Читать онлайн Бог Солнца бесплатно

Статуя мне не нравится, пусть остальные и придерживаются иного мнения. Говорят, камень должен передавать лишь приблизительный образ бога, а не истинный лик, ибо никто Его никогда не видел, да и, по словам священника, при личной встрече Его сияние выжжет нам глаза из черепов. Но мне кажется неправильным создавать статую без лица. Я не могу отделаться от мысли, что для меня она всегда будет незавершенной.

Глава 1

Солнечный свет померк в четверть первого пополудни.

С безоблачного неба донесся раскат грома такой мощи, будто я стояла посреди разваливавшегося здания. Он прогрохотал в ушах и волной пробежал по телу, вызывая мурашки. Животные в сарае с ума посходили: встали на дыбы, замычали, заблеяли и завопили такими голосами, каких я не слышала за все тридцать четыре года своей жизни. У челюсти промелькнуло копыто Лозы – так близко, что я почувствовала на коже дуновение ветерка. Какофония в сарае была почти столь же неистовой, как и сам гром.

А затем опустилась кромешная тьма: словно мир освещала единственная свеча, и теперь она потухла. Ни постепенного захода Солнца, ни накатывающей сонливости. Одна лишь темнота.

Поглотившей сарай и ферму тьмы было как будто недостаточно, вдобавок к этому животные резко затихли – полностью, словно испарились, и лишь запахи свидетельствовали об их присутствии.

Лежавшие на коленях гвозди для подков соскользнули на пол, но я и не попыталась их поднять. Повезло еще, что недоподкованное заднее копыто Лозы не задело меня в суматохе. Я отпрянула, запнулась о подол платья, упала. Пальцы впились в утрамбованную землю с разбросанными на ней клочьями сена. Целую минуту в сарае были слышны лишь мои движения: я ползла, тяжело дыша.

«Боги! Что стряслось?!»

Я наконец сумела встать и на ощупь добралась до двери. Я прожила на бабушкиной ферме достаточно долго, чтобы передвигаться по ней без света, однако ноги дрожали при каждом шаге, несмотря на попытки их обуздать. Дверь сарая со скрипом отворилась.

Снаружи луг, поля кукурузы и овса были залиты мягким бледным светом. При виде звезд ко мне пришло облегчение: с перепугу я уже приготовилась к тому, что небо будет таким же черным, как потолок сарая, однако его усеивало множество звезд – гораздо больше, чем в городе. Впрочем, облегчение сразу же испарилось, едва я вспомнила, сколько сейчас времени – четверть первого пополудни.

Отступив от сарая, я оглядела небо. Ни Солнца, ни Луны. Только звезды и небольшое скопление облаков вдалеке.

Даже в Священных Писаниях не упомянуто ничего подобного. Сколько бы я ни всматривалась в звездную тьму, происходящее никак не укладывалось в голове.

– Ай? – раздался зов мамы из дома.

– Здесь! – крикнула я в ответ, обхватив себя руками, чтобы хоть за что-то держаться, и поспешила к ней, не забывая об осторожности: не хватало еще подвернуть лодыжку. – Все в порядке! Как Ката?

– Цела!

Мама, Энера, вылетела из дома. Ее светлый льняной наряд хорошо просматривался во тьме, шуршание юбки показалось мне таким громким, что я оторопела. Затем покрутила головой и прислушалась: ни сверчков, ни птиц. Мы с мамой и бабушкой жили довольно далеко от ближайшей деревни, и тем более от столицы, поэтому к тишине я привыкла. Однако сейчас она была неестественной. Настолько, что у меня поджилки затряслись, а руки начали зудеть – так бывает, когда возникает отличная задумка для рисунка, но не получается оторваться от дел, чтобы воплотить ее в жизнь. Вот только вместо досадного нетерпения в груди, подобно сонному коту, свернулся калачиком страх.

Мама приблизилась ко мне и схватила за плечи.

– Видела что-то?..

Я покачала головой.

– Я подковывала Лозу…

Ее пальцы сильнее впились мне в плоть.

– Она тебя не лягнула?

Через силу улыбнувшись, я накрыла ее ладони своими. Мама всегда обо всем беспокоилась, даже когда Вселенная вела себя смирно.

– Промахнулась.

Энера отпустила меня. Она вся дрожала, и я взяла ее за руку, стараясь утешить.

– Этот грохот наверняка услышали даже в Хелканаре. – Она тяжело сглотнула. – Боги на нас гневаются.

– Боги гневаются друг на друга, – прошептала я, взглянув на небо.

В последнее время люди начали шептаться, а издалека доходили слухи о странных ураганах и молниях – свидетельствах очередной войны на небесах. Отличить домыслы от правды было сложно. Так же сложно обращать внимание на болтовню, когда собственная страна в разгаре войны человеческой.

И та и другая казалась далекими. До сей поры.

– Зайдем в дом, – проговорила я чуть громче необходимого – нельзя допустить, чтобы голос дрожал. Под кожей бешено бился пульс, во рту пересохло, однако мама нуждалась в опоре. Ей нужен был столб, который удержит шатер при сильном ветре. Мягкое сердце Энеры не вынесет больших потрясений.

Мама кивнула, и мы пошли обратно. Взгляд перебегал с одного края неба на другой. Моргая, я каждый раз надеялась, что вот сейчас открою глаза, а день вернулся. Или я проснусь на полу сарая и пойму, что произошедшее – лишь дурной сон. Только это объяснило бы резкое наступление ночи средь бела дня.

Однако в ушах все еще звенело от жуткого грохота – словно небо растрескалось, будто сделанное из стекла.

Похолодало.

На кухонном столе уже стояли по кругу свечи, а на дальнем конце лежали полбуханки хлеба и обручальное кольцо бабушки. Ката стояла на коленях на одной из скамеек, сложив руки в молитве. Волосы у нее полностью поседели, и если старушка продержится еще десятилетие, они наверняка станут белоснежно-белыми. Бабушка была миниатюрной, даже меньше, чем мы с мамой, и теряла вес с каждым прожитым годом, сопротивляясь могильной тьме. Кожа и скелет, подобно возлюбленным, стремились соединиться, избавляясь от препятствий на пути. Из-за худобы нос у нее казался острее, а суставы на пальцах – крупнее, что еще больше подчеркивал тусклый свет. По правде говоря, только благодаря медленно слабеющей бабушке я и чувствовала себя полезной на ферме, которая прекрасно обходилась без меня, пока я жила в столице.

Указав маме на ближайший стул, я бросила Кате:

– Мольбы одной женщины не вернут свет.

Та приоткрыла темное веко.

– Как и богохульство.

Я испустила долгий вздох. Потерла ладони. Холод проникал глубже.

– Все будет хорошо. Завтра утром взойдет Солнце, и все вернется на круги своя.

Бабушка подняла голову.

– И как же ты объяснишь происходящее?

– Если все наладится, то это неважно. Неисповедимы пути богов.

Я несколько раз повторила выражение про себя, надеясь найти в нем хоть каплю утешения.

Ката нахмурилась и вновь опустила голову.

Энера вскочила со стула.

– Нужны дрова! Схожу за дровами.

Она поспешила обратно на улицу.

Я положила ладонь на живот и стала дышать глубже, чтобы успокоиться. Мама легко поддавалась панике, а в бабушке легко проступала желчность. Мне приходилось балансировать их состояния.

– Все наладится.

Не наладилось.

Следующее утро, которое я определила по старым карманным часам деда, выдалось таким же темным, как прошедшая длинная ночь. Вознеся мольбы богам, я встала у кухонного окна и взглянула на звезды. Мама оказалась права: нам потребовались дрова. Несмотря на то, что на дворе август, существенно похолодало. Вода не заледенела, но кухонный камин пришелся весьма кстати, и я переживала, что температура опустится еще ниже. Переживала за урожай и за нас. Бежав из Элджерона, я прихватила с собой приличные сбережения, но за прошедшие годы они изрядно оскудели, поэтому от урожая буквально зависела наша жизнь. К тому же осталось совсем немного драгоценных свечей.

Я положила ладонь на стекло.

– Луна, – в комнату, прихрамывая, вошла Ката.

Пригнувшись, я поискала взглядом ночное светило, однако оно спряталось за домом. Выскользнув наружу, я приблизилась к сеновалу и обернулась.

Губы приоткрылись от удивления. Я никогда не видела такой огромной Луны. Она висела в небе подобно гигантской жемчужине, словно мир уменьшился до размеров устрицы. Чтобы закрыть ее, пришлось поднять обе ладони, – прямо как Солнце, вместе с Его лучами. Она светилась белым сиянием, ярче опала, и оно подчеркивало множество шрамов на ее поверхности. Тем не менее ее яркости не хватало, чтобы восполнить Его отсутствие. В то время как Солнце освещало всю Матушку-Землю, Луна испускала мягкое серебристое свечение, которое не пронзало завесу ночной тьмы по-настоящему, а лишь наносило блеск на небо и смягчало тени мира под ним, мерцая на лужах, металле и светлых камнях.

Сомневаться не приходилось: раз Луна стала такой яркой, война богов докатилась до Рожана. Я всегда считала лунный свет прелестным: чистым и скромным, полностью меняющим вид всего мира – это оценит любой художник. Однако никогда прежде я не лицезрела полубогиню в таком пронзительном величии. Не стоило и надеяться, что получится передать захватывающее зрелище на холсте или ином материале. Возможно, лишь мозаика из обсидиана и бриллиантов справится хотя бы отчасти.

По возвращении в дом руки дрожали, тем не менее я взяла альбом для рисования, поднесла к ближайшей свече и начала с древесного угля. Придется довольствоваться сероватой бумагой.

Я набросала горизонт: мне столь часто доводилось его изображать, что хватало просто памяти.

Бабушка цокнула языком.

– Какой прок в рисовании?

Она никогда не понимала занятий, от которых на столе не появляется еда, а в сарае – сено, поэтому я пропустила ее слова мимо ушей. Я заштриховала горизонт, сильно нажимая на уголь для плотности цвета, затем нарисовала на небе почти идеальный круг и закрасила остальную страницу. После чего легким движением запястья добавила шрамы.

Рисование помогало мне думать. Живопись помогала думать. Лепка помогала. А сейчас мне ой как требовалось подумать.

– Возможно, Матушка-Земля передвинулась, – пробормотала я, заштриховывая тени.

– Матушка-Земля спит, – возразила Ката.

– Разве ты не ворочаешься во сне?

Рука замерла над рисунком. При тусклом свете и с помощью лишь кусочка угля удавалось передать разве что часть величественного пейзажа. Я отложила инструмент. Будучи начинающим художником в Элджероне, я первым делом усвоила одно: нужно вовремя остановиться. Однако останавливаться не хотелось. Странно таким простым рисунком передавать столь сложное явление.

– Где Энера? – спросила я. Бабушка всегда требовала, чтобы ее называли по имени, и с возрастом я приспособила эту манеру обращения и к матери.

Ката доковыляла до стула и уселась, но не стала зажигать свечи на своем импровизированном святилище. Она была набожна, но не глупа: не стоило растрачивать впустую ограниченный источник света.

– Кормит животных. Им все еще нужно питаться, знаешь ли.

Мои губы на мгновение плотно сжались.

– Я ей помогу.

С исчезновением света я, по крайней мере, стану хоть чем-то полезна. Мысль эгоистичная и вздорная – тем не менее она всплыла в голове.

– Возможно, боги наконец договорились, – предположила Ката.

Я тяжело сглотнула.

– Возможно, Солнце убит.

– Солнце нельзя убить. Боги бессмертны.

– Возможно, бога способен убить другой бог, – прошептала я, внутри все сжалось в тугие узелки. Впрочем, Луна лишь полубогиня – бессмертная и могущественная, но далеко не столь великая, как Солнце и Матушка-Земля. Вот почему ее влияние гораздо менее заметно, даже сейчас.

Повязав на талию фартук, я шагнула во тьму и не стала брать с собой масляную лампу: Луна освещала путь в достаточной мере, хотя поля вдалеке вырисовывались как вздыбившиеся черные удила, а тени вдоль тропинки растекались густо, как деготь. Мысленно вознеся еще одну тщетную молитву богам, я направилась к сараю с распахнутыми для освещения дверями и окнами.

Дневная живность молчала: не раздавалось ни пения птиц, ни жужжания пчел с тех пор, как потемнело небо, однако мышиное шуршание усилилось, как и стрекот сверчков, и уханье сов. Овцы не блеяли, но стояли беспокойно. Следовало ли отвести их в поле? Но как уследить за всеми ними без дневного света? К тому же кто знает, чем сейчас заняты волки: рыскают по округе или в замешательстве залегли на дно, ожидая окончания затянувшейся ночи?

Мама работала вилами, раскладывая сено по стойлам: я скорее ее услышала, нежели увидела. Она была тенью среди теней, только от обуви отражался лучик лунного света. Я не спросила об овцах. Мама пыталась работой заглушить страх. Не следовало ей мешать.

Мы подождем. Пока овцам в сарае безопасно. Мы подождем, и тьма рассеется. Во всех историях сражения на небесах всегда заканчивались быстро. Закончится и это.

Никогда еще я так старательно не заводила дедушкины часы, как в ту темную пору. С третьего дня я стала держать их при себе и заводила всякий раз, как освобождались руки. Заводила, когда не могла заснуть, заводила, когда мама плакала, уткнувшись в подушку, чтобы не слышала Ката.

Накануне четвертой ночи я крепко сжимала карманные часы в левой руке, а правой ела: хлеб и крольчатину с фасолью, тушенную на постоянном огне камина. Ладони покрылись мозолями, поскольку приходилось часто колоть дрова, да и лес был неблизко. Я едва различала бревна впереди. Приходилось много трудиться. На ферме всегда приходится много трудиться, особенно без мужских рук. А когда мир погрузился в нескончаемую тьму, работы прибавилось.

– Интересно, как там Даника, – пробормотала Энера и откусила кусок хлеба. Без масла. Я могла бы взбить сливочное масло, если бы только нашла маслобойку.

– Давайте схожу в деревню. Дорога мне известна, – предложила я.

– Да справится она! – отрезала Ката. Тьма, как и дождь, делала ее сварливой. – У нее есть помощники.

Даника – мамина сестра. Она жила в Гоутире, ближайшей от нас деревне, в полусутках пешего пути. В отличие от мамы она вышла замуж. Большинство из ее восьмерых детей остались жить поблизости, включая Зайзи, мою лучшую подругу, которая была на шесть лет меня младше.

– Зайзи поможет, – прошептала я. Что-то в нескончаемой ночи требовало тишины.

Ката осушила свою маленькую чашечку и сказала:

– Нам нужна вода.

Я провела пальцем по циферблату часов.

– Схожу к реке вечером.

Мама покачала головой.

– Не по темному. Подожди до… – Тут она спохватилась. Подождать до утра? А если утро не наступит? А если оно не наступит никогда? – Я пойду с тобой, – исправилась она.

– Нам нужны дрова, – возразила Ката, вонзая вилку в кусок мяса. – Все свободное вре- мя следует колоть дрова. Не хандрить. Не спать. Не рисовать, – проворчала она, покосившись на меня.

Я не ответила. Незачем злить бабушку, которая всегда держала меня в ежовых рукавицах, как и мою маму. Вероятно, потому что я увлеклась мужчиной и провела лучшие годы своей юности вдали от фермы. Работала художником, причем добилась успеха. Возможно, я бы никогда не уехала из города, если бы не война: страны не поделили полезные ископаемые, и армия Белата пересекла границы Рожана, после чего мне пришлось бежать в безопасное место – назад домой.

Бои длились уже годы, и, судя по тем скудным новостям, которые доходили до наших пустынных равнин, мира не предвиделось. А пока не закончится война, и у людей вновь не заведутся в карманах деньги, мое творчество никому не будет нужно, несмотря на всю мою славу.

Однако я не могла просто перестать творить, даже на ферме. Даже когда не восходит Солнце. С таким же успехом бабушка могла потребовать, чтобы я перестала дышать.

Ката просто злилась из-за того, что в свои семьдесят три года ей не под силу работать как прежде. Ее организм слабел. Приходилось полагаться на дочь и внучку, а Ката ненавидела полагаться на кого бы то ни было.

Я вполне ее понимала. Легче полагаться только на себя. Я никогда не теряла голову из-за мужчины, даже с Эдкаром. И никогда не понимала, как это удается многим другим. Я никогда… не испытывала глубокой романтической привязанности. Однако меня привлекали песни и произведения искусства о любви до гроба. Как загадка, которую все никак не получается отгадать.

Впрочем, возможно, безопаснее просто о ней забыть.

– Скорее всего, разбойники тоже залегли на дно. – Я ободряюще улыбнулась маме. – До реки недалеко. А если что, я бегаю быстро.

Маме затея не понравилась, тем не менее вода нам была нужна, а ослушаться Кату она не могла – ни разу не ослушалась за все пять лет с моего возвращения на ферму.

Мы закончили ужин в той же гнетущей тишине – еще чуть-чуть, и она свела бы меня с ума. Я собрала посуду и поставила рядом с раковиной для Каты – бабушка пока справлялась с мытьем посуды и приходила в ярость, если ее лишали этой обязанности. Затем я проскользнула в свою комнату. В доме было две спальни, мама любезно предоставила мне свою, а сама переехала к бабушке, и они вдвоем спали на кровати, которую Ката некогда делила с моим дедушкой.

Распустив хвост, я откинула волосы назад. У нас с мамой была густая черная копна, которую мы отращивали просто потому, что длинные волосы легче заплетать в хвост, а жесткие пряди лучше слушаются. Все остальное досталось мне от бабушки: серовато-карие глаза и более смуглый цвет кожи. Говорили, что у меня отцовские губы, но сама я никогда его не видела. Даже мама едва помнила бывшего возлюбленного. Он был ошибкой, хоть и сослужил добрую службу.

Я натянула на себя пальто, до сих пор не привыкшая к его тяжести на плечах: всего несколько дней назад было лето. Решив не надевать перчатки, я взяла масляную лампу, два пустых ведра и коромысло. Река протекала за полями. Было бы сподручнее взять Лозу: она способна унести гораздо больший груз, чем я. Вот только если наша единственная лошадь, до сих пор не подкованная должным образом, в темноте сломает ногу или испугается чего-то и убежит, ее утрата сильно ударит по хозяйству. Лучше делать все самой, пока не вернется Солнце.

Луна зависла на западе над далекими горами, настолько маленькими, что они едва отступали от равнины. Ее наполовину скрывало облако, казавшееся полностью серебряным. Некоторое время я любовалась этим светом, затем моргнула и перевела взгляд на проторенную дорожку, ведущую к реке. Она была гладкой и ровной, тем не менее следовало соблюдать осторожность. К тому же не стоило привыкать к свету неестественно яркой Луны.

Я миновала поля, которые в нескончаемой тьме выглядели внушительнее и причудливее. Вкупе с ленивой песней сверчков ночь казалась еще более сказочной.

Хотя бы река не изменилась под влиянием странных небес. Она журчала, по-летнему медленно извиваясь между неглубокими берегами с чахлым на вид тростником. Взглянув на него, я вновь с тревогой подумала о посевах. Они, несомненно, испортятся, если Солнце не вернется в ближайшее время. Новое сияние Луны, пожалуй, замедлит увядание, но не сможет их взрастить. А урожай необходим нам для выживания.

– Помогите нам, боги, – пробормотала я, опускаясь у воды на колени, и поставила лампу рядом. Я вознесла молитвы всем богам, полубогам или даже божкам, готовым меня выслушать, прося сжалиться над нами и восстановить дневной цикл. Затем я наполнила ведро водой и поставила на берег, потом наполнила второе. Продевая коромысло через ручки ведер, я с тоской подумала об обратной дороге. В последнее время мне не спалось. Затянувшаяся ночь приводила в замешательство весь организм. Кожа и сознание жаждали солнечного света. Даже до опустившейся на Землю тьмы я обожала Солнце – пожалуй, это была моя самая набожная черта.

Я потянулась за лампой, но слишком поторопилась и случайно пнула ее ногой, отчего она покатилась по берегу. Зашипев от злости, я бросилась вслед за ней, пока не расплескалось все масло или, того хуже, лампа не упала в реку. Поймав ее, я с облегчением выдохнула и подняла повыше, оценивая повреждения.

Вдруг на краю испускаемого ею светового круга блеснуло нечто золотое.

Я замерла. Прищурилась. Подняла лампу еще выше. Охваченная любопытством, тихо приблизилась. Шаги заглушались шумом реки. Золотое пятнышко потемнело и расширилось, превратившись…

В руку!

Раскрыв рот, я поспешила вперед, пока весь свет лампы не озарил его – мужчину, лежащего на животе: одна рука подогнута под тело, другая вытянута, ноги свисают с берега. Одежда выглядела странно, вся в складках, однако мое внимание по-прежнему было приковано к его коже – коже столь насыщенного золотистого цвета, что она казалась почти коричневой. Игра света?

Опустившись рядом с мужчиной на колени, я потрясла его за плечо.

– Господин! Господин?

Он горел, словно в лихорадке. Что ж, по крайней мере, живой.

Поставив лампу на землю, я встряхнула его сильнее.

– Вы меня слышите? Вы ранены?

Я оглядела мужчину в поисках травм, но ничего не обнаружила. Однако он явно был нездоров. Кожа горела, как стекло на масляной лампе, и он не приходил в себя.

Мне никак не дотащить его до дома: он слишком тяжелый. Я упрекнула себя за то, что не взяла с собой Лозу.

– Я позову на помощь, – прошептала я, хватая лампу. – Не волнуйтесь, я приведу помощь!

И я помчалась вниз по реке, затем свернула на тропинку, теперь уже не думая о подвернутых лодыжках: лишь бы успеть вернуться к больному, пока не стало слишком поздно.

Интересно, как выглядит Его лик, и узнаю ли я Его при встрече?

Глава 2

Сперва я забежала в сарай, затем в спешке кинулась к дому. К счастью, мама еще не ушла в лес за древесиной: едва взглянув на меня, она вскочила на ноги и бросилась вместе со мной в сарай. По дороге я все объяснила: что нашла у реки незнакомца и он без сознания, в лихорадке. Он не был одним из наших соседей по ферме, поскольку все они жили за много миль от нас, и я видела их всех хотя бы раз.

Мы таки рискнули оседлать Лозу, хотя она скакала беспокойно и шарахалась от каждой тени – тишина тревожила ее даже больше, чем меня.

Когда мы добрались до реки, я соскользнула со спины лошади и принялась лихорадочно оглядывать землю. На мгновение я испугалась, что мужчина соскользнул в реку или переместился и теперь я его не найду, однако он лежал там же, где и прежде. Энера подбежала ко мне, тяжело дыша, и воскликнула:

– Какой он большой!

Мы вновь попытались привести его в чувство, чтобы он сам забрался на Лозу. Мама набрала пригоршню воды и плеснула ему в лицо. Я его потрясла, покричала – ничего. Только грудная клет- ка двигалась, расширяясь с каждым медленным вдохом.

– Он раскаленный, – заметила Энера, когда мы решили тащить его сами. – Ночь не переживет.

– Нужно хотя бы попытаться. – Я подхватила его под одну руку, мама взяла за другую, и мы потянули.

Мужчина определенно был крепким детиной.

Нам удавалось протащить его буквально по дюйму зараз. Энера успокаивала Лозу, пока я бормотала бедняге весом с быка: «Как это вы не отощали с таким-то жаром?». Не знаю, сколько мы запихивали его на спину Лозы – Энере пришлось поставить кобылку на колени, – однако ночь никогда не казалась такой долгой. Под конец наши плечи и руки дрожали от перенапряжения.

Дорога домой далась немного легче.

– Что это?! – взревела Ката, когда мы подвели Лозу прямо к двери. Крупную пахотную лошадь в дом не заведешь, поэтому я стащила незнакомца с ее спины, колени подогнулись под его весом. Мама быстро обошла страдальца с другой стороны, чтобы облегчить мою ношу.

– Нашли… у реки. – Я избегала взгляда бабушки и сосредоточилась на том, чтобы не сутулиться. Моя комната находилась ближе всего, поэтому мы затащили мужчину внутрь и взвалили на кровать.

Ну, по крайней мере, бóльшую его часть.

Пять лет работы на ферме нисколько не подготовили меня к такому труду. Я совершенно обессилела, тем не менее закинула на матрас и его ноги. Касавшиеся меня плечи горели: жар перекинулся с его кожи на мою. Я вытерла испарину со лба. Мама спешно удалилась, вероятно, за водой, и я вспомнила об оставленных у реки ведрах. Вошла Ката, высоко держа свечу над головой.

Я ахнула одновременно с ее вопросом:

– Кто он такой?

Я не ответила. Яркая свеча в сочетании с другими источниками света в доме впервые позволила мне разглядеть лицо незнакомца. Оно было… завораживающим. Потрясающим. Ничего подобного я не видела никогда в жизни. Черты выразительные, почти царственные, и как бы странно это ни прозвучало, в нем было что-то ото льва. И мне вовсе не почудилось, будто у него золотистая кожа. Без металлического отблеска, но столь насыщенно-золотистая, словно того же цвета и его мышцы, органы и кости. Распущенные золотые локоны ниспадали на плечи, в них проглядывали более темные пряди. Его окутывала свободная одежда, приколотая медальонами без опознавательных знаков. Она складками лежала на груди, завязывалась вокруг талии и расходилась к низу широкими штанами. Мне прежде не доводилось видеть подобного наряда, и все же самым необычным была сама ткань. Почти в трансе я наклонилась и пощупала ее. Определенно не хлопок, не шерсть и не лен. Похожа на органзу, только гораздо мягче. В голове замелькали все известные мне материалы по эту сторону Матушки-Земли, но ни один не подходил.

А самое странное, что… при виде мужчины в груди екнуло… будто мы уже встречались. Вот только я никогда бы не забыла такого лица.

Бабушка залепила ему пощечину.

– Ката! – рявкнула я. Она ударила его гораздо сильнее, чем требовалось.

Мужчина даже не дрогнул.

– Не телорианец, но идей получше у меня нет.

Ката наклонилась так близко, что свеча едва не капала на кожу незнакомца. Она приподняла его веко – глаза закатились.

Торопливо вошла Энера с миской воды и тряпками. Затем отжала одну и положила ему на лоб, а другую на грудь.

– Не телорианец, – почти эхом отозвалась я, соглашаясь с бабушкой. При ином освещении цветом кожи он, может, и сошел бы за телорианца, но большинство из них были худыми, хотя порой долговязыми – такого я бы без особого труда затащила на лошадь.

Вздрогнув, я попятилась.

– Э-э… заварю крапиву. Она поможет унять лихорадку.

Бабушка фыркнула.

– А воду где возьмешь?

Ничто не ускользало от внимания Каты. Тем не менее я вышла из комнаты и подогрела на жалкой плите воду, которая у нас еще оставалась. Каждый раз, когда я моргала, на веках вырисовывалось золотистое лицо незнакомца. Я вновь вздрогнула. Глубоко задышала, чтобы ослабить растущее под ребрами напряжение.

«Мы не виделись прежде, – сказала себе, измельчая колючие листья в ступе. – Такое лицо не забудешь. Я бы его нарисовала».

Несмотря на ноющие конечности, усталость и замешательство, у меня ужасно чесались руки именно это и сделать.

Позже я проснулась от того, что перекладина кровати врезалась мне в щеку. Я вызвалась присмотреть за незнакомцем и заснула. Одна из свечей догорела, поэтому я пододвинула другую поближе, чтобы получше разглядеть мужчину.

Без изменений. Грудь вздымалась и опускалась, как при крепком сне. Я сняла с его лба тряпку и заметила, какая она горячая. Положив на лоб уже ладонь, я вздрогнула: лихорадка только усилилась.

«Ночь не переживет», – сказала мама. Я выудила из кармана дедушкины часы. Пять утра. Передвижения Луны отличались от солнечных, и нельзя было полагаться на нее для определения времени. Порой она пересекала небо с полуночи до полудня, а потом появлялась вновь в три часа и пряталась в четыре. Словно не могла насладиться размахом своего недавно выросшего царства. Или же что-то искала.

Незнакомец выжил, но совсем не шел на поправку.

Присев на край кровати, я слегка похлопала его по щеке, покрытой короткой ухоженной бородой.

– Господин, проснитесь, – прошептала, чтобы не разбудить спящих в соседней комнате маму с бабушкой. – Проснитесь хотя бы ненадолго и назовите свое имя.

Он не пошевелился.

Прикусив губу, я взяла свечу и ушла на кухню, где порылась в шкафчиках и отыскала еще крапивы и цветков бузины, которые мама засушила весной. Внезапно я осознала, что с темным небом будет трудно искать травы… если они вообще вырастут. Я не могла похвастаться таким запасом, как у двоюродной сестры Зайзи, и теперь об этом жалела. Заварив чай крепче предыдущего, я принесла напиток в комнату. Положив голову мужчины на сгиб локтя, приподняла и помогла пить. По нескольку капель зараз, тем не менее он пил.

Боже, он весь горел! Никогда не видела такой сильной лихорадки.

– Вы в Рожане, недалеко от Гоутира, – прошептала я. – Вы в безопасности.

Вероятно, он путешествовал, хотя при нем не было вещей. Возможно, их унесло течением. А возможно, течением унесло его, и на берег он сумел выбраться из последних сил.

– Мы позаботимся о вас по мере возможности. – Я взглянула на темное окно. – Хотя вы не так уж много пропускаете.

Вздохнув, я отставила кружку и посмотрела на мужчину. Он в самом деле был необыкновенным. Я наклонилась ближе.

– Если не проснетесь, я придумаю вам ужасное прозвище, и все будут вас так называть, не сомневайтесь.

Угроза не подействовала.

Нахмурившись, я поднесла свечу к его лицу. Чувствуя себя немного глупо, провела пальцами по его точеному носу. Я могла бы высечь этот нос в мраморе. Мне стало интересно, какие у него глаза: круглые? с опущенными уголками? с нависшими веками?

У него была сильная челюсть и широкие скулы. Полные губы. Такое лицо прекрасно смотрелось бы в камне. Разумеется, Ката озвереет, вздумай я чеканить камень в доме. Хотя у меня и подходящего камня-то не было.

Я вновь взглянула на часы.

Вытянув руки – боль постепенно проходила, – я подошла к крошечному шкафу и вытащила мольберт. У меня еще оставался холст, но его я берегла. Бумага была дешевле, хотя тоже довольно дорогая, что, вероятно, служило основной причиной нелюбви бабушки к моему творчеству. Я выбрала небольшой формат, прикрепила к мольберту и зажгла еще две свечи, чтобы видеть и Золотого, и бумагу.

Я улыбнулась.

– Видите? Говорила же: я придумаю вам ужасное прозвище.

С помощью графитного карандаша я сделала легкий набросок. Света не хватало, но не хотелось тратить еще больше свечей на прихоти, к тому же моя натренированная рука могла запечатлеть то, что пытались скрыть тени. Я набросала контур лица легкими линиями, прежде чем приступить к деталям, время от времени поглядывая на него, чтобы точнее передать наклон носа или изгиб верхней губы.

Глаза я оставила напоследок, не желая изображать их закрытыми, но и не рискуя гадать, чтобы не ошибиться с их формой. В конце концов я нарисовала его таким, каким он был: спящим, с лежащими на щеках нежными ресницами.

Он был прекрасен. Я решила позже изобразить его в красках, когда взойдет Солнце, хотя сомневалась, что получится правильно передать цвета.

Отставив мольберт, я вернулась к кровати. Пощупала лоб больного. Цокнула языком.

– Эти травы нисколечко вам не помогают.

Смочив тряпку прохладной водой, я протерла его лицо, шею, ключицы и грудь, раздвинув странную рубаху, похожую на халат. Когда рука вернулась ко лбу, он уже полностью высох.

Сердце ушло в пятки, как уходит ко дну потерпевший крушение корабль. Меня пронзила печаль – острая, как серп. Как ни странно, меня крепко волновало благополучие Золотого. Его история.

– Если вы не очнетесь, то я никогда не узнаю, какая у вас форма глаз.

Оставив тряпку у него на лбу, я подобрала пальцами его широкую ладонь – с жесткой кожей, как у работяги, но без мозолей. «Интересно, – подумала я, – чем он занимается в жизни?»

– За мои старания я заслуживаю хотя бы увидеть ваши глаза.

Он не пошевелился.

– Упрям как осёл, – проворчала я.

– Возможно, он разбойник.

Голос бабушки меня напугал. Я выпустила руку Золотого и повернулась к двери.

– Он совсем не похож на разбойника.

Она насмешливо приподняла почти белую бровь.

– А ты знаешь, как выглядят разбойники? – Она вошла, шаркая ногами, одеревеневшими после сна, и опираясь на трость. – Разбойники бывают всех форм и размеров. – Она посмотрела на мольберт. Морщинки вокруг рта стали жестче.

– С ним не было вещей. – Я вновь взглянула на его безмятежное лицо. – Поищу опять, когда буду забирать ведра. Возможно, он потерял вещи в реке.

– Или он пират.

Я закатила глаза.

– Мы слишком далеко от океана.

– А пираты промышляют только в океанах? – Она сердито посмотрела на незнакомца. – Может, он речной пират? Легче швартоваться, труднее потопить.

Сухой смешок застрял у меня в горле.

– Как скажешь.

Она подошла так близко, что колени касались кровати.

– Он не дитя, Айя. Не обращайся с ним как с ребенком.

– Он болен. Почти то же самое. Может, и тебе не надо помогать в следующий раз, когда у тебя опухнут колени?

Бабушка недовольно поджала губы, но не ответила. Затем щелкнула пальцами.

– Он наемник! Только взгляни на эти плечи. Точно, наемник!

Я невольно посмотрела на плечи незнакомца. Прикоснулась к одному и про себя поморщилась от жара, закипавшего у него под кожей.

– Наемники носят доспехи, разве нет?

– Нет, если приходится плыть. Или если они в бегах. – Она призадумалась на мгновение. – Наверняка дезертир. Надо бы его связать. На всякий случай.

Я покачала головой.

– В ближайшее время он не проснется. Лихорадка усилилась.

Ката жестом велела мне подняться. Я повиновалась, и она заняла мое место.

– Нужно экономить воду. А теперь принеси- ка мне бальзам да сходи за ведрами.

Я вновь повиновалась и вскоре повела Лозу к реке.

Вещей Золотого там не оказалось, как и иных следов.

Я остановила выбор на глине.

Мы все по очереди присматривали за Золотым, его состояние ухудшалось: дыхание стало хриплым, а прекрасная кожа побледнела. Мы перепробовали все возможные средства. Мама с лампой ходила собирать травы и проверяла урожай. Я без особого пыла заботилась о животных, пока бабушка мазала Золотого бальзамами и упрекала за все кривые дорожки, на которые могла свернуть его жизнь.

На третий день его болезни, через семь дней после того, как мир поглотила ночь, я решила вылепить из глины его бюст.

Мне нравилось работать с глиной. Она придавала портрету больше глубины, чем способен придать набросок или этюд, и в то же время более снисходительна к ошибкам, чем камень. Я принесла домой кусок темной глины, которую сама смешала, и даже Ката не стала ворчать: нам всем нужно было чем-то себя занять, пока наш гость боролся за жизнь. Поэтому я его лепила, аккуратно выделяя каждый локон, и, когда лепила лоб, вдруг осознала, что он не потеет.

Что за лихорадка такая, из-за которой человек не потеет?

На середине работы я остановилась, чтобы руки немного отдохнули.

– Возможно, вы известный картограф, – предположила я. – И действительно побывали в плавании, но вы не пират. У вас слишком чистая кожа и здоровые десны.

Ага, я проверяла.

– Известный картограф с другой стороны Земли. – Я изучала его безглазый бюст. – Но выросли вы в бедности. Работали на ферме вроде нашей. Вот почему вы не похожи на ученого. А ваш отец… вот он был наемником, но в одну судьбоносную ночь встретился с вашей мамой, влюбился по уши и решил остепениться, отказаться от прежней жизни. Однако вам передалась его тяга к странствиям, вы хотели повидать свет.

Я размяла спину.

– Хотели запомнить каждый изгиб берега и каждую вершину гор. Хотели исследовать мир и сделать себе имя. Но вы этим не хвастаетесь. – Я помолчала, разглядывая лицо, ставшее мне таким родным. – Ну, разве что среди друзей. И в своих публикациях. Разумеется, написанных другим человеком. Интересно, вы владеете многими языками или наняли переводчика, чтобы он донес вашу историю до более широкой публики? Если да, то где он?

Моя история нисколько не впечатлила Золотого. Он с хрипом втянул в себя воздух.

Оставив скульптуру, я вернулась к кровати и сняла горячие компрессы с его лба и груди. Завела часы, посмотрела время. Пора было принести еще лекарства, поэтому я сходила на кухню и налила чашку того, что утром заварила Энера. Возможно, холодный чай пойдет ему на пользу. Когда я вернулась, его дыхание успокоилось.

Я помешкала, прежде чем приподнять его голову, чтобы напоить.

– И почему вам вдруг стало лучше? – Я опустила чашку. Несмотря на наши усилия, его состояние только ухудшалось с тех пор, как мы принесли его домой. Я начала сомневаться, не ошиблись ли мы с диагнозом. Может, у него какая-то другая лихорадка, о какой я никогда прежде не слышала.

Был лишь один способ выяснить.

Я убрала кружку и отнесла миску с тряпками обратно на кухню.

Пока пусть просто отдыхает.

Тьма проникала в наши души с каждым днем все больше, если «дни» вообще продолжали существовать. Она подкрепляла мамины страхи и заостряла бабушкин язык. Я становилась тревожной и резкой. Моя дорогая матушка, увидев мою скульптуру, когда пришла освободить меня от обязанности присматривать за больным, в шутку спросила, не влюбилась ли я часом. В ответ я чуть на нее не набросилась.

– Не говори глупости! – прошипела. – Я не влюбляюсь!

Я вылетела из комнаты. Не прошло и четверти часа, как меня охватило сожаление. Когда я вернулась, чтобы извиниться, в комнате была и Ката: они сидели на стульях и шептались, низко склонившись друг к другу.

Я напрягла слух, пытаясь расслышать слова, но ничего не вышло.

– В чем дело?

Темно-серые глаза Каты метнулись ко мне, в то время как взгляд матери опустился в пол, отчего груз вины стал еще тяжелее.

– Пока ты спала, заходила Лутас. – Бабушка кивнула на тонкий тюфяк на полу, где я задремала во время бдения. Я не спала в постели с тех самых пор, как нашла Золотого. – Говорит, по Гоутиру рыскают разбойники. С покровительством ночи они могут грабить нас хоть двадцать четыре часа в сутки.

Она сплюнула.

Взгляд Энеры скользнул к мужчине в постели.

– Вдруг они ищут… его?

– Разве разбойники отличаются преданностью? – Я скрестила руки на груди, по позвоночнику поднималось раздражение, как по лестнице. – Или же он в большей опасности, чем мы?

Когда мягкий взгляд мамы встретился с моим, я опустила руки.

– Извини за резкость.

Она лишь улыбнулась и пожала плечами.

Проскользнув за спинку стула Каты, я подошла к Золотому и положила ладонь ему на лоб.

– Он все еще горит, но дыхание улучшилось. Я не делала холодных компрессов и не давала лекарств, только немного бульона.

Энера встала и тоже потрогала его лоб.

– Как странно. Но раз это помогает…

Она взглянула на меня и пожала плечами.

Тяжко вздохнув, ужасно уставшая, я опустилась на край кровати, слегка подвинув Золотого.

– Не стоит переживать о разбойниках. Мы живем в глуши. Слишком далеко добираться, а брать особенно нечего.

Ката злобно прищурилась, будто я оскорбила ее ферму – полагаю, в самом деле оскорбила.

– Посевы гибнут, солнечного света нет… Скоро продовольствие на этой Земле станет дороже золота.

Упоминание золота обратило мое внимание обратно на умиротворенное лицо Золотого. Мне все еще отчаянно хотелось его изобразить, меня не удовлетворяла ни скульптура, ни множество набросков, которые я сделала. Казалось, в одном произведении я могла отразить лишь крупицу его облика, и потребуются тысячи работ, чтобы по-настоящему передать то, что видели глаза.

– Должно быть холоднее, – добавила Ката, кивая на окно с бесконечной ночью за ним. Действительно, без Солнца каждая ночь должна быть холоднее предыдущей. И все же, казалось, температура зависла прямо перед нулем. Возможно, дело в Луне, которая стала больше и ярче, а появлялась чаще.

Неужели таким отныне будет мир? А что станет со смертными – мы просто вымрем или же отыщем живучие растения и тощих животных, которыми можно набить животы?

Я потерла лоб, стараясь унять беспокойство. Нам нужен солнечный свет. Мне отчаянно нужен солнечный свет.

Будто прочитав мои мысли, Энера прошептала:

– Солнце умер.

– Боги бессмертны. – Мне не впервой об этом напоминать.

Мама задумалась на мгновение.

– Возможно, война отдалилась от Матушки-Земли, и Солнце отдалился с ней. Или же к нам прибыл некий бог тьмы.

Опершись локтями о колени, я сказала:

– Вряд ли нами завладел новый бог. А другим полубогам и божкам не хватило бы сил поглотить всю Матушку-Землю целиком. Может, беда сразила только Рожан? И в других местах свет есть?

Божки – самые слабые небесные существа, тем не менее гораздо более могущественные, чем человек. Пусть они не бессмертны, как боги и полубоги, живут очень долго. Сотни, если не тысячи лет. Я уже давно не заглядывала в Священные Писания, а о божках люди говорили нечасто. И действительно, сами мы ни одного в глаза не видели. Может, их и больше, чем остальных небесных существ, но это вовсе не значит, что их много. Вряд ли я узнала бы божка, даже если бы столкнулась с ним нос к носу.

Бабушка стукнула тростью об пол.

– Я не брошу свой дом! Бегите за светом без меня!

Мы с мамой переглянулись. Не стоило об этом и спорить, тем более что мы ничего не знали наверняка. Отрезанные от мира тьмой, мы могли лишь гадать об истинном положении дел. Ни ученый, ни королевский гонец не примчится на нашу ферму с вестями. Информация будет медленно стекать сверху вниз: от самых богатых к самым бедным, в конце концов попадет в уста барда или купца, проезжающего через Гоутир, и тогда, вероятно, Даника или Зайзи донесут ее нам.

Я старалась не думать о том, что мы все тут умрем вместе с глубоко пустившей корни бабушкой.

Меня замутило. Энера коснулась моего локтя.

– Поспи на нашей кровати, милая. Мы пока не будем ложиться.

Я взглянула на часы. Четыре дня. Организм совсем сбился с ритма. Или сбилось чувство времени и сейчас четыре утра, но я точно помнила…

Мама ущипнула меня за руку.

– Ступай!

Кивнув, я направилась во вторую спальню, не потрудившись даже зажечь свечу.

Я и не заметила, как погрузилась в сон, а проснувшись, уставилась на тени на потолке, созданные слабым светом, просачивавшимся по коридору от камина. Я лежала поперек кровати, пахнущей шалфеем. Несмотря на сон, в глаза словно песка насыпали. Я потерла их ладонями и медленно села. Желудок заурчал, требуя пищи. Интересно, кто-то что-нибудь приготовил?

К счастью, в коридоре я услышала звяканье ложки о кастрюлю. Энера дремала на стуле в моей комнате – значит, на кухне Ката. Я мягко встряхнула маму за плечо.

– Поменяемся?

Она с благодарностью похлопала меня по руке и выскользнула в коридор.

Размявшись, я придвинула стул поближе к кровати и взяла альбом для рисования.

– Что будем делать сегодня, Золотой? Может, начнем с другого конца и нарисуем твои ноги?

Я открыла альбом на чистой странице и взяла кусочек угля.

Когда я вновь подняла взгляд, на меня смотрели глаза Золотого.

Сегодня Солнце казался немного ярче.

Глава 3

«Глаза словно перламутр», – эта мысль первой пробилась сквозь изумление. Глаза мужчины действительно походили на перламутр – внутреннюю часть раковины, куда попадает и отражается свет, – молочно-белый, переливающийся всеми цветами радуги и согретый легким оттенком золота. Радужки окаймляло более темное кольцо, напоминавшее внешнюю оболочку раковины. Глаза были глубоко посажеными, круглыми, с приподнятыми внешними уголками и со слегка нависающим верхним веком.

«Он очнулся!» – было моей второй мыслью.

Я чуть не выронила альбом, но успела поймать, когда он начал соскальзывать с колен. Углю повезло меньше. Он упал на пол и закатился под кровать.

Я приподнялась со стула, не вставая, однако, полностью.

– Как вы себя чувствуете?

Он глядел на меня растерянным взглядом человека, который только что пробудился от глубокого сна – тело уже тут, а сознание следует за ним слишком медленно. Его чудесные, захватывающие дух глаза устремились на стену позади меня, затем на кровать, затем на потолок.

– Вы в деревне, недалеко от Гоутира, – объяснила я.

Он резко сел, одеяло упало на бедра, странные одеяния натянулись на торсе.

Мои руки взметнулись, словно в попытке утихомирить испуганного коня.

– Это в Рожане. Но… вы ведь и сами знае- те, да?

– Ай? – донесся голос мамы из коридора.

Не обратив внимания на ее зов, я нервно сглотнула и представилась:

– Меня зовут Ай. Айя. Я нашла вас у реки без сознания. Вы здесь уже пять дней.

Замешательство углубило морщинки между его бровями и потянуло вниз уголки губ. Еще один образ для наброска… Впрочем, не время об этом думать. Отодвинувшись от меня, незнакомец похлопал себя по груди, животу, затем взглянул на ладони и оглядел их так, словно видел впервые.

Что же за сон ему приснился, который все никак его не отпустит?

Я попятилась.

– П-погодите немного, я принесу вам воды…

– Рожан?

Его голосу полагалось быть хриплым после долгого сна, однако воздух пронзил глубокий баритон, вызвавший мурашки на коже. Речь мужчины будто делала его более реальным.

Он по-прежнему глядел на свои руки.

– Рожан, вы сказали?

Я кивнула, и поскольку он на меня не смотрел, пробормотала:

– Да.

На пороге появилась Энера и ахнула.

– Проснулся!

Я протянула руку, останавливая ее: не стоило его обступать… Впрочем, наверняка и бабушка уже нас услышала, и уж она-то не станет терпеливо дожидаться ответов.

Золотой сжал кулаки и медленно опустил на бедра.

– Понятно.

Переглянувшись с мамой, я спросила:

– Разве вы… направлялись… не в Рожан?

Наша ферма находилась далеко от границы. Его не могло унести в наши края из другой страны по реке – точно не живым.

Он выдохнул, и по комнате словно пронесся порыв летнего ветерка. Золотой спустил ноги на пол.

Я поспешила к нему.

– Не вставайте так сразу. Вы еще больны…

Не успела моя рука коснулась его плеча, как он отпрянул.

Я застыла, вытаращившись на него. Он уставился на меня в ответ.

Сбитая с толку, я с трудом вспомнила, что хотела сказать.

– В-вы еще выздоравливаете. – Впрочем, выглядел он вполне здоровым. – Не спешите. Поешьте немного.

Шепот из коридора возвестил о приходе Каты, но, казалось, мама ей возразила – впервые в жизни. Я надеялась, что она попросила ее подождать и не пугать беднягу своим уж слишком большим интересом.

Кроме того, следовало учитывать возможную опасность. Мы его совсем не знали, и как бы мне ни нравилось его рисовать, и каким бы больным он ни был ранее, при желании он легко мог одолеть всех троих.

Его золотистые брови сошлись на переносице, когда он взглянул на меня.

– У нас есть суп, – донесся от двери робкий голос мамы. Держа свечу в одной руке и деревянную миску в другой, она осторожно приблизилась к нам. – Поешьте. Вам нужно набираться сил.

В свете двух свечей глаза Золотого стали еще ярче. Его брови расслабились.

– Я тебя знаю, – прошептал он.

Меня словно пронзила молния. Вниз по спине пробежала дрожь и поднялась обратно.

Так же подумала и я, увидев его впервые.

– Откуда?

Его пристальный взгляд переместился на мой лоб, затем вниз, к подбородку.

– Айя. Собор… Рожан. Элджерон.

Я медленно кивнула, но замешательство только возросло. Строительство нового собора в столице завершилось десять лет назад. Я входила в группу художников, которые облагораживали здание и территорию, в частности, работала над огромной небесной мозаикой и скульптурой Бога-Солнца. Может, и он тоже там служил?

Но я бы его запомнила. Невозможно забыть такое лицо.

Мама замерла с тарелкой в вытянутой руке, и я забрала ее. Бабушка стояла в дверном проеме.

– Как вас зовут?

Его губы сжались в тонкую линию. Взгляд оторвался от моего и упал за окно, в бесконечную тьму. Мужчина застыл – даже грудная клетка не двигалась.

– Ночь стоит уже девять дней, – объяснила я.

Прошло несколько секунд, прежде чем его легкие вновь заработали, он глубоко вдохнул и выпустил воздух.

Затем резко встал, и, спешно освобождая ему путь, я чуть не выплеснула тарелку супа себе на рубашку. Когда он лежал безжизненным мешком, сложно было определить его рост, а когда выпрямился, мне показалось, что в нем не меньше шести футов. Он широкими шагами прошел мимо меня и мольберта к окну и устремил взгляд во тьму.

Он стоял так довольно долго.

– На здоровье! – огрызнулась Ката.

Он повернулся к нам.

– Прошу прощения. Благодарю вас за вашу доброту.

В комнате воцарилась напряженная тишина. Желая ее нарушить, я поставила суп на стол и представила своих родных:

– Это моя бабушка Ката и мама Энера.

Он медленно кивнул, обводя взглядом каждую из них. Вновь посмотрев на меня, проговорил:

– Айя.

Я кивнула.

Он провел рукой по лицу. Наконец заметил мольберт, на бумаге был изображен его портрет. Внезапно смутившись, я бочком подвинулась и набросила покрывало на незаконченную глиняную скульптуру. Не то чтобы мне было чего стыдиться. Побыть моделью – самая малая плата за кровать в нашем доме и постоянный уход.

– Можете оставаться столько, сколько потребуется, – сказала Энера, и Ката одарила ее суровым взглядом.

Впрочем, куда ему идти? Хоть мужчина знал наш язык, явно прибыл издалека. Мама, без сомнения, среди нас была самой великодушной: неудивительно, что именно она сделала предложение, ничего не попросив взамен. И хотя глубоко в душе я чувствовала, что Золотой не опасен, все же вряд ли бабушка жаждала его приютить. Не за просто так.

– Вы помните, как сюда попали? – спросила я. Он не ответил. – Помните, как вас зовут? – задала я новый вопрос, борясь с собственным нетерпением. В конце концов, мужчина тяжело болел. И пока не поправился… или же поправился? Он выглядел полностью выздоровевшим – еще одна странность, которую можно добавить к списку. – Вряд ли вы захотите, чтобы мы и дальше звали вас Золотым.

Его бровь дернулась, и невероятные глаза вновь встретились с моими. Он мешкал.

– Никто не знает, что вы здесь, – заметила я на случай, если теории бабушки верны, но я не успела закончить фразы, когда он заговорил:

– Сайон, – сказал он – мягко, осторожно. – Можете называть меня Сайон.

Сайон.

Имя вовсе не телорианское. Мне вообще не доводилось слышать его прежде.

Слоги приятно покалывали язык, искушая произнести их вслух, попробовать на вкус странное, но прекрасное слово. Желание вызвало раздражение: ведь это всего лишь имя! А его носитель – всего лишь муза. Меня околдовывало в нем буквально все, и эта мысль неприятно царапала изнутри. Когда он спал, это было невинное развлечение, но теперь, когда он очнулся и стал живым, говорящим человеком, показалось нелепостью.

Взяв себя в руки, я сказала:

– Вы кажетесь здоровым, но у вас лихорадка, с которой мы не сталкивались прежде. Вам лучше отдохнуть и поесть. – Я указала на кровать. – Могу попробовать что-то узнать для вас, но в темноте будет трудно.

Он мешкал, словно раздумывая над приглашением. Впрочем, так и не предпринял попытки выйти за дверь и покинуть ферму, так что, куда бы ни пролегал его путь, вероятно, там его могли подождать. Подавив вздох, он вернулся в кровать: но лишь присел на край, положив локти на колени и сцепив ладони.

Ката умчалась, бормоча что-то о неблагодарных наемниках.

Взяв тарелку с супом, я вновь предложила Сайону. Он махнул рукой.

– Нет, спасибо.

Раздражение впилось в меня немного глубже.

– Господин, за последние пять дней вы выпили разве что несколько капель воды и бульона. Вам нужно поесть.

– Нужно? – Голос прозвучал словно откуда-то издалека, но губы слегка изогнулись: я и не заметила бы, если бы не рисовала его лицо множество раз за прошедшую неделю. Казалось, его что-то позабавило.

И что именно могло позабавить этого незнакомца?

Вновь отставив тарелку в сторону, я потянулась к его лбу, чтобы проверить температу- ру. Отмена компрессов и чая, видимо, улучшила его состояние, однако лихорадка нисколько не ослабела.

Как и прежде, он отпрянул от прикосновения. Я не сдавалась, и он поднял руку, останавливая меня.

Раздражение наконец вырвалось наружу, и я шлепнула его по запястью.

– Хватит уже!

Потрясение на его лице было почти забавным. Кто он такой, какой-то потерянный принц, которого никогда в жизни и пальцем не тронули?

Я прижала ладонь к его лбу – такому же горячему, как и прежде. Непонятно! Ведь выглядит совсем здоровым…

Убирая руку, я намеревалась было что-то сказать, но внезапно его пальцы поймали мои, и в голове стало совершенно пусто, как у младенца. Только что он противился моему прикосновению, а теперь сам сжимал мою руку; его завораживающие глаза разглядывали мои пальцы с таким же интересом, как свои собственные при пробуждении. От потрясения лицо его вытянулось. Но это было не удивление от того, что его одернули, а удивление от того, что… что же? Что его касаются?

Такой мужчина явно не обделен вниманием, а я лишь проверила температуру. Тем не менее выражение на его лице было совершенно искренним, и чем дольше он держал мою ладонь, тем больше его жар проникал мне под кожу и поднимался вверх по руке, одновременно вызывая дрожь и прогоняя ее.

«Я тебя знаю», – сказал он. Но мы не виделись! Меня распирало такое замешательство, что от бессилия хотелось разрыдаться.

В комнате по-прежнему находилась мама и молча за нами наблюдала. Его хватка ослабла, я высвободила ладонь и прижала к груди, будто обожглась. До крайности смущенная, сунула ему в руки тарелку с супом.

– Поспите, – сказала я едва громче шепота. – Лишь богам известно, как долго мы уже не спим.

Отчаянно нуждаясь в передышке, я вылетела из комнаты; сердце колотилось так, будто расстояние между кроватью и дверью увеличилось на десять миль. Спрятавшись во второй спальне, я забралась в самый дальний угол, куда не доставал свет ни одной свечи, прижалась лицом к стыку деревянных стен и выпустила покалывающее на языке слово:

– Сайон.

Бабушка засы́пала гостя вопросами: куда он держал путь? как оказался в реке? откуда родом? чем занимается? когда намерен уйти? От большинства из них Сайон ловко уклонился.

У него был причудливый акцент. Элджерон кишел людьми различных национальностей, тем не менее я никогда не слышала выговора, как у него, с длинными гласными – еще один признак того, что он не телорианец, – мягкими согласными, плавной интонацией. Он словно объединил в своей речи самые приятные звуки из всех языков и диалектов Матушки-Земли. Отвечая на шквал вопросов от Каты, он выражался вежливо, отчего я предположила, что он хорошо образован и принадлежит к высшему классу. Думаю, даже бабушка попала под его обаяние, ее допрос очень скоро стал мягче, напор ослаб. Ответы Сайона убаюкивали подобно колыбельной.

Достигли временного соглашения: наш гость будет работать на ферме в обмен на еду и ночлег, пока не вернется Солнце, либо пока мы не найдем ему более подходящее жилье в Гоутире. Он принял все требования бабушки: спать в сарае, рубить дрова, убирать навоз в сарае. Сам же попросил только об одном: самостоятельно выбирать очередность дел. Просьба весьма странная, подумала я, подслушивая в коридоре, однако Ката, посомневавшись, согласилась. На том и порешили.

Мама хоть и валилась с ног, но подслушивала вместе со мной, время от времени комментируя шепотом или задумчиво постукивая пальцем по своим полным губам.

Сайон упоминал войну, но мы жили далеко от северной границы и от Элджерона, где шли самые ожесточенные бои. Он явно не из Рожана – во всяком случае, вырос не тут, – и уж точно не из Белата, нашего северного соседа, развязавшего войну. Белатцы молочно-бледные и темноволосые. Оставалось открытым предположение, что он – наемный солдат, но опять же, мне с трудом верилось, что наемники бывают столь образованны и воспитанны. Возможно, Сайон был кем-то вроде генерала и дезертировал или же еще не добрался до фронта.

Ката явно пришла к такому же выводу, ибо прямо его об этом и спросила. Сайон лишь поблагодарил ее за беспокойство, не подтверждая и не опровергая предположения.

Наконец Ката поинтересовалась, насколько растянется их сотрудничество, на что Сайон ответил:

– Прошу прощения за любые доставленные неудобства, но пока уйти я не могу. – Наступила тишина, и я заглянула в комнату: он смотрел в окно. Огромная Луна висела у горизонта, окрашивая небо в серебристый цвет. – Я выполню всю требуемую работу. У меня при себе не много ценностей, но я готов отдать все. – Он коснулся медальона на плече. Неужели это настоящее золото?

– Нам нужны только работники! – К Кате вернулся ее колючий нрав.

Сайон кивнул.

– Тогда позвольте мне работать. Я сделаю все, о чем вы попросите. Но если потребуется покинуть пределы этого жилища, то мне нужно дождаться захода Луны.

Я замерла. Так вот почему он просил выполнять задания в собственном порядке? Чтобы подстроиться к неравномерным циклам Луны?

– Захода? – повторила Ката так, будто он выругался. – С чего вам вздумалось работать впотьмах?

И вновь он уклонился от ответа:

– Я в добром здравии. Покажите мне, что делать. Она скоро низойдет.

Отойдя от двери, я проскользнула на кухню и выглянула в окно, чтобы посмотреть на странную Луну. Возможно, Сайон принадлежал к некой религии или секте, о которой я не знала. Или же просто боялся, что в лунном свете его кто-то увидит. Но в эти края никто не заглядывал. Тут жила только наша семья.

А теперь и Сайон.

Разумеется, Ката отправила нашего нового жильца колоть дрова.

Я живо вспомнила о различиях полов, ибо Сайон, будучи мужчиной, за час наколол больше дров, чем я за весь день. Он работал молча, не жалуясь, словно не валялся без сознания почти неделю, и вскоре наши запасы горючих материалов выросли до весьма впечатляющих размеров.

Опасаясь за здоровье недавнего больного, я вышла к нему с масляной лампой и кружкой воды, от которой он теперь не отказался. Попив, сказал:

– Айя…

– Можно просто Ай. И на «ты».

Ночь была темной, тем не менее при свете лампы мне показалось, что на его губах вновь мелькнула легкая усмешка. Возможно, мне просто этого хотелось. Хотелось ее нарисовать, и я надеялась, что мне представится возможность.

– Я в долгу перед тобой. – Он повертел чашку в крупных ладонях.

– Вовсе нет. – Я плотнее закуталась в шаль. – Считай, что мы квиты.

Он задумался.

– Почему?

Подавляя внезапное стеснение, я пожала плечами.

– Твое неожиданное появление меня отвлекло. – Прозвучало весьма странно. – То есть… я переживала о твоем благополучии. Было… приятно… о ком-то заботиться. – О ком-то, кто во мне нуждается, хотя бы временно. Я прочистила горло. – Рада видеть тебя в добром здравии.

Он задумчиво меня рассматривал.

– Разве твоя бабушка не нуждается в за- боте?

Я фыркнула.

– Иногда, но ни за что не признается. Если Ката может сделать что-то сама, то непременно сделает, пусть это займет в два раза больше времени или даже причинит боль.

Сайон кивнул.

– В этом вы похожи.

Я выпрямилась:

– Разве? – Я восстановила в памяти все наше общение после пробуждения, пытаясь найти своевольный поступок, каким я заслужила такое сравнение. Прежде чем я его отыскала, Сайон заговорил вновь:

– Если не желаешь принимать мой долг, – он провел большим пальцем по краю чашки, не отрывая от нее взгляда, – тогда прими благодарность. Я… не привык, чтобы обо мне заботились. Не так.

Я нахмурилась.

– О тебе не заботились? Неужели твоя семья… или начальство настолько суровы?

– У меня нет начальства. Не в обычном смысле слова. – Его губы вновь изогнулись.

– А в каком смысле?

Он раздумывал слишком долго для честного ответа.

– Можно сказать, что я вроде надзирателя. Управляющего.

Я отшатнулась.

– Ты управляешь рабами?

В Рожане рабство было вне закона, но не в Белате. Это одна из многих причин, почему наши страны не уживались.

У него вытянулось лицо.

– Нет! Я управляю разными существами, но точно не рабами.

– Хозяйством?

Он отпил воды.

– Ты очень любопытна.

– А ты – уклончив.

– Верно, – согласился он, опуская кружку. – И боюсь, мне придется говорить уклончиво. – Он окинул взглядом ферму. – Не хотелось бы просить о большем…

– Спрашивай.

Он посмотрел на меня, его глаза мерцали в темноте подобно опалам.

– Мне кое-что нужно. Со мной были… друзья, и, возможно, они все еще в этих краях. – Должно быть, на моем лице проступила тревога, поскольку он поспешил добавить: – Достойный народ. Ни я, ни они не желаем вам вреда.

Я кивнула, но шея подчинялась с трудом.

– У вас есть что-нибудь, из чего можно соорудить корыто? Что-нибудь длинное и пологое, – зажав стакан под мышкой, он изобразил предмет руками, – где можно разжечь огонь?

Вопрос застал меня врасплох.

– Э-э… то есть нечто из металла или керамики? – Я бросила взгляд на сарай. – Желоба металлические. Можешь их взять. Только при условии, что потом прибьешь их обратно. – Дождь сейчас был наименьшей из моих забот.

Я плотнее закуталась в шаль, спасаясь от холода.

Он проследил за моим взглядом.

– Они могут подойти. Скажите, у вас не найдется… – Он замолчал и покрутил запястьем, словно с трудом вспоминая слово, хотя свободно говорил на рожанском. – Возможно, кварц. Или гранит?

Я покачала головой.

– Можешь поискать в шахтах. – Я указала на горы далеко на западе.

Он нахмурился.

– Пойдут и угли. Мне бы не хотелось брать у вас дрова, но если я наколю достаточно…

– Пожалуйста, пользуйся нашими запасами, только не забудь их восполнить.

Он замолчал. И на этот раз точно усмехнулся. Я прищурилась.

– Что такое?

Он лишь покачал головой и протянул мне кружку.

– Спасибо.

Однако я ее не взяла.

– Ответь по крайней мере на некоторые вопросы. У нас весьма живое воображение, склонное к причудам. Если ты не готов поведать, как тебя сюда занесло, то объясни хотя бы, почему улыбнулся.

Он рассматривал меня несколько мгновений, и я смутилась под пристальным взглядом его глаз, которые в свете лампы походили на золотые монеты.

– Просто я не привык, чтобы меня прерывали.

Я удивленно заморгала.

– Ведь не родился же ты уважаемым управляющим, путешествующим в глуши с сомнительными друзьями.

Он вновь протянул мне кружку, не отвечая на сарказм.

– Я закончу это задание для твоей бабушки. Затем… – Он указал на сарай.

Я прикусила губу. Взяла стакан и повернулась обратно к дому, но остановилась.

– Я не скажу ей про желоба, – бросила через плечо. – Это будет нашей маленькой тайной.

Его мягкий смешок коснулся волос на шее, как дуновение летнего ветерка.

Я успела сделать несколько шагов, прежде чем он позвал меня:

– Айя. Ай. – Я приостановилась. – Мне казалось, ты уже достигла вершины, но ты стала только лучше.

Я повернулась к нему. Он поднял половинку бревна и поставил на пень.

– Мой образ на мольберте. Очень хороший.

Щеки у меня вспыхнули, и, боясь ляпнуть глупость, я лишь кивнула в благодарность за похвалу и продолжила путь, так крепко сжимая в руках стакан, что удивительно, как он не треснул.

Сайон неустанно трудился два дня. Даже не знаю, когда он отдыхал. Хотя Ката отправила его спать в сарай, в первый день я легла на тюфяке, оставив ему кровать. Впрочем, он не пришел, поэтому вторую «ночь» в ней спала я. Наш гость без пререканий слушался Кату, прямо как некогда мой дедушка, который не возражал против указаний до тех пор, пока его кормили теплым ужином и согревали постель.

Настала моя очередь готовить. Я сидела у открытой задней двери, ощипывая курицу и перешептываясь с мамой.

– Он так ничего и не рассказал о себе. – Она чистила морковку, которую вырвала в огороде рядом с домом – резиновую и с пожухлыми листьями от нехватки Солнца.

– Может, он не помнит. – В это оправдание я сама верила с трудом. – Может, он получил травму. На войне или еще где.

Энера поджала губы и кивнула, размышляя.

Мы обе замерли, заслышав шаги на крыше.

– Что он делает? – спросила мама, уставившись в потолок так, будто могла что-то сквозь него увидеть.

Я вспомнила о желобах.

– Пойду гляну.

Она кивнула, но, когда я отложила почти ощипанную птицу, схватила меня за запястье и повернула руку к свече. На ладони виднелись следы угля.

– Вечно она рисует, – сказала мама со слабой улыбкой. – Даже когда наступает конец света.

– Вовсе не наступает, – возразила я, отнимая руку. Но я и в самом деле рисовала. Заполняла страницу за страницей набросками Сайона, пытаясь запечатлеть его глаза, однако это оказалось так же сложно, как передать сияние Луны на том первом рисунке, который я сделала сразу после исчезновения Солнца. И то и другое слишком волнующе, чтобы образы можно было передать столь примитивными средствами.

Сайон сказал, что я стала лучше. После работы в соборе?

Каждый раз, пытаясь разузнать у него наше общее прошлое и натыкаясь на глухую стену, я ужасно раздражалась.

Увидев прислоненную к задней стене дома лестницу, я с трудом по ней взобралась. Досада подпитывала каждый шаг, на сгибе локтя резко раскачивалась лампа.

Я едва не позабыла о своем раздражении, когда увидела, что сделал Сайон. Он согнул и разрезал металлические желоба, образовав непонятный символ – по крайней мере, непонятный с моего ракурса. В нем тлели мягкие красные угольки, и Сайон подбрасывал к его основанию дрова, чтобы добавить еще.

В голове теснилось множество вопросов, но один взял верх:

– Откуда ты меня знаешь?

Он поднял голову. Казалось, его глаза светятся сами по себе. В тени стрекотали сверчки.

Его взгляд вернулся к странной конструкции.

– Видел тебя в Элджероне, в соборе.

Я поднялась на крышу, стараясь не потерять равновесие.

– Я бы тебя запомнила.

– Да?

Я принялась нервно теребить свою косу.

– Ну разумеется. Ты… запоминаешься. – Я отказывалась смущаться от этого слова.

Мгновение он не отвечал.

– Сейчас я выгляжу иначе.

Я уставилась на него, пытаясь понять. Пытаясь представить его с короткими волосами или более худым. Возможно, чисто выбритым. Память отказывалась повиноваться, но если рассмотреть его при свете дня…

– Ты мне не доверяешь? – спросила я.

Он замер, но не ответил. Я вздохнула.

– Конечно, нет, ты меня почти не знаешь… Или знаешь, а значит, у меня далеко не такая надежная память, как мне кажется.

Он покачал головой.

– Дело не в доверии.

– Тогда в чем же?

Он вновь не ответил, и мы оба знали почему: не мог. Однако Сайон… производил впечатление человека мягкого. Что это за правда, настолько незначительная, что не задержалась в моей памяти, но при этом настолько невероятная, что он не мог о ней поведать?

Наконец с его губ сорвался слабый выдох.

– Если ты откроешь мне свою душу, Айя, возможно, я отплачу тем же.

От его ответа я едва не задохнулась. Я ждала молчания или что он сменит тему, или даже извинится, но уж точно не подобного предложения – такого, которое я не могла принять.

Солгать не получится: уже тогда я понимала, что он видит меня насквозь. Попробуй я скрыть правду, он поймет – следовательно, я не могла пойти на такую сделку. Потому что не могла признаться ему, что скучаю по своей известности в городе, по своему творчеству и что никогда не буду счастлива на ферме, подковывая лошадей и собирая овес. Что я мечтала влюбиться в мужчину, чего со мной никогда по-настоящему не случалось. Что хотела иметь детей, поскольку мамин род прервется на мне. Что мне отчаянно хотелось значить что-то большее для другого человека. Быть для него всем миром, хотя бы на несколько лет, пока любовь не пройдет.

Я не могла признаться Сайону, что с войной в Рожане потеряла вкус к жизни и что нечто в нем начало возрождать этот вкус. Что-то, помимо его странной красоты и ярких глаз. Что-то, что касалось самой души.

Я молчала слишком долго: непринятое предложение превратилось в пепел и осыпалось у наших ног. Наконец он спросил, без всякой обиды:

– Можешь поднести лампу? Пожалуйста!

Я постояла несколько мгновений, затем полезла к нему.

– Только потому, что ты попросил вежливо, – пробормотала я и высоко подняла лампу, освещая его работу.

– Разве солдаты ходят по соборам?

– А солдатам запрещено в них входить?

Я встретилась с ним взглядом.

– Значит, ты не только надсмотрщик, но еще и солдат?

Он замер.

– Меня называют по-разному.

Я обдумала его слова, осторожно поддевая верхний слой и заглядывая внутрь – как яблоко, которое нужно очистить от кожуры.

– Не запрещено, просто…

– Кажется, тогда ваша война еще не началась.

Я облизала губы.

– «Ваша» война?

Интересно, он пытался мне намекнуть или просто не умел лгать? Или… не совсем лгать, а скрывать правду.

Он разжег огонь. Я не видела, чтобы он пользовался огнивом, хотя и не следила за его руками.

Я подождала несколько мгновений.

– Ты не солдат Рожана.

Он тоже помолчал, прежде чем признать:

– Нет.

– И не Белата.

– Нет.

Я присела на черепицу, продолжая высоко держать лампу.

– Но ты не скажешь мне, кому служишь.

На этот раз он встретился со мной взглядом.

– Нет.

Вздохнув, я поставила лампу на черепицу.

– А твои друзья? Для которых предназначен этот кошмар?

Я понятия не имела, как им полагается увидеть строение, на крыше-то.

Сайон покачал головой.

– Я предпочту тебя пощадить.

– Пощадить? Ведь ты говорил, что они не причинят мне вреда.

– Они не причинят.

– Значит, по-твоему, я недостаточно умна, чтобы понять правду? – Я не хотела вновь поднимать тему доверия. Пока.

Он приостановился. Поймал мой взгляд.

– Я бы не стал предполагать подобное.

Обхватив колени руками, я оглядела черноту вокруг. Луна вновь спряталась, отправившись обозревать другую сторону Матушки-Земли, однако по-прежнему ярко сияли звезды, не отягощенные никакими заботами.

– Мы фермеры, – пробормотала я.

Его пристальный взгляд на моем лице ощущался подобно лучу Солнца.

– Мне страшно за урожай. – Я вытащила из кармана часы и повернула циферблат к свету. Завела их. – Уж не знаю, сколько он продержится.

Сайон кивнул.

– Ее свет замедлит увядание.

– Свет Луны?

Еще один кивок.

Я откинулась назад, опираясь на локти.

– Интересно, куда подевался Солнце? И волнует ли Его вообще, что без Него мы можем умереть с голоду.

Сайон напрягся. Я вздохнула.

– Мы обойдемся тем немногим, что у нас есть. – Я ободряюще ему улыбнулась. – Бабушка считает тебя негодяем. Возможно, мама тоже. Но вдруг ты ниспослан нам богом? Всего за два дня ты пополнил наши запасы настолько, насколько я не смогла бы и за два года.

– Едва ли.

Я пожала плечами.

– Тем не менее. – Поискала взглядом созвездия. – Ты переживаешь о своей семье?

Он промолчал, и я исправила вопрос:

– У тебя есть семья?

Он убрал руки от желоба.

– Зависит от того, что ты подразумеваешь под «семьей».

Мои брови сошлись на переносице.

– Что я подразумеваю? А сколько значений у семьи?

Он взглянул на небо, будто звезды могли ответить за него. Затем его взгляд опустился, остановившись на тьме где-то за домом.

– Ай? – Его ровным голосом мое имя звучало так почтительно и так идеально.

– А?

– Ты сказала, что на ферме живете только ты, твоя мама и бабушка. – Его яркие глаза скользнули ко мне. – Ни братьев, ни других мужчин?

Я села прямее.

– Нет. А что?

Он выдохнул.

– В курятник только что вошел некий мужчина.

– Что? – Сердце ушло в пятки, я вскочила на ноги и посмотрела в сторону курятника, но в кромешной тьме ничегошеньки не разглядела. Должно быть, фонарь чужака спрятался за калиткой.

Выругавшись, я кинулась к лестнице, громко зовя Энеру и Кату.

Я ошиблась.

Разбойников привлекла наша ферма.

Сегодня я почувствовала на затылке свет Солнца, даже сквозь облака. Словно ко мне наклонился друг, чтобы поделиться тайной.

Глава 4

– Энера! Ката! Воры! – Я пинком распахнула кухонную дверь, но не вошла, а бросилась к сараю. Лампа раскачивалась так бешено, что ее свет едва ли помогал разглядеть путь. Я ворвалась в сарай: Лоза возмущенно била копытом об пол, в противоположную дверь выскользнула темная фигура. Я схватила вилы; в палец впилась заноза.

Однажды к нам забирались «воры», хотя, по-моему, они были лишь голодными странниками, слишком робкими, чтобы попросить еду. В этих краях воры промышляли реже, чем в столице, но их было труднее поймать. Ведь нельзя просто запереть дверь на всей ферме.

– Назад! – кинувшись вслед за темной фигурой, рявкнула я во все горло. Воры неспроста скрываются в темноте: обычно они трусы. Оставалось только надеяться, что этот – не исключение. – Я спущу с тебя шкуру и подвешу на стропилах!

Я выбежала обратно в холодную ночь, лампа раскачивалась так сильно, что масло грозилось затушить огонь. Позади, недалеко от дома, воздух прорезал режущий уши лязг железа о металлическую банку – без сомнения, вклад бабушки.

Куры хлопали крыльями и пронзительно кричали. Я бросилась к курятнику, выставляя вилы перед собой. Пернатые в ужасе прыгали по земле, пытаясь взлететь. Из-за горизонта выглянула Луна, подсветив силуэт мужчины, запихивавшего сопротивляющуюся курицу в мешок.

– Живо брось! – взревела я. В то же время на тропинке мелькнул серебристый отблеск – мама с лопатой.

Когда требовали обстоятельства, Энера превращалась в настоящую тигрицу.

Из курятника вылетела вторая фигура и промчалась мимо меня обратно к сараю, словно насмехаясь надо мной. Одно дело куры, но скот мы никак не могли потерять. С овцой под мышкой ворам будет не совсем удобно убегать от моих вил, а вот если они заберут Лозу…

Нет, только не ее!

Я резко развернулась на пятках и побежала обратно тем же путем, каким пришла. Легкие разрывались. Между открытыми дверями сарая скользнула тень, и я бросилась вдогонку. И, конечно же, негодяй был у загона Лозы. Если он ее оседлает, мне его не поймать…

Впрочем, можно ведь усложнить ему задачу! Я вновь вспомнила об овцах. Резко остановившись, взмахнула вилами и ударила по замку загона. Овцы – создания пугливые, поэтому сразу же бросились врассыпную.

Сарай тут же заполонили пушистые, громко блеющие тела. Один барашек сбил злоумышленника с ног. Я протиснулась дальше, выставляя перед собой вилы, готовая снести негодяю голову с плеч.

Позабыв о лошади, одетый в черное человек развернулся и достал длинный нож.

Видимо, не все они трусы.

Он уклонился от моего удара и нанес собственный, широко замахнувшись; он бы меня сразил, если бы не старая овца, пробежавшая между нами. Вилы – серьезное оружие, но намного менее поворотливое, чем нож. Я была вынуждена их отбросить, когда противник вновь нанес удар, иначе пришлось бы расстаться с пальцем. Лампа слетела с запястья и упала в солому на полу. Хрустнуло стекло. Если солома загорится…

Разбойник продолжал молча надвигаться на меня. Вновь занес руку для удара…

Чьи-то пальцы обхватили его за локоть. Несмотря на плохое освещение, я разглядела золотистую кожу Сайона. Он завел руку вора за спину, и меня захлестнуло облегчение. Однако нападавший явно был не обычным работягой: он ловко дал отпор, что говорило о его боевой подготовке. Возможно, он-то и был дезертиром…

Мужчины принялись сражаться, нырнув в стойло Лозы. Я вскрикнула, когда увидела вонзившийся в плоть нож. Схватив вилы, побежала на подмогу…

Нож разбойника упал на землю за мгновение до его тела – темного и неподвижного.

Я встала как вкопанная, тяжело дыша. Сжала вилы. Уставилась на разбойника. Он явно был мертв. Свернутая шея? Слишком темно, чтобы определить точно.

– С-спасибо, – выдохнула я и едва заметила кивок Сайона. Вспомнив о маме, повернулась к двери.

– Энера погнала второго к реке, – тихо сказал он, касаясь носком ботинка неподвижного тела на земле. В его голосе звучало сожаление.

Значит, хотя бы один все же оказался трусом. Опустив вилы, я подняла лампу с пола – к счастью, ничего не загорелось. Сайон отошел от загона, прижимая ладонь к груди под ключицей.

Я ахнула.

– Ты ранен!

Мне не показалось: его пырнули ножом.

– Ничего страшного.

– Ничего?! – Я мгновенно преодолела разделяющее нас расстояние. – Ножевое ранение! Нужно почистить…

Он остановил меня свободной рукой.

– Все в порядке.

Следует признать, что он в самом деле не выглядел серьезно раненным, но мужчины могут быть ужасными упрямцами.

– Если в порядке, то дай взглянуть.

Сайон развернулся, чтобы уйти. Я преградила ему путь. Он был на голову меня выше и намного сильнее, но крупные мужчины никогда меня не пугали, и я не собиралась это менять.

Он вздохнул.

– Айя, прошу. Позволь мне уйти.

– Нет. – Я схватила его за руку, закрывающую рану, и попыталась ее убрать, но она не сдвинулась с места. – Дай посмотреть!

Он покачал головой.

Стиснув зубы, я ущипнула его за ногу. Он вздрогнул: от неожиданности или же от боли, тем не менее мне этого хватило, чтобы убрать его руку и пролить немного света на…

На…

Я чуть не уронила лампу повторно. Хотя если бы и уронила, ничего страшного, потому что Сайон… Сайон истекал светом.

– Боги!.. – выдохнула я и медленно опустила лампу на землю. Нож проткнул рубашку и вошел в верхнюю часть грудной клетки, оставив рану в два дюйма шириной. Она выглядела неглубокой. Впрочем, непонятно, как следовало ее оценивать…

Из раны вместо крови сочился свет!

Даже Сайона, казалось, удивила сия особенность, судя по тому, как он рассматривал жидкий свет на пальцах. Словно никогда не видел собственной крови. Да кровь ли то была вообще?

Зачарованная, я протянула руку. Замерла. Он не шелохнулся. Осторожно, благоговейно я коснулась края раны. Свет мягко упал на кончики пальцев.

Язык наполовину онемел, но мне удалось прошептать:

– Тебе… больно?

Сайон покачал головой. Я едва уловила движение краем глаза, не в силах отвести взгляда от света.

Убрав руку, я пощупала «кровь» – она светилась сама по себе, как раскаленное добела железо, только слишком тонкое. И не обжигающее. Она медленно испарилась с пальцев, словно угасающий день.

Голова распухла, отяжелела на тысячу фунтов, тем не менее я вновь сосредоточилась на лице Сайона.

– Кто… кто ты такой?

Он не ответил. И глаз не отвел. Его пристальный взгляд впивался в мой. Возможно, только он и удерживал меня на твердой земле.

Прошло несколько мгновений. Наконец я постаралась собраться. У каких существ такая странная кровь? Может, он божок? Но… божки не настолько… человечны. И он так долго болел… Небесным существам не страшны недуги смертных.

Тем не менее иного объяснения не находилось.

Я тяжело сглотнула.

– Пожалуй, не стоит… рассказывать остальным об этом… тоже.

Сайон поднял лампу. Затем взял мои холодные пальцы своими горячими и положил на ручку. Я пыталась стряхнуть с себя потрясение, но выходило с трудом. По крайней мере, мне хватило предусмотрительности снять шарф с головы и накинуть на плечо Сайона, скрыв невероятную рану.

– Я… обработаю, – выдавила я. – Порез есть порез… Может попасть зараза… Подожди меня в доме. Я схожу за мамой.

Он лишь кивнул. Упрямый взгляд не желал оставлять его, будто пришитый нитками. Тем не менее я силой воли заставила непокорное тело двигаться: схватила вилы и побежала к реке.

– Энера! – Я вглядывалась в тени в поисках мамы или других притаившихся разбойников. На увядающих полях легко спрятаться. – Энера!

«Его кровь сияет, подобно солнечному свету».

Легкие начали разрываться, шаги замедлились.

С небосвода исчез Солнце, а несколько дней спустя я нашла на берегу бессознательного незнакомца, одетого в странный наряд и в жилах которого течет свет…

Я встряхнулась. Сомневаться не приходилось: Сайон не смертный. Но Бог-Солнце – существо совершенно иное. Он – Властелин Всего Сущего, величайшее небесное светило. Он не человек.

Сжимая в руках вилы, я побежала дальше, придерживаясь ровной тропинки.

– Энера!

– Ай! – раздался голос мамы впереди, и я судорожно вздохнула. Мгновение спустя появилась и ее тень, с лопатой в руке, без лампы. Она преследовала разбойника в темноте.

– Ты как, цела? – спросила я.

– Да. Он удрал! – Мама кинулась ко мне. – А ты?

– Все хорошо. Ката в доме, с Сайоном. – Я тяжело сглотнула. – Овцы выбежали на улицу. Сайон ранен, но несерьезно…

«И истекает светом».

– Я загоню овец. А ты позаботься о нем, – сказала мама.

Мы трусцой побежали обратно: быстро текущая по венам кровь придавала нам ускорение. Позже Энера свернула в сторону раздававшегося с поля блеяния, а я поспешила к дому. Слава богам, в дверях стояла бабушка – живая и невредимая. Прежде чем проскользнуть внутрь, я заметила выглянувшую из-за горизонта Луну и вновь задумалась, почему ее лик так беспокоит Сайона?

Ката переживала за нас обоих, и это она еще не знала о мертвеце в сарае. Боги, мертвец!.. Нужно будет перетащить его тело к реке рано… нет, утром не получится. Утра больше не существовало. Но в ближайшее время, пока оно не начало вонять. Желудок сжимался в кулак при мысли о мертвом человеке у нас в сарае, тем не менее я была не настолько наивна, чтобы его жалеть. При возможности он убил бы и меня, и Сайона.

Сайон укрылся в моей комнате. Я достала необходимые лекарства и присоединилась к нему. Зажгла еще две свечи. Рана была неглубокой, но все же следовало ее обработать. Мне требовалось занять руки. Требовалось успокоиться. Требовалось подумать – в таких случаях у меня всегда возникала тяга взяться за карандаш, но время было неподходящим.

Я положила корзинку с бинтами и бальзамами на кровать и усадила Сайона рядом. Он молча подчинился. Я неуверенным взглядом окинула его рубаху: и как ее снимать?

– Снимай.

Он колебался.

– Не нужно, само заживет.

Я закатила глаза.

– А эта черта общая у нас с тобой: мы не любим принимать помощь.

Его золотистая бровь изогнулась.

Я поджала губы и вздохнула через нос, успокаиваясь. Тихо добавила:

– Я уже видела, Сайон. Со мной твои тайны в безопасности.

Он посмотрел на меня, его взгляд пронзал насквозь. По рукам и спине пробежала дрожь.

Наконец он послушно расстегнул застежку под медальоном на плече и стянул тонкую ткань через голову. Пока он лежал в лихорадке, я успела понять, что Сайон – мужчина сильный, тем не менее лицезреть великолепие его обнаженного торса – совсем другое дело. При обычных обстоятельствах я бы покраснела или принялась бы глазеть. Теперь же мне было не до этого. Но я оставалась женщиной, которая обращает внимание на мужчин, и, надо признать, вид меня впечатлил.

Я смочила тряпку антисептиком и прижала к ране, теперь просто мерцающей слабым желтым светом. Сайон даже не вздрогнул.

– Должно быть, ты весьма прилежный солдат и энергичный надзиратель.

Его глаза встретились с моими.

– Почему ты так говоришь?

Я убрала тряпку. Рана мягко светилась, вокруг – ни намека на красноту.

– Из-за твоего телосложения. – Я вернулась к корзинке за лечебным бальзамом, который затем осторожно нанесла на рану. – Ты физически тренирован.

Наконец он оторвал взгляд от моего лица и перевел на корзинку.

Я почти закончила накладывать повязку, когда расслышала на кухне голоса мамы с бабушкой. Они топали ботинками об пол – вероятно, очищая от налипшей грязи. Я испустила долгий вздох, меня накрыла прохладная волна облегчения: родные дома, в безопасности. Затем осмотрела спальню, дабы убедиться, что нигде не осталось следов золотой крови. Мне в самом деле хотелось, чтобы Сайон мне доверял.

Мне хотелось доверять и ему.

Заправив конец бинта, я опустилась на кровать рядом с ним.

– Тебя все еще лихорадит.

Он положил руку поверх повязки. И вновь у него был странный вид, будто все это – повязка, уход – для него в новинку.

– Я здоров.

«Но не должен быть». Кожа у него всегда горела, как печка, и пусть рана была неглубокой… она беспокоила его не больше занозы. «Божок, божок… Где же найти информацию о божках?»

Возможно, в Священных Писаниях бабушки, но я не припоминала, чтобы там подробно описывались долгоживущие создания. Можно ли найти что-то подходящее в Гоутире? Я знала только одну библиотеку, и та была в Элджероне.

Сидеть рядом с Сайоном становилось слишком тепло. От него исходил жар, как от песка в пустыне. Его мускулистое плечо находилось совсем близко к моему.

Дабы отвлечься, я взяла его рубашку и осмотрела прореху. Свет из раны уже испарился с ткани, как ранее с моих пальцев. Странный материал растекался по рукам, подобно воде.

– Не думаю, что получится залатать, – призналась я. – Можно попробовать, но вряд ли будет хорошо смотреться…

Он положил теплую ладонь поверх моей. Жар пробежал по запястьям и локтям и вошел в плечи, ускоряя пульс.

– Ничего страшного.

Я встретилась с ним взглядом. Получится ли у меня когда-нибудь нарисовать его глаза? Воссоздать на бумаге так, как они смотрели на меня в реальности? Как смотрели на меня прямо сейчас… Я не могла даже описать это словами, не говоря уже о том, чтобы передать через графит, уголь или краску.

И почему мне этого хотелось? Хотелось так сильно? Меня и раньше вдохновляли люди, но что-то в нем волновало… иначе. Я словно внезапно осознала, что я правша, хотя всю жизнь рисовала левой рукой. Это сбивало меня с толку и даже… пугало.

«Просто у него необычная внешность, – защебетал голосок в голове, пытаясь привести в порядок хаотичные мысли. – Сколько ты видела портретов, похожих на него? Может, получится продать один из моих, даже во время войны».

Впрочем, я достаточно долго прожила на Земле, чтобы понять неубедительность этого объяснения. Не все так просто. Но чего именно я хотела? Передать через творчество черты его потрясающего лица, прежде чем он вернется к своим делам? Забить свою маленькую мастерскую рядом с амбаром множеством изображений, чтобы не замечать одиночества после его ухода?

Почему же незнакомец, пробывший на ферме всего неделю, обострил мое одиночество?

И я не была одна. У меня были Энера и Ката. А также Зайзи и большая семья в Гоутире. Разве этого мало? Никто мне больше не нужен, пусть я и чувствовала себя не в своей тарелке. Чувствовала себя бесполезной.

Я вынырнула из тяжких дум и сказала:

– Спасибо за помощь.

– Я перед тобой в долгу.

Я склонила голову.

– То есть иначе ты позволил бы ему меня зарезать?

Сайон отпрянул, и тревога на его лице вызвала у меня смех – короткий, но радостный. От этого смеха я вновь почувствовала себя самой собой. Забыла на мгновение, что небо почернело, а по венам этого мужчины течет свет. Я не смеялась уже… сколько? Да с момента исчезновения Солнца.

Не такими я представляла себе божков, но многих ли знала? Ни одного. Тем не менее я не стала у него ничего спрашивать. Он так рьяно скрывал правду о себе. Возможно, когда будет больше мне доверять, сам откроется.

Сжимая в руках разорванную рубашку, я встала и напоследок бросила на него взгляд.

– Я нисколько не против зрелища, но лучше найду тебе что-нибудь в дедушкиных вещах.

Он округлил глаза в ответ на комплимент, с тем же, едва уловимым удивлением. Ведь наверняка ему не раз говорили нечто подобное! Или же он путешествовал с такими крепкими мужчинами, что его фигура меркла в сравнении с ними?

Подавив улыбку, я выскользнула из комнаты и коротко поведала родным о произошедшем в сарае – казалось, с тех пор прошло несколько недель, – поведала о помощи Сайона – ему особенно не помешает расположение Каты, – но умолчала о крови из света. И о своем намерении одолжить дедушкину рубаху, о чем бабушка, впрочем, и сама скоро узнает. Дедушки не было в живых уже двадцать лет, однако Ката до сих пор бережно хранила его вещи.

Отыскав при свете свечи самую широкую рубашку, я принесла ее Сайону. Он встал, когда я вошла.

Просовывая руки в рукава, спросил:

– Что с ним случилось?

Я покачала головой.

– Он умер, когда мне было четырнадцать. Бабушка хоть и твердая, как кремень, но сохранила большую часть его вещей. – Я про себя улыбнулась. – Ката никогда не умрет. Слишком упряма.

Рубашка села неплохо – по крайней мере, застегнулась на все пуговицы.

– В тебе много от нее.

Я рассмеялась.

– Ты говорил. Даже не знаю, похвала это или оскорбление.

– Похвала. Обладатели сильной воли гораздо чаще добиваются своих самых высоких устремлений. Испокон веков.

Он встретился со мной взглядом, и руки вновь зачесались от потребности рисовать – или лепить, или писать маслом. Мне нужно было излить в творчестве свое замешательство, разочарование и раздражающе непонятное ощущение, которое бурлило в груди с тех самых пор, как я вытащила бессознательное тело этого человека на свет.

Человека. Если его вообще можно так наз- вать.

Я коснулась его руки. Нежно.

– Ты не скажешь мне, кто ты?

Его взгляд смягчился, став восхитительным, – такой точно никогда не воссоздать.

– Пока нет, Ай. – Он дотронулся до моей руки. – Я не стану добровольно менять то, как ты на меня смотришь или как разговариваешь со мной. Ты единственная в своем роде. Всегда такой была.

После нападения на ферму Ката перестала упоминать наемников или дезертиров и вообще перестала недобро отзываться о Сайоне. Он зарекомендовал себя не только прилежным работником, но и весьма полезным защитником в столь темные времена.

Мое творчество начало меняться.

Я посвящала ему время сна, поскольку не собиралась пренебрегать обязанностями перед семьей ради удовлетворения своих прихотей.

Я не занималась искусством столь рьяно с тех самых пор, как покинула Элджерон. Не чувствовала желания – той непреодолимой тяги, которая возникает у творческих людей, когда в голове зарождается идея и требует выхода. Казалось, последние пять лет я закупоривала эту тягу внутри, а Сайон ее выпустил. Ночь за ночью я устраивалась у кухонного очага, чтобы не тратить свечи, и выплескивала вдохновение на бумагу – наносила тонкие линии графитом или углем, отчаянно желая узнать, куда они приведут.

Я рисовала только Сайона. Порой возникало опасение, что мной завладевает одержимость, и тогда я изображала маму, Луну или даже Лозу. Однако муза одергивала меня после каждой попытки отвлечься, требуя создавать то, чего хотелось больше всего. Она как будто напоминала мне, что у Сайона целая жизнь за пределами фермы, и он не останется с нами навсегда. Что нужно пользоваться вдохновением, которое он мне придавал, пока есть время.

И я его рисовала. Раз за разом рисовала его глаза. Рисовала лицо с разным выражением, его фигуру. Рисовала странную рубашку и робкую улыбку, будто он не решался улыбаться по-настоящему. Я рисовала его перед камином и за столом, выполняющим разнообразную черную работу по дому без единой жалобы. Рисовала его с опущенной головой, в то время как бабушка его отчитывала. Рисовала, как он делает вид, будто не замечает на себе задумчивый взгляд мамы.

Я рисовала, как он истекает светом.

И мое творчество стало преображаться. Эти изменения трудно описать словами. Оно зажило новой жизнью. Приобрело нечто неосязаемое, чего не было раньше – то, за что, без сомнения, неплохо заплатили бы в былые времена, в столице, когда война лишь маячила на задворках сознания короля. Изменения проявлялись в прорисовке набросков, в цветах красок, в штрихах карандашом. Мне словно неким образом удалось передать нечто, скрывавшееся под одеждой и кожей Сайона. Словно я нашла способ изобразить его душу – его доброту и мудрость, терпение и загадочность. По крайней мере, это я видела, когда смотрела на свои законченные работы.

Даже мама, встав ночью в туалет и увидев наброски, это заметила. Прошло уже две недели с тех пор, как исчез Солнце.

– Я и забыла, какая ты талантливая, Ай, – прошептала она, прижимая руку к груди.

– Я стала по-другому рисовать.

Мама кивнула.

– В рисунках больше жизни. Больше… – Она взглянула на законченный набросок на полу рядом со мной, где Сайон смотрит в темное небо, сдвинув брови. – Больше страсти, – закончила она так тихо, что я едва расслышала.

У меня окаменели плечи. Что-то в этом слове – «страсть» – меня растревожило.

Я взяла набросок и рассматривала его еще долго после того, как ушла мама. В моем творчестве и прежде хватало страсти. Иначе я никогда бы не заработала себе славу в Элджероне. Тем не менее… мама права. Само чувство меня не страшило – не тот возраст для подобных переживаний. Однако уже довольно давно в моей жизни не было признаков истинной страсти. И мне оставалось лишь гадать, почему именно Сайону удалось ее воскресить во мне, еще когда он лежал в предполагаемой лихорадке. Еще до того, как открыл свои невероятные глаза, пусть это и звучало крайне легкомысленно.

В уголке сознания мелькнула мелодия старой бардовской песни, слова которой не удавалось вспомнить.

Я запомнила его. Что он от меня скрывал? И поверю ли я в правду, когда услышу ее?

Я по-прежнему добросовестно заводила карманные часы, поэтому знала, что время вечернее, и мы все, включая Сайона, располагались вокруг камина на стульях и подушках. Мы успели привыкнуть к нашему гостю, и даже Ката целых три дня не упоминала ни о наемниках, ни о пиратах. Сайон продолжал зажигать свой странный сигнальный огонь на крыше, когда Луна пряталась за горизонтом. Ката утверждала, что таким образом он обращает мольбы к богам, как она со своими свечами. К счастью, бесконечная ночь не холодела, однако тьма, казалось, просачивалась сквозь стены. Посевы стояли одной ногой в могиле, а мы так и не решили, что будем делать, если все происходящее станет новой нормой на неопределенный срок.

Никто не хотел об этом думать.

Ката рассказывала историю о том, как познакомились ее бабушка с дедушкой – мои прапрабабушка с прапрадедушкой – историю, которую я слышала множество раз, но которая никогда мне не надоедала, тем более что при каждом пересказе Ката добавляла новые подробности. Я всегда слушала внимательно, предвкушая их.

Шла война – войнам с Белатом, казалось, не было ни начала ни конца, – и прапрабабушка переоделась в парня, чтобы сражаться за Рожан. Ее вместе с прапрадедушкой взяли в плен и посадили в одну камеру, где ее секрет и выплыл наружу. Нетрудно догадаться, что прапрабабушка забеременела моим прадедушкой еще до того, как двоих пленников освободили.

– Когда война наконец закончилась, они возвели майское дерево. – Ката сидела, расположившись в самом удобном кресле. – С ленточками в два раза больше обычного, в пять раз больше танцев. Был настоящий праздник.

– Майское дерево не ставят зимой, – проговорил себе под нос Сайон, явно не стараясь, чтобы его услышали. Однако, несмотря на возраст, у Каты был острый слух.

– Апрель – вполне себе весна, – возразила она.

Сайон выпрямился, поняв, что его услышали.

– Война голубей закончилась подписанием мирного договора семнадцатого января…

– Был апрель! – рявкнула Ката. – Да откуда тебе-то знать? Ты не рожанин.

Сайон склонил голову в знак смирения.

– Верно, не рожанин.

Я задумчиво его разглядывала. Он знал или, по крайней мере, делал вид, что знает точную дату окончания войны столетней давности. Может, он историк? Но зачем это скрывать? Если только… он тогда уже не родился…

От этой мысли испарился налет сна. Я вновь взглянула на него. На вид ему было лет сорок, может, сорок пять, – похоже, он хорошо сохранился. Я еще не спрашивала, сколько ему лет. Божки жили столетиями, так что если эта теория верна, он вполне мог быть старше, чем история моих предков. Интересно, сколько всего он пережил, увидел, услышал?

Потянувшись, я положила руку ему на колено. Он улыбнулся той теплой, робкой улыбкой, от которой у меня за грудиной вспыхивал огонь.

– Не расскажешь какую-нибудь историю?

Я ожидала, что он откажется, поскольку всячески избегал разговоров о себе, однако он задумчиво погладил короткую бороду – приятного золотого оттенка и той же длины и формы, как когда я нашла его на берегу реки. Я ни разу не видела, чтобы он ее стриг.

– Давным-давно в океане был остров… – наконец начал он, не сводя глаз с огня в камине. Я не отняла руки, и его безымянный палец и мизинец переплелись с моими. – …на некотором расстоянии отсюда, назывался он Суло. Он представлял собой огромный подводный вулкан – рану на боку богини, источник мучительной боли.

– Что такое вулкан? – В рассказ мягко вплетался голос мамы.

Сайон подумал.

– Это огромная гора с жидким камнем, слишком горячим для смертных.

Ката нахмурилась, однако мама лишь кивнула. Я ждала продолжения истории, жаждая слушать его голос. Жаждая держать его пальцы в своих целую вечность.

– Суло появился из этой большой раны, – говорил Сайон. – Жидкий камень вылился в воду, и полубог морей и океанов Терет его охладил, дабы облегчить боль любимой. Некоторое время спустя остров нашли мореплаватели с южного континента, расселились на нем и облагородили. Вулкан спал веками, пока его чрево вновь не заурчало. Если бы он взорвался повторно, если бы Матушка-Земля опять начала истекать кровью, то погиб бы весь народ Суло. Ибо современные жители острова утратили навыки предков, и у них не было времени ни изучать их вновь, ни собирать провизию, ни строить корабли, чтобы увести всех в безопасное место.

Я сильнее сжала пальцы Сайона. Он заглянул в мои глаза, нежно и ободряюще. Что-то в его взгляде напомнило мне Эдкара. Мне показалось, он смотрел на меня так же.

Нет, у меня просто разыгралось воображение.

– Островитяне обратились к Терету, моля его о помощи, однако ему не по силам предотвратить извержение вулкана, он мог только помочь потом Матушке-Земле исцелиться. Но волны набежали на берег и прошептали о божке, который приютился на вершине самой высокой горы острова. Крогник, рожденный из пламени Матушки-Земли, хоть и был существом вздорным, все же сумел бы их спасти. Народ Суло отправил самых сильных охотников на эту скалистую гору, полную диких кошек. Почти все пали смертью храбрых. Только одна женщина добралась до вершины, где обнаружила огромное гнездо из вулканической породы, в центре которого лежал божок. У него был панцирь, твердый, как у черепахи. Отдыхая, он выглядел как яйцо или орех, а, выпрямившись в полный рост, походил на дракона.

– Однако женщина, которую звали Тейлейн, его не испугалась: все ее страхи без остатка были растрачены на великий вулкан, способный погубить ее народ. Она взмолилась Крогнику о помощи. Но тот был ленив и не желал возиться со смертными. Поэтому Тейлейн воззвала к его гордости, пообещав, что ее народ будет ему поклоняться, если он спасет Суло. Это убедило молодого незначительного божка.

– И что он сделал? – спросила Ката так, будто Сайон осмелился бы опустить эту часть истории. Я взглянула на нее, закатив глаза, однако ее губы тронула улыбка.

– Он скатился с горы в объятиях с Тейлейн, ибо ему требовалось ее спасти, чтобы она выполнила свое обещание. Затем он зарылся в Землю и добрался до сердцевины острова, где бурлил пробуждающийся вулкан. За мгновение до извержения он прыгнул в жерло и заткнул его своим огромным панцирем. Сила вулкана сотрясла Землю и вырвалась наружу, поглотив большую часть его горы, а лава потекла под водой и создала из расплавленных камней мост, который соединил Суло с материком. После того, как Крогник прыгнул в вулкан, прямо в центре острова образовалась впадина из черного камня. Она поглотила часть деревни, но большинство жителей спаслись. В котловине лежал гладкий круглый камень, похожий на орех или яйцо. Тейлейн назвала его Зерном Суло, ибо благодаря жертве Крогника ее народ будет процветать. Раз в шесть дней островитяне спускались к Зерну и оставляли ему подношения. До тех пор, пока остров не затонул.

Я резко выпрямилась.

– Затонул? После всего случившегося?

Сайон кивнул.

– На нем еще долго жили люди, а потом Матушка-Земля заворочалась, и Терет поглотил сушу. Впрочем, благодаря мосту Крогника люди успели мигрировать в безопасное место. Некоторые по-прежнему поклоняются Зерну Суло – те, кто еще помнит.

Я испустила долгий вздох.

– Вот так история!

– Никогда ее не слышала, – заметила Энера. Ката неопределенно хмыкнула себе под нос.

Повернувшись к Сайону, чтобы лучше его видеть, я спросила:

– Но стоило ли жертвовать собой ради поклонения?

На его лицо вернулась едва заметная улыбка.

– Думаешь, Крогник умер?

– Ты сказал, что он был божком, – возразила я. – Они не бессмертны.

Сайон кивнул.

– Верно. Но когда люди приносили ему новые дары, старых не было на месте, словно Крогник вобрал их в себя. – Он поднял свободную руку. – Куда он отправился после, остается на усмотрение слушателя.

Я задумалась. Боги и божки непостижимы для моего понимания, тем не менее я промолчала. Казалось, Сайону нравилось, когда к нему относятся как к обычному человеку, и я не хотела портить ему удовольствие.

Внезапно его хватка на моей руке ослабла, и он отстранился. Мои пальцы моментально объял холод, и я невольно приложила их к груди.

Сайон напрягся, как олень, заслышавший треск в лесу, однако быстро взял себя в руки.

– Прошу меня извинить. – Он встал и направился к задней двери. Открыл ее, оглядел небо, а затем растворился во тьме, даже не прихватив с собой фонаря.

Мы с мамой смотрели ему вслед. У нее, ка- залось, не было ни малейшего желания поки- дать теплое место у огня. У меня же участилось сердцебиение, а растущее внутри уже несколь- ко дней любопытство вызвало дрожь и сдавило горло.

– Шея болит, – пожаловалась Ката.

Я встала.

– Схожу за маслом для массажа, – предложи- ла я.

Ката кивнула – таким образом она выражала благодарность.

Я направилась в коридор, в противоположную сторону от Сайона. Я правда собиралась сходить за маслом, но сперва нужно было сделать кое-что еще. Взяв лампу, я выскользнула через главный вход на улицу. Вряд ли Сайон направился по нужде. Я не видела, чтобы он заглядывал в уличный туалет, расположенный рядом с задней дверью, как не видела, чтобы подстригал бороду или ел без предложения.

Прикрыв лампу шалью и стиснув зубы, чтобы они не стучали друг о друга, я на цыпочках обошла дом в поисках Сайона.

Мне не пришлось искать долго: вскоре неподалеку послышался его голос, ближе к сеновалу. Потушив лампу, я выглянула из-за угла дома и прищурилась, пытаясь что-нибудь разглядеть в свете одних лишь звезд.

Действительно, он был там. И не один. С ним стояли еще три личности, в темноте вырисовывались их серебристые силуэты. Они о чем-то шептались. Я тут же предположила, что, возможно, это те самые люди, которым он подавал сигналы. Хотя как Сайон из кухни расслышал их появление? Мужчина справа переместился, позволяя мне лучше разглядеть его и одного из его спутников.

У меня перехватило дыхание.

Это были вовсе не люди.

Это были божки!

Сегодня я ходила на маковые поля на севере от столицы и валялась в траве, воображая себя ребенком без всяких забот. Я затосковала по ферме. Однако пока мое место здесь.

Несмотря на ностальгию, меня охватывает покой именно в такие вот чудесные деньки, как этот, когда ярко сияет Солнце, а на небе ни облачка.

Глава 5

Из горла вырвался изумленный возг- лас и разбух во рту, где и почил бес- славной смертью. Мне никогда не до- водилось видеть божков, тем не менее я сразу поняла, что те существа ими и были. Кем же еще?

У одного из макушки росли рога: длинные, почти сходившиеся на концах, как сложенные в молитве ладони. Другой был немного выше Сайона, но горбился так, будто шея у него росла не из плеч. Третий, показавшийся, когда подвинулся первый, по силуэту походил на человека, только его кожа блестела там, где ее касался звездный свет, – ее дымчатость напоминала поднимающийся с городских улиц в летние дни жар.

Я подошла настолько близко, насколько могла. Не покидая укрытия, я вытянула шею, пытаясь расслышать их беседу. Эхо колотящегося сердца усложняло задачу.

– …Может быть скомпрометирован, – говорил Сайон. – Она… когда… напали…

– …Забрать вас обратно, – сказал самый низкий, тот, что с мерцающей кожей. – Но… ваше состояние…

– Вы бы… ограничены… – тихо проговорил рогатый божок, и я мысленно обругала его за невнятную речь.

Опустив лампу на землю, я подставила ладонь к уху и затаила дыхание.

– …Дворец разрушен, – сказал высокий божок, голосом даже ниже, чем у Сайона. Тем не менее у меня возникло отчетливое впечатление, что голос был женским.

– Я останусь на Матушке-Земле, – ответил Сайон. – Так им будет сложнее меня найти. Если нужно выставить охрану, выставляйте, но как можно меньше. Я не желаю привлекать внимание к… или к помогающим мне смертным. – Он помолчал. – Сейчас мне слишком рискованно путешествовать.

В его устах слово «смертным» прозвучало так, будто речь сейчас идет об иных существах. Я подозревала, что он к таковым не относится, тем не менее от услышанного кровь под кожей забурлила так, словно я перебрала со спиртным.

– Слишком много лунного света, – сказало рогатое существо, насколько я поняла. Я медленно, спокойно выдохнула, прежде чем вновь задержать дыхание.

– Меня заботит благополучие этих смертных, – повторил Сайон.

Я вспомнила о том, как его пальцы обхватывали мои несколько минут назад, и невольно задумалась: как именно заботит?

Заговорил мерцающий божок, но так тихо, что я не разобрала и слога. Ответ прозвучал столь же невнятно.

Решив, что больше мне ничего не услышать, а также из-за страха себя раскрыть, я осторожно отступила и, прихватив незажженную лампу, побрела к кукурузному полю, проскользнув в слабую тень между рядами ограды.

Кукурузные стебли с трудом держались прямо. Впрочем, будь Луна обычной, они бы уже погибли, так что, полагаю, грех жаловаться. Тем не менее даже столь яркого лунного света недостаточно, чтобы посевы созрели. Сжимая в руке вялый лист, я вздохнула.

«Ну почему ваша война не могла повременить до сбора урожая? Мы бы успели хоть что-нибудь спасти».

При мысли о войне я вновь оглянулась туда, где вдалеке, скрытый от моих глаз, Сайон совещался с небесными созданиями.

Значит, он был солдатом на той самой войне? Быть может, его сбросили с небесной колесницы? Но тогда почему он не мог вернуться на небеса?

Я покачала головой. Ну почему, чем больше я узнаю, тем меньше понимаю?

Я повторила про себя слова божков, не желая ничего забыть, затем пересекла кукурузное поле и подошла к сараю, чтобы проверить скотину. Там я зажгла лампу. Лоза заржала и замотала головой.

– Знаю, знаю. – Я провела рукой по ее вытянутой морде. Энера сегодня собиралась ее выгулять – настолько, насколько мы отваживались во тьме, то есть провести по тропинке к реке и обратно. Бедная кобылка беспокоилась. Как и весь домашний скот.

Сайон утром убирался в стойле – даже мысль о том, как божок убирает навоз, смехотворна, – поэтому я просто проверила, есть ли у животных вода и пища и прошептала слова успокоения. Одна из овечек позволила мне погладить ее по голове.

– Вот увидите, свет вернется. – Пустое обещание, но нужно было хотя бы надеяться. – Он не может просто… исчезнуть.

Руки замерли. Я отстранилась и потерла большой и указательный пальцы друг о друга, вспоминая исчезающую с них кровь из света.

Из света.

Я взглянула в сторону дверей. Сайон точно не мог быть тем самым светом, однако свет тек по его венам – возможно, именно поэтому он был таким сияющим, таким золотистым. Тогда кто же он? Упавшая звезда? О подобном я никогда не слышала… впрочем, последние дни полны сюрпризов.

Я потерла ноющую шею и вспомнила о Кате, поэтому поспешила обратно в дом, не утруждаясь даже скрыть свои шаги. Задув лампу, взяла масло из бабушкиной комнаты, отыскав его в темноте по памяти.

Ката с Энерой по-прежнему сидели на кухне перед камином.

– Ты решила вздремнуть по пути? – проворчала бабушка.

Я загладила свою вину тем, что скользнула ей за спину и, разогрев масло в ладонях, осторожно размяла узлы у нее на шее и плечах. Больше она ничего не добавила по поводу моей нерасторопности.

Когда я закончила, щелкнула входная дверь. Я бы не заметила, если бы не прислушивалась к звукам в ожидании Сайона. Серебристый отблеск на окне говорил о том, что из-за гор вновь выглянула Луна.

Сайон предпочел провести свободное время с нами в доме, а не в сарае с животными. Это вселяло какую-то уверенность.

Мама подавила зевок.

– Заварю чай. – Она поднялась со стула. Уже неделю мы пили чай для сна. Даже придерживаясь обычного распорядка, мы не могли отдохнуть как следует. В темноте умы и тела слабели. Но именно благодаря возникшей в результате бессоннице мне и удавалось рисовать по ночам.

Я взглянула на маленький столик, где по-прежнему стояла кастрюля с ужином.

– Сайон поел?

Энера пожала плечами.

Взяв тарелку, я зачерпнула остатки похлебки и отрезала кусок хлеба, после чего вышла в коридор. Гостиная пустовала, а в комнату Каты и Энеры Сайон ни разу не ступал, поэтому я проскользнула в свою. Разумеется, там он и был: стоял у окна, глядя в темное небо. Хотя Ката отвела ему сарай, с появлением Луны он прятался в доме. Никто не возражал.

Я поставила тарелку на маленький столик у кровати и зажгла почти догоревшую свечу.

– Насколько хорошо ты видишь в темноте?

Он оглянулся с таким видом, будто не слышал моего прибытия, хотя я не пыталась соблюдать тишину.

– Достаточно хорошо, – ответил он. Заметив еду, добавил: – Я не просил.

– Иногда просить не обязательно.

И вновь на его лице появилось это благоговейное выражение.

– Спасибо.

– Опять ты уклоняешься. – Я скрестила руки на груди. – Насколько хорошо ты видишь в темноте, Сайон?

Его плечи расслабились, хотя сам он, похоже, остался напряжен.

– Очень хорошо.

Я указала на кровать.

– Присядь.

Он повиновался. Я дотронулась до его груди повыше раны.

– Как заживает?

– Достаточно хорошо.

Я усмехнулась.

– Других слов не знаешь?

Мгновение он смотрел на меня, затем на платье, разложенное сушиться на узком комоде.

– Я не хочу присваивать твою комнату.

Я пожала плечами и расстегнула первую пуговицу на его рубашке. Он меня не остановил. Я принялась его раздевать из вредности: потому что не позволяла себе зацикливаться на физической стороне дела.

– Что в этом такого-то?

– Не хочу, чтобы ты спала на кухонном полу.

Я улыбнулась, вызвав в нем недоумение, если судить по слегка приподнявшейся брови.

– И откуда ты знаешь, что я сплю на кухонном полу, если тебе полагается спать в сарае? – Я говорила уверенно, но в действительности пыталась вспомнить, не оставила ли в кухне один из рисунков.

Вдруг я осознала, что не видела Сайона спящим с тех самых пор, как он пришел в себя.

Расстегнув последнюю пуговицу, я стянула рубашку с перебинтованного плеча. Сайон терпеливо и молча сносил все мои манипуляции. Я заглянула под повязку.

На горячей золотистой коже не осталось и шрамика. Впрочем, похоже, ничего в нем не способно меня удивить. Больше нет.

– Этого уже не надо. – Я начала убирать бинт, наматывая на ладонь. Он наблюдал за мной, и я ему позволяла, ничуть не смущенная – с какой стати мне смущаться?

Когда я закончила, Сайон провел рукой по гладкой коже, которую всего три дня назад проткнули ножом. Я повторила за ним – не потому что не могла удержаться, а потому что уже не хотела.

– На кухне я сплю по собственному желанию, – ответила я наконец. – Кроме того, там теплее. – На губах у меня заиграла ухмылка. – Не будь ты таким большим, мы бы тут вдвоем поместились.

Кокетство его не удивило – думаю, он начал привыкать к моей манере общения. Однако в перламутровых глазах блеснул веселый огонек. В глазах, которые у меня по-прежнему не получалось передать на бумаге. Я просто не нашла доступных средств. Еще одно разочарование в копилку других, грызущих меня изнутри.

Я пересекла комнату и повернула ручку двери: она тихо затворилась. Затем я отложила бинт и села рядом с Сайоном. Заглянула в его завораживающие глаза, но только силой воли отразила их гипнотическое воздействие. С этой тьмой за окном со временем я наверняка ослабну и поддамся их чарам, но пока небесам не удавалось меня подчинить.

– Сколько из прошлого ты помнишь, Сайон?

Выражение его лица смягчилось. Подняв руку, он заправил прядь моих волос мне за ухо, оставляя горячий след. Я старалась не смущаться от того, как заалели щеки – очень немногое в жизни вызывало у меня такую реакцию.

– Я помню.

– Но?

– Но… – Он опустил руку. – Не могу вернуться домой.

Я поймала его за руку и сжала.

– Почему?

Он отвел взгляд. Я позволила ему подумать – на это у меня хватило терпения.

– Мне нельзя здесь находиться. Но и уйти я не могу.

Я прикусила губу. Провела большим пальцем по его костяшке.

– Тебе не обязательно.

Он наклонился и, упершись локтем в бедро, сжал мою руку.

– Все рушится, и я ничего не могу сделать, кроме как ждать. И все же какая-то необузданная часть меня… часть, которую я неустанно пытался заглушить… она… рада.

«Рада», – сказал он голосом, полным печа- ли. Я отпустила его руку, и он провел ладонью по лицу.

– Мне стыдно, – признался он. – Но я рад… – Он покачал головой.

– Я тебя не осуждаю. – Я погладила его волосы. Хотелось прижать его к себе, почувствовать истинную силу его жара…

Я немедленно отбросила эту мысль. На что я надеялась? Меня ждет мамина участь: меня бросят одну с ребенком на руках, все будут осуждать и считать гулящей. Зачем мне это все? Я уже давно обходилась без мужчины. Мне не нужен был мужчина. Мне нужно было лишь мое творчество. Я выплесну эмоции и неудовлетворение на бумагу или холст, и все будет хорошо, а когда война смертных закончится, я уеду в столицу, и все вернется на круги своя.

И все же… меня и раньше тянуло к мужчине, но теперь тянуло иначе. И все же я не решалась разобраться: как и почему. Он издал еще один долгий вздох, похожий на летний ветерок.

– Я – создание, которое не может позволить себе эгоизм. Не могу я таким быть, – подчеркнул он, оставив мне еще одну сводящую с ума подсказку. Затем добавил так тихо, что я едва расслышала: – Но я не могу вернуться домой, и я этому рад.

Наклонившись, я обхватила его подбородок пальцами и приподняла. Чтобы заглянуть ему в лицо. Чтобы лучше его понять.

– Где твой дом?

Он взял мою руку в свои.

– Далеко отсюда.

Я попыталась вспомнить самое отдаленное место, которое знала, рисуя в воображении реки и границы на карте. Затем мысли вознеслись к бесконечному ночному небу, и я вновь подумала о падающих звездах: интересно, будь у них человеческая форма, как бы они выглядели? В голове не укладывалось – отказывалось укладываться, – и я отложила вопрос на будущее.

Тяжело сглотнула, спрашивая себя, насколько я смелая. Минуло несколько мгновений, и наконец я сказала:

– Это место может стать твоим домом. На столько, насколько потребуется. Даже если ты не смертный.

Он не ответил и никаким образом не выказал удивления оттого, что мне известен его маленький секрет. Но и не поправил.

Кем все же был этот мужчина, который пылал как печь и истекал светом? Который говорил так нежно и ругал себя за наслаждение покоем? У меня были только обрывки ответов, но в одном сомневаться не приходилось: одни лишь наброски меня никогда не удовлетворят.

До зимы еще несколько месяцев, но сегодняшний дождь напомнил о ней и отчего-то заставил тосковать по лету.

Глава 6

Я сонно перевернулась у камина, в кото- ром догорали угли. Было раннее утро, когда с улицы донесся отдаленный зов. Хотя птицы молчали даже при холодном сия- нии Луны, полевые мыши и сверчки бодрствовали, и мне потребовалось мгновение, чтобы распознать среди их шума человеческий го- лос.

– Дом Белдуна! У вас все хорошо?

Белдуном звали моего деда.

Заморгав, я выпрямилась и вяло подбросила в тлеющие угли полено. Затем потянулась за часами, которые выпали у меня из кармана во время сна. Немного за семь.

– Дом Белдуна!

Внезапно меня захлестнула тревога.

– Зайзи?

Сбросив одеяло, я кинулась к масляной лампе на кухонном столе и ударила по кремню гораздо сильнее необходимого. Затем выбежала на улицу, даже шали не накинув. Меня тут же окутал холодный воздух, забиравшийся под одежду, и кожа стала походить на кожу ощипанного фазана.

В конце узкой грунтовой дороги, проходившей между домом и овсяным полем, ведущей прямо к Гоутиру, раскачивалась точка света.

– Здесь! – вскричала я, размахивая лампой. На небо наползли облака и заслонили большую часть лунного сияния. – Сюда!

Далекий огонек закачался быстрее, вскоре к нему присоединился топот шагов. Рассмеявшись, я бросилась навстречу гостье.

Я уже поняла, что к нам прибыла моя двоюродная сестра, и, увидев ее, пришла в восторг. Мы кинулись друг другу в объятия – мешанина рук и дрожащих огней. Я смеялась, уткнувшись носом в ее распущенные волосы, неровными волнами ниспадавшими ей на плечи: темно-каштановые на фоне моих черных. Отстранившись, я подняла лампу, чтобы лучше рассмотреть сестру, она сделала то же самое, и мы улыбнулись друг другу. Она выглядела здоровой: с безупречной бурой кожей и сияющими янтарными глазами. Сестра была одного со мной роста, с маленьким прямым носом и широкими губами.

– Ты путешествуешь ночью? – укорила я ее.

Она фыркнула.

– А есть выбор, Ай? – Выражение ее лица стало серьезным. – Как семья?

– Все живы и здоровы. А твои?

– Если не считать впавшую в панику маму, которая сожгла столько благовоний, что от меня неделю будет пахнуть лавандой и сандаловым деревом? – Она понюхала свою руку для пущей убедительности. По правде говоря, от нее действительно пахло лавандой. – У оставшихся в деревне все в порядке. – Она прикусила губу. – Наши охотники еще в Фердаунах.

Сердце екнуло. Двое братьев Зайзи всегда присоединялись к охотничьему отряду, который ходил в Фердауны – густой лес в двух днях пути к югу, где водилось много дичи.

– Они опытные, – заверила я сестру. – Они справятся. При такой яркой Луне найти дорогу обратно несложно. Возможно, они решили воспользоваться тьмой, чтобы добыть побольше дичи.

Зайзи кивнула так, будто и сама часто заверяла себя в том же. Затем перекинула вперед сумку, висевшую на плече.

– Я вам кое-что принесла: травы для сна, бальзам для суставов Кате и несколько молитвенных свитков.

– Спасибо! Нам все пригодится.

Зайзи была деревенской знахаркой Гоутира, хотя до смерти Юнки, целительницы из соседнего города, будет считаться подмастерьем. Она прекрасно разбиралась в травах, коре, настойках и лекарствах – в общем, знала столько, сколько я не надеялась узнать и за всю жизнь. Она взяла на себя и религиозный аспект ремесла. По ее любимому выражению, в тяжелые времена никогда не повредит обратиться с мольбой к богам.

Проскользнув мимо меня, сестра оглядела посевы.

– А ферма как?

Я постаралась скрыть уныние на лице.

– Тут уж ничего не поделаешь. – Бессмысленно тревожиться о том, что нельзя спасти, ибо богов никогда не трогали беды смертных. Я взяла сестру под руку и повела к дому. – Ну рассказывай, что творится в деревне?

– Люди с ума посходили напрочь! Половина стала поклоняться Луне. Будто таким образом можно вернуть Солнце! Совет собирается каждый вечер, хотя обсуждать особенно нечего.

– Есть вести из столицы? – Маловероятно, но нельзя было не спросить.

Зайзи покачала головой.

– С чего им в тяжкие времена вспоминать о нас? Мы должны позаботиться о себе сами. – Она слегка ущипнула меня за руку. – Мы беспокоились о вас.

– На нас напали разбойники.

– Разбойники! – Она замедлила шаг и оглядела меня. – Я так понимаю, ты показала им, где раки зимуют?

Я улыбнулась.

– Вроде того. – Я вытолкнула из головы образ мертвеца в сарае. Сайон от него избавился. Я не спрашивала как.

Зайзи вздохнула.

– И у нас промышляют всякие подлецы. Не дома, а в деревне. Вряд ли чужаки. Вероятно, некоторые жадные мужики решили воспользоваться темнотой… – Она вдруг остановилась. – А это кто такой?

Я повернулась и подняла лампу повыше. От полей с вязанкой дров на плече к дому шел Сайон. Он взглянул в нашу сторону.