Читать онлайн Никогда, никогда бесплатно

Никогда, никогда

Colleen Hoover, Tarryn Fisher

NEVER NEVER

Copyright © 2015 by Colleen Hoover and Tarryn Fisher

© Татищева Е., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Часть I

1

Чарли

Грохот! На грязный линолеум падают книги. Они скользят несколько футов, затем останавливаются у ног. У моих ног. Я не узнаю ни черных босоножек, ни красных ногтей на ногах, но они двигаются, когда я приказываю им это сделать, значит, они, должно быть, мои. Ведь так?

Раздается звонок. Пронзительный.

Я вздрагиваю, мое сердце бешено колотится. Мой взгляд движется слева направо, пока я осматриваю окружающую обстановку, стараясь не выдать себя.

Что это был за звонок? Где я?

В комнату быстро входят парни и девушки с рюкзаками, они болтают и смеются. Это был школьный звонок. Они садятся за столы, громко переговариваясь между собой. Я замечаю движение возле своих ног и дергаюсь от неожиданности. Кто-то нагнулся и собирает книги, упавшие на пол; раскрасневшаяся девушка в очках. Прежде чем выпрямиться, она поднимает глаза, и, кажется, во взгляде читается страх, затем поспешно уходит. Все смеются. Я оглядываюсь по сторонам, и мне кажется, что они смеются надо мной, но нет, они смеются над девушкой в очках.

– Чарли! – кричит кто-то. – Ты это видела? – Затем после паузы: – Чарли… что с тобой… эй…?

Мое сердце колотится быстро, так быстро.

Где это? Почему я не могу вспомнить?

– Чарли! – шипит кто-то. Я оглядываюсь.

Чарли? Кто это?

Тут так много детей; светловолосые, с растрепанными волосами, темно-русыми волосами, в очках, без очков…

Входит мужчина с портфелем и кладет его на стол.

Учитель. Я нахожусь в классе, а это учитель. Старшая школа или колледж? Интересно.

Я резко встаю. Я нахожусь не там, где должна находиться. Все сидят, а я стою… иду.

– Куда вы направляетесь, мисс Уинвуд? – Учитель смотрит на меня поверх своих очков, просматривая стопку каких-то бумаг. Он с силой швыряет их на свой стол, и я вздрагиваю. Должно быть, я и есть мисс Уинвуд.

– У нее колики! – кричит кто-то. Все хихикают. Я чувствую, как по спине и рукам пробегает холод. Они смеются надо мной, но я не знаю, кто эти люди.

Какая-то девушка говорит:

– Заткнись, Майкл.

– Не знаю, – отвечаю я, впервые слыша свой голос. Он слишком тонкий. Прочищаю горло и пытаюсь заговорить снова. – Я не знаю. Я не должна быть здесь.

Снова слышится смех. Я смотрю на постеры на стенах, вижу на них лица президентов, под ними напечатаны даты. Урок истории? Старшая школа.

Этот мужчина – учитель – склоняет голову набок, как будто я сморозила какую-то глупость.

– А где еще вы должны быть в тот день, когда вам надо писать тест?

– Я… я не знаю.

– Сядьте, – говорит он. Я не знаю, куда мне идти, если сейчас уйду. Поворачиваюсь и возвращаюсь на место. Девушка в очках поднимает глаза и смотрит на меня, когда я прохожу мимо. И почти так же быстро отводит взгляд.

Как только я сажусь, учитель начинает раздавать тесты. Он ходит между столами и бесцветным монотонным голосом объясняет, какой процент результат этого теста составит от нашей итоговой годовой оценки. Дойдя до моего стола, он останавливается, хмуря брови, так что между ними образуется глубокая складка.

– Не знаю, чего вы пытались добиться. – Он тычет в мой стол толстым указательным пальцем. – Что бы это ни было, мне это надоело. Еще одна выходка, и я отправлю вас к директору. – Он швыряет тест на стол передо мной и идет по ряду дальше.

Я не киваю и вообще ничего не делаю. Я пытаюсь решить, что делать. Объявить всему классу, что я понятия не имею, кто я и где я… или попросить его отойти в сторону и сообщить об этом тихо. Но он сказал, что больше не потерпит моих выходок. Мой взгляд падает на лист бумаги, лежащий передо мной. Остальные уже склонились над своими заданиями, царапая карандашами по бумаге.

Четвертый урок

История

Мистер Далкотт

На листе есть графа для имени. Я должна вписать свое, но я не знаю, как меня зовут. Он назвал меня мисс Уинвуд.

Почему я не узнаю свою собственную фамилию? Или почему не понимаю, где я нахожусь?

Или кто я такая.

Все склонили головы над своими заданиями, кроме меня. А я сижу и смотрю перед собой. Мистер Далкотт сверлит меня взглядом из-за своего стола. Чем дольше я сижу, тем его лицо становится краснее.

Время идет, но мой мир остановился. Наконец мистер Далкотт встает и открывает рот, чтобы что-то мне сказать, но тут звенит звонок.

– Положите свои работы на мой стол, когда будете выходить, – говорит он, по-прежнему не сводя глаз с моего лица. Все выходят за дверь. Я встаю и следую за ними, потому что не знаю, что еще делать. Смотрю в пол, но все равно чувствую его ярость. Я не понимаю, почему он так злится на меня. Теперь я в коридоре, по обе стороны которого тянутся ряды синих шкафчиков.

– Чарли! – кричит кто-то. – Чарли, подожди!

В следующую секунду меня берут под руку. Я ожидаю, что это та девушка в очках, не знаю почему. Но это не так. Зато теперь знаю, что меня зовут Чарли. Чарли Уинвуд.

– Ты забыла свой рюкзак, – говорит она, протягивая белый рюкзак. Я беру его, гадая, нет ли в нем бумажника с водительскими правами. Она продолжает держать меня под руку, пока мы идем по коридору. Девушка ниже меня, с длинными темными волосами и карими наивными глазами, занимающими половину ее лица. Потрясающая и красивая.

– Почему ты вела себя так странно? – спрашивает она. – Ты сшибла на пол книги Креветки, а потом отключилась.

Я чувствую аромат ее духов; он мне знаком и кажется чересчур сладким, как будто это благоухают и требуют внимания миллионы цветов. Вспоминаю о той девушке в очках, о выражении ее лица, когда она нагнулась, чтобы собрать свои книги. Если я это сделала, то почему ничего не помню?

– Я…

– Сейчас обед, так почему ты идешь туда? – Она тянет меня в другой коридор, и мы проходим мимо других учеников. Они смотрят в мою сторону… бросают мимолетные взгляды. Я гадаю, знают ли они меня и почему я сама себя не знаю. Не знаю, почему не говорю об этом ей или мистеру Далкотту, почему не останавливаю кого-нибудь, чтобы сообщить, что я не знаю, кто я и где я нахожусь. К тому времени, когда я начинаю думать об этом всерьез, мы уже проходим через двустворчатые двери и оказываемся в кафетерии. Здесь шумно и царит многоцветье; от каждого из окружающих меня тел исходит свой собственный неповторимый запах; из-за яркого света флуоресцентных ламп все вокруг кажется уродливым. О боже. Я хватаюсь за свою рубашку.

Девушка, держащая меня под руку, что-то бормочет. Эндрю это, Марси то. Ей нравится Эндрю, и она терпеть не может Марси. Я не знаю, кто они такие. Она ведет меня к очереди за едой. Мы берем салат и диетическую кока-колу и ставим наши подносы на один из столов. За ним сидят четыре парня и две девушки, и до меня доходит, что, когда к ним присоединимся мы, девушек за столом станет столько же, сколько и парней. Все они смотрят на меня, явно чего-то ожидая, как будто я должна что-то сказать или что-то сделать. Единственное свободное место находится рядом с парнем с темными волосами. Я медленно сажусь и кладу ладони на стол. Его взгляд устремляется на меня, затем он склоняется над своим подносом с едой. Я замечаю крошечные капельки пота на его лбу, прямо под волосами.

– Вы двое иногда ведете себя так нелепо, – говорит светловолосая девушка, сидящая напротив. Она смотрит то на меня, то на парня, рядом с которым я сижу. Тот отрывает взгляд от своих макарон, и тут до меня доходит, что он не ест, а только размазывает еду по тарелке. Он так и не проглотил ни куска, хотя кажется, будто всецело занят едой. Парень глядит на меня, я гляжу на него, затем мы оба глядим на светловолосую девушку.

– Случилось что-то такое, о чем нам следует знать? – спрашивает она.

– Нет, – одновременно отвечаем мы.

Он мой парень. Я понимаю это по тому, как все они смотрят на нас. Он вдруг улыбается мне, показав белоснежные зубы, и обвивает рукой мои плечи.

– У нас все хорошо, – отвечает он, сжав мое предплечье. Я невольно напрягаюсь, но, когда вижу шесть пар глаз, глядящих на мое лицо, подаюсь в его сторону и подыгрываю ему. Страшно не знать, кто ты такая, и еще страшнее думать, что ты что-то скажешь или сделаешь не так. Теперь я боюсь, боюсь по-настоящему. Это зашло слишком далеко. Если я сейчас что-то скажу, то буду выглядеть… сумасшедшей. Похоже, от демонстрации его привязанности ко мне все расслабляются. Все, кроме… него самого. Они снова начинают разговаривать между собой, но все произносимые ими слова сливаются: американский футбол, вечеринка, опять американский футбол. Парень, сидящий рядом со мной, смеется и присоединяется к их разговору, при этом его рука ни на миг не покидает мои плечи. Остальные называют его Сайласом, а меня Чарли. Темноволосую девушку с большими глазами зовут Анника. Что касается имен всех остальных, то в этом шуме я их забываю.

Наконец обед подходит к концу, и мы все встаем. Я иду рядом с Сайласом, или, вернее, он идет рядом со мной. Понятия не имею, куда направляюсь. Анника шагает, держа меня под руку и болтая о тренировке группы поддержки. От ее болтовни у меня начинается клаустрофобия. Когда мы доходим к ответвлению коридора, я подаюсь к ней и тихо, так, чтобы мои слова могла услышать только она, спрашиваю:

– Ты не могла бы проводить меня на следующий урок? – Ее лицо становится серьезным. Она отходит, чтобы сказать что-то своему парню, затем снова берет меня под руку.

Я поворачиваюсь к Сайласу.

– Анника проводит меня на следующий урок.

– Хорошо, – отвечает он, и на его лице отражается облегчение. – Увидимся… позже. – И идет в противоположном направлении.

Как только он скрывается из виду, Анника поворачивается ко мне.

– Куда он идет?

Я пожимаю плечами.

– На урок.

Она качает головой, будто недоумевая.

– Я вас не понимаю. То вы друг на друга не надышитесь, то ведете себя так, будто вам невыносимо находиться в одной комнате. Тебе действительно надо принять решение насчет него, Чарли.

Она останавливается перед дверью.

– Это я… – отвечаю я, чтобы посмотреть, станет ли она возражать. Она не возражает.

– Позвони мне потом, – говорит она. – Я хочу знать, что было вчера вечером.

Я киваю. Когда она исчезает в толпе, вхожу в класс. Не знаю, куда мне сесть, и потому дохожу до заднего ряда и сажусь у окна. Я явилась рано, поэтому открываю свой рюкзак. Между парой блокнотов и косметичкой лежит бумажник. Я достаю его, открываю и вижу водительские права с фото улыбающейся девушки с темными волосами. Мое фото.

Шарлиз Маргарет Уинвуд

2417, Холкорт-уэй

Новый Орлеан, Луизиана

Мне семнадцать лет. Мой день рождения – двадцать первое марта. Я живу в Луизиане.

Вглядываясь в фотографию в левом верхнем углу, я не узнаю лица. Это мое лицо, но я никогда не видела его. Я… хорошенькая. И у меня есть всего двадцать восемь долларов.

Класс заполняется учениками. Стул, стоящий рядом со мной, остается свободным, и такое впечатление, будто все боятся меня. Это урок испанского языка. Учительница молодая и хороша собой; ее зовут миссис Кардона. Она не смотрит на меня так, будто ненавидит меня, как это делают многие другие. Мы начинаем с временных форм испанских глаголов.

У меня нет прошлого. У меня нет прошлого.

Через пять минут после начала урока дверь класса открывается. Входит Сайлас, опустив глаза. Мне кажется, он пришел, чтобы что-то мне сказать или принести. Я напрягаюсь, готовая притвориться, но миссис Кардона шутливо комментирует его опоздание. Он садится на единственный свободный стул, тот, что стоит рядом со мной, и смотрит прямо перед собой. Я смотрю на него и не свожу глаз, пока он наконец не поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня. По его щеке стекает струйка пота.

Его глаза широко раскрыты. Широко… совсем как мои.

2

Сайлас

Три часа.

Прошло почти три часа, а мой мозг все еще окутан мглой. Нет, не мглой и даже не густым туманом. Я чувствую себя так, будто брожу по комнате в кромешной тьме, пытаясь найти выключатель.

– Ты в порядке? – спрашивает Чарли. Я смотрю на нее уже несколько секунд, пытаясь отыскать хоть что-то знакомое в лице, которое по идее должно казаться мне самым знакомым.

Ничего.

Она опускает глаза на свой стол, ее густые темные волосы падают между нами, словно занавес. Мне хочется рассмотреть ее получше. Мне надо отыскать в ней что-то знакомое, что-то такое, за что можно уцепиться. Хочется предсказать какую-нибудь родинку или веснушку на ее коже прежде, чем увижу, потому что мне необходимо хоть что-нибудь узнаваемое. Что-нибудь такое, что могло бы убедить меня в том, что я не схожу с ума.

Наконец она поднимает руку и заправляет волосы за ухо. И смотрит на меня широко раскрытыми и совершенно незнакомыми глазами. Складка между ее бровями становится глубже, и она начинает кусать подушечку своего большого пальца.

Она беспокоится обо мне. А может быть, о нас.

О нас.

Я хочу спросить, известно ли ей, что могло случиться со мной, но мне не хочется пугать ее. Как мне объяснить, что я не знаю ее? Как мне объяснить это хоть кому-либо? Последние три часа я пытался вести себя как ни в чем не бывало. Сперва был уверен, что принял какой-то запрещенный законом наркотик, заставивший меня отключиться, но это не похоже на отключку. Это непохоже на наркотическое или алкогольное опьянение, хотя понятия не имею, откуда мне это известно. Ведь я не помню вообще ничего, кроме последних трех часов.

– Эй. – Чарли поднимает руку, будто хочет коснуться меня, но затем опускает ее. – С тобой все хорошо?

Я хватаюсь за рукав своей рубашки и стираю пот со лба. Когда она снова смотрит на меня, я вижу в ее глазах тревогу. Я заставляю свои губы изобразить улыбку.

– Все хорошо, – бормочу я. – Просто у меня была тяжелая ночь.

Как только я это говорю, меня передергивает. Я понятия не имею, как мог провести минувшую ночь, и если девушка, сидящая рядом, и правда моя подружка, то, вероятно, такой ответ ее не успокоит.

Она склоняет голову набок, и один ее глаз чуть заметно дергается.

– Почему эта ночь была тяжелой?

Черт.

– Сайлас. – Голос донесся откуда-то спереди. Я поднимаю голову. – Прекратить болтовню! – говорит учительница и продолжает свои объяснения, не заморачиваясь на мою реакцию на ее слова. Я бросаю короткий взгляд на Чарли, затем сразу же опускаю глаза на стол. Пальцами обвожу буквы имен, которые кто-то вырезал на дереве. Чарли все еще смотрит на меня, но я не обращаю на нее внимания. Я переворачиваю руку и провожу двумя пальцами по мозолям на внутренней стороне ладони.

Значит ли это, что я работаю? Зарабатываю на жизнь стрижкой газонов?

Может быть, это от игры в американский футбол. В обеденный перерыв я решил понаблюдать за теми, кто окружает меня, и выяснил, что после полудня у меня должна быть тренировка по американскому футболу. Я понятия не имею, в какое время и в каком месте она будет проходить, но в последние часы я каким-то образом продержался, не зная, когда и где я должен быть. Пусть сейчас у меня и нет никаких воспоминаний, но оказывается, мне очень хорошо удается делать вид, будто это не так. Может быть, даже слишком хорошо.

Я ощупываю другую свою ладонь и обнаруживаю мозоли и на ней.

Может быть, я живу на ферме.

Нет, это не так.

Не знаю, откуда я это знаю, но, даже ничего не помня, каким-то образом чувствую, какие мои предположения правильные, а какие нет. Возможно, я делаю это методом исключения, а не с помощью интуиции или памяти. Например, мне кажется, что парень, живущий на ферме, не стал бы носить одежду, которая на мне. Красивая одежда. Модная? Я смотрю на свою обувь и думаю, что если бы кто-то спросил меня, богаты ли мои родители, то ответил бы: «Да, богаты». Хотя и не понимаю, почему, поскольку не помню своих родителей.

Я не знаю, где живу, не знаю, с кем живу и на кого похож больше – на своего отца или свою мать.

Я даже не знаю, как выглядит мое лицо.

Я резко встаю, отодвигая стол на несколько дюймов вперед. Все в классе поворачиваются ко мне – все, кроме Чарли, поскольку она и так не сводила с меня глаз с тех пор, как я сел. И ее взгляд не кажется мне ни любопытным, ни добрым.

Он кажется мне обвиняющим.

Учительница смотрит на меня сердито, но, похоже, она ничуть не удивлена тем, что внимание всех учеников приковано ко мне, а не к ней. Она просто стоит, ожидая, когда я объясню причину, по которой помешал вести урок.

Я сглатываю.

– Мне надо в туалет. – Мои губы слипаются, во рту пересохло. В мыслях царит хаос. Не ожидая разрешения, я иду к двери. И чувствую, что все смотрят на меня, когда я толкаю ее.

Я иду направо и дохожу до конца коридора, так и не найдя туалет. Затем возвращаюсь назад, прохожу мимо двери класса и иду дальше, пока не нахожу туалет. Я толкаю дверь, надеясь, что там никого не будет. Но нет, кто-то стоит у писсуара, спиной ко мне. Я поворачиваюсь к раковине, но не смотрю в зеркало, а уставляюсь на раковину, схватившись за ее края и крепко сжав их. И делаю вдох.

Если я посмотрю на себя, мое отражение, возможно, пробудит во мне какое-то воспоминание, а может, подарит мне хоть какое-то чувство того, что я себя узнаю. Хоть что-нибудь.

Парень, который несколько секунд назад стоял у писсуара, теперь стоит рядом, прислонившись к раковине и сложив руки на груди. Когда я бросаю на него взгляд, он пристально смотрит на меня. Волосы у него такие светлые, что кажутся почти белыми, а кожа такая бледная и почти просвечивающая, что он напоминает медузу.

Я помню, как выглядят медузы, но понятия не имею, что увижу, когда посмотрю на себя в зеркало?

– Погано выглядишь, Нэш, – с ухмылкой говорит он.

Нэш?

Все остальные зовут меня Сайласом. Должно быть, Нэш моя фамилия. Я бы хотел заглянуть в свой бумажник, но в кармане у меня его нет. Там лежит только пачка денег. Бумажник был в числе первых вещей, которые я попытался найти после… ну, после того, как все случилось.

– Да, чувствую я себя не очень, – ворчу я в ответ.

Несколько секунд парень не отвечает. Он просто продолжает смотреть на меня так же, как в классе смотрела Чарли, но с меньшей тревогой и с куда большей уверенностью. Он ухмыляется и, перестав прислоняться к раковине, выпрямляется, но росту в нем все равно оказывается на дюйм меньше, чем во мне. Он делает шаг вперед, и по его глазам я вижу, что он приближается ко мне не из-за беспокойства о моем здоровье.

– Мы с тобой все еще не разобрались с тем, что произошло в пятницу вечером, – говорит он мне. – Ты пришел сюда за этим? – Его ноздри раздуваются, а руки опускаются по бокам, дважды сжимая и разжимая кулаки.

Пару секунд я мысленно спорю сам с собой, понимая, что если сейчас сделаю шаг в сторону, то буду выглядеть как трус. Но мне также ясно, что если сделаю шаг вперед, то это будет означать, что я бросаю ему вызов, а мне сейчас совсем не хочется этого делать. Он явно имеет претензии ко мне, и то, что я сделал пятничным вечером, что бы это ни было, здорово разозлило его.

Я нахожу компромиссное решение и вообще никак не реагирую. Старайся выглядеть невозмутимо.

Я лениво переключаю внимание на раковину и кручу один из кранов, пока из него не начинает течь струя воды.

– Прибереги это для игры, – говорю я и тут же хочу взять свои слова обратно. Я не учел, что он, возможно, вообще не играет в американский футбол. Я предположил, что он состоит в команде, сделав такой вывод из-за его габаритов, но если это не так, то моя реплика прозвучала просто глупо. Я затаиваю дыхание и жду, что он поправит меня или вызовет на бой.

Но он не делает ни того, ни другого.

Он пялится на меня еще несколько секунд, затем выходит за дверь, по дороге нарочно толкнув меня плечом. Я набираю воды в ладони и пью. Затем вытираю рот тыльной стороной руки и смотрю в зеркало. На себя самого.

На Сайласа Нэша.

Ну что это за имя, черт возьми?

Я без всяких эмоций гляжу в незнакомые мне темные глаза. У меня такое чувство, будто прежде я никогда их не видел, хотя наверняка смотрел в эти глаза каждый день с тех самых пор, как достаточно подрос, чтобы доставать до зеркала.

Этот человек в зеркале мне так же незнаком, как и девушка, которую я – по словам парня по имени Эндрю – «трахаю» уже два года.

– Кто ты? – шепчу я ему.

Дверь туалета начинает медленно открываться, и мой взгляд перемещается с моего отражение на отражение двери. Появляется рука, держащая ее. Узнаю блестящий красный лак на ногтях. Девушка, которую я «трахаю» уже два года.

– Сайлас?

Я выпрямляюсь и поворачиваюсь лицом к двери, когда Чарли заглядывает внутрь. Она встречается со мной взглядом, но только на две секунды, затем отводит глаза и оглядывает остальную часть туалета.

– Тут нет никого, кроме меня, – говорю я. Она кивает и заходит, хотя и крайне нерешительно. Мне бы очень хотелось знать, как успокоить ее, как сказать, что все в порядке, чтобы она ничего не заподозрила. Мне также хотелось бы, чтобы я помнил ее. Чтобы помнил хоть что-то о наших отношениях, потому что я хочу сказать ей, что произошло. Мне это необходимо, необходимо, чтобы кто-то знал и чтобы я мог задать этому человеку вопросы.

Но как парень может сказать своей девушке, что он понятия не имеет, кто она такая? И кто такой он сам?

Он не станет ничего ей говорить. Он будет притворяться, как притворяется и со всеми остальными.

В ее глазах читаются вопросы, сотня немых вопросов, и мне хочется уклониться от них всех.

– Со мной все в порядке, Чарли. – Я улыбаюсь, потому что вроде должен ей улыбаться. – Просто сейчас я чувствую себя не самым лучшим образом. Возвращайся на урок.

Она не двигается с места. И не улыбается.

Чарли продолжает стоять, будто не слышала меня. Она напоминает мне фигурку животного на пружине, на которых дети катаются на площадках для игр. Нажимаешь на такую, а она сразу же снова занимает свое прежнее положение. Вот и Чарли такая же – мне кажется, что если надавить спереди на ее плечи, она отклонится назад, стоя на том же месте, и сразу же подастся обратно вперед.

Я не помню, как называются подобные штуки, но отмечаю про себя, что каким-то образом помню их. За последние три часа я много чего отметил про себя.

Я учусь в выпускном классе старшей школы.

Меня зовут Сайлас.

Возможно, моя фамилия Нэш. Мою девушку зовут Чарли. Я игрок школьной команды по американскому футболу.

Я знаю, как выглядят медузы.

Чарли закидывает голову назад, и уголок ее рта слегка дергается. Губы на мгновение приоткрываются, и я слышу ее нервное дыхание. Когда она наконец начинает произносить слова, мне хочется спрятаться от них. Хочется попросить ее закрыть глаза и досчитать до двадцати, чтобы я мог убраться туда, где не буду слышать ее вопроса.

– Как моя фамилия, Сайлас?

Ее голос подобен дыму. Мягкий и едва уловимый, а затем исчезающий.

Не знаю, то ли дело в том, что у нее очень хорошо развита интуиция, или в том, что мне плохо удается скрывать тот факт, что я ничего о ней не знаю. Секунду раздумываю над тем, говорить ей о том, что со мной произошло, или нет. Если скажу ей и она мне поверит, то, возможно, сможет ответить на многие мои вопросы. Но если я ей скажу, а она не поверит

– Детка, – говорю я, небрежно смеясь. Называю ли я ее деткой? – Какой странный вопрос.

Она поднимает ногу, которая, как мне казалось, прилипла к полу, и делает шаг вперед. Затем еще. Она идет ко мне и останавливается примерно в футе от меня; достаточно близко, чтобы я мог ощутить ее запах.

Аромат лилий.

От нее пахнет так же, как от лилий, и я не понимаю, как могу помнить, как пахнут лилии, и не помнить человека, стоящего передо мной и пахнущего ими.

Она продолжает все так же смотреть мне в глаза.

– Сайлас, – повторяет она. – Как моя фамилия?

Я двигаю челюстью, затем опять поворачиваюсь к раковине и крепко хватаюсь за нее обеими руками. Потом медленно поднимаю глаза, пока не встречаюсь с ней взглядом в зеркале.

– Твоя фамилия? – Во рту у меня опять пересохло, и мой голос звучит хрипло.

Она ждет.

Я отвожу от нее взгляд и опять смотрю на незнакомца в зеркале.

– Я… я не помню.

Ее отражение вдруг пропадает, и раздается громкий шлепок. Он напоминает мне звук, который издают рыбины на рынке в Пайк-Плейс, когда их заворачивают в вощеную бумагу.

Хлоп!

Быстро поворачиваюсь и вижу, что она лежит на кафельном полу, закрыв глаза и широко раскинув руки. Я сразу же опускаюсь на колени и поднимаю ее голову, но как только я отрываю ее от пола на несколько дюймов, ее глаза начинают открываться.

– Чарли?

Она делает резкий вдох и садится. Затем высвобождается из моих объятий и отталкивает меня, как будто боится. Я продолжаю держать руки рядом с ней на тот случай, если она попытается встать, но она не делает такой попытки. Она продолжает сидеть, прижав ладони к полу.

– Ты потеряла сознание, – говорю я ей.

Она хмуро смотрит на меня.

– Знаю.

Я молчу. Наверное, я должен был знать, что означают различные выражения ее лица, но я этого не знаю. Не знаю, боится она, сердится или…

– Я запуталась, – говорит она, качая головой. – Я… Ты можешь… – Она замолкает, затем делает попытку встать. Я встаю вместе с ней, но по тому, как она смотрит на мои руки, готовые подхватить ее, если она снова начнет падать, могу сказать, что ей это не нравится.

Она делает два шага в сторону и прижимает одну руку к груди. Затем поднимает вторую и опять начинает грызть подушечку большого пальца. Нескольку секунд она внимательно смотрит на меня, затем вынимает палец изо рта и сжимает руку в кулак.

– Ты не знал, что после обеда мы должны были пойти на один и тот же урок. – В ее голосе звучит что-то вроде обвинения. – И ты не знаешь моей фамилии.

Я качаю головой, признавая, что я и впрямь не могу это отрицать.

– Что ты помнишь? – спрашивает она.

Она боится. Нервничает. Полна подозрений. Наши эмоции являются отражением друг друга, и тут мне все становится ясно.

Она не кажется мне знакомой, как и я сам. Но наши действия – наше поведение, – они похожи друг на друга, как две капли воды.

– Что я помню? – повторяю я ее вопрос, пытаясь выиграть еще несколько секунд, чтобы позволить моим подозрениям укрепиться.

Она ждет моего ответа.

– Урок истории, – отвечаю я, пытаясь вспомнить все, что только могу. – Книги. Я видел, как какая-то девушка уронила свои книги. – Я хватаю себя за шею и сжимаю ее.

– О боже. – Она быстро делает шаг в мою сторону. – Это… это первое, что помню я сама.

У меня падает сердце.

Она начинает мотать головой.

– Мне это не нравится. Это не имеет никакого смысла. – Она выглядит спокойной – спокойнее, чем я себя чувствую. Ее голос не дрожит. Я вижу страх только в ее широко раскрытых глазах. Притягиваю ее к себе, но думаю, мне это нужно для моего собственного успокоения, а не для того, чтобы успокоить ее. Она не отстраняется, и на секунду я задаюсь вопросом, обычное ли это дело для нас двоих. Думаю, любим ли мы друг друга.

Я сжимаю ее крепче, пока не чувствую, что она напрягается.

– Нам надо в этом разобраться, – говорит она, отстраняясь.

Моя первая мысль – сказать ей, что все образуется, что я во всем разберусь. Меня охватывает желание защитить ее – вот только я не знаю, как это сделать, если с ней происходит то же, что и со мной.

Звенит звонок, означающий конец урока испанского. Через считаные секунды дверь туалета, скорее всего, откроется. Захлопают дверцы шкафчиков. Нам придется выяснять, какие уроки предстоят каждому из нас. Я беру ее за руку и тяну за собой, одновременно открывая дверь туалета.

– Куда мы идем? – спрашивает она.

Я оглядываюсь на нее и пожимаю плечами.

– Понятия не имею. Я знаю только то, что хочу убраться отсюда.

3

Чарли

Этот парень – Сайлас – хватает меня за руку, словно знает меня, и тащит за собой, будто я маленькая девочка. И именно так я себя чувствую – маленькой девочкой в большом, большом мире. Я ничего не понимаю и совершенно определенно ничего не узнаю. Единственное, о чем могу думать, пока он тащит меня по минималистичным коридорам какой-то безымянной старшей школы, это то, что я упала в обморок, как какая-то девица, попавшая в беду. И притом на пол в туалете для мальчиков. На грязный пол. Я начинаю думать о своих приоритетах и удивляюсь тому, как мой мозг смог втиснуть в это уравнение еще и микробы, и это тогда, когда передо мной стоит гораздо более серьезная проблема, но тут мы наконец выходим на солнечный свет. Я заслоняю глаза свободной рукой, а Сайлас вытаскивает из своего рюкзака ключи. Держа их над головой, делает круговой взмах, одновременно нажимая кнопку на брелке сигнализации. И с дальнего угла парковки слышится визг сигнализации.

Мы бежим туда, стуча подошвами по бетону, бежим так быстро, будто кто-то гонится за нами. Машина оказывается внедорожником. Это впечатляет, потому что он возвышается над всеми остальными машинами, так что по сравнению с ним они кажутся маленькими и незначительными. Это Land Rover. Сайлас либо ездит на машине своего отца, либо купается в его деньгах. А может, у него нет отца. Так или иначе, он бы все равно не смог ответить на эти вопросы. И откуда я вообще знаю, сколько стоит такая машина? У меня есть воспоминания о том, как работает то, что меня окружает: я помню, как надо вести машину, помню правила дорожного движения, помню имена президентов США, но не помню, кто я такая.

Он открывает передо мной дверь машины, одновременно оглядываясь на здание школы, и у меня возникает такое чувство, будто все это розыгрыш. Возможно, за этим стоит он, возможно, он подсунул мне какое-то средство, чтобы я на время потеряла память, и теперь просто притворяется.

– Это все взаправду? – спрашиваю я, нависнув над пассажирским сиденьем. – Ты правда не помнишь, кто ты?

– Нет, – отвечает он. – Не помню.

Я верю ему. Вроде. И опускаюсь на сиденье.

Секунду он смотрит мне в глаза, будто ища там что-то, затем захлопывает мою дверь и обходит машину, чтобы сесть на место водителя. Я чувствую себя хреново. Как будто пила всю ночь. Пью ли я спиртное? В моих водительских правах сказано, что мне еще только семнадцать лет. Я грызу подушечку большого пальца, пока он садится в машину и заводит двигатель, нажав на какую-то кнопку.

– Откуда ты знаешь, как надо это делать? – спрашиваю я.

– Делать что?

– Заводить двигатель без ключа.

– Я… я не знаю.

Я смотрю на его лицо, пока мы выезжаем с парковки. Он то и дело моргает, бросает на меня взгляды и облизывает нижнюю губу. Когда мы останавливаемся на светофоре, он находит на своем GPS кнопку «домой» и нажимает ее. Я впечатлена тем, что он додумался до этого.

– Изменение маршрута, – произносит женский голос. Я хочу выпрыгнуть из движущейся машины и броситься бежать, словно испуганный олень. Мне очень страшно.

* * *

У него большой дом. Я вижу, что на подъездной дороге нет никаких машин, пока мы останавливаемся на обочине и мотор внедорожника тихо урчит.

– Ты уверен, что живешь именно здесь? – спрашиваю я. Он пожимает плечами.

– Похоже, никого нет дома, – замечает он. – Зайдем?

Я киваю. Странно, я проголодалась, хотя и не должна была. Мне хочется зайти в дом и что-нибудь съесть и, может быть, поискать информацию о наших симптомах в интернете, посмотреть, не подхватили ли мы какую-то поедающую мозг бактерию, которая и украла у нас память. В таком доме, как этот, наверняка найдется парочка ноутбуков, лежащих просто так. Сайлас поворачивает на подъездную дорогу и паркуется. Мы несмело вылезаем из машины, глядя на окружающие деревья и кусты так, будто они могут в любую минуту ожить. Он находит среди своих ключей тот, который открывает парадную дверь. Я изучаю его, пока жду позади. Судя по его одежде и прическе, он из тех парней, которым все по барабану, но по его плечам видно, что это не так. Видно, как он напряжен. От него пахнет травой, соснами и плодородной черной землей. Он уже собирается повернуть ручку двери.

– Подожди!

Сайлас медленно поворачивается, несмотря на нервозность, звучащую в моем голосе.

– А что, если там кто-то есть?

Он улыбается, а может, это не улыбка, а гримаса.

– Тогда они, возможно, смогут сказать нам, что, черт возьми, с нами происходит.

И мы заходим. С минуту мы стоим неподвижно, оглядываясь по сторонам. Я прячусь за спиной Сайласа, как трусиха. Мне не холодно, но я дрожу. Все вокруг кажется мне внушительным и каким-то тяжелым – массивная мебель, воздух, мой рюкзак с учебниками, висящий мертвым грузом на моем плече. Сайлас идет впереди. Я хватаюсь за его рубашку, идя следом, и так мы проходим вестибюль и входим в гостиную. Мы переходим из комнаты в комнату, останавливаясь, чтобы разглядеть фотографии на стенах. Двое улыбающихся загорелых родителей, которые обнимают двух улыбающихся мальчиков, на заднем плане виден океан.

– У тебя есть младший брат, – замечаю я. – Ты знал, что у тебя есть младший брат?

Он качает головой. Улыбок на фотографиях становится все меньше по мере того, как Сайлас и его брат, похожий на его уменьшенную копию, становятся старше. Видны угри на их лицах, скобки на зубах. Видно, что родители слишком сильно стараются выглядеть веселыми, прижимая к себе этих мальчиков с чересчур напряженными плечами. Мы переходим в спальни… потом в ванные. Берем в руки книги, читаем этикетки на коричневых пузырьках с лекарствами, которые находим в аптечных шкафчиках. Его мать везде держит засушенные цветы: между страницами книг, на своей прикроватной тумбочке, в своем ящике для косметики, на полках в спальне. Я дотрагиваюсь до каждого из них, шепча их названия. Оказывается, я помню, как называются все эти цветы. Почему-то это заставляет меня захихикать. Сайлас останавливается как вкопанный, когда, войдя в ванную комнату своих родителей, обнаруживает, что я согнулась от смеха.

– Извини, – говорю я. – Просто я кое-что осознала.

– Что именно?

– До меня дошло, что, хотя я забыла абсолютно все про саму себя, я знаю, как выглядит гиацинт.

Он кивает.

– Да. – Он смотрит на свои руки, и на его лбу появляются складки. – Как ты думаешь, нам стоит кому-нибудь об этом рассказать? Или, может, обратиться в больницу?

– Думаешь, они нам поверят? – спрашиваю я. Мы уставляемся друг на друга, и я опять подавляю желание спросить, не розыгрыш ли это. Нет, это точно не розыгрыш. Все это слишком реально.

Затем мы заходим в кабинет его отца, просматриваем бумаги и заглядываем в выдвижные ящики. Но нигде нет ничего, что могло бы подсказать нам, почему мы стали такими, ничего необычного. Краем глаза я продолжаю внимательно наблюдать за ним. Если это все-таки розыгрыш, то он очень хороший актер. Может быть, это какой-то эксперимент, думаю я. Может, я участвую в каком-то психологическом опыте, который проводит правительство, и вскоре очнусь в лаборатории. Сайлас тоже наблюдает за мной. Я вижу, как его взгляд скользит по мне, оценивая… гадая. Говорим мы мало. Только:

– Посмотри на это.

Или:

– Как ты думаешь, это может что-то значить?

Мы с ним чужие, и нам особо не о чем разговаривать.

В последнюю очередь мы заходим в комнату Сайласа. Когда мы оказываемся в ней, он хватает меня за руку, и я не вырываю ее, потому что у меня снова начинает кружиться голова. Первое, что я здесь вижу, это фотография нас двоих, стоящая на его письменном столе. На этом фото я одета в костюм – слишком короткая леопардовая пачка и черные ангельские крылья, элегантно расправляющиеся у меня за спиной. Мои глаза обрамлены густыми ресницами, усеянными блестками. Сайлас же одет во все белое, с белыми ангельскими крыльями. Он выглядит красиво. Добро против зла, думаю я. Значит ли это, что такими и были наши роли в жизненной игре, в которую мы играли? Он глядит на меня и вскидывает брови.

– Неудачный выбор костюмов, – говорю я, пожав плечами. Он улыбается, и мы расходимся в противоположные стороны комнаты.

Я осматриваю стены, на которых висят фотографии людей в рамках: бездомный мужчина, прислонившийся к стене и закутавшийся в одеяло; женщина, сидящая на скамейке и плачущая, закрыв лицо руками. Гадалка, сжимающая свое горло, глядя в объектив камеры пустыми глазами. В этих фотографиях чувствуется что-то нездоровое, мне хочется отвернуться от них и устыдиться. Я не понимаю, почему кто-то может хотеть фотографировать такие болезненно мрачные вещи, не говоря уже о том, чтобы вешать их на стены своей комнаты, чтобы смотреть на них каждый день.

И тут я поворачиваюсь и вижу дорогой фотоаппарат, лежащий на письменном столе. Он лежит на почетном месте, на стопке глянцевых книг по фотографии. Я перевожу взгляд на Сайласа, который тоже разглядывает фотографии на стенах. Он фотограф-художник. Значит ли это, что все это его работы, и сейчас он пытается узнать их? Но спрашивать нет смысла. Я иду дальше, рассматриваю его одежду, заглядываю в ящики письменного стола из дорогого красного дерева.

Я так устала. Я сажусь в кресло, стоящее рядом со столом, но тут он вдруг оживляется и манит меня рукой.

– Посмотри на это, – говорит он. Я медленно встаю и подхожу к нему. Сайлас смотрит на свою незастеленную кровать. Его глаза ярко блестят, и мне кажется, что я читаю в них… шок? Я смотрю туда, куда направлен его взгляд – на простыню. И у меня холодеет кровь.

О боже.

4

Сайлас

Я откидываю одеяло в сторону, чтобы лучше разглядеть месиво в изножье кровати. Пятна засохшей грязи на простыне. Куски отламываются и катятся прочь, когда я натягиваю ткань.

– Это… – Чарли замолкает и, высвободив из моей руки край одеяла, откидывает его в сторону, чтобы нижняя сторона стала видна лучше. – Это что, кровь?

Я смотрю туда, куда смотрит она, на простыню ближе к изголовью кровати. Рядом с подушкой виднеется смазанный отпечаток ладони. Я сразу же опускаю взгляд на свои руки.

Ничего. Никаких следов крови или грязи, ничего вообще.

Я встаю возле кровати на колени и прикладываю правую ладонь к следу на простыне. Они полностью совпадают. Я смотрю на Чарли, и она отводит взгляд, словно ей не хочется знать, мне принадлежит этот отпечаток ладони или нет. Тот факт, что он определенно мой, только добавляет к уже имеющимся у меня вопросам новые. Уже набралось столько вопросов, что кажется, что эта куча вот-вот обрушится на нас и похоронит под собой, поскольку ответов нет.

– Скорее всего, это моя собственная кровь, – говорю я ей. А может, самому себе. Я пытаюсь отбросить все мысли, которые сейчас наверняка возникают у нее в голове. – Вчера вечером я мог упасть где-то на улице.

Я чувствую себя так, будто придумываю отговорки для кого-то другого, а не для себя самого. Будто пытаюсь оправдать какого-то своего друга. Этого парня по имени Сайлас. Оправдать кого-то, кто точно не является мной.

– Где ты был вчера вечером?

Это не настоящий вопрос, просто мы оба думаем об одном и том же. Я снова накрываю простыню одеялом, чтобы спрятать грязь и кровь. Чтобы скрыть улики. Зацепки. Что бы это ни было, я просто хочу скрыть это.

– Что это значит? – спрашивает Чарли, повернувшись ко мне. Она держит в руке листок бумаги. Я подхожу к ней и беру его. Листок выглядит так, будто его складывали и разворачивали столько раз, что в его центре начинает образовываться маленькая дырочка. На листке написано: «Никогда не останавливайся. Никогда не забывай».

Я роняю листок на письменный стол, словно он жжет мою руку. Кажется, это тоже какая-то улика. Я не желаю прикасаться к нему.

– Я не знаю, что это значит.

Мне нужна вода. Это единственная штука, вкус которой я помню. Возможно, потому, что вода не имеет вкуса.

– Это написал ты? – спрашивает Чарли.

– Откуда мне знать? – Мне не нравится мой тон. Он звучит так, будто я злюсь.

А я не хочу, чтобы она подумала, будто я злюсь на нее.

Она поворачивается и быстро подходит к своему рюкзаку. Порывшись, вытаскивает из него ручку, затем возвращается ко мне и сует ее мне в руку.

– Скопируй это.

У нее повелительный тон. Я смотрю на ручку, верчу ее в руке. Провожу большим пальцем по надписи на ней:

ФИНАНСОВАЯ ГРУППА УИНВУД – НЭШ.

– Посмотри, совпадает этот почерк с твоим или нет, – говорит она. И, перевернув листок чистой стороной вверх, пододвигает ко мне. Я смотрю в ее глаза и начинаю тонуть в них, но затем начинаю злиться.

Меня раздражает, что ей первой в голову пришла эта мысль. Я держу ручку в правой руке, но мне неудобно. Я перекладываю ручку в левую и сразу же чувствую, что так лучше. Я левша.

Я пишу слова по памяти и после того, как она внимательно изучает мой почерк, переворачиваю лист. Почерк отличается. Мой – четкий и лаконичный. Этот же – размашист, небрежен. Чарли берет ручку и переписывает слова.

Идеальное совпадение. Мы молча смотрим на листок, не зная, значит это что-то или нет. Возможно, что это не значит ничего, а возможно, наоборот, имеет огромное значение. Грязь на моей простыне может значить очень много. Как и кровавый отпечаток ладони. Тот факт, что мы с Чарли помним основополагающие вещи, но не помним людей, может значить очень много. Надетая на мне одежда, цвет лака на ее ногтях, фотоаппарат, лежащий на моем письменном столе, фотографии на стене, часы над дверью, полупустой стакан воды на столе. Я поворачиваюсь, оглядывая все это. Все это может значить очень много.

А может не значить вообще ничего.

Я не знаю, что из этого стоит сохранить в памяти, а на что не обращать внимания. Возможно, если я просто-напросто засну, то завтра проснусь и опять стану совершенно нормальным.

– Я голодная, – говорит Чарли.

Она наблюдает за мной; пряди волос упали ей на лицо, частично закрывая его. Она очень красива, но в каком-то постыдном смысле. Я не уверен, что должен ценить такую красоту. Все в ней завораживает, как последствия бури. Люди не должны испытывать удовольствие, глядя на разрушения, которые способна причинить мать-природа, но нам все равно хочется смотреть на них. Чарли – это разрушения, которые оставил после себя торнадо.

Откуда я это знаю?

Сейчас она кажется расчетливой, глядя на меня вот так. Мне хочется схватить фотоаппарат и сфотографировать ее. Что-то скручивается у меня в животе, как ленты, и я не знаю, от нервов это, от голода или это моя реакция на девушку, которая стоит рядом со мной.

– Давай спустимся вниз, – предлагаю я и, взяв ее рюкзак, протягиваю ей. И хватаю фотоаппарат с письменного стола. – Мы поедим на кухне, пока будем копаться в своих вещах.

Она идет передо мной, останавливаясь перед каждой фотографией, которая висит на стене между моей комнатой и первым этажом. На каждой фотографии она проводит пальцем по моему лицу, и только по нему. Я смотрю на нее, пока она молча пытается понять меня с помощью этих фото. И хочу сказать ей, что она только зря теряет время. Кто бы ни был на них изображен, это не я.

Как только мы спускаемся на первый этаж, до наших ушей доносится истошный вскрик. Чарли резко останавливается, и я врезаюсь в ее спину. Это вскрикнула женщина, стоящая в дверях кухни.

Ее глаза широко раскрыты, и она глядит то на меня, то на Чарли, держась за сердце и испуская вдох облегчения.

Ее нет ни на одной фотографии, которую мы видели. Она пухленькая, и на вид ей шестьдесят с чем-то. На ней передник с надписью: «Я готовлю закуски».

Ее волосы зачесаны назад и собраны в узел, но она откидывает с лица упавшие седые пряди и говорит:

– Господи, Сайлас! Ты напугал меня до полусмерти! – Она поворачивается и исчезает на кухне. – Вам двоим лучше вернуться в школу, пока вас не застал здесь твой отец. Я не стану лгать ради тебя.

Чарли застыла передо мной, поэтому я кладу руку ей на поясницу и подталкиваю вперед. Она оглядывается на меня.

– Ты знаешь…

Я качаю головой, не дав договорить. Она хочет спросить меня, знаю ли я эту женщину на кухне. Но мой ответ – нет. Я ее не знаю. Как не знаю саму Чарли. Как не знаю семью, изображенную на фотографиях.

Зато отлично знаю фотоаппарат, который держу в руках. Я смотрю на него и не понимаю, как могу помнить, как он работает, и не помню, как научился этому. Я знаю, как настроить светочувствительность, как установить выдержку так, чтобы придать водопаду вид текущего потока, или сделать так, чтобы была видна каждая отдельная капля. Эта камера способна сфокусироваться на мельчайших деталях, например, на изгибе руки Чарли или ее ресницах, обрамляющих ее глаза, в то время как все вокруг будет размыто. Мне известно об этой камере все, но я не знаю, как звучит голос моего младшего брата.

Я надеваю ремешок фотоаппарата на шею, так что он повисает у меня на груди, и вслед за Чарли захожу на кухню. Она идет целенаправленно. Я пришел к выводу, что она все делает целенаправленно, не теряя зря ни времени, ни сил. Похоже, каждый шаг, который она делает, спланирован заранее. Каждое слово, которое она произносит, необходимо. На что бы ни упал ее взгляд, она сосредоточивается на этом предмете, как будто глаза сами по себе могут определить его вкус, запах и текстуру. При этом она смотрит на ту или иную вещь только тогда, когда для этого имеется причина. Забудьте про полы, занавески и те фотографии, на которых нет моего лица. Она не теряет времени на то, что не может быть ей полезно.

Именно поэтому я и следую за ней, когда она заходит на кухню, хотя и не знаю, какую цель она преследует. Видимо, эта цель заключается в том, чтобы выведать больше информации у экономки, или же она ищет, что съесть.

Чарли усаживается на стул у массивной барной стойки, пододвигает к себе еще один стул и, не глядя на меня, хлопает по нему. Я сажусь и кладу фотоаппарат перед собой. Чарли ставит свой рюкзак на стойку и начинает расстегивать молнию на нем.

– Эзра, я умираю с голоду. Тут есть что поесть?

Я поворачиваюсь к Чарли всем телом, почувствовав, как у меня упало сердце. Откуда она знает, как ее зовут?

Чарли глядит на меня и быстро качает головой.

– Успокойся, – шипит она. – Ее имя написано вот здесь. – Она показывает на записку – список покупок, лежащий перед нами. Это розовый блокнот с изображениями котят внизу страницы. А сверху красуется надпись: Список того, что Эзра должна купить сейчас.

Женщина закрывает дверцу буфета и поворачивается к Чарли.

– Ты что, нагуляла аппетит, пока была наверху? Потому что, на тот случай, если ты забыла, ученикам подают обед в школе, где вы оба должны находиться прямо сейчас.

– Этот обед не насытил бы даже твоих котят, – не раздумывая, бросаю я. Чарли прыскает со смеху, и я тоже начинаю смеяться. И складывается впечатление, будто кто-то наконец открыл окно и впустил в кухню свежий воздух. Эзра закатывает глаза. Это заставляет меня задуматься: раньше я был остроумным? Я также улыбаюсь потому, что на ее лице не отразилось недоумение, когда Чарли назвала ее Эзрой, а значит, Чарли была права.

Я протягиваю руку и глажу Чарли по шее. Она вздрагивает, когда я дотрагиваюсь до нее, но почти сразу расслабляется, когда до нее доходит, что это часть нашего представления. Мы же любим друг друга, Чарли. Ты помнишь?

– Чарли почувствовала себя плохо, вот я и привез ее сюда, чтобы она смогла немного поспать, и сегодня она еще не ела. – Я переключаю внимание на Эзру и улыбаюсь. – У тебя найдется что-нибудь такое, что поможет моей девочке почувствовать себя лучше? Может, суп или крекеры?

Выражение лица Эзры смягчается, когда она видит, какую нежность я проявляю к Чарли. Она берет полотенце для рук и закидывает его на плечо.

– Вот что я скажу тебе, Чар. Как насчет моего фирменного сэндвича с жареным сыром? Это было твое любимое блюдо, когда ты еще заезжала к нам.

Моя рука напрягается на шее Чарли. Когда ты еще заезжала к нам? Мы переглядываемся, и в наших глазах читаются новые вопросы. Чарли кивает.

– Спасибо, Эзра, – говорит она.

Эзра закрывает дверцу холодильника, толкнув ее бедром, и начинает выкладывать ингредиенты на стол. Масло. Майонез. Хлеб. Сыр. Еще сыр. Пармезан. Она ставит сковороду на плиту и зажигает газ.

– Тебе я тоже приготовлю порцию, Сайлас, – говорит Эзра. – Должно быть, ты заразился этим от Чарли, ведь ты не разговаривал со мной так с тех самых пор, как достиг половой зрелости. – Она усмехается.

– Почему я не разговаривал с тобой?

Чарли толкает меня в ногу и щурит глаза. Мне не следовало задавать этот вопрос.

Эзра отрезает ножом масло и кладет его на хлеб.

– Ну, ты сам понимаешь, – говорит она, пожав плечами. – Маленькие мальчики вырастают, становятся мужчинами. И экономка перестает быть для них тетей Эзрой и снова становится всего лишь экономкой. – Теперь в ее голосе звучит грусть.

Я морщусь, потому что мне не нравится то, что я узнаю об этой стороне самого себя. И я не хочу, чтобы и Чарли узнала об этой стороне меня.

Мой взгляд падает на фотокамеру, лежащую передо мной. Я включаю ее. Чарли начинает рыться в своем рюкзаке, рассматривая одну вещь за другой.

– Ага, – говорит она.

Она держит в руке телефон. Я склоняюсь над ее плечом и вместе с ней смотрю на экран. Она снимает блокировку телефона. На экране высвечиваются семь пропущенных звонков и еще больше текстовых сообщений, все от «мамы».

Чарли открывает сообщение, отправленное всего три минуты назад.

«У тебя три минуты, чтобы мне перезвонить».

Похоже, я не подумал о последствиях, когда мы уехали из школы. И о том, что это значит для родителей, которых мы даже не помним.

– Нам пора, – говорю я.

Мы одновременно встаем. Она закидывает свой рюкзак на плечо, а я беру свою фотокамеру.

– Подождите, – говорит Эзра. – Первый сэндвич почти готов. – Она подходит к холодильнику и достает две банки «спрайта». – Это поможет ее желудку. – Она протягивает мне газировку, а затем заворачивает сэндвич с жареным сыром в бумажное полотенце.

Чарли уже ждет, стоя возле парадной двери.

Когда я уже собираюсь отойти от Эзры, она сжимает мое запястье. Я поворачиваюсь к ней, и она переводит взгляд с Чарли на меня.

– Приятно снова видеть ее здесь, – тихо бормочет Эзра. – Я беспокоилась, как все, что произошло между вашими отцами, подействовало на вас двоих. Ты любишь эту девочку с тех пор, когда еще не умел ходить.

Я смотрю на нее, не зная, как мне отнестись к информации, которую я только что услышал.

– С тех пор, когда я еще не умел ходить, да?

Она улыбается, как будто ей известен какой-то мой секрет. Я хочу узнать его.

– Сайлас, – говорит Чарли.

Я быстро улыбаюсь Эзре и иду к Чарли. Когда дохожу до двери, ее телефон пронзительно звонит. Она вздрагивает, отчего он выпадает из ее руки и падает на пол. Она наклоняется, чтобы подобрать его.

– Это она, – говорит она, встав. – Что мне делать?

Я открываю дверь и, держа Чарли за локоть, вывожу из дома. Затем, закрыв дверь, поворачиваюсь к ней лицом. Ее телефон звонит уже третий раз.

– Тебе надо ответить.

Она смотрит на телефон, крепко сжимая его. Но не отвечает, так что я провожу по экрану пальцем, чтобы ответить. Она морщит нос и смотрит на меня, поднося телефон к уху.

– Алло?

Мы идем к машине, но я продолжаю молча прислушиваться к обрывкам фраз, доносящимся из ее телефона: «…Ты знаешь лучше», «Прогуляла школу», «Как ты могла?» Слова из телефона льются нескончаемым потоком, пока мы не садимся в машину. Я завожу двигатель, и женский голос на несколько секунд затихает. Но затем он вдруг начинает орать из динамиков машины. Блютус. Я помню, что такое блютус.

Я кладу сэндвич, ставлю банки со «спрайтом» на среднюю консоль и начинаю задом выруливать на подъездную дорогу. У Чарли все еще не было возможности ответить своей матери, но, когда я смотрю на нее, она закатывает глаза.

– Мама, – безэмоционально говорит Чарли, пытаясь перебить ее. – Мама, я еду домой. Сайлас везет меня к моей машине.

Следует долгая пауза, но почему-то мать Чарли кажется мне еще более устрашающей, когда она не орет в телефон. Когда она начинает говорить вновь, каждое ее слово звучит медленно и очень четко.

– Пожалуйста, скажи мне, что ты не позволила этой семье купить тебе машину

Наши взгляды встречаются, и Чарли одними губами произносит: «Черт».

– Я… Нет. Нет, я хотела сказать, что Сайлас везет меня домой. Я буду через несколько минут. – Чарли возится со своим телефоном, пытаясь завершить звонок. Я нажимаю на кнопку отключения на моем руле и прерываю разговор вместо нее.

Она делает медленный вдох, повернувшись к своему окну. Когда она выдыхает, на стекле возле ее рта появляется маленький кружок конденсата.

– Сайлас? – Она поворачивается ко мне лицом и выгибает бровь. – Думаю, моя мать, возможно, стерва.

Я смеюсь, но не пытаюсь спорить. Я согласен с ней.

Несколько миль мы едем в тишине. Я проигрываю в голове свой короткий разговор с Эзрой снова и снова. Мне не удается забыть эту сцену, а ведь она даже не мой отец и не моя мать. Даже представить себе не могу, как себя чувствует Чарли после того, как поговорила со своей матерью. Думаю, мы оба пытались успокоить себя мыслями о том, что, когда начнем общаться с теми, кто так близок нам, нашими родителями, это подстегнет нашу память. По реакции Чарли было очевидно, что она совершенно не узнает женщину, с которой говорила по телефону.

– У меня нет машины, – быстро бормочет она. Я смотрю на нее и вижу, что она чертит пальцем крестик на запотевшем стекле окна. – Мне семнадцать лет. Интересно, почему у меня нет машины?

Как только она упоминает машину, я вспоминаю, что все еще еду в сторону школы, а не туда, куда мне надо отвезти ее.

– Ты случайно не знаешь, где ты живешь?

Чарли встречается со мной взглядом, и растерянность на ее лице сразу же сменяется уверенностью. Удивительно, как легко я могу читать ее выражение лица сейчас по сравнению с тем, что было этим утром. Ее глаза как открытая книга, и мне внезапно захотелось прочесть каждую страницу.

Она достает из своего рюкзака бумажник и читает адрес, который значится в ее водительских правах.

– Если ты остановишься, мы сможем забить его в GPS.

Я включаю навигатор.

– Эти машины производят в Лондоне. Не надо останавливаться, чтобы вбить адрес в GPS. – Я начинаю вводить название ее улицы и номер дома. И мне даже не надо видеть ее глаза, чтобы знать, что они полны подозрений.

Я качаю головой еще до того, как она задает мне этот вопрос.

– Нет, я не знаю, откуда мне это известно.

Введя адрес, я разворачиваю машину и еду в направлении ее дома. До него надо добираться семь миль. Она открывает обе банки газировки и, разломив сэндвич надвое, отдает мне его половину. Шесть миль мы едем молча. Мне хочется взять ее за руку, как-то успокоить, утешить. Хочется сказать какие-то ободряющие слова. Я уверен, что, случись это вчера, сделал бы это, не раздумывая. Но это не вчерашний, а сегодняшний день. Сегодня мы с Чарли стали друг для друга совершенно посторонними людьми.

На седьмой и последней миле она прерывает молчание, но только затем, чтобы сказать:

– Это и правда очень вкусный сэндвич с жареным сыром. Передай Эзре, что я так сказала.

Я притормаживаю и еду намного медленнее допустимой скорости, пока мы не доезжаем до ее улицы, а потом останавливаюсь. Чарли смотрит в окно, вглядываясь в каждый из здешних домов. Они маленькие, одноэтажные, с гаражами на одну машину. Любой из них мог бы поместиться в моей кухне, и там бы еще оставалось место для того, чтобы приготовить еду.

– Хочешь, я зайду вместе с тобой?

Она качает головой.

– Наверное, не стоит. Похоже, моя мать не очень-то любит тебя.

Она права. Хотелось бы мне знать, что имела в виду ее мать, когда сказала «этой семье». И что имела в виду Эзра, когда упомянула наших отцов.

– Кажется, вот этот, – говорит Чарли, указывая на один из домов, виднеющихся впереди. Я отпускаю газ и качусь к нему. Это самый симпатичный из домов на этой улице, но это только потому, что трава на его дворе недавно была подстрижена, а краска на оконных рамах не облупилась.

Машина едет медленно и в конце концов останавливается перед ее домом. Мы оба молча смотрим на него, оценивая огромный разрыв между ее жизнью и моей. Однако это пустяк по сравнению с той пропастью, которая разверзнется передо мной после того, как мы расстанемся на остаток этого вечера и ночи. Она была хорошим буфером между мной и реальностью.

– Сделай мне одолжение, – прошу я, заглушив мотор. – Поищи мое имя в контактах своего телефона. Я хочу выяснить, есть ли у меня где-то здесь телефон.

Она кивает и начинает листать список своих контактов. Она водит пальцем по экрану, затем прижимает телефон к уху и прикусывает при этом нижнюю губу, словно хочет скрыть улыбку.

Я открываю рот, чтобы спросить, что именно вызвало у нее улыбку, но тут из консоли слышится приглушенный звонок. Открываю ее, сую внутрь руку и нащупываю телефон. И, посмотрев на телефон, читаю имя, под которым она значится у меня в контактах.

«Малышка Чарли».

Думаю, это и есть ответ на мой вопрос. Должно быть, у нее тоже есть для меня какое-то ласковое прозвище. Я нажимаю кнопку «ответить» и подношу телефон к уху.

– Привет, малышка Чарли.

Она смеется, и ее смех доносится до меня дважды – один раз из моего телефона и еще раз с пассажирского сиденья рядом со мной.

– Боюсь, мы с тобой были довольно старомодной парочкой, малыш Сайлас, – замечает она.

– Похоже на то. – Я провожу большим пальцем вокруг руля, ожидая, что она снова заговорит. Но она молчит, все еще не сводя глаз с незнакомого ей дома.

– Позвони мне, как только сможешь, ладно?

– Хорошо, позвоню, – соглашается она.

– Возможно, ты вела дневник. Попытайся найти хоть что-то, что могло бы нам помочь.

– Хорошо, – повторяет она.

Мы оба прижимаем телефоны к уху. Я не знаю, почему она не решается выйти из машины: потому что боится того, что найдет в этом доме, или потому, что не хочет покидать единственного человека, который понимает, в какое положение она попала.

– Как ты думаешь, ты кому-нибудь скажешь? – спрашиваю я.

Она опускает свой телефон и сбрасывает вызов.

– Нет, я не хочу, чтобы кто-то подумал, что я схожу с ума.

– Ты не сходишь с ума, – возражаю я. – Ведь это происходит с нами обоими. – Ее губы сжимаются в плотную тонкую линию, и она кивает – едва заметно, так, будто ее голова сделана из стекла.

– Вот именно. Если бы это происходило только со мной, было бы просто прийти к выводу, что я схожу с ума. Но я не одна такая. Это происходит с нами обоими, а значит, дело в другом. И это пугает меня, Сайлас.

Она открывает дверь машины и выходит. Когда она закрывает за собой дверь, я опускаю стекло с ее стороны. Она кладет руки на его нижний край и вымученно улыбается, показывая через плечо на дом за ее спиной.

– Думаю, можно с уверенностью сказать, что у меня нет экономки, которая приготовила бы мне сэндвич с жареным сыром.

Я тоже изображаю улыбку.

– Ты знаешь мой номер телефона. Просто позвони мне, если тебе будет нужно, чтобы я явился и спас тебя.

Ее деланая улыбка исчезает, и она хмурит брови.

– Как какую-нибудь беспомощную девицу, попавшую в беду. – Она закатывает глаза и, просунув в окно руку, берет свой рюкзак. – Пожелай мне удачи, малыш Сайлас.

В ее устах мое ласковое прозвище так и сочится сарказмом, и мне это не по душе.

5

Чарли

– Мама? – Мой голос слаб, и у меня получается что-то вроде писка. Я прочищаю горло. – Мама? – зову я опять.

Она вылетает из-за угла, и в голове сразу же проносится мысль о машине без тормозов. Я пячусь, пока моя спина не прижимается к парадной двери.

– Что ты делала с этим парнем? – шипит она, и я чувствую, что от нее разит перегаром.

– Я… Он подвез меня домой из школы. – Я морщу нос и вдыхаю через рот. Она занимает все мое личное пространство. Хватаюсь за ручку двери на тот случай, если мне придется быстро сбежать отсюда. Я надеялась, что что-то почувствую, когда увижу ее. Ведь это она выносила меня, и это она устраивала для меня дни рождения все эти семнадцать лет. Я ожидала, что почувствую какое-то тепло или в моем мозгу всплывут воспоминания, или что-то покажется мне знакомым. Но сейчас я отшатываюсь от этой чужой мне женщины, стоящей передо мной.

– Ты прогуляла школу. И была с этим парнем. Может, ты это как-то объяснишь? – От нее разит так, будто ее только стошнило.

– Мне стало… нехорошо. Я попросила его отвезти меня домой. – Я делаю шаг назад. – Почему ты пьяна средь бела дня?

Ее глаза широко раскрываются, и на мгновение мне кажется, что она ударит меня. Но в последнюю секунду она пятится, спотыкаясь, и по стенке соскальзывает вниз, пока не садится на пол. Ее глаза наполняются слезами, и мне приходится отвести взгляд.

Нет, такого я точно не ожидала.

Крики – это одно. С этим я еще могу справиться. Но плач пугает меня, нервирует, особенно когда плачет чужая мне женщина, и я не знаю, что ей сказать. Я бесшумно прохожу мимо нее как раз в тот момент, когда она закрывает лицо руками и начинает надрывно рыдать. Не знаю, всегда она бывает такой или нет. В нерешительности останавливаюсь там, где кончается прихожая и начинается гостиная. В конечном счете я оставляю ее со слезами и решаю поискать свою спальню. Я не могу ей помочь – ведь я ее даже не знаю.

Мне хочется спрятаться, пока я не выясню, что к чему. Например, кто я, черт возьми, такая. Этот дом еще меньше, чем я подумала вначале. Рядом с тем местом, где на полу плачет моя мать, находятся кухня и маленькая гостиная. В них царит порядок, и они под завязку забиты мебелью, которая здесь кажется совершенно не к месту. Дорогие вещи в дешевый дом. Здесь есть три двери. Первая дверь открыта. Я заглядываю внутрь и вижу на кровати клетчатое покрывало. Спальня моих родителей? Я знаю, что она не моя, по этому покрывалу, поскольку сама предпочитаю цветочный узор. Открываю вторую дверь – это ванная. Третья дверь ведет в еще одну спальню, находящуюся по левую сторону от коридора. Я захожу внутрь и вижу две кровати. У меня вырывается тяжелый вздох. У меня есть сестра.

Я запираю за собой дверь и обвожу глазами комнату. Судя по вещам моей сестры, она младше меня минимум на несколько лет. Я с отвращением смотрю на постеры музыкальных групп, украшающие ее часть комнаты. Моя половина выглядит значительно проще: кровать с темно-фиолетовым пуховым одеялом и черно-белая фотография в рамке, висящая на стене над кроватью. Я сразу же понимаю, что эту фотографию сделал Сайлас. Сломанные ворота, повисшие на петлях; лианы, пробивающие себе дорогу между заржавевшими металлическими прутьями – пожалуй, это фото выглядит не так мрачно, как те, что висят в его собственной спальне, возможно, оно больше подходит мне. На моей прикроватной тумбочке высится стопка книг. Я беру одну из них и читаю заглавие, когда мой телефон вдруг издает гудок.

Сайлас: Ты в порядке?

Я: Кажется, моя мать алкоголичка, и у меня есть сестра.

Его ответ приходит несколько секунд спустя.

Сайлас: Я не знаю, что сказать. Это такая жесть.

Я смеюсь и откладываю телефон. Мне хочется порыться в своих вещах, посмотреть, не найдется ли там что-нибудь подозрительное. В моих выдвижных ящиках царит полный порядок. Должно быть, у меня обсессивно-компульсивное расстройство. Я разбрасываю свои носки и нижнее белье, чтобы проверить, могу ли я разозлить саму себя.

В моих ящиках нет никаких подсказок, как и в тумбочке. Я нахожу коробку презервативов в сумочке, лежащей под моей кроватью. Пытаюсь отыскать дневник, какие-нибудь записки от моих подруг – но нигде ничего нет. Я чистюля и зануда, если бы не тот снимок, висящий над моей кроватью. Снимок, который мне подарил Сайлас, а не тот, который я выбрала сама.

Моя мать находится на кухне. Я слышу, как она шмыгает носом и готовит себе еду. Она пьяна, думаю я. Может, мне стоит сейчас задать ей несколько вопросов, а потом она и не вспомнит, что я их задавала.

– Э-э… мам, – говорю я, подойдя к ней. Она отрывает взгляд от тостов, которые готовит, и смотрит на меня осоловелыми мутными глазами.

– Скажи, вчера вечером я не вела себя странно?

– Вчера вечером? – повторяет она.

– Да. Ну, в общем… когда я вернулась домой.

Она намазывает на поджаренный хлеб масло.

– Ты была грязная, – невнятно бормочет она. – Я сказала тебе принять душ.

Я думаю о грязи и листьях на кровати Сайласа. Стало быть, мы с ним, вероятно, были вместе.

– В какое время я вернулась домой? Мой телефон разрядился, – лгу я.

Она щурит глаза.

– Около десяти.

– А я не говорила ничего… необычного?

Она отворачивается и идет к раковине, где кусает свой тост с маслом и глядит в слив.

– Мама! Возьми себя в руки. Мне необходимо получить у тебя ответ. – Почему мне кажется, что это мне знакомо? Я прошу ее о чем-то, а она игнорирует меня.

– Нет, – односложно ответствует она. И тут мне в голову приходит мысль – я могу осмотреть одежду, в которой была вчера вечером. К кухне примыкает маленький чулан со стиральной машиной и сушилкой. Открываю дверцу стиральной машины и вижу на ее дне маленькую кучку мокрой одежды. Я вытаскиваю ее наружу. Это вещи явно моего размера. Должно быть, я бросила их в стиральную машину вчера вечером, чтобы попытаться смыть улики. Улики, говорящие о чем? Я лезу в карманы джинсов и нащупываю плотный комок мокрой мятой бумаги. Роняю джинсы на пол, а смятую бумагу несу обратно в свою комнату. Если я попытаюсь развернуть этот комок сейчас, он может расползтись, и я решаю положить его на подоконник и подождать, когда он просохнет.

Я пишу сообщение Сайласу.

Я: Где ты?

Я жду несколько минут и, когда он не отвечает, пытаюсь опять.

Я: Сайлас!

Интересно, я всегда так делаю – докучаю ему вопросами?

Я отправляю еще пять сообщений, затем швыряю телефон на другой конец комнаты и утыкаюсь лицом в подушку Чарли Уинвуд, чтобы поплакать. Наверное, Чарли Уинвуд никогда не плакала. Судя по виду ее половины этой спальни, она вообще лишена индивидуальности. Ее мать алкоголичка, а ее сестра любит слушать дерьмовую музыку. И как получилось так, что мне известно, что в песнях группы, чей постер висит над кроватью моей сестры, любовь сравнивается со звукоподражаниями «бум» и «хлоп», но я не помню, как зовут эту мою сестру? Я перехожу на ее половину тесной спальни и начинаю рыться в ее вещах.

– Ага! – говорю я, достав из-под ее подушки розовый личный дневник в горошек.

И, усевшись на ее кровать, открываю его.

Собственность Дженет Элизы Уинвуд.

НЕ ЧИТАТЬ!

Не обратив внимания на это предостережение, я переворачиваю страницу и читаю ее первую запись.

Чарли дрянь.

Моя сестра – самый худший человек на всей планете. Я надеюсь, что она сдохнет.

Я закрываю дневник и кладу его обратно под подушку.

– Ничего себе.

Моя семья ненавидит меня. Что же ты за человек, если тебя ненавидят твои собственные родные? С другой стороны комнаты мой телефон сигнализирует мне, что пришло сообщение. Я вскакиваю, подумав, что это Сайлас, и вдруг чувствую облегчение. Пришло два сообщения. Одно от Эми:

Где ты?!!

А второе от парня по имени Брайан:

Привет, мне тебя сегодня не хватало. Ты сказала ему?

Кому ему? И что я должна была ему сказать?

Я кладу телефон на кровать, не ответив ни на одно из этих сообщений. И решаю снова попробовать почитать дневник сестры, пропустив все вплоть до последней записи, которая датируется вчерашним вечером.

Тема: Наверное, мне нужны зубные скобки, но мы слишком бедны. А у Чарли были зубные скобки.

Я провожу языком по своим зубам. Да, они, похоже, вполне ровные и прямые.

У нее все зубы ровные, прямые, идеальные, а у меня этот мой косой зуб останется навсегда. Мама сказала, что посмотрит, что можно сделать, чтобы заплатить за скобку на него, но с тех пор, как это произошло с папиной компанией, у нас нет денег даже на самые обычные вещи. Мне тошно таскать в школу обед в пакете. Я чувствую себя так, будто все еще хожу в детский сад!

Я пропускаю абзац, в котором она подробно описывает критические дни своей подружки Пейтон.

Потом она жалуется на отсутствие менструаций у нее самой, но затем ее записи прерываются, поскольку домой заявилась ее сестра, то есть я.

Мне надо идти. Только что заявилась Чарли, и она плачет. А ведь она почти никогда не плачет. Надеюсь, Сайлас бросил ее – так ей и надо.

Выходит, вернувшись вчера вечером домой, я плакала? Я подхожу к подоконнику, где скомканная бумага из моего кармана уже немного подсохла. Осторожно разгладив, я кладу ее на письменный стол, который, по-видимому, делю со своей сестрой. Часть чернил смылась, но похоже, что это какой-то чек. Я пишу Сайласу.

Я: Сайлас, мне нужно, чтобы ты меня подвез.

Я жду, раздраженная тем, что он все никак не отвечает. Я явно нетерпелива.

Я: Мне только что написал какой-то парень по имени Брайан. И явно пытается флиртовать. Если ты занят, я могу попросить, чтобы меня подвез он.

Сайлас: Ну нет, к черту. Уже еду!

Я улыбаюсь.

Мне не составит труда незаметно выскользнуть из дома, ведь моя мать лежит на диване в полной отключке. Я мгновение смотрю на ее лицо, отчаянно пытаясь вспомнить его. Она похожа на Чарли, только старше. Прежде чем выйти из дома, чтобы ждать Сайласа, я накрываю ее одеялом и беру из полупустого холодильника пару банок газировки.

– Пока, мам, – тихо говорю я.

6

Сайлас

Я не могу сказать, почему возвращаюсь к ней: потому, что мне хочется оберегать ее, или потому, что считаю ее чем-то вроде своей собственности. В любом случае, мне не нравится мысль о том, что она обратится за помощью к кому-то еще. Интересно, кто такой этот Брайан и почему он считает, что ему можно отправлять ей игривые сообщения в то время, как мы с Чарли явно вместе.

Моя левая рука все еще сжимает телефон, когда он звонит опять. На экране не высвечивается номер, а только надпись: «Брат». Я провожу по экрану пальцем и отвечаю на звонок.

– Алло?

– Где ты, черт возьми?

Это голос молодого парня, и он очень похож на мой. Я смотрю направо, налево, но перекресток, который я проезжаю, мне совершенно незнаком.

– Я в своей машине.

Он тяжело вздыхает.

– Ни фига себе. Ты все время пропускаешь тренировки, и скоро тебя отстранят от игры. – Вчерашнего Сайласа это бы, скорее всего, разозлило.

Но сегодняшний Сайлас испытывает от этого облегчение.

– Какой сегодня день?

– Среда. День перед завтрашним днем и после вчерашнего. Давай, заезжай за мной, тренировка уже окончена.

Почему у него нет собственной машины? Я даже не знаю этого парня, а он уже доставляет мне неудобства. Он явно мой брат.

– Сначала мне надо заехать за Чарли, – говорю я ему.

Следует пауза.

– Ты хочешь подъехать к ее дому?

– Да.

Еще одна пауза.

– Тебе что, жить надоело?

Мне тошно от того, что я не знаю того, что, похоже, известно всем. Интересно, с какой стати дверь в дом Чарли закрыта для меня?

– Ладно, проехали, просто поторопись, – говорит он и отключается.

* * *

Она стоит на углу, когда я поворачиваю. И смотрит на свой дом. Ее руки опущены, а в них она держит две банки газировки. По одной в каждой руке. Она держит их, как оружие, словно ей хочется бросить в этот дом, находящийся перед ней, в надежде, что это не банки, а ручные гранаты. Я сбавляю скорость и останавливаюсь в нескольких футах от нее.

Она переоделась – теперь на ней надета длинная черная юбка, прикрывающая ноги. Вокруг шеи обернут длинный черный шарф, свисающий с плеча. Она облачена в коричневую блузку с длинными рукавами, но вид у нее такой, будто ей все безразлично. Поднимается порыв ветра, и юбка и шарф раздуваются, но она и бровью не ведет. И даже не моргает. Она целиком погружена в свои мысли.

Я теряюсь в ней.

Когда я паркуюсь, она поворачивает голову, смотрит на меня, затем сразу же опускает глаза. Идет к пассажирской двери и садится. Ее молчание словно умоляет меня о тишине, поэтому я ничего не говорю, пока мы едем сторону школы. Когда мы проезжаем пару миль, Чарли расслабляется и упирается одной ногой, обутой в ботинок, в приборную панель.

– Куда мы едем?

– Позвонил мой брат. Мне надо его подвезти. – Она кивает.

– Похоже, у меня будут неприятности из-за того, что сегодня я пропустил тренировку по американскому футболу. – Я уверен, что по равнодушному тону, которым я произнес эти слова, она поняла, что я не очень-то обеспокоен из-за этого. Сейчас мне не до игры в американский футбол, так что отстранение, вероятно, стало бы наилучшим исходом для всех.

– Ты играешь в американский футбол, – бесстрастно говорит она. – А я не делаю ничего. Я скучна, Сайлас. Моя комната выглядит скучно. Я не веду дневник. Я ничего не коллекционирую. Единственное, что у меня есть, это фотография каких-то ворот, и даже ее сделала не я, а ты. Единственный предмет в моей комнате, отмеченный хоть какой-то печатью индивидуальности, это то, что подарил мне ты.

– Откуда ты знаешь, что этот снимок сделал именно я?

Она пожимает плечами и натягивает свою юбку на коленях.

– У тебя неповторимый стиль. Как отпечаток пальца. Я смогла определить, что этот снимок сделал ты, потому что только ты делаешь фотографии таких вещей, на которые в обычной жизни людям страшно смотреть.

Похоже, мои фотографии ей не по душе.

– Итак, – спрашиваю я, глядя перед собой, – кто он такой, этот Брайан?

Она достает свой телефон и открывает сообщения. Я пытаюсь взглянуть на них, хотя и знаю, что сижу слишком далеко, чтобы их прочитать – но все равно делаю попытку. Замечаю, что она слегка поворачивает свой телефон, заслонив его от моих глаз.

– Я точно не знаю, – отвечает она. – Я пыталась пролистать его сообщения назад, чтобы посмотреть, смогу ли я что-то из них понять, но наши с ним сообщения ставят меня в тупик. Я не могу понять, с кем я встречалась: с ним или с тобой.

У меня опять пересыхает во рту. Я беру у нее одну из банок газировки, которые она принесла, открываю ее и, сделав долгий глоток, ставлю в подстаканник.

– Возможно, ты мутила с нами обоими. – Мой голос звучит резко, и я пытаюсь смягчить его. – Что он говорит в своих сегодняшних сообщениях?

Она блокирует свой телефон и экраном вниз кладет себе на колени, почти так, будто ей стыдно смотреть на него. Она не отвечает мне, и я чувствую, как краска заливает мою шею, и узнаю жар ревности, захватывающий меня, словно вирус. Мне это не нравится.

– Напиши ему, – говорю я. – Сообщи ему, что ты больше не хочешь, чтобы он писал тебе, и что ты хочешь наладить свои отношения со мной.

Чарли косо смотрит на меня.

– Мы не знаем, какие между нами отношения, – говорит она. – А что, если ты не нравился мне? Что, если мы оба собирались порвать друг с другом?

Я опять перевожу взгляд на дорогу и стискиваю зубы.

– Просто мне кажется, что будет лучше, если мы будем держаться вместе, пока не выясним, что с нами произошло. Ты же даже не знаешь, кто такой Брайан.

– Тебя я тоже не знаю, – огрызается она.

Я заезжаю на школьную парковку. Она внимательно наблюдает за мной, ожидая моего ответа. У меня такое чувство, будто она дразнит меня.

Я паркуюсь и заглушаю двигатель. Правой рукой я сжимаю руль, а левой – подбородок. Сжимаю обе.

– И как мы будем это делать?

– Ты не мог бы выразиться немного конкретнее? – спрашивает она.

Я чуть заметно качаю головой. Хотя даже не знаю, смотрит ли она на меня сейчас и замечает ли это.

– Я не могу выражаться конкретнее, потому что имею в виду вообще все. Нас, наши семьи, нашу жизнь. Как нам разобраться во всем этом, Чарли? И как мы сможем сделать это, не выяснив друг о друге нечто такое, что разозлит и тебя, и меня?

Прежде чем она успевает ответить, из ворот выходит какой-то парень и направляется к нам. Он похож на меня, но младше. Возможно, он учится в десятом классе. Он еще не такой высокий и крепкий, как я, но, судя по его виду, вероятно, превзойдет меня в размерах.

– Это будет забавно, – говорит Чарли, глядя, как мой младший брат приближается к машине. Он идет прямиком к задней пассажирской двери, распахивает ее, закидывает внутрь свой рюкзак, дополнительную пару обуви, спортивную сумку и наконец садится сам.

И захлопывает за собой дверь.

Он достает свой телефон и начинает листать свои сообщения. Он тяжело дышит, его волосы мокрые от пота и прилипли ко лбу. У нас с ним одинаковый цвет волос. И, когда он смотрит на меня, я вижу, что у нас к тому же еще и одинаковый цвет глаз.

– В чем дело? – спрашивает он.

Я не отвечаю, а повернувшись на своем сиденье, смотрю на Чарли. Она ухмыляется и что-то пишет в телефоне. Меня так и подмывает вырвать его и посмотреть, не пишет ли она Брайану, но, как только она нажимает на «отправить», мой телефон начинает вибрировать.

Чарли: Ты хоть знаешь, как зовут твоего младшего брата?

Я понятия не имею, как зовут моего собственного младшего брата.

– Черт, – бормочу я.

Она смеется, но ее смех обрывается, когда она замечает что-то на парковке. Я смотрю туда, куда устремлен ее взгляд, и вижу парня. Он шествует к моей машине, пристально глядя на Чарли.

Я узнаю его. Это тот парень, с которым я утром столкнулся в туалете. Тот самый, который пытался спровоцировать меня.

– Дай догадаюсь, – говорю я. – Брайан?

Он подходит прямиком к пассажирской двери и открывает ее. Затем делает шаг назад и манит Чарли пальцем. Меня он игнорирует полностью, но ему предстоит узнать меня очень хорошо, если он воображает, будто может подзывать к себе Чарли таким образом.

– Нам надо поговорить, – произносит он, четко выговаривая каждый слог.

Чарли берется за ручку двери, чтобы закрыть ее.

– Извини, – говорит она. – Мы уже уезжаем. Я поговорю с тобой завтра.

На его лице отражается изумление, к которому примешивается изрядная порция злости. Как только я вижу, как он хватает ее за руку и рывком тащит к себе, я выскакиваю из машины и обегаю ее. Я двигаюсь так быстро, что поскальзываюсь на гравии и хватаюсь за капот, чтобы не упасть. Какой этот гравий гладкий. Я бросаюсь к пассажирской двери, готовясь вцепиться этому ублюдку в горло, но он уже и так согнулся в три погибели и стонет. Его рука закрывает один глаз. Затем, распрямившись, он зло смотрит на Чарли непострадавшим глазом.

– Я же сказала тебе, чтобы ты не прикасался ко мне, – цедит Чарли сквозь стиснутые зубы.

Она стоит у своей двери, все еще сжимая руку в кулак.

– Ты не хочешь, чтобы я прикасался к тебе? – ухмыляется он. – Это что-то новое.

Я кидаюсь на него, но Чарли толкает меня в грудь. И бросает на меня предостерегающий взгляд, одновременно чуть заметно покачав головой. Я заставляю себя сделать глубокий вдох и успокоиться и делаю шаг назад.

Чарли опять переключает свое внимание на Брайана.

– Это было вчера, Брайан. А сегодня новый день, и я уезжаю с Сайласом. Ты понял? – Она поворачивается и опять садится на пассажирское сиденье. Я дожидаюсь, когда ее дверь закроется и окажется заперта, и только затем возвращаюсь на водительскую сторону.

– Она изменяет тебе, – вопит Брайан мне вслед. Я останавливаюсь как вкопанный.

Я медленно поворачиваюсь к нему лицом. Теперь он стоит прямо и, судя по его позе, ожидает, что я ударю его. Когда я этого не делаю, он продолжает провоцировать меня.

– Со мной, – добавляет он. – И не один раз. Это продолжается уже более двух месяцев.

Я смотрю на него, стараясь оставаться внешне спокойным, но в своих мыслях я стискиваю руками его горло, выжимая из его легких последние остатки кислорода.

Я гляжу на Чарли. Ее глаза умоляют меня не делать никаких глупостей. Я опять поворачиваюсь к нему и каким-то образом ухитряюсь улыбнуться.

– Как мило, Брайан. Ты что, хочешь получить по этому случаю какой-нибудь памятный подарок?

Мне бы хотелось закупорить выражение его лица в бутылку и выпускать всякий раз, когда у меня появится желание от души посмеяться.

Сев обратно в машину, я выезжаю с парковки более агрессивно, чем следовало бы. Когда мы оказываемся на дороге, ведущей к моему дому, я наконец нахожу в себе силы и смотрю на Чарли. Она отвечает мне таким же пристальным взглядом. Несколько минут мы глядим друг другу в глаза, оценивая реакцию друг друга. И за мгновение до того, как я поворачиваю голову, чтобы снова смотреть на дорогу, на ее лице появляется улыбка.

Мы оба начинаем смеяться. Она откидывается на спинку своего сиденья и говорит:

– Поверить не могу, что я изменяла тебе с этим парнем. Должно быть, ты сделал нечто такое, что здорово вывело меня из себя.

Я улыбаюсь ей.

– Ничто, кроме умышленного убийства, не смогло бы заставить тебя изменить мне с этим типом.

На заднем сиденье кто-то прочищает горло, и я тотчас смотрю в зеркало заднего вида. Я совсем забыл про брата. Он подается вперед, пока не оказывается между нашими сиденьями. И смотрит сначала на Чарли, потом на меня.

– Позвольте уточнить, – говорит он. – Вы что, смеетесь над этим?

Чарли смотрит на меня краем глаза. Мы перестаем смеяться, и Чарли откашливается.

– Сколько времени мы уже вместе, Сайлас? – спрашивает она.

Я делаю вид, будто считаю на пальцах, когда голос подает мой брат.

– Четыре года, – отвечает он. – Господи, да какая муха вас укусила?

Чарли подается вперед и встречается со мной взглядом. И я точно знаю, о чем она думает.

– Четыре года? – бормочу я.

– Ничего себе, – говорит Чарли. – Мы вместе уже давно.

Мой брат качает головой и откидывается на спинку своего сиденья.

– Вы двое еще хуже, чем шоу Джерри Спрингера.

Джерри Спрингер – это ведущий ток-шоу. Откуда я это знаю? Интересно, помнит ли это Чарли.

– Ты помнишь Джерри Спрингера? – спрашиваю я ее.

Ее губы плотно сжаты, лицо задумчиво. Она кивает и отворачивается к пассажирскому окну.

Все это лишено всякого смысла. Как мы можем помнить знаменитостей? Людей, с которыми мы никогда не были знакомы? Откуда я знаю, что Канье Уэст женат на Ким Кардашьян? Откуда мне известно, что Робин Уильямс умер?

Я помню всех, с кем никогда не был знаком, но не могу вспомнить девушку, которую люблю уже четыре года? Мне становится не по себе, здорово не по себе. Следующие несколько минут я мысленно повторяю имена и представляю себе лица людей, которых я помню. Президентов. Актеров. Политиков. Музыкантов. Звезд реалити-шоу.

Но я, хоть убей, не могу вспомнить имя моего младшего брата, который сейчас вылезает с заднего сиденья моей машины. Я смотрю, как он входит в дом, и продолжаю смотреть на дверь еще долго после того, как она закрывается за ним. Я пялюсь на свой дом точно так же, как Чарли пялилась на свой.

– С тобой все в порядке? – спрашивает она.

Звук ее голоса заставляет меня вынырнуть из глубин моего сознания и вернуться в реальность. В настоящий момент, когда я представляю себе Чарли и Брайана и снова слышу слова, которые он произнес, а я тогда сделал вид, будто они не произвели на меня ни малейшего впечатления. «Она изменяет тебе».

Я закрываю глаза и откидываю голову на подголовник.

– Как ты думаешь, почему это произошло?

– Тебе надо научиться выражаться точнее, Сайлас.

– Ладно, – отвечаю я, оторвав голову от подголовника и посмотрев прямо на нее. – Брайан. Как ты думаешь, почему ты с ним спала?

Она вздыхает.

– Ты не можешь злиться на меня из-за этого.

Я склоняю голову набок и изумленно смотрю на нее.

– Мы были вместе четыре года, Чарли. Ты не можешь винить меня за то, что я немного расстроен.

Она качает головой.

– Это они были вместе четыре года. Чарли и Сайлас. А не мы двое. К тому же кто может засвидетельствовать, что ты сам был ангелом? Ты хоть просмотрел сообщения на своем телефоне?

Я качаю головой.

– Теперь мне уже страшно их листать. И не делай этого.

– Не делать чего?

– Не говори о нас в третьем лице. Она – это ты, а он – это я. Независимо от того, нравятся ли нам те, кем мы были.

Как только я начинаю выезжать с подъездной дороги, у Чарли звонит телефон.

– Это моя сестра, – объясняет она и тут же отвечает на звонок, сказав «привет». Несколько секунд она молча слушает, не сводя с меня глаз. – Когда я вернулась домой, она была пьяна. Я буду через несколько минут. – Она заканчивает разговор. – Надо ехать обратно в школу, – говорит она. – Моя алкоголичка-мать должна была забрать мою сестру после ее тренировки по плаванию. Похоже, сейчас мы познакомимся с моей младшей сестрой.

Я смеюсь.

– У меня такое чувство, будто в прошлой жизни я был чьим-то личным шофером.

Лицо Чарли напрягается.

– Я перестану говорить о нас в третьем лице, если ты перестанешь говорить обо всем этом как о прошлой жизни. Мы не умерли, Сайлас. Мы просто ничего не помним.

– Мы все-таки помним кое-что, – уточняю я.

И поворачиваю обратно, в сторону школы. Что ж, со всеми этими разъездами туда-сюда я хотя бы запомню дорогу.

– Знаешь, у одной семьи, жившей в Техасе, был попугай, и он потерялся. А четыре года спустя вдруг откуда ни возьмись появился вновь – говоря по-испански. – Она смеется. – Почему я помню эту историю, от которой нет никакого толку, но не могу вспомнить, что я делала двенадцать часов назад?

Я не отвечаю, потому что это риторический вопрос – в отличие от вопросов в моей голове.

Когда мы снова подъезжаем к школе, у входа, сложив руки на груди, стоит точная копия Чарли. Она залезает на заднее сиденье машины и усаживается на то же место, на котором недавно сидел мой брат.

– Как прошел твой день? – спрашивает Чарли.

– Заткнись, – отвечает ее сестра.

– Значит, плохо?

– Заткнись.

Чарли смотрит на меня, округлив глаза, но на лице ее играет лукавая улыбка.

– Ты долго нас ждала?

– Заткнись, – снова говорит ее сестра.

Я начинаю понимать, что Чарли просто подстрекает ее. И улыбаюсь, когда она продолжает.

– Когда я вернулась сегодня из школы домой, мама была в стельку пьяна.

– Тоже мне, новость! – фыркает ее сестра.

Чарли задает ей еще пару вопросов, но та полностью игнорирует ее, сосредоточив все внимание на своем телефоне, который держит в руках. Когда мы въезжаем на подъездную дорогу Чарли, ее сестра начинает открывать свою дверь еще до того, как машина останавливается.

– Передай маме, что я буду поздно, – говорит Чарли, когда ее сестра выходит из машины. – Как ты думаешь, когда домой вернется папа?

Девушка останавливается и смотрит на Чарли с презрением.

– Через десять или пятнадцать лет – смотря что решит судья. – Она захлопывает за собой дверь.

Такого я не ожидал, и, похоже, Чарли тоже. Она медленно поворачивается на своем сиденье, пока снова не садится лицом вперед. Она делает медленный вдох, затем осторожный выдох.

– Моя сестра ненавидит меня. Я живу на помойке. Моя мать алкоголичка. Мой отец в тюрьме. Я изменяю тебе. – Она глядит на меня. – Какого черта ты вообще встречаешься со мной?

Если бы я знал ее лучше, то обнял бы. Взял за руку. Сделал бы хоть что-то. Я не знаю, что делать. На свете не существует правил, указывающих, как надо утешать девушку, с которой ты был вместе четыре года, но с которой ты познакомился только сегодня утром.

– Ну, если верить Эзре, я любил тебя еще до того, как научился ходить. Наверное, трудно отказаться от такого.

Она негромко смеется.

– Должно быть, тебе присуща беззаветная верность, потому что даже я сама начинаю ненавидеть себя.

Мне хочется протянуть руку и коснуться ее щеки. Сделать так, чтобы она посмотрела на меня. Однако я этого не делаю. Я сдаю задом и держу свои руки при себе.

– Быть может, в тебе есть куда больше, чем просто твой финансовый статус и то, кто твоя семья.

– Да, – говорит она и бросает взгляд на меня. Разочарование на ее лице на мгновение уступает место улыбке. – Может быть.

Я тоже улыбаюсь, но мы оба прячем наши улыбки, отвернувшись к окнам. Когда мы снова выезжаем на дорогу, Чарли протягивает руку к радио. Она прокручивает несколько станций и останавливается на песне, которую тотчас подхватываем мы оба. Пропев первую строчку, мы сразу же переглядываемся.

– Мы помним слова песен, – тихо произносит она.

Ничего не сходится. В эту минуту мой разум так устал, что мне не хочется и дальше пытаться понять, что же с нами произошло. Сейчас я просто желаю передышки, которую мне дает эта музыка. И, судя по всему, то же чувствует и Чарли, потому что большую часть поездки она сидит молча. После нескольких минут молчания я чувствую на себе ее взгляд.

– Мне тошно оттого, что я изменила тебе. – Сказав это, она делает музыку громче и снова откидывается на спинку сиденья. Она не хочет, чтобы я отвечал, но, если бы и хотела получить ответ, я бы сказал, что все в порядке. Что я прощаю ее. Потому что девушка, сидящая рядом со мной, не может быть той, которая предала меня.

Она не спрашивает, куда мы едем. Я и сам этого не знаю. Просто веду машину, потому что, судя по всему, только во время вождения я обретаю хоть какой-то душевный покой. Я понятия не имею, как долго мы едем, но солнце уже садится, когда я решаю развернуться и поехать обратно. Все это время мы были погружены в свои мысли, что парадоксально для двух людей, у которых нет никаких воспоминаний.

– Нам надо просмотреть наши телефоны, – говорю я Чарли. Это первые слова, которые кто-то из нас произнес больше чем за час. – Надо прочесть наши старые сообщения, имейлы, прослушать голосовую почту. Возможно, там найдется что-то такое, что могло бы объяснить то, что с нами произошло.

Она достает свой телефон.

– Я уже пыталась это сделать, но в отличие от тебя у меня нет навороченного телефона. Я могу получать и отправлять только текстовые сообщения, но у меня их почти нет.

Я заезжаю на заправку и паркуюсь в стороне, там, где темнее. Не знаю почему, но я чувствую, что для просмотра наших телефонов нам понадобится уединение. Просто не хочу, чтобы кто-то приблизился к нам и узнал нас, потому что, скорее всего, сами мы никого из них не узнаем.

Я заглушаю двигатель, и мы оба начинаем изучать содержимое наших телефонов, но все записи в них короткие и по делу. Расписания, время встреч. Я люблю тебя. Я скучаю по тебе. Никаких подробностей, которые дали бы нам представление о наших отношениях.

Судя по моему журналу звонков, мы с ней каждый вечер разговариваем минимум по часу. Я просматриваю все звонки, хранящиеся в памяти моего телефона – их там набралось более чем за две недели.

– Мы разговаривали друг с другом каждый вечер, самое меньшее по часу, – сообщаю я ей.

– В самом деле? – видно, что она потрясена. – О чем же мы могли говорить по целому часу каждый вечер?

Я усмехаюсь.

– Возможно, на самом деле мы с тобой не так уж долго занимались именно разговорами.

Она качает головой и тихо смеется.

– Почему твои шутки на сексуальную тему не удивляют меня, хотя я совсем ничего о тебе не помню?

Ее смех превращается в стон.

– О боже, – говорит она и поворачивает ко мне экран своего телефона. – Только посмотри на это. – Она листает свои фотки. – Тут селфи. Ничего, кроме селфи, Сайлас. Я делала селфи даже в ванной. – Она выходит из галереи изображений. – Убей меня прямо сейчас.

Я смеюсь и открываю такое же приложение в своем телефоне. На первой фотографии мы двое. Стоим на берегу озера и – как и следовало ожидать – делаем селфи. Я показываю ей это, и она стонет еще громче – и демонстративно откидывает голову назад, на свой подголовник.

– Мне не нравится то, что мы представляем собой, Сайлас. Ты богатый парень, который ведет себя как поганец с вашей экономкой. А я вредная девушка-подросток, которая не имеет никакой индивидуальности и делает селфи, чтобы почувствовать себя важной.

– Я уверен, что мы не так плохи, как это может показаться на первый взгляд. Во всяком случае, мы, похоже, нравимся друг другу.

Чарли смеется себе под нос.

– Я изменяла тебе. Видимо, мы были не так уж и счастливы.

Я открываю почту на своем телефоне и нахожу там видеофайл под названием «Не удалять».

– Давай посмотрим вот это. – Я поднимаю подлокотник своего сиденья и пододвигаюсь ближе к ней. И делаю звук на стереосистеме машины громче, чтобы можно было все услышать. Она поднимает свой подлокотник и тоже придвигается ко мне, чтобы видеть все лучше.

Я нажимаю кнопку «воспроизвести». Мой голос звучит в динамиках машины, так что очевидно, что это я держу камеру в этом видео. Темно, и, кажется, я нахожусь на улице.

– Это наша вторая годовщина. – Мой голос звучит приглушенно. Как будто не хочу, чтобы меня застукали за тем, что я делаю. Я направляю камеру на самого себя, и ее огонек освещает мое лицо. Я выгляжу моложе на год или на два. Надо думать, тогда мне было шестнадцать лет, раз в этом видео я только что сказал, что это наша вторая годовщина. Похоже, в нем я пытаюсь незаметно подкрасться к окну.

– Я собираюсь разбудить тебя, чтобы поздравить с годовщиной, но сейчас час ночи, и это будний день, так что я снимаю это видео на тот случай, если твой отец убьет меня.

Я поворачиваю камеру объективом к окну, становится темно, но мы слышим, как оно поднимается и как я залезаю в него. Оказавшись в комнате, я направляю камеру на кровать Чарли. Под ее одеялом виден продолговатый бугор, но она не шевелится. Я делаю панораму остальной части комнаты. И сразу же замечаю, что комната в этом видео нисколько не похожа на ту, в которой Чарли живет сейчас.

– Это не моя спальня, – говорит Чарли, вглядевшись в видео на моем телефоне. – Размеры моей нынешней комнаты недотягивают и до половины размеров того, что я вижу здесь. И я делю эту комнату с младшей сестрой.

Комната на видео определенно выглядит не так, будто Чарли делит ее с кем-то еще, но у нас не получается рассмотреть все как следует, потому что тут камера поворачивает в сторону. Бугор под одеялом шевелится, и, судя по углу поворота камеры, я залезаю на кровать.

– Малышка Чарли, – шепчу я ей. Она натягивает простыню и одеяло на голову, заслоняя глаза от огонька видеокамеры.

– Сайлас? – шепчет она. Камера по-прежнему направлена на нее под каким-то странным углом, как будто я вообще забыл, что держу ее. Слышатся звуки поцелуев. Должно быть, я покрываю поцелуями ее руки или шею.

Одного звука моих губ, касающихся ее кожи, достаточно, чтобы выключить это видео. Я не хочу, чтобы Чарли чувствовала себя неловко, однако она смотрит на мой телефон так же сосредоточенно и напряженно, как и я сам. И не из-за того, что в этом видео происходит между нами, а потому, что мы этого не помним. Это я… это она… это мы вместе. Но я ничего не помню об этой встрече, абсолютно ничего, так что ощущение такое, будто мы наблюдаем за тем, как два совершенно не знакомых нам человека переживают интимный момент.

Чувствую себя вуайеристом [1].

– С годовщиной, – шепчу я ей. Камера поворачивается, и, кажется, я положил ее на подушку возле головы Чарли. Теперь мы можем видеть только ее голову в профиль, лежащую на подушке.

Это не самый лучший ракурс, но и этого достаточно, чтобы убедиться, что она выглядит точно так же, как и сейчас. Ее темные волосы рассыпались по подушке. Ее взгляд направлен вверх, и можно предположить, что я нависаю над ней. Себя в этом видео я не вижу, мне видны только ее губы, изгибающиеся в улыбке.

– Ты такой бунтарь, – шепчет она. – Я поверить не могу, что ты пробрался сюда, чтобы сказать мне это.

– Я пробрался сюда не затем, чтобы сказать тебе это, – тихо шепчу я. – Я пробрался сюда, чтобы сделать вот это. – Наконец в видео появляется мое лицо, и мои губы нежно припадают к ее губам.

Чарли ерзает рядом со мной. Я с усилием проглатываю ком, образовавшийся в моем горле. И мне вдруг хочется, чтобы сейчас я смотрел это один. Тогда я смог бы проигрывать этот поцелуй снова, снова и снова.

Мои нервы натянуты до предела, и я понимаю, что это оттого, что я испытываю ревность к этому парню на видео, что совершенно бессмысленно. У меня такое чувство, будто я наблюдаю, как ее целует какой-то незнакомец, хотя на самом деле это я сам. Это мои губы касаются ее губ, но это злит меня, потому что я не помню, каково это – целовать ее.

Может, все-таки остановить это видео, думаю я. Тем более, похоже, это превращается в нечто большее, чем простой поцелуй. Моя рука, которая только что касалась ее щеки, теперь не видна. И, судя по тем звукам, которые на видео издает Чарли, она точно знает, где находится моя рука.

Ее губы отрываются от моих, она смотрит в камеру, перед объективом появляется ее рука и опрокидывает камеру вниз. Экран становится черным, но звук продолжает записываться.

– Ее свет слепит меня, – бормочет она.

Мой палец находится рядом с кнопкой паузы на моем телефоне. Мне следовало бы нажать на паузу, но я ощущаю тепло ее дыхания на моей шее, и из-за этого и из-за звуков, несущихся из динамиков машины, мне хочется, чтобы это видео никогда не кончалось.

– Сайлас, – шепчет она.

Мы все так же смотрим на экран, хотя с тех пор, как Чарли опрокинула камеру, он остается чернильно-черным. На нем ничего не видно, но мы не можем отвести от него глаза. Вокруг нас звучат и звучат наши голоса, переполняя машину, переполняя нас.

– Никогда, никогда, Чарли, – шепчу я.

Слышится стон.

– Никогда-никогда, – шепчет она в ответ.

Слышится шумный вдох.

Еще один стон.

Шуршание.

Звук расстегиваемой молнии.

– Я так люблю тебя, Чарли.

Звуки тел, движущихся на кровати.

Тяжелое дыхание. Множество вдохов и выдохов. Они доносятся из динамиков, окружающих нас, и исходят из наших ртов, и мы сидим и слушаем их.

– О боже… Сайлас…

Два резких вдоха. Страстные поцелуи.

Пронзительно гудит клаксон, заглушая звуки, доносящиеся из динамиков.

Я неуклюже хватаюсь за телефон и роняю его на пол. Салон заливает свет чьих-то фар. По окну Чарли вдруг начинают барабанить кулаки, и прежде, чем я успеваю подобрать телефон с пола, кто-то рывком открывает дверь.

– Ты просто невероятна, Чарли. – Из динамиков несется мой голос.

Девушка, держащая дверь Чарли, громко хохочет. Сегодня она обедала вместе с нами, но я не помню ее имени.

– О боже! – восклицает она, ткнув Чарли в плечо. – Вы что, смотрите порнуху? – Она поворачивается и кричит, обращаясь к кому-то в машине, фары которой все еще светят в мои окна: – Чар и Сай смотрят порнуху! – Она все еще смеется, когда я наконец беру свой телефон в руки и нажимаю на кнопку паузы. И уменьшаю звук на радио. Чарли смотрит то на эту девушку, то на меня, широко раскрыв глаза.

– Мы как раз собирались уезжать, – говорю я этой девице. – Чарли нужно домой.

Девушка продолжает хохотать и качает головой.

– О, я вас умоляю, – говорит она, глядя на Чарли. – Скорее всего, твоя мать так пьяна, что воображает, будто ты уже лежишь в своей постели. Поезжайте за нами, мы направляемся к Эндрю.

Чарли улыбается, качая головой.

– Я не могу, Анника. До встречи завтра в школе, хорошо? – Похоже, Анника очень обижена. Она фыркает, когда Чарли пытается закрыть дверь, несмотря на то, что девица мешает ей это сделать. Наконец она отходит в сторону, и Чарли захлопывает дверь и запирает ее.

– Езжай, – говорит она. И я трогаюсь с места. С радостью.

Мы отъехали от заправки примерно милю, когда Чарли прочищает горло. Но это не помогает, и, когда она прерывает молчание, вместо голоса с ее уст слетает только хриплый шепот.

– Наверное, тебе стоило бы удалить это видео.

Мне не нравится ее предложение. Я уже планировал проиграть его еще раз сегодня вечером, когда приеду домой.

– В нем может содержаться какая-то подсказка, – отвечаю я. – Думаю, мне надо будет посмотреть его еще раз. И послушать, что будет в конце.

Она улыбается, и в этот момент на мой телефон приходит сообщение. Я переворачиваю его и наверху экрана вижу слово «отец». Я открываю свои сообщения.

Отец: Возвращайся домой. И, пожалуйста, один.

Я показываю сообщение Чарли, и она просто кивает.

– Ты можешь высадить меня у моего дома.

Остальная часть поездки проходит в молчании. У меня такое чувство, будто видео, которое мы только что смотрели вместе, каким-то образом заставило нас увидеть друг друга в другом свете. Необязательно в плохом, а просто в другом. До этого, когда я смотрел на нее, она была для меня просто девушкой, с которой случилась такая же странная штука, как и со мной. Теперь же, когда я смотрю на нее, то вижу перед собой девушку, с которой я вроде бы занимаюсь любовью. Девушку, с которой я, судя по всему, занимаюсь любовью уже давно. Девушку, которую я, похоже, по-прежнему люблю. Вот бы вспомнить, каково это.

Увидев, как мы прежде были близки, я испытываю еще большее недоумение по поводу ее связи с этим типом Брайаном. Думая о нем теперь, я чувствую куда большую злость и ревность, чем до того, как увидел нас вместе в этом видео.

Когда мы подъезжаем к ее дому и останавливаемся, она выходит не сразу. Чарли, не моргая, смотрит на темный дом перед нами. В его окне брезжит слабый свет, но внутри не видно никакого движения.

– Я попробую поговорить сегодня со своей сестрой. И, возможно, смогу что-то узнать о том, что произошло вчера вечером, когда я вернулась домой.

– Думаю, это хорошая мысль, – соглашаюсь я. – А я сделаю то же самое со своим братом. Может, мне при этом даже удастся узнать, как его зовут.

Она смеется.

– Хочешь, я утром отвезу тебя в школу?

Она кивает.

– Если ты не против.

– Я не против.

Между нами снова воцаряется молчание. Тишина напоминает мне о тихих звуках, которые она издавала на видео, которое, слава богу, все еще хранится на моем телефоне. Я буду слышать ее голос в своей голове весь этот вечер и всю предстоящую ночь. Я даже с нетерпением жду этого.

– Знаешь, – говорит она, постукивая пальцами по двери, – возможно, завтра мы проснемся, и с нами все будет в полном порядке. Быть может, мы даже забудем о том, что произошло сегодня, и все вернется на круги своя.

Мы можем надеяться на это, но мои инстинкты говорят мне, что этого не произойдет. Завтра мы проснемся в такой же растерянности, в какой находимся сейчас.

– Я бы на это не рассчитывал, – возражаю я. – Сегодня я просмотрю все остальные сообщения и имейлы в телефоне. И то же самое надо будет сделать и тебе.

Она снова кивает, наконец повернув голову и посмотрев мне в глаза.

– Спокойной ночи, Сайлас.

– Спокойной ночи, Чарли. Позвони мне, если ты…

– Со мной будет все в порядке, – быстро говорит она, перебив меня. – До встречи утром. – Она выходит из машины и идет к своему дому.

Мне хочется позвать ее, попросить подождать. Хочется знать, задает ли она себе тот же вопрос, который задаю себе я: что означает «никогда-никогда»?

7

Чарли

Думаю, если ты изменяешь своему парню, то надо это делать с тем, кто был бы достоин твоего грехопадения. Не знаю, чья эта мысль: прежней Чарли или новой. Может быть, поскольку я смотрю на жизнь Чарли Уинвуд с точки зрения посторонней, то могу думать о ее измене скорее не с осуждением, а отстраненно. Я знаю одно: если ты собираешься изменить Сайласу Нэшу, то лучше было бы сделать это с Райаном Гослингом [2].

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него до того, как он уедет, и мельком вижу его профиль. Тусклый свет уличного фонаря за машиной освещает его лицо. Нос у него с горбинкой. В школе у остальных парней были красивые носы или слишком большие для их лиц. Или, хуже того, изрытые угрями. У Сайласа нос взрослого мужчины. Что побуждает воспринимать его всерьез.

Я снова поворачиваюсь к дому. У меня такое ощущение в животе, будто он изнутри покрыт слоем растительного масла. Когда я открываю дверь и заглядываю внутрь, вокруг никого нет. Чувствую себя как вор, вламывающийся в чужой дом.

– Эй! – кричу я. – Есть кто-нибудь? – Я беззвучно закрываю за собой дверь и на цыпочках иду в гостиную.

И вздрагиваю.

Мать Чарли сидит на диване, смотрит телесериал «Сайнфелд», выключив звук, и ест фасоль прямо из банки. Я вдруг вспоминаю, что за весь день съела только сэндвич с жареным сыром, поделив его с Сайласом.

– Ты голодная? – осторожно спрашиваю ее. Не знаю, то ли она до сих пор злится на меня, то ли снова собирается заплакать. – Хочешь, я приготовлю нам что-нибудь поесть?

Она подается вперед, не глядя на меня, и ставит банку с фасолью на стол. Я делаю шаг в ее сторону и выдавливаю из себя:

– Мама?

– Она тебе не ответит.

Я поворачиваюсь и вижу, как Дженет лениво заходит на кухню с пачкой кукурузных чипсов «Доритос» в руке.

– Это то, что ты ела на ужин?

Она пожимает плечами.

– Сколько тебе лет, четырнадцать?

– Ты что, совсем без мозгов? – огрызается она. Затем добавляет: – Да, мне четырнадцать.

Я выхватываю у нее чипсы и несу туда, где сидит моя пьяная мать, которая пялится в телевизор.

– Четырнадцатилетние девушки не должны ужинать чипсами, – говорю я и кладу пакет ей на колени. – Протрезвей и веди себя как мать.

Никакого ответа.

Я подхожу к холодильнику, но там оказывается только дюжина банок с диетической кока-колой и банка маринованных огурцов.

– Одевайся, Дженет, – говорю я, сердито глядя на свою мать. – Давай добудем тебе ужин.

Дженет смотрит на меня так, будто я говорю на мандаринском диалекте китайского языка. Похоже, мне надо добавить какую-нибудь гадость, чтобы держать марку.

– Поторопись, ты, какашка!

Она поспешно шмыгает в свою комнату, пока я прочесываю дом в поисках ключей от машины. Какой же жизнью я жила до сих пор? И кем было то существо на диване? Наверняка она не всегда была такой. Я смотрю на ее затылок, и меня вдруг охватывает сочувствие. Ее муж – мой отец – сидит в тюрьме. В тюрьме! Это серьезно. Где же мы вообще берем деньги на жизнь?

Кстати, о деньгах. Я заглядываю в свой бумажник. В нем по-прежнему лежат двадцать восемь долларов. Думаю, этого хватит, чтобы купить нам что-нибудь помимо чипсов.

Дженет выходит из нашей спальни, одетая в зеленую куртку, как раз тогда, когда я наконец нахожу ключи. Зеленый цвет ей идет – он придает ей менее тревожный вид.

– Ты готова? – спрашиваю я.

Она закатывает глаза.

– Итак, дорогая мамочка, мы уезжаем, чтобы добыть себе какой-нибудь еды! – кричу я, прежде чем закрыть дверь – в основном для того, чтобы посмотреть, попытается она остановить меня или нет. Я пропускаю Дженет вперед по пути в гараж, пытаясь представить себе, какая у нас машина. Одно ясно – это точно не Land Rover.

– О господи, – бормочу я. – Эта штука вообще работает? – Дженет не удостаивает меня вниманием, а просто вставляет в уши наушники, пока я разглядываю нашу машину. Это старый-престарый олдсмобиль, старше, чем я сама. В нем пахнет сигаретным дымом и стариками. Дженет садится на пассажирское сиденье и отворачивается к окну. – Ладно, любительница поговорить, – говорю я, – давай посмотрим, сколько кварталов мы сможем проехать прежде, чем этот драндулет сломается.

У меня есть план. Чек, который я нашла в своем кармане, датирован пятницей и был выдан закусочной «Электрическая дробилка» во французском квартале. Вот только этот кусок дерьма, называемый машиной, не имеет GPS, так что мне придется найти эту закусочную самой.

Пока мы выезжаем с подъездной дороги, Дженет молчит. Она пальцем чертит на своем окне узоры, дыша на стекло и стирая конденсат. Я наблюдаю за ней краем глаза; бедная девочка. Ее мать алкоголичка, а ее отец в тюрьме – и вообще-то это печально. К тому же она ненавидит меня. А раз так, то она в этом мире совсем одна. И я с удивлением осознаю, что Чарли находится в таком же положении. С той разницей, что у нее есть Сайлас – или же у нее был Сайлас до того, как она изменила ему с Брайаном. Тьфу. Я трясу плечами, чтобы избавиться от всех моих чувств. Я ненавижу этих людей. Они такие докучные. Правда, Сайлас мне типа нравится.

Типа.

* * *

Закусочная «Электрическая дробилка» находится на Норт-Рэмпарт-стрит. Я нахожу парковочное место на запруженном машинами углу, и мне приходится припарковаться параллельно между пикапом и «мини-купером». Чарли мастерица параллельной парковки, гордо думаю я. Дженет выходит из машины вслед за мной и с потерянным видом стоит на тротуаре. Закусочная расположена напротив. Я пытаюсь заглянуть в ее окна, но они по большей части затемнены. Над ее парадной дверью мигает розовая неоновая надпись «Электрическая дробилка».

– Пошли, – говорю я. Я протягиваю ей руку, и она отшатывается. – Дженет! Идем! – Я решительно подхожу к ней, подхожу агрессивно, как это наверняка делала Чарли, и хватаю ее за руку. Она пытается вырвать руку, но я держу ее крепко и тащу за собой через улицу.

– Пусти!

Как только мы доходим до противоположной стороны улицы, я резко поворачиваюсь к ней лицом.

– Что с тобой не так? Перестань вести себя, как … – четырнадцатилетняя девчонка, договариваю я про себя.

– Что? – вопрошает она. – И какое вообще тебе дело до того, как я себя веду? – Ее нижняя губы оттопырилась, как будто она вот-вот заплачет. И мне вдруг становится очень жаль, что я была с ней так груба. Она всего лишь маленькая девочка с крошечными грудями и одурманенным гормонами мозгом.

– Ты моя сестра, – мягко говорю я. – Нам надо держаться вместе, ты не находишь? – Мгновение мне кажется, что она собирается что-то сказать – возможно, что-нибудь милое, мягкое, сестринское – но затем она просто шагает к закусочной впереди меня и распахивает ее дверь. Черт возьми. Она та еще штучка. Я захожу вслед за ней – с некоторой опаской – и останавливаюсь как вкопанная.

Это не то, чего я ожидала. Это никакая не закусочная – скорее это похоже на клуб с кабинками у стен. В центре зала находится что-то вроде танцпола. Дженет стоит возле стойки бара, растерянно оглядываясь по сторонам.

– Ты бываешь здесь часто?

Я смотрю на кресла в кабинках, обитые черной кожей, затем на черные мраморные полы. Все здесь черное, за исключением ярко-розовых табличек на стенах. Пожалуй, обстановка здесь мрачная и отдает попсой.

– Я могу вам помочь? – Из двери, находящейся возле противоположного конца стойки бара, выходит парень, несущий охапку каких-то коробок. Он молод – на вид ему двадцать с небольшим, и он сразу же вызывает у меня симпатию, потому что на нем надет черный жилет поверх розовой футболки. Должно быть, Чарли нравится розовый цвет.

– Мы хотим поесть, – выпаливаю я.

Он улыбается и показывает нам на одну из кабинок.

– Обычно кухня открывается только через час, но я посмотрю, что мы можем вам приготовить, если вам захочется присесть.

Я киваю и направляюсь к кабинке, ведя за собой Дженет.

– Я была здесь, – говорю я ей, – в прошлый уикенд.

– Понятно, – буркает она и опускает взгляд на свои ногти.

Несколько минут спустя парень в розовой футболке снова выходит из двери в задней части зала, насвистывая, подходит к нам и опирается ладонями на наш стол.

– Ты Чарли, верно? – спрашивает он. Я тупо киваю. Откуда он знает?.. Сколько же раз я здесь была?

– На кухне мне готовили жареную курицу. Что вы скажете, если я разделю ее с вами? В любом случае запарка начнется у нас только через пару часов.

Я снова киваю.

– Отлично. – Он хлопает ладонью по столу, и Дженет вздрагивает. Он показывает на нее. – Кока-колу? Спрайт? «Ширли Темпл»?

Она закатывает глаза.

– Диетическую кока-колу, – отвечает она.

– А ты, Чарли?

Мне не нравится, как он произносит мое имя. Его тон чересчур… фамильярен.

– Кока-колу, – быстро бормочу я.

Когда он уходит, Дженет подается вперед, сдвинув брови.

– Ты всегда пьешь диетическую кока-колу. – В ее тоне звучит обвинение.

– В самом деле? Ну, просто сегодня я сама не своя.

Она хмыкает.

– Это точно. – Я не обращаю на нее внимания и пытаюсь разглядеть это заведение. Что мы с Сайласом делали здесь? Бывали ли мы здесь часто? Я облизываю губы.

– Дженет, – говорю я, – я когда-нибудь рассказывала тебе об этом месте?

На ее лице отражается удивление.

– Ты имеешь в виду наши с тобой задушевные беседы, когда мы по вечерам выключаем свет?

– Ладно, ладно, я поняла. Я действительно хреновая сестра. Давай оставим это в прошлом. Я протягиваю тебе оливковую ветвь.

Дженет морщит нос.

– Что это значит?

Я вздыхаю.

– Я пытаюсь загладить свою вину. Начать все сначала.

В эту минуту чувак в розовой футболке приносит наши напитки. Он принес Дженет «Ширли Темпл», хотя она заказывала диетическую кока-колу. На ее лице отражается разочарование.

– Она хотела диетическую кока-колу, – говорю я.

– Ей это понравится, – отвечает он. – Когда я был подростком…

– Просто принеси ей диетическую кока-колу.

Он вскидывает руки в знак того, что сдается.

– Само собой, принцесса.

Дженет смотрит на меня из-под ресниц.

– Спасибо, – говорит она.

– Не за что. Нельзя доверять парню, который носит розовую футболку.

Она слегка ухмыляется, и я торжествую. Поверить не могу, что я подумала, будто мне нравится этот парень. И поверить не могу, что мне нравился Брайан. Что же со мной, черт возьми, было не так?

Я достаю свой телефон и вижу, что Сайлас прислал мне несколько сообщений. Сайлас. Мне нравится Сайлас. Нравится что-то в успокаивающих звуках его голоса и его манерах хорошего парня. И его нос – у него чертовски клевый нос.

Сайлас: Мой отец…

Сайлас: Где ты?

Сайлас: Эй?

Парень возвращается с жареной курицей и картофельным пюре.

Тут куча еды.

– Напомни мне, как тебя зовут, – говорю я.

– Ты такая стерва, Чарли, – замечает он, ставя передо мной тарелку. И бросает взгляд на Дженет. – Извини, – добавляет он.

Она пожимает плечами.

– Так как же тебя все-таки зовут? – спрашивает она с набитым ртом.

– Доувер. Так меня называют мои друзья.

Я киваю. Доувер.

– Стало быть, в минувший уикенд… – начинаю я.

Доувер сразу же ведется.

– Да, это было черт знает что. Я не ожидал, что после этого ты так скоро вернешься сюда.

– Почему же? – спрашиваю я. Я пытаюсь вести себя как ни в чем не бывало, но внутри у меня все трепещет.

– Ну, твой парень здорово разозлился. Мне казалось, что у него совсем сорвет крышу, прежде чем его вышвырнули вон.

– Сорвет крышу? – я произношу это таким тоном, чтобы это прозвучало не совсем как вопрос. – Сорвет крышу. Да-а. Это было…

– Ты была очень рассержена, – продолжает Доувер. – И я не могу тебя винить. Тебе бы здесь понравилось, если бы Сайлас все не испортил.

Я откидываюсь на спинку кресла, и курица вдруг начинает казаться мне совсем не такой аппетитной.

– Да-а, – бормочу я, посмотрев на Дженет, которая с любопытством глядит на нас обоих.

– Ты закончила, малявка? – спрашиваю я Дженет. Она кивает, вытирая сальные пальцы о салфетку. Я достаю из сумочки двадцатку и кладу ее на стол.

– В этом нет нужды, – бросает Доувер, небрежно махнув рукой.

Я наклоняюсь, так что мы смотрим друг другу в глаза.

– Только мой бойфренд может платить за мой ужин, – отрезаю я, оставив деньги на столе.

– Ну, если ты живешь согласно этому правилу, то тебе можно питаться здесь задаром все семь дней в неделю!

Я не останавливаюсь, пока не дохожу до машины. Здесь что-то произошло. Нечто такое, отчего у Сайласа едва не сорвало крышу. Я запускаю двигатель, и Дженет громко рыгает. Мы обе разражаемся смехом.

– Больше никаких чипсов на ужин, – говорю я ей. – Мы можем научиться готовить.

– Точно. – Она пожимает плечами.

Все нарушают обещания, которые они дают Дженет. На ее лице читается горечь. По дороге домой мы с ней не говорим, и, когда я заезжаю в гараж, она выходит из машины еще до того, как я заглушаю двигатель.

– Мне тоже было приятно провести время с тобой, – кричу я ей вслед. Я ожидаю, что, когда я войду в дом, мать Чарли будет ждать ее – возможно, чтобы отругать ее за то, что она взяла машину – но, когда я захожу внутрь, в доме темно, если не считать света под дверью нашей с Дженет спальни. Мать Чарли легла спать. Ей плевать. Что ж, это идеальный вариант для той ситуации, в которой я нахожусь. Мне можно без помех пошнырять-поразнюхивать, чтобы, не задавая вопросов и не придерживаясь правил, попытаться выяснить, что произошло. Но я не могу не думать о Дженет, о том, что она совсем еще девочка, которой нужны ее родители. Все так погано.

Когда я открываю дверь спальни, Дженет слушает музыку.

– Эй, – говорю я. Мне в голову приходит одна мысль. – Ты не видела мой айпод? – Музыка может рассказать о человеке многое. И мне не нужны воспоминания, чтобы это понимать.

– Не знаю. – Она пожимает плечами. – Возможно, он на чердаке вместе с остальным твоим барахлом.

С моим остальным барахлом? На чердаке?

Меня вдруг охватывает волнение.

Возможно, во мне таится нечто большее, чем то, о чем говорят это безликое постельное покрывало и стопка плохих романов. Мне хочется спросить ее, что это за барахло и почему мое барахло находится на чердаке, а не в нашей с ней спальне, но Дженет уже опять засунула в уши наушники и изо всех сил старается игнорировать меня.

Я решаю, что лучше всего отправиться сейчас на чердак, чтобы самой выяснить, что к чему. Но где находится этот чердак?

8

Сайлас

Когда я паркуюсь, парадная дверь моего дома открывается и из нее выходит Эзра, нервно ломая руки. Я выхожу из машины и подхожу к ней. Она стоит и смотрит на меня, округлив глаза.

– Сайлас, – дрожащим голосом говорит она, – я думала, что он знает. Я бы не стала упоминать, что Чарли была здесь, но мне показалось, что ты этого не скрываешь, так что я подумала, что положение дел изменилось и ей разрешено являться сюда…

Я вскидываю руку, чтобы избавить ее от необходимости извиняться.

– Все в порядке, Эзра. Правда.

Она вздыхает и проводит ладонью по переднику, все еще надетому на ней. Я не понимаю, почему она нервничает и почему она ожидала, что я рассержусь на нее. Возможно, я вкладываю в свою улыбку больше ободрения, чем необходимо, но, судя по ее виду, она нуждается в этом.

Она кивает и вслед за мной входит в дом. Я останавливаюсь в вестибюле, поскольку мне еще недостаточно знаком этот дом, чтобы знать, где сейчас может находиться мой отец. Эзра проходит мимо меня, пробормотав: «Спокойной ночи», и направляется к лестнице. Должно быть, ее комната находится где-то наверху.

– Сайлас.

Этот голос похож на мой, но старше. Я поворачиваюсь и внезапно оказываюсь лицом к лицу с мужчиной, изображенным на всех семейных фотографиях, висящих на стенах. Правда, сейчас на его лице нет ни следа этой его лучезарной деланой улыбки.

Он окидывает меня взглядом с ног до головы, как будто уже сам вид его сына разочаровывает его.

Повернувшись, он проходит в одну из дверей, выходящих в вестибюль. Его молчание и та уверенность, которая чувствуется в его поступи, ясно говорят, что мне положено последовать за ним, и я иду следом. Мы входим в его кабинет, и он, неторопливо обойдя свой письменный стол, садится. И, подавшись вперед, кладет руки на столешницу из красного дерева.

– Ты собираешься это объяснить?

Мне хочется объяснить, очень хочется. Я хочу сказать ему, что я понятия не имею, кто он такой, почему он злится и кто такой я сам.

Наверное, мне полагается нервничать, бояться его. Я уверен, что вчерашний Сайлас сейчас бы чувствовал себя именно так, но трудно бояться человека, которого я совершенно не знаю. По мне, так он не имеет надо мной никакой власти, а иметь власть необходимо, чтобы внушать страх.

– Объяснить что? – спрашиваю я.

Мой взгляд падает на стенную полку за его спиной и стоящие на ней книги. Похоже, это какая-то классика. Коллекционные издания. Интересно, прочел ли он хотя бы одну из этих книг или же они нужны ему только для того, чтобы нагонять еще больший страх.

– Сайлас! – Его голос так резок, что мне кажется, он пронзает мои барабанные перепонки, словно нож. Я прижимаю руку к боковой части шеи и сжимаю ее, прежде чем взглянуть на него опять. Он смотрит на кресло, стоящее напротив него, молча приказывая мне сесть.

У меня такое чувство, будто вчерашний Сайлас сказал бы сейчас:

– Да, сэр.

Но сегодняшний Сайлас только улыбается и неторопливо направляется к указанному креслу.

– Почему она сегодня явилась в этот дом?

Он говорит о Чарли так, будто она какой-то яд. Так же, как ее мать говорила обо мне. Я опускаю взгляд на подлокотник моего кресла и ковыряю участок потертой кожи.

– Она почувствовала себя нехорошо в школе. Ее надо было отвезти домой, и мы по-быстрому заехали сюда.

Этот человек… мой отец… откидывается на спинку своего кресла. И, поднеся руку к лицу, потирает подбородок.

Проходит пять секунд. Десять секунд. Пятнадцать.

Наконец он опять подается вперед:

– Ты встречаешься с ней снова?

Это вопрос с подвохом? Потому что мне кажется, что да.

Если я скажу да, это наверняка выведет его из себя. Если я скажу нет, то получится, что я позволяю ему одержать надо мной верх. Не знаю, почему, но мне совсем не хочется, чтобы этот человек победил. Вид у него такой, будто он привык побеждать.

– А что, если и так?

Его рука больше не потирает подбородок, потому что она скользнула по столу и вцепилась в ворот моей рубашки. Он пытается рывком притянуть меня к себе, но я хватаюсь за край стола и сопротивляюсь. Мы стоим глаза в глаза, и я ожидаю, что сейчас он ударит меня. Интересно, типично ли это для нас, всегда ли мы с ним общаемся так, как сейчас.

Но вместо того чтобы ударить меня, как ему хочется – я это знаю, – он толкает меня кулаком в грудь и отпускает мой воротник. Я валюсь обратно на свое кресло, но остаюсь в нем всего лишь секунду. Я вскакиваю и делаю несколько шагов назад.

Наверное, мне следовало бы врезать этому засранцу, но я еще не испытываю к нему достаточной ненависти, чтобы сделать это. И он также недостаточно мне нравится, чтобы его реакция как-то действовала на меня. Хотя она и озадачивает меня.

Он хватает со стола пресс-папье и швыряет его, к счастью, не в мою сторону. Оно врезается в деревянную полку и опрокидывает ее содержимое на пол. Несколько книг. Фотография в рамке. Камень.

Я стою неподвижно и смотрю, как он ходит из стороны в сторону и по лбу его текут капли пота. Я не понимаю, почему он так возмущен тем, что Чарли была здесь сегодня. Тем более что, по словам Эзры, мы вместе выросли.

Теперь его ладони уперты в стол. Он тяжело дышит, его ноздри раздуваются, как у разъяренного быка. Я ожидаю, что он вот-вот начнет бить копытом.

– У нас была договоренность, Сайлас. У нас с тобой. Мы договорились, что я не стану принуждать тебя давать показания, если ты поклянешься мне, что больше не будешь видеться с дочерью этого человека. – Одна его рука резко тянется к запертому шкафчику, а другую он запускает в остатки своих поредевших волос. – Я знаю, ты считаешь, что она не брала те досье из моего кабинета, но я уверен, что она это сделала! И я согласился не давать этой истории хода только потому, что ты поклялся, что нам больше не придется иметь дела с этой семьей. И вот теперь ты… – Он содрогается. В буквальном смысле этого слова. – И вот теперь ты приводишь ее в этот дом, как будто последних двенадцати месяцев не было вообще! – Он раздраженно машет руками, его лицо искажено. – Отец этой девицы едва не разорил нашу семью, Сайлас! Неужели это для тебя ничего не значит?

Вообще-то так оно и есть, хочется сказать мне.

Я беру себе на заметку, что мне никогда не следует злиться. Потому что мужчинам семьи Нэш гнев совсем не идет.

Я пытаюсь отыскать в себе какую-нибудь эмоцию, которая может сойти за раскаяние, чтобы он увидел это на моем лице. Но это трудно, ведь единственное чувство, которое я испытываю сейчас, это любопытство.

– Лэндон, тебя это не касается, – говорит мой отец, и его голос при этом звучит мягко. Я на секунду поворачиваюсь к нему опять, чтобы удостовериться, что эти слова и правда произнес он, а не кто-то другой. Этот голос звучит почти как голос заботливого отца, а не того монстра, с которым я только что имел дело.

Лэндон – приятно наконец узнать имя моего младшего брата – смотрит на меня.

– Тебе звонит наш тренер, Сайлас.

Я снова смотрю на моего отца, который теперь повернулся ко мне спиной. Надо полагать, это означает, что наш разговор окончен. Я иду к двери и с радостью выхожу из комнаты, за мной выходит и Лэндон.

– Где телефон? – спрашиваю я его, подойдя к лестнице. Это обоснованный вопрос. Ведь откуда мне знать, на какой телефон он позвонил: на мобильный или на стационарный?

Лэндон смеется и начинает подниматься по лестнице.

– Никакого звонка нет. Я просто хотел вытащить тебя оттуда.

Он продолжает подниматься, доходит до второго этажа и, повернув налево, исчезает из виду в коридоре. Он хороший брат, думаю я. Я направляюсь туда, где, как мне кажется, находится его комната, и легко стучу в дверь. Она немного приоткрыта, и я толкаю ее.

– Лэндон? – Я открываю дверь полностью. Он сидит за письменным столом, на мгновение оборачивается и снова переключает внимание на свой компьютер. – Спасибо, – говорю я, войдя в комнату. Благодарят ли друг друга братья? Вероятно, нет. Наверное, мне следовало сказать что-то вроде: Долго же ты медлил, засранец.

Лэндон поворачивается на своем кресле и склоняет голову набок. И улыбается с недоумением, смешанным с восхищением.

– Не знаю, что ты задумал. Ты не явился на тренировку, а прежде с тобой никогда такого не бывало. Ты ведешь себя так, будто тебе плевать, что Чарли трахалась с Брайаном Финли. А затем тебе хватает куража привести ее сюда. И это после всего того дерьма, через которое прошли наш отец и Бретт? – Он качает головой. – Меня удивляет, что ты смог выйти из его кабинета без кровопролития.

Он разворачивается и предоставляет мне разбираться со всем этим самому. Я поворачиваюсь и бросаюсь в свою комнату.

Бретт Уинвуд. Бретт Уинвуд. Бретт Уинвуд.

Я повторяю про себя его имя, чтобы точно знать, что искать, когда я доберусь до своего компьютера. Наверняка у меня есть компьютер.

Дойдя до своей комнаты, я первым делом подхожу к своему комоду. И, взяв с него ручку, которую мне дала сегодня Чарли, снова читаю надпись на ней.

ФИНАНСОВАЯ ГРУППА УИНВУД – НЭШ.

Я обыскиваю комнату, пока не нахожу ноутбук в ящике моей прикроватной тумбочки. Я включаю его и ввожу пароль.

Выходит, я помню пароль? Придется добавить это к списку дерьма, не имеющего смысла.

Я набираю в поисковой строке Финансовая группа Уинвуд – Нэш. Я кликаю по первому результату и оказываюсь на странице, озаглавленной Нэш файнэнс, без всякого упоминания фамилии Уинвуд. Я быстро просматриваю эту страницу, но не нахожу на ней ничего, что могло бы мне помочь. Просто куча бесполезной информации о контактах компании.

Я покидаю эту страницу и просматриваю все остальные результаты, читая и заголовки, и помещенные под ними статьи.

Финансовым гуру Кларку Нэшу и Бретту Уиндвуду, соучредителям финансовой группы Уинвуд – Нэш были предъявлены пять пунктов обвинения в заговоре, мошенничестве и незаконной торговле на финансовых рынках.

Эти два магната, являвшиеся партнерами более двадцати лет, валят вину друг на друга и оба утверждают, что они ничего не знали о незаконных делах, вскрытых в ходе недавнего расследования.

Я читаю следующую статью.

Кларк Нэш оправдан. Бретт Уинвуд приговорен к пятнадцати годам заключения за мошенничество и растрату.

Я перехожу на вторую страницу результатов поиска, когда на ноутбуке начинает мигать индикатор заряда аккумулятора. Я выдвигаю ящик, но зарядки там нет. Я ищу ее везде – под кроватью, в чулане, в ящиках комода.

Во время моих поисков ноутбук выключается. Я начинаю использовать для поиска свой телефон, но вот-вот выключится и он, а единственная зарядка для телефона, которую я смог найти, включается все в тот же ноутбук. Я продолжаю искать, потому что мне необходимо точно выяснить, что же произошло, что эти две семьи так возненавидели друг друга.

Я поднимаю матрас, чтобы посмотреть, не завалилась ли зарядка между стеной и кроватью. Я не нахожу зарядку, но нахожу что-то, похожее на большую тетрадь. Я достаю ее из-под матраса и сажусь на кровать. Но, когда я открываю ее первую страницу, мой телефон вибрирует, поскольку на него пришло сообщение.

Чарли: Как идут дела у твоего отца?

Мне хочется узнать побольше прежде, чем я решу, что мне сообщить ей. И я оставляю ее сообщение без внимания и открываю тетрадь, в которой нахожу папку с пачкой бумаг, сложенных в папку. В шапках всех этих бумаг напечатано одно и то же – Финансовая группа Уинвуд – Нэш – но я не понимаю, о чем в них идет речь. И не понимаю, почему они были спрятаны под моим матрасом.

Я слышу слова Кларка Нэша, которые он сказал мне внизу: – Я знаю, ты считаешь, что она не брала те досье из моего кабинета, Сайлас, но я уверен, что она это сделала.

Похоже, он ошибался, но зачем мне было брать их? На что они мне сдались?

Кого я пытался защитить?

Мой телефон опять гудит – значит, на него пришло еще одно сообщение.

Чарли: На твоем телефоне есть одна классная опция, называемая «подтверждение прочтения». Если ты собираешься игнорировать сообщения, то, вероятно, тебе было бы лучше отключить ее.��

Что ж, по крайней мере, она поместила в конце смайлик с мигающим глазом.

Я: Я не игнорирую тебя. Я просто устал. Завтра нам предстоит многое узнать.

Чарли: Да.

Вот и все. Не знаю, надо ли мне что-то писать в ответ на это односложное сообщение, но я не хочу, чтобы она раздражалась, если я не отвечу.

Я: Спокойной ночи, малышка Чарли.��

Как только я нажимаю на «отправить», мне сразу же хочется взять этот ответ обратно. Не знаю, что я собирался вложить в него. Не сарказм и уж точно не заигрывание.

Я решаю отложить сожаления до завтра. А сейчас мне нужно просто поспать, чтобы утром чувствовать себя достаточно отдохнувшим, чтобы разобраться со всем этим.

Я засовываю тетрадь обратно под матрас и вижу стенную зарядку, к которой и подключаю мой телефон. Я слишком измотан, чтобы продолжать поиски сегодня вечером, так что просто разуваюсь и раздеваюсь. И, только улегшись, замечаю, что Эзра поменяла мое постельное белье.

Как только я выключаю лампу и закрываю глаза, мой телефон вибрирует.

Чарли: Спокойной ночи, Сайлас.

От моего внимания не укрывается, что в своем ответе она не использовала мое ласковое прозвище, но по какой-то непонятной причине ее сообщение все равно вызывает у меня улыбку. Это так похоже на Чарли.

Вернее, я думаю, что это похоже на нее.

9

Чарли

Это совсем не спокойная ночь. Чердачный люк находится в чулане для одежды, который я делю со своей сестрой. Пожелав Сайласу спокойной ночи, я карабкаюсь наверх по трем полкам, забитым одеждой, и толкаю крышку этого люка вверх кончиками пальцев, пока она не сдвигается влево. Я оглядываюсь на Дженет и вижу, что она так и не оторвала глаз от своего телефона. Должно быть, для меня это обычная практика – я залезаю на чердак, оставив ее в спальне. Мне хочется предложить ей забраться на чердак вместе, но мне было слишком утомительно даже просто уговорить ее поужинать со мной. Как-нибудь в другой раз, думаю я. Я придумаю, как наладить наши отношения.

Не знаю, почему, но когда я, подтянувшись, пролезаю в люк, я представляю себе лицо Сайласа. Его гладкую загорелую кожу. Его полные губы. Сколько раз я целовала их, однако я не могу вспомнить ни единого поцелуя.

На чердаке тепло и душно. Я на коленях подползаю к горе подушек и, прислонясь к ним спиной, вытягиваю ноги перед собой. На стопке книг стоит фонарик, и я включаю его, чтобы исследовать их корешки; да, я знаю эти истории, но не помню, как читала их. Как странно состоять из плоти и костей и при этом иметь душу, с которой ты совершенно не знакома.

Я беру ее книги одну за другой и прочитываю первую страницу каждой из них. Мне хочется узнать, что она собой представляет – что я собой представляю. Дойдя до конца стопки, я нахожу там большую тетрадь, переплетенную в морщинистую красную кожу. Первой мне приходит в голову мысль, что я нашла свой дневник. Мои руки дрожат, когда я открываю страницы.

Нет, это не дневник. Это памятный альбом. Для писем от Сайласа.

Я понимаю это, потому что каждое письмо подписано буквой S, имеющей такую заостренную форму, что она почти похожа на удар молнии. И я понимаю, что мне нравится его почерк, незатейливый и четкий. К каждому письму скрепкой прикреплена фотография – видимо, сделанная им самим. Я читаю одно письмо за другим, вчитываясь в слова. Это любовные письма. Сайлас влюблен.

Это прекрасно.

Ему нравится представлять себе нашу с ним совместную жизнь. В одном письме, написанном на задней части пакета от оберточной бумаги, он подробно описывает, как мы будем проводить Рождество, когда у нас будет наш собственный дом: как мы будем сидеть под елкой и пить сдобренный пряностями сидр, как мы будем есть тесто для печений сырым до того, как испечем печенья. Он пишет, что хочет заняться со мной любовью без электрического освещения, чтобы комнату освещали только свечи и он мог видеть, как мое тело сияет при их свете. На прикрепленной к письму фотографии изображена крошечная рождественская елка, похоже, находящаяся в его спальне. Должно быть, мы поставили и украсили ее вместе.

Я нахожу письмо, написанное на обороте чека, в котором он подробно описывает, что он чувствует, находясь внутри меня. Мое лицо горит, когда я читаю это послание снова и снова, упиваясь его страстью. На фотографии, прикрепленной к этому письму, запечатлено мое обнаженное плечо.

Его фотографии производят на меня сильное впечатление – как и его слова. У меня захватывает от них дух, и я не знаю, любит ли его та часть меня, которую я не помню. Сама я испытываю только любопытство по отношению к этому темноволосому парню, глядящему на меня так серьезно.

Я откладываю письмо в сторону, чувствуя себя так, будто я подглядываю за чужой жизнью, и закрываю альбом. Он принадлежал Чарли. А я – это не она. Я засыпаю в окружении слов Сайласа, писем и предложений, которые вертятся в моей голове, пока…

Какая-то девушка падает передо мной на колени.

– Выслушай меня, – шепчет она. – У нас мало времени.

Но я не слушаю ее. Я отталкиваю ее, и она исчезает. Я стою под открытым небом. В старом металлическом мусорном баке горит огонь. Я тру ладони одну о другую, чтобы согреться. Откуда-то сзади доносятся звуки саксофона, затем они вдруг превращаются в истошный крик. И я пускаюсь бежать. Я бегу сквозь огонь, который только что горел в мусорном баке, но теперь он везде, его языки лижут здания, стоящие по краям улицы. Я бегу, задыхаясь от дыма, пока не вижу магазин с розовым фасадом, свободный от дыма и огня, хотя вокруг него все пылает. Это лавка древностей. Я открываю ее дверь, не раздумывая, потому что это единственное место, где нету пламени. Там меня ожидает Сайлас. Он ведет меня мимо костей, книг и бутылей и заводит в подсобку. Здесь, на троне, сделанном из разбитых зеркал, восседает женщина, она смотрит на меня с натянутой улыбкой. Осколки зеркал отражают свет и бросают на стены пляшущие блики. Я поворачиваюсь к Сайласу, чтобы спросить его, где мы находимся, но его нет.

– Скорее!

Я вздрагиваю и просыпаюсь. В чердачный люк просунулась Дженет и трясет меня за ногу.

– Тебе надо вставать, – говорит она. – У тебя больше не осталось дней, когда ты можешь безнаказанно прогуливать школу.

Я по-прежнему нахожусь на душном чердаке. Протерев заспанные глаза, я вслед за ней слезаю по трем полкам вниз, в нашу комнату. Я тронута тем, что она знает, что у меня не осталось законных дней прогулов, и тем, что ей оказалось не все равно и она разбудила меня. Я дрожу, когда дохожу до ванной и включаю душ. Это сновидение не отпускает меня. Я все еще вижу свое отражение в осколках зеркал трона той женщины.

Огонь из этого сна пылает снова и снова всякий раз, когда я, моргая, на миг закрываю глаза. И, сосредоточившись, чую запах золы, примешивающийся к запаху геля для душа и приторно-сладкому запаху шампуня, который я лью в свою ладонь. Я закрываю глаза и пытаюсь припомнить слова Сайласа… Ты горячая и влажная, и твое тело обхватывает меня так, будто не желает отпускать.

1 Вуайерист – человек, страдающий вуайеризмом (психологическое отклонение, характеризующееся побуждением подглядывать за людьми, занимающимися «интимными» процессами).
2 Райан Гослинг (род. в 1980 г.) – известный канадский актер и музыкант.
Читать далее