Читать онлайн На краю бездны бесплатно

На краю бездны

S. J. Watson

FINAL CUT

Copyright © Lola Communications, 2020

This edition is published by arrangement with Conville & Walsh UK

and Synopsis Literary Agency

All rights reserved

Серия «Звезды мирового детектива»

Перевод с английского Ирины Тетериной

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Вадима Пожидаева-мл.

© И. А. Тетерина, перевод, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2021 Издательство АЗБУКА®

* * *

Посвящается

Анне, Арчи, Нилу и Оливии

а также

памяти Анцеля Бритца

(1979–2020)

Дважды жизнь моя кончилась – раньше конца —

Остается теперь открыть —

Вместит ли Вечность сама

Третье такое событье…

Эмили Дикинсон. Перевод Веры Марковой

Тогда

Она бежит через пустошь, бежит отчаянно, во весь дух. В небе над ней висит тоненький серп стареющей луны, а где-то далеко позади анемично желтеют огни деревни. Но она смотрит только под ноги. Она не видит ничего, кроме дороги, и слышит лишь собственное дыхание, со свистом рвущееся из пересохшего горла, да пронзительные вопли кувыркающихся в вышине чаек. Нет ни шума погони, ни криков, ни лая собак. Ей ничто не грозит. Можно успокоиться и перейти на шаг. Все уже позади.

Но она бежит. Она гонит себя вперед, шаг за шагом. Ноги по инерции несут ее все быстрее и быстрее, пока она едва не летит кубарем, точно марионетка, у которой лопнули нити. Где-то у горизонта мелькают фары машины, и тут ее накрывает. Внезапно она чувствует скованность, словно барахтается в вате. Ее руки и ноги продолжают работать, но они будто чужие, они двигаются самостоятельно, она больше не властна над ними. Она словно смотрит в подзорную трубу не с того конца.

Она хочет сделать вдох, вернуть себя в реальность, но теперь слишком поздно. Ее тело взбунтовалось. Она пытается остановиться, но уже не может.

И тут ее нога на что-то налетает. Где-то на краешке сознания вчуже всколыхивается смутная боль, тупая, как от сверла стоматолога после укола; она спотыкается и, как в замедленной киносъемке, начинает падать – словно погружается в вязкий ил. Руки вскидываются вперед, и она плашмя грохается на холодную землю – так, что воздух вышибает из легких, точно из бумажного пакета.

Она лежит неподвижно. И может пролежать здесь вот так целую вечность. Она видит себя со стороны, словно в документальной съемке. Тело распласталось в темноте, глаза широко раскрыты, губы посинели. Так завтра ее и найдут, замерзшую насмерть. И это не худший вариант.

Но нет. Она не готова умереть здесь, да еще таким образом. Ощущая внезапный прилив энергии, адреналиновый всплеск, она неуклюже поднимается. Потом идет, старательно переставляя ноги одну за другой, снова и снова, пока наконец не оказывается у перекрестка. Ее взгляд блуждает. Она дрожит, хотя страха не чувствует. Она вообще ничего не чувствует. Она опускает рюкзак на землю и вскидывает руку с поднятым большим пальцем.

В столь ранний час машин на дороге не слишком много. Они едут мимо, но вот одна все же останавливается. Водитель опускает стекло. Мужчина, разумеется, но не в ее положении привередничать.

– Куда, милая? – спрашивает водитель, но она не знает, что ответить: об этом она еще не думала.

Прямо перед ней словно вырастает Блафф-хаус, отчетливо вырисовываясь на фоне бледного неба, – огромный, давящий, с одним-единственным освещенным окном на верхнем этаже. Она ни за что туда не вернется!

– Милая?

Она мотает головой; она знает, где хочет оказаться, но не знает, как туда попасть, необходимо дать хоть какой-то ответ, пока водитель не уехал.

– Куда угодно, – произносит она и, открыв дверцу, забирается в машину. – Куда угодно… Лишь бы подальше отсюда.

1

Веб-сайт газеты «Ивнинг стандард», 14 марта 2011 года

НОВОСТИ КОРОТКОЙ СТРОКОЙ>

НА ПЛЯЖЕ В ДИЛЕ НАЙДЕНА НЕИЗВЕСТНАЯ ДЕВУШКА

ОЛИВЕР ДЖОНСОН | 0 КОММЕНТАРИЕВ

Полиция пытается установить личность девушки, которая была доставлена в больницу на прошлой неделе, после того как ее без сознания обнаружил на пляже города Дила, графство Кент, случайный прохожий.

Промокшую до нитки девушку, на вид 15–18 лет, при которой не оказалось никаких документов, поместили в больницу Королевы Елизаветы в Маргите, где ей был поставлен диагноз «переохлаждение». Придя в себя, она не смогла назвать врачам ни своего имени, ни места жительства или рождения. Также она утверждает, что ей неизвестно, каким образом она очутилась в приморском городке.

По словам медиков, подросток пребывает в состоянии чрезвычайного беспокойства, с ужасом реагирует на любое новое лицо и отказывается говорить. Врачи не обнаружили у нее никаких повреждений, а полиция заявляет, что нет оснований предполагать в этом деле криминальный след.

Пока доктора решают вопрос о необходимости дальнейшего лечения, пациентка остается в больнице. Если ее состояние не улучшится, полиция, возможно, обратится к общественности за помощью в установлении личности.

Рост девушки, со слов медиков, составляет 5 футов 7 дюймов, телосложение плотное. Волосы каштановые, до плеч. Когда ее нашли, была одета в черную куртку, белый жилет и синие джинсы.

Сейчас

2

Нельзя спать. Я знаю это, это очевидно. Подобные истории у всех на слуху. Человек попадает в ловушку и в конце концов оставляет попытки спастись. Поддается усталости и закрывает глаза. Его тело отключается, и он погибает.

Но что делать, чтобы не уснуть? Этот вопрос неотступно крутится в голове.

Когда все произошло, я только-только въехала на вершину холма. Мертвое существо лежало на дороге, будто обесцвеченное, совершенно неподвижное, и, едва заметив тело, я поняла, что ни единого шанса объехать его у меня нет. Оставалось лишь ударить по тормозам и надеяться на лучшее.

Машина пошла юзом. Я увидела себя словно со стороны, как мог бы увидеть некий оператор, снимающий аварию для потомков, и задалась вопросом, выберусь ли из этой переделки живой. Мне представилось, как автомобиль медленно выписывает зрелищную кривую, прежде чем с тошнотворным треском врезаться в низенькую каменную ограду. Перед глазами мелькает сминающийся в гармошку капот, на мгновение все замирает и наступает абсолютная тишина, а потом кадр озаряет ослепительный пламенный шар.

Я горю заживо. Мою красную плоть пожирает огненное инферно, а затем меня окутывает блаженная прохладная чернота. Труп найдут обугленным до неузнаваемости. Им придется попотеть, устанавливая мою личность – по слепкам зубов или, может, по номеру кузова автомобиля, – но даже тогда они не узнают, кому сообщить о моей смерти. У меня никого нет. Соседка по квартире, которую я толком и не знаю, да бывший бойфренд, которому все равно.

Еще, наверное, Дэн, хотя его заинтересованность будет чисто профессиональной. Если история попадет в газеты, он скажет журналистам, что это очень печально. Какая трагедия. Карьера, оборвавшаяся на взлете, коллега, с которой приятно было работать, следующий фильм обещал стать настоящей бомбой, еще один талант, покинувший нас до срока. Бла-бла-бла.

Что-нибудь в таком духе. Они все запишут и напечатают на седьмой странице, если не подвернется ничего поинтереснее. Большего я не заслуживаю.

Впрочем, все, разумеется, было не так. Машину развернуло на девяносто градусов и выбросило в неглубокий придорожный кювет. Ремень безопасности впился мне в плечо, приборная панель понеслась навстречу, и зубы больно клацнули, а лоб впечатался в руль. Все вокруг померкло, и секунду или две в ушах стоял странный пронзительный писк. Когда я открыла глаза, в них двоилось. Черт, подумала я, только сотрясения мозга мне не хватало.

Но в следующий миг зрение прояснилось, и я взяла себя в руки. Фары не горели, а двигатель, хотя и с горем пополам, все-таки завелся. Все это сопровождалось пугающим скрежетом и едкой вонью паленой резины. Колеса завертелись.

Я сдалась и заглушила мотор. Воцарилась тишина, торфяники проглотили меня, не жуя. В помятом салоне было тесно и не хватало воздуха, я заставляла себя дышать.

Ну почему именно здесь? Ближайший городок остался во многих милях позади, до следующего, куда я направлялась, еще ехать и ехать. За последние полчаса я не встретила на дороге ни одной машины, и телефон тут наверняка тоже не ловит, можно даже не проверять.

Я попыталась найти в ситуации хоть один плюс: я не ранена. Оглушена, но жива. Костяшки пальцев, сжимавших руль, побелели до полной бескровности, кожу щипало от холода. Нужно что-то делать. Пешком дойти невозможно, но и сидеть здесь до скончания веков тоже нельзя. К тому же то, из-за чего я улетела с дороги, никуда не делось.

Камера лежала на пассажирском сиденье, и я инстинктивно к ней потянулась – я же ехала снимать фильм. Я собралась с духом и открыла дверцу машины. В нос ударил густой запах разложения. К горлу подкатила тошнота, но я усилием воли подавила ее. Мне доводилось чувствовать вонь и похуже – или как минимум столь же отвратительную. К примеру, во время съемок моего первого фильма «Черная зима». Я тогда ночевала на помойке. Жила среди смрада протухшей еды, открытых ран и гнойных нарывов, одежды, которую не снимали так долго, что она вросла в гниющую плоть, вместо того чтобы ее защитить. По сравнению с этим здесь сущая ерунда, всего лишь мертвое животное, истекшее кровью в грязном снегу.

Времени даром я не теряла – включила камеру и принялась снимать. И мгновенно успокоилась. Теперь появилась цель. Меня охватила особая отстраненность, которая уже успела стать привычной с тех пор, как я впервые заметила ее. Она появилась, когда я жила на улице вместе с девочками, снимая их для «Черной зимы». Я становлюсь невидимым наблюдателем. Могу переключаться между крупными и мелкими планами, на ходу перестраивать кадр, но все это художественные решения. Я всего лишь бесстрастный регистратор, а не действующее лицо. Меня вообще нет.

Это была овца со слипшейся грязной шерстью. Что-то темное и желеобразное – судя по всему, кровь, хотя в тусклом свете она показалась машинным маслом – пятнало верхнюю четверть ее туши. Я присела, чтобы она попала в кадр вместе с узкой полоской горизонта на заднем плане и звездным небом сверху. Под таким углом стало видно, что шея у нее свернута, а морда перепачкана черным. Из разодранных губ на лед сочилась розоватая сукровица; глаза напоминали два стеклянных шарика. Я начала дрожать, ведя камеру вниз вдоль брюха несчастного животного к источнику отвратительной вони: рваной ране в боку, из которой вываливались темные дымящиеся внутренности. Когда я наехала на овцу, она, скорее всего, уже была мертва, но у меня все равно мелькнула смутная мысль, не из-за меня ли отверзлась рана, не я ли совершила над беднягой это самое последнее чудовищное надругательство.

Я продолжала снимать, но моя защита трещала по швам. Я вновь вернулась в суровую реальность. Машина превратилась в гору металлолома, дорога обледенела, и я понимала, что маршрут скоро может стать непроходимым. Руки занемели, уши тоже, и я стояла над телом, над трупом – истекающим кровью и омерзительным. Совершенно одна. Я выключила камеру. Я понимала, что мне нужна помощь, но к кому обратиться?

Я не размышляла. Чемодан так и остался лежать в машине. Идти оказалось куда труднее, чем представлялось. Снегу было не много, но под свежевыпавшим слоем старый уже успел основательно смерзнуться, так что, преодолев всего несколько ярдов, я дважды едва не упала.

– Черт, – пробормотала я себе под нос, и в следующую секунду лодыжка подвернулась, ногу прострелила жгучая боль, я снова поскользнулась и на этот раз плюхнулась в мокрый снег.

Я сразу поняла, что ничего не сломала, но с досадой признала поражение. Оставалось только ждать. Я поковыляла обратно к машине.

Все это случилось час тому назад, может, два. Сложно сказать точнее. Температура упала еще ниже; дыхание повисает в воздухе перед моими глазами туманным облачком, потом развеивается. Кажется, салон машины сжимается вокруг меня все сильнее и сильнее, но окно не открыть, потому что снаружи слишком холодно. Я смотрю на звезды. Отыскиваю Бетельгейзе, пояс Ориона, пламенеющую Венеру. Я даю слово. Позволь мне выбраться отсюда – я развернусь и прямиком уеду в Лондон. К черту Четвертый канал, к черту Дэна, к черту фильм!

Впрочем, я понятия не имею, с кем торгуюсь. Точно не с Богом. Даже если Он и существует, то отвернулся от меня много лет назад. Как бы то ни было, ответа нет, лишь бессловесный ветер демонически завывает над торфяниками. Снег тихо падает и уже не тает на лобовом стекле. Зубы начинают стучать. В зеркале заднего вида показывается машина, но она не останавливается; наверное, померещилось. Интересно, как я буду выглядеть, когда меня найдут? Заледеневшие губы, обындевевшие волосы, лицо все в мерзлых соплях, зато в обнимку с камерой, как будто нет ничего важнее. Умерла ради искусства, скажут они. Ха-ха-ха.

Я клюю носом, начиная соскальзывать во тьму, в мягкое обволакивающее черное ничто.

Но вовремя спохватываюсь. Нет уж, говорю я себе. Не для того я прошла через то, через что прошла, и достигла того, чего достигла, чтобы умереть здесь. И вообще, это не война и даже не ледяные просторы Аляски с ее сорокаградусными морозами. Это север Англии. Неподалеку отсюда толпятся перед ночными клубами подростки. На девицах по традиции из одежды только макияж, мини-юбки, туфли на высоченном каблуке да коротенькие топики. Парням повезло чуть больше; они одеты поплотнее, в джинсы и футболки, хотя тоже не тепло. Я отчетливо представляю эту тусовку, да что там, когда-то я вполне могла стоять среди них, дрожа не от холода, а от нетерпения. Предвкушая выпивку и танцы, смех и огни, приторный запах сухого льда и разогретых тел, трущихся друг от друга в темноте. Сигареты, водка. Таблетки и порошок.

Нет. Я не намерена околеть. Надо не дать себе уснуть, вот и все. Я всаживаю ногти в ладони – кажется, даже до крови, – и тут в зеркале заднего вида вижу свет.

Поначалу я думаю, что это снова лишь игра воображения, но потом оборачиваюсь и понимаю, что мне не померещилось. Над вершиной холма блеснули два луча. Спасение! На секунду мелькает мысль, что торг с высшими силами сработал, но как только машина появляется на холме, я велю себе выбросить из головы этот бред. Совпадение, и ничего более.

Автомобиль осторожно приближается по скользкой дороге, но скорости не снижает. Я соображаю, что мой автомобиль не освещен, наполовину съехал в кювет и проглядеть его легче легкого. Еще не слишком поздно, но нужно торопиться. Нужно выйти. Смешно будет, если эта машина тоже попадет в аварию, вылетит с дороги и окажется в том же самом кювете. Надо остановить ее.

Я беру с приборной панели телефон и распахиваю дверцу. Холод бодрит, и я даже умудряюсь не поскользнуться. Размахиваю светящимся телефоном и кричу, и на этот раз удача мне улыбается. Машина замедляет ход, останавливается у обочины, и из нее выбирается высокий незнакомец. Мне немедленно вспоминаются женщины, которых я снимала на улицах, странные машины, притормаживающие в темноте, загадочные силуэты внутри. И никогда не поймешь заранее, что у этих людей на уме.

Что ж, думаю я, глядя, как он приближается. Посмотрим.

– У вас там все в порядке?

Ветер приглушает его голос, но звучит он вполне дружелюбно. Лица я различить пока не могу, но выдыхаю с облегчением.

– Н-не совсем. – Зубы начинают стучать, и я киваю в сторону разбитой машины. – Вы мне не поможете?

Он делает шаг вперед и оказывается в свете фар своего автомобиля.

– Сломалась?

На вид ему лет тридцать, он высокий – очень высокий, хорошо так за шесть футов, – и худощавый. На нем квадратные очки в толстой оправе, лицо удлиненное, все черты какие-то угловатые. Улыбка его, хоть и теплая, кажется несколько настороженной. Сложением он напоминает мне Эйдана, моего друга из прошлого, и даже двигается он так же неуклюже. Я вспоминаю, как с Эйданом было весело, и немного расслабляюсь. С виду незнакомец достаточно безобиден, хотя мне ли не знать, как обманчива бывает внешность. Уж что-что, а это за первые несколько месяцев жизни в Лондоне я усвоила накрепко.

– Я вылетела с трассы. Там овца…

Он смотрит мимо меня на неподвижное существо, лежащее посреди дороги, – черную тень на льду, смутно различимую в темноте.

– Это вы ее сбили?

Я оглядываюсь. Голова, вывернутая под неестественным углом, направлена в нашу сторону. Она смотрит на нас. Она обвиняет. Это все ты, говорит она.

– Нет. Она была уже мертвая. Я ее не заметила.

Интересно, он мне верит? По выражению лица понять ровным счетом ничего невозможно, но он протягивает мне руку.

– Разрешите вам помочь, – произносит он. – Меня зовут Гэвин.

3

До меня запоздало доходит, кто он такой. Гэвин. Моя ассистентка Джесс искала среди местных того, кто мог бы распространить листовки с объявлением о встрече в деревенском досуговом центре, где я собиралась рассказать о своем проекте, а он был организатором тамошнего киноклуба и предложил свою помощь. По крайней мере, у нас схожие интересы.

– Алекс.

В его взгляде ни намека на узнавание; возможно, Джесс не упоминала мое имя.

– Надо бы пойти посмотреть на…

Он кивает в сторону мертвой овцы, явно не горя желанием о ней говорить.

– Спасибо.

Мы вместе приближаемся к туше, и он с фонариком в руке наклоняется над несчастным существом.

– Сильный был удар, – говорит он, и по его лицу пробегает тень беспокойства. – Все явно произошло очень быстро.

Я устремляю взгляд на животное. Черная лужа крови расплывается вокруг задней части тела, пятная белый снег.

– Нельзя ее здесь оставлять.

– Да, наверное, – вздыхает Гэвин, понурившись.

Мы присаживаемся на корточки и беремся за две ноги каждый, потом дружно тянем. Туша тяжелая, но по мерзлой дороге скользит относительно легко. Внутренности размазываются по снегу, и нас обдает волной зловония. Я задерживаю дыхание и косо поглядываю на хмурого Гэвина: он тоже не дышит; но миг спустя запах пропадает. Мы сваливаем тушу в канаву.

– Ладно, – говорит он, распрямляясь. – В каком состоянии ваша машина?

Я перешагиваю через окровавленные останки животного. Интересно, что он обо мне думает? Что я беспомощно жду спасителя и понятия не имею о машине, которой доверила свою безопасность? Я вглядываюсь в его лицо, но не вижу и тени подобных мыслей. Только желание помочь.

– Раздолбана, думаю. Нужно вызвать техпомощь. Здесь просто телефон не берет, а так я справлюсь.

Он качает головой:

– Послушайте, мой приятель поможет.

– Починит ее?

– Или отбуксирует. У него «рейнджровер».

«Рейнджровер»? Вспоминаю машину, которая проехала мимо. В свете фар я не успела ничего разглядеть – ни водителя, ни даже марку. Какой-то большой внедорожник.

– А он тут, случайно, не проезжал, этот ваш приятель? – спрашиваю я. – С полчаса назад.

– Нет, – смеется Гэвин. – Мы с ним только расстались. А что?

– Тут была еще одна машина. Вроде бы она собиралась остановиться, но поехала дальше.

– Вы уверены?

– Да. Но это не важно.

На мгновение мне кажется, что Гэвин хочет задать еще один вопрос, но, похоже, передумывает и спрашивает о другом:

– Куда вы ехали?

– В Блэквуд-Бей.

Он улыбается:

– Садитесь в машину. Я вас подброшу.

Он ведет практически в полном молчании, внимательно следя за заснеженной дорогой. Я гадаю, что он за человек, и ищу подсказки. В машине идеальная чистота, ни намека на мусор, которым завален салон моего авто; единственный признак того, что она не новая, – это пакетик лакричных палочек в подстаканнике между нашими сиденьями. В животе у меня урчит.

– Повезло мне, что вы проезжали мимо, – говорю я – скорее для того, чтобы прервать молчание.

Он улыбается. Я смотрю сквозь лобовое стекло вперед, в сторону Блэквуд-Бей. В черном небе отчетливо различимы созвездия. Вдалеке видна вспышка: луч маяка на Крэг-Хед прорезает низкую облачность. Я ближе, чем думала. И вновь мелькает мысль, что глупо было ехать сюда зимой. Впрочем, выбирать не приходилось. Через пару минут Гэвин слегка прибавляет газу. Фары выхватывают что-то из темноты – лучи на миг пронизывают мрак, но мы проезжаем мимо, и я не успеваю разглядеть, что это. Еще одна овца? Кролик? Олень? Даже размер точно определить невозможно: в этой темноте законы перспективы не работают. Гэвин выкручивает регулятор температуры.

– Никак не согреться?

Я уверяю, что все в порядке, и спрашиваю, откуда он родом.

– Ведь не из Блэквуд-Бей?

Вид у него становится озадаченный.

– Почему вы так в этом уверены?

– Из-за вашего говора. Вернее, из-за его отсутствия.

– А, ну да, – произносит он застенчиво. – Мои родители из Мерсисайда. Но мы переехали на юг, в Лондон.

– А теперь вы здесь.

– Да. Мне захотелось перемен. Я работал в Сити и в какой-то момент понял, что больше не могу. Дорога в офис, постоянный стресс… Ну, вы понимаете.

«Мне», отмечаю я. Не «нам». Вслух ничего не говорю. Я уже удостоверилась, что на безымянном пальце у него нет обручального кольца, хотя сама не знаю, зачем посмотрела. По привычке, наверное.

– И давно вы здесь живете?

– Почти год, ничего себе!

Он будто сам удивлен, что прошло столько времени. Можно подумать, приехал сюда на пару недель и застрял.

– Ну и как вам тут, нравится?

Говорит, нормально. Скучать некогда.

– А вы? Откуда вы? – спрашивает он.

– Из Лондона, – отвечаю я уклончиво. – Вы не женаты?

– Нет! – смеется Гэвин.

Он притормаживает перед слепым поворотом.

– Но родились вы не в Лондоне?..

Значит, от него тоже не укрылся мой говор. Ничего удивительного. Я почти избавилась от показательных особенностей произношения некоторых слов, но кое-что въедается намертво, как ни старайся. Видимо, у Гэвина тренированное ухо.

– В окрестностях Лидса, – говорю я.

– А, понятно. В гости приехали?

Теперь, когда вопрос задан, я не очень понимаю, как на него ответить. Вообще-то, я не хотела светиться. В конце концов, в мои планы не входило здесь появляться. Но мир неидеален, и скрываться всю жизнь у меня не получится.

– Вроде того, – отвечаю я. – Работаю здесь над фильмом.

– Я сразу подумал, что вы занимаетесь чем-то подобным! – смеется он. – И что вы делаете?

– Да так, то одно, то другое.

Некоторое время он ведет машину молча. Потом кашляет.

– Ну и о чем ваш фильм? – Он делает паузу. – О Зои?

При упоминании пропавшей девушки у меня перехватывает дыхание, но он ничего не замечает.

– Не совсем, – говорю я.

– Но вы же про нее знаете? И про Дейзи. Знаете?

Да, отвечаю. И думаю про всю ту подготовительную работу, которую проделала, и про наши беседы с Дэном. Пожалуй, я знаю даже слишком много.

– Но на самом деле это фильм про жизнь деревни, – небрежным тоном произношу я.

– Почему тогда именно здесь, если ваш фильм не имеет отношения к девочкам?

– Да кто его поймет, – говорю я. – Думаю, об этом лучше спросить у продюсера. Решения принимает он, а я просто делаю, что мне сказано.

Он смеется, но я различаю в его смехе нотки разочарования. Мне вспоминается, что́ о нем рассказывала Джесс. «Приятный парень, – заметила она, – а не задавал бы столько вопросов, цены б ему не было».

Я вспоминаю, как начинался этот проект. Я познакомилась с Дэном на фестивале в Амстердаме, и он сказал, что ему понравилась «Черная зима», а вот второй мой фильм – «Адам, собственной персоной» – показался «достойным, но тебе следовало бы заниматься чем-то другим». Меня это восхитило: он был, наверное, единственный, кто честно сказал, что думает. Он спросил, есть ли у меня в планах что-то новое.

– Да, есть кое-что, – соврала я.

Он оставил свою визитку, и несколько месяцев спустя я заявилась к нему в офис. В царство белой мебели, стеклянных перегородок, эргономичных кресел и масалы. Награды смотрели на меня со стены за спинкой его кресла, и я мысленно перенеслась в тот вечер, когда получила свою.

Я прикупила новый наряд – брючный костюм с белым жакетом – и чувствовала себя на высоте. Но несмотря на это, когда наконец дошел черед до приза зрительских симпатий, последнее, чего я ожидала, – это услышать свое имя. Слова проникали в мозг точно сквозь толстый слой ваты, и мне казалось, что все присутствующие сверлят меня взглядом. Я поднялась и, внезапно будто опьянев, пожалела, что надела туфли на шпильке, которые купила в порыве. Изо всех сил стараясь не упасть, я преодолела проход, поднялась на сцену и пересохшими губами произнесла речь, прежде чем вернуться на свое место под улыбки и аплодисменты собравшихся. Мне вспомнились все те девушки, которых я снимала и которые стали героинями моего фильма. Они находились всего в нескольких милях от меня – те из них, кто еще был жив. Они дрожали от холода на тех же самых улицах, но наши миры в тот миг настолько отдалились друг от друга, что разделявшее их расстояние стало немыслимым. Я почувствовала, как шампанское подступает к горлу, и прошла мимо своего столика и дальше к выходу, еле успев выскочить на улицу, прежде чем меня вывернуло прямо на мостовую. Никто этого не видел, но мне было ничуть не легче, и, сидя на корточках и глядя на собственную блевотину, я подумала, что у меня, по крайней мере, хватило совести почувствовать себя виноватой. Я дала себе слово, что вернусь туда, на эти улицы, разыщу девочек, которых снимала, и отдам им только что выигранные деньги.

– Алекс?

Я вскинула глаза. Дэн ждал, когда я заговорю.

– В общем, я тут подумала… Давай снимем фильм о повседневной жизни. О сообществе. О простых людях. О переменах. Что сейчас вообще понимается под словом «сообщество»? Теперь стало проще найти товарищей по духу в Интернете, чем среди собственных соседей. Во всяком случае, так гласит популярный миф. Но так ли это, если отъехать чуть подальше от большого города? Я подумала, мы могли бы понаблюдать за жизнью какой-нибудь британской деревушки с убывающим населением, ну или что-нибудь в этом духе. Показать, какова настоящая жизнь.

Дэн кивнул. Он явно хотел что-то сказать, когда его взгляд упал на мое предплечье. Рукав задрался, обнажив шрам. Я замерла, перехватив его взгляд, с трудом подавила желание рассказать, откуда он у меня, и спрятала руки под стол. Дэн поерзал в своем кресле.

– Это совершенно не похоже на «Черную зиму». И я не вижу изюминки.

– Ну, – замялась я, – фильм может состоять по большей части из наблюдений, снятых его героями на свои телефоны, цифровые видеокамеры, айпады и все прочее. Таким образом мы получим жизнь деревни глазами ее жителей. Каждый сможет внести свою лепту.

– Получается, это будет нечто вроде помеси «Трех салонов» с «Жизнью за один день»?

– Именно.

Он улыбнулся, и я задалась вопросом, не испытывал ли он меня. Фильм «Три салона на взморье», хотя и ставший классикой, был снят около девяносто четвертого года. То есть мало того что старье, так еще и – учитывая тот факт, что его героиням, женщинам с севера, на протяжении всего фильма моют и укладывают волосы, – на первый взгляд крайне далекое от области моих интересов.

Но это если меня не знать. А он меня знал. Он был в курсе, что я получила школьный аттестат уже взрослой и пошла учиться кинопроизводству и фотографии. Он был в курсе, что я пришла к этому со страстью человека, который после долгих метаний наконец нашел свое призвание; человека, у которого, несмотря на северный говор и затрапезный вид, хватило нахальства втюхать свой первый фильм одному из наших приглашенных лекторов.

– Фишка в том, что сюжеты для фильма будут находиться сами собой, – пояснила я. – А мне останется только нужным образом их подать. Я сделаю веб-сайт, люди смогут анонимно загружать туда свои видео…

– Тебя завалят фотографиями членов.

Я воззрилась на Дэна. Знал бы он, что мне довелось повидать. Да он даже отдаленно не представляет, сколько жалких сморщенных микрочленов я насмотрелась за свою жизнь и как мало меня беспокоила перспектива увидеть еще десяток-другой.

– Думаешь, меня это пугает? И вообще, у меня будут права администратора. Так я смогу просматривать публикации и удалять заведомо бесполезные. А те, в пригодности которых появятся сомнения, можно просто убирать из общего доступа, так чтобы их видела только я. Все остальное выложим в Сеть. После регистрации человек сможет посмотреть все, что публикуют на сайте другие люди.

– Это может оказаться интересным. А о согласии на применение данных ты подумала?

– Да. Тут есть разные варианты. Для начала можно спрятать этот пункт в условиях пользования сайтом. Ну, при первом входе автоматически принимаешь правила…

– Когда куда-нибудь ткнешь.

– Именно.

Он пожал плечами в знак согласия. Все эти детали можно продумать, равно как и простоту пользования сайтом. Я понимала, что нужно сделать так, чтобы загрузить видео можно было в два клика.

– А место действия?

– Я пока не решила. Надо посмотреть… Поездить по округе.

Это была моя ошибка. Стоило сначала все разведать, найти подходящее место и преподнести его Дэну на блюдечке с голубой каемочкой. И я не очутилась бы в Блэквуд-Бей.

Впрочем, тогда я еще этого не знала.

– Думаю, может получиться что-то дельное, Дэн. Что-то новое и неизбитое.

– Ты же знаешь, мне нравятся твои работы, – произнес он, немного помолчав.

– Да?

– Просто… Мне кажется, тебе нужна какая-то изюминка.

– Изюминка?

– Да. Думаю, стоит найти местечко с историей. Не обязательно нашумевшей, но такой, за которую можно зацепиться. О чем люди смогут рассказать.

Я заколебалась. Я была на мели, делила съемную квартиру с соседкой, хваталась за любую подработку – хоть барменшей, хоть официанткой, хоть администратором, даже статьи писать пыталась, пусть все это и приносило смешные деньги. У меня не было ни запасного аэродрома в виде родителей, ни кого-либо еще, к кому я могла бы прийти с протянутой рукой.

– Хорошо, – согласилась я, и он, улыбнувшись, сказал, что попробует кое-кому позвонить.

Прошла пара недель, прежде чем он снова пригласил меня к себе в офис.

– Со мной связалась Анна с Четвертого канала, – сообщил он, когда я уселась.

Меня затопила волна надежды.

– И?..

Он ухмыльнулся:

– Мои поздравления.

– Они заинтересовались?

– Ну, они предлагают три тысячи. Им нужна пробная серия. На несколько минут. Десять максимум.

Пробная серия, которая даст представление о том, что я хочу снять. Тогда они смогут решить, сделать ли из этого сериал, разовую передачу или вообще отказаться от идеи.

Но три тысячи? Не разгуляешься.

– Они ждут пробник к концу года, и Анна хочет, чтобы ты как можно скорее определилась с местом действия. – Он помолчал. – Пойдем куда-нибудь выпьем? Надо же как-то отпраздновать!

На секунду я даже поддалась искушению, но кто знает, к чему это приведет? И я обещала бойфренду, что буду не поздно; я не могла его подвести. В очередной раз.

– Извини, но мне нужно идти, – сказала я, складывая свои вещи.

Расстроил ли его мой отказ? По лицу ничего понять было нельзя. Он проводил меня до двери.

– Придется выдать потрясный материал, и я знаю, что ты справишься. Однажды ты это уже сделала, сможешь и повторить. И не забудь, тебе нужна история.

– Я ее найду, – заверила я Дэна.

Другого выхода не было. Мой второй фильм провалился. Мне дали последний шанс.

4

Последний шанс. Дорога делает поворот, и я на мгновение вижу море: россыпь далеких огней у края воды.

Блэквуд-Бей. Крохотная, притулившаяся в ложбинке между холмами, а за ней – скалы и бесконечная береговая линия, тонущая во мраке. Луна льет белый свет на заснеженные крыши. Все это выглядит прекрасно, но будто таит опасность; нетрудно представить здесь логово контрабандистов, которые когда-то облюбовали эти места, чтобы проворачивать свои незаконные делишки под покровом ночи. Чувствую, как напрягается мое тело, точно готовясь распахнуть дверцу и на ходу выпрыгнуть из машины, бросить вызов судьбе в этой глухомани.

Я никогда не планировала здесь оказаться. В список возможных локаций для съемок Блэквуд-Бей не входила ни на каком этапе. Я точно знала, какое место ищу. То, от которого внутри что-то неуловимо екнет, как бывает, когда приходишь на просмотр новой квартиры и вдруг чувствуешь себя как дома. Или когда встретишься с кем-то в баре, ваши взгляды случайно пересекутся, и вроде бы ничего такого, но стоит заговорить друг с другом, как понимаешь: это оно, вы переспите. Я осматривала разные места, но ни одно меня не зацепило. А потом в офис Дэна пришла открытка, и все переменилось.

Я была дома, когда он позвонил, читала про какую-то невнятную деревушку в Оксфордшире. Он без предисловий приступил к делу:

– В жизни про нее не слышал, но если ты за, то и я за.

– Ты о чем?

– Об открытке.

– О какой открытке, Дэн?

– Из Блэквуд-Бей.

Поначалу я решила, что ослышалась.

– Откуда?

Он повторил название, и, несмотря на хриплое эхо в трубке, на этот раз я поняла, что услышала правильно.

– Блэквуд-Бей? А что там такое?

Эхо в трубке повторило мои слова.

– Открытка. Она что, не от тебя пришла? Странно. – Это прозвучало как пожатие плечами и целенаправленное уклонение от ответа на мой вопрос. – Так ты про нее что-нибудь знаешь?

– Слушай, о чем, черт побери, вообще речь? – рявкнула я, не сумев сдержать раздражение.

– Мне пришла открытка, – сказал он, не обращая на мой тон никакого внимания. – С фотографией бухты. Блэквуд-Бей. На обратной стороне написано: «Может, здесь?» Я подумал, она от тебя.

Трясущимися руками я поднесла к губам чашку и сделала большой глоток кофе. Он оказался слишком горячим, я обожгла горло.

– Не-а.

– Ладно, это не важно.

«Да нет, это важно, – подумала я. – Еще как важно».

Я почувствовала, как меня накрывает паника, и стала считать вдохи.

– Кроме нас с тобой, про проект никто не знает?

– Ну, на Четвертом канале-то определенно знают.

– Но они вряд ли станут слать открытки.

– Согласен, но, может, они кого-нибудь попросили поразнюхать. Ладно, вернемся к этой Блэквуд-Бей. Ты там бывала?

Меня подмывало соврать, что никогда в жизни о ней не слышала.

– Угу, – произнесла я. – В детстве. Если честно, она не произвела на меня особого впечатления.

– Но как вариант?

– Нет, не думаю.

– Почему? Все так плохо?

– Просто… Понимаешь, она очень далеко. Если все-таки придется туда ехать.

– На канале хотят, чтобы действие происходило на севере. Так что…

– Ты мне этого не говорил.

– А по-моему, говорил. Ты просто, кроме своего юга, ничего не видишь.

– Но это маленькая деревушка. Слишком маленькая. Кому интересно смотреть фильм, действие которого происходит в такой дыре? Это… просто это не то, что нам нужно. Понимаешь?

Мне показалось, я услышала в трубке его вздох. На мгновение я подумала, что он сейчас скажет: лучше тогда вообще прикрыть эту лавочку и взяться за что-нибудь другое или с извинениями вернуть деньги Четвертому каналу и признать, что моя карьера не удалась.

– Открытка все еще у тебя? – спросила я.

– А что?

– Не выбрасывай ее.

Я уже «разбудила» ноутбук и вышла в «Гугл». Набрала в строке поиска «Блэквуд-Бей». Если Дэн упрется, нужна будет веская причина, чтобы убедить его там не снимать. Я хотела увидеть те самые страницы, на которые будет смотреть Дэн. Я хотела быть во всеоружии.

Одну за другой, наискосок, я проглядывала статьи по ссылкам. Поначалу я успокоилась: в большинстве своем это были ничем не примечательные заметки. Рестораны, закрывшиеся навсегда; звание самой живописной деревушки в Йоркшире в третий раз подряд, хотя эта статья была столетней давности; кампания против закрытия местной станции спасения на водах, которая грозила провалиться. Я уже было понадеялась, но потом увидела его. Материал о пропавшей девочке-подростке по имени Дейзи, которую теперь официально признали покончившей жизнь самоубийством.

Рассчитывать, что Дэн пропустит такое, не приходилось. Он просто не мог за это не ухватиться.

– Нам надо поговорить, – произнесла я. – Сейчас приеду.

Вскоре я была у него. Открытка лежала на столе – фотография Блэквуд-Бей, снятая с утесов. Она выцвела, как будто ее долго держали на солнце. Я взяла картонку в руки, но она не вызвала внутри никакого отклика.

Я перевернула ее. Эти два слова, написанные черной пастой. «Может, здесь?» Почтовый штемпель оказался смазан, и разобрать на нем что-либо было невозможно.

Дэн налил мне кофе.

– Странно, да?

– Ты уверен, что никто из редакции не мог ее прислать?

Он склонил голову набок:

– Я спрашивал, никто не признается. Но…

Я знала, что он скажет.

– …ты-то что так разволновалась?

На этот вопрос я ответить не могла. Впрочем, Дэн тут же про него забыл.

– Ты уверена, что это не то? – спросил он. – Я посмотрел в Интернете. Деревушка небольшая, но не крошечная. И население сокращается. Кажется, это именно то, что ты ищешь. Народу там достаточно мало, чтобы можно было говорить о сообществе, но, по-моему, не настолько, чтобы у тебя были основания волноваться, что желающих сниматься в твоем фильме будет раз-два и обчелся.

Он развернул ко мне монитор и принялся прокручивать картинки, которые выдал ему «Гугл».

– И место живописное. Сама посмотри.

Я бросила взгляд на экран. Фотография главной улицы. Слейт-роуд. Погожий летний день. Резкие тени, улочка, уходящая вверх так круто, что у меня закружилась голова, симпатичные домишки, кафе и сувенирные магазинчики. Все хорошенькое, нарядное. Я наклонилась и изобразила на лице интерес. Вид на деревню с утесов, маяк вдалеке, фотография, сделанная с галечного пляжа, лодочный спуск, занимающий весь передний план.

– Картинка получится красивая. Впрочем, ты сама это знаешь, если там бывала.

– Но мы будем снимать зимой. Могут возникнуть сложности.

– Но снимать-то будешь не ты! Я думал, в этом и заключается весь смысл. А непогода может сделать фильм еще атмосфернее.

Он переключился на следующую картинку. Булыжная улочка, слишком узкая для автомобилей. Висячие кашпо для цветов, окна в частых переплетах.

– Машин там явно не так уж много. Дорога очень крутая. И главное, это место с историей.

Я поднялась, не желая слушать дальше:

– Обещаю подумать.

Склонив голову набок, он сверлил меня взглядом.

– Ты знаешь, что там пропала девушка?

Я поколебалась, но делать вид, что я не в курсе, смысла не было. Я подумала про Дейзи.

– Много лет назад. И это признанное самоубийство. А при чем тут…

– Нет. Я имею в виду недавнее исчезновение. И про самоубийство тут речи не идет. – Он открыл новую страницу браузера. – Смотри.

Публикация была с веб-сайта «Молби мессенджер».

«Съемки уличной камеры наблюдения могут пролить свет на загадочное исчезновение несовершеннолетней Зои Персон, поиски которой до сих пор не дали никакого результата», – гласил заголовок над размытой фотографией, точнее, стоп-кадром из видеосъемки. Девушка в черной куртке, с собранными в хвост черными волосами; на зернистом изображении различить черты лица невозможно. В подписи говорилось, что ее видели на автобусном вокзале в Мидоухолле. Я отвела взгляд, пытаясь сосредоточиться на чем-нибудь другом, но перед глазами все плыло.

Он прокрутил страницу вниз, где та же девушка, только на фотографии лучшего качества, смотрела прямо в камеру. Волосы у нее были распущены, и казалось, она вот-вот улыбнется – но нет, она не улыбалась.

– Она исчезла неподалеку от Блэквуд-Бей. Около трех с половиной лет назад.

Я покачала головой.

«Нет, – хотелось мне сказать. – Это невозможно. Я бы знала».

Неужели? Я так долго избегала этого места, случиться могло все, что угодно.

Дэн вскинул на меня глаза:

– Что ты говорила? Самоубийство?

Черт. Теперь ходу назад нет.

– Девушка по имени Дейзи, – произнесла я. – Она покончила с собой.

Дэн открыл новую страницу и ввел поисковый запрос.

– Дейзи Уиллис. Десять лет назад. – Он откинулся на спинку кресла. – Сначала она, потом Зои Персон.

Он ухмыльнулся так, будто сорвал джекпот. Где-то в глубине души у меня шевельнулось презрение.

– Тебе это не кажется странным? – спросил он. – Сразу две пропавшие девушки!

– Дейзи покончила с собой, – услышала я собственный голос. – Это подтвердили официально.

Он принялся бегать по строчкам глазами.

– Но тела так и не нашли. Я имею в виду…

– Это было самоубийство.

– Не важно. – Он снова уткнулся в экран. – Она спрыгнула со скалы. Исчезла. А семь лет спустя эта Зои, как ее там, тоже исчезает. Что тебе еще нужно?

Он глянул на меня в упор и на мгновение показался мне в точности тем самодовольным придурком, каким я когда-то его считала.

– Я всецело верю в тебя, Алекс. А вот другие не обязаны.

– В смысле?

Я очень старалась, чтобы мой голос не сорвался. Не удалось.

Он покачал головой, как будто я ребенок, который его разочаровал. И добил меня последним ударом:

– Я пообещал, что ты найдешь место с историей, с неразгаданной тайной, с интригой. В противном случае они не дали бы тебе денег.

Я не могла загубить проект, и потом, фотография Зои чем-то меня зацепила и теперь не шла из головы, не давала покоя. Когда я закрывала глаза, передо мной вставала еще и Дейзи, мертвая. Она тянулась ко мне, пытаясь сказать, что я единственная, кто способен ей помочь. И да, должна признаться, когда я думала об этом, на меня волной расплавленного металла накатывала гордость. Как знать, вдруг я и в самом деле та, кто поможет ей обрести покой. На другое утро я позвонила Дэну.

– Я приняла решение, – сообщила я. – Блэквуд-Бей так Блэквуд-Бей.

Он обрадовался, и следующие пару недель мы все утрясали и делали веб-сайт. Джесс нашла кого-то из местных – Гэвина, организатора киноклуба, – кто согласился помочь мне, и в начале октября смоталась туда. Они устроили встречу в деревенском досуговом центре перед очередным кинопоказом. Джесс объяснила суть проекта, сказала, что он призван запечатлеть на пленке картину жизни в небольшой деревне – все в очень легкой манере. Никто ни с кем счеты сводить не должен.

На нашем сайте стали появляться видеосюжеты. Поначалу медленно, по капельке, но потом, когда люди увидели, что их друзья и соседи включились в съемки, их становилось все больше и больше. В основном сцены повседневной жизни – играющие дети, люди за стряпней, вечеринки в садике на заднем дворе. Немало было животных, видов утесов. Без членов, разумеется, не обошлось, но я их оперативно удаляла. Сценки из паба; приземистый мужчина, сталкивающий лодку в воду. Все в положительном ключе. Про Дейзи и Зои не было ровным счетом ничего, ни малейшего намека, и в то время как я разрывалась между облегчением и разочарованием, Дэн явно склонялся к последнему. Как и Анна, которая, не преминул он мне напомнить, платила и заказывала музыку.

– Выход только один, – сказал он мне. – Придется тебе самой туда поехать. Попробуй-ка что-нибудь раскопать.

Вот так я и оказалась в машине, которая везет меня в Блэквуд-Бей – место, где я никогда не хотела очутиться, чтобы разобраться в истории, в которую никогда не хотела вникать. Странно, я даже не против. Может, мой фильм от этого только выиграет.

Гэвин все говорит и говорит. Усилием воли заставляю себя включиться в разговор.

– Где вы будете жить?

– В частном доме, – говорю я. – На Хоуп-лейн, так, кажется?

– А, у Моники? – уточняет он. – Здорово. Только я не смогу вас туда отвезти. Дорога слишком крутая.

– Знаю, – ляпаю я и тут же спохватываюсь, – вообще-то, мне не полагается ничего знать про здешние края. – Моника предупреждала. Если высадите меня наверху, я спущусь пешком.

– Договорились, – кивает он, и мы едем дальше.

Чем ближе мы подъезжаем, тем сильнее сгущается воздух, становится удушающим. Я пытаюсь взять себя в руки, время от времени бросая взгляды на Гэвина, но он ничего не замечает, вид у него совершенно безмятежный. Он въезжает на парковку и глушит двигатель.

Я смотрю в ночь. Фонари слегка разбавляют темноту, улицы пустынны: не видно ни одной живой души, ни даже собаки или лисы, роющейся в помойке. Я вылезаю из машины, беру свои вещи – и чувствую, как погружаюсь в прошлое. Я вижу контрабандистов в блестящих от влаги штормовках – они взваливают на плечи бочонки с ромом и табаком и направляются к давно заброшенным туннелям, которые, по слухам, соединяют катакомбы разветвленной сетью подземных ходов. Легенда гласит, что когда-то контрабандный товар доставляли прямо с берега на самую вершину утесов так, что он даже не попадал на поверхность, и, глядя на все это, я ей верю.

– Вы в порядке?

– Да, все нормально, – отзываюсь я.

Мои глаза уже успели привыкнуть к темноте. В домах внизу кое-где светятся окна.

– Я помогу вам донести сумки.

На мгновение кажется, что он вот-вот пригласит меня выпить или поужинать вместе, и я вдруг понимаю, что, пожалуй, и он мне симпатичен. Он производит впечатление неплохого парня, а мне тут друг точно не помешает.

– Ладно.

Мы выходим. Я смотрю на север, в направлении поросшего травой полуострова, который вдается в залив невысоким утесом. В темноте сложно толком что-то разобрать, но в одиноком доме на самом его краю горит свет.

– Что это там светится? – спрашиваю я.

– А, это Скалы. – Он некоторое время молчит. – Блафф-хаус.

Его слова эхом отзываются в темноте. Прошло столько времени, я и забыла, что здесь вообще есть дом. Такое впечатление, что мой мозг просто-напросто стер его из моей картины мира.

– Блафф-хаус?

Гэвин смотрит на меня так, будто собирается еще что-то сказать, но потом лишь застенчиво улыбается.

– Давайте лучше пойдем, – говорит он.

Я беру вещи, и мы начинаем спускаться. Мы идем молча: тишина кажется всеобъемлющей, обволакивающей; снег заглушает даже звук наших шагов, слышно лишь негромкое похрустывание. Все здесь совсем не такое, каким я его помню; окружающее видится мне словно сквозь какой-то фильтр, искажающий восприятие. С каждым шагом дорога, кажется, сужается все больше и больше, и, когда уклон становится совсем крутым, я замечаю сбоку ржавый поручень и хватаюсь за него. Я знаю, что где-то там, впереди и внизу, море – этот знакомый запах рыбьего жира и водорослей, соленый и сернистый, ни с чем не перепутаешь. Мы проходим мимо темных домов и пустых кафе, одиноких лавчонок, закрытых на ночь ставнями. Теперь там и сям появляются пешеходные дорожки и переулки, отходящие в разные стороны от главной улицы под немыслимыми углами, но они не освещены и теряются в чернильной темноте. Я представляю, кто может в ней скрываться, и радуюсь, что не одна.

Просто воображение разыгралось. Я тут, в этой деревушке, во многих милях от дома. Без машины и без друзей. С мыслями о Дейзи и Зои, одна из которых мертва, а вторая бесследно исчезла. Я кошусь на Гэвина и думаю: кто же все-таки послал Дэну открытку? Может, он? Но как он узнал, что мы ищем место для съемок? Как вообще кто-то мог узнать?

Внезапно Гэвин останавливается:

– Ну вот мы и пришли. – Он указывает на улочку чуть дальше по Слейт-роуд. – Вы знаете дорогу?

– Да, спасибо. Посмотрела по карте.

Он протягивает мне сумку.

– Я вам позвоню. Насчет машины, я имею в виду.

– Спасибо.

Гэвин на мгновение умолкает.

– Что ж, приятно было познакомиться. Увидимся.

Отвечаю, что очень на это надеюсь, но он не трогается с места. Просто стоит, переминаясь с ноги на ногу. Он явно хочет сказать что-то еще.

– Ладно, пока.

Поворачиваюсь, чтобы идти, но тут он произносит:

– Дейзи…

Я замираю.

– Что?

– Просто… – Он понижает голос. – Вы должны знать. Некоторые считают, что это не самоубийство. И исчезновение Зои тоже. Кое-кто думает, что есть взаимосвязь.

– Кто?

– Я не могу вам сказать. Просто люди.

– Но…

– Это все, что мне известно. – Он оглядывается через плечо. – Мне надо идти.

Он разворачивается, быстро и решительно, и исчезает во тьме. Я выдыхаю. Мне как никогда хочется вообще здесь не появляться, но теперь пути назад нет. Нужно снять фильм, сроки уже поджимают, так что надо работать. Я устремляю взгляд на Скалы, на Блафф-хаус и высокие утесы, потом опускаю глаза и иду, глядя себе под ноги. Иду в сторону перевернутых гребных лодок и ржавых омаровых садков. Иду в сторону паба – «Корабль на мели», так он называется, – иду под уклон, в направлении лодочного спуска, и все это время, пока я дальше и дальше углубляюсь в Блэквуд-Бей, из головы у меня не выходят пропавшие девушки.

Тогда

5

ВЫПИСКА ИЗ ИСТОРИИ БОЛЕЗНИ

Имя: нет данных

Идентификационный номер: 87498565К

Дата рождения: нет данных

Адрес: нет данных

Дата обращения: 28 марта 2011 года

Пациентка – девушка неустановленного возраста, предположительно от пятнадцати до восемнадцати лет. Была направлена в клинику лечения нарушений памяти в марте 2011 года. Изначально была доставлена в отделение экстренной медицинской помощи больницы Королевы Елизаветы в Маргите, графство Кент, с переохлаждением и подозрением на травму головы, после того как ее обнаружили без сознания в Диле. При ней не оказалось документов и личных вещей, за исключением мобильного телефона. Сообщается, что после прихода в сознание пациентка находилась в состоянии дезориентации и не смогла вспомнить никаких подробностей автобиографического характера, в том числе свое имя, дату рождения, домашний адрес и т. п. В процессе лечения пациентка демонстрировала полнейшее замешательство всякий раз, когда ей задавали вопрос относительно ее прошлого. Впоследствии была переведена в клинику лечения нарушений памяти для стационарного обследования и назначения дальнейшего лечения.

По прибытии пациентка была сильно испугана, дезориентирована и замкнута, хотя в сознании и не полностью неконтактна. Согласно заключению местного госпиталя, полученная ею травма головы была легкой и определенно не могла стать причиной столь серьезного повреждения мозга, способного вызвать наблюдающиеся у нее симптомы. Пациентка утверждает, что, хотя ей и удалось восстановить в памяти некоторые фрагменты событий, происходивших на протяжении примерно года до госпитализации, она по-прежнему не помнит ни своего имени, ни каких-либо других существенных биографических подробностей, за исключением впечатления, будто она родом из Северной Англии, что подтверждается ее выговором. Также ей кажется, что некоторое время, предшествовавшее ее госпитализации, она жила на улицах Лондона. Никаких других подробностей своей жизни вспомнить не может. Не помнит ни как добралась до Дила, ни каким транспортом воспользовалась, ни чем оплатила проезд. Возможность путешествия автостопом отрицает, утверждая, что «ни за что в жизни на такое не пошла бы». Жалуется на сниженное настроение и плохой аппетит. Спит плохо, просыпается рано утром и больше не может уснуть. Суицидальные намерения отрицает.

Из наблюдений

Пациентка – молодая девушка, опрятная, с небольшим избыточным весом, несмотря на имеющиеся признаки плохого питания; зрительного контакта избегает. Способности к рассуждению и критичность сохранены. Во время осмотра напряжена, ориентирована во времени и пространстве, но не в вопросах собственной личности и биографии. Настроение подавленное. Некоторые симптомы указывают на синдром деперсонализации-дереализации, хотя признаков расстройства мышления не обнаружено. Непосредственное воспроизведение и кратковременная память не затронуты. Воспоминания, относящиеся к периоду после госпитализации, сохранены практически полностью, в то время как воспоминания о периоде, предшествовавшем госпитализации, серьезно пострадали.

Хотя полный анамнез в настоящий момент не представляется возможным в силу нарушений памяти пациентки, осмотр не выявил никаких симптомов эпилепсии, биполярного расстройства, маниакального эпизода, шизофрении, тревожного или каких-либо других органических расстройств. Хотя пациентка отрицает употребление психоактивных веществ, некоторые признаки свидетельствуют о возможности недавнего внутривенного введения наркотиков.

Медицинский, психиатрический, семейный и личный анамнез неполны в силу состояния пациентки.

Физикальный осмотр без особенностей. Лабораторные исследования не выявили никаких отклонений. Неврологический осмотр без особенностей. ЭЭГ без очаговой и эпилептической активности.

Произведена оценка по шкале диссоциации, хотя вследствие отсутствия долговременной памяти к интерпретации результатов следует подходить с осторожностью. Однако они определенно не исключают диссоциативного расстройства идентичности.

Заключение и план лечебных мероприятий

Предположительный диагноз: диссоциативная фуга, сопровождаемая диссоциативной амнезией. Показано физиотерапевтическое лечение в условиях стационара; пациентке объяснено, что при таком состоянии симптомы нередко исчезают самопроизвольно. Хотя о выписке в ближайшей перспективе речи не идет, насущной проблемой является отсутствие у пациентки жилья. Пациентка дала согласие на передачу ее персональных данных социальным службам и другим соответствующим организациям. Она не может вспомнить четырехзначный цифровой пароль от своего мобильного телефона (и, к сожалению, пока так и не дала своего согласия на обращение в полицию для расследования), но она, похоже, серьезно рассчитывает (и я настроена оптимистически) в конечном итоге именно так и поступить.

Выписка подготовлена, но не подписана

Доктор Лора Олсен, к. м. н., член Королевской коллегии педиатрии и детского здоровья

Сейчас

6

Хоуп-коттедж – и еще три-четыре практически неотличимых друг от друга кирпичных здания – стоит чуть в глубине вымощенной брусчаткой старинной площади в конце Слейт-роуд, добраться до которой можно только через узенький, изогнутый под прямым углом проулок. Море здесь так близко, что я чувствую на языке соленый привкус. Это идеальное жилье, скромное, но уютное, со всем, что мне необходимо. Уединенное убежище, где я могу скрыться от всех.

Внизу располагаются кухня и гостиная с низенькими диваном и креслом и ковром с орнаментом в виде морской травы на полу. В одном углу стоит телевизор, слева от него на стене круглое зеркало, а в противоположном углу, у двери, висит барометр, стрелка которого, по всей видимости, навечно застыла между «дождем» и «бурей». Наверху спальня и ванная. Отделан интерьер с большим вкусом: в кремовых и серых тонах, с небрежно разбросанными там и сям подушками контрастных цветов, кучей покрывал на кровати, открыточными черно-белыми фотопейзажами в рамках на стенах. На некоторых снимках запечатлена женщина – судя по всему, сама Моника. На одном она сидит на фоне фотографического задника вполоборота к камере, с улыбкой глядя в объектив, на другом она снята у лодочного спуска, окруженная стайкой ребятишек, а две девочки стоят чуть поодаль. Лучшие подруги.

Я наливаю себе черный кофе и жадно пью. Он горчит, но, едва допив первую чашку, я наливаю вторую. Я тут уже третий день и толком не могу спать. В деревне все осталось прежним, и в то же время неуловимо изменилось, будто давний знакомый переоделся в другой наряд. Но людей на улицах больше, чем я ожидала. Я вижу, как они ходят по магазинчикам, поднимаются на холм, отдыхают на скамейках у кромки воды. Нет, тут не оживленно и уж точно не толпы, но улицы совсем не так безлюдны и пусты, как я боялась. И видеосюжетов на наш сайт загружают больше, чем я смела надеяться, и я собственными глазами несколько раз видела, как люди что-то снимали. Все будет хорошо. Иначе и быть не может.

Я перебираю в памяти вчерашние ролики: мужчина просыпается, жена вручает ему открытку и поздравляет с днем рождения. Девчушка бежит по пляжу во весь дух, потом спотыкается и падает. Пожилая женщина в доме престарелых. Девушки компанией едят жареную рыбу с картошкой у края воды. Особенно меня зацепил один ролик, хотя в дело его пустить, пожалуй, не получится. Девочка-подросток стоит на лодочном спуске рядом с «Кораблем на мели» в хмуром свете дня, глядя на волны. Она хватается за поручень и начинает медленно перебираться через него. Цепляется за металлический прут, а потом, театрально взмахнув руками, падает. Кажется, что она бросается в воду, и мне мгновенно приходит на ум Дейзи. Я почти готова поверить, что это она, хотя Дейзи не могла прыгнуть с этого места, там до пляжа всего-то несколько футов. Но что делает эта девочка? Я внимательно смотрю, как она появляется вновь и со смехом взбегает по лодочному спуску. Камера берет ее лицо крупным планом, и она ухмыляется, как бы говоря: «Ну что, получилось снять? Я молодец?», и я понимаю, что она просто дурачится.

Мои мысли перескакивают на Дейзи, а с нее на Зои. Если не считать Гэвина, никто о них не упоминал, но я сама провела небольшое расследование. Я погуглила Дейзи, но на этот раз копала тщательней. Все случилось под самое Рождество; она прыгнула со скалы на рассвете без малого десять лет назад. Дома, в трейлере, в котором она жила, всю ее одежду и вещи потом нашли нетронутыми, в том виде, в каком она их оставила. Пару дней спустя волны вынесли в нескольких милях дальше по побережью ее кроссовок, а вскоре и то, что осталось от куртки. Тело так и не обнаружили, поэтому формально она до сих пор считается пропавшей без вести, хотя не может быть практически никаких сомнений в том, что она покончила с собой. Ни у кого не нашлось оснований считать, что к исчезновению причастен кто-то еще.

А вот с Зои Персон дело обстоит совершенно иначе. Она исчезла поздней весной чуть больше трех с половиной лет назад. Вечером была – а наутро пропала. Родители, обнаружив пустую постель, решили, что она сбежала на свидание, но она так и не вернулась. Ну сбежала и сбежала; никто даже не заикнулся о самоубийстве, никто не считает, что ее похитили. Почему же тогда – во всяком случае, если верить Гэвину – «некоторые» полагают, что между двумя этими происшествиями существует связь?

Допиваю кофе и иду за пальто и камерой. Сидя тут, ничего не разузнаешь.

Я протискиваюсь сквозь узкий проход и оказываюсь на Слейт-роуд. В деревне более-менее безлюдно. Рядом с лодочным спуском в одиночестве сидит мужчина, а чуть впереди, возле паба, группка девушек оккупировала одну из скамеек. Курят, должно быть, хотя я слишком далеко, чтобы сказать наверняка. Больше никого не видно. Я быстро записываю на камеру эту сцену и иду дальше.

На лодочном спуске я снимаю чаек, которые кружат над омаровыми садками, то резко пикируя, то вновь взмывая ввысь. Облепленные водорослями веревки хлопают на ветру. Я снимаю «Корабль на мели». «Корабль», как его называют местные, – сувенирные лавки, книжный магазин, который обнаружился в одном из переулков. Потом снимаю маяк и делаю себе мысленную зарубку вернуться сюда ночью. За пабом береговая линия, круто изгибаясь, образует мыс, который вдается в залив, – Скалы, так Гэвин его назвал, – и там, на этом мысу, стоит черный дом. Блафф-хаус. Его я тоже снимаю, потом решаю подняться по крутой тропке вверх, на парковку.

Внимательно глядя под ноги, чтобы не поскользнуться на обледенелых участках, я стараюсь по возможности использовать ступеньки и то и дело останавливаюсь перевести дух и запечатлеть вид. Потом окидываю взглядом горизонт и снимаю далекие деревья, гнущиеся на ветру. Здесь, наверху, воздух кажется менее густым и мне легче дышать. Я поворачиваю налево, миную парковку и деревенскую администрацию. Справа располагаются овощная лавка и почтовое отделение с примыкающим к нему благотворительным магазинчиком. И там, и там продаются открытки практически в одинаковом ассортименте, и я заглядываю внутрь, чтобы посмотреть, нет ли среди них такой же, какую прислали Дэну. Теперь я уверена, что она пришла из Блэквуд-Бей, и хотя я в красках рисую себе, как выхожу на след, на этот раз мне не везет. На открытках в изобилии представлены виды деревни и ее окрестностей, изображения паба многие столетия назад, но той самой среди них нет. Надо продолжать поиски.

Через дорогу находится сквер, и я, с усилием толкнув калитку, захожу в него. Он совсем малюсенький, по сути, всего лишь детская площадка, несколько качелей и горка, да еще крошечная эстрада посередине, но зато отсюда открывается отличный вид на деревню и на бухту. Вдали виднеется Блафф-хаус, безмолвный и безжизненный. Он чем-то неодолимо притягивает меня, я чувствую связь с ним даже отсюда. В этом есть нечто гипнотическое, он как черная дыра у самого моря, которая засасывает в себя все, даже солнечный свет. Меня вдруг охватывает необъяснимая уверенность, что это именно то место, откуда спрыгнула Дейзи.

Я заставляю себя оторваться от дома и скольжу взглядом дальше. Вдалеке, еле различимый за водной гладью, виднеется соседний городок. Молби. По сравнению с Блэквуд-Бей просто мегаполис. Там крупные жилые массивы, новостройки с аккуратными лужайками и дорогими машинами, припаркованными в проездах. Там школы, супермаркеты, рестораны быстрого питания, а также крохотный кинотеатр и одинокий ночной клуб. С таким же успехом мог быть расположен и в миллионе миль отсюда.

Я решаю выпить чего-нибудь горяченького, прежде чем вернуться в Хоуп-коттедж. В середине Слейт-роуд я заметила кафе и теперь туда направляюсь. Я переступаю порог, и дверь за мной с грохотом захлопывается. Это натуральная забегаловка: клеенчатые скатерти, мисочки с кубиками кускового сахара в бумажных обертках, яйца и жареная картошка, чай, который подают в щербатых кружках. Свободных столиков более чем достаточно. На стойке в глубине зала помаргивает миниатюрная новогодняя елка; на конце каждой ее синтетической ветки мигает пошлый светодиод. Я заказываю кофе у женщины, которая стоит за стойкой в безупречно-белом фартуке и затемненных очках. Ей лет, наверное, сорок с небольшим, ее слишком рано поседевшие волосы коротко подстрижены – с этой стрижкой пикси выглядит она очень стильно.

Не успеваю я усесться за столик со своим кофе, как дверь распахивается и входит мужчина в прорезиненной куртке. Он невысокий, лишь немногим выше меня, и крепко сбитый. Небрит, а его длинные волосы в художественном беспорядке. Он заказывает сэндвич с беконом, и, когда оборачивается, чтобы выбрать столик, наши взгляды едва не встречаются, но тут он замечает какого-то парня, сидящего в углу, и подходит к нему поздороваться. Потом берет журнал и устраивается с ним в ожидании еды. Его лицо кажется мне знакомым, хотя и смутно, но я никак не могу сообразить, где же его видела. Может, в одном из роликов с моего сайта? Как бы то ни было, в его облике есть что-то магнетическое; хотя особенно привлекательным его не назовешь, он обладает особой энергетикой, от него исходят флюиды, притягивающие взгляд. Я утыкаюсь обратно в свой кофе, но уже поздно. Он заметил, как я на него таращилась.

– Славный сегодня денек, – произносит он, и я вновь смотрю на него.

Он широко улыбается, но глаза у него странные, пугающие: один темнее другого и слегка подергивается. Он откладывает в сторону журнал:

– Погостить приехали?

Я говорю, что да, и добавляю:

– Кажется, здесь довольно тихо.

– Да тут чертово затишье в последнее время, – смеется он.

– Правда?

– Ага. Вы где-то тут остановились?

Я бросаю взгляд в окошко на стайку девушек, которые идут мимо, хихикая на ходу. Не знаю, зачем я разыгрываю безразличие, просто это кажется правильным.

– Ну да. Внизу, в деревне.

Он некоторое время молчит.

– Фильмом, что ли, занимаетесь?

Прежде чем я успеваю ответить, дневной свет на мгновение приглушается, и я бросаю взгляд на улицу. Мимо окна проходит одинокий мужчина, и у меня мелькает мысль, что он преследует тех хихикающих девушек, но я говорю себе, что это разыгралась паранойя, и я просто проецирую на них опыт первых дней жизни в Лондоне.

– Я заметил камеру.

Она лежит на столе рядом с сахарницей.

– Вы меня раскусили, – улыбаюсь я.

– Да я прям настоящий Шерлок Холмс, – ухмыляется он. – Видимо, я вашу машину чиню.

– Что, правда? Вы друг Гэвина?

– Угу. – Он протягивает руку через весь стол. – Брайан. Еще пара дней, и будет ваша машинка как новенькая. У нее подвеска накрылась. – Он указывает на стул напротив. – Не возражаете, если я к вам подсяду?

– Ни капли. Я Алекс.

Он подходит и опускается за мой столик. С такого расстояния до меня доносится запах его лосьона после бритья, сладковато-пряный, хотя я улавливаю и еще какую-то ноту. Возможно, кожу. Нечто темное и грязное. Он кладет на стол свой журнал, что-то про морскую рыбалку, и тут я вспоминаю, где его видела. Одна из статей о Блэквуд-Бей, которые я проглядывала в Интернете, была посвящена кампании – в конечном итоге безуспешной – за сохранение местной станции спасения на водах, и на фотографии к этой статье был он, в желтой куртке и со стопкой листовок.

– Ну и как продвигается?

– Прошу прощения?

– Я про фильм, – смеется он.

– Да нормально, – говорю я. – Мы только начали.

– И что же народ снимает?

– Всякую всячину.

Я вспоминаю вчерашние ролики. Девушка разыгрывает сцену самоубийства. Подростки перекусывают на скамеечке у паба.

– Всё уже на сайте, заходите посмотреть.

– Может, и зайду как-нибудь. А знаете, это здорово. Приятно будет наконец увидеть нашу деревню на карте.

Брайан косится на женщину за стойкой, но та усердно полирует столешницу в ожидании, когда приготовят заказ. Он понижает голос:

– Тяжело, понимаете ли, жить в такой глуши. Может, ваша программа даст людям какой-то толчок. – Он откидывается на спинку стула. – Во всяком случае, мы все на это надеемся.

– Посмотрим, что из всего этого выйдет.

Я колеблюсь. В голове звучат слова Дэна: «Попробуй-ка что-нибудь раскопать».

– Наверное, вам хочется, чтобы ваша деревня попала в новости в позитивном ключе?

Его глаза слегка сужаются.

– В каком смысле?

Я беру из мисочки сахарный кубик.

– Просто вспомнила ту погибшую девушку. Дейзи, так ее звали?

– Да, так.

– Наверное, всем пришлось нелегко. В такой-то маленькой деревне… Вы тогда тут были?

– Угу. Но я живу не здесь. Мой дом неподалеку от Молби.

– Получается, вы ее не знали?

– Знал, но совсем немного.

– Ну да, тут все близко.

Он делает глоток из своей чашки. Я прикидываю, насколько далеко можно зайти.

– Говорят, самоубийство…

– Ну, раз говорят, значит так и есть.

– Но почему?

– Пес его знает! Подростковый возраст. Может, с парнем поссорилась.

– Это же не повод сразу покончить с собой?

Он сокрушенно улыбается, и я задаюсь вопросом, есть ли у него дети. Что-то в его манере держаться подсказывает, что нет, хотя и сама не пойму, что именно. Какая-то грусть, опустошенность, которая нет-нет да и проскальзывает, несмотря на все его обаяние. Его будто что-то гнетет. Бремя упущенных возможностей и ошибок прошлого.

– Так тогда поговаривали, – произносит он, тщательно подбирая слова. – Но, по правде, думаю, сыграло роль и то, как они жили. Матери она была не слишком-то нужна. Ее другое интересовало. Выпивка. Наркотики. Вы в курсе, что они жили в трейлере?

Я киваю. Женщина за стойкой возится с радиоприемником, делая вид, что не слушает.

Я наклоняюсь вперед и понижаю голос:

– Но была же еще одна девушка, Зои? Зои Персон.

Он колеблется. Кажется, этого говорить не стоило. В конце концов, почему он должен мне доверять?

– Ну да, – соглашается он наконец, – но там совсем другое дело. Она сбежала. Это все, что я знаю.

Он ставит свою чашку на стол.

– Так вот о чем на самом деле ваш фильм?

В голосе слышатся разочарование и настороженность, и я качаю головой:

– Нет. Я просто… Просто мне стало интересно. Две девушки из одной деревни…

– Но это разные вещи, – настаивает он. – Одна сбежала. Вторая сиганула со скалы.

Я вижу, как он раздумывает, завершить разговор или нет, но, видимо, я взяла правильный тон, потому что он продолжает:

– Конечно, была еще ее подружка. Пропала без вести приблизительно тогда же, лет десять тому назад…

Меня вдруг бросает в холод.

– Кое-кто считает, что между ними что-то произошло. Поссорились, или еще что-то в этом роде. Но кто знает?

Повисает молчание. Сахарный кубик рассыпается в моих пальцах, и я рукой сметаю крошки со стола, потом устремляю взгляд за окно, в темнеющее небо.

– А мать Дейзи еще жива?

Брайан качает головой:

– Судя по тому, что я слышал, это стало для нее последней каплей. Она к тому времени и так-то уже почти спилась, а потрясение окончательно ее добило.

– А остался здесь хоть кто-нибудь, кто их знал? – спрашиваю я. – Дейзи и эту ее подружку. Кто-то, кто мог быть в курсе, что между ними произошло?

Он на мгновение задумывается.

– Может, Моника?

– Моника? Моя квартирная хозяйка?

– Так, значит, вы живете в Хоуп-коттедже?

Я киваю. Ему приносят сэндвич, завернутый в пергамент, и кофе. Он благодарит официантку.

– Попробуйте поговорить с ней, если вам так хочется, но, понимаете, жизнь есть жизнь. Нельзя вести себя так и надеяться, что все сойдет с рук.

– Как она себя вела?

Он сокрушенно улыбается:

– Могла иногда что-нибудь отчебучить. Ладно, пойду я, пожалуй. – Он весело подмигивает мне и сгребает свои вещи. – Надеюсь, еще увидимся.

7

Я сижу перед темным экраном компьютера. Уговорила Монику встретиться со мной сегодня утром, но немного времени поработать еще есть. На сайт выложили видео, как пожилой мужчина гладит свою собаку, и еще одно: на нем женщина печет что-то вкусное, а рядом на высоком стульчике весело агукает малыш. Я включаю древнюю машину, и из ее недр вырывается скрежет. На этом компьютере я смонтировала свой первый фильм, и, хотя я отдаю себе отчет в том, что это глупо и сентиментально, изменить ему сейчас для меня было бы все равно что Самсону самому отстричь себе волосы.

Я жду, пока он раскочегарится, потом нажимаю «Воспроизведение». Следующий ролик начинается с черного экрана и шума – вернее будет сказать, нечленораздельного вопля. Потом камера выравнивается, и в кадре сперва возникает пожелтевшая стена, а затем на ее фоне появляется женщина. Она полноватая, в кофте, с длинными волосами, стянутыми в тугой хвост на затылке.

– Нет! – чеканит она. – Даже думать забудь!

Ответ доносится из-за кадра, прямо из-за камеры:

– Это несправедливо!

– «Несправедливо»? Ах ты, дрянь малолетняя… Я тебе покажу «несправедливо»! Что еще ты затеяла?

– Затеяла?

– Зачем тебе телефон, Элли?

– Ни за чем.

– А ну убери его сейчас же!

Ответа нет. Женщина смотрит вправо, где, прислонившись к дверному косяку, стоит мужчина в джинсах и рубашке и наблюдает за перебранкой, явно не горя желанием вмешиваться.

– А ты так и будешь стоять столбом? – набрасывается на него женщина. – Или, может, все-таки скажешь ей что-нибудь?

Он с жалким видом пожимает плечами.

– Крис, черт бы тебя побрал! – свирепеет женщина.

Теперь он обращается к той, кто находится за камерой.

– Элли, – мямлит он, – послушай, что мать говорит.

– Но это несправедливо!

– Тебе было сказано: никакого танцевального кружка, если не станешь лучше учиться.

– Но!..

Он вскидывает ладони:

– Хватит! Марш в свою комнату! И выключи эту чертову штуковину!

В кадре мельтешение: девушка, которая держит телефон, Элли, поворачивается влево. На стене рядом с ее отцом висит зеркало, и в нем секунду или две мелькает ее отражение. Я нажимаю кнопку «Назад» и ставлю видео на паузу. Она выглядит совсем юной. Лет тринадцати-четырнадцати, с бледной кожей и роскошными рыжими волосами, обрамляющими усыпанное веснушками невинное личико.

Я раздумываю. Стоит ли выкладывать это в публичный доступ? Кадры сняты в гневе и, без сомнения, отправлены на сайт в приступе бешенства – этакий выплеск возмущения бесправностью подростка. Но она может потом об этом пожалеть. Понять, что вовсе не хотела, чтобы это увидел кто-то посторонний, не говоря уж о всей деревне. Проснется завтра утром и будет метаться от беспокойства, что родители вовсе не обрадуются, когда узнают о ее поступке.

Я перемещаю ролик в папку «Личное» и иду наверх. Необходимо подготовиться к встрече и придумать, как склонить Монику на свою сторону.

Мы договорились встретиться в конце переулка, и, едва завидев меня под сводом арки, Моника жизнерадостно восклицает: «Доброе утро!» Она протягивает мне руку, и на ее запястье брякает пластмассовый браслет.

– Рада наконец-то с вами познакомиться!

– Взаимно! – отзываюсь я.

Она выглядит моложе, чем на фотографии; ей, наверное, чуть за тридцать. Всего на несколько лет старше меня. Но плотнее. Сейчас волосы у нее длиннее, перехвачены светло-желтой банданой на манер ободка. На ней линялые голубые джинсы и непромокаемая фиолетовая куртка. Я замечаю ядерно-желтый ворот свитера; поверх него пластмассовое ожерелье из ярко-голубых бусин размером с детские стеклянные шарики. Глаза у нее блестят, и вся она какая-то дерганая, нервная; она похожа на женщину, помешанную на натуральных продуктах, из тех, что сами делают себе мюсли и еду покупают исключительно с маркировкой «эко» и «не содержит ГМО». Или, может быть, на школьную учительницу, дружелюбную, но слегка рассеянную.

– Ну как, обустроились? Все хорошо?

Я заверяю ее, что все в полном порядке.

– Я оставила вам всю информацию. В папке.

Она имеет в виду папку на кофейном столике в гостиной. Я просмотрела ее в первый же вечер. Она набита буклетами с описаниями местных достопримечательностей и мероприятий – куда пойти и чем заняться. Большая их часть безнадежно устарела.

– А я живу прямо через стенку.

– Ясно, а я не знала, – киваю я.

Она бросает на меня любопытный взгляд. Уловила в моем голосе беспокойство?

– Удобно, наверное.

– Удобно. Да не переживайте, я не буду вам надоедать. – Она похлопывает меня по руке. – Может, пойдем чего-нибудь выпьем? Я отведу вас к Лиз.

Отвечаю, что это было бы здорово, и мы идем вверх по склону. Добравшись до кафе – того самого, где я вчера познакомилась с Брайаном, – мы садимся у окна, и Моника берет запаянное в пленку меню.

– Ну что, чайку?

Подходит вчерашняя женщина – Моника представляет ее как Лиз, – сегодня она натянуто улыбается, стараясь не встречаться со мной взглядом, когда принимает заказ. Открытой враждебности она не проявляет, но мне кажется, она выяснила, кто я такая, и ей это не нравится. Ладно, думаю, да и черт с ней. Чтобы проект удался, вовсе не обязательна поддержка всех до единого, не переживать же теперь из-за каждой старой выдры с кислой миной.

– Что-нибудь еще?

Отрицательно качаю головой, и она уходит. Моника подается вперед:

– Так о чем вы хотели со мной побеседовать?

Я колеблюсь, но вспоминаю про свой фильм: нужно, чтобы на канале им заинтересовались. Удалось же мне разговорить девочек из «Черной зимы», значит что-то я все-таки могу.

– О Дейзи, – говорю я.

Она отстраняется, еле заметно, но потом, похоже, берет себя в руки.

– О Дейзи Уиллис? Так вот зачем вы здесь?

– Это всего лишь фон для фильма. Меня интересует, как все эти события подействовали на сообщество. Вы ее знали?

Она уже открывает рот, но тут распахиваются двери и в кафе вваливается компания девушек. Им лет пятнадцать-шестнадцать, и, судя по школьной форме, они заявились сюда прямо с занятий. Они весело болтают и смеются, их кипучая энергия в один миг преображает сонное кафе. Одна из них, самая высокая, явно заводила; она главенствует в разговоре, наигранно закатывая глаза, – речь, очевидно, идет том, кого здесь нет.

– С чего вы взяли, что я ее знала? – уточняет Моника.

Я кошусь на девушек и думаю о Дейзи. Интересно, она тоже была такой?

– Брайан сказал.

– А, так вы говорили с Брайаном. – Она, похоже, слегка расслабляется. – Ну да, знала немного. У нас тут все друг друга знают.

– Вы не возражаете, если я задам вам несколько вопросов?

Изгиб ее губ наводит на мысль, что перспектива не слишком ее вдохновляет.

– Я думала, этот ваш фильм будет про всякую ерунду. Никто не обязан никого закладывать. Разве ваша подруга не так сказала?

Подруга. Она, разумеется, имеет в виду Джесс, мою ассистентку. Похоже, Моника присутствовала на встрече.

– Ну да, именно, – говорю я со всей возможной теплотой в голосе. – Можете мне поверить, никто и не обязан.

Прежде чем она успевает ответить, появляется Лиз с чаем. Она водружает на стол щербатый чайник и ставит перед каждой из нас по разномастной чашке с блюдцем, после чего, перекинувшись парой слов с Моникой, удаляется. Приходит на ум фраза Гэвина о том, что не все здесь считают смерть Дейзи самоубийством.

– Я просто пытаюсь понять, что произошло, – объясняю я.

Она отвечает не сразу. На ее лице мелькает беспокойство. Секунду спустя она косится на Лиз, наблюдающую за нами со своего места, потом на девушек, вошедших в кафе следом.

– Перекурим? – предлагает она, понизив голос.

Мы выходим на холод. Пожелтевшими пальцами она вытаскивает сигарету и закуривает, потом протягивает пачку мне. Меня подмывает угоститься, но я удерживаюсь. Зря я, что ли, столько времени не курю? Она выдувает из ноздрей сизоватый дым.

– Что вы слышали?

– Только то, что есть люди, которые не верят в суицид.

– В самом деле? – Моника затягивается и понижает голос: – Послушайте, я могу вам только сказать, что она была пропащая душа. По слухам, у нее были большие проблемы с парнем. Ну, как обычно, понимаете?

Пропащая душа? Проблемы с парнем? Мне немедленно вспоминается мой бывший. Он говорит, что с него хватит. Моя работа его достала. Ему мало моего тепла. Между нами все кончено. Да, я была расстроена. Намного сильнее, чем позволила себе показать. Он был первым мужчиной, которому я доверилась. Я плакала. Я давала себе зароки никогда больше ни в кого не влюбляться. И даже едва не докатилась до того, чтобы усесться смотреть какой-то сопливый фильм с соседкой по квартире. Но топить горе в бутылке не стала. И прыгать со скалы тоже.

– Моника, люди не кончают с собой только потому, что их бросили!

– Некоторые кончают. – Она мнется. – Может, дело было еще и в другом.

– В чем еще?

– Кто знает? – Она тушит недокуренную сигарету о стену. – Вы поймите, нам тогда всего этого хватило по горло. Тело так и не нашли. Никто не хочет ворошить прошлое. Это уже история. Людям лишь бы поскорее все забыть, и дело с концом. И вам тоже лучше забыть. Ведь даже если мы узнаем, почему она спрыгнула со скалы, ее все равно не вернуть.

– Разумеется, это так. Но…

– Ну и какой тогда во всем этом смысл?

Докопаться до правды, подмывает меня сказать. Вот какой в этом смысл. Докопаться до правды. И это, собственно, то, чем я занимаюсь. Чем зарабатываю себе на жизнь. Но потом я думаю про «Черную зиму». Сильно моя правда помогла всем этим девушкам?

– Послушайте, – смягчается Моника. – Не знаю, что вы там себе о нас понапридумывали, но мы самые обычные люди. Мы живем своей жизнью, как и все остальные. Может, вы этого не понимаете, но мои заработки целиком и полностью зависят от туристов, которые сюда приезжают. И почти у всех так. Мы не можем позволить, чтобы ваш фильм распугал весь народ, ясно?

На мгновение мне чудятся в ее голосе угроза, но она улыбается.

– Разумеется, – говорю я. – Но я же не рекламу снимаю для вашей деревушки. «Приезжайте в Блэквуд-Бей, здесь сбываются мечты!»

– Я смотрю ролики, – говорит она и каблуком вдавливает окурок в землю.

Я раздумываю. Мне не нужно ее одобрение, и тем не менее не могу удержаться:

– И что?

– Мы все смотрим. Просто… мы хотим, чтобы наша деревня была известна чем-нибудь еще.

– Я понимаю.

Она печально улыбается:

– У Дейзи никого не было, вот что я думаю.

– Но мне сказали, у нее была подруга. Что с ней случилось?

– Она сбежала. Не помню, куда именно.

В вышине проносится ветер, и хотя его дуновение никак меня не затрагивает, я ежусь.

– Кто она была?

Мои слова звучат неестественно, косноязычно, будто кто-то чужой заставляет меня говорить, но Моника ничего не замечает.

– Девочка из Молби. Они вместе учились в школе, но, как я уже говорила, она сбежала. Ходили слухи, что ее видели в Лондоне, но мне об этом ничего не известно.

Нет, хочется мне сказать. Нет. Все было не так. Они едва знали друг друга. Может, Моника что-то перепутала? Может, она вспомнила о ком-то другом? Может, тогда исчезла еще одна девушка?

Но нет. Я бы об этом знала. Ведь знала бы?

– Значит, всего пропали три девушки, – констатирую я, понимая, как глупо должны звучать мои слова. – Дейзи, Зои и эта подруга?

– Дейзи не пропала. Она покончила с собой. А ее подругу, если верить слухам, потом видели. Но так – да.

– Эта ее подруга…

Меня охватывает чувство, будто мне заткнули горло. Слова приходится выдавливать из себя с усилием, точно сквозь густую слизь.

– Когда она сбежала?

– Наверняка не помню. Примерно в то же время, когда погибла Дейзи. А что?

Я словно цепляюсь за край скалы и вот-вот сорвусь.

– Как ее звали?

– Сэди.

И хотя мне следовало быть к этому готовой, нужно было держать удар, имя поражает меня, точно молния. Оно отзывается эхом крика в темной комнате, угрожая вывести меня из равновесия.

– Ее звали Сэди.

Тогда

8

Многие дни пребывания в той лондонской больнице слились в один, но я хорошо помню день, когда я выяснила, кто я такая, – день, когда я родилась заново. День, когда я стала Алекс.

Я проснулась рано оттого, что сквозь тонкие голубые занавеси просачивался бледный свет, и не сразу сообразила, где нахожусь. В комнате пахло дешевым освежителем воздуха, и практически ничего, что могло натолкнуть меня на верную мысль, не было – лишь комод с телевизором и цветами в вазе, зеркало на противоположной стене, прикроватная тумбочка с лампой и пустым стаканом. В первое мгновение я решила, что я в отеле, и из-за двери вот-вот послышится звук спускаемой в унитазе воды, а дальше появится какой-нибудь хрен и велит мне проваливать. Но потом я вспомнила: я в больнице, где нахожусь с тех самых пор, как меня привезли сюда из Кента.

После завтрака я встретилась с доктором Олсен. Она ждала меня в общей комнате. Там будет удобнее, сказала она, словно мы давние подружки и просто собрались поболтать после долгой разлуки. Но истинная причина заключалась в том, что я терпеть не могла ее кабинет, слишком крохотный, тесный и душный. Всякий раз, стоило мне там очутиться, я начинала потеть. Мы опустились на засаленные стулья, и она придвинула свой поближе к моему. В тот день на ней было платье и высокие кожаные сапоги, хотя на улице было уже не холодно.

– Ну, как твои дела? – спросила она.

В ее речи улавливался еле различимый акцент.

Я пожала плечами, потом вспомнила, что тоже умею говорить. Доктор Олсен мне нравилась, она не сделала мне ничего плохого.

– Нормально.

Она улыбнулась:

– Нормально?

– Да.

– А подробнее рассказать не хочешь?

– Не особенно.

Она ждала. Пауза тянулась, пока я наконец не почувствовала себя обязанной заполнить ее.

– Да нечего там рассказывать.

– Что, по-прежнему ничего?

Я помотала головой. Доктор Олсен полагала, что в один прекрасный день может сработать мышечная память и я автоматически что-нибудь вспомню – например, пароль от своего телефона, – но пока ничего такого не происходило.

– Вообще никаких воспоминаний?

Ну, какие-то все же были. Я помнила автобус. Сидевшего рядом верзилу, который ел чипсы с сыром и луком, запивая кока-колой, а потом обдал меня своей вонючей отрыжкой. Симпатичного парнишку с копной тугих кудрей, которого за что-то отчитывала мать.

Но я не горела желанием делиться этими воспоминаниями. Они были только мои. Кроме них, у меня ничего не осталось. И потом, были ли эти воспоминания о том, как я ехала в Дил? Или то была какая-то другая поездка, из более давнего прошлого?

– Вообще никаких.

– Ты уверена?

– Да, – горячо кивнула я.

Вид у нее сделался разочарованный, но она попыталась скрыть досаду. Я почувствовала себя виноватой, что не оправдала ее ожиданий, но ничем помочь ей не могла. Минут через десять она сказала, что ей пора идти.

– Да, кстати, – произнесла доктор Олсен, поднимаясь. – Я хотела кое о чем тебя попросить.

Она вытащила свой телефон. Новый айфон, последняя модель.

– Думаю, ты в них соображаешь лучше меня. Хотела поснимать внука, но не смогла разобраться. В нем явно есть видеокамера, но…

Она беспомощно пожала плечами. Я протянула руку, и она отдала мне телефон; я машинально попыталась разблокировать его.

– Какой у вас пароль? – спросила я, но она смотрела на меня со странным выражением лица, вернее, на мои руки.

– Ты только что набрала тринадцать-семнадцать, – сказала она. – Я хочу, чтобы ты попробовала этот пароль на своем телефоне. Договорились?

Я уставилась на телефон, который держала в руке, потом отдала его ей. Она подловила меня, и я ощутила, как внутри поднимается волна жгучего возмущения. Но, с другой стороны, может, это и сработало.

– Попробую, – пообещала я.

Я лежу на кровати, глядя в потолок и чувствуя на ладони тяжесть своего телефона. В его памяти обнаружился всего один номер. Казалось бы, все проще простого. Если хочу выяснить, кто я такая, достаточно лишь позвонить. Почему же тогда мне никак не заставить себя это сделать?

Как глупо. Я уселась на постели и набрала номер. Я ждала, пока на том конце не возьмут трубку, а когда взяли, в ней повисло молчание, которое, казалось, тянулось целую вечность.

– Алло? – произнесла я наконец.

Последовала пауза, затем в трубке послышался голос, звучный и бархатистый, с легким говором, происхождение которого я затруднилась определить.

– Алло? – озабоченно произнес он. – Сэди?

Это слово сработало как иголка, которой проткнули воздушный шарик, и я немедленно опознала в нем свое имя. Никаких сомнений; оно было как спасательный трос, перекинутый через пропасть; как тайный код, способный вывести меня из сырого затхлого подвала, где я томилась в заточении. Воспоминания обрушились на меня все разом, грозя захлестнуть. Я вспомнила Блэквуд-Бей, вспомнила, как ехала автостопом до Шеффилда, где остановилась на несколько ночей, прежде чем продолжить свой путь в Лондон. Вспомнила я и то, что мне грозит опасность и что я ни в коем случае не должна никому ничего говорить, даже свое имя. Вот только почему, я не знала.

– Сэди? – повторил голос в трубке.

Может, этот человек знал. В конце концов, его номер был единственным в памяти моего телефона.

– Кто это? – выдавила я.

– Что?

Я поспешно повторила вопрос:

– С кем я разговариваю? Я не…

Связь оборвалась.

– Черт, – пробормотала я и немедленно набрала номер снова, надеясь, что нас прервали случайные неполадки на линии.

В этот раз в трубке не было даже гудков, и во второй раз, и в третий. В конце концов я сдалась. Все равно больше ничего не сделать.

Чуть позже в дверь моей палаты постучала доктор Олсен.

– Ну как, получилось что-нибудь?

– Пароль сработал, – сообщила я.

Она улыбнулась, но выражение моего лица подсказывало, что ничего хорошего она от меня не услышит.

– И?..

Я вспомнила свою уверенность в том, что не должна никому ничего говорить.

– В памяти был всего один номер. – Я вздохнула. – Там бросили трубку.

Она присела на краешек кровати рядом со мной. Я видела, что ей очень хочется обнять меня за плечи, но она не стала этого делать. Наверное, ей нельзя.

– Они что-нибудь сказали? – спросила она вместо этого.

Глядя на ее полное надежды лицо, я поняла, что это и есть он, тот самый прорыв, которого она так долго ждала. На протяжении всей нашей совместной работы, когда она настойчиво выспрашивала, бывало ли со мной такое: я что-то делаю, а потом не могу этого вспомнить («А разве не со всеми такое случается?» – говорила я); не нахожу ли я дома какие-то вещи, которые не помню, как покупала («Дома? Это где?»); не доводилось ли мне испытывать ощущение, что тело мне не принадлежит или им управляет кто-то другой? Потом она сказала, что, по ее мнению, у меня была такая штука под названием «диссоциативная фуга», и что она может быть вызвана множеством причин, и что у меня явно в последнее время была не самая легкая жизнь, и что обычно такие вещи рано или поздно проходят сами по себе.

Значит, это и есть тот самый прорыв, на который она надеялась? И снова я почувствовала, будто должна что-то ей подкинуть, иначе она так и будет сыпать вопросами.

– Только назвали мое имя, – сказала я.

– Это же очень хорошо!

– Одно имя, без фамилии.

– Ясно, – произнесла она, чуть менее уверенно, чуть более разочарованно. – И как тебя зовут?

Соображать пришлось быстро. Я не могла назвать ей мое настоящее имя; она уже заводила речь о том, чтобы дать объявление по телевидению или обратиться в национальную прессу. В голове само возникло другое имя.

– Алекс, – сказала я. – Меня зовут Алекс.

– Алекс?

Я кивнула.

– Это уже кое-что, – улыбнулась доктор Олсен. – И даже многое! Твое имя… Мы можем им перезвонить. Хочешь, я перезвоню? Могу объяснить…

– Нет, – отрезала я. – Я сама. Попозже.

Она заколебалась.

– Обещай мне, что перезвонишь, – нерешительным тоном произнесла она.

Я заверила ее, что непременно перезвоню, и сдержала слово. Я звонила каждый день на протяжении недели, и каждый день она спрашивала меня об этом, а я говорила правду. Трубку не взяли больше ни разу, а на восьмой день звонки вообще перестали проходить. Тогда доктор Олсен передала номер полиции, но там сказали, что владелец нигде не зарегистрирован и, скорее всего, это вообще неименная предоплаченная симка. Она просила меня не волноваться, ведь теперь, когда я узнала свое имя, рано или поздно все остальное тоже вспомнится.

– Но нам с тобой нужно решить еще один вопрос, – сказала она. – Я не хочу тебя тревожить, но рано или поздно нам придется тебя выписать на амбулаторное наблюдение. Не можешь же ты всю жизнь здесь оставаться. Тебе есть куда пойти?

Она знала, что идти мне некуда. Она уже направила меня куда-то, где обещали помочь с жильем, хотя я, если честно, в это не верила.

Я покачала головой. Она положила руку мне на плечо, и на этот раз я не отшатнулась.

– Не волнуйся, Алекс, милая. Я тебя не брошу. Все будет хорошо. Обещаю.

Сейчас

9

Мы с Моникой допиваем чай, и я возвращаюсь в Хоуп-коттедж. Я знаю, что теперь выгляжу совсем не так, как тогда, но меня все равно потряхивает. Я сбросила лишний вес, и немалый. Волосы крашу в черный цвет – вместе с чересчур кустистыми бровями, которые старательно выщипываю – и коротко стригу. Нужда в очках, без которых я раньше не могла выйти из дома, после лазерной коррекции зрения отпала. Щель между передними резцами закрылась сама собой, к тому же я выровняла и отбелила зубы. Часть денег, полученных за «Черную зиму», я потратила на пластику: пришпилила к голове торчащие уши и укоротила нос, а подбородок нашпиговала филлерами, чтоб был повыразительнее.

Но есть и другие, более существенные отличия. Все изменилось, когда я стала Алекс, нашла в себе силы уйти с улицы и устроилась на работу; когда начала воспринимать свою съемочную деятельность всерьез. Абсолютно все: мой гардероб, манера держаться, ходить и говорить. Появилась уверенность в себе. Даже родная мать меня сейчас едва ли узнала бы, хотя не могу сказать, что горю желанием это проверить. А люди из прошлой жизни? Да, возможно, они уловили бы мимолетное сходство, как если бы мы с Сэди были сестрами. Но не более, в этом я совершенно уверена, иначе ни за что не рискнула бы появиться так близко к Молби. Ни за что не уступила бы Дэну и не вернулась бы в Блэквуд-Бей. Ни за что не стала бы говорить с Моникой.

Я тянусь за стаканом с водой. На столе передо мной стоит ноутбук с открытым браузером. «Гугл» к моим услугам. Я вспоминаю слова Моники – о том, что мой побег мог стать для Дейзи последней каплей. Но это не так. Память подвела ее, а может, она заблуждается. Мы с Дейзи никогда не дружили, мы были едва знакомы. Не уверена, что я вообще узнала бы ее, появись она сейчас прямо передо мной. Хотя это, конечно, невозможно. Значит, нет никакой моей вины в том, что она решила спрыгнуть со скалы. Или есть?

И что за слухи, будто меня видели в Лондоне? Неужели это правда? Я набираю свое имя и нажимаю «Найти». Машина на мгновение задумывается, но потом на экране появляется список результатов. Ни на первой, ни на второй странице меня нет. Я делаю еще одну попытку, на этот раз добавив к имени «Блэквуд-Бей».

И пожалуйста, я на самом верху. «Пропала местная девочка-подросток». Моя рука зависает над трекпадом. Я могу перейти по ссылке, углубиться в эту тему, выяснить, что они там понаписали про меня, связали ли мое исчезновение с гибелью Дейзи, а могу закрыть браузер и сосредоточиться на фильме. Некоторое время я раздумываю. Кто знает, на что я там наткнусь, куда все это может завести? Я прошла весь длинный путь, ни разу не оглянувшись назад. Нужно сосредоточиться на своем фильме, а не на себе.

Но вдруг исчезновения как-то связаны? Я перехожу по ссылке.

Статья с местного новостного сайта. В ней нет ничего такого, чего бы я не знала. Я просто исчезла. В один прекрасный день вышла из дома – из нашего дома неподалеку от Молби, – намереваясь отправиться в гости к подруге, и, по словам моей матери, больше меня не видели.

Открываю следующие пару ссылок, надеясь отыскать что-нибудь еще, но, хотя и нахожу несколько материалов, эта история, судя по всему, очень быстро заглохла. Пробежав глазами пару статей, понимаю, что везде написано плюс-минус одно и то же. Меня видели на дороге с сумкой, я пыталась поймать попутку. Подробностей там негусто – да и понятно, откуда им знать, что меня занесло сначала в Шеффилд, потом в Лондон. А дальше, после всего того, что произошло со мной там, как именно я очутилась без сознания на пляже в Диле? И все-таки я ожидала чего-то большего.

Я перехожу по следующей ссылке. В статье обнаруживается коротенькое интервью с моей матерью. Нет, совершенно не в ее характере, утверждает она, ее малышка никогда бы не сбежала из дома. Она обращается ко мне с призывом выйти на связь. «Что бы ни произошло, мы вместе со всем разберемся». Угу, думаю я. Точно так же, как ты разобралась и с остальным, приняв сторону своего хахаля и заявив, что мое мнение никого не интересует, а если мне что-то не нравится, я могу выметаться из дома.

В сети только одна моя фотография, и она кочует из статьи в статью. Черно-белый школьный снимок, обрезанный под горло. Это радует. Я бегло скольжу по нему взглядом: узнать меня практически невозможно. Та девочка, которой я когда-то была, обладала абсолютно невыразительной внешностью, под ее приметы легко подгоняется кто угодно. Единственное, за что цепляется взгляд, – это щель между передними зубами. Волосы у меня темно-русые, цвета кофе с молоком, аккуратно заправленные за уши, а глаза хоть и живые, но кожа вся в прыщах, лицо одутловатое, подбородок практически отсутствует. Пухленькая, говорили про меня – это если выражались мягко. А такое случалось нечасто.

Быстро закрываю браузер, будто меня вдруг пристыдили. Что я сделала? Почему кто-то считает, что я имею отношение к гибели Дейзи? Правда в том, что я не помню; судя по всему, произошло нечто ужасное, от чего я сбежала аж в Лондон и поклялась никогда не возвращаться, никогда не использовать мое настоящее имя. Но, как ни стараюсь, я не могу этого вспомнить.

Я снова открываю «Гугл» и теперь ищу «Дейзи Уиллис». Выпадают новые статьи, хотя это уже давно дело прошлое, подробностей еще меньше, и вообще во всей истории до сих пор так и не удалось установить ничего определенного. Упоминается предсмертная записка, которая нигде раньше не фигурировала, но больше ничего. Ни слова обо мне – ничто не наводит на мысль, что мы с Дейзи были близки или что мой побег имел какое-то отношение к ее гибели.

И все же кое-что там было, я в этом уверена. Где-то в мозгу всколыхивается смутное воспоминание, готовое, кажется, вот-вот вынырнуть на поверхность, но никак не дающее себя рассмотреть, и, блеснув на свету, вновь ускользает в глубины памяти. Я принимаюсь рыть «Гугл», пытаюсь даже искать по изображениям, а потом вдруг в голове что-то щелкает: мы с Дейзи стоим на лодочном спуске в окружении ребятишек. Кто-то фотографирует.

Я отыскиваю фото на стене над лестницей. Я обратила на него внимание в самый первый вечер, но не придала значения. Моника с компанией, две девочки, стоящие чуть на отшибе, не обращая внимания на камеру. Вид у них заговорщицкий, они явно что-то затевают. Я протягиваю руку и касаюсь холодного стекла, мои пальцы оставляют жирный след. Я наклоняюсь поближе, хотя это лишнее. Теперь мне совершенно очевидно, кто они такие, и я шепотом произношу имена.

Дейзи. Сэди. Дейзи. Я.

Значит, это все-таки правда. Мы общались ближе, чем я думала. Я отворачиваюсь от фотографии и спускаюсь обратно на первый этаж. Мне вспоминаются слова Гэвина: кое-кто считает, будто исчезновение Зои связано с пропажей Дейзи. Она тоже часть головоломки, даже если и сгинула несколько лет спустя. Я совершенно в этом уверена.

Я беру в руки телефон. Он отвечает с третьего гудка.

– Гэвин?

До меня не сразу доходит, что он не узнал мой голос. Настроение падает, но что с того? Чего я ожидала?

– Это Алекс, – говорю я. – Мы позавчера познако…

– А, привет! – не дает он договорить. – Как вы? Все в порядке?

Я пропускаю его вопрос мимо ушей:

– Послушайте, я тут все размышляю о том, что вы сказали. Про Зои Персон и самоубийство Дейзи.

– Да?

– Вот и решила, может, у вас есть что еще мне рассказать.

– Вы все-таки будете это расследовать!

– Только в качестве фона для фильма. Я подумала… Вдруг есть кто-нибудь, с кем можно об этом поговорить? Вы не знаете, у Зои были друзья, которые до сих пор здесь живут?

– Ну, – отзывается он в конце концов, – я слышал, у нее был парень, но они расстались. И вроде бы кто-то говорил, что она общалась с Софи Стедман. Думаю, можно попробовать пообщаться с ней.

Я торопливо записываю имя в блокнот.

– А где я могу ее найти?

– Она работает в тату-салоне. «Игла и чернила». – Пауза. – Хотите, я схожу с вами?

Некоторое время я едва не всерьез обдумываю его предложение, но проще будет, если я пойду одна.

– Не надо, я справлюсь.

10

Камера фокусируется, и слова «Игла и чернила» обретают четкость: причудливый золотой шрифт на черной деревянной доске, которая уже начинает лупиться. Я медленно веду камеру сверху вниз; ширмы в витрине загораживают от взгляда интерьер салона; перед ними кто-то соорудил композицию из свечей, позолоченного черепа и открытого альбома с эскизами татуировок. Табличка рядом со входом предлагает пирсинг и прочее. «По всем вопросам просьба обращаться к персоналу», – написано на ней.

Я еще с минуту снимаю, потом вхожу внутрь. Передняя часть салона представляет собой зону ожидания, и там в одном из плетеных кресел, расставленных вокруг низенького стеклянного столика, сидит девушка. Когда я вхожу, она вскидывает голову, но, мазнув по мне взглядом, тут же утыкается обратно в телефон. Из-за ширмы доносятся приглушенные голоса.

Стены украшены сотнями эскизов татуировок. Тут и цветы, и вьющиеся лозы, и шипы с каплями крови. Одна часть стены занята бабочками и ангелами, а на другой красуются змеи, птицы, револьверы, черепа. Над дверью висит фотография мужской спины с набитым огнедышащим драконом. Он изумительно хорош: в ярких сине-красно-желтых тонах, с острыми зубами и когтями, с затейливой чешуей. Интересно, как он выглядит в реальности, на лоснящейся от пота коже, под которой перекатываются мускулы?

Однажды я тоже собиралась сделать татуировку. Может, даже здесь. Это одно из тех смутных воспоминаний, которые вернулись ко мне. Я пошла с подружкой, но в последний момент струсила – видимо, испугалась боли или, может, гнева матери. Это было еще в то время, когда мы с ней ладили.

Я чувствую укол воображаемой иглы и невольно накрываю предплечье ладонью. Что бы я набила сейчас, если бы решилась на вторую попытку? Наверное, что-нибудь личное. Чтобы значение было бы известно лишь мне одной. Строчку из стихотворения или песни? А может, лучше выбрать что-нибудь красивое, но бессмысленное?

Впрочем, это невозможно. Во всяком случае, на предплечье. Не с моими шрамами от сильных ожогов, много лет назад превративших кожу в поле боя. Я тогда жила в хостеле; наливала себе томатный суп – не что-нибудь! – но кастрюля оказалась тяжеленная, я задела ею край плиты и вывернула на себя все содержимое. Боль неописуемая; рука мгновенно покраснела и пошла пузырями, я была как освежеванная. Кожа там до сих пор иногда обостренно чувствительная, до сих пор саднит, как будто все случилось лишь вчера, но чаще дело обстоит с точностью до наоборот. Дотрагиваясь до руки, я ничего не чувствую, боль живет лишь в моей памяти, но все равно не могу даже представить себе, что в это место вопьется игла, прокладывая дорогу краске. Не сейчас.

Я с завистью смотрю на девушку напротив, на ее гладкую кожу. Она совсем молоденькая, лет восемнадцати от силы. На ней футболка, поверх которой накинута куртка, синие джинсы и вязаная шапочка. Ее лицо кажется мне знакомым, должно быть, по одному из видеосюжетов. Я наклоняюсь вперед и откашливаюсь.

– Прошу прощения, можно задать вам вопрос? Вы пришли сделать татуировку?

Она вскидывает на меня глаза. Вид у нее озадаченный, как будто я заговорила с ней по-тарабарски.

– Что вы хотите набить?

Молча пожав плечами, она вновь утыкается в телефон.

– Понимаете… я тут со съемочной группой.

– Я не… – произносит она, морщась от звука собственного голоса. – Я не могу…

– Не беспокойтесь, – принужденно смеюсь я. – Я на вас не давлю!

Она слегка расслабляется, но вид у нее по-прежнему настороженный. Ее глаза, прикованные к эскизам на стене за моей спиной, поблескивают.

– Простите, если я вас…

– Слушайте, оставьте меня в покое.

Я открываю рот, чтобы извиниться, когда дверь позади распахивается и появляется темноволосая женщина. Судя по всему, это и есть Софи. Она моложе, чем я думала; лишь немногим старше своей клиентки. В дверном проеме за ее спиной виднеется раковина, кожаное кресло и полки, уставленные пластмассовыми флакончиками.

– Кэт? – зовет она. – Ну что, готова?

Девушка поднимается. На долю секунды ее взгляд смягчается.

– Извините, – обращаюсь я к Софи. – Можно попросить вас на пару слов, когда закончите?

Та окидывает меня взглядом.

– Да пожалуйста, – хмыкает она, потом поворачивается к Кэт. – Идем.

Девушка появляется спустя полчаса. Она бросает на меня взгляд, лишь оказавшись за дверью, когда переходит через дорогу. Меня удивляет опустошенное выражение ее лица. Должна же она хоть что-то чувствовать, пусть даже и облегчение? Если уж на то пошло, вид у нее такой, как будто она недовольна, как будто сделала эту несчастную татуировку ради кого-то другого. Она вытаскивает из кармана телефон – не тот, которым пользовалась в салоне, – и подносит к уху. Некоторое время она внимательно слушает, потом молча кивает и, сунув телефон в карман, скрывается из виду.

Софи появляется мгновение спустя.

– Вы еще здесь, – говорит она. – Проходите. Мне нужно тут все прибрать.

Я иду следом за ней в кабинет. В глаза немедленно бросаются машинки, иглы в футлярах, банки с ватными шариками, лотки с одноразовыми бритвами. Меня одолевает тревога, грудь точно перехватывает железный обруч.

– Вы по поводу Зои?

Я оказываюсь не готова к ее прямоте. Такое чувство, будто я иду в бой.

– Отчасти, – говорю я. – Почему вы так решили?

– А зачем еще вам сюда приезжать? Думаю, ваш фильм на самом деле об этом.

Тон у нее насмешливый, снисходительный. Я не реагирую.

– У Кэт все в порядке?

Она отводит взгляд и, повернувшись к одной из своих машинок, принимается ее разбирать.

– Все нормально. Так что вы хотели?

– Зои была вашей подругой?

Она смотрит на меня в упор. Я выдерживаю ее немигающий взгляд. Ни одна из нас не произносит ни слова. За окном слышатся голоса: кто-то идет по улице. Я точно знаю, что она сейчас думает. Я для нее – фифа со столичным выговором в дорогой одежде. Какое мне дело до Блэквуд-Бей? До Дейзи и Зои? Знала бы она.

– Так что, фильм будет о ней? Или о Дейзи?

Я качаю головой. Интересно, может, она и Дейзи знала? Да нет, скорее всего, слишком молода.

– Нет. Он будет не о чем-то конкретном.

– Ясно.

Я делаю еще одну попытку:

– Так Зои была вашей подругой?

Она вновь берется за машинку. Движения у нее методичные и четкие.

– Да. Была. И что?

Воздух между нами начинает потрескивать от напряжения.

– Что, по вашему мнению, с ней случилось?

– Без понятия. Об этом надо у нее самой спрашивать.

– Я бы с радостью, но не могу.

Она ничего не отвечает. Я вспоминаю, что Зои видели на автовокзале – те зернистые кадры с камеры наблюдения в Мидоухолле.

– Думаете, она жива?

– Мне-то откуда знать?

Софи слишком явно обороняется. Что-то тут не так.

– Она была здесь счастлива?

Отрывистый смешок.

– А вы бы были?

– На вид тут не так уж и плохо.

– Правда?

Я игнорирую сарказм:

– Послушайте, я пытаюсь выяснить, что произошло. Вероятно, я смогу помочь. Она ничего вам не говорила перед отъездом?

Софи вздыхает и поворачивается ко мне лицом.

– Зои была тут белой вороной. Она была хорошенькая. И умная. Дальше сами догадаетесь?

– Значит, ее травили?

Несмотря на враждебность, ее явно распирает желание выговориться.

– Поначалу не было ничего серьезного. Так, время от времени. А потом они начали рассылать всем фотографии в «Снэпчате».

– Что за фотографии?

– Зои в душе, и… В общем…

Я могу себе это представить. Слово «ЖИРНАЯ» в качестве оружия. Слово «МРАЗЬ». И еще что похуже.

– И она никому ничего не рассказывала? Даже родителям?

– Они тогда уже практически не разговаривали друг с другом. Зои приходила домой поздно. Пила. Они говорили, что это отражается на учебе.

– А отражалось?

– Я же сказала, она была умная. Родители хотели, чтобы она поступала в университет.

– А она хотела?

– Думаю, она сама не знала, чего хочет.

Софи кидает жвачку в мусорное ведро. Рукав футболки задирается, и мой взгляд падает на ее плечо. Там, прикрытый вытатуированной розой, багровеет синяк, похожий на отпечаток большого пальца. Я с трудом удерживаюсь от вопроса, откуда он у нее.

– Она принимала наркотики?

– А сами-то как думаете? – смеется Софи. – Вы же смотрели видео. У нас тут все этим занимаются. Больше все равно нечем.

– Какое видео?

Она театрально хохочет:

– То, где Кэт с Элли едят чипсы. Вы что, совсем слепая?

Я подавляю искушение заглотить наживку и сообщить, что я в своей жизни кое-что повидала и лучше бы ей меня не злить. Вместо этого натянуто улыбаюсь. Я помню сюжет, который она упомянула. Надо будет его пересмотреть.

– А парень у нее был?

– Какое это имеет отношение к делу?

– Я слышала, что был. И что они расстались.

– Может, и был кто-то, но она вела себя очень странно. Всю дорогу скрывала, что у нее кто-то есть. Врала, что занята, когда я звала ее куда-нибудь пойти.

Голос у нее уязвленный. Интересно, она чувствует свою вину? Подружка сбежала, а она понятия не имеет почему. Может, мы с ней не такие уж и разные.

– У вас нет никаких мыслей, кто это мог быть?

Она устремляет взгляд мимо меня, на Скалы:

– Кто-то мне говорил, что ее видели там.

– Правда? В том большом старом доме?

Она кивает.

– Кто там живет?

Повисает тишина. Мы с Софи словно оказываемся на дне колодца. Я вижу в вышине кусочек неба, но стены гладкие и слизкие.

– Дэвид.

Дэвид? От этого имени внутри все смерзается, будто я погружаюсь в ледяную воду, но, когда пытаюсь вспомнить почему, ничего не выходит.

– Один?

Она смеется, словно я сказала что-то очень забавное:

– Угу. Он живет один.

– Что в этом смешного?

– Сходите посмотрите на него, сами увидите.

Может, и схожу, думаю я.

– Что он за человек?

Софи неловко переминается с ноги на ногу.

– Он старый.

– Прям совсем старый?

– Старше Зои, скажем так. И странный.

– В чем это выражается?

– Его никогда не видно. А если он все-таки попадается тебе на глаза, при нем всегда бинокль. Выходит на пляж ночью и стоит. Всегда в одиночестве. – Она на некоторое время умолкает. – И Дейзи «спрыгнула» прямо рядом с его домом.

Воздух аж вибрирует от ее сарказма. Я слышу кавычки вокруг слова.

– На что вы намекаете?

– Послушайте, я ничего не знаю. Но говорят, что Дейзи была не из тех, кто склонен к самоубийству. И тем не менее она это сделала. А я знаю, что Зои была не из тех, кто сбегает из дома. Но она тоже это сделала.

И тут я сама не успеваю опомниться, как уже задаю вопрос:

– А еще одна девушка, Сэди?

– Сэди? – переспрашивает Софи.

Она смотрит на меня в упор, и на мгновение возникает ощущение, будто она видит меня насквозь, несмотря на исправленные зубы и лазерную коррекцию зрения, все пластические операции, сброшенный вес и перекрашенные волосы, – видит и знает, кто я такая. Бедная непутевая Сэди.

– Про нее вообще уже никто особо не вспоминает. Говорят, ее нашли, но она не захотела возвращаться. И думаю, после гибели Дейзи она совсем перестала кого-либо интересовать.

– Но… – начинаю я, но тут лязгает дверь и кто-то входит в салон с настойчивым «Софи?».

– Мне надо идти, – произносит она, понизив голос. – Но, как я уже говорила, одни считают, что Дейзи покончила с собой, а другие нет. Они думают, что ее столкнули. Можете вставить это в свой фильм, если хотите. Только не говорите, что это я вам рассказала.

11

Я нахожу тот ролик. Скамья с видом на воду в конце Слейт-роуд между лодочным спуском и «Кораблем». На ней сидят две девушки, каждая с пакетиком чипсов. За плечом той, что повыше ростом, виднеются скалы. Вторая выглядит помоложе; у нее рыжие волосы и грязный розовый рюкзак, который она поставила на землю у ног. Камера берет крупный план, изображение характерно подрагивает – так бывает, когда держишь телефон в руке. Теперь мы видим их вблизи. Младшая торопливо поглощает чипсы, едва жуя, в то время как старшая ест более сдержанно, иногда затягиваясь сигаретой.

Я наклоняюсь вперед, поближе к экрану. Кроме Кэт, я узнаю и ту, что пониже; она сняла одно из недавних видео – то самое, в котором ругалась с родителями. Элли. Теперь, пересматривая ролик, я понимаю: девочки не подозревают, что их снимают. Оператор, судя по всему, стоит где-то в укромном месте – возможно, в переулке, который проходит между туристическим бюро и пабом, – наблюдая за ними.

И подслушивая. Доносится их разговор, хотя качество звука не ахти, да и контекста недостаточно, чтобы понять, о чем идет речь. Мы слышим: «Ничего страшного… остальные…» Старшая выпускает струю дыма и передает сигарету подруге. Та мотает головой: «Нет» и «Я не хочу», далее «Потому». Старшая настаивает. «Попробуй, – говорит она. – Все равно придется». А потом, хотя с такого расстояния толком не разглядеть, я понимаю, что это не сигарета, а косяк. Младшая сопротивляется, взгляд у нее пустой, на худом лице написан страх, но ее подруга неумолима. «Давай уже», – говорит она, и в конце концов рыженькая берет косяк, подносит к губам и вдыхает дым. «Задержи дыхание», – инструктирует подруга, младшая пытается, но все равно закашливается, прежде чем вернуть косяк.

Видео заканчивается. Мне даже хочется улыбнуться. Травка? Всего-то? В мое время забавы были похлеще. Я вспоминаю слова Софи о Зои и ее парне. Не исключено, что и в ее время все было похлеще. Не исключено, что она вляпалась во что-то, с чем не смогла справиться.

Мои пальцы зависают над мышкой. Может, убрать видео из публичного доступа? Я вспоминаю, чему нас учили в колледже (хочешь снять приличный фильм, забудь о щепетильности), и решаю не трогать. Все равно уже слишком поздно. Все успели его посмотреть, это больше не моя забота, и вообще, у меня полно дел.

Софи сказала, что Дейзи спрыгнула со Скал недалеко от Блафф-хауса. Пора сходить туда и увидеть это место своими глазами, а заодно и поснимать материал, который можно будет выложить на сайте. Вероятно, это расшевелит чью-нибудь память, подтолкнет людей к разговору о происшествии, выведет историю Дейзи на передний план.

Порывы ледяного ветра режут лицо, словно осколки стекла. Безмолвие нарушается лишь шумом волн, бьющихся внизу о скалы, да заунывными криками чаек. Уже стемнело, небо усыпано звездами. Невозможно представить здесь что-то иное, кроме пустоты.

Низко опустив голову, я с усилием двигаюсь дальше, но это все равно что брести сквозь масло. Уши у меня горят. Позади темным пятном лежит Блэквуд-Бей; даже уютные огни «Корабля» кажутся сегодня странно приглушенными. Впереди дорога уходит вверх, в направлении мрачной тени Блафф-хауса, за которой нет ничего, кроме моря и отвесных черных утесов.

Внезапно я понимаю, что не хочу здесь находиться. Не хочу делать то, что делаю. Но я вытаскиваю телефон и с минуту снимаю бескрайнюю непостижимую гладь воды, испещренную булавочными головками огней суденышек. Я представляю, как местные будут смотреть это видео, ломая голову, кто же его снял и зачем, и отправляю ролик на сайт, пока не передумала. Пусть ломают.

Дейзи, должно быть, стояла на этом самом месте без малого десять лет назад, глядя на эту же черную воду. Но что побудило ее развернуться, подойти к обрыву и сделать шаг? Что вынудило ее выбрать небытие? Может, она вовсе не прыгала, а ее столкнули и она полетела в воду, точно груда тряпья?

Или есть другое объяснение: никто не виноват; она бежала, спасаясь от преследования. Поскользнулась на мокрой траве, потеряла равновесие и сорвалась со скалы. Несчастный случай. Вроде того.

Я пытаюсь представить, где она сейчас, что от нее осталось столько лет спустя. Подводные течения здесь непредсказуемы, глазом не успеешь моргнуть, как тебя уже унесло. Купаться не рекомендуется. Куртку выбросило на берег на полпути к Молби, но никаких следов Дейзи так и не нашли. Будто она ушла на дно или уже была мертва.

Я устанавливаю камеру на треногу и смотрю на Блафф-хаус, темнеющий на фоне ночного неба. Здесь, вблизи, он выглядит еще печальнее. Заброшенное двухэтажное строение под остроконечной крышей из дранки. В одном из окон второго этажа одиноко горит свет, но в целом дом погружен в абсолютную, безнадежную тьму.

Кто по доброй воле согласился бы жить здесь, в этом забытом богом месте? Несмотря на размеры – в нем, судя по всему, три или четыре спальни, – дом производит впечатление совершенно необитаемого.

Я беру в кадр строение на краю обрыва и включаю камеру на запись. Высокую траву колышет ветер. Сэди, шепчет он, Сэди… Звучит как предостережение. Я делаю глубокий вдох и решительно вхожу в кадр. Я приближаюсь к дому со стороны утеса. Там обнаруживается калитка, тропка от нее ведет через лужайку к дому; содержимое терракотовых вазонов, которые смутно виднеются в бледном свете луны, давным-давно приказало долго жить. Дверь заперта. В ней есть окошечко с витражным стеклом, в котором дробится и преломляется рыжими, зелеными и красными сполохами свет изнутри.

Теперь, подойдя так близко, я ощущаю, как в груди всколыхивается смутное узнавание, будто я уже стояла тут, хоть и не помню когда. Обрывки воспоминаний расплываются, пытаться воскресить их в памяти все равно что стоять вплотную к телевизору: видишь пиксели, но не изображение, в которое они складываются.

Я смотрю на окна. Где-то в глубине горит свет, и все строение будто подрагивает. Я стучу в дверь, и удары глухим эхом отзываются в недрах дома.

Никто не отвечает.

– Дэвид? – зову я, приникнув к витражу. – Вы там?

Безрезультатно. Некоторое время жду, потом делаю еще одну попытку. На этот раз я барабаню в дверь так сильно, что она колотится о дверную коробку, дребезжа почтовым ящиком.

Вот теперь я слышу какой-то шум. Он звучит странно, будто доносится откуда-то из глубины дома – или даже из-за его пределов. В прихожей вспыхивает свет, потом сквозь гнойного цвета стекло я вижу приближающийся силуэт. Голова низко опущена, размыта и призрачна. Лишь когда оказывается прямо передо мной и нас разделяет только дверь, он вскидывает глаза. Черты его лица практически неразличимы, искаженные цветным стеклом. Он отодвигает засов, и дверь на цепочке слегка приоткрывается.

– Да?

Голос у него тонкий и шелестящий.

– Вы Дэвид?

– Что тебе надо?

Я не могу толком его разглядеть. Источник света у него за спиной, крыльцо погружено в темноту. Но он худой и высокий, угловатый и неуклюжий.

– Привет! – Я стараюсь говорить ровным тоном. – Надеюсь, мое вторжение вам не помешало.

Я протягиваю руку, но он не делает ни малейшей попытки пожать ее, и я испытываю облегчение. Мне не хочется, чтобы он ко мне прикасался. Кажется, он смотрит на что-то чуть позади меня.

– Меня зовут Алекс. Я просто…

– Я знаю, кто ты такая.

Он наклоняется вперед. На его худое лицо падает лунный свет. Кожа будто восковая, он весь какой-то выбеленный, пересвеченный. Меня немедленно бросает в дрожь, и я подавляю желание бежать прочь со всех ног, бежать, пока не окажусь за много миль отсюда.

– Зачем ты пришла?

«Чтобы узнать про Дейзи, – думаю я. – И про Зои».

Я опускаю руку, и он вздрагивает; глаза у него лихорадочно бегают, но он старательно избегает смотреть на меня. Его взгляд блуждает по моей шее, по щеке, по виску – лишь бы не в глаза. За все это время он ни разу не моргнул. Даже в этом тусклом свете я замечаю островок щетины на шее там, куда не дошла бритва, и крохотный шрам над верхней губой. Такое впечатление, что ему отчаянно хочется дать деру, хотя он стоит на пороге собственного дома, а незваный гость здесь я.

– Я просто пришла спросить про…

– Зачем ты приехала в Блэквуд-Бей?

Я открываю рот, но слова застревают в горле. Не могу выдавить из себя ни звука.

– Уезжай.

Голос у него дрожит. И вообще он какой-то странный. Испуганный. Или, может, пьяный.

– Что?

– Тебе опасно здесь находиться. Зря ты сюда приехала.

Он произносит эти слова угрожающе-тихим голосом. Я наклоняюсь вперед, совсем немного, хотя мое тело отчаянно сопротивляется.

– Я просто… Хочу с вами поговорить.

– Уезжай. Зачем ты вообще…

– Подождите!

Он пытается закрыть дверь. Я подавлена, мои шансы побеседовать с ним тают на глазах.

– Вы знали Зои Персон.

– Нет, – говорит он. – Нет. Я бы никогда в жизни… после того, что случилось.

– А что случилось?

Он не отвечает.

– Поговорите со мной. – Я кошусь на край утеса. – Дейзи ведь отсюда спрыгнула?

Он качает головой. Вид у него затравленный.

– Дэвид, пожалуйста! – настаиваю я. – Вы мне поможете?

– Я не могу! – говорит он. – Не могу! Оставь меня в покое.

Он отпускает дверь, и она захлопывается. Дом дрожит. Я вновь приникаю к стеклу, но могу различить лишь его силуэт и его затылок.

Я вплотную подхожу к двери. Я знаю, что с такого расстояния камера не уловит слова, но не уверена, что сейчас это имеет значение. Мой фокус сместился. Необходимо узнать, что случилось с моей подругой Дейзи и с Зои.

– Расскажите мне, что произошло с девушками, Дэвид.

– Сама знаешь, – неожиданно отвечает он. – Уж кто-кто, а ты должна знать.

Я никак не реагирую. У меня нет сил. Что он имеет в виду? Как бы то ни было, свет гаснет, и в доме вновь воцаряется тишина.

Я ухожу, возвращаюсь обратно к камере. Это невозможно. Не может же быть, чтобы он меня раскрыл? Тем более в этой полутьме, тем более я сама его не узнала. Не может же он быть единственным человеком в Блэквуд-Бей, уверенным, что я Сэди Дэвис.

А потом в голове что-то щелкает. А вдруг он не единственный? А вдруг я зря воображаю, что никто больше не в курсе, кто я? Оглядываюсь на дом и вижу на крыльце что-то темное, смутный силуэт во мраке. Это Дэвид, мелькает мысль, и меня снова накрывает желание сбежать. Но потом я понимаю, что ошиблась. Это вовсе не Дэвид, а какая-то девушка. Она просто стоит, глядя на меня. Я делаю шаг к ней, но ноги внезапно наливаются свинцовой тяжестью, я будто вязну в трясине. Не знаю, что меня к этому побуждает, но я едва не произношу вслух: «Дейзи?» Но слова застревают в горле, а в следующий миг на крыльце уже никого нет, никого и ничего. Вокруг ни единой живой души, зато во дворе, за домом, холодным стальным блеском отсвечивая в лунном свете, виднеется он – трейлер.

Тогда

12

От: Александра Янг

Отправлено: 22 июня 2011 17:06

Тема: без темы

Получатель: Д-р Лора Олсен <[email protected]>

Здравствуйте, доктор Олсен!

Я знаю, Вы просили написать, как устроюсь, но возможность появилась только сейчас. Тут всего один компьютер, так что нам приходится пользоваться им по очереди, да к тому же Интернет постоянно не работает.

Я все еще живу в общежитии. Тут нормально, только шумно. Через три двери от меня живет девушка с грудным ребенком, который беспрерывно кричит, но все не так страшно. Он миленький, так что можно привыкнуть. Мы с ней не то чтобы дружим, но иногда она дает мне подержать малыша, а однажды попросила посидеть с ним.

Но другом я здесь все-таки обзавелась. Его зовут Эйдан. Он живет примерно через пять комнат от меня, только по противоположной стороне коридора. Он попал сюда недели три назад, когда я уже жила здесь пару недель. Он забавный и очень мне нравится. Он говорит, что единственная его цель в жизни – встретить нормального мужчину и создать семью! Жаль, что он гей. Отец вышвырнул его из дома после того, как прочитал об этом в его дневнике (да, вы говорили, что мне стоит подумать о дневнике, но я пока так и не завела его, простите! Зато я начала снимать разные штуки на телефон, просто на память), и Эйдану пришлось податься в Лондон. Несколько дней он ночевал в какой-то сауне, пока не познакомился с типом, который пригласил его к себе. Он не говорит, что произошло, но в конечном итоге он оказался здесь. Он хорошо ко мне относится. Мы стреляем друг у друга сигареты и прочую фигню. Мы поклялись, что будем дружить всегда, что бы ни случилось. Поначалу он думал, что я лесбиянка, потому что, говорит, в присутствии мужчин я веду себя тише воды ниже травы, как будто хочу стать невидимой.

Он пытается помочь мне вспомнить, что случилось перед моим попаданием в больницу, но пока что-то вспоминается не слишком многое. Кажется, я несколько раз спала в ночных автобусах и на скамейках. Эйдан сказал, как-то раз он украл у одной тетки сумочку, чтобы попасть в кутузку и хоть там выспаться, но вряд ли я делала что-то в этом роде, и вообще, его план все равно не сработал. Думаю, у меня здесь до того, как я сбежала в Дил, была подруга, но это всего лишь ощущение, я не могу вообще ничего про нее вспомнить. А хотелось бы. Может, я рассказывала ей, кто я такая, до того как потеряла память. Если бы мне удалось вспомнить ее и поговорить с ней, это бы мне помогло, правда?

Еще я пытаюсь воскресить в памяти более ранние события, но это тоже только смутные ощущения, ничего вразумительного, и порой я не могу даже понять, реальность это или просто сон. Иногда я пугаюсь, я будто не в состоянии контролировать собственное тело, оно вроде вообще не мое, ну или что-то в этом роде. Я вспомнила, что мне нравилось ходить в школу, и, думаю, я хорошо училась. Вспомнила свою маму и что мы с ней неплохо ладили до тех пор, пока она не встретила какого-то мужчину. Не знаю точно, что изменилось. Помню только, что после его появления все стало плохо. Видимо, это было незадолго до того, как я сбежала, но меня не отпускает странное чувство, что прямо перед тем, как я ушла из дома, произошло что-то очень плохое. Не могу вспомнить, что именно.

Ладно, мне пора идти. Тут уже выстроилась целая очередь желающих посидеть за компьютером! Надеюсь, у Вас тоже все хорошо.

Алекс

Сейчас

13

Девушка лежит на кушетке лицом вниз. Ее плечо обнажено. В кадре появляется рука в перчатке и начинает протирать кожу. До меня не сразу доходит, где это и что происходит. Кэт. Видимо, она пристроила свой телефон где-нибудь на столешнице или попросила Софи поснимать. Появляется игла.

– Будет немного больно, – предупреждает Софи. – Постарайся не шевелиться.

Кэт обещает постараться. Выражение лица у нее страдальческое, брови сведены. Жужжит машинка.

– Ты точно не передумала?

Она ничего не отвечает. Нижняя губа закушена. Софи работает медленно, каждые несколько секунд промокая кожу салфеткой. Краска течет, пульсируя под кожей. На поверхности выступает кровь, и Софи вытирает ее. Кровь выступает снова.

Закончив татуировку, Софи отодвигается. На плече Кэт чернеет ровный круг. Он напоминает букву «О» или обручальное кольцо.

– Готово, – произносит Софи, и Кэт усаживается.

В кадр она попадает лишь частично, и очень жаль. Ее тело изворачивается.

– Все, выключай камеру, – говорит она, и через миг экран темнеет.

Голова у меня идет кругом. Я почти ничего не ела и неважно спала. Направляюсь в кухню и отрезаю себе кусок сыра, потом еще один. Мои мысли заняты трейлером, который я видела в саду у Дэвида. Интересно, мог он оказаться там случайно, безотносительно Дейзи? Следующий вопрос: действительно он не знал Зои или это вранье? Меня охватывает злость. Странная рассеянная ярость циркулирует внутри, как будто пытаясь обрести фокус. Я не могу понять, что меня гложет. Фильм? Время поджимает, а сюжет уходит в сторону от моего изначального замысла. Может, все подстроил Дэн, которому непременно понадобилась история? Я не хотела снимать фильм о самоубийстве Дейзи и не хотела вникать в исчезновение Зои. И уж точно не хотела переживать за Кэт и Элли.

Работая над «Черной зимой», я хотя бы была на своей территории; что бы ни случилось, я могла поехать домой и лечь спать в собственную постель. А здесь что? Я застряла, у меня нет ни съемочной группы, ни оператора, ни звукорежиссера. Даже машины и той нет. Но я не могу отступиться. Если отступлюсь, с карьерой можно попрощаться. Тогда у меня не останется вообще ничего.

Я возвращаюсь к компьютеру и выбираю видео, которое сняла прошлой ночью. Поначалу изображение расплывается, но мало-помалу обретает четкость. Трейлер на заднем дворе дома на Скалах едва различим в темноте, но определенно вызывающе материален.

Это совпадение, твержу я себе. Дейзи жила в трейлере, и у Дэвида в саду стоит трейлер. Это еще не значит, что они связаны.

Впрочем, кого я пытаюсь обмануть? Я снова открываю «Гугл» и ищу местные новости. Не знаю, что я ожидаю найти – может быть, адрес в подтверждение того, что трейлер Дейзи стоял на своем месте дальше по побережью, когда она прыгнула, – но я снова ищу. На этот раз мой взгляд цепляется за снимок матери Дейзи, сделанный через несколько месяцев после гибели дочери. Она сидит за кухонным столом, держа в руках фотографию Дейзи в рамке. Вид у нее – краше в гроб кладут.

Я где-то видела ее раньше, знаю, что видела. Но где? Один за другим я просматриваю видеосюжеты, пока не нахожу нужный. Застеленный темно-коричневым, как шоколад, ковролином пол. Картины с цветами на стенах, клетка с двумя волнистыми попугайчиками, белая доска с надписью: «Наши именинники: Джон Р., с днем рождения!»

Камера резко уходит влево. За стеклянной перегородкой стоит пустующий мягкий уголок. Вдали виднеются деревья.

Мы проходим по коридору и оказываемся в ярко освещенной комнате. Два кресла сдвинуты вплотную. В одном сидит женщина. Она крохотная, совершенно седые волосы зачесаны назад, сквозь них просвечивает кожа. Она смотрит на посетителя, который сидит во втором кресле. Это мужчина лет сорока с небольшим или тридцати с хвостиком. Сын? Внук?

Женщина улыбается: ее лицо озаряет почти детская радость. Мужчина разговаривает с ней, хотя нам не слышно, о чем именно. Его губы слабо шевелятся. Это грустно, но в то же самое время до странности прекрасно. А позади в сером спортивном костюме, глядя прямо в камеру пустыми, ничего не выражающими глазами, сидит еще одна женщина, и я немедленно понимаю, что была права.

Это мать Дейзи.

14

Если верить Интернету, поблизости есть только один дом престарелых, Холбрук-хаус. Я вызываю такси. Возможность проехаться действует на меня как глоток свежего воздуха, и я вдруг понимаю, что все это время чувствовала себя как человек, запертый в герметичной комнате, который старается не дышать, не зная, хватит ли кислорода на следующий вдох. Мы проезжаем место, где моя машина вылетела в кювет, и меня бросает в дрожь при воспоминании о невидящем взгляде мертвой овцы. Я подспудно ожидаю увидеть ее на том же месте, но ничто даже не напоминает об аварии. Пейзаж пустынен, мили и мили пустоты под хмурым болезненным небом.

Мы проезжаем через деревушку еще меньше Блэквуд-Бей – всего три или четыре дома и паб, судя по всему, закрытый, – а вскоре оставляем позади и узкую тропку, ведущую к церкви. Дорога все петляет и петляет, пока мы не сворачиваем на ярко освещенную подъездную дорожку, которая, изгибаясь, ведет к большому зданию из красного кирпича. Оно выглядит более современно, чем я ожидала, и, похоже, в нем два крыла. Вывеска над главным входом гласит: «Холбрук-хаус, дом престарелых». Мы въезжаем на парковку, и я, внезапно занервничав, отстегиваю ремень безопасности и выхожу из машины.

Двери со вздохом разъезжаются. Я представляюсь женщине за стойкой администрации. Она окидывает меня взглядом – как хорошо, что я убрала камеру в сумку! – и спрашивает, не нужна ли мне помощь.

– Да, – говорю я с улыбкой (у нее розовая прядь в волосах и колечко в носу). – Я приехала к Джеральдине Уиллис.

– А, понятно, – отзывается она. – А кем вы ей приходитесь?

Я смотрю ей прямо в глаза:

– Племянницей.

В ее взгляде читается откровенное недоверие, но я твердо выдерживаю его.

– Я надолго уезжала.

Она некоторое время колеблется, потом придвигает ко мне журнал и просит расписаться.

– Как она сегодня?

– Как обычно.

Это ни о чем мне не говорит, но я грустно улыбаюсь.

– Вы, судя по всему, хорошо ее знаете. Она здесь уже… Сколько лет?

Женщина равнодушно пожимает плечами:

– Я работаю тут шесть лет. Когда я пришла, она уже была здесь.

Благодарю ее, и она кивает в сторону лестницы.

На площадке я останавливаюсь. Воздух тут спертый, всепроникающий, как дым, и чересчур жаркий, я начинаю потеть. Чуть дальше по длинному коридору находится ярко освещенный сестринский пост, где сидит женщина в светло-зеленом халате, а в самом конце я вижу комнату со стеклянными стенками, несколько кресел и мерцание телеэкрана.

– А где мне найти Джеральдину? – спрашиваю я у медсестры.

– Дальше по коридору. Если она не у себя, посмотрите в комнате отдыха.

Я иду на свет. Навстречу, тяжело опираясь на ходунки, ковыляет пожилая женщина. Кожа у нее сморщенная, как пергамент, и вся в старческих пятнах; вокруг головы рдеет облачко похожих на рыжую сахарную вату волос. Чуть дальше я вижу комнату Джеральдины. Ее имя указано на двери рядом с заламинированной фотографией. Войти я решаюсь не сразу: нужно морально подготовиться.

Вспоминаю слова Брайана о выпивке и наркотиках. Я прекрасно знаю, что они способны сделать с человеком. Насмотрелась на улицах. На людей, чьи дурные привычки вылились в проблемы с памятью, проблемы с координацией, а некоторых так и вовсе чуть не убили. На людей, которые с трудом сознавали, кто они, людей, которые никогда больше не будут независимы.

Я собираюсь с духом и переступаю через порог. Джеральдина, сгорбившись, сидит в кресле; спортивный костюм велик ей на несколько размеров. Взгляд ее прикован к телевизору, который прикручен к стене. Она похожа на призрак, но меня точно молнией пронзает – я ее узнаю. Лишь теперь я задаюсь вопросом, почему из слов Брайана сделала вывод, что она умерла.

– Джеральдина?

Она не отрывается от экрана, и я снова окликаю ее. На этот раз она поворачивает голову. Движения у нее медленные и раскоординированные. Я замечаю легкий тремор, такую кукольную разболтанность, как будто какой-то сустав решил развинтиться, и она вот-вот развалится на части.

– Это ты? – спрашивает она.

Я делаю к ней еще один шаг. Уж кто-кто, а она-то вряд ли меня узнала, хотя наверняка утверждать невозможно.

– Джеральдина?

Пульт от телевизора лежит на подлокотнике кресла, и она трясущимися руками тянется к нему. Вблизи она выглядит намного старше своих лет: лицо иссохшее, волосы растрепанные и немытые. Она кажется изможденной, съеденной изнутри. Глаза тусклые, серовато-зеленые, но когда Джеральдина устремляет на меня взгляд, они на мгновение вспыхивают, будто в ее мозгу проскочила искра, что-то щелкнуло.

– Что такое, дорогуша, уже пора? – спрашивает она.

Глаза снова тускнеют, теперь ее взгляд устремлен мимо, куда-то поверх моего плеча.

На столике стоит графин с водой. Я наливаю себе стакан, а второй дрожащими руками протягиваю Джеральдине. Не надо было мне сюда приезжать, не надо было ее беспокоить. Нужно отступить. Нужно собраться с духом.

Я вытаскиваю из сумки камеру. Поначалу кажется, что Джеральдина ничего не замечает, но потом косится на нее.

– Что это у тебя? Ты будешь меня фотографировать?

– Вы против?

В ответ она лишь молча дергает плечами, что можно истолковать как угодно, поэтому я нажимаю кнопку «Запись» и ставлю камеру на комод.

– Меня зовут Алекс.

Дрожащими руками она подносит к губам стакан, но, когда я тянусь к ней, чтобы помочь, отмахивается. Проливает она совсем немного, потом отдает стакан мне.

– А ты знаешь, что я тебя засекла? – Она неопределенно машет рукой. – Я смотрела в окно. Это твой хахаль?

Может, она про таксиста? Он ждет меня внизу, на парковке. Интересно, что Джеральдина видит, какие связи выстраивает. Как заполняет белые пятна в мыслях.

Я думаю о собственных белых пятнах. Мне удалось по кусочкам воссоздать почти всю картину своей жизни, но многие воспоминания кажутся чужими, а большинство отсутствует вовсе. В каком-то смысле это даже милосердно. Может, эти белые пятна меня защищают.

– Ты заслуживаешь приличного парня.

Она ждет моей реакции.

– Он нормальный, – отвечаю я.

Мне стыдно. Врать и использовать ее состояние нечестно, но я просто пытаюсь наладить контакт. Именно этим я и занимаюсь.

– Вот и хорошо.

– Джеральдина, – произношу я мягко.

И снова ее взгляд на мгновение проясняется, чтобы тут же потухнуть.

– Да?

– Можно задать вам один вопрос?

Читать далее