Читать онлайн Прощаться не будем! бесплатно

Пролог

Разве для смерти рождаются дети,

Родина?

Разве хотела ты нашей смерти,

Родина?

Пламя ударило в небо!—

ты помнишь,

Родина?

Тихо сказала: «Вставайте на помощь…»

Родина.

Славы никто у тебя не выпрашивал,

Родина.

Просто был выбор у каждого:

Я или Родина.

«Роберт Рождественский – Реквием(1962г.)»

Приоритетный замысел военно-исторической драмы «Прощаться не будем!» основан на сильных чувствах и глубоком переживании, происходящих в нем событий, что каждый, соприкасающийся становится частью этого мира. Данное повествование охватывает период с начала 1940-х до конца 1980-х годов. Места событий настолько детально и красочно описаны, что у читающего невольно возникает эффект присутствия. Историческое повествование ведется от первого лица (главного героя) под видом эпизодических воспоминаний. Автор постепенно развивает сюжет, что в свою очередь увлекает читателя не позволяя скучать. Главный герой обыкновенный, заурядный студент Саратовского медицинского института, который впоследствии будет принимать участие на фронтах Великой Отечественной войны в качестве санитарного инструктора, а чуть позже командиром героического танкового экипажа. Погружаясь в повествование, мы можем отследить, то как меняется главный герой под воздействием внешних жизненных факторов: его характер, его поступки, его смысл жизни. Он радуется и огорчается, веселится и грустит, загорается и остывает. При помощи ускользающих намеков, предположений, неоконченных фраз, чувствуется стремление подвести читателя к финалу, чтобы он был естественным, желанным. На протяжении всей драмы «Прощаться не будем!» нет ни одного лишнего образа, ни одной лишней детали, ни одной лишней мелочи. Что ни говори, а все-таки есть некая изюминка, которая выделяет данное произведение среди множества подобного рода и жанра. Примечательно то, что параллельно с сюжетом встречаются ноты сатиры, которые сгущают изображение порой даже до нелепости, и доводят образ до крайности. С первых строк понимаешь, что ответ на загадку кроется в деталях, но лишь на последних страницах завеса поднимается и все становится на свои места. Действие начинается с июля 1953 года, в лагере под Свердловском. Очень напряжённый и непредсказуемый сюжет, описание боёв, любовная интрига, мистика и детективное расследование, ждут вас в остросюжетной военно-исторической драме: «Прощаться не будем!»

Никто не забыт, и ничто не забыто!!!

Вступление

Давно я не припомню такого дождливого лета в наших краях. Вот уже несколько недель неукротимо льёт как из ведра, оставляя за собой огромные-огромные лужи, имевшие сходство с миниатюрным морем. Непроглядной стеной этот крупный, по-летнему теплый, он занавешивал весь уральский пейзаж. Проснулся рано. Развалившись на верхнем ярусе своей шконки, я наблюдал в окно за всей этой природной картиной. Иногда поглядываю на рядом воткнутый, крохотный осколок зеркала, пытаясь разглядеть в нем человека. Отображающимся в нем человеком был Алексей Александрович Петровский. Когда-то обычный студент. Четверокурсник. Отличник медицинского факультета Саратовского мединститута. К моему великому сожалению, доучиться в нем мне не удалось, так как началась война и нас всех призвали на фронт в качестве санитарных инструкторов. На протяжении четырех лет войны, я проделал стремительный путь от сержанта медицинской службы до командира танкового взвода, завершив её в капитанском звании. Смешно сказать, даже был представлен к званию Героя Советского союза, но… не срослось. Война забрала у меня многое, можно сказать всё! Это и любимую учёбу, и друзей, и родителей, но самое главное мою единственную супругу, с которой мы в тайне ото всех расписались в июне 1941-го. Сейчас мне тридцать два года, и по своей собственной и необъяснимой дурости попал в эти не столь отдаленные места. Здесь в лагере иная жизнь. Рутина. Подъем, зарядка, завтрак и на работы. Окружение конечно такое себе. Всякий сброд в лице бывших власовцев, убийц, полицаев, пособников, вредителей и политических. Что удивительно, даже среди этого сброда были и интеллигентные тихие люди, которые на вид и мухи не обидят, но «в тихом омуте» как говориться. Про одного из них я расскажу позже. А пока упираюсь подбородком в подушку и продолжаю вглядываться в своё лицо. Оно зияло мелкими морщинками и грубыми затянувшимися шрамами ото лба до подбородка. Зубы изрядно пожелтели, доброй половины уже не досчитаться. Сегодняшнее утро мне почему-то на миг показалось особенным. В душе было какое-то приятное и в тоже время волнительное предчувствие, которого за все восемь лет своего пребывания в исправительно-трудовом лагере я не испытывал. После команды «Подъём!» дежурный отправляет на зарядку. В этот воскресный день она прошла довольно быстро. Далее по распорядку: туалет, завтрак, получение рабочего инвентаря и на свои закрепленные участки. Наш девятый отряд, после проведенного ритуала стал вылезать из своего барака на работы. Вооружившись пилами и топорами, под конвойной охраной, мы следовали за пределы лагеря. Было нас человек двадцать. Все укутаны в легкие телогрейки, которые тотчас же были объяты теплым июльским дождём. Следуя общим строем не вольно наблюдаешь за красотами края Свердловской области. Она во многом уникальна и многообразна. Тут простираются и равнина, и бегущая извилистая река, и помесь лесов, которые представляют собой пихты и ели, растущие в большом смешении с широколиственными дубами, кленом, липой. К великому сожалению, леса страдают от деятельности человека. Происходит вырубка необходимая для заготовки стройматериалов, а на месте вырубки земля облагораживается под пахотные угодья, ибо почва в этих краях плодородная. «Севураллаг» основывался на лесозаготовительных работах. Поэтому каждый божий день пилами, топорами и кирками, мы губили эту прекрасную природу, отправляя спиленные деревья на дальнейшую переработку. На этом все прелести заканчиваются и начинаются «другие». Некоторые заключенные не выносили такой адской нагрузки и смертность в лагере была достаточной. Всему виной естественные причины. Это и запущенные болезни, и осложнения ранений полученные в годы войны. Что и говорить, даже имели место здесь и суициды. Помнится, как-то зимой минувшего года, один немолодой мужчина из бывших власовцев, (соседствующий со мной по шконке) на очередной работе, имитируя силовое истощение свалился в снег. На просьбу надзирателя встать и продолжить работу, он ответил грубым отказом, парируя тем, что больше не может выносить таких тягот и лишений. Надзиратель делал всё (в рамках дозволенного конечно) чтобы вернуть в строй заключенного, но тот вдруг схватил топор и стал набрасываться на него. Недолго думая охранник взвел затвор автомата и выпустил очередь по разъярённому заключенному. Хоронили не мало. Занимая должность помощника бригадира, назначенного из числа заключенных, я параллельно с этим участвовал в выносе тел, закапывая их в обезличенных могилах на окраине лагеря. За все эти восемь лет, за все эти две тысячи девятьсот двадцать дней и ночей, я потерял и смысл жизни, и человеческий облик, о котором мне когда-то в далеком 1944-ом ведал полковник Иванцов, расстрелянный тогда же за измену Родине. Каждый день этой лагерной жизни выжимал нас до нитки. Прибываем на место. Бригадир распределяет по своим закреплённым территориям. Мой напарник-интеллигент Володька Акимов, хлопая меня по плечу берет длинную зубастую пилу, и мы втроем убываем на участок. Володька был самый молодой в нашем отряде. Он попал к нам три года назад за убийство жены и её любовника, невольно застукав их вернувшись с очередной смены. С одной стороны, его можно было понять, когда он рассказывал в слезах о своем горе, что он дескать любил её до безумия, но она не могла иметь от него детей. Его Марфуша, как он её называл, не желала уже мириться с бездетным браком и пошла на этот грех со своим соседом по лестничной клетке. Это случилось в одном из ростовских сел, где Володька работал трактористом. И вот по злому року судьбы его рано отпускают со смены. Придя домой он услышал неистовые стоны со стороны их спальной комнаты. Проследовав на эти развратные охи-ахи, он увидел непередаваемую картину, о которой стыдно рассказывать даже мне. В порыве ярости, Володька забил их до смерти молотком, после чего самостоятельно пошел в отделение милиции. С другой стороны, это его не оправдывает. Я понимаю, насколько невыносимо видеть, предательство любимого человека на твоих глазах, но это не повод убивать же? Он вполне мог избежать заключения, просто набив морду этому соседу, а с ней попытаться поговорить и отпустить на все четыре стороны. В такие ситуации я к счастью не попадал. А если они и были, то уже без меня, так как женат я был перед самой войной, и война эта забрала у меня абсолютно всё. Прошло двенадцать лет с тех пор, а я доселе не знаю, где моя жена сейчас и с кем. Видимо давно уже похоронила и забыла, начав новую счастливую жизнь. Итак, о работе. Несколько ослабевшие и навзничь промокшие от проливного дождя, мы с Володькой принялись подпиливать высокую сосну. Только я вошел в раж, как меня вдруг вызывают к начальнику лагеря. Под конвоированием старшего сержанта внутренних войск, меня доставляют в барак к начальнику лагеря – подполковнику Васильеву. В кабинете находился его заместитель майор Колесников, сам Васильев и некий капитан, моложавый парнишка, с карими и дружелюбными глазами. Лицо его было по-мужски красивым, губы тонкие в нитку, волосы темные, аккуратно пострижены и зачесаны назад. Сам коренастый, похоже спортсмен. Форма сидела превосходно и подчеркивала его мускулатуру. Он разглядывал меня без какого-либо призрения, даже с каким-то пиететом, как будто я его давний хороший знакомый.

– Гражданин начальник лагеря, заключенный Петровский, статья 58-1а и 58-6, срок тринадцать лет, прибыл по вашему распоряжению! – доложился я и тотчас же упёрся спиной о рядом стоящий шкаф с документацией. Капитан осмотрел меня с ног до головы и приказал надзирателю усадить меня на стул. Майор Колесников тут же с негодованием возразил, мол «нечего этой гниде пачкать мебель». Капитану это не понравилось, и он снова повторил свой приказ уже в грубой форме, после чего выставил Колесникова за дверь. Я был удивлен, почему этот человек, добродушной внешности, да к тому же младше по званию, так хозяйничает в этих кругах. Как выяснилось, этот человек прибыл из Москвы, из центрального аппарата управления МГБ СССР и его прибытие на первый взгляд мне показалось странным.

Представился капитаном Москвитиным и для меня было вполне достаточно. Он молча рассматривал моё личное дело прерываясь лишь на перекур. Пройдет еще минут десять, и он начнет свой допрос.

– Бывший капитан советской армии Петровский?

– Он самый, гражданин начальник! Бывший капитан красной армии Петровский! А если еще вернее, то лагерная пыль. – неторопливо ответил я.

– Ну зачем же так? Мое руководство так не считает! – с улыбкой ответил Москвитин, и глядя на меня как я схватился за живот, добавил:

– Вы голодны?

– Гражданин начальник, вы меня позвали перекусить с вами? Ни ради этого же вы ехали из Москвы? – усмехнулся я.

– Не совсем, капитан, не совсем! Я приехал к вам по распоряжению моего руководства. Мне надлежит разобраться в вашем деле. Выявить ошибки, несоответствия, подлоги.

– Хм, почему именно я? Со мной вон сколько достойных людей. Среди сброда есть и бывшие командиры, и бывшие коммунисты. Вон сидят на параше гниют! От чего же вам с ними не пообедать?

– Ну видимо у них нет такого права как у вас!

– Хех! Не смешите гражданин начальник!

– И все же к делу!

Следователь вытащил из своего портфеля бумагу, приготовил авторучку и аккуратно разложил всё на ломберном столе.

– Мне поручено разобраться в вашем деле. Я должен знать о вас абсолютно всё, и посему вы расскажите подробнее о своей жизни с самого начала.

– Что конкретно вас интересует?

После заданного вопроса меня стал мучать удушающий кашель, который постоянно настигал меня после тяжелого ранения еще на фронте.

– Вы простужены? – спросил Москвитин, и тут же переключившись на подполковника Васильева приказал:

– Немедленно сюда горячий обед, чай с медом и грамм сто коньячку!

Начальник лагеря лихо опешил от таких дерзких закидонов капитана.

– А бабу ему сюда не подать? Слишком много хотите вы для него, товарищ капитан госбезопасности! – воскликнул он, разводя руками. Москвитин даже не поднимая на него взгляда громко покашлял в кулак, чем дал понять ему о немедленном выполнении его распоряжения. Подполковник плюнул на пол и с благим матом все же повинуясь приказу послал надзирателя за обедом.

– Так я думаю будет лучше! – улыбнулся он. – А интересует меня ваша жизнь с далекого 41-го года. Ваша учеба в медицинском институте, ваши планы, семья, как попали на фронт. Ах да! (Москвитин вдруг полез в свой портфель и достал пачку папирос «Герцеговина»)

– Вот, чуть не забыл! Гостинчик скромный. Курите на здоровье!

Тянусь за пачкой. Достаю длинную, ароматную папиросу. Москвитин даёт прикурить.

Через несколько минут в дверях появился надзиратель с огромным сверкающим подносом. Капитан привстал с места, оправился и подойдя к окошку добродушно произнес:

– Пожалуйста, Алексей Александрович! Кушайте, набирайтесь сил, они вам еще пригодятся. Разговор у нас долгий будет. Да, только не накидывайтесь на еду сразу, а то заворот схватит!

Передо мной стоял большой алюминиевый поднос, который был украшен гороховым пюре с дымком, двумя большими аппетитными сардельками, алюминиевой кружкой с чаем, миской местного меда и коньячной бутылочкой с глиняной пробкой. Повернувшись лицом к местному начальству, Москвитин грациозным движением руки, указал всем присутствующим в кабинете на выход.

Васильев с надзирателем, продолжая недоумевать, дерзко хлопнули дверью испарившись в соседние комнаты.

– Кушайте Алексей, а я пока начну! – улыбка была его такой естественной, будто накормил какого-то беспризорного осиротевшего мальчугана.

Глядя на всё это изобилие у меня закружилась голова. Трясущимися руками оставляю недокуренную папироску в пепельнице и первым делом принимаюсь за бутылку коньяка. Приятное тепло разлилось по моему телу после нескольких глотков. Как бывший медик я знал, что после долгого голодания нужно принять немного алкоголя для лучшей работы пищеварительного тракта. Взял ложку и медленно-медленно начал прием пищи, прерываясь только на долгий рассказ о своей нелегкой жизни.

Глава первая

Эпизод 1 «Был месяц май»

Май 1941 года. Саратов. За все три года обучения в медицинском институте, мне чуть ли не впервые было страшно за предстоящий экзамен. Я задумчиво шел по Ленинской улице, неся в руке портфель, который был аккуратно утрамбован белым халатом и учебниками по анатомии. Взвалив на себя эту ношу, я всё же думал о том, что моя мечта в скором времени свершится и я стану врачом. Медицину я считал своим призванием с детства. И вот спустя некоторое время, будучи уже студентом третьего курса я торопился на сдачу переводного экзамена.

Надо отдать должное своим родителям, которые привили мне любовь к этой профессии с пеленок, и моим уже преподавателям, которые вкладывали в голову знания из области анатомии и физиологии. Водили нас в патологоанатомический зал на вскрытие. Мне было жутко интересно, как устроен внутренний мир человека. Чтобы это понять, мне пришлось познакомится с будущей специальностью – хирургией. Хирургия – это искусство, имеющее в себе довольно странную логику – сначала ты делаешь человеку больно, чтобы потом ему было хорошо!

По ночам я дежурил в госпитале, набираясь опыта у самых заядлых хирургов, мастерство которых было на высшем уровне. Ни оставляя себе времени на отдых, я после занятий, летел сломя голову в больницу, да бы не упустить возможность ассистировать самому профессору Архангельскому, который спустя пару дежурств, разглядел во мне потенциал. Я неистово боготворил и уважал его за жесткость и творческий подход к работе, не однократно, при всех восхваляя его в операционной. Но опустим подробности и вернемся к экзамену.

Придя на кафедру, нельзя было не обратить внимание на толпы студентов, которые с беспокойством и ужасом повторяли пройденный материал. Начавшийся мандраж, я старался перебить иными мыслями, то и дело поглядывая на время. Вдруг откуда ни возьмись, что-то вихреподобное наваливается на меня. Это мой дружок Демьян. Парнишка он простой, рубаха-парень. Открытый, веселый, а главное находчивый малый. Он никогда ничего не учит, но при этом сдает все на одни пятерки. И как у него все это получается? Парадокс.

На часах уже девять утра. Вышедший к нам лаборант, которому на вид уже ого-го сколько лет, распахнул двери экзаменационной аудитории. Он приглашал всех на сдачу переводного экзамена. Запуская по одному человеку в Павловскую аудиторию, ехидно приговаривал:

–Ну что товарищи студенты, все готовы? Много ль нынче неудов будет? У меня чтоб ни одного списывания!

Рассадили нас по одному за парты, раздали экзаменационные билеты, и мы тут же судорожно принялись ознакамливаться с заданиями. Сидящая напротив нас коллегия преподавателей в составе трёх человек, установили двадцатиминутный регламент на решение данных вопросов.

Тот самый ехидный лаборант Петр Максимович, бродил между рядами, с целью поимки «особо опасных преступников», которые могли тотчас же достать шпаргалки и безошибочно ответить на вопросы. Увы таких не оказалось, и покрутившись несколько минут возле нас, он присел на свое место. Постукивая своими костистыми пальцами по столу, он крутил головой, пристально наблюдая за каждым экзаменуемым.

Взглянув на билет, у меня чуть ни треснули очки от написанных условий. От сильного переживания у меня всё перемешалось в голове. Так и просидев с пустым листком, я не сводил взгляда, со своего друга и соседа по парте Демьяна, который незамедлительно приступил к решению. К счастью вопросы в билете у нас совпадали, и мне неистово хотелось заполучить его решение.

Через двенадцать минут после того как Демьян закончил писать, он тут же обернулся в мою сторону. Изображая дурацкие гримасы, я указывал на свой билет, умоляя его тем самым помочь мне с решением. Демьян, пробегая глазами то на меня, то на экзаменаторов, выжидал удобного момента, чтобы передать мне свой лист, но экзаменационная комиссия была непреклонной, продолжая наблюдать за каждым студентом.

Время было на исходе. Удача повернулась ко мне лицом в тот момент, когда где-то на галерке, экзаменуемый случайно обронил учебник на пол и Петр Максимович тотчас же взял оного с поличным. У нас было несколько секунд на обмен работами. Ровно столько же времени хватило и Максимычу, чтобы мгновенно удалить того парнишку с экзамена с дальнейшими последствиями.

Взяв лист Демьяна, я немедленно подписал его своей фамилией, и с умственно-торжествующим лицом, проверял написанное. Удовлетворенный поимкой по горячим следам лаборант, прошелся между рядами, и уселся на свое место. Поглядывая на часы, Петр Максимович напомнил рядом сидящим экзаменаторам о времени завершения экзамена, которое ровнялось уже двум минутам. Демьян зная ответы, стремительно воспроизвел свою работу, и по прошествии двух минут был полностью готов к сдаче. После объявления об истечении времени, нас стали приглашать за профессорский стол. Со смирением неизбежности, я поднял руку. «Похвально, похвально! Ну что ж, прошу к нам!» – удивленно воскликнул один из преподавателей.

Я спустился вниз и положил свой лист бумаги с билетом перед собой на стол. Каждый из преподавателей, сидящих напротив, задавали мне вопросы, которые были в билете. Ответ последовал незамедлительно. Когда они поняли, что я слишком хорошо знаю предмет, тут же следом посыпались и дополнительные вопросы. От такого мне стало совсем не по себе, и в этой с позволения сказать ситуации у меня всплыло в голове всё то, что я когда-то учил. После десятиминутного мозгового штурма, они наконец-то угомонились пока один из них не воскликнул:

– Браво голубчик! Блестяще ответили на все наши вопросы. Я думаю, что отметки отлично вы заслужили! Вы успешно переведены на следующий курс! – добавил профессор, параллельно выставляя отметку в зачетную книжку. Улыбнувшись во всю свою мало симпатичную физиономию, я схватил зачетку и пулей вылетел из аудитории. Переводной экзамен на четвертый курс я сдал на отлично и это меня больше всего радовало. Теперь можно было собирать вещи и ехать домой к родителям. Я не мог поверить, что буду отдыхать целых три месяца. Что не будет на этот период ни зачетов, ни экзаменов, ни практики. Вернувшись домой на Петропавловскую, я забежал в свою съемную комнату, забрал сложенный накануне вещевой мешок, попрощался со своей квартирной хозяйкой тётей Надей и отправился на вокзал.

Прибыв на место, я сразу же запрыгнул в новый тогда рейсовый ЗИС – 8, который вот-вот отправлялся на Вольск. Тогда это было впервые, новые междугородние маршруты. Полная женщина в синей робе, с небольшой сумкой на перевес, с противным голосом представилась контроллером. Она производила проверку билетов пофамильно, подходя к каждому сидящему пассажиру. Я занял своё место согласно купленному билету и задумавшись о предстоящих планах на лето отправился домой.

Эпизод 2: «Первая любовь»

Дорога была шибко утомительной. Палящее майское солнце, всецело окутавшее родную губернию и наш автобус, дарила нам еле терпимую духоту. Водитель, повинуясь капризам пассажиров, открыл все форточки и выжимая все лошадиные силы своего автобуса, мчался запуская потоки встречного воздуха.

Последний месяц весны выдался особенно аномальным. «Интересно, каким же будет тогда лето?» – размышлял я, наблюдая за меняющимися кадрами природы родного края, то поля, то луга, то мимо проходящие гужевые повозки. Наконец спустя три с половиной часа, мы все же достигли пункта назначения. Сойдя на конечной остановке, я закинул за спину свой вещмешок и задрав голову насвистывал разные мелодии, ни замечая перед собой окружающих. Вдруг по своей неуклюжести, я нечаянно столкнулся с человеком поистине божественной внешности. Эта девушка была настолько чиста и красива, что описание её образа не укладывалось в моей голове. Я растерялся и не на секунду, не отрывая от нее взгляда, взволновано произнёс:

– Прошу прощения!

Девушка, заметив мою неуклюжесть, улыбнулась уголком своих безумно красивых уст.

– Да ничего страшного!

Юная комсомолка среднего роста и изящного телосложения сразу запала мне в душу. У такой особы хрупкий стан – тонкая талия, изящные руки с длинными пальцами. Высокая грудь, не широкие плечи, выделяющиеся бедра привлекли мое внимание. Тут ко мне пришло осознание того, что я вдруг влюбился. Глупо конечно думать о таком не зная человека, но это был не тот случай.

Простояв несколько секунд, она снова улыбнулась мне и отправилась дальше. Меня осенило, что так оставлять дела негоже и без колебаний побежал за ней.

–Девушка, а вы не подскажите где тут улица Маяковского, пятнадцатый дом?

Она повернулась ко мне лицом и легким, чуть-ли не воздушным взмахом руки, указала местоположение. На просьбу сопроводить меня до нужного места, она любезно согласилась. По пути мы познакомились по ближе. Её звали Ксения. Она только что закончила десятилетку и в скором времени собирается поступать в медицинский институт на детского врача. Это было невероятно судьбоносное совпадение. Мне было с ней легко, а ее разговоры были самыми что ни на есть интересными. Мне крайне не хотелось, чтобы эта случайная встреча заканчивалась.

Она расспрашивала меня про мою жизнь, учебу и будущую профессию. Конечно же я рассказал ей все прелести медицины и в частности о хирургии.

На энтузиазме, я поведал ей про учебу в нашем СМИ им. В.И. Разумовского. Какой факультет лучше выбрать и на какие предметы налегать больше.

Ксения всю дорогу смеялась, слушая мои студенческие байки, про первую заваленную мной сессию, про первое дежурство в отделении гнойной хирургии, где я от таких «благовоний» во время операции грохнулся в обморок, уронив хирургу столик с инструментарием, и как потом долго и упорно выслушивал от заведующего отделением, повесть о своей некомпетентности.

Погода резко нахмурилась. Поднявшийся вдруг ветер, развивал из стороны в стороны её длинные и до одурманивания приятно пахнущие темные локоны, которые обвивали меня подобно плющу.

– Ксения, а возможно пригласить вас на свидание? – предложил я в завершении нашего пути.

Посмотрев смущенно вниз и убирая пальцами рук свои длинные вьющиеся локоны, она ответила:

–А вот и пятнадцатый дом!

– Спасибо вам огромное за помощь и приятную беседу! А может, давайте как-нибудь прогуляемся? – повторно спросил я.

Вдруг прервав диалог, между нами встал некий молодой человек, в полтора раза больше меня, с папиросой в зубах и кепке набекрень.

–Опа, Ксюха! А это что за хмырь в очках с тобой?

–Здравствуй Иван! Это просто прохожий! Ты не подумай ничего плохого, просто он попросил меня показать ему улицу!

Видимо это был ее ухажер и Ксения отвечала ему взволнованно с некой опаской.

– Не пристает? – в полголоса спросил он, медленно поворачиваясь ко мне.

– Да нет, ну что ты!

– Ты кто такой? – сплюнув на землю, борзо спросил он.

Вглядываясь в его лицо, я поправил очки и медленно сделал шаг назад.

– Алексей! Домой вот приехал. А вы простите?

– А я её жених! Давай вали отсюда очкарик, пока я тебе пятак не начистил!

– Это за что же?

– Да за просто так! Не нравишься ты мне! – ответил он, подойдя ко мне и толкнул плечом.

– Ванюш пойдем! Он ничего такого не хотел! – обеспокоенно говорила Ксения, хватая его за рукав.

– Ладно живи пока, Алёшка! Он грозно зыкнул на меня и тут же ушел с Ксенией в обнимку.

Ни сказав ни слова в ответ, я молча поднял свои вещи, и проследовал домой.

Дома меня встретили тепло. Поцелуев и родительских объятий, мне дико не хватало. Мы долго разговаривали с отцом и матерью о учебе и выбранной специальности. Конечно же, они были не против. Даже радовались за меня, что их сын будет хирургом и начнет свою династию врачей.

Разговор в этом теплом кругу продлился до вечера, после чего я отправился к себе в комнату, и развалившись на кровати, задумался о Ксении. Вспоминая так же этого хама и негодяя, я представлял, как долго и мучительно буду издеваться над его бренным телом в операционной, учитывая мои пока еще скудные знания и навыки в специальности. Так и помечтав весь вечер об этом, я наконец-таки уснул.

Утром меня разбудил громкий стук в окно. Подскочив с койки и чуть продрав глаза, я увидел своего лучшего друга Максимку. Он так же, как и я прибыл в Вольск только в отпуск.

Знакомы с ним чуть ли не с горшка, наша дружба была нерушимой стеной, и между нами были абсолютно родственные отношения. Только тогда, когда три года назад я поступал в медицинский, а он в Ульяновское танковое училище, наши пути разошлись и мы потеряли друг друга.

Максим вытащил меня на улицу где мы долго о чем-то горячо разговаривали и смеялись. Из его разговоров я узнал, что его перевели в танковое училище в Саратов, чему я был дико рад.

Разговаривали обо всем. Я пытался рассказать ему про ту самую девушку, которую встретил на днях, но он только усмехнулся, и похлопав меня по плечу, поведал, что дело там темное, и что связываться с ней и её мальчиком смысла нет. Оказалось, что этот Иван Князев по кличке «Князь», член какой-то местной гоп-компании, держащий в страхе район.

Тут-то я и сдался. Меня жутко раздражала моя бесхарактерность. Именно поэтому с поисками противоположного пола у меня были проблемы.

У Максима тут же созрел план, который должен был способствовать развитию моей личной жизни. Он позвал меня в парк культуры и отдыха на танцы, чтобы там, совместными усилиями найти мне вторую половинку. Договорились на шесть вечера, после чего разбежались по домам.

Дома насытившись родительской стряпни я забрёл к себе в комнату, где снова развалился на своей кровати. На стене висели ходики с гирьками, которые показывали время без четверти шесть.

Пора было собираться на танцы. Поднявшись с кровати, я полез за своим костюмом в шкаф, который не надевал без малого три года с момента окончания десятилетки. Утюгом с ярко красными щечками от раскаленного угля, идеально выгладил брюки оставляя стрелки по бокам. У бати одолжил одеколон «Маки» разбрызгивая на себя эти нежные ноты розы и жасмина вдоль и поперек.

Выйдя из хаты, попутно нарвал с клумбы, недавно посаженные матерью цветы и сделав из них бутоньерку, отправился на встречу с прекрасным. Выглядел конечно же по-дурацки, но мне хотелось показаться самым галантным кавалером, перед знакомством с девушками.

По пути мы встретились с Максимом, и направились к клубу. Народу было уйма, особенно девушек. Но глядя на них мне почему-то было безразлично, ведь я постоянно держал в голове образ Ксении, в который окончательно влюбился.

Максим умело танцевал в центре танцплощадки, и собирал вокруг себя девичью толпу. Он был военный, танкист, красавец с определенным складом ума. Куда ж мне до него, со своей пролетарской скромностью!

Простояв еще некоторое время, мой взгляд вдруг упал на другой конец танцплощадки, где стояла, совершенно погрустневшая Ксения. Ни теряя ни минуты, я поправил на себе пиджак и тут же отправился к ней.

Увидев меня, её лицо снова озарилось ясной улыбкой. Мы некоторое время разговаривали, шутили. Я даже взял её за руку. После того как я задал вопрос про ее кавалера, она тут же обеспокоилась. По её словам, это был жуткий монстр, который не дает ей прохода, и стоит только заговорить с мужчинами, тут как тут появляется его бандитская физиономия.

Глаза Ксении вдруг налились слезами, которые она утирала маленьким платочком. Чтобы как-то успокоить, я нежно взял ее за плечи и попытался прижать к себе, но вдруг, откуда ни возьмись почувствовал резкий удар в спину.

Бац! От боли я завыл и упал на пол. Надо мной склонилась уродливая физиономия Ивана.

– Я же тебя предупреждал, сукин сын! Ты меня не понял? – воскликнул он, и переведя взгляд на нее продолжил, – А ты лярва! Я тебе говорил, чтоб ты ни базлала с кем попало? – после короткой фразы он ударяет её по лицу.

Вдруг мой страх сменился ярой агрессией, и я со всей своей мочи ударил его, от чего он перевалился за перила и упал лицом в клумбу.

В ярости Иван сразу же подскочил и тут же ударил меня в ответ, да так, что у меня хрустнула челюсть. Попытки подняться с земли мне не удавались. Тот запрыгнув на меня сверху начал бить по лицу, сначала ногами потом в ход пошли кулаки. Я только и успевал отмахиваться. Ксения кричала, умоляя о помощи людей.

Дикий ор услышал Максим, и забросив танцы, подскочил ко мне на помощь. Он попытался оттащить обидчика силой, но Князев, оставил меня на некоторое время в покое и переключился на него. Максим был явно сильнее. Ударив Ивана несколько раз в живот, он (Иван) закашлялся и упал на колени.

Потерянный в пространстве, я попытался настигнуть его сзади, но не желая мириться с проигрышем, он вдруг вытащил из сапога маленькое шило и ударил меня несколько раз в живот. Из-под моего пиджака быстро хлынула темная кровь, от вида которой, я начал терять сознание.

***

В себя я пришел уже в палате городской районной больницы. Вокруг родители. Плачущая мать склонилась надо мной. Отец, утирая свои скупые слезы, сидел у меня в ногах, оперевшись о край кровати.

Дико хотелось пить. От боли я не мог сказать ни слова. Мычать и то было событием.

Матушка, поглаживая моё синюшное лицо, параллельно смачивала губы влажной салфеткой. Схватив её руку, я прижал эту салфетку сильнее к губам и жадно высасывал капельки холодной воды. Короткий стук в дверь. В проёме появляются два человека.

–Ну здравствуй, братишка! Смотри кого я тебе привел для скорейшего выздоровления! – воскликнул Максим, подмигивая левым глазом. Это была Ксения. Личико её было с несколько припудренным, но синяк все же был заметен.

Попытки встать с постели были пресечены дикой болью. Ксения кинулась ко мне и прижав к себе стала почему-то просить прощения за случившееся. Уткнувшись лицом в её декольте я и забыл о своем ранении. Поглаживая её по лицу, я тихим голосом сказал:

– Ксенечка, я найду этого подлеца и расквитаюсь с ним! Обещаю!

– Уже ни придется, Алексей! Его твой друг, спасибо ему большое, сдал в милицию. В общем его осудили… и видимо на долго… – хлюпая носом, говорила она.

– Туда ему и дорога!

– Ладно голубки! Вам есть, о чем поворковать! Я позже зайду! – улыбнулся Максим, и тут же удалился из палаты.

– Ксюш! Давай, когда я поправлюсь, мы с тобой попробуем встретимся снова!

– Конечно попробуем, конечно! – улыбнулась она сквозь слезы.

Утирая рукой ее слезы, я представил Ксению своим родителям, как свою будущую жену. Они восприняли эту новость довольно радостно. Матушка подошла к Ксюше, приобняла ее и по-родительски поцеловала в темя.

В этот момент я был чуть ли не на седьмом небе от счастья, но вдруг санитарка баба Зина со своим ведром, вероломно прервала нашу семейную идиллию.

***

Прошла неделя. Меня наконец-то выписали, и первым делом я направился ни домой, а к своей возлюбленной. После выписки, мы договорились о встрече в парке. Прошла целая неделя, и меня просто корёжило от того, что мы так давно не виделись. С тюльпанами в руках я ожидал у входа в ЦПКиО, где мы заранее договорились о встрече. Через несколько мгновений она появилась.

На этой нашей встрече, мы вели себя довольно робко друг к другу. Я боялся сказать что-либо лишнего, а она лишь извинялась, за тот прошлый случай, который остался у нас обоих в памяти. Включая свой специфический юмор, я отвлекал её от этих мыслей, и видимо мне это удалось. Мы даже расслабились, и позабыв о прошлом, ударились в детство. Ксюша сняла свои туфли и забралась в фонтанчик, протягивая мне руку, чтобы я присоединился к ней. Ситуация была крайне неловкой и отчасти нелепой, но я с радостью соглашаюсь. Мы плескались словно дети, на виду у всех, в самом центре парковой зоны. Прохожие, с улыбкой смотрели на нас, а мимо пробегавшая мелюзга, следуя нашему примеру, тотчас же залезали в фонтан, и обрызгивали друг друга.

Веселье прервал постовой милиционер, который уже несколько минут наблюдал за нами. Этот коренастый, с пробивающимся из-под фуражки кудрявым чубом мужчина, свистя в свисток, побежал в нашу сторону.

Заметив его, я быстро подхватил Ксюшу на руки, и забыв про обувь, пулей вылетел из парка. От погони мы скрылись у причала на волжской набережной. Я влюбленно глядел на ее промокшее платье и красивые стройные ноги. Ксения прижалась к ограждению звонко смеясь над этой ситуацией.

– Ты чего Алёш, так на меня смотришь? – спросила вдруг она, с не сходящей с ее лица улыбкой.

Я позволил себе некую вольность, прикоснувшись рукой к ее нежной и чистой как шёлк щеке. Поцеловал. Она не ожидала такого и оттолкнула от себя.

– Не торопи события, прошу!

– Прости меня, Ксень! Но я не могу об этом молчать! Я хочу признаться…

– Хочешь сказать, что влюблён в меня? Я никогда ни верила в любовь с первого взгляда! А сейчас… да и после того, что было… я убедилась в том, что это не так. Ты ценной своего здоровья избавил меня от этого кошмара! От этого оборотня в человеческом обличии. С тобой мне так легко и комфортно, что я не отказалась бы еще от такой встречи!

И тут меня как прорвало. Воодушевленный ее словами, я произнес:

– Ты даже представить себе не можешь, насколько я влюбился! Еще тогда при той нелепой встречи я это понял. А теперь (взяв её руку, и поглаживая по ладони), я со всем сердцем признаюсь тебе в этом.

Ксения посмотрела на меня и тут же ответила взаимностью. После первого, робкого и такого настоящего поцелуя, прижавшись друг к другу, мы ощущали наше синхронное сердцебиение. Оторвавшись от её сладких как мед губ, я с дрожью в голосе, сказал:

–Надо все это запомнить! Пусть это будет нашим памятным местом!

Наши встречи обретали масштабный размах. Отношения развивались стремительно, и мы уже ни могли обойтись друг без друга. Через какое-то время я делаю ей предложение в один из июньских вечеров, прогуливаясь вдвоем по памятному месту. После небольшой паузы, она страстно обняла меня и приняла мое предложение.

Хоть мы и были мало знакомы, но и этого было достаточно, для того чтобы между нами вспыхнули настолько сильные чувства, которые не передать словами.

Двадцатого числа мы пошли в ЗАГС. В тайне ото всех, расписались и поклялись хранить верность и любовь до конца дней своих.

Это было самое счастливое время. Мы мечтали о том, что поедем вместе поступать в Саратов, что у нас будет много детей, и как бы это банально не звучало – мы умрем в один день. Все было как в сказке, если бы не одно, но!

В нашем городе, да и во всей стране, упорно ходили слухи о начале войны. Но мы не обращали на это внимания, так как знали, что между СССР и Германией царят дружественные отношения. Не веря этим слухам, мы и представить не могли, что нас ждёт. К сожалению, судьба распорядилась по-своему, и наше счастье оказалось не долгим…

Эпизод 3: «Война»

Невыносимо жарким выдался день 22-го июня. Что бы хоть как-то спастись от этого адского пекла, мы с Ксенией решили искупнуться, спустившись на волжскую набережную. Мест на пляже не было. Народу тьма. Все спасались от жары в нашей Волге – матушке. От не хватки места, людям проходилось забираться в лодки и курсировать от берега к берегу, на противоположный пляж.

Все в общем-то было прекрасно. Беды ничего не предвещало. В нескольких шагах от нас продавали мороженное. Молодой парнишка с каким-то бочонком за спиной, предлагал всем отдыхающим газировку. Дошколята в смешных панамках строили песочные замки, а их родители культурно потягивали солодовые напитки закусывая сыровяленой рыбкой.

Развалившись на шезлонге, я наблюдал за Ксенией, посылая ей воздушные поцелуи, под прекрасную мелодию, играющей по транслятору. На тот момент передавали «Серенаду Смита» Жоржа Бизе, но это выступление вскоре прервалось, несколько взволнованным, но сдержанным голосом Вячеслава Молотова:

«Граждане и гражданки Советского Союза!

Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление: Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие…. Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»

Все восприняли это по-разному. Кто плакал, кто наоборот радовался, кто-то думал, что это начало конца, зная, что к войне мы не готовы. Ксения в недоумении вышла из воды, посматривая то на репродуктор, то на меня. В её глазах я увидел некий страх, который заражал и меня, заставляя задумываться о дальнейшем сценарии нашей жизни. Она присела рядом, взяла меня за руку и тихонько говорила о том, что боится потерять своё единственное счастье, и что случись, она этого не переживёт. Прижимая её к себе, я начал успокаивать, говоря то, о чем в скором времени, конечно же пожалею, что солгал.

Обстановку я знал только из газет и радио, а что на самом деле творилось на западной границе до сегодняшнего дня, никому знать было не положено. Обняв еще сильнее, я шептал ей на ухо, что война эта будет не долгой, до нас врагу далеко, и армия у нас мощная! Как вдарим, откатятся до самого Берлина! В общем говоря, причин для паники нет. В любом случае враг будет разбит.

На Ксению мои слова подействовали успокаивающее, хотя внутренне мне самому мало верилось в скорейшую победу. Просидев некоторое время в обнимку на шезлонге, мы отправились домой.

Прошла неделя. Настало время поступления в институт. Утром тридцатого июня, мы уехали в Саратов. Прибыв на место, я привел на нашу съемную квартиру свою жену и познакомил её с квартирной хозяйкой. Тетя Надя приняла её как родную. Теперь мы втроем делили наши радости, невзгоды, проблемы. В дальнейшем я помогал Ксюше со вступительными экзаменами. Однажды на очередной сдаче, когда я ждал её за дверью, ко мне подошли мои однокурсники. Демьян Денисенко, тот самый мой дружок, рассказал мне новость, накануне услышанную от ректора, что мол еще 23-го июня вышел приказ о так называемой «о всеобщей мобилизации». В связи с нехваткой медработников, под призыв попадают все юноши от восемнадцати лет и старше. Те, кто обучался на курсе старше третьего, брали на должность санитарных инструкторов, а пятым и шестым курсам присваивали звание военврач. На четверг, третьего числа запланировано общее построение на площади Революции, для призыва и отправки медиков на фронт.

Я страшно растерялся, и мысли переплетались у меня в голове: «Как же я оставлю свою жену одну здесь?» Отлынивать от призыва конечно же нельзя, ибо за такие поступки по головке не погладят. Ксения выбежала из аудитории и повиснув у меня на шее радостно воскликнула: «Поздравь меня, я поступила!!!» Обняв её в ответ, я не мог даже порадоваться за это событие, потому что понимал, что вижу её последний раз…

Ксюша предложила отметить это событие шампанским в парке, но в ответ она услышала от меня только это:

–Любимая, единственная и самая дорогая моя девочка! Видимо нам ни придется уже никуда сходить! Дело в том, что меня завтра призывают в армию! Прости меня, что не пришлось нам пожить, как следует. Прости, что оставляю тебя одну, но ты знай только одно, что я безумно тебя люблю. Обещай мне, что будешь ждать меня.

Глядя на меня она конечно же все поняла.

–Любимый мой… я ведь чувствовала, что всё этим и закончится. Но я дождусь тебя, я буду любить тебя всегда, что бы с тобой не случилось, где бы ты ни был!

Я был тронут в этот момент, услышав от нее такое признание. Мы стояли в обнимку во втором корпусе целый час и плакали, осознавая, что это последние совместные дни.

Эпизод 4: «Присяга»

До общего сбора оставалось несколько дней, и за это время нас спешно обучали военному делу. Изучение устава, строевая подготовка, владение оружием, метание гранат и рукопашный бой. Чему мы могли научиться за это время? Конечно же ничему. Только лишь ознакомились. Хорошо хоть постреляли по мишеням, прежде чем отправится на фронт. Утром третьего июля мы с ребятами стояли под проливным дождем на площади Революции. «Становись!» – из весящего напротив рупора, прозвучал голос военного комиссара.

Комиссар и ректор института, стоя на трибуне, зачитывали нам приказ о всеобщей мобилизации и об обстановке на фронте. Через некоторое время, к трибуне подъехали три полуторки, с набитым под завязку кузовом амуниции, оружия, и другого армейского имущества. Под роспись выдали снаряжение, обмундирование, сержантские зеленые петлички, сухой паёк, табельное оружие. После этого, каждый по очереди принимали воинскую присягу, становясь бойцами Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

Задумываясь о гордости и чести, я одновременно наблюдал за тем, как мои сокурсники, выходя по одному, брали в руки листок и зачитывали текст с присягой, поклявшись в верности своему Отечеству. Немного погодя, военный комиссар Збруев произнёс и мою фамилию. Вытянувшись по струнке, я совершенно не строевым шагом вышел к комиссару.

Взяв в руки текст, я повернулся к строю:

«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров, комиссаров и начальников.

Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Рабоче-Крестьянскому Правительству. Я всегда готов по приказу Рабоче-Крестьянского Правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик и как воин Рабоче-Крестьянской Красной Армии, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами. Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».

Закончив чтение, я обернулся лицом к руководству, положил текст на стол и тут же вернулся в строй. После проведенного столь важного армейского ритуала, мы снова замерли в одной шеренге.

К нашему курсу подошёл профессор Акимушкин, тот самый профессор с кафедры анатомии, которому я сдавал переводной экзамен.

–Дорогие мои, ребята! – говорил он, с горечью, – Вы самые молодые из тех, кого мы отправляем на фронт. Громких слов говорить не буду, скажу проще, постарайтесь выжить! Мы дали вам те знания, которые должны пригодиться на поле боя, ради спасения жизни наших солдат, которые сейчас там проливают кровь. Сейчас к вам подойдет комиссар Збруев, он выдаст каждому предписание в части. (после страшного минутного молчания) Ну, вот вроде бы и все… Удачи вам, сынки!!!

Через несколько мгновений подошёл комиссар и разделил нас повзводно. Нашу группу, в которой я учился, определили во второй взвод. Все остальные соответственно по нумерациям. После разделения, комиссар держал списки в руках и доносил до нас назначение в части. Второму взводу, было предписано на Западный фронт в расположение тринадцатой армии, второго стрелкового корпуса, сотой стрелковой дивизии. Профессор Акимушкин, находясь рядом, после того как услышал, куда нас отправляют, безнадежно покачал головой и с уст его безмолвно сорвалась матершина. Посмотрев на его лицо, я сразу понял, что едем мы в самое пекло.

После получения предписания, нас выстроили в колонну потри, и несмотря на проливной дождь, вдруг позади нас заиграл оркестр. Под песню «Священная война», мы маршировали до ж/д вокзала. Музыканты играли с таким энтузиазмом и напором, что казалось эту композицию знаменитого Александрова, слышал весь Саратов. Проходя по главной саратовской улице, мы с Демьяном наблюдали за смотрящими и плачущими людьми, которые стояли на обочинах и тротуарах, махая нам платками. Я следовал на вокзал в составе второго взвода, в третьем ряду в голове колонны. Из нашей группы, командиром взвода, был назначен сержант Колобанов. Этот еще вчерашний студент, который учился на одни пятерки, и которого было трудно оторвать от книжек, занимал эту ответственную должность. Командирских качеств у него не было, но он обладал неиссякаемым чувством занудства и озабоченности по данному делу, которые помогали ему при сдаче зачетов и экзаменов. В наших кругах он был не особо замечен, а сейчас, после того как его назначили на должность, мы стали его слушаться. Прибыв на вокзал, начальник поезда Иванов и комиссар Збруев, дали нам десять минут на прощание с родными.

Команда: «Разойтись!» и наш строй рассыпался как пчелиный рой к своим семьям. Толкаясь с кучно стоящими людьми, я искал свою любимую. Вдруг сзади, словно из неоткуда запрыгнула на меня Ксения, сбив с головы пилотку. Её сладкие от помады губы тут же страстно окутали мои. Она прижалась ко мне так крепко, что я почувствовал хруст своих костей.

– Я думал ты не придешь!

– Как же я не приду к тебе, родной ты мой? Алёш, почему мне кажется, что это наша последняя встреча, а?

(Плачет)

– Да ну что ты, девочка моя! Я вернусь, вот увидишь! Живым и невредимым! Обещаю! Ты главное дождись меня!

Отойдя от меня на шаг, она полезла в сумочку, весящую у нее на правом плече, и вытащив оттуда свою фотокарточку вложила мне в грудной карман.

– Знай, что я жду тебя и очень люблю! Только об одном прошу, береги себя!

–Прощаться навсегда не будем! – ответил я, и обнял еще крепче.

В то время саратовский вокзал, как и сотни других вокзалов страны, видели многое. И слезы солдат и их родственников, и клятвы, и прощания, и нежные поцелуи, которые для большинства здесь находящихся, были последними в их жизни.

Раздалась команда начальника поезда: «Все по вагонам!»

Набившись компактной массой в состав полуоткрытого типа, воинский эшелон тронулся с места.

Она закрыла рукой свое лицо и махала мне на прощание. В этот момент, я впервые переживал искренние чувства. Как тяжело расставаться с человеком, которого беззаветно любишь, при этом понимая, что возможно никогда не увидишь его снова. Что происходило в наших сердцах в тот момент передать сложно. Тем, кто с этим не сталкивался, вряд ли поймёт…

А наш состав, тем временем набирая скорость, все дальше и дальше отдалял нас от любимых людей. Так, мы молодые мальчишки двадцати лет не нюхавшие пороху, уезжали на войну.

Эпизод 5: «Прибытие»

Прибыли в пункт назначения довольно быстро. Уже пятого июля, наши эшелоны выгружались на станции Орша, что под Минском. Мы тогда еще многого не знали и не понимали сути происходящего. Вдали за холмом гремели бои и стояли клубы дыма. В наши только что освободившиеся вагоны, грузили раненых бойцов и местное население. Мимо нашего строя проходили вереницы отступающих частей на восток. Лица у них были обескураженные и безразличные. Глядя на них, я понял – это конец.

«Где же вся наша мощь? Где же лозунги: Бить врага на его территории малой кровью?» – с недоумением прокручивал в голове эти вопросы. Да и что в принципе двадцатилетний мальчишка вроде меня может понять.

К нашему строю подошел какой-то капитан. Форма замызгана кровью и землей. Сам он был не большого роста, худенький. Видимо из-за полученной накануне контузии, он постоянно нервно крутил головой влево. Лицо морщинистое, в шрамах. На его голове, из-под фуражки пробивался кусок бинтовой ткани, скудно пропитанный кровью. Поприветствовав сопровождавшего нас комиссара, он пристально разглядывал прибывшее пополнение.

–Значит так, сейчас называю фамилии и те отправляются с капитаном Смирновым! – приказным тоном произнес комиссар.

– Сержант Денисенко! Шаг вперед. Сержант Колобанов, шаг вперед. Сержант Петровский выйти из строя! Вы направляйтесь в 23-й отдельный медико – санитарный батальон. Всё! Шагом марш!

После того как услышали свои фамилии, мы и другие бойцы стрелковых частей отправились за капитаном.

Оглядываясь по сторонам и вздрагивая от каждого разрыва, который эхом доносился где-то из-за холмов, я задавал вопросы у сопровождавшего нас капитана Смирнова.

–Товарищ капитан, разрешите обратиться?

–Валяй!

– Товарищ капитан, я на станции слышал, что Минск взяли, это правда?

Смирнов закуривает папиросу.

–Да… на минувшей неделе!

Он выдержал паузу, сделав несколько глубоких затяжек.

– Что ж они там, совсем охренели в штабах? Детей набирать стали! Вам по сколько лет то всем? Сразу в пекло бросают! – сминает рукой со злости недокуренную папиросу и швыряет на изрытую от разрывов бомб землю.

– Ну, вообще-то мы уже ни дети! Нам без малого двадцать лет будет. Навоюем не меньше остальных! – ответил я.

Капитан в голос засмеялся.

–Да я тебя умоляю, сынок! Навоюем?! Ни сегодня – завтра перебьют нас всех к чертям собачьим и поминай как звали. Ты вообще знаешь, какая средняя продолжительность жизни простого пехотинца, а? Сутки! Максимум двое!! А вы вообще медики! Для вас господь сорок секунд отмерил! Немец в первую очередь будет вышибать, что бы вы никого с поля боя вынести не смогли!

Насупившись от его столь обидных слов, я молча продолжил движение дальше.

Шли мы долго по изрытой белорусской земле. В этом походе, я думал о своей единственной и неповторимой Ксенечке и наши прогулки по набережной.

–Воздух!!! Всем в лес, быстро! – взвизгнул вдруг Смирнов, увидев сваливающуюся на нас кучку немецких пикировщиков.

Со стороны солнца заходила пятерка Юнкерсов и с ужасающим рёвом начала обстреливать колонну. Я в панике помчался в сторону леса, до которого было метров двести. Мы с капитаном успели добежать до опушки, но остальные ребята не смогли добраться.

Глядя на то, как наших ребят смешивают с землёй бомбами и пулеметами, я сбросил вещевой мешок, винтовку и ринулся к ним на помощь. Смирнов догнал меня, накинулся сзади и оттащил обратно в лес.

– Ты чего совсем дурак? Ты куда поперся? Ты видишь, что там творится?

– Ну как же так товарищ капитан? Там же Демьян, там же мои друзья! Я должен им помочь!

Мне удалось вырваться из его рук, но капитан, почувствовав, что я утратил над собой контроль, тут же заехал мне кулаком в морду, от чего я потерял сознание.

Очнулся от струек холодной воды бегущих по моему лицу. Капитан, приводя меня в чувства, поливал на лицо из своей походной фляжки.

–Ты прости сержант! Так надо было. Если б я тебя не задержал, ты бы сейчас лежал за компанию. (Держит мою голову рукой и продолжает поливать).

– Тебя как звать-то?

Насупившись от обиды, я сквозь зубы проворчал:

–Сержант медицинской службы Петровский!

–Да етит твою… по имени!

–Алексеем…

–А я Иван Алексеевич!

Протягивает мне руку.

Подняв глаза, я увидел его шрамы на лице, которые вместе с морщинами суживались в тонкую полоску от улыбки, и всё та же окровавленная бинтовая повязка на голове, которою некому было поменять.

Когда мы приводили себя в порядок после авианалета, я заметил, что от нашей колонны никого в живых не осталось. Полностью убедившись в этом, мы стали пробиваться к своим. Бродя по лесу около трёх суток мы с Иваном Алексеевичем наконец-таки вышли в расположение нашего стрелкового полка.

Эпизод 6: «Знакомство»

В ночь на восьмое июля мы прибыли в Могилёв, в расположение штаба 331-го стрелкового полка. Там ожидал пополнения некий полковник Литвинов, который при нашей встрече был крайне недоволен тем, что пришло не войско, а всего лишь остатки.

–Капитан, я тебя за каким чертом посылал? Где пополнение? И где вас носило всё это время?

– Товарищ полковник, нас не носило! – ответил Смирнов, стирая платком пот со лба. – Пополнение в количестве шестидесяти двух человек я забрал на станции. По дороге, мы были атакованы звеном Юнкерсов. Там все и остались лежать… В живых остались только мы с сержантом. Всё, больше мне сказать нечего!

– Ну да, ну да. Бешенной собаке и семь вёрст не крюк!

Полковник переключился на меня.

–Ну, сержанта то я вижу. Фамилия боец?

– Санинструктор сержант Петровский!

– Хм…ну орёл! Ты школу-то давно окончил? Вылитый ботаник! (усмехнулся он) – Ладно, времени нет! Ты сержант, бери своё личное дело в руки и дуй в санчасть, знакомиться со своим новым командиром. А ты Иван Алексеевич останься, покумекать надобно еще!

–Слушаюсь, товарищ полковник!

Отдав честь, я немедленно удалился из штаба.

Зайдя в полуразрушенный госпиталь, с подгорелой и еле висящей на одном гвозде вывеске, я прочел адрес: улица Хмельницкого дом 12А. Чуть дальше, я зашел в первый попавшийся кабинет и увидел там стоящего у настенной карты командира, лет тридцати на вид. Он был крупного телосложения, и не выпускал изо рта свою роскошную курительную трубку.

–Ты чьих будешь боец?

– Я санинструктор сержант Петровский, товарищ военврач!

– А один что? Где ещё люди?

–Не осталось более никого, товарищ военврач! Нас по пути в часть разбомбили…

Выслушав мой доклад, он прислонил свою трость к большим напольным часам, забрал из рук моё личное дело, присел за стол и вскоре продолжил:

–Я твой непосредственный начальник, военврач второго ранга, Октябрьский Алексей Петрович, начальник госпиталя 331-го стрелкового полка. В личном деле записано что, недоучившись в Саратовском медицинском институте, завершил обучение после третьего курса?

–Так точно!

–Специальность выбрал уже небось? (Вытряхивает в пепельницу прокуренный табак из трубки)

– Хирургия, товарищ военврач!

–Ну, добре! Вижу парень хороший! Только уж интеллигентный больно. Дуй в триста пятый кабинет и принимай дела, а то раненых много. Дел за гланды.

–Понял товарищ командир. Разрешите идти?

– Свободен!

После разговора с Алексеем Петровичем, я проследовал в указанное им место. В кабинете меня ожидал лейтенант с оторванной по локоть рукой. Гимнастёрка порвана, золотые танковые петлицы, пришпандоренные на его черном воротнике, окрасились в темно-вишневый цвет от стекающей по лицу крови. Его культя была уже небрежно сформирована. Вдобавок ожог помог осуществить гемостаз. Вся это «красота» была перевязана давящей повязкой, насквозь пропитанная кровью и грязью.

Сбросив вещи на пол, я тут же сориентировался на месте. Достал из шкафчика перевязочный материал, инструменты, лотки, и начал перевязывать. Придерживая второй рукой свою культю, он неимоверно корчился от боли. Я вкалываю ему обезболивающее и принимаюсь проводить первичную хирургическую обработку, по окончании манипуляций, отпускаю. Потом был второй, третий, четвертый и т.д. Цельных пять часов прошло. Полуразбитые часы, висящие на стене, точно показывают без четверти восемь. А раненые всё прут и прут. В кабинет вваливаются два бойца с тяжелым дыханием.

Приволокли за собой товарища, который стонал от боли держась за плечо. Под разорванной гимнастеркой виднелись две аккуратные дырочки, видимо осколок от разрывного снаряда. Он не молодой уже, лет пятидесяти на вид. Посматривая жалобно то на меня, то на приведших его ребят, он выжидал от нас каких-либо действий. Один из бойцов начал его успокаивать, что мол, кость цела и самое главное, а мясо нарастет. Он даже слегка успокоился, но потом его лицо стало несколько поддёргиваться, после чего, его рот приобрел страшную напряженную улыбку. Судороги схватили всё тело, и он начал выгибаться дугой, опершись пятками и затылком в пол. Громко стонал. Я кинулся чтобы его как-то разжать, но увы…

– Столбняк! – вдруг произнёс один из бойцов, – я в госпитале таких видел. Мне хотелось его спасти, но в этой ситуации я был бессилен. Через несколько минут страшных мук, раненный умирает.

Фамилия его Орлов. Игорь Орлов. Это я узнаю из его красноармейской книжки. Бойцы, скорбно сняв свои пилотки, стояли молча минуты две, после чего, подхватили тело умершего и потащили обратно во двор. Убитых мы не закапываем, так как нет на это ни сил, ни времени. Глухие разрывы и пулеметные очереди слышны совсем близко. Красноармейцы ведут ожесточенные бои на окраине города.

Что и сказать? Так начиналась моя служба в рядах Красной Армии в качестве санинструктора. Через меня проходили сотни искалеченных бойцов в день, и каждый нуждался в помощи, заботе, поддержке. Конечно, я пытался помочь каждому, но ни всегда это получалось. Под моими руками, бойцы гибли через одного. Нет ни потому, что я еще без опыта, нет. А потому, что ранения были несовместимы с жизнью. Трупов складывать было некуда, чего уж там говорить. Руки, лицо и гимнастерка так пропитались чужой кровью, что казалось я никогда от этого ни отмоюсь. Но несмотря на это, я всё же выполнял свою работу как наставляли нам наши преподаватели перед отправкой на фронт.

Эпизод 7: «Оборона»

В ходе наступления частей вермахта, Могилёв заблокировали со всех сторон, и 12-го июля 1941 года мы попали в окружение. Оборону города решили укреплять с помощью оставшихся сил армий и корпусов, батальона милиции и войск НКВД, студентами и преподавателями близ расположенных учебных заведений.

У нас катастрофически не хватало людей. Вскоре к нам на помощь выдвинулись эшелоны 172-й и 110-й стрелковых дивизий, но буквально через два дня, нам сообщили, что эшелон был полностью разгромлен, и защитники города потеряли всякую надежду на прорыв из окружения. Утром того же дня был отдан приказ идти на прорыв к своим, отступая от ранее занимаемых рубежей.

21-го июля к нашему госпиталю прорвался авангард немцев в количестве тридцати человек. Вступили в бой. Взяв в руки винтовку, я занял оборону в своем перевязочном кабинете и как многие другие бойцы госпиталя, вёл из окна прицельный огонь по наступающим силам.

В тот день мы смогли отбить атаку, но следовавшие друг за другом подкрепления гитлеровцев, мы уже не в силах были сдержать. Октябрьский приказал мне уводить людей, а сам остался в госпитале. Повинуясь приказу, я собрал оставшихся семерых человек и перебежками мы покинули госпиталь.

Полковник Литвинов и мой начальник Алексей Петрович, не желая сдаваться в плен, подорвали себя на гранате, когда немцы попытались окружить их у фонтана при входе в госпиталь.

Больше недели мы скитались по лесам, голодные, грязные, вшивые и просто обезумевшие от войны.

26-го числа в ходе ожесточенных боёв, был оставлен Могилёв. Мы несли огромные, бесчисленные потери. Наш полк и медсанбат был полностью уничтожен. В те дни скитаний, я понял, что скорее всего меня похоронили и что в мой дом уже давно почтальон принес извещение, где записано «Пропал без вести» или того хуже «Пал смертью храбрых».

«Эх, бедные мои родители, они ведь так же понимают, что их сын больше не приедет погостить. А моя любимая Ксюшенька в свои восемнадцать лет станет вдовой, так и не узнав, как погиб её муж» – подумал я, обессиленный и истощенный, цепляясь за мокрые от дождя кусты деревьев, преодолевая каждый метр пути. Таким был мой первый бой. Война словно жернова, перемалывала жизни и судьбы советских людей. Враг был на пике своего могущества и судя по всему рвался к Москве. А мы тем временем обреченно тонули в болотах, питаясь корой деревьев и щавелевыми листьями, ночуя где придётся.

Эпизод 8: «Свои»

Через полтора месяца скитаний по лесам, нам все же удалось выйти к своим. Придорожные указатели давали понять то, что мы находимся в районе города Юхнов, пройдя пол Белоруссии за это время. От столицы нас отделяло всего полторы сотни километров. Уже немощные, теряющие сознание мы решили заночевать в полуразрушенной хате на берегу реки Угры.

Где–то неподалеку гремели бои. Артиллерийская канонада и пулемётно – ружейные выстрелы преследовали нас шаг за шагом. Все это говорило о том, что враг вот-вот будет стоять и у стен Москвы. Наступающие части Красной Армии с востока, в отчаянных схватках останавливали противника всеми доступными силами. К сожалению, помочь им ни представлялось возможным, так как не было ни возможностей, ни патронов и тем более сил на ведение боевых действий.

С убийственной усталостью мы залегли в полуразрушенный сарай и наблюдали за гибелью наступающих войск. Картина была наижесточайшей. Немецкие пулеметы, как мясорубка, перемалывали наступающие войска. Тем, кому все же удавалось прорваться в немецкие оборонительные позиции, были тотчас же убиты. Крики, матершина, рукопашные схватки, единичные пистолетные выстрели, хлопки разрывающихся в воздухе гранат – все это стихло так же стремительно, как и началось. Из-за массированных фланговых и даже где-то безрассудных лобовых атак, всё поле боя было усеяно горами трупов. В течении нескольких дней, уже опухшими от голода и лишений, мы решились на дальнейший самостоятельный прорыв к своим в сторону фронта.

Ранним утром сквозь шелест листьев, я услышал подозрительный шорох возле нашего ночлега. На пороге, вдруг нарисовались несколько фигур в грязных плащ-палатках. Один из них передернув затвор своей винтовки, в полголоса произнёс:

–Эй! Вы кто такие будете? Свои? Аль чужаки?

Я с замыленным взглядом, пытаясь встать на ноги, пробормотал:

–Красноармейцы мы… к своим топаем… – и тотчас же рухнул на землю.

Что происходило со мной в тот момент, мне сказать трудно. Практически всё это время я находился в беспамятстве.

Очнулся в госпитале. По всей видимости уже в Москве. Это я узнаю от соседа по койке. Он рьяно, с перемотанной головой и гипсом на правой руке, распинался, дескать: «Скоро фрица тут в Москве голым задом встречать будем!»

За стенкой, где-то в соседних палатах раздавались душераздирающие крики. По-видимому, там были операционные. Кто-то просил больше водки, чтоб не так остро чувствовать боль, кто умолял о том, чтобы его пристрелили, а кто-то просто молча лежал и ждал своего часа. На стене неподалеку от моей койки, висел небольшой календарик, несколько запачканный кровавыми пальцами, с еле виднеющейся датой – 20 октября 1941 года.

Первым делом после долгой борьбы со смертью, мне вдруг пришла мысль позвонить родным и оповестить их о том, что я жив. Но к сожалению, как выяснится позже, связи в госпитале не было, только ВЧ, да и та у начальствующего состава. Центры связи были разрушены входе бомбардировок города, которые продолжались изо дня в день.

Условия были просто невыносимые. И кормежка такое себе, и уколы эти, от мягкого места уже ничего не осталось, и кровать низкая, с вонзающимися в спину пружинами. Б-р-р! Я уже начал дни считать, мечтая скорее вернуться в строй.

Пробыв в такой рутине десять дней, я все же сумел подняться. После пребывания в госпитале, меня направили в фильтрационный пункт, для полного установления личности. Думал теперь все будет хорошо, но увы. В палате меня уже ожидали двое в форме сотрудников госбезопасности. Один сидел на моей тумбочке, а второй стоял лицом к окну и спокойно смаковал папиросу, выпуская дым через нос.

– Сержант, на минуточку! – сказал особист, сидящий на тумбочке, подманив меня рукой.

– В чем дело? – удивленно спросил я.

– Да собственно ни в чем. Небольшая формальность! Прогуляемся до нас? Машина ждет внизу!

– Это что, арест? – взволнованно спросил я и голос мой мгновенно задрожал.

– Да ну что вы! Простая беседа, ничего личного! – ответил он и хитро улыбнулся краем глаза.

– Я могу собраться?

Особист, что у окна, затушил папироску о подоконник, звучно выдохнул дым, подошел ко мне и выхватив из рук документы, сказал:

– Бегом! У тебя минута! – и тотчас же с напарником спустился вниз к крыльцу. Вещей у меня было не много. Запрыгнув в свои галифе, и накинув поверх рубахи гимнастерку, я спустился вслед за ними.

У входа стояла роскошная чёрная ГАЗ М-1 с открытыми дверьми. Особист, что курил там наверху у окна, зашел мне за спину и деликатно толкнул меня под зад в салон. Другой сел спереди. Шофер завел двигатель, и мы поехали в неизвестном мне направлении.

Привезли в какое-то громадное здание после чего взяли под конвой и завели в кабинет. Жестко усадили на стул перед молодым особистом, с тремя шпалами в петлицах, с поблёскивающим на груди от света настольной лампы, орденом красной звезды. Он открыл судя по всему мое личное дело и вытащив оттуда лист, дал мне на ознакомление:

– Это постановление о вашем аресте! Гражданин… как вас там правильно-то… а, гражданин Петровский!

– Простите, а почему аресте? И можно ли узнать, кто вы?

– Конечно можно! Старший следователь второго управления НКВД, капитан Зубов. Я веду ваше дело.

–А разрешите узнать, какое собственно говоря дело? Что такого я совершил? – пытаясь встать с места, с дрожью в голосе спросил я, но сзади стоящий боец, схватив меня за плечи, резко опустил на стул.

– А вот ознакомьтесь! Вам предъявлено обвинение в трусости и паникёрстве!

–Что?? Товарищ капитан, да какой я трус? Мы с ребятами били врага почти два месяца! Бродили по лесу черт знает где! Товарищ….

Перебив меня, и ударив кулаком по столу, капитан закричал:

–Закрой рот! – далее перейдя на спокойный тон, продолжил. – Не товарищ, а гражданин следователь! Знаешь сколько таких как ты мне затирают? Плетёте семь верст до небес и всё лесом. Чего думаешь, что ты самый умный, да? Я вас предателей за полуверсты чую. Давай говори почему ты со своими окруженцами не поддержали со стороны бой у реки, когда наши бойцы на амбразуры бежали?

–Я не понимаю, о чем вы?

– Хех, ну ты даешь! На тебя показания написали твои же ребятки, что агитировал о переходе к врагу, проявил трусость, когда они тебе предлагали атаковать! Что память отшибло уже?

– Гражданин следователь, не было такого! Нам воевать уже нечем было, одни винтовки пустые! Да что там винтовки, сил не было ни на что!

– Ах сил не было?! Ну да, а на трусость и паникерство сил хватило? Молодец! Сержант, помоги-ка ему вспомнить! – переведя взгляд с меня на позади стоящего бойца, приказал он.

Тут же почувствовав сильный удар в спину, я рухнул на его стол, разбив себе бровь.

–Подними его!

Дежурный поднял и усадил меня на стул.

Зубов успокоившись указывая глазами на рядом стоящую кипу папок, сказал:

– Ты видишь вот эту стопку? Видишь?

– Да вижу…

– Это все тебе подобные! И мне эту кипу надо разрешить, понимаешь? Давай! Облегчишь душу себе заодно! А? Товарищ бывший сержант! Ни к чему тебе эти геройства и игры в молчанку, мы все равно добьёмся своего, только это будет уже больнее! Ну так что? Будешь говорить?

– Что говорить-то? – превозмогая боль ответил я, -мы пробились из окружения, еды и боеприпасов не осталось. Мы говорить то не могли, не то что там воевать! А я, гражданин следователь, присягу давал! Родину не предам!

– Верю! Только ты пойми меня, Петровский! Согласно приказу, за номером «270» от шестнадцатого августа сего года по этому поводу касаемо тех, кто приходит с той стороны! И твои окруженцы наклепали на тебя показания, что ты агитировал на переход к врагу, придавался панике, проявил трусость. Ты понимаешь, что за такое я, лично я, имею право к стенке поставить без суда и следствия!

– Как же так, гражданин следователь, ни виновного человека к стенке? Мы же воевали, сражались до последнего. Вы думаете, что если б у меня были патроны, я бы не пошел в атаку тогда? Я жизнь отдам за родину, а вы меня в предатели записываете…

Капитан, сжав кулаки, злобно выдохнул.

–Ну, я тебя понял! Что ж, поговорим по-другому.

Сняв телефонную трубку, он набрал какого-то Алимова. Перекинувшись с ним несколькими фразами, он положил трубку и посмотрев на дежурного сержанта, отдал распоряжение отвести меня в подвал.

Дежурный поднял меня со стула и отвел в сырое подвальное помещение. Когда я вошел в него, я оказался в самой настоящей комнате дознания. Комната психологического воздействия на подозреваемого. На стенах висели цепи с оковами, нечто похожие на дыбы. Справа стоял столик с большой лампой. По левую руку кушетка с какими-то двумя приборами с клеймами. С потолков монотонно и противно капала вода. От увиденного у меня мурашки по спине побежали.

Зубов присел за стол, где стояла та самая большая лампа и приказал присесть напротив него. Дежурный, пододвинув ногой стул, резко толкнул меня на него.

– Ну так что, отпираться дальше будем? Или все-таки признаешься в содеянном? – спокойно закуривая папиросу, спросил он.

– Ну гражданин капитан, я же правду вам говорю! Пожалуйста, отпустите меня. Я ни в чем не виноват! – жалобно умоляя его.

Зубов включил эту самую лампу и направил её мне в лицо. Свет был на столько ярким, что ослепили меня еще больше. Мучительная резь в глазах заставляла меня еще более проливать слёзы. Попытки отвернутся от прямых световых лучей пресекал конвоир. Он держал мою голову в этом направлении, с силой сжимая одной рукой нижнюю челюсть, а другой верхние веки.

– Глупый ты! Ну ни к чему это всё, понимаешь? Начнем сначала! Так вот, вам сержант Петровский, предъявлено обвинение в предательстве, трусости и паникёрстве. Спасибо твоим сослуживцам, которые тебя гада и сдали. Ах да! На сколько я знаю твой начальник Октябрьский тебя поставил ответственным за выход из окружения. А ты, сукин сын, решил все переиначить. Что скажешь на это?

– Что будет, если я подпишу признание?

– Ну как что?! Если будешь дальше Ваньку валять, расстреляем! А если подпишешь, отделаешься сроком в червонец и лети себе ласкай телогрейку на лесоповале. Глядишь и смоешь ударным трудом свой позор. У тебя «58-1а» на лбу зеленкой написана. Так что, думай Алексей!

– А что это за статья? – медленно выговаривал я, так как конвоир начал еще сильнее сжимать мне голову.

– Измена Родине! Все вот эти твои деяния, в купе, называются измена Родине! Вот держи тебе перо, вот чернила, пиши!

Трясущимися руками, я взял перо и наощупь обмакнул его в чернильницу. Зубов приказал конвоиру отпустить меня. Выключив лампу в комнате стало резко темно. Правым глазом я уже видел плохо. От света были большие круги, которые мешали сфокусировать зрение. Писать было невозможно. Кровь, с рассеченной брови заливала левый глаз. Тут я понял, что ничего написать не смогу и тут же бросил перо на стол.

Капитан усмехнулся и тут понеслось…

Зубов закурил очередную папироску «Беломора» и приказал Алимову (начальнику отдела дознания) разобраться со мной по полной. Алимов с конвойным выбили из-под меня стул и начали долго и мучительно избивать ногами. Очнулся уже в камере от ведра ледяной воды. Следственные мероприятия продолжались около месяца. В начале декабря меня снова вызывают на допрос. Эти постоянные допросы и пытки уже зашли слишком далеко, и я решил подписать всё, что они требуют. Привели снова в кабинет для дознания, но к моему удивлению там сидел другой человек.

– Старший майор госбезопасности Яковлев! – представился вдруг он, – Теперь я ваш следователь!

–Здравствуйте, гражданин старший майор! – еле выговаривая каждое слово, поприветствовал его.

– Мне поручено известить вас о том, что ваше дело закрыто за отсутствием состава преступления. Вам выдадут форму и личные вещи.

– Гражданин майор, а где же тот следователь? – заикаясь от волнения спросил я, обнимая себя за локти.

– Зубов отстранен от вашего дела. Палку перегнул немного со своими подопечными. – ответил Яковлев, и тут же опустил глаза в стол.

– Разрешите вопрос? А как так получилось, что нет вины?

– Ваши сослуживцы, признались в том, что вы были храбрым человеком! И именно вы вывели их из окружения. Но это видимо не понравилось Зубову, и он тут же сделал по-своему. Следователь то он в принципе не плохой, только уж больно…

Яковлев пододвигает лист бумаги: – Подпишите только эту бумагу!

Растерявшись от слов Яковлева, я пристально вглядывался в этот документ.

–Да не бойся, подписывай! Это не признание, а ваше освобождение!

Закованный в наручники, я дотянулся до чернильницы, и взяв в руки перо подписал.

– Ну вот и всё, Петровский! Свободны! – сказал он, подшивая подписанный лист к делу.

– Спасибо гражданин майор за доверие… – ответил я, и с наворачивающимися слезами, проследовал к выходу.

Следуя по коридору, я пытался вникнуть в происходящее. Следствие по моему делу окончено. Предателем меня уже не считали. К сожалению, в этих не столь отдаленных местах, я всё же сломался. До сих пор ноют ребра, особенно после последнего допроса. Зубы шатаются вот-вот выпадут. Синяков на лице столько, что даже и не скроешь, и на правый глаз я кажется всё-таки не много ослеп, вижу только мутные круги.

После освобождения мне выдали новую форму, личные вещи и назначение в часть, расположение которой, находилось в районе полигона Бекасово под Москвой. Там стоял 296-ой медсанбат 33-й армии, который в своем распоряжении имел дивизию народного ополчения.

Эпизод 9: «Отстоим Москву!»

Декабрь. Третье число. «Зима конечно выдалась суровой!» – думал я, переминаясь с ноги на ногу на зимней дороге. Градусов сорок ей богу. Такая холодрыга была, если верить писаниям еще в Отечественную войну с Наполеоном, из-за чего последний и бежал из России. А немцы? Да что немцы, наверное, тоже драпанут, кто их чертей знает! Шинельку выдали на размер меньше, вдобавок еще и дырявую.

Холодный зимний ветер пронизывал меня насквозь, заставляя пританцовывать на заснеженной обочине под табличкой с указателями разных полковых хозяйств. Три большие стрелки с фамилиями командиров, как в сказке про трех Пушкинских богатырей, аккуратно указывали маршруты. Налево через несколько километров хозяйство лейтенанта Зайцева, направо хозяйство Яшина, прямо проживал полковник Ивлев со своим подразделением. Дорога нам была предписана к лейтенанту Зайцеву, который как вскоре выяснится командует ополчением.

Вкушая этот свежий морозный воздух, я полной грудью наслаждался им. Пар разлетался на полметра застывая на мгновение. «Как же все раздражает! Сопли ручьем текут не остановишь! Шинель драная продувается! Подмётка на левом сапоге уже каши просит! – пробормотал про себя, ругая все вокруг, – и время медленно идет, и машин как назло ни одной нет, а пешком идти вообще ни комильфо. Что ж за жизнь то такая собачья выпала на мою долю!»

Лишь спустя полчаса ожиданий, на горизонте появилась сначала одна фара, потом другая, только чуть потускневшая, и совсем скоро нарисовался целый грузовик, на борту которого, большими белыми буквами, как в продовольственном киоске, написано слово «Хлеб». Водитель увидел танцующего меня на обочине и тут же притормозил. Мужичок средних лет в дырявых рукавицах, поманил рукой: «Куда путь держишь, браток?»

– На войну, дяденька!

– Война нынча везде, тебе кудой надо-то?

– Мне бы в хозяйство лейтенанта Зайцева, если можно!

– Седай, прокатимся с ветерком!

И мы поехали. Хороший человек, этот водитель-хлебовоз Семеныч, не дал помереть от холода. Следуя на дребезжащем по фронтовым дорогам ЗИСе, я глубоко задумался, глядя в полуразбитую форточку полуторки. Ведь еду я на ту самую передовую, где в скором времени будет решаться судьба нашей столицы. Враг уже более чем вплотную подошел к Москве. Казалось, что им остается сделать лишь последний рывок и наша оборона дрогнет. Передышку нам подарили лишь тогда, когда осенью началась распутица. Раскисшие дороги – вот что было главной связующей проблемой. Для немецкой стороны – это наступать, а для нас – это отступать и оборонятся. Но к началу декабря, когда земля схватилась, немцы тут же ринулись к столице.

Прибыли на место. Хлебовоз Семеныч указал мне дислокацию искомого расположения. Сойдя с машины, я наблюдал за людьми в гражданской одежде, с винтовками наперевес, которые рыли оборонительные позиции на этом Наро-Фоминском направлении. Это была дивизия народного ополчения, вперемешку с частями 33-й Армии. Спрыгиваю в отрытый окоп. Просачиваясь сквозь эту пеструю толпу, я интересовался у каждого, где можно найти командира укрепрайона. Стоящий рядом седовласый мужик с бородой, поправляя ушанку, глядя на меня, ответил:

–Вон командир бегает! А ты откуда такой красивый?

–Да я из Москвы. Вот получил назначение к вам в качестве санинструктора! – подтягивая ремень винтовки, ответил я.

– А-а-а, вон оно что! Это теперь у нас своя медицина есть? Ты у нас один на всю роту будешь! А то третьего дня убило нашего фельдшера и лечить некому стало. Ты, кстати табачком не богат часом? А то курить хочется, страсть! – спросил ополченец, указывая рукой на мой вещмешок.

– Да откуда дядь, самому охота пару затяжек сделать. Так, где мне командира искать?

–Хех, ну ладно! Идешь значит за дальний окоп, там будет землянка. В землянке он и бывает!

– Спасибо, отец! – похлопав по плечу собеседника, я тут же проследовал к указанному месту.

Возле командирского блиндажа стоял часовой. Его лица не было видно, а шинель полностью окутана снегом.

– Товарищ, а ротный Зайцев, здесь?

Тот, спустив с пол лица шарф, ответил:

– Здесь! А ты кто такой?

– Видите ли, я ваш новый санинструктор, не могли бы вы доложить обо мне!

Немного ухмыльнувшись, он зашел в землянку. Через минуту открылась дверь, и оттуда раздался почти детский голос:

– Заходите, кто там?

– Товарищ лейтенант! Санинструктор сержант Петровский прибыл для дальнейшего прохождения службы!

Худощавый юноша лет двадцати пяти, с оспенным лицом, протягивая мне свою сухую и теплую руку, представился в ответ:

– Здравствуйте, я лейтенант Зайцев! Командир роты народного ополчения и начальник укрепрайона.

После рукопожатия, он предложил мне сесть у ярко красной от огня буржуйки.

Параллельно клацая своим именным портсигаром, он рассказывал:

– Видите ли, товарищ сержант, я тут человек новый. Я даже не имею отношения к армии. Я был зав складом в продмаге. Как немец к Москве подошел, так нас сразу эвакуировали в Куйбышев, а я решил вот остаться. И остался на свою голову. Всучили, простите, шпалы в петлицы и зачислили в армию.

– Кубари!

– Что простите?

– Ни шпалы, а кубари в петлицах! Шпалы это уже от капитана и выше.

– Гм, вот видите, я даже в званиях толком разобраться не успел. Однажды на построении, представляете, я заместителю командующего фронтом, воинское приветствие не так отдал, к пустой башке руку приложил, так меня за это заставили два битых часа устав учить. Еще и выговор объявили.

(Улыбаюсь)

–Вот вам смешно. А там перед строем молодых мальчишек, такой гогот стоял мама не горюй. Это я к тому веду, что тяготит меня эта вся армейская муштра.

Вглядываясь в его интеллигентное, совсем молодое лицо, я с удивлением спросил:

– А почему вы не сказали об этом командованию? Ведь как я понимаю, это самый важный участок на Московском направлении?

– Да говорил! Рапорта писал, а толку, – опустив глаза, тяжко вздохнул он. – А вы, случайно, не имеете опыта в руководстве?

– Кто? Я? Нет! – улыбаясь, ответил ему. – Я не успел кем-либо покомандовать. Все время по тылам противника да в окружении. Куда там.

– Может, раз так совпало, вы будете моим заместителем? – скромно, смотря из-под шапки, предложил он.

– Спасибо за доверие, товарищ лейтенант я постараюсь!

– Ну, вот и ладушки! Вас как зовут?

– Алексей!

–Очень приятно, а я Егор!

(Протягивает мне папиросы)

И мы закуриваем. Несколько штук я закладываю в шапку. «Ох как приятен этот дым отечества!» – как сказал бы сейчас Чацкий великого Грибоедова.

Егор ни на секунду не выпускал папиросу из рук. Параллельно вытащил свой планшетник с картой и стал обрисовывать мне сложившуюся обстановку в данном районе. Из его доклада я понимал, что скоро по всему фронту начнется контрнаступление, которое отбросит немца от стен столицы. Наша задача была приоритетной. Под прикрытием артиллерии захватить Наро-Фоминск и удерживать до подхода основных сил. Дивизия ополчения имела в своем составе восемьсот штыков. Эта наскоро обученная масса, состоящая в основном из мужчин пожилого и среднего возраста, должна была наступать с винтовкой в руках на подготовленного врага, который во много раз превосходил нас в силе и технике.

Рассказывал он все это чуть ли не взахлёб. То папироску достанет и закурит, а то и вскочит с места и будто Ильич на постаменте с кепкой, размахивая руками жаловался на хреновую оснащенность вверенного ему подразделения. «Разве так можно?» – распинался он, вытирая слюнную пену с углов рта. Я же отхлёбываю из стальной кружки кипяток и положительно киваю в ответ, соглашаясь с его высказываниями.

Проговорив с командиром до вечера о всех делах, я решил выйти из блиндажа. Откидываю борт шинели и глубоко вздыхая наслаждаюсь этим тихим подмосковным вечером, который проходил без стрельбы и взрывов.

– Молодой человек, вы голову то пригните! А то снайперы балуются! – вдруг откуда ни возьмись по окопу пронесся голос в мой адрес.

Не поворачиваясь к нему я через плечо ответил:

– Что снайперы?

– Снайперы, снайперы. – усмехнулся он, – Один умелец тоже так стоял, поторговал лицом. Так и схоронили на передке. Ты кстати табачком не богат, служивый?

Наконец повернувшись к нему, я увидел в этом заснеженном мраке, сидящего в обнимку с винтовкой человека.

– Ну, есть не много!

– Не поделишься? – протянул он свою ладонь.

– Поделюсь, чего уж там!

Прикуривая от спички папироску, он подсветил себе лицо.

– Батя? – удивленно воскликнул я.

Тот застыл с цигаркой во рту и зажженной спичкой в руке, несколько прищурившись произнес:

– Лёшка, ты что ли?

– Я, отец! Я! – накинувшись друг на друга, слились в родственные объятья.

– Лёшка, ты живой? Я ни верю своим глазам! Мы ведь на тебя похоронку получили летом! – шмыгая носом, утирал он свои скупые слезы.

– Да жив я! Наш госпиталь разбомбили, и мы из окружения два месяца выбирались. До чего же я рад тебя видеть! – улыбался я. – Ты какими судьбами в этих краях?

– Да, скорбными сынок! После твоей похоронки мы с матерью горевали долго. Через неделю и матери не стало от такой новости. Сердце, понимаешь ли. А что я один без вас буду делать? В октябре в военкомат пошел. Комиссар в ополчение записал. И вот я тут! – держа меня за руку, рассказал он.

– Мама? Как же так отец?

– Сам не знаю, сынок. Судьба, ничего не попишешь!

Закуриваю за компанию. В эту дивную ночь я рассказывал ему всё что мне пришлось пережить за эти полгода. Отец не был в курсе, что я женился. Ведь мы с Ксенией решили умолчать про наш союз. Эта новость его очень взбодрила, и он тут же начал грезить о внуках.

Безлунная ночь окончательно легла на наши позиции. На горизонте изредка взмывали осветительные ракеты, сопровождающиеся глухой короткой пулеметной стрекотней. Несмотря на это, наша семейная идиллия продолжалась до самого утра. После, совсем не выспавшись, я помогал отцу рыть окопы кидая лопатой землю вперемешку со снегом.

Спустя некоторое время я решил немного отдохнуть и забрел в землянку к лейтенанту Зайцеву. Пристраиваюсь спиной к буржуйке. Беру в руки небольшой клочок бумаги и старательно пишу супруге письмо. В голове были лишь одни рифмы, и слюнявя огрызок карандаша, я наносил на кусок выцветшей бумаги следующее:

«Ксенечка, здравствуй, это я!

Твой драгоценный, и любимый муж,

Ни верь тому, что я погиб тогда

Ведь это все, гнилая ложь!

Прости за рифму, дорогая

Что ни рифмуется совсем,

Пишу тебе я из землянки,

Любви твоей захвачен в плен.

Недавно я услышал фразу,

От одного бойца с той роты

Он женщине своей стихи писал,

А после нам вещал про это.

И вот, хочу я подарить те строки,

А ты присядь спокойно у печи,

И разверни мой треугольник желтый

Где будут те слова, прошу тебя не плач и не скорби.

Смотрю на печурку, где бьется огонь

На поленьях стеклась смола как слеза,

И поёт мне в той теплой землянке гармонь,

Про улыбку твою и родные глаза.

Про тебя мне безмолвно шептали кусты,

В заснеженных бурей, полях под Москвой,

Я хочу дорогая, чтобы слышала ты,

Как смертельно тоскует мой голос живой…

И ты, моя Ксюша, сейчас далеко,

Ведь между нами теперь снега да снега,

До тебя мне дойти совсем не легко,

А до смерти всего лишь четыре шага…

Прости меня, еще раз, что подло украл эти строки, и подстраивая на свой лад посвятил их тебе. Просто, когда я услышал их, у меня слезы навернулись на глаза, как у подростка, честное слово… вот даже сейчас пишу тебе и глаза на мокром месте. Боюсь, что больше никогда тебя ни увижу, ни обниму, ни поцелую. Скоро будем бить врага. Целую тебя крепко и передаю пламенный привет. Прощаться не будем! Твой Алексей!»

            ***

Зайцев словно ошпаренный забежал в землянку с криками:

– Алексей вставай! Немцы!

(Подскакиваю с деревянных нар)

–Немцы? Где?

Он выдергивает меня на улицу и показывает пальцем в небо.

–Вон смотри! Бомбардировщики!

Выхватив у него бинокль, я задираю голову вверх. В оптике медленно проплывала черная туча самолетов в сторону столицы. Чуть ниже их эшелона пролетали истребители прикрытия Мессершмидты, или как называли между собой бойцы «Мессеры».

– Вот и началось!

Продолжая наблюдать за этой тянущейся небесной армадой, мы услышали, как неподалеку от наших позиций загрохотали немецкие танки. Егор приказал всем занять оборону.

Я забежал в землянку, схватил со стены свою санитарную сумку с медикаментами, винтовку, и ринулся на позиции поближе к отцу. Только потом до меня дойдет, что написанное любимой письмо, я оставил в землянке, которую разнесет прямым попаданием в пыль. Но это будет после. Взведя стальные курки, мы брали на мушку медленно идущую за танками пехоту противника.

Немцы шли нагло, в полный рост. Кто-то даже играл на губной гармошке. Танкисты вели свои машины с открытыми настежь люками.

Зайцев глядя в бинокль произнес:

– Эх, как вас много-то! Как у себя дома, скоты проклятые! Ну ничего! Сейчас мы им покажем! – оторвавшись от наблюдения, он махнул рукой неподалеку сидевшим бойцам. Те достали из-под брезента какое-то ружье, достигающее около двух метров в длину. Выставили его на бруствер окопа и зарядили обоймой начиненной громадными патронами. Боец, плотно прижав приклад к плечу, прищурив один глаз целился в головной танк. Ротный возобновил наблюдение и громко крикнул бронебойщикам:

–Ребята, по головной машине! – махнув рукой добавил, – Огонь!

Боец плавно нажал на курок. Ружьё раскатисто грохнуло. Отдача была настолько сильной, что боец потерял равновесие и опрокинулся назад. Тяжелая пуля вылетела из длинного ствола. Мгновенно преодолев расстояние, она угодила в триплекс мехвода. Последний судорожно дернулся, обмякнул и выпустил рычаги из рук. Танк, проехав несколько метров вскоре останавливается.

«Открыть огонь!» – скомандовал Зайцев, и ополченцы тотчас же начали отстреливать врага из своих винтовок. Бронебойщики продолжали вести огонь, посылая свой смертоносный груз по вражеской технике.

Немцы открыли ответный огонь. Заметив противотанковое орудие, следом идущий вражеский танк выстрелил точно в цель. Снаряд, достигнув позиции бронебойщиков, ударился о землю и разорвался с ужасным грохотом, сметая все на своем пути. Настигнутые мгновенной смертью бойцы вскрикнули и рухнули на дно траншеи.

Подбегаю к ним для оказания помощи. Тут я впервые увидел, как может разорвать живого человека. От тех двух бойцов на дне окопа, остались лишь половины туловищ. А разбросанные по борту траншеи внутренние органы, еще не освободившись от крови, пульсировали на снегу. От такой картины меня затошнило. Отвернувшись, я окунул голову в снег, после чего вернулся на исходную позицию. Егор продолжал корректировать огонь. Не услышав ответного доклада о готовности, он прерывает наблюдение. В горячности боя, он не заметил останки своего погибшего расчета и наступая на их обезображенные тела сапогами, подхватил ружье и сам продолжил стрельбу.

К нашим окопам неторопливо приближались остальные вражеские танки. Все машины вели беспрерывный шквальный огонь. За этими бронированными чудовищами, нестройными рядами двигались пехотинцы в серо-зеленой форме, поверх которой, были белоснежного цвета маскхалаты. Пробегая от раненого к раненому, я накладывал повязки и обрабатывал раны. Тем временем, когда приближающиеся танки были остановлены, ротный достал наган из кобуры, вскочил на бруствер и поднял ополчение в атаку. Бойцы с бешенством ринулись навстречу противнику, сойдясь в рукопашной, уничтожая всех до одного. В тот же момент, с нашего тыла подоспели и части 33-й армии. Соединившись с ними, мы продолжили успешно громить врага.

На следующий день после ожесточенных боев, мы заняли город Наро-Фоминск. Немцы, не желая мириться с этой утратой, обрушили на нас всю мощь своей авиации.

К полудню шестого декабря, на фоне ярко-светящего зимнего солнца, показалось звено из так называемых «лаптежников» именуемых Юнкерсами «Ju-87». Эти пикирующие бомбардировщики около двадцать машин, раскачивая свою карусель смерти, методично в несколько заходов, сбрасывали весь свой боезапас, и в последнем заходе, особенно устрашающе завоют сирены, лишая нас рассудка.

Мы с отцом бросив оружие побежали в сторону убежища. Когда бомбы начали ложиться точно позади нас, он повалил меня на снег. Лежа на холодном снегу, я вдруг почувствовал, как мне за шиворот, на лицо, глаза и рот тонкой быстрой струйкой затекала теплая кровь. Несмотря на злой мороз, мне стало дико жарко от этого. Выбравшись из-под родного отца, я увидел, как из его спины и затылка пробивался легкий дымок. Я застыл в ступоре. Отец уже ничего не говорил. Он лежал с чуть приоткрытыми зелеными глазами, и безразлично так, словно в пустоту, смотрел в небо. Трясущимися руками закрываю ему глаза. Сняв с себя шапку, прикрываю его строгое лицо.

Подбежавший лейтенант Зайцев, схватил меня за шиворот, и несмотря на свою худобу, оттаскивал в убежище. Из-за пятиэтажного здания, расположенного напротив нас, стремглав вылетел вражеский Юнкерс, и круто спикировав над нами, дал очередь из пулеметов.

Пули попали точно в цель, скосив нас бегущих. Егор замертво свалился на мою голову, накрыв меня своим телом. Вдруг я почувствовал резкую и жгучую боль по всему телу. Пули, настигшие Зайцева, прошили его точно швейная машинка насквозь, остановившись в моем теле. Увидев, как моя гимнастерка быстро багровеет от крови, я начал громко стонать от боли. Пули прошили мне левую руку и правый бок.