Читать онлайн Морей бесплатно

Глава 1

Вот уже сорок лет я терзаюсь одним вопросом, найдя ответ на который, я смогу дать своей душе отдохновение. Но сегодня, как и вчера, как и сорок лет назад, я не в состоянии ответить на этот весьма парадоксальный вопрос «Может ли поступок, который ты сам считаешь верным, не только не давать моральное удовлетворение, но и причинять тебе боль?». Он тесно связан с чередой других, не менее страшных для души человека. Может ли совмещаться несовместимое и существовать в гармонии? Может ли такое быть, чтобы несправедливостью восстановить справедливость? Злом сотворить добро и осчастливить людей? Я не могу найти ответ на свой главный вопрос и на все сопутствующие, поверьте мне я пытался, много раз взвешивал, вертел, оценивал, сравнивал, просчитывал, но холодная математика пасует, когда имеет дело с человеческими эмоциями – взвесить их как драгоценность или груду зерна невозможно. В итоге, все эти терзания заканчивались самоуспокоением, я говорил себе что решить мою моральную дилемму нельзя, после чего укутывался в это незнание как замерзающий в одеяло. Но проходило время и проклятый вопрос вновь всплывал в моей голове, настойчиво требуя от меня озвучить ответ и все начиналось сначала. Впрочем я отвлекся, старость к сожалению не только приносит с собой знания, но вместе с ней приходит немощь, которая зачастую не только не дает воспользоваться накопленной с годами мудростью, но и стремится отобрать у человека и воспоминания и силы. Наверное, мне нужно было начинать писать все это раньше, когда я был моложе, а события жили в памяти гораздо более отчетливо нежели сейчас, но я боялся, я не мог начать говорить о моем императоре потому что мир уже долгие годы жил только одним – ненавистью к Морею. Его память обливали грязью, все его дела объявляли отвратительными и мерзкими перед лицом Света и я малодушничал, боялся дать миру отличный от общепринятого взгляд на события, ибо не хотел что бы меня ассоциировали с ним. С ним… с человеком кто был добр ко мне все годы нашего знакомства, кто вольно или невольно научил меня столь многому. Я искренне любил его и до сих пор люблю, но в то же время иногда бывали моменты, когда я начинал бояться моего императора, меня ужасали его поступки, его приказы, его желания, а иногда, сомнения в правильности его действий перерастали в уверенности в его неправоте и тогда моя любовь к нему пропадала, уступая место, нет не ненависти, а некоему подобию растерянности ребенка преданного его родителями. Это противоречие терзает меня зыбкой болью на краю сознания – будто маленькие приливные волны подтачивают огромную гранитную глыбу, вроде бы они ничтожны по сравнению с вечностью гранита, но рано или поздно они съедают её основание и губят в пучине. Вот так день за днем проходили мои душевные терзания, которые мешали мне приступить к созданию моих воспоминаний о Морее, ибо как только я решался начать, то, тут же возникал тот самый проклятый вопрос, а за ним другие, и в конечном итоге, вместо написания труда я увязал в бесплодных попытках ответить на них. А теперь я стал стариком, я забыл что же такое прожитый день без боли: без боли в ногах или в боку, или в сердце и эта боль отчасти вытравила страх перед мнением других людей обо мне и примирила с сомнениями раскалывающими душу. Сейчас, я живу на другом краю света и умру не увидев свою родину, не услышав ни слова своего родного языка, который, впрочем, я уже начал забывать поскольку в Синде очень редко встретишь жителя Хала или Халада. Оставшись совершенно один, без всего я в конце концов перестал бояться. Теперь я готов написать о том, чему был свидетелем сорок лет назад.

Очень трудно определиться не только с тем, как лучше начать своё повествование, но и с тем, как описать Морея. Ведь за произошедшие с момента Ухода сорок лет, о нем написано несчетное количество трудов. Среди этой армии писателей имелись разные люди, те кто был шапочно знаком с Мореем или совсем его не знал, те кто служили у него какое-то время или наоборот, сражались против него, однако тон всех сочинений не сильно отличался и все они, стройным хором, без единой фальшивой ноты способной нарушить эту гармонию, год за годом поют лишь об одном – на сколько Морей был жестоким и беспощадным человеком. Конечно, различия имелись, они есть у всех певцов, одни приписывали ему страсть к пыткам, другие к пыткам и изнасилованиям, третьи к пыткам, изнасилованьям и войнам, четвертые к пыткам, изнасилованиям, войнам и чревоугодию, пятые… думаю вы уловили все тонкости работы этих писателей. Поэтому мнение, высказанное вопреки всему этому бездарному воинству писателей будет воспринято с недоверием, ибо люди уже сформировали свой взгляд на императора, поэтому я зайду с неожиданной стороны и начну мою апологетику Морею с согласия с этими презираемыми мною писаками. Это правда, что Морей совершил вещи по-настоящему ужасные и к сожалению, многие из них я видел лично хотя предпочел бы не видеть и даже не слышать об этом. Но, нужно знать что совершалось это не ради садистки забавы, которая твориться лишь с целью утолить стремление садиста к боли и ужасу, а с весьма прагматичной целью защиты нашего родного Пелоса. Если бы он мог остановить врага, высадив целое поле фиалок или ромашек, то я убежден что Морей вместе с остальными засевал бы все наличное пространство семенами цветов и унаваживал его день и ночь лишь бы растения поскорее взошли. Жаль только, что на двух континентах пока еще не появился такой враг, которого могут остановить цветы, поэтому он был вынужден прибегать к средствам жестоким, а иногда и просто пугающим. «Долина колов» как позже прозвали это место, и которая стала, пожалуй, самым часто упоминаемым событием в жизни Морея, сниться мне до сих пор, поверьте в жизни нет ничего страшнее криков людей чье тела протыкает смазанный жиром или маслом кол, самые сильные из жертв умирали по несколько дней и все это время они продолжали кричать с невероятной силой. Ночью забившись под одеяло, зажав уши я поражался крепости голосовых связок жертв и проклинал умирающих за их могучую волю к жизни. Я могу с уверенностью заявить, что так же, как и я, Морей не получал удовольствие от страдания людей, и делал это лишь по необходимости, ведь наш враг был так силен и страшен, что попытаться превозмочь его получалось лишь нагнав еще больший ужас, такой о котором противник не мог даже помыслить. Мы пытались победить Вечный Холод куда уходят все грешники еще большим холодом – мы приводили в жизнь страшные людские кошмары, чтобы спасти остаток нашего народа. И главной причиной всей череды пыток и казней насаждаемых императором являлся холодный расчет – план рассчитанный на много лет наперед, а не погоня за наслаждением посредством людских страданий. Нужно отметить, что этого у Морея было не отнять – умения видеть будущее. Большинство людей хоть и строят долгосрочные планы, но на самом деле не способны или не хотят по-настоящему думать о завтрашнем дне. Ведь грядущее вызывает у них не только трепет ожидания, но и страх потому что вместе с желанным будущим надвигается увядание старости: все меньше энергии в теле, идей, стремлений и все больше усталости и равнодушия, и часто эти перспективы изрядно отравляют картину несбывшегося. Этот страх искажает наши мечты и заставляет непрерывно взвешивать то что есть и то что может получиться в будущем, и чаще всего – сравнение не в пользу второго. И лишь малая часть людей способна жертвовать тем что есть, ради осуществления своих планов, они прорубаются через повседневность, отвергают привычное заставляющее нас цепляться за настоящее в угоду тому, что пока есть лишь только в их головах. А Морей пошел даже дальше, ибо с кристальной чёткостью осознавал на сколько темным будет память о нем, сколько многое сотворённое им люди не примут и постараться осудить и заклеймить, но это его не остановило, но он сознательно принес в жертву даже память о себе ради спасения нашего народа. Я не хочу чтобы у читателя создалось впечатление будто Морей являлся совершенным человеком, который не допускал ошибок. Безусловно таковые имели место, и о них я-то же упомяну, к счастью, по большей части они являлись мелкими и незначительными, что позволило Пелосу прожить десять счастливых лет, но потом случилась одна большая, которая перечеркнула все. Так что, те кто обвинял и обвиняет Морея в садизме правы, но так как, они не желают раскрывать другие стороны его личности то их правда становится однобокой, ущербной и больной, а от такой правды каждому лучше держаться подальше.

Начать рассказ о нем следует с имени, ведь сейчас Морей стало словом, которым родители пугают детей, они приводят его в качестве примера невероятной жестокости и эталона всего самого худшего что есть в людях. Хотя количество убийств совершенных Мореем намного меньше чем, например, у первого правителя вореев Маркела– основателя империи Солнца, который полностью уничтожил столицу язычников Летоледа вместе с ее полумиллионным населением, чтобы затем на трупах и развалинах возвести Сияющий Город в честь Сияющего Пророка. Этим я лишь хочу указать, что спутник каждого великого деяния –смерть, и чем он значительней, чем больше его свершения, тем более величественно кладбище его врагов. Поэтому, Морея можно упрекнуть разве что в чрезвычайно богатом арсенале казней применяемым по отношению к своим врагам или тем, кто стоял у него на пути. Морей – это прозвище, которое ему дали при дворе эмира сардов куда его в возрасте 13 лет, в качестве заложника, отдал последний император империи Солнца отец Морея – Сава. В переводе с их языка оно означало всего лишь «царек» и не смотря на свою неблагозвучность дано оно было не в качестве принижения сана юноши, а в знак уважения к тому на сколько гордо и не сгибаемо держался этот десятилетний мальчик во враждебном окружении двора эмира, это очень походит на то, как мы говорим о ретивом и сильном коне «вот коняга» вкладывая в это уменьшительное понятие не принижение его способностей, а сдерживаемое восхищение. Ведь несмотря на то что эмир приказал относиться к Морею также, как и к собственному сыну Одокару (с которым Морей вместе ходил к различным учителям во дворце), любви среди сардов он познал очень мало. Даже наоборот, каждый кочевник норовил принизить его, указав на то что Морей является наследником империи от величия которой остались одни воспоминания. Это должно было постоянно напоминать мальчику о том на сколько на самом деле он ничтожен перед величием Империи Восхода, перед ее завоеваниями и могуществом. Каждый день каждый встречный говорил ему об этом. Наравне с разумом атакам подвергалась его душа, ибо Морея окружали еретики Слияния: своими обрядами, спорами, дискуссиями, они пытались перетянуть его на свою сторону, дабы последний император и символ веры первых – тех вореев кто шесть столетий следовал за Сияющим Пророком, перешел в еретическое учение, безусловно, случись такое и это явилось бы огромной победой для сардов. Но я с гордостью могу сказать, что он не предал Истинный Свет, никогда он не разделял учение еретиков о том, что после смерти человеческая личность исчезнет, бесповоротно растворившись в Истинном свете, подобно плевку в океане. Такого просто не могло быть, ибо наш император не раз и не два прилюдно и наедине с близкими указывал на то, что он безоговорочно следует Посланиям Пророка – он верил, что после смерти отбросив все материальное, все несущественное он вновь встретиться с утерянными близкими.

Такое постоянное давление на душу безусловно могло сломать даже взрослого человека, и я видел, как жестокость и грубость со стороны большинства превращали сильных людей в подобие побитых собак, боящихся окрика или грубого слова, они теряли волю и желания, и становились тенью собственных хозяев живя лишь только стремлением им услужить. Видимо Морей был сделан из другого теста, и враждебная обстановка стала подобна тиглю где он еще сильнее закалил свой характер. Настоящее имя Морея – Септ, но его он не употреблял даже в официальных документах, вероятно, он гордился данным чужаками прозвищем, которое он обрел не по факту рождения, но выстрадал в прохладных залах дворца эмира и в течение почти десятка лет на полях сражения в пустынях Ворафа и Нарса, помогая укреплять империю сардов – еретиков, выстроивших державу на костях его собственного государства. Безусловно этот факт службы Империи Восхода так же ставят ему в вину, иногда превращая Морея чуть ли не в сокрушителя собственной родины забывая однако то, что спустя шесть с лишним веков – с тех пор как Сияющий Пророк принес в мир послание об Истинном свете, и спустя пять веков с тех пор как была основана держава вореев – Империя Солнца, все сильно переменилось. От империи не осталось ничего, все исчезло, включая обители света Сияющего Города которых было так много, что если смотреть на город с холмов, то кажется будто на земле внезапно взошли сотни маленьких солнц. Это ослепительное сияние проникало в душу тех, кто видел его, помогая на секунду увидеть Истинный Свет на этой грешной земле. Еретики все это уничтожили, без всякой жалости они снесли все обители света что были построены в Городе в течение пяти веков и установили вместо них свои светлые жилища Слияния в виде вытянутых ромбов. И теперь вместо сонма солнц путники видят короткие вспышки света, отражающиеся на позолоченных навершиях еретических светлых жилищ.

Но иногда мне приходила в голову мысль о том, что возможно, это не являлось трагедией, а было естественным порядком вещей? С детства я возделывал растения и множество раз наблюдал цикл роста и увядания злаков на полях: поначалу маленькое зернышко падало в почву, затем унавоженное и обильно политое оно постепенно теряло свою изначальную форму, лишалось ограниченности и замкнутости семенной оболочки и вытягивалось, постепенно превращалось в колосок, несший на себе новую жизнь. Даже крупные деревья жизненный срок которых насчитывает сотни, а иногда и тысячи лет, являются заложниками точно такого же круговорота. Что уж говорить о людях, которые как растения разбрасывают свое потомство, чтобы продолжить свой род, а затем умереть, как тот колос, отдавший зерна земле. Империя Солнца расцветала на протяжении сотен лет покорив не только континент Хал (в переводе – Рассветный), но и завоевав обширные области на Предрассветном – Халаде где она несла слова Сияющего Пророка вплоть до границ древнего царства Нарс. Тем не менее она не могла расти вечно, у каждого организма есть свой жизненный предел, мудро ограничивающий его дабы он не рухнул под собственной тяжестью. Сначала силы Империи Солнца подорвала Лихорадка, произошедшая в четвертом веке, более двадцати лет она бушевала на обоих континентах, в ее огне сгорали целые области некоторые из которых даже спустя 250 лет после первого появления Лихорадки так и не восстановили свою численность – выросло целое поколение вореев не знавших мира без этой страшной болезни. Однако, после того как Империя смогла начать заселять ранее покинутые города, восстанавливать заросшие дороги, заново тянуть караванные пути появился проклятый еретик Евпатор. Рожденный согласно легендам в Нарсе, он прославился как видный ученный, его пытливый ум тянулся к разным наукам: астрономия, ботаника, медицина и во всех этих сферах он проявил себя как незаурядный деятель, Евпатор разработал новые составы лекарств для остановки кровотечений и лечение кашля, а также улучшил методы шлифовки линз подзорных труб. Евпатор с жадностью разбирал по частичкам наш мир дабы узнать его строение, он считал что все в мире взаимосвязано и пронизано едиными связями, а во главе стоял – Истинный Свет. В возрасте 50 лет он якобы умер и познал Истинный Свет, а затем воскрес и принес весть о том что после смерти человек растворяется в Свете – становясь его частью, ибо человек не имеет собственной воли, но является лишь одной из множества частиц нашего мира рождающихся и умирающих согласно воле Истинного Света. Эта ересь, получившая название «Слияние», стремительно распространялась сначала по Нарсу заменив местные верования во всемогущего фараона, затем она двинулась в соседние области: Вораф и Солию, населенные кочевниками-сардами. Десятки лет проповедники вореев путешествовали в эти пустынные земли дабы принести Послание Сияющего Пророка дикарям молящимся камням, прудам, деревьям, но все было тщетно, кочевники с охотой перенимали ружья вореев, их методы ковки стали, но не веру. Но в словах Евпатора кочевники, позже ставшие зваться «сардами» и получившими это название по имени первого лидера и основателя Дома Сардов, нашли нечто тронувшее их душу, говорят, что Сард пережил схожий посмертный опыт и таким образом стал духовным братом Евпатора.

В течение двух сотен лет они захватили все земли Империи вореев на Халаде и значительные территории на Хале. Не всегда они покоряли нашу империю лишь с помощью силы, многие люди опасаясь подступающей войны сами переходили в новую веру, дабы избегнуть разорения собственных жилищ. Их было трудно осуждать, ведь им приходилось выбирать между потрепанным одеянием ворейского государства: изношенным, оборванным по краям, сшитым тонкими нитями не внушающим доверия, и, пусть пока скромным, но крепким костюмом кочевников. В первых рядах перебежчиков оказались те, кто должен был блюсти интересы Империи Солнца однако же с готовностью сменил хозяина лишь бы не потерять свое место и богатства, это были богатые землевладельцы и правители городов и областей, многие из них приняв еретическую веру оставались на своих постах служа новому хозяину – империи сардов. В этом кочевники отличались от Империя Солнца. Если первые охотно принимали на службу побежденных при условии смены веры, продвигая наиболее талантливых на самые высокие посты, то вторые просто-напросто уничтожили своих предшественников – языческую империю Астрей, постаравшись стереть все что было с ней связано: начиная от жрецов дольменов и заканчивая зданиями. Впрочем, такое стремление было не удивительного учитывая как именно язычники, поклонявшиеся богам – близнецам Лето и Леда, управляли своим государством. Об этом я еще расскажу.

И чем меньше становилась территория Империи Солнца, тем активнее переходили на сторону сардов ее граждане, так что винить Морея в том, что он служил новым хозяевам – глупо, он просто приспосабливался к новым обстоятельствам, как это делали миллионы людей. Правда, ему можно поставить в упрек то, что служил он слишком хорошо, например, еретики Нарса – раскольники, называющие себя «светоносными»? которые сотню лет назад вышли из состава Империи сардов заявив что государством должны править только прямые потомки Евпатора, потерпели несколько заметных поражений на полях Ворафа от войск, руководимых Мореем. Но, причиной такого рвения являлось не стремление выслужиться перед кочевниками, скорее это отражало суть характера Морея – он ничего не умел делать вполсилы, поэтому неудивительно что даже помогая своему врагу, он отдавался этому полностью стремясь не просто выполнить полученные приказы, но и превзойти их сделав гораздо больше нежели мог обычный человек. Мне кажется, учитывая способности Морея он рано или поздно занял бы место по правую руку от эмира достигнув высшего поста, который мог занять в империи Сард человек не принадлежащий к правящему дому – главного советника эмира. Однако он не рвался на высокие должности, не делал карьеру игнорируя подвернувшиеся шансы на продвижение, можно даже сказать такое пренебрежение было его вызовом сардам. Он намеренно вставал против потока, разрезая его движение собственной волей нарушая спокойствие вод. Этот вызов помог ему пережить то непростое время службы у еретиков, но, как мне кажется покалечило его душу. Я видел, и я знал, что воспоминания о службе врагу, тем кто убил его семью, уничтожил его родной город, погубил империю причиняют ему невероятную боль.

Я не хочу, чтобы читатель думал, будто Морей добился всего в одиночку. Ведь никакой, даже самый талантливый человек не сможет сделать столько сколько сделал Морей самостоятельно. Подобно растениям прижимающимся друг к другу, прорастающим тесными рядами, люди так же стремиться сплести нити своих судеб. Рядом с ним всегда находился верный Сильверий – аристократ, присланный его отцом дабы наставлять Морея и помогать ему. Это был мужчина лет 50, худой, с заостренным лицом и сухим, жилистым телом – словно за годы войны его туловище стремилось перенять форму меча, с которым он не расставался с 5 пятилетнего возраста. Хотя Морей никогда не показывал прилюдно своих чувств к Сильверию, но мне как человеку знавшему его очень хорошо, было видно что за вечной сдержанностью Морея, даже некоторой холодности в обращении к Сильверию скрывалось безграничное уважение и доверие, не нуждающееся в словах или жестах коими так часто и нарочито любят обмениваться люди, никогда таковых чувств не испытывавших. Для Морея он был возможно даже ближе чем его родная сестра Калета, потому что он, впервые встретился с ней в возрасте 25 лет, когда вывозил ее из мертвого Сияющего Города. Она родилась после того как Морея увезли к сардам, когда он сражался со светоносными на границе с Нарсом, в 15 лет. 15 лет. Мне, человеку выросшему в мирной обстановке, домашнему мальчику, трудно представить каково это в таком возрасте оказаться в мире взрослых, где действуют иные правила поведения нежели у подростков и детей, в окружении опытных воинов, вдали от дома, рядом со смертельно опасным врагом. Я не знаю каких сил Морею стоило завоевать доверие солдат, сколь много времени у него ушло на то, чтобы они начали его слушать и слушаться, став благодаря Морею единым и смертоносным организмом. По большей части все они являлись вореями, не отвергнувшие свою веру, однако служащие еретикам. Благодаря им он выжил и благодаря ему они смогли пройти через все испытания, подготовленные для них пустынной землей Ворафа и светоносными: ночные засады в промерзшей на сквозь пустыне, многодневные переходы во время которых приходилось убивать верблюдов и добывать из их горбов воду. И всегда рядом с ними была иссушающая жара – сильная, выматывающая, сводящая сума даже самых отважных. Но они прошли через все вместе и были отрядом который Морей привел с собой на Пелос. Этот отряд очень сильно помог Морею, особенно в первые годы, если бы не эти люди, вряд ли он так легко взял под контроль весь Осколок и заставил местную аристократию – за годы развала империи привыкшую действовать самостоятельно и не обращать внимание на имперских чиновников – действовать по своей указке. Осколок, так прозвали наш Пелос – полуостров который формально оставался независимым от сардов и являлся всем что осталось от Империи Солнца. Осколок – очень точное и многозначительное название, скрывающее в себе унизительную составляющую должную показать ничтожность того, о чем идет речь, говоря слушателю что когда-то это представляло из себя часть чего –то большего, заслуживающего внимания, однако теперь, теперь это был лишь Осколок – жалкая частичка великого воспоминания о былом. Вообще, вокруг Морея было много способных людей, но не все оставались с ним надолго, некоторые из них пострадали, ибо не учитывали, что превыше всего Морей ценил собственное мнение и к сожалению, иногда отстаивал его в крайне жестких формах. Особенно часто он делал это в начале правления, в то время люди еще принимали Морея за очередного чиновника пришедшего во Дворец Наместника, готового за деньги местных торговцев и дворян продать все что угодно. Но при этом Морей не являлся самовлюбленным нарциссом и самодуром, которому было плевать на чужие советы, он умел прислушиваться к чужому высказыванию и если требовали обстоятельства, то быстро менял свои планы в соответствии с советами других. Но делать это ему приходилось крайне редко, потому что он был одним из немногих людей способных предвидеть последствия титанических сдвигов, происходящих на его глазах и там, где другие только лишь покорно принимали данные обстоятельства и поступали сообразно тому что позволял им мир, Морей действовал на опережение событий. Он словно являлся естественной частью разворачивающееся истории, не посторонней щепкой, бьющейся на волнах судьбы, а одной из множества капель составляющих могучую реку событий, бегущую из прошлого в будущее и поэтому многое знал наперед. Он предвидел крушение государств, зарождение восстаний, перемены в правительствах, прочитав с виду обычную новость – малозначащую в глазах обывателей, он мог сделать из нее далеко идущие выводы о грядущем. Мне как обывателю крайне трудно оценить всю силу его способности знать будущее, ибо я всегда был подобен муравью, не могущему за травой рассмотреть подступающую корову, а он напоминал сокола, парящего на высоте недоступной моему разуму и сколько бы раз он не объяснял мне как он делал те или иные выводы, я довольно быстро терял нить его рассуждений совершенно неспособный сопоставить факты, которыми Морей оперировал.

Когда я пишу свою летопись мне хочется думать, что я плету ткань истории: выхватываю нити прошлого и тку из них полотно. Однако я прекрасно знаю как ненадежна человеческая память: с какой охотой она запоминает факты приносящие удовольствие душе человека и с какой легкостью она отбрасывает все то, что не нравиться или то чего стыдиться. Я отлично помню, как отец носил меня на своих плечах по аллеям вдоль тутовых деревьев, при этом, я иногда, слегка, ударялся об их низкие ветви. Во время прогулки он рассказывал мне о переселении наших предков Империей Солнца из непокорной области Кореф в Пелос. С собой они смогли взять очень немного имущества, включая семена тутовых деревьях, которые издревле растили в Корефе ради их вкусных ягод, древесины и разведения шелковичного червя из которого потом делали шелк, качеством похуже чем кханский, но все равно ценимый больше хлопка или льна. Эти деревья стали символом переселенцев с Корефа, их стойкости, упорства, трудолюбия и отчужденности от других жителей Пелоса – даже спустя несколько сотен лет жизни на Пелосе продолжавших считать нас пришлыми. Меня поражало с какой любовью отец говорил об этих растениях, гладил их, давил черные ягоды и пробовал на вкус стекавший с пальцев сок, сколько нежности было в нем… И я почти не помню, как он напившись бил меня и братьев загоняя под стол как дворовых собак, во мне живут смутные ощущения от тесных объятий матери прижимающей нас к себе что бы защитить от ударов отца, она не кричала или вообще издавала хоть звук – лишь только всхлипывала едва слышно. Не помню. Так что, ткань которую я плету из нитей своей памяти полна прорех и грубых заплат на том месте где полагается быть истине. Однако я не бросаю свою летопись даже не смотря на ее ненадежность. Ведь если я сомневаюсь значит, возможно, я пытаюсь сохранить честность перед самим собой, мой разум иногда с неохотой выхватывает из темного колодца памяти то или иное неприятное мне событие стараясь не дать слабым старческим глазам рассмотреть его, однако же, он и не роняет воспоминания в глубину беспамятства, а медленно и неторопливо, преодолевая себя самого вынимает на поверхность то, что стоило бы навсегда забыть. Во много раз хуже, если бы я был уверен той уверенностью свойственной фанатикам, несущим факел своей тусклой истины и сжигающие его пламенем все что им не нравиться, включая истину, которая обычно никогда их не устраивает, ибо истина гораздо более глубокая нежели их примитивный, плоский черно-белый мир. Поэтому, не смотря на мои старания, не ждите от меня совершенства, в летописи я не упомяну многих людей и события, отчасти потому что надежно спрятал память о них, а отчасти потому, что многое не заслуживает того, чтобы вновь к нему обращаться. Я прошу читателя понять, что написать свою историю меня заставили не обычные для писателя потребности в том, чтобы преподать человечеству какой-то урок или желание сотворить на бумаге красивую конструкцию, в которой было бы привольно жить не только писателю, но и читателям. Мной движут душевные терзания, которые больше я не могу держать в себе и пусть эти хрупкие и ломкие кусочки моей совести не самый лучший материал для творения, тем не менее ничего другого у меня больше не осталось.

ГЛАВА 01 (610 г.)

Самым ярким событием моего девства стало путешествие по Семиградью – прибрежной области Пелоса, когда-то также бывшей частью Империи, но более полувека назад выпавшей из-под её контроля и с той поры Семиградьем управляла группа аристократов, происходивших из семи крупнейших городов этой территории. Они могли позволить себе играть в независимость потому что на их земле находились самые большие в мире плантации дерева бхати – священного растения которое Истинный Света дал Сияющему Пророку чтобы свергнуть проклятых язычников Астрей. Из смолы этого дерева Сияющий Пророк изготавливал порошок – бхат, который сжигали в ружьях и камнебоях, именно появление этого оружия шесть веков назад позволило ученикам Сияющего Пророка свергнуть правление Астрей, уничтожить систему дольменов опоясывающую все империю и пожиравшую невинных людей. Согласно легенде деревья бхати появились в одну ночь, их было несколько тысяч, переполненных смолой, которую Сияющий Пророк собрал, высушил, растолок после чего лично обучил своих людей как обращаться с бхати. Первоначально бхат помещали в примитивные ручные бомбы и их воздействие имело скорее психологический эффект, но вскоре в войске Пророка появились камнебои отлитые из металла, они позволяли сокрушиться стены городов благодаря чему армии руководимые последователями Прока смогли за несколько десятков лет сокрушить несчетное количество языческих городов. Сияющий Пророк, понимая ценность бхата, повелел высаживать священные деревья в любом месте с подходящем для них климате, ибо в бхати заключена сила праведной веры в Истинный Свет и деревья стали одним их фундаментов государства вореев – Империи Солнца. Не везде прижились эти сухие деревья, но Пелос оказался избран Светом дабы сделаться священной рощей и поэтому в мое время деревья бхати покрывали практически каждый свободный участок прибрежных областей полуострова – это прежде всего Семиградье где они протянулись на сотню километров и Места – территория, находящаяся на востоке которую тридцать лет назад захватила торговая республика Сенна. С отцом и братьями я бродил между искривленных и сухих стволов бхати, которые очень сильно походили на костистые пальцы, высунувшиеся из -под земли. Их внешний вид неприятно поразил меня, я не мог представить себе, как в этом уродстве могла заключаться святость? Ведь неизменным спутником Истинного Света должна являться красота и совершенство, а в этих пустынных, каменистых землях не было и следа этого самого идеала, своим минимализмом, лишенностью, высушенные степи больше напоминали какой-то черновик, ожидающий пока за него возьмётся мастер. Как нам говорили местные, некоторые из бхати являлись ровесниками Пророка, и мы прикасались к шершавой древесине пытаясь почувствовать ток живительных соков под этой грубой поверхностью, ощутить биение их жизни дабы уловить те ритмы, которые возможно чувствовал сам Пророк. Даже несмотря на то, что историю появления бхати знали все, мне с трудом верилось что это некрасивое растение смогло изменить историю. Оно являлось всего лишь растением, одним из многих и тем не менее именно оно перевернуло мир, бывший многие сотни лет в безраздельной власти Астрей. Я видел в этом какую-то тайну, скрытую от человечества.

Уже позже я понял, что именно эта загадка в конце концов радикально переменила мои литературные вкусы, которыми кстати отец был крайне недоволен ведь я часами просиживал читая приключенческие книжки вместо того, чтобы использовать это время на изучение более полезных для жизни наук. Теперь я начал читать труды, посвященные срытым сторонам нашего мира, я изучал геологию дабы узнать, что располагается под поверхность, читал книги по химии желая понять какие невидимые глазу процессы протекают в чанах с красителями или в печах стеклодувов. Я тщательно рассматривал изображения растений и запоминал какие соки они дают, какие плоды приносят и что за древесина их них получается. Надо заметить, что я всегда был человеком крайностей, и при этом, к моему сожалению, не обладал какими-то особыми способностями и талантами, так что мое упорство оборачивалось бараньим упрямством приносившем мне столько же пользы, сколько барану приносит пользы долбежка о каменную стену. Например одно время я увлекался фехтованием и отец даже нанял бывшего солдата для занятий со мной, но оказалось что у меня безобразная координация, слабые жилы, реакция улитки и если бы недостаток имелся только один, то солдат смог бы со мной работать, но учитывая все в совокупности – мои занятия больше походили на демонстрацию тупого упрямства. Даже понимая, что я ничему не научусь, я потратил почти четыре года на фехтование, и разуметься чуда не произошло, мои движения были все так же бестолковы и медленны как и в первые недели обучения. Затем, вдохновленный рисунками экзотических животных и растений я пожелал стать художником, мне безумно захотелось поразить семью своими картинами, поначалу я начал малевать на листах куском угля какие –то штрихи, долженствующие изображать тигров, слонов, быков, я упорно изводил бумагу и в итоге отец пригласил художника что бы обучать меня. Вскоре оказалось, что я не обладал ни глазомером, ни чувством глубины, я плохо различал оттенки цветов и у меня была отвратительная визуальная память, однако целый год я портил холсты под терпеливым и полным сожаления взглядом своего учителя. Год упорного труда на ниве художества ничего не принес, все так же кошка являлась чем угодно, но не кошкой, а небо с бегущими облаками – в моем исполнении – невозможно было отличить от грязной лужи. Так что могу сказать с высоты своего неудачного опыта упорство – это не единственный необходимый элемент в овладении профессий, хотя нужно отметить и крайне важный.

Поэтому неудивительно что поначалу отца тревожили мои посиделки за книгами, и неуклюжие, примитивные химические опыты. Он опасался скорее не новых расходов на новых учителей, а за мое здоровье. Однако в этот раз все оказалось по-другому – у меня начало получаться. Сведения о подземных рудах, видах растений, свойствах лекарств, последствий химических процессов оседали в моей голове плотными слоями, не выветриваясь и не перемешиваясь. Я легко мог назвать все виды полезных металлов которые добывали на Пелосе, а так как, я исходил предместья Кандия вдоль и поперек я мог по памяти перечислись все съедобные или ядовитые растения в окрестностях нашего города, назвать каждый вид пчел трудящихся на наших пасеках, муравьев, ползающих под ногами и саранчи, съедающей наши урожаи. Но, впечатлило отца не это, а случай, сберегший ему немало денег: в тот день я забрел на плантации тутовых деревьев, и решил собрать пару листьев для пополнения моего гербария. Один из оторванных зеленых листочков привлек мое внимание так как имел непонятный налет, вскоре, посидев за книгами, я определил что этот налет является опасной плесенью, угрожающей всей плантации. Это была крайне редкая болезнь тутовых деревьях о которой на Пелосе не слышали десятки лет, а значит вполне могли пропустить и дать ей развиться. После этого отец решил отправить меня в Дом Знаний в городе Лист, где я после шестилетнего обучения получил бы звание доктора: либо аграрных, либо химических, либо горных наук – по моему выбору. После обучения в Доме, выпускника с радость принимали на работу в любую корпорацию, что гарантировала вполне приличный начальный доход и широкие перспективы. Я наконец-то обрел смысл в жизни и нашел занятие, которое не просто будет кормить меня, выматывая, отупляя, забирая все силы, как это происходило с моим отцом, ненавидевшим свой труд, но станет дарить радость открытий, давать силы, энергию, приумножать меня самого делая мудрее. Как же я был счастлив в те дни перед поступлением…, это невозможно передать словами. Мы конечно же знали, что идет война и сарды уже давно, почти сотню лет перебрались с Халада на Хал и методично забирают себе остатки империи Солнца. Мы были отлично осведомлены и о том, как протекает жизнь на захваченных сардами землях, о том, как кочевники вводят дополнительные налоги, которые не платят еретики Слияния, как в городах строят новые обители света в форме звезд с четырьмя лучами. Впрочем, мы слышали и более жуткие вещи: с какой жестокостью разорялись города которые отказывались сдаться, о сражениях с десятками тысяч убитых, о разграбленных деревнях откуда сарды забирали все съестные запасы. Но, из нашей глубинки все виделось несколько отстраненно, словно бы перемены в мире происходили не с нами, а где-то в там, вдалеке, и нас совершенно не касались. Наш Пелос являлся житницей всего Хала, благодатный, зеленый, богатый урожаями зерна и фруктов, и поэтому даже в условиях увядающей империи мы жили гораздо лучше остальных благодаря огромным прибылям получаемым Пелосом от изобильного приплода растений и животных. Дни перед поступлением стали последними беззаботными днями моей жизни, затем, она совершила крутой разворот и забросила меня в ранее неведомый край полный насилия, жестокости и невероятных событий, где все пахло гарью и имело кровавый привкус.

Иногда я словно отбрасываю все негативное что происходило в прошлом и воображаю себе будто Пелос и вправду являлся Осколком, в котором чудом сохранился мир прошлого, когда империя была еще жива неся своим гражданам порядок, защиту и процветание. Но разуметься это всего лишь самообман, которым я укутываюсь что бы не упустить давно ушедшее тепло своего детства. Мне как летописцу нельзя поддаваться этой слабости, и я постараюсь изложить все так, как было на самом деле. Поэтому я отбрасываю картинки шелестящих деревьев, возвышавшихся на многие метры и закрывавшие красные черепичные крыши домов даря блаженную прохладу в знойный день; забываю про как плескалась вода в фонтане, когда в него окунали ведра, поднимая при этом сотни блестящих на солнце брызг и заставляя мир ослепительно сиять; я забываю о пыльных тропинках бегущих вдоль домов моих друзей и о запахах, доносящихся со дворов, где в кухонных очагах пекли ржаные лепешки. Я с силой отвергаю все это от себя, ибо реальность была такова что наше государство, наш Осколок со дня пришествия сардов на Хал оказался обречен, ведь помимо того, что эта богатая земля не могла не привлекать кочевников, еще, она являлась родиной Сияющего Пророка и для еретиков являлось делом чести захватить духовный центр первых и установить на нем свои обители света, заявив тем самым превосходство Слияния над старой, отжившей свое верой. Не даром среди них ходила шутка о том, что Солнце империи Солнца закатилось и на ее место пришла империя сардов – Империя Рассвета. Горькая игра слов. Вдобавок здесь располагались самые богатые на Хале рощи дерева бхати – этого жизненно важного для современной войны вещества, и только из-за этого мы являлись желанной целью не только для сардов, но и для соседних держав. К кому упадет столь ценный приз? Это решало время и к счастью или несчастью для Пелоса он попал в руки Морея. Я отлично помню момент, когда встретил его впервые. Я лежал на траве, привалившись к стволу тутового дерева, сбоку от меня лежала книга по истории нашего полуострова которую я пытался одолеть, но, в этот теплый день все окружающее словно сговорилось дабы помешать мне учиться: и расслабляющее солнце едва пробивающееся сверху, и пение птиц, и убаюкивающий шелест листьев. Я смотрел как ветер раскачивал ветки дерева, листья колыхались взад-вперед, вверх-вниз и солнце играло на их восковой поверхности и из-за этого мне чудилось что лист, охваченный белесым солнечным пламенем, начинает вращаться вокруг своей оси. Я вкушал как патоку неторопливость летних дней, наслаждаясь ими и одновременно отчаянно желая их убыстрения дабы приблизить момент отъезда. Из Листа, вскоре должны были вернуться братья, где они помимо занятия торговыми делами устраивали для меня жилье. Конечно, я не помню о чем в тот момент думал, наверняка о будущей учебе и девушках. Но вот, я услышал голоса, поначалу я решил, что идет отец или кто-то из его работников, но потом осознал – голоса незнакомые. Их тембр был уверенный, словно шли люди, знавшие что они здесь хозяева. Я повернулся и увидел несколько человек метрах в двадцати от меня, они что-то обсуждали неторопливо приближаясь прямо ко мне. Я подумал, что возможно это чиновники из налогового ведомства, приехавшие заново оценить имущество и переменить размер налога – в последние пару десятков лет это стало общепринятой практикой у наместников Пелоса. Но потом я увидел мечи на их поясах и понял – эти люди являлись воинами, признаюсь, что близость холодной стали испугала меня, словно та далекая война на Хале, внезапно пришла прямо на порог нашего дома. Впрочем, так оно и было.

Один из пришельцев посмотрел на меня и подозвал, в его жесте не было ничего унижавшего мое достоинство – вореи любили подчеркнуть свое превосходство над кефцами даже в такого рода вещах, стремясь побольнее нас задеть, я подобрал книгу и неохотно поплелся к ним. Больше всего мне хотелось сбежать отсюда и дать знать отцу о странных посетителях нашей родной рощи, однако я струсил. Подойдя ближе, я рассмотрел их. В центре стоял Морей, мужчина 25 лет, стройный, выше среднего роста. Худой, жилистый, от него веяло силой. Короткие черные волосы подчеркивали высокий лоб, который переходил в длинный прямой нос, его губы не были ни слишком тонкими, ни слишком полными, их идеальная линия усиливал его рельефный подбородок. Густые брови, такие же черные, как и волосы, они слегка смазывали впечатление от его аристократического вида и придавали ему некоторую тяжеловесность. Но запомнились мне его глаза – светло-коричневые, пронзительные, пробирающие душу, не дающие что-либо утаить от смотрящего. Я могу сказать, что он был красив красотой кобры распустившей капюшон перед броском. Морей одевался по кавалерийской моде: высокие кожаные сапоги, заправленные в свободные шаровары, темно зеленая рубаха на впуск и такого же цвет кафтан с разрезом сзади. На одежде не имелось ни каких-либо узоров или золотых вышивок, указывающих на высокий статус ее обладателя, Морея всегда отличала скромность и равнодушие к богатству, к тому же, будучи одетый таким образом среди подобного же окружения, а иногда среди его приближенных находились люди одетые гораздо роскошнее его, он оберегал себя от потенциальных убийц могущих опознать его по богатому костюму. Скажу честно от его взгляда поначалу мне стало не по себе, но внезапно его выражение глаз переменилось и в них появилось такое искренне любопытство, которое встречается разве что у детей. Эта странное изменение – от опасного животного к почти ребенку, заставила меня растеряться. Уже потом я думал об это феномене, и кажется нашел ответ на него. Морей, брошенный с 10 летнего возраста во взрослую жизнь, сразу оказался вынужден вытягивать свою детскую сущность до размеров мужчины: интриговать, убивать, смотреть на смерть товарищей. Однако пропустив детство, он не потерял его, эта непрожитая часть его жизни стала подобна шраму на теле – навсегда осталась где-то в глубине его души став органичным соседом его взрослой сущности. Поэтому он так легко менял свой взгляд выдавая свою душевную двойственность – воина и ребенка. Поблизости от него, находился Сильверий, не смотря на жару он оделся в черные кожаные доспехи с нашитыми стальными пластинами, рядом с ним стояла еще пара человек имена которых выпали у меня из памяти.

Странно, но я не запомнил нашу беседу, вернее в голове остался набор образов, хвосты упущенных фраз, начаты и незаконченные предложения. Все они норовят сложиться во что-то величественное. Ну как же, разве в такой великий день мы могли разговаривать о чем-то пустяковом, обеденном и повседневном? Конечно нет. Но именно так все и было, кажется, мы разговаривали о тутовых деревьях, которые Морей до момента прибытия на Пелос не видел. Он расспрашивал про шелковичных червей и шелк, слушал как трудно разделять кокон что бы, в конце концов сплести нити. Затем разговор незаметно перешел на Кандий, он задал несколько вопросов о настроениях в городе, о работе государственных чиновников. Это был не формальный интерес, Морей всегда старался получить информацию о каком-либо объекте из нескольких источников, и если речь шла о работе его же собственных бюрократов то, он стремился узнать о качестве их работы не только от контролирующих чиновников, но и от обычных людей. Разуметься в процессе разговора я попытался блеснуть своими знаниям рассказав не только о Пелосе, но и об окрестных землях, я щедро разбрасывал слова и говорил о темах, о которых понятия не имел – Морей захватил мое внимание и мне отчаянно захотелось произвести на него впечатление дабы он запомнил меня. Он улыбался, слушая все это, остальные однако нетерпеливо ерзали, словно лошади, застоявшиеся в стойле и желающие вырваться из душного денника на простор. Им было скучно с этим молокососом, но не Морею ведь все-таки я заинтересовал его, ибо я и в самом деле был развит не по годам и обладал широким кругозором, пытливым умом, уверенно говорил на пяти языках, поэтому в конце беседы Морей пригласил меня – сына скромного торговца и кефца на празднество, посвящённое его коронации, которое он организовывал через неделю, это определенно говорило о том, что он желал узнать меня получше. Конечно я с радостью согласился, ведь до этого момента единственные общественные сборища где я принимал участие были либо семейные торжества: свадьбы, похороны, дни рождения; либо религиозные ритуалы нашей общины и то, и другое вызывало лишь зевоту.