Читать онлайн Кляксы и пятна бесплатно

Все персонажи и события вымышлены, все совпадения с реальными людьми случайны, данный текст является исключительно фантазией автора.

© Айдин Е.В., 2023

© «Пробел-2000», 2023

Начало с конца (вместо введения)

Кляксы и пятна

* * *

…Любой незнакомый перекресток будто сталкивает лбами страхи, тревоги, идеи, мечты. И каждый светофор выражает готовность подмигнуть зеленым…

* * *

Водитель грузовика заботливо поинтересовался:

– Времени у тебя явно навалом. А деньги есть?

– Деньги и время, – говорю, – как полночь и полдень.

Захлопнув дверцу, я огляделся. За метрическим рядом фонарей поблескивало крошечное здание. Фасад его сверкал надписью «Hotel». Я мысленно добавил: «Но не смог».

За стойкой рецепции сидела некрасивая женщина средних лет. Над пышной асимметричной грудью болтался рукописный бейджик. Я сказал:

– Инесса – какое красивое имя…

– Воду нужно экономить, – отвечает. – И съехать до двенадцати. Кухня закрывается через полчаса.

И эти полчаса я провел под контрастным душем. Никак не удавалось смыть зудящую дорожную усталость.

– Несу сэндвич, – послышалось за дверью. – У вас открыто.

Не обнаружив полотенца, я спешно прикрылся мочалкой.

– За еду оплата сразу, – сказала Инесса, не реагируя на воцарившийся конфуз.

Осмысливать эту неловкость было поздно. Я дотянулся из душевой до джинсов, окончательно выступив за порог приличия. Извлек бумажник. Расплатился.

– С вами все в порядке? – Спрашивает. – Вы бледный.

– Внешность обманчива. Сердце и душа у меня черного парня из Чикаго.

Обесцвеченное скукой лицо Инессы выразило подобие интереса и глубокое замешательство.

Утром она автоматически уточнит, всем ли доволен гость. Я подумаю: «Краем глаза видел войну. Для меня и помыться – счастье».

* * *

Итак, ясный контур гостиничного номера. Экран ноутбука светится беспорядочными набросками прозы, концертными фотографиями, интимными посланиями бывших. На фоне старых обоев чернеет силуэт электрогитары. Я мысленно поблагодарил ее за учтивое молчание. Стои́т, думаю, как памятник юношеских надежд…

Дальше – тронутая бутылка виски. Свидетельница прострации. Добравшись до фотографий бывшей жены, я снова выпил из жалости к себе.

За пыльным квадратом окна – пустотелая ночь. Гулкий свист одиноких автомобилей нарушал спокойствие луж. Лимон луны доедало облако. Жадные фонари нехотя рассеивали холодный свет, отражаясь в мокром асфальте испорченной акварелью. Из этих блеклых подвешенных лампочек выплывали образы, лица и события… Угрюмая моя память… Душа в синяках… Мозг воспален…

А мозг уже не первый год работает, как завод по переработке ностальгии в литературу. И каждые два месяца я анонсирую скорую публикацию какой-нибудь истории.

Банальные метафоры суетятся внутри, как кучка малолетних беспризорников. Схватил одну – остальные разбежались. Этот процесс бесконечен. Связующими с реальностью звеньями остаются только выпившие девушки в барах…

Тяга к перу – отличная возможность оправдать свои пороки замыслами с философским прищуром.

Кажется, открывается слишком много избитых тем. Витиеватую тропинку самоанализа лучше обойти стороной…

* * *

Забегая вперед скажу, что половина моих персонажей – это маргинальные творческие засранцы и энтузиасты захолустного нонконформизма. Я люблю это общество за его незамутненное сознание. Остальные действующие лица – женщины. Тут все очевидно.

Даже какой-то случайной и нелепой Инессе удалось вывести себя на эти страницы:

– Я могу забрать посуду? – послышалось за дверью после тяжелого размеренного стука.

– Самое время, – говорю шепотом.

В час ночи лицо Инессы преобразилось обильной косметикой. На память она распространяла приторный шлейф дешевой реплики духов «Монталь». Изображала приветливую улыбку. Все-таки, думаю, женское притворство – это феномен.

Поблагодарив за сервис, я бегло закрылся на щеколду. Открыл форточку в надежде выветрить устоявшийся запах. Закурил. Задумался…

Куда привели годы неукротимого тщеславия? Вряд ли мечтал об этой гостинице, выпрашивая у родителей первую гитару…

И чем я могу документально подтвердить свою причастность к творческой среде? (Запои не в счет.)

С этими мыслями я провалился в какой-то сумбурный сон.

* * *

Наутро Инесса спросила:

– Вы всем довольны?

– Нет, – отвечаю.

– Простите?

– Метеорологические условия не очень. Кажется, будет дождик…

– Мы исправимся, – бездумно ответила она.

Одиночество этой девушки задержало меня на мгновение.

– А вы всем довольны, Инесса? – спрашиваю.

– В каком смысле?

– Ну, например, вы видели меня голым. Хотелось бы уточнить, все ли вам понравилось?

Она раскраснелась. Я ушел.

До крымского моста оставалось километров пять. Я предчувствовал, как рассеется тревога первой главы среди моря и гор… Представлял, как соберу в целостную картину хаотичную, как дождевые капли, жизнь…

Остановилась пыльная «шкода». Молчаливость водителя я отметил, как хорошее начало дня.

Он разве что сказал:

– Ты выглядишь, как американский бездомный. Откуда взялся такой?

– Коренной ростовчанин, – соврал я.

В памяти сами собой всплыли довоенными фотоснимками золотой оперный певец, терриконы, фабричные трубы и посадочная площадка тарелки стадиона…

Как бы хотелось думать, что вены моих дорог всегда тянутся к сердечной мышце проклятого мира – родному Донецку!

* * *

Изучая степной пейзаж, я снова погрузился в размышления. Оказалось, мое главное творческое достижение – скромный томик стихотворений. Точнее, песенных текстов…

И каждое приключение рифм таит в себе прозаичную историю. За мюзиклами подземельных сцен – полоумные таланты и опустившиеся непризнанные гении. За драматургией барных стоек – привычка. За мечтой – действительность.

Все причастные к этому миру знают, что декорации к песням о любви скрывают в гримерной малолетнюю минетчицу и пожилого гитариста…

Стоит ли думать, сколько битых бутылок на дне под живописным течением реки?

Думаю, закономерно озаглавить этот сборник откровений названием одной из песен. Соответственно, глав.

«Празднично» – слишком напоминает Хемингуэя. «Я ухожу живым» – слишком надменно. «Кроме стекла» – слишком загадочно. Остановился на страничке с «Кляксами». Достаточно всеобъемлющий блюз. Есть характер, мужество, дисторшн. Ладно…

Чувствую, в intro затянулась импровизация. Пора бы уже перейти к программе концерта.

1. Я ухожу живым

(Лицемерный пишущий человек. Элементы эротики. И чужая куртка)

* * *

Я был женат один раз. Разводился значительно чаще. Это разъясняется просто – жена ко мне возвращалась.

Интересно, если брак был гражданский, какое применить прилагательное к слову развод? Житейский? Ладно…

Как-то раз Юля выдавливала прыщ на моей ягодице. И вдруг сказала:

– Алехин, терпи. Это – месть. За жизнь в лотерее.

– Поясни, – взмолился я.

– Кофе в постель – выиграла. Исчез на неделю – проиграла.

– Матрешка, ты снова прибавила три дня…

Следует озвучить несколько откровений. Я избегаю любых забот и разговоров. Особенно ненавижу беседы о политике и отношениях полов. Это как китайская пытка водой…

К тому же, я забываю платить за интернет. Ем в дешевых забегаловках. Однажды наутро после вечеринки какая-то сучка написала зеленкой у меня на лбу всеобъемлющее ругательство из трех букв. Без тени смущения я отправился в магазин за сигаретами…

Существенны ли в портрете десятка полтора татуировок, худощавость, длинный нос и тертые джинсы? Думаю, нет. Лучше поделюсь своим философским кредо: «Слово преобладает над делом – пиши книги. Шизофрения преобладает над целью – играй на гитаре. Член устойчивее гармонии мира – значит носки можно сменить и завтра».

Еще я твердо знаю, что умею любить. Особенно сильно – в моменты расставаний. И особенно – жену.

И когда, интересно, эта миниатюрная смешливая кокетка стала такой злопамятной?..

Юля, завершив экзекуцию, сказала:

– Помнишь, три недели назад? В субботу…

– Фантастическая у тебя способность загонять меня в угол. Конечно, не помню.

– Я не кончила.

– Я вас понял, капитан!

Тут реабилитироваться легко. Я опустил штаны до колен и развел руки в стороны.

– Мне пора на ногти, – сказала жена, издевательски ухмыляясь. – И вряд ли я вернусь в твою квартиру.

– Прощальный секс под «Stones» на виниле?

Перегиб. Дверь захлопнулась.

Последний год наших отношений – постоянное ощущение себя в одинокой мрачной комнате без штанов.

А раньше я останавливал ее всеми доступными мозгу уловками. Прятал сумочку с документами. Выбрасывал в окно ключи от квартиры. Что теперь? Электрогитара жалобно взвыла. Закрались мысли о бутылке водки в холодильнике. Залетевшая муха стала менее заметна. И, соответственно, перестала раздражать. Кажется, даже с ней можно примириться, найти общий язык и поделиться наболевшим.

* * *

Тут возникает необходимость прыжка на параллельную сюжетную линию. Чертов блюз – мое проклятие и счастье. Музыка – моя болезнь и панацея. Необъяснимая духовная субстанция, заслонившая родину, религию, реальность…

И музыкальный мир выводит занимательных персонажей. Главный – немолодой гитарист Стасик Ковальский. Прозвище Беломор отлично передает образ. От него можно услышать выражения – «орнаментальные микроинтервалы» и «пьем в темпе модерато». Дальше – коренастый басист Веня Пунь с его фобией публичности. И джазовый спортсмен ударной установки – дядя Слава. Говорят, он знаком с Херби Хэнкоком через одно рукопожатие.

Творческое взаимодействие без регулярной зарплаты подразумевает дружбу. Но я не уверен, что мы – именно друзья. Это была скорее родственная связь. Мы говорили – «встретиться выпить согласен, только не у меня…», «жена передаст пирожки на репетицию, купите салфетки…» И так далее.

Схожие вкусы не означают совпадения пазлов в картинку рок-группы. Думаю, нас объединил скептицизм в адрес коллег, война с океаном действительности и водка как неизменная спутница малоизвестного художника.

К 2018-му Донецк обмельчал. На концерты местных групп ходила одна и та же аудитория в количестве от 5 до 300 человек. (Военный конфликт в стадии заморозки дышал за углом, разгоняя причастных по местам, где теплее.)

Оставшиеся умудрялись друг друга критиковать. И критике я втайне радовался. Как известно, не поносят тех, кто безразличен. Соответственно, нам удалось возбудить какую-то общественность. К тому же, мы трудились добросовестно. А жили так, будто труд уже вознагражден…

* * *

Собственно, что дальше? Дальше – обыденность.

Из числа статистов рядового мероприятия выделилось аккуратное каре, изобилие аксессуаров и стройные ноги под сетчатыми колготками.

Короче, есть такие второстепенные роли, без которых рушится постановка. Эти девушки легкомысленно улыбаются и говорят: «Я могу остаться, и тебе не придется меня провожать». Затем небрежно снятый лифчик падает на пол.

И эту форму красоты кощунственно называть публичной. Они же не голые манекены на витринах, не похотливые сучки. И даже платят они зачастую сами за себя.

Просто девушка не обременила себя мужем, ответственностью, условностями. Ее молодость и свобода притягивают молодых симпатичных парней. Возможно, кто-то из них переживает болезненный развод. И девушка делом выражает готовность доказать бедолаге: «Я лучше твоей бывшей!»

И вот, она выступает из тени на свет…

* * *

Тесная гримерная музыкального треш-бара «Ганж». Стасик Беломор привел юную девицу, согнал Веню Пуня с барного стула.

– Сиди тут. Радуй глаз, – сказал он и куда-то исчез.

Девушка делала вид, что стесняется. Разглядывала себя в зеркале. Бесцельно двигала пальцем по экрану смартфона.

– Я – Вика, – внезапно сказала она. – Виктория.

– Джаггер Михал Филипыч, – сказал я, протягивая руку.

– Евгений так шутит, – смутился Веня Пунь.

– Сдаюсь, – говорю. – Мама назвала меня Евгением, чтобы рифму было легко подобрать к имени…

* * *

В зале тем временем становилось многолюдно. Звякали рюмки. Фоновую музыку перекрикивал галдеж. В основной массе это были наши знакомые и друзья. Внутри коллектива мы ласково называли своих зрителей «сочувствующими».

Должен сказать, что программа таких вечеринок известна заранее. Пляшущие на фоне нас пиджейки выйдут с небольшим опозданием. Микрофон будет заводиться до свиста. Пара сочувствующих отличится танцем в стиле «паралич». Вика будет выглядывать из-за угла, заготавливая игривую и кокетливую лесть.

В конце – сбор рукопожатий, рюмка, сигарета. После кассы с зарплатой все то же самое в обратном порядке.

Веня Пунь красочно изобразит в виде миниатюр ряд бородатых анекдотов. Дядя Слава ретируется по-английски, страшась сорвать кодировку. Стасик Беломор напьется. Вопреки композиции рассказа, я обязан уделить Стасику больше внимания…

Мой гитарист – человек угрюмый и выпивающий, как все без исключения непризнанные гении. Вокруг него всегда ведутся одни и те же разговоры: Пэт Метени, Джимми Пейдж, Карлос Сантана и «как все несправедливо в этой жизни». Щедро подсолив факты чьей-нибудь биографии художественным вымыслом, Беломор выделит себя.

А играет Стасик действительно прекрасно. Он – сочетание феноменальной мышечной памяти и композиторского таланта. Стоит Стасику вырвать из любого контекста музыкальную фразу, она возводится в ранг авторского шедевра.

Талант, дерзкая прямота и алкоголизм не совместимы. И Стасик вредил сам себе. К тому же, отдельных трудов мне стоило пресекать таблетки в его карманах, происхождение которых не известно медицине. Их действие – ускоренная моторика рук, блеск в глазах, нервные тики. Побочный эффект – фальшивая общительность и, соответственно, нелепые знакомства…

Так за нашим столиком образовался приторный грушеобразный тип в дорогом пуховике. Заговорил с Беломором:

– Меня зовут Геннадий. У меня для вас оффер.

– Незнакомые наркотики не употребляем…

– Это значит – предложение, – растерялся тип.

– Халтура? – хрипло оживился Беломор. – Я вас внимательно…

– Сам я из Москвы. Мой местный друг – меломан. Празднует день рождения предприятия. Хочу подарить ему вас.

– Подробнее?..

Геннадий расправил плечи:

– Так и слышу: «Группа „LastРаунд“. Сегодня только для „ДонХимчистки“».

Стасик снова поник.

– Мы не играем корпоративы, – говорит. – Никакой попсы. У нас строго свой материал.

– И прекрасно, – заверил Геннадий. – Предоплата в размере десяти штук русских рупий. Всего по десять каждому. Сопутствующие траты отдельно, разумеется.

– Чирик на рыло? – уточнил гитарист. – Согласны!

Из ниоткуда образовался алкоголь всех ценовых категорий. К тому же, в радиусе четырех метров фигурировала плитка гашиша размером с томик «Страха и ненависти в Лас-Вегасе». Становилось тревожно…

Рядом присела Вика. Приняла немного растерянный вид.

– Ты задумывался о том, – говорит, – что женщины правят мужчинами, становясь перед ними на колени?

Я задумался: «Какую глупость она еще скажет?»

– Не понял, – соврал я.

– Дурачок, – улыбается Вика.

– Есть конечно, одна догадка…

И вот, венец уходящего дня – эротическое приключение в тесной кабинке туалета. Что-то вроде бесплатного приза за факт участия в конкурсе пороков.

Придерживая стены, я закрыл глаза и представил ушедшую жену, чтобы все закончилось быстрее…

Мой гитарист, оставшись без присмотра, успевает тем временем нажраться до мании преследования, галлюцинаций и хулы без адресата.

– Э вы, все, бла наху итите, – мычал Стасик.

– Что ты сказал? – обиделся какой-то здоровяк.

Я успел вмешаться…

– Говорит, что вы все благоухаете. Мой друг похвалил духи твоей женщины, сбавляй тон, – тут я выдержал паузу. – Это приличное общество!

* * *

Кульминация первого мюзикла возвращает нас в изначальные декорации скромной квартирки с видом на террикон: устоявшийся запах сигарет, карандашные рисунки, муха по имени Джанис кружит над остатками ужина, невидимый Клэптон звучит из колонок.

Проснувшись ранним утром, я долго не мог остановить движущуюся комнату. Вика спала рядом, полиритмично посапывая. На подушке виднелись следы косметики.

Помню, солнечный луч просочился между занавесок и, словно подшучивая, коснулся ее упругого зада. Однако проявлять активность в отношении голой девушки не было сил.

Раздался пронзительный телефонный звонок. Умиротворение сонной комнаты рассыпалось, как карточный домик. Экран светился бородатой физиономией Беломора. Я вздохнул:

– What is happened?

– Куртка не моя, малой… Я ни черта не помню… Какой-то бычий хрен с утра звонит… А главное – мычит, сука, с наездом…

Путем цепких умозаключений, проверки на выдержку и эмоциональной гимнастики мы восстановили события.

Прошедшим вечером мой гитарист, балансируя между явью и прострацией, ушел в чужом пуховике. Казалось бы, всякое бывает. Оплошность исправима, как говорится, без потерь. Однако неурядицу дополнил существенный нюанс…

Законным владельцем пуховика оказался наш не состоявшийся меценат Геннадий. Его заунывные утренние звонки исцарапывали сознание Стасика, озлобленного похмельем. Отвечал мой друг, как всегда, не вникая. Какая пьющему человеку разница, кто звонит в полвосьмого утра? Выяснилось, что Стасик обматерил нашего потенциального работодателя. Воображать, как строилась эта беседа я не хочу. Тем более, передавать их диалог. Уж я-то знаю, что самые безобидные ругательства в лексиконе Стасика затрагивают и родину, и половую ориентацию, и интеллектуальные способности… И все это в одном предложении!

– Поздравляю, маэстро, – сказал я и сбросил звонок.

Не без труда я посмотрел в зеркало. Выпил чашку кофе. Закурил, игнорируя очередной телефонный звонок. Думал, продолжает наяривать Беломор.

…Матрас для Вики сработал, как батут. Взлетев, она угодила в унитаз. В смысле, бедняжку вырвало. Я воздержался от привилегии держать ее волосы. Вернулся в кровать.

За блокировкой телефона пряталась катастрофа.

Перезваниваю:

– Матрешка моя… Звонила… Двух недель не прошло…

– Я заходила вчера, – сказала жена. – Минут на пятнадцать.

– Серьезно? На концерт?

– Ненавижу твою музыку чуть меньше, когда ее слышу.

– Комплимент.

– Я и сейчас недалеко. Можем встретиться на кофе.

Рвотный позыв донесся из туалета…

– У тебя там кто-то блюет? – услышала Юля. – Я передумала!

– Стой же…

– Не перезванивай!

Вика рухнула на кровать рядом. Тактично отвернулась. Я провел рукой по торчащим камушкам ее позвоночника. Думал, это бессмысленное телодвижение заполнит пустоту в сознании.

– Кто звонил? – спрашивает.

– Мама…

– Боже, – простонала девушка, – я никогда не уйду из бара живой.

– Я бы такую строчку заказал на могильную плиту.

– А ты лучше песню напиши, – улыбнулась Вика. – Так и слышу припев: «Я ухожу живым… Я ухожу живым…»

* * *

Мне кажется, разница между хорошим автором и плохим – доверие и только. Хорошим верят. Плохим нет…

Нужна смелость принять то, что врут оба. Любое творчество – причуда какого-то фанатика.

Это наблюдение показалось мне банальным. И все же я зафиксировал его в голове, выводя строчку – «… и все, что будет с тобой теперь…»

Ну, конечно…

* * *

Весь последующий месяц Вика таскалась к нам на репетиции. В ее компактной сумочке каждый раз интригующе булькал вискарь, что неплохо характеризует эту девушку. Наша дружба закончилась тем, что я выбил два зуба парню, продававшему ей марихуану с химикатами.

В халтуре нам Геннадий отказал, разумеется. Да и группа наша распадется со временем…

Слишком своенравный был состав. Но погубило нас расхожее свойство топить неудачи в бутылках. А дерьмо, как известно, умеет плавать.

Помню нетрезвый стон моего гитариста по телефону:

– Я буду, как верблюд. Работать и не пить…

А я уже был увлечен чем-то другим. Какими-то конфликтами, халтурами, людьми. Разве что сам по сей день нахожу на дне бутылок мысли о Беломоре, Пуне, дяде Славе, Вике, жене…

Жена, кстати, связалась ненадолго с каким-то парнем из филармонии. Я успел вообразить красавчика с саксофоном. Успокоился, когда тамошние шпионы доложили, что таинственный ухажер – монтировщик сцены. Впрочем спорное утешение было по тем временам.

…Прошли годы. И какие, думаю, воспоминания мне дороже этих?

2. Сонет о розах

(История одного букета)

* * *

Мне кажется, мой друг Артем Бонкин – потомок Эрнеста Хемингуэя: широкоплечий мачо, обладатель роскошной бороды, бывший борец. Чрезвычайно начитан. Немного страшно воображать, какие таланты и идеи скрывает баррикада его массивного лба…

Однако комплекс общественной неполноценности отвадил Бонкина от любой творческой активности. Он бросил музыкальное училище за два месяца до выпуска. Оставил увлечение живописью. Работал поочередно: поваром, строителем, сантехником, мясником и технологом в пивоварне. Пропустить по рюмочке он отказывался. В том смысле, что ни один тост не пропускал…

* * *

Слоняемся мы, значит, по Донецку. Идем мимо филармонии. Фасад ее пестрит масштабной афишей – «Вечер русского романса».

– Вот она – контора сплетен, – сказал мой друг. – Духовики вечно спорят, у кого член короче. Пианистки – ходячий комплекс жирных задниц, – Бонкин, выдержав паузу, воодушевился. – Мне, кстати, монтировщики денег должны. Пошли заберем, в кабак сходим!

Пока вахтершу на служебном входе отвлекал случайный пьяница, мы незаметно просочились в здание.

Дальше – гримерная, где статные артисты фиксируют перед зеркалами натужную осанку. Особенно выделялась среди артистов некая Лилия Эдуардовна. Эта женщина беспрерывно гладила свои волнистые бока сквозь шелковое платье. И беспрерывно говорила о Пушкине.

– Только вслушайтесь, – не к месту говорит прима. – Белеет парус одинокий…

– Далеко уплыл, – дополнил Бонкин.

Из гримерной нас достаточно быстро выгнали.

Около буфета я отметил трогательного старика. Пожилой щуплый мужчина вкладывал в жидкий букет таинственное рукописное послание…

Зашли в концертный зал. Бонкин все повторяет:

– Сейчас… Вот сейчас… Сейчас будет шоу!

Элегантная Лилия Эдуардовна пела, широко расставив руки. Чувствовалось неукротимое рвение обнять каждое зрительское сердце.

Со сцены звучало:

– Лишь одинокие астры осенние…

Произведение завершалось интенсивной клавишной импровизацией. Лилия Эдуардовна тем временем подошла к роялю. Схватила с крышки инструмента тот самый букет с запиской. Резким движением упоения собой швырнула его в зал. Букет приземлился между двух пустующих сидений.

– Спасибо, родные, – вспыхнула прима.

…А монтировщики нам деньги так и не отдали. Думаю, занавес можно опускать.

3. Все сначала

(История одержимости)

* * *

Талант может смириться и замолчать. Гений всегда одержим. У него нет дороги обратно…

Стасик Ковальский – гениальный гитарист. Думаю, другая вселенная обеспечила бы ему умопомрачительную карьеру. В этой он прослыл неудачником, демагогом и грубым критиком коллег.

* * *

Отец Стасика родился на Западной Украине. Стараниями чекистов лишился родителей в послевоенные годы. Переехал в Донецк году в шестидесятом. Дважды отсидел за воровство. Устроился на шахту. Встретил в трамвае юную портниху. И результатом их ночного союза стал самый своенравный человек на свете…

* * *

В школе Стасик Ковальский долго оставался незамеченным. Неожиданно для самого себя он решил прочитать стихи с выражением и ослепил свою первую аудиторию зарницей артистизма. Соблазнившись первым общественным вниманием, Стасик подумал, что стихи интереснее петь. Выпросил у родителей гитару. Вокальных данных он в себе не обнаружил, но инструмент «прилип» к нему навсегда…

Думаю, музыкальные инженеры советского времени специально конструировали гитары так, чтоб отвадить энтузиастов от самодеятельности. Со Стасиком этот трюк не прошел. Не прилагая особых усилий, он за полгода занятий изобразил произведение Сантаны с ювелирной точностью.

Каким-то чудесным образом Стасик, вооруженный инструментом, оказывался на сцене комсомольских собраний. Там ему приходилось аккомпанировать специфическим дарованиям. Например, был один парнишка, внешне напоминавший намасленный блинчик. Солнцеликий и блестящий персонаж. Стасику захотелось смазать его вареньем.

– Стасик, – язвительно начал Блинчик. – Тебе бы не помешало подстричься.

– А тебе начать попадать в ноты…

Парень этот пел скорбно сощурившись. Заметно фальшивил. В глубине души Стасик этому радовался из диссидентских побуждений. Репертуар таких мероприятий он ненавидел. Со сцены звучало:

– С чего начинается Родина…

Выслушав жидкие аплодисменты, Стасик демонстративно скрылся за тканью кулис. Подошел к певцу и спросил:

– Знаешь, с чего начинается Родина?

– С картинки в твоем букваре?

– С гаммы до-мажор…

* * *

Нот Стасик на то время, можно сказать, не знал. Соответственно, о высшем музыкальном учреждении речи не было. Вынужденной мерой стал какой-то техникум. Впрочем, Стасик никому не позволял вмешиваться в свое образование…

Рядовая студенческая вечеринка выводит на эти страницы следующего персонажа – Глеба Линевича.

Неуемный весельчак и повеса, Глеб был обладателем невероятного тенора. Со Стасиком их объединил «свинцовый» продукт капитализма, подпольно залетевший в советское воздушное пространство. Имеется в виду группа «Led Zeppelin».

Стасик хлопнул Глеба по плечу:

– И все же ты не Роберт Плант… Так объясни в двух словах, почему я должен с тобой играть?

– Вино, – Глеб пожал плечами. – Трава, – дополнил он после паузы.

В дальнейшем Стасик увлечется. За неимением папирос начнет крутить самокрутки из сочинений Маркса и Энгельса, бережно откладывая художественную литературу. Как-то так и образовалось его легендарное прозвище – Беломор…

В техникуме Беломор отличился только пьянством. Громко аргументировал нежелание учиться отсутствием красивых студенток.

За девушками Стасик и Глеб охотились в других местах. Например, в общежитии музыкального училища.

Там Беломор сразу почувствовал себя своим. Недолюбливали его только струнники. Всем известно, что организм артистической среды изнутри поедают черви зависти и лицемерия.

Как-то раз игру Стасика услышал кто-то из преподавателей:

– Вы на каком курсе, Станислав?.. Почему я вас вижу в первый раз?..

– Я – залетный, – отвечает. – Пролетарий бурсацкий… Рабочий класс… Деревенщина…

* * *

Следствием «залетов» в места скопления будущих музыкантов стала неожиданная свадьба. Все вокруг удивились, когда Стасик женился. Слишком ярким этот человек был для хомутов семейной жизни. Слишком самоуверенно держался для оков быта. Слишком нравился девушкам, чтобы стать для кого-то единственным…

Певица Элла Гайдукова ни в чем не уступала избраннику. Достигла высот в джазе и матерном словоблудии. Курила наравне с молодыми людьми. Модно стриглась. Славилась неприступностью. Ухажерам она отвечала: «Уходи и не возвращайся без образования и прически, как у Элвиса».

Короче говоря, образовалась та молодая пара, которая у всех на виду.

* * *

За гладкой взлетной полосой вероятны грозовые тучи. Все начиналось с затяжных разговоров, музыки, цветов и вина. Затем – столкновение лбами амбиций, бытовые разногласия и испытания любви на прочность.

И все-таки они проживут вместе 25 лет…

Какое-то время Стасик работал в легендарном ансамбле «Солнечный рубин». Сейчас это название забыто, но, если опираться на рассказы моих товарищей, коллектив этот мог похвастаться целым перечнем творческих регалий. Затем Стасика пригласили гитаристом в англоязычную рок-группу «АэроАс». И это название, к сожалению, тоже забыто…

Элла исправно выигрывала различные вокальные конкурсы и прочно укрепилась в списке сотрудников филармонии, обретая профессиональный статус.

Напряженный график не мешал счастливой паре пить заграничное вино по вечерам, вечерним одиночеством, как известно, лучше наслаждаться вдвоем.

– Работу предложили, – вздыхал Стасик. – В эстрадной обработке Шуберт, Брамс, Бетховен…

– И кто из них поможет вымыть посуду? – улыбалась Элла.

– Черти так грубо играют, – Стасик был невозмутим. – В качестве вокальных партий им хорошо бы подошли речи Гитлера.

– И что? Ты не будешь там работать?

– Нет, не буду. У руководителя, представляешь, от двух разных женщин двое одинаковых внешне детей. Может у него трафарет вместо члена?

Пока в работах Стасика маячили альтернативы, эти разговоры имели дружелюбные интонации. Затем их сменят презрительные. Содержание останется прежним.

* * *

С началом 90-х обстановка изменилась. Стасику все меньше поступало предложений заработать. Стабильным источником дохода остались только подачки меценатов. (Меценатами Стасик называл своих друзей из криминального мира.)

Элла рабочее место в филармонии сохранила. Ресторанные подработки приносили ей солидный доход. К тому же, нарисовался какой-то воздыхатель с предложением эмигрировать…

Элла воздыхателя в грубой форме отшила. Но Стасика положение дел все-таки насторожило, и он стал думать, как бы отвадить жену от работы. Одной звезды в семье достаточно, правда же?

И выбрал Стасик самый нехитрый способ. Дуэт Ковальских превратился в трио. На сцене под аплодисменты выступил их крикливый сынок, названный Даниилом.

Когда родился Даня, Стасик работал в Петербурге. Иными словами – слонялся с гитарой из одного ресторанного ансамбля в другой. Экспериментировал с наркотиками. Жил на Гороховой улице у художника по прозвищу Муравей.

Плетясь с работы поздним вечером, Беломор заметил между колонн Казанского собора двух вызывающе одетых девиц. И будто невидимый магнит видоизменил траекторию его пути.

Осторожно приближаясь к девушкам, Стасик пригладил длинные волосы. Будто под гипнозом он шел, игнорируя гулкий шум автомобилей, разбрызгивавших лужи. Не обращал внимания на противный дождик…

– Ты местный? – спросила та, что в короткой юбке.

– Да, – соврал Стасик.

– В гости пригласишь?

– Непременно. Только выпивка с вас. У меня денег нет.

Вторая девушка нырнула рукой под юбку подруги и извлекла маленький прозрачный пакетик с загадочными таблетками. Подбросила его на ладони.

– Выпивка тебе не пригодится, – улыбались девушки.

Пришли к Муравью. Расположились…

И вот, картина реальности в глазах Стасика преобразилась в подвижный красочный узор. Укрепилось чувство неуязвимости и полета. Отголоском ощущалась тревога…

С действительностью Стасика связывали истошные рыдания Муравья, изображавшего волны нелепыми движениями конечностей.

– Нет, бля, – кричал Муравей, – ой, бля… Что это?

Грохотавшая музыка будто обрела материальную форму, проникла в кровь инъекцией и распространилась по телу, дыша через капилляры.

В одночасье все прекратилось. Из трипа выступил тот же самый серый не притягательный мир. Проблемы, страхи, реальность…

– Вы проститутки? – спросил Стасик полусонных девчонок.

– А вы? – ответила одна. – Разве музыканты не проститутки?

Многозначительное молчание Беломора засвидетельствовало согласие. Что тут скажешь?

Прогремел старомодный телефон в прихожей. Стасик поднял трубку и услышал возбужденный голос Глеба Линевича:

– Поздравляю, негодяй!

– Черт, чувак, ты знал, что умер Диззи Гиллеспи?

– Знаю. Два года назад. Специально тебе не говорил.

– Засранец, – отчеканил Стасик.

Тут Глеб сорвался на радостный крик:

– Сын у тебя родился! Всю ночь не могли дозвониться…

– Мать его… – растерялся Стасик.

– Вот именно. Мать его – твоя жена. И родила чувака размером с бронепоезд. Думаю, это повод ей перезвонить.

– Действительно.

– Ладно, мудозвон. Подкосил капусты и хватит. Пора домой. Звени мудями на родину…

Стасик оглядел просторную убогую комнату. В кресле распластался Муравей. На оккупированной кровати лениво потягивались две шлюхи, именами которых никто не интересовался. Холодное северное солнце доедало остатки ночной темноты, словно намекая, что жизнь не бессмысленна. И только мысли путались, как рваные струны.

Шороха денег совсем не слышно в карманах. Вот, что вызывало ощущение катастрофы…

– Муравьед, просыпайся, – Стасик пнул кореша ногой.

– Что ты хочешь? – раздраженно ответил спросонья тот.

– Займи капусты. У меня сын родился.

– Возьми в холодильнике. Там же, где морковка.

– Я серьезно!

– Деньги портят, – отшутился Муравей. – Особенно детей.

– Чужие – нет…

* * *

И Стасик Беломор вернулся в Донецк.

Если Питер обязывал ногтями карабкаться по отвесной скале шоу-бизнеса, то дома Стасика носили на руках за факт его существования. Только платили мало. И, скажем так, приходилось импровизировать…

Почти сразу объявился Линевич с предложением возобновить молодецкое творчество. Существенным дополнением к их авторскому тандему стал щуплый барабанщик по прозвищу Райт.

Этот миниатюрный носатый супермен ударной установки в дальнейшем так же заслужит отдельного авторского внимания. Пока уточню, что Райт вернулся из Германии с кучей «заморских» подарков, смирился с распадом оркестра и лениво перебивался работой сапожника. Слыл он, как бы так выразиться, театральным ударником. То есть мыслил образами. Его некомпетентность в музыкальных терминах казалась притворной. Зато Райта всегда можно попросить изобразить поезд, улыбку или вьюгу.

Ладно. Вернемся к Стасику…

Жить на творческие заработки трудно. Стасик Беломор научился крыть кровли. Торговал на рынке мясом. Сторожил какой-то завод. Где бы он ни пытался подкосить денег, увольняли отовсюду. Он умел создавать причины…

И разве что музыкальная мечта вздрагивала рыбкой, брошенной на раскаленный песок.

Мелодии продолжали потопом заливать сознание. Жизненно важно было вернуться в колею. Местечковых фестивалей и клубов не хватало всеобъемлющему тщеславию Стасика Беломора. И, казалось, завтрашний день все изменит… Случится чудо… Но чудес на бывает, а годы идут…

Короче говоря, триумф молодости завершился. Хотя, мне кажется, счастье юных лет – это заблуждение тех, кто повзрослел.

Так случилось, что музыкой исчерпывалась вся ранимая натура Стасика Беломора. Претензия на успех застыла в безжизненном пространстве. Он будто порхал мотыльком у люстры, которую выключили. Что скажешь о человеке, который не заметил собственных морщин, усталости жены и первых татуировок взрослеющего сына?..

Зато Стасик умел филигранно изображать хард-боп, эйсид-джаз, прогрессив-рок, техасский блюз, элегии, кантаты и увертюры.

Примечательна очередная попытка Стасика Беломора устроиться работать по призванию. Это был оркестр местного «центра детского и юношеского творчества».

Из скопления музыкантов средних лет выделился толстяк со светлой шевелюрой. Лицо его показалось Стасику удивительно знакомым. И неприятным до скрежета в зубах…

Толстяк затянул:

– С чего начинается Родина…

Стасик отключил гитару.

– С гаммы, сука, до-мажор, – сказал Стасик, пакуя инструмент.

* * *

Стасик Беломор и Глеб Линевич нашли самый надежный и неприглядный способ ухода от реальности – сели на героин. Исполин среди наркотиков – единственный спутник, которому удавалось заполнять образовавшиеся пустоты в мечтательных душах. И, разумеется, временные эмоциональные облегчения порождали тягу к постоянным увеличениям дозы.

Беломор отдавал себе отчет в том, что не стоит без оглядки плыть к горизонту, теряя из виду берег. Линевич греб стилем баттерфляй. Предсказуемый исход был вопросом времени…

Беломору удалось пройти испытание антидепрессантами, нейролептиками, транквилизаторами, антиконвульсантами. Он даже бросил пить на целых восемь лет, оставив отдушиной только марихуану.

Освободившись из героинового плена, Стасик по знакомству пытался устроиться в рекламное агентство монтажником. В анкете он написал: «Музыкант без образования». Графа о пожеланиях к работе выглядела следующим образом: «Хочу, чтоб меня никто не трогал». И на работу его не взяли.

Далее – вакантное место сторожа в детском саду. Уютная комната для сна. Доступ в столовую. Главное – много свободного времени. Можно сбежать на репетицию. Можно читать. Можно сочинять на гитаре или высыпаться за все прожитые годы…

Дней десять Стасик отработал безукоризненно. Окурки выбрасывал за пределы детского сада. Употребление марихуаны умело замаскировывал. Даже на поварих умудрился произвести впечатление интеллигентного, воспитанного, проницательного и глубокого человека.

Тут объявился Линевич:

– Братан, можно я у тебя в коморке вмажусь?

– Нет, – возразил Беломор. – Чувак, это детский сад.

В голосе Глеба становилось все больше настойчивости и необъяснимого французского прононса:

– Не так опасны наркотики, как праведная жизнь и регулярная зарплата. Не ссы. Я аккуратно.

Стасик согласился. Наутро Линевич исчез. Последствия его пребывания обнаружил сменщик. Разумеется, тут же настучал директрисе. Властная женщина отпустила Беломора, как говорится, с Богом. Кому нужны в детском саду правоохранительные органы?..

Вместе с Линевичем исчезла гитара. Вишневого цвета «телекастер».

Стасику было наплевать на потерянную работу. Глеба он любил, как брата. И даже не обиделся. Но исчезновение гитары вынудило его разрыдаться. Где взять деньги на новый инструмент?..

* * *

Барабанщик Райт по-прежнему ремонтировал обувь…

Стасик явился, не предупреждая ударника о визите:

– Как дела? – спрашивает.

– Каждый месяц, – невозмутимо ответил Райт.

– Саня, – начал стонать Беломор, – Глебчик лошадь рабочую заложил. Хана. Вилы. Тапки. Тушите свет или займите денег…

Райт пожал плечами:

– Деньги не даю. Деньги портят.

– Не жмись, Райтик. Я чистый. Не пью. По вене не гоняю…

Тут Стасик замялся:

– И работа есть, – дополнил он.

– Деньги портят, – повторился Райт.

– Чужие – нет…

* * *

Стасик какое-то время бесцельно истаптывал газоны, переходил дороги на красный, размышлял…

Сначала его взгляд упал на памятник Пушкину в центре живописного бульвара. Кто-то из друзей красиво врал, что скульптор был поклонником Хендрикса. И никакого отношения этот бюст к русской литературе не имеет. Почему-то Стасику нравилось распространять этот бред.

Затем Стасик пересек площадь Ленина. Показал изваянию средний палец, не стесняясь скопления людей.

Подошел к дому Линевича. Лучший друг жил в квартире некогда обеспеченных родителей. Сплюнул в подъезде на побеленную стену. Вероятно, вспомнил высказывание Бальзака о том, что каждое большое состояние таит преступление. И плевком проявилась бессильная неприязнь…

На стук в дверь никто не ответил.

Кажется, я не уточнил, что к этому моменту существовала мобильная связь. Но телефон Глеба был отключен. Линевич исчез. Испарился, как лужа. Или необъятное море сдалось жадному солнечному свету…

Беломор искал друга семь дней. Семь дней он проходил мимо Пушкина, дерева с дуплом и Ленина. Звонил в дверь. Затем стучал с каждым днем все громче. Выходя из подъезда, начинал обзванивать знакомых проституток, музыкантов, бандитов, рыночных торгашей…

Глеба нигде не было. На пятый и шестой дни Стасик дверь чуть ли не взламывал. Кульминацией стала ровно неделя. Открыла заплаканная старушка. Беломор опоздал. Глеб умер на руках у собственной матери.

– Мы все умрем в наушниках, слушая друг друга, – прошептал Стасик над бездыханным телом.

За пышными проводами Линевича наступила прострация. Словно оборвалась последняя нить, хранившая от падения в пустоту. И разве что накопленные за жизнь песни служили надломленными крыльями.

С похорон прошло несколько затуманенных дней. Стасика разбудил звонок в дверь. На лестничной клетке стояла электрогитара. Тот самый «телек». Приключения инструмента навечно скрыты за плотной завесой тайны.

Стасик воображал множество версий событий. И пришел к выводу, что не совестливый рыночный кореш Глеба вернул гитару, а сам Господь Бог…

Тут следует дополнить, что я всегда восхищался способностью Стасика хранить внутри себя железобетонный стержень веры, способность принять и творчески выразить испытания, перебороть обстоятельства и превратить тоску в рок-н-ролл.

Но кто знал тогда, в далеком 2012-м, что настоящая беда еще впереди… Через два года не будет в Донецке гастролей мировых звезд эстрады… Не будет международных футбольных матчей… Не будет выставок современного искусства…

* * *

Стасик уехал на заработки в Крым. Работал в ресторанах, окружив себя юными выпускниками музыкального училища. Только фоновый ресторанный джаз не способен перекричать новости о первых обстрелах Донбасса.

Стасик Беломор и раньше что-то слышал о протестах в Киеве. Удивился митингам в Донецке. Референдум о переходе Крыма в состав России вызвал замешательство. История с сожжением протестующих в Одессе повергла в ужас.

Происходящее теперь – сон?..

За всеми этими событиями Стасик наблюдал с позиции растительного мира. А цветы на дождь повлиять не могут.

Дожди в мирном Крыму означали только завершение курортного сезона. А значит – пора домой…

Паром двигался вдоль стройки моста через пролив, раздвигая мутные морские воды. Изредка солнце делилось остатками тепла. Ветер разносил по палубе соломенные шляпы и капитанские фуражки. Случайный попутчик предложил Стасику выпить:

– Прекрати отнекиваться, – говорит. – Начинай отдакиваться!

И впервые за восемь лет Стасик согласился. И выдул половину бутылки залпом с остервенелой жадностью. Неизвестного происхождения коньяк вызвал эффект оазиса…

В Ростове, пересаживаясь с автобуса на автобус, Стасик продолжил пить. Потерял все заработанные деньги и паспорт. Документ нашли. Деньги, разумеется, растворились в толчее автовокзала безвозвратно.

Элла встретила бледную заросшую физиономию радостным возгласом:

– Любимый, ты вернулся!

За эти годы она стала покладистой женой. Работала в бухгалтерии супермаркета. Следила за графиком питания Даниила. Сынок тем временем познавал радости выпивки и соседских девчонок. На предложения родителей заняться музыкой неизменно отвечал:

– Все музыканты – педерасты!

– Есть исключения, – обижался Стасик.

– Например, Чарли Паркер, – пожимал плечами Даня.

В общем, отец семейства вернулся в Донецк из командировки без денег и без надежд.

Даня встретил папу следующим образом:

– Привет. Я пойду к деду в приставку поиграю…

И Стасик окончательно сорвался с катушек. Он пил до галлюцинаций. Черти и собаки маршировали по комнатам. Солнечные лучи не освещали этот хаос. Из хаоса выделялся только крик Эллы:

– Остановись!

И бутылка с грохотом врезалась в стену, фонтанируя осколками. Стасик матерился и угрожал до тех пор, пока не вспоминал о мятой купюре в кармане и возможности купить аптечный спирт.

…Изредка во мраке маячили огоньки каких-то сцен и репетиций. Какие-то люди, друзья, выпивка. Где-то поблизости мерещился ритмичный, как огромные часы, стук. Пахло сыростью или медикаментами. За минутным просветлением, вытрезвителем или больничной койкой снова начиналась темнота…

Маячками в темноте бродили окна, фонари и огни реклам. Из фона случайной вывески как-то выделился силуэт полной некрасивой женщины. Она попросила закурить.

– Красивый, – говорит.

– Красота в глазах смотрящего, – промычал Стасик, обнажая пробелы в зубах на краях улыбки. – Оскар Уайльд.

– Круто, – удивилась толстуха. – А я – Оленька. Зайдем в бар?

Баром она назвала тусклую убогую рюмочную. В воздухе утвердился кислый запах. Вокруг старомодного музыкального автомата толпились работяги. Уставшая буфетчица у стойки с нажимом уточнила: «Вы уверены?»

Стасик высыпал деньги перед буфетчицей, не считая. Долгов было столько, что фиксировать их количество не имело смысла.

– Не богат, – заметила Оленька.

– Ты проститутка? – спросил Стасик, глядя на собеседницу из-под насупленных бровей.

Оленька толкнула его в бок:

– А ты?

– Я – музыкант, – оскорбился Стасик.

– И чего ты хочешь, музыкант?

– Лечь в землю рядом с Глебом…

* * *

А вот я – мальчик из хорошей семьи. Начало моей биографии не предвещало дружбы с маргиналами и аутсайдерами.

Что же произошло?

В 15 лет я увлекся гитарой, услышав «The Beatles». Уроки игры в интернете меня мало привлекали. Учиться хотелось у бывалых. Или я подсознательно гнался за писательскими впечатлениями и копил человеческий материал. Не знаю.

В общем, я услышал множество противоречивых историй о каком-то Стасике Ковальском. И сразу понял, что хочу познакомиться с этим человеком. Мне говорили:

– Он наркоман… Он алкоголик… Не связывайся…

А Стасик запретил мне предлагать ему деньги за уроки, не имея за душой ни гроша. Такова была его принципиальная позиция. Такой вот он человек.

У нас сложилась крайне необычная дружба. Мы чем-то походили на героев музыкального фильма «Перекресток», где пожилой черный музыкант дает наставления юному энтузиасту. Мы отыграли около сотни совместных концертов. Мы протаскивали друг друга через какие-то проблемы. Строили планы…

Стасик часто выкрикивал на репетициях:

– Сколько можно объяснять, что такое гомофония?!

– Ты же сам слушаешь Элтона Джона? – язвил я, выводя своего учителя из равновесия.

Затем Стасик вовсе топал ногами, как персонаж мультфильма:

– Должен прозвучать обыкновенный гексахорд…

– Мне так говорил венеролог, – терялся наш басист. – Я помню, это ужасно чешется!

И так далее…

Сын Стасика, Даня, стал мне, как младший брат. Даже женился он на лучшей подруге моей ненаглядной стервозы. Благо, брак Даниила оказался крепче нашего. И не потому, что он подтвержден документально. Просто мне не удалось пройти витиеватый путь от любви к порядку. А Дане удалось. И я им по-настоящему горжусь.

К слову о браках…

Элла ушла от Стасика за неделю до «серебряной» годовщины. Говорит, он избил ее с пьяных глаз. И я ей верю. Ну, да, ладно…

* * *

Эта глава близится к завершению. Возможно, не слишком понятна связь стихотворения с рассказом. Нужно разъяснить.

Как-то после концерта мы поехали к Стасику. Его квартира пестрила паутиной и унынием. Мы выпили и разошлись по комнатам.

Наутро меня разбудил крик, доносящийся из кухни. Стасик донимал Эллу по телефону:

– Я тебе стихи написал… Хочешь прочту?.. Нет… Я все равно прочту… Слушай: «Доброй ночи, одиночество…»

Обижаться бессмысленно. К тому же с этим фриком я разделил бы все свои лучшие мысли безвозмездно. Знаю, что он поступил бы точно так же.

– Все вы женщины – стервы, – выкрикнул Стасик на прощанье. – Все вы – стервы!

Дождавшись конца разговора, я заглянул в дверной проем. На пыльном полу квартиры в окружении пустых бутылок и тощего кота сидел полоумный маньяк, бескорыстный шизофреник и поэт злосчастных семи нот. Он молотил по струнам, глядя в пол. Мелодия звучала гимном отрешенности. Ниспадала, задерживая дыхание, и взлетала птичкой, стремясь вырваться в открытую форточку. И, конечно, исчезнуть навсегда…

Что тут дополнить?

Талант может смириться и замолчать. Гений всегда одержим. У него нет дороги обратно.

4. Стерва

(Фиктивная смерть. Силиконовые запросы. Кит в аквариуме)

* * *

Думаю, главная героиня этой истории вызовет у многих снисходительную улыбку. Это – «дама с собачкой». К тому же в Ялте. Но разве гений Чехова лишает меня права сохранить действительность?

Пушкинская улица. Изнывающие от жары туристы. Между портретов, пейзажей и сувениров носятся детские возгласы – «мама, мороженое», «мама, лимонад».

С двух часов дня в тени деревьев выпивала разновозрастная компания. Профессиональных живописцев легко узнать по совокупности нелепой внешности и индифферентного поведения.

Иванов и Астахов смотрят вдаль многозначительно, как всегда. Игорь Агеев, самый молодой среди них, курит в позе роденовского мыслителя. Анна Олеговна страдальчески морщится от запаха спиртного. Соответственно, выпивает, задержав дыхание.

Я сразу почувствовал, что с духотой и зноем смешалась атмосфера тоски…

Я, как всегда, принимаю безучастный вид:

– Что такие томные? – спрашиваю. – Провели сравнительный анализ себя с Репиным?

– Заткнись, – истерически выдал пожилой Астахов.

– Запаха не слышно, – говорю, – а будто кто-то умер.

– Сергеич повесился, – всплакнула Анна Олеговна.

Игорек Агеев добавил:

– Отправился в облачное хранилище.

– От чего это вдруг? – удивляюсь.

– Похоронные ленты обычно гласят – «От родных и близких», – ответил Агеев, снова прикуривая.

Не могу сказать, что я хорошо знаком с этой компанией, но Антона Сергеевича знал, как бодрого ироничного человека. К тому же матерого ремесленника, склонного дружески издеваться над чужой творческой рефлексией.

С коллегами вел себя этот человек равнодушно. Амбиции давно распродал туристам в виде спешных и не слишком точных портретов. Заказчик-то не хочет видеть себя на портрете похожим. Заказчику главное – красивым…

В случае бесед на серьезные темы Сергеич чуть опускал глаза, будто в чем-то провинился. Рисуя молодую девицу – подмигивал своей натуре. Если муж это пресекал, Сергеич ссылался на нервный тик. Были даже случаи, когда смущенный супруг из чувства неловкости доплачивал.

Иванов и Астахов в один голос говорили:

– Самоубийство – грех. А ведь какой был человек…

Не вы ли, думаю, тайком от него выпивали за углом?!

Голос Анны Олеговны ностальгически вздрагивал:

– А ведь когда-то он за мной красиво ухаживал.

А не так давно говорила: «Похотливый старый кобель».

Затем начались коллективные рыдания. Особое внимание уделялось талантам покойника… Говорили о трепетной и ранимой душе, скрытой за грубыми мазками на полотнах… О размашистой творческой мысли за мелкими штрихами… О необходимости сохранить его творческое наследие…

Игорек Агеев дополнил:

– Ну, раз траур, значит – выходной.

Затем прошептал мне на ухо:

– Слушай, у меня старик хранил часть своих работ. Как думаешь, старперы купят их себе?

Мне стало противно. Я захотел незаметно исчезнуть…

* * *

Часа через три звонит Агеев. Грозится познакомить с каким-то черным музыкантом.

– У памятника Ленину в восемь, – говорит. – Родина-мать зовет встречать ястреба из Пентагона. Рассеем смуту в международных отношениях!

– Ты пьяный? – сразу понял я.

– Никак да, – ответил Агеев армейским тоном.

Парень действительно оказался черным. Русский язык он практически не понимал. Не без труда мы кое-что выяснили об этом человеке. Зовут его – Патрик. Играет на фортепиано. Родом из Теннесси. Зачем-то уточняет, что не женат.

– Ждем штучный товар из Перми, – сказал Агеев.

Штучным товаром оказались три девушки в вечерних платьях. Я обратил внимание на потрясающее сложение шатенки с крошечным терьером на руках.

Троица эта мне не понравилась: они не выражали никакой готовности отдыхать по нашему сценарию.

Солнце тем временем раскраснелось над горизонтом. Будто кто-то невидимый убавлял свет, как в театре. Волны нашептывали рифмы. Море, как разлитая краска, будто утаивало неизмеримое количество ненаписанных стихов, сюжетов и надежд.

– Мы рассчитывали на ресторан, – капризничали девушки.

– Вот он, – Агеев обвел рукой пляж. – Ресторан «У моря».

Тут же Игорек извлек три бутылки домашнего вина, сыр и дешевые шоколадки. На лицах девушек отразилось недопонимание.

И все же мы умостились на теплой гальке. Выпили и разговорились. Внимание подруг привлек в первую очередь Патрик. Его обаятельная улыбка и исковерканные акцентом русские слова обаяли пермских туристок.

Почему-то речь зашла о марихуане.

– Давно пора легализовать этот продукт деятельности природы, – заявил Агеев. – Никакая конституция не запретит мне картошку, помидоры, вино из винограда и коноплю.

Тут выяснилось, что одна из девушек – следователь.

Потом заговорили о моде.

– Люблю естественную красоту, – говорю я. – Избыток косметики – пошлость. Пластические вмешательства – рыночная форма подачи себя. И нет ничего прекраснее женщины утром в мужской рубашке.

Выясняется, что вторая девушка – администратор салона красоты со встроенными сиськами.

Осталась третья подруга. Та самая с терьером на руках. Ее необходимо выделить. Зовут – Даша.

Не помню, в каком контексте она сказала:

– То, что Крым прекрасен – это факт.

Патрик воодушевился. Обнял Дашу за талию. Ладонь тут же опустилась к упругой ягодице.

– Fuck… Is good…

Наш заокеанский друг схлопотал крепкую пощечину. Агеев несколько минут языком жестов и наглядностью миниатюр разъяснял, чем отличается «fuck» от «факт»…

Дальнейшая наша беседа обрела волнистый характер. Чередовались всплески эмоций с затяжными паузами.

Затем девушка-следователь сняла платье и побежала к морю. Агеев победоносно мне подмигнул и бросился следом. Тряся пластической хирургией, к воде направилась вторая подруга…

И Даша оказалась в окружении. Со стороны мы выглядели, как движущаяся реклама какого-нибудь международного фитнес-бренда: двое худощавых парней разных цветов кожи окружают вниманием рельефную красотку…

Я спросил:

– Как ваше настроение, Даша?

Этот ни к чему не обязывающий вопрос всегда вносит ясность в игру знакомства. Вернее, интонация, с которой звучит ответ.

– Нормально, – сухо ответила девушка.

– Как вам наше общество? Мы встретимся еще?

– Да, можно. Завтра у нас экскурсия. А после мы хотим поужинать в «Тифлисе». Присоединяйтесь.

Холодная, как горная река, девица умела проверять на вшивость ухажеров. Ресторан «Тифлис» – это непомерно высокие цены. Да и толку нас проверять-то?

– Думаю, да, – замялся я, перебирая в голове варианты, как тактично свалить.

…К двум часам ночи мы сдержанно распрощались, проводив девиц до гостиницы, а сами направились к Игорьку домой. Мой приятель вел себя крайне возбужденно. Все время поправлял ремень и приглаживал волосы.

– Фортуна с нами, чувак, – улыбался он. – Птичка в клюве. В смысле – в клетке. Ментовка попалась. Случай выбирает достойных…

Я вкратце изложил компаньону суть дела о приглашении на ужин. Впервые за шесть часов с его лица сошла улыбка.

– Нахрен, – вспыхнул Игорек. – В этом кабаке куриный бульон стоит, как минет на набережной.

– Вот и я о том же…

* * *

И наутро Агеев проснулся в скверном расположении духа. Беспрерывно курил, шагая из угла в угол. Надежда захлебывалась в бульоне ресторана «Тифлис».

– Идея, чувак, – оживился он, бросив очередной окурок в окно, – я спасу ситуацию!

– Под подушкой нашел деньги? Или «свинку» разобьешь? Нам штук 15 надо, не меньше.

– Работы старика… Иванов, Астахов и эта старая перда…

Игорек извлек из-под кровати тощую стопку подрамников с натянутыми на них пейзажами.

– Совсем наплевать, что человек умер? – спрашиваю.

– Не расстроится!

Светясь энтузиазмом, Игорек отправился на Пушкинскую улицу. Никогда он так бережно не относился к живописи…

* * *

Я бродил по Ялте, поддаваясь душному ветру. Глазел на девушек. Выпил бутылку пива у крохотной часовни. Из чернеющего силуэта священника выделялись блики двух осуждающих глаз. Будто он знал, что я пью и думаю о сексе в дверях курортного офиса Всевышнего…

Я подумал про этого полудурка – Игорька Агеева. Он – средний портретист у моря. При первой встрече откровенничал со мной о том, что короткий детородный орган – плата за безразмерный талант в живописи. И, честно говоря, меня всегда раздражала в людях чрезмерная активность.

Никогда не понимал активистов. Фанатиков своего дела понимаю. Это другое. Но неужели существуют рыбаки, что гонятся за уловом больше, чем за временным отчуждением от действительности?

К тому же, все войны на свете развязали активисты, идейные, партийные, религиозные… По-моему, все это – набор оскорблений.

Ладно… Заносит в дебри… К тому же Агеев заждался… Мне уже интересно, чем это все кончится…

Ресторан «Тифлис» выглядел внушительно. За металлическими воротами – уютная архитектура без пошлой роскоши. Беседки окружены зеленью и клумбами. Запахи чувствуются с улицы.

В манерах Игорька появился подлинный аристократизм. Нелепый уличный портретист проявился лишь на несколько секунд:

– Отдал всю стопку за десятку, – вздохнул он. – Так они ценят его творческое наследие, жлобы… Пришлось звать Патрика. Он доплатит.

Мы ждали минут 45. Заходить в ресторан самим не имело смысла. Часы предвещали разочарование.

Успевший приуныть за это время Агеев снова оживился:

– Знаю, – говорит, – одну шашлычную…

Дальнейшие события вырастали на горизонте, как грибы. Знатно перекусив, мы направились на Массандровский пляж. Там выпивали с моими знакомыми из Донецка. Затем образовалась какая-то съемочная группа. (Чуваки снимали репортаж о жизни в Крыму после присоединения к России.) Потом мы пристали к трио уличных музыкантов. Я одолжил у гитариста инструмент. Заработал рублей 200.

– Оставь бедным, – гордо отмахнулся Игорек.

Финал – безымянный полупустой кабак у моря. В аквариуме плавала огромная рыбина.

Я громко потребовал песню «Brown Sugar». И меня осенило:

– Это – кит, – указываю на рыбу. – Кит Ричардс!

Затем минуты три объяснял Патрику языком жестов значение русской транскрипции имени «Keith».

Завершение вечера утонуло в бутылке вина. Помню только россыпь звезд и блуждающую луну. И убаюкивающий шум прибоя. И ветерок, которому чужды разочарования и проблемы, свободный и ненавязчивый, как молодость…

* * *

Утром я лечился соленой минеральной водой. Принял твердое решение не выпивать хотя бы несколько дней. Слишком густым туманом такие ночи окутывают мир по утрам…

Звонит Агеев:

– Жека, Джек, Джонни…

– Что?

– Джованни, Евгений…

– Что, бля?!

– Бляди пермские звонили!

– И? У тебя что, деньги остались?

– Да… Рублей 700… Нет… Похер, номер они твой просят.

– И что я с ними делать буду?

– Узнай, чего хотят.

Тут элемент интриги действительно разросся до всеобъемлющих масштабов. Следующие минут тридцать я не мог думать ни о чем, кроме этой троицы туристок.

Звонок. Я сразу узнал голос Даши.

– Как настроение? – спрашивает.

– Как в кабинете эндоскопии…

– Проведем время вместе?

…Я зашел в отель «Ореанда». От персонала стыдливо отводил глаза. Шел по коридорам с опаской.

За указанной дверью – уютный номер в бежевых и бордовых тонах. Гардины были плотно задернуты, чтобы солнечный свет не конфликтовал с блеклым ночником. Пахло древесными духами. В центре композиции – обмотанная полотенцем Даша. Мне показалось, что я все еще сплю…

– Девчонки поехали в Херсонес, – спокойно сказала Даша.

– Получается, что они «в», а ты «на» Херсонес?

Как бы хвастливо ни звучал финал этой главы, зачем вычеркивать воспоминания?!

Я вряд ли забуду это причудливое созвездие родинок на заднице и сжатые в кулаке струны волос. И, конечно, чертового терьера, что настойчиво грыз мою ногу. В жизни не встречал более ревнивой твари…

Лениво потягиваясь, Даша зачем-то сказала:

– Мне кажется, ты притворяешься бездомным кобелем. Я думаю, у тебя есть хозяйка.

– Звучит как-то трагично.

– Я угадала?!

– Возможно…

– Ты так много стихов мне читал про женщин, но совсем не умеешь ими манипулировать.

– Просвети меня, свет очей…

– Возвращаешься в Донецк, меня забываешь, падаешь на колено и говоришь: «Я с тобой рядом, что бы ни случилось».

– Пробовал. Уже не работает.

* * *

Самая примечательная деталь этой истории – Антон Сергеевич, тот самый художник – жив и здоров. Он запил на несколько недель в Севастополе. Зачем и каким образом распространилась легенда о самоубийстве – черт его знает.

Рассказал мне об этом заметно постаревший за пару лет Астахов. Его до сих пор можно встретить на Пушкинской улице с набором карандашей и выставкой с десяток шаржей.

Судьба остальных героев – загадка. На удивление, в социальных сетях найти мне удалось только Патрика. За несколько лет он мне ни разу не ответил.

Так или иначе, хеппи енд…

5. Я с тобой рядом

(Архитектура минорной пентатоники. Композиционные особенности тоски)

* * *

Эти строчки собирались воедино несколько лет. Начало их – студенчество, молодость, навязчивая идея любви.

Донбасская академия строительства и архитектуры располагается за городом. Среди густых посадок и унылой сталинской застройки вырастают разрозненные корпуса. Там царит особая атмосфера не отчуждения, нет, скорее – свободы. Какой-то обособленности, независимости…

Начнем с художника Леши Муда. Его шотландский килт, ирокез и избыток пирсинга свидетельствуют о своеобразной душевной организации.

Он говорит:

– Моя мотивация писать картины – женщины. А высшая похвала художнику – благодарная, теплая и влажная – она самая… Остальное – фикция!

Помню, как в свете косых солнечных лучей этот персонаж изображал на стене питейного заведения фигуры собственной тенью, артистично их озвучивал и восторженно хохотал.

Я тогда подумал: «Леша – псих. Он – самый одаренный живописец из всех, кого я знаю. Завтра он засядет за свои бесчисленные холсты и, как сказал бы Хемингуэй: „истечет над ними кровью“. А сегодня его веселит такая глупость…»

Дальше – Литл Максон. Его прозвище оправдано любовью к чикагскому блюзу и кратковременному увлечению игрой на губной гармошке. Гоша Савенко примечателен сочетанием наблюдательности, прагматичности и тяги к спиртному.

Гоша говорил:

– Вот смотрите, кафедра религиоведения раньше была кафедрой научного коммунизма. А преподавательский состав за 25 лет не изменился! Выпьем же за понимание…

Теперь местные звезды: Тоша Десятка, Ник Цыба, Владик Сайка и Бося Поздняк. Эти засранцы сделали коллективное селфи в общежитии на фоне совокупления Ника Цыбы с какой-то первокурсницей. Додумались опубликовать это дело. Фото облетело тысячи закоулков интернета. Собрало около полумиллиона просмотров. Когда их выпускали из тюремной камеры ректората, студенты встречали их аплодисментами, которым позавидуют оскароносные артисты.

В завершение списка Дима Куб – парень с внешностью католического Иисуса, подрабатывавший рытьем могил… И нелепый добродушный человек Санька Пожарский…

(На самом деле эти пунктирные уточнения не существенны. И вкратце я обрисовал коллектив, чтобы никому из свидетелей событий не было обидно.)

Выпивали мы всей этой толпой на скамейках у рюмочной «Крамница». Ее блеклая вывеска гласила: «Студенческие закуски, напитки, поминальные обеды».

Зачем-то Леша Муд сказал:

– Мы встретим тысячи лиц, а нужны единицы…

Думаю, именно такие типы, как он, сдержали мое желание бросить архитектурный факультет и поступить в музыкальное училище. И я тешил себя мыслями о плеяде архитекторов, ставших музыкантами: Коваль и Федотов из любимой группы «Дикий Мед», Романов из легендарного «Воскресения»…

К слову, сходство таких творческих ниш, как музыка и архитектура, выявляются легко. Они – хроника мира, созданная кощунственным заказчиком. В равной степени они зависимы от денег. И так далее…

Ладно. Вернемся в «Крамницу».

Мы выпивали и глазели на девчонок. Как правило, они отвечали нам презрительными взглядами. Объясняется это тем, что выпивали мы активно. Настолько, что у меня случился провал в памяти, из которого по крупицам стали выделяться короткое черное платье, угловатые черты лица и сучий взгляд. Стройная крашеная блондинка восходила над похмельем, как древнегреческая богиня рассвета над простым смертным…

Юля сказала:

– Просил отвести поссать за гаражи, вот я и веду! Всегда мечтала, чтоб ко мне катил яйца за гаражами выпивший жираф.

Так мы и познакомились. И практически сразу стали жить вместе. Вероятно, обоим интересно было выяснить, надолго ли притягиваются противоположности?

* * *

Мы вели нормальный студенческий образ жизни: пили, гуляли, изучали биологическое строение друг друга.

Юля научилась пресекать мою творческую рефлексию.

– Меня никто не хочет понять, – стонал я, терзая гитару.

– Я хочу, – отвечала Юля, подмигивая.

– Ты же просто хочешь секса?!

– И ты меня понимать научился…

Выдохнув мы загорались идеей очередной вечеринки…

Круг общения моей жены состоял из холеных ребят. Особенно выделялась парочка невозмутимых парней. Я не сразу догадался, что их изысканность – форма застенчивой пакости, а маска тактичности скрывает гомосексуализм.