Читать онлайн Даль весенняя бесплатно

За окном золотая осень. 2003 г.

«В час моего рождения…»

В час моего рождения,

Лишь свет увидев, я

Воскликнул в изумлении:

«Дай руку, жизнь моя!»

С необычайной силой

Младенческую кровь

Во мне воспламенили

Надежда и любовь.

Передо мной открылись

Земля и небеса.

И я, как в Божью милость,

Поверил в чудеса.

В стремлении высоком,

С волненьем, не дыша,

Под материнским оком

Я сделал первый шаг.

И, словно в доброй сказке,

Лик солнца засиял.

С доверием и с ласкою

Господь мне лиру дал.

Надеждой окрыленный,

Живу в родном краю.

И до сих пор влюбленный

О Родине пою.

Пусть в синеве играя,

Дни юности моей

Мечтою улетают

На крыльях журавлей.

Но в горе и в веселье

С самозабвеньем я

Кричу, как в час рождения:

«Дай руку, жизнь моя!»

«Утреннее солнце…»

Утреннее солнце землю пригревает.

На лугу девчонка песню напевает.

Песню напевает, да еще какую –

Про большое счастье, про мечту большую.

Про житье привольное, чем я горд и рад.

И о том, как люди чудеса творят.

Про весну цветения, что волнует кровь.

И о том, как в космосе побывал Титов.

Много песен сложено о родной стране.

Петь о нашей Родине хочется и мне.

Утреннее солнце землю пригревает

Родимый край

В душе моей цветущий май.

Вернулся в отчий дом я снова.

Люблю тебя, родимый край,

Как Божий храм, как Божье слово.

Родимый край, я счастлив, рад

Увидеть вновь ветлу седую

У дома, старый палисад

И у калитки мать родную.

Что может быть еще милей?

Я у родительского крова.

Меня, как самого родного,

Встречает с песней соловей.

В груди своей любовь храня,

Я бормочу, от счастья светел:

«Родимый край, ты у меня

Единственный на свете».

Малая родина

«Ой ты, Родина – светоносная…»

Ой ты, Родина – светоносная.

Небо звездное, утро росное.

Ты – как музыка тихоструйная.

Как заря моя вечно юная.

О тебе одной только песнь пою

И люблю тебя, словно мать свою.

Ой ты, Родина – даль весенняя,

Земля Пушкина и Есенина.

Утро в деревне

Едва лишь солнце поутру

Озолотит листву деревьев,

Как просыпается деревня,

Мычанье слышится в хлеву.

Хозяйский слышен разговор.

А молодой горластый кочет

Мир потрясает что есть мочи,

Взлетев на новенький забор.

И все яснее звон и стук.

Калиткой где-то заскрипели.

А где-то нежно на свирели

Играет виртуоз-пастух.

Зарянка

Как мила собой ты, пташка божья!

Твои песни за душу берут.

Может быть, ты на зарю похожа,

Что тебя зарянкою зовут.

Может быть, чтоб голос твой послушать

К нам тебя прислала Божья Мать,

Чтоб очистить пеньем наши души

И вселить святую благодать?

Тихо бьется родничок хрустальный,

Капает с берез весенний сок.

А в округе нежный и печальный

Слышится зарянки голосок.

«Я трогаю сирени гроздья пышные…»

Я трогаю сирени гроздья пышные.

На них роса сверкает, как алмаз.

Таинственные звуки еле слышные

Ловлю, боясь нарушить утра час.

Гляжу вокруг: в краю моем родимом

Весны краса мне с детских лет близка.

Я нежно чувствую в соку зари малиновой

Приятной свежести дыханье лепестка.

Зарянки пенье жалобное слышится.

Небесная бледнеет синева.

Сирени куст от ветерка колышется.

От легких дум яснеет голова.

И все от этой кажущейся малости.

В благословенной этой тишине

От неизбывной боли и усталости

Природа-мать врачует душу мне.

И ранью утренней, и поздно вечерами я

Люблю бродить. И разве тут до сна?

О волшебство, о миг очарования,

Моя любовь и жизнь моя, весна!

«Ты свет мой, надежда, желанье…»

Ты свет мой, надежда, желанье.

Весь век повторять буду я:

Нигде без тебя нет житья мне,

Россия, Россия моя.

Пусть годы несутся, как вихри.

И веря в мечту и любя,

Боюсь я на время, на миг хоть

Представить себя без тебя.

Россия сияния синего,

Оранжевого огня,

Как пламя неугасимое,

Всегда ты в душе у меня.

Родина

Мне 30 лет. Года бегут, что реки.

Уж солнечный восход сменил зарю.

Друзья мои, отныне и навеки

Я свое сердце родине дарю.

Чувства переполнены восторгом.

Умолчать? О нет, не в силах я.

Как растет и крепнет с каждым годом

Родина любимая моя!

Родина. Какое это слово!

Сколько славы, силы сколько в нем!

И мечтает человек о новом

Счастье светлом, будущем своем.

Родина! Не мне ль тобой гордиться!

Вырастила ты таких сынов,

Что сегодня улетают птицей

Ввысь намного миль от облаков.

Знаю, нам доступно все на свете,

Многое покажем в этот век.

Верю я, что на любой планете

След оставит русский человек.

Он и на полях, и на заводах

Трудится не покладая рук –

И на благо своего народа

Человек, товарищ, брат и друг.

Родина – земля моя родная!

Не могу, чтоб не воспеть тебя.

Так расти и крепни, процветая,

Родина любимая моя.

«Шопена мелодия тихо звучала…»

Шопена мелодия тихо звучала.

Черемуха пышно повсюду цвела.

Средь тонких тростинок луна величаво

По озеру лебедем белым плыла.

Надеждой и верой, любовью и страстью

До края заполнилось сердце мое.

Я тронул луну, но попытка напрасна,

И понял – не взять мне ее.

Вот так и девчонка с доверчивым взглядом

И свежести нежной, и ласки полна.

Вот кажется близко, совсем уже рядом,

Но как недоступна она!

«Когда любовь приходит к людям…»

Когда любовь приходит к людям –

Преображается весь свет.

Им кажется, весна повсюду.

Жизнь вечная. И смерти нет.

Они не думают о хлебе.

Как будто бы живут в раю.

Счастливые глядят на небо

И видят там звезду свою.

«На улице весенний дождь идет…»

На улице весенний дождь идет,

На солнце его капельки искрятся.

И кажется, как будто он поет –

Земля и небо веселятся.

Майский вечер

Пришли мы с нею в сад,

Был теплый майский вечер.

Оранжевый закат

На озере расцвечен.

И ранняя звезда

С высот на нас глядела.

Я счастлив был тогда.

Кругом цвело и пело.

Сегодня я пришел

Один. Такой же вечер.

Но сад уже отцвел.

Как жаль, что май не вечен.

Июль

Ни облачка в дали лазури чистой.

И на земле ни вздоха-ветерка.

Пруд на лугу прозрачно-серебристый,

Как зеркало, блестит издалека.

Весь день марит – наверно, пред грозою.

Выделывая круто виражи,

Легко и резко, низко над землею,

С веселым свистом носятся стрижи.

«Сад дышит зноем…»

Сад дышит зноем. Коробятся листья.

Тиньканье слышно снующих синиц.

Ветви от яблок тяжелые виснут.

Яблоки крупные цвета зарниц,

Как обнаженные груди девиц.

Завороженный, гляжу, не дыша я,

Скоро, быть может, их кто-то сорвет

И с нетерпеньем к губам поднесет,

Сладкий, живительный сок предвкушая.

Ключ

Среди ложбин ликуя и резвясь,

Ключ-песенник, на солнце серебрясь,

Поет о том, как он в кромешной мгле

Мечтал о вольной жизни на земле,

Чтоб видеть солнце, неба синеву

И на лугах высокую траву,

Чтоб слышать птиц веселый пересвист

И как лепечет тальниковый лист.

Какую веру надо в жизнь иметь,

Чтоб так из-под земли бежать суметь.

Соловей и воробьи

Поутру искрятся нивы.

Солнце светит во всю мочь.

Чудных звуков переливы

Не стихают день и ночь.

Сколько страсти, вдохновенья

Соловью господь дает!

От такого песнопенья

У людей душа цветет.

Его трели вдаль несутся,

Словно вестники любви.

Только воробьи дерутся

Да купаются в пыли.

Их своя забота гложет –

Жизнь какую им вести.

И поэтому, быть может,

Им с певцом не по пути.

И поэтому мы знаем

С малых лет и до седин:

Воробьи летают стаей.

Соловей всегда один.

В лесу

Прекрасней места нет окрест,

Где можно от забот забыться.

И я пришел сегодня в лес,

Чтоб вновь природой насладиться.

Пришел я отдохнуть душой.

Кивают мне калина, верба.

И солнце с радостью большой

Шлет свой привет горячий с неба.

Мне чудится: здесь рай кругом.

На листьях искрятся росинки.

Ползет мурашка по травинке.

Пчела целуется с цветком.

С берез откапал сладкий сок.

Дубы стоят, как на параде.

А шаловливый ветерок

Седые волосы мне гладит.

А над полянкой мотылек

Летит в ребяческой отваге.

А там внизу, в сыром овраге,

Струится тихо ручеек.

И веря сердцу своему,

Сын всемогущего прогресса,

Я, вслушиваясь в тишину,

Хочу постигнуть тайны леса…

«При встрече шутят, смачно льстят…»

При встрече шутят, смачно льстят,

А за глаза хулят, злословят.

Во всех мирских грехах винят

И пакость новую готовят.

Познавши скуку одиночества,

Познавши подлость, горечь бед,

Теперь мне одного лишь хочется –

Приставить к сердцу пистолет.

«Мне скоро уходить со свету…»

Мне скоро уходить со свету

Навеки в глушь и темноту.

Хоть умирать желанья нету,

Но жить совсем невмоготу.

Для Вас же сказочно, красиво,

Как прежде золотятся дни.

На каждой яблоне и сливе

Горят весенние огни.

«И жизни нет, коль нет любви…»

И жизни нет, коль нет любви.

На этот мир гляжу устало.

Когда-то пели соловьи,

Сирень вовсю благоухала.

Я любовался в майский день

Ее красой и слушал трели,

Но отцвела моя сирень

И соловьи мои отпели.

Не остановишь жизни бег,

Ее извечной карусели.

Кому-то – цвет, кому-то – снег.

И вместо птиц поют метели.

«Тихая, вечерняя, розовая мгла…»

Тихая, вечерняя, розовая мгла

Речку, луг окутала, на село легла.

И повсюду, кажется, нету ни души.

Вслушаешься – шепчутся мирно камыши.

Далеко разносится грустный хор девчат.

Перепелки сонные «Спать пора» кричат.

В тихом свете месяца я тропой иду,

Серебристо светятся яблоки в саду.

На лугу виднеются белые цветы,

А вдоль речки тянутся тальника кусты.

Сторона родимая, край ты мой родной!

Ты в душе останешься навсегда со мной.

«Соловьиный посвист льется звонко…»

Соловьиный посвист льется звонко.

Вишни цвет срывает ветерок.

С чем тебя сравнить, моя девчонка,

На какой похожа ты цветок?

На фиалку, розу иль ромашку?

(В памяти названья ворошу.)

Я, по-русски, душу нараспашку,

Руку дружбы дать тебе спешу.

«Я объехал всю планету…»

Я объехал всю планету.

Я тебя ищу по свету

Вот уж сколько лет.

И терзаюсь, и тоскую,

Все зову тебя, родную,

А тебя все нет.

Может быть, ты мне приснилась!

Отзовись же, сделай милость.

Брежу я тобой.

И терзаюсь, и тоскую,

И зову тебя, родную,

Каждою весной.

Снова лед на речке тает.

Снова вишня расцветает.

Только где опять,

И терзаясь, и тоскуя,

Дорогую и родную

Мне тебя искать?

Бессонница

С вечера я лег в свою постель,

Но не спится. Думы донимают.

За окном всю ночь визжит метель.

Кажется, что реквием играют.

Без конца визжит седая мгла.

И под этот реквием, кто знает,

Может, плачет под окном ветла,

Может, домовой в трубе рыдает.

Но я знаю, что в такой глуши

Никуда мне от себя не деться –

Это стоны собственной души,

Это вопли собственного сердца.

Цепочка четверостиший

«Он висит у неба на краю…»

Он висит у неба на краю,

Будто подготовленный отсечь

Голову повинную мою,

Золотой луны дамоклов меч.

«Я шар земной раз десять обойду…»

Я шар земной раз десять обойду,

И если я любимой не найду,

То залечу под облака, как птица,

И упаду, чтоб вдребезги разбиться.

«Соловей в самозабвенье…»

Соловей в самозабвенье.

Слушая, как он поет,

Даже месяц в изумленье

До ушей разинул рот.

«Забрезжило сияньем новым утро…»

Забрезжило сияньем новым утро,

Восход над горизонтом луч зажег.

Переливается в росинках перламутровых

Нетронутой травы зеленый шелк.

«Когда любовь из сердца схлынет…»

Когда любовь из сердца схлынет,

Жизнь потеряет интерес.

Вот почему живу я ныне

И потому несу свой крест.

«По зеленым полям и лугам…»

По зеленым полям и лугам,

По прозрачным озерам, прудам

От зари разливается свет,

Как в душе моей юности след.

В отделе

Три подружки, три болтушки

Целый день сидят, как клушки.

Каждый день они без дела,

Нет им дела до отдела.

«В российской деревне я вырос…»

В российской деревне я вырос.

С ней связана жизнь моя вся.

И как бы она не сложилась,

Я счастлив, что здесь родился.

«Бездорожье. Что за канитель…»

В XIX веке на месте теперешних Дубенок находилась всего лишь небольшая деревушка Александровка. И теперь грунтовую дорогу, идущую от Дубенок до деревни Новопокровское, старожилы называют «александровской». По этой дороге раньше мы ходили работать на Мызу. В ненастье там была непролазная грязь. Зимой снегу надувало выше колена.

Бездорожье. Что за канитель!

Не видать ни зги – все в белом дыме.

Словно ведьма, злющая метель

Больно хлещет космами седыми.

Бездорожье. Хуже нет зимой.

Всех и вся с горячностью ругая,

Я по снежной целине шагаю

Мимо леса по полям домой.

И меня сильней все гложет зуд.

В дом, в тепло – желание безмерно.

Приготовив ужин, ждут-пождут

С дочкою жена меня, наверно.

Через час добрался до села.

Здесь сугробы, словно скирды в поле.

Кажется, уж силы нету боле,

Но душа веселость обрела.

После вьюги дома, как в раю.

Не успев жену обнять за плечи,

Оглянулся. Ба! Не узнаю:

Теща улыбается мне с печи.

Март

Март по лесу шажочками робкими

В ласке солнца несет нам весну.

Слышно, падает крупными хлопьями

Снег подталый с ветвей под сосну.

Снова веет теплом над сторонкою.

День прибавился. Заголубел.

И синец свою песню негромкую

Удивительно нежно запел.

Скоро лес переполнится звуками.

Рад я видеть лесную красу.

Только кто так по дереву стукает?

Эта птица торопит весну.

«Далекое, родное детство…»

Далекое, родное детство

Я видел будто бы во сне.

Как исцелительное средство,

Молитвы мать твердила мне.

И, чтобы в доме было счастье

И не одолевала грусть,

Я стал с прилежностью стараться

Заучивать их наизусть.

И в будни, в праздник ли чудесный,

Всегда молюсь с любовью я,

Не отвергал бы Царь Небесный

Раба заблудшего меня.

«Утро просыпается с колокольным звоном…»

Утро просыпается с колокольным звоном.

Хор пернатых слышится на лугу зеленом.

Далеко разносятся птичьи голоса.

И лежит нетронутой на траве роса.

Речка неторопкая что-то ворожит.

Над густой осокою луговка кружит.

Солнце поднимается в вышину небес.

В утреннем сиянии словно замер лес.

На земле и на небе Божья благодать.

Осенив крестом себя, вышла в сени мать.

И с утра, как водится на святой Руси,

Тихо шепчет старая: «Господи, спаси».

«Видно, жизнь уж сама так занятна…»

Видно, жизнь уж сама так занятна,

Когда бед осыпался град,

Мне всегда снисходительно, внятно

Говорили: «Ты сам виноват».

Для меня это были уроки

На мирской и житейский лад.

Терпеливо сносил упреки,

Что поделаешь: «Сам виноват».

А пришла мне пора веселиться,

Руки тянут и сват, и брат.

Я же тотчас спешу объясниться:

«Извините, я сам виноват».

«Как ни старайся молодиться…»

Как ни старайся молодиться,

А молодость прошла навек.

Не потому ль так часто снится

На черном поле белый снег?

Не потому ль в зеленой чаще,

В чужом заброшенном краю

Я стал прислушиваться чаще

К кукушке, а не к соловью?

«Ты думаешь в часы досуга…»

Ты думаешь в часы досуга,

Что в жизни я не преуспел.

Не унывай, моя подруга.

Еще не все я песни спел.

А если кто-то рядом злится

И для меня готовит месть –

Еще в моей пороховнице,

Как говорится, порох есть.

Нательный крест

На жизнь свою смотрю я строго.

Мне очень дорог вольный свет.

Я твердо верю, что без Бога

Ни истины, ни жизни нет.

И как христианин отчизны

Я этой верою дышу,

Всегда распятие ношу,

Как символ истины и жизни.

Храни меня мой крест нательный.

Храни и дома, и в пути,

Чтоб в ясный день и в день метельный

Я смог все трудности снести.

Прошу, избавь меня от злата.

Спаси от бед, болезней, смут,

От всех ханжей и супостатов

И притаившихся иуд.

Пусть мимо пронесутся тучи,

Не станет воронье кружить.

И я смогу благополучно

До светлой старости дожить.

А кто проявит вдруг при встрече

Ко мне духовный интерес,

Тому я искренне отвечу:

«Меня хранит нательный крест».

«Без стихов всегда я, как без хлеба…»

Без стихов всегда я, как без хлеба.

Не сменю их на любой уют.

Мне стихи, что звездочету небо,

Никогда покоя не дают.

А пошлешь публиковать в газету –

Там их прорва – этой чепухи.

Вот как достается хлеб поэту,

Вот что значит сочинять стихи.

Муза

Я музой, как жизнью своей, дорожу.

Но, видит Господь, не всегда мне до музы.

Я, впрягшись в двуколку свою, развожу

Весь день седоков и тяжелые грузы.

Я раб, я, как лошадь, везу и везу.

А время торопит меня, подгоняет

И рот удилами мне в кровь раздирает.

Я их от обиды и злости грызу.

Просвета не вижу ни ночью, ни днем.

Наверно, до смерти не будет отбоя.

И муза, смирившись с моею судьбою,

Живет, как затворница, в сердце моем.

«Светило солнце…»

Светило солнце. Теплым ветром дуло.

В округе заливались соловьи.

Хоть юность уж давным-давно мелькнула,

Я рвал цветы и думал о любви.

Я думал, что еще чего-то стою,

Коль в сердце снова вспыхивает жар.

Но ворон, пролетая надо мною,

Со злой насмешкой крикнул мне:

«Ты ста-а-р-р».

Август

Ночь небо в звезды нарядила,

Заполнив все вокруг прохладой.

Ажурный месяц, как кадило,

Струил по речке синий ладан.

На берегу ветла склонилась,

Как четки лист перебирая,

Как будто Господу молилась,

В молчанье тихом пребывая.

Над лесом зорька занималась…

Я удивленными глазами

Смотрел вокруг и мне казалось:

На всенощной я в Божьем храме.

Этюд

О, зимнее раздолье!

Мороз, ни ветерка…

В снегу луга и поле.

Льдом стянута река.

На голубом просторе

Коней рысистый бег.

Сиреневые зори,

Черемуховый снег.

Поэтессе Ирине Краевой

Да, эта поэтесса хороша.

Для истинных читателей отрада.

Вот у кого открытая душа,

Вот у кого добру учиться надо.

Ее стихи – родник в полдневный зной.

Все люди для нее – как сестры, братья.

Она, как на лугу цветок весной,

Глядит на мир, раскрыв свои объятья.

Она родимой стороны певец.

Ее любовь и свет – родное Кстово.

В минуту трудную для всех людских сердец

Всю жизнь свою она отдать готова.

«Недавно вроде цвел вишневый сад…»

Недавно вроде цвел вишневый сад,

Сегодня в нем уже листва желтеет.

Да, времечко не повернуть назад.

Тот счастлив, кто им дорожить умеет.

А я им никогда не дорожил.

Мне все казалось, жить я буду вечно.

Работал, и гулял, и пил, конечно,

И ни о чем буквально не тужил.

Мне утренняя нравилась заря,

Но день прошел. Закат уже пылает.

И времени я столько потерял,

Что мне его теперь уж не хватает.

Расулу Гамзатову

Расул, я повторяю неустанно,

Певец кавказских гор и солнечных полей,

Что Вы не только гордость Дагестана,

Но всей России – Родины моей.

Вас зная лишь по книгам да газетам,

Мне хочется увидеть Вас, старик.

Я не поэт. Мне до поэта – где там,

Хотя в душе моей стихов живой родник.

Мне хочется увидеть Вас, услышать.

Черты лица запомнить навсегда.

Ведь Ваш полет орла любого выше,

Вы – словно в небе яркая звезда.

Пусть годы пролетают вольной птицей,

И пусть со временем в глазах померкнет свет –

Земле цвести, а поколеньям длиться.

В сердцах людей века Вам жить, поэт.

Царице неба и земли

Я у тебя просил прощенья,

Просил спасенья от грехов,

Дать мне в печалях утешенья

И защитить от всех врагов.

Мне самому ни с чем не справиться,

И я просил твоей любви,

Пренепорочная наставница –

Царица неба и земли.

Я раб твой, ничего не стою,

Но все ж меня коснулась ты.

Пусть был лишь миг передо мною

Твой лик пресветлой чистоты.

Теперь я счастлив. С новой силой

В моей душе, в моей крови

Горит огонь неугасимый

Твоей божественной любви.

Галине Молостовой

Ты жемчужинка моя

Нежная и милая.

На всем свете у меня

Самая любимая.

Пусть хоть ты не смелая

И порою грустная,

Ты, как вишня спелая,

Сладкая и вкусная.

«Пусть не совсем богатый твой наряд…»

Пусть не совсем богатый твой наряд,

Ты для меня и так бесценный клад.

Синь наших майских ласковых ночей

Мне не заменит свет твоих очей.

Ты словно роза красная весной,

Навеки очарован я тобой.

И никому, хочу тебе сказать,

Любовь мою к тебе не разорвать.

Пускай для нас умолкнут соловьи

И побелеют волосы твои.

Зимой суровой не щадит мороз

Ни красоты, ни аромата роз.

И если вдруг мы превратимся в прах,

То я тебя успел воспеть в стихах.

И я «спасибо» говорю судьбе,

Что счастье и любовь нашел в тебе.

«Да. Человеку надо малость…»

Да. Человеку надо малость,

Чтоб вызвать к жизни интерес.

Когда берет меня усталость,

Иду я в лес.

И мне приходится дивиться,

Когда я всякий раз стою

И слушаю. Повсюду птицы

Поют, как ангелы в раю.

Лесная музыка слышна

И птичек дивные напевы.

И в небе вовсе не луна

Видна, а лик Пречистой Девы.

И, стоя на лесной дороге

С глубокой думой, глядя ввысь,

Шепчу я благодарность Богу,

Что так прекрасна наша жизнь.

«День, ясным солнцем залитой…»

День, ясным солнцем залитой,

Покой подарит нам.

И мы в зеленый лес с тобой

Зайдем, как в Божий храм.

Я там признаюсь без прикрас

Тебе в любви своей.

И тут же повенчает нас

Веселый соловей.

Судьба нас волею небес

Соединит навек.

Мы оба понесем свой крест

И в зной, и в дождь, и в снег.

И выйдем на цветущий луг,

Где музыка звучит.

Но если так случится вдруг,

Судьба нас разлучит,

Я все равно к тебе приду

Наперекор судьбе.

Как яблоко, сорву звезду

И подарю тебе.

«Опять вечернею порою…»

Опять вечернею порою

Я жду тебя, стою, как тень.

Но ты проходишь стороною,

И, как назло, цветет сирень.

Какая горькая досада –

Из-за тебя лишился сна!

Но ты любви моей не рада,

Давно в другого влюблена.

И, словно снег весенний, таешь,

Привет не шлет любимый твой.

А я мечтаю, все мечтаю,

Как мне бы встретиться с тобой.

Мечтаю днями и ночами.

Но, видно, надо так судьбе –

Ты о другом полна печали,

А я мечтаю о тебе.

«Пусть вспоминаются мне снова…»

Пусть вспоминаются мне снова

Те зря потраченные дни

И та записочка в три слова:

«Люблю другого, извини».

Теперь весну сменило лето,

И отцвела давно сирень.

Но также кружится планета.

По-прежнему проходит день:

Работа до седьмого пота

И ты. Одной тобой дышу.

Чудно. Тебя целует кто-то,

А я стихи тебе пишу.

Сон

Мне снится: то кричу я криком,

То напрягусь и не дышу.

Как будто я в ущелье диком

Над краем пропасти вишу.

И страшно так, аж дыбом волос.

И не души, а скоро ночь.

Кричу, кричу, но хрипнет голос.

Зову, но некому помочь.

Ужели здесь моя могила?

Течет холодный пот с лица.

Последние теряю силы.

И нету этому конца.

«Бродяга умер у вокзала…»

Бродяга умер у вокзала,

А бабка старая ревет.

– Что голосишь?

Она сказала:

«Нас всех

Такая участь ждет!»

И то ли внука, то ли сына

Упоминала без конца,

Пока в попутную машину

Не погрузили мертвеца.

Она кого-то все ругала

И долго плакала в тоске.

Потом неспешно пошагала

С пустой кошелкой на руке.

«Как не любить осеннюю красу…»

Как не любить осеннюю красу,

Когда ручей с холодным звоном льется,

Да изредка печальный раздается

Синицы звень в задумчивом лесу?

Как не любить осеннюю красу,

Когда листва оранжевого цвета

И светлой паутинкой бабье лето

Среди ветвей искрится на весу!

1994

Жизнь наша в корне изменилась вдруг,

Уплыли те денечки золотые.

Я раньше отдыхать летал на юг.

Теперь там отдыхают лишь «крутые».

От «демократов» ветерок подул.

Отняли все, что было у народа.

Ни на минуту нынче не заснул.

Хоть, слава Богу, есть у нас природа.

Росой обрызгал утренний рассвет

Лип и рябин зеленые одежды.

И я увидел нежный, чистый свет,

И в сердце поселился дух надежды.

Вдали заря цветной рекой лилась.

Пруд отражал сиреневые краски.

И солнце выплыло. И начало, смеясь,

Раздаривать цветам и травам ласки.

Ручей журчал, чтоб жажду утолить.

Среди акаций птицы напевали.

Коль красота жива, есть смысл и жить.

Не все мы, значит, в жизни потеряли.

«Однажды наш колхоз купил…»

Однажды наш колхоз купил

Кобылу молодую.

Я ей в денник овса носил,

Лелеял, как родную.

Хоть было много лошадей

(И я в них разбирался),

Но каждый раз лишь я на ней

В свободный час катался.

В груди моей под птичий гам

От счастья сердце пело.

Я по задворкам и лугам

Летал – в ушах свистело.

Нет, это был не героизм,

Не показная смелость.

Мы строили социализм

И жили, как хотелось.

И солнце с неба, между тем,

Светило нам неплохо.

Но, видно, нравилась не всем

Советская эпоха.

Настал момент – социализм

Ненужным оказался.

В страну вступил капитализм,

И наш колхоз распался.

И корму негде стало брать.

Пришлось, почти что даром,

Кобылу милую продать

На колбасу татарам.

Как много всяческих потерь

Бывает в этом мире…

Не покататься мне теперь

На молодой кобыле.

«Жизнь – это, брат, такая кутерьма…»

Жизнь – это, брат,

Такая кутерьма:

Друзей так мало,

Врагов же тьма.

За каждый миг ее

Дерутся, а не ропщут.

Сил хватит – будешь жить.

Не выдержишь – затопчут.

Тут надо малость

Приложить ума.

Подальше привыкай

Держаться от дерьма.

Смерть льва

Он раньше был властным, всесильным,

как Бог.

Вся тварь перед ним трепетала.

Но время пришло – одряхлел он и слег,

Не в силах дышать даже стало.

Последний закат в его жизни алел.

Смертельно больной и усталый,

Он с горькой слезой обреченно глядел,

Как ждут его смерти шакалы.

Они притаились… В природе порой

Случается так необычно:

Когда-то для них он был страшной грозой,

Теперь станет легкой добычей.

«Я перед сном, ложась в постель, молюсь…»

Я перед сном, ложась в постель, молюсь.

Что нагрешил, все замолить пытаюсь.

Я с каждым днем, как с жизнью, расстаюсь,

А утром будто заново рождаюсь.

На сердце ни тревоги, ни забот.

Гляжу – не нагляжусь на эту землю.

И пенье птиц, и розовый восход,

Как Божий дар, восторженно приемлю.

«Судьба не раз меня трепала…»

Судьба не раз меня трепала.

А я все жив. Притом влюблен.

Я, очевидно, из металла

На этот свет произведен.

И пусть хоть близок жизни вечер,

Мои цветы не отцвели.

Лишь с каждым годом только крепче

В моей душе вино любви.

«По округе слыл я забиякой…»

По округе слыл я забиякой.

Горечь ту переживала мать.

Кем-нибудь устраивалась драка,

Бабы говорили: «Он опять.

Он опять, а как же тут иначе.

Песни матерщинные поет.

Всей деревне задает задачи,

Никому покоя не дает».

Край родимый, милая сторонка,

Не гаси в душе моей огонь.

В этот час заливисто и звонко

Заиграла русская гармонь.

А на утро вновь худые вести.

Мать на этот раз, собрав родню,

Мне сказала: «Подбирай невесту,

Непременно осенью женю».

Вот и осень. Свадьба. Гости сели.

Я невесты ощутил ладонь.

За окошком ветлы зашумели,

И навзрыд заплакала гармонь.

«Отбил, как в пляске, дробью вешний гром…»

Отбил, как в пляске, дробью вешний гром.

Гроза прошла. Летят пернатых стаи.

Блестя на солнце ярким серебром,

Синеют лужи, небо отражая.

Цветут сады. Кругом белым-бело.

Порхают мотыльки со стебелька на стебель.

Любой живой душе сейчас тепло,

Просторно и светло, и на земле, и в небе.

Четверостишия

«Тех, кто за правду, – держат на учете…»

Тех, кто за правду, – держат на учете.

Известен всем печальный их конец.

У нас не честный труженик в почете,

А, как обычно, подхалим и льстец.

«Лишь в правде свет…»

Лишь в правде свет,

Лишь с ней нам жить века.

Пускай она порою и горька,

Я буду про нее писать, пока

Не выронит перо моя рука.

«Словно алмаз, светит ярким огнем…»

Словно алмаз, светит ярким огнем,

Коль отражается солнышко в нем.

Издали греет надежды тепло –

Ближе подходишь – стекло.

«Восходит солнце. Чуть прохладой веет…»

Восходит солнце. Чуть прохладой веет.

Стрижи стремглав несутся над водой.

Травой искристой берег зеленеет,

И пруд струится дымкой голубой.

«Покой потерял я и сны…»

Покой потерял я и сны.

Журчат ручейки, звеня.

Глаза голубые весны

Заворожили меня.

«На диво знакомым, на ужас родным…»

На диво знакомым, на ужас родным

Друг в друга влюбиться сумели.

Встречаемся редко – по выходным,

И встречи нам кажутся мигом одним,

Но вечностью длятся недели.

«Ручьи отзвенели. Апрелю конец…»

Ручьи отзвенели. Апрелю конец.

Глядят с любопытством из почек листочки.

В саду распевает веселый скворец,

На поле виднеются борозды-строчки.

«Что прошло, теперь не воротится…»

Что прошло, теперь не воротится,

Было многое – не таю.

Вспомню прошлое – плакать хочется.

Ой, как жалко юность мою.

Море

С утра на море солнца лик

Могучие целует волны.

И в ослепительный тот миг

Я, радости и счастья полный,

Смотрю на них во все глаза.

Вдали – седая дымка тает,

А утренняя бирюза

Огнем божественным играет.

Я море с детства полюбил.

С его капризами смиряюсь.

И, чтобы охладить свой пыл,

В пучину грозную бросаюсь.

И на волне, как на коне,

Весь предаюсь ее порыву

И, чтобы не сорваться мне,

Держусь за огненную гриву.

«Улыбаясь, радуются люди…»

Улыбаясь, радуются люди,

Словно выпив зелена вина,

Потому что зацвело повсюду,

Потому что вновь пришла весна.

Снова в Пасху солнце заиграло.

После гроз синеет свод небес.

Все в округе сразу засияло,

Вновь зазеленел и ожил лес.

Не стихают дятлов перестуки,

Слышится еще грачиный грай.

Сколько красок, запахов и звуков

Нам приносит светлый месяц май!

Он благоухает повсеместно

Под лихие трели соловья.

Снова нарядилась, как невеста,

Белая черемуха моя.

С неба песня жаворонка льется,

Ему вторит родничок лесной.

Мы поэты от земли и солнца,

Стих свой пишем сердцем и душой.

«Однажды утром по росе…»

Однажды утром по росе

Бродил я с думой неизменной:

«Мы в этом мире тленны все –

Зато поэзия нетленна».

Но как раскрыть мне тайну строк,

Взамен принять какие муки,

Чтоб наконец постичь я смог

Их заколдованные звуки.

Внимают им и зряч, и слеп.

Они и в будущем, и ныне,

Как голодающему хлеб,

Как путнику родник в пустыне.

О, мать поэзия, она –

Весны бушующие реки.

И в ней такая глубина,

Что не достать мне дна вовеки.

«Из глубины веков, издалека…»

Из глубины веков, издалека

Течет она – поэзии река.

Я знаю, к ней дорога нелегка,

Жизнь проживешь –

Покажется – века.

А в сущности

Всего какой-то миг.

Скажи, мой стих,

Мой крохотный родник,

Сумеешь ли,

Беспомощный такой,

Ты слиться с той

Великою рекой?

Россия

Россия – цвет яблонь весенних,

Синь нежно цветущего льна.

Веселый рязанец Есенин

И звездный Гагарин она.

Россия, воспринял я с болью

Тревожное наше житье,

Но с давнею чистой любовью

Вместилась ты в сердце мое.

Мне дороги с колыбели

Родные просторы твои.

Зимою здесь свищут метели,

Весною поют соловьи.

За речкою безымянной,

Где луг неземной красоты,

Вдыхал я твой воздух духмяный

И рвал для любимой цветы.

Ты жить под своею звездою

Стремишься, со всеми любя,

Считаешься в мире святою,

Но сколько врагов у тебя!

Они тебя рвали на части –

Народ твой все вынести смог.

Россия, дай Бог тебе счастья!

Россия, храни тебя Бог!

Женщинам-ветеранам в честь праздника 8 марта

Ваш идеал – за честь страны бороться,

За укрепленье уз своей семьи.

О, женщины – мои землепроходцы,

О, труженицы славные мои.

Где стойкости могли вы научиться

И с верою в грядущее смотреть?

С врагом остервенелым насмерть биться

Во имя жизни, презирая смерть.

Чтоб жизнь была богаче и светлее,

Везде вы были первыми всегда.

Трудились, сил последних не жалея,

Когда был холод, голод и нужда.

Войны разруха, боль утрат. И это

Вы все, буквально все превозмогли.

О, спутницы Любви, Добра и Света!

От всех мужчин поклон вам до земли!

Землянка

(пародия на одноименное стихотворение Игоря Чурдалева)

Да, мерзли не мы, голодали не мы.

И пулями мы не задеты.

Не видели плена, спаслись от тюрьмы,

И нас миновали наветы.

Не мы подрывались на минных полях,

Не знали мы хвори и беды.

Не мы, изможденные в концлагерях,

Своей дожидались победы.

Да, сытно едим мы и сладко мы пьем.

Ученые стали, речисты.

«Землянка» не в моде, про «Айсберг» поем.

Танцуем не вальсы, а твисты.

Теперь все идет на потребу, для масс,

Живущих свободно, красиво.

И песня «Землянка», она не про нас.

«Все правильно, все справедливо».

И смею ли в этом кого-то корить,

Коль сам я с фашистом не бился,

Пешком лишь под стол мог тогда я ходить,

А кто-то еще не родился.

Но тех, кто с последней гранатой у ржи

Шел на смерть, бросаясь под танки,

Мы помнить обязаны всю свою жизнь

И петь о солдатской землянке.

Приветствую тебя, мое родное Кстово

Приветствую тебя, мое родное Кстово!

Твоим размахом восхищаюсь я.

Сегодня мне пришлось тебя увидеть снова

В разгаре полном трудового дня.

Я вижу снова башенные краны,

Рабочих вижу слаженный настрой.

Они своей заботой непрестанной

Преображают город свой родной.

Чуть слышно где-то музыка играет.

Над городом синеет плат небес.

В аллеях дети с мамами гуляют.

Для них прекрасней нету здешних мест.

Куда бы ни пошел я и повсюду,

Достойные почтенья и любви,

Встречаются знакомые мне люди –

Заслуженные земляки мои:

Писатели, рабочие, артисты,

Чиновники, врачи, учителя,

Боксеры, шахматисты и самбисты –

Их воспитала кстовская земля.

А в праздник в честь Победы нашей славной,

С любовью к жизни, к солнечному дню,

Идут с цветами наши ветераны

На площадь Мира к вечному огню.

Чисты в сердцах их радости земные.

И в памяти романтика жива.

Встречают здесь их ели молодые

И шелковая стелется трава.

Я в жизни своей тайны не нарушу.

Есть множество в России городов,

Но ты один мою волнуешь душу –

Я буду век хранить к тебе любовь.

А.З.

Он фантазер, волшебник и поэт.

Поверив горячо в любовь, как в Бога,

Он шел во тьме тернистою дорогой,

Но муза его вывела на свет.

Он полон сил, восторга и мечты.

Любовь его, как сказочная птица

Божественной нетленной красоты,

К высотам ослепительным стремится.

Россия для него – родная мать.

Давно прошел он и моря, и сушу.

Но чтоб стихотворенье написать,

Он с кровью выворачивает душу.

Немало чудаков у нас в стране,

Но он, как говорят, дошел до точки.

Не только днем, и по ночам во сне

Лирические складывает строчки.

Ни с чьей его не спутаешь строку.

Я с разными поэтами общаюсь.

Видал великих на своем веку,

Но вот такими, право, восхищаюсь.

Они по гроб верны своей мечте.

И муза им дороже всех на свете.

Такие умирают в нищете,

А признают их только после смерти.

«Когда весело мне или грустно…»

Когда весело мне или грустно,

Каждый день, лишь забрезжит рассвет,

Я вверяю стихам свои чувства,

И лучится в них солнечный свет.

Полны тайной любви и привета,

Из души моей рвутся слова,

Точно летом к желанному свету

Сквозь асфальт молодая трава.

«Пустынные речные берега…»

Пустынные речные берега.

В прохладной мгле ухабины и кочки.

Еще в лесу не все сошли снега,

А на деревьях набухают почки.

Вдали мелькнул последний солнца луч,

И умерли пугающие тени.

И в неподвижном сумерке ни туч,

Ни вздоха ветерка, ни птичьих пений.

Такая тишь и благодать кругом!

Мерцают звезды на небе пологом.

Еще раз убеждаешь себя в том,

Что этот мир для счастья создан Богом.

И он во мне вовеки не умрет.

И не могу я наглядеться вволю,

Как месяц чуть качается, плывет

По небу, словно лодочка по морю.

А утром на работу выхожу,

Заря горит в полнеба, как жар-птица.

На это чудо только погляжу –

Рука невольно тянется креститься.

И если загорланят петухи

Или над полем птицы закружатся,

Я тороплюсь записывать стихи,

Пока они на душу мне ложатся.

«Любишь? Люби…»

Любишь? Люби. Только снова

Я повторяю, что пью.

Если полюбишь другого,

Морду тебе разобью.

Мне наплевать, что я сельский,

Ты же из города. Что ж!

Что же ты в пункт милицейский,

Слезы глотая, идешь?

Это всего лишь цветочки.

Я говорю от души.

Сказано. Сделано. Точка.

Там хоть в Верховный пиши.

И не ругай меня, кроха,

Что я невежда и груб.

Может, воспитан я плохо,

Но уж зато однолюб.

«На дворе январь…»

На дворе январь. Морозом

Все сковало утром ранним.

Даже месяц в небе звездном

Изогнулся в рог бараний.

В инее дома-палаты.

И в такой мороз жестокий

Все торопятся куда-то,

Раскраснелись нос и щеки.

Где вода была – там лед.

От дыханья пар идет.

В небе зорька увядает.

На узорах в окнах синих

Скоро солнце засверкает

И засеребрится иней.

С удивленьем смотрят ели,

Устремив вершины ввысь.

Небеса заледенели,

Но кипит земная жизнь.

«Давно ли утихли метели…»

Давно ли утихли метели

И ели встряхнулись от сна?

А нынче грачи прилетели,

Вовсю верховодит весна.

И вижу я, как под оконцем

Из лужи воробушек пьет.

А парень, сощурясь от солнца,

В совхоз на работу идет.

Лелея надежды живые,

С любовью глядит его мать,

Как парень сегодня впервые

На тракторе выйдет пахать.

Грачи устремятся вдогонку

Кудрявой его борозде.

Под вечер заедет на кромку,

Своей улыбаясь звезде.

Май

Под высокой радугой-дугою

Мчится май, бутонами звеня.

О весна, цветенье дорогое,

Подожди, не покидай меня.

Дай мне вешней свежестью упиться,

Соловья послушать поутру.

Посмотреть в саду, как будут виться

Лепестки черемух на ветру.

На рассвете дай к груди планеты

Безмятежно голову склонить

И с цветов росинки-самоцветы

Собирать ладонями и пить.

Пусть пропахнут губы мои мятой.

Дай, весна, мне ту живую нить,

Чтобы полюбившую когда-то

Я не смог вовеки разлюбить.

А в душе тревога и усталость.

Где она теперь, былая страсть.

Только бы врагам моим на радость

Не споткнуться мне и не упасть.

Целиной неезженою бойко,

С жаждою мгновенья торопя,

Жизнь моя, как взмыленная тройка,

Мчится вихрем, бешено храпя.

Заря

Нет ни удержу ей, ни уема!

Абрикосовым соком горя,

Разлилась по всему окоему

Без конца и без края заря.

Я ее никогда не забуду.

Золотую ее красу.

Мне, как ярому жизнелюбу,

Так и хочется выпить всю.

Березка

На берегу, среди цветов неброских,

Где в ряд стоят дубки-холостяки,

Стоит она, капризница-березка,

Собой любуясь в зеркале реки.

Присмотришься – совсем еще ребенок,

Игривая, беспечная, и ей

Дыханьем теплым ветер, как гребенкой,

Причесывает шелк густых кудрей.

А в поздний час, когда крылом жар-птицы

Взмахнет закат, украсив небосвод,

Кругом все спит, лишь ей одной не спится –

Она грустит и все чего-то ждет.

Рябина

В саду от дома недалеко,

Где от цветов в глазах рябит,

Всегда скромна и одинока,

Рябина тонкая стоит.

И вот однажды, что с ней стало:

Когда уж выпали снега,

Внезапно на нее напала

Шальная, пьяная пурга.

Ее ломали злые вихри,

Трясли, как дикое зверье.

А поутру, когда все стихло,

Больную бросили ее.

Заря зажгла свои рубины,

Но век забыть я не смогу,

Как у измученной рябины

Краснели пятна на снегу.

«За голубой оградой…»

За голубой оградой

В кустах притих и лег

Сиреневой прохладой

Весенний ветерок.

Запахла сладкой брагой

Зеленая трава.

Вступает твердым шагом

Весна в свои права.

И солнышком румяным

Украшен яблонь цвет.

И я, от счастья пьяный,

Пью утренний рассвет.

«По цветам, травинкам…»

По цветам, травинкам,

По лесным тропинкам

Ходит каждый вечер

На гулянье ветер.

Молодо резвится,

Вьется возле ели.

Видно, он влюбиться

Смог на самом деле.

Он давно с ней ладит –

Что ему забота!

То ее погладит,

То шепнёт ей что-то.

То играть возьмется,

Балагур, в горелки…

И краснеет солнце

За его проделки.

Девичий сказ

Как-то в рощу раз я весенним днем

Погулять пошла одинешенька.

Словно маленькой, наказала мать,

Чтоб не сбилась я с путь-дороженьки.

Чтоб не сбилась я, не пропала бы,

Не осталась там на ночь темную.

Только, помнится, засмеялась я

В ответ матери: «Что ты, милый свет,

Что ты, матушка, – говорила я, –

Я уж взрослая, мне семнадцать лет».

Долго по лесу я цветы рвала.

Соловей все пел, а я слушала.

Шла и слушала я соловушку,

И забыла я совет матушки.

Вдруг опомнилась. «Где я, Боже мой!» –

Вслух воскликнула в огорчении.

Охватил испуг. Затуманилась.

Только что это – не виденье ли?

Как во сне-раю, очи-жгучий свет,

Предо мной вдруг встал добрый молодец.

И сказал он мне, соловьем пропел:

«Зря печалишься, не заблудишься».

Улыбался сам и смотрел в глаза,

Головой тряхнул кучерявою.

Тут пропал испуг, оживилась я.

Сердце билось же пуще прежнего.

Голос – чист ручей… Помню, стала я

От его речей полупьяная.

Горячей огня – взор-симпатия,

И привлек меня он в объятия.

Наши мед-уста тут слились вконец

В жарком пламене молодых сердец.

Вплоть до вечера мы гуляли с ним,

Был свидетелем зелен лес один.

Был свидетелем зелен лес один

Да притихший вдруг мой соловушка.

Не простившись с ним, я пошла домой

Без цветов в руках, с камнем на сердце.

Я пошла домой, он глядел мне вслед.

Помутнел в глазах предо мной бел свет.

«Не брани меня, свет мой матушка,

Я уж взрослая, мне семнадцать лет».

Юношеское

Снова сердце тревожно забилось

И опять я не в силах заснуть.

Сколько разных невзгод навалилось

На мою истомленную грудь!

Боль душевная. Тоска адская.

В моей жизни не выбран путь.

Голова ты моя залихватская,

Я тебя уроню где-нибудь.

Юрию Прохорову

Сыплет ночь на луга,

На озера и лес

Желтых звезд жемчуга

С темно-синих небес.

Серебро месяц льет

На раздолье полей,

Тишину разорвет

И замрет соловей.

Слова молвить невмочь

В эту тишь-благодать.

Не в такую ли ночь

Родила меня мать?

Сад, что белый навес.

По тропинке идешь

И, как в сказке, чудес

С нетерпением ждешь.

В гостях у Юрия Прохорова. Январь 2015 г.

«Певица ты…»

Певица ты. Я зритель лишь.

И высока твоя эстрада.

Меня ты манишь и пленишь,

Как спелый плод чужого сада.

У всех всегда ты на виду.

Что я люблю тебя – не знаешь.

И на эстраде, как в саду,

Ты легкой бабочкой порхаешь.

Сейчас закончится концерт,

Опять один пойду аллеей.

Покажется весь белый свет

Пустой, ненужною затеей.

Не одиночества боюсь.

Боюсь – тебя навек теряю.

Я днем шучу и веселюсь,

А ночью горестно вздыхаю.

«В минуты эти радостные я…»

В минуты эти радостные я

Хочу тебя поздравить с днем рождения.

И плюс к подарку от меня

Обещанное мной стихотворение.

Лишь для тебя весенняя пора

В сиреневом цветочном окруженье

И ласковые теплые ветра

В невидимом и радостном движенье.

Лишь для тебя, я говорю любя,

Здесь каждый куст и каждая былинка,

И над лугами голубая дымка,

И это утро тоже для тебя.

Все для тебя: озера, змейки рек,

Леса, луга и прочие угодья.

Весь белый свет в твоих руках сегодня,

И я сегодня тоже твой навек.

«Дождик сыпал целый день…»

Дождик сыпал целый день.

А когда уж стало лень,

Ближе к ночи перестал.

Ветер тучи разметал.

С неба синего видна

Стала полная луна.

Всюду разливается,

В лужах отражается.

Из серебряного света

Точка в точку, как монета.

В каждой луже по луне –

Вот бы все собрать их мне.

«От реки веет утренним холодом…»

От реки веет утренним холодом.

Облака над лугами грустят.

Чешет лес свою рыжую бороду,

Только по ветру клочья летят.

Даль подернулась дымкою пышною,

А из той предрассветной дали,

Грусть вызванивая еле слышную,

Шлют прощальный привет журавли.

Дни и ночи несутся каскадом

И теряются в призрачной мгле.

Жизнь моя, неужели и вправду

Только гость я на этой земле?

«Когда меня настигнут грозы…»

Когда меня настигнут грозы,

Я часто ухожу в запой.

Глотаю собственные слезы

И заедаю трын-травой.

Ни день, ни ночь не различаю.

Тебя не слышу, хоть ори.

И ни за что не отвечаю –

Все синим пламенем гори.

Но если вновь в мое оконце

Заглянет муза не спеша

И снова засияет солнце –

Вновь оживет моя душа.

Я буду счастлив, как влюбленный,

Что смог все грозы перенесть,

Всем улыбаться просветленно

И славить Бога, что он есть.

«Расшумелся дождь, распоясался…»

Расшумелся дождь, распоясался,

И ничто ему нипочем.

Каждый смотрит, куда бы спрятаться,

А он бьет – аж плечам горячо.

Что за силища, за амбиция.

Всем задал он такой возни.

Ни дружинники, ни милиция

Не берут его, шут возьми.

Видно, ведают власти местные:

Не унять им такую прыть.

Я завидую, слово честное –

Мне бы тоже таким вот быть.

«Боль утихнет, и горечь уляжется…»

Боль утихнет, и горечь уляжется,

И не надо о прошлом жалеть.

Зря мерещится мне, зря мне кажется

В одиночестве нищая смерть.

И порою, когда занеможится,

Зря мерещится злой непокой,

Будто мать моя очень тревожится:

Ее сын непутевый такой.

Все пройдет, утрясется, уляжется,

Ни к чему о минувшем тужить.

Зря мерещится мне все и кажется –

Надо жить.

О Кавказе

На Кавказе я ни разу не был.

Не видал его высоких гор.

Мне лазурью крашеное небо

Вдохновенно не ласкало взор.

Я живу, всегда с судьбою споря,

Позабыв о том, что есть покой.

Не гулял и не мечтал у моря –

У великой древности седой.

Слышал, там красивые деревья,

Зори, что начищенная медь.

На душе давно мечту лелею

Колыбель поэтов оглядеть.

Виктору Мухину, Герою Советского Союза

С печалью глядя в небеса,

Народной скорби молча внемля,

Ты с болью в сердце видел сам,

Как враг топтал родную землю.

С душою, гордой и бесстрашной,

С лихой решимостью в глазах

Ты защищать Отчизну нашу

На битву в первых шел рядах.

С жестокой вражьей, темной силой

Тревожной утренней порой

Как настоящий сын России

Ты принял бой, неравный бой.

Как патриот и воин истый,

Смерть презирая в том бою,

Из пулемета бил фашистов,

Спасая Родину свою.

В той схватке средь огня и дыма

Ты отличился как герой,

И выиграл тот смертный бой,

И обессмертил свое имя.

Навек повержен враг жестокий,

Не встать той силе роковой.

И благодарные потомки

Чтить будут вечно подвиг твой.

Другу поэту В. Пескову

Отец наш – солнце. Мать – земля.

Мы их родные сыновья.

У нас с тобой одна дорога –

Чтоб воспевать людей и Бога.

Ведь что прославлено поэтом –

Непреходяще в мире этом.

«Нет. Не идет она – плывет…»

Нет. Не идет она – плывет!

Ей лишь семнадцать лет.

И паренек, разинув рот,

Глядит ей вслед.

Весна

Сегодня светлый праздник Воскресенья.

Опять с весною верба расцвела.

Я слышу вновь тревожащее пенье,

Звонящие вдали колокола.

Ликует солнце после долгой хмари,

В ручьи бросая искорки огня.

И нежно расцвела Иван-да-Марья

В моем саду и в сердце у меня.

В мечтах всегда бываю я богатым.

Привыкнув с детства верить чудесам,

Я в сад вхожу, как в царские палаты,

А в лес всегда вхожу, как в Божий храм.

Мир снова полон красоты и света.

Нарядные летают мотыльки.

И на лужайках озорные дети

Плетут из одуванчиков венки.

А вечером я выйду на аллею.

Навстречу мне, как барышня, – луна.

Я буду снова любоваться ею

И от любви хмелеть, как от вина.

Пусть впереди тяжелая дорога.

Не зная ни покоя и ни сна,

Гляжу вокруг и призываю Бога,

Чтоб не была последнею она.

Коррида

Жизнь, как коррида, –

Смертный бой.

Я в ожиданьи боя.

Кому-то нужен был покой,

Но я не знал покоя.

Как будто бы тореадор,

Всю жизнь с быками дрался.

Сам удивляюсь до сих пор,

Как я живым остался.

«Дождь прошел. Распускаются вишни…»

Дождь прошел. Распускаются вишни.

На листочках дрожащий хрусталь.

Воздух стал и прозрачней, и чище,

Посвежела весенняя даль.

Потеплело вокруг, и ликует

Наш цветами увенчанный сад.

Где-то горлица тихо воркует,

Отовсюду плывет аромат.

Ручеек вдоль оврага резвится

И поет дифирамбы весне.

А по небу без устали мчится

Царь Вселенной на рыжем коне.

Осеннее

Ласково шепчется с речкой осока.

Воздух прозрачен, и тихо окрест.

Гуси, на юг улетая далекий,

Крикнули мне «до свиданья» с небес.

Вспыхнула роща пожаром багряным.

Песню отпела высокая рожь.

Голову кружит мне, словно я пьяный.

Душу тревожит. С чего? Не поймешь.

Словно безумный куда-то все рвешься,

Изо дня в день по земле колеся.

А обернешься и диву даешься –

Дел еще много, а жизнь почти вся.

Красками осени день разукрашен,

Тянется клин над сторонкой лесной.

Мне на прощание крыльями машет,

Чтоб его вновь ожидал я весной.

Сергею Есенину

Ты юношей начал душою терзаться

И бремя раздумий нести,

Чтоб лире своей безраздельно отдаться,

Ей в жертву себя принести.

Твой разум был к истине волен стремиться,

С любовью мечтать и искать.

Дремавшие души в родную столицу

Шел словом живым пробуждать.

С своим добродушным, улыбчивым взглядом,

Вперед устремляя шаги.

С тобою не только друзья были рядом –

Еще и, к несчастью, враги.

Успехи твои их ужасно бесили.

Они не умели любить.

Нашли лишь, от зависти и от бессилья,

Единственный выход – убить.

И смерть твою трусы решили ускорить.

А ты же – сжимая кулак,

Чтоб нервы больные свои успокоить,

Ходил «причащаться» в кабак.

Порою был пьяным. Но мыслил ты ясно.

Душа пребывала в крови.

Любя свою родину нежно и страстно,

Ты людям пел песню любви.

Но песня осталась твоя недопетой,

А дверь незакрытой в кабак…

У нас на Руси убивают поэтов,

Как будто бродячих собак.

«Всю жизнь мы истину искали…»

Всю жизнь мы истину искали.

За правду до сих пор стоим.

А нас ругают (и ругали).

Давай их, милая, простим.

Ни зло, ни ложь не обойдешь.

И мы понять должны с тобою,

Что краше жизнь не проживешь,

Чем предначертано судьбою.

«Я не люблю, когда ты хмуришься…»

Я не люблю, когда ты хмуришься

И на лице твоем укор,

Когда ты с кем-нибудь на улице

Ведешь сердитый разговор.

Или когда идешь, унылая,

Как подневольная, к венцу.

Ты улыбайся чаще, милая,

Тебе улыбка так к лицу!

На реченьке не видно донышка,

Ее покрыл декабрьский лед.

Твоя улыбка мне, как солнышко,

Как первой ласточки прилет.

Молитва

Прости меня, мой Царь Небесный,

За ночи грешные и дни,

За плод, вкушенный мной, запретный.

От вражьих козней сохрани.

Избавь от всяких искушений,

Напрасной смерти, бед, скорбей,

Предательства и унижений,

И от навета злых людей.

От восхвалений лицемеров.

И, чтоб не сбился я с пути,

Дай мне любовь, надежду, веру,

Слепую душу просвети.

Со воздыханием, слезами

Прошу я: «В смертный час меня

Избавь от страшных испытаний,

Мытарств и вечного огня».

Старому вдовцу

Жена его ушла в небытие,

А он глядит на карточки ее.

Перебирает книги и белье

И вспоминает прошлое житье.

Своей семьей живут отдельно дети.

Он любит их всего сильней на свете.

Особенно любимы им внучата,

Крикливые, как малые галчата.

Но не идут к нему ни дети и ни внуки –

Знать, не доходят до него их руки.

Мелькают каждый день чужие лица.

И не с кем ему словом поделиться.

Друзей уж нету. Он в огромном мире

Грустит один в трехкомнатной квартире.

Марш «моржей»

Мы любим жизнь, мы любим вольный свет.

Уверены – грядущее за нами.

Мы будем жить не меньше сотни лет!

Для этого и стали мы «моржами».

Припев: Встречая бодро утренний рассвет,

Мы не боимся ни жары, ни холода.

И сколько б не исполнилось нам лет,

Наш ясен ум и сердце наше молодо!

Купаемся трескучею зимой.

В закалке-тренировке наша сила.

Мы гимн поем купели ледяной,

Которая нас всех объединила.

Припев: Встречая бодро утренний рассвет,

Мы не боимся ни жары, ни холода.

И сколько б не исполнилось нам лет,

Наш ясен ум и сердце наше молодо!

«Ты критик по своей судьбе…»

Ты критик по своей судьбе.

И нагоняешь столько страху:

Когда стихи несешь тебе –

Как будто бы идешь на плаху.

Несладко, что и говорить.

Но… надо критиков любить.

«Ничего нелепей нету…»

(пародия на стихотворение Игоря Чурдалева)

Ничего нелепей нету,

Если под луной

Кто-то движется по снегу

Рядышком со мной.

Не оглядываясь, прямо

Я бегу, аж взмок.

И шепчу в испуге: «Мама,

Только бы не волк».

Обернулся у кювета –

Прекратился хруст.

Никакого зверя нету,

Наст блестящий пуст.

Нет причины опасаться,

Не грозит беда.

Да откуда ж зверю взяться,

Что за ерунда.

Отдышался еле. Тьфу ты.

Шапка набекрень.

Надо ж так: со зверем спутал

Собственную тень.

Акростих

Мастера-поэты пишут,

Словеса боготворя.

Так меня от этих виршей,

Откровенно говоря,

Что-то тянет на зевоту.

И тоска снедает. Жуть.

Кто бы знал, как мне охота

Уязвить кого-нибудь.

«Мне милый подарил зарю…»

Мне милый подарил зарю,

Закат, луну над морем, звезды.

Ему я как-то говорю:

«Дари, мой друг, пока не поздно!»

Еще он подарил рассвет

И солнце, чтобы было жарко.

Он сможет подарить весь свет,

А на цветы деньжонок жалко.

Госпоже смерти

Плох ли человек, хорош –

Никого не ставишь в грош.

Норовишь застать врасплох

И считаешь каждый вздох.

И здоровый, и больной,

И женатый, холостой,

Доходяга и силач,

И преступник, и палач,

Безработный и банкир,

И герой, и дезертир,

Грубый и легкоранимый,

И судья, и подсудимый,

Рыжий, русый и брюнет,

И художник, и поэт,

Президент страны любой –

Все равны перед тобой.

«Больше нет ни желаний, ни мочи…»

Больше нет ни желаний, ни мочи.

Затухают земные огни.

Досыпаю последние ночи,

Доживаю последние дни.

И теперь ни воды мне, ни хлеба.

Истекает назначенный срок.

Приближается светлое небо.

Исчезает земля из-под ног.

«Мне еще немного жить на вольном свете…»

Мне еще немного жить на вольном свете.

Радоваться солнцу, воздухом дышать.

Смерть с злорадством всюду расставляет сети.

Ей меня давненько хочется поймать.

Разве разузнаешь, разве разгадаешь,

Сколь еще осилю я путей-дорог.

Но уж коль, плутовка, ты меня поймаешь,

Значит, твоей сети избежать не смог.

Там и успокоюсь. Холмик и ограда.

Всем нам уготовано – вместо света тьма.

Вместо солнца жаркого – вечная прохлада.

Вместо вольной волюшки – вечная тюрьма.

«Видно, я свое отжил…»

Видно, я свое отжил,

Отработал свой век,

И теперь для прохожих –

Пожилой человек.

У коллег – на почете.

Сам – всегда начеку.

Каждый день – на учете,

Каждый час – на счету.

Для семьи был опора,

А теперь – нету сил.

Жизнь закончится скоро.

…А как будто не жил.

«На погосте кресты, как мощи…»

На погосте кресты, как мощи,

Вековечный нашли приют.

Им деревья тенистой рощи

Заунывную песню поют.

Неумолчной внимая песне,

Мыслю я, покорясь судьбе:

Как, когда и в каком же месте

Я покой обрету себе.

Похороны

Когда я умру, будет плакать семья,

Тяжелая будет в те дни всем забота.

Соседи придут, незнакомцы, друзья,

С которыми я на заводе работал.

С печалью в лице поглядят на меня,

На свечи и гроб. Повздыхают немного,

Что очень короткая жизни стезя.

И вспомнят про Бога.

Про божеский суд разговор заведут.

А как же? Был грешен страдалец.

Затем на погост на руках понесут

И шествие то замыкать будет старец.

И старцу, что сам соборован уж весь,

Какой-то прохожий вопросик обронит:

«Скажите, а что за процессия здесь?»

Ответит старик: «Работягу хоронят».

«Пока с дружком лечились от вина…»

Пока с дружком лечились от вина,

С его квартиры съехала жена.

Потом она ему призналась честно:

«С тобою – с трезвым – жить неинтересно».

Моя ж, напротив, – не проходит дня, –

Твердит, что жить не может без меня.

Я счастлив, что любовью обеспечен,

И перед другом козырнуть мне есть чем.

«Узнал недавно от шофера-друга…»

Узнал недавно от шофера-друга,

Что развелась с ним «верная» супруга.

Причина в том, что он, хоть и не пил,

Зато машину вдребезги разбил.

Советуем ему: «Сойдись с другой!

“Москвич” приобрети недорогой!»

А он в ответ теперь смеется нам:

«Не верю – ни жене, ни тормозам!»

«По отпускам гуляет: то в Сочи, то в Крыму…»

По отпускам гуляет:

То в Сочи, то в Крыму,

А мужа уверяет,

Что предана ему.

И муж, развесив уши,

Пробормотав «о’кей!»,

Ее с восторгом слушает

И верит ей.

Всегда делами занят

До пота, словно черт.

Ей сам билет достанет,

Свезет в аэропорт.

Вдогонку крикнет: «Чао!» –

Уверенный в любви.

…И носит величаво

Рога свои.

«Я сердцем юн, хоть мне уж много лет…»

Я сердцем юн, хоть мне уж много лет.

В душе весна, хоть скоро стану сед.

В глазах любви струится дивный свет.

Наверное, меня счастливей нет.

Я жду поры, ищу с любимой встреч,

Чтоб с нежностью ее коснутся плеч.

Придет она, я ей скажу, любя:

«На всей земле прекрасней нет тебя».

И после этих слов, как в сладком сне,

Она застенчиво «люблю» прошепчет мне.

Я благодарен Богу вновь и вновь,

Что торжествует на земле любовь.

«Я долгие годы скитался один…»

Я долгие годы скитался один.

Не счесть на висках серебринок седин.

Случалось по разным дорогам идти.

Однажды тебя повстречал на пути.

И, как по весне, по тебе загрустил

И руку для дружбы твою попросил.

Ты руку дала мне, влить бодрость сумела,

И жизнь с новой силой во мне закипела.

И я с той поры благодарен судьбе,

Что душу родную увидел в тебе.

С тех пор пусть судьба к нам относится строго,

Идем мы с тобою одною дорогой.

И пусть лиходеи про нас говорят,

Что скоро завянет любовный наш сад.

Плевать мы хотели на всякие слухи,

От зависти сплетники вечно не в духе.

Надежду храню я, что будем мы оба

С тобою жить вместе до самого гроба.

И счастлив я буду с тобою одной –

Ведь мы родились под одною звездой.

«Я в отчаянном раздумье…»

Я в отчаянном раздумье,

Полон горьких мук.

Мне сказали, друг мой умер,

Задушевный друг.

Словно в ясном небе грянул

Надо мною гром.

Подошел ко гробу. Глянул.

В горле ком.

Да, тяжелая утрата

И жесток наш рок.

Ведь и мы умрем когда-то,

Подойдет лишь срок.

Смерть всегда за нами всеми

Ходит по пятам.

Не в одно лишь только время –

Все мы будем там.

«Зарыдала, причитая, безутешно вьюга…»

Зарыдала, причитая,

Безутешно вьюга,

Горько мне напоминая

О кончине друга.

Стонет, плачет беспрестанно,

Слышно по округе.

Так и я не перестану

Горевать о друге.

Отшумят дожди и ветры,

Отсверкают грозы,

Но не высохнут на сердце

Пролитые слезы.

Друг

А. Колесову

Прохожих много на земле вокруг,

Идущих недалеко ли, далече ль,

И первого, мне нужного, при встрече

Я очень часто называю: «Друг».

Я вечно в сердце этот звук несу.

И он звучит, как музыка, как песня.

Бредя по городам, полям и весям

Или средь чащи, где-нибудь в лесу.

И если заплутаюсь где в пути

И мне навстречу попадется кто-то,

Опять спрошу я: «Друг, как мне пройти,

Не забрести б случайно на болото!»

Жизнь нелегка. И долго ль до беды.

Опять бежишь, в твоей душе осадок:

«Друг, выручай, в семействе нелады

И на работе тоже непорядок!»

Давно я знаю верность крепких рук.

И сам, бывает, чем-то помогаю,

Когда мне тоже кто-то молвит вдруг:

«Друг, подскажи, как дальше жить, не знаю!»

И после всяких пережитых мук

Само нам солнце улыбнется с неба.

Жить в одиночку очень плохо, друг.

Каким бы смелым ты и крепким не был.

«В молодости всем был нужен…»

В молодости всем был нужен.

Всех ко мне влекло.

На друзей и на подружек

Мне тогда везло.

А теперь по всей округе

Нету вообще

Ни подруги и ни друга –

Разлюбили все.

«Чтоб любую работу осилить…»

Чтоб любую работу осилить,

Чтоб любое постичь ремесло,

Я прикладывал массу усилий

И терзался, когда не везло.

Жизнь познать мне пришлось слишком рано.

Кое-как был одет и обут.

Видел жадность и зависть с обманом.

Выручали терпенье и труд.

И покамест в груди сердце бьется,

Верю разуму и рукам.

Мне всегда все с трудом достается.

Говорят, что везет дуракам.

«На скамейке около подъезда…»

На скамейке около подъезда

Кумушки судачить собрались.

Не по нраву им пришлась приезжая,

То ль одежда, то ли ее жизнь.

Я спросил: «И что им за забота?»

А сосед ответил: «Есть корысть.

Сплетницам наушничать охота

Так же, как собакам кости грызть».

«Когда в крови огонь, душе борьбы охота…»

Когда в крови огонь, душе борьбы охота.

Но сквозь желанье, веру и мечты

Не кажется ль тебе, поэт, что ты

Лишь повторяешь подвиг Дон Кихота.

Длинна, поэт, крута твоя дорога.

Но от вершины шаг всего лишь вниз.

Вот почему прошу тебя, как Бога:

Уж коль дойдешь – оттуда не сорвись.

Армения

Армения – мой край чудесный.

Моя певучая страна.

Там люди не живут без песен.

У них в душе всегда весна.

Стозвонные ручьи резвятся,

А солнце в барабан свой бьет.

Не только люди веселятся,

Там горы водят хоровод.

И я был бесконечно рад

Как гость далекий из России,

Что мне долина Арарат

Свои цветы преподносила.

Великолепнейшее место,

Отдохновение души.

Там зори всходят, как невесты,

Что хоть картины с них пиши.

Красивый бархатный наряд,

Ланит божественные краски.

…А звезды по ночам, как в сказке,

Лишь о любви там говорят.

«Ночь мелькнула черным вороном…»

Ночь мелькнула черным вороном.

Зорька встала, как лиса.

Свет на все четыре стороны

Половодьем разлился.

«О, Боже, где я только не был…»

О, Боже, где я только не был.

Где только не пришлось мне быть.

Однажды изловчился в небе

Свою жар-птицу изловить.

Душой от радости пылая,

Я захмелел, как от вина.

Но, как игрушка золотая,

Мне вдруг наскучила она.

И перестал я с ней возиться.

Открыв своей избы окно,

Я отпустил свою жар-птицу,

Оставив перышко одно.

Друг упрекает, горячится

И негодует: «Ну и ну!»

А я в ответ: перо жар-птицы,

Я им стихи писать начну!

Как в трудностях не отступали,

Как шли сквозь бури и ветра.

Стихи, которые бы стали

Достойны этого пера!

Чтоб для души, не ради хлеба.

Чтоб жизнь воспеть – мечта моя.

Мне так же дорога, как небо,

И наша матушка – земля.

«Один поэт однажды во хмелю…»

Один поэт однажды во хмелю

Стал осуждать на людях жизнь мою.

И в тот же час ответил я ему:

«Судить меня не твоему уму!

А коль во мне заметил грех какой,

Вглядись в себя – ты тоже не святой».

«В лесу я видел поутру росу…»

В лесу я видел поутру росу.

Она на солнышке алмазом разгорелась.

Такую первозданную красу

Руками брать и целовать хотелось.

Как в первый раз, когда на небе синь

Пронзали ласточки полетом быстрым,

Я трогал ветви трепетных осин

И впитывал душою шепот листьев.

Средь мха стояли гномиками пни.

Между деревьев солнышко играло.

Голубкой ворковал ручей в тени.

И сто забот с души моей спадало.

Вот тут не верь попробуй чудесам.

Попробуй красотой не любоваться.

И пропадет целительный бальзам –

Тот дух, которым мне не надышаться.

И встав на бугорок, как на амвон,

Я принимал здесь таинство лесное

И ощущал блаженство неземное,

Как будто бы я видел чудный сон.

Как будто бы во сне, не наяву,

Светлел над головою неба полог.

О, кто бы знал, как несказанно дорог

Мне этот мир, в котором я живу.

«Чуть восток зазолотится…»

Чуть восток зазолотится,

Заалеет чуть,

И уже не спится птицам,

Скоро в дальний путь.

Тучных стай с горы отлогой

Ощущаю свист.

И кружится над дорогой

Пожелтевший лист.

«Ну и что, что мы оба седые…»

Ну и что, что мы оба седые!

Мы и в этот преклонный наш день,

Словно в годы свои молодые,

Любим жизнь, как цветы полевые,

Как цветущую в мае сирень!

«Приходи ко мне в гости, весна…»

Приходи ко мне в гости, весна!

Я открою и дверь, и оконца.

После вьюг, как тяжелого сна,

Буду рад я желанному солнцу.

Жуткий холод на сердце, поверь.

Так тоскливо и скучно порою.

Я не только оконца и дверь –

Пред тобою и душу открою.

Ждет, волнуется сердце в груди,

Потому что тебя нет милее.

Буду ждать. Только ты приходи.

Я молю, приходи поскорее.

Пасха

И на земле, и в вышине

Объята ночь красой нездешней.

От счастья в этой тишине

Я плачу, кающийся грешник.

Свершилось чудо из чудес:

Стою один, как в поле колос,

И слышу чистый с неба голос:

«Христос Воскрес! Христос Воскрес!»

Встает заря. Редеет мгла.

Курлычут птицы в поднебесье.

Кругом звонят колокола.

И слышу я: «Христос Воскресе!»

Я на мгновение замру.

И окажусь как будто в сказке.

Играет солнце поутру,

И люди радуются Пасхе.

«Земля вековая, пропахшая хлебом…»

Земля вековая, пропахшая хлебом.

А в воздухе утреннем, словно ключи,

Последним теплом с глади ясного неба

Балуют нас яркого солнца лучи.

Земля вековая. Поля. Перелески.

Края дорогие. И каждый тут куст,

Как будто старинная русская песня,

Наводит осеннюю светлую грусть.

Березы и клены глядят изумленно.

И кружится бабочкой желтой листва.

Ложатся печатью свежо и влюбленно

На сердце стихов золотые слова.

Галине Молостовой

Теперь, когда снова жасмином

Цветущим запахло кругом,

Я вспомнил тот дом с мезонином

И девушку, жившую в нем.

База отдыха «Витязево» г. Анапа. Август 1982 г.

Ту девушку звали Галиной.

Еще до сияния звезд

Встречались мы с ней у жасмина,

Что в их палисаднике рос.

Потом мы подолгу гуляли.

Над лесом закат догорал.

Она про любовь напевала,

А я на гармошке играл.

Любуясь вечерней зарею,

Гуляли мы с ней вдоль села.

С тех пор, опьяненных любовью,

Судьба нас навеки свела.

Живем до сих пор. И не каюсь.

Как прежде, не зная забот,

Я ей на гармошке играю,

Она о любви мне поет.

Поэт

Памяти Федора Сухова

Вечерний ветер щеки холодит,

А он на небо зимнее глядит.

Быть может, у него в душе печаль,

Что так всегда подолгу смотрит вдаль.

А может быть, за той вечерней мглой

Он слышит предков голос неземной.

Глубокой ночью белая метель

Начнет стелить пуховую постель.

Петь жалобные песни до утра.

Ей будет вторить старая ветла.

Но сменится студеная пора,

И вновь подуют теплые ветра.

Растает снег. И в стороне лесной

Запахнет долгожданною весной.

И побегут шумливые ручьи.

Он будет слушать, как кричат грачи.

Как дятел стукнет, заскрипит дергач.

В округе он один такой богач.

Душой богат, не надо потому

Ни золота, ни жемчуга ему.

Жила б земля, и был бы солнца свет.

А для него дороже слова нет.

Под солнцем днем, а ночью под луной

Он так живет в любое время года.

Родимый дом его – весь шар земной,

А крыша дома – купол небосвода.

Он устремляет взгляд, как звездочет,

Его к путям неведомым влечет.

Сам спозаранку где-нибудь в лугах,

И весь землей и травами пропах.

Он любит мир и смотрит на него.

Вовек не разгадать нам дум его.

На стихи Николая Рачкова

День отошел. Смеркаться начинает.

В квартирах зажигаются огни.

Придя с работы, я стихи читаю

Рачковские. Мне дороги они.

Ведь правды в них ему не занимать.

Я вижу, как убитого сыночка,

Что нынче привезли с горячей точки,

С прискорбием оплакивает мать.

Увенчанные лаврами творцы

Лжедемократии судьбу за нас решают.

С каким апломбом зажили дельцы!

С каким трудом крестьяне выживают!

Увидев зло и нищету окрест,

Он, сердцем уподобившись Мессии,

Несет в своих стихах тяжелый крест

Во имя возрождения России,

Чтоб люди свои души берегли,

В тартарары чтоб всем не провалиться,

Чтобы сиял свет неба и земли,

Ходили в церковь Господу молиться.

Чтоб пчелы собирали в улья мед,

Чтобы леса повсюду не горели,

Чтоб урожаи были каждый год,

По праздникам, как прежде, песни пели.

Чтоб разговор вели не о войне,

Чтоб не о ЖКХ кипели страсти,

А о цветущей дорогой стране,

О красоте, достоинстве и счастье.

Доходчивое золотое слово!

Оно кричит нам в наступившей мгле

Из уст поэта нашего, Рачкова:

«О Родине, о жизни, о земле».

За жизнь свою прочел я много книг,

Видал поэтов я немало славных.

Но он в стихах таких высот достиг,

Что по России мало ему равных.

«Читаю стихи Николая Рачкова…»

Читаю стихи Николая Рачкова,

Люблю я в них мысли высокий полет.

Мне тайный пленительный свет его слова

Невольно за самое сердце берет.

В стихах его чувствуешь запах гречихи,

То видишь у рощи, как бьют родники,

То как на завалинке мирно и тихо

Беседу ведут меж собой старики.

Об экологии, Боге и хлебе.

Во взорах тревога и горькая грусть

За землю, за лес и высокое небо,

За всю нашу милую матушку – Русь.

Люблю я стихи Николая Рачкова.

В них музыка, нежность, любовь и мечты,

И неувядаемый цвет чистоты,

И Пресвятой Богородицы Слово.

В них Родины нашей победы, потери,

Там солнца лучи росы с травушек пьют.

Стихи у Рачкова о Жизни и Вере.

И в них соловьи и зарянки поют.

«Фиалки, ноготки и васильки в стакане…»

Фиалки, ноготки и васильки в стакане.

И это все – один большой букет.

Вот так и мы, сдружившись в Анкаване,

И русский с белорусом, и армяне,

Как в том букете, нежном и духмяном,

Друг другу дарим и тепло, и свет.

Виктору Кумакшеву

Кумакшеву ныне,

Уздечкой звеня,

В честь именин

Подарили коня.

Друзья поздравляли,

Устроив банкет,

Здоровья желали

И жить много лет.

Закончилось поздно

Веселье и смех.

Жемчужины-звезды

Глядели на всех.

И месяц-полтинник

Свидетелем стал,

Как наш именинник

Коня оседлал.

Что может быть краше:

Ночь при луне

И Виктор Кумакшев

На белом коне.

«Я Божьей милостью поэт…»

Игорь Чурдалев в своем поэтическом выступлении по телевидению сказал, что он не любит, когда поэтов называют «местными». Ему я посветил это стихотворение.

Я Божьей милостью поэт.

И стал стране давно известным.

Но как-то раз один эстет

Назвал меня поэтом местным.

Я хохотал над словом тем,

Над столь эпитетом нелестным.

Поэт, как солнце, светит всем,

А солнце не бывает местным.

Собрату по перу Патвакану Лусину (Мкртчяну)

Отпуск мой окончен. Утром рано

С чемоданом собранный стою.

На прощанье друга Патвакана

Я зову на родину свою.

Говорю: «Я скоро буду дома.

К нам приедешь, будем мы с тобой

По друзьям ходить и по знакомым

И стихи читать наперебой».

Он спросил меня: «Ты мне напишешь,

Как прибудешь в свой родимый край?» –

«Напишу, но ты ко мне, дружище,

Хоть зимой, хоть летом приезжай!»

Улыбнувшись грустными глазами,

Он сказал: «Тебе я не совру.

Только помни, это между нами,

Я приеду, если не помру».

А вершины гор белеют снегом,

И от них не оторвать мне глаз.

Приезжай, мой дорогой коллега,

И тебе понравится у нас.

В санатории Анкаван

Я сегодня не особо занят.

Фотоаппарат с собой – и в путь.

Меня больше на природу тянет –

Хочется душевно отдохнуть.

Потому и встал я нынче рано,

И, пока рассеется туман,

Все облажу горы Анкавана

И махну на озеро Севан.

Я сюда не в первый раз приехал.

И я буду бесконечно рад,

Коль увижу я с горы Маймеха

Горы Арагац и Арарат.

Сколько прохожу я здесь – не знаю,

Опьяненный дикой красотой.

Мне цветы головками кивают,

Чистой окропленные росой.

Здравствуй, утро добрых впечатлений!

«Здравствуй, здравствуй», – слышу я в ответ.

И на травах росы заблестели,

Словно слезы друга давних лет.

Художник

Дмитрию Мезенцеву

Увидел он пейзаж – и сердцем рад.

И мысли забродили, словно вина.

Он пристальный не отрывает взгляд,

Не слышит ничего, что говорят.

В его душе рождается картина.

Береза

Заалела заря, зарумянилась.

Луг покрылся туманом седым.

Подошел я к березе и, кланяясь,

Прошептал: «Сколько лет, сколько зим!

Пополнела, морщинок прибавилось.

Все проходит – жалей, не жалей.

Раньше тонкою талией славилась.

Нынче славишься статью своей.

Смотришь вдаль с затаенной тревогою,

И в каком бы я не был краю,

Тоже чую, как холодом трогает

Ветер времени душу мою».

Майский день

Николаю Захарову

Майский день. Тепло. И солнечно вокруг.

Золотится одуванчиками луг.

В палисаднике душистая сирень

Низко клонится на новенький плетень.

Здесь когда-то пел веселый соловей.

Здесь я встретился с любимою своей.

Ох и страстною любовь моя была!

Колдовским огнем она мне душу жгла.

И казалось нам, что счастья жизнь полна.

И вовеки не окончится она.

Но разъехались мы в разные края,

Навсегда один с тех пор остался я.

Как заря, угасла молодость моя.

И теперь нет ни любви, ни соловья.

«Появился на бел свет…»

Появился на бел свет,

Шустрый, словно мальчик,

С золотою головой

Нежный одуванчик.

Улыбнулась мать-земля,

Молвила: «О, Боже,

Как две капельки воды

Он на солнце схожий».

«Мне говорят…»

Мне говорят: «Ты любишь непокой,

Как молодой влюбиться можешь даже».

Наверно, от природы я такой –

Лицо стареет, а душа все та же.

Любовь моя – божественный обет.

Моя судьба, итог моих свершений.

Она меня хранит от всяких бед,

От всех невзгод и жизненных крушений.

Любовь моя, как солнца ясный свет.

В нее я верю непоколебимо.

Вот почему я и на склоне лет

Не представляю жизни без любимой.

Любимой женщине

Ты, словно утренняя роза,

Собой красива и чиста.

Моя поэзия и проза,

Моя заветная мечта.

Моя надежда и спасенье,

Мое стремленье сквозь года.

Ты – мой восторг и возрожденье,

И путеводная звезда.

Ты – озаренье, сила духа.

Ты – словно музыка в тиши.

Ты – жизни праведной порука,

Моя гармония души.

Ты – моя нежность и прозренье,

Печаль и радость, даль и близь.

Ты – страсть моя и вдохновенье,

Небесный свет, любовь и жизнь.

«Сыр на столе, шампанское и свечи…»

Сыр на столе, шампанское и свечи.

Как в молодости в нас играет кровь!

Мы пьем вино в предновогодний вечер

За нашу верность, счастье и любовь.

«Не гордись и не превозносись…»

Не гордись и не превозносись.

Не злорадствуй и не раздражайся.

Верь, прощай, надейся – в этом жизнь.

В сердце мир храни и улыбайся.

Не прелюбодействуй, кротким будь,

Долготерпелив, в труде усерден.

Будь воздержан, чтобы был твой путь

Скромен, непорочен, милосерден.

Не лукавь, не лги, не осуждай.

Не кури, не пей, не объедайся.

Бога славь и нищим подавай.

В жизни человеком быть старайся.

В.Я. Золиной

Цветами луг пестрел. Я радовался, пел.

Не знал и сам, какой цветок сорвать хотел.

Тогда всего один сорвал я для души,

Хоть для меня они все были хороши.

И, в книжку положив, принес его домой

И вспомнил про него суровою зимой.

Он свежести своей совсем не сохранил,

Но прежней красотой меня к себе манил.

Теперь он высох весь и запаха уж нет,

Но будто он принес мне той весны привет.

И пусть мои года мелькают, как во сне,

Я буду вспоминать всегда о той весне.

Осень

Лес осенний играет на солнце.

То не свечи – березы горят.

Не цыганка бросает червонцы,

А звенит золотой листопад.

Грозовые дожди отшумели.

Жухнет пижма и никнет люпин.

Не костры у дорог разгорелись –

Зарумянились гроздья рябин.

То не серенькой тучи обличье,

То не ветер протяжный поет.

Над полями, прощально курлыча,

В небе клин журавлиный плывет.

Мой отчий край благословенный

Жизнь промелькнет в мгновенье ока.

И я, как человек любой,

По неизбежности жестокой,

Родимый край, прощусь с тобой.

Как все, не избегу я тленья.

Но я душой представить тщусь –

В каком еще там измереньи,

В каком пространстве окажусь?

Мне хочется во имя лиры,

Чтоб не порвался наш союз,

Чтоб там же, как и в этом мире,

Я мог бы ощущать твой пульс.

И так же в той дали безбрежной,

Мне незнакомой и чужой,

С любовью пламенной и нежной

Я воспевал бы край родной.

И пусть великий шар земной

Меня б носил по всей Вселенной,

Я знал бы, он всегда со мной,

Мой отчий край благословенный.

Цитаты:

Дым отечества намного приятней, хотя он иногда и очень едкий.

Игорь Кириллов, диктор советского телевидения

Хотящего судьба ведет – нехотящего тащит.

Клеанф, древнегреческий философ-стоик

В начале войны

В канун Дня Победы в деревне Новопокровское Кстовского района я встретил старого земляка – участника Великой Отечественной войны Пальгуева Михаила Алексеевича, сидящего на крыльце своей избы.

Слева М.А. Пальгуев

Подошел к нему. Мы с ним когда-то плотничали в нашем колхозе «Победа бедноты», затем переименованном в «XXII партсъезда». Разговорились о Второй мировой войне. Оказалось, он был участником строительства оборонительных сооружений, которые рыли в начале Отечественной в на-шей Горьковской области, что для меня было ново. Я попросил Михаила Алексеевича рассказать об этом, поскольку это часть истории нашего края, о которой мы, к сожалению, мало знаем.

Михаил Алексеевич закурил, задумался и неторопливо начал рассказывать. «В октябре 1941 года вышло решение Горьковского городского комитета обороны направить все силы на строительство оборонительных сооружений на тех направлениях, куда может проникнуть враг. Поэтому все районы от Волги и до Оки начали выполнять намеченные обязательства.

1941 год. Земляные работы на строительстве оборонительного рубежа вокруг г.Горького

От нашего колхоза «Победа бедноты» под председательством Ивана Михайловича Бабурина, строгого мужика, послали со взрослыми и нас, шестнадцати и семнадцатилетних: Тоню Пальгуеву, Катю и Машу Молостовых, Васю Фадеева, Катю Пальгуеву, Таню Чурушкину, Веру Глодину и многих других. Некоторых в деревню Крутец, что стоит в четырех километрах от Чернышихи, а нас, человек двадцать пять, – в деревню Грязновку Чернухинского сельсовета. Автобусы тогда не ходили. Шли большей частью пешком. Две лошади везли для нас питание да кое-какой скарб. Когда приехали, людей там набралось тьма-тьмущая. Селили человек по десять и более в одной избе. На работу вставали в 5 часов утра. В сухую погоду еще сносно было, а в грязь со снегом невыносимо было идти. Шли строем с фонарями за 7-8 километров от мест проживания. Одеты и обуты почти все были плохо. Рабочий день длился с 7 утра до 6 вечера с обедом в один час. Через каждые 50 минут делали 10-минутный перекур.

За сутки давали одноразовое горячее питание, а на завтрак промерзлый кусок ржаного хлеба, подогретый на костре. При таких условиях мы выполняли свою работу, несмотря на холодный ветер и мороз.

Местность, где проходил рубеж горьковского обвода, была непростая – то овраги и лощины, покрытые лесом и кустарником, то поля. Деревья спиливали, пни выкорчевывали, кустарник вырубали и, если земля была мерзлая, вгрызались в нее вручную ломами и кирками. Это потом стали толом взрывать. А сколько загубили озимых, хороших лугов! Но приходилось жертвовать. Война. Противотанковые рвы были шириной семь метров, по низу – три метра и глубиной три метра. Кроме того, приходилось ставить плотные проволочные заграждения. Над нами нередко пролетали немецкие самолеты. Поскольку на строительстве оборонительных сооружений было больше женщин, летчики, слишком уверенные в своей легкой и быстрой победе, смеясь, сбрасывали листовки на русском языке вот такого содержания:

“Милые гражданочки!

Не ройте свои ямочки.

Приедут наши таночки,

Зароют ваши ямочки”.

Но все были уверены – враг не пройдет и победа будет за нами! И в то же время душа была неспокойна. Мы, ребятишки, помнили, что нас еще ожидает фронт. Те, кто родился в 1924-1925 годах, и я в том числе, ходили на военную подготовку в сельсовет, а для рожденных в 1922 году и ранее всеобуч проводился прямо у противотанковых рвов, в перекур. Их многих оттуда же забирали на фронт.

В конце зимы я заболел тифом. На лошади привез меня Василий Фадеев домой. Больше месяца пролежал я в больнице, а потом пошел в райвоенкомат проситься добровольцем на фронт. А поскольку у меня уже были призваны старший брат и отец (погибший на войне), мне хотели дать отсрочку на год в связи с тем, что у матери оставались двое на руках. И все-таки мне пошли на встречу, весной 1942 года призвали на фронт. Прошел с боями до Германии. Сначала под командованием Ватутина, а затем, когда его убили, Конева. В Германии получил ранение и около двух месяцев пролежал в госпитале. После демобилизации женился на девушке Лидии Грозновой (с которой, кстати, вместе рыли противотанковые рвы). Построили кирпичный дом. Обзавелись семьей, хозяйством. Время летит».

Я смотрю на фотографию фронтовых лет Михаила Алексеевича, которую показывает мне его сын и поясняет: «Здесь он сфотографирован с товарищем уже после победы». Молодой, статный, красивый. Грудь его украшают орден и две медали.

В войну немец бомбил и наши края

Великая Отечественная война краешком задела и наши деревни. И нашим жителям пришлось от нее натерпеться ужасов. Немецкие бомбардировщики и днем и ночью летали бомбить завод им. Ленина, Автозавод и Станкозавод мимо Утечино, через Афонино, Новопокровское, Анкудиновку.

Первый вражеский самолет мы приняли за свой. Он летел низко-низко. Моя старшая сестра вела корову с пастьбы. Увидев самолет, она озорно закричала: «Эроплан, эроплан, посади меня в карман, а в кармане пусто, вырастет капуста». Но, заметив на самолете фашистский знак, мы поняли, что происходит что-то неладное.

Пожилые люди помнят, как ясным солнечным днем 4 ноября 1941 года фашистским стервятником была сброшена бомба на Ленинский завод. Говорят, что, когда немецкий самолет улетал обратно, он сбросил три бомбы у нас в Борщевках (на лугу между нашей деревней Новопокровское и Утечино).

Люди рассуждали по-разному. Одни говорили, что немец сбросил бомбы на луг, чтобы освободиться от груза. Якобы он не хотел больших жертв. Другие уверяли, что он это сделал из трусости. Торопился, чтобы не быть сбитым. Но сбивать-то тогда нечем было. Вблизи Ленинского завода не было зениток. В наших краях тоже. Но наш однодеревенец Василий Ляпин в то время был на смене там и видел эту бомбежку. Он утверждал, что в самолет стреляли и пули отскакивали рикошетом.

Не знаю как в городе, а у нас, по свидетельству старожилов Михаила Федоровича Грозного, Анастасии Павловны Каляскиной, Александры Алексеевны Горячевой и других, зенитки и прожектора поставили после этой бомбежки в 1942 году – зенитки за деревней Анкудиновка, недалеко от лесной сторожки, и на Лысой горе, напротив деревни Подновье. А при нашей деревне Новопокровское установили в двух местах (с кузнечихинской стороны и с утечинской) прожектора.

Мне, шестилетнему ребенку, запомнилась особенно одна страшная летняя ночь. Тогда один за другим летели фашистские стервятники бомбить Горький. Мы, дети, прижавшись со всех сторон к матери, сидели, как цыплята вокруг клушки, у своей избы, со страхом наблюдая, как прожектора с разных сторон выискивали летящие высоко в небе немецкие бомбовозы. А зенитки стреляли в них. То ли от выстрелов зениток, то ли от взрывов бомб наш пятистенный крепкий дом то и дело вздрагивал. Мама шептала молитвы и крестилась. А мы крепко-крепко прижимались к ней.

Нам, жителям, от местных властей был дан приказ, чтобы мы сзади дворов вырыли ямы, как бомбоубежища, и укрывались в них от авиабомб. Яма была вырыта и у нас. Покрыли ее длинным железным листом. Но мы не сидели в ней. Боялись. Мать говорила: «Упадет рядом бомба – и нас может завалить землей. А тут, у избы, все на виду. Самолет будет лететь на нас – убежим». Днем эта яма служила нам, детям, для игр. Мы друг от друга прятались в ней. Перепрыгивали через нее.

Еще я помню, как в Дубничках (это поле учхоза, где поперек него растет полоса дубков) с немецкого самолета был сброшен большой фонарь. В народе его называли паникадило. Может быть, еще сбрасывали в том месте фонари, потому что там было светло почти до утра. Некоторые говорили, что в ту ночь высадили шпиона и якобы при свете ему было легче ориентироваться в незнакомой стороне. Утром я услышал, что на том поле нашли парашют из шелка.

Днем казалось не так страшно. Люди ходили на работу. Разговаривали во весь голос между собой.

Через три дома от нас у Егора Лялина в молельной жили прожектористы. Они все любили меня. Я хорошо помню лейтенанта Ваню Черевко. Он дружил с нашей семьей. Часто ходил к нам. Я был крепким мальчиком. Мать надевала на меня короткие штанишки, красивую рубашку, на кудрявую голову красную пилотку с белой кисточкой. Ваня Черевко брал меня на руки и поднимал высоко, приговаривая: «Ты бутуз, Женько!»

А когда в молельной ставили кино (там иконы были вынесены), девушки-прожектористки брали меня с собой. Помню, я сидел у одной на руках. Фильм показывали про войну. Как сейчас помню: мужчины (наверное, партизаны) держат длинные винтовки за штыки, приклады их касаются земли. Кино смотрели не все. Некоторые в это время стояли на посту.

Я часто думаю о том, что немецкие самолеты могли наши деревни вообще стереть с лица земли. А они за всю войну разбомбили две избы в Анкудиновке, одну в Афонине и, говорят, еще в Бешенцеве (у Курлаковых). Может, и не все немцы были жестокими, поскольку бомбы сбрасывали не на кирпичный афонинский завод и не на близлежащие деревни, а в овраги и на луга. Я слышал, что много бомб немецкие летчики сбросили за анкудиновский детский санаторий. Якобы железную дорогу бомбили, да не попадали. Чушь. Если бы они захотели, то сделали бы свое черное дело!

Несколько бомб было сброшено в нашем Оксеновском овраге (это место с кузнечихинской стороны вблизи нашей деревни). Еще одна была сброшена в овраг, находящийся между полями, нашим и кузнечихинским. Очевидцы рассказывали, что когда немец сбросил бомбы на афонинский луг, то одна не взорвалась. А от взрыва другой бомбы развалило близлежащий стог.

Меня старшая сестра Тамара давно одолевала, чтобы я написал в Москву на передачу «Жди меня» и разыскал Ваню Черевко – украинца. Он нам всем нравился. А сестре в особенности. Ей в ту пору было 13 лет. А Шура Чурушкина, 1922 года рождения (в замужестве Ляпина Александра Семеновна), рассказывала мне, что она дружила с прожектористом – Вовкой Козловым. Он москвич. Ее тоже интересовало, как сложилась его жизнь. Я писал, но безрезультатно. Тогда не было таких, как сейчас, технических возможностей.

Время лечит раны и у земли, как у людей. Раньше мне часто попадались на глаза воронки от тех бомб, а теперь не видать. Заилило. На их месте растет обыкновенная трава.

Тяжело в ученье – легко в бою

Алексей Александрович Коротков родился 25 декабря 1923 года в деревне Новопокровское Кстовского района Горьковской области в крестьянской семье. Из троих детей он был старшим. Окончив семилетку, помогал отцу и матери по хозяйству. До призыва на военную службу восемнадцатилетним пареньком успел семь месяцев поработать прессовщиком на заводе им. В.И. Ленина.

Шел март 1942 г. Алексей Александрович вспоминает: «Работали мы тогда на заводе по 12 часов. На работу и с работы ходили пешком с Костей Бабуриным и Васей Ляпиным через Дубенки по Александровской дороге, пролегающей между полями деревень Новопокровское и Кузнечиха. И опасались, потому что, когда немецкие самолеты летали бомбить Горький через наши деревни Афонино, Новопокровское и Анкудиновка, близстоящие зенитки стреляли по ним, и осколки от снарядов, падая на землю, могли задеть и нас. Солдаты из воинской части, которая находилась в Кузнечихинском клубе, недалеко от поля, запрещали нам ходить по этой дороге. Но мы ходили, рисковали, потому что от Мызы до нашей деревни это был самый короткий путь. Стрельба по вражеским бомбовозам всегда напоминала мне, что я скоро окажусь участником войны, и я со дня на день ждал своего призыва. И вот однажды пришел с работы домой, а дома уже собрались родня и соседи. Мать печет кокурки и пироги. У самой слезы текут по щекам. Приготовили мне целый мешок сухарей. Читаю на столе повестку: “Явиться в Кстовский РВК 25 марта 1942 года”. Это значит – на другой день. Утро следующего дня выдалось солнечным. Колхоз выделил подводу, и я с провожатыми поехал в райвоенкомат Старого Кстова. В Кстове собрали сто призывников. Прошли медкомиссию. Политрук сказал, что, прежде чем попасть на фронт, нас повезут учиться на младших офицеров.

30 марта 1942 года, построив в шеренги, нас отправили в Горький на Сортировку, а затем повезли на восток.

Остановились под Свердловском, в лесу, в Еланских военных лагерях.

Отобрали нас 30 новобранцев. Около месяца мы строили там землянки. Спали на постелях из елочных веток. В первых числах мая отправили на шестимесячные курсы в Камышловское пехотное училище, это 18-20 км от Еланских лагерей. Там нам выдали обмундирование. 15 мая мы приняли присягу.

И начали нас учить тактике, маршировать, правильно держать винтовку, как ползать по-пластунски, спасаться от конницы, находить врага, приемам штыкового боя (штыками кололи щиты). Ходили на стрельбище, заучивали обязанности бойца и командира. Но доучиться нам не дали. И званий не присвоили.

В сентябре прошел слух о том, что вышел приказ Сталина о контрнаступлении наших войск под Сталинградом и что нас хотят туда отправить. Уже вагоны на железную дорогу подали. Но время шло, а мы, находясь на прежнем месте, продолжали маршировать, ходить на стрельбище. И все-таки пришел тот день, и нас, курсантов трех училищ – Камышловского, Тюменского и Березовского, соединили вместе. Получился смешанный состав. Нашей воинской части дали название: “96-я отдельная стрелковая бригада”. И отправили под Сталинград.

В поезде я сидел напротив окна. Ко мне подошел комиссар нашего вагона (кажется, майор) и говорит: “Послушай, Коротков, может случиться, что над нами будут летать вражеские самолеты и бомбить нас. Вот тебе ручной пулемет (Дегтярёва), если увидишь их, лупи по ним из него через это окошко”. Только проговорил он, слышим гул приближающегося немецкого стервятника. Взрывы бомб. Наш поезд остановился. Некоторые вагоны загорелись. Мы выскочили из них. Из самолета началась пулеметная стрельба. Несколько человек ранило. Послышались крики, стоны. Кругом суматоха. Когда самолет скрылся, все более-менее успокоились. Нас переформировали. Загрузили в уцелевшие вагоны. И мы снова поехали. Тесно стало. А ничего не поделаешь – всем ехать надо. Километров через десять слышим – опять фашистский самолет летит. В этот раз несколько человек убило. Вагоны полностью сгорели. Тут командование догадалось: днем стали в большой траве хорониться, а ночью идти пешком. Мучила жажда, но воды нигде не было. Наконец, через несколько дней мы подошли к деревушке в семи километрах от Сталинграда. Нас разместили в частные дома. Сталинград стоял под немцем весь разбитый.

На другой день к нам в избу пришел лейтенант и забрал меня со всем боевым снаряжением. Собрали таких, как я, около сотни солдат, привели в штаб бригады. Переписали. И на построении объявили, что нас зачислили в комендантскую роту. Под туннелем были комнаты, в которых размещался штаб корпуса, и мы стали его охранять.

Однажды, стоя на посту, я видел Георгия Жукова, беседовавшего с Константином Рокоссовским.

Наступательная операция нашей армии за Сталинград началась 19 ноября 1942 года. В нескольких боях за него пришлось участвовать и мне.

Расскажу, когда меня ранило. Наш взвод состоял из тридцати бойцов. Время было 12 часов ночи. Капитан поставил задачу – взять тракторный завод. Подошли к переднему краю. Притаились. Слева было видно, как летели трассирующие пули. Это стреляли немцы из пулемета. А с правой стороны бил миномет. Мы с товарищем вызвались сначала взять пулемет. Подползли поближе. Смотрим, ствол его закреплен на бруствере траншеи и наставлен в нашу сторону. Подбежали к траншее. Она была открытая. В ней сидели и разговаривали двое молодых немцев. Мы их обезоружили и забрали с собой. Привели к капитану. Он их передал младшему лейтенанту, чтобы тот отвел в штаб. Таким же образом мы и минометчиков обезоружили и захватили. В этот раз я был ранен осколком снаряда в левое предплечье. В захвате тракторного завода я уже не участвовал. Меня отправили в саратовский госпиталь. Пролежал там с декабря 1942 по февраль 1943 года. После выписки увидел, что таких, как я, оказался целый эшелон. Повезли нас в Саратовскую область. Привели к какой-то школе. Капитан сказал: “Вот здесь вы будете учиться на снайперов”. Проучились март, апрель и май. После учебы направили в Орловскую область. Меня распределили в 399-ю дивизию. В первую очередь отвели в столовую. Повар налил мне тарелку супу. Только я сел за стол и начал кушать, ко мне подошел солдат. Он спросил меня: “Ты откуда родом?” Я ответил: “Из деревни Новопокровское Горьковской области. Только что прибыл из школы снайперов”. – “А я из соседней деревни Утечино. Значит, земляки. Сейчас нахожусь в разведроте”. Он тогда куда-то торопился, сказал: “Еще увидимся”. Но я его больше нигде не видел.

Следующий раз меня ранило в правое бедро. Ночью на передовой линии недалеко от реки Сож (Сож – это левый приток Днепра в Гомельской области) мы выбили немцев из передних траншей. Заняли выгодную позицию. Но после этого боя у нас не осталось ни гранат, ни других боеприпасов. Немцы словно учуяли, и давай нас теснить назад. Схватились в рукопашную. За неимением оружия мы вынуждены были кидаться камнями, а то и просто землей. Отняли у них несколько винтовок и пулемет. Многих наших товарищей тогда тяжело ранило, а я отделался легким ранением. И все-таки свою позицию мы удержали.