Читать онлайн Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого бесплатно

Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого

SUZANNE SIMARD

Finding the Mother Tree: Discovering the Wisdom of the Forest

Copyright © 2021 by Suzanne Simard

All rights reserved. Published in the United States by Alfred A. Knopf, a division of Penguin Random House LLC, New York, and distributed in Canada by Penguin Random House Canada Limited, Toronto.

Knopf, Borzoi Books, and the colophon are registered trademarks of Penguin Random House LLC.

© Поникаров Е.В., перевод на русский язык, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Рис.0 Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого
Рис.1 Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого
Рис.2 Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого

От автора

Рис.3 Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого

Для обозначения видов я использовала сочетание латинских и общеупотребительных названий. Для деревьев и растений – как правило, общеупотребительное название на уровне вида, однако для грибов ограничиваюсь наименованием рода. Я изменила имена некоторых людей для защиты их личности.

Введение

Связи

Рис.4 Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого

На протяжении многих поколений моя семья зарабатывала на жизнь рубкой леса. Наше выживание зависело от этого скромного ремесла.

Это мое наследие.

Я тоже срубила немало деревьев.

Ничто на планете не может избежать смерти и разрушения. Из смерти возникает новая жизнь, а рождение приводит к очередной смерти. Этот круговорот жизни научил меня сеять семена, выращивать сеянцы, заботиться о молодых деревцах – я стала частью этого цикла. Лес – часть гораздо более масштабных процессов: создания почвы, миграции видов и циркуляции океанов. Это источник чистого воздуха, чистой воды и здоровой пищи. В компромиссе с природой – в молчаливых соглашениях и поисках равновесия – есть необходимая мудрость.

Природа необыкновенно щедра.

Я стала ученым, разгадывая тайны того, что заставляет леса жить, как они связаны с землей, пожарами и водой. Я наблюдала за лесом, прислушивалась к нему. Следовала туда, куда вело любопытство, слушала истории своей семьи и других людей, училась у специалистов. Шаг за шагом – головоломка за головоломкой – отдавала все силы, чтобы отыскать то, что исцелит мир природы.

Мне повезло стать одной из первых женщин нового поколения, работающих в лесозаготовительной промышленности, но то, что я обнаружила, не соответствовало моим ожиданиям. Я увидела обширные ландшафты без деревьев; почвы, лишившиеся сложной природной структуры; постоянную суровость стихий; сообщества, где не осталось старых деревьев, отчего молодые оказались под угрозой; и промышленный порядок, который казался абсолютно неправильным. Промышленность объявила войну тем частям экосистемы, которые считались конкурентами и паразитами для коммерческих культур, но которые, как я обнаружила, были необходимы для исцеления земли, – лиственным растениям и широколиственным деревьям; поедающим, подбирающим и заражающим организмам. От этого страдал весь лес – центр моего бытия и ощущения вселенной, а потому страдало и все остальное.

Я отправлялась в научные экспедиции, чтобы понять, где мы ошиблись, и раскрыть тайны того, почему земля сама латает себя, когда ее оставляют в покое. Я видела, как это происходило, когда мои предки вырубали лес не так усердно. При этом мне казалось странным, почти жутким, что моя работа шла нога в ногу с личной жизнью, которые переплетались так же тесно, как части экосистемы, которую я изучала.

Вскоре деревья раскрыли поразительные тайны. Я обнаружила, что они образуют взаимозависимую сеть: деревья связаны системой подземных каналов, через которую воспринимают, соединяются и взаимодействуют с древней мудростью, которую больше нельзя отрицать. Я провела сотни экспериментов, одно открытие влекло за собой другое. В ходе поисков я узнала о способах коммуникации между деревьями, об их взаимоотношениях, которые создаются в лесном сообществе. Поначалу свидетельства были весьма спорными, однако сейчас мы имеем строгие, рецензируемые и широко публикуемые научные данные. Это не сказка, не полет фантазии, не волшебный единорог и не выдумка из голливудского фильма.

Такие открытия ставят под сомнение многие методы управления, которые угрожают выживанию наших лесов, особенно в условиях, когда природа пытается приспособиться к потеплению климата.

Мои первые вопросы были вызваны серьезной озабоченностью будущим наших лесов, однако вскоре переросли в острое любопытство: одна подсказка вела к другой, и лес оказывался чем-то большим, нежели просто совокупностью деревьев.

В этом поиске истины деревья демонстрировали восприимчивость и отзывчивость, связи и разговоры. То, что начиналось как наследие, а затем как место дома детства, утешения и приключения в Западной Канаде, переросло в понимание разума леса, а далее – в изучение того, как мы можем вернуть уважение к этой мудрости и наладить отношения с природой.

Одна из первых подсказок появилась, когда я занялась сообщениями, которыми деревья обмениваются через загадочную подземную грибную сеть. Я узнала, что эта сеть пронизывает всю поверхность почвы, создавая систему из деревьев-узлов и грибов-связей. Грубая карта показала, что самые большие, самые старые деревья – источники грибных связей с молодыми ростками. Более того, они соединяются со всеми соседями, молодыми и старыми, становясь ключевыми элементами для джунглей нитей, синапсов и узлов. Я проведу вас путем, на котором был обнаружен самый шокирующий аспект этой системы: она имеет сходство с человеческим мозгом. В ней старые и молодые растения ощущают, общаются и реагируют друг на друга, испуская химические сигналы. При этом используемые химические вещества идентичны нашим нейромедиаторам, а сигналы порождаются ионами, проходящими через мембраны грибов.

Старые деревья способны различать, какие из молодых растений являются их родственниками.

Старые деревья ухаживают за молодыми, обеспечивая их пищей и водой, как мы делаем это с нашими детьми. Этого достаточно, чтобы сделать паузу, глубоко вдохнуть и задуматься о социальной природе леса и о том, насколько это важно для эволюции. Похоже, грибная сеть приспосабливает деревья к среде. И даже больше. Эти старые деревья по-матерински заботятся о своих детях.

Материнские деревья.

Умирая, Материнские деревья – величественные узлы в центре лесной коммуникации, защиты и разума – передают свою мудрость сородичам, поколение за поколением, делясь знаниями о том, что помогает, а что вредит; кто друг, а кто враг; как приспосабливаться и выживать в постоянно меняющемся ландшафте. То, что делают все родители.

Каким образом они посылают предупреждающие сообщения, сигналы о распознавании и донесения о безопасности так же быстро, как мы звоним по телефону? Как они помогают друг другу при бедах и болезнях? Почему их поведение похоже на человеческое? Почему они функционируют так же, как гражданские общества?

Проработав всю жизнь лесным детективом, я перевернула свое восприятие леса. С каждым новым открытием я все сильнее погружаюсь в него. Невозможно игнорировать научные данные: лес пронизан мудростью, разумом и исцелением.

Это книга не о том, как мы можем спасти деревья.

Это книга о том, как деревья могут спасти нас.

Рис.5 Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого

Глава 1

Призраки в лесу

Рис.6 Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого

Я замерзала в одиночестве на июньском снегу в стране гризли. Мне было всего двадцать. Не имея опыта, я пошла на сезонную работу в лесозаготовительную компанию, расположенную в суровых горных хребтах Лиллуэт на западе Канады.

В затененном лесу стояла мертвая тишина. С того места, где остановилась, я видела множество призраков. Один из них поплыл прямо ко мне. Я открыла рот, чтобы закричать, но не смогла издать ни звука. Ком застрял в горле, я попыталась призвать на помощь рассудок… и рассмеялась.

Призрак оказался тяжелым клубившимся туманом, щупальца которого обвивали стволы деревьев. Никаких фантомов – только прочные стволы моей промышленности. Деревья были просто деревьями. И все же мне всегда казалось, что канадские леса населены привидениями – в частности, моими предками, которые защищали землю или завоевывали ее, приходили рубить, жечь и растить деревья.

Кажется, лес всегда это помнит.

Даже если бы мы хотели, чтобы он забыл наши проступки.

Была середина дня. Туман пробирался сквозь пихты субальпийские[1], окутывая их блестящим нарядом. Капельки, преломлявшие свет, хранили целые миры. Ветви вспыхивали изумрудной порослью над ворсом нефритовых иголок. Удивительно, с каким упорством почки каждую весну пробуждаются к жизни, с каким ликованием они встречают удлиняющиеся дни и теплую погоду, и неважно какие беды принесла зима. Код, скрытый в почках, заставляет их раскрыться зачатками листьев – ровно так же, как это было в предыдущие годы. Я коснулась воздушных иголок, радуясь их мягкости. Их устьица – крошечные отверстия, вбирающие углекислый газ, который соединяется с водой, производя сахар и чистый кислород, – выдавали свежий воздух исключительно для меня.

Рядом с высоченными трудягами-старцами приютились деревца-подростки, к ним прислонились еще более молодые сеянцы, и все жались друг к другу, как это делают в семьях в холодное время года. Шпили старых морщинистых пихт тянулись в небо, давая укрытие остальным. Именно так мать и отец, бабушки и дедушки защищали меня. Видит бог, я нуждалась в заботе не меньше, чем юное деревце, учитывая то, как часто я попадала в неприятности. Когда мне было двенадцать, я полезла по дереву, склонившемуся над рекой Шусвап, чтобы проверить, насколько далеко смогу забраться. При попытке вернуться я соскользнула и упала в воду. Дедушка Генри прыгнул в построенную им лодку и ухватил меня за воротник за мгновение до того, как я исчезла среди порогов.

Девять месяцев в году снег в здешних горах глубже, чем могила. Деревья намного превосходили меня: их ДНК позволяла им процветать, несмотря на экстремальные климатические условия, которые могли бы разжевать меня и выплюнуть. Я коснулась ветки «старейшины» в благодарность за то, что он присматривает за уязвимым потомством, и пристроила упавшую шишку в изгиб ветки.

Я натянула шапку на уши, свернула с лесовозной дороги и двинулась по снегу в глубь леса. Хотя до темноты оставалось всего несколько часов, я остановилась у бревна – жертвы пил, расчищавших полосу вдоль дороги. На бледном круглом торце просматривались годовые кольца, тонкие, как ресницы. Светлая ранняя древесина – весенние клетки, напитанные водой, – окаймлялась темно-коричневыми клетками поздней древесины, сформировавшейся во время засушливого августа, когда солнце стоит высоко. Я подсчитала кольца, отмечая карандашом каждое десятилетие, – дерево росло пару сотен лет. В два с лишним раза больше, чем в этих лесах прожила моя семья. Как деревья переносили циклы роста и покоя, и как это соотносилось с радостями и трудностями, пережитыми моей семьей за долю этого времени? Одни кольца были пошире, поскольку дерево тогда росло лучше – возможно, в дождливый год, но, возможно, и в солнечный – когда упало соседнее дерево; другие оказывались настолько узкими, что я едва их замечала, поскольку во время засухи, холодного лета или других неблагоприятных условий рост замедлялся. Эти деревья пережили климатические потрясения, удушающую конкуренцию, опустошительные пожары, нашествия насекомых и ураганы – события, затмевающие колониализм, мировые войны и десяток премьер-министров, которых видела моя семья. Они были предшественниками моих предков.

По бревну пробежала тараторящая белка: предупреждает, что нужно держаться подальше от тайника с семенами у основания пня.

Я была первой женщиной, работавшей в лесозаготовительной компании, которая занималась суровым опасным бизнесом, только начинавшим открывать свои двери для случайных студенток. В мой первый рабочий день, несколько недель назад, мы с моим начальником Тедом посетили вырубку – полную валку деревьев на участке в тридцать гектаров, чтобы проверить, высадили ли там новые растения в соответствии с государственными нормативами. Он знал, как следует и как не следует сажать деревья, и его сдержанность помогала рабочим справляться с усталостью. Тед с терпением относился к моему смущению из-за нехватки знаний, а я смотрела и слушала. Вскоре мне доверили работу по оцениванию созданных лесопосадок взамен вырубленных деревьев. Я не хотела облажаться.

Сегодняшние насаждения находились за этим старым лесом. Компания вырубила большой участок старых бархатистых пихт субальпийских и высадила весной молодые елочки. Мне требовалось проверить, как растут новые деревца. Я не смогла добраться до вырубки по лесовозной дороге, потому что она оказалась размыта. Это был настоящий подарок, поскольку на кружном пути увидела этих окутанных туманом красавиц, но огромная куча свежих экскрементов гризли остановила меня.

Туман все еще окутывал деревья, и я могла поклясться: вдали что-то шевелится. Я присмотрелась. Это оказались бледно-зеленые полосы лишайника, который называют «бородой старика»[2] из-за того, как он свисает с ветвей. Лишайник особенно разрастается на старых деревьях. Я утопила кнопку воздушного горна, чтобы отпугнуть призрак медведей. Я унаследовала страх перед ними от матери: она была ребенком, когда ее дед, мой прадед Чарлз Фергюсон, застрелил зверя, которому не хватило всего нескольких сантиметров, чтобы растерзать ее на крыльце. Прадедушка Чарлз был первопроходцем в начале двадцатого века в Эджвуде, форпосте в долине Иноноаклин, идущей вдоль озер Эрроу в бассейне реки Колумбия в Британской Колумбии. С помощью топоров и лошадей они с женой Эллен расчистили участок земли, принадлежавший индейскому племени синикст: здесь они выращивали траву для сена и пасли скот. Чарлз боролся с медведями и стрелял в волков, которые пытались утащить его кур. Они вырастили троих детей: Айвис, Джеральда и мою бабушку Уинни.

Я перебиралась через стволы, покрытые мхом и грибами, вдыхая вечнозеленый туман. По одному из них бежала целая река крошечных грибов мицен, которые текли по трещинам по всей длине дерева, а затем расходились веером вдоль вывернутых корней, истончившихся до гнилых веретен. Я размышляла, какое отношение корни и грибы имеют к здоровью леса – гармонии больших и малых явлений, включая скрытые и упущенные из виду элементы.

Мое увлечение корнями деревьев началось еще в детстве: меня поразила неудержимая сила тополей и ив, посаженных родителями на заднем дворе. Их массивные корни раскололи фундамент нашего подвала, опрокинули конуру и подняли дорожку.

Мама и папа с тревогой обсуждали решение этой проблемы, которую они невольно создали на нашем маленьком участке земли, когда пытались воссоздать ландшафт у домов их детства. Каждую весну я с трепетом наблюдала, как из тополиных семян посреди грибных кругов, раскинувшихся вокруг деревьев, возникает множество проростков, а в одиннадцать лет ужаснулась, когда город провел трубу, сбрасывавшую пенистую воду в реку рядом с моим домом, и эти стоки убили тополя вдоль берега. Сначала поредели верхушки крон, потом на морщинистых стволах появился черный некроз, а к следующей весне огромные деревья погибли. Посреди желтых стоков не взошло ни одного нового ростка. Я написала мэру, но мое письмо осталось без ответа.

Я сорвала один из крошечных грибов. Колоколообразные эльфийские шляпки мицен, темно-коричневые сверху, к краям постепенно становились прозрачно-желтыми, открывая пластинки-ламеллы и хрупкую ножку. Ножки уходили в борозды коры, разрушая дерево, – грибы выглядели настолько хрупкими, что это казалось невозможным. Но я знала, что они способны на это. Те мертвые тополя из моего детства упали, а вдоль их тонкой растрескавшейся коры проросли грибы. Через несколько лет пористые волокна перегнившей древесины полностью исчезли в земле. В ходе эволюции эти грибы выработали метод разрушения древесины: они выделяют кислоты и ферменты, а затем поглощают энергию и питательные вещества из древесины. Я соскочила с бревна, ткнув шипованными подошвами в почву, и, хватаясь за стволы пихтовых саженцев, стала подниматься по склону. Саженцы нашли себе место, где были в балансе солнечный свет и влага от талого снега.

Рядом с деревцем, которому было уже несколько лет, примостился масленок с коричневой плоской шляпкой; отслаивающаяся пленка сверху и желтый пористый низ; его мясистая ножка исчезала в земле. Во время дождя гриб вырвался из густой сети ветвящихся грибных нитей, глубоко уходящих в лесную подстилку, подобно землянике, созревающей над огромной запутанной системой корней и побегов. Получив заряд энергии от нитей в земле, шляпка гриба раскрылась, как зонтик, оставив следы кружевной вуали, обнимающей покрытую коричневыми пятнами ножку примерно до середины. Я вырвала плодовое тело гриба, который жил преимущественно под землей. Нижняя сторона шляпки напоминала циферблат солнечных часов с радиально расходящимися порами. В каждом овальном отверстии находились миниатюрные трубочки, из которых, как искры из хлопушки, вылетали споры.

Споры – это «семена» грибов, наполненные ДНК, которая соединяется, рекомбинируется и мутирует, порождая новый генетический материал, весьма разнообразный и приспособленный к изменяющимся условиям окружающей среды.

Вокруг ямки, оставшейся после гриба, рассыпался ореол из спор цвета корицы. Другие споры могли улететь с ветром, прилипнуть к ножкам какого-нибудь летающего насекомого или стать обедом для белки.

Из крошечного кратера, в котором еще сохранились остатки ножки, вниз тянулись тонкие желтые нити, создающие причудливую разветвленную вуаль грибного мицелия – сети, покрывающей миллиарды органических и минеральных частиц, образующих почву. На ножке виднелись обрывки нитей, которые были частью этой паутины, пока я безжалостно не оторвала гриб от его «швартовов». Плодовое тело – это видимая верхушка чего-то глубокого и сложного, похожего на толстую кружевную скатерть, вплетенную в лесную подстилку. Нити, оставшиеся от него, расходились веером сквозь опад – иголки, почки, мелкие прутики, разыскивая, обвивая и впитывая минеральные богатства. Я задумалась, может ли этот масленок, подобно мицене, разлагать древесину и опад, или у него другая роль. Я сунула его в карман вместе с миценой.

Вырубка, где спиленные деревья заменили саженцами, все еще не просматривалась. Собирались тучи, и я достала из жилета желтый дождевик. Он поистрепался от ходьбы по зарослям, и его водонепроницаемость оставляла желать лучшего. Каждый шаг от пикапа усиливал ощущение опасности и предчувствие, что до ночи я не вернусь к дороге. Однако я унаследовала инстинкт преодоления трудностей от бабушки Уинни, которая была совсем юна, когда ее мать Эллен в начале 30-х заболела гриппом. Снег тогда отрезал семью от мира, и Эллен умерла в своей комнате, прежде чем соседи наконец-то пробились через замерзшую долину и снег глубиной по грудь, чтобы проведать клан Фергюсонов.

Ботинок соскользнул; я ухватилась за деревце, но вырвала его из земли и покатилась по склону, придавливая другие саженцы, пока не налетела на мокрое бревно, все еще сжимая осьминога из зазубренных корней. Это молодое деревце было подростком: мутовки боковых веток, отсчитывающие года, говорили о пятнадцатилетнем возрасте. Туча начала плеваться дождем, джинсы промокли. Капли бусами висели на непромокаемой ткани дождевика.

На этой работе не было места слабости, и я, сколько себя помню, культивировала суровое внешнее поведение в мальчишеском мире. Я ни в чем не хотела уступать младшему брату Келли и тем, кто носил квебекские имена вроде Леблан, Ганьон и Трамбле[3], поэтому научилась играть в уличный хоккей с соседской компанией при минус двадцати. Я была вратарем – самая непрестижная позиция на поле. Мне сильно бросали по коленям, и я скрывала под джинсами ноги, покрытые синяками.

После смерти своей матери бабушка Уинни продолжала жить, как могла: развозила на лошади почту и муку по домам в долине Иноноаклин.

Я уставилась на комок корней в кулаке. Его облепил блестящий гумус, напомнивший мне куриный помет. Гумус или перегной – это жирная черная гниль в лесной подстилке; он находится между свежим слоем из опавшей хвои и отмирающих растений сверху и минеральной почвой, выветрившейся из коренных пород, снизу. Гумус – продукт разложения растений, именно в нем похоронены мертвые растения, жуки и мыши-полевки. Природный компост. Деревья любят пускать корни в гумусе, а не выше или ниже, поскольку именно здесь они могут получить доступ к куче питательных веществ.

Но кончики этих корней светились желтым, как огоньки на рождественской елке, и заканчивались паутинкой мицелия того же цвета. Нити этого струящегося мицелия имели практически тот же цвет, что и нити, уходившие в почву, от ножек маслят, и я достала из кармана сорванный гриб. В одной руке я держала комок корней с ниспадающей желтой паутинкой, а в другой – масленок с оборванным мицелием. Я внимательно рассматривала их и не находила различий.

Может быть, масленок был другом корней, а не разрушителем мертвых предметов, как мицена? Я всегда прислушивалась к тому, что говорят живые существа. Мы думаем, будто самые важные подсказки – это нечто большое, однако мир любит напоминать нам: они могут оказаться удивительно мелкими. Я начала ворошить лесную подстилку. Казалось, что желтый мицелий покрывает каждую частичку почвы. Под моими ладонями расходились сотни километров нитей. Эти ветвящиеся нити, называемые гифами, вместе с плодовыми телами грибов, которые они порождают, казались лишь крохотной частью обширного мицелия, залегающего в почве.

В заднем кармане жилета, застегивающемся на молнию, у меня была бутылка с водой, и я смыла крупицы почвы с кончиков корней. Я никогда не видела такого богатого букета грибов и определенно не встречала такого блестящего желтого, белого и розового – каждый цвет легкой паутинкой обвивался вокруг отдельного кончика. Корням приходится тянуться за питательными веществами далеко и в самые неудобные места. Но почему множество грибных нитей не только выходило из кончиков корней, но и пылало такой палитрой? Есть ли свой цвет у каждого вида грибов? Есть ли у них собственная функция в почве?

Я была влюблена в эту работу. Эмоциональный всплеск при подъеме через эту величественную прогалину заглушал страх перед медведями и привидениями. Я положила корни вырванного деревца с яркой сеткой грибов возле дерева-покровителя. Саженцы продемонстрировали мне текстуру и цвета подземного мира. Желтые, белые и бежевые оттенки напомнили о шиповнике, среди которого я росла. Почва, где они нашли себе место, была похожа на книгу: одна красочная страница наслаивалась на другую, и каждая рассказывала историю о том, как происходит питание леса.

Наконец, добравшись до вырубки, я сощурилась из-за бликов, пробивавшихся сквозь морось. Я знала, что увижу, но сердце все равно дрогнуло. От деревьев остались только пни. Из земли торчали белые древесные кости. Последние клочья коры, измученные ветрами и дождями, отслоились и упали на землю. Я пробиралась сквозь отрубленные конечности, чувствуя боль от того, что ими пренебрегли. Подняла ветку, освобождая молодое деревце точно так же, как в детстве освобождала цветы, пытавшиеся расцвести под мусорными кучами на соседних холмах. Я осознавала важность этих действий. Несколько мелких бархатистых пихт сиротливо стояли возле родительских пней, пытаясь оправиться от шока утраты. Заменить родителей им будет крайне сложно, учитывая медленный рост побегов после валки леса. Я коснулась верхушки ближайшего растения.

Пилы избежали и несколько рододендронов с белыми цветками и кустики гекльберри[4]. Я была частью бизнеса заготовки пиломатериалов – валки деревьев и расчистки диких, нетронутых мест.

Мои коллеги составляли планы следующих вырубок, чтобы лесопилки продолжали работать и кормить их семьи. Я понимала необходимость этого. Однако пилы не остановятся, пока не исчезнут целые долины.

Я направилась к сеянцам, выстроившимся по кривой линии среди рододендронов и зарослей гекльберри. Бригада, занимавшаяся заменой вырубленных зрелых пихт, использовала сеянцы ели голубой; сейчас они были по щиколотку. Может показаться странным, что срубленные пихты субальпийские не заменили такими же. Однако еловая древесина ценнее. Она обладает плотной структурой, устойчива к гниению и подходит для производства высококачественных пиломатериалов, а зрелая древесина пихты субальпийской слаба и ломка.

Власти также рекомендовали высаживать саженцы рядами, как в саду, чтобы ни один участок почвы не оставался пустым. Причина в том, что лес, высаженный в определенном порядке, давал больше древесины, чем разрозненные скопления. По крайней мере, в теории. Предполагалось, что, если заполнить все промежутки и забить до отказа все уголки, будущая лесозаготовка даст больше материала. При этом правильное расположение растений облегчало подсчет. Примерно так же бабушка Уинни сажала рядами растения в своем саду, однако она обрабатывала почву и с годами меняла культуры.

Первый проверенный мною еловый саженец едва был жив, его иголки пожелтели. Тонкий стебель выглядел жалко. Как он должен был выживать в этой суровой местности? Я окинула взглядом ряд новых растений. Все саженцы боролись за жизнь, каждое грустное молодое деревце. Почему они выглядели так плохо? Почему дикие ели, выросшие в этом старом лесу, напротив, выглядели великолепно? Я вытащила полевой журнал, смахнула иголки с водонепроницаемого чехла и протерла очки. Предполагалось, что новые посадки восполнят отнятое у леса, однако мы потерпели неудачу. Какие рекомендации следует написать? Мне хотелось сказать компании, чтобы она начала все заново, однако такие расходы никого бы не обрадовали. Я поддалась страху перед строгим ответом начальства и написала: «Удовлетворительно, но замените погибшие растения».

Я подняла кусок коры, закрывавший саженец, и отбросила его в кусты. Соорудила из бумаги конверт и собрала желтые иголки. Я радовалась тому, что у меня был стол вдали от картографических столов и шумных офисов, где сотрудники заключали сделки и обсуждали цены на древесину и стоимость лесозаготовок; решали, какие участки леса вырубать; получали контракты на работу, словно ленточки в легкоатлетическом забеге. В своем крошечном тихом пространстве я могла сосредоточиться над проблемами лесопосадки. Может быть, симптомы этого саженца будет нетрудно найти в справочниках – пожелтение могут вызывать самые разные причины.

Рис.7 Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого

Я безуспешно пыталась найти хотя бы один здоровый саженец. Что привело к этой болезни? Без правильного диагноза, скорее всего, пострадают и те растения, которые высадят на замену.

Я корила себя за то, что завуалировала проблему, выбрав легкий путь для своей компании. На насаждении случилась беда. Тед хотел бы знать, соответствует ли наша деятельность на этом участке государственным требованиям по лесовосстановлению. Неудача означала финансовые потери. Он стремился соблюдать основные правила лесопосадок с минимальными затратами, но я понятия не имела, что предложить. Я вытащила еще один еловый саженец из посадочной лунки, подумав, что ответ, возможно, кроется в корнях, а не в иголках. Они плотно погрузились в гранулированную почву, влажную даже в конце лета. Идеальная посадка. Лесная подстилка снята, посадочная лунка сделана во влажной минеральной земле ниже. Все по инструкции. Как в книжке. Я прикопала корни и проверила еще одно растение. И еще одно. Каждое из них находилось точно в лунке, выкопанной лопатой, а подсыпанная земля не оставляла места воздуху, однако корневые пробки выглядели забальзамированными, как будто их засунули в гробницу. Корни, казалось, не понимали, для чего они предназначены. Ни один не выпускал новые белые кончики в поисках питания в земле. Грубые черные корни просто ныряли в никуда. Саженцы сбрасывали желтые иголки, потому что им чего-то не хватало. Между корнями и почвой было какое-то возмутительное разъединение.

Неподалеку из семени выросла крупная пихта субальпийская, и я выкорчевала ее для сравнения. В отличие от посаженной ели, которую я выдернула из почвы легко, как морковку, корни этой пихты закрепились так прочно, что мне пришлось упереться ногами по обе стороны ствола и тянуть изо всех сил. Наконец корни оторвались от земли, и я даже оступилась. Самые глубокие кончики отказывались отлипать от почвы – несомненно в знак протеста. Но я счистила гумус и рыхлую грязь с той части вырванных корней, которая меня интересовала, достала бутылку с водой и смыла оставшиеся крупицы. Кончики корней походили на тонкие кончики иголок.

Я поразилась, обнаружив вокруг кончиков корней те же самые ярко-желтые грибные нити, на которые обратила внимание в старом лесу, точно такого же цвета, каким был мицелий – сеть грибных гиф, отходивших от тел маслят. Покопавшись еще немного вокруг ямки, я обнаружила, что эти желтые нити проникли в органический слой, покрывавший почву, образовав сеть мицелия, которая расходилась все дальше и дальше.

Но что именно представляли собой эти ветвящиеся грибные нити, и что они делали? Возможно, это полезные гифы, пробирающиеся сквозь почву в поисках питательных веществ, которые они доставляют саженцам в обмен на энергию. Или, возможно, это патогены, заражающие корни и питающиеся ими, в результате чего уязвимая поросль желтеет и погибает. Маслята могли выскакивать из подземной ткани, чтобы распространять споры при наступлении благоприятных времен.

А может быть, эти желтые нити вовсе не были связаны с маслятами, а принадлежали другому виду грибов. На Земле существует более миллиона видов грибов (в шесть раз больше, чем видов растений), и только около десяти процентов идентифицировано. С моими скудными знаниями шансы определить вид этих желтых нитей казались ничтожными. Если нити или плодовые тела грибов не давали подсказок, то могли найтись и другие причины для плохого роста насаждений молодых елочек.

Я стерла пометку «удовлетворительно» и записала, что растения не прижились. Повторное засаживание участка с использованием тех же саженцев и методов – годовалые растения, массово выращиваемые в питомниках, и лопата – казалось самым низкозатратным решением, к которому могла прийти компания, но только не в том случае, если придется постоянно переделывать работу из-за удручающего результата. Для восстановления этого леса требовалось что-то другое, но что?

Посадить пихту субальпийскую? Ее не выращивали в питомниках и не считали перспективной коммерческой культурой. Можно было посадить еловые саженцы с более мощной корневой системой. Но корни все равно погибли бы, если бы не смогли породить новые сильные побеги. Или мы могли сажать растения так, чтобы их корни касались желтой грибной паутины в почве. Может быть, эта желтая сеть сохранила бы здоровье саженцев. Однако нормы требовали, чтобы корни саженцев находились в зернистой минеральной почве, а не в гумусе: считалось, что песчинки, ил и глина удерживают больше воды в конце лета и поэтому дают больше шансов на выживание; грибница же в основном располагалась в гумусе. Предполагалось, что вода – самый важный ресурс, который почва должна поставлять корням для выживания саженцев. Казалось крайне маловероятным, чтобы политика поменялась, и мы могли размещать корни таким образом, чтобы они добирались до желтых грибных нитей.

Как мне хотелось поговорить с кем-нибудь здесь, в лесу, чтобы обсудить возрастающее ощущение, что грибы могут оказаться надежными помощниками растений. Может быть, этот желтый гриб содержит секретный элемент, который я и остальные упустили из виду?

Если я не найду ответа, меня будет преследовать мысль, что эта вырубка превратилась в поле боя, в кладбище древесных костей. Поле с рододендронами и гекльберри вместо нового леса – разрастающаяся проблема, гибель одного насаждения за другим. Я не могла допустить этого. Я видела, как леса возрождаются естественным образом после того, как моя семья вырубала деревья неподалеку от дома, и знала, что лес может восстановиться. Возможно, это происходило из-за того, что бабушка и дедушка срубали всего несколько деревьев в древостое, создавая прогалины, где могли упасть семена соседних кедров[5], тсуг и пихт, и новые растения легко приживались в почве. Я прищурилась, чтобы разглядеть кромку леса, но было слишком далеко. Возможно, часть проблемы составляли масштабы этих колоссальных вырубок. Если бы у них были здоровые корни, то деревья на этих участках, несомненно, могли бы восстановиться. Однако пока моя работа заключалась в присмотре за лесопосадками, у которых было мало шансов превратиться в нечто подобное тем гигантским соборам, которые когда-то здесь возвышались.

В этот момент я услышала ворчание. В нескольких шагах от меня медведица поедала синие, фиолетовые и черные ягоды. Серебристый мех на загривке говорил, что это гризли. Рыжеватый детеныш, маленький, как Винни Пух, но с огромными пушистыми ушами, прилип к матери, словно она была банкой с клеем. Медвежонок с мягкими черными глазами и блестящим носом смотрел на меня так, словно хотел броситься ко мне на руки, и я улыбнулась. Но только на мгновение. Медведица рыкнула, и мы с удивлением встретились взглядами. Она поднялась на задние лапы, я застыла как вкопанная.

Я находилась в глуши один на один с испуганным гризли. Я попробовала отпугнуть медведицу звуковым сигналом своего устройства – «Ааа!», но она еще пристальнее уставилась на меня. Что делать? Стоять или сворачиваться клубочком? Одна реакция предназначается для черных медведей-барибалов, другая – для гризли. Ну почему я невнимательно слушала эти инструкции?

Медведица опустилась, тряхнув головой, ее морда задела ягодные кусты. Мать подтолкнула малыша, и оба резко развернулись. Я медленно пятилась, пока звери продирались сквозь кусты. Медведица отправила своего детеныша на дерево; он карабкался, цепляясь за кору. Инстинкт требовал защитить своего ребенка.

Я помчалась вниз по склону к старому лесу, перепрыгивая через саженцы и ручейки, уклоняясь от пней-скелетов, оставшихся от обезглавленных деревьев, топча ростки морозника и кипрея. Растения сливались в зеленую стену. Я перемахивала через гниющие бревна, не слыша ничего, кроме звука легких, хватающих кислород, пока не заметила пикап компании, который стоял у дерева рядом с дорогой, словно подкатил к уродливой остановке.

Виниловые сиденья были порваны, а рычаг переключения передач ходил ходуном. Я включила зажигание, выжала сцепление и нажала на газ. Колеса закрутились, но пикап не двинулся. После включения задней передачи они лишь глубже ушли в землю. Я застряла.

Включила рацию: «Сюзанна вызывает „Вудлендс“, прием».

Тишина.

С наступлением темноты я передала в эфир последний призыв о помощи. Медведица могла легко разбить стекло одним взмахом лапы. Несколько часов я пыталась не спать, чтобы стать свидетелем своей кончины, но то и дело задремывала, а в промежутках думала о мамином умении убегать. Я представляла, как она укутывает меня в одеяла, как обычно делала перед тем, когда мы ехали через хребет Монаши в дом бабушки и дедушки, поставив кастрюлю мне на колени и зачесав назад светлую челку, потому что в машине меня укачивало. «Робин, Сьюзи, Келли, поспите немного, – шептала она, направляясь к ущельям, прорезавшим горы. – Скоро мы приедем к бабушке Уинни и дедушке Берту». Лето было для нее перерывом в школьном преподавании и отдыхом от брака. Мы с братом и сестрой наслаждались этими днями, бродя по лесу подальше от молчаливой вражды родителей. От споров о деньгах, о том, кто за что отвечает, о нас. В это время особенно счастлив был Келли: он ходил за дедушкой Бертом, собирая ягоды, или рыбачил с ним с пристани, или ездил на свалку, где побирались медведи. Мальчик с широко распахнутыми глазами слушал рассказы дедушки о том, как он ухаживал за бабушкой, когда та приходила покупать сливки с ранчо Фергюсонов, как он помогал Чарли Фергюсону при отелах ранней весной и как наполнял повозки коровьей и свиной требухой во время осеннего забоя животных.

Я проснулась в темноте, болела шея. Я не понимала, где нахожусь, лобовое стекло запотело от дыхания. Вытирая влагу со стекла манжетой куртки, я всматривалась в черноту в поисках глаз зверя, а затем бросила взгляд на часы – четыре утра. Гризли наиболее активны в сумерках и на рассвете, так что я снова проверила замки дверей. Листья шуршали, словно мимо кралось привидение. Я дремала, пока резкий стук по стеклу не заставил меня вскрикнуть. Через запотевшее лобовое стекло меня окликал какой-то мужчина, и я с облегчением поняла, что лесозаготовительная компания прислала Эла. Его бордер-колли Раскал с лаем прыгал и царапал дверь. Я опустила стекло, чтобы подтвердить, что все еще цела.

– Ты в порядке? – Эл отличался громким голосом и выдающимся ростом. Он все еще пытался понять, как следует разговаривать с девушкой-лесоводом, делая все возможное, чтобы включить меня в число парней. – Должно быть, темнота была, как меласса[6].

– Все нормально, – соврала я.

Нам удалось притвориться, что это всего лишь очередная ночь на работе; я открыла дверь, чтобы Раскал мог забраться внутрь, и погладила его. Мне нравилось, когда Эл и Раскал подвозили меня домой с работы и Эл, высунувшись из машины, лаял на преследовавших нас собак. К его удовольствию, они всегда визжали и отбегали в другую сторону. Меня это смешило, что подстегивало Эла лаять еще громче.

Я вышла из пикапа, чтобы размять ноги, и Эл протянул мне термос с кофе. Он попробовал выехать из ямы: запустил стартер, и холодный, как лягушка, двигатель застонал. Ржавый капот усеивала роса, а дорогу окаймлял кипрей в пышном розовом цвету. Глядя сквозь кофейный пар, я подумала, не придется ли нам бросить этот драндулет. Однако с третьей попытки пикап завелся. Эл нажал педаль газа, и колеса завертелись на месте.

– Ты заблокировала ступицы? – спросил он.

Ступицы – детали в центре передних колес, на каждом конце передней оси. Их можно повернуть вручную на девяносто градусов, фиксируя колеса на оси: тогда двигатель вращает все четыре колеса. При полном приводе пикап мог пробраться, где угодно. Но при разблокированных передних ступицах силы сцепления у него было столько же, сколько у кошки на линолеуме. Я чуть не умерла от стыда, когда он выскочил из машины, повернул ступицы, а затем выбрался из болота. Ухмыляясь, Эл протянул мне ключи.

– Ох ты, – промямлила я, хлопнув ладонью по лбу.

– Не волнуйся, Сюзанна, бывает, – сказал он, опустив глаза, чтобы избавить меня от унижения. – У меня тоже случалось.

Я кивнула. Волна благодарности затопила меня, когда я выехала за ним из долины.

Вернувшись на завод в помятом виде, я сконфуженно вошла в офис, ожидая, что меня начнут поддевать, и твердя себе, что справлюсь. Мужчины подняли головы, а затем любезно вернулись к своим разговорам, наслаждаясь историями о строительстве дорог, установке водопропускных труб, планировании участков для рубки и таксации[7] леса. Я гадала, что они думают обо мне, совсем не похожей на городских женщин и девушек с пинап-календарей у чертежных столов, но они занимались своими делами и оставили меня в покое.

Вскоре я добралась до Теда. Прислонившись к дверному косяку, я ждала, пока он поднимет голову от стола, заваленного руководствами по лесопосадкам и заказами на растения. У него было четыре дочери, все младше десяти лет. Он откинулся на спинку кресла и сказал с ухмылкой:

– Ну, посмотрим, что эта кошка притащила.

Я знала, что таким образом он радуется моему благополучному возвращению. Они беспокоились. К тому же – что еще более важно – на нашей вывеске было написано «216 дней без аварий». Я бы так просто не отделалась, если бы прервала эту серию. Тед предложил мне поехать домой, но я ответила, что у меня есть работа.

Я составила отчет о насаждении, отправила конверт с желтыми иголками в государственную лабораторию, чтобы проверить уровень питательных веществ, и поискала в офисе справочники по грибам. Материалов о лесозаготовках у нас хватало, но книг по биологии – кот наплакал. Позвонив в городскую библиотеку, я, к своей радости, узнала, что у них есть справочник по грибам. В пять часов Тед с ребятами собирались посмотреть футбольный матч в пабе «Рейнольдс», а потом по домам.

– Хочешь с нами? – спросил он.

Развлекаться с гогочущими мужчинами мне хотелось меньше всего, но я оценила этот жест. Он явно испытал облегчение, когда я поблагодарила и сказала, что должна успеть в библиотеку до закрытия.

Я взяла книгу о грибах, подала отчет о лесопосадках, но при этом поклялась хранить свои наблюдения в тайне и как следует изучить этот вопрос дома.

Я часто думала, что меня взяли на работу в этот мужской клуб только из-за перемен в обществе, и опасалась, что моя песенка будет спета, если я выскажу незрелое предположение о том, как розовые или желтые стежки грибных нитей на корнях влияют на рост саженцев.

Когда я собирала свой походный жилет, к столу подошел Кевин – еще один студент на летней подработке, который помогал инженерам прокладывать дороги в нетронутые долины. Мы подружились в университете и радовались нашей работе в лесу.

– Пойдем в «Магс энд Джагс», – предложил он.

Этот бар находился далеко от паба «Рейнольдс», так что мы могли уклониться от общения со старшими коллегами.

– С удовольствием.

Общаться с другими студентами-лесоводами было легко. С четырьмя из них я жила в бараке компании, где мне выделили отдельную обшарпанную комнату с односпальным матрасом на полу. Никто из нас не умел толком готовить, поэтому вечера обычно проходили в пабе. Этот бар был также желанной отдушиной, потому что я все еще страдала от разрыва с моей первой настоящей любовью. Он хотел, чтобы я бросила учиться и рожала детей, но я стремилась к большему, я хотела стать кем-то.

В пабе Кевин заказал кувшин пива и гамбургеры, а я нашла в музыкальном автомате песню «Eagles» о том, что незачем волноваться[8], и смотрела, как рычаг берет пластинку-сорокапятку. Когда принесли пиво, он налил мне стакан.

– На следующей неделе меня отправят в Голд-Бридж прокладывать дорогу, – сообщил он. – Я беспокоюсь, что они используют заражение жуками как предлог для вырубки лесов сосны скрученной.

– Даже не сомневаюсь в этом.

Я оглянулась, чтобы убедиться, что нас никто не слышит. За соседним столиком смеялись студенты. Они потягивали пиво, изредка поднимаясь, чтобы бросить дротики в мишень. Интерьер паба напоминал бревенчатую хижину; пахло слегка гниющей сосной. Это был поселок, выросший вокруг предприятия. Я выпалила:

– Такое ощущение, что я могла сдохнуть там прошлой ночью.

– Эй, да тебе повезло, что было не так холодно. Хорошо, что пикап застрял, потому что при движении в темноте по этим дорогам у тебя было бы еще больше проблем. Мы пытались предупредить, чтобы ты оставалась на месте, но, похоже, у тебя рация сломалась, – сказал Кевин, стирая тыльной стороной ладони пену с усов – должно быть, кто-то выдает их в тот момент, когда человек выбирает жизнь в лесу.

– Я сильно испугалась, – призналась я. – Зато увидела хорошую сторону Эла.

– Все переживали за тебя, но знали, ты что-нибудь придумаешь и будешь в безопасности.

Я улыбнулась. Он утешал меня, чтобы я ощутила себя ценной частью команды. Из музыкального автомата доносилась немного мрачная «New Kid in Town»[9]. В конце концов, мощная хватка лесного бездорожья защитила меня от призраков, медведей и ночных кошмаров.

Я рождена для дикой природы. Я родом оттуда.

Не могу сказать, моя кровь в деревьях или деревья в моей крови. Вот почему я была обязана выяснить, из-за чего саженцы превращаются в трупы.

Рис.8 Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого

Глава 2

Вальщики

Рис.9 Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого

Мы считаем науку процессом неуклонного движения вперед, когда факты аккуратной дорожкой укладываются на нужные места. Однако загадка маленьких умирающих саженцев требовала от меня повернуть назад, потому что я продолжала размышлять о том, как моя семья из поколения в поколение вырубала деревья, но новые сеянцы всегда приживались.

Каждое лето мы проводили в плавучем доме на озере Мейбл на хребте Монаши в юго-восточной части Британской Колумбии. Озеро Мейбл окружали пышные вековые заросли кедров красных западных, тсуг, сосен белых и пихт Дугласа. Гора Симард, возвышающаяся над озером на тысячу метров, получила название в честь моих квебекских прадедушки и прабабушки, Наполеона и Марии, и их детей – Генри (моего деда), Уилфреда, Аделяра и еще шести братьев и сестер.

Однажды летним утром, когда солнце поднималось над горой, мы вскочили с постелей: к нам на лодке приплыли дедушка Генри и его сын, мой дядя Джек. Неподалеку в собственном плавучем доме был и дядя Уилфред. Когда мама отвернулась, я толкнула Келли, а он попытался поставить мне подножку, но мы проделали все тихо, потому что мама не любила наших стычек. Ее звали Эллен Джун, но она ограничивалась именем Джун. Мама любила ранние утра в отпуске, и только в эти моменты я помню ее расслабленной и беззаботной, однако сегодня нас напугал вой, который летел над сходнями, соединявшими наш плавучий дом с берегом. На пижаме Келли были нарисованы ковбои, а у нас с Робин – розовые и желтые цветы.

Джиггс, гончая дяди Уилфреда, провалилась в уличный сортир.

– Tabernac![10] – рявкнул дед, схватив лопату.

Папа присоединился к нему, а дядя Уилфред помчался по берегу. Мы рванули вверх по тропинке.

Дядя Уилфред распахнул дверь, и наружу вместе с вонью повалили мухи. Мама разразилась хохотом, а Келли снова и снова вопил:

– Джиггс упал в сортир! Джиггс упал в сортир! – не мог остановиться от возбуждения.

Я пристроилась рядом с мужчинами и заглянула в дыру. Джиггс залаял еще громче, когда увидел нас: он барахтался в жиже – слишком глубоко, чтобы дотянуться через узкую дыру. Чтобы добраться до собаки, мужчинам пришлось копать рядом с туалетом, расширяя яму под ним. К спасательной операции присоединился дядя Джек с заступом, хотя у него из-за несчастного случая с бензопилой не хватало половины пальцев. Келли, Робин и я с мамой отошли в сторонку хихикая.

Я побежала вверх по тропе, чтобы ухватить кусок перегноя у основания белоствольной березы. В этом месте гумус был слаще всего, потому что роскошное широколистное дерево выделяло сок и каждую осень сбрасывало обильную листву, богатую питательными веществами. Березовая подстилка также привлекала червей, которые смешивали перегной с подлегающей минеральной почвой, но мне было все равно. Чем больше червей, тем богаче и вкуснее гумус. Я с энтузиазмом ела землю с того момента, как начала ползать.

Маме приходилось регулярно заниматься моей дегельминтизацией.

Перед тем как приступить к работе, дед собрал грибы. Боровики, мухоморы, сморчки. Самые ценные – оранжево-желтые воронкообразные лисички – он отложил под березу. Их абрикосовый аромат перекрывал даже смрад из сортира. Дед собрал опята с медово-коричневыми плоскими шляпками и ореолами спор, похожих на сахарную пудру. Они не отличались особым вкусом, но каскад этих грибов вокруг белоствольных берез подсказал ему, что корни здесь могут оказаться мягкими, а через них легко пробиться.

Мужчины начали с того, что сгребли листья, ветки, шишки и перья. Показалась отвердевшая подстилка из частично разложившихся иголок, почек и тонких корней. Ярко-желтые и снежно-белые грибные нити покрывали эти расчлененные фрагменты леса, этот коллаж из детрита[11], почти как марля на моей поцарапанной коленке. В этом волокнистом лоскутном одеяле ползали улитки и ногохвостки, пауки и муравьи. Чтобы забраться глубже, дядя Джек снял заступом гниющий слой толщиной с лезвие. Под этим ковром поблескивал гумус – настолько разложившийся, что походил на пасту из темного какао, сахара и сливок, из которой мама делала нам горячий шоколад. Я сосредоточенно жевала березовый грунт. Забавно, но никто из родственников – ни брат, ни сестра, ни родители – никогда не дразнил меня за поедание земли. Мама сказала, что забирает Робин и Келли на блины, но я не собиралась пропустить эту драму. Когда мужчины вскрывали очередной слой, в пористых комьях, отброшенных в сторону, извивались многоножки и мокрицы.

– Sacrébleu![12] – выругался дедушка.

Тонкие корни в слое гумуса стали плотными, как тюк сена. Но дед был самым стойким человеком, которого я когда-либо знала. Однажды, когда он в одиночку валил кедр бензопилой, ветка срезала ему ухо. Он обмотал голову рубашкой, чтобы остановить кровотечение, поискал потерю под ветками, нашел и проехал тридцать километров до дома. Отец и дядя Джек отвезли его в больницу, где доктор целый час пришивал ухо.

Джиггс только тихо скулил. Дед взял заступ и стал крошить спутанные корневища. Почти непробиваемые корни, образовавшие плетеную корзину земляных тонов. Приглушенные оттенки белого, серого, коричневого и черного. Теплая палитра умбры и охры.

Я наслаждалась своим шоколадно-сладким гумусом, пока мужчины пробивались в подземный мир.

Дядя Джек с отцом сняли слой гумуса и добрались до минеральной почвы. Они счистили рядом с уборной всю лесную подстилку – опад и слой перегноя – на ширину в две лопаты. Заблестел мелкий светлый песок, такой белый, что казался снегом. Позже я узнала, что подобные поверхностные слои есть у большинства почв в этой гористой местности, словно сильные проливные дожди убрали из них всю жизнь. Возможно, песок на пляжах имеет такой бледный цвет, потому что штормы вымывают из него кровь жуков и грибные нити. Среди этих поблекших минеральных зерен армию корней пронизывали еще более плотные заросли грибниц, которые высасывали из верхнего горизонта почвы все оставшиеся питательные вещества.

Еще одна лопата вглубь, и белый горизонт уступил место малиновому. Над нами пронесся ветерок с озера. Земля раскрывалась шире, а я все быстрее пережевывала свой сладкий перегной, как старую жвачку.

Казалось, проявляются пульсирующие артерии почвы, а я была первым свидетелем. Я подошла ближе, завороженно уставившись на фрагменты нового слоя. Зерна цвета окисленного железа, будто они из крови, покрывала черная смазка. Эти комочки почвы походили на целые сердца.

Дальше пошло хуже. Во все стороны торчали корни толщиной с предплечье моего отца, и он рубил их лопатой. Он взглянул на меня и улыбнулся тщетным усилием своих тонких губ. Каждый корень выглядел по-своему цепким, хотя все одинаково стремились привязать деревья к земле. Белую бумажную березу, пурпурно-красный кедр, красновато-коричневую пихту, черно-коричневую тсугу. Корни не давали мамонтам уронить деревья. Дотягивались до глубоко находящейся воды. Создавали поры, по которым просачивалась влага, и проползали жучки. Шли в глубину, чтобы получить доступ к минеральным веществам. Не давали обвалиться яме сортира. Чертовски мешали копать.

Лопаты уступили место топорам, пытавшимся прорубить этот древесный фундамент леса. Затем они снова пошли в дело, но быстро наткнулись на камни, испещренные белыми и черными пятнами. Камни всех размеров – большие, как баскетбольные мячи, и маленькие, как бейсбольные мячики, – впечатывались в землю, как кирпичи, вмурованные в стену. Отец побежал в плавучий дом за ломом. Мужчины вытаскивали каждый камень из его тесного укромного уголка – поворачивали, скребли, выуживали. Меня осенило, что песчанистая почва – просто масса измельченных зерен камня. Избиваемые осенними дождями, высыхающие до пыли летом. Замерзающие и трескающиеся зимой, оттаивающие весной. Разрушающиеся сочащейся водой на протяжении миллионов лет.

Джиггс увяз в слоеном пироге: верхний слой состоял из опавших частей растений, нижний – из измельченной породы. Еще метр, и малиновые породы уступили место желтым. Цвета светлели с глубиной так же постепенно, как менялось утреннее небо над озером Мейбл. Корни попадались все реже, а камни – все чаще. На половине глубины ямы камни и почва стали пастельно-серыми. Джиггс устало тявкал и хотел пить.

– Все хорошо, Джиггс! – крикнула я ему вниз. – Ты уже почти на свободе!

По всему плавучему дому у бабушки Марты стояли ведра для сбора дождевой воды, я сбегала и принесла полное. Привязав веревку к ручке, я спустила его так, чтобы Джиггс мог упереться в него передними лапами и попить.

Потребовался еще час и много ругательств на французском, прежде чем мужчины вчетвером легли на живот плечом к плечу и, свесившись по пояс в расширенное отверстие, ухватили собаку за передние лапы.

– Раз, два, три! – крикнули они.

Джиггс пронзительно завизжал, когда его вытащили из жижи. Отряхнувшись, он ступил на опору, образованную плетеным ковром из яркоокрашенных корней, и, моргая, побрел ко мне; к заляпанной рыже-черно-белой шерсти пристали клочья туалетной бумаги. Он не мог даже вилять хвостом. Уставшие мужчины достали сигареты и устроили перекур. Я прошептала:

– Давай, мальчик, – и через несколько шагов мы ринулись в озеро отмываться.

Потом я сидела на берегу и бросала в воду деревяшки. Джиггс приносил их. Ни он, ни я не подозревали, что его приключение открыло передо мной целый новый мир. Мир корней, минералов и пород, которые составляли почву. Грибы, жуки и черви. Вода, питательные вещества и углерод, проходящие через почву, ручьи и деревья.

Каждое лето в плавучих жилищах на озере Мейбл я знакомилась с секретами моих предков, отцов и сыновей, которые всю жизнь занимались валкой леса. Делом, которое вошло в нашу плоть и кровь. Дождевые леса, которые вырубала моя семья, казались неуничтожимыми: огромные старые деревья выступали хранителями сообщества. Важно, что в какой-то момент заготовители останавливались и тщательно оценивали природу тех или иных деревьев, подлежащих рубке. Из-за транспортировки по лоткам-водоводам и рекам эти лесозаготовки шли медленно и не отличались размахом, уже позже грузовики и дороги позволили увеличить масштабы работ. Что же лесозаготовительная компания в горах Лиллуэт делала совершенно неправильно?

Папа любил рассказывать Робин, Келли и мне о своей юности в лесах. Глаза у нас округлялись, как у сумасшедших, – особенно когда истории оказывались жуткими. Например, как дядя Уилфред потерял палец в петле, обернутой вокруг сосны белой, которую тащил Принс – серый тяжеловоз весом в две тысячи фунтов. Дедушка остановил Принса только тогда, когда Уилфред заорал громче бензопилы. Или как на спину деду рухнул со свистом кедровый ствол, после чего он слегка сутулился всю оставшуюся жизнь. В каком-то смысле им повезло: лесозаготовители погибали регулярно. Одни под падающими деревьями, другие под стволами, которые волокли лошади. Кого-то раздавило между налетающими друг на друга бревнами на реке; кому-то оторвало руки динамитом, применявшимся для разрушения заторов на реке Шусвап.

Однажды тем же летом, когда Джиггс упал в сортир, папа повел Робин, Келли и меня на поиски сокровищ – выброшенных подков и трелевочных чокеров вдоль старого лотка-водовода, где он работал еще мальчиком. Он рассказывал нам, что именно здесь дедушка Генри и дядя Уилфред вручную валили деревья, кряжевали их (то есть делили на части) и обрезали сучья. Хвойных пород хватало, и лишь иногда насекомые или патогены уничтожали небольшие группы пихт Дугласа или сосен белых, а иногда кедр или тсугу. Мужчины в нашем семействе заготавливали любую ценную древесину, до которой могли добраться.

На ручную валку одного дерева уходила большая часть дня, на участок – неделя.

Дядя Уилфред был практичным бизнесменом, а дед – балагуром и юмористом. Оба изобретали: Уилфред сконструировал ручной подъемник с блоками в своем двухэтажном фермерском доме, а дедушка поставил водяное колесо на ручье Симард-Крик, чтобы вырабатывать электричество для плавучих домов. Старые деревья в лесах достигали высоты пятнадцатиэтажного здания, и дед выискивал самые прямые из них. Они вставали с Уилфредом друг напротив друга на грубо вытесанных подножках, установленных выше комлевого расширения дерева: в этом случае требовалось пилить немного меньше. Они изучали наклон дерева и участок, а затем планировали распилы так, чтобы дерево упало в направлении водовода.

Мужчины обливались пóтом, толкая взад и вперед двуручную пилу, инструмент звучал, как слайд-гитара[13], опилки усеивали шерстяные рукава. Вальщики начинали с верхнего пропила, горизонтально прорезавшего ствол с той стороны, где уклон шел вниз. Пройдя треть пути поперек ствола, они останавливались передохнуть и съесть кусочек копченого лосося. Из разреза сочился сок. Дедушка ругался, проверяя наклон дерева, – «Il est un bâtard!»[14] – и показывал своим наполовину отрубленным указательным пальцем, что дерево может упасть как минимум в двух направлениях. Еще час ноющих предплечий, и появлялся нижний пропил, под углом сорок пять градусов к верхнему, соединявшийся с ним глубоко в сердцевине. «Mon chou!»[15] – кричал Уилфред, выбивая получившийся клин заболони обухом топора. На дереве оставалась широкая улыбка, напоминавшая их рты, поскольку большую часть зубов они потеряли из-за кариеса еще в подростковом возрасте и сейчас пользовались протезами.

Завершив первый рез, мужчины ели земляничный пирог, пили воду и закуривали «Craven A». Затем снова забирались на подножки и начинали пилить противоположную сторону дерева – примерно на пару сантиметров выше сделанного верхнего пропила. Малейший просчет, и ствол мог взбрыкнуть и снести им голову.

Когда оставалась лишь горстка неповрежденных волокон в сердцевине ствола и дерево чуть сдвигалось, они бросали пилу. Дедушка бормотал «Sacrament!»[16] и вгонял обухом топора металлический клин в этот срез. Ксилема трескалась. Дерево со стоном кренилось в сторону водовода, а вальщики вопили: «Поберегись!» – и изо всех сил неслись вверх по склону. Дерево с шумом рассекало воздух, его крона, словно парус, ловила ветер, создавая такой вихрь, что папоротники внизу подавались вперед, обнажая бледную изнанку листьев. Кружение ветвей и иголок. Несколько секунд спустя дерево приземлялось с оглушительным тяжелым грохотом. Земля вздрагивала. Сучья трещали, как ломающиеся кости. В облаке перьев на землю планировало птичье гнездо, захваченное потоком воздуха.

Дед Генри и дядя Уилфред обрубали ветви, двигаясь вдоль упавшего дерева. Делили его на десятиметровые куски, чтобы Принс мог отволочь их к воде. Конец каждого куска они оборачивали трелевочным чокером, словно лассо для теленка, только это лассо представляло собой железную цепь толщиной с запястье. Концы кусков потоньше зажимали с помощью выкованного вручную клещевого захвата, который открывался так же широко, как львиная пасть. Чокер или клещи привязывали к вальку – вырезанной из молодого деревца горизонтальной палке, которая висела позади хвоста Принса; нагрузка распределялась по упряжи. Принс вздыхал и фыркал, когда волочил бревно от пня к водоводу. Затем братья закатывали бревно в верхнюю часть лотка с помощью кантовального крюка – шеста с поворотным железным крюком. Работа сделана, дерево отправилось по воде вниз, они стояли и снова курили. Целые и невредимые еще один день, еще один день – картинка и рефрен, которые до сих пор сопровождают мои воспоминания о вальщиках нашей семьи.

Я привыкла верить в то, что природа живуча, что земля восстановится и придет мне на помощь, даже когда условия ужесточатся. Но папина мать осознавала опасность работы в лесу, и это вселяло в нее тревогу. Бабушке не было и тридцати, когда из-за инфекции у нее отвисла стопа[17]. Ей хотелось, чтобы жизнь сыновей оказалась проще и безопаснее. Несмотря на это, дядя Джек стал лесорубом и заботился о матери до такой степени, что до сорока лет жил в родительском доме.

А вот мой отец бросил работу в лесу еще в юности из-за случая, который произошел, когда ему было всего тринадцать лет, а дяде Джеку – пятнадцать. Он рассказал нам эту историю в тот день, когда мы искали сокровища; солнце садилось, мы устроились на бревнах, рядом со сложенными металлическими чокерами, которые, к своей радости, нашли. Братья бросили школу, чтобы помогать дедушке Генри и дяде Уилфреду. Мой отец и дядя Джек занимались приплывающими бревнами, связывая их сыромятными веревками в боны на озере Мейбл. Каждое кедровое бревно, колотясь о стенки водовода, спускавшегося на километр с горы Симард, с грохотом неслось к ним, как сани с горы. Как только ствол рушился в воду, папа и дядя Джек должны были направить его к бону.

Однажды утром, дрожа под весенним дождем, отец запаниковал. С помощью багра – деревянного шеста с железным острием на конце – он пытался удержать равновесие на крутящемся бревне, но под напором волн делать это было все труднее.

– Идет! – крикнул Джек, ноги которого едва поспевали за вихляющим стволом.

Кедровое бревно вылетело с низа лотка, как лыжник с олимпийского трамплина, по более высокой дуге, нежели обычно, и рухнуло в бездонное озеро в двадцати метрах перед ними. Никто не мог предсказать, в каком месте оно ракетой вырвется обратно на поверхность воды.

Время остановилось. Папа сказал нам, что в тот момент вспомнил про сочинение о Второй мировой войне, которое написал перед тем, как уйти из школы: «Всю долгую ночь пушки бабахали, бабахали, бабахали…» Учитель задал текст в пятьсот слов, но папа понятия не имел, как связать воедино столько слов, чтобы описать ужас солдата. Он был уверен, что бревно взлетит и размолотит его.

– Беги, Пит! – завопил Джек.

Но он не мог, даже когда Джек помчался к берегу, крича папе, чтобы тот бежал за ним, убираясь к черту с пути бревна. Отец ничего не слышал. Секунды шли.

Бабах! Бревно взметнулось в двадцати метрах позади него и плюхнулось в воду. Когда отец направлял покачивающийся ствол к бону, его руки дрожали. Осенью дедушкина лодка «Пут-пут» отбуксировала этот бон вниз по реке: самые крупные бревна продали на лесопилки, а кедры меньшего диаметра пошли в «Белл Поул компани» на телефонные столбы.

Вскоре после этого отец занялся бакалеей и проработал там всю жизнь. Но лес всегда оставался в нашей крови.

От старых бревен, скользивших здесь по лесной подстилке много лет назад, все еще сохранялись следы. Идеальные места для посадки семян – маленьких, как песчинка, или побольше, размером с опал. Семена кедров красных западных и тсуги созревали в шишках размером с ноготь большого пальца. Больше семян хранили шишки пихты Дугласа размером с кулак и шишки сосны белой длиной с предплечье. На участке, «выкошенном» перетащенными деревьями, семена старых деревьев проросли густой толпой сеянцев, белые кончики корней которых уходили в гумус и лужи воды. На протяжении многих поколений предки передавали им гены, обеспечивающие стойкость и приспосабливаемость. Виды располагались на разных ярусах согласно скорости роста. Величественные пихты Дугласа и сосны белые возвышались над всеми в центре, где обнажалась минеральная почва, и солнце светило дольше всего; изогнутые кедры и тсуги, уже вытянувшиеся до моего роста на день поиска сокровищ, отдыхали в тени своих родителей. Деревца пихты Дугласа в середине трелевочной тропы поднимались вдвое выше роста отца.

Ручная валка, конная трелевка и сплав по рекам оставляли лесам возможность обновляться и продолжать жить. Очевидно, многое изменилось по сравнению с тем, что я знала в детстве, и тем, чем я и моя отрасль занимались сейчас.

Я смотрела в окно офиса «Вудлендс» и думала о своих насаждениях. Существовали разные способы исправить ситуацию: сеять в питомнике более приспособленные к местным условиям семена, выращивать более крупные саженцы, тщательнее готовить почву, уменьшать срок между вырубкой и посадкой семян, убирать кустарники-конкуренты. Но у меня была подсказка: ответ скрыт в почве и в том, как корни саженцев связываются с ней. Я нарисовала крепкий саженец с разветвленными корнями и разбегающимися грибными нитями, а рядом – чахлое растение с крохотным стебельком и захиревшими корнями. Но моим идеям пришлось подождать, потому что сегодня меня с Рэем отправили работать в двухсотлетний лес в ледниковой долине Боулдер-Крик в паре десятков километров от Лиллуэта.

В этот день мне предстояло сыграть роль палача.

Нам с Рэем требовалось разметить границы вырубки. Он был немногим старше меня и жил вместе со студентами в бараке, но уже имел опыт работы на крутых ландшафтах тихоокеанского побережья и напоминал мне мужчин из моей семьи. Рэй уже пострадал в лесу, потеряв кусок плоти: гризли ухватил его зубами за задницу и тащил, пока коллега-разметчик не спугнул зверя выстрелом из ружья.

Мы миновали скрежещущие экскаваторы и грейдеры, которые прокладывали новую лесовозную дорогу, и остановились возле нескольких старых деревьев на суглинистых склонах в изломе долины. Ели Энгельмана – широченные кроны и громадные серые стволы. Рэй махнул передо мной картой: он не привык делиться информацией с девушкой и к тому же торопился, но по контурам, которые я мельком увидела, было понятно, что склоны тянутся к возвышающимся хребтам, а лес редел по мере того, как встречался с каменистой осыпью, на которой сидели сурки. При движении вдоль ручья – в тех местах, где линзы грунта были достаточно глубоки, чтобы поддержать разросшуюся корневую систему, – ели сменялись пихтами Дугласа. Через каждые несколько сотен метров среди растительности появлялись следы лавин, на которых по пояс вымахала заманиха, колючая, как шиповник, и кочедыжник с кружевными листьями, напоминавшими вышивку. Вспомнились эти же растения на озере Мейбл. Я ощутила радостное волнение, но подавила его. Сорвала веточку тиареллы, ее крошечные белые цветы напоминали брызги океана.

Используя компас и красный восковый карандаш, Рэй отметил на аэрофотоснимке идеальное место для будущей вырубки. Он свернул фотографию и обмотал ее резинкой.

– Стоп, Рэй, кое-что упустили, – сказала я. – Не мог бы ты показать мне еще раз?

Коллега неохотно достал карту с бесстрастным выражением лица.

– Мы собираемся забрать все? – спросила я. – Нельзя ли оставить несколько самых старых?

Я указала на исполинское дерево, с ветвей которого свисали занавеси лишайника.

– Защитница окружающей среды?

Рэй был идеальным специалистом, соответствовавшим времени и работе. Он любил свою профессию, и ему платили за то, чтобы он делал все как можно лучше.

Я смотрела на стоящий лес. Меня воодушевляла работа при таком размахе; я была не против прикинуть, как срубить несколько деревьев. Однако уничтожение целых участков одним махом не оставило бы основы для восстановления леса.

Деревья росли группами, самые старые и крупные – метр в обхвате, тридцать метров в высоту – стояли в глубокой части низин, где собиралась вода, а рядом с ними толпились более молодые деревья разного возраста и размера. Словно птенцы, прижавшиеся к матери-куропатке.

В бороздах их коры растут пучки волчьего лишайника, который зимой обгладывают олени. Между камнями росли кусты шефердии. Ярко-красные ваточники, пурпурные шелковистые люпины, бледно-розовые калипсо и конфетно-полосатый ладьян расходились веером вдоль корней от стволов деревьев. После вырубки этим травам придется туго. Черт возьми, что я здесь делаю?

Пользуясь расчетами Рэя, мы разметили квадрат розовыми ленточками, развесив их примерно через каждые десять метров. Вальщики поймут, где нужно прекратить вырубку. Старые деревья, оставшиеся снаружи, не пострадают.

Рэй велел мне определить азимут 260 градусов, практически по краю лавины. Он уставился на эту границу, пока я доставала из заднего кармана жилета пятидесятиметровую гладкую нейлоновую веревку. По ней он будет расставлять знаки для лесорубов.

Я повернула циферблат компаса и выбрала одно из деревьев в качестве ориентира. Шнур распутывался, как скакалка, металлические зажимы на нем отмечали очередной метр. Я двигалась, как койот, перекидывая шнур через бревна и заросли кустов и протягивая его между деревьями.

– Длина! – крикнул Рэй, когда я добралась до конца пятидесятиметрового отрезка.

Когда он натянул свой конец веревки, я повесила ленточку, отмечающую это место.

– Отметка! – прокричала я в ответ.

Мой голос взлетел над шумом проносящейся внизу воды. Мне нравилось кричать «отметка».

Удовлетворенный точностью нашего первого замера, Рэй поднялся ко мне, пока я крепила к веткам розовую ленту. Заверещала белка; я сунула пальцы туда, где она копалась, и нащупала какой-то мягкий камешек. Под лесной подстилкой укрылся кусочек гриба, похожего на шоколадный трюфель; я выковыряла его ножом, отрезав черную нить, уходившую еще глубже в почву, и положила в карман.

– Видишь ту прелесть? – спросил Рэй, указывая на несколько больших пихт, оказавшихся снаружи нашего квадрата.

Он решил, что их следует прихватить. Начальство обрадуется – дополнительный бонус в виде призовых деревьев. Я возразила, что они находятся далеко за границами разрешенной зоны. Включать их в рубку незаконно. Дело не только в том, что эти старые деревья – важный источник семян для открытого участка; они были любимыми насестами для птиц, а под шейками их корней я заметила медвежьи берлоги.

У нас не было полномочий для принятия подобных решений. Я знала, что он тоже любит деревья; мы выбрали профессию в основном по этой причине.

– Нельзя оставлять идеальные пихты просто так, – задумчиво произнес он. – Их можно отправить на фанерную фабрику.

Мы подошли к одному из этих старцев, и мне захотелось крикнуть: «Беги!» Я понимала всю гордость от заявки на такую элитную добычу, осознавала искушение – золотая лихорадка, но в лесу.

Самые красивые деревья продавались по самым высоким ценам. Это означало, что фабрики не закроются, и у местных жителей будет работа.

Я взглянула на необъятный ствол дерева, оценивая добычу глазами Рэя. Как только начинаешь охоту, легко впасть в раж. Это как с желанием подняться на самые высокие вершины. Спустя некоторое время аппетит уже не утолить.

– Нас поймают, – возразила я.

– Каким образом? – Рэй с удивленным видом скрестил руки.

Власти не могли проверить каждый сантиметр границ нашего участка. Кроме того, деревья стояли очень близко, так удобно.

– Это места обитания сов.

В школе я слышала о редких огненных совках, обитающих в сухих лесах, но ничего о них не знала. Я понятия не имела, водятся ли они в Боулдер-Крик. Я хваталась за соломинку.

– Ты хочешь получить эту работу следующим летом? Я вот точно хочу.

Компания похвалит нас, если мы найдем больше древесины. Рэй оглянулся, словно дерево могло вскочить и удрать.

Мне хотелось закричать во все горло. Вместо этого я подправила линию и внутренне заплакала от своей слабости. У границы леса, где стояла великолепная пихта, мои плечи напряглись. Завеса из борщевика и ив скрывала след лавины. Воздух был неподвижен. Я быстро повесила розовую ленточку, чтобы это дерево упало с внутренней стороны границы. Через неделю оно будет мертво. Лишено ветвей, распилено на части, сложено вдоль дороги в ожидании погрузки.

Мы с Рэем переделали границы. Мы приговорили еще одного старца.

И еще одного. И еще. К моменту окончания мы похитили по меньшей мере дюжину старых деревьев с краев следов лавины. Во время перерыва Рэй предложил мне шоколадное печенье, добавив, что пек сам. Я отказалась и свернула веревку восьмеркой, используя для опоры ботинок и колено. Я предложила убедить компанию оставить несколько пихт в центре участка, чтобы они распространяли семена.

– Знаешь, в Германии так иногда оставляют крупные деревья на семена.

– У нас здесь сплошная вырубка.

Я попыталась объяснить, что там, где я выросла, мы вырубали небольшие участки, а стволы во время трелевки вспахивали подстилку и тем самым создавали грядки для прорастания семян пихты. Рэй возразил, что, если мы оставим несколько одиноких пихт, ветер уронит их, и в них поселятся жуки-короеды.

– И компания потеряет кучу денег, – добавил он, огорченный тем, что я этого не понимаю.

Удар ниже пояса – видеть, как от величественных пихт остаются пни, а роскошный древостой превращается в пустой квадрат.

Вернувшись в офис, я мрачно назначила для этой вырубки кластерные лесопосадки, имитирующие природное размещение: пихты Дугласа в ложбинах, сосны желтые на прогалинах и ели голубые вдоль ручья. Рэй, конечно, был прав в том, что компания отвергнет мою идею оставить несколько старых деревьев для засева вырубленной территории, но такая схема посадок хотя бы сохранит природное видовое богатство участка.

Тед сказал мне, что мы просто посадим нашу сосну.

– Но там же не было скрученной[18], – возразила я.

– Неважно. Она растет быстрее, и она дешевле.

Возле стола с картой зашевелились студенты на летней подработке. Работники в соседних офисах прикрыли ладонью телефонные трубки, ожидая, хватит ли у меня смелости спорить. Со стены упал календарь, стукнув о пол.

1 Общеупотребительное название – пихта шершавоплодная (Abies lasiocarpa). – Здесь и далее примеч. пер.
2 Английское название одного из видов лишайника уснеи бородатой. Русское название – «борода лешего».
3 Квебек – франкоязычная провинция Канады, поэтому автор приводит фамилии французского происхождения.
4 В США общее название ягодных растений из родов Vaccinium, среди которых черника, голубика, брусника, клюква и пр., и Gaylussacia, среди которых листопадные и вечнозеленые кустарники. В XIX веке слово получило значение «неважный, незначительный человек», видимо, поэтому Марк Твен так назвал своего героя.
5 Настоящие кедры в Канаде не растут. Кедр красный западный – неофициальное название туи гигантской или туи складчатой (Thuja plicata). Примерно так же в России говорят о кедре сибирском, хотя на самом деле официальное название этого дерева – сосна сибирская кедровая (Pinus sibirica), и оно не имеет отношения к роду Cedrus.
6 Отходы сахарного производства темного цвета.
7 Оценивание объемов, запасов и прироста лесонасаждений.
8 Подразумевается песня «Take It Easy».
9 Песня группы «Eagles».
10 Нецензурное ругательство во франкоязычной Канаде. Восходит к церковному слову «tabernacle» – «дарохранительница». Из-за сложных отношений с католической церковью большинство ругательств в Квебеке имеет религиозные корни.
11 Мертвая органика, неразложившиеся фрагменты растений и животных.
12 Черт побери! (фр.)
13 Особый метод игры на гитаре, при котором используется слайд – цилиндр из твердого гладкого материала, надеваемый на палец руки, перемещающейся по грифу. По сути, слайд становится передвижным ладом.
14 Вот ублюдок! (фр.)
15 Дорогуша! (фр.)
16 С богом! (фр.)
17 Отвисание стопы из-за повреждения нервов или паралича мышц.
18 Сосна скрученная (Pinus contorta).
Читать далее