Читать онлайн Сказки деда Игната бесплатно
СНЕГИРЬ
– Деда! Ну, деда!
– Что тебе? – Дед Игнат продолжает дремать, сидя в кресле. Но Оленька неотступна, она упрямо тянет деда за рукав.
– Ну, деда!
– Да что, что стряслось-то? – Старик открывает один глаз, а девочка уже лезет к нему на колени.
– Деда, сказку давай!
– Сказку? – Передразнивает дед Игнат, удивляется, качает головой.
– Какую же тебе сказку надо? – спросонок тянет время.
Оленька прикладывает маленький розовый пальчик к губам, хлопает ресницами, глядя высоко в потолок. Секунду напряженно думает, но вот, кажется, что-то вспоминает:
– Про снегирика! – Снегирей она видела на прошлой неделе. Впервые в своей жизни.
– Ну, артистка! – Смеется дед, – будет тебе про снегирика. Как и всегда в сказках, было это давным-давно…
– Очень?
– Что очень?
– Очень давно?
– Очень. Не перебивай. Так давно, что я пешком под стол ходил.
Оленьке смешно, она шепотом повторяет дедовы слова: пешком под стол.
– Ходил, значит, пешком под стол, а потом ррррраз – и вырос! Но давай про снегирика. Жил тогда мальчик маленький, чуть тебя постарше…
Девочка насупилась, демонстративно трет кулачками сухие глаза:
– Я не маленькая!
– Неужто большая? А я и не заметил. А ну не балуй. – Оленька успокаивается, сейчас с дедом лучше не шутить.
– Жил мальчик тот на белом свете, горя не ведал. Деда слушал, мамку слушал, слушал папку да бабку…
– Нашу?
– Да что ж ты делать-то будешь! Какую же нашу? Наша бабка тогда девочкой босой бегала. Такая ж как ты конопатая!
– Дед, ты это все врешь!
– Вот те раз, приехали? И где ж я наврать-то успел!
– Врешь-врешь! Бабушки маленькими не бывают!
– Не веришь?
– Нет.
– Ну и зря. Оно ведь как бывает: бегают – бегают девочки, а потом оглядеться не успеешь – уже бабушки… – дед загрустил, вспоминая юность.
Оленька задумалась, одна, потом вторая, третья – покатились слезы по щекам.
– Что это ты? Чем тебя старый дурень-то обидел? Оленька, Олечка, что ты плачешь? – дед встревожен, гладит девочку по голове, но та только сильней рыдает.
– Я… я… я …– заикается Оленька, сглатывая слезы, – я… я тоже старой буду. – Слезы текут уже ручьем. А дед смеется взахлеб.
– Не станешь, милая, а как станешь, так то не скоро, сначала подрастешь, красавицей станешь. Как мама.
– Как мама? – переспрашивает Оленька.
– Как мама. – Соглашается дед.
– Поскорее бы… – шепчет Оленька, вытирая слезы. Вдруг она замирает, пораженная случайным открытием. Она поворачивается к деду, трогает его мясистый нос, хочет о чем-то спросить, но не решается.
– Ну что про снегирика? Жил, значит, мальчик на свете…
Но внучка уже не слушает, она прикладывает палец к дедовым губам, дед Игнат умолкает.
– Деда, – шепотом, – деда, – уже чуть громче, – а бабушка, что? Тоже красивая была?
– А она и сейчас красавица хоть куда! Но тебе потом карточки покажу. Знаешь, какая бабушка в молодости-то красавица была?! Ууу, обзавидуешься.
Девочке уже не до сказок. Изнутри щекочет взрослая тайна: бабушки тоже были маленькие…
МЕШОК ДОБРОТЫ
За город мы выбрались втроем. Маша и Галина Викторовна остались за хозяек. На все наши уговоры отвечали улыбкой, так что, в конце концов, мы оставили их в покое. В последнее время все больше сидевший дома дед Игнат в то утро был необычайно бодр для своих лет и характера. Не в первый раз замечаю, что Оленька имеет особую власть над стариком. Стоит девочке состроить одну из своих гримасок, улыбнуться лукаво, как дед Игнат готов исполнить любой ее каприз. Балует он ее, ох и балует.
Вот и в тот день согласился без всяких уговоров. Вскочила Оленька из постели вся взволнованная от приснившегося сна и прямиком к деду: «Я сон видела! В лес хочу!». За завтраком решили – идем! Ну а если честно, то и решать особо нечего было, старик и девочка обо всем уже договорились, оставалось мне дать свое согласие, с чем я благополучно справился. Наши мамы и бабушки напекли нам блинов, всунули в сумку банку варенья и благословили на скорое возвращение.
Я все боялся, что Оленьке трудно будет выдержать двухчасовую поездку в электричке. Но к моему удивлению и даже, признаюсь честно, стыду незабвенная парочка провела это время куда лучше, чем ваш покорный слуга. В душном вагоне, где как назло ни одна форточка не открывалось, ехало человек двадцать с небольшим. Я уселся у окна и долго считал столбы, бегущие вдоль железнодорожной линии. Оленька весело болтала ногой, а дед Игнат, пребывая в веселом расположении духа, шутил о своей подступившей старости и ушедшей молодости.
– Пора, деда … – шепотом дала команду дочка, украдкой посматривая в мою сторону. Парочка не хотела посвящать меня в свои тайны. Я не стал мешать, продолжил считать столбы, но слух напряг.
– Ну, приступим. – Как отзыв на пароль выдал дед Игнат в тон внучке.
– Про что-нибудь … – подсказала Оленька, но последнее слово я так и не расслышал, мы выехали из города, и колеса стучали особенно громко. Дед Игнат разгладил бороду, вдохнул полной грудью воздух и, склоняясь к уху девочки, начал рассказывать сказку. Я насторожился, воспользовавшись моментом, придвинулся чуть ближе, зевнул для порядка, закрыл глаза и сделал вид, словно бы утомленный дорогой желаю вздремнуть.
– Спит? – Спросил дед Игнат. Оленька коснулась пальцем кончика моего носа. Я поморщился, буркнул что-то не внятное, но глаза не открыл, – сплю, мол, – что тут удивительного? Девочка вспрыснула со смеху и кивнула деду:
– Спит!
– Ну, тогда слушай. В некотором царстве, в некотором государстве, недалеко от того места, где земля русская середку имеет, жил да был чародей кудесник, великих дел мастер. Умный был человек, много полезного людям придумал, много полезного посоветовал. Но случилось тому божьему человеку уходить далеко-далеко без возврата. И надумал он тогда сделать людям последний подарок. Думал-думал, и придумал. Соорудил он особую механизму: с одной стороны отверстие с ладошку, а с другой, значит, побольше. Вот туда подставит человек ладошки, а ему, значит… – тут дед Игнат замолчал, задумался, вспомнил что-то. Оленька вежливо дождалась продолжения, а я, сам было, чуть не испортил все, не вовремя открыл глаза, но обошлось, не заметили.
– Каждому на ладонь выпадало чувство какое-нибудь, в чистом, так сказать, виде. Прознали про то люди разные да пошли к тому мудрецу, человеку ученому. И каждый брал то, что ему выпало. Вот придет девица с кокетством, а ей скромность выпадает. И тотчас ее кто-нибудь замуж зовет… – дед Игнат усмехнулся. Веселится и Оленька, думает, что замуж взять – это совершить какую-нибудь взрослую глупость. А может, дети порой вникают в суть вещей лучше нас, взрослых? За одну лишь разве скромность мы любим? Да и разве заемные чувства крепче своих?
– И бывает глупый придет, да смеяться станет, а ему мудрости прибавится, тогда он замолчит да в ноги изобретателю поклонится. Всем нашлось хоть что-то, каждому свое. Но вот незадача: доброта ни у кого в кармане не держится. Придет купец жадный, сунет ладонь, только одной рукой доброту из жадности схватит, как уже другой рукой свое же добро раздает. Много доброты вокруг набралось, да вот только не берет никто – уж больно расточительная она для человека жадного. Загоревал наш мудрец, до чего умный был, а такой простой задачи решить не смог. Собрал он тогда всю доброту да сложил в старый пыльный мешок, авось пригодится. И всякому, кто приходил к нему, предлагал тот мешок взять с собой, чтобы раздать добрым людям. Но если и находились люди, то сил ни у кого не было в достатке, чтобы целый-то мешок доброты на горбу нести. Гордость-то она легкая, да и скромность нетяжела. Про смелость и говорить нечего: сама человека несет, только поспевай ногами двигать. А доброта для простого человека оказалась ношей тяжелою. Придумал один купец, из тех, что всякое беспризорное за свое считает, тянуть тот мешок лошадьми – мешок ни с места. Ведь чужим трудом доброты не осилишь. Так и пылился мешок без надобности, зарос в траве, так что все про него и забыли.
Случилось идти в ту пору мимо мужичку усатому! – вот проказники, смеются, как заговорщики, на меня косятся. Молчу, виду не подаю, глаз не открываю.
– Видит тот мужичок: завалялся мешок у дороги, то ли брошенный, то ли утерянный, взвалил мужик его на плечо, да и пошел своим путем. А путь тот нелегкий, путь длинный. И тянутся к мужику люди – помоги, мол, добрый человек, вон какой мешок у тебя добром переполненный. Сунет мужичонка руку в мешок и вынет: кому пряник, кому горбушку, кому леденец, кому репу пареную, кому ватрушку творожную. Так и раздал всю доброту, сам того не ведая. Разошлась доброта по земле русской, прижилась, освоилась. Так-то вот. Тому доброта под силу, кто сам от природы добрый. И ты, Оленька, доброй будь.
Электричка подходила к нашей станции. Я зевнул, разомкнул веки, потянулся, как после крепкого сна, и поднялся, готовясь к выходу.
– Папа, а мешок?! – рассержено напомнила мне дочурка. Я схватил сумку с едой и поплелся вслед за Оленькой. Вот тебе и мешок доброты: кому калач, кому, горбушка, кому пряник … а кому блины с очень вкусным клубничным вареньем …
ГОРЕ ЛУКОВОЕ, СЧАСТЬЕ МАКОВОЕ
Идем по лесу. Дед Игнат впереди. Что-то напевает шепотом. Подбираюсь поближе:
– … Еще не сыро. Спозаранку
Прогулка манит за порог…
Сентябрь стелет самобранку
Из желтых листьев у дорог…
Заметив мое внимание, старик умолкает, стесняется. А я в недоумении: никогда прежде не слышал его стихов. Делаю вид, что не подслушивал. Дед, покосившись в мою сторону, бормочет под нос:
– Грибы растут еще без спроса,
Еще не выцвела листва…
Туман плывет в долине косо.
Еще хватает волшебства…
– Это что за гриб? – спрашивает дочка и тут же смущается, – перебила старика. И не знает к кому из нас обратиться. Я добродушно улыбаюсь и подмигиваю: спрашивай, мол, у деда, я не обижусь.
Дед Игнат берет неизвестную мне поганку, пристально рассматривает.
– Мокруха, можно и взять. Но давай что-нибудь получше поищем.
Оленька отходит в сторону, находит еще один гриб. Несет деду.
– А это мухомор. Только маленький, потому и точек нету. – Оленька роняет гриб, ладошки вытирает о бока. Старик нагибается и мухомор поднимает:
– Гриб ядовитый, но полезный, – кладет мухомор в ведро. Дочка недоумевает:
– Ты его кушать будешь?
Я ей поясняю:
– Дедушка лекарство из него сделает.
Дед Игнат добавляет:
– От ревматизма растирку наведу.
Ольга шепчет по слогам новое слово:
– Ре-ма-тизм.
Я слышу, улыбаюсь, снова разъясняю:
– Ревматизм – это когда спина болит.
– Вот-вот, поясницу ломит.
Идем дальше. Дочка вдруг останавливается, хихикает:
– Дедушка, а ты что? Пополам сломаешься? Как палочка?
– Ах ты горе мое луковое! Зачем это я ломаться буду? Я ж не старый еще!
– Старый! Старый! – дразнится без зла.
– Вот чего еще выдумала? С чего такие глупости?
– Ты сам сказал, что тебя ломит.
– Это да, это бывает. Ломит – значит болит.
– Понятно.
Дед взял да и выбросил мухомор, пробормотав что-то про то, что мазью проще и быстрее лечиться. А мне попалась сыроежка, но, впрочем, червивая. Я остановился. Лишним я себя не чувствовал, но и, казалось, потеряйся я сейчас в лесу, эти двое не сразу и заметят.
– Пап, идем.
– Ага, сейчас. Догоняю уже.
– Дед, а сказка будет?
– Так уже была. – старику повезло, он срезал пару подберезовиков, еще совсем свежих, крепких.
– А еще! – Оленька не отступала.
– Еще? Вон под тем кустом тебе еще.
Там, куда указал дед Игнат, действительно оказался гриб.
– Ну, отец, ты будто сам их тут сажал.
– А как же?! Старый гриб бросишь, место приметишь, на другой год растет.
Оленька нас перебивает:
– Дед, ты обещал.
– Ну, раз обещал… вот там еще пошурши. Что нету? Бывает. А когда же я обещал? Старый стал, не помню.
– Не старый… – ластится внучка.
– Поди пойми тебя: то старый, то не старый… про что хоть обещал-то?
Я заступаюсь за дочку, придумываю на ходу:
– Про горе луковое!
– Да-да, – подхватывает Оленька.
– Не знаю я такой сказки. Отродясь не слыхивал. – старик лукавит, все свои сказки он сходу сочиняет. Теперь же упрямится.
– Будет тебе сказочка, но как домой воротимся. Про горе луковое и про счастье маковое. А пока не зевай, вон чуть было боровик не подавила.
Оленька смотрит под ноги, но ничего не видит. Я тоже ничего не нахожу. Старик не выдерживает, подходит к нам, разгребает листву: под ней действительно растет боровик.
Действительно, «грибы растут еще без спроса…»
АНУКА-ВОИН
Мне кажется, да и не мне одному, что мы – взрослые люди – такие серьезные, очерствевшие вдруг, навсегда забываем язык детей. Словно иностранцы заучили мы слова, даже говорить смогли, но понимать не научились. Лишь только в старости, наигравшись в свои взрослые скучные игры, отчего-то впадаем в детство…
… Оленька сидит за столом и рисует. Стол высокий, она маленькая, локти почти на уровне плеч, подбородком вот-вот уткнется в рисунок. Я оставляю чтение, ищу глазами, чтобы такое подложить на стул. Ничего не нахожу и заново беру газету. Погружаюсь в чтение.
Заходит тесть. Оленька оборачивается к нему и улыбается. Возникает контакт. Слова им не к чему, у них свой особый язык. Оба получают удовольствие от взаимных улыбок. Какие-то крохи перепадают и мне, заражаюсь общим весельем.
Старик указывает Оленьке подняться, сам садится на ее место, внучку сажает себе на колени. Проблема с высоким столом решена. Чувствую укол ревности и стыда.
– Что ты рисуешь? – Старик щурится, я несу ему очки. Оленька отвечает не сразу, продолжает рисовать. Но вдруг останавливается и вместе с дедом рассматривает рисунок, словно выполненный не ее рукой.
– Дед, это… – и тут полная восторга шепчет с широко раскрытыми глазами, – это Анука!
Дед качает головой:
– Что же это за зверь такой, и где он водится?
Девочка бьет несильно старика карандашом по носу:
– Это не зверь. Это такой мой солдатик!
Я оставляю газету, разбирает любопытство. Заметив мое внимание, дочка говорит еще тише:
– Это папка тебя так называет…
Покраснев от смущения, прячусь за газетой.
– А ну-ка, как он меня там называет? – дед спрашивает достаточно громко, чтобы я услышал. Оленька раздражается, дует на указательный палец – знак говорить тише. Тесть, будто опомнившись, кивает и закрывает рот ладонью. Дочка продолжает ябедничать:
– Он – кивок в мою сторону – тебя Анукой-солдатом называет.
Дед смеется, я не могу сдержаться тоже. Девочка обижается: наш взрослый юмор ей не понятен. Дед Игнат первым справляется со смехом:
– Что же это значит? Уж ни Анику-воина ли ты рисуешь?
Дочка сидит с открытым ртом, но нужных слов для объяснения не находит. Тогда она просто сует деду свой рисунок.
– Ну, дела. А что же я такой страшный получился?
Оленька смеется:
– Ты не страшный, это Анука такой.
– Вот оно что! Расскажи-ка по сути. Что да как?
Девочка грызет кончик карандаша. Замечаний ей делать не решаюсь, Оленька думает. Фантазия у нее отменная, нелогичная. Мне с ней не тягаться. Я завидую.
Отложив карандаш, Оленька, приняв какое-то внутреннее решение, начинает свою собственную сказку:
– Жил-был солдатик. – Смотрит на свой рисунок. – Он был… ну такой вот весь… – Не находит подходящего слова, машет листком.
– Несуразный? – подсказывает дед.
– Нет, он был суразный. Но еще храбрый. Он потом в принцессу влюбился.
Действительно, в настоящей любви без храбрости не обойтись. Старик сомневается:
– Так уж прям и влюбился?
– Ну конечно! – девочка знает слово любовь, но объяснить его значение не может. Мне и самому это не по силам. Оленька краснеет.