Читать онлайн Российский колокол № 5–6 (41) 2023 бесплатно

Алишер Сираджев (псевдоним – Алишер Зиё) родился в 1953 году в городе Нукусе Республики Каракалпакстан. Проживает в Ташкенте. Будучи по специальности инженером-энергетиком и экономистом, он посвятил сорок девять лет государственной службе в области строительства объектов энергетики и социальной сферы в Узбекистане, пройдя путь от монтажника до заместителя министра энергетики и электрификации Республики Узбекистан.

Наряду с трудовой деятельностью Алишер Сираджев увлекается поэзией, пишет на русском языке, хотя владеет также узбекским и таджикским языками. Основным мотивом творчества называет желание делиться с подрастающим поколением жизненной мудростью предков.

Лауреат и обладатель Гран-при многочисленных международных литературных конкурсов. Книги Алишера Сираджева на русском языке изданы в Узбекистане, России, Южной Корее, Турции, США, на Украине.

Речь русская – мелодия небес

Великий шёлковый путь…

Сила слова

Давным-давно в краях далёких…

Я сына одного лишь вижу

В кого же мы переродились?

Прижав к груди родной комочек…

Любимой доченьке

Ложь во имя жизни

Хромой котёнок

Сердца любимых берегите

Анна Батчева (настоящее имя – Анна Лисина) родилась в Донецке в 1997 году. В 2015 году переехала в Ростов-на-Дону, получила высшее образование в РГЭУ (РИНХ) по специальности «Информационные системы и технологии в экономике». Работает в сфере IT.Начинающий поэт, переводчик- любитель, автор песен в стиле фэнтези. Лауреат III степени всемирного фестиваля «Всемпоэзии-2023».

Рыцарь и Принцесса

Донецкие маки

За кадр до вечности

Посвящено погибшим женщинам-фотокорреспондентам

Московский поэт и музыкант. Куратор международного фестиваля «Всемпоэзии» (Москва), юрисконсульт проекта. Публиковался в журналах «Аврора» и «Перископ», альманахе Политехнического университета. Полуфиналист форума-фестиваля «Капитан Грэй» (2022). Выступал в частной школе «Орион», на фестивалях Стефании Даниловой, Ники Батхен, Влада Павловского, Ирис Аполло, на музыкальном джеме в Красной Поляне, на вечере выпускников семинара МВР «Вспять». Участник поэтического семинара «Мы выросли в России» в Омске. Мастер семинара песенной поэзии «Под сенью дружных муз» в Дюртюли. Совместно со Стефанией Даниловой играет волшебную программу «Мосты, маяки и дороги» – премьеры прошли в Петербурге, Москве и Сочи.

«В пластиковом Граале мутнеет квас…»

«Разбушевался гром, постигай азы…»

«Любит группу «Немного нервно»…»

«На аватарке свадебное фото…»

Любить дракона

Москва – Петербург

Костёр

Пронесу

Гениям

Печать

Дарья Мисюра родилась и живёт в Москве. Окончила биологический факультет МГУ, работает в биологической лаборатории, фотоохотник-любитель. Музыкальная исполнительница, мелодекламатор. Организатор творческой онлайн-площадки «Бриз».

Победительница текстовых онлайн-конкурсов, конкурсов мелодекламации, фестиваля «Всемпоэзии – 2023».

«Мы мечтали вдвоём – разобьём на участке сад…»

«Кровавое солнце встаёт над зелёной сельвой…»

«Я вижу сад – он полон красоты…»

Иван Нечипорук – коренной горловчанин, родился 24 июня 1975 года. В довоенном прошлом – шахтёр с двадцатилетним подземным стажем. Параллельно с работой в шахте сотрудничал с городскими и областными газетами в качестве репортёра и ведущего литературной рубрики. Выпускник Горловского института иностранных языков и Славянского государственного университета (филологический факультет, заочно). Автор нескольких книг стихов, прозы и очерков. Публиковался в литературных журналах России, Украины, Белоруссии, Молдавии, Киргизии, Казахстана, Болгарии, Германии, Австралии. Заместитель председателя Межрегионального союза писателей, член СП России и Славянской литературно- художественной академии (Болгария).

Если мы выживем

Ветер

Лицом к…

Царство пуганых фазанов

Усталость

Горловский сонет

Дантова осень

Октябрь

На заре

Не резон

Горловский сонет

Кровавый вторник

Ночь с апреля на май

Горловский сонет

Горловская весна

Пришёл июнь

Жди

Эта боль

С чёрствою душою

Стена

Горловский сонет

• Серой громадою высится над головой,
• Годы идут, но стена остаётся стеной.

А. Крупнов

Не унывая

Родился в Белгородской области в 1951 году. Проживает в Санкт- Петербурге. Окончил Военный дважды Краснознаменный факультет физической культуры и спорта при ГДОИФК им. П.Ф. Лесгафта, адъюнктуру Военного института физической культуры, Северо-Западную академию государственной службы, ряд спецкурсов. С 1969 по 2000 год находился на военной службе, затем трудился в Комитете по образованию и Спорткомитете Санкт-Петербурга, в РГПУ им. А. И. Герцена, ВИВВ МВД России, НГУ им. П. Ф. Лесгафта.

Доктор педагогических наук, профессор, академик Академии военных наук Российской Федерации, полковник в отставке.

Изданы стихотворные сборники: «Снежность и нежность», «Любви весенней шалаши», «Белые ночи как белые лебеди» (СУПЕР-издательство, 2022–2023); «Мы – не «Раша»!», «Половодье любви», «Ах, женщины! Ох, женщины…» (ИСП, 2023).

Вспоминая Владимира Семёновича…

Альфред Николаевич Бодров родился в 1942 году в Кутаиси (ГССР). По окончании неполной средней школы получил среднетехническое образование и работал на оборонном предприятии. В 1973 году окончил исторический факультет Московского государственного педагогического института имени Ленина (ныне МПГУ). В 1992 году перешёл в СМИ.

Публикует литературно-художественные сочинения, выпустил сборники «В ритме ноктюрна», «Небеса в зарницах», «Висячая пуговичка», «Ахтиар», «Гримасы судьбы», повесть «Чикшулуб». Имеет литературные награды, дипломы, сертификаты. Сотрудничает с издательствами Москвы, Санкт-Петербурга, Красноярска, Новокузнецка, Барнаула, Волгограда, Костромы.

Юная партизанка Лара Михеенко

Очерк

К 80-летию героического подвига

В начале июня 1941 года Лара вместе с бабушкой поехала погостить к дяде в деревню Печенёво Пустошкинского района Калининской области (ныне Псковской области), где их застала Великая Отечественная война.

Лариса родилась четвёртого апреля 1929 года в Лахте Ленинградской области в семье рабочих Дорофея Ильича и Татьяны Андреевны Михеенко. Отец Лары был мобилизован в Советско-финскую войну, там и погиб.

Дядя Лары стал предателем и был назначен немцами печенёвским старостой. Старую мать и племянницу он выгнал из своего дома, но его жена, сжалившись, поселила их в отдельно стоявшей бане. Для Ларисы и её бабушки начались тяжёлые дни: они часто питались картофельными очистками и лебедой, приходилось побираться, их иногда выручали сердобольные соседки, матери подруг Лары – Фроси и Раисы.

Весной 1943 года подружек Фросю, Раю и Лару взяли в партизанский отряд. Перед лицом старших товарищей девушки присягнули на верность Родине и ненависти к врагу.

Участвуя в «рельсовой войне» в августе 1943 года, партизанский отряд взрывал железнодорожные линии, мосты и пускал под откос вражеские эшелоны. Лара, к тому времени уже отлично проявившая себя в разведке, была переведена в бригаду Ахременкова. В подрыве одного из поездов участвовала и Лара. Она вызвалась взорвать железнодорожный мост через реку Дрисса на линии Полоцк – Невель. Лариса и на этот раз с честью выполнила задание: вывела из строя не только мост, но и проходивший по нему эшелон противника. Девочка незаметно подкралась к мосту и зажгла бикфордов шнур перед приближающимся поездом. Выполнив задачу, Лара благополучно отошла обратно, несмотря на беспорядочную автоматную очередь фашистов. Незадолго перед этим её приняли в комсомол.

Второго ноября 1943 года Лариса и ещё двое партизан пошли на разведку в деревню Игнатово. Пока партизаны общались на проверенной явке, она оставалась снаружи для наблюдения за домом. Внезапно появились гитлеровцы. Лариса успела предупредить своих, но в неравном бою партизаны погибли, а девочка была схвачена. Её привели в избу для допроса. В пальто у неё была спрятана ручная граната, которой юная партизанка, не раздумывая, решила воспользоваться. Однако брошенная в ноги врагов лимонка не взорвалась. Как выяснится позднее, партизанскую явку вместе с родной племянницей выдал её родной дядя, человеконенавистник.

Четвёртого ноября 1943 года Ларису после жестоких допросов и пыток расстреляли. После войны она награждена посмертно орденом Отечественной войны I степени и медалью «Партизану Отечественной войны» I степени.

В 1961 году школьники из подмосковного города Хотьково, участвуя во Всесоюзном смотре пионеров под руководством классного руководителя Антонины Алдошиной, открыли для себя героический подвиг комсомолки Лары Михеенко. По итогам смотра они оказались в числе победителей, принимали участие в параде на Красной площади в Москве. Имя Лары Михеенко была увековечено в названии одной из центральных улиц в подмосковном Хотькове, в бронзовом памятнике; в школе был создан музей в память о ней.

Имя ленинградской школьницы Лары Михеенко по праву стоит в одном ряду с такими героями, как Лёня Голиков, Марат Казей, Валя Котик, Зина Портнова, и другими.

Дмитрий Павлович Воронин родился в 1961 году в Клайпеде Литовской ССР. Сельский учитель. Член Союза писателей России. Автор четырёх книг прозы. Лауреат премии А. Куприна. Лауреат губернаторской премии «Признание». Лауреат издания «День Литературы» (Москва), лауреат первой премии конкурса «Защитим правду о Победе» газеты «Литературная Россия» (Москва). Публиковался более чем в 60 «толстых» литературных журналах России и ближнего зарубежья, в том числе: «Роман-газета», «Нева», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Москва», «Север», «Подъём», «Сибирь», «Дон», «Простор», «Огни Кузбасса», «Сура», «Аврора», «Гостиный двор», «Бийский вестник», «Дальний Восток», «Петровский мост». Участник более 60 альманахов и прозаических сборников в России и за рубежом. Проживает в пос. Тишино Калининградской области.

Честная служба

1.

Михася Ярошука призвали в армию. Восемнадцать Михасю исполнилось в феврале, а в конце апреля уже и повестка подоспела – милости просим в доблестные войска, защищать честь и незалежность Украины.

Михась – парубок видный, высокий, под метр девяносто, мускулистый, батьке и деду справный помощник во всех домашних делах. Он и дров порубить, и сена заготовить, и мешки с картоплей в тракторный прицеп накидать, и воды матери в огород вёдрами натаскать, и теплички покрыть, а ещё огурцы-помидоры в корзинах домой отнести, яблоки в подпол спустить, скотину, когда надо, прибрать. В общем, нужный работник в доме, послушный и безотказный, родительская гордость. Всем бы таких детей, горя б люди не знали.

Михась и охотник что надо, снайпер знатный, зверю шанса не даст, дедова закваска. В кухне благодаря ему всегда мясо найдётся.

– Михася в армию берут, свято в доме, – гордо расхаживал по горнице, разглаживая седые обвисшие усы, дед Сашко. – Надо проводить хлопца, чтоб всем кругом знатно было. Народ созывать пора. Когда ему, напомни, – обратился он к отцу призывника.

– Так девятого мая идти, нехороший день, – озабоченно потёр лоб батько Андрий. – Да и в спецнабор какой-то вроде определили.

– И в чём печаль? В спецнабор! За сына не рад, что выделили из всех? Кому ещё такая честь в селе, скажи, а? То-то.

– Неспокойно всё ж как-то на сердце, времена-то вон какие.

– А какие? Обычные времена. Не лучше и не хуже других времён. Всегда такое было. И с тобой, и со мной, и с дедом твоим Иваном, и с прадедом Панасом. И ничего, все служили да живы-здоровы остались. Так и Михасю это же уготовано, не сомневайся. Наша семья заговорённая, под Богом ходим, Пресвятая Дева Мария нам защитница. Поди-ка лучше девок наших созови, наказы нужно важные сделать.

Девки, две незамужние молодухи Оксанка да Ульянка – Михасины сёстры, бабка Гануся да мамка Натуся и даже совсем уж старая прабабка Хрыстя, получив мужской инструктаж, с вдохновением впряглись в предпраздничную суету. Дом и подворье намывались, украшались, подкрашивались к приёму дорогих гостей. Со скотного двора каждый день раздавались то дикий визг свиньи, то рёв обезумевшей тёлки, то испуганное кудахтанье кур да всполошённый гогот загнанных в угол гусей. В летней кухне постоянно что-то шипело и шкворчало до самого позднего вечера, а уже затемно над ней начинал куриться дымок и по округе разносился сладковатый запах браги.

– Хороша горилка будет у Андрия, – втягивали ноздрями воздух сельские мужики, проходя мимо ярошуковской хаты, – погуляем знатно.

2.

Восьмого мая в подворье Михася Ярошука собралось больше двух сотен народу. Тут и родня почти вся, кроме дядьки Василя, тут и соседи, тут и друзья-товарищи, подруги. Столы, выставленные в три длинных ряда от входа в дом и застеленные узорными бумажными скатертями, ломились от угощения. Свинина, телятина, жареные битки, птица, рыба, сало с подчерёвой, смаженые ковбасы, сыры, овощи свежие, солёные кавуны, вареники с картоплей, фрукты, мочёная антоновка – одним словом, ешь не хочу. Да и со спиртным всё в полном порядке: горилка между блюд в двухлитровых бутылях красуется, наливочка в графинчиках искрится, вино домашнее – хочешь виноградное, хочешь яблочное, на солнышке переливается, пива наварено немерено. Праздник так праздник.

За главным столом, по центру, посадили самого виновника торжества. По правую руку от него отец с матерью, то бишь Андрий с Натусей, рядом крёстные-дядька Мирон и тётка Ева, по левую же руку самые что ни на есть старейшины семьи – прадед Иван и прабабка Хрыстя, за ними сразу дед Сашко с бабкой Ганусей. Ну и в остальном всё по справедливости. Ближе к Михасю родня ближняя, потом дальняя. И в сторонних рядах всё чин чином, с одного края дружки-подружки Михася, с другого-соседи и друзья-подруги батькины да дедовы. Только из одногодков прадеда Ивана и прабабки Хрысти никого, они последние в селе долгожители.

Андрий Ярошук за главного сегодня на правах отца новобранца, ему и застолье вести. Встал Андрий важно, тишину нагнал, кашлянул для солидности, вышиванку поправил, волосы пригладил и начал слово говорить.

– Дорогие наши все – и родня, и други, и соседи! Вот видите, какой у нас сегодня день, важный день, праздник. Вы понимаете.

За столами одобрительно закивали, подтверждая правоту сказанного.

– А то…

– И у нас було…

– Праздник в доме…

Андрий поднял руку. Сдерживая лавину чувств односельчан и дождавшись тишины, продолжил.

– Так вот, значит, я про важный день доскажу как есть. Он, конечно, очень важный, важней, может, и нет. Может, даже и главный он у нас в семье. Ну, в этот год точно, что главный, тут и говорить нечего. А знатного в нём вот что. Наш Михась становится защитником, нашим защитником, моим и матери, деда своего и бабки, прадеда и прабабки, и вот сестёр своих тоже. Он и вас всех под защиту берёт. Так, правильно я слово говорю? – обвёл всех растроганным повлажневшим взглядом Андрий.

– Так, так, – загалдели кругом гости. – Хорошо говоришь, верно.

– А если так, – вновь поднял руку застольник, успокаивая собравшихся, – то вот вам истина. Все Ярошуки завсегда были честными защитниками и не сгинули в своей службе на благое дело Родины, а уберегли себя для дальнейшей пользы жизни. Уберегли для общества и семьи. Вот я и хочу дать слово старейшине нашей семьи, самому главному нашему предку, человеку почётному и геройскому, прадеду нашего Михася – Ивану Панасовичу Ярошуку. Пусть скажет своё важное слово парубку, а мы поднимем чарки и послушаем.

Вокруг разразились аплодисменты.

– Давай, дед Иван, скажи слово потомку, нехай впитывает.

Худой, сгорбленный годами старик с заострённым ястребиным носом и слезящимися полуслепыми глазами медленно приподнялся со своего места и дрожащим голосом произнёс:

– Чего тут говорить, тут моя речь короткая. Служи честно, внучку, верой и правдой служи, как прапрадед твой Панас служил.

3.

Прапрадед Панас служил у Юзефа Пилсудского. Попал он в польскую армию в тот момент, когда пан Пилсудский с Советами воевал. Скорее даже не попал, а попался по собственной глупости. В село как-то поутру вошёл взвод солдат во главе с подпоручиком. Всех мужчин согнали на площадь перед церковью и обнародовали добровольный указ о призыве в Войско Польское.

– Кто пойдёт к нам на службу, получит жалование и землю, – торжественно объявил с церковного крыльца благую весть подпоручик и вдруг неожиданно положил руку на плечо стоявшего чуть ниже Панаса. – Хочешь землю, хлопец?

– Хочу, пан офицер.

– Молодец, хлопче, будет тебе земля, много земли, но только после победы. Запишите героя в солдаты.

Вот так и призвали Панаса в армию. К обеду он уже при форме садился на телегу, не попрощавшись как следует ни с отцом, ни с матерью.

– Дурак, земли на могилу получишь, конечно, – только и успел сказать напоследок Панасу отец.

Панасу воевать не пришлось, повезло дураку, отправили его сразу же в лагерь для русских военнопленных, что в Стшалкове расположился. Туда русаки потоком стекали. Пан Пилсудский на тот момент хорошо трепал Красную армию, вот и скапливался служивый народец в польских лагерях. Людей для охраны катастрофически не хватало, поэтому часть новобранцев переместили в тыл надзирателями, мол, послужите пока тут великой Польше, а потом уж и на фронт. Панас, хлопец крестьянский, хваткий, сразу же смекнул, что только особое старание и рвение перед начальством спасёт его от гибели на поле боя. И он старался.

Стояла зима. И несчастные русские солдатики быстро превращались в ходячих мертвецов. Жили они в наспех сколоченных лёгких бараках, которые не отапливались, а разжигать огонь внутри помещений категорически запрещалось в целях соблюдения безопасности этих строений. Многие из красноармейцев попали в плен ещё до холодов и были в летнем обмундировании, что только усугубляло их плачевное состояние. Холод и голод активно помогали смертушке делать своё дело.

– Эй, москаль тухлый, давай сюда! Прытче, прытче, – подозвал к себе пленного доходягу Панас, стоя в кругу охранников. – Жрать хочешь?

– Хочу, вельможный пан.

– Землю жри. Съешь три жмени, дам хлеба. Ну что, Иван, съешь?

– Афанасий я.

– Панас, – загоготали кругом охранники, – ты бачишь, тёзка у тебе выискался, Афанасий! А может, это братец твой, может, близняк? Гляньте, хлопцы, как схожи, прям один в один. Может, и ты, Панас, москаль? Что скажешь?

Панас аж поперхнулся от неожиданности. Лицо его налилось кровью, и он со всего маху ударил русака кулаком в живот, а когда тот согнулся в три погибели, сбил его с ног ударом в голову и уже лежачего принялся остервенело пинать ногами куда попало, с ненавистью приговаривая:

– Який я тёзка ему, курве москальской, який я ему тёзка!

– Хорош тебе, – через несколько минут охранники оттащили Панаса от жертвы, – не бачишь, что ли, сдох твой тёзка уже, хрипеть перестал.

– Добрый пёс знает своё дело, – усмехнулся в сторону озверевшего надзирателя лагерный хорунжий. – Честно служить будет.

4.

– Молодец, Иван Панасович, верно сказал, коротко и верно, – вновь взял слово Андрий, дождавшись, когда опустеют чарки. – Наш далёкий предок служил нашей ридной крайне всею правдою, и мы его не посрамили ни на миг, вся наша семья Ярошуков. Вот и батька мой не соврёт. Скажи своё слово, батька, твой черёд пришёл.

Дед Сашко, высокий, стройный седовласый старик, с таким же ястребиным носом, как у отца, важно встал из-за стола и поднял чарку отменного первача.

– И что тебе сказать, внучек мой, дорогой Михась? Помню тебя вот таким, – показал Сашко рукой у своего колена. – А и тогда ты лихо уже с крапивой воевал. Палку в руку – и айда рубить вражину налево и направо. И пока всю её не сничтожал, с поля боя не уходил. Храбро сражался. Хоть и жалила она тебя нещадно, а ты только губы поджимал да заново на вражину кидался. Вот так же храбро шёл в бой и батька мой, твой прадед Иванко. Храбро и честно. За правду. Вот тебе и моё слово. Служи так же честно, как твой геройский прадед Иванко. И если в бой придётся, то так же смело, как он.

…Иванко в рядах охранного батальона вошёл в белорусские Борки ранним утром, когда деревня только-только пробуждалась к работе. Зондеркоманда СС взяла Борки в плотное кольцо, а хлопцы Романа Шухевича направились по хатам – сгонять народ к бывшему сельсовету.

– Шнель, шнель, партизанское отродье!

– Пане полицай, да куда ж я с малыми дитятками? Дозвольте дома остаться.

– Геть, геть, дурна баба, сказано всем-значит, всем!

Украинские националисты силой вышвыривали из хат жителей и прикладами гнали их вперёд. Тех, кто не мог двигаться самостоятельно, расстреливали на месте. За националистами в дома входили немецкие солдаты из команды тылового обеспечения, вытаскивали во двор наиболее ценные вещи и тут же грузили их в грузовики и подводы, управляемые местными полицаями. Одновременно из сараев выгоняли уцелевшую скотину, а когда реквизиция добра заканчивалась, поджигали подворье.

Над Борками клубился дым и стоял обречённый вой жителей.

– Эй, пострел, ты куда забрался? – улыбнулся Иванко незамысловатой хитрости пятилетнего пацанёнка, схоронившегося от беды в крапиве. – И не больно-то тебе там сидеть? Жалится же!

– Ой, дзядзька, балюча, – всхлипнул мальчуган.

– Так вылезай оттуда.

– Не магу. Матуля загадала, каб сядзеу и не вылазяць без яе дозволу.

– Так это мамка твоя меня и прислала, чтоб я тебя к ней отвёл.

– Прауда? – обрадовался пацанёнок, выбираясь из зарослей жгучей травы.

– Правда, вот те крест, – улыбаясь, перекрестился Иванко. – Давай руку, к мамке пойдём. Как зовут-то тебя, герой?

– Янка.

– Во как, тёзка, значит.

На площади у большого амбара Иванко подтолкнул мальчугана в сторону подвывавшей толпы.

– Иди, Ваня, ищи свою мамку. Там она, ждёт тебя.

Через полчаса народ загнали внутрь амбара, закрыли ворота на засов, облили деревянную постройку бензином и подожгли.

– Ярошук, – подошёл к Иванку гауптман, когда всё было кончено, – видел, как ты щенка за руку привёл. Молодец, честно служишь, хорошо воюешь. Награду получишь, как во Львов вернёмся.

5.

– Вот как-то незаметно и моё слово напутствия приспело, и мне говорить сыну важное очередь пришла, – приосанился Андрий, вобрав в себя выпирающий живот. – А есть ли мне ещё что сказать после наших уважаемых дедов? Могу ли я после них? Есть ли у меня честь, люди добрые?

– Есть, есть, Андрий. Честь отца на сына. Говори слово, – зашумели за столами.

– Ну что ж, тогда скажу, – повернулся отец к Михасю. – Слушай сюда, сынку. Большая честь тебе вышла – служить за родную землю. Не посрами наш род вдали от дома. Будь смелым и решительным в своих помыслах. Держи своего врага на мушке верно, как дед Сашко тебя учил. А дед Сашко знатный учитель, он в службе своей врагу шансов не давал. Бери с него пример, служи честно, Михась.

… В Чехословакию Сашко Ярошук попал почти перед самым дембелем в составе воздушно-десантной дивизии с приказом взять под контроль пражский аэродром «Рузине» и обеспечить приём основных сил советской группировки войск. С Пражской весной надо было покончить раз и навсегда, как с рассадницей контрреволюции в социалистической Европе. Вот Сашко и должен был этим заняться, а ведь он уже о скорой свадьбе с Ганкой мечтал. И тут такая заваруха, будь она неладна! Все планы Сашка накрылись в одночасье, как корова языком их слизала. Никто ведь теперь не скажет, сколько это всё с чехами продлится, может, месяц, а может, и год. А если Ганка другого парня встретит? В общем, злой был Сашко на всех, ох и злой. Ходил по границе аэродрома в охранении и бубнил себе под нос: «Москали кляти, чтоб вам всем в аду гореть!»

Недели через три в очередном вечернем дозоре из зарослей кустарника, что рос вдоль дороги, ведущей к аэродрому, на Сашка и его сослуживца Максима под крики «Invaders, jdi do Moskvy!» обрушился град увесистых камней, один из которых пробил голову товарища. Максим от удара потерял сознание и тихо стонал, лёжа у обочины. Неизвестно, как бы там сложилось с самим Сашком, который от испуга расплакался и не мог сдвинуться с места, если бы не неожиданное появление немецкого мотоциклиста, резко притормозившего около раненого. С ходу оценив обстановку, гэдээровский солдат сорвал с плеча автомат и с колена дал длинную очередь по кустам, откуда исходила опасность. Кто-то обречённо вскрикнул в обстрелянной стороне, и за этим вскриком последовали громкие всхлипы. Немецкие военнослужащие, вошедшие вместе с советским контингентом войск в Чехословакию, особо не церемонились с местным населением, в случае непослушания тут же брали оружие наизготовку и при малейшем подозрении на агрессию со стороны чехов применяли его без предупреждения. Спаситель Сашка, не обращая никакого внимания на плач и стоны в зарослях кустарника, подошёл к Максиму, отложил оружие и быстро оказал десантнику первую помощь – обработал рану, перевязал голову, сделал обезболивающий укол и по рации связался со своими. Всё это заняло несколько минут, после чего немец повернулся к Сашку, успевшему прийти в себя.

– Ком, рус, – показал он в направлении зарослей.

Метрах в пятнадцати от дороги лежал первый чех и громко стонал. Парню было столько же лет, сколько и молодым солдатам, подошедшим к нему, – лет двадцать, не больше. Глаза у него помутнели, веки слабо подрагивали, рана в груди несчастного была страшной и не оставляла ему почти никаких шансов на жизнь. Немец передёрнул затвор и выстрелил одиночным в голову. Чех всхрипнул и затих. Сашко с благоговейным ужасом смотрел на деловито спокойного немца, который молча присел перед жертвой, быстро обшарил его карманы, достал какой-то документ и положил его в свой планшет.

– Ком, рус, – вновь поманил за собой Сашка немецкий солдат.

Пройдя ещё метров двадцать, военнослужащие обнаружили насмерть перепуганного паренька лет шестнадцати, который обречённо сидел на земле и громко всхлипывал. У мальчишки была прострелена нога.

– Аусвайс! – навёл на паренька автомат немец. – Шнель!

– Не аусвайс, – растёр слёзы по лицу мальчишка.

– Наме?

– Александр.

– Надо же, тёзка, – удивился ответу Сашко.

Немец, впервые услышав голос Сашка, холодно улыбнулся и похлопал его по плечу:

– Гут, рус!

После этого он показал на висящий на плече Ярошука «калашник».

– Хор ауф дамит.[3]

– Я? – испуганно отпрянул в сторону Сашко.

– Я, я, – утвердительно кивнул немец.

– Я не могу, я не убивал людей, давай сам, – попытался выкрутиться из страшного положения Сашко.

– Пайн. Ду. Дас ист дайне райхенфольге[4], – отрицательно покачал головой немец и вновь указал на автомат Сашка. – Шнель!

Сашко дрожащими руками снял оружие с плеча, передёрнул затвор и, закрыв глаза, выстрелил в несчастного мальчишку.

– Шарфшутце![5] – брезгливо ухмыльнулся немец, прощупывая сонную артерию убитого. – Ист тот[6].

Ярошука вырвало.

Через минуту к ним с автоматами наперевес подбежал по меньшей мере взвод аэродромовских десантников.

– Что тут произошло, сержант Ярошук? – обратился к нему взводный, косясь на труп паренька

– Я… это… Мы… это… С Максимом. Они первые… А потом… Вот он… Я не хотел. Они первые… – не мог прийти в себя Сашко.

Лейтенант вопросительно посмотрел на немца.

– Рус гутер зольдат. Шарфшутце, – широко улыбнулся тот.

Через месяц Сашка демобилизовали.

– Благодарю за честную службу! Благодарности родителям за воспитание сына и в ваш сельсовет я отправил по почте, так что встретят тебя дома как героя, не сомневайся, – крепко пожал на прощание руку Ярошуку комбат.

6.

– Дозвольте и мне слово держать как крёстному Михася, – поднялся из-за стола мускулистый мужик возраста Андрия.

– Дозволяем. Говори, Мирон.

– Спасибо, братья, – степенно поклонился Мирон народу и повернулся к крестнику. – Тут, Михась, правильно вспоминали всех твоих геройских предков, и это твоя гордость и твоя сила, я тебе скажу. Но гордость эта и сила не только в них, но и в батьке твоём и моём лучшем друге Андрии. Он ведь тоже герой, служил честно, и орден есть. Так и ты, Михась, как то яблоко от яблони, служи честно, чтобы батько гордился и все гордились. Вот моё слово.

…«Духи» атаковали взвод неожиданно, не в том месте и не в то время. Одним словом, ударили тогда, когда этого удара никто не ждал. Миномётный обстрел, а после него шквальный автоматный огонь практически полностью уничтожили весь разведотряд шурави. Каким-то чудом уцелели только Андрий, не получивший в этом аду ни единой царапины (видать, Бог миловал), и его взводный, совсем молодой лейтенант Андрей Гончаренко, месяц назад прибывший из училища в Афганистан. Правда, лейтенанту повезло меньше: ему перебило осколками мины ногу и пуля прошила плечо. Крови взводный потерял много и тихо постанывал, временами теряя сознание. Ещё большим чудом было то, что «духи» не стали обследовать место гибели разведчиков, а быстро растворились в горах. Почему такое случилось, так и осталось загадкой, но неожиданный уход победителей дал шанс на жизнь побеждённым.

– Тёзка, – прохрипел лейтенант, когда стало окончательно ясно, что «духи» ушли, – посмотри раны, перевяжи где надо.

– Где надо… – машинально повторил Андрий, всё ещё находясь в плену у пережитого страха. Руки дрожали, и он никак не мог наложить повязку на рану взводного.

Не покидали мысли, что вот сейчас «духи» вернутся и завершат своё смертоносное дело, что он тут застрял с этим москалём вместо того, чтобы бежать подальше от этой общей могилы. «Что делать, что делать? – лихорадочно думал Андрий. – Надо уходить с этого места, надо где-то схорониться. Только вот с этим как быть? Может, грохнуть его, и дело с концом? Никто ж не узнает. А если узнают? А с ним куда? Он и шагу не ступит. На себе тащить? А ещё кормить-поить придётся. Воды и так мало. Сдохну с ним, не выйду. Лучше грохнуть».

– Андрей, ты чего такой дёрганый? – будто почувствовал что-то неладное лейтенант. – Не дрейфь, всё будет нормалёк, прорвёмся. Наши нас уже ищут, наверное. Рацию глянь у Генки, вдруг уцелела.

Рация не уцелела, как не уцелел и сам Генка, лежащий с развороченным животом на краю тропы, по которой шёл в разведку отряд.

– Лейтенант, надо уходить с этого места, «духи» могут вернуться!

– Нет, земеля, нельзя уходить. Наши нас тут искать станут.

– «Духи» тоже, – поднялся во весь рост Андрий. – Я тебя понесу, где смогу, где не смогу-тащить буду. Больно будет, терпи, не ори, а то пристукну.

Лейтенант спорить не стал, да и что зря спорить, если он в полной воле Андрия.

«Может, и хорошо, что москаля не грохнул, – думал Андрий, взвалив на себя раненого, – он мне теперь как пропуск будет. К “духам” попаду – скажу, что с “языком” шёл, выкуп за себя нёс, тогда живым оставят. К своим выйду – героем буду, товарища не бросил, офицера. Медаль дадут или орден. Хорошо, что не грохнул».

Через сутки двух Андреев подобрала вертушка, возвращавшаяся на базу после выполнения задания. Орден Красной Звезды вручили Андрию Ярошуку перед всем полком ровно в тот день, когда пришёл приказ о выводе советских войск из Афганистана.

– Честный ты парень, Ярошук, настоящий товарищ, именно с таким и надо в разведку, – растроганно обнял Андрия командир полка.

7.

Михась, тщательно прицелившись, выстрелил. Какое-то мгновение он заворожённо наблюдал через окуляр снайперской винтовки за упавшим человеком, а потом осторожно стал отползать в сторону от места своего схрона.

– Ну что, Ярошук, с почином тебя, ставь зарубку на прикладе, – похлопал по плечу вернувшегося с первого задания Михася командир отряда снайперов ВСУ. – Запомни этот день.

8.

– Чего там, Андрий, кто звонил? – обтёрла от муки руки Наталка.

– Брат Василь с Луганщины. Сына его, Мишку, сегодня снайпер застрелил, с выпускного шёл. Вот так-то вот.

– Ой, боже ж мой, беда-то какая! – всплеснула руками Наталка. – А ведь какие надежды подавал, гордость Ярошуков, отличник круглый, в университет собирался. У нас такого умного в семье и не было никогда. Как там Вера после этого? Горе-то, горе!

– Война, будь она неладна!

Ирина Горбань-поэт, писатель, публицист. Родилась и живёт в Макеевке. Окончила Глуховский государственный педагогический институт-по образованию преподаватель дошкольной педагогики и психологии. Работала в Министерстве информации ДНР. Автор рассказов о погибших и раненых детях Донбасса (проекты «Ангелы», «Пёрышко Ангела»), очерков о погибших защитниках Донбасса.

Автор 10 сборников стихов и прозы. Книги «В зоне видимости блокпоста» и «В осколках отражается война» (издательство «Картуш», Орёл) презентовала в Москве на Красной площади на фестивале «Красная площадь-2019» и в Рязани на фестивале книги «Читающий мир».

Член Союза писателей России, Союза писателей ДНР, МСП и «Новый современник». Лауреат литературных премий: им. Михаила Матусовского, им. Людмилы Татьяничевой, им. Молодой гвардии, им. Владимира Даля.

Галинкина война, или Монолог из подбитого автобуса

В больницу люди обычно попадают случайно. Это только правильные больные могут ложиться по направлению дежурного врача. Заболеют, примут жалобный вид, глубоко подышат под фонендоскопом и в надежде отдохнуть недельку на больничной койке отправляются в приёмный покой. К чему случайности, если всё можно запланировать. Ведь их ждет отдельная па-ла-та. Там хорошо: выспаться можно, туалет рядом, столовая… Отдохнут немного, поразмышляют, тайком подключат вайфай, поинтересуются, как там мир без них, и, спокойные и отдохнувшие, возвращаются на работу. Её ведь никто не отменял.

Неправильным больным проще. С утра начистил зубы и ботинки, чего-то похватал по тарелкам в холодильнике, проглотил пару-тройку глотков остывшего кофе с молоком, и на автобусную остановку – бегать за автобусами, материться вслед неостановившимся и бежать за следующим. Ну не могут же все подряд проезжать мимо. Кто-то же заметит озверевшего бегуна. Фух! Втолкнулся, щекой сплюснул стекло двери (или наоборот). Поехали.

Работа. Работа-это серьёзно. Работу надо работать долго, честно, правильно. От звонка до звонка. Зачем тогда работа, если всё неправильно? Пра-а-авильно. Там вовремя платят зарплату А если платят, ты обязан работать честно. Ведь таких бегунов по остановкам ой как много. Работаешь в поте лица, придумываешь программу, осваиваешь, делишься удачами. Кому нужны твои неудачи? Удачи-это очень хорошо. Главное, чтобы в отведённое время конца работы резко отключить компьютер, помахать ручкой кому-то неведомому из окна 17 этажа и мчать к лифту-вдруг повезёт, и спустишься первым. Но! Но все сотрудники всех отделов думают именно так, и поэтому – давка и сутолока у лифта, лёгкие расшаркивания с теми, с кем не встретился в рабочее время, и вот она – свобода!

Ты свободной походкой, типа спортивного шага, мчишься на остановку, чтобы успеть втолкнуть своё уставшее тело в заднюю дверь автобуса и, провисев около часа езды на одной руке, с чувством глубокого удовлетворения выпадаешь на родной остановке.

Это до войны. Об этом теперь можно только вспоминать. Вспоминать и улыбаться. Да-а-а. Было время. Сейчас всё иначе. Сейчас…

Сейчас всё то же, только жёстче. Автобусы сократили, мужчины ушли на войну, а женщинам никто работу не отменял. И всё по новой. Читай выше.

Пока идет рабочий процесс, нас бомбят. Понимаю, что бомбят бомбами. Это значит авиация. Нас уничтожают с земли. Но ведь это тоже «бомбят». А как назвать ежедневные смерти, ранения, уничтожения? Правильно. Бомбёжка.

Едешь такая с работы, отвлечённо тычешь пальцем в телефон – игры ведь тоже никто не отменял для расслабления нервов. И тут вдруг в твоё тихое пространство врывается крик: «Всем на пол!». Не знаю, что там было в салоне автобуса, но вся задняя площадка повалилась на пол. И ведь никто не вспомнил, что юбка белая, кофточка новая, обувь только раз обутая.

Валяемся. По крыше и бокам автобуса грохочет что-то громкое, стальное, резкое. Всей кожей, каждой клеточкой ощущаешь смерть. А когда смерть рядом, – тут и вспоминаешь Всевышнего. Кто помнит только слово «Господи», кто «Боже мой!», но не всё так плохо. Вот одна громко, на полсалона читает «Отче наш». Спасибо! Спасибо за «Отче», спасибо за «наш».

Автобус мчит, водитель побагровел, вдавливая в пол педали газа, люди потихоньку поднимаются с грязного затоптанного пола, не отряхиваясь, вглядываются в окна – не летит ли вслед снаряд. Повезло! Не прилетел. Но ты ведь незапланированный пациент больницы. Ты продолжаешь лежать на полу. И к чёрту, что новая кофточка, и что бант на обуви в чём-то странно мокром. Или это кровь? Кто ранен? Откуда кровь?

Окружающие пытаются тебя растормошить, пошевелить, спросить, какого ты роду-племени, а ты в ответ по-идиотски смотришь на них и думаешь, мол, я-то знаю о себе всё, только вам на кой это сдалось? Самая шустрая вытащила из-под тебя белую сумочку, достала телефон и давай в нём рыться.

Вот на этом моменте, пожалуй, и заканчивается эдакое разудалое бахвальство. Дальше – проза выживания в больнице во время постоянных обстрелов с украинской стороны. Им ведь по барабану, в больнице ты или на передовой. Главное – убить, уничтожить, стереть с лица земли. Ты ведь враг несусветный, хоть тебе шесть лет, хоть шестьдесят.

Итак… остановка. Каким-то совсем не своим взглядом осматриваешь окруживших тебя чужих людей. Где-то там, далеко в сознании, понимаешь, что бессильна. Не работает язык, упало зрение и все вокруг тебя какие-то мутные, как в тумане. А главное – ноги. Их просто нет под тобой. А-а-а, поэтому тебя перенесли по воздуху на скамейку и подпёрли с боку увесистой дамочкой. Но главное в этом абсурде – лица и взгляды. Участливые, добрые, понимающие. Ведь это война, а в автобусе женщина валяется на полу. Не ранена, но тело говорит об обратном.

Из рук в руки сдав тело попутчицы докторам и дочери с зятем, доброе и милое окружение растворилось по своим домам. Надо до обстрела успеть добежать до своей квартиры. Там надёжнее. Там можно просто зашторить окна, вроде совсем нет войны.

Приёмный покой, КТ, МРТ, осмотр невропатолога, длинный коридор, палата.

«Похоже, меня привезли в туалет», – подумала ты. Голова не двигалась, как и всё тело. Мозги шевелились. Ты чувствовала это желеобразное вещество в черепной коробке. Собрать в кучу мозги никак не удавалось. Отвечать на вопросы – дело техники. Раз – и… А техника куда-то исчезла. На поверку – ни речи, ни движений, ни самостоятельности. Оставалось отдаться безраздельно в руки врача. Это действительно был врач. Вернее, была. Молоденькая, милая, красивая, мягкая, добрая…

«Я домой хочу», – сказала ты. Сказала бы… Ладно, ты ничего не сказала. Ты думала. Ты хотела, ты мысленно кричала. Во рту мешал язык, руки тряпками лежали вдоль тела, ноги… а ног ты не чувствовала. Это невозможно!

Всё остальное осталось в истории глубокой тайной. Ни-че-го не помнишь. Главное: не помнишь, как оказалась в памперсе. Ночь.

Такой длинной ночи у тебя не было давно. Чужие люди, естественно, женщины, спали на своих койках. Спали! Как можно спать при таком храпе?! Это не храп. Это рёв танка! Проходящая мимо открытой палаты санитарка поинтересовалась, почему не спишь. Ответить не можешь-язык не шевелится. Но глазами показала в сторону кровати. Санитарка участливо, одним взглядом и вздохом поддержала и пошла по своим делам.

Утром все перезнакомились. Ты кое-как могла произносить слова. Язык цеплялся за зубы, не хотел вспоминать свои непосредственные обязанности. Но то, что Зоя храпит как танк, ты сказала! Зоя обиделась. Нежная стапятидесяти-килограммовая полупарализованная пациентка обиделась, как ребёнок. И тебе тут же стало её жаль. Да, ты слаба. Ты тут же прощаешь всех, кто тебя обидел. Этот недостаток часто подводил и в этот раз сработал по полной. Простила. Да и какой сон при инсульте? В прошлый свой инсульт ты месяц не спала, а тут всего ночь. Знала бы ты, что семь дней, семь суток не будешь спать от слова «совсем». На седьмую ночь димедрол сделал своё коварное дело – ты от одного укола утонула глубоко в сон. Это был настоящий сон. Ты не слышала храпа, не слышала санитарок, которые меняли девочкам памперсы.

Памперсы… О них не хочется вспоминать. Тем более рассказывать о своих ощущениях. Если хотите узнать, каково это – лежать семь суток, не поднимая головы от подушки, мечтать о самом вонючем туалете (уборной) и уговаривать себя, что ещё сутки, и разрешат подниматься. Лягте дома на кровать в памперсе. Вам будут подносить литрами внутривенные капельницы, чай, жиденький суп, а вы попробуйте вытерпеть. Или – в памперс. Ведь с детства приученные не надудолить под себя, вы вдруг оказываетесь в совершенно противоположном положении – надо надудолить! Вот тогда-а-а. Вот тогда вы поймёте, каково это – в памперсах.

Памперсы необходимы особые-с сиреневыми полосками. Они дорогие, но многоразовые. Это отличие все замечают моментально. Это самые стойкие и надёжные «трусики». И нянечки довольны – в них реже появляются пролежни. А стыд? Какой стыд при открытой двери? Палата тяжёлых. Здесь не прохаживаются любопытные ходячие больные, здесь тяжёлый запах. Здесь ежедневно бывает смерть. Может, поэтому так добры нянечки?

Нянечки.

Нянечки – это наши мамы. Нежные, внимательные, крепкие, заботливые. Все. То ли проходят мастер-класс, то ли проникаются ситуацией, но ни разу за всё время никто не слышал от них грубого слова к кому бы то ни было. Нянечки все ухоженные, в чистых костюмчиках, перчатках и улыбках. Именно «в улыбках». Смотришь в лицо любой санитарочки и невольно улыбаешься в ответ. Но только они знают, как тяжело отработать смену. Неврология – это настоящее испытание. Особенно в нашем блоке «тяжёлых». Нянечка только сменила памперс, улыбнулась больной, а через несколько минут ту уже накрыли простынёй. И тогда, собрав силу воли в кулак, несколько крепких нянечек берутся со всех сторон за простыню и водружают ещё тёплое тело на каталку. С глаз долой. Ведь рядом лежат без движений ошарашенные обездвиженные больные. Как бы новый приступ не случился от страха.

Больные ведь все очень разные. У них своя, отличная от других, психология, семейный и жизненный опыт, возраст, темперамент. А главное – они все очень капризны. Особенно Лина.

Лина. Она вспыхивает, как спичка, по любому поводу. Поводы придумывает сама. Домохозяйка, отправившая любимого мужа на защиту Республики, вдруг потухла. Горела-горела, носилась по трём огородам, пропалывала, поливала, выращивала цветы и овощи, и вдруг свалилась как подкошенная. Это не в её характере. В палату Лину привезли на каталке. Белая, как стена, с постоянной рвотой. Инсульт. Хотела встать с первой минуты. Не слушала врача, сама как ванька-встанька-хоп, и снова сидит. Поругалась со всеми, наревелась, получила второй инсульт. Вот тогда испугалась по-настоящему. Притихла. Притихла на пару часов, пока спала. Старенькая Варя лежала рядом и только поглядывала на соседку. Варе тоже было плохо.

Варя. Здесь всё сложно. Семья, дети, отношения, приоритеты. Но это её семья. Не лезем. Не имеем права. Каждый день она себя убеждала, что как только вернётся из больницы, дома всё будет иначе. Верит ли сама себе? Нет, конечно. Понимала, что и все не верят. Варя картавит. Картавит, как маленький ребёнок. Причём нижнего ряда зубов у неё нет. Говорит, что в январе упала и выбила зубы. В этот же раз упала на копчик. Как у неё получился этот финт сразу с двумя противоположными сторонами тела-вот вопрос. Но она не заметила своего вранья и продолжала картаво рассказывать о себе, уже не стесняясь пустого рта. И кому сейчас какое дело до беззубых ртов пенсионерок. Пенсии маленькие, работы нет, денег копить на зубы, на дешёвые тапочки-кофтёнки тоже нет. Периодически соседки подбрасывают свое старьё. Варя, как ребёнок, радуется любой вещи, ведь муж, с которым прожила шестнадцать лет и помогла поднять и воспитать кроме своих ещё и его детей, сам инвалид-афганец второй нерабочей группы. Хорошо, если есть свой огород, откуда можно питаться летом, а потом и зиму доедать припасы.

Ушиб сначала не проявлялся, пока не началось серьёзное воспаление, а потом и свищ. Копчик – это окончание позвоночника. Так все думают. И боль – испытание на прочность. Терпела женщина долго, пока из Мариуполя, освобожденные из Азовстали, не приехали сын с невесткой. Они-то и приволокли мать в больницу. Успели. На почве постоянной боли развился диабет, высокий сахар, похудение. Все думали, что этой бабуле лет восемьдесят, а оказалось, шестьдесят с хвостиком. Конечно, мы не замечаем своего возраста. Кажется, что мы намного моложе. Но такая серьёзная разница всем бросилась в глаза. Боль, физическая ли, моральная, вся осталась на морщинистом лице. Овободившись от постоянной изматывающей боли, Варя начала со всеми разговаривать. Её невнятная речь порой так доставала, что хотелось бросить в неё подушкой. К счастью, подушки были неподъёмные, словно камни-монолиты.

Да, подушки. Ты даже сестре-хозяйке пожаловалась на свою постель. Сказала, что жёсткая, словно лежишь на досках. Улыбнувшись в ответ, сестра-хозяйка ответила, что ты не ошиблась. Здесь все лежат на досках. О, ужас! Как можно в наше время, в двадцать первом веке?! Только позже ты поняла, что так и больным надо, и нянечкам легче переворачивать, меняя памперсы. И позвоночники настраиваются на работу.

Бабу Галинку привезли неожиданно. Собственно, сюда все попали неожиданно. Наверное, не так. Бабу Галинку привезли совсем обездвиженной. Крупного телосложения, с минимумом морщин на лице, белотелая, всё время стонала: «Болыть». Дочь растирала матери ногу. Казалось, и во сне Татьяна ни на секунду не останавливалась. Опекала мать, всё время чувствуя свою вину. Сейчас так жизнь устроена, когда дети и родители живут раздельно. У каждого свой мир, в который порой никого не хочется впускать. Так бы и жили, если бы в этот мир не ворвалась без спросу война. И ведь в разных концах города живут, но и у дочери, и у матери опасные районы. Везде прилёты. Только на Бога надеяться – авось не прилетит. Так и получилось, что Талинка была в квартире одна, когда случился инсульт. Талинкой Анна Григорьевна стала, когда правнук заговорил. Это он назвал старенькую бабулю Талинкой. С тех пор и все соседки стали звать её Талинкой.

– Господи, ну почему всё так получилось! – в сердцах выдохнула Татьяна. – Разве бы мы допустили, чтобы мама осталась одна в таком состоянии?

Потеряв сутки без медицинской помощи, Галинка не нашла в себе сил для борьбы. Она только постанывала, приговаривая: «Болыть».

Ноги у нее болели всегда. Женщина привыкла лечиться народными средствами – травами, компрессами, примочками. Став обездвиженным, её тело обратило внимание исключительно на правую, непарализованную ногу. Болит – значит, живая. Четверо суток шла борьба за восстановление некоторых жизненных функций. Бабуля заговорила. Ей принесли рисунок от правнука, где он с любовью написал просьбу о скорейшем выздоровлении бабули. Галинка попросила рассказать всем, что во всём виновата война. Если бы не обстрелы, была бы сейчас дома, ухаживала за клумбой и угощала малыша сладостями. Она любит свою внучку, правнука, но бомбят, поэтому надо всегда сидеть в квартире. Во время очередного обстрела она лежала на диване…

Татьяна повязала матери белый ситцевый платочек, и та сразу как-то постарела. Не сопротивлялась. Почему-то не снижалась температура. Устав от боли, Талинка вдруг глубоко вздохнула. Дочь испугалась и позвала доктора.

Никто не понимал, откуда эта паника. Всё было спокойно и размеренно. Бабушка получила дозу лекарств, немного поела супчика, ей сменили памперс…

Вошли доктор с медсестрой, попросили всех выйти из палаты. Всех ходячих. Трое оставались в своих постелях. Талинка ещё пару-тройку раз вздохнула и притихла. Врач констатировал смерть.

Смерть была рядом. Протяни руку – и вот она. Настоящая. Тихая. Без обстрела. Все лежачие закрыли глаза, чтобы не видеть, не слышать, не знать, не участвовать.

Уже через пять минут Талинки не было в палате. Её увезли. Осторожно. Тихо. Быстро. Зачем новые инсульты? На стене, у изголовья, остался висеть рисунок правнука, прикреплённый лейкопластырем.

За окном вдруг резко взорвало небо. Вскрик! Испуг! Слёзы. Так будет долго. Память бомбежки автобуса осталась на подкорке. Это как детский испуг. Когда прижмешь плачущее дитятко к груди, погладишь по головке и тихонько нашепчешь ласковые слова, оно и притихнет. Но ты. Ты взрослая. Тебя никто не прижмёт, не погладит по головке. Тебе самостоятельно надо из этого взрыва выкарабкиваться. Но как? Как, если взрывы всегда. Они вокруг. Они в тебе. Они в окне, в небе, в сердце.

Война. Война отнимает жизни и с кровью, и без крови. Кто подсчитает количество умерших от шока, от стресса, от боли? Кто ведет эту статистику? Кто скажет: «Стоп. Довольно. Это сон. Всем проснуться!»

Галинка уже не проснётся. Мы каждый день слышим о погибших. Мы знаем, сколько человек ранено. Мы не знаем, что каждый день по коридорам больниц громыхают старые каталки. И вдруг услышишь: «Ты почему головой вперед везёшь? Нельзя! За собой ещё потянет. Быстро повернули каталку!»

Владимир Николаевич Крупин – русский советский писатель, педагог и публицист – родился 7 сентября 1941 года в пгт Кильмезь Кировской области. Один из представителей «деревенской прозы». Пишет на православную тему. Главный редактор журнала «Москва» (1990–1992). Главный редактор христианского журнала «Благодатный огонь» (1998–2003). Лауреат Патриаршей литературной премии (2011).

Почётный гражданин Кировской области (2016).

Игра в «военку»

В Великую Отечественную войну моё поколение входило в возрасте младенцев. Война началась, а мы рождались. Война шла, а мы росли. И Победу помним. И горе, и крики вдов и матерей, и сирот.

И наши игры, которые были, конечно, все военными. Раздавался клич: «Айда в военку играть!» И собирались моментально. В этих играх были и «наши», и «немцы». Бросали монетку, кому кем быть. Делились по-честному. Разбивались на пары, отходили в сторону, договаривались, кто кем будет, подходили к «маткам», «водям».

– Матки, матки, чьи помадки?

Называли на выбор два предмета: буран или вьюга, трава или сено, лыко или мочало, куль или мешок и тому подобное. «Води» по очереди выбирали. Так создавались команды. Конечно, друзьям хотелось быть в одной команде и они, чтобы не попасть в разные, не сговаривались, старались шепнуть своему командиру свой «позывной», кем он назовётся: сосной или берёзой.

После делёжки силы уравновешивались, то есть в команду, куда собирался народ поплоше, выталкивали в виде довеска одного-двух из резерва, который крутился тут же. Никто из резерва не оставался без дела, он шпионил в пользу «своей» команды.

Играли всегда в живописнейших местах: лесные опушки, речные обрывы, луга. Чаще в логе, берега которого были в лопухах и кустарниках. Внизу ручей. Берега над ним то глинистые, то каменистые, то песчаные. То ельник, то вереск, то пихта.

Итак, свисток! В начале каждой «войны» ещё помнилось, кто «наши», кто «немцы», но игра была так горяча, обе команды так рвались к победе, так одинаково кричали «ура» и «полундра», что всегда побеждали «наши». Тем более я не припомню, чтобы хоть раз какая-то команда признала себя побеждённой. И никто и никогда не соблюдал никаких правил, которые вроде бы оговаривались до начала игры, никто не падал после крика: «Падай-ты убит! Падай!» И какие правила, когда захваченные в плен плевали в лицо тем, кто допытывался, где спрятано знамя, когда не хватало только настоящей гранаты, чтобы подорвать себя и врагов, когда уже и резервисты, никого не спрашивая, добровольно ввязывались в бой. Тут уж никакое жюри не смогло бы установить победителя.

В конце игры собирались на поляне, кричали, спорили. Спорили, опять чуть не до драки, чья победа. Но какая победа, кого над кем? Победа была общая. И вскоре обиды: царапины, синяки, кто-то и палкой получил, – не вспоминались. Возвращались сплочённой ватагой. Кровь, потешенная молодецкой игрой, входила в берега. Шли и дружно жалели, что настоящая война нас не подождала, закончилась, а то бы мы повоевали! А то жизнь проходит, и никакого просвета. Уже и знамя над рейхстагом, и вообще мир во всём мире.