него, словно богиня на молящегося.

В тот вечер он размышлял, подобно ли его прикосновение волшебному действию алхимии. Одно прикосновение, и она переставала быть золотой и далекой, словно рай, и становилась теплой, земной и доступной. Прикасаясь к ней, он ощущал ее сердцебиение под горячим бархатом кожи. Когда он приподнимался над ней, он видел, как расширялись ее зрачки, она прикусывала губу, которая наливалась алым соком, и ему отчаянно хотелось узнать, каковы эти губы на вкус. Даже сейчас этот вкус преследовал его. Розовая вода и сахар и едва ощутимый привкус соли в том месте, где она прикусила его губу, выдавив каплю крови и извиняясь перед ним за это в поцелуе.

Северин знал, что она уже прочитала послание в мнемоническом жуке, которого он оставил рядом с ней на льду. Они было всего несколько секунд, чтобы записать его, которого едва хватило, чтобы сообщить ей название места встречи через три дня. Но прежде, чем закончить запись, он сказал:

Помни, что я твой маджнун. Всегда.

Даже наяву он представлял ее лицо и лица Тристана, Энрике, Зофьи и Гипноса. Но теперь они решат, что он использовал их. Они придут в ярость от его лжи и жестокости до этого момента… но ведь они простят его, разве не так? Они поймут, что все, что он сделал, все зло, что он совершил, все это только ради них. Или он зашел уже слишком далеко? Он знал, что совершил ужасные ошибки и разрушил их доверие, но надеялся, что того, что они увидели в мнемоническом жуке, будет достаточно, чтобы возродить в их сердцах хоть частичку утраченного доверия. А когда они снова будут вместе, он все исправит.

Божественный инструмент в его руках казался легким, словно птичье гнездышко. Лишь ему одному десять струн лиры сияли, словно солнечные лучи, словно надежда и обещание, стоящие того, чтобы к ним прикоснуться. С этим инструментом мир никогда не сможет больше причинить боль ему и его любимым. А Лайла смогла бы жить и, возможно, даже любить. С помощью этого инструмента Тристан смог бы вернуться к жизни. Северин смог бы все изменить одним лишь прикосновением. Он мог бы наполнить их солнечным светом и подарить им крылья, если бы они пожелали летать. И он непременно это сделает. Ему лишь необходимо попасть в храм под Повельей и сыграть на лире.

– Я СДЕЛАЮ НАС БОГАМИ, – пообещал Северин.

Свечи догорали, пока Северин размышлял, как поступить дальше. Он должен был избавиться от Руслана, но не мог этого сделать, пока патриарх Падшего Дома не сообщит ему, где найти карту, чтобы он мог отыскать врата храма под Повельей. К тому времени ему также было необходимо придумать предлог, чтобы покинуть Дом Доро, и, возможно, Ева ему в этом поможет.

Он слышал, как по коридору ходят члены Падшего Дома. Он ждал, что они станут следить за каждым его шагом, и если он станет бродить по дому и везде совать свой нос, то вызовет подозрение.

Руслан почти не дал ему возможности осмотреть Дом Доро, прежде чем его сопроводили в эту комнату. Северин брел очень медленно, изображая усталость, а сам тем временем поглядывал по сторонам, запоминая все, что возможно. Он уловил запах свежей земли и услышал далекое хлопанье крыльев. Вероятно, сад во внутреннем дворе? Или зверинец? В стороне от входа он заметил огромную, извилистую лестницу, убегающую к балконам наверху, и наполовину распахнутую дверь кухни на первом этаже. Этого было недостаточно для того, чтобы придумать план… но хотя бы что-то.

Хотя в его комнате не было окон, Северин слышал, как лодки снуют по воде, а прямо за его стеной – топот детских ног и шум драки между детьми-сиротами. Постепенно в его голове начал возникать план.

НА РАССВЕТЕ СЕВЕРИН ВЫШЕЛ ИЗ СПАЛЬНИ. Двое стражников неподвижно застыли неподалеку. В сумерках Северин едва различал расположение Дома Доро. Дверь его спальни выходила в кроваво-красный коридор с множеством арок. На стенах висели зеркала. Метрах в шести он заметил вход в кухню. Отлично, подумал Северин и с улыбкой обернулся к стражникам.

– Патриарх Руслан уже проснулся? – спросил он.

Члены Падшего Дома отказывались разговаривать. Или, возможно, просто не могли. Маска вольто оставляла открытыми лишь глаза, у которых был странный молочный оттенок, словно эти люди были слепыми. Или мертвыми. Вместо губ на их лицах жужжали мнемонические пчелы. Северин помахал им.

– Что ж, если вы не хотите мне ответить, то, по крайней мере, подскажите, где кухня? – спросил он.

И, словно по сигналу, у него в животе заурчало. Человек ничего не ответил, но повернулся и прошел несколько шагов к полуоткрытой двери, которую Северин видел прошлой ночью. Войдя внутрь, он почувствовал грызущую пустоту. Он привык к кухням в Эдеме, взрывавшимся от последних экспериментов Лайлы с выпечкой. Он представил себе Энрике и Тристана, отнимавших друг у друга миску с тестом для пирога, Зофью, облизывающую ложку с белой глазурью, а в этот момент Лайла кричит на них, требуя хоть на минуту оставить ее в покое. Он ожидал увидеть сладости на столешницах, варенье, булькающее на плите… но в кухнях Дома Доро было абсолютно пусто, если не считать миски с красными яблоками и низенького столика. Северин с хрустом откусил яблоко, а два других припрятал в карманы.

– Подожду, когда смогу нарушить свой пост в компании патриарха Руслана, а пока предпочел бы взглянуть на восход солнца, – сказал он. – Если не возражаете, можете присоединиться.

Стражник опять ничего не ответил. Северин направился к выходу. Четверо стражников из членов Падшего Дома словно возникли из сумрака и двинулись следом.

– Утренняя свита, – заметил он. – Я польщен.

– Стойте! – раздался вдруг чей-то голос.

Северин обернулся и увидел спешившую к ним Еву. На ней был желтый шелковый халат, волочившийся по полу, отделанному красной плиткой. На ее шее виднелся знакомый серебряный медальон в форме балерины. Ева была дочерью Михаила Васильева, аристократа из Санкт-Петербурга, и покойной примы-балерины. Северин вспомнил, как Лайла уговаривала ее, говоря об отце…

– Мы можем защитить тебя, – говорила она. – Тебе ничего не надо делать… мы можем вернуть тебя домой к отцу и обещаем, что Руслан никогда не сможет навредить ему.

Он вспомнил сомнения Евы, как она не сводила глаз со льда, слушая Лайлу.

– Я знаю, ты любишь его, – говорила Лайла. – я поняла это, увидев твое ожерелье. Знаю, ты жалеешь, что покинула его дом… мы можем вернуть тебя к нему.

Именно так Руслан и удерживал ее при себе. Если бы она не стала выполнять его приказов, ее отцу пришлось бы за это заплатить. Северин припрятал эту информацию, чтобы обдумать на досуге.

– И что это ты делаешь? – резко спросила Ева.

– Собираюсь насладиться восходом солнца, – откликнулся Северин. – Хочешь присоединиться?

Ева прищурилась, а затем ее взгляд упал на божественную лиру, висевшую у него на боку.

– Ты не можешь пойти с этим.

Северин пожал плечами. Откусив яблоко, он протянул лиру Еве. Ее глаза округлились, когда она осторожно взяла ее.

– Ты можешь сохранить ее, – сказал он, а затем улыбнулся. – Хотя я ожидаю чего-нибудь более надежного, чем твои руки. Они уже обнимали меня, и не могу сказать, что чувствовал себя в безопасности.

Ева злобно уставилась на него. Завитки рыжих волос обрамляли ее лицо. Она выглядела так, будто хотела что-то сказать, но затем бросила взгляд на пятерых стражников Падшего Дома, безмолвно окруживших их.

– Я собираюсь прогуляться, поэтому ты должна изготовить для меня футляр. Что-нибудь открывающееся при помощи капли моей крови, что будет храниться у Руслана, – сказал Северин. – Полагаю, для такого мастера, как ты, это не составит труда.

И, не дожидаясь ее ответа, Северин направился к двери. Немного помедлив, член Падшего Дома рванулся вперед и распахнул ее перед ним, и Северин вышел к причалу.

ВЕНЕЦИЯ БЕСПЕЧНО ОБЛАЧИЛАСЬ В РАССВЕТ. Для плавучего города богатства не имели значения. Золото пролилось с небес и затопило залив. Раскинувшиеся на другой стороне канала роскошные дома из резного бледного камня, украшенные улыбающимися лицами сатиров и почитаемых богов, таращились на Северина. Он с хрустом откусил яблоко. Северин понимал, что за ним незаметно следят, и не только стражники. Он подождал пару секунд, пока тихий шорох тапочек не подтвердил его подозрения.

В тридцати метрах от него виднелись развалины соседнего дома. Когда-то, судя по всему, это был роскошный особняк, но теперь его облепили строительные леса. Причал перед ним выглядел наполовину прогнившим. Из его легкого сумрака появился мальчишка-беспризорник лет восьми и настороженно уставился на него. У мальчишки были сальные черные волосы, а его огромные зеленые глаза сильно выделялись на бледном лице. Северин ощутил странный холодок, пробежавший по спине. Лайла всегда подтрунивала над ним, когда, завидев ребенка, он старался улизнуть.

– Ты же знаешь, они не кусаются, – говорила она. – Это ты ведешь себя так, будто они опасны.

Но так и было, подумал Северин. И дело было даже не в знаменитых детских истериках, один лишь эпизод которой почти убедил его в том, чтобы изгнать семью из Эдема лишь потому, что они не могли успокоить плачущего ребенка. У детей не было выбора, кроме как нуждаться в заботе других, а если кто-то мог помахать у тебя перед носом твоими нуждами, поманив тебя… ты становился бессильным. Смотреть на ребенка было все равно что видеть уродливое отражение в зеркале своего прошлого, и у Северина совсем не было желания на него смотреть.

Он осторожно опустил руку в карман и, достав второе яблоко, протянул мальчугану.

– Возьми, если хочешь, – предложил он.

У него за спиной, скрываясь в тени Дома Доро Россо, громче зажужжали мнемонические пчелы. Руслан все видел. Отлично, подумал Северин. Так наблюдай.

Худенький маленький мальчуган сделал несколько шагов вперед, а затем хмуро уставился на Северина.

– Prendi il primo morso, – сказал он тонким голоском.

Северин был не силен в итальянском, но все же понял: Откуси первым. Он едва не расхохотался. Этот ребенок не доверял ему.

Тебе же лучше, подумал он.

Северин надкусил яблоко и протянул мальчишке. Тот немного подождал, а затем рванулся вперед, мелькнув тонкими ножками, и выхватил у него яблоко.

– Ora e mio, – проворчал мальчишка.

Теперь оно мое.

Северин поднял руки, изображая, что сдается. А мальчишка, не оглядываясь, бросился бежать к разрушенному дому. Северин смотрел ему вслед, немного обескураженный. Этот мальчуган вел себя совсем не так, как он предполагал. На мгновение Северин задумался, как же он попал в этот заброшенный дом. Жил ли он один? Был ли у него кто-нибудь близкий?

– Месье Монтанье-Алари, – громко позвала его Ева. – Патриарх Руслан желает, чтобы вы явились на завтрак.

Ева стояла в дверях, протягивая ему лиру на красной подушке. По бокам от нее застыли два члена Падшего Дома. Возвращаясь обратно, Северин заметил, что кроваво-красный блеск двери начал тускнеть. Причал выглядел абсолютно чистым, не осталось и следа от вчерашнего убийства. Северин не хотел думать о том, сколько еще пройдет времени, прежде чем Дому Доро понадобится новая жертва.

Если все пойдет по плану, он к тому времени будет уже далеко.

ЕВА МОЛЧА ВЕЛА ЕГО по отделанным алыми панелями коридорам Дома Доро. Над порогом каждого перехода висела шестиконечная звезда, заключенная в золотой круг. Это был символ Падшего Дома, и каждый раз, как Северин видел его, то вспоминал, сколько лет он потратил, чтобы перевернуть того золотого уробороса, герб Дома Ванта. Долгое время он думал, что Дом достанется ему по праву наследования, но его права оказались гораздо внушительнее, чем он представлял. Северин провел большим пальцем по блестящим струнам лиры. Когда он касался их, иногда ему чудился едва различимый женский голос, нашептывавший что-то похожее на предостережение и песню.

Ева остановилась на пороге четвертого прохода. Здесь запах свежей земли, который он ощутил прошлым вечером, сделался сильнее, а хлопанье крыльев – громче.

– И что ты делаешь? – прошипела Ева едва слышно.

Северин вскинул бровь.

– Полагаю, «наблюдаю и жду, затаив дыхание, своего апофеоза». Разве не этого ответа ты ждешь?

– Твои друзья, – ответила Ева. – Я… я не понимаю.

– Неужели? – откликнулся Северин. – Ты могла бы задать этот вопрос патриарху Руслану. Уверен, его заинтригует твой интерес к моим погибшим друзьям.

На мгновение в глазах Евы промелькнула боль. Она вскинула руку, стиснув ожерелье, а затем резко опустила ее. Северин оставался абсолютно невозмутимым. Когда он ничего не ответил, Ева шагнула в сторону и придержала портьеру, в ее глазах застыл гнев.

– Он скоро к тебе присоединится, – безучастно произнесла она. – А я приступлю к изготовлению футляра для лиры.

– Отлично, – с улыбкой откликнулся Северин.

Прежде чем опустить портьеру, Ева посмотрела ему в глаза.

– Убедись, что знаешь, как играть.

Когда она ушла, Северин увидел, что Ева оставила его в оранжерее. Северин замер. На мгновение он перестал дышать. Он не помнил, когда в последний раз добровольно ступал в теплицу. Даже в Эдеме он вырвал розы, за которыми ухаживал Тристан, и засыпал землю солью, чтобы они никогда больше не выросли. В голову пришло непрошеное воспоминание о брате, идущем к нему с благоухающим цветком в руке, его тарантул, Голиаф, примостился у него на плече. Северин крепче стиснул божественную лиру, позволив металлической проволоке вонзиться в кожу ладони. Это был инструмент божественного, и только он мог им воспользоваться, сделать мир вокруг таким, каким бы захотел.

Я могу это исправить, сказал себе Северин. Я все могу исправить.

Несколько минут спустя он открыл глаза. Последние слова Евы эхом звучали в голове. Убедись, что знаешь, как играть. Мальчик, убитый вчера на глазах у него… теперь оранжерея. Руслан намеренно мучил его воспоминаниями о Тристане.

Стиснув зубы, Северин окинул взглядом помещение. Оно было размером в половину главного вестибюля Эдема. Стены увивал плющ, а сквозь сводчатый стеклянный потолок пробивались лучи утреннего солнца. Дорожка, усыпанная белым гравием, петляла к кроваво-красной двери в дальнем конце оранжереи, где наверняка ждал его Руслан.

В этой оранжерее было нечто странное. Он узнал некоторые растения из сада Тристана… молочно-белый дурман и белладонну цвета свежих синяков. Слева от него виднелась шпалера, увитая лавандовыми цветами шлемника. Справа возвышались красные цветы наперстянки, а у входа в другую комнату высокий конский орех, раскинув ветви, затенял оранжерею. Легкая головная боль стиснула его затылок, и Северин догадался, что это за место.

Сад ядовитых растений.

У Тристана была миниатюрная версия такого сада несколько лет назад, и он избавился от него, когда французские должностные лица заявили, что запрещено выращивать подобные растения на территории отелей. Северин помнил, как разозлился Тристан, когда от него потребовали уничтожить эти растения.

– Но они не смертельны, – надулся Тристан. – Многие из них прекрасно используются в лечебных целях! Все пользуются касторовым маслом, и никто, похоже, не обращает внимания на тот факт, что оно изготавливается из ricinus communis — клещевины, которая чрезвычайно ядовита! Ты использовал шлемник, и ничего страшного не произошло.

– Тогда ты не говорил, что дал мне ядовитый цветок, – сказал Северин.

Тристан в ответ лишь застенчиво улыбнулся.

Северин взглянул на цветы шлемника. Несколько лет назад ему потребовалось закрываться в небольшом кабинете, и, чтобы его не подслушали Сотворенные создания, выслушивающие стук человеческого сердца, Тристан дал ему настойку из цветов шлемника.

Убедись, что знаешь, как играть.

Повинуясь импульсу, Северин сорвал цветок шлемника и спрятал в карман. Руслан, возможно, лишился рассудка, но ум пока не утратил, и, если он разместил ядовитые растения рядом с комнатой, где им предстояло встретиться, Северин не знал, какой яд ждал его внутри.

Как раз в этот момент дверь распахнулась, и Руслан вышел в сад. На нем был простой черный костюм, закатанные рукава не скрывали обожженную кожу его левой руки.

– Входи, мой друг, входи, – с улыбкой воскликнул он. – Как же ты, должно быть, проголодался.

Северин присоединился к нему. Оказавшись внутри, Северин понял, что за звук хлопающих крыльев слышал прошлым вечером. Столовая была наполнена Сотворенными животными. Стеклянные вороны расселись на люстре. Колибри из цветного хрусталя молниями проносились у него перед глазами. Великолепный павлин шествовал из угла в угол в нарядном оперении из гранатов и изумрудов, звук трепета его полупрозрачных перьев был подобен звону колокольчиков. Стол из закаленного стекла ломился от дымящихся яств. Здесь были яйца, запеченные в жареных томатах, фритатта с перцем чили, хрустящие хлебцы fette biscottate и кофе в золотых чашках.

– Это была любимая отцовская комната для допросов, – сказал Руслан, ласково похлопав ладонью по своему стеклянному стулу. – Здесь никто и ничего не мог утаить.

– Звучит интригующе, – откликнулся Северин, стараясь, чтобы его голос звучал абсолютно безучастно. – И каким образом?

Он дотронулся до своего стула и вдруг ощутил это… едва заметный поток электричества, пульсирующий в стекле. Прикоснувшись к столу, он ощутил те же вибрации. Мебель читала его… но зачем?

– У этой комнаты свои способы, – с улыбкой ответил Руслан.

Северин вспомнил о цветке шлемника в кармане. Он не знал, работает ли Сотворенный стол по тому же принципу, что и создания, улавливающие звук сердцебиения в том месте, где он когда-то жил, но ему ничего не оставалось, как попробовать. Пока Руслан наливал себе кофе и накладывал еду, Северин оторвал два лепестка и, изобразив кашель, незаметно сунул их в рот и проглотил.

– Я видел, как утром ты покормил уличного оборванца, – сказал Руслан. – Понравился мальчишка? Мы можем оставить его для тебя, если хочешь. У меня никогда не было домашнего питомца, но думаю, это одно и то же… Возможно, он упрям, но мы могли бы это уладить.

Руслан достал из рукава свой Кинжал Мидаса и с улыбкой постучал по виску.

– Должен признаться, что есть такое поверье, – ответил Северин. – Накорми другого, прежде чем есть самому, и никогда не будешь голодать. Кроме того, я собираюсь стать великодушным богом.

Руслан опустил нож, обдумывая его слова.

– Мне это нравится… Великодушие. Каких чудесных божеств мы сотворим, хм?

Руслан поднял чашку с кофе, чокаясь с Северином. Немного подождав, Северин откашлялся.

– Я с нетерпением жду своего апофеоза, а ты нет? – спросил Северин, взяв кусок тарта. – Мы достанем карту к храму в Повелье, как только пожелаешь. Даже к ночи.

Едва лишь произнеся эти слова, Северин понял, что допустил ошибку. Руслан помедлил, разглядывая его поверх своей чашки. Поставив чашку на стол, он улыбнулся, и эта улыбка казалась невероятно понимающей.

– Но я счастлив здесь, – ответил Руслан, слегка захныкав. – Я пока не готов ввязываться во все тяжкие… мы можем поиграть и развлечься и всякое такое.

Руслан наколол на вилку кусочек яйца. Воробей из черно-белого кварца с чириканьем опустился на стол около его тарелки. Руслан опустил вилку и вытянул руку. Стеклянная птичка запрыгнула на его ладонь.

– Давай отправимся туда через десять дней, хорошо? – предложил Руслан.

Холод сковал сердце Северина. Десять дней. Лайле осталось всего девять.

– Бедная Лайла, – произнес Руслан, напевая в ответ птичке. – Она только и думает о том, что у нее осталось всего десять дней, и теперь это число тоже не дает мне покоя. Полагаю, ты не возражаешь?

Северин почувствовал легкую электрическую вибрацию сквозь рукав. Руслан что-то искал, возможно, какой-то знак, что Северин испытывает гораздо больше, чем показывает. Он сделал глубокий вдох, желая, чтобы сердце замедлило биение. Успокоилось.

– Нисколько, – ответил Северин. – Это сделает наш апофеоз еще более желанным.

Руслан погладил стеклянную головку воробья своими золотыми пальцами.

– Абсолютно согласен. Кроме того, я знаю, что Лайла никогда нас не найдет, но чувствую себя гораздо лучше, зная, что она целиком и полностью…

Он хлопнул рукой по столу. Стеклянный воробей разлетелся вдребезги. Уголок его крыла слабо шевелился, словно механизм был застигнут врасплох.

– Мертва, – с улыбкой закончил Руслан.

7. Зофья

Зофья чиркнула спичкой о коробок, глядя, как крохотное пламя жадно пожирает дерево. Запах серы разлился в воздухе, успокаивая ее, и она поднесла огонек к свече и окинула взглядом свою последнюю работу – кусок металла, отбитый молотком до толщины ткани и ставший невероятно гибким, который мог воспламеняться по команде.

В убежище матриарха она чувствовала себя в полной безопасности, но понимала, что придет время уходить отсюда. И когда настанет этот момент, она будет во всеоружии.

В Падшем Доме считали, что они погибли, но если бы враги нашли ее и друзей, то воплотили бы это предположение в реальность. И опасность исходила не только от Падшего Дома. Гипнос тайно связался с Домом Никс и подтвердил, что Орден запрашивает сведения и проводит исследования, касающиеся событий, последовавших за Зимним Конклавом. Если администрация Сфинкса доберется до них, их всех арестуют, и теперь, когда у них осталась только неделя жизни Лайлы, все их планы пойдут прахом.

Прошло уже два дня, как они нашли адрес и ключ от безопасного убежища матриарха.

– Лучше бы этот дом был покрасивее, потому что я не уйду из него ни при каких обстоятельствах, – объявил Гипнос.

Когда они распахнули облупившуюся деревянную дверь под номером 77 на Калле Трон Страда, то обнаружили небольшой, но богато обставленный дом. Гипнос первым исследовал его, оставив остальных на пороге. Не обнаружив ни скрытых ловушек, ни затаившихся злоумышленников, он широко улыбнулся, и его глаза засияли.

– Все в точности, как обещала матриарх, – сообщил он.

В доме было несколько спален, гостиная с элегантным роялем, на котором Гипнос тут же бросился играть, кухня, где Лайла тут же начала перебирать продукты, большая библиотека, заставленная странными штуковинами вдоль стен, в которых тут же растворился Энрике, а на другом конце библиотеки – маленькая комнатка, где Зофья могла Творить.

Это была крошечная каморка, со стенами, выкрашенными белой краской, крошечным слуховым окном и длинным стальным верстаком. Инструменты, висевшие на стене, давно устарели, но все равно могли принести пользу. Зофья тут же осмотрела стеклянный токарный резец, кусачки, пыльные банки с селитрой и азотом, пробирки с хлористым калием и аммиаком, стопки спичечных коробков и металлический лом, разложенный вдоль стен. Коснувшись алюминиевых и железных пластин, она ощутила, как металл изнутри пытается прочитать ее волю. Хотела ли она, чтобы он гнулся? Стал острым? Огнеупорным?

Прикосновение к металлу ослабило странное ощущение, словно внутри у нее сжалась тугая спираль, не оставлявшее ее с тех пор, как они покинули озеро Байкал. Все это время она чувствовала себя так, словно пробирается сквозь темноту с широко раскрытыми глазами, но это не помогало ей разобрать хоть что-то в этом непроглядном мраке. Каждый шаг уводил ее все дальше на неизведанную территорию, и она не знала, что ждет ее впереди, и ни в чем не была уверена.

В этом и заключалась проблема темноты.

Как-то Зофья случайно заперлась в подвале их дома. Хела с родителями уехали на базар, и Зофья, испугавшись, ухватилась за первую попавшуюся вещь, которую нащупала в темноте. Это оказался шелковистый мех звериной шкуры. Лишь когда Хела нашла ее, в свете фонаря, разлившемся по стенам, Зофья обнаружила, что2 прижимает к себе: шкура без кожи, с болтавшимися по бокам лапами и головой.

Зофья тут же отшвырнула ее от себя, но навсегда запомнила, как темнота подшутила над ней. Ее ужасало, как темнота искажала все вокруг, делая незнакомый поворот знакомым и наоборот. В детстве страх темноты был столь всепоглощающим, что она забиралась в постель к Хеле.

– Здесь нечего бояться, Зося, – сонно бормотала сестра. – Темнота не причинит тебе вреда.

Умом Зофья понимала это. Темнота была не чем иным, как отсутствием света. Но за последние несколько недель это понимание приобрело немного другой смысл. Теперь это было отсутствие знания.

И эта мысль угнетала ее. Ее отпускало лишь тогда, когда она Творила, и вот Зофья полностью отдалась работе. Пока остальные искали подсказки, которые помогут раздобыть карту и добраться до храма под Повельей, Зофья создавала одно изобретение за другим. Она насчитала, по меньшей мере, дюжину членов Падшего Дома в Спящем Дворце. Каждый был вооружен двумя взрывными устройствами малой дальности и двумя кинжалами. Она не знала, было ли у них другое оружие, а также понимала, что ее предположения могут ничего не значить. Последние пару дней Зофья создала семь миниатюрных взрывных устройств, четыре свернутые спиралью веревки, которые можно было спрятать в каблуке туфли, и разжевала пять спичечных коробков.

Зофья как раз вносила финальные штрихи в Сотворенную ткань, когда в дверь постучала Лайла.

– Ты, конечно, можешь быть Фениксом, но должна питаться чем-то еще, кроме пламени, – сказала Лайла, поставив перед ней поднос.

Зофья осмотрела его содержимое: ряд помидоров аккуратно разделял лежавшие по бокам тарелки мясо и сыр. На другой тарелке лежали ломтики порезанного хлеба, а рядом с ними – мисочка с оливковым маслом. В желудке громко заурчало, и Зофья потянулась к хлебу.

Лайла неодобрительно взглянула на нее.

– А где хорошие манеры?

Нахмурившись, Зофья протянула ей руку, и Лайла вручила ей салфетку. Салфетка не справилась с пятнами грязи на ее руках, но Зофья знала, что Лайле нравились церемонии.

– Тебе не стоит есть здесь, – ласково сказала Лайла.

– Я так хочу, – откликнулась Зофья, вгрызаясь в хлеб. – Это повышает продуктивность.

– Разве тебе повредит немного солнца и свежего воздуха? – спросила Лайла.

– В этом нет необходимости, я же не растение, и мне не нужен фотосинтез, чтобы усваивать питательные вещества, – откликнулась Зофья.

– Что ж, я могла бы принять участие в процессе фотосинтеза сегодня днем, если ты присоединишься ко мне.

– Нет, – ответила Зофья и добавила: – Спасибо.

Ее больше заботили другие вещи, вроде изготовления предметов, которые помогли бы противостоять тому, что ожидало их в Повелье.

– Как скажешь, – с улыбкой ответила Лайла.

Но Зофья заметила, что глаза подруги не улыбались. С тех пор, как они добрались сюда из Изола ди Сан-Микеле, Лайла стала еще молчаливее. Прошлой ночью, возвращаясь в свою спальню, Зофья увидела, что Лайла стоит посреди гостиной, снова и снова растирая пальцем ладонь. Утром, когда они собирались за трапезой, завершая свой пост, Лайла смотрела на свой перстень. И сейчас Зофья взглянула на него: Восемь.

И хотя она сидела, Зофья вдруг почувствовала себя так, будто споткнулась и упала.

Осталось всего восемь дней, а еще столько неизвестного.

– Мне надо работать, – сказала Зофья.

Она указала на верстак, тяжело дыша.

– Феникс? – ласково произнесла Лайла. Зофья подняла голову и увидела, что Лайла внимательно смотрит на нее своими ласковыми карими глазами. – Спасибо. Я ценю все, что ты делаешь.

Зофья торопливо поела и вернулась к работе, но что бы она ни делала, странное ощущение падения не отпускало ее. Словно она вслепую пыталась отыскать дорогу в полной темноте. И дело было не только в том, что Лайле осталось совсем мало времени. Она постоянно чувствовала прикосновение письма Хелы к своей коже. Несколько раз в день Зофья доставала письмо и аккуратно расправляла руками смятый конверт. Он казался потертым и мягким на ощупь, прямо как ужасная шкура в подвале. Единственная разница между ними заключалась в том, что на этот раз Зофья решила не думать о смерти.

– Почему ты не боишься темноты? – как-то спросила Зофья сестру.

Хела повернулась к ней в ночном сумраке. И хотя она не видела серых глаз Хелы, Зофья знала, что они открыты.

– Потому что знаю, что стоит немного подождать, и свет снова вернется, – ответила Хела, погладив ее по волосам. – Он всегда возвращается.

– А что, если ты потерялась в темноте? – спросила Зофья, прижимаясь к ней.

Ей не нравилось, когда к ней прикасались, но Хела была нежной и теплой и знала, как обнимать ее.

– Сделала бы то же самое, сестренка… Я бы подождала, когда появится свет, который откроет мне путь. И тогда мне не было бы так одиноко.

И, оставшись одна, Зофья прижимала руки к груди, думая о Хеле и Лайле. Что бы ни ожидало ее внутри конверта, она уже ничего не могла изменить. Но судьба Лайлы зависела от многих факторов, которые Зофья пока еще могла контролировать. И это совсем не было похоже на то, как если бы она потерялась в темноте. Ей необходимо работать и ждать, а когда, наконец, взойдет солнце, она увидит свой путь.

– ФЕНИКС.

Подняв уставшие глаза от верстака, Зофья увидела в дверях Энрике. Волны жара поднялись изнутри при виде него. Он лишился уха, но, застав ее врасплох, он произвел на нее то же впечатление, что и прежде. Зофья взволнованно разглядывала его. Интересно, все дело в странных радужных переливах его черных волос? Чернильной глубине глаз или выступающих скулах?

Последние два дня она время от времени видела, как Энрике работает в библиотеке. Энрике никогда не сидел спокойно. То напевал себе под нос, то постукивал ногой или барабанил пальцами по корешкам книг.

Все это должно было раздражать ее, но вместо этого она чувствовала себя не такой одинокой.

– Феникс, я помешал тебе? – спросил Энрике, входя в комнату. Он окинул взглядом ее верстак, и его глаза округлились. – Здесь хватит на маленькую армию.

Зофья посмотрела на свои изобретения.

– Здесь хватит, возможно, человек на пятнадцать.

– Но ты ведь понимаешь, что нас всего пятеро.

Зофья нахмурилась.

– Мы не знаем, что ждет нас в Повелье.

Энрике улыбнулся.

– Именно об этом я и хотел поговорить. Ты не подождешь меня в библиотеке? А я пока приведу Лайлу.

Зофья кивнула, отодвигая стул. Ее спину ломило от боли, а глаза жгло, когда она вышла из тускло освещенной лаборатории и направилась в библиотеку. Гипнос встретил ее, тут же разразившись песней.

– Моя прекрасная и необузданная муза! – пропел он, прежде чем заговорить. – И как продвигается создание разрушения?

Зофья вспомнила округлившиеся глаза Энрике.

– Продуктивно, – ответила она. – Возможно, даже чересчур.

Она почувствовала, что улыбается, усаживаясь на высокий стул рядом с ним. Гипносу всегда удавалось развеселить людей. Хотя последнее время Энрике почти не улыбался ему. Сейчас все было совсем не так, как в Спящем Дворце, и это лишь добавляло сбивающей с толку темноты. Она вспомнила, как увидела их поцелуй, как они растворялись друг в друге. Иногда она представляла себя на месте Гипноса. Но то, что они больше не были вместе, не означало, что Энрике когда-нибудь захотел бы быть с ней. Мысли не обладали физическими формами, но Зофья чувствовала, что эта мысль тяжестью сдавливала ее изнутри.

– Вы с Энрике были так заняты, – сказал Гипнос. – А я тем временем играл на рояле и пел непристойные песенки теням. Но это очень безразличная публика. Никаких аплодисментов.

Зофья оглядела библиотеку. Это была небольшая комната с низким потолком, четырьмя стульями и двумя длинными столами. Единственный источник света – бра с восемью плафонами в виде роз, крепившееся к стене под потолком. Стены занимали полки, заполненные книгами или картинами, бюстами и картами. Около одной стены стояло огромное зеркало в позолоченной оправе. Зофья взглянула на свое ожерелье, но два оставшихся тескатских медальона не светились, что означало, что это, скорее всего, обычное зеркало. На одном из столов возвышалась внушительная стопка бумаг, которые могли принадлежать лишь Энрике. Перо, с которого еще капали чернила, лежало, прислонившись к открытой чернильнице. Рядом возвышался небольшой, цвета слоновой кости бюст двухголового бога. Его лица смотрели в разные стороны. Зофья вспомнила статую божества на кладбище. Янус, так его звали. Бог времени.

– Отлично, – сказал Энрике, появившись в дверях под руку с Лайлой. – Все в сборе.

Лайла выглядела странно безучастной, усаживаясь на ближайший стул. Ее брови были опущены, губы сжались в тонкую линию. Зофья поняла, что она чем-то озабочена.

– Ну и что за хорошая новость, mon cher? – спросил Гипнос.

Зофья заметила, что его голос прозвучал слегка тоньше, чем обычно. Распрямив спину, он широко улыбнулся Энрике. Но Энрике не ответил ему.

– Хорошая… и плохая, – ответил Энрике, проходя вперед. – Думаю, я знаю, где спрятана карта храма в Повелье.

Глаза Лайлы округлились.

– Где?

– Сначала я подумал, что где-то здесь, среди этих книг и исследований, – ответил Энрике, обведя рукой библиотеку. – Это секретная информация, и поэтому матриарх могла спрятать ее где-то здесь. Но теперь я уверен, что карта находится у Дома Янус.

– Дом Янус? – спросила Лайла, нахмурившись. – Они мне не знакомы.

– Зато я с ними знаком, – проворчал Гипнос, скрестив руки на груди. – Как я уже говорил раньше, если только кто-нибудь потрудился меня услышать, это группа итальянского Ордена, которая устраивает выдающиеся празднества в честь Карнавала, но ни разу не пригласила меня.

– Они известны, – громко произнес Энрике, – своей коллекцией Сотворенных картографических и навигационных объектов, которые, судя по документам в этой библиотеке, принимают самые необычные формы. Например, многие из них бесценны и Сотворены разумом.

– Карта, Сотворенная разумом? – повторила Лайла.

Зофья слышала об этой форме творения, но это было чрезвычайно опасное и весьма недолговечное искусство. Идея о том, что объект мог хранить имплантированное воспоминание своего создателя, неся его сквозь века, была показателем способностей, которые давно считались утерянными.

– Я не знаю, где именно находится карта, – сказал Энрике. – Но думаю, что ее мы найдем именно у них.

– Как? – спросил Гипнос. – Местоположение Дома Янус, вероятно, меняется каждый год. Единственный раз, когда кто-то может лицезреть этот нелюдимый Дом, так это во время тайного Карнавала. С другой стороны, они считают себя стражами своего сокровища и не стремятся выставлять его напоказ или общаться с другими Домами.

– Карнавал уже через два дня.

– Что такое Карнавал? – спросила Зофья.

– Это праздник, – объяснил Энрике.

– А я этого не узнаю, – горько произнес Гипнос.

Энрике откашлялся.

– Все это началось в двенадцатом веке.

– Ну вот, опять, – пробормотал Гипнос.

Зофья знала, что другие считали Энрике слишком многословным, но ей нравилось его слушать. Энрике видел мир по-другому, и порой, когда он учил ее чему-то новому, мир словно чуточку менялся для нее.

– Изначально зародилась идея посвятить этот праздник победе над врагом Венеции – Аквилеей, – сказал Энрике. – Толпы народа собирались на улицах в нарядных масках, маскирующих классовую принадлежность и ранг, поэтому все могли участвовать в веселье. В конце концов, это стало частью празднеств перед началом Поста, но затем около сотни лет назад они были запрещены императором Святейшей Римской империи. Теперь праздник можно было отмечать в межсезонье и тайно, и место, где…

– Дом Януса, – встрял Гипнос. – Хотя тебе потребуется особенная…

– Маска, – закончил Энрике.

Он нашел среди разложенных на столе бумаг два изображения венецианской маски. У нее был странный вид и длинный нос, изогнутый, словно птичий клюв. Круглые глазницы. На другом рисунке была изображена клетчатая черно-белая маска, усыпанная по контуру блестками, крепившаяся к голове двумя длинными черными лентами.

– Таким образом мы получим приглашение на Карнавал в Дом Януса, – сказал Энрике. – Гипнос? Не хочешь объяснить?

– Думаю, есть место, где можно получить такое приглашение, – откликнулся Гипнос, собирая со своих брюк невидимые пылинки. – Маскарадный салон, как мне было сказано. Внутри можно примерить их особенную маску, и когда она окажется у тебя на лице, то через Творение разума ты получишь доступ к месту проведения праздника. А уже затем ты можешь нарядиться и отправиться в это место, танцевать и наслаждаться напитками всю ночь напролет и так далее.

Зофья нахмурилась.

– Слишком много указаний для посещения праздника.

– Знаю, – откликнулся Гипнос. – Все чертовски засекречено, и это меня завораживает. Не дает покоя.

– Но ты сказал, что Карнавал состоится через три дня, – ответила Лайла, медленно поворачивая перстень на пальце. – А мы даже не знаем, где искать этот маскарадный салон.

– Да, – ответил Энрике, обведя взглядом комнату. – Но думаю, эта информация спрятана здесь. Матриарх сказала Гипносу, что в безопасном убежище мы найдем подсказки, чтобы отыскать карту.

– А как насчет Северина? – спросил Гипнос.

Энрике поджал губы.

– А что насчет него?

– Мы собирались встретиться и решить, что делать дальше. Как он узнает, что мы делаем, если мы даже не знаем, где встретиться с ним?

– Северин хочет забрать карту себе, – ответил Энрике, помрачнев. – Он сделает это с нами или без нас, и наши пути пересекутся или на Карнавале или в Повелье. Поверь мне. Он не упустит возможности захватить власть.

Гипнос нахмурился, но промолчал. Зофья взглянула на Лайлу. Подруга казалась отстраненной, прижимая к себе руку с драгоценным перстнем. Чем больше Зофья смотрела на нее, тем больше понимала, что не одна она заблудилась в темноте. Несмотря на вечную улыбку, тоже с этим боролась. Где бы ни находился Северин, не догадывался, что они потеряли информацию о месте встречи. На лице Гипноса застыло смятение, да и планы Энрике таили в себе много неизвестного.

В это мгновение Зофья вспомнила свою мать, сидевшую у огня. Взяв Софью за подбородок, она всматривалась в ее лицо сияющими бледно-голубыми глазами. Будь лучиком света в этом мире, моя Зося, когда со всех сторон подступает темнота. Зофья не забыла слова матери и была полна решимости воплотить их в жизнь.

– Мы найдем карту, – сказала Зофья. – Решение проблемы подразумевает постепенный подход, а именно этим мы и занимались все это время.

Лайла взглянула на нее, и на ее губах появилась ласковая улыбка. Гипнос кивнул. Даже Энрике едва заметно улыбнулся. Редкое ощущение покоя снизошло на Зофью. Ради друзей… ради себя… Зофья найдет выход из темноты.

8. Северин

На рассвете Северин стоял у причала, вертя в руке яблоко. В астрологической студии в Эдеме у него на журнальном столике всегда стояла миска с яблоками. Как-то давно, когда Энрике потребовал еду во время обсуждения нового ценного приобретения, Северин указал ему на яблоки со словами:

– Угощайся.

Энрике откровенно пришел в ужас.

– Яблоки безнадежно скучны, они или чересчур сладкие или слишком кислые.

– Но на время помогут утолить голод.

– Или же вызовут искушение прервать эту интеллектуальную беседу и отправиться на поиски настоящей еды, – сказал Энрике. – В конце концов, это же фрукт соблазна. Ева соблазнила Адама и все такое.

И, словно чтобы подтвердить свои слова, Энрике взял яблоко в зубы и вызывающе уставился на Лайлу, Зофью, Тристана и Северина, сидящих напротив. Тристан поморщился. Лайла сдержала смех, а Зофья склонила голову набок.

– Нечто подобное я видела вчера за ужином.

Энрике выплюнул яблоко.

– Это же был жареный поросенок!

Зофья пожала плечами:

– Он выглядел точно так же.

– Сосредоточьтесь, – произнес Северин. – Нам надо подумать о новом приобретении.

– Для этого необходимо нечто посерьезнее, чем яблоко.

– Например, пирог? – предложила Лайла.

Северин вспомнил, как она откинулась на спинку своей любимой зеленой кушетки. Взяв яблоко из миски, она погладила его блестящую кожуру, и во рту у него вдруг странно пересохло.

– Определенно пирог, – согласился Энрике.

– И печенья, – добавила Зофья.

Северин сдался. Он покачал головой, и так возникла традиция угощения выпечкой Лайлы во время обсуждения проектов. На этот случай всегда была припасена тележка со сладкими угощениями.

Теперь же Северин озадаченно смотрел на яблоко. Ему хотелось подразнить Энрике плодом. Ему хотелось поднести его к губам Лайлы и сравнить их цвета. Да, соблазн был силен, подумал Северин, опуская яблоко. Когда погиб Тристан, Северин пытался отгородиться от друзей и ему казалось, что у него получилось.

Но он ошибался.

Несмотря на его жестокость и холодность, они, по крайней мере, были рядом. По крайней мере, он мог уловить едва различимый аромат духов Лайлы в коридорах, услышать лязганье Творений Зофьи, запах чернил от бесконечных писем Энрике к Иллюстраторам, глядя в окно в сад, где когда-то гулял Тристан.

Еще один день, подумал Северин.

Еще один день до их встречи. Но что он скажет им?

Он ошибся с Русланом и теперь терял время, которого у Лайлы оставалось совсем мало. Северин ощущал потерю каждого часа, словно его силой отнимали у него.

Без Сотворенной карты они годами могли бы бродить по Повелье и никогда не найти секретный вход в храм. А даже если и существовал другой вариант обнаружить его, Северин пока не нашел способа избавиться от Руслана. Патриарх Падшего Дома никогда не оставался один. Он не притрагивался к еде, пока один из членов Падшего Дома не проверит ее безопасность. Ежедневный прием целебных настоек Евы делал его неуязвимым перед Сотворенными из плоти и крови.

Шорох легких шагов в стороне отвлек Северина от этих мыслей. Вчерашний мальчуган-беспризорник вышел из тени. У него из-за спины выглядывал ребенок поменьше, еще более оборванный. У него были темно-русые волосы, а светло-карие глаза поблескивали на его лице, словно тусклые фонари. Первый мальчишка выставил руку, словно закрывая второго.

– Un altro, – сказал первый мальчуган, протянув ладонь.

Еще одно.

Северин улыбнулся. Он бросил яблоко мальчишке, поймавшему его одной рукой, а затем достал еще одно из кармана и снова бросил. Первый мальчуган тут же впился зубами в яблоко, а затем предложил второе своему компаньону. Сердито взглянув на Северина из сумрака, он торопливо пробормотал «спасибо» и скрылся.

Проводив их взглядом, Северин вернулся в Дом Доро.

Ева ждала его у двери в кроваво-красном платье с высоким воротом. Серебряный кулон в виде балерины исчез. На ее поясе болтался украшенный драгоценными камнями кинжал. Трое членов Падшего Дома в масках вольто застыли у стен, их мнемонические пчелы, жужжа, наблюдали за происходящим.

– Вот, – сказала Ева, протягивая ему футляр. – Но для того, чтобы начать его использовать, кое-чего не хватает.

– Чего же? – спросил Северин.

Ева потянулась к его руке. Кольцо с острым шипом на ее мизинце на миг ярко блеснуло, разрезав его ладонь. У Северина перехватило дыхание, и он гневно уставился на нее, но Ева словно ничего не заметила. Она очертила кровью замысловатую печать на крышке футляра, что-то шепча себе под нос.

На первый взгляд футляр казался маленьким и изящным, словно с картинки в детской книжке. Сотворенный из ледяных роз и переплетенных лиан. Из защелки торчал шип. Поверхность футляра была нежно-розового цвета.

– Теперь он узнает тебя по крови, – сказала Ева. – Попробуй.

Северин взял в руки футляр. Он потянул за края, но они не поддались. Над застежкой торчал небольшой шип. Он уколол кончик большого пальца и ощутил острую боль, когда металлический наконечник прорвал кожу, пустив кровь. Потребовалась всего одна капля. Шип с готовностью впитал ее, и крышка футляра заалела, а затем распахнулась, являя взору божественную лиру на голубой бархатной подушке.

Северин осторожно достал лиру. Обрывки плана, который он прокручивал в голове всю ночь, медленно сложились воедино. Он встретился взглядом с Евой.

– Ты сегодня невероятно прекрасна.

Ева вздрогнула. У нее за спиной мнемонические пчелы на масках зажужжали чуточку громче. Отлично. Он привлек внимание Руслана. Лицо Евы было скрыто от посторонних глаз, но Северин оказался полностью на виду.

Он посмотрел в изумрудные глаза Евы, представляя на их месте черные, как у молодого лебедя. Когда ее губы сжались в тонкую линию, Северин представил другой образ – пухлые губы, способные сводить с ума поэтов. Ева потянула прядь волос, и Северин притворился, что видит копну темных волос, пронизанных серебристыми нитями.

Он протянул руку, нежно погладив ее костяшками пальцев по щеке.

– И в самом деле, невероятно прекрасна.

ПЕРЕД ВХОДОМ В ОБЕДЕННЫЙ ЗАЛ Северин откусил лепесток цветка шлемника, украденного из сада ядовитых растений. После вчерашнего завтрака Руслан постоянно его избегал. И Северин знал, почему. Его собственное рвение предало его. Возможно, Руслан безумен, но он далеко не глуп и, возможно, догадывался, что даже сейчас Северин действует исключительно в интересах своих друзей. Следует соблюдать осторожность. Стоит скрывать свои намерения и заставить Руслана изменить свое нелепое мнение начать и действовать не через десять дней, а сейчас. Иначе Лайла погибнет.

Северин глубоко вздохнул, а затем прошел через тескатскую дверь, замаскированную под картину древнего божества с расплавленным лицом. На другой стороне обеденный зал предстал в виде крови, смешанной с медом. Длинный черный мраморный стол прямоугольной твердой глыбой возвышался посреди зала. Стены украшал узор из сцепившихся между собой золотых звезд на алом бархате. Свечи в форме черных роз с длинными стеблями сияли и плавились на столе. В центре стола графин с красным вином возвышался рядом с тарелкой с порезанными фруктами и тонкими ломтиками мраморного мяса. Обычно в золотых тарелках уже бывало полным-полно еды, но на этот раз они оказались пусты. Северин заметил в центре стола изящный стеклянный сосуд не больше мизинца. Он взял его. Внутри стекла клубилось дымное, похожее на облако, вещество.

– Это придаст чувственных ощущений нашему ужину, – сказал Руслан, входя в комнату. На нем был черный костюм, благодаря которому золотая кожа его руки блестела еще ярче. – Ну же, попробуй.

Северин заколебался. Совершенно очевидно, что перед ним было Творение разума, но с какой целью? Вызывать ночные кошмары, чтобы выманить правду или…

– О, да перестань! – Руслан надулся. – Мы же друзья. А дружба подразумевает доверие. Ты ведь доверяешь мне?

Северин выдавил улыбку, а затем откупорил сосуд. Клубы дыма выбрались наружу, медленно растворяясь в воздухе. Северин собрался и взял себя в руки, но все равно оказался не готов к тому, что ожидало его. Это было произведение искусства, созданное Творением разума, подобного которому он никогда раньше не видел. Он был знаком с изысканными видениями и фантазиями, но это место казалось реальным. Древним. Северин смутно осознавал, что находится в столовой в Венеции…

Но его чувства утверждали обратное.

Перед ним колыхалась густая листва древних джунглей. Земля хлюпала у него под ногами. Раскинувшиеся вокруг заросли хвастались экзотическими бутонами цвета расплавленных драгоценных камней. Мотыльки размером с тарелку с пятнистыми крылышками порхали вокруг. Острый запах травы наполнял его легкие, и мелодичные колыбельные ярких птиц услаждали его слух. Северин потянулся к цветку. Он видел капли росы, стекавшие по его листку. Он почти ощутил прикосновение шелковистых лепестков к коже, как вдруг видение исчезло.

Он моргнул, и оказалось, что это был не лепесток цветка, к которому он едва не прикоснулся, а лицо Руслана, оказавшееся совсем близко.

– Буу. – Он широко улыбнулся.

Северин отшатнулся.

– Ах, мой друг, ты совершенно ошеломлен! – сказал Руслан, хлопая в ладоши. – Ты похож на главного героя из романтической поэмы. Мечущегося, скорбящего и все такое…

– Что это было? – спросил Северин. Его голос прозвучал резче, чем он хотел.

– Творение разума, как тебе известно, – откликнулся Руслан, усаживаясь за стол.

– Но это не похоже ни на одно Творение разума, которое я видел раньше, – заметил Северин.

Даже в самых прекрасных Творениях разума всегда чувствовалась какая-то хрупкая искусственность… непрочность или странный аромат. Однако это казалось безупречным. Северина вдруг озарила жуткая догадка, что если он пересечет океан, отправившись за сотни миль отсюда, то отыщет этот рай.

– Это реальное место, – сказал Руслан, сделав глоток вина. – И теперь ты видел его совершенную карту.

Северин мгновенно ухватился за слово «карта». Это был намек, он в этом не сомневался. Возможно ли, что карта, указывающая путь к храму под Повельей, могла существовать в такой форме? Возможно, это знак, что Руслан готов указать ему путь? Или же это новая игра?

Северин опустился на стул и потянулся к бокалу с вином, как вдруг Руслан схватил его за руку и перевернул ее.

– Знаешь… когда я выдавал себя за патриарха Дома Даждьбога, то отрезал его руку, и это отлично сработало, – задумчиво произнес Руслан. – Возможно, я мог бы поступить так и с тобой, и божественная лира бы ответила мне? Мне всего лишь нужна твоя рука, а не ты сам.

Северин сидел неподвижно. Разум Руслана был устроен не так, как у остальных. Чего он хотел? Северин вспоминал все те моменты, когда Руслан показывал ему новый инструмент Творения или пытался как-то привлечь его внимание. Он хочет поиграть, догадался Северин. Улыбнувшись, он пошевелил пальцами.

– Попробуем?

Достав Кинжал Мидаса, Руслан коснулся кончиком острия ладони Северина.

– Мы могли бы.

– Хотя это было бы скучное излишество, – заметил Северин. Он изо всех сторон старался не выдать дрожь в пальцах.

– Скучное? – повторил Руслан.

– Ты уже заметил удивление на моем лице, – сказал Северин. – Разве не хочешь ты увидеть его вновь, когда я узрею тебя в божественных одеяниях и в сиянии славы? Или же ты предпочтешь беседы со мной общению со скучными членами твоего Дома, которые больше похожи на вещи, чем на компаньонов? Если так, то ты не настолько интересен, как я надеялся. Какое разочарование. Если так, возьми мою руку, перережь мое горло и избавь от скуки.

– Как грубо с твоей стороны, Северин, – пожаловался Руслан, убирая нож. – Ты ранил мои чувства.

Северин медленно убрал руку, глядя на патриарха. После того, как его назвали скучным, настроение Руслана изменилось. Пронзив вилкой кусочек сыра, он сердито засунул его в рот.

– Прости мне мою маленькую шутку, – сказал Северин. – Твои речи, как обычно, очень увлекательны. Однако дни мне кажутся немного монотонными… не лучше было бы…

Руслан медленно поднял голову. Он улыбнулся, но это была натянутая улыбка, словно у ребенка, скрывавшего, что он набил рот запрещенными сладостями. Северин почувствовал в горле кислый привкус паники.

– Десять дней, – сухо произнес Руслан. – И не забывай, месье Монтанье-Алари… Мне тоже скучно, и часто я совсем не нахожу тебя занимательным.

Северин напустил на себя безразличие. Как раз в этот момент распахнулась дверь в другом конце комнаты. Вошла Ева, держа в руках склянку с Сотворенной кровью. Руслан оживленно захлопал в ладоши.

– Мое, мое, мое, – пропел он, а затем облизнулся. – Вкусная, сладкая защита, хотя я и ненавижу, что приходится постоянно этим заниматься. Раз в день прогонять лжецов…

Руслан вытянул вперед запястье. Легкая презрительная усмешка скривила губы Евы, когда она резко чиркнула шипом на своем кольце по его коже. Кровь просочилась сквозь края раны, и она собрала ее в сосуд. Некоторое время спустя кровь сделалась темнее. Когда Ева открыла сосуд, молекулы взвились в воздух, извиваясь, словно узор из пролитых на бумагу чернил, в нескольких сантиметрах от лица Руслана. Тот склонил голову набок, а затем наклонился вперед, впиваясь в Сотворенную кровь, словно создание, пожирающее что-то в воздухе.

Кровь запятнала его губы.

Он улыбнулся, облизывая уголки губ и вытирая щеки.

– Это ведь не понадобится, когда мы станем богами, правда? Не придется защищаться от обмана, я в этом уверен. – Руслан улыбнулся Еве. – Хотя не знаю, как я тогда поступлю с тобой. Возможно, съем тебя.

Ева побледнела, поставив сосуд на поднос. Он заметно дрожал у нее в руках. Северин дождался, когда она почти дошла до двери, и заговорил:

– Руслан, надеюсь, ты не обидишься, если я скажу, что в последнее время мне не хватает прекрасного?

Руслан застонал, похлопав себя по лысой макушке.

– Печально, но у меня и не было иллюзий насчет своей внешности.

– Я подумал, что мог бы пригласить прекрасную Еву покататься на гондоле сегодня вечером.

Ева замерла, переводя взгляд с Руслана на Северина. Руслан задумчиво прожевал кусочек фрукта, а затем пожал плечами.

– Я не возражаю, – ответил он.

– Я возражаю, – громко ответила Ева. – Я никуда не хочу с ним идти!

Руслан расхохотался.

– Глупышка Ева. Ты знаешь, что я нахожу очаровательными твои капризы, но если ты еще раз поступишь подобным образом, я притащу сюда твоего отца и убью у тебя на глазах. – Его голос звучал абсолютно спокойно. Даже ласково, и у Северина мурашки побежали по коже. – А затем набью твой рот раскаленными угольками, чтобы выжечь твои злобные словечки.

Ева побледнела. А затем обернулась к Северину:

– Почту за честь сопровождать тебя сегодня вечером.

Северину стало нехорошо. Конечно, Ева их предала, но она сама оказалась в ловушке.

А чем ты от нее отличаешься? – прошипел голос в его голове. – Как ты поступил с людьми, которые верили в твою любовь…

Отмахнувшись от голоса, Северин изобразил улыбку.

– Отлично.

Час спустя Северин сидел в гондоле Падшего Дома, Сотворенной лодке с черной лакированной поверхностью, которой не нужен был гондольер. На ее боку виднелась печать Падшего Дома. На носу щелкала металлическими крылышками пчела. Она могла видеть их, но не слышала. И все равно Северин повернулся к ней спиной. С причала за ними безмолвно следил член Падшего Дома, сжимая в руках Сотворенный футляр с божественной лирой внутри.

– Я подумал, мы могли бы взглянуть на знаменитый Мост Вздохов, – сказал Северин, когда лодка заскользила по воде.

Ева ничего не ответила. Она поглаживала ножны, в которых висел ее кинжал с украшенной драгоценными камнями рукояткой.

– Я обещала составить тебе компанию, но…

– Компания – это все, что мне необходимо, – откликнулся Северин. – А разговор – по желанию.

Следующие полчаса они не проронили ни слова. Пропитанные влагой улочки Венеции оживали в ночи. Любовники жались друг к другу, забыв обо всем на свете. Они целовались, и их Сотворенные лодки, вырезанные в форме плавучих роз или ладоней, сложенных лодочкой, приближаясь, проплывали мимо, скрывая их от посторонних глаз.

Впереди показался изящный мост, возвышавшийся над водами канала Рио ди Палаццо. Белое каменное сооружение казалось настоящим чудом – спирали, вздымавшиеся вдоль вершины полностью закрытого прохода моста, словно морские волны, а вдоль нижней арки виднелись десять лиц с разной степенью выражения страха и ужаса. Лишь одно из них улыбалось. Два маленьких окошка, высеченных в мраморе, важно взирали на них, когда они проплывали внизу.

– Он правильно назван, не так ли? – спросил Северин, указывая на мост и роскошные здания, которые он соединял.

Ева изобразила безразличие.

– Я не говорю по-итальянски.

– Понте де Соспири означает Мост Вздохов, – объяснил Северин. – Он соединяет новую тюрьму слева от нас и комнаты пыток Дворца Дожей справа от нас. Осужденный человек, проходя по мосту в темницу, последний раз бросал взгляд на город через эти окна. И этот вид, определенно, стоил того, чтобы вздохнуть.

– Чего ты хочешь? – резко спросила Ева.

Северин коснулся ее руки. Мнемонический жук у него за спиной мог видеть лишь такую картину: двое молодых людей, которые сидели, склонив головы и взявшись за руки.

– Я могу тебе помочь, – прошептал он.

Зеленые глаза Евы вспыхнули.

– Я не бросаюсь от одного человека к другому, надеясь, что меня пощадят. И меньше всего я понадеялась бы на тебя. Неужели ты думал, что я поверю тебе после того, как ты их убил? Они были… хорошими… людьми.

Северин не сводил глаз с Евы.

– А если я скажу, что они в безопасности?

Ева помолчала.

– Каким образом?

– Если это правда, какое это имеет значение?

Ева отдернула руку.

– Только если ты сможешь доказать свои слова.

– Завтра, – сказал Северин. – Один или все они. Я не знаю. Но мы должны встретиться на Мосту Вздохов в полночь. Так я планировал. И мы можем вытащить тебя.

Губы Евы скривились.

– А откуда ты знаешь, что они придут на встречу с тобой, месье? Возможно, ты не убивал их, но даже я понимала, что то, как ты с ними обошелся, было равносильно смерти.

Северин выпрямился, слова Евы звенели в голове. Она ошибалась. Они должны были понять, дать ему еще один шанс. Разве не так?

Гондола скользила по воде, и Северин вглядывался в чернильную тьму залива под ними. Она казалась живой. Голодное существо, глотавшее отражения соборов и палаццо, слизывая каменные арки и пожирая лица ангелов, высеченных в проходах. Вода питалась городом.

Северин оторвался от своего отражения в черной воде. На мгновение показалось, что вода канала дразнит его, шепча ему в темноте.

В моем чреве сокрыты кости империй. Я поглотила вздохи, поглотила ангелов, а однажды поглощу и тебя.

9. Энрике

Энрике осторожно потрогал повязку. Спустя три дня после того, как он лишился уха, острая боль притупилась, став едва заметной. Он провел ладонью по странной пустоте, образовавшейся сбоку на его черепе, ощутив крохотную выпуклость рубца на том месте, где когда-то было ухо. В детстве он был готов отдать свое ухо. Даже жаждал, считая, что это поможет осуществиться его мечтам. Когда ему было девять, он даже поднес лезвие ножа к мочке уха, но мать, заставшая его за этим занятием, разразилась криками.

– Зачем ты это сделал? – потребовала она ответа.

– Это жертва! – ответил Энрике. – Для зачаровывающих!

Мать не оценила его рвения и пожаловалась бабушке, которая только посмеялась. После этого мать запретила бабуле рассказывать ему сказки, однако на следующий день Энрике подобрался к ней и, усевшись у ее ног, потянул за длинную белую юбку.

– Расскажи мне историю, – взмолился он.

И она рассказала. Бабуля рассказывала ему истории о зачаровывающих, скрывающихся в банановых рощах. Их длинные пальцы разрывали блестящие листья, а глаза светились во тьме. И хотя она носила крест и каждое воскресенье ходила на службу в церковь, бабушка никогда не забывала о зачаровывающих. Каждую неделю она оставляла под дверью миску с рисом и соль. Когда они отправлялись на прогулку и проходили под деревьями, она склоняла голову и шептала: «таби таби по».

– Зачем ты это делаешь? – спрашивал Энрике. – Зачем говоришь «простите меня», когда рядом никого нет?

– Откуда ты знаешь, анак? – спрашивала бабушка, и в ее глазах загорался огонек. – Они появились здесь задолго до нас, и поэтому стоит быть вежливым и спросить их разрешения, чтобы пройти по их земле. Энканто и деваты – гордые создания, и ты ведь не хочешь их оскорбить, не так ли?

Энрике покачал головой. Он не хотел показаться грубым. Кроме того, ему хотелось увидеть существ из бабушкиных сказок. Возможно, если он будет вести себя учтиво, они выйдут поздороваться. Он даже пытался разглядеть их. Как-то раз он простоял всю ночь в дверях своей комнаты, вглядываясь в темноту коридора, решив, что если подождать, то явится гном и спросит, чего он хочет. Энрике собирался подарить гному пирожки с рисом, которые стащил во время завтрака, и попросить отвести его в банановую рощу, где обитали энканто. И там он собирался заключить сделку.

– Энканто любят хорошенько поторговаться, сынок, – частенько говорила бабушка, понижая голос, словно открывала ему большой секрет. – За твое самое ценное воспоминание они могли бы дать тебе мешок золота. За волосы юной невесты они способны наделить ее блистательной красотой на долгие годы.

Энрике сидел у ее ног, завороженно слушая. Он помнил, как бабушка наклонилась, слегка потянув его за ухо.

– Как-то я слышала о фермере, который отдал энканто свое ухо и взамен получил способность видеть будущее.

Энрике просиял.

– Если я отдам энканто свое ухо, то тоже смогу видеть будущее?

– Зачем тебе видеть будущее, сынок? – Бабуля рассмеялась. – Это же такая тяжелая ноша.

Но Энрике не согласился с ней. Если бы он мог видеть будущее, то смог бы предсказать, когда старший брат Маркос в очередной раз запланирует подшутить над ним. Он раньше других узнал бы, когда мать принесет домой puto bumbong[3], и успел заполучить лучшие куски. А что еще важнее, он выяснил бы, кем станет. Возможно, морским пиратом, у которого есть злобный ручной крокодил, обожающий его и пожирающий всех его врагов…

Будущее Энрике стало бы ясным, и для этого ему необходимо было лишь пожертвовать крошечной частью себя.

Но теперь Энрике принес эту жертву. Или, скорее, кто-то сделал это за него. Он смотрел в зеркало в позолоченной раме, висевшее на другом конце библиотеки, поворачивая голову в разные стороны, а затем перевел взгляд на свои записи и исследования. Он пожертвовал ухом, но будущее не стало отчетливее.

История окружала его повсюду, и все же он не представлял, где же его место в ней. Он чувствовал себя потерянным. За то, что он мечтал оставить свой след в мире, мир оставил свой след на нем и двинулся дальше.

В дверях послышался шорох, и Энрике вздрогнул. Подняв глаза, он увидел Зофью в черном фартуке. Пятна сажи покрывали ее бледные щеки, но по какой-то странной причине это еще больше подчеркивало яркую синеву ее глаз и рождественский румянец. Ее коса расплелась, и сияющие, словно пламя свечи, пряди волос рассыпались по плечам. На мгновение его охватило странное желание прикоснуться к ним, ощутить их, словно блики света на своей коже.

Резко выпрямившись, он едва не рассыпал бумаги, наваленные на столе.

– Феникс, – сказал он. – Что ты здесь делаешь?

– Я закончила работу, – сказала она.

– О… отлично.

Она окинула взглядом комнату.

– Ты еще не нашел что хотел.

Энрике слегка сник. После их вчерашней встречи он искал подсказки по всему дому матриарха, которые помогли бы им узнать, где находится Дом Януса и место проведения Карнавала. Но пока безрезультатно. В другой комнате Лайла считывала все попадающиеся ей объекты, ища подсказку. Гипнос тайно отправился навести справки в Венеции о маскарадном салоне, где можно было бы раздобыть приглашения. Пока что Энрике удалось лишь вытащить с библиотечных полок все книги и картины в рамах.

– Тебе нужна помощь, – сказала Зофья.

Ее слова слегка задели его, однако Энрике постепенно начал привыкать, как Зофья воспринимала окружающий мир. Она никогда никого не хотела обидеть, лишь делилась наблюдениями.

– Да, – со вздохом ответил он.

До Карнавала оставалось всего три дня. Гипнос заявил, что если в ближайшее время им не удастся найти подсказку, где находится Дом Януса или маскарадный салон, тогда их единственный шанс добраться до храма под Повельей – разыскать Северина.

– Мы должны взглянуть в глаза правде, mon cher, – воскликнул Гипнос перед тем, как отправиться в город. – Он всегда знает, что делать и где искать.

Возможно, раньше так и было, но сейчас? Энрике не доверял этому новому Северину и его желаниям. Охваченный жестокими порывами, он представлял, как Северин ждет их в назначенном месте, но они не появляются. Почувствует ли он себя брошенным? Задумается ли обо всем, что натворил, и возненавидит ли себя? Будет ли потрясен? Энрике на это надеялся. Тогда, возможно, Северин поймет, что они чувствовали.

– Что мне делать? – спросила Зофья.

– Я… я даже не представляю, – ответил Энрике, махнув рукой в сторону двух столов, заваленных бумагами и разнообразными предметами. – Я почти все разложил на столах. Подумал, что это нам пригодится. Дом Януса назван в честь римского бога изменений и времени и обычно изображался с двумя головами. Его часто связывают с дверями, так что, возможно, стоит искать ключ? Или что-то, меняющее форму?

Зофья кивнула, подходя к первому столу. Энрике было стыдно признаться ей, что он уже исследовал все предметы в доме. А еще ему было обидно признаться самому себе, что человека, чьей помощи он хотел больше всего на свете, он не хотел бы больше никогда видеть.

Энрике представлял Северина таким, каким он когда-то был… в безукоризненном, сшитом на заказ костюме, жующим стебель гвоздики, оглядывая комнату. У него была просто поразительная способность угадывать, где может таиться сокровище. Энрике с неохотой, но все же восхищался тем, как Северин мог взглянуть на предмет в контексте и выстроить вокруг него целую теорию.

– Сокровище подобно прекрасной женщине, – как-то сказал Северин. – Оно желает знать, что ты готов потратить время, чтобы понять его, прежде чем откроется тебе.

Энрике изобразил, что его сейчас стошнит.

– Если бы я был сокровищем и услышал бы такие слова, то затаился бы на дне океана, где ты никогда бы меня не нашел.

А затем полгода подряд он как попугай повторял эти слова. Северину было не до смеха.

Вспомнив сейчас об этом случае, Энрике почти улыбнулся, однако от этого движения рана на месте уха начала саднить. Улыбка погасла.

– Что это? – спросила Зофья.

Он обернулся и увидел, что Зофья держит небольшую металлическую рамку. Внутри находились пять глиняных осколков, покрытых клиновидными письменами. Случись такое раньше, он благоговейно прижал бы их к груди. Он водил бы пальцем над письменами, представляя, как грубый стебель тростника, вдохновленный идеей своего создателя, придает ей эту форму. Но теперь он просто отвернулся.

– Ассирийская клинопись, – ответил Энрике. Когда Зофья выжидательно уставилась на него, Энрике понял, что она хочет объяснений. Зофья не всегда горела желанием слушать его. Очень часто она просто уходила в разгар его лекций, поэтому он научился ждать, предоставив ей возможность выбора. – Около десяти лет назад Общество Библейской Археологии решило подтвердить некоторые события, описанные в Библии, историческими фактами, особенно потоп.

– Потоп? – переспросила Зофья.

– Известный как Всемирный потоп, – сказал Энрике. – Ной и ковчег.

Зофья понимающе кивнула.

– В 1872 году появилась статья, в которой говорилось о клинописных табличках, обнаруженных в Библиотеке Ашшурбанапала[4] недалеко от Ниневии… – сказал Энрике, взглянув на рамку. – Когда ученые перевели письмена, то нашли еще одно упоминание о потопе. Люди впервые осознали, что были разнообразные случаи «великих наводнений» по всему миру, в разных культурах и традициях. И что это великое событие не было связано с одним народом. Это был революционный подход к вопросу, но с тех пор Вавилонский Орден попытался помешать дальнейшим исследованиям и переводам табличек с письменами.

– Значит, они больше не хотят это доказать? – нахмурившись, спросила Зофья.

– Чем чаще встречается упоминание о происходившем событии, тем выше вероятность, что это не вымысел.

– Полагаю, только если это не противоречит их взглядам на собственную природу, – заметил Энрике.

Он не мог скрыть горечи. Раньше это будило в нем ярость. Он вспомнил эссе, написанное им в университете, где он критиковал подобные практики, заявляя, что это всего лишь попытка подойти к истории с кисточкой и ножницами, и у человека нет на это права. В то время гнев бурлил в нем, делая его почерк неуклюжим и лихорадочным.

Но сейчас он испытывал странное безразличие. В чем был смысл его переживаний? В написании эссе и планах грандиозных выступлений? Заметил бы мир его старания или же право менять мир принадлежало лишь нескольким избранным?

Вавилонский Орден перебирал историю, словно вещи в комоде. Для них культура была не больше чем красивой лентой или блестящим украшением. И были еще люди, вроде Северина и Руслана, способные перевернуть мировой порядок, но только если это отвечало их интересам. И существовал Энрике, застрявший посередине бесполезной стекляшкой, которую они передавали один другому, и существовавший только для вида.

– Их взгляд на собственную природу, – медленно произнесла Зофья. – Возможно, они не знают, как правильно смотреть.

– Возможно, – ответил Энрике.

Он уставился на зеркало в дальнем конце библиотеки. Он не понимал, зачем оно понадобилось здесь матриарху. Зеркало выглядело лишним среди книг и других предметов. И оно не было видно со всех концов комнаты. С того места, где он стоял, оно казалось наклоненным, и в нем отражался вход в библиотеку. Возможно, чтобы следить за теми, кто входит? Сначала они решили, что это вход в портал, но Зофья их разубедила.

И как сокровище пожелает, чтобы о нем узнали? – частенько говаривал Северин, когда дело доходило до поисков. Чего оно хочет, чтобы вы увидели?

Энрике отогнал от себя это воспоминание. Меньше всего ему хотелось думать о Северине.

– Я ничего не нашла, – объявила Зофья. – Ни ключа, ни изменяющегося предмета.

Энрике шумно выдохнул.

– Я так и думал.

– На Изола ди Сан-Микеле ты сказал, что Янус – бог времени.

– И?

– А время не обладает теми же свойствами, что и ключ, – заметила Зофья.

– Ключ был, скорее, свидетельством его власти, – сказал Энрике, взмахнув рукой. – Искусство чересчур относительно, и такие…

Он опустился на ближайший стул, сжав голову ладонями. Гипнос должен был вернуться через час, и ему придется признать свою ошибку. Здесь не было и намека на Дом Януса. Ему придется смотреть на самодовольную улыбку Гипноса, ловить его сочувствующие взгляды и выслушивать разговоры о том, что Северин бы знал, что делать.

– Расскажи мне больше о его власти, – громко произнесла Зофья.

Энрике поднял глаза, раздираемый между раздражением и легкой радостью от мысли, что можно поговорить о мифах и символах. Остальные не интересовались ролью Януса в пантеоне римских богов. И вот теперь Зофья расспрашивала его об этом, когда у него не было желания вести разговоры.