Читать онлайн Пара-другая нормальных явлений бесплатно

Секрет богов

Это был маленькое, можно даже сказать, крохотное собрание всякой всячины, носившее по хотению и велению местного главы городка гордое имя «музей». И в нем даже была одна штатная сотрудница. Честно говоря, больше и не требовалось: продать билеты и провести по двум залам пару-другую в неделю случайно забредших туристов не так и сложно даже для пенсионерки. Впрочем, в возрасте служительницы никто и не сомневался. Достаточно добавить, что она заступила на пост со дня основания музея. А до этого со всей своей пенсионерской настойчивостью писала мэру письма с просьбой открыть этот самый музей. Во многом музей был ее единоличным детищем, и она им страшно гордилась. Там был даже бог знает как попавший сюда полный доспех какого-то древнего викинга, мирно развешенный на стене.

Вот с этой-то стены и упала внезапно перчатка. Кольчужная, отделанная кожей, она с грохотом обрушилась на пол совершенно пустого, если не считать смотрительницы, зала.

Старушка от неожиданности испуганно вздрогнула и на мгновение прижала к груди ручки, похожие на иссохшие лапки. Но вместо того, чтобы поднять экспонат, засуетилась и так быстро, как могла, заторопилась к входной двери.

На крыльце, укрывшись от проливного дождя, обрушившегося на городок, стояла пара.

– Вы проходите, – смотрительница приветливо распахнула перед туристами дверь, – чего зря мокнуть. Билеты у нас копеечные, а я вам экскурсию проведу. А там, глядишь, и дождь закончится.

Отказываться смысла, очевидно, не имело. Вряд ли нашлась бы хоть одна причина, по которой нужно было предпочесть мокрое крыльцо теплому дому. Мужчина бросил быстрый взгляд на спутницу, словно желал убедиться в ее согласии и посторонился, пропуская вовнутрь.

За билеты платили порознь.

Экскурсовод, двигаясь привычным маршрутом, исподтишка изучала пару. Собственно, непохоже, чтобы эти двое были самой настоящей устоявшейся парой. Скорее, – опыт ее редко обманывал, – они производили впечатление мало знакомых людей, желающих, если повезет, образовать эту самую пару. Что же, возможно, у них и получится, будущее покажет. А пока она рассказывала им историю края, отраженную в местных артефактах: расписанные затейливым орнаментом горшки, топоры, различные сельскохозяйственные орудия, женские украшения… Всё, как везде, может, чуть другие цвета и узоры.

– А это зал викингов, – торжественно распахнула она дверь в соседнее помещение. – Они к нам нередко наведывались.

Туристы перешагнули порог.

Взгляд женщины сразу уперся во все еще лежащую на полу кольчужную перчатку.

Не отдавая себе отчета, она торопливо пересекла комнату и подняла экспонат. Мужчина попытался, было, то ли помешать, то ли остановить ее, ожидая, видимо, окрика строгой смотрительницы. Но возможно он не желал вызвать недовольство спутницы, пока еще мало знакомой. Оттого возглас и жест вышли тусклыми, смазанными и внимания ее не привлекли. А служительница хоть и заметила, но виду не показала.

Не торопясь, давая гостье возможность как следует осмотреть находку, она приблизилась:

– Это перчатка викинга. Надо же, упала.

Старческая лапка показала на гвоздик, надежно удерживавший экспонат много лет до этого дня.

– Вряд ли у простого викинга могла быть такая перчатка, – женщина задумчиво провела рукой по обтянувшей металл коже. – Скорее, это был вождь.

– Конунг.

Лаконично брошенное слово заставило туристку вздрогнуть.

– Конунг – это вождь викингов.

Мужчина терпеливо, не желая мешать, стоял сзади. Если у него и было собственное мнение, он не торопился его высказывать.

Смотрительница пригляделась к нему внимательнее: перчатка его не интересовала. Взгляд его не отрывался от витрины с собранием мечей викингов.

– Хотите посмотреть поближе? Обычно мы витрины не открываем, но сегодня уж день такой. Где перчатка, отчего бы не быть мечу?

– Правда можно?

Все-таки в каждом мужчине до конца дней живет ребенок: столько надежды и предвкушения чуда отразилось на до сих пор невозмутимом лице, что пожилая женщина не смогла удержаться от усмешки. К счастью, возраст и воспитание давно научили ее не демонстрировать чувства, усмешка осталась только внутри.

Она шагнула к витрине, на ходу извлекая из кармана связку ключей.

– Я вам даже разрешу подержать один меч.

Женщина все еще любовалась перчаткой. Похоже, доспех будил воспоминания.

– Конунг, конунг Олаф, – тонкий слух смотрительницы поймал ее бормотание.

Ключик бесшумно повернулся в замке, и вот – на расстоянии вытянутой руки перед мужчиной выстроились мечи разной длины, видов и разной степени сохранности.

Посетитель на всякий случай, дабы не сделать неверного шага, бросил взгляд на старую даму. Не встретив запрета или неодобрения, протянул руку и безошибочно выбрал один из длинных мечей. На покрытой ржавчиной рукояти сохранилось стилизованное изображение птицы, выполненное из другого, не подвластного ржавчине металла.

Ладонь гостя уверенно скользнула над гардой и умело обхватила рукоять. Меч органично и даже как-то доверчиво лежал в уверенной руке, внезапно из экспоната превратившись в то, для чего был создан, в оружие.

– Нравится?

Мужчина помедлил с ответом. Он был слишком занят, баюкая на руке, как что-то родное и близкое, старый увесистый кусок металла.

– Да нет, не нравится. Меч должен разить. Время этого меча к сожалению, закончилось. Так, просто воспоминание.

– А почему именно этот?

Посетитель недоуменно посмотрел на старушку, словно она задала ему какой-то уж слишком глупый вопрос.

– А какой еще?

Действительно, в витрине оставался еще добрый десяток, если не больше, мечей. Однако именно меч Бейнира, – история каждого меча прочно запечатлелась в ее памяти, – привлек внимание.

Что же, похоже, она не зря два десятка лет изо дня в день приходила сюда, чтобы открыть двери музея. Предсказание начинало сбываться.

Большего не требовалось. Жест подсказал мужчине, что игра окончена и настало время вернуть экспонат на место.

Смотрительница бесшумно заперла витрину и неспешно подошла к гостье, все еще занятой перчаткой. Очевидно, расставаться с артефактом гостье не хотелось. Удерживать же не позволяли приличия.

– Давайте, я попробую повесить на место, – воспользовалась она единственной возможностью хоть на мгновение сохранить в руке тяжесть доспеха.

Получив утвердительный кивок, аккуратно встала на цыпочки и приладила вещь на предусмотренный для этого гвоздик, по-прежнему надежно торчащий из деревянной стены.

Что же, еще немного и она сможет с чистой совестью выйти на пенсию, а не спешить, торопясь открыть дверь доморощенного музея.

– Дождь, вероятно, уже закончился.

– Да, конечно, спасибо за экскурсию, – спохватившись благодарили гости, спеша к двери.

– Еще минутку. Согласно традиции, гости музея получают сувениры.

Старушка засуетилась у конторки, выдвигая ящики.

– Вот, пожалуйста. Дайте помогу.

Через минуту гости, чьи правые запястья обвивали хитро сплетенные разноцветные браслеты, вышли на крыльцо, еще хранившее следы недавнего дождя.

***

Это была их первая ночь вместе, в маленьком отеле того самого приморского городка, мэр которого открыл местный музей.

За ней последовало множество других, жарких летних, промозглых осенних, согретых огнем камина зимних и напоенных ароматом цветущих деревьев весенних ночей. Вместе. В горе и в радости.

Главной радостью, пришедшей в их совместную жизнь, стала дочь.

Зачем, почему, из каких-таких святцев вытащили счастливые родители имя, неизвестно, но девочка получила имя Гудрун.

Малышка росла, менялись времена года. В один из жарких летних дней, усадив крошку в детское креслице, семья отправилась к морю.

В людные места с ребенком не хотелось, и они отдали предпочтение небольшому частному домику вдалеке от туристических маршрутов.

Покрытая щебенкой дорога, крыша над головой, обнесенный забором сад, тропа между соснами, поднимающаяся по дюне вверх и вверх, а там, с вершины – вот оно, синее-синее Балтийское море. Иногда темное, с белыми барашками бегущих к берегу волн, иногда светлое, серо-голубое, какими бывают глаза северных людей. Белый, горячий от солнца песок, шуршание осоки на ветру, крики чаек и запах, – ни с чем не сравнимый соленый запах Балтики.

Что еще нужно для счастья?

По утрам, задолго до обжигающих лучей п, олуденного солнца девочка играла на пляже. Маленькие, едва научившиеся ходить ножки неуклюже топтались на мягком песке. Временами ей позволялось заходить в воду, оставшуюся после отлива в небольших лагунах возле берега. Теплая, согретая солнцем вода приятно омывала ножки и весело переливалась искрящимися брызгами, если постучать по ней лопаткой. Гудрун смеялась и детский смех далеко разносился по пляжу.

На закате семья снова шла к морю. Солнце уходило за горизонт, рисуя блестящую дорожку и раскрашивая закатное небо немыслимой красоты красками.

Все шло просто прекрасно.

А потом началась буря.

С утра уже легкий поначалу ветерок погнал по небу стайки облаков. Постепенно ветер крепчал, а небо полностью покрыли беременные грозой, громадные серо-фиолетовые тучи. Воздух вдруг стал странным, словно пропитанным электричеством, от которого то и дело вставали дыбом волоски на руках. Июньские светлые почти белые ночи сменила тяжелая фиолетовая темнота, из которой под аккомпанемент грома то и дело били в море яркие всполохи длинных изломанных молний. Казалось, море пытается дать отпор агрессору, принимая и развеивая серебряными дорожками по своей поверхности эти чудовищные удары. Но пока сила была не на его стороне: стена ливня с водопадным грохотом била в ночное море, неумолимо приближаясь к берегу.

Малышка, обычно спокойная и улыбчивая, с утра была не в духе.

К вечеру же беспокойство усилилось. Девочку никакими силами невозможно было оттащить от двери. Увещевания родителей не помогали: во что бы то ни стало она пыталась выйти из уютного домика под эту небесную вакханалию и прикоснуться к стихии.

Бедные родители: ветер, шум обрушивающейся с небес воды, громыханье грозы, плюс к этому неистовые требования ребенка, по силе звука вполне способные конкурировать со стихией… Они буквально сбивались с ног, пытаясь совладать с ситуацией.

Вдруг дверь сотряслась на сей раз от сильного стука.

«Бродяга, грабитель, или кому-то помощь нужна?» – отец семейства широким шагом направился к двери, от которой мать силой уволакивала сопротивляющуюся крошку.

На пороге стояла та самая смотрительница музея, в котором они по случаю дождя побывали в самом начале их семейной истории.

– Откуда вы, мать? – Вопрос сорвался сам, мужчина не успел отреагировать.

Но женщина не обиделась.

Впрочем, при ближайшем рассмотрении она сейчас и впрямь выглядела не старушкой, скорее женщиной средних лет.

– Узнал, значит. Я и не сомневалась, – усмехнулась она. – Пора. Они уже ждут.

Задавать вопросы типа «кто ждет, зачем и почему» стало стремительно некогда: малютка в очередной раз вывернулась из маминых рук, и вот она уже тут, и детская крошечная ручка уверенно держит за палец незнакомку, а розовая босая пяточка в нетерпении приплясывает у распахнувшейся от очередного порыва ветра двери.

Еще шаг – и дама, а с ней и девочка, оказываются посреди этой ветренной, насыщенной электричеством, влагой и черной неизвестностью темноты. И остается только в тревоге бежать следом за ребенком, изо всех сил пробиваясь грудью сквозь буйство природы.

Их буквально вынесло на берег.

В сполохах многочисленных молний перекатывались громадные водяные валы, с грозным ревом наступавшие на берег. И их дочка, их ненаглядная Гудрун – прямо в эпицентре этой сумасшедшей ночной вакханалии, оставив позади невесть откуда явившуюся незваную гостью, лицом к лицу со стихией!

Оба родителя домчались до девочки почти одновременно. Уже протянуты были руки, чтобы подхватить, уберечь дитя, пока ураган не утащил ее, как в свое время унес девочку Элли, пока чудовищный девятый или какой угодно вал не смыл хрупкое тельце в море.

Но почему-то оказалось, что спасать никого не надо.

Ветер, порывы которого буквально сбивали с ног, здесь угасал до уровня легкого бриза. Волны же, сколь пугающими не выглядели, вблизи с шелестом отступали, оставляя на прибрежном песке только клочья пены.

Малышка счастливо смеялась и махала кому-то своей крохотный, в детских перевязочках ручкой. Подняв взгляд, они увидели то, что не забыть до конца этой жизни, а то и всех последующих: тучи внезапно принялись менять очертания, на глазах принимая формы гигантских, с развевающимися волосами всадниц в воинских доспехах, с мечами, копьями и боевыми топорами. Всадницы, хохоча, – буря внезапно разразилась громовым хохотом-рокотом, – снижались. Вскоре Гудрун, ее родители, а также смотрительница музея, да полно, смотрительница ли она, стояли в окружении валькирий, лихо гарцующих на конях, словно сотканных из ветра и морской пены.

– Приветствуем тебя, Мать! Спасибо, что привела ее! – гремела буря. И в такт словам мечи били в щиты, отражаясь в небесных сполохах молний и грома.

А девочка смеялась!

Ее не пугали ни буря, ни дикие всадницы.

Она протянула ручку.

Повелительный жест заставил спешиться весь легион воительниц. Оставив коней, тут же отступивших в море и слившихся с пеной, они обступили малютку:

– Гудрун, наша Гудрун, повелительница, – возглашали они.

Ничего нельзя было сделать.

Ни мать, ни отец, никто не смог бы противостоять этим неукротимым брунгильдам, явно не знавшим поражений ни в одной из битв.

Никто, кроме маленькой девочки. Она, светясь от радости, прикасалась к каждой воительнице, вызывая ответную радость и беспредельное восхищение. Ласки хватило на всех. После чего буйное племя небесных амазонок, радостно смеясь, вновь вспрыгнуло на возникших из морской пены коней, и вот они уже взмывают ввысь, скрываясь в фиолетовой тьме. И только доносится эхо возгласов «Спасибо, Мать» и «Повелительница Гудрун»…

А потом – тишина.

Нет, конечно, не так, звуки, разумеется, остались. Просто ветер, разметав тучи, утих, гроза то ли прекратилась, то ли ушла куда-то в сторону. А море… А море тоже утихомирилось, лениво перекатывая небольшие уже волны, по которым побежала серебряная дорожка от чуть не доросшего до полной луны месяца.

Девочка внезапно широко зевнула и, как все маленькие детки, протянула ручонки к маме, просясь на ручки. Где немедленно и уснула, доверчиво склонив головушку на плечо. Недавно такие резвые, ножки свободно повисли в воздухе, так же, как и ручки, только что благословлявшие валькирий.

– Что это было? – Убедившись, что дочь в безопасности, отец подхватил под локоть старую, – теперь уже сомневаться не приходилось, – даму. – Кто вы такая и что происходит?! Я должен знать.

– Конечно. Вы должны знать. – Дама и не думала сопротивляться. Напротив, с облегчением оперлась на мужской локоть и последовала за ним в сторону дома. – Я с удовольствием выпью чашечку кофе и все объясню.

Вскоре утомленная малышка уже сладко спала в своей кроватке, а оба родителя напряженно взирали на гостью, с наслаждением пригубившую напиток.

– Помните музей? – спросила она.

Да, музей они, конечно, помнили.

– Вы, милочка, должны помнить, какое впечатление произвела на вас перчатка. Что вы тогда почувствовали?

Женщина задумалась:

– Почему-то представила, что ее мог носить вождь, князь… Да, конунг! Конунг Олаф!

– Спасибо. А вы? Вы помните меч Бейнира?

– Бейнира… – покатал имя на языке мужчина. – Да, это был славный воин. Кажется, мы были побратимами… Но этого не может быть! Я не могу помнить Бейнира, как и она не может помнить конунга Олафа! Так не бывает!

– Отчего же, только так и бывает. – Старушка уверенно кивнула головой и сделала еще глоток. – Если бы вы хотели победить ваших врагов, что вы отняли бы у них, оружие или память?

– Память… – Ответ они произнесли одновременно.

– Именно так, вы отняли бы память. Только поэтому мы не помним своих друзей, свои победы и даже своих богов. – В голосе звучала горечь. – Но ведь вы помните! Вы помнили это, когда вновь и вновь приходили в этот мир. Во что вы играли в детстве?

Вопрос прозвучал внезапно и заставил задуматься.

– В войну!

– В свадьбу.

Два ответа прозвучали одновременно.

– В свадьбу с кем? – Гостья, не отрываясь смотрела на женщину.

– С ним, с Олафом… – Та, казалась донельзя растерянной. – Но ведь так не бывает!

– Но вы же помните! Свадьба состоялась?

– Нет, кажется нет… Я выходила на берег и ждала, и ждала… Он так и не вернулся.

– Да, тогда Олаф не вернулся. Кстати, а почему он должен был жениться именно на вас? Он же конунг.

– Конунг. Ну, во-первых, я была красива. А потом, было какое-то предсказание, что-то такое, что должно было произойти в результате.

– Да уж, что-то такое должно было произойти, это точно.

Пожилая женщина устало усмехнулась какой-то своей мысли.

– Ну а вы? Что помните вы? Вы – побратим Бейнира, а дальше?

– Бейнир… Он вытащил меня из передряги. С кем-то мы рубились, и я упал, а он встал рядом. Если бы не он, там бы все и закончилось. Поэтому я назвал его побратимом и подарил ему меч. Хороший меч, франкской работы. Жаль, теперь он совсем истлел.

– Да, вы подарили меч. Вы назвали его побратимом. Что дальше?

– Я помню корабль. Наверное, это драккар. Мы долго идем к востоку, по слухам там живут рыбаки, которые торгуют с еще более восточными народами, и там есть, точно есть богатая добыча. Кто мог ожидать, что эти рыбаки окажутся такими воинственными?

– Вы победили?

– Нет… Я помню, Бейнир кричал мне: «Олаф, держись, я иду». И больше ничего не помню… Олаф? Я сказал Олаф?

Мужчина в полном недоумении уставился на обеих женщин.

– Олаф, конунг Олаф… – задумчиво, перекатывая слово на языке, произнесла жена. – Значит, все-таки теперь ты вернулся…

Они в растерянности уставились друг на друга. В наступившей тишине стало слышно, как малышка что-то неразборчиво пробормотала во сне, как иногда делают дети.

Убедившись, что дитя спит, оба уставились на гостью. Она снова изменила облик и теперь выглядела гораздо моложе.

– Ну, а вы кто?

– Я? Я – Мать духов. Я та, кто стоит на страже и отвечает за каждую душу, ушедшую из тела в этой земле. И если Олафу суждено было погибнуть здесь, то моя забота сделать так, чтобы он отыскал свою невесту, и чтобы предсказание сбылось.

– Вы – богиня?

Дама улыбнулась.

– Да.

– Так вся история с музеем, перчатками и мечами – это для того, чтобы предсказание сбылось? По-вашему, получается, это из-за вас мы вместе?

Сказать, что мужчина был возмущен – ничего не сказать! Он весь кипел от злости:

– Я сам. Вы слышите, сам выбрал эту женщину! Никто меня не заставлял!

Однако Мать духов этот пассаж нимало не взволновал:

– Ну, разумеется, сам! Сам выбрал тогда, сам выбрал и сейчас. Вспомни, вы же явились ко мне в музей уже вместе. Вы и сами собирались стать парой. Я просто помогла вам вспомнить. Ну и немного помогла с предсказанием.

– Что за предсказание? – Женщина смотрела с испугом и недоверием. – Это связано с дочкой?

Девочка вновь завозилась в своей кроватке.

– Это связано с Гудрун, – и утвердительный кивок. – Вы же сами назвали ее Гудрун, вам никто не подсказывал.

– Сами. – Теперь они снова были единодушны.

– Так и должно было быть, в этом и заключалось предсказание. Знаете, что означает ее имя? Гудрун – это секрет богов. Она – секрет богов! Она должна была родиться больше восьмисот столетий назад. Но мы терпеливы и умеем ждать. Скоро она вырастет, и мир узнает секрет, который вложили в нее скандинавские боги.

– А что же было сегодня?

– О, это всего лишь знакомство. С этого вечера ее судьба, как, впрочем, и судьба всего потомства конунга Олафа, в руках Одина, хозяина Вальхаллы и покровителя валькирий. Они отнесли ему весть о девочке. А я пока пригляжу, чтобы нить ее судьбы была ровной и длинной. Надеюсь, мы нескоро встретимся ни с ней, ни с вами.

Мать духов поставила на стол пустую чашку и величественно поднялась. Теперь она едва не достигала макушкой потолка, а половицы скрипели под весом богини.

Мужчина и женщина посторонились, освобождая пространство.

– Спасибо за кофе, мне пора.

Уже в дверях, перед тем, как склониться под притолоку, она сказала:

– Пожалуйста, только не думайте, что ваша судьба кому-то принадлежит. С вами случается то, что вы решили сами, только не всегда вовремя. Иногда нужно восемьсот лет, чтобы добиться своего. Гудрун тоже не случайно попала в предсказание, это решила она сама. Мы, боги, просто помогаем вам исполнять ваши решения. Нам тоже интересно, что у вас получится.

Она пошла по тропинке к калитке и, уже уходя, снова обернулась:

– Мы, боги, просто помогаем вам исполнять ваши решения. Нам тоже интересно, что у вас получится. Просто продолжайте жить и мечтать!

В уже свободных от туч и начавших светлеть небесах согласно прогремел тихий, похожий на смешок, гром.

Как видно, Один тоже был согласен.

Супруги остались одни.

Пробуждающийся утренний сад тихо шелестел листьями. Море откликалось легким шелестом волн.

Мужчина обнял женщину:

– Я хочу от тебя еще одного ребенка.

И дверь домика бесшумно закрылась за ними.

Остров, которого нет на картах

Дэн и Луиза собирались на день рождения:

– Никаких кроссовок, только резиновые сапоги! И куртки тоже мало, теплый свитер обязательно

– Ну разумеется, и носки запасные несколько пар нужно с собой взять.

Эдгар купил яхту и теперь придумал отпраздновать на ней свой день рождения. Речь шла о трехдневном путешествии на остров Кихну, пришлось заранее забросить детей к бабушкам-дедушкам и теперь нужно было только собраться.

Как именно полагается одеваться на яхте, Луиза понятия не имела, но не замерзнуть и не промокнуть определенно лучше, чем трястись от холода, да еще с мокрыми ногами. На яхте или на острове, но супруги намеревались получать удовольствие от жизни, в том числе и от теплых свитеров.

Вышли в море спозаранку.

А отчего же нет, июнь, ночи стоят светлые, видимость прекрасная, все в сборе. Эдгар, как положено капитану, провел инструктаж, как с парусом управляться, как плот спустить, если что.

Ветерок как раз попутный образовался. Белая-белая яхта ходко и весело шла вперед.

Компания, кстати, подобралась отличная: сам хозяин с супругой Ингой и Луиза с Дэном, всего четыре человека, как раз на кают-компанию, чтобы не толкаться локтями. Инга уж и кофе сварила, сиди себе, завтракай, наслаждайся жизнью.

Вот они и наслаждались.

Часов до трех-четырех.

Потому что после обеда ветер внезапно стих. Совсем. А парус, еще недавно такой красивый и гордый, повис белой тряпочкой. И яхта встала.

– Ну что, будем двигатель запускать.

Эдгар в три шага – при его росте с количеством шагов можно не заморачиваться, в любом замкнутом пространстве от трех до пяти шагов достаточно – оказался на корме. Движок под умелой рукой весело заурчал, и яхта снова весьма резво помчалась в сторону того самого острова.

– Кстати, а вы знаете, что значит «Кихну»? – Судя по всему, капитан прекрасно подготовился к походу. – На каком-то эстонском диалекте означает «остров женщин». Вероятно, в старину там неплохо моряков встречали. Прикольно!

Для Эдгара жизнь вообще представляла собой череду событий большей или меньшей степени прикольности. Не то чтобы он был несерьезным человеком, ни в коем случае. Несерьезные люди не впрягаются в крупные проекты продолжительностью в несколько лет. Наоборот, Дэн с Луизой обсуждали это: нужно воспринимать жизнь легко как раз для того, чтобы справляться с ней.

Ветра нет – это прикольно. Движемся к цели при помощи двигателя.

Но счастье оказалось недолгим. По какой-то непостижимой причине шайтан-машина вдруг зачихала и вскоре заглохла. Ветра нет, двигателя нет. А остров еще даже не показался на горизонте.

– Что делать будем, капитан?

Дэн, как человек деятельный, уже озирался в поисках где-нибудь принайтованных весел. Ну не может же быть, чтобы у запасливого Эдгара не нашлось решения на подобную ситуацию.

Как оказалось, решение заключалось не в веслах:

– Ну, если не попадаем на Кихну, значит, пойдем на Рухну. Обратно так даже ближе будет.

Положительно, энтузиазмом Эдгара можно освещать целые улицы. Или по крайней мере яхту. Не зря он все-таки получал международный капитанский сертификат: каким-то образом развернул судно, умудрился поймать небольшенький ветерок и…

И яхта направилась в сторону другого острова. И то правда, какая разница, где отмечать день рождения?

А пока гости узнавали, что на каком-то из эстонских диалектов Рухну означает «остров тюленей», Инга уже снова собрала на стол.

Выпили за именинника, снова закусили…

Но парус опять обвис. Ветра нет, яхта болтается где-то в море между Кихну и Рухну. Луиза было встревожилась, но с другой стороны, капитан-то не унывает:

– Ничего страшного! В крайнем случае выспимся на яхте, здесь для четырех человек всего с запасом. Поставим тех, кто днем спал, на дежурство, как ветерок поднимется, дальше пойдем.

И Дэн, и даже Луиза днем отлично поспали, намек понят, волноваться не будем, дрейфуем себе. Отдыхаем, наслаждаемся жизнью, болтаем, балагурим.

Никто не понял, в какой момент Эдгар перестал улыбаться. Только что вроде морские байки травил и вдруг вскочил, на палубу рванул, лицо озабоченное. Вся компания – за ним:

– Что случилось?

– Течение случилось! А его здесь быть не должно, нет здесь на картах течения.

– А нас не могло в сторону отнести?

– Конечно нет! Я же слежу за приборами!

Действительно, это для них, дилетантов, приборная панель ни о чем не говорит, а Эдгар-то в самом деле все время лицом к ней сидел, что-то высматривал.

– И где мы?

– Между Кихну и Рухну. И мне это очень не нравится.

Дэн открыл на смартфоне гугл-карту:

– А нас так к Сааремаа не отнесет? Дальше, конечно, но остров-то большой, не промахнемся.

– Так не отнесет, течение больно странное, сами смотрите.

У Дэна первого голова закружилась. За ним и Инга за леер схватилась. Течение и впрямь очень странное, несет не по прямой, а какими-то зигзагами, хорошо, что яхта остойчивая, идет, не кренится, только нос поворачивается и ощущение такое, словно на качелях: туда-сюда, туда-сюда. Будто эту яхту шаловливый мальчишка на веревочку привязал и в разные стороны дергает.

Естественно, кое-кто весь обед тут же и стравил за борт. Что поделаешь, дело житейское.

А яхту несет.

Пробовали заякориться, куда там, глубина не позволяет.

Капитан плавучий якорь бросил. Скорость уменьшилась, дергать меньше стало, но несет, и все тут. Что ты будешь делать? То есть вроде бы ничего страшного не происходит, не какой-то там Тихий океан, родное море, Балтийское. Если что, и спасателей вызвать можно. Да только Эдгару что-то все менее и менее прикольно:

– Тут краем уха слышал, думал, просто мужики байки травят…

– Что рассказывали-то?

– Да про остров. Я особо не прислушивался, ни к чему было. Но рассказывали, что где-то в этом районе есть остров, которого нет на картах. Он то появляется, то исчезает, и никто не знает, где покажется в следующий раз. Говорят разное и странное, вроде бы на острове, кроме ворон есть какие-то потусторонние силы, и они требуют пройти какой-то квест или испытание.

– Какой?

– А я не знаю. Но, похоже, мы сами все скоро узнаем.

И Эдгар махнул рукой вперед: на носу яхты галеонной фигурой сидела самая настоящая живая ворона. И косила глазом на всю компанию.

Признаться, в свете заходящего солнца большая черная птица выглядела весьма зловеще. Да и сам факт – встретить ни разу не водоплавающую ворону в открытом море – тоже, так себе удовольствие. Больше всего это было бы похоже на розыгрыш. Вот только непонятно, кто мог их разыгрывать.

– Кар, – сказала ворона.

– Она настоящая! – Луиза испуганно спряталась за Дэна.

– Кар! – Казалось, пернатая всерьез оскорбилась. – Кар!

И, отвернувшись, уставилась прямо по курсу, где из воды уже поднимался не нанесенный на карты остров. И птицы кружились над ним.

– Что будем делать?

Все уставились на капитана.

Вопрос, собственно, являлся всего лишь данью формальности, делать что-либо иное, чем следовать течению, возможным не представлялось. А потому, признав очевидное, Эдгар стал готовить народ к швартовке: кто его знает, какой там берег, не хотелось бы повредить яхту, лишних запчастей у нее нет, и корпус и руль еще, как он надеялся, пригодятся.

С баграми, веревками, которые никакими силами не желали называться «концами», Дэн и обе девушки заняли позиции. Сам капитан, усиленно делая вид, что не замечает ворону на борту, пытался рулить, чтобы по возможности смягчить соприкосновение с берегом: глубина все еще не позволяла бросить якорь. Остров, за который постепенно закатывалось вечернее солнце приближался.

В нескольких метрах от берега глубина резко упала. Течение, чуть приподняв лодку, мягко забросило ее носом на пологий, как пляж, берег и исчезло, словно его и не было. Багры и веревки не понадобились. Яхта аккуратно примостилась носом на бережке, зацепившись на всякий случай за дно надежно вставшим якорем.

Задача причалить и не утонуть выполнена.

Что дальше?

– Так, теперь вопрос личной безопасности. Я – капитан, я за вас отвечаю, с яхты ни шагу! У нас достаточно еды, воды, спальных мест, гальюн и тот – в порядке. Ночью – дежурства по очереди, а утром будем разбираться, куда нас занесло.

– Вряд ли это получится, – рука Инги драматично повисла в воздухе, указывая на стремительно темнеющий берег.

Яркие золотистые точки зажигались в траве тут и там, определенно выстраиваясь в достаточно прямую линию и недвусмысленно указывая направление вглубь острова.

– Кар, – одобрительно подала голос ворона, силуэт которой выделялся фоне почти ушедшего за горизонт солнца.

Птица взмахнула крыльями, словно указывая на светлячковую тропу вместе с девушкой.

– Походу, надо идти. – Дэн с сожалением пошевелил ногой временно отложенный багор. – И с собой не возьмешь, приглашают вроде, вежливо.

Что да, то да.

По большому счету стая ворон влёгкую могла нанести немалый урон, однако пернатые ограничились одной представительницей, нетерпеливо плясавшей на носу судна. Пока все выглядело вполне вежливым и безопасным. Но это – пока.

Ворона внимательно смотрела, как прибывшие покидают судно.

Когда Эдгар, то ли решивший остаться, то ли не все задраивший на любимой ласточке, повернулся к кубрику, «кар» раздался более чем внушительно. Пришлось подчиниться.

Траву, окружавшую тропку, в самом деле облюбовали светлячки. И вряд ли они самостоятельно, без подсказки, заняли свои позиции, размечая дорогу, поднимавшуюся с небольшого пляжа к роще.

Под кронами стало совсем темно. Роща, или лес, в темноте что-то разобрать не представлялось возможным, жил своей ночной жизнью: то и дело в чаще раздавалось шуршание, писк или шорох. Дэн подобрал какую-то весьма внушительную палку и теперь, вооруженным, чувствовал себя слегка увереннее. Оттеснив Луизу и Ингу за спину, он возглавил процессию. Эдгар шел замыкающим, то и дело оглядываясь по сторонам и что-то, весьма нецензурное, бормоча себе под нос.

Если бы не светлячки, они бы не раз сбились с тропы, темнота стояла – коли глаз. Но стоило хоть на мгновение остановиться, немедленно тропу на бреющем полете с очень красноречивым «кар» пересекала какая-нибудь из ворон. Остальные птицы сопровождали путников, перелетая с ветки на ветку.

Наконец вдали показался мерцание.

– Вроде, костер, – объявил Дэн, – посмотрим, кто его развел. Заодно и погреемся.

Луиза ощутила, как, несмотря на свитер и куртку, тело пробирает крупная дрожь.

Поляна с костром открылась внезапно, как будто отдернулся занавес в театре. У костра сидели двое: мужчина и женщина. Точнее, существа, очень похожие на людей, но раза так в полтора-два крупнее.

На гостей смотрел огромный – с широченными плечами – старик. Вот только голова его то и дело странным образом трансформировалась. Только что это был череп, глядевший пустыми глазницами, а вот уже бык, с громадными, теряющимися в темноте рогами, а приглядишься: все в порядке, обычный старик с длинными белыми волосами.

С женщиной дело обстояло не лучше. Нарядная, в золотого цвета туфлях, сияющих в отблесках костра, опиралась она на внушительных размеров желтого металла метлу. Если предположить, что это – натуральное золото, поднять такую тяжесть вряд ли смог бы даже качаный-перекачанный культурист. Но с бодибилдингом дама явно не пересекалась: никаких гипер-мышц, напротив, красивые точеные, с блестящими, в тон метле и туфлям ногтями пальцы, высокая стройная шея. Определенно дама являла собой образец женской красоты. Эдгар, – профессиональный скульптор в свободное от хобби время, – сразу же признал в ней достойный для живописи или скульптуры объект.

Впрочем, к костру эта странная пара пригласила гостей явно не для диспута об искусстве.

– Здравствуйте, путники. Рад приветствовать вас.

Мда… Когда с тобой начинает гулким басом говорить громадный череп, чувствуешь себя, прямо скажем, так себе. Инга чуть в обморок не упала от страха. Даже у Дэна, – он, как первопроходец, стоял ближе всех, – едва ноги не подкосились. Тут захочешь убежать, хрен получится с таким-то дядей. Да и бежать-то куда, полный лес ворон, а может кого еще пострашнее.

– Не пугайтесь, пожалуйста. У нас нет планов причинить вам зло. – Это уже нарядная дама. – Вы присаживайтесь, ни к чему мерзнуть.

Она гостеприимно махнула рукой, и метла с чудовищным свистом смела весь грунт аж до корней близстоящих деревьев, образовав из него вполне себе приличного размера насыпь, вероятно, предназначенную для сидения. Хренаськи себе у нее силища.

В руках у гостеприимной хозяйки возник не менее чудовищных размеров чайник из носика которого струился парок. Женщина оглянулась и тут же несколько ворон немедленно подлетели едва не вплотную. Каждая из умных птиц тащила в клюве кто чашку, а кто и бумажный стаканчик.

– Берите посуду, тут как раз чаек из трав поспел.

Вы когда-нибудь брали у вороны из клюва чашку? Блин, неизвестно, кто кого больше боялся, люди или птицы. Но правила игры задавали ни те, ни другие, деваться было некуда.

Вскоре они всей толпой вместе с исходившим паром напитком уже расселись возле костра.

– Узнаете меня? – Спросил череп.

Все отрицательно помотали головами.

– Ну, видишь, совсем необразованные, – старик с упреком посмотрел на даму. – Они, небось, и тебя не знают.

Хм… Интонация беседы имела для Дэна, многолетнего ведущего ролевых игр, очень даже понятный смысл: они играли. В чем заключался смысл игры и ее правила неизвестно, но понятно главное: дама и старик – соперники, а они вовсе не гости у костра, но пешки в игре. И как эти двое поступают с пешками узнавать вовсе не хотелось, особенно на практике. Но как стать не фигурой, а игроком, вот вопрос.

Он посмотрел на Луизу. Обычно они отлично понимали друг друга. Кажется, сработало и в этот раз.

– А можно вопрос? – Дэн с ужасом и восхищением наблюдал, как жена, непринужденно распахнув и без того большие глаза, вступает в битву. – Вы богиня?

Дама от души расхохоталась.

– Богиня, конечно, кто же еще.

Он собрал в кучу всю имеющуюся в запасе эрудицию. Что там было, кто носил золотые туфли? Придется рискнуть:

– А вы в курицу умеете превращаться? Я читал про одну богиню, которая носит золотые туфельки и любит превращаться в курицу. У нее еще, говорят, есть метелка, правда, не уверен, что золотая.

– Золотая, золотая, не сомневайся.

Дама веселилась от души. Череп старика тоже скалился изо всех сил.

Вдруг вместо дамы в белом по ту сторону костра возникла громадная черная, почти теряющаяся на фоне леса курица. Метелка при этом никуда не исчезла, просто придерживалась крылом.

Дар речи отшибло у всех, даже вороны заткнулись.

Насладившись эффектом, дама вернулась.

– Ну да, могу превратиться и в курицу. Еще вопросы есть?

– Есть. – Это уже Инга. Она, похоже, тоже включилась в игру. – Метла – это же не просто так, не простые вы дорожки метете? Гладкая дорожка жизни или тернистый путь весь в ухабах и рытвинах, ваша работа?

– Ты смотри, какие шустрые! – Дед развеселился не на шутку. – Сейчас все про тебя выведают.

– Моя, моя. – Дама милостиво кивнула и подлила себе еще чая.

– Тогда вы – Лайма, богиня судьбы! – Эдгар аж привстал от волнения. – Но у меня все равно вопрос: вы бесподобно прекрасны, вы мне позировать согласитесь? Я такую скульптуру сделаю!

Вот это игра!

У Дэна, и не у него одного, аж дыхание от волнения перехватило. Вот это поворот: даже если Эдгар ошибся с именем, ну не может женщина устоять перед таким предложением. Кажется, этот раунд остался за ними.

– Мы в Эстонии, называй ее по-эстонски Лаайма, – пошутил дед. Теперь, правда, почему-то с бычьей головой.

Но дама шутку не подхватила. Напротив, устремив на парня внимательный взгляд, уточнила:

– Справишься?

– Думаю, да. – Уж в ком, в ком, а в себе Эдгар всегда был уверен на все сто.

– Договорились.

Лайма милостиво улыбнулась и налила гостям еще чаю.

Старик, с трудом дождавшийся повтора «чайной церемонии», нетерпеливо кашлянул:

– Ну а что насчет меня? Тоже догадаетесь?

Он весь как-то даже приосанился, что ли, став еще выше ростом. Может быть от волнения, но человеческий облик практически полностью сменился беспорядочной чехардой то громадного скалящегося черепа, то увенчанной рогами бычьей головы.

– Давай ты начинай! – дедов палец едва не уперся в Эдгара.

Инга с тревогой глянула на супруга, тот успокоительно положил свою большую, как лопата, ладонь ей на колено.

– Попробую… Но, если ошибусь, чур не обижаться.

Поставил пустую чашку на землю и подошел ближе к костру, приглядываясь к существу цепким взглядом художника.

– Больно изменчив, то ли дух, то ли оборотень. Но скорее – дух.

– Хм, ну ладно. Кто следующий?

– Можно, я? – Инга вся подобралась, как перед прыжком. – Вы – разный. Можете быть добрым, а можете – злым. Можете нападать, можете защищать и оберегать. Правильно?

Дед с Лаймой обменялись взглядами.

– Ты глянь, какие у нас сегодня гости проницательные. Ну, дальше, дальше.

Настала очередь Дэна:

– Течение, это же ваша работа, верно? Значит, вы дух воды или течений. Во всяком случае к воде точно имеете отношение.

– Иметь-то имею, конечно, – старик нахмурился. То ли Дэн попал пальцем в небо, то ли, напротив, угадал и тому не понравилось.

Все посмотрели на Луизу, сосредоточенно уставившуюся куда-то вглубь себя. Доставшийся ей бумажный стаканчик, давно опустевший, валялся у ног. Руки же что-то сосредоточенно искали в рюкзачке.

– Вот, нашла!

Девушка, отбросив с лица прядь волос, встала и в три шага приблизилась к старцу:

– Возьмите. Не знаю, как к вам обращаться, но это – для вас. Охраните нас, пожалуйста.

На мгновение в лесу воцарилась такая тишина, что, кажется, падение листа показалось бы грохотом.

Дэн смотрел во все глаза: на ладони лежал свитый из проволоки браслетик, украшенный кучей самых разных «фенечек»: полумесяцы, рыбки, солнышки и прочее… Дэн вспомнил, эта наивная побрякушка была на ее запястье во время их знакомства. Вещица, когда-то сплетенная старшим братом, давно исчезла с руки жены. Кто бы мог подумать, что оберег до сих пор живет в ее сумке.

Старик – теперь дух-хранитель остался в облике человека – протянул огромную узловатую ладонь, куда Луиза легко стряхнула приношение. По-стариковски прищурившись он долго разглядывал фигурки, блестевшие в отблесках костра. Наконец он поднял голову-череп и уставился на всю компанию:

– Каждый из вас был прав, я – Колью-таат, морской демон, дух-хранитель здешних вод. Вы не знали имя, но увидели суть. А ты, девушка, даже одарила старика.

В слабом свете почти догоревшего костра улыбка громадной бычьей головы выглядела достаточно жутко.

Лес, стряхнувший с себя оцепенение, снова зашелестел-зашумел. Какие-то ночные животные двинулись по своим ночным делам, птицы, было притихшие, завозились, устраиваясь поудобнее.

– Гляди, Лайма! Это мы с тобой – великие, вершители судеб, ты на суше, я – на море. А малые-то нас первыми одарили, тебе – восхищение и статую, мне – оберег. Хорошие ребята, придется отдариваться.

– Да уж отдарюсь, не пожалею. Вам и детям вашим легким будет жизненный путь. А с тобой, скульптор, мы еще встретимся. Обещаю.

Дед широко улыбнулся и легко поднялся на ноги.

– Надо собираться, Хозяйка. Славный выдался вечерок, да пора и честь знать.

– И то правда, поздно уже.

Лайма – это она здесь оказалась Хозяйкой, тоже поднялась.

– Пошли, что ли, я вас до яхты провожу. Вам, небось, там спокойней ночевать будет.

И морской демон споро двинулся к берегу по тропе из светлячков. Люди – за ним. А за их спинами отправлялись на покой светлячки, предоставляя ночи право хозяйничать в местном лесу.

На нешироком пляже на фоне июньской светлой ночи ничего не изменилось: яхта, опираясь носом о берег, ждала пассажиров. Ворона, та же или другая, сидела на носу, словно вахтенный караульщик. А легкая-легкая волна с шелестом набегала, чтобы отхлынуть и уступить дорогу своей товарке.

– Ну что, люди, рад был поиграть с вами. За двигатель не переживайте, барахлить не должен, это я немного пошалил. Спокойной ночи.

Все четверо, стоя на берегу, смотрели, как вода радостно принимает своего повелителя, закручивая веселые водовороты на его пути. И, уже почти совсем исчезнув в пучине, Колью-таат обернулся:

– Да, с днем рождения! Завтра будет попутный ветер на Кихну!

Череда случайных совпадений

Госпожа Мара* вышла из дома.

Она не сомневалась, что соседка, глядя в окно, неодобрительно поджала губы. Пожилая дама с утра до вечера проводила время, наблюдая за прохожими, но по большей части – за недавно переехавшей в соседний дом «гордячкой» и, судя по тому, что рот давно сжался в куриную гузку, результаты наблюдений ее не радовали.

Однако сегодня к неодобрению были все основания: погода прогулкам вовсе не благоприятствовала – стылое февральское утро с пасмурным, затянутым плотными тучами небом. Даже лес, обступавший поселок, на окраине которого притаился дом Мары, казался черно-белым, как старая фотография. Стороннему наблюдателю дом красного кирпича мог показаться единственным цветным пятном на фоне этого темного леса и соседских, утопавших в снегу домов.

Говоря по правде, домик и вправду выглядел нарядно. Ничто не напоминало неухоженный, с годами закрытыми ставнями окнами особняк. Едва купив, новая хозяйка немедленно принялась ремонтировать и приводить в порядок свое имущество. Соседка без устали смотрела, как под умелыми руками нанятых «гордячкой» мастеров преображается невзрачное строение и прилегающий к нему сад. В ее голове никак не укладывалось, для чего этой чужачке понадобилось селиться в их богом забытом поселке. Будь у нее столько денег, сколько у этой приезжей, уж она бы… Что именно она бы, оставалось неизвестным. Но зато это давало право поджимать губы в молчаливом неодобрении.

Впрочем, Мару это совершенно не беспокоило.

Она сама точно знала, зачем она здесь, в этом маленьком городке: в ожидании очень важного события, которое вскоре должно наступить.

Сегодня с утра она собиралась растопить остывшую за ночь печку, нажарить оладушки, достать варенье, сварить кофе и медленно, растягивая удовольствие, завтракать, слушая, как потрескивают поленья и по комнатам разливается тепло.

Собственно говоря, именно это она и делала, когда на опушку черно-белого леса выскочил заяц. Выглядел он невзрачным, какого-то неопределенного цвета, ни белый, не серый, странно невнятный. Зачем ему понадобилось покидать лес, тоже было совершенно непонятно.

Зверек присел и завертел головой, словно ища что-то или кого-то. Не обнаружив искомого, он медленно, опираясь на передние лапы, шагнул вперед и тут же оглянулся, проверяя, успеет ли скрыться в случае опасности. Похоже, ему не очень-то хотелось тут находиться.

Ворона, выполнявшая сторожевые функции, озирая окрестности с верхней ветви голой по случаю зимы березы, заметила беляка и известила об этом карканьем. Заяц, подскочив от неожиданности, задрал голову к вороне. Убедившись, что привлек внимание птицы, он повел себя странно: несколько раз подпрыгнув на месте, он сделал резкий прыжок вбок, еще и еще, влево, вправо. Наконец, доскакав до пенька, почти полностью засыпанного снегом, присел и отбарабанил лихую дробь, утонувшую в вязком сыром воздухе. После чего, посчитав миссию выполненной, со всех ног помчался обратно под защиту леса.

Ворона каркнула ему вслед, тяжело взмахнув крыльями, взлетела и направилась в сторону поселка. Устроившись на вершине внушительной ели, растущей неподалеку от краснокирпичного дома, черная птица оглушительно каркнула.

Почти сразу после этого из подпола соседнего дома лениво вылез большой кот. Пожалуй, его можно было назвать черным, но тусклая утренняя дымка возможно, скрывала цвет. Кот аккуратно, стараясь не провалиться в сугроб, выпрыгнул на протоптанную дорожку и сделал несколько шагов по направлению к елке.

Увидев это, ворона разразилась целой серией звуков. Не добившись желаемого, птица слетела на дорожку и, растопырив крылья и припадая к земле, пошла на кота, хрипло каркая, то ли угрожая, то ли призывая к чему-то.

На этот раз результат не замедлил себя ждать.

Кот покинул территорию. Не спеша, словно вопли вороны вовсе его не касались, он двинулся в сторону дома и, вскарабкавшись по приставной кошачьей лесенке на второй этаж, исчез, просочившись сквозь лаз, оставленный для него в слуховом окне.

Ворона, полагая, что дело исполнено, вернулась на березу к своему наблюдательному посту.

После этого какое-то время ничего не происходило.

Впрочем, внимательный наблюдатель мог бы заметить, что хозяйка покинула гостиную, ибо окна попеременно то озарялись светом, то гасли.

Черный кот же, напротив, занял стратегическое место на подоконнике рядом с большим горшком герани, откуда с достоинством наблюдал как за хозяйкой, так и за вороной на березе.

Вскоре госпожа Мара появилась на пороге. Она тщательно заперла входную дверь и решительно направилась к калитке. Оделась она весьма добротно, словно для дальней прогулки: теплая довольно длинная куртка, брюки, заправленные в высокие, на шнуровке, ботинки, вязаные шапка и яркий шарф. Несмотря на возраст, она выглядела вполне современной пенсионеркой, отправляющейся в зимний поход. Дополняли картину рюкзак, из кармана которого виднелся термос, очевидно, с кофе, а также лыжи, аккуратно примостившиеся на плече.

Приветственно помахав рукой соседке, чинно сидевшей у своего окошка, она деловито зашагала по очищенной от снега дорожке поселка.

Сторонний наблюдатель мог бы заметить, что на перекрестке женщина слегка замешкалась и огляделась по сторонам. Однако быстро сориентировалась и уверенно свернула налево, к окраине поселка, за которой уже темнел сосновый лес. К лесу же направилась и ворона. Впрочем, возможно, птица покинула ветку как раз в тот момент, когда идущая замешкалась с выбором направления. И очень может быть, что именно полет вороны определил направление.

Когда очищенные от снега дорожки закончились, госпожа Мара приладила лыжи и легко заскользила к опушке леса, обогнув тот самый пенек, возле которого совсем недавно шумел странный заяц.

Ворона аккуратно присела на вершине березы. Но едва лыжница, зайдя в лес, скрылась из вида, птица расправила крылья и громко каркнула. Словно в ответ, в лесу громко застрекотала сорока, к которой немедленно присоединились ее товарки.

На этом для стороннего наблюдателя, даже если бы таковой был, все совпадения закончились.

***

Странным образом в лесу посветлело.

Свет, казалось, шел не сверху, а откуда-то из глубины леса, постепенно, по мере приближения становясь все ярче.

По ходу движения лыжница пересекала множество разнообразных следов лесных обитателей. Похоже, не только ее интересовало, что же происходит в чаще. По мере приближения нарастал и шум: переругивались в борьбе за лучшее место на ветках птицы и белки, с шумом ломился сквозь кусты лось, а пятнистая шкура рыси то показывалась, то исчезала среди деревьев.

Но вот лес расступился, открывая взгляду поляну, по краям которой толпилась целая куча всевозможного зверья: косули и зайцы, кабаны и олени, лисы и лесные коты, между ног которых сновали целые стаи любопытных мышей, кого там только не было. Однако, никто ни на кого не нападал. Правда, кое-где раздавалось ворчание, но в такой толчее немудрено случайно наступить на чужую лапу. Птицы и древесные обитатели тоже не отставали: белки и куницы делили ветви с пернатыми. Шум стоял неимоверный.

Госпожа Мара скинула лыжи, прислонила их к стволу дерева и быстрым шагом направилась к поляне. Животные уважительно расступались, пропуская женщину, но уходить и не думали. Происходящее было слишком интересным.

На снегу практически бок о бок лежали двое непримиримых врагов: волчица и рысь. А между ними, согретый теплыми меховыми боками, лежал младенец.

Девочка не плакала, а удовлетворенно агукала, поочередно запуская пальчики в густую шерсть хищниц. Мара с удовлетворением заметила, что лесные мамаши буквально подлезли под ребенка, полностью изолировав кроху от снежного холода. И даже, кажется, накормили.

«Лайма** любит все живое, все живые любят Лайму», – приговаривала она, снимая с себя куртку и расстегивая рюкзак.

Вскоре кроха, упакованная во всевозможные шали и одеяльца, уже торчала столбиком из-за распахнутого воротника парки, и голубые, как летнее небо, глазенки с любопытством рассматривали лесных жителей.

Снизу на нее настороженно смотрели волчица и рысь.

– Спасибо вам, лесные матери, – женщина потрепала по загривкам обеих хищниц, вызвав довольное ворчание. – Идите и помните, эта девочка – ваша хозяйка.

Пока Мара прилаживала лыжи, звериный народ начал расходиться. Первыми, на всякий случай, исчезли самые уязвимые – мелочь в виде мышей, зайцев, а также пернатый народец.

Волчье и рысиное семейства, подозрительно озираясь друг на друга, разошлись в разные стороны. Временное перемирие закончилось.

А поземка уже заметала следы на поляне. Пока лыжница выбиралась из леса, все следы происшедшего исчезли безвозвратно.

***

Вскоре госпожа Мара уже сидела с малышкой в полицейском участке и рассказывала о том, как, выйдя на прогулку, совершенно случайно нашла девочку, которую теперь желает удочерить.

Надо ли говорить, что оба заявления вызвали немалый переполох. Впрочем, сама виновница переполоха тихонько дремала на руках у своей спасительницы и как будто не испытывала ни малейшего дискомфорта. В больнице, куда ее направили для осмотра, также вела себя прекрасно ровно до тех пор, как кто-то из врачей не высказался, что надо бы девочку отдать в приют. Расставаться со своей спасительницей кроха не собиралась и заявила об этом весьма недвусмысленно.

Впрочем, что само по себе удивительно, формальности разрешились неправдоподобно быстро. На месте оказались все необходимые чиновники, начиная от социального работника до судьи сиротского суда. И хотя госпожа Мара являла собой образец скромности, скорость, с которой решался вопрос, поражала воображение. Уже к вечеру почтенная дама поселила малышку в доме красного кирпича на законных основаниях. В свидетельстве о рождении стояло имя: Лайма.

– Располагайся, малышка. Похоже, твоя покровительница не зря привела тебя под мой кров. Не каждому выпадает счастье Мару мамой называть.

***

Черный кот немедленно взял кроху под свою кошачью опеку. Маленькая Лайма училась ходить, а он только что за руку ее не держал, постоянно оказывался рядом и помогал, как мог. Да и ворона, та, что так любила наблюдать за окрестностями с вершины березы, каждое утро перелетала поближе, чтобы посмотреть, что происходит в красном кирпичном доме. Тем же занимались и синички, угощавшиеся из кормушки за окном.

Уже к лету бойко бегавшая по двору девочка, приветливо махала ручкой соседке, все еще недоуменно пожимавшей плечами: и зачем это Маре на старости лет. Но ее никто не спрашивал.

Кстати, тогда же было замечено, что в поселке и его окрестностях увеличилось количество диких животных. Выходили на опушку косули, по оградам бойко скакали сороки, по каким-то своим делам вышагивали время от времени по улицам аисты, наведывались ночами совы и филины. Иногда бывали замечены кабаны и лисы.

А однажды пронеслась весть, что в поселок заходила рысь. Но никто в это, конечно, не поверил.

И уж тем более не связал с появлением здесь маленькой Лаймы, радостно болтавшей обо всем, как это любят делать дети.

* Мара – в древних латышских сказаниях мать всех богов

** Лайма – в древних латышских сказаниях богиня счастья

Страшный суд

Трубы трубили неистово, как в последний раз.

Собственно, это и был последний раз. Все слышали, как пастор в церкви предупреждал по поводу Страшного суда, и каждый знал, куда надо идти.

Целыми семьями горожане двигались на площадь. А куда же еще? Именно на площади с минуты на минуту должен начаться Страшный суд!

И действительно, все уже было готово. Прямо на входе архангелы в большой амбарной книге отмечали каждого нового горожанина, явившегося, чтобы безропотно исполнить свое последнее жизненное предназначение: представить на Страшный суд свою жизнь со всеми ее грехами и огрехами.

Несколько часов людской поток шел плотной толпой, потом, по мере заполнения площади – и амбарной книги, стал редеть. К концу подходили уже только жители самых дальних окраин.

И вот уж самый, казалось бы, последний немощный старичок, что жил возле ограды старого кладбища, добрался до площади и доложился архангелу, поставившему галочку напротив его имени специально выдернутым из крыла большим белым пером. Вроде все собрались.

Но почему-то Страшный суд все никак не начинался: архангелы, сгрудившись у входа на площадь, о чем-то совещались, сдвинув головы и заслонившись от всех своими невероятными крыльями. И, похоже, никак не могли договориться. Во всяком случае, один из них, кажется, Гавриил, гневно листал амбарную книгу, демонстрируя остальным пустые, незаполненные строки.

– Видно, кто-то не явился, – зашептались на площади. – Что теперь будет?

Люди вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть, все ли здесь. Но разве в этом море голов разглядишь? Оставалось надеяться, что архангелы что-нибудь придумают. Площадь потихоньку успокаивалась, люди усаживались на землю, готовые ждать столько, сколько потребуется, чтобы отчитаться в грехах и получить либо прощение, либо наказание. «Скорее всего, будет наказание, – думали они. – Чего торопиться?»

И площадь замерла в ожидании.

Убедившись, что ни на одной из улиц, ведущих к площади, не видно ни единого пешехода, архангелы приняли решение отправиться на поиски и доставить всех недостающих, чтобы можно было начать наконец-то вершить Страшный суд.

***

«Стадион!» – Рафаил отчетливо чувствовал, что почему-то именно на стадионе собрались мятежные души, не пожелавшие явиться на площадь. Легко взмахнув крылом, он поднялся, чтобы в тот же миг очутиться посреди большого поля, окруженного рядами трибун. Тут и впрямь были люди. Одни из них, передвигаясь на колясках, с азартом гоняли по полю мяч. Другие, лишенные одной, а то и двух конечностей, тем не менее подтягивались на брусьях, отжимались, а некоторые даже бегали на протезах.

«Несчастные, – пронеслось в голове у архангела. – Вероятно, их заперли, а телесная немощь не позволила им выйти отсюда. Сейчас я их спасу».

И, распахнув ворота одной из трибун, он трубным гласом возвестил о скором начале Страшного суда.

Каково же было его удивление, когда никто не поспешил на зов. «Может, они не слышат?» – предположил он и повторил попытку.

– Я прошу вас не хулиганить и не мешать тренировке. – На архангела строго смотрел человек в спортивном костюме со свистком на шее.

– Так Страшный суд ведь! – возвестил архангел.

– Молодой человек, не морочьте голову! У нас до параолимпиады осталось меньше месяца, нам каждый час дорог. Дайте потренироваться, и пускай там на нас профессиональные судьи смотрят. Вы же видите, люди на полную катушку выкладываются, а вы мешаете. Идите себе с Богом, не мешайте людям верить в себя.

Рафаил аккуратно закрыл за собой ворота и задумчиво побрел обратно к площади.

***

Урсула не была довольна собой. Все знают, что она лучшая, но это никак не дает ей права расслабляться. Она знала, что может больше. Тем более что от нее требовалось только петь, то есть делать то, без чего была бы невозможна сама ее жизнь. И потому она кивнула учителю, показывая, что справилась с минутной слабостью и вновь готова к работе.

Пальцы учителя привычно легли на клавиши, и из открытого окна полилась бессмертная «Аве Мария»:

«Ave Maria,

Gratia plena.

Maria, gratia plena,

Maria, gratia plena.

Ave, ave, Dominus,

Dominus tecum,

Benedicta tu in mulieribus

Et benedictus,

Et benedictus fructus ventris,

Ventristui, Jesus.

Иеремиил стоял перед дверью класса и понимал, что прервать эту музыку не имеет права даже во имя Страшного суда.

***

– Вы куда без спецодежды? Вам кто позволил регламент нарушать? – накинулся на Разиила старичок в белом халате и шапочке, полностью скрывающей волосы.

За спиной старичка суетилась целая куча народу в таких же белых одеждах.

– Иван Ефремович, смотрите, пошла, пошла реакция! – закричал кто-то.

– Отлично! Берите пробы! – не оборачиваясь, распорядился старичок. – Я сейчас.

И он вновь повернулся к архангелу: – Так вы по какому вопросу?

– Я, собственно, по поводу Страшного суда…

– А, да, слышал, в прессе писали. Но при всем уважении должен заметить, что наша лаборатория никак не может принять участие в вашем мероприятии. Вы же видите, мы на пороге открытия. Вакцина – это не мелочь какая-нибудь, мы для всего человечества работаем!

***

Михаил догнал их уже почти у вершины. Просто поразительно, для чего этим людям понадобилось, вместо того чтобы сидеть дома и по зову трубы явиться на площадь, карабкаться на этот почти отвесный ледник, задыхаясь, оскальзываясь, то и дело норовя рухнуть в пропасть. Он и сам слегка запыхался, даром что архангел. Мороз пробирался даже под крылья, несмотря на то что он секунду назад прибыл сюда, а эти люди идут по едва видимой тропе, возможно, уже несколько дней, а то и недель.

– Стойте! – Он протянул к путникам руку. – Вам надо вниз.

Ведущий повернулся к Михаилу и обжег его взглядом: на почерневшем от мороза и нехватки кислорода лице глаза горели нечеловеческим огнем:

– Вниз, говоришь? Нет, врешь! Нам надо вверх! Видишь вершину? Мы до нее дойдем, пусть сам черт стоит у нас на дороге.

«Дойдут», – подумал Михаил. И вернулся на площадь.

***

Ринальдо никак не мог оглянуться – картина не отпускала. Скорее, скорее, пока не ушло вдохновение и пока еще есть свет, выплеснуть на холст образ, мучивший его последние две недели. Пусть профаны думают, что художнику все равно, что писать, лишь бы деньги платили. Все так, но сейчас он пишет для себя, для души о том, что идет из самых глубин ее, из того самого душевного естества, которым является он сам. Он пишет – себя! И неважно, что в этот момент его душа пленена образом красавицы, обуздывающей сказочного единорога.

Обернуться и потерять хоть мгновение этого волшебного часа уходящего солнца Ринальдо никак не мог. Хотя и чувствовал за спиной присутствие постороннего.

Но вот солнце спустилось еще на один градус, и свет безвозвратно ушел.

Художник обернулся.

В дверях мастерской стоял высокий человек в балахоне, зачем-то оснащенном парой больших белых крыльев, и с интересом разглядывал висящие на стенах полотна.

– Вы заказчик? Мы с вами договаривались? – Ринальдо нахмурил лоб, пытаясь припомнить: неужели он кому-то назначил встречу?

– Нет, нет, лично с вами мы не договаривались. – Незнакомец представиться не пожелал. – Просто сегодня Страшный суд, и вас уже давно ждут на площади.

– Вы шутите? Я едва освободил время для своей картины – вы понимаете, своей, своей собственной, не на заказ, а вы говорите, меня где-то ждут! – Он разозлился не на шутку. – Так вот что я вам скажу, любезнейший. Подождут! Я, может быть, впервые в жизни пишу то, о чем поет душа. И никому не удастся отнять у меня мою картину!

Незнакомец с крыльями, оказывается, очень высок. Ринальдо осознал это, когда обнаружил, что яростно машет кистью на уровне его груди. Несколько капелек ярко-желтой охры попали на правое крыло, отчего оно казалось освещенным солнцем.

– Ой, простите, я сейчас уберу.

И он кинулся к столу за растворителем.

А когда обернулся, незнакомца в мастерской уже не было.

***

Ив любил Клер. А Клер любила Ива. Они любили друг друга с самой первой минуты, когда их взгляды встретились в переполненном вагоне метро. Они любили друг друга.

Но сегодня, сейчас, в это мгновение Ив любил Клер жадно, нежно, самозабвенно, беря всю ее и отдавая ей всего себя до капли, до дна. А Клер, отдавшись на волю его рук, послушная, мягкая и горячая, стонала от наслаждения его любовью.

Азраил – ангел смерти – стоял, набросив на себя невидимое покрывало, и не мог оторваться от созерцания того волшебного таинства, что сейчас разворачивалось перед ним. Он видел, как в чреве Клер прямо здесь и сейчас зарождается новая жизнь. На его глазах эти двое создавали нового человека, вкладывая в этот божественный труд всех себя без остатка.

Он знал, что никогда не сможет сотворить ничего подобного.

***

К вечеру архангелы вновь собрались на площади.

Люди по-прежнему сидели на земле. Наскучив ожиданием и проголодавшись, они доставали невесть каким образом оказавшиеся с ними припасы и, закусывая, вели неспешные беседы между собой.

Архангелы прислушались.

– А моя сноха всегда добавляет масло, да не рапсовое, упаси Боже, – только оливковое…

– Лучше с вечера прикормить, тогда утром они на то же место идут. На зорьке такая тишина, туман, ни зги не видно – только чувствуешь, как леска дрожать начинает…

– Медом пробовали? Говорят, мед очень для этого дела полезно…

– Две вместе, один накид, а потом убавляйте постепенно…

Гавриил пригляделся: несколько женщин, усевшись в кружок, принялись за вязание. Невероятно! Они пришли на Страшный суд, но взяли с собой недовязанные шарфы и носки, чтобы завершить начатое.

Архангелы, осторожно обходя сидящих, приблизились к старцу, расположившемуся на ступенях старинного храма. Из полуоткрытой двери звучал орган. Мелодия то рассыпалась по площади, то, набирая глубину, рокотала басовыми трубами.

– Бах, – сказал старец, вставая. – Прекрасная музыка.

Он оказался весьма высок, даже выше, чем некоторые из архангелов.

– Ну, что скажете? Где остальные? – обратился он к ним.

Архангелы переглянулись.

Как видно, они уже решили между собой, что отвечать, ибо вперед выдвинулся Самуил:

– Господи, они творят!

– Конечно, я же создал их по своему образу и подобию. Они – творцы.

– Но они все время творят. Даже здесь, на площади, они не останавливаются. Все, что они делают, от пирогов и носков до покорения гор, – это акты творения!

– И что? Что по этому поводу будем делать? – Старец, конечно, знал ответ, но как хороший учитель добивался, чтобы ученики нашли нужное решение сами, без подсказки.

Архангелы опустили глаза. Первым решился Уриил:

– Господи, прости нас. Ты сказал, что сотворил ты Землю, и поверили мы тебе. Но твои творения все еще создают и творят, и видим мы, что не все на Земле уже является сотворенным. Акт творения – божественный акт – продолжается. Что же делать нам?

– Что же, архангел света, если продолжается божественный акт творения, можно ли прервать его? Возможно ли судить тех, кто наделен силой творца?

***

Вечерело.

Незаметно с площади исчезли архангелы вместе с большой амбарной книгой.

Кто-то сказал: «Похоже, передумали – не будет Судного дня».

Люди стали расходиться с площади, торопясь вернуться до темноты под родную крышу.

А в церкви по-прежнему рокотал орган…

Пыль с копыта Люцифера

– «Нет, это становится дьявольски невыносимым!» – пробурчал он сквозь зубы, даже не заметив юмора ситуации.

Собственно, было с чего гневаться: наплыв народу из чистилища буквально сметал стражу. «И куда они прутся, можно подумать в Аду медом им намазано»!

И то сказать, за последние несколько недель народу помёрло немеряно. То есть, разумеется, каждую душу считали, грехи взвешивали перед тем, как распределить для отбытия загробного срока. Просто души прибывали и прибывали в каких-то небывалых количествах.

С этим следовало разобраться. И он с силой несколько раз громыхнул металлическим черенком вил по камням пола, выбив сноп искр. На зов немедленно примчался дежурный чертенок, смешно взбрыкивая крохотными копытцами.

– Кто у нас регистрирует прибывших? Быстро ко мне! – затребовал он, и чертенок умчался выполнять поручение.

Заведующий отделом регистрации – солидный черт средних лет с брюшком, намечающейся лысиной в лоснящихся синих нарукавниках вскоре уже стоял перед троном, выпучив от усердия глаза.

– Откуда это нашествие? Что происходит? – прогремел он сердито прямо в эти вытаращенные зенки.

– Никак не могу знать, Ваша милость, неизученный феномен.

– Я тебе покажу феномен! Будешь вместо нарукавников лопатой махать! Откуда души?

– Так из Чистилища…

– Да понятно, что из Чистилища! Туда они откуда прибывают?

– Так с Земли…

Мда… С такими помощничками каши не сваришь….

– Там война или мор какой? От чего умирают?

– Так не знаем мы! – Клерк, наконец-то заговорил более-менее внятно. – Они прям лавиной какой-то идут, дай Бог..

Клерк запнулся в неловкости, но выкрутился:

– Дай Богу столько работы, сколько нам досталось!

Понятно… Понятно. Что ничего не понятно.

Люцифер в задумчивости завозился на троне. Почетная стража на всякий случай подобрала хвосты и выпучила глаза, демонстрируя полнейшее усердие. Но в голову ничего путного не приходило. «С ним, что ли связаться?», – он нахмурился, не желая признаваться в неведении. Стража еще больше напряглась и даже взяла вилы в позицию «на караул».

Однако выбирать не пришлось.

В потолке тронного зала внезапно обнаружился огромный панорамный экран, откуда хлынул поток ярчайшего света.

Он зажмурил глаза и быстро прикрыл их мохнатой когтистой лапой, чувствуя, как в голове борются между собой две абсолютно противоположных мысли. Торжествующая «Ага, Он первый не выдержал» соперничала с тревожной «Ему что ли тоже ничего не известно?». Похоже, тревожная пока побеждала.

– Ты яркость-то убавь, как-никак у нас здесь не райское место, – проворчал он.

Свет померк, превратившись в вполне приемлемые сумерки, наподобие пасмурного дня.

– Это ты вытворяешь? – раздался голос с небес.

– Что я, враг себе, столько народу штабелями укладывать? Сам же знаешь, штат у меня не такой большой, чтобы столько котлов греть, мы вторую неделю с ног сбиваемся. Уж не ты ли, Создатель, ненароком создал бациллу какую?

Они еще какое-то время обменивались «любезностями», но в общем-то становилось понятно, что ни одна из сторон не знает, что там, на Земле, происходит на самом деле. Очевидно, нужна была разведка. И ни у кого не вызывало сомнений, кому идти. Разумеется, Люцифер – из чистого тщеславия – немного покобенился, дожидаясь, когда с неба прозвучит прямая просьба:

– Ну, тебе там ближе, посмотри сам, потом мне расскажешь.

«Да уж ясно, что мне ближе. Да мои и порасторопней твоих ангелов будут», – торжествующе думал он с удовольствием оглядывая молодцеватый строй отряда разведчиков, уверенно направлявшихся к выходу из ада.

Долго ждать не пришлось.

Разведчики вернулись без потерь, последний тащил на плече какой-то мешок.

– Вот, Ваша милость, нашли.

Черт, на груди которого красовались приклеенные к шерсти знаки отличия, выдававшие командира, широко распахнул поклажу.

– Да ты что. сбежит же, – вырвалось у начальника стражи.

– Не сбежит, – уверенно махнул лапой разведчик. – Вот же гадость какая.

И впрямь, из мешка никто не выбегал, не вылетал, не выползал и даже не испарялся. Разведчик пнул мешок и в нем что-то зашуршало.

– Да не томи ты, – не выдержал Люцифер, – показывай уже!

В мешке оказались какие-то разноцветные обломки и обрывки, неопрятной кучей развалившиеся на полу.

– Ну, и что это?

– Пластик.

Люцифер тихонько посмотрел вверх. Экран тускло светился.

– Ну, Создатель, твое творение?

Сверху донеслось смущенное покашливание:

– Не мое, то есть, не совсем мое… Это они сами, по образу и подобию.

– Ну и как это им вредит?

Две пары глаз воззрились на разведчика.

– Да это я так, для примера принес. А мор у них вот от этого. – И он разжал мохнатый кулак. В кулаке на первый взгляд ничего не было. Но это только на первый взгляд. Если прищуриться, Люцифер мог различать любые предметы, вплоть до атомов и молекул. Тот, сверху, тоже. Оба уставились на лапу, где ясно проступила целая куча крохотных-прекрохотных шариков и комочков.

– А это что? – не сговариваясь, спросили оба хором.

– Пластик.

Дьявол помотал рогатой башкой, но понимания не добавилось. Разведчик тем временем продолжал:

– Люди этот пластик суют, куда хотят. Вот этот, например, из женской косметики. Бабы его на морды мажут, а потом смывают.

– Ну и что? – снова не поняли оба.

– А то, что он в воду попадает и его не видно. А потом они же его и пьют, и едят. А он же – химия. Вот и мрут.

– Мда, – он изо всех сил почесал вилами мохнатый загривок. – И много его?

– Океаны…

Сверху донесся продолжительный вздох.

– Да что ты вздыхаешь то? Сам же хотел уморить их за грехи, а теперь и руки марать не надо, – не удержался Люцифер.

Но, по правде говоря, гибели рода людского ему точно не хотелось. Люди – прикольные существа, наблюдать за ними – одно удовольствие. Если перемрут, скучно будет. И, опять же, о чем тогда спорить с тем, который сверху?

Обоим было ясно, человечество надо спасать. Оставалось только решить, как.

– Ну, что ты думаешь? – обратил кверху мохнатую морду владыка ада.

– Я то? Да вот, видишь как они, по образу и подобию… Это же чистая химия, наука. У меня среди ангелов ученых нету.

– Понятное дело, – Люцифер согласно кивнул рогатой башкой. – Как бы они в Раю оказались… Да и у меня, сам знаешь, не густо.

По обоюдному молчаливому согласию несколько последних веков после случая с Галилеем и Бруно оба предпочитали оставлять ученых в чистилище: кто его знает, праведники они или лихоимцы, образования в естественных науках ни у того, ни у другого не хватало.

Приходилось рассчитывать на себя.

– Ну что, я пошел? Буду разбираться на месте. Только ты гляди, палки мне в колеса не ставь!

– Да что ты, Бог с тобой! – раздался голос сверху.

– Да ну тебя, – Люцифер смутился, не часто падшим ангелам достаются благословения, и отправился к выходу.

Отсутствовал он недолго. Через несколько дней вернулся обратно, как ни в чем не бывало, никаких видимых изменений. Ну если не считать едва ли не до блеска отполированных копыт.

На все вопросы отвечать отказался, сославшись на усталость, и отправился спать.

Мор, однако, пошел на убыль и потихоньку вернулся к привычному ходу дел. Жизнь вошла в колею.

И вновь в зале открылся большой экран.

– Ну, достаточно отдохнул? – Глаза сверху придирчиво осматривали вальяжно развалившегося на троне владыку ада. – Что ты там сделал-то?

– Ай, – притворно засмущался Люцифер, – мы же народ не ученый, так себе действуем, по наитию. Я тут подумал, у нас в аду экология сам знаешь, какая. Хуже всякой химии. Вот я пылью с копыт и посыпал океаны. Пластик-то и растворился.

– Ах ты, дьявол! – голос с неба загремел в негодовании. – Так там же теперь адова пыль, небось похуже пластика будет!

– Да откуда похуже? Ты вспомни, кто создатель? Это тебе не по образу и подобию. Да ты сам посмотри.

На экране вместо бородатого лица появилась Земля.

Они молча смотрели, как она поворачивается вслед за солнцем, блестя голубыми океанами и радуя глаз зеленью лесов, желтизной пустынь и белоснежными шапками льда на полюсах.

– Голубая… – умиротворенно прозвучал глас с неба и экран погас.

А Люцифер твердо решил взять себе из чистилища побольше ученых. Кто его знает, что еще изобретут люди?

Дверь в Эдем

Костер уже затухал, язычки пламени становились все меньше, а потом и вовсе пропали, а по черным углям время от времени пробегали красные всполохи, пробуждаемые к жизни порывами вечернего ветерка.

Августовское ночное небо отражалось в почти неподвижной глади озера вместе с звездопадом, казалось, падучие звезды, однажды упав, стремятся вновь подняться в небо.

– Ты загадал желание?

Он только кивнул, покрепче обняв Еву, уютно устроившуюся под его большой теплой ладонью.

– Я тоже загадала. Я хочу, чтобы мы всегда были вместе.

Конечно, это было и его желание тоже! Просто он не мастак говорить. Он только чувствует, как собака. И любит свою Еву тоже, как собака, до умопомрачения, до спазма дыхания, до конца. И пойдет вместе с ней до конца, и порвет за нее кого угодно.

Хотя, – черт, он же прекрасно понимал, что в числе этих «кого угодно» вся родня этой лучшей в мире девушки. Никто из них не примет во внимание такую чушь, как любовь. Если у тебя нет ни состояния, ни положения в обществе, ты получишь в лучшем случае вежливый отказ. А Ева, что же, ее запросто могут сдать на время в какой-нибудь закрытый пансионат в каких-нибудь Альпах, чтобы вылечить от такой глупости, как любовь.

Он покрепче прижал к себе хрупкую девичью фигурку, пытаясь хоть на время создать ощущение безопасности.

Внезапно все изменилось.

– Смотри! – тревожно вскрикнула Ева, вскинув к руку к звездам.

На лес упала бесконечная тишина.

И сосны, и костер, еще секунду назад такие настоящие, обрели вид сказочной декорации.

Следы от падающих звезд вдруг словно пересеклись со своим отражением и на поверхности озера вдруг появилось что-то вроде сверкающей серебряной то ли сети, то ли паутины. Налетевший ветерок ничуть не разрушил эту картину, напротив, паутина становилась все ярче. Вдруг сверкнувшие под дуновением угольки вдруг высветили большую фигуру, бесшумно спускавшуюся прямо к берегу.

Темная фигура достигла воды и, наклонившись, двумя руками потянула призрачную сеть, как рыбак, вытаскивающий невод. И сеть подалась, потянулась за руками, сдвинулась, обнажив черную-пречерную поверхность озера. Фигура выпрямилась и отступила к лесу, увеличивая черную дыру, в которой больше не отражались звезды.

Внезапно из этого черного небытия в небо вылетело что-то огромное, за ним еще и еще. И вскоре к звездному небу устремился поток странных существ, похожих на гигантских скатов. Они, как птицы, образовали клин и улетали все выше, медленно и бесшумно помахивая огромными плавниками.

Последний гигантский летун скрылся с глаз. Фигура на берегу чуть помедлила в ожидании появления кого-либо, отставшего от стаи. Не дождавшись, отпустила звездную сеть, вновь накрывшую озеро.

– Что это? -оглушительным шепотом спросила Ева.

– Молодые дайты, – раздался то ли шорох, то ли ответ. – Им пора вернуться домой.

Гигантский силуэт, казалось, смотрит прямо на них.

Адам в растерянности перевел взгляд туда, где должны были лежать их удочки.

Фигура словно прочитала немой вопрос:

– Не переживай, ты не мог причинить им вред. Пока портал закрыт, они не в этом мире.

– А как это?

Ох уж эта Ева, он сам бы, пожалуй, не решился беспокоить существо, способное создавать звездные сети, вопросами. Но тот, похоже, не рассердился.

– Видишь ли, человек, разные миры рождают разных существ. Так уж вышло, что лучшая колыбель для маленьких дайтов – ваша Земля. Нигде больше, даже на родной планете, их семена не дают всходов. А для взрослых дайтов эта планета слишком мала и легка. Вот и приходится помогать им возвращаться домой.

– А они разумные?

– Все разумные, кто больше, кто меньше. Главное, они живые и должны жить счастливо. А вы? Вы счастливы?

– Мы любим друг друга! – Адам встал, чуть заслонив собой Еву.

– Я вижу это, дитя! – Темный силуэт увеличился, заслонив почти все небо. – Но достаточно ли счастья вам на этой планете?

Адам с Евой переглянулись.

Несмотря на темноту, они видели ответ в глазах друг друга. На этой планете им придется трудно и долго бороться за счастье.

– Портал открыт. Пойдете?

Фигура жестом указала им под ноги. Сверкающая сеть незаметно расширилась и теперь лежала прямо у их ног, накрыв собой костер, в котором еще слабо теплились угольки.

– А что там? – Адам с детства был обстоятельным. – Там кислород есть?

Призрачная фигура заколыхалась, по лесу прокатился рокот. Они не сразу поняли, что это смех.

– Там есть кислород, – голос скрывал улыбку. – Там есть все, что есть здесь, кроме людей. Эдем – новая планета, ее нужно заселить. Хотите быть родоначальниками нового мира?

– Это как в Библии? – робко спросила Ева.

– Нет, Библия останется здесь. У вас будет своя история. Такая, какую вы сделаете.

– Мы согласны! Правда, Ева? – Адам повернулся к любимой. – Ты же хотела быть вместе!

– Да, Адам, конечно.

Он едва успел перевести дух, как вдруг Ева задала вопрос, обращаясь к грозной фигуре: «А мы можем взять с собой удочки и велосипеды?».

Над озером снова прокатился рокот. Похоже, незнакомца ситуация сильно забавляла.

– Да, и удочки, и палатку берите.

В считанные минуты влюбленные собрали свой скарб и встали, придерживая руками велосипеды.

– Добро пожаловать в Эдем, – сказал незнакомец, и серебряная сеть с шуршанием поползла по траве, оставляя за собой черное непроницаемое для взгляда пространство.

Адам и Ева переглянулись и вошли в Портал.

Эдем начал заселяться.

Маленькая фиолетовая хромосома

Его первый крик раздался ровно на стыке двух годов – старого и нового. Прямехонько в полночь.

Никто потом так и не вспомнил, то ли отбили-отзвенели свои положенные удары куранты, то ли младенец запищал вместе с последним из них. Да, по правде говоря, в то время никто особо и не вспоминал, не до того было: тут тебе праздник, а в родильном отделении словно сговорились – все места заняты, а новых рожениц всё везут и везут. И ведь не откажешь, не скажешь стонущей женщине: «Приходите после праздников». Врач и обе акушерки просто с ног сбивались, куда тут время запоминать, обмыли, обмеряли, запеленали, бирку привязали, чего еще? Роженица тоже не настаивала, смотрела на дитё и улыбалась счастливо.

Да и ребенок вовсе не проблемный, и вышел хорошо, и закричал, как положено.

– Смотрите, улыбается!

Возглас восторженной практикантки заставил старую акушерку поморщиться. «Откуда они берутся такие наивные, – мелькнуло в седой, покрытой стерильной шапочкой голове, – ничего, скоро поумнеет, вон их сегодня сколько». И она с тревогой оглядела ряд женщин, вздумавших рожать именно в эту темную новогоднюю ночь. «Дай Бог, чтобы со всеми так обошлось».

Но тревога оказалась напрасной – все, как один, детишки выходили здоровенькие, оглашая родильный зал громкими криками.

К утру, когда мамы с новорожденными уже отдыхали в палатах, акушерка присела наконец на маленький табурет и посмотрела в окно. Рассвет окрасил сумерки в розоватую дымку, в которой сверкал фиолетовыми искрами выпавший за ночь снег. И стояла такая оглушительная тишина, что казалось роддом, а может и весь город какой-то маг накрыл фиолетовым волшебным шатром, заставляя поверить в чудо.

***

Эти молоденькие все время веселятся. Вот и сегодня тоже. И главное, хохочут так, что даже ей, опытной, умудренной, от улыбки не удержаться. Куда ни кинь взгляд, все хохочут.

Ничего подобного прежде не было.

Она хорошо помнила день, когда ее впервые привели в это тайное место, куда допускались только избранные. Девушек отбирали очень пристально. Многих, не выдержавших испытания, отправляли домой. Тех же, кто остался до конца, ждали жрецы и оракул. Только та, на кого укажут боги, войдет в храм. Остальных либо выдадут замуж, либо оставят в прислужницах навсегда. Второй попытки не будет.

Так было прежде.

Торжественно и серьезно.

Как же изменились времена! Разве когда-нибудь можно было хотя бы предположить, что в этом зале окажутся не зрелые женщины, а почти девочки, только входящие в возраст. Какая уж тут серьезность, когда такие пигалицы, им бы еще в куклы играть, ишь как веселятся.

А что делать, людей-то расплодилось вон сколько, со старыми временами и не сравнить. Вот и берут девчонок-глупышек, жизни не нюхавших. Ведь у каждого должна быть своя судьба, а значит, надо кому-то сидеть и прясть эту самую нить судьбы.

Руки ее привычно задвигались, старая Мойра вновь потянула пряжу, творя нить чьей-то судьбы, тонкую и ровную, без единого узелка.

– А если фиолетовый? – звонкий девчачий голос выбился из общего гама, и старуха подняла голову, вглядываясь.

«Нет, не может быть!» – Она попыталась приглядеться, но ничего не увидела.

«Показалось, конечно», – подумала она и вновь унеслась мыслями куда-то вдаль, а пальцы все продолжали и продолжали бездумно прясть прочную длинную нить.

И мысли ее текли так же ровно.

На полу валялось несколько фиолетовых прядок, но их никто не заметил.

***

Мальчик рос крепеньким. Не болел ни разу, даже когда зубки резались, температура не поднималась. Докторша даже удивлялась, редко такие детишки попадаются. На ее памяти этот – первый. Вообще не капризничает, ты его осматриваешь, а он смотрит фиолетовыми глазками и улыбается. Замечательный мальчишка.

И вот ведь, что интересно, вокруг него другие дети добром заражаются, что ли. Она случайно заметила, зимой. Ведь как получается, один в садик какую-нибудь заразу принесет, все и подхватят. А ты бегай по гололеду, сопли лечи. А в этом году малыши болеть меньше стали. И на вызов приходишь – не капризничают. Не сразу сообразила, что к чему, потом уже сопоставила – все из одного садика. Как раз того, куда этого, веселого водят. Вот ведь как бывает.

***

В первый класс Макс пришел с огромными фиолетовыми гладиолусами. Надежда Петровна сразу его увидела. «Надо же, какой необычный мальчик», – подумала она, хотя вроде бы ничего необычного не было, ребенок и ребенок.

Но странное, дело, с ним все хотели дружить. Даже из старших классов приходили. Она поначалу прогоняла, думала, как бы не обидели малыша, но – ничего подобного. Почему-то первоклассник, в чьих глазах время от времени проскакивали фиолетовые искорки, пользовался авторитетом.

Была и другая странность: с этого года в школе вдруг резко улучшилась успеваемость. Что-то такое витало в воздухе, невидимое и неуловимое, отчего дети вдруг взялись за ум и направили свою неуемную энергию на пользу.

Причина этого так и осталась невыясненной, однако Надежда Петровна в глубине души верила, что все дело именно в Максе. Однако никому, конечно, об этом не говорила.

***

Университет бурлил. Ученый совет буквально сломал голову, пытаясь понять, что такое происходит со студентами.

То есть по внешним признакам выходило, что студенты, если не считать моды, – все те же, что и пятьсот лет назад, «Гаудеамус», застольная песня вагантов (лат. vagantes – странствующие творческие люди в Средние века) до сих пор подходил к ним, как перчатка к руке. Однако это поколение, несмотря на всю внешнюю бесшабашность и безбашенность, каким-то мистическим образом умудрялось вводить преподавателей в ступор неуемной жаждой знаний. Уже не первый декан и даже профессор сетовал на то, что всякий раз идет на лекцию, как на экзамен. Маститые ученые переписывали собственные конспекты и до ночи засиживались в лабораториях, пытаясь не ударить в грязь лицом перед молодежью.

– Жалок тот учитель, которого превзошел ученик, – как-то в сердцах бросила немолодая уже заведующая кафедрой филологии, перефразируя знаменитую фразу Леонардо.

Самое интересное, что и в других вузах, не только на родине, но и за рубежом, происходило то же самое. Даже публикации появились в научных журналах, посвященные феномену развития молодежи. Правда, ни в одной из них не упоминались фиолетовые искры в юных пытливых глазах.

***

Он рвал и метал. Как могло случиться, что эта чертова сыворотка из закрытой лаборатории вдруг просочилась на волю?

Надо признаться, основания для гнева были и еще какие!

Нет-нет, сыворотка не содержала в себе никаких мегаопасных вирусов или бактерий. Ничего, что могло бы нести угрозу здоровью. За все время испытаний ни одно подопытное животное не пострадало. Дело заключалось в другом: проклятые мыши и кролики, напротив, обретали невиданное здоровье и иммунитет. «Лучше бы они сдохли!» – думал он, меряя шагами просторный кабинет. Так нет же, живы! Живы и здоровы!

То есть с одной стороны, никакой трагедии не произошло. Никакая страшная эпидемия не случится, никакая болезнь не поразит город, можно не волноваться, ни о чем не заявлять и не беспокоиться, что кто-нибудь когда-нибудь узнает об утечке.

Именно это он и собирался сказать сегодня на совете директоров, созванном по случаю происшествия. А что еще прикажете делать? Только говорить очевидное и надеяться, что никому больше не придет в голову мысль, которая второй час гоняет его из угла в угол кабинета. Потому что, если кто-нибудь еще додумается, не сидеть ему больше в этом кресле ни одной минуты.

«Интересно, а как ищут работу бывшие директора корпораций, с треском вылетевшие с работы? Неужели тоже на бирже?» – мелькнула шальная мысль.

Он махнул рукой, отгоняя наваждение. Если его выпрут, то никакая биржа не спасет. Хорошо, если просто удастся унести ноги и дожить полагающееся количество лет, пусть даже в каких-нибудь трущобах или под мостом. К слову, шансы дожить вполне велики. Уж кто-кто, а он точно знал, что произойдет с городом, в воздухе которого растворилось крохотное облачко улетучившегося препарата. Прямо сейчас кто-то вдыхает эту дрянь, и она, дрянь этакая, немедленно запускает механизм восстановления иммунитета. И этот горожанин перестает болеть! Сначала никто ничего не заметит. Потом люди станут все меньше и меньше обращаться к врачам, а спустя месяц-другой и вовсе прекратят покупать лекарства! Ну разве для этого нужны «охотники за головами»? Для того, что ли, они уговаривали юное дарование с фиолетовыми искорками в глазах, или какие там у нее, к черту, глаза, как будто это имеет значение, – чтобы она изобретала эту проклятую сыворотку? И что теперь прикажете делать? Ясно же, вчерашняя студентка тут ни при чем. Ну, создала и создала. Он-то сам о чем думал? Вместо того чтобы немедленно уничтожить эту дрянь и выгнать с позором «синеглазку», он, видишь ли, увлекся. А вдруг что-нибудь получится? И вот, на тебе, получилось.

– Ты этого хотел? – задавал он себе вопрос, кружа по кабинету. – О благе для человечества задумался? На теперь, получи это благо, сколько сможешь унести! Будешь жить в трущобах и не болеть!

Он посмотрел на часы: до начала заседания оставалось чуть больше часа. Надо было что-то решать.

Секретарша оторвалась от бумаг: где-то хлопнула дверь.

Она прислушалась, но никто не вошел. «Показалось», – подумала она, вновь погружаясь в документ.

На совете директоров он так и не появился.

И о летающей над городом сыворотке никто, разумеется, не сообщил.

***

Он расстелил коврик и опустился на колени, привычно повернувшись лицом к аль—Бэйт аль-Харам, как и положено мусульманину. Но молитва шла тяжело, мысли не давали покоя.

«Да что такое происходит?» – изо всех сил он пытался делать вид, что не знает ответа, но перед кем тут лукавить? Перед собой, или перед Аллахом? Можно пытаться прятаться от ответа, но, если ты знаешь правду, как можешь ты ее удержать? И что делать, если костер твоей жизни гаснет под ветром этой правды?

Двадцать лет он рассказывал молодым про Старца Горы – Ибн Саббаха, про его смертников—хашишинов. Рассказывал и ждал, когда же загорится во взгляде священная искра, и новый воин встанет под знамена Аллаха. Мир был прост – посвящать жизнь «акту божьего возмездия» – занятие, единственно достойное истинного правоверного.

Двадцать лет веры и опыта! Хасан точно знал, что нужно сказать, чтобы сидящий напротив мальчишка изменил свою жизнь. Но он и подумать не мог, что какому-то сопляку с непонятным фиолетовым взглядом вдруг удастся перевернуть его, Хасана, собственный мир! И вот теперь он должен принять решение умереть, или исправить причиненное им зло!

Он продолжил молитву. И вот, Аллах не отвернулся от него, ответ огненными словами сверкал в голове. Он исправит зло!

Хасан свернул молитвенный коврик, привычно обмотал тряпками верблюжьи ноги, чтобы скрыть следы, и исчез за барханом…

Он не позволит больше никому попасть в эту ловушку.

***

Лукас снял шляпу, и ветер, так неожиданно налетающий в горах, немедленно попытался растрепать его густые черные волосы. Но волосы остались на месте, как, впрочем, и голова, которая пока еще крепко держалась на плечах. Хотелось бы, чтобы так и продолжилось. Лама остановилась и удивленно посмотрела на хозяина влажными блестящими глазами: сегодня они свернули с привычного маршрута и, вместо того чтобы спускаться в долину, зачем-то продолжали подниматься вдоль каменистой гряды, где вовсе не пахло жизнью – ни корма, ни дома. Однако, похоже, хозяин менять планы не собирался, и животное покорно двинулось вперед, аккуратно переставляя копытца по еле заметной тропе.

За Лукасом двигалась кавалькада из остальных лам, тяжело нагруженных всевозможным скарбом. А за ними – семья. Эстебан, младший брат, помогал управляться с животными, женщинам же достались дети. Исабель шла молча, поддерживая одной рукой выступающий вперед живот, а другой – парео, в котором мирно дремал малыш Хуанито. Пепита, старшая, уже давно несла на себе Мигелито, а донна Тереса вела за руки хнычущих близнецов. Ясно, что все устали. Но также ясно, что останавливаться, пока они не пройдут перевал, невозможно. Он обязан позаботиться о семье и спрятать ее, пока не поздно. Потому что очень скоро они заметят, что Лукас не доставил груз, и тогда по его следу пошлют бойцов.

Лукас понимал, какой опасности он подвергает семью, но больше он не будет доставлять наркотики. Он кивнул, словно подтверждая свою мысль, и в глазах его вспыхнули фиолетовые искры.

***

Вседержитель был невероятно разгневан!

Даже Гера не отваживалась приблизиться к трону, на котором восседал владыка Олимпа. Все небожители, включая не только богов, но и полубогов и героев, сгрудились неподалеку в ожидании.

Наконец процессия, возглавляемая верховным жрецом, приблизилась к трону. Расступившиеся жрецы открыли взглядам огромную толпу оторванных от прялок и щуривших отвыкшие от света глаза Мойр. Никто не остался в священном убежище, никто не прял нить судьбы ни для кого из живущих. Люди – не боги, они подождут, пока Олимпиец решит судьбу виновной.

Кто-то не выдержал нервного напряжения, и по группе Мойр пошло движение, в результате которого одна из них – совсем еще молоденькая – оказалась вытолкнутой вперед.

Зевс с потемневшим от ярости лицом взирал на эту дерзкую девчонку, по глупости натворившую невесть каких дел. По правде говоря, самым простым решением было бы немедленно испепелить ее молнией в назидание остальным. Но олимпийский суд должен быть справедливым, по крайней мере, хотя бы внешне. К тому же девчонка была хорошенькой. И даже, к большому его удивлению, не выглядела виноватой или испуганной.

– Что натворила ты, глупое создание! – рокочущим басом обрушился он на пигалицу.

Единодушно ахнув, олимпийцы затаили дыхание.

Однако девчонка, похоже, не испугалась. То ли круглая дура, то ли что-то знает. Суд становился интересным, давно на Олимпе не случалось ничего захватывающего. Он махнул рукой, давая знак жрецам прекратить толкать растерявшуюся дурочку. Но никакой растерянности не было и в помине, в его глаза в упор смотрели яркие синие глаза девчонки:

– Я исправляю то, что было содеяно до меня. Для каждого, чью нить судьбы мне довелось прясть, нашлось у меня немного фиолетового волшебства. Мое веретено прядет нить другого сорта и меняет судьбы. И пусть я молода, немало судеб прошло через мои руки, немало на Земле людей, способных думать иначе и делать иное, чем прежде. Даже если ты поразишь меня прямо сейчас, я умру с мыслью, что я хотя бы пыталась исправить зло.

По Олимпу снова пронесся вздох. Громовержец даже заметил краем глаза, что некоторые боги приготовились поднять щит на случай, если он решит метнуть свою молнию. Но время молний еще не пришло. В конце концов, надо же узнать, что эта девчонка имеет в виду.

– О каком зле ты говоришь?

– Я об этих ужасных войнах, которые творят люди. Прежде они воевали копьями и луками, но теперь их оружия хватит на то, чтобы уничтожить всю жизнь на Земле. Почему ты позволяешь им это?

– Хм… – он замешкался с ответом, делая вид, что просто прочищает горло. Правда заключалась в том, что наблюдать все эти стычки, свары, скандалы и войны просто-напросто интересно. Какие еще развлечения у Олимпийцев? Или ссориться самим, что, во-первых, чревато, а во-вторых, давно утратило новизну, или наблюдать за другими. Ведь потешно смотреть, как они мутузят друг друга. Правда, прежде, когда они убивали друг друга в личной сватке, ощущения были, пожалуй, поострее, можно было представить себя на месте победителя. Теперь же, когда они пускают всякие ракеты и беспилотники, приходится увеличивать число жертв, чтобы хоть как-то усилить остроту переживания.

Но почему-то говорить правду не хотелось. «Политкорректности набрался у людей, что ли», – ухмыльнулся он про себя, но вслух произнес совсем другое:

– А какое дело мне до того, что там внизу творят эти жалкие людишки? Да пусть хоть все всех поубивают, велика ли печаль!

– Ты что, правда не понимаешь?

Пигалица шагнула вперед и порывисто протянула к нему тоненькие ручки:

– Ты бог ровно настолько, насколько люди в тебя верят! Не будет людей, чьим богом будешь ты? Хватит ли тебе власти, если останется только горстка олимпийцев?

Девчонка била, что называется, не в бровь, а в глаз.

Зевс поднялся во весь свой могучий рост, уходя головой в облака, с утра уже сгрудившиеся над Олимпом. По небу прокатился мощный громовой раскат, сверкнула молния. Афина подняла над головой щит, под который устремились боги.

Из пробитых молнией тяжелых туч хлынул ливень. Сплошная стена дождя обрушилась на Олимп и его обитателей, не оставляя ни единого сухого места. И видно было сквозь водяную пелену, как девчушка, промокшая и жалкая, побрела прочь, потеряв всякую надежду.

– Постой!

Могучий бас прокатился по округе, а туча, недавно такая грозная, откатилась прочь, повинуясь властному жесту громовержца.

Она обернулась. Освещенный полуденным солнцем Зевс возвышался над Олимпом и молнии в его руках сверкали золотом. Он шагнул к ней:

– Так как, говоришь, ты делаешь эту волшебную фиолетовую краску? Научишь?

Дикарка из Волчьего леса

Местные в Волчий лес никогда не ходили.

В ближний – да сколько угодно. И ягоды там, и грибы в сезон, а то вдруг березка молодая для чего понадобится или там сухостой на дрова. Где брать? Ясное дело – в ближнем лесу.

Не так уж и давно Волчий лес вовсе не был Волчьим. Местные знали, семья волков там живет. Но как-то уживались дружно, никто никого не задевал. Волки людей не трогали, даже на скотину в окрестностях не нападали. То ли лесной дичи хватало, то ли не ленились подальше отойти за добычей. Ни разу ничего не случилось. Ну кроме одного случая, когда городская цаца со своей собакой приехала. Да и не собака вовсе – так, срам один: мелкая, плешивая, глаза навыкате, ни рожи, ни кожи. Зато лаяла без перекуров. Пока городская тут осматривалась, эта шавка возьми и убеги в лес. Цаца за ней – да разве в лесу на каблуках нагуляешься? В общем, пропала псина. Местные живо мелюзгу наладили отыскать вредную тварюку в лесу, но вот не вышло. Задрали пустолайку волки – видно, их она тоже допекла.

Цаца поорала, и уехала. Думали, на этом и обошлось, однако все по-другому вышло.

Аккурат через неделю городские с ружьями понаехали – и шасть в лес. Даже не глядя, что сезон не охотничий. В общем, положили они волков. Всю семью, с волчатами. Отомстили за шавку, значит. И – уехали.

Вот тогда-то все и началось.

Первой неладное почуяла Анна-травница. Пошла с утра в лес и вдруг прибежала назад со всех ног: неладно там, говорит, страшно, аж ноги не идут. И волк воет.

Ну, мужики послушали-послушали, да и снарядились посмотреть. А когда и они белее белого назад воротились и про волчий вой рассказывать принялись, ясно стало: лес тот отныне Волчий, и человеку там больше делать нечего.