Читать онлайн Назад дороги нет бесплатно

Глава 1

Часть первая

Глава первая

Примечания:

Патша – вождь племени

Осламка – одномачтовое палубное речное судно длиной 10-15 метров; Тюркское слово «ослам» значит торговец, разносчик товара по домам. Применение такого названия к мелким судам, которые нередко служили плавучими лавками для прибрежного населения являлось вполне понятным и естественным.

Бус – главный город племени, его административный центр

Киче и Олы Чирмешан – старые названия современных рек Малый и Большой Черемшан на территории Татарстана. Малый Черемшан впадает в Большой, а тот уже в Волгу в 50 км южнее Ульяновска.

Итиль – Волга

Агидель – булгарское название рек Белой и Камы от устья Белой до впадения в Волгу. Буквальный перевод – Серебряная река.

Рыбий зуб – моржовый клык

Сакчы – кладовщик, ключник.

Халджа – посад Булгара, обнесённый крепостной стеной.

Кадам – мера длины, равная шагу человека, аналог русского аршина (около 60-70 см).

Фарсах – старинная мера длины, равная примерно 6 км.

Отправляясь в свой первый самостоятельный повоз, Айдарук – старший сын Турумтая, патши племени барсула́ – и подумать не мог, что это так круто изменит всю его жизнь. Да и не только его.

Вообще-то, повоз был делом обычным. Каждую осень несколько осламок покидали бус племени Биляр, чтобы сначала пройти по Киче и Олы Чирмешан, собирая с общин подать в десятину урожая, а потом, поднявшись до устья Сульчи, за которой начиналась земля баранджаров, скупить у тамошних охотников пушнину.

На этот раз повоз оказался особенно удачным. Год выдался хлебородным и все общины расплатились сполна, никто не остался в долгу, а охотники заготовили так много мехов, что меняли их не только на соль и муку, как это бывало обычно, но с удовольствием брали даже то, что всегда считали роскошью. Так что когда на исходе месяца караван двинулся в обратный путь, под палубным настилом не было свободного места и даже между скамьями гребцов лежали тюки с пушниной.

Айдарук ликовал. По давно заведённому порядку пятьдесят сороков меха оставалось в общей племенной казне, десять сороков уходили в пользу эльтабара, главы всех булгар, и ещё один тудуну, который представлял в здешних краях власть хазарского кагана. А что оставалось сверх того, делилось меж участников повоза, как плата за их непростой, а временами опасный труд. Весь обратный путь Айдарук прикидывал и так, и эдак, подходил к расчёту с одного и другого бока, складывал, делил, вычитал, но всякий раз убеждался, что лично ему достанется десяток соболей, не меньше. А с таким подношением не стыдно будет предстать перед Эрнуком – патшой большого рода эсегелей, что обитали на правом берегу Итиля, и потому не слишком хотели знаться с булгарами Агиделя.

Род Эрнука считался одним их самых богатых и сильных среди сотен булгарских семей. Его город – Чирмы́ш – стоял на устье Иллет. Начинаясь мелководным и бурным ручьём где-то в глуши марийских лесов, эта река долго петляла средь непролазных сосняков и каменистых ущелий, чтоб полноводным широким потоком влиться в Итиль между Веда-Суваром и Бу́лгаром. Осенью по ней к Чирмышу спускались охотники северных народов. Эсэгели Эрнука за бесценок скупали у них пушнину и, главное, рыбий зуб, который в далёких южных странах менялся один к одному – сколько весил сам, столько же за него давали золота. Сам Айдарук, конечно, никогда не бывал в тех краях, но от умных сведущих людей слышал, что на Иллет вовсе не было полей и огородов, но при этом жители Чирмыша никогда не знали нужды, уж тем паче голода – доход от перепродажи

рыбьего зуба был таким, что Эрнук мог бы скупить всё зерно в округе, даже беря его по цене вдвое больше обычной.

В Булгаре, На пристани Ага-Базара, где всегда было так тесно, что иные осламки порой несколько дней ждали возможности подойти к берегу и разгрузиться, для лодок из Чирмыша имелся отдельный причал, и даже если он пустовал, никто не пытался занять его – все знали, чьё это место. За городской стеной, куда даже просто войти мог не каждый знатный патша, у Эрнука было две усадьбы. Одна – у западных ворот, где за дубовым частоколом стоял дощатый барак для привезённого товара и огромный хлев для скотины, а в двух десятках бревенчатых избушек жило полсотни сакчы и сторожей. Вторая располагалась в центре халджа: большой кирпичный дом с пристройками для слуг и охраны стоял над крутым оврагом, что широким кривым шрамом рассекал город надвое, и единственный мост через него вел от ворот усадьбы Эрнука прямо ко дворцу эльтабара.

Как раз на этом мосту почти год назад Айдарук и встретил Бийче – племянницу Эрнука, дочь его младшего брата, когда-то давно погибшего при набеге черемисов. Случилось это в зимний солнцеворот – один из трёх дней в году, когда патши всех племён обязательно приезжали в Булгар, чтобы отметить древний праздник Нардуган.

Город, обычно степенный и важный, бурлил, кишел и пестрил – в этот день даже самый знатный богатей стремился воедино слиться со всеми людьми. Пока патши и старейшины родов отбирали лучших быков для жертвы, а женщины готовили угощение для всех бедных обитателей округи, молодежь стекалась в два больших отряда. Их ждала главная забава этого праздника – расправа над Тама-Тарханом. Этот злой див только и делал, что устраивал людям всякие пакости, но в Нардуган ему предстояло поплатиться за все чёрные дела – его собирались повесить на толстом суку священного тополя. Однако сначала одна половина молодёжи должна была штурмом взять обиталище зла – снежную крепость, которую другая половина собиралась защищать.

В этом году честь идти на приступ выпала парням и девушкам племён с обеих сторон Агидель: барсула, темтюзи́ и нухра́т. Им предстояло, собравшись в Халджа на левом берегу оврага, пробиться на правый, взобраться на обледенелый склон холма и только потом ворваться в белую цитадель, чтобы схватить там главного злодея. А вот держать оборону готовились эсегели с правого берега Итиля. И пользуясь тем, что усадьба одного из них – Эрнука – стояла над самым оврагом, главное укрепление защитники решили сделать прямо на мосту, миновать который нападавшие никак не могли. В широком проходе поставили две телеги, связав их оси верёвками. На повозки взгромоздили пустые бочки, короба и прочий хлам. За баррикадой встали защитники под командой Самура – старшего сына Эрнука. Три десятка лихачей, вооруженных глыбами плотного снега и потешными булавами, на длинных рукоятях которых вместо стальных шаров были намотаны тряпки.

Агидельцы тоже серьёзно готовились к бою: привязали к толстым канатам крючья, чтобы растаскивать завалы; смастерили лестницы, чтоб подниматься на баррикаду и налепили гору снежков для обстрела защитников. Айдарук вооружился длинной рыбиной с узким хвостом, за который удобно было держаться, а на плечо набросил торбу с десятком снежков, в центре которых для тяжести закатаны были кусочки льда. Закончив с подготовкой, он уже стал пробиваться в передние ряды – ему не терпелось броситься вперёд, чтобы первым достичь моста и всем показать свою силу и ловкость. Но тут на плечо юноши легла чья-то рука.

Это был Байбат – дед Айдарука по матери. Когда-то сильный ловкий воин, теперь он постарел и уже не годился для боя, но его опыта и знаний с лихвой хватало на три десятка бывалых рубак. Так что когда подошло время выбрать сыну воспитателя, Турумтай с радостью вспомнил древний обычай, который гласил, что пестовать девочку должна мать её отца, а мальчика – отец его матери. А лучшего наставника, чем Байбат, Турумтай и представить не мог.

Взяв подопечного за локоть, Байбат мягко, но настойчиво вывел его из толпы:

– Бездумная храбрость – хуже трусости. – Тихо сказал старик и тут же закашлялся, что последнее время случалось с ним часто, особенно, на морозе.

Айдарук сочувственно посмотрел на Байбата – тот напоминал одуванчик: стебелёк сухого тела венчала крупная голова с пышной копной седых волос. Воспитанник в свои шестнадцать рядом со стариком выглядел могучим дубом: выше на две головы, стройный, с тонкой талией и дюжим разворотом плеч, на которых даже сквозь толстый войлок куртки проступали бугры молодых крепких мышц. И словно этого было мало, вдобавок боги наградили его волевым точёным подбородком и глазами цвета агата в мелких брызгах расплавленной бронзы, от прямого взгляда которых у девушек замирало сердце, и они забывали, что хотели сказать мгновенье назад.

Придя в себя, наставник тыльной стороной ладони вытер с бороды мокроту, и, отдышавшись, добавил:

– Я тебе сколько раз говорил? Головой в стену биться только дуракам можно – у них лоб крепкий. – Байбат сделал глубокий вдох, чтобы восстановить дыхание. Айдаруку не терпелось броситься в атаку вместе со всеми, он терпеливо ждал, пока Байбат продолжит. – Помнишь чокыр, сразу за торжищем?

Айдарук тут же мысленно оказался на окраине Ага-Базара, где за крайними складами торговцев начиналась водомоина – небольшая впадина с пологим склоном тянулся полсотни шагов и входил в устье той самой балки, у которой сейчас агидельцы готовились к штурму. Айдарук сразу все понял и просиял. Мост, где эсегели устроили крепость, и чокыр, о котором говорил Байбат, разделяла четверть фарсаха, не меньше, но только там можно было попасть в яр, не переломав при этом ноги. В остальном же края оврага по всей его длине представляли собой отвесную стену в два, а где-то и три человеческих роста. Потому-то эсегели и не ждали атаки с другой стороны.

Благодарно кивнув, Айдарук звонко свистнул и сделал знак рукой. На его призыв из общей ватаги тут же вышло двое парней. Один из них – Чуксар – даже во сне всё время что-то говорил и дёргал ногами, будто куда-то бежал, а стоило проснуться, сразу начинал спешить так, словно уже куда-то опоздал. А вот второй – Ушапай, которому маленький вёрткий Чуксар едва доставал до плеча, вообще не знал, что такое суетится, и был так скуп на слова и жесты, словно за каждый звук или движение рукой ему приходилось платить серебром.

С тех пор, как Айдарук себя помни, он никогда не разлучался с друзьями детства, и сейчас, конечно, тоже не смог бы обойтись без них. Втроём, под удивлённые взгляды остальных они покинули место будущего боя, задворками пробрались к главной городской дороге и бегом пустились по ней вниз, к Ага-Базару. Там, пропетляли по лабиринту празднично украшенных рядов и лавок, миновали склады и амбары на окраине торжища и без труда отыскали тот самый чокыр. Они на спинах скатились в отвершек, по твёрдому насту вышли в овраг и стали осторожно продвигаться вдоль его края, где глубина снежных намётов была не большая.

В это время главный жрец дал сигнал и толпа агидельцев с рёвом устремились вперёд. Но ещё у входа на мост их встретил густой град снежков и половина нападавших остановилась уже здесь. На тех же, кто прорвался к телегам, обрушились удары палиц и полетели тяжёлые глыбы из снега и льда. Большинство сорвалось с баррикады, а тех немногих кому всё же удалось вскарабкаться наверх, защитники к удивлению не стали сбивать, а наоборот, подхватили и втащили в свою толпу, где быстро связали по рукам и ногам.

Столь неожиданный манёвр обескуражил нападавших, и вторая атака была уже не столь напористой и смелой. Агидельцы, строй которых заметно поредел, с трудом подобрались к стене из телег, но подняться на неё не могли – всего-то десяток защитников с успехом отбивал любые их попытки. Уже показалось, что крепость устоит и к позору агидельцев наказание Тама-Тархана станет только результатом доброй воли эсегелей, но именно в это время трое барсулов добрались, наконец, до моста.

Они оказались как раз под тем местом, где громоздились остатки снежных глыб, которые младшие защитники подносили старшим, бившимся на баррикаде. Агидельцы забросили на деревянный настил веревки с крючьями и стали подниматься по ним. Оказавшись на мосту, Айдарук выхватил из-за пояса рыбью тушу и принялся хлестать ею каждого встречного. Чуксар держался рядом, используя вместо рыбы бараний хвост, а рослый крепкий Ушапай просто хватал мелюзгу за ворот и швырял в овраг. Друзья быстро разогнали младших эсегелей, и Айдарук уже взобрался на остатки снежной горы, но у её подножия наткнулся на последнего мелкого защитника. Это был тощий паренёк в длиннополом халате и маске из сосновой коры с прорезями для глаз. В руках он держал длинную жердь и когда замахнулся ей для удара, Айдарук инстинктивно пригнулся, чтоб увернуться, но парнишка неожиданно не стал быть его с размаху, а коротко и резко ткнул концом шеста в грудь. Тычок вышел не сильным, но Айдарук потерял равновесие, поскользнулся на ледяной глыбе и скатился вниз. Тут же вскочил на ноги и быстро взобрался обратно, но получил ещё один толчок, который на этот раз не сбил его с ног, но всё же заставил остановиться. Айдарук успел заметить, что Чуксар и Ушапай обошли гору со стороны и уже вступили в бой у самой баррикады, наверху которой показались и другие агидельцы – эсегели, отвлекшись на атаку сзади, не могли удержать нападавших спереди.

Агидельцы одержали верх, но Айдарук, который добыл для всех эту победу, застрял на снежной горе. Разозлённый этим, Айдарук левой рукой поймал шест, которым его снова пытались ткнуть, а правую запустил в наплечную сумку, выхватил оттуда тяжелый снежок и с коротким замахом пустил его в цель. Он попал прямо в берестяную маску. Та с хрустом сломалась пополам и не упала с лица только потому, что держалась завязками на затылке. Вскрикнув, пронзительно и тонко, защитник выронил шест и, пошатнувшись, осел на снег. Айдарук издал победный клич, спрыгнул вниз и оказался рядом с поверженным врагом. Собираясь отомстить мелкому балбесу, он зачерпнул в горсть побольше мокрого истоптанного снега пополам с грязью, схватил разбитую маску за нижний край, сдёрнул её и… замер, встретившись взглядом с двумя изумрудами глаз, блестевших навернувшейся слезой. Девчонка! Это была девчонка лет пятнадцати, не больше. И на её обиженно-испуганном лице чуть выше левой скулы на белоснежной коже уже наливалась красно-синяя блямба ушиба, а на бархатных губах, чуть приоткрытых из-за сбитого дыханья, краснела капавшая с носа кровь. Она тонкой струйкой стекала на подбородок, а оттуда на шею, настолько тонкую, что Айдарук удивился, как она не сломалась, когда голова девушки откинулась назад при попадании снежка.

Айдарук забыл, где он и почему здесь оказался. Забыл о штурме и Тама-Тархане, не слышал оглушительных криков, не замечал отступавших эсегелей и гнавшихся за ними адигельцев. Мимо пробежал Ушапай с синяком под левым глазом. На мгновенье рядом замер Чуксар, он что-то прокричал, тыча в сторону главной ледяной крепости, потом недоуменно пожал плечами и, махнув рукой, поспешил за остальными. А Айдарук всё сидел рядом с незнакомкой, смотрел в зелёную бездну гневно сверкающих глаз, и ему хотелось только одного – прикрыть собой это хрупкое существо, чтоб не дай бой не попали в нее летевшие отовсюду и во все стороны щепки, куски льда и шмотки грязного снега.

Айдарук протянул руку и легко прикоснулся к подтёку на скуле девушке, отчего та болезненно дёрнула головой и отстранилась.

– Ну! Придумал тоже. – Гневно сказала она, а в следующий миг, взглянув за плечо Айдарука, облегчённо вздохнула.

Тут же рядом возник Самур – сын Эрнука, который был лет на пять старше Айдарука. Присев на корточки, он осмотрел сестру, потом окинул взглядом Айдарука и презрительно усмехнулся:

– Одолел девчонку, да?

– Да я откуда знал. – Попытался оправдаться Айдарук, но его уже не слушали.

Самур перевёл взгляд на сестру:

– Цела?

Девушка пожала плечами, одновременно отодвигаясь от чужака и прижимаясь к брату. Тот легко подхватил её на руки, встал и, напоследок ещё раз смерив Айдарука взглядом, зашагал мимо разбитой баррикады к усадьбе Эрнука. Айдарук тоже поднялся, но ему почему-то уже не хотелось спешить на штурм, биться за право первым ворваться в ледяную крепость и схватить чучело Тама-Тархана. Всё это показалось вдруг таким глупым и бесполезным.

Через два дня, едва дождавшись конца праздничных гуляний, Айдарук пришёл к усадьбе Эрнука. Стражникам он сказал, что хотел бы узнать о здоровье племянницы хозяина и попросить у неё прощения. Хотя на самом деле просто мечтал ещё раз увидеть Бийче – он даже успел расспросить кое-кого из эсегелей и узнать имя незнакомки. Но Айдарука не пустили дальше ворот, просто пообещав передать его извинения. На том всё и кончилось.

С тех пор прошёл почти год, в котором не было такой ночи, чтобы Айдарук вновь не пережил эту встречу во сне. А потом, проснувшись, в том месте, когда Бийче уносили прочь, он долго лежал без сна, и, глядя в потолок, сожалел о том, что Чирмыш слишком далеко от Биляра. Но теперь подходило время очередной поездки в город на Итиле. Приближался Чумар боткасы – главный праздник осени, на котором все булгары соберутся вместе, чтоб принести жертвы богам, а после на большом меджлисе обсудить важные вопросы. И Айдарук точно знал, что в такие поездки, отец обязательно навещал других патшей: одних по делу, других просто, из вежливости, как того требовал обычай. Прежде Айдарук не стремился попасть на эти встречи – ему не интересно было слушать длинные неторопливые беседы людей, что говорили так, будто давно устали от жизни. Но в этот раз Айдарук хотел любой ценой напроситься пойти вместе с отцом. И если всё получится, он обязательно попросит у Эрнука дозволения поговорить с племянницей, чтоб лично принести ей извинения. А когда Бийче выйдет, он бросит к ее ногам связку превосходных соболей. Юноша живо представлял, как это будет, как при виде ценных мехов изменяться лица самой Бийче, её двоюродного брата Самура и даже самого Эрнука. В наивных мечтах своих Айдарук уже слушал речь эсегель-патши, который восторженно говорил, что давно искал именно такого мужа для любимой своей племянницы, а та, скромно потупившись, лишь изредка поднимала на Айдарука глаза, в которых светились тепло и восторг. И вот когда Эрнук напрямую спросил у Бийче, хочет ли она стать женой столь лихого джигита, девушка зарделась, застенчиво просияла и едва шевельнула губами. Но вместо желанного «да» над рекой, по которой бесшумно скользили осламки, разнёсся встревоженный крик дозорных.

Айдарук вздрогнул и растерянно огляделся. Кроме него, почти все на осламке уже собрались у левого борта и с напряжённым молчанием следили за тем, как вдали на Севере над зелёным морем хвойного леса струился белёсый дым.

Глава вторая

Примечания:

Кайтару – штраф, возмещение, неустойка.

Айдарук очнулся, потряс головой, избавляясь от остатков грёз, и осмотрелся, пытаясь найти в береговых зарослях что-нибудь для приметы. По гладкой каменной глыбе, на пару кадамов поднимавшейся из зеленоватой воды, и огромной сосне, в старческом поклоне нависшей над тихой заводью, он определил, что караван почти достиг устья Эремэ́ – не широкой, но очень глубокой речушки, что выходила из густой лесной чащи и падала в Киче Чирмешан. А выше по её течению, примерно в двух фарсахах, имелся старый перелог, который последние лет десять ждал, когда к нему вернуться люди.

В этих местах так делали испокон веку. Большая семья находила удобное место и расчищала его. Потом, осенью стволы поваленных деревьев сжигали, и весной, когда снег талой водой уходил в недра, распахивали землю, щедро напитанную золой и перегноем. Три-четыре года такое поле рожало очень щедро, но потом урожаи шли на убыль и пашню обращали в пастбище. А ещё через несколько лет, когда подсеку покрывал кустарник и древесный молодняк, люди вовсе покидали это место. Но не навсегда. Лет через десять-пятнадцать они возвращались, чтобы опять отвоевать у леса кусочек земли.

Перелог в верховьях Эремэ появился в те времена, когда Айдарук ещё не родился, и даже отец его деда Байбата бегал по Буляру беспортошным мальчишкой. С тех пор подсеку трижды оставляли, и вскоре её предстояло чистить в четвёртый раз. Айдарук точно знал это, так как перед самым уходом в повоз, отец говорил о брошенном поле с главой одного из родов. Тот хотел приступать к делу уже будущей весной, а Турумтай убеждал отложить начало работ на следующий год. Старейшина тогда настоял на своём, и вождь всё же дал добро на то, чтобы сразу после посевной род начинал осваивать старую делянку. Но дым, что густой пеленой поднимался над лесом, говорил, что кто-то пришёл туда раньше хозяев. И это не сулило племени добра.

– Что думаешь? – Раздался хрипловатый, словно вечно простуженный голос Байбата.

Айдарук оглянулся – старый наставник стоял в шаге за спиной и, прищурившись, внимательно следил за столбами сизого дыма, будто по их движению пытался угадать, что происходит на далёкой подсеке, скрытой за стеной непролазного леса. Айдарук бросил беглый взгляд направо, где спустив паруса и подняв вёсла, качались на волнах две осламки. Одну из них шагами мерил Чуксар – на ходу он стучал ребром ладони по борту и то и дело чесал редкую ещё нежную поросль на подбородке. На другой, плечом опершись на изогнутый носовой брус, застыл Ушапай. Лицо его, как будто высеченное из камня, в который вставили две блестящие льдинки глаз, оставалось бесстрастным – казалось, его ничуть не волнует суета вокруг и он просто ждёт приказа.

Айдарук задумался. Если подсеку решили занять чужаки – а в этом Айдарук не сомневался – отстоять её можно было одним из двух способов. По неписанным законам такие споры надлежало решать на совете старейшин всех племён, который собирался в Булгаре лишь два раза в год. Но какую сторону он займёт, зависело от того, чьих родственников в нём окажется больше, чьи дары будут богаче, а обещания – слаще. Так что за исход такого разбирательства вряд ли кто-то смог бы поручиться. Гораздо проще и надежней было прямо сейчас нагрянуть внезапным налётом и самим согнать наглецов со своей земли.

– Надо идти. – Постановил Айдарук.

Он посмотрел на Байбата решительно, но всё же бровь дрогнула и слегка приподнялась в ожидании одобрения. Старик коротко кивнул, соглашаясь, а потом взглядом указал на тюки с пушниной, плотно набитые под дощатым настилом. Благодарная улыбка тронула губы Айдарука и тут же исчезла – он понял и оценил совет, который молча дал ему Байбат.

Мирно, без драки доказать, что брошенное поле принадлежит барсула, вряд ли выйдет. Конечно, все знали, где проходят границы владений, но определяли их на глазок, и если реки служили надёжной приметой, то сквозь нехоженый лес красной нитки никто не протянул. А значит, соседи вполне могли заявить, что это – их земля. И Коли так, без стычки не обойтись. А когда она начнётся, на корабли могут полететь не только стрелы и камни, но и горящие головни. И подвергать такой опасности общую пушнину Айдарук не мог. Права не имел.

Айдарук решительно тряхнул головой и, заложив в рот два пальца, коротко пронзительно свистнул.

– Всю пушнину грузим к Ушапаю. – Скомандовал он и, повернувшись к гиганту, добавил. – Останешься здесь, за мех – головой отвечаешь, так что гляди в оба.

Ушапай возмущаться не стал. Вот если б такое сказали Чуксару… Но здоровяк лишь согласно кивнул и уже через миг спокойно отдавал команды, заводя своё судно между двух осламок. С громким стуком они сошлись бортами и в воздухе замелькали тюки. Вскоре вся пушнина оказалась в лодке Ушапая, а две другие, где остались только люди, под хлопанье поднятых парусов и плеск рулевых вёсел устремились к устью Эремэ, что уже виднелось впереди.

Первой в русло вошла осламка Айдарука, за ней, отстав на два десятка шагов, держался Чуксар. Течение было не сильным, крепкий осенний ветер с шумом бился в парусах, а по десятку весел дружно пенили воду с обоих бортов, так что лодки быстро продвигались вверх по реке. Лес то наступал к самым берегам, так что ветки отдельных деревьев почти лежали на серебристой глади, а то отходил на сотню шагов, открывая топкий болотистый луг, густо заросший травой и кустами. Над всем этим неподвижно застыла брюхатая серая туча, и только плеск вёсел через равный промежуток времени нарушал глухую тишину.

На Айдаруке уже была лёгкая кольчуга, пояс с кривой саблей и коротким прямым кинжалом, а в руках он держал островерхий шлем с полумаской. Готовый к бою, он стоял на носу и неотрывно смотрел на клубящийся в небе дым, который становился тем гуще, чем ближе они подходили к подсеке. Остальные тоже облачались в доспехи; все, кроме гребцов держали в руках боевые топоры, небольшие круглые щиты; стрелки собирали луки, крепили тетивы и готовили стрелы.

Вскоре, первая осламка обогнула мыс, крутым уступом вдававшийся чуть не до середины русла, и сразу за ним открылась полоска земли шириной шагов сто. Примерно треть фарсаха она тянулась вдоль берега, с трёх сторон окружённая стеной непролазной хвои, а с четвёртой, от реки её отсекала цепь шалашей и походных юрт.

Глядя на лагерь, подсчитав количество котлов над очагами, Айдарук быстро прикинул, что чужаков должно быть не меньше сотни. Да, большинство из них, наверняка, простые лесорубы и пахари, тогда как он привёл с собой испытанных бойцов, но ведь барсулов – всего три десятка. Так что расклад всё же был не в их пользу, и Айдарук подумал, что хорошо бы обойтись без серьёзной драки. Однако, когда осламки подошли вплотную к берегу и захватчики, бросив работы, тоже потянулись к реке, настороженно изучая прибывших, Айдарук с удивлением заметил, что мужчин среди них не так уж и много – всего с десяток. В основном же на подсеке трудились женщины и подростки, в толпе мелькнуло даже несколько седых бород. А ещё Айдарук обратил внимание, что перелог почти нетронут. На большей части всё ещё стоял лес, и огонь полыхал лишь на маленьких делянках, где поверх сваленных в кучу брёвен зачем-то лежали ветки молодой хвои – они-то и давали такой густой дым, что с лихвой хватило бы на два десятка обычных костров.

Пока Айдарук обдумывал все эти странности, толпа чужаков подошла к самой воде и плотной цепью растянулась вдоль берега. Среди них особенно выделялся высокий юноша с прямым орлиным носом и цепким взглядом угольно-чёрных глаз. Он красовался в волчьем малахае, длинной меховой жилетке и сапогах из яловой кожи, тогда как остальные мужчины были в простых войлочных шапках и лаптях поверх тряпочных обмоток. Сообразив, что это старший чужаков, Айдарук присмотрелся и узнал в нём Кантимера, младшего сына Пешкана, патши племени нухратов. Их бус располагался у истоков речушки Биздэ, и до него отсюда было меньше фарсаха.

Айдарук шагнул к борту, жестом остановив одного из своих людей, который хотел прикрыть его щитом.

– Я Айдарук, сын патши барсулов!

– Айдарук? – Переспросил Кантимер с кривой улыбкой на тонких бесцветных губах. – И зачем ты здесь? Мы тебя не звали.

– Не звали?! – Взревел Чуксар на задней осламке. – Ах ты…

Он выхватил саблю и рванулся вперёд, но свирепый возглас Байбата остановил его. Чуксар замер, уже готовый к прыжку через борт, а наставник повернулся к Айдаруку, но вдруг зашёлся в хрипящем натужном кашле – громкий крик не прошёл даром для больных старческих лёгких. Айдарук досадливо поморщился – это было не ко времени, но одёрнуть Байбата он тоже не мог, так что пришлось пережидать его приступ. Нухраты же посчитали эту заминку проявлением слабости и опаски. Толпа на берегу радостно заголосила, в общем гомоне слышались насмешки, ругательства, даже угрозы. А чуть погодя в сторону лодок уже полетели комки земли. Один из них ударился в доски обшивки и, рассыпавшись, рябью покрыл стоячую воду. Чуксар зарычал и уже поставил одну ногу на борт, но в этот раз его остановил крик Айдарука.

Байбат, наконец, перестал кашлять, но говорить всё же не мог, тяжело дышал и часто сплёвывал на палубу тёмную тягучую слюну.

– Это наш перелог, Кантимер. – Сказал Айдарук только чтобы выиграть время.

– С чего это вдруг? – Спокойно спросил Кантимер, хотя голос его уже звучал не так уверенно и твёрдо, как в начале разговора.

Глава чужаков посмотрел на Чуксара, в кровь кусавшего губы, и Айдаруку показалось, что в этом коротком взгляде мелькнули не решимость и готовность к предстоящему бою, а страх, но почему-то смешанный с безмолвным призывом и даже надеждой. В тот же миг Кантимер не улыбнулся, а словно через силу натянул на бледное лицо наглую усмешку, после чего с хрипом потянул из груди воздух и смачно плюнул в сторону второй осламки.

– Стоять! – Грозно скомандовал Байбат. В этот раз с мучительной гримасой на лице он всё же смог сдержать рвущийся кашель, и схватив Айдарука за руку чуть ниже локтя, сдавленно прохрипел. – Башбаштаклык.

Айдарук замер, осенённой внезапной догадкой – одно это слово разом объяснило примеченные странности и расставило всё по местам, так что на первый взгляд нелепое поведение соседей представилось вдруг хитрым продуманным планом. Башбаштаклык – древний обычай, который предписывал наказать тех, кто в споре за землю, скот или что-то ещё, будучи заведомо сильней соперника, решил не ждать суда старейшин, а пустил в ход кулаки или сталь. Это считалось преступлением. Одно дело, если ты затевал драку с равным себе врагом. В таком случае речь шла о справедливой воле богов – кто прав в споре, тому в бою и помог великий мудрый Тенгри. Но когда здоровенный детина одним ударом наповал разил малого ребёнка, надеясь этим решить спор в свою пользу… Такого самодура не могло спасти даже то, что правда изначально была на его стороне, а пострадавший в дерзости своей перешёл границы приличий. Даже в таком случае башбаштаклык гласил однозначно: в наказание за самоуправство предмет спора должен навсегда достаться обиженной стороне.

Мысли Айдарука завертелись ураганом. Так вот почему среди нухратов, пришедших захватить чужой перелог, не было батыров, и даже на одного лесоруба – просто крепкого мужчину – приходилось десяток слабосильных женщин, детей и стариков. Ай, да Пешкан, ай, да хитрец. Старый патши прекрасно знал, как обычно решаются такие споры. Понимал, что перво-наперво хозяева попытаются прогнать чужаков со своей земли. И если умело подыграть их праведному гневу, стычка будет неизбежной. В горячке женщине или седому старцу непременно достанется пара увесистых плюх, а если повезёт, кому-нибудь даже пустят кровь. И тогда станет неважным, кто владел спорной подсекой перелогом прежде. По древнему праву башбаштаклыка она навсегда отойдёт нухратам.

Айдарук повернулся к своим людями, двумя руками упершись в невидимую стену, двинул её назад, к середине лодки. Барсулы переглянулись, но всё же попятились, а Байбат, облегчённо выдохнув, опустился прямо на палубу и спиной опёрся на пустую мачту.

– Воды ему. – Коротко скомандовал Айдарук, а сам метнулся на корму. – Чуксар, назад! Ни шагу с лодки.

Даже за два десятка шагов, что их разделяли, Айдарук сквозь возбуждённый крик толпы услышал, как Чуксара заскрипел зубами. Но всё же он отступил от борта, хотя и не вернул саблю в ножны.

– Это наш перелог, Кантимер. – Повторил Айдарук, снова повернувшись к Кантимеру. – И поверь, мы легко докажем это.

От его взгляда не ускользнула гримаса, исказившая лицо молодого нухрата. Он поджал без того тонкие губы и по тому, как забегали его глаза, Айдарук понял, что Кантимер, который только что был уверен в успехе, теперь торопиться понять, как ему должно поступить. Потому, не давая врагу опомниться, как всегда учил его Байбат, Айдарук сделал следующий шаг первым:

– Но в такой глуши легко ошибиться. – Миролюбиво сказал он. – Так что я позволю вам уйти с миром. Собирайтесь и чтобы к вечеру даже дух ваш простыл. Тогда клянусь, ничего не будет. Но если нет, старейшины рассудят нас. А когда они подтвердят, что вы не правы, придётся платить кайтару́. Так что подумай, Кантимер.

И повернувшись к своим людям, Айдарук повелительно крикнул:

– На разворот! Уходим!

Глава третья

Примечания:

Биляр-елгу и Елшан-су – теперь реки Билярка и Елшанка на территории Билярска.

Бистэ – слобода

Кулаш – мера длины, равная расстоянию между концами пальцев обеих рук, вытянутых в противоположные стороны на уровне плеч. Аналог русской сажени, примерно равной 1,75 м.

Чалэм – цитадель, кремль, детинец.

Йорт – усадьба.

Кермен – дворец

От подсеки в верховьях Эремэ осламки барсулов отошли как раз в то время, когда потускневшее солнце стало спускаться к лесу. Лодки подхватило течение, а стылый осенний ветер до треска наполнил паруса, но Айдарук всё же усадил людей за вёсла и даже сам иногда сменял на скамье уставшего гребца. В Киче Чирмешан они вышли в первых сумерках заката, уже в полутьме опять раскидали пушнину по кораблям, и, не теряя времени, двинулись вверх по реке. Кормчий, с малых лет ходивший по этим местам, знал их, как свои пять пальцев, так что даже когда луна спряталась средь неподвижных лохматых туч и серебристая жила реки растворилась в непроглядно-чёрных глыбах берегов, караван продолжил путь, и едва на Востоке из гущи леса новый день розовой зарёй брызнул в небо, Айдарук разглядел на ещё тёмном горизонте очертания Биляра.

Когда они подошли к пристани, утро уже разгорелось, и на берегу вовсю шумел народ. Причал широким дощатым настилом тянулся от устья Биляр-елгу до небольшого оврага, на дне которого шумел Елшан-су. Обе речушки мелководным звонким потоком бежали к Киче-Чермешан с юга, с двух сторон огибая большой холм, на котором стоял город.

Разогнав рыбацкие лодки, караван встал в самом центре пристани. Айдарук первым спрыгнул на причал и, отдав пару коротких распоряжений, сам поспешил в город. Поначалу хотел взять с собой Байбата, но старик так и не пришёл в себя толком – его всё ещё мучили приступы кашля, после которых он густо сплёвывал кровь. И хотя наставник старался не показать, как ему тяжело и больно, глядя на бледное лицо и трясущиеся руки, Айдарук понял, что старик не осилит быстрым шагом даже ту четверть фарсаха, что отделяла город от берега. Придётся подстроиться под его медленный шаг, да ещё, наверняка, сделать несколько привалов. А сообщить отцу тревожную новость хотелось как можно быстрее.

От пристани к городу вела дорога – широкая лента голой земли, за века утрамбованной так, что не раскисала даже в многодневный ливень. С обеих сторон от неё расположился десяток бистэ, где в домишках с соломенной крышей и стенами из обмазанных глиной плетней жили бортники, рыбаки, охотники, пастухи. Вдоль обочины тянулись бесконечные ряды разновеликих бочонков с мёдом, над которым густо роились злые осенние мухи; огромные корыта со свежей и солёной рыбой, чей запах забивал любые ароматы; столы с сырым и копчёным мясом, вокруг которого сновали собаки с жадно горящими глазами; отары овец, клетки с курами и прочей домашней живностью, вопли которой, сливаясь с криками людей, рождали оглушительный гвалт, не стихавший даже на миг.

Айдарук быстрым шагом миновал стихийный рынок и вышел к первой крепостной стене, что на два кула́ша поднималась частоколом из дубовых брёвен, заострённых на конце. Караульные ещё издали заметили сына патши и когда тот подошёл к воротам, проход уже был открыт. Внутри города как семечки в подсолнух набились полуземлянки под крышей из осиновой дранки, закопчённой дымом курных печей. Шум базара, клокотавшего снаружи, за стеной едва слышался приглушённым рокотом, а вонь торговых рядов здесь сменилась запахом сена, молока и свежего хлеба.

В городе Айдарук поневоле замедлил ход – ему постоянно встречались знатные люди, и с каждым из них приходилось не просто здороваться, как подобает, но ещё и вступать в разговор, справляться о делах и здоровье, а потом самому отвечать на пустые, но обязательные вопросы. Вести себя так завещали традиции предков, и презреть их дозволялось безродной собаке, но никак не сыну патши. Так что три сотни шагов, отделявших внешние ворота от чалэма, Айдарук шёл дольше, чем втрое больший путь от пристани к городу, и когда он, наконец, миновал мост через ров, поднялся по крутому спуску на высокий вал и вошёл в захаб – тесный тёмный коридор длиной два десятка шагов – то облегчённо вздохнул.

Чалэм представлял собой квадрат сто на сто кула́шей. Вдоль крепостной стены располагались йорты самых знатных людей – бревенчатые срубы на высокой каменной подошве, дощатые сараи и плетёные клети для запасов. Центр занимал патша-кермен – двухэтажный кипричный дворец в окружении больших каменных амбаров, где хранились главные богатства племени. И над всем этим высоко вверх взмывала пирамидальная крона огромного тополя – священного древа, на ветках которого вешали туши животных, принесённых в жертву богам.

После шумного торговища на берегу и деловитой суеты внешнего города, чалэм казался царством глухой тишины. Даже стук подкованных сапог по мощёной камнем дороге звучал оглушительно громко, гулким эхом заполняя цитадель, подгонял Айдарука, так что у патша-кермен он уже почти перешёл на бег. Вбежав во дворец, не задерживаясь, лишь кивком отвечая на приветствия встречных, насквозь прошёл через весь первый этаж и торопливо поднялся наверх, в купольную пристройку – в это время дня отец занимался там делами. Однако, в переднем покое случилась заминка.

Едва Айдарук ступил на порог, на нем тут же с визгом повисла девочка лет десяти. Каракыз – самый младший ребёнок и единственная дочь патши среди трёх сыновей, один из которых отправился к богам сразу после рождения, а второй – два года назад. В Биляре, да и во всём остальном мире, известном Айдаруку, пожалуй, это был единственный человек, возражать которому Айдарук не мог, чего бы она не просила, и как бы он сам не хотел сказать: «нет». Последние годы он спорил даже с отцом – не часто, конечно, и никогда не позволял себе зайти слишком далеко, но иногда всё же пытался вставать на дыбы. Но Каракыз… Стоило ей посмотреть на него в упор, нахмурив бровки, надув по-детски пухлые губки… Или, наоборот, улыбнуться, сверкнув чёрными как ночь глазами… И Айдарук, как бы ни был настроен на схватку, тут же терял волю сопротивляться.

Оказавшись в объятиях Каракыз, что-то щебетавшей и чмокавшей его в обе щёки, Айдарук сразу вспомнил, что в повозе приготовил для сестры подарок – выменял особую свистульку у баранджаров, что славились умением делать игрушки с секретом. Тамошние мастера, вырезая из особой липы заготовку в формы зверя, делали в его голове хитрую выемку – если в неё налить воды, обычный однообразный свист превращался в сложную многоголосую трель. Айдарук выбрал фигурку рыбы с загнутым хвостом, потому что она была такая всего одна, но сейчас, торопясь сообщить отцу недобрые вести, в суете забыл подарок на осламке.

Наконец, излив на него всю скопленную нежность, Каракыз отступила и, до ушей сияя улыбкой, протянула руку с открытой ладонью.

– Врёшь! – Заявила она, выслушав объяснения брата. Сказала так и искренне и безобидно, как только дети могут обвинять во лжи.

– Клянусь бескрайним небом. – Сказал Айдарук, подняв правую руку. Каракыз прищурилась и поджала губы, изображая нелёгкие раздумья. – Давай, так. Ты сейчас отпускаешь меня, а вечером я к свистульке добавляю татлы.

– Татлы? – Ахнула девочка, мечтательно прикрыв глаза. И тут же вступила в торг. – Целый лист. Из Кетуче-бистэ.

– Лист татлы из Кетуче-бистэ. – Подтвердил Айдарук.

Татлы – мёд, сваренный в молоке до состояния густой пасты, а потом застывший тонким слоем на подносе – было любимым лакомством Каракыз, а самый вкусный татлы готовили жёны пастухов из Катуче-бистэ. Так что, предлагая сделку, Айдарук заранее знал, что сестра согласится.

Заключив договор, Каракыз отошла в сторону, пропуская Айдарука, и тот, потрепав сестру по голове, поспешил пройти в личный покой отца. Это была комнатка три на три кулаша, стены в которой сплошь покрывали ковры, а робкий утренний свет проникал сквозь узкие щели в своде купола, так что всё тонуло в полумраке, и Айдарук не сразу заметил, что отец не один.

Сам патша расположился на широкой тахте, стоявшей у стены напротив входа, а с двух сторон от неё тянулись длинные крытые шкурами лавки: левую занимали трое сакчы и главный жрец племени; на правой в полном одиночестве сидела мать Айдарука – Джумуш. В центре комнаты дымил большой медный сандал, наполненный углями.

Айдарук сразу догадался, что отец обсуждал предстоящий чумар боткасы – в Биляре его всегда начинали сразу, едва возвращался повоз. Каждый сакчы держал на коленях абак – счётная доска с десятком канавок и круглых выемок, заполненных камушками разного цвета. Жрец, седой старец с длинной путанной бородой, что даже в темноте казалась белоснежной, разматывал и снова скручивал в жгут узкую полоску кожу с рисунками животных – по ним определялось сколько баранов, быков и коней следует приносить в жертву. Жена патни отвечала за общий пир, который грянет после обрядов, но руку Джумуш были свободны – она и так прекрасно помнила, чего и сколько ей нужно для праздничных угощений. Жена патши была в простой домашней одежде и без украшений, только тройной серебряный браслет – предсвадебный подарок Турумтая – обвивал тонкое запястье. Многочисленные роды никак не отразились на фигуре этой женщины и глядя на смуглое точёное лицо с высокой линией скул и тонким прямым носом, никто бы не угадал её возраст. Лишь когда Джумуш-опа что-то тихо отвечала мужу или в знак согласия прикрывала глаза, на нижних веках и в уголках губ проступали мелкие морщинки.

Айдарук с трудом сдержал разочарованный вздох. С одной стороны он мог бы прервать степенный разговор, ибо принёс важную новость. И будь на его месте кто-то другой, он бы так и сделал. Но Айдарук прекрасно знал, что Турумтай не одобрит, если седых уважаемых старцев перебьёт именно он. Ведь это будет выглядеть так, будто сын патши позволил себе презреть законы старины именно потому, что он сын патши. А когда в общине начинают зреть такие мысли, это не проходит даром. Потому Айдарук постарался скрыть нетерпение и вместо того, чтоб выпалить вести, ради которых так спешил, он поклонился каждому участнику совета, извинился за вторжение среди важных дел, после чего скромно присел на самый край левой скамьи.

Казалось, никто не заметил его появления, все как ни в чём не бывало продолжили разговор. Только отец, при виде сына, которого не было почти месяц, лишь едва заметно кивнул ему. Мать ни на миг не отвлеклась от дел, хотя теперь, когда сакчы или жрец обращался к ней с вопросом, Джумуш думала гораздо дольше, чем обычно, и при этом часто отвечала невпопад, из-за чего Турумтай каждый раз бросал недовольные взгляды то на неё, то на сына.

Но едва окончился совет и старейшина, уходивший последним, переступил порог, Турумтай тут же спросил:

– Ну, что случилось? – он даже привстал на тахте и нервно дёрнул щекой, наискось рассечённой широким корявым рубцом, а высокий лоб от переносицы вверх прорезала глубокая морщина.

Айдарук в двух словах поведал о захваченной подсеке и хитрости Пешкана. Слушая сына, Турумтай мрачнел, все сильней закусывал губу и сжимал кулаки, так что в какой-то миг Айдарук испугался, как бы отец не вспылил. Юноша так и ждал упрёков в бездействии и даже обвинений в трусости. Но короткий рассказ подошёл к концу, а Турумтай так ничего и не сказал. Джумуш тоже молчала, хмуро глядя перед собой и лишь иногда кивая собственным мыслям.

Наконец тот очнулся, тряхнул головой и шумно протяжно выдохнул.

– Как же не вовремя! – С досадой выпалил он, но продолжить не успел, его перебила Джумуш.

– Или, наоборот – кстати. – Задумчиво произнесла она и со значением посмотрела на мужа. – Теперь мы знаем, чем можно заплатить Пешкану.

Турумтай озадаченно сдвинул густые сросшиеся брови, но уже в следующий миг просветлел в улыбке.

– Хм… Пожалуй, так есть. – Он встрепенулся, оживился и провёл большим пальцем по шраму на щеке, как делал всегда, когда напряжённо о чем-то думал. – А раз так, Тенгри одобряет нашу затею.

Растерянный Айдарук с немым вопросом посмотрел на обоих родителей, но Турумтай, словно уже забыв о Пешкане с подсекой, деловито спросил:

– Как повоз?

Айдарук быстро перечислил всё, что удалось собрать. Турумтай довольно кивнул. Он жестом подозвал Айдарука и, обняв его, с наслаждением вдохнул родной знакомый запах. Потом отстранился и нежно провёл шершавой ладонью по загорелой обветренной щеке, после чего потрепал густые чёрные кудри и отпустил сына.

– Я рад, что ты справился. – Сказал он с тёплой сдержанной улыбкой, но уже через миг, вернувшись на тахту, он перестал быть любящим отцо, теперь это снова был патша, решающий судьбу большого племени.

– Что ж, тогда тянуть не будем. – Постановил и посмотрел на стену, где среди десятка дорогих клинков и зверей-тотемов висел круг до блеска отполированной бронзы. Две линии, пересекаясь в центре, делили его на четыре равные части и в каждой выпуклым барельефом красовались птицы, изображавшие времена года; а по внешнему краю тянулись две цепочки больших и малых делений: одна обозначала стадии луны, другая – солнца.

Сверившись с календарём, Турумтай повернулся к жене:

– Завтра – подготовка, послезавтра – проведём чумар боткасы, и сразу начнём собираться в Булгар.

И только когда патша дал понять, что разговор о делах закончен, Джумуш порывисто встала и шагнула к Айдаруку. Тот сразу опустился на колено и, взяв правую ладонь матери, припал к ней губами, а Джумуш положила свободную руку на голову сына и со сладким стоном прижала её к животу.

Глава четвёртая

Примечания

Казана ае – сентябрь.

Шура-вар – белый яр

Синбер – буквально «горная река». Позднее Симбирская гора, где расположен современный Ульяновск.

Сейве – река Свияга

Тиес-туе – буквально Ореховые горы, современные Тетюшинские горы на берегу Волги.

Два дня прошли в суете и приятных заботах. Для начала зарезали пять самых упитанных быков. Их кровью полили землю вокруг священного дуба, а на его ветках развесили лучшие куски мяса – примерно треть от каждой туши. Остальное разделили пополам: одну часть раздали беднякам в бистэ; вторая пошла на праздничный пир, для которого в бус со всей округи съехались главы родов барсула.

Отгуляв на славу, взялись за дело. Сакчы пересчитали привезённый Айдаруком мех, проверили его качество, разобрали по видам: соболя, куницы, бобры – каждый разделили в сорока, завернув в провощённые тряпки, чтоб уберечь от влаги. К удивлению Айдарука кроме пушнины в осламки грузили и бочки мёда, мешки зерна, куски вяленого мяса. Прежде подобный товар в Булгар не возили. Там итак хватало такого добра и на рынках оно продавалось по столь низкой цене, что о прибытке говорить не приходилось, хорошо, если выйдет окупить расходы. Но когда главы родов говорили об этом патше, Турумтай упрямо стоял на своём, и то, как молчаливо соглашались с ним сакчи – эти опытные скряги, собаку съевшие в торговых делах – ещё больше изумляло Айдарука.

В шестнадцатый день Казана ае, рано утром, когда заря едва тронула кромку неба розовым светом, разлившимся над тёмным ещё лесом, от пристани Биляра отошёл десяток осламок, гружёных так, что от верхнего края бортов до воды оставалось меньше кадама.

На первой, самой большой лодке, мачту которой украшал стяг с пятнистым барсом, плыл сам Турумтай. Вторую вёл Айдарук, получивший столь почётное право за успешно проведённый повоз. Старейшин так впечатлил результат, что они разрешили ехать в Булгар даже Чуксару с Ушапаем, которым после прошлого визита обещали, что ноги их больше не будет в главном городе булгар. Тогда, после штурма снежной крепости Тама-Тархана в праздник Нардуган, распалённый победой Чуксар стал задирать эсегелей и, в конце концов, напросился на драку. А Ушапай, отродясь не любивший таких забав, увидев, как на друга бросились сразу трое, конечно, не смог остаться в стороне. В итоге всё кончилось кровавой бойней, куда втянулось еще по десятку юных сорвиголов с каждой стороны. Но за прошедший год те события поблекли в памяти людей, а вот удачный повоз, серьёзно обогативший казну племени, был у всех на устах. Так что Айдарук смог убедить старейшин не разлучать его с друзьями.

Ушапай, узнав об этом, огорчённо вздохнул. За эти несколько дней он ещё не успел надышаться ароматом лип, что стеной окружали родительский дом, и мяты, что так сладко пахла только здесь, в окрестностях Биляра. Он никому не говорил об этом, но каждый отъезд для него становился маленькой смертью. Добродушный здоровяк никак не мог понять, что хорошего в скитаниях по чужим краям, где нельзя поесть материнского хлеба и выпить воды из колодца, что когда-то давно посреди двора выкопал его прадед.

А вот Чуксар, когда Айдарук велел собираться в дорогу, заорал так, что распугал птиц на пол фарсаха вокруг. Для него родной бус, где давно изучен каждый закуток, представлялся чем-то вроде клетки для орла – долго оставаться в ней сродни страшной пытке. Душа его всегда рвалась в незнакомые места, ведь там ждали новые встречи, опасности, приключения. А Биляр… Ну, что в этом городишке есть такого, чего он не видел?

Отправился в путь и Байбат. Ему хватило недели, чтоб отлежаться и прийти в себя. Удушливый кашель, правда, не отступил совсем, но нападал гораздо реже и даже в самый сильный приступ среди слизи, обильно выходившей горлом, не было крови. Так что старик, хотя и чувствовал себя не очень хорошо, всё же не захотел оставить Айдарука без присмотра в дальней и важной поездке.

Сразу же стало ясно, что принесённые жертвы понравились Тенгри, и он даровал людям попутный ветер, не стихавший даже мгновенья. Полные паруса влекли лодки вперёд, и те легко скользили над речной волной. Даже не пуская в ход вёсла, уже на исходе второго дня достигли устья Киче Чирмешан. Рано утром выйдя в Олы Чирмешан, уже к вечеру, едва солнце стало клониться к закату, караван достиг поймы реки, где прежде единое русло, стеснённое в заросших берегах, сначала распалось на десяток рукавов, а потом вовсе разлилось свободным потоком, настолько широким, что с лодок не видно было земли. Отныне кормчий не боялся отмелей, так что караван продолжил путь и в темноте. А когда ночь пошла на убыль, там, где сливались Олы Чирмешан и великий Итиль, в серых сумерках рассвета показался мыс, далеко в русло вдававшийся длинным широким крюком, в полу-петле которого от могучих волн и лютого ветра пряталась пристань.

Уже под зенитным солнцем караван вошёл в небольшую заводь, где вода казалась стоячей. Единственный раз в жизни Айдарук был здесь год назад, когда они так же плыли в Булгар, но теперь он не узнал эту пристань. Причал, где раньше с трудом помещались лодки местных рыбаков, расширился, так что даже когда все осламки встали на прикол, осталось ещё много свободного места. Вместо хилых дощатых времянок на берегу стояли тёплые бараки из брёвен и две мастерские, а за ними гладким камнем сверкала мощёная площадь. От неё отходила широкая лента дороги. Она долго петляла по отлогому склону кургана, который сразу за вершиной срывался к реке отвесной стеной белого известняка, за что здешний городок и назывался Шура-варом.

Крепость всего-то в сотню шагов шириной, окружали два ряда частокола и три кольца рвов с насыпными валами. Распаханных полей рядом с городом не было, и кормился он за счет торговых караванов. Шура-вар был последним местом, где идущие из Булгара к Хазарскому морю осламки могли безопасно встать на стоянку, дабы починиться, пополнить запасы, да и просто отдохнуть. Дальше, за Олы Чирмешан начиналась земля буртасов, страшных тем, что грабили, жгли и пускали на дно проходящие корабли, и даже сам каган не мог найти на них управу. А может, просто не хотел. Так что за Шура-варом до самого Итиля – а это сто пятьдесят фарсахов или десять дней пути, если повезёт с ветром – приходилось держать востро оба уха и к берегу не подходить.

На берегу гостей встречал хозяин Шура-вара – Ямурса. Невысокий и коренастый, он напоминал пенек с ногами. Лицо и то казалось деревянным – шевелились на нём только губы, даже глаза всегда смотрели в одну точку, и когда Ямурсе нужно было посмотреть чуть в сторону, он поворачивался весь.

Когда барсулы вышли на пристань, Ямурса расплылся в широкой улыбке, приветствуя их, а потом радушно обнял обоих и долго не выпускал из объятий Турумтая.

– Ну, как? – Сухо спросил тот, наконец, освободившись. – Всё закончили?

Ямурса торопливо закивал, потом жестом пригласил следовать за ним, и повёл гостей по новой пристани. У каждого строения он делал остановку, объяснял, показывал, при этом всё время сыпал шутками, над которыми сам же и смеялся. Турумтай внимательно слушал, вежливо улыбался остротам хозяина, но не забывал уточнять то, что ему казалось важным. Проходя мимо складов, он несколько раз спросил, сколько удалось собрать запасов, и напомнил, что до утра нужно разгрузить всё, что он привез из Биляра. Стоя рядом с мастерской, деловито сообщил, что на одной из осламок нужно поправить пару уключин, а на другой починить рейку, на которой крепился парус. А когда Самур подвёл их к огромному чану на берегу реки, Турумтай уточнил, что не мешает подсмолить одну из лодок.

После осмотра Ямурса пригласил гостей к повозке, что запряжённая тройкой лошадей стояла на дороге у подножия холма. Турумтай благодарно кивнул, но Айдаруку велел остаться на берегу, присмотреть за разгрузкой и починкой.

Едва Ямурса с Турумтаем покинули пристань, на ней тут же закипела работа. Между берегом и складами засновали люди, выгружая привезённое добро – всё, кроме пушнины. В мастерских застучали топоры, завизжали пилы, захрустела пакля. У самой воды на отдельной огороженной площадке под огромным котлом запыхтел костер, и над рекой поползло чёрное марево с запахом расплавленной смолы.

Айдарук внимательно следил за всем происходящим и не мог перестать удивляться. Год назад, на простую починку весла и замену каната на парусе люди Ямурсы потратили два дня в бестолковой беготне и спорах. Они подолгу искали каждую мелочь, а когда находили, понимали, что нашли не то, что нужно. Все мастера занимались своим, более важным выгодным делом, и не хотели отвлекаться на всякую глупость. Теперь же, всё делалось слаженно и быстро, любая вещь всегда была под рукой, да ещё с большим запасом, и нужный знающий человек в любой миг готов был включиться в работу. Айдарук смотрел на всё это и не мог поверить таким переменам, а ещё больше не мог понять, что могло стать их причиной.

К вечеру, когда полотно облаков на погасшем небе разрезал тонкий полумесяц, работники успели сделать все дела. Пристань опустела и затихла. На осламках люди тоже готовились ко сну, утомлённые долгим и трудным днём. Чуксар затеял, было, поход в ближайший бистэ, где, как он точно знал, есть хмельной мёд и пара очень добрых вдов, ещё не старых годами. Айдарук не горел желанием идти, но ещё больше не хотел он остаться один. Чем ближе становился Бу́лгар, тем чаще он вспоминал и думал о Бийче. Сердце сладко замирало в груди в ожидании предстоящей встречи, но и больно сосало под ложечкой от тревожных мыслей. Вдруг все его мечты – обычная блажь глупого юнца и девушка даже не вспомнит его при встрече. И вообще, кто сказал ему, что она сейчас в Булгаре? Вполне может быть племянница Эрнука осталась в Чирмыше и может быть, он больше никогда её не увидит. И только чтобы не думать об этом, Айдарук и решил пойти с друзьями.

Однако на пути повес встал Байбат, словно нутром проведавший замысел Чуксара.

– Вы там натворите всяких бед, а шураварцы зло долго помнят. – Глухо прохрипел он, морщась от боли и сухой узловатой ладонью потирая горло. – Отец твой это дело много лет готовил. И я не позволю, чтобы всё испортили трое олухов с мочой в башке. Надо будет – к мачте всех привяжу. Ясно?

Рано утром начались торопливые сборы. В первых тусклых лучах осеннего солнца лодки вышли из затона в Олы Чирмешан и там разделились. Шесть гружёных осламок двинулись дальше, в Итиль, а четыре опустевших повернули назад, к Биляру. Турумтай хотел отправить с ними и Байбата, который за время пути заметно сдал и опять стал мучиться от кашля. Но седой упрямец отказался, твердя, что не хочет пропустить день, который много лет спустя потомки назовут великим. И после долгих уговоров, патша, устало вздохнув, позволил старику остаться.

Выйдя в Итиль, караван повернул против теченья, и гребцы впервые взялись за вёсла. Холодный осенний ветер наполнял паруса, и острые носы осламок, неудержимо мчавшихся вперёд, легко разрезали пенные волны. На исходе первого дня они достигли Синбера, что стоял на каменистой горе, зажатой между двух рек – Итиля и Сейве. Проведя там ночь, за следующий день проделали сразу 10 фарсахов и для ночёвки встали в небольшом суварском городке на устье Майны. И уже на третий день, пройдя вдоль хребта Тиес-туе, в большой излучине караван повернул направо и прямо по курсу открылся залитый вечерним солнцем главный город булгар.

Глава 2

Армян-бистэ – Армянская слобода

Рабига-куль – озеро Рабиги, современное озеро Мочилище

Мудир – управляющий

Зергер – от перс. Буквально «золотых дел мастер».

Северный виноград – крыжовник.

Булыкчи – помощник, подручный.

Глава пятая

Первой в золотисто-кровавом тумане умиравшего дня показалась Армян-бистэ – посёлок инородных торговцев, давно ставших в Булгаре своими. Она состояла из одной единственной улицы. Широкая дорога тянулась вдоль берега, а с обеих сторон к ней жались просторные дворы, обнесённые частоколом. Здешние дома отличались от городских жилищ и больше напоминали огромные полуземлянки с пирамидальной крышей из камней, укрытых дёрном. Это странная конструкция служила так же печной трубой, и поскольку народ в Армян-бистэ жил южный, теплолюбивый, то всегда, даже летом над посёлком висела сизая пелена дыма, сквозь которую вдали виднелась голубая гладь Рабига-куль.

Восточная околица Армян-бистэ упиралась в западные ворота. По обе стороны захаба поднимались трёхъярусные башни с бойницами для стрелков, а над самым входом нависал облам – на широкой огороженной площадке возвышалась гора брёвен и камней, закреплённых на огромном рычаге, так что всего один человек мог движением руки отправить всё это вниз, на головы незваных гостей.

Сразу за крепостной стеной, Агидель делился надвое – из холодной голубой пучины узким длинным хребтом поднимался остров. Его южный берег от пристани Ага-Базара отделял столь тесный рукав, что два судна ещё смогли бы в нём разойтись, но третьему месту уже не нашлось бы. У самой первой каменной гряды на волнах качались две большие баржи. Гружёные камнями, они едва не черпали воду бортами, и нужны были лишь для того, чтоб при опасности затопить их посреди протоки и тем перекрыть подход к городу от реки.

Несмотря на позднее время, Ага-Базар шумел разноголосым хором, в котором смешались наречия разных булгарских племён, языки их ближайших северных соседей и гостей из неизведанных земель, лежавших далеко на юге, за хазарским морем. Меж длинных бараков, что пятью рядами тянулись вдоль пристани, без остановки бегали люди: одни, сгорбившись и подогнув ноги, носили на спинах тюки размером вдове больше себя; другие катили по дощатым дорожкам и сходням бочки; третьи погоняли ослов, тащивших повозки с таким тяжёлым грузом, что гнулись колесные оси. На крытых террасах за достарханом вели неспешный разговор торговцы: обсуждали цену, качество товара, сроки и условия доставки в назначенное место.

Ага-Базар лежал между пристанью и широкой дорогой, сразу за которой начинался халджа – нижний город, надвое разделённый Булгар-су, что впадала в Агидель восточнее торговых рядов. На одном берегу реки в беспорядке разбросаны были йорты патшей, и среди множества домов, уже скрытых сумраком наступавшей ночи, Айдарук с замиранием сердца разглядел тёсаную крышу, на коньке которой распростёр деревянные крылья огромный орёл с длинным загнутым клювом. Это была усадьба Эрнука – самая большая на левой стороне города и уступавшая богатством только кермен-эльтабару, что возвышался напротив неё, за тем самым мостом, на котором год назад случилась роковая встреча.

Как всегда накануне Чумар боткасы свободных мест у Ага-Базара было немного, и Айдарук удивился, когда головная осламка миновала два пустых причала, даже не пытаясь к ним подойти. Но ещё больше юноша изумился, увидев, что отец ведёт караван прямиком на восточный конец пристани, где обычно стояли лодки эльтабара. А уж увидев, что там их встречает мудир племени – правая рука патши, всё время живший в здешнем йорте барсула, Айдарук и вовсе перестал что-либо понимать.

Меж тем Турумтай, уже сойдя с осламки, воспринимал всё, как должное. Ему сразу подвели ему коня и, судя по жестам, мудир объяснял, что нужно торопиться. Но Турумтай знаком остановил его и обернулся к Айдаруку.

– Спускайся, поедешь со мной.

Вскоре, они уже бок о бок верхом ехали от Ага-Базара к халджа. Мудир и ещё десяток барсулов держались рядом – сумерки уже сгустились, так что в руках у каждого из них был горящий факел и дрожащий красный свет заливал дорогу.

– Куда мы? – С надеждой спросил Айдарук, заметив, что путь их лежит в сторону йорта эсегелей.

– К эльтабару. – Коротко ответил отец, и Айдарук поперхнулся изумлённым возгласом.

– К эльтабару? – Переспросил он. – За… зачем?

– Всё узнаешь.

Йорт эльтабара занимал весь правый берег Булгар-су, вольготно раскинувшись от Агиделя до окраины халджа, где на уступчатом склоне холма три больших озера, плавно перетекая одно в другое, закрывали дорогу к южным воротам, что служили единственным ходом в чалэм. Он стоял на вершине холма и нависал над городом, словно хищная птица над жертвой. В небольшой цитадели за стеной из бревенчатых срубов, заполненных землёй и камнем, прятался кермен-тудун, а вокруг него полукольцом стоял два десятка домов. Свободно входить в чалэм могли только они, булгарам – даже эльтабару – это строго воспрещалось. Конечно, никто из горожан не горел желанием навестить тудуна или его цепных псов, но зато в цитадели, на самой вершине холма рос жертвенный тополь – главная святыня всех булгар, вековой исполин, кроной своей подпиравший небо. Так что каждый год перед чумар боткасы всюду в городе – на пристани, в торговых рядах, йортах патшей и домах простых булгарцев, говорили об одном: допустят ли их к священному древу, чтобы отблагодарить богов за покровительство и попросить у них помощи в будущем.

Разговоры эти не миновали и вновь прибывших барсула. Каждый, кого встречался им на пути, после первых вопросов ни о чем, обязательных для соблюдения приличий, неизменно заводил речь о предстоящем празднике. Турумтай же в таких случаях больше слушал и прямых ответов не давал, пожимал плечами, качал головой и цокал языком, всячески выражая согласие с собеседником. Но ничего не говорил, а если кто-то начинал вдруг ругать тудуна и заведённый им порядок, патша торопился скорее двинуться дальше.

– А что, если и правда, в этот раз нас не пустят в чалэм? – Спросил Айдарук, после очередной такой встречи.

Турумтай бросил на него косой взгляд и недовольно поджал губы.

– Даже я ещё не родился, когда в Булгаре появился тудун. – Сказал он после долгой паузы. – И пока такого не бывало. Ни разу.

– А если вдруг? – Настаивал Айдарук. В его понимании отец уходил от ответа лишь потому, что и сам сознавал справедливость таких опасений. Это добавляло Айдаруку уверенности, и он порывисто продолжил. – Не пойму, чего мы их терпим? Каждый год собирается столько джигитов, а этих… Их ведь всего ничего. А они мало, что взяли себе лучшие промыслы…

Айдарук осёкся, не находя нужных слов, чтобы выразить гнев. Но Турумтай лишь снисходительно улыбнулся. Да, сколько патша себя помнил, тудун и его люди всегда собирали дань с ремесленного люда, чьи бистэ начинались у западных ворот и, переходя одна в другую, кое-где сливаясь друг с другом, тянулись вплоть до Кичи-Чулман. Гончары, скорняки, кузнецы, ювелиры – все они платили десятину не эльтабару, а хазарскому кагану.

– Тудун, Айдарук, это наша защита. – Спокойно сказал Турумтай.

– От чего?

– От набегов тех же буртасов.

– Хороша защита! – Ядовито усмехнулся Айдарук. – А где же она, когда грабят наши осламки?

Турумтай сокрушённо вздохнул.

– Потеря каравана – убыток. Иногда большой. Но это не горящие бистэ и бусы. А если б не защита кагана, они горели бы каждый год. – Турумтай помолчал, иногда бросая косой взгляд на сына, который играл желваками. – А караваны… Что ж, это зависит от нас. Если Тенгри и боги помогут нам, всё переменится. К лучшему.

У ворот йорта их тоже встречали. Люди эльтабара взяли коней и провели гостей во дворец: первый, на половину утопленный в землю этаж был сложен из огромных каменных глыб и служил основанием для всей постройки. Над ним поднимался второй уровень – из обожжённых кирпичей на глиняном растворе. Из его стен тут и там выходил дым курных печей, а так же несколько загнутых вверх труб – это было зимнее жилище. А третья часть представляла собой большой бревенчатый дом с большими окнами и открытой террасой, где эльтабар обычно жил в летнюю жару.

Пройдя по длинным коридорам с множеством поворотов, дважды поднявшись по узким крутым лестницам, барсула, наконец, оказались в просторном зале, где три потолочные матки опирались на столбы, вмурованные в пол. Центр его занимал большой достархан, под которым шипел свежезасыпанным углём сандал. Протянув к нему ноги в мягких чёботах, на горе курпачей сидел сам эльтабар. Его сухая фигурка тонула в подушках, и над достарханом виднелась лишь крупная голова, почти лишённая волос – только белоснежная бородка длинной кисточкой свисала на тощую впалую грудь. Простой наряд хозяина – овечья безрукавка поверх обычной рубахи – ясно говорил гостям, что их принимают по-домашнему, как друзей.

Турумтай отвесил низкий и долгий поклон. Айдарук, прежде сроду не бывавший на подобных встречах, повторял за отцом, стараясь ничего не упускать. Ответив сдержанным кивком, эльтабар жестом пригласил обоих подойти ближе. В свете лучин, тлевших в медных светцах по обе стороны стола, Айдарук увидел странную картину. Перед эльтабаром в два ряда стояли фигурки животных. Айдарук быстро догадался, что это тотемы племён и больших родов, но почему они стоят не в один ряд подле друг друга, как это было обычно, а разделились на две шеренги, понять юноша не мог.

– Что ж. – Начал эльтабар. – Вот что выходит пока. Большая часть темтюзи согласна нас поддержать. Кое-кто из суваров. Но если прибавить к ним вас, барсула, наберётся только патшей.

Голос звучал глухо, эльтабар говорил медленно, устало и после каждой короткой фразы замолкал. В очередной паузе он внимательно посмотрел на Турумтая.

– Так что если ты не убедишь эсегелей, боюсь, на совете нас ждёт крах. Что скажешь?

Турумтай ответил не сразу. Сначала долго гладил бородку, изучая фигурки на столе, потом провёл большим пальцем по шраму.

– Да, это будет не просто. Но Шура-вар теперь просто не узнать, так что нам есть, чем поторговаться.

– Хорошо. Если нас поддержит Эрнук, то с ним и большинство эсегелей. – Эльтабар взял фигурку орла из дальнего от себя ряда и переместил в ближний. – Тогда силы уравняются, может, у нас будет даже чуть больше. Но всё равно, это будет слишком шатко. Любой голос может изменить решение совета.

– Согласен. – Кивнул Турумтай. – Потому попробую перетянуть к нам ещё и нухратов.

– Нухратов? – Удивился эльтабар. – Пешкан вряд ли согласится.

Турумтай едва заметно улыбнулся.

– Как сказать. Тут Айдарук привёз мне кое-что, чем можно заплатить Пешкану.

Турумтай бросил короткий взгляд на сына, призывая его подтвердить. Но тот лишь пожал плечами – он вообще не понимал, что происходит. Вроде все слова, что говорили отец с эльтабаром, были знакомы и понятны, но суть их беседы оставалась для Айдарука непостижимой.

Турумтай продолжил.

– Пока не будут говорить, чтоб не прогневать Тенгри, но… Надежда есть.

– Что ж, это хорошая новость. – Постановил эльтабар и впервые за весь разговор что-то похожее на улыбку мелькнуло на его сухом измождённом лице. – А когда будет ясно?

– Пешкан уже здесь? – Вопросом ответил Турумтай.

Эльтабар кивнул.

– Уже неделю.

– Тогда не буду тянуть. – Постановил Турумтай. – Навещу его прямо сейчас.

Глава шестая

– О чём вы говорили? – Спросил Айдарук, едва они вышли из кермен-эльтабара.

Турумтай не ответил. Он молча шагал по каменной дорожке к воротам. Но когда до них оставался десяток шагов, вдруг остановился. Булгар уже спал, окутанный звонкой чуткой тишиной. Кудлатая махина туч, пластаясь почти по крышам, затянула небо от края до края, заволокла луну и город растворился в непроглядной тьме осенней ночи. Лишь Агидель широкой бледно-серой лентой виднелась у подножия холма – даже холодный липкий мрак, поглотивший всё живое, не в силах был погасить серебристый свет великой реки.

Турумтай взглянул на своих людей, что ждали у открытых ворот, и качнул головой. Взяв сына за локоть, он развернулся и медленно пошёл прочь обратно, вглубь йорта. Айдарук терпеливо ждал, глядя на отца, который смотрел себе под ноги так внимательно, будто боялся оступиться во мраке.

– На совете после праздника, – наконец начал Турумтай, не поднимая головы. – Эльтабар предложит всем племенам пойти в Итиль одним караваном.

Айдарук замер, будто упёрся в невидимую стену. Он живо представил себе вереницу из сотни судов и попытался прикинуть, сколько в таком караване окажется стражи. Обычно в одной лодке размещалось десять-пятнадцать человек, среди которых были кормщики, гребцы и прочие мастера, без которых в дальней дороге не обойтись. И коль скоро каждое племя отправляло вниз по реке пять-шесть осламок, воинов для охраны в поход выходило совсем ничего. Потому и становились грузы лёгкой добычей буртасов, иной вождь которых приводил до тысячи джигитов. Попробуй, отбейся от них столь малым числом. Но если все роды́ пойдут одним большим караваном, то соберётся столько стражей, что булгары сами смогут кого угодно обратить в бегство. Все странности последних дней разом сложились для Айдарука в одно большое полотно. Стало понятно, зачем в Шура-варе такая пристань и новые мастерские, зачем отец привёз туда запасы еды и, главное, почему сосватал Каракыз за безобразного сына Ямурсы. Теперь всё встало на места.

Айдарук, наконец, выдохнул и посмотрел на отца горящими глазами. Турумтай улыбнулся.

– Мы задумали это давно. – Тихо сказал он и, выпустив локоть сына, направился опять к воротам. Айдарук поспешил за ним. – Не мог рассказать раньше. Даже тебе. Слухи быстрее ветра, а тудун не должен был узнать об этом раньше времени. Теперь, за неделю до совета, таиться нет смысла. Эльтабар уже говорил с десятком патшей, и шила в мешке не спрячешь. Как бы ни хотелось. Так что пришло время делать всё решительно и быстро.

Они вышли за ворота. Сонные барсулы сразу оживились, стали суетиться, подвели лошадей. Уже поставив ногу в стремя и вцепившись в конскую гриву, Турумтай снова обратился к Айдаруку.

– Так что сейчас ты вернёшься в усадьбу и с Байбатом отберёте лучшую пушнину – в дар Эрнуку. Завтра в полдень, мы идём к нему в гости.

В голове Айдарука яростно ухнул гром и его раскаты заглушили всё, что дальше говорил отец. Эльтабар, караваны, патши, пристань Шура-вара. Ещё миг назад это всё без остатка владело его существом, занимало все его мысли, но теперь померкло, съежилось, как береста в огне, и рассыпалось в прах, едва прозвучало одно только слово – Эрнук. И словно эхом на него отозвалось другое – Бийче. Уже завтра в полдень он увидит её и даже сможет поговорить. И ни о чём другом, думать Айдарук уже не мог.

Турумтай тем временем легко прыгнул в седло и, велев всаднику с факелом ехать вперёд, чтоб освещать дорогу, повернул коня к западным воротам, где находилась усадьба Пешкана.

Нухраты встретили их вежливо, но без радости. Пешкан, который сам вышел им навстречу, радушно улыбался и кланялся на каждом слове, но при этом в его карих глазах, всегда чуть сощуренных и блестевших подслеповатой слезой, виделось напряжение зверя, который пытался понять, кем ему предназначено стать в грядущей охоте – хищником или добычей. Пригласив гостя к достархану, где не осталось свободного места от угощений, хозяин не преломил лепёшек, положив их целыми, а буза в больших пиалах оказалась тёплой, как моча. Любому, кто знал этикет, это ясно говорило, что ему здесь не рады. Потому Турумтай и не стал тянуть, сразу перешёл к делу:

– Ты же понимаешь, что перелог мы так просто не отдадим?

На короткий миг Пешкан ощерился, но быстро взял себя в руки, хотя и добродушная улыбка на лице уже не появилась.

– Перелог? Не знаю, о чём ты. – Красивый грудной голос звучал уверенно и ровно, но пальцы правой руки мелко барабанили по колену подогнутой под себя но. Пешкан с невинным выражением лица пожал плечами. – Мой сын Кантимер говорит, что они чистят девственный лес. Никакого перелога.

– Давай не будем тратить время на пустые споры. – Спокойно предложил Турумтай. – Когда наши люди покидали подсеку в последний раз, а это было восемь лет назад, они зарыли на поле горшок с глиняной табличкой. На ней всё записано. Кто, где, когда. Если мы их выкопаем на глазах старейшин, это докажет, что там всегда был наш перелог. Тогда уж, ничего вам не поможет и кайтару, уж поверь мне, будет немаленький.

Это был сильный удар, и Пешкан не сумел скрыть истинных чувств. Он сжал губы и прикрыл глаза с таким болезненным стоном, что Турумтаю даже стало его жалко – проигрывать достойно пожилой нухрат-патша так и не научился.

После долгого молчания Пешкан наконец тяжко вздохнул и уже собирался что-то сказать, но Турумтай опередил его, не дав сделать глупость, после которой дальнейший разговор потерял бы всякий смысл.

– Но если вам так нужно это поле, я готов уступить.

Удивление на лице Пешкана быстро сменила растерянность, а её – недоверие.

– Как это? – Наконец спросил он скрипучим голосом, в котором следа не осталось от прежней твердости.

– Да вот так. – Турумтай равнодушно пожал плечами, в то время как Айдарук, от удивления открыв рот, не мог его закрыть. – Я попрошу старейшину рода, и они забудут про подсеку. Кантимер ведь сказал, что рубит девственный лес? Ну, вот. Пусть так и будет.

Пешкан успел прийти в себя и хитро усмехнулся:

– Ну, а взамен?

– А взамен – мелочь. – Турумтай пожал плечами и продолжил так уверенно и твёрдо, словно не допускал отказа. – На предстоящем совете ты поддержишь эльтабара.

– Что? – Пешкан опять ненадолго потерял дар речи. – Поддержать? А… Это… Ну… В чём?

– Он хочет, чтобы отныне все осламки шли в Итиль одним караваном.

Пешкан сначала изумлённо открыл рот, а потом присвистнул.

– Ай, да эльтабар. Вот, стало быть, чего удумал. Ну-у-у-у, это понятно. Больше лодок – больше стражей. Больше стражей – меньше потерь, а значит, больше подать с проданной пушнины. Мелкие патши, опять же, будут рады пристроиться в крупный караван, под защиту сильных. И ради такого они станут даже верными рабами эльтабара. Молоде-е-е-ц. Мудро. – Постановил Пешкан, и, встрепенувшись, поднял глаза на Турумтая. – Зачем это эльтабару понятно. Но зачем это тебе? Почему ты ради этого хочешь отдать перелог?

– Говорят любопытство – кошку губит. – Попытался отшутиться Турумтай.

Но Пешкан лишь качнул головой – им двигало не просто любопытство. Он хотел убедиться, что не слишком дешево продаёт свой голос на совете. Если для Турумтая так важно помочь эльтабару, что он готов отдать за это перелог, может, с него можно получить гораздо больше?

– Мои повозы тоже грабят. – Спокойно пояснил Турумтай. – В прошлом году две осламки, в позапрошлом – одну. Мех, что я потерял за два этих года, с лихвой окупил бы урожай с подсеки. Вот и вся причина.

Пешкан громко и деланно рассмеялся, давая понять, что не верит Турумтаю. Тот понял, что так просто нухрата не взять, и решил зайти с другого бока.

– Дело, конечно, твоё, но… тебе не всё равно? Для нухратов это выгодная сделка. Ты поддержишь эльтабара, взамен получишь перелог. И главное, никто в Булгаре об этом даже не узнает. – Вдруг Турумтай так подался вперёд, что они почти столкнулись головами, и добавил почти шёпотом. – Ну, или про наш спор узнают все.

Эта был удар, с адской точностью нанесённый в самое больное место – показную весёлость Пешкана словно ветром сдуло. Он зажал между пальцев мясистую нижнюю губу и стал мять её так, будто это ягода, из которой нужно выдавить сок. Глаза его при этом то сужались до едва приметных щёлок, то расширялись до размера лесного ореха. А Турумтай в этот миг готов был поклясться, что может угадать каждую мысль Пешкана.

Сейчас, после последних сказанных слов, для нухрат-патши стало неважно, что задумал эльтабар и почему на самом деле Турумтай помогает ему. Даже спорная подсека больше не волновала Пешкана. А вот что будет, когда все узнают, как бесславно для нухратов завершилось дело с перелогом…

Пешкан даже передёрнул плечами и сморщился, только подумав, как станут зубоскалить патши и старейшины всех родов.

– На что Пешкан только надеялся, глупец?

– Молодец Турумтай, щелкнул по носу наглеца.

– Да уж, размазал барсул нухрата как соплю по стенке.

– И поделом ему. Овца барсу не ровня.

Рукавом домашнего халата Пешкан смахнул со лба холодный пот – ему трудно было представить что-то страшнее таких разговоров. И когда он посмотрел на Турумтая, тот уже не сомневался, что нухрат-патша согласится.

– Ну, так что? – Спокойно спросил Турумтай. – Уговор?

Пешкан с такой решимостью схватил протянутую руку, что Турумтай испугался, как бы хозяин не решился на драку. Но нухрат-патша объявил сдавленным хриплым голосом:

– Уговор.

Глава седьмая

Ранним утром двадцать третьего дня Казана ае, едва над Востоком забрезжил рассвет, окрасив верхушки леса багрянцем, Айдарук, Ушапай и Чуксар покинули йорт барсулов в Булгаре. Когда они прошли через халжда и спустились к берегу реки, Ага-Базар уже проснулся и бурлил шумным людским морем. Проныра Чуксар, знавший все закоулки торговых рядов, провёл друзей прямиком в квартал зерге́ров и уверенно указал лавку с самым лучшим товаром.

Оказавшись внутри приземистого сруба, Айдарук долго ходил вдоль длинного стола, где на чёрном бархате лежали тонкие браслеты и массивные наручи из серебра; серьги с разноцветными камнями в изящных завитушках драгоценного металла; венцы с таким хрупким орнаментом, что казалось, он рассыплется даже от дуновения ветра; ошейники в россыпях жемчуга и зерни. Выбрать из всей этой прелести что-то одно оказалось не такой простой задачей и Айдарук, отродясь не видевший подобной красоты, дойдя до конца стола, тяжело вздыхал, жмурился и тряс головой, а затем молча поворачивал и шёл обратно. На пятом проходе он чуть замедлил шаг у одной вещицы, но лишь зацепив её взглядом, всё же пошел мимо. В следующей попытке на том же месте он уже задержался и посмотрел на украшение внимательней, но всё же двинулся дальше. На седьмой попытке, остановившись, почесав затылок и мечтательно вздохнув, вроде уже шагнул в сторону, но потом резко развернулся и надолго застыл.

Чуксар, который давно потерял терпение и раздражённо приплясывал чуть в стороне, тихо ругнулся, подошёл к другу и заглянул ему через плечо. Оказалась, что внимание Айдурука привлекла нагрудная подвеска. Крупный серебряный круг с золотым плетением узора, в нижней части которого закреплены были шесть длинных цепочек и на конце каждой – фигурка утки.

– Пффф. – Чуксар удивлённо вскинул брови и толкнул Айдарука плечом. – Уверен?

По древней традиции нагрудную подвеску с утками девушке мог дарить только жених. А если это делал посторонний юноша, то это был равнозначно сватовству. И если в простых семьях такая дерзость могла сойти парню с рук и даже привести его к успеху, то среди патшей подобная выходка, скорее всего, обернулась бы бедой. Уж тем паче, если речь шла о барсула и эсегелях, давно питавших неприязнь друг к другу.

Айдарук, который без того терзался в сомнениях, от слов Чуксара растерялся ещё больше. Он оглянулся за поддержкой к Ушапаю, и тот с готовностью отозвался – многозначительно повёл бровью. Но глядя на него Айдарук так и не понял, одобряет гигант выбор друга, или призывает одуматься.

Айдарук покачал головой и надолго закрыл глаза, а когда вновь открыл их, протяжно выдохнул и махнул рукой. Вскоре, оставив в лавке десять соболей, он вышел на улицу с большой шкатулкой в руках, и троица поспешила обратно к йорту.

В полдень, когда зенитное солнце пробилось сквозь толщу свинцовых туч, подрумянив их свинцовое брюхо, отряд барсула оказался у ворот усадьбы самого богатого эсегеля. Судя по количеству батыров, что в дорогих доспехах несли караул у ворот, Айдарук догадался, что Эрнук заранее знал о предстоящем визите. Удивляться не приходилось. Эрнук, всё же, не Пешкант, к нему вряд ли выйдет заявиться нежданным. Подумав об этом, Айдарук вспомнил свою безуспешную попытку попасть в йорт сразу после Нардугана. В груди сладко заныла от предчувствия скорой встречи и вместе с тем, чувства тревоги – как оно выйдет на этот раз.

В сопровождении десятка своих людей и стражников Эрнука они миновали сад, где пучками торчали стебли малины, разлапились кусты северного винограда, крючьями голых веток скребли небо яблони и вишни. По мощёной камнем дороге подошли к двухпролётной лестнице, что кончалась просторным крытым крыльцом, над которым в порывах лёгкого ветра на длинном шпиле вертелся раскинувший крылья орёл.

Эрнук несказанно уважил гостей, лично встретив их у порога, да и во время приветствий говорил учтиво. Но при этом держался так, что всем своим видом, каждым жестом и вежливым словом давал понять: они не друзья, и никогда ими не будут. Приняв подарки, что любого другого патшу привели бы в восторг, Эрнук лишь молча поклонился в знак благодарности, а потом велел домашним слугам вынести ответные дары. Турумтай, поняв, что подношения эсегелей оказались чуть ли не втрое дороже, заметно помрачнел, хотя и старался не выдать своих чувств. А уж когда Айдарук положил перед Эрнуком шесть отборных соболей, сверкавших превосходным мехом, хозяин отблагодарил и восхитился на словах, но, бросив на шкуры мимолётный взгляд, красноречиво усмехнулся. А его старший сын Самур, стоявший чуть позади, даже не сдержался и презрительно фыркнул.

Правда, уже в следующий миг надменные улыбки сошли с удивлённых лиц эсегелей. Без единой запинки, скороговоркой признавшись хозяевам в безмерном уважении и почёте, как то предписывал этикет, Айдарук вдруг замялся, смущённо откашлялся, а потом неожиданно для всех попросил разрешения поговорить с Бийче. Сбиваясь и путаясь в мыслях, он рассказал про их встречу на мосту в минувший Нардуган и объяснил, что хотел бы лично попросить прощения у случайно обиженной девушки. Озадаченный Эрнук повернулся к старшему сыну и тот, тоже обескураженный, кивком подтвердил правдивость рассказа. Качнув головой, Эрнук холодно посмотрел на Айдарука и под короткой бородкой с отливом серебра заходили желваки. Но всё же через миг, повернувшись к слуге, он велел привести племянницу.

Слуга торопливо выбежал из покоев, где повисла гнетущая тишина, в которой равномерными щелчками разносился хруст – это Самур нервно щёлкал пальцами, не сводя злобно сверкающих глаз с Айдарука. Эрнук тоже буравил его изучающим взглядом и даже Турумтай, забыв, что как вежливый гость должен бы спросить хозяев о делах и здоровье, смотрел на сына с недоверием и плохо скрываемым страхом. А тот, хоть и сидел расправив плечи и высоко держа голову, внутри весь съежился и сжался, на чём свет стоит ругая себя последними словами за глупую выходку. Сердце пудовым молотом стучало в груди так часто, что удары сливались в один сплошной гул. Холодный пот выступил по всему телу, так что рубаха стала мокрой насквозь и прилипла к покрытой мурашками коже. Время, что для остальных сейчас стремительно летело, для Айдарука будто остановилось и, казалось, прошла целая вечность, в которую юноша успел сотни раз умереть и снова воскреснуть, прежде, чем в покоях, наконец, появилась Бийче. Она ненадолго задержалась у порога, робко осмотрела мужчин, сидевших за достарханом, и скромно потупившись, легко бесшумно заскользила по мягкому ковру. Синий бархатный кафтан плотно облегал изящную фигурку с едва заметным бугорком девичей груди, а за плечами, по ровной, струной натянутой спине в бессчётном множестве рассыпались косички тёмно-медного оттенка.

Едва девушка вошла, Айдаруку показалось, что в комнату залил яркий свет летнего солнца, но когда Бийче остановилась рядом с дядей, оказавшись в двух шагах от юноши, в глазах у него потемнело, ибо он с ужасом осознал, что напрочь забыл подготовленную речь. Ещё утром, совсем недавно, он помнил её на зубок и повторял, как заведённый, ни разу не запнувшись. Но теперь в звенящей голове остались лишь отдельные слова и глупые бессвязные фразы.

– Вот, наш гость, сын уважаемого Турумтая, хотел тебе что-то сказать. – Объяснил Эрнук и снова взгляды всех собравшихся устремились на Айдарука.

Повернулась к нему и Бийче, в глубине её зелёных глаз попеременно мелькали страх, недоумение и любопытство.

– Я… Когда Нардуган… Там, на мосту. – Глухо пробурчал Айдарук, едва ворочая вдруг окостеневшим языком; каждый звук давался с трудом и будто застревал в пересохшем горле. – Тогда из-за маски… Ну, и вот…

Бийче растерянно смотрела на красного, словно рак, незнакомого юношу, взмокшего от волнения и смущённо прятавшего взгляд. Она догадалась, что он хотел за что-то извиниться, но понять, за что именно из его бессвязных слов было просто невозможно. И всё же упорство, с которым незнакомец продолжал свою странную речь, не могло оставить девушку равнодушной, так что её поначалу просто изысканно-любезная улыбка с каждой новой фразой становилась чуть теплее, даже ласковей. Это ободрило юношу и, успокоившись, он даже вспомнил начало заготовленной речи. Но именно в это время вмешался Самур.

– Это тот герой, что залупил тебе снежком, помнишь? – Нетерпеливо подсказал он.

Брови Бийче взметнулись вверх, глаза потемнели и полыхнули гневом.

– Ах, вот как!? – Спросила она, и её лицо тут же вновь обратилось холодной маской.

Но как ни странно это только подстегнуло Айдарука. Метнув в Самура молнию испепеляющего взгляда, он заговорил уверенно и твёрдо.

– В знак моего почтения, уважения и будущей дружбы, я прошу тебя, Бийче, племянница Эрнука, принять от меня, Айдарука из племени барсулов, этот скромный дар.

Айдарук сунул руку за ворот рубахи и достал шкатулку. Торопливо открыл её, что-то быстро поправил внутри и, опустившись на одно колено, под общий изумлённый вздох протянул к Бийче раскрытую ладонь, на которой серебром сверкало ожерелье.

Теперь онеметь пришёл черёд Бийче. При виде нагрудного кольца с завитками украшений, золотой вязи орнамента и тончайших цепочек с подвесками, она, не в силах оторваться от неземной красоты, смогла сказать лишь одно слово:

– Мне?

Айдарук кивнул и даже улыбнулся, чувствуя, как по телу побежала тёплая волна.

Раньше всех в себя пришёл Эрнук. Он первым разглядел на подвесках фигурки уток и за короткий мимолётный миг в голове его ураганом пронеслись десятки мыслей. И от одной из них патша испуганно вздрогнул. Ведь если сейчас Бийче примет ожерелье, юный барсула сможет считать её своей невестой, а себя – зятем главы эсегелей. Поменявшись в лице, Эрнук громко откашлялся, чтобы привлечь внимание Бийче и как только она повернётся к нему, знаком, жестом, взглядом приказать племяннице отказаться от подарка. Но в тот же миг, когда он уже хотел заговорить, Бийче, словно заворожённая дивной красотой и тонкостью работы, сама не понимая, что творит, шагнула вперёд и протянула к юноше левую руку. Айдарук улыбнулся и бережно выложил украшение в маленькую девичью ладонь. Глаза Бийче озарились восторгом, тонкий пальчик с заострённым ноготком заскользил по орнаменту нагрудника, потом прошёлся по цепочкам и вдруг замер, наткнувшись на маленьких серебряных птичек. Девушка вскинула на дарителя глаза, полные удивления и вместе с тем испуга. Но встретив уже спокойный и твёрдый взгляд Айдарука, она зарделась и пусть на мгновенье, но всё же прежде, чем смущённо опустила взгляд, губы её дрогнули в лёгком подобии улыбки.

– У-ухххх.

Это сдавленно прохрипел Турумтай, зажмурившись, будто среди ночи его резанул по глазам яркий солнечный свет. Самур, беззвучно шевеля губами, раз за разом повторял все проклятия и ругательства, которые мог вспомнить. Эрнук, повесив голову, кончиками пальцев тёр переносицу. Наконец, он протяжно выдохнул, встрепенулся, словно проснувшись от громкого звука, и заговорил глухо, будто не своим голосом.

– Что ж, извинения состоялись. А теперь, племянница, ты можешь вернуться к своим делам. – Сказал он тоном человека, который жутко устал и едва находит силы для разговора. Но уже через миг, добавил привычно твёрдо и властно. – Ступай.

Девушка вздрогнула, бегло взглянула на дядю, потом увидела красного от гнева Самура и Турумтая, что с холодной яростью смотрел на сына. Только тут до Бийче дошло, наконец, что сейчас произошло на самом деле. И главное, она поняла, что это случилось не по воле старших, без их договора между собой. Это – итог лишь дерзкого порыва юноши, что стоял сейчас перед ней. Она с удивлением взглянула на него ещё раз и с трудом узнала его. Это был всё тот же Айдарук, испуганный и смущённый, но в глазах Бийче теперь он выглядел отважным батыром, который ради неё посмел бросить вызов законам племени и самым могущественным людям булгарской земли. Однако, не успела она подумать об этом, как ужас, рождённый осознанием последствий, поднялся из глубин её души и ледяной волной разлился по телу.

– Ступай. – Настойчиво повторил Эрнук, и Бийче даже вздрогнула, так резко и сурово прозвучал голос дяди. – Самур, проводи сестру.

Повторять Эрнуку не пришлось. Самур решительно поднялся, в два широких шага оказался рядом с Бийче и, подхватив её под руку, бесцеремонно поволок прочь. Девушка не сопротивлялась, едва успевая перебирать ногами, чтоб не упасть.

Эрнук проводил их взглядом, и даже когда молодые люди скрылись в проеме двери, ещё долго тёр ладони друг о друга, пытаясь сосредоточиться, настроиться на предстоящий разговор о важном.

– Что ж, наверняка, тебя привело ко мне дело? – Наконец, заговорил он, уже думая о законах гостеприимства, по которым обязан был сначала расспросить гостя о всяких мелочах.

– Да, да, дело. Конечно. – Спохватился Турумтай, тоже постепенно приходя в себя. Понимая, что в присутствии сына важный разговор теперь уже не мог сложиться, как того хотелось, он коротко распорядился. – Ступай, скажи Байбату… Эмм… Просто ступай.

Айдарук уже сам стал понимать, что натворил. Он и не думал об этом, когда решил сделать подарок, по сути, не знакомой девушке. А вдруг, у неё есть жених, да ещё из важного влиятельного рода? Всемогущие Боги, чем тогда обернётся его глупый необдуманный поступок? А сколько новых, непредвиденных трудностей прямо сейчас возникнет у отца с задуманным делом. И лишь из-за того, что сын оказался чрезмерно влюбчив и не смог обуздать порыв мальчишеской страсти.

Под грузом этих мыслей Айдарук на глазах поник плечами и ссутулился, так что даже во взгляде отца строгое осуждение на короткий миг сменилось состраданием. Айдарук уронил голову, что вдруг стала нестерпимо тяжёлой, ни с кем не прощаясь, медленно поплёлся к выходу, через шаг спотыкаясь о длинный ворс ковра.

– Итак? – Сказал Эрнук, когда нарушитель спокойствия вышел.

– Ты уже знаешь о задумке эльтабара? – Вопросом ответил Турумтай.

Эрнук ответил не сразу. Сначала сделал несколько глотков из чаши с прохладной бузой, потом долго кончиками пальцев гладил ёршик бороды.

– Я понимаю, чего хочет эльтабар. Понимаю, зачем это вам, агиделям. Особенно, тебе. – Эрнук улыбнулся и покачал головой. – Шура-вар превратиться в золотую жилу. Так что вас я понимаю. Но зачем это мне?

– Ты тоже теряешь осламки. – Осторожно вставил Турумтай.

– Не так много, чтобы из-за них самому вешать себе на шею ярмо. – Возразил патша эсегелей. –Мои корабли получше ваших – больше и быстроходней. Ауданов на них вдвое больше, чем у вас. Общий караван выйдет слишком большим и медленным, а неповоротливый зверь – для хищника лёгкая добыча.

– Медведь тоже медленнее зайца. – Возразил Турумтай. – Но кого в лесу боятся больше?

Эрнук опять помолчал, задумчиво глядя на Турумтая. Тот оставался на удивление спокойным, хотя разговор явно шёл не так, как он рассчитывал. И это беспокоило Эрнука, ибо означало, что барсула выложил ещё не все свои доводы.

– Нет, объединятся с вами мне ни к чему. – Наконец, постановил Эрнук, чтобы вынудить Турумтая раскрыться быстрее. – И другим эсегелям тоже. Убытки от такой сделки перевесят выгоды.

– Как сказать. – Турумтай повёл бровью и тоже взял большую пиалу с бузой.

Пригубив напиток, он одобрительно чмокнул, осторожно вернул чашу на место и тщательно протёр мокрые усы. Всё это время эсегель терпеливо ждал с равнодушным выражением лица, хотя в душе проклинал гостя за неторопливость. Наконец, Турумтай продолжил.

– А что, если лодки из Чирмыша смогут чиниться и стоять в Шура-варе сколько угодно, и вообще не платить это. И ещё получать любой нужный запас.

– Тоже без платы? – Мгновенно оживился Эрнук.

– Ну-у-у-у. Не совсем, конечно. Скажем, плата может быть меньше обычной.

– И на сколько? – Деловито спросил Эрнук и Турумтай дружелюбно улыбнулся.

– Это можно обсудить. Времени у нас много, а под хорошую бузу и такое угощение говорить с умным человеком – удовольствие.

Эрнук усмехнулся и кивнул, давая Турумтаю понять, что достойно оценил его умение вести переговоры:

– Что ж, тогда давай поговорим.

Глава восьмая

Осенний вечер стремительно опускался на Булгар. Остывшее светило краем коснулось зелёной полоски земли и сумрак, выбравшись из вековых лесов, стал наползать на город. Вскоре оранжевый диск полностью скрылся за горизонтом, и тёмный туман, поднимаясь вверх от реки, сначала лёг на Армян-бистэ и Ага-Базар, потом усадьбы патшей и хоромы эльтабара, а в самом конце – на три озера, пронизанных тонкой нитью Булгар-су, словно бусины леской. И только чалэм на вершине холма пока нежился в золотистом свете уже зашедшего солнца. Но вот последний багровый луч скользнул вниз по бревенчатым стенам дворца и в прощальном привете розовым бликом задержался на мутном стекле большого окна в личных покоях тудуна. Тот стоял у глубокого проёма стрельчатой формы, плечом упираясь в косяк, и молча смотрел на почти невидимый город. Сейчас, опустевший, затихший, сжавшийся в маленький чёрный комочек, халджа напоминал чужаку хитрого зверя, хищника, что прикинулся покорным и беззащитным, чтоб усыпить бдительность легкомысленной жертвы. А уж тогда… Карюк, правнук славного Тармача, что век назад водил хазарское войско брать Дербент, очень давно жил в Булгаре и знал его норов слишком хорошо, чтобы доверять этому затишью.

Тудун горько хмыкнул и отошёл от окна. Прямоугольник его личных покоев по длине делился надвое. С одной стороны он тонул в тусклом перламутре умиравшего дня, проникавшего сквозь оконный проём, а другую заливал дрожащий красный свет. Он исходил от пламени над устьем четырех глиняных горшков, закреплённых на высоких треногах. Они стояли по углам просторного топчана, который был обит разноцветной парчой, а сверху завален горой атласных курпачей и шёлковых подушек.

Чуть волоча левую ногу, когда-то пронзённую вражеской стрелой, Карюк медленно прошёл через весь покой от окна к топчану и, кряхтя от боли в боку, где каждую осень свербела давно зажившая рана, устроился на мягкой подстилке, спиной откинулся на подушки и прикрыл глаза. Именно в такой позе он любил думать. А подумать сейчас было о чём.

То, что эльтабар хочет объединить все речные обозы в один большой караван, который не смогут ограбить буртасы, тудун узнал давно – десяток его наслухов регулярно доносили об всём, что говорилось в главном йорте города. Поначалу Карюк не отнёсся к этим замыслам всерьёз. За те шестнадцать лет, что он был здесь тудуном, разнородные племена булгар не впервые пытались хоть о чём-то договориться. Но сделать этого ни разу не смогли. Однако, события последней недели встревожили Карюка не на шутку.

Во-первых, в Шура-варе появилась новая пристань и по рассказам очевидцев, причалить к ней могла сотня осламок разом. Платил за эту роскошь эльтабар – из общей булгарской казны. И судя по тому, что платил щедро, в этот раз он всерьез полагал двинуться дальше пустых споров на совете.

Во-вторых, совсем недавно оказалось, что хозяин Шура-вара сосватал сына за дочь патши Турумтая. Это значило, что барсула уже на стороне эльтабара и будут действовать с ним заодно. А из этого, вытекало в-третьих.

Четыре дня назад нухрат-патша Пешкан закатил пир, напился бузы и стал бахвалиться перед гостями, что отобрал у барсулов жирный кусок – большую плодородную подсеку в спорных пограничных землях. И ведь как легко отобрал! Нухраты просто пришли на пустой перелог и захватили его. А когда Айдарук привёл большой отряд барсулов, чтобы взять своё обратно, старший сын Пешкана просто прогнал их. И те ушли. Сбежали, поджав хвосты, как трусливые щенки от волка. И даже сам Турумтай после не решился тягаться с Пешканом. А как же. Знал, что кишка тонка, потому отступил, не настаивал даже на суде старейшин.

Последние три дня об этом судачил весь Булгар. Однако, Карюк прекрасно знал, что за коварный змей этот Турумтай, и сколько пустого бахвальства живёт в мелкой душонке Пешкана. Потому тудун не сомневался, что патша барсулов уступил подсеку не просто так и на предстоящем совете Пешкан отдаст свой голос эльтабару.

А в-четвёртых вовсе появилось только вчера, когда Турумтай навестил Эрнука, чьё слово могло повлиять на всех эсегелей. Сначала человек из окружения Эрнука поведал тудуну, что во время разговора двух патшей к ним приводили племянницу Эрнука. И вернулась она сама не своя – весь вечер витала где-то в облаках, невпопад отвечала, о чём бы её не спросили, и всё любовалась какой-то вещицей, которую торопилась спрятать, едва к ней кто-то подходил. Слушая этот рассказ, Карюк ясно вспомнил, как чуть раньше доносчики с Ага-Базара передали слух, всколыхнувший всех торговых людей: сын Турумтая Айдарук, заплатив щедрую цену, купил серебряный женский нагрудник, да не простой, а с утками.

Соединить эти звенья в цепь Карюку не составило труда. Породнив Турумтая с Эрнуком, эльтабар получал в свою копилку ещё один голос. Да такой, что мог перевесить все остальные. И почему на это соглашался патша эсегелей, тудун тоже понимал. Главная причина – пристань в Шура-варе. Без неё Эрнуку не обойтись и Турумтай, как новая родня Ямурсы из Шура-вара, наверняка, пообещал отдать будущему свёкру часть новых причалов.

Карюк открыл глаза, рывком поднялся с подушек и повертел головой, разминая затекшую шею. Потом громко хлопнул в ладоши и тут же, словно только и ждал сигнала, в покоях возник старший булыкчи тудуна. Он бесшумно пересек комнату и в полупоклоне замер у топчана.

– Скажи-ка. – Обратился к нему Карюк, жестом разрешая разогнуться и даже сесть. Советник послушно опустился на ковёр, но голову не поднял. – А что эта… Ну, как её? дочь Эрнука.

– Племянница. – Поправил булыкчи, но Карюк раздражённо отмахнулся.

– Неважно. Что она?

– Говорят, несказанно хороша собой. – С готовностью отозвался советник, но тудун опять перебил его.

– Да плевать. Сколько ей?

Булыкчи замялся и развёл руками.

– Вроде, пятнадцать.

Тудун облегчённо вздохнул – законы предков позволяли знатным хазарам брать девочек в жёны именно с этих лет. Да и сама эта, как её там? Судя по всему, вполне созрела, коли к ней сватался этот, как его? А раз так, то Карюк будет бить врага – его же оружием. Ведь родство с хазарским тудуном, потомком Тормача, троюродным племянником кагана, посулит Эрнуку куда больше выгод, чем союз с Турумтаем, всего лишь патшой одного из племён.

– Начинай готовить сватов. – Постановил Карюк. – И завтра же, они должны быть у Эрнука.

– Эрнука? – Растерянно переспросил булыкчи.

– Да. Надо любой ценой привязать его к нам. И способа надежней, я не вижу. – Карюк заметил на лице советника тень сомнений, и решительно спросил. – Ну, чего?

– Да простит господин меня, недостойного, за дерзость, но… Привязать Эрнука? Да ещё так, женившись на дикарке? Зачем?

– Чтобы помешать эльтабару. – Терпеливо объяснил Карюк.

– Но он хочет всего лишь…

– Запомни, мой глупый друг. – Спокойно перебил Карюк. – Мы здесь хозяева лишь потому, что средь булгар до сих пор нет единства.

– Но караваны…

– Любой путь начинается с первого шага. Если сегодня они объединятся для защиты караванов, то завтра смогут сделать то же – против нас. Так что не спорь, мой мудрый советник. – Тудун снисходительно улыбнулся и откинулся на подушки. – Всё, займись делом. Не мешай мне думать.

Глава 3

Келен ае – октябрь.

Саулчан – сопляк, щенок

Кушка-ту – Лысая гора.

Куллер-утравы – остров озёр.

Глава девятая

Когда в светлеющем небе над лесом тонкой полоской прорезался краешек жёлтого диска, в промозглой тишине осеннего рассвета вдруг слаженным хором зазвенели сотни голосов. Это жрецы оповещали людей, что наступил первый день Келэн ае, и каждый, кто слышит этот древний как мир напев – женщина и мужчина, малый и старый, слабосильный калека и первый богатырь, последний нищий и главный богатей – все, как один должны поспешить к трём озерам на склоне в центре города, дабы отблагодарить богов за прошлое и попросить у них помощи в будущем.

На берегу среднего озера в загоне уже ждал почётной участи жертвенный бык. Вращая красными глазами, с трубным рёвом тряся головой и копытом взрывая землю, он носился вдоль жердяной ограды, из-за которой в него тыкали палкой или хлестали хворостиной по спине. Когда обрядовая песня смолка, отзвучав три раза, ворота открылись и разъяренный исполин устремился вперёд, мстить людям за неволю и униженья. Однако перед ним возник десяток конных храбрецов. Когда-то давно, во времена, от которых теперь остались только легенды, бесстрашный Аудан точно так же встал на пути ужасного Кепкея – могучего единорога в три человеческих роста, которого Шурале, дух засухи, голода и смерти, сотворил из своего медного клыка, чтоб уничтожить всё живое на земле. И теперь, много веков спустя, уже новые батыры повторяли тот великий подвиг, чтобы о нём никогда не забыли потомки спасённых людей.

Управляя лошадьми без рук, лишь движением колен, удальцы проносились мимо быка, почти касаясь его боков и на скаку вонзая в них короткие копья. Ревя от ярости и боли, рогатый гигант носился по полю, но пока он гнался за одним обидчиком, его уже настигал другой, и тогда ещё один стальной наконечник с хрустом входил меж рёбер. С каждым новым ударом страшный зверь двигался всё медленней, всё чаще отдыхал меж яростных забегов, и рёв его всё больше походил на предсмертный хрип. И вот после очередного попадания, уже обречённый бык покачнулся, осел на передних подогнувшихся ногах, и под восторженный вой толпы завалился на бок. К нему тут же подбежали жрецы: одни читали над умиравшим животным молитвы, другие набирали в особый сосуд густую чёрную кровь, третьи вырезали из ещё живого тела куски мяса. Быстро покончив с привычным делом, жрецы под песни и пляски двинулись к открытым воротам чалэма, чтобы там, на вершине кургана развесить лучшие части туши по веткам священного тополя, а землю вокруг него окропить жертвенной кровью.

На этом кончилась общая часть праздника, и толпа распалась – теперь предстояли развлечения, среди которых каждый мог выбрать то, что по душе приходилось именно ему. Так что народ реками и ручейками стал растекаться в разные концы халджа, на окраины бистэ и к берегу Рабига-куль, где на огромном лугу самые смелые ловкие юноши готовились состязаться в кок-буру. По трое всадников от каждого племени выстраивались кру́гом шириной ровно сорок шагов, а в его центре лежал только что зарезанный баран. Он то и был главной целью всех удальцов. Им предстояло по сигналу жреца броситься вперёд, чтобы первым подхватить с земли ещё теплую тушу, а потом, пробившись через строй соперников – а они обязательно будут мешать и даже попытаются отнять добычу – добраться на другой конец озера и там подвесить принесённое в жертву тело на врытый в землю столб – символ священного дерева.

Тот, кому это удавалось, становился истинным героем в глазах мужчин, и получал от юных прелестниц восторженные взгляды и улыбки. Так что каждый юноша стремился попасть в число участников кок-бура и, конечно, мечтал о победе. Один Айдарук не ждал такого подарка судьбы.

После визита к Эрнуку, он вообще думал, что отец тут же отправит его домой, с глаз домой. В тот вечер Турумтай вышел из усадьбы эсегелей хмурый, как осеннее небо перед дождём. Когда он исподлобья посмотрел на Айдарука, того прошиб озноб и голова сама втянулась в плечи. Ему показалось, что отец сейчас ударит его или даже стеганёт плёткой вдоль спины. Но Турумтай поступил ещё хуже – лишь покачал головой, а потом, не сказав ни слова, зашагал прочь.

За неделю, что прошла с того дня, Турумтай ни разу не встретился с сыном и даже на совет, собранный накануне праздника, его не позвали. Так что Айдарук не сомневался – отстаивать честь племени на кок-бура в этом году будет не он. Однако, когда старейшины разошлись и в усадьбе уже спали все, кроме воротной стражи, неожиданно Турумтай сам явился к сыну.

– Завтра возьмёшь Серого. – Объявил он без долгих предисловий и Айдаруку стало трудно дышать.

Серый был лучшим скакуном в конюшнях барсула. Три года назад отец отдал за жеребёнка десять сороков отборных соболиных шкур – безумная цена. С тех пор он вырос в превосходного коня: Стать, мощь сочетались в нём с изяществом и небывалой грацией. Только Серый мог с места, без разбега легко перемахнуть через стену в три кадама высотой, а когда пускался в галоп, со стороны казалось, что он вовсе не касается земли.

Прежде на Сером ездил только патша – другим это не позволялось. Потому слова отца так поразили Айдарука. А Турумтай помолча, глядя на сына с жалостью и надеждой одновременно, а потом тихо добавил.

– Ты знаешь, что стоит на кону.

Айдарук понимал. Ещё бы. Ведь кок-буру – не просто забава для удальцов. В конной сшибке за тушу барана определяется воля богов. Так что победа Айдарука будет означать, что великий Тенгри любит Турумтая, одобряет всё, что он делает и обещает помочь во всем, что он задумал. А такая подсказка богов могла стать доводом для тех патшей, что ещё не решили, кого поддержать на грядущем совете.

– Спасибо, отец. – Сказал Айдарук и голос его дрогнул. – Я не подведу.

– Только попробуй. – Ответил отец, не сдержав улыбку. – Тогда уж точно не видать тебе этой… Бийче.

Айдарук чуть не бросился вслед отцу, чтобы повиснуть на его плечах, обнять и прошептать в самое ухо: спасибо. И хотя он сдержался, но в душе дал себе клятву, что обязательно победит в завтрашнем кок-бура.

И вот, близился решающий час. Серый под отцовским седлом дрожал от возбуждения, бил копытом и фыркал, призывая людей начать побыстрее. Айдарук втиснулся в двуслойный стегач, надел пышную баранью шапку с толстым слоем ваты внутри, и натянул лишённые пальцев перчатки из особой кожи, мягкой, но очень прочной. Рядом кружились Ушапай и Чуксар – никто не сомневался, кого именно возьмёт в помощники сын патши. Чуксар был уже полностью готов сам и дважды успел проверить снаряжение Айдарука, потому помогал Ушапаю, который возился с ремнями так неспешно, будто скачка намечалась на завтрашнее утро.

Айдарук ласково потрепал Серого за густую гриву и бросил взгляд на берег озера, где на длинных скамьях под навесами из ткани сидели патши, старейшины и славные джигиты, не раз побеждавшие в кок-бура прошлых лет. Турумтай и Байбат тоже были там. Но если дед внимательно следил за каждым движением внука, то отец не смотрел на сына, да и сказать по правде выглядел отстранённо. Айдарук понимал причину. Сейчас все мысли отца занимал предстоящий совыет, исход которого решался в том числе и здесь. И Айдарук в который раз за это утро дал себе слово победить любой ценой.

В том, что рядом с тушей барана он окажется первым, Айдарук не сомневался – столь резвого коня, как Серый, нет ни у кого. Но потом ещё предстояло выбраться из общей свалки и не столкнуться с теми, кто попытается преградить ему путь, когда он помчится к заветному столбу. Айдарук повернулся к друзьям, обхватил их за плечи и, склонившись, зашептал как можно тише, чтобы случайно не расслышали соседи.

– Головой в стену биться лишь дуракам можно, у них лоб крепкий. – Повторил Айдарук любимую присказку Байбата. – Так что когда схвачу барана, защищайте меня не от тех, кто будет наседать спереди. Разгоните всех, кто окажется сзади. Я не поскачу по короткой дороге. Развернусь и нырну вот туда.

Ушапай и Чуксар посмотрели на место грядущей схватки. Размеченный жрецами круг лежал между озером и небольшой промоиной. Из-за такого расположения кто бы ни завладел бараном, путь его всё равно лежал бы по узкой полоске земли, где пришлось бы пробиваться через плотный строй соперников. При этом овражек, по которому весной стекали талые воды, глубоким шрамом тянулся к самому лесу и проходил чуть в стороне от заветного столба. Правда, обрыв в том месте был особенно высок и крут, так что выглядел почти неприступным. Но только не для Серого.

Мгновенно оценив замысел друга, Чуксар зарычал от удовольствия и стал приплясывать в предчувствии скорой драки. Даже Ушапай одобрительно кивнул.

– Если вы задержите их хоть на миг, Серого никому не догнать. – Продолжил Айдарук, чувствуя, что сердце начинает колотиться быстрее. – Главное…

– Эй, ты! – Внезапно послышалось сзади.

Айдарук обернулся и увидел старшего сына Эрнука. Чуть позади него плотным строем стоял десяток джигитов. Все они были в праздничных одеждах, да и наряд Самура ясно говорил, что участвовать в скачках он не будет. Но взгляд Айдарука приковал то, что эсегель держал в руках. Айдарук сразу узнал шкатулку с клеймом ювелира на крышке.

– Забери свою дешевую безделушку. – Грубо выпалил Самур, протянув шкатулку Айдаруку. – И больше никогда не суйся к моей сестре. Она больше не хочет тебя знать.

Айдарук, растерявшийся под таким напором, сначала протянул было руку, но едва коснувшись дерева, отдёрнул её и убрал за спину.

– Подарок брала она. – Произнёс он, с трудом глотая подступивший ком. – Если так, пусть сама и вернёт.

Самур только усмехнулся, показав ряд плотных белоснежных зубов под рыжеватым пухом ранних усов.

– Ну, вот ещё. Невесте тудуна не пристало говорить со всяким сбродом.

– Сбродом? Ах, ты… – Чуксар рванулся вперёд, но Ушапай удержал его, схватив за плечо.

– Невеста тудуна? – Переспросил Айдарук и даже сам не услышал свой голос.

За один миг в душе его всё перевернулось. Праздник, кок-буры, даже предстоящий совет. Всё померкло, исчезло в пустоте, среди которой он вдруг оказался. Лишь одна мысль жгла его нестерпимым огнём: Бийче – невеста тудуна.

Меж тем Самур, устав ждать, просто отшвырнул шкатулку. Деревянная коробочка ударилась в грудь Айдарука и тот, не думая, подхватил её на лету.

– Прощай, саулчан.

В этот раз Ушапай не успел поймать Чуксара. Тот метнулся вперёд, раздался хруст сломанного носа и Самур осел на подогнувшихся ногах. Тут же один из эесегелей ударил Чуксара, но тот успел поднырнуть под руку и сам всадил кулак сопернику под дых. А когда через миг сразу трое парней всё же прижали Чуксара к земле, шум начинавшейся битвы перекрыл боевой клич Ушапая. А услышав его, увидев отбивавшихся друзей, уже Айдарук, не до конца понимая, что происходит, всё же кинулся в гущу свалки. Одно мгновенье и завертелась кутерьма, в которой уже никто не пытался разобраться, где свои, а где чужие. Дрались даже те, кто не знал, с чего всё началось и кто всё это начал. В облаке пыли мелькали руки и ноги, а вопли боли тонули в победных криках

Про кок-бура уже никто не думал. Старейшины повскакали с мест, пытаясь вразумить молодёжь словом, а один из патшей, врубившись в гущу драки, стал стегать всех без разбору плетками по спинам. Но на юношах была защитная одежда и плётка им почти не вредила, зато когда один из ударов случайно задел круп Серого. Без того испуганный скакун, истошно заржав, сначала встал на дыбы, а затем, не разбирая дороги, прямо через толпу дерущихся помчалась прочь. А за ним, ответив трубным рёготом, как один устремились все остальные кони. Их пыхтящая топочущая лава понеслась к озеру, прямо к навесу, вокруг которого суетились старейшины и патши.

Увидев это Турумтай бросился к Серому. В этот миг он сам не смог бы сказать, что двигало им в больше степени: желание спасти седых старцев, не успевавших сбежать с пути обезумевших животных, или страх за дорогого коня, который мог свернуть себе шею. Так или иначе, Турумтай выскочил наперерез и в невероятном прыжке повис на шее скакуна, вцепившись ему в гриву. Серый, подчиняясь сильным знакомым рукам, сбавил ход, но тут же его настиг весь табун. Один из них задел Турумтая боком, праздничный халат зацепился за луку седла и в следующий миг мощный рывок свалил патшу на землю, прямо под копыта мчащихся коней. Те, кто видел, что произошло, заметались вокруг смятого навеса, но большинство даже не заметило беды. Площадка кок-бура тонула в пыли и надрывном рокоте драки.

А со стороны за всем происходящим с молчаливой печалью в глазах наблюдал эльтабар.

Глава десятая

Совет был проигран вчистую. Ни один эсегель не поддержал эльтабара. Турумтай, которого ближе к концу всё же принесли на носилках, опоённый дурманящим отваром от боли, толком ничего не смог сказать, так что большинство тех агидельских старшин, что прежде обещали сказать «да», просто отмолчались. В итоге из трех десятков патшей идти в Итиль общим караваном согласилось только семеро.

Это был разгром. Полный. Но эльтабар не опустил руки. Всю ночь он провёл в раздумьях, а рано утром, постаревший разом на десяток лет, впервые за многие годы покинул дворец. За день эльтабар объехал шестерых патшей, что поддержали его на совете, и уже когда солнечный диск наполовину спрятался за горизонтом, прибыл к седьмому. Турумтай к тому времени пришёл в себя, и даже смог сесть к достархану. Они долго говорили о чём-то за плотно закрытой дверью, и эльтабар покинул йорт барсула только в первых сумерках рассвета. А Турумтай тут же послал за сыном.

Айдарука нашли на конюшне, в дальнем углу сеновала, где вместе с Чуксаром и Ушапаем, сын патши заливал пожар в груди хмелем. Они уже выпили целый кувшин и даже успели на четверть опустошить второй, но голова Айдарука оставалась на удивление ясной. А виной тому был Байбат, который узнав, что Чуксар рыщет по йорту в поисках пойла, успел спуститься в погреб раньше и наполовину разбавил бузу водой. Так что когда Айдарук предстал перед отцом, юношу мог выдать только слегка ощутимый запах.

Турумтай полусидел, откинувшись на большую подушку, а нога, забинтованная между двух досок, лежала на соломенном матрасе. Левая рука с опухшим плечом и посиневшим запястьем покоилась на шейной подвязке. Лицо пожилого патши осунулось, заострилось, а под впалыми глазами залегли тёмно-синие круги.

Айдарук выглядел не лучше. Правая скула посинела и разбухла, левый глаз исчез в студенистом затёке лилового цвета, верхняя губа было втрое больше нижней.

– Начинай собираться, сын. – Сказал Турумтай, едва шевеля сухими белыми губами. – Через неделю уходит общий караван, и от нас старшим будешь ты.

Айдарук онемел – даже односложный возглас удивления застрял у него в горле. Он был уверен, что после неудачного совета все забудут про большой поход в Итиль. А выходило, что караван не только соберётся, но ещё отец доверит вести осламки барсула ему, непутёвому сыну, что глупой выходкой сорвал кок-бура и погубил то, что втайне готовилось несколько лет.

– Не получилось убедить словом, попробуем делом. – Объяснил Турумтай. С каждым словом голос его звучал глуше, под конец вовсе перейдя в едва слышный шёпот. – Многие ведь не против идти вместе, но бояться, как бы не вышло хуже. И если мы сейчас отступимся, то выйдет, что они сомневались не зря. И тогда про общий караван можно забыть на долгие годы. Может, навсегда. Так что у нас нет дороги назад. Придётся доказать свою правоту делом. И когда другие увидят, что у нас всё получилось… В этот раз пойдём всемером, в следующем году нас станет чуть больше, а через пять-шесть лет уже никто не захочет идти в одиночку. Так что собирайся.

Айдарука вдруг охватил страх. Только сейчас он понял истинный смысл затеи с общим караваном. Ведь дело-то было не просто в пушнине, как он думал раньше, и уж тем паче не в осламках, что сжигали буртасы. Если бы на совете эльтабар взял верх, все они – барсула, нухраты, эсегели, темтюзи и баранджары – слились бы во что-то одно. Да пусть только на время похода в Итиль, но всё же… Не зря ведь мудрецы говорят, что любая дорога начинается с первого шага.

– Я всё понимаю. – Глядя на побледневшего сына, Турумтай слабо улыбнулся и тут же поморщился от боли в плече. – Но другого не дано. Я вот видишь… Так что сам пойти не могу.

– Ну, может, Ашатуч? – Нерешительно предложил Айдарук.

Ашатуч – их очень дальний родственник – считался одним из лучших кормщиков и последние девять лет именно он водил осламки барсула к Итилю. Так что Айдарук даже не мог представить себя вместо Ашатуча, и уж тем паче боялся думать о том тяжком грузе, что ложился ему на плечи.

– Ашатуч пойдёт с тобой, конечно. – Тихо выдохнул Турумтай, прикрывая глаза и стискивая зубы, чтобы сдержать стон. – Но старшим будешь ты. Чтобы мне поверили другие, я должен поставить на кон что-то большее, чем просто пушнина.

Турумтай посмотрел на сына, и в глазах пожилого патши непрошеной слезой сверкнула немая просьба просить его.

– И потом, Байбат тоже тебя не оставит. – Добавил он, пытаясь изобразить улыбку. – А это будет понадёжней, чем десять Ашатучей разом. Так ведь?

Айдарук закрыл глаза и протяжно вздохнул, пытаясь привести в порядок мысли. Хмельной гул в голове улетучился без следа, он даже забыл о Бийче, хотя даже когда входил к отцу думал только о том, что племянница Эрнука отныне чья-то невеста. Теперь же ему стало стыдно за то, что считал это страшной бедой, в то время, как рядом решалась судьба целых племён. И открыв глаза, Айдарук согласно кивнул.

Ранним утром седьмого дня Келен ае от пристани Ага-Базара отошли пятнадцать осламок. На носу первой лодки, гордо подбоченившись, стоял Пешкан. Именно он возглавил поход, хотя для большинства это стало неожиданным сюрпризом. К чести нухрата он сдержал данное слово – на совете сказал да, а когда позже стал решаться вопрос старшинства, оказалось, что самый знатный патша среди всех согласившихся – Пешкан. Так первый общий караван булгар повёл человек, который неделю назад даже не знал об этой затее и поддержал её лишь потому, что его голос просто купили.

Однако теперь Пешкан преобразился. Он явился на пристань в тяжёлой накидке из шкур волка – тотемного зверя нухратов и первым делом потребовал, чтобы его стяг реял на всех осламках. Потом поднялся на каждую лодку, проверил там уключины, вёсла, парус, верёвки, и если вдруг находил малейший непорядок, с надрывом кричал, что не позволит бездельникам и растопырям загубить дело, на которое он положил жизнь.

В итоге, караван ещё не отчалил, а все втайне уже мечтали убить Пешкана, да не просто так, а с выдумкой, чтоб мучился подольше. На общую радость, едва Булгар исчез за кормой, начался дождь – нудная мжица серой завесой упала с густого холодного неба и накрыла речной простор мелкой рябью. Едва первые капли коснулись воды, Пешкан поспешил спрятаться под тентом, растянутым между бортов, и вышел оттуда только после под вечер второго дня они достигли Шура-вара.

Увидев сквозь дымку непогоды город на известковой круче, Айдарук облегчённо вздохнул – его беспокоил Байбат. Он ещё в Булгаре не мог и слова сказать без того, чтоб не зайтись в лающем кашле. А сырой промозглый воздух сделал своё дело. Уже через сутки старик лежал на палубе пластом, шевеля только глазами. Малейшее движение вызывало новый приступ, который кончался кровью на губах. Каждый болезненный вздох деда болью отзывался в груди внука, и, не отрывая взгляд от горизонта, Айдарук пытался себя убедить, что под крышей и в тепле Байбату непременно полегчает.

Однако, в Шура-варе лучше старику не стало. Наоборот. Вечером его пробрал озноб, потом открылся сильный жар и ночью Байбат уже бредил в болезненном забытье. Сидя у его постели, Айдарук с тревогой ждал утра. Он понимал, что Пешкан не захочет терять время зря, но надеялся, что день-другой у него всё-таки будет, ведь осламки нуждались в починке, а люди в отдыхе и пополнении припасов. О том, что будет, если за это время дед не пойдёт на поправку, Айдарук даже думать не хотел. Тогда придётся оставить его здесь, чтоб самому продолжить путь вместе со всеми, а размышляя об этом, юный барсул самому себе боялся признаться, чего же он боится больше: на произвол судьбы бросить любимого деда в чужом городке, или остаться без мудрых советов наставника в долгом опасном пути. И потому, всю ночь моля Тенгри даровать Байбату сил и здоровья, Айдарук ещё просил богов подольше задержать караван в Шура-варе

Когда рано утром, едва робкий луч рассвета пробился в окошко под потолком, Ушапай и Чуксар принёсли скромный завтрак – кусок лепёшки с козьим молоком – Айдарук, жестом отказавшись от еды, первым делом беспокойно спросил:

– Когда выступать?

И очень удивился, услышав, что Пешкан вовсе не собирается покидать Шура-вар. Оказалось, ночью, пока он слушал хрипы Байбата и промокал холодный пот с его лба, в город пришли две осламки, что покинули Булгар на пару дней раньше каравана.

– Говорят у Кушка-ту стоят буртасы. – Сообщил Чуксар.

Сделав глоток молока из кувшина, он болезненно сморщился и приложил кончики пальцев к правой щеке, где после драки на кок-бура не хватало зуба. Слова Чуксара кивком подтвердил Ушапай, который в это время пытался оторвать кусок лепёшки одной рукой, потому на другой разбитые костяшки не давали шевелить пальцами.

– Ашатуч говорит, лучше места для засады не найти. – Продолжил Чуксар. – А буртасов ещё и так много… Прошлой ночью эти пытались просочиться в темноте, так одну осламку сожгли, ещё одну захватили. Остальные едва ушли.

– И что Пешкан? – Спросил Айдарук, не зная, какой ответ он хочет услышать больше.

Конечно, замысел отца требовал идти дальше, чтоб попытаться пробиться с боем. Именно в этом и был весь смысл одного большого каравана. Но тогда Айдаруку придётся пойти со всеми, и значит, бросить Байбата. Если же Пешкан не решится не прорыв, то Айдарук сможет остаться здесь, с умирающим дедом.

Ушапай только пожал плечами. Его больше мучило другое – как будет выглядеть, если он сейчас съест остатки лепёшки, принесённой для Айдарука.

– Говорит, надо возвращаться. – Ответил Чуксар и без малейших колебаний опрокинул кувшин, допивая молоко.

– Ай… да… рук.

Едва слышный шёпот заставил всех троих вздрогнуть. Ушапай даже вскрикнул и выронил последний кусок. Айдарук повернулся к Байбату, на восковом лице старика пылали налитые кровью глаза. Их мутный неосознанный взгляд блуждал по дощатому потолку и глиняным стенам.

– Я здесь, бабай. – Айдарук склонился над дедом и сжал в ладонях его холодную мокрую руку.

– Возвращаться… не смей. – Прошептал Байбат, едва шевеля губами, на которых тут же выступила кровь.

– Воды. – Хрипло взревел Айдарук, повернувшись к Чуксару, но старик остановил его, сжав ладонь.

– Пешкан… – Байбат наморщил лоб, с трудом поднял руку и, поведя ей в сторону, уронил с тяжёлым глухим стуком. – А тебе… нельзя. Отец… А представь… как Эрнук… обра…

– Но Ашатуч говорит, там такое место… Ну… Не пройти.

Байбат дёрнул заросшей щекой.

– Кому можно… биться в стену?

Айдарук улыбнулся и, быстрым движением руки смахнув слезу, кивнул.

– Дуракам, у них лоб крепкий.

Лицо старика исказилось в гримасе, что отдалённо напоминала.

– Вот-вот. – Коротко выдохнул он вместе с вязкой чёрной жижей.

Это были его последние слова. Из горла вырвался сдавленный хрип, и тело, что казалось теперь маленьким и прозрачным, дернулось несколько раз и замерло навсегда.

Айдарук ещё долго тряс старика и умолял что-нибудь сказать, пока на плечо ему не легла тяжёлая лапа Ушапая. Только тут Айдарук обмяк и беззвучно заплакал, уже не пытаясь прятать слёзы. Ушапай молчал, устремив хмурый неподвижный взгляд в узкую щель окошка, откуда сочился бледный свет ещё не рождённого утра. Чуксар, лодочкой сложив ладони, шёпотом просил богов взять старого ворчуна в лучший из миров. Но едва он закончил молитву, Айдарук встрепенулся, рукавом вытер лицо и, положив ладонь на уже холодный лоб, коротким движением закрыл мертвецу глаза.

– Пошли. – Решительно объявил он, первым поднялся на ноги и вышел прочь.

Пешкана он даже не стал искать. Айдарук был уверен – нухрат не станет его слушать, скорее сделает наоборот, чтобы лишний раз напомнить, кто в караване старший. Потому Айдарук сразу отправился к Ямурсе.

– Твои мастера могут сделать так, чтобы караван застрял здесь на пару дней? – Начал Айдарук без долгих предисловий.

Ямурса растерянно пожал плечами, но Айдарук не дал ему высказать сомнений.

– Вот и отлично. Тогда дай мне самую быстроходную лодку.

– А что сказать Пешкану?

– Ничего. Просто тяни время. Не давай ему уйти обратно в Булгар.

– И долго? – С тревогой спросил Ямурса, ему не нравилась эта затея.

– Если мы не вернёмся на закате второго дня, тогда уж… – Айдарук посмотрел на Ямурсу и сделал недвусмысленный жест.

Вскоре, под тихий шелест моросящего дождя пристань Шура-вара покинула маленькая лодка.

Глава одиннадцатая

– Вот и она, Кушка-ту.

Ашатуч, сидевший на корме с рулевым веслом в руках, указал на правый берег, где из гряды невысоких холмов, покрытых осенним лесом, поднималась крутобокая гора, каменистый пик которой почти упирался в брюхо низко нависших туч. На пятачке плоской вершины сгрудилось два десятка юрт, из которых вились струйки дыма.

– А это Куллер-утравы. – Ашатуч кивнул налево, где тёмные воды Итиля разрезал длинный остров, на котором в оранжевом ковре сухостоя виднелись голубые пятна многочисленных озёр.

Между кромкой воды и стеной прибрежных зарослей неровной цепью растянулись шалаши, а широкую заводь покрывали чёрные точки лодок – их было не меньше сотни. Айдарук сразу оценил, насколько удобно это место для засады. Протока, что обходила кусок суши слева, была не шире десятка кулашей и, судя по множеству пенных барашков, глубины её вряд ли хватало для тяжело гружёных осламок. А вот Куллер-утравы и Кушка-ту разделяло семь сотен шагов, не меньше, но зато пращники на вершине горы могли засыпать всё русло градом глиняных шаров с горючей смесью. Так что тем, кто не хотел сгореть заживо, пришлось бы жаться к острову, где их поджидали лодки буртасов.

– Правь вон туда. – Скомандовал Айдарук, разглядев на острове большую юрту, над которой в порывах ветра трепыхался стяг буртасов.

Айдарук, сидевший на носу, оглянулся на попутчиков. Чуксар одной рукой нервно поглаживал ножны сабли, а пальцами другой барабанил по стоявшему рядом щиту. Он понимал, что если разговор не сложится, оружие вряд ли его спасёт, но не желал отдавать жизнь даром. Лицо Ашатуча стало белым, как свежее молоко, а пересохшие губы мелко дрожали. Ушапай внешне был невозмутим, но так сжимал короткое весло, что на тыльной стороне ладони проступили вены.

Когда одинокий парусник вошёл в набитую лодками заводь, на берегу уже бесновалась толпа в две сотни человек. В серой пелене дождя серела мокрая сталь обнажённых сабель. Как только позволила глубина, Чуксар с Ушапаем опустили вёсла, упёрлись ими в илистое дно, и лодка перестала скользить по воде, качаясь на волнах в десяти шагах от суши.

Айдарук поднялся, для устойчивости широко расставил ноги и, прокашлявшись, чтобы не дрогнул голос, крикнул:

– Я хочу говорить с вождём!

Айдарук ещё на входе в заводь заприметил среди буртасов высокого мужчину с плечами лесоруба, из которых сразу же, без шеи, росла огромная голова в шлеме с бычьими рогами. После слов о вожде, тот многозначительно поднял одну бровь, оглянулся по сторонам, будто спрашивал, не желает ли кто заявить о своём праве, а потом уверенно шагнул вперёд.

– Зачем? – Спросил он с надменной ухмылкой, от которой на левой щеке глубоко залегла складка шрама.

Айдарук сглотнул подступивший к горлу ком и положил руки на пояс, чтобы их дрожь не бросалась в глаза.

– Предлагаю сделку. Я дам тебе два сорока бобров, а ты пропустишь нас дальше.

Буртас округлил глаза и даже чуть приоткрыл рот. Его люди тоже удивлённо замолчали, и в наступившей тишине сквозь плеск воды Айдарук расслышал, как стучат зубы Ашатуча, а нога Чуксара выбивает о дно лодки частую дробь. Только Ушапай по-прежнему был спокоен, словно каменный идол, хотя сам в это время боялся оглохнуть от стука собственного сердца.

Айдаруку казалось, что тишина длится вечность, но потом раздалось фырканье вождя, и над берегом раскатился дружный хохот буртасов. Айдарук глубоко вздохнул, стараясь заглушить сильный рвотный порыв. Наконец, рогатый поднял руку, и смех пошёл на убыль.

– Зачем мне твои бобры, если я могу забрать всё? – Спросил он, взглядом обводя своё войско.

– Не сможешь. – Ответил Айдарук. – Я иду не один. Нас трид… Сорок осламок. И на каждой по двадцать батыров.

– И что? – Усмехнулся вождь буртасов. – У меня втрое больше. И место за нас. Так что будь у вас сотня осламок по двадцать батыров, вы не пройдёте.

– Возможно. – Спокойно согласился Айдарук, чувствуя, как холодный пот бежит по спине ручьями. – Но мы дадим бой, и ты потеряешь много людей. Думаю, больше половины.

– Возможно. – Передразнил его вождь. – Зато остальным достанется ваша пушнина. А её должно быть много в таком большом караване.

– Не достанется. – Уверенно возразил Айдарук, и рогатый буртас впервые за весь разговор перестал ухмыляться. – В каждой нашей лодке стоит горшок с горючим маслом. Последний живой подожжёт фитиль. Так что если мы не пробьемся с боем, все лодки сгорят ясным пламенем, а ты не получишь даже беличьей шкурки.

Вождь опять натянул улыбку, но глаза уже не смеялись. Неожиданный поворот сбил его с толку, и теперь он спешно пытался понять, как ответить на такую дерзость. Видя это, Айдарук не дал ему опомниться:

– Так что наш орех вам не разгрызть. Только зубов лишитесь. А за нами пойдёт ещё много мелких караванов. Как обычно. Две-три осламки. Так что добычи ещё будет много. Если ты не потеряешь к тому времени половину людей.

– Ха. – На этот раз вождь не просто перестал улыбаться, но даже наморщил лоб. – Ты кто такой?

– Айдарук, сын Турумтая.

Рогатый сощурился, пытаясь припомнить, не доводилось ли слышать это имя раньше. Стоявший рядом буртас склонился к уху вождя, и стал что-то шептать. Рогатый взмахнул рукой, и зло буркнул в ответ. Он долго и внимательно смотрел на Айдарука взглядом опытного волка, но потом вдруг запрокинул голову и разразился гортанным смехом.

– Ладно, Айдарук, сын Турумтая. Привезёшь четыре сорока соболей – и можешь проходить.

– Три сорока бобров. – Решительно ответил Айдарук. – И ни шкуркой больше.

– А? Каков? – Вождь обернулся к своим людям и ткнул в Айдарука коротким толстым пальцем. – Люблю храбрых. Можешь провести свой караван за четыре сорока бобров.

– Что ж, я тоже люблю мудрых. – Сказал Айдарук, чувствуя, как от накатившего облегчения подгибаются ноги. – Так что по рукам. Жди нас через два дня.

Айдарук сделал знак и словно сквозь пелену увидел, как бросив вёсла, что так и остались торчать над водой, Чуксар с Ушапаем распутывают парусную снасть, а рулевой рычаг дрожит и пляшет в руках Ашатуча – бывалый кормщик с трудом разворачивал лодку против теченья. Айдарук уверенно кивнул ему, призывая успокоиться, и даже нашёл в себе силы подмигнуть друзьям. И только когда Куллер-утравы скрылся из виду, а вершина Кушка-ту обратилась пятном в серой дымке дождя, юноша рухнул на скамью, спрятал лицо в трясущихся ладонях и то ли простонал, то ли выдохнул.

Глава 4

Оксийское море – Аральское море.

Сарматские (Дарьяльские, Аланские) ворота – ущелье реки Терек, где в древности проходил единственный путь с Закавказья на север.

Каспийское море вплоть до 9 века называли Хазарским, в арабских источниках – Абескунским.

Бузан – хазарское название реки Дон.

Каргалук – Азовское море.

Боспор Киммерийский – Керченский пролив.

Тархан – в Хазарском каганате тарханы являлись высшим сословием военно-родовой аристократии.

Жаик-тусем – буквально «горы дивов», ныне Жигулёвские горы.

Симес-утрау – буквально «Зелёный остров», ныне остров Зелёненький у Самары.

Печенэ-басу – буквально «Печенежский затон», ныне Печерский затон.

Чулман – река Кама.

Часть вторая

Глава первая

Под бездонным небом, где обитает всемогущий Тенгри, много веков подряд несёт свои воды великий Итиль. Эта согретая щедрым солнцем река помнит те времена, когда в мир ещё не пришёл человек. Помнит, как этот песок босыми ногами топтали люди в зверины шкурах. В этих зарослях камыша бродили охотники в кожаных одеждах и сапогах. Этот лес валили себе на жильё дровосеки с топорами из бронзы. Здесь же калёным железом убивали друг друга всадники, закованные в сталь. Так шло испокон веку: одни вытесняли других, им на смену приходили третьи, их истребляли четвёртые, пятые, сто двадцать седьмые. А река, безразличная к людскому горю и счастью, кормила всех без разбора – потому что мать любит детей, даже если они этого не достойны. Так было, так есть, и так будет.

Такие мысли навевал вид могучей древней реки великому кагану, правителю хазар, чья власть простиралась на сотни племён и народов от Кавказских гор на Юге до студёных северных морей, и от берегов Днепра на Западе до Оксийского моря на восточных пределах земли. Двести лет хазарский всадник безраздельно хозяйничал в этом мире, ибо никто не мог бросить ему вызов – всё вокруг замирало в испуге, когда недовольный каган поводил бровью, а уж если он повышал голос, в жилах подданных стыла кровь.

Но не так давно появились воины халифа под зелёным знаменем пророка Мухаммеда, и вот уже южнее Сарматских ворот не осталось хазарских пастбищ, а море, что прежде называлось Хазарским, теперь все знали, как Абескунское. А гулямы всё шли и шли дальше, не север, так что вскоре стали появляться у Семендера – древней столицы хазар в стране виноградников и цветущих садов.

И вот дошло то того, что семнадцатый каган хазарского царства с тоской смотрел на остров, где отныне будет его новая ставка. Земля вырастала из сине-свинцовой воды продолговатым курганом, по длине надвое разделённым протокой, надёжно спрятанной в камышах и зарослях ивы. Так что это был не один, а два острова, но так тесно прижатых друг к другу, что смотрелись как половинки, соединённые тёмно-зелёным швом. И если берег восточной части выползал из реки пологим песчаным склоном, то на западной стороне остров висел над водой крутым неприступным обрывом, куда вёл единственный путь – деревянный мост над протокой. Именно там и решили поставить дворец кагана – неприступному клочку земли предстояло стать сердцем огромной бескрайней страны.

Стройка шла уже два года. По линии обрыва тянулся фундамент будущих крепостных стен, и кое-где над ним поднималась кирпичная кладка. Центр цитадели занимал незаконченный дворец кагана – огромный куб из красного шамота с дырами будущих окон. Вокруг него в три удивительно ровных линии растянулись другие постройки – прямоугольники идеально правильной формы и одинаковых размеров.

Другую часть острова, за протокой, заполнили такие же постройки, но среди сотен примерно похожих домов, не нашлось бы двух одинаковых, и все они были разбросаны, как попало. Где-то отстояли один от другого на полсотни шагов, где-то разделялись узким проходом, а иногда вовсе сливались друг с другом, но чтобы попасть из одного двора в соседний, приходилось обойти два-три, расположенных по соседству.

А над всем этим возвышалась сторожевая вышка – огромной каменной трубой она тянулась к небу от южного мыса, что длинным узким клином надвое рассекал Итиль. С высоты этой башни каган ещё раз осмотрел разделённый надвое остров, в одной части которого строили лучшие мастера хазарской земли, в другой – инженеры из далёкой Византии. Разница наводила на грустные мысли. Ведь не приходилось сомневаться, что заполучив Дербент, халиф не остановится на этом – ему очень нужен Итиль, по которому в южные страны идёт столь ценный товар. И если каган хочет остаться каганом, то придётся закрывать Сарматские ворота. А для этого нужны крепости. Большие цитадели из камня, стены которых не одолеть с помощью лестниц и не разрушить метательной машиной. Но кочевники, чьи предки веками жили в юртах и саманных домах, не умели строить такое. А вот ромеи умели. И лучшим подтверждением тому служили две половины острова, так непохожие друг на друга.

Каган удручённо вздохнул и отвернулся от острова, который уже начинал ненавидеть. Взгляд его упал на сухопарого человека, который скромно стоял у каменной стены в окружении десятка джигитов из лично стражи повелителя. Каган видел его не впервые и всегда удивлялся тому, что льняная туника чужестранца, на котором из украшений был только большой серебряный крест, смотрелась куда богаче разноцветных одежд из парчи и шёлка на самых знатных хазарах. Посол императора Константин по прозвищу Философ, сложив руки и скромно потупив взгляд, ждал, когда к нему обратятся. Он стоял здесь довольно давно, и хотя за всё это время каган не сказал ни единого слова, на узком остроносом лице с короткой курчавой бородкой даже самый внимательный взгляд не нашёл бы признаков беспокойства. Константин прекрасно знал, почему его сюда позвали и о чём будет предстоящий разговор – он сам его начал месяц назад. Тогда, только приехав на берег Итиля, он пять вечеров подряд рассказывал кагану о Византии. О каменных жилищах, где даже в лютый мороз тепло и уютно, ибо по комнатам в медных трубах течёт нагретая вода; об огромных дворцах, что на пять-шесть этажей поднимались вверх, и на два-три уходили под землю; а главное, о крепостях, стены которых такой толщины, что не пропускают звук, а если подняться на них, то можно увидеть окрестность на пару фарсахов вокруг.

– Так что же?– Заговорил каган, жестом подзывая посла. За стеной тоскливая песня осеннего ветра будто вторила каждому слову. – Ты посчитал, сколько нужно серебра?

– Конечно. – С готовностью отозвался византийский посол и в его руках появился бумажный свиток, который тут же перешёл к кагану.

Тот пробежал по длинному списку глазами, а когда достиг черты, под которой значился итог, недовольно поджал мясистые губы. Сейчас в его казне не нашлось бы и трети такой суммы, но признаться в этом он не мог – каган не имел права так ронять достоинство перед чужеземцем. Но пока он думал над ответом, ромей сам пришёл на помощь.

– Но есть и другой способ. Прими истинную веру и тем самым не только спасёшь свою бессмертную душу, но и… – Константин замолчал и продолжил только после того, как встретил разрешающий взгляд кагана. – Тогда наш император поможет тебе. Ведь бог мудростью своей заповедал не оставлять в беде праведных христиан. Особенно, если они бьются с врагами Христа.

Каган усмехнулся, даже не пытаясь притворяться. Он не первый раз слышал разговоры о Христе, небесном отце, который жил в огромных каменных храмах и был настолько всемогущ, что справлялся со всем в одиночку, без богов-помощников. Но ещё Каган прекрасно знал, что православные византийцы и правоверные арабы давно насмерть бились между собой, но не за веру – просто каждый из них хотел в одиночку распоряжаться на Великом шёлковом пути, соединявшем Китай с Европой. Это сулило безграничную власть и несметные богатства.

Потому одни так яростно стремились выйти на северный берег Хазарского моря, а вторые так же упорно старались их туда не пустить. Ведь одна из веток большого караванного пути проходила через Итиль. Башня, на смотровой площадке которой каган говорил с послом Византии, надёжно запирала реку. Подъёмный механизм в её чреве связывал берега стальной цепью, а сотня хитрых машин, что спрятаны были в бойницах, могли послать горшок с горючей смесью в любую точку русла. Так что ни одно судно – будь то огромный боевой корабль или утлая рыбацкая лодчонка – не прошло бы мимо без разрешения кагана.

А желающих было много. Каждый год из диких северных земель на юг шли сотни караванов с мехом и рыбьим зубом, а им навстречу везли свой товар китайские ишангу, хорезмийские купцы и альтагиры из далёкого Багдада. И каждый из них отдавал кагану пять сотых часть груза – такой была плата за проход в обе стороны реки. А ещё, прямо против острова на правом берегу Итиля брал начало великий волок – сухопутная дорога длиной десять фарсахов, где по бревенчатым настилам сотни рабов толкали корабли к большой излучине Бузана. По нему за три дня при попутном ветре можно было попасть в Каргалук, оттуда через Киммерийский Боспор выйти в Чёрное море, за которым лежала одна из самых богатых стран – Византия.

Вот почему император из далёкого Константинополя так хотел помочь хазарскому кагану в строительстве крепостей. А истинная вера, о которой с таким жаром говорил посол, была лишь способом подчинять своей воле наивных простачков. И понимая это, каган попробовал возразить.

– Но вам эти крепости нужны не меньше. Если их не будет, магометане пройдут через Сарматские ворота, а тогда…

Он многозначительно посмотрел на посла, но тот развёл руками:

– На всё воля божья. Нам не дано знать его планов и если всевышний попустит, значит, так надо.

Каган разочарованно хмыкнул – Константин либо не угадал в его словах скрытой угрозы, либо так искусно притворялся. Но как бы там ни было, и в том, и в другом случае, давить на него было бесполезно. Понимая это, каган осторожно спросил.

– Значит, если я приму крещение, то получу крепости даром?

– Нет, владыка. Боюсь, ты неверно понял. – Поспешил ответить Константин тоном наставника, который в сотый раз объясняет простые вещи глупому ученику. – Да, наши инженеры и мастера придут к вам на помощь и не попросят платы за свою работу. Но, ведь понадобится камень, которого нет в ваших краях. Его придётся везти из наших каменоломен. Понадобится множество приспособлений, механизмов которых у вас тоже нет. Их придётся делать или покупать. Так что…

– И сколько же тогда? – Каган устал от этих игр и раздражённо прервал поток объяснений прямым вопросом.

Тут же в руках Константина появился ещё один свиток, но каган даже не развернул его. Он постучал бумажной трубкой по ладони и выдохнул устало:

– Что ж, я посмотрю, подумаю. В таких решениях не стоит торопиться.

– Ты совершенно прав, о, великий. – Константин приложил ладони к груди и замер в поклоне.

Каган легким кивком принял должную похвалу и коротким взмахом разрешил послу удалиться. Константин, не разгибаясь, попятился к выходу на лестницу. Как только он исчез в тёмном проёме двери, каган отдал короткий приказ, и голос его звучал уже решительно и жёстко.

– Соберите малый совет. Пусть ждут меня в шатре.

Глава вторая

Когда батыры из личной охраны на белом ковре поднесли кагана к шатру из красной парчи и синего шёлка, повелителя уже ждали – вельможи в полном молчании замерли по обе стороны от входа. Слева плотно сомкнутым строем сверкали сталью полсотни тарханов – рослых и крепких мужчин из наиболее знатных кланов хазарской земли. Возглавлял эту шеренгу розовощёкий великан шире в плечах и на голову выше других. Справа же собралось не больше десятка пожилых людей, среди которых особой роскошью одежды выделялся невысокий пухляк с головой странной формы – её словно сжали в тисках, надавив на плоский затылок и широкое лицо, обрамлённое каймой едва приметной бородки.

В тишине, нарушаемой только посвистом ветра, стража пронесла кагана по живому коридору, вошла в шатёр и остановилась возле золотого трона таких размеров, что на нём могло бы легко вместиться пять-шесть человек, но свободного места почти не осталось из-за горы подушек и тюфяков. Повелитель едва втиснул между ними грузное тело, завёрнутое в три слоя шёлка и парчи, подобрал под себя ноги в сапогах, украшенных россыпью драгоценных камней, и сложил внизу живота руки, на каждом пальце которых сверкали кольцо или перстень. Едва он принял подобающую позу, в шатёр вошли двое: пышущий здоровьем великан и плоскоголовый вельможа, не выпускавший из рук тонкой стопки сплошь исписанных листов.

Они уверенно прошли вдоль рядов масляных плошек со слабым огоньком над поверхностью каждой из них, молча опустились на ковёр по разные стороны от трона, и посмотрели друг на друга так пристально и напряжённо, что кагану показалось, будто в шатре на мгновение стало светлее от полетевших во все стороны искр.

Эти двое считались правой и левой рукой кагана. Великана звали Якуб, и вот уже двенадцать лет подряд он оставался джебгу – выборным главой конного войска, в котором состоял каждый хазарин, что мог сидеть в седле, держать саблю и стрелять из лука. Осенью, когда кочевья возвращались к Итилю с летних пастбищ, тарханы самых уважаемых родов собирались на меджлис, чтобы выбрать того, кто в этом году поведёт их мужчин в бой. И когда приходило время, на призыв джебгу со всех концов степи стекались тысячи всадников, готовых обрушить свои клинки на врагов кагана. Или на тех, кого таковыми назвал Якуб.

А вот пухляк с уродливой головой, которого звали Башту, не мог похвастать длинной родословной и служил при кагане беком – назначал и отстранял тудунов, что занимались сбором дани с покорённых окраин. Когда двести лет назад у хазарских каганов возникла такая нужда, конечно, никто не мечтал стать наместником. Ведь их ожидала не слишком завидная доля – забыть про кочевую жизнь, осесть в болотах и лесах, среди двуногих земляных червей и ковырятелей навоза. Так что в первые тудуны попадали только младшие отпрыски самых захудалых малочисленных родов. Пока остальные ходили в набеги и возвращались из них с богатой добычей, наместники скитались по разорённой земле, считали беличьи шкурки, измеряли поля и пересыпали зерно. И при этом едва сводили концы с концами, в то время, как люди джебгу веселились на пирах, где достарханы ломились от угощений.

Но прошло время, и власть кагана признали везде, куда доскакали хазарские кони. А поскольку дань, что собирали тунуды, большей частью шла в личную казну правителя, то разорять покорённые земли означало грабить самого кагана. За такое можно было не сносить головы. Потому если раньше джигиты обязательно ходили за добычей хотя бы раз в год, то теперь порой они ждали набегов десятки лет.

Окраины облегчённо вздохнули. Больше не горели города, не гибли посевы в полях и охотников не уводили в рабство. Сборы росли год от года, а поскольку десятину полученной дани тудун оставлял себе, очень скоро бывший голодранец, не имевший сабли и приличного халата, стал приезжать в столицу на дорогих скакунах, в шёлковых нарядах и таких доспехах, что богатейшие люди степи немели от зависти и готовы были отдать все свои табуны за право стать наместником пусть даже в самом далёком и захудалом краю. Но к тому времени тудуны, предков которых сородичи обрекли на изгойство, уже перестали быть частью большой кочевой семьи и считали себя отдельным кланом. Они свысока смотрели на нищих бродяг, у которых имелось лишь славное имя, доблесть и отвага. А те в ответ презирали грязных амбарщиков, забывших, что значит быть сыном вольного ветра и бескрайней матери степи. Всё это длилось уже много поколений, и пусть нынешние беки и джебгу даже не знали, с чего началась их вражда, но, принимая её по наследству, люто ненавидели друг друга.

Каган бросил между вельмож два полученных от Константина свитка, и коротко объяснил, что в одном подсчитано, сколько нужно серебра на строительство крепостей в Сарматских воротах и здесь, на острове среди Итиля; а в другом сказано, как уменьшаться расходы, если повелитель хазар согласится принять ромейскую веру. И едва каган обмолвился об этом, бек заметно оживился.

– Он предложил креститься? – Спросил он с нескрываемой надеждой. – Я считаю, нужно соглашаться.

Это было сказано так поспешно, что джебгу рассмеялся.

– Это что же такого он тебе рассказал?

На острове все знали, что чуть не каждый вечер философ Константин проводит в шатре у главы тудунов. Бек и не скрывал это. Он сам приглашал византийца, чтобы послушать его рассказы про далёкую страну. И чем больше узнавал о христианской вере, тем сильнее она ему нравилась. Любая власть от бога и потому противиться власти, значит, противиться богу. Эту истину Константин повторял чаще других. А ещё беку запомнилось, как заморский гость рассуждал о бедности и царствии небесном – самом замечательном месте во всех мирах, сколько бы их ни было на самом деле. Легче верблюда провести через игольное ушко, чем попасть туда богатому. Тогда как нищий войдёт в рай по столбовой дороге. Но чтобы так случилось после смерти, при жизни нужно вытерпеть все несчастья и притеснения – чем больше их выпадет на долю человека, тем шире откроются пред ним врата в прекрасный загробный мир. Константин говорил об этом так горячо и убедительно, что иногда беку самому хотелось сорвать роскошные одежды и завернуться в грязные тряпки. А для надёжности ещё отхлестать себя плёткой. И если такое происходило с ним, самым богатым влиятельным человеком хазарской земли, если не считать кагана, конечно, что же будет с несчастными забитыми людьми, что всю жизнь прозябают в нищете, да ещё терпят поборы тудунов? Ох, ему бы десятка два таких проповедников, и его потомки до конца времён никогда не узнают нужды. Хороший, очень хороший бог этот Иисус Христос.

– Тебе бы тоже не мешало послушать. – Ничуть не смутившись, ответил бек. – Собирать дань в чужих землях становится всё труднее. Тамошние люди начинают роптать, и ромейская вера сейчас стала бы очень кстати. А если за крещение ещё можно уменьшить расход на строительство крепостей… Тогда и вовсе нечего думать. Так я считаю.

– Э-э-уфф! – Джебгу махнул рукой, будто гнал надоедливую муху. – Ты как всегда думаешь только о том, как сберечь серебро.

– Конечно. – Согласился бек. – Ведь его собирают мои люди.

– Вот именно! Чтобы возложить на соседей дань умирали мы! Мы годами воевали за это! А теперь богатеете – вы.

На это бек лишь усмехнулся.

– Если бы вы умели воевать, нам вообще бы не пришлось думать про крепости в Сарматских воротах. Но твои храбрецы бросались бежать, едва завидев зелёное знамя.

Джебгу скрипнул зубами и под щетиной заходили желваки. Упрёк был заслуженный, но вместе с тем несправедливый. Его джигиты не боялись смерти, они были храбры и отчаянны, словно дикие барсы, а в бою каждый из них стоил сотни вражеских пехотинцев и один на один мог легко расправиться с лучшим всадником врага. Но хазарские стрелы не пробивали тяжёлых вражеских доспехов, а лес длинных копий, что вырастал перед плотно сомкнутой шеренгой, не давал сойтись в рукопашной. Да и конные арабы, всегда атакуя одним кулаком, стремя в стремя, плечо к плечу, даже когда уступали числом, всё равно сметали хазарских джигитов, каждый из которых бился сам по себе, за собственную славу и почёт.

Джебгу покосился на кагана. Тот изучал рисунок ковра под ногами и большим пальцем правой руки гладил подбородок – верный признак, что повелитель задумался всерьёз. И понимая, что пока доводы бека звучат убедительней, джебгу пошёл в последнюю атаку.

– Ха, значит, ты предлагаешь нам всем принять веру византийцев? А Константин не говорил тебе, что каждый покрестившийся признаёт себя рабом их бога и делает всё, что скажет их главный жрец. – Джебгу нервно щёлкнул пальцами. – Этот… Как его…

– Патриарх. – Подсказал бек и тут же выругал себя за поспешность.

– О, ты уже знаешь его имя. – Усмехнулся джебгу. – Может, даже молишься ему втихомолку? А может, это он приказал тебе убедить кагана? Что-то ты слишком рьяно взялся за это.

Джебгу заметил, что каган подозрительно смотрит на бека, и понял, что нащупал правильный путь.

– Как только, о, великий каган, ты признаешь себя рабом ромейского бога, править хазарами будешь уже не ты. – Джебгу указал на бека и тот сокрушенно закатил глаза. – Конечно, тудунам всё равно. Им лишь бы серебро продолжало звенеть. Так ведь? А мои джигиты не такие. Они готовы прыгнуть в бездну или броситься в огонь, если так им сказал каган! Потому что каган – избранник небес, вместилище Тенгри, который говорит с нами через твои уста. А если вместо Тенгри управлять каганом будет этот… Ну, как его?

– Патриарх.

– Да плевать. – Джебгу рукой рубанул воздух. – Как бы он не назывался, за него джигиты умирать не станут. Так что… Хотите лишиться войска? Ну что ж, креститесь. Как у них это? Во имя чего-то там…

– Отца и сына и святого духа.– Обречённо выдохнул бек.

Он понимал, что проиграл эту битву, и теперь, чтобы спасти тудунов от разорения, нужно срочно направить мысли кагана в другое русло.

– Значит, нужно где-то брать серебро. – Сказал он, отдуваясь.

– А вот это как раз ваша забота. – Радостно выпалил джебгу. – На то вы и тудуны.

– Если мне будет позволено говорить честно… – Бек взглянул на кагана и тот, после недолгих раздумий, кивнул. – Я бы не стал увеличивать дань. И без того за минувший год было два десятка восстаний. Если брать ещё больше, может полыхнуть пламя, в котором сгорим мы все.

Бек замолчал, делая вид, что погружён в раздумья, хотя ещё начиная свою речь, знал, чем её закончит. Джебгу, казалось, охладел к разговору. Он дал укорот тудунам, что из-за собственной жадности хотели заставить хазар молиться чужим богам. Остальное воину стало неинтересным. Каган же терпеливо ждал. Он давно изучил привычки бека и понимал, что тот сказал ещё не всё.

Наконец, бек вздохнул и продолжил:

– Можно, конечно, взяться за торговцев. – Он пожал плечами, давать понять, что ему неприятно даже думать об этом, не то что говорить, но другого выхода он не видит. – Они и так слишком долго наживались за счёт нашей доброты.

Каган оживился. Наедине с собой он тоже давно думал об этом, и потому слова бека нашли в нём живой отклик.

– Сейчас они отдают половину десятины. А если брать с них целую? Наши доходы вырастут в два раза, а для торговцев это будет не так больно. – Предположил каган, но бек покачал головой.

– Нет, мой повелитель. Это сущая мелочь. Я говорил про другое. Можно сделать так, что серебро потечёт к нам рекой. – Каган с интересом посмотрел на бека, а тот повернулся к джебгу. – Если, конечно, уважаемый Якуб нам поможет. Без него нам в этом деле не обойтись.

Глава третья

В Итиле Айдарук оказался за два дня до конца Келен ае, но привёл он только три осламки барсула.

Когда договорившись с вождём буртасов, Айдарук вернулся в Шура-вар, то едва нашёл там свободный причал. Оказалось, предыдущей ночью пришёл большой караван эсегелей – двадцать восемь больших тяжелогружёных лодок. Привёл их Самур, старший сын Эрнука, и поскольку причина драки на кок-бура уже перестала быть секретом, в городке все ждали его встречи с Айдаруком – одни со злорадством, другие с тревогой. Нашлись даже те, кто делали ставки: случится ли новая ссора и если да, то кто на этот раз возьмет верх.

Но с ещё большим нетерпением ждал Айдарука Пешкан. Узнав, куда отправился юный барсул, нухрат пришёл в ярость и все два дня метался по пристани, словно раненный барс. Каждому встречному Пешкан сначала несколько раз подробно объяснял, что он, как глава каравана, никого никуда не отправлял, никому ничего не поручал. А потом, не жалея красочных слов, расписывал, что сделает с самовольцем, когда тот вернётся, так что ещё не известно, может, Айдаруку лучше остаться под Кушка-ту, сгинув там на веки вечные.

Но когда Айдарук вернулся, Пешкан сменил гнев на милость. Узнав, что всё удалось и путь теперь свободен, нухрат-патша стал всем рассказывать, как, ломая голову долгими бессонными ночами, сам придумал такую угрозу и решил передать её буртасам с Айдаруком. Конечно, очень хотелось пойти самому, но как глава большого каравана он не имел права рисковать собой. Потому и пришлось довериться Айдаруку, благо тот затвердил наизусть все наставления Пешкана и сделал всё, как надо.

Айдарук оспаривать это не стал. Его волновало только одно – Байбат. Как достойно проводить в последний путь любимого деда и наставника, который даже умереть не захотел спокойно – пришёл в себя, чтоб в последний раз дать внуку мудрый совет. К чести Самура, тот проявил уважение к горю врага. И за два дня, проведённых в Шура-варе, ни один эсегель даже не пробовал задирать барсула.

Как бы ни хотелось Айдаруку самому выкопать погребальную яму, всё же пришлось доверить это другим. Нужно было спешить, чтобы проскользнуть мимо Кушка-ту, пока что-нибудь не заставило буртасов передумать. Так что Айдарук опять обратился за помощью к Ямурсе.

– Отвези его в Биляр. – Попросил он хозяина Шура-вара, когда первые осламки каравана уже отходили от пристани. – Я знаю, он хотел бы лежать дома. Пусть от меня к нему положат быка. Самого большого.

Спустившись в погреб, где Байбат лежал на огромной глыбе льда, Айдарук последний раз сжал ладонь старика, положил на грудь его любимый кинжал и накрыл тело своим плащом.

Всего из Шура-вара вышло пятьдесят две осламки – пока Айдарук прощался с Байбатом, к эсегелям прибавились ещё два каравана мелких племён. Пятна белых парусов длинной вереницей растянулись по руслу Итиля, что тёмно-синей лентой петлял меж непролазных лесов, огибал громады каменных утёсов и разливался на широких плёсах. Дождь, непрерывно моросивший пять дней, наконец, устал. Ветер с запахом влажной земли, разогнав свинцовые тучи, освободил из их плена солнце, и пусть его лучи уже не дарили тепла, но даже то, что среди бесконечности серого неба теперь виднелось вечное светило, согревало души людей, которых впереди ждал долгий опасный путь.

Отдавая вождю в рогатом шлеме бобровые шкуры, Айдарук не мог избавиться от мысли, что буртасы рады сделке даже больше булгар. Полсотни осламок, ощетиненных копьями и со щитами на бортах, смотрелись устрашающе, и мало кто в здравом уме решился бы вступить с ними в бой. Однако, едва караван прошёл Куллер-утравы, за которым Итиль упёрся в хребет Жаик-тусем и резко повернул налево, согласие, что царило среди булгар прежде, растаяло так же быстро, как плавится кусочек льда под жарким летним солнцем.

Первым отделился Самур – осламки из Чирмыша всегда отличались быстрым ходом, и чтобы держаться в общем строю, эсегелям приходилось часто спускать паруса и даже отгребать назад. И когда опасность миновала, лодки с ястребиным ликом на бортах вышли вперёд и стали стремительно отрываться от остальных. Кто не первый раз шёл в Итиль торговать, сразу же понял причину такого манёвра. Когда два купца привозили на рынок одинаковый товар, то лучшую цену получал тот, кто прибыл раньше. Опоздавшим уже приходилось брать то, что давали, а самый нерасторопный вовсе отдавал кровное добро за самую малую плату.

Поначалу Пешкан пытался одёрнуть эсегелей, но Самур только усмехался в ответ: сам он не просил принять его в караван, так что патша нухратов ему не указ, а что касается буртасов, так Айдарук вряд ли смог бы их запугать, если бы честно признался, что ведёт не сорок, а только пятнадцать осламок. Так что ещё неизвестно, кто кому помог в данном случае.

После этого караван стал распадаться на глазах. После Симес-утрау отвалились темтуюзи, за Печенэ-басу лодки из Джукетау и Ошеля, а когда дальше сами по себе пошли и нухраты Пешкана, уже никто не смотрел на других – каждый стремился достичь Итиля раньше остальных, ещё не зная, что делают это зря.

Когда вдали, там, где река Итиль и жёлтая от сухой травы степь сливались с безоблачным небом, показался остров Итиль, Айдарук перестал дышать и сам не заметил, как открыл рот в беззвучном возгласе восторга. Огромный кусок суши посреди реки, берега которой разделяло полфарсаха, напоминал муравейник, густо утыканный пирамидами деревянных крыш, вокруг которых бурлило людское море – Айдарук, умевший считать лучше других, даже не представлял, какие нужны числа, дабы описать такое множество народа. Над всем этим возвышалась каменная крепость: стена из отесанных глыб толщиной не меньше кулаша; башни, где могли поместиться все жители Биляра разом; и огромный дворец из красного кирпича, над которым в порывах осеннего ветра развевалось многохвостое знамя кагана.

Когда в полдень караван вошёл в один из двух рукавов, что широкой дугой огибали остров и снова сходились за его южным мысом, пристань оказалась забитой настолько, что Ашатуч едва смог втиснуть осламку между лодками других булгар. С одной из них они даже столкнулись бортами и под оглушительный треск сорвали с неё пару пустых уключин. В другое время непременно вспыхнула бы ссора, но теперь на такую мелочь никто не обратил внимания – всех беспокоило другое. Торговая площадь, что занимала весь западный берег, сейчас напоминала выжженную пустошь. Там, где прежде торговали пушниной, теперь ветер гонял вдоль пустых рядов опавшие листья; где стояли навесы, в тени которых хранились вяленые фрукты и ягоды в меду, теперь стаи бродячих собак сновали между врытых в землю столбов с обрывками грязных тряпок; над лавками ко́валей, где продавалось всё, что человек мог сделать из металла, теперь вместо дыма кузнечных горнов кружились тучи жёлтой пыли и песок заметал огромные наковальни. Жизнь теплилась только вокруг складов – больших дощатых строений, где хранился товар. Там постоянно сновали люди, что-то туда заносили и выносили оттуда, пока писцы без устали водили палочкой по глиняным дощечкам. При этом все подходы к складам перекрыли всадники джебгу. Они же рассыпались на берегу и запрещали покидать осламки – если кто-то пытался сойти на землю, джигиты пускали в ход дубинки или древки пик, а самых буйных пугали обнажёнными клинками.

– Это всегда так? – Спросил Айдарук, с недоумением глядя на Ашатуча.

Тот, не находя нужных слов, замотал головой. Он приезжал сюда уже десятый раз и никогда прежде не видел такого. Люди на соседних осламках тоже ничего не понимали. Над рекой будто гудел огромный рой пчёл, потревоженных среди зимы. Мольбы о пощаде и жалобные просьбы; угрозы расправы и призывы к разным богам, что должны были покарать самодуров за произвол; даже предложения плюнуть на все, чтобы скорее вернуться домой – всё это сливалось в надрывный оглушительный гвалт, в котором безнадёжно растворялись любые попытки выяснить, что происходит. С лодки на лодку переползали слухи – один замысловатее другого – и не успевал потрясённый человек пересказать их соседу, непременно добавив к тому, что услышал, свои догадки, как его уже настигала новая сплетня – ещё невероятнее прежней.

Весь оставшийся день Айдарук маялся в неведении и тревоге. Но в первых сумерках к нему на осламку, прыгая с борта на борт, перебралось несколько патшей, что прибыли в Итиль раньше барсула и потому смогли завести свои лодки чуть дальше по руслу, причалив не на краю острова, а ближе к его середине. Они-то и поведали, что цепь сторожевой башни, натянутая меж берегов, разделила реку надвое. Лодки из северных земель не могли пройти на юг, где скопилось ещё больше кораблей из далёких стран, лежавших за Хазарским морем. И поскольку никто не мог сойти на берег, торговцам приходилось иметь дело с людьми бека. А те за любой груз давали на треть меньше его привычной цены, но если кто-то из приезжих хотел купить товар, привезённый другими, тудуны просили за него на ту же треть больше, чем прежде.

– Да это грабёж! – Айдарук всплеснул руками.

– Чистой воды. – Согласился Чуксар, ещё добавив несколько ругательств, и в этот раз даже Ушапай кивнул в поддержку друга.

Но на это патши рассказали, что люди бека всем недовольным отвечали просто: не нравится, уезжай, не держим. А если после этого кто-то продолжал возмущаться, к нему на борт поднимались джигиты джебгу, и после их визита строптивцы сразу соглашались на сделку.

– И что же тогда делать? – Спросил Айдарук упавшим голосом.

– Возвращаться надо. – Уверенно пробасил патша Ала́буги, маленького буса на слиянии Чулмана и Тоймы. – Я им свою пушнину задарма не отдам. Не на того напали.

– А что ты с ней будешь делать в своей глуши? Сошьешь сотню шуб и будешь каждый день красоваться в новой? – Невесело усмехнулся глава рода из Ошеля, городка, что прятался в складках Ореховых гор.

При этих словах Айдарук безотчётно коснулся ладонью груди, где под шерстяной рубахой был спрятан кусок бересты с длинным списком того, что надлежало купить или выменять у торговцев из южных земель. Олово, чтоб сделать из хрупкой меди прочную бронзу; пряности, от которых мясо даже в разгар летней жары не портилось месяцами; и особые масла – если пропитать ими древесину, она почти не гнила и служила вдвое дольше. Всё это ждали жители Биляра, и если Айдарук вернётся с пустыми руками, ближайшие годы его сородичам придётся очень туго.

– А вот это что? – Чуксар вскочил на лавку гребца, оттуда взобрался на борт и, держась за дугу кормового бруса, ткнул рукой в берег напротив.

Там, в большой заводи из реки выползал широкий помост. К торчащим из воды столбам был намертво прибит массивный дубовый брус, а попрёк него лежали незакрепленные брёвна одинаковой толщины, так что получалось подвижная волнистая поверхность. Эта деревянная дорога насквозь прорезала пологий берег и, уже выйдя на равнину, уходила вдаль, насколько хватало взгляда.

– Это волок на Шаркел. – Откликнулся Ашатуч. – Говорят, там через десять фарсахов река, по ней можно добраться до моря, а там уж и страна ромеев.

Пожилой кормщик говорил спокойно и обыденно, но у Чуксара на последних словах загорелись глаза:

– Ромеев?!

– Уж там-то за нашу пушнину столько дадут. – Мечтательно вставил алабужец, но Ашатуч криво усмехнулся.

– Ага. Только за волок серебром платить придётся. Где его взять-то? В прежние годы не беда бы, а по нынешней цене… Чтобы нужное набрать, половину меха отдать придётся.

Чуксар с надеждой посмотрел на Айдарука:

– Может, всё же придумаем чего, а?

Айдарук вздохнул. Он был растерян и подавлен. Впервые оказавшись в чужих местах так далеко от дома, сразу же попасть в такой переплёт! И рядом никого, кто мог бы подсказать, хотя бы поддержать добрым словом. Наоборот, в обращённых к нему взглядах он видел, что люди ждут решений от него. А он не знал, что им сказать. Он упорно искал выход, но перебирая мысли, сам себе напоминал нищего, что копается в куче фруктовых отходов, надеясь найти хоть один уцелевший плод, а находит только гнилушки и плесневелый сушняк.

– Чего приуныли, соседи?! – Раздался вдруг бодрый радостный голос Самура.

Старший сын Эрнука легко перемахнул через борт осламки и, растолкав патшей, вошёл в середину их круга.

– Что, не пошли дела, да? – Спросил он с наигранным сочувствием. – Могу помочь, по-свойски.

По толпе побежал сдержанный ропот, в котором слышалась слабая надежда пополам с подозрением.

– Помочь? Это как же? – Настороженно спросил глава Ошеля.

Самур ответил не сразу. Сначала, прищурившись, он долго смотрел на щербатый диск луны, что только показался над восточным краем земли, потом, привстав на цыпочки, окинул взглядом вереницу лодок, что уходила за горизонт, и сокрушённо покачал головой.

– Как помочь, говоришь? – Начал он, медленно повернувшись кругом, чтобы заглянуть в глаза каждого патши. – Могу дать за вашу пушнину на четверть больше, чем дают здешние скряги. Как?

Патши опять взволнованно зашептались. Ещё вчера никто из них и говорить бы не стал о таком. Однако, теперь дела обстояли так, что получить за пушнину мало, но чуть больше, чем предлагал хазарский бек, уже казалось неплохим исходом.

– А тебе это зачем? – Спросил вдруг Пешкан.

Самур засиял. Он медленно сунул руку за пазуху и выудил оттуда нитку, на которой висела пайса – пластинка серебра с оттиснутым клеймом кагана.

– Я же теперь родственник тудуна. Забыли?

– Спешащая нога быстрее спотыкается. – Насмешливо вставил Чуксар и когда осекшийся Самур повернулся к нему, добавил. – Как нос, не болит?

Самур потянулся было к синей искривлённой переносице, но едва коснулся её пальцем, отдернул руку. Глаза эсегеля вспыхнули злобой, но он всё же сдержался и продолжил начатый разговор:

– И вот с этой штукой я свой мех по обычной цене продал. И даже пошлину с меня взяли чуть меньше. – Самур помолчал, давая землякам переварить услышанную новость. – Ваш тоже могу продать. И вам хорошо, и мне прибыток.

– Хм, послушай-ка, Самур. – Пешкан нерешительно шагнул из толпы. – Мы ведь пришли вместе, одним караваном. Значит, и торговать должны вместе. Я правильно говорю, ну? И если ты можешь продать всю нашу пушнину по обычной цене, тогда… Э-м-мм. Хм. Я, как глава общего каравана, требую…

Самур перебил его раздражённым жестом:

– Да хватит уже про общий караван! Сколько можно? Эльтабар, который всё это придумал, теперь далеко. Сидит себе во дворце и даже не знает, что здесь творится. А я – здесь. И пайса тудуна у меня. Так что спасти вас могу только я, а не эльтабар и не… – Самур косо посмотрел на Айдарука и, победно улыбнувшись, продолжил. – Ну, кто хочет получить за пушнину хоть что-то? А?

Первым, опустив седую голову, откликнулся алабужец; чуть погодя согласно кивнул патша из Ошеля; потом, пряча от окружающих взгляд, молча поднял руку Пешкан, а после него подчиниться Самуру уже поспешили все остальные.

– Вот то-то. С кем спорить вздумали? – Усмехнулся эсегель, пряча под рубахой пайсу тудуна. – В общем, так. Мои осламки на хазарских причалах, у самой сторожевой башни. Жду до рассвета, приходите. Но не все.

Понимая, что этот укол предназначен ему, Айдарук резко вскинул голову. Самур встретил его взгляд с холодным презрением. С точно таким же выражением лица он стоял на кок-бура, когда говорил, что Бийче из рода эсегелей не может быть невестой всяких оборванцев, ибо отныне принадлежит тудуну. События того рокового дня, так живо воскресли в памяти Айдарука, что ему даже показалось, будто рассосавшийся синяк на скуле опять заныл тупой болью. А вместе с ней перед глазами всплыл отец с раздробленной ногой и сломанной ключицей.

– Да-да, не смотри так. – Продолжал меж тем Самур. – Уж тебе-то я точно помогать не буду.

– А я и не думал. – Спокойно возразил Айдарук, поднимаясь на ноги. – Мы идём в страну Ромеев.

Самур на миг стал серьёзен, и меж его густых бровей даже появилась тревожная складка. Но тут же он расхохотался.

– В Византию? А чем ты за волок заплатишь, голь перекатная?

– Да уж есть чем.

Не отводя от Самура пристального взгляда, Айдарук просунул руку под полу кожаной безрукавки, достал оттуда шкатулку, в которой лежал серебряный нагрудник с золотым орнаментом и подвесками в виде уток.

Самур сразу узнал её. Глаза округлились, лицо на миг застыло каменной маской, а потом его исказила злая гримаса. В необъяснимом порыве он даже сжал кулаки и шагнул вперёд, но всё же опомнился. Выдохнув, эсегель натянул кривую улыбку и процедил сквозь зубы:

– Ну что ж, счастливого пути. Надеюсь, не вернёшься.

Злобно сплюнув, Самур легко вскочил на борт и перепрыгнул на соседнюю осламку. Айдарук, провожая его взглядом, так и стоял с протянутой рукой, на которой лежала шкатулка с украшением.

– Это чего? – Рядом возник Чуксар. Глаза его горели, губы дрожали от возбуждения. – Мы правда что ли… К ромеям пойдём?

– Это когда ж мы домой-то вернёмся? – Удручённо спросил Ушапай, встав с другой стороны.

Чуксар раздражённо махнул на него рукой.

– Домой! Тоже мне. – Он толкнул Айдарука плечом и с надеждой спросил почти шёпотом. – Так чего?

– Теперь уж пойдём. – Тихо объявил Айдарук, хотя голос его звучал неуверенно и грустно.

На какой-то миг он даже пожалел о порыве, которому поддался из-за глупой обиды, но что-то исправлять было поздно. И вздохнув, он тихо добавил:

– Теперь назад дороги нет.

Глава 5

Абыстол – хазарское название месяца ноябрь.

Серпень – август.

Грудень – ноябрь.

Камчуга – подагра.

Хирд – дружина.

Хольд – старший дружинник, опытный воин высокого ранга.

Фелаг – группа молодых воинов внутри хирда.

Форинг – в хирде заместитель, правая рука конунга или ярла.

Хельхейм – в скандинавской мифологии выступал аналогом христианского ада.

Фрейя – в германо-скандинавской мифологии богиня любви.

Милиарисий – римская серебряная монета, введённая Константином I в 310—320 годах.

Глава четвёртая

Когда в пруд падает камень, по воде бегут круги. И чем больше камень, тем волны поднимается выше, а расходятся дальше. Бек кагана Башту бросил в воду огромную глыбу, так что на Итиле вздыбился настоящий вал, который дрожью прошёл сотню фарсахов по всей хазарской земле, и уже затухая, слабой рябью достиг Киявы – пограничной крепости на реке Днепр.

Там с незапамятных времён находилась зимняя стоянка Самана – большого хазарского рода. Жизнь их вот уже двести лет шла одним и тем же кругом. Каждую весну с приходом тепла они покидали зимнюю стоянку и начинали погоню за снегом. Тот под напором солнца медленно уползал от берегов Днепра на Восток, открывая зелёный ковёр молодой сочной травы. На нём тут же появлялись отары овец, табуны лошадей и стада коров. А когда степь скудела на корм, пастухи разбирали юрты и уходили к новым пастбищам, с которых только недавно сошло белое покрывало. Так, постепенно двигаясь на восход, к исходу весны они достигали берегов Бузана, где проводили всё лето. А осенью начинался новый поход. И теперь уже убегая от снега, к первым холодам саманы возвращались на Днепр, чтобы пересидев там зиму, весной опять сняться с места и по следам таявших сугробов двинуться на Восток.

Стоянка саманов располагалась на левом берегу Днепра, прямо против устья Почайны. На плоском пригорке рассыпалось три десятка зимних жилищ – на шесть венцов заглубленные срубы с войлочным куполом вместо привычной крыши. Сердцем такого дома был каменный очаг – он давал людям тепло и пищу. Его в два кольца окружали лежанки: ближе к огню спали старики и дети, во втором кругу взрослые, а вдоль войлочных стен располагались овцы, телята и прочая живность.

В том году саманы пришли на зимовку в первые дни месяца абыстол. Холода ещё только подбирались к этим местам, и хотя по утрам на земле лежал тонкий узор серебра, днём ещё пели птицы, а воздух пах грибами и прелью. Вода в Днепре потемнела и вдоль берегов покрылась ковром палых листьев. Набухшие дождём облака неподвижно лежали над жёлтым простором степи, словно зацепившись за вершины курганов.

Пока кочевая община приводила в порядок стоянку, что пустовала всё лето, глава рода Сурхан собрался по традиции навестить местного тудуна. В сопровождении лучших джигитов он переправился на правый берег и оказался на Подоле – нижнем городе, где жили поляне, славянское племя, заселившее берег Днепра ещё до того, как на нём появились хазары. Срубы и полуземлянки полян беспорядочно громоздились вокруг большой торговой площади, что лежала в центре клина, с двух сторон зажатого между ручьём Почайна и крутым откосом высотой не меньше полсотни саженей. Широкой стороной подол упирался в речку Глубочицу, а острым концом в Боричев спуск, который вёл на вершину Замковой горы. Там дорога резко свернула направо и, полверсты пробежав вдоль самого обрыва, вывела к мосту через рукотворный ров. Он отделял от основной гряды небольшой выступ шириной шагов сто и чуть больше в длину. Неприступная круча с трёх сторон окружала его вершину, а на ней за высоким частоколом пряталась крепость, где обитал хазарский тудун.

Когда гости проходили по мосту, ворота цитадели вздрогнули, пару раз качнулись и со скрипом подались внутрь. Увидев в открытом проходе шарообразную фигуру на соломинках коротких ножек, Сурхан даже замедлил шаг – прежде, тудун никогда не выходил ему навстречу.

Этот обычай сложился задолго до того, как молодой Сурхан после смерти отца возглавил род, а тудуном Киявы стал пожилой Бусир. К тому времени город занимали полсотни воинов, но среди них только пять десятников были хазары. Остальных набрали из сирот покорённых когда-то народов и кочевники саманы, хранившие чистоту крови, не скрывали презрения к войску тудуна. Тот отвечал тем же. Обычно, Сурхан встречался с тудуном дважды в год: один раз, когда кочевье возвращалось на зимовку, и Сурхан приходил к наместнику с визитом вежливости. Второй раз это случалось весной, когда перед уходом на летние пастбища уже тудун навещал стоянку. Всё остальное время жизни хазарских общин не пересекались.

Сурхан правил большой семьёй уже одиннадцать лет и в предыдущие десять визитов тудун – а их за это время сменилось трое – всегда встречал его в своих покоях, как повелитель подданного. Вот почему увидев Бусира в воротах да ещё заранее открывшихся при подходе гостей, кочевник не столько удивился, как насторожился. Такая любезность могла означать одно – тудун хочет о чём-то просить.

Пока тудун со слащавой улыбкой расточал любезности, появился его булыкчи – Ихтар. Высокий, подтянутый и сухопарый, он походил на кочевника больше, чем его начальник, и Сурхан предпочитал обсуждать дела именно с ним. Потому, увидев Ихтара сейчас, он радушно обнял его, чего не делал прежде, а потом даже спросил о здоровье и делах.

– Очень рад, уважаемый, что вы вернулись именно сейчас. – Сообщил Ихтар, расплываясь в улыбке. – У меня как раз через три дня той. Сын родился. Надеюсь, увижу вас среди своих гостей.

Ихтар приложил ладонь к груди и чуть склонил голову, ожидая ответа.

– Сын? Поздравляю. – Сурхан потрепал булыкчи за плечо.

Он придирчиво осмотрел свой наряд, потом поднял левую руку, на указательном пальце которой сверкало серебряное кольцо с тиснёным орнаментом – для такого повода просто отличный подарок. Сурхан попытался его снять, но украшение, с трудом сдвинувшись до первого сустава, дальше будто приросло к коже. Кочевник виновато улыбнулся:

– Как назвал? – Спросил он, чтобы потянуть время, пока сможет, наконец, снять непослушную вещицу.

– Ипат.

– Ипат? – Сурхан перестал улыбаться. – Что за имя такое?

– Славянское. – Пояснил Ихтар, пожимая плечами. – Мать-то у него из местных, вот и… А я чего. Ихтар, Ипат.

Сурхан ничего не сказал. Лишь скрипнув зубами, толчком вернул кольцо на место.

– Спасибо за приглашение. – Процедил он сквозь зубы и пренебрежительно сплюнул. – Обязательно буду.

Ихтар промолчал, растерявшись от такой перемены, и пользуясь этой заминкой, Сурхан отвернулся к Бусиру. Тот, выразительным взглядом укорив булыкчи за неосторожность, жестом предложил гостю следовать за ним.

Они прошли в покои тудуна – длинный рубленый барак, перегородками разделённый на пять частей. В средней, самой большой и светлой, среди разложенных подушек на изрядно потёртых коврах стоял накрытый достархан. Сурхан опустился рядом в привычную позу со скрещёнными ногами, и потом долго ждал, пока хозяин устроится напротив. Неловкие движения, покрасневшее лицо и сбитое дыхание ясно говорили, что тудун только отдавал дань традициям предков, тогда как ему привычнее сидеть за столом, как это делали славяне, с которыми он давно жил бок о бок. Да и среди угощений было несколько блюд, больше подходящих не кочевнику, а землепашцу.

– Давай не будем делать вид, что мы друг другу рады. – Деловито предложил гость, отпивая из большой кружки пиво. На вкус было не плохим, но всё же Сурхан предпочёл бы бузу.

Бусир перестал улыбаться и после недолгих раздумий, согласно кивнул.

– Мне нужна твоя помощь. – Честно признался он, подвигая к Сурхану большой поднос с жареным мясом. – Ты наверняка слышал, как бек затеял ограбить торговцев?

Сурхан пожал плечами, скорчив такую мину, словно выпил горького отвара. Ему давно стало неинтересным, что творилось в далёкой ставке кагана, ибо это никак не влияло на его кочевую жизнь. Вот если бы бек придумал что-нибудь такое, отчего пастбища не покрывались снегом, а трава на них оставалась сочной даже в самый суховейный год…

Тудун покачал головой.

– Иногда я тебе завидую. – Признался он, но Сурхан ему не поверил, слишком наигранно прозвучали его слова.

– Так и что там затеял ваш бек? – Спросил он, упирая на слово «ваш».

– Отныне тудуны должны не просто собирать дань, но и взять в руки всю торговлю. Кагану нужно серебро. И очень много.

– И что же?

Бусир вздохнул. Ему тяжело давалось объяснение таких простых вещей, суть которых на лету хватал даже самый последний тупица в его гарнизоне.

– Скоро, уже вот-вот, к нам спустятся русы. Они идут к морю, к византийцам, а там очень ценят лён. Русы берут его у полян и увозят в Корсунь. Так обычно бывает. А теперь, по задумке бека, я должен скупить весь лён в округе. И потом продать его русам. Уже по своей цене. Понимаешь?

– Толково. – Одобрил Сурхан, вытирая краем скатерти жирные руки.

– Да, очень. – Не сдержался тудун. – Только они забыли одно. Здесь – не Итиль, где именем кагана можно сделать всё, что угодно. Здесь так не выйдет.

– Почему?

Бусир прикрыл глаза, стараясь сдержать закипавшее раздражение.

– Хотя бы потому, что мне нечем за это платить. Дань местные платят урожаем, поэтому серебра у меня нет. Я что же, должен менять у полян лён на лён? А того, на что они меняются с русами, у меня тоже нет. – Тудун порывисто схватил деревянную кружку, приложился к ней и долго пил мелкими глотками. Потом отер рукавом жидкие усы и продолжил уже спокойно. – Так что выполнить волю бека… Я хотел сказать кагана, можно только с твоей помощью.

– И какой же? – Равнодушно отозвался Сурхан.

– А ты подумай. Когда тебе нечем платить за то, что тебе очень нужно, как ты поступаешь?

Сурхан сдержанно рассмеялся.

– Так вон ты про что. А что же твои люди?

– Их слишком мало. – Удручённо ответил Бусир. – Полян они, может, и прижмут. Но если соберутся другие роды, тогда уж… А уж про русов, и говорить не стоит. Ну, ты же их помнишь?

Сурхан, конечно, помнил русов. Каждый год они спускались из верховий Днепра на десятке ладей и на несколько дней вставали у Подола, как раз напротив зимовки саманов. С рождения кочуя по степи, Сурхан видел много разных купцов, и русов от них отличало то, что это были не просто торговцы – когда возникала нужда, каждый из них становился воином. Причём, очень хорошим. Отважные свирепые бойцы в кольчугах и шлемах с закрытым лицом прятались за стеной из круглых щитов и разили подходивших мечами и топорами на длинных рукоятках. Опасный враг. Конечно, Сурхан не боялся вступить с ними в схватку, но только если будет веская причина.

– Значит, тебе нужны мои джигиты, чтобы отобрать у местных лён. Так?

– Они нужны кагану. – Уточнил тудун, сделав упор на последнее слово.

– Беку. – Не возразил, а безоговорочно постановил Сурхан. – Это нужно вашему беку. И тебе.

– Что ты хочешь сказать?

– То, что богатеть на этом будете вы, а воевать с русами, если вдруг до этого дойдёт, придётся нам.

– Мы тоже не останемся в стороне. Мы и вы будем биться плечо к плечу… – Начал было тудун, но Сурхан перебил его громким смехом.

– Ещё бы. Конечно, не останетесь. Но только мы и вы будем биться плечо к плечу за ваш достаток. Понимаешь? Не за наш общий. А за ваш.

Тудун замолчал, покусывая губы.

– Хорошо. Что ты хочешь за свою помощь?

– Ничего. – Усмехнулся Сурхан. – Я готов напасть на русов и отобрать у них то, что мне понравилось. Именно так поступали наши предки. А лить кровь, свою и чужую, чтобы торгаш положил в свой кошель на две серебряных монеты больше… Это не достойно сына степей.

Сурхан нарочито резко отодвинул блюдо с костями, на которых осталось нетронутым половина мяса. Тщательно, не спеша вытер руки, потом приложил обе ладони к груди и чуть склонил голову:

– Благодарю за угощенье. Увидимся весной.

Глава 6

Салым-йорты – буквально «дом пошлин», таможня

Кадак – мера веса, примерно равная европейскому фунту, то есть 453 г.

Бэлиш – большой пирог с начинкой из жирного мяса и какой-нибудь крупы.

Тутырма – кишка, начиненная печенью и пшеном

Глава седьмая

Девятнадцатый каган хазар стоял у большого окна личных покоев и задумчиво смотрел на свой город – пустой, промокший и озябший. В конце абыстола над Итилем разверзлись хляби небесные. Сначала сутки без передышки бушевал ливень. Поток падавшей с неба воды стоял непроглядной стеной, а косые струи так яростно хлестали раскисшую землю, что сквозь рёв непогоды люди не слышали сами себя. А потом, когда буря сошла на нет, ещё неделю моросящий дождик висел над рекой мелкой серой пылью. Цитадель в правой части острова застыла опустевшей каменной махиной. В беспорядочной застройке базара гулял только ветер, и даже торговая пристань, где совсем недавно борт в борт теснились сотни кораблей, теперь пустовала. И при виде этой печальной картины, каган в очередной раз вспомнил последний малый совет.

Затея бека провалилась. С треском. Из всех окраинных земель приходили вести, что тудуны не смогли заставить приезжих торговцев за бесценок продавать свой товар, и втридорога брать чужой. Где-то не хватило серебра для скупки грузов, где-то купцы оказались несговорчивы и достаточно сильны, чтобы отстоять своё право в бою, а где-то наместники сами не захотели ломать налаженное дело, приносившие им лично неплохой доход. И даже здесь, в Итиле, воплотить задумку удалось лишь вполовину. Три сотни батыров джебгу сделали своё дело и всем, кто осенью оказался в новой столице хазар, пришлось отдать товар по назначенной цене. Но чтобы получить барыш, теперь предстояло продать собранное на складах добро. А вот с этим вышла незадача.

Раньше приезжие торговцы либо совершали прямой обмен, либо на серебро от продажи своего добра покупали то, что им было нужно. Меняться в Итиле отныне было нельзя, а отдав привезённое по заниженным ценам, купцы получили так мало, что этого не хватало даже на половину намеченных покупок. Каждый день люди бека забирали с кораблей новый груз, но продать его не могли. Очень скоро на складах не осталось свободного места, и драгоценный товар сначала прятали под навесы, а потом вовсе стали складывать под открытым небом, где дорогостоящие вещи покрывались плесенью и гнили.

В итоге то, что придумалось, как способ пополнить казну, грозило её вконец разорить. Джебгу, конечно, не упустил случай обвинить соперника во всех бедах и, пользуясь осечкой бека, предложить свой путь к спасению. Он предлагал плюнуть на хитрости с торговлей и завтра же спустить джигитов в набеги. А уж они своё дело знают, так что к весне от гор серебра на острове не будет свободного места.

– Если сейчас мы сами разорим окраину, то потом лет десять мои тудуны не смогут принести в казну даже горстку медных монет. – Возразил на это бек. – Так что крепости мы может и построим, но спасёт ли нас это? Что будет потом?

– Что будем потом, посмотрим потом. – Зло ответил джебгу. – Что толку смотреть на десять лет вперёд, если уже завтрашний день может принести нам гибель. И не надо, о, мудрый бек, говорить, что думаешь о судьбе всех хазар. Ты просто не хочешь, чтобы твои тудуны теряли доход. Вот и всё.

– О, да, вот это главное, что тебя волнует. – Огрызнулся бек. – Доходы моих тудунов. Чтобы насолить им, ты готов всё вокруг залить кровью и поднять против нас десятки народов, что сейчас покорно платят дань.

– Хищнику плевать, что думает о нём добыча.

– Хищник, который убивает больше, чем может сожрать, очень скоро сдохнет с голоду.

– Хватит! – Грозно рыкнул каган. – Я собрал совет не для того, чтобы слушать ваши склоки. Их не обратишь в серебро, а ромеям нужно именно серебро.

– И я знаю, где его взять, не проливая лишней крови. – Выпалил бек настолько поспешно, что даже слегка испугался, не покажется ли кагану, что его перебили.

– Ну? Говори. – Приказал повелитель, сурово сдвинув брови.

Бек ответил одним словом:

– Рахдониты.

Каган нахмурился. Рахдонитами хазары называли купцов-иудеев из далекой израильской земли. Здесь они жили отдельно ото всех, в небольшом посёлке, до которого от городских окраин было не меньше фарсаха. И если в самом Итиле одни на дух не могли переносить арабов-мусульман, другие ненавидели гостей из северных земель, а третьи косо смотрели на людей покорённых народов, то рахдонитов не любили все. О них ходили страшные слухи. В случайном пожаре, чьей-то внезапной смерти или заразной болезни, что косила всех подряд, народная молва непременно обвиняла евреев. Потому, когда их упомянул бек, по спине кагана пробежал холодок.

– Рах… эммм… – Он так и не решился повторить за беком. – И чем они могут нам помочь?

Бек покосился на джебгу, который застыл в напряжённой позе. Старый волк сделал всё, чтобы загнать добычу и уже представлял, как вцепится в неё зубами. Но жертва, что уже казалось обречённой, вдруг опять попыталась выбраться из ловушки.

– Прежде всего, у них есть свои корабли. – Спокойно, не спеша заговорил бек. – У нас нет, а у них – есть. Много и большие. Так что они смогут развести весь собранный товар по окраинам. И если там кто-то не захочет его брать, у рахдонитов есть наёмники, чтобы навести порядок. Но главное, они прямо сейчас готовы дать столько серебра, сколько мы попросим. Мы может начать строить крепости хоть завтра.

– А взамен? – Спросил каган с опаской, так как боялся даже представить, какой может быть цена за такую услугу.

– Торговля. – Без промедления ответил бек. – Отныне везде, где есть наша власть, скупать и продавать любой товар смогут только рахдониты. То, что мы и хотели, но… Если не справились сами, так почему бы не отдать тем, кто знает и может?

– И всё? – Каган недоверчиво сощурил глаза, а бек, снова оглянувшись на закрытую дверь, перешёл на шёпот.

Башту смутился. На один короткий миг кагану показалось, что бека хочет сказать ещё что-то, но джебгу опередил его.

– Э-э-э-уффф! – Якуб скривился и замахал руками, словно ребёнок, которому предложили выпить горькую микстуру. – Опять!? Одной своей затеей ты уже разорил казну и загнал нас в ловушку. Мало? Хочешь выгрести и то, что пока осталось?

Выплеснув всю ярость на бека, джебгу повернулся к кагану и заговорил тихо, уважительно, но при этом с каждый его словом, повелитель становился всё мрачнее.

– Мне неприятно это говорить, но… Тарханы негодуют. Они всё чаще говорят, что невзгоды слишком затянулись и пора бы что-то с этим делать.

Когда джебгу закончил, в лице кагана не осталось кровинки. Это была бледная маска, застывший восковой слепок и даже потухшие вдруг глаза смотрели в одну точку. При этом владыка и сам не заметил, что руки до белых костяшек вцепились в подушки, которыми он был обложен.

Слова джебгу были не угрозой, но предупреждением. Напоминаем о древнем праве тарханов, тесный круг которых мог определить, а не пробрались ли в тело кагана злые духи, что мечтают погубить хазар со времён сотворения земли и всего сущего на ней. Именно для того, чтобы спасти от их происков своих возлюбленных детей, великий Тенгри придумал каганов – живой священный сосуд, через который доносил свою волю до всех хазар. Вот почему приказы кагана всегда считались священны, непререкаемы – ведь его устами говорил не человек, а сам бог бескрайнего неба. И по той же причине решения владыки всегда дарили хазарам победы – ведь Тенгри не мог ошибаться. А если всё же случалось наоборот, если каган всё-таки допускал промах, да не единожды, а несколько раз подряд, из-за чего на жителей степи обрушивались беды, это могло означать только одно – священным сосудом завладела нечисть, и отныне через кагана с хазарами говорит не всемогущий Тенгри, а злые дивы. Это они нашептали владыке всякую ерунду и надоумили совершить все те глупости, что навлекли на его народ череду бесконечных несчастий. В таком случае оставался только один способ вернуть расположение Тенгри – избавиться от осквернённого сосуда, чтобы великий бог мог подарить им другого кагана и уже через него вещать свою истинную волю. Только тогда в степь вернутся благоденствие и удача.

Седые старики, что знали историю хазарского рода на четыре века вглубь, могли бы вспомнить два десятка каганов, чью плоть порабощали злые духи. И каждый, с кем случалось такое несчастье, заканчивал свой земной путь с шёлковой удавкой на шее. На это и намекал джебгу, и повелитель всех хазар прекрасно его понял.

– Что ж, хватит пустых споров, моё решение будет таким. – Громко и решительно объявил он. Я даю тебе, бек Башту, неделю. Если за то время ты не найдёшь выход из той ловушки, куда сам же нас и загнал, то я отпущу джебгу в большой набег на соседей. А что будет после этого с тобой… Обсудим позже. Всё, неделя.

С тяжёлым вздохом каган отошёл от окна, за которым в пелене непогоды растворилась его столица, и вернулся к трону. Сегодня неделя истекла, и на вечер уже был назначен новый совет, но утром бек попросил о личной встрече наедине, а такие просьбы всегда тревожили кагана. Каган сел на трон, устроился удобней и осмотрел покои. Светлокожий раб, бесшумно двигаясь вдоль стены, обновлял светильники: снимал с трёхногих подставок опустевшие горшки, и ставил вместо них другие – полные масла. В открытом проёме, скрестив огромные секиры, замер десяток воинов из его личной стражи.

– Ну! Заходи. – Громко сказал каган, и большой цветастый ковёр на стене справа от него зашевелился.

Один его край отодвинулся в сторону и перед каганом предстал бек – чтобы избежать чужих глаз и ненужной огласки, Башту прошёл тайным ходом, о котором знал только он. Про точно такую же дверь, скрытую за ковром на левой стене, знал только джебгу.

Башту подошёл к трону, припал на колено, поцеловал край шёлковой одежды кагана и замер, склонив непокрытую голову.

– Ну? – Выдохнул каган, быстро потеряв терпение. – Говори, ради чего ты потревожил мой покой.

– Хочу спасти тебя, мой повелитель. – Тут же ответил бек и каган, забыв, как должен вести себя истинный владыка степей, пристально посмотрел на главу тудунов.

Перед тем, как продолжить, бек опасливо покоился на двери. Каган нетерпеливо махнул рукой и батыры, склонившись, попятились, не разгибаясь. Когда они удалились, бек, не поднимаясь, отступил от трона на несколько шагов и присел на мягкий персидский ковёр.

– И то кого же ты хочешь меня спасти, мой верный Башту? – Спросил каган.

Овладев собой, он снова принял подобающую позу, во взгляде его больше не было страха, а голос зазвучал с обычной твёрдостью и силой.

– От джебгу. – Спокойно пояснил бек. – И его головорезов.

– Говори без загадок. – Властно приказал каган, ничем не выдав волнения, хотя бек, прекрасно знавший владыку, разглядел на его челе едва заметную складку – признак беспокойства.

– Раз уж Якуб вспомнил про древнее право тарханов, теперь просто так это кончиться не может. – Бек старался говорить как можно тише, ибо прекрасно знал, что даже в самых укромных местах стены имеют уши. – Если сегодня на совете ты сделаешь всё, как хочет он – откажешься от помощи рахдонитов и отпустишь его джигитов в набег, для всех нас это обернётся бедой. Да, они вернутся с добычей и, может быть… Да, нет, скорее всего, она будет очень большой. Но я имею дело с серебром всю жизнь, и понял про него одну важную вещь – оно всегда кончается. Сколько бы его ни было. Уже через пару лет казна опустеет, а мои тудуны не смогут её наполнить, ибо с разорённых земель дани не возьмёшь. И когда это произойдёт, как думаешь, кто окажется виноватым. И как решат поступить с этим виноватым тарханы? А вот если мы допустим рахдонитов к торговле, то уже завтра получим столько серебра, сколько нам нужно для крепостей, а мои тудуны продолжать собирать дань, как обычно и казна не опустеет никогда.

Каган молчал. Посторонний, наблюдая за ним, мог бы решить, что повелитель даже не слушает бека, но сам по Башту по едва уловимым приметам точно понимал, что смог задеть владыку за живое. Потому, дав ему обдумать свои слова, бек продолжил мягким вкрадчивым тоном.

– Подумай сам. Во что тебе обходятся джебгу и его тарханы? Даже если их добыча в предстоящем набеге окажется сказочно богатой, они не вернут и десятую часть того, что ты потратил на них за пять последних лет. Ведь так? А крепости? Когда мы построим крепости, кто будет их защищать? Тарханы? Джигиты джебгу? Нет, конечно. Они же вольные люди степи, их не заставишь сидеть в каменных мешках и воевать с умом, как это делают арабы. Так что собирать гарнизоны тоже будем мы, тудуны. И делать это придётся тоже из покорённых народов, чьи земли Якуб предлагает разорить. Так что… – Башту помедлил, стараясь изобразить лицом, что он и сам расстроен сказанным, но долг бека диктует ему быть честным с каганом. – Пора признаться. Времена, когда власть каганов стояла на джебгу и тарханах, миновали. Теперь настоящая опора твоей власти – тудуны. А тарханы давно стали обузой и нам всё труднее тащить её у себя на загривке. А что делали наши предки, когда конь ломал ногу и больше не мог нести всадника?

Повелитель испуганно вздрогнул и тяжело, через силу сглотнул, а бек продолжал, и хотя он даже не шевелился, кагану казалось, что Башту медленно приближался к нему:

– Рахдониты готовы. Сейчас время сбора дани, тудуны привозят казну и в городе много моих людей. А тарханы ещё не вернулись из летней кочёвки. С Якубом всего три сотни. Мои люди и отряд рахдонитов легко справятся с ними, но только… – Башту, не поднимаясь, одним бесшумным рывком оказался рядом с каганом и зашептал ему в самое ухо, так что горячее дыхание бека обжигало щёку владыки. – Если только в дело не вмешается твоя стража. Сделай так, чтобы они остались во дворце, и тогда…

Каган молчал. Бледный и растерянный, он только мотал головой и словно призывал бека остановиться беззвучным движением сухих дрожащих губ. Но когда Башту всё же смог заглянуть повелителю в глаза, то в их остекленевшей глубине без труда разглядел ответ на незаданный вопрос.

Глава восьмая

Покинув Херсонес на исходе Келен ае, как раз в первый день зимы Айдарук оказался у хазарской крепости Шаркел, что стояла на берегу Бузана как раз там, где начинался волок. К тому времени ночи уже сравнялись с днями, а их мрак загустел настолько, что в нём без следа растворялся даже свет полной луны, висевшей в чистом небе среди россыпи бесчисленных звёзд. После короткого заката на степь опускался мороз, что обращал раскисшую грязь в твердыню, а лужи стягивал тонким прозрачным льдом. Но днём появлялось бледное солнце и пока оно ещё приближалось к зениту, серебряная корка уже опять становилась водой, а земля непролазным месивом из глины и сухой травы.

Выйдя из реки, осламки плоским дном легли на поперечные брёвна и сотни рабов, орудуя рычагами огромных жердей, под оглушительный грохот стали толкать их вперёд по крутящимся лесинам. Пять бесконечно мучительных дней они тащились через волок, и уже на исходе первой зимней субботы, с хрустом проломив тонкий прибрежный лёд и взметнув облако серебристых брызг, первая лодка плюхнулась в тёмные воды Итиля.

Айдурук видел эту заводь второй раз и она опять удивила его. Огромная пристань, где в прошлый приезд они едва смогли втиснуться между других осламок, теперь пустовала, если не считать десятка рыбацких лодок с широкими парусами, да шести больших кораблей, что стояли у мыса сторожевой башни по другую сторону натянутой цепи. А вот на совершенно безлюдной площади базара не нашлось бы свободного места, чтобы яблоку упасть. От берега её отделяла стена из поставленных друг на друга бочек разного размера – из щелей разошедшихся плашек сочился рассол, крышки вздыбились и покрылись чёрным налётом плесени. Под навесами всё было забито до отказа, а к амбарам и складам вели длинные коридоры из тюков, мешков и коробов.

Ашатуч так умело подвёл осламку к пристани, что борт и дощатый настил сошлись без малейшего звука. Айдарук ещё раз осмотрелся, ожидая увидеть джигитов, спешащих к ним, чтобы не дать сойти на берег, как это было в прошлый раз. Но теперь из маленькой каморки, спрятанной среди гор различного товара, вышел только одинокий заспанный смотритель с помятым лицом и мутными глазами. Айдарук объяснил ему, что они не везут товара и просто хотят уплатить проездную подать, чтобы двинуться дальше. Смотритель за эту короткую речь дважды зевнул, а потом с безразличным видом пояснил, мол, возможно, утром пристань будет осматривать кто-нибудь из людей бека, но такие обходы случаются не всегда, так что он бы на месте гостей не стал ждать, а сам отправился к салым-йорты, что расположена в другой части острова, за каменной стеной цитадели.

– Ну и что, подождём утра или сейчас пойдём? – Спросил Айдарук, когда две другие осламки оказались рядом и Ушапай с Чуксаром перебрались с них на главное судно небольшого каравана.

Пока Ушапай думал, глядя в уже потемневшее небо, Чуксар пытался разглядеть выход из протоки в открытую воду. В густевших сумерках узкое горлышко между двух берегов казался совершенно свободным.

– А чего ждать? – Наконец сказал он. – Может, пока они того… отчалим да и давай? А то, поди, угадай, как после повернётся.

Айдарук и сам думал о предстоящем осмотре с тревогой. Да, товара они не везли, но кое-какой груз всё же имелся. Несколько ромейских щитов, прямых и таких огромных, что даже гигант Ушапай мог легко за ними укрыться, и при этом с такой хитрой системой креплений, что значительный вес почти не ощущался на руке. В трёх больших коробах хранилось семенное зерно – таких злаков булгарам видеть не доводилось, судя по рассказам херсонесских крестьян, урожай они давали раз в пять больше, а сваренные в каше были гораздо вкуснее и лучше утоляли голод. Ещё Айдарук приобрёл десяток необычных сошников – к обычному плугу добавлялось плоское отогнутое в сторону крыло. Этот отвал, как называли его византийцы, не просто разрезал землю, но и переворачивал верхний пласт. Билярские кузнецы легко могли бы повторить такую форму и Айдарук удивлялся, почему на берегах Агиделя до сих пор никто не догадался сделать именно так.

Но главное, в тайнике под кормовым настилом был спрятан кожаный бурдюк, плотно набитый серебряной монетой. Айдарук опасался, что при тщательном осмотре его могут обнаружить, а тогда уж дело могло принять скверный оборот. В лучшем случае, хазарские салы́мы могли заставить булгар покупать какой-нибудь не нужный им товар, да ещё по цене вдвое больше обычного. А могли и просто отобрать всю казну, обвинив в нарушении только что на ходу придуманных правил. Так что Айдарук поневоле задумался, а не лучше ли, и правда, ускользнуть из открытой заводи, раз уж никто не спешит взяться за них всерьёз.

Айдарук повернулся к Ашатучу. Посмотрел на небо, оценил высоту речной волны и ширину русла, облизал указательный палец и поднял его над головой.

– Ветер крепкий. – Постановил опытный кормщик. – Глубины хватит. Если разом наляжем на весла… только нас и видели.

– А если догонят?

Опасливо спросил кто-то из барсула и все разом, как по команде, посмотрели сначала налево, где в наступивших сумерках на спокойной неподвижной воде тусклой матовой полоской мерцала лунная дорожка, а потом направо, где пустые причалы тянулись вплоть до сторожевой башни.

– Кто? – Довольно фыркнул Чуксар и тут же, словно отвечая на его вопрос, от южного мыса донёсся резкий металлический скрежет.

Через миг он повторился и снова затих, потом прозвучал снова, через короткий перерыв ещё раз, ещё, ещё и ещё. Мгновения тишины с каждым разом становились всё короче, а натужный визг металла, наоборот, громче и протяжней, так что вскоре они слились в уже непрерывный грохот, и эхо его громовым раскатом катилось над рекой, покрывая её мелкой рябью и поднимая из прибрежных камышей стаи перепуганных птиц. Цепь, соединявшая большой берег и остров, сначала вздрогнула и натянулась, а потом стала быстро проседать в середине. Вот с тихим плеском исчезло одно стальное кольцо, за ним быстро потянулись остальные, и скоро в воде уже оказалось больше половины звеньев, каждое весом в полсотни када́ков.

И как только через преграду появился проход, в него устремились судна, что стояли в южном конце острова. Подняв два паруса разом, они один за другим быстро скользили над цепью, а попав во внутренний рукав, устремились к пристани. Они так торопились, что не сбавили ход, даже когда до берега оставалось несколько шагов. На всём ходу большие тяжёлые лодки врезались в причалы, ломая изогнутой рострой дощатый настил и сминая торчащие из воды опорные столбы. И ещё не успевал рулевой ухватить конец причального каната, чтобы надёжно закрепить судно, а через борт уже прыгали люди с оружием и в полном воинском доспехе. Быстро собравшись в один большой отряд, они торопливо покинули пристань, и густую тишину ранней ночи взорвал грузный размеренный топот двух сотен шагавших в ногу бойцов. Тускло мерцая броней, их колонна проползла между складов, и при этом никто даже не порывался взять хотя бы мелочь из неохраняемых груд дорого товара. Миновав рынок, стальная змея метнулась к мосту, что соединял торговую часть острова с цитаделью кагана, и, оказавшись на другом берегу, без остановки, даже не замедляясь, направилась к воротам, что внезапно оказались открыты. Там случилась короткая стычка: на пути отряда оказалось несколько стражников, но чужаки быстро смели их и ворвались внутрь крепости. Вскоре на внутреннем дворе загорелась деревянная постройка и багряная зарница осветила дворец кагана. К нему от реки, где располагались покои бека, быстро приближались ещё вооруженные люди с зажжёнными факелами. Пока воины с кораблей пытались сломать массивные двери главного входа или взобраться в нижние окна, второй отряд обогнул кирпичный замок, просочился вдоль крепостной стены и оказался у заднего крыльца. Небольшая заминка, проход оказался свободен и нападавшие ворвались внутрь. Чуть погодя центральные ворота тоже открылись, и толпа с воинственным кличем хлынула во дворец.

Сначала по всему первому этажу там и тут замелькали отсветы зажжённых факелов и лампад, потом со звоном разлетелось несколько окон второго яруса, и тут же через один разбитый витраж головой вперёд вылетел человек. Мелькнув на мгновение в воздухе, он исчез в могильном мраке, которым был окутан каменный фундамент, но скоро скрюченная фигура показалась в красных отблесках уже затухавшего пожара. Согнувшись в три погибели, прижимая одну руку к окровавленному боку, человек торопливо заковылял к стене. Он почти не наступал на правую ногу, стопа которой неестественно выгнулась в бок и волочилась по земле.

Почти сразу в окне показались люди бека и над цитаделью тут же разлетелись их гортанные встревоженные крики. Когда из главного входа дворца показалась погоня, беглец уже миновал ворота, что теперь остались без охраны, а когда догонявшие по его следам вышли на мост, он, уже обессиленный, изнемогший, стол на окраине пустого рынка и с надеждой осматривал пристань. Увидев три булгарские осламки, беглец встрепенулся. К нему вернулись силы, которых, казалось, уже не осталось в измученном истекшем кровью теле, и он, прыгая на одной ноге, рыча и крича от боли, устремился к спасительным лодкам.

Сообразив, что беглец направляется именно к ним, и, увидев, как быстро его настигает погоня, Айдарук, который прежде, как заворожённый следил за всем происходящим, пришёл в себя.

– Уходим! – Закричал он так, что чуть не выплюнул лёгкие.

Он первый схватил длинное весло, освободил его из уключины и, бросился на нос осламки, упёрся широким концом в край пристани. Тут же рядом появились Чуксар с Ушапаем. По корме заметался Ашатуч, пытавшийся до предела вывернуть рулевое весло.

– Давай! Навались!

Им удалось оттолкнуть осламку как раз в тот момент, когда беглец уже на четвереньках выбрался из крайних торговых рядов. Увидев, как рушится последняя надежда на спасение, он сразу обмяк и сначала завалился на бок, а потом распластался на спине, широко раскинув руки.

Айдарук с тревогой оглянулся на две другие осламки и, только убедившись, что они тоже благополучно покинули пристань, выронил из уже занывших рук весло. Развёрнутые паруса захлопали под напором ветра, лодки быстро развернулись и одна за другой быстро заскользили к середине русла.

А на берегу в это время два десятка батыров из личной охраны бека, уже не спеша подходили к распростёртому телу. Услышав их шаги, беглец поднял голову и всмотрелся в серый сумрак зимней полночи. Потом со стоном повернулся на бок, опершись о залитую кровью землю здоровой рукой – другая безвольно болталась переломанной тростинкой – невероятным усилием смог сесть на колени. Сейчас в этом искалеченном разбитом человеке трудно было узнать всесильного джебгу, который ещё вчера одним движением руки мог обрушить на головы врагов многотысячную конницу хазар.

– Ну, что, Якуб?

Из толпы преследователей, что стояли перед джебгу растянутым полукольцом, вышел Башту. Кольчуга на нём топорщилась на горловине и под мышками собиралась в складки, а дорогая сабля, которую бек так и достал из ножен, болталась на сильно оттянутом ремне. Увидев перед собой такого врага, джебгу презрительно усмехнулся уголками губ. Он попытался что-то сказать, но из лёгкого, насквозь пробитого сломанным ребром, вырвался только сдавленный хрип. Сплюнув кровяной сгусток, и лишь покачал головой.

– Видят боги, я не хотел этого. – Тихо молвил Башту. – Ты не оставил мне выбора.

Их взгляды встретились, и бек не выдержал, отвёл глаза. На какую-то делю мгновения даже показалось, что он заколебался, а не оставить ли побеждённому врагу жизнь, но через короткий миг, Башту, нахмурившись, повернулся к одному из своих подручных и коротко мотнул головой. Рослый широкоплечий детина молча обошёл джебгу и, встав у него за спиной, извлёк откуда-то короткий шёлковый шнур. Якуб, сморщившись от боли, последний раз вздохнул полной грудью и зажмурился, вскинув подбородок, чтобы палачу было удобнее накидывать удавку.

Башту не стал смотреть на казнь заклятого врага. Едва раздался первый булькающий хрип он отвернулся и, недолго постояв в раздумьях, направился обратно ко дворцу. Двое телохранителей с обнажёнными клинками следовали за ним, отстав на пару шагов. В полном молчании бек миновал мост и ненадолго задержался в воротах, брезгливо осмотрев десяток тел, валявшихся на земле в разных позах. Войдя во дворец, он старался не наступать в лужи крови и перепрыгивал через остатки разбитых дверей. Поднявшись по лестнице, где на мраморных ступенях зияли большие неровные сколы и во множестве валялись сабли или смятые изрубленные шлемы, бек оказался у входа в покои повелителя. Здесь его встретило три десятка личных стражников кагана – в доспехах и при оружии. Их плотный строй ощетинился копьями, а за спинами передней шеренги виднелось несколько взведённых арбалетов. Однако, при виде бека стражники расступились, а их предводитель даже с лёгким поклоном открыл дверь.

Оказавшись в личных покоях кагана, бек прошёл к трону. Владыка сидел в обычной своей позе, каким Башту видел его уже сотни раз. Только вместо прямого пристального взгляда, который прежде прожигал подданных насквозь, теперь повелитель лишь изредка смотрел на собеседника, да и то мимолётом.

– Дело сделано. – Коротко объявил бек, и каган вздрогнул.

– Якуб? – С тревогой спросил он, а когда Башту ответил положительным кивком, выдохнул и весь обмяк, ссутулился, опустил плечи и облегчённо выдохнул.

Отвесив поклон, слишком короткий и быстрый, Башту отшагнул назад, но опустился не на колени, как делал всегда, а сел на ковре, скрестив ноги, словно находился перед равным. Это не укрылось от кагана, и он строго сдвинул брови, предупреждая, что недоволен, но бек, которому прежде хватало малейшего знака, теперь не реагировал на них. Вместо этого он сообщил с усталым вздохом:

– Завтра старшины рахдонитов будут здесь. И привезут серебро. Сколько нужно.

– Хорошо! – Выдавил каган, с трудом подавляя гнев, рвавшийся наружу.

– Только у них есть ещё условие. – Заметил бек равнодушным тоном, но при этом внимательно следя за лицом кагана.

Тот на глазах превращался в того грозного повелителя вселенной, который одним движением руки переворачивал мир и сотрясал землю.

– Ещё одно?! – Сурово произнёс он, впиваясь в бека взглядом, который обычно заставлял всех испуганно опускать голову или даже падать ковер, моля о пощаде.

Но бек опять остался безразличен к проявлениям его гнева, отчего каган начал испытывать странное чувство тревоги и вместо взрыва ярости, который случился бы ещё вчера, он спросил сдержанно, даже мягко:

– И какое же?

– Нам придётся принять их веру. – Ответил бек так, будто речь шла о совершено простом будничном деле, что обсуждалось в этих покоях каждый день.

Он намеренно сказал: «нам придётся», хотя за две недели переговоров старшины рахдонитской общины о вере не обмолвились даже словом. Наоборот, это он – хазарский бек Башту – настоял, чтобы в обмен на право прибрать к рукам всю итильскую торговлю, сыны Израиля разрешили кагану молиться Яхве. Это было не просто. Ведь избранный богом народ считал, что мудрость Талмуда принадлежит только им, и потому иудейские жрецы не стремились поделиться ей с другими, как это делали христиане Ромеи и мусульмане из Багдада, но даже наоборот, всячески ограждали себя от желавших приобщиться к Ветхому завету. Именно это и нравилось Башту.

Сам он уже давно не сомневался в том, что хазарам нужен один из тех богов, который учит людей кротости перед лицом власть имущих. Каганы, что всю жизнь проводили в роскошных дворцах и за пределы столицы выезжали только ради прогулки, не знали, даже не представляли, что творится на окраине их земель, какая буря зреет среди покорённых народов. А он каждый день слушал доклады тудунов. Потому и мечтал о такой вере, что в обмен на страдания в этой жизни, обещает благоденствие после смерти. Без этого их державе не устоять. Иисус и Аллах для этого тоже годились, но их жрецы держали в узде не только простых работяг, но и верховных владык. А это не нравилось беку. Другое дело – рахдониты. Этих манило только богатство, так что даже пришлось уговаривать их, сулить золотые горы, чтобы они заставили своих проповедников поделиться заветами Яхве. Но зато бек был уверен, что первосвященник из далёкой израилевой земли не вмешается в их дела и править хазарами будет по-прежнему только каган.

Но объяснять все это кагану бек не стал. Знал, что бесполезно – всё равно не поймёт. Вот и покойный ныне Якуб не хотел даже слушать о переменах, что уже не стучались в дверь, а давно без спросу вошли в дом, где хозяева не могли навести порядок. Эх, да пойди дежбгу ему навстречу, разве стал бы он устраивать такой переполох? Но ему пришлось пролить хазарскую кровь, чтобы удержать от падения уже накренившийся трон кагана. Правда, самому правителю знать об этом не нужно. Пусть думает, что бек такая же жертва коварных евреев.

Бек растёр ладонями лицо и потряс головой.

– Я больше не Башту, я – Обадия. – Решительно объявил он. – И для тебя тоже подобрано иудейское имя. Нам придётся это сделать. Тарханы и батыры джебгу возненавидят нас за смерть их любимого джебгу. И очень скоро они будут здесь. Твоей стражи слишком мало. Моих людей тоже не хватит, чтобы отпор тысячам джигитов. Так что без раходнитов на удержать власть. А тебе – не выжить. Так что ты примешь веру иудеев. Мы слишком далеко зашли, обратной дороги у нас больше нет.

Глава девятая

В тот день, когда спустя три месяца Айдарук вернулся в Биляр, как раз выпал первый настоящий снег. До этого небо трижды сыпало белым пухом, но всего через сутки он обращался в мутные лужи и жидкую грязь. Теперь же город накрыло пушистым ватным полотном, только в двух местах прорезанным длинной извилистой нитью – это Елшан-су и Биляр-елгу, дыша густым паром и сверкая на солнце тёмной водой, бежали к Киче-Чермешану, где вдоль берега широкой полосой уже встала тонкая корка припоя. С хрустом ломая его носовым брусом, осламки подошли к пристани и Айдарук первым сошёл на родную землю. Он на мгновение замер у сходней и осмотрелся: пустынный берег, где ветер с воем гонял облака белоснежной пыли; десяток сросшихся в одно бистэ, где на улочках и тесных дворах не видно было даже собак; придорожное торжище, укутанное стылой тишиной; и припорошенный стынью город, в котором о сохранившейся жизни говорил только белёсый дым над крышами домов.

Глядя на это безлюдье, Айдарук улыбнулся от мысли, что сможет незамеченным дойти до йорта и застать родителей врасплох. Он повернулся к осламке и приял от Ушапая бурдюк с серебром. Сам гигант, невесомой пушинкой перемахнув через борт, первым делом зачерпнул горсть снега и растёр его между ладоней; потом ногой проломил прибрежный лёд, умылся обжигающе ледяной водой и, жмурясь от удовольствия, полной грудью втянул сухой колючий воздух – дома для него даже мороз пах особенно, не так, как везде.

Чуксар же покинул осламки последним – сначала он помогал Ашатучу убрать вёсла, снять парус и смотать верёвки, потом руководил разгрузкой и после всего тщательно проверил пространство под палубным настилом. Не желая заканчивать поход, который принёс ему столько радости и открытий, он пытался продлить его хотя бы так, лишь бы не возвращаться в опостылевший йорт, где рано одряхлевшая мать будет дни напролёт ворчать о нелёгкой женской доле, а полуслепой отец укорять в лености и нежелании сделать хоть что-нибудь полезное в хозяйстве.

Первых земляков Айдарук увидел в башне городских ворот, где в небольшой каморке грелся десяток стражников. Их голова хотел, было, послать в чалэм гонца, но Айдарук велел всем оставаться на месте. В йорте, на крыльце он столкнулся с домашним слугой, который нёс на улицу ведро с отходами, и пока тот приходил в себя от неожиданной встречи, Айдарук с улыбкой приказал молчать, приложив к губам палец.

Первым делом Айдарук направился в тёплый подклет, где в этом время года все женское население дворца собиралось на общую работу. В этот вечер они занимались шерстью, настриженной с овец за осень. Каракыз сидела с подростками, что большими щётками драли густые пучки волос и передавали уже длинные расчёсанные пряди старшим, среди которых была и Джумуш. Она наравне со всеми одной рукой вращала тяжёлое веретено, прижимая его ладонью к бедру, а пальцами другой ловко скручивала пух в цельную нитку. Она первая увидела сына, который к тому моменту уже долго стоял в дверном проёме и молча смотрел на мать и сестрёнку. Веретено выпало из задрожавших рук и с глухим стуком покатилось по глиняному полу. Под низким дощатым потолком тут же зароился взволнованный женский шёпот и удивлённая Каракыз, проследив направление замершего взгляда, обернулась ко входу, а через миг уже с визгом пролетела через весь подклет и бросилась брату на шею, едва не сбив его с ног. Но Джумуш так и осталась сидеть на низенькой скамейке – боялась вставать, подозревая, что онемевшие ноги не удержат, подогнуться и она рухнет, словно подкошенный колос. Одной рукой придерживая Каракыз, которая так и висела у него на груди, Айдарук прошёл через строй расступившихся женщин и, только тут аккуратно отставив сестру в сторонку, опустился рядом с матерью. Та, встрепенувшись, торопливо смахнула набежавшие слёзы, промокнула глаза рукавом и, всё так же не сказав ни слова, положила голову на грудь сына, который, даже стоя на коленях, оказался выше неё. Навалившись сбоку, Каракыз обняла их обоих и начала без остановки тараторить, как она скучала по Айдаруку и ждала его, каждую неделю принося богам жертву. А Джумуш по-прежнему молчала и, закрыв глаза, вдыхала запах, который все три месяца чудился ей везде, где бы она ни была и чем бы ни занималась.

– Где отец? – Наконец спросил Айдарук, и это вывело Джумуш из оцепенения.

– В куполе. – Еле слышно прошептала мать, отстраняясь от сына, а через миг она опять стала женой патши и, отдавая распоряжения, заговорила громко, чётко, уверенно. – Достаньте с ледника уток на бэлиш. И передайте на поварню, пусть начинают готовить тутырму. А то похудел как, осунулся, кости одни остались.

Каракыз схватив брата за руку, увлекла его к земляным ступеням в другом конце подклета. По ним они поднялись в основное помещение дворца, и по длинному коридору, соединявшему несколько комнат разного размера, подошли к узкой крутой лестнице, что вела в верхний куполообразный пристрой.

– А нам как сказали, что ты из Итиля пошёл за море, в эту… Как её? – Каракыз без перерыва сыпала словами. Она даже не шла, а бежала перед Айдаруком спиной вперёд и возбуждённо подпрыгивала на каждом шагу. – Ты, правда, что ли там был? И что там? Красиво? Говорят там даже простые дома из чистого золота. Правда? А долго добираться? В следующем году опять пойдёшь? А меня возьмёшь с собой?

– Возьму, конечно. – С улыбкой ответил Айдарук.

Ему даже пришлось остановиться, ибо Каракыз запрыгала на месте, хлопая в ладоши и довольно пища.

– Ой. – Вдруг она замерла и, шагнув к брату впритык, воровато огляделась. – А правду говорят, что там все в огромных банях моются и… Ну… Все вместе. Женщины и мужчины.

– Конечно. – Уверенно ответил Айдарук, хотя услышал об этом впервые.

– Ох. – Каракыз на миг замолчала, поднеся ладошки к открытому рту и медленно краснея. – Тогда не поеду. Как я там буду…

Айдарук не сдержался, весело расхохотался, обнял сестрёнку, которая тоже смущённо заулыбалась, и чмокнул её в гладкий лоб.

– Потом всё расскажу. И подарки отдам.

– Подарки! – Воскликнула девочка с горящими глазами.

– Подарки. – Подтвердил Айдарук и слегка прихлопнул сестру по заду. – А пока беги.

Отец в одиночестве сидел на большом топчане, вытянув рядом с искрящим сандалом искалеченную ногу. Её не сжимали перетянутые тряпками бруски, но синий цвет обнажённой стопы и сильно опухшая голень, ясно говорили, что кость ещё не восстановилась до конца. К тому же рядом между подушек лежал костыль из длинной жерди с поперечиной на верхнем конце. Рука уже не висела на шее, Турумтай двигал ею редко, а каждый раз, когда сжимал кулак или, наоборот, расправлял ладонь, бледное лицо искажала гримаса боли.

– Уже и не чаял. – С тёплой улыбкой сказал патша, кивком принимая поклон сына. Внимательный взгляд отметил новые сапоги, каких не точили в Биляре, необычный пояс и на нём прямой длинный кинжал в металлических ножнах. – Возмужал. Всего три месяца, а не узнать.

Айдарук застенчиво улыбнулся и, повинуясь жесту отца, присел рядом.

– Ну, рассказывай, путешественник.

Слуга успел сменить две прогоревшие лампады и трижды добавлял в сандал свежие угли, пока Айдарук говорил о встрече с вождём буртасов у Кукша-ту, переполохе в Итиле, долгом пути по волоку к хазарской крепости Шаркел на реке Бузане и, конечно, о далёкой Византии, где он видел такие чудеса, что не порой не находилось слов, чтобы их описать. Турумтай внимательно слушал, за весь долгий разговор всего несколько раз перебив сына, чтобы уточнить непонятную подробность. Когда Айдарук закончил свой рассказ, сквозь узкую щель в потолке пробился луч пурпурного света, а за стеной петух возвестил о грядущем рассвете.

– Мда. – Только и смог сказать Турумтай, большим пальцем водя по шраму на щеке. А через миг, словно забыв всё услышанное, он заговорил о другом. – Ты вовремя вернулся. Скоро Нардуган, так что нужно ехать в Булгар, а я…

При этих словах Айдарук вспомнил прошлогодний праздник и первую встречу с Бийче на мосту. Казалось, с тех пор прошёл не год, а целая вечность, столько всего случилось с ним за это время. Он уже устремился, было, в прошлое по волнам памяти, но сказанное отцом вслед за этим, рывком вернуло его в настоящее.

– Так что в этот раз на совете после праздника говорить от барсула будешь ты.

Айдарук вздрогнул и посмотрел на отца взглядом воробья, который внезапно увидел на ветке рядом с собой крадущуюся кошку. Турумтай положил здоровую руку сыну на плечо и ободряюще кивнул.

– Ты готов, ты справишься, не сомневайся. Я знаю. – Турумтай приложил холодную ладонь к горящей щеке Айдарука и не дал тому отвести взор, повернул голову сына и заставил его посмотреть себе в глаза. – Теперь все увидели, что затея с одним большим караваном была правильной. Пока я оставался в Булгаре, там все разговоры были об этом. И всё это благодаря тебе. Если бы не ты… Теперь уже половина патшей в будущем году хотят идти так же. А если на совете ты расскажешь всё, что говорил сейчас мне… Это убедит и остальных. Так что собирайся в путь.

– А если я… Ну, вдруг…

– Прекрати. – Строго перебил его Турумтай. – Ты уже мужчина и при том хороший вождь. Ты это доказал делом, так что словом и подавно сможешь. Да и, конечно, эльтабар, поможет. К нему явишься сразу же, как приедешь. И ещё навести алабужцев и ошельце. Они тобой восхищались больше других. Так что приготовь дары, что-нибудь из привезённого, побогаче. А при встрече можешь рассказать, что без них бы не справился.

– Это как? – Озадачился Айдарук.

– Соври! На что тебе язык и без костей? Подумай, вспомни разговоры с ними и поверни их так, будто это они тебя нехотя надоумили. – Турумтай заговорщицки подмигнул и, помолчав, добавил уже сурово, в упор, не мигая, глядя на сына добавил. – А вот к Эрнуку, даже не суйся.

Айдарук насупился, поник – отец, будто прочитал его потаённые мысли. Ведь едва речь зашла о визитах к патшам других племён, первым делом он подумал об эсегеле. И, конечно, меньше всего он думал в этот момент об Эрнуке, Самуре и караванах в Итиль. Перед его мысленным вздором стояли только изумрудные глаза нараспашку, смущённая улыбка на нежных малиновых губах, точёная шея и длинный тонкий пальчик, скользивший по серебряным уткам.

– Думай о деле. Прежде всего. – Строго сказал Турумтай, и Айдаруку стало не по себе от его свинцом налитого взгляда.

– Когда выезжать? – Покорно спросил он.

– Через два дня. Дороги замело, зимник встанет не скоро. Так что надо спешить, пока реки не замерзли совсем.

В ответ Айдарук неожиданно с виноватым видом пожал плечами:

– Мать тутырму затевает.

Турумтай удивлённо поднял бровь. Он знал, что это любимое яство Айдарука, потому понял выбор жены. Но чтобы приготовить тутырму сейчас даже двух дней могло оказаться мало – сутки могли уйти только на то, что чтобы достать из запасов на леднике и разморозить печень с кишками.

Турумтай со вздохом кивнул и понимающе улыбнулся.

– Тогда через три.

Глава 7

Гаскэр – ополчение

Буш ае – апрель, буквально «месяц окончания припасов».

Ирзань – капище, место проведения языческих молитв.

Глава десятая

Наслаждаясь домашним покоем, Айдарук даже подумать не мог, что именно в эти несколько дней далеко за пределами Биляра решилась его судьба.

Дорога в Булгар выдалась непростой – Итиль на глазах зарастал льдом. Он уже крепко сковал реку вдоль берегов, и каждое утро полоска открытой воды становилась всё уже, а когда проходили Тиес-туе, даже стремнину накрыла прозрачная корка, хрустевшая под носовым брусом осламки. В город они прибыли в самый канун Нардугана, и едва Айдарук разглядел вдали крепостные стены, в душе его шевельнулась тревога. У пристани Ага-Базара стоял длинный пузатый корабль – раза в три больше привычных осламок, с двумя мачтами и полусотней вёсел на каждом борту. Айдарук узнал его сразу. Такую же плавучую махину он видел в ту незабываемую ночь, когда в цитадели Итиля бушевал пожар, а через безлюдную торговую площадь к берегу в поисках спасения на одной ноге скакал искалеченный человек. Те, кто его преследовал, чуть раньше сошли на остров вот с такого же корабля. Может быть, даже именно с этого. И вот теперь он стоял здесь, в Булгаре, у одного из торговых причалов.

Когда Айдарук сошел на берег, далеко на Западе край солнца только коснулся кромки реки, но пока он шёл базарной площади шириной всего-то сто шагов, закат уже отгорел, и на город легла кромешная тьма. Каждый знакомый, которого он встречал, сначала громко и радостно расспрашивал о походе к далёким неизвестным берегам, а потом спешил шёпотом и с оглядкой рассказать о странном корабле и тех, кто на нём прибыл. Так что, покидая Ага-Базар, Айдарук уже знал, что три десятка воинов, вооружённых так, что клинков хватило бы на гаскэр целого племени, сопровождали двух загадочных людей. Один точно был купцом – на это глаз у обитателей Ага-Базара был намётан. Он долго ходил по пристани, всюду заглянул, всё обмерил шагами и напоследок приценился к товарам в лавках и рядах, но при этом с торговцами не обмолвился даже словом. А второй – спутники обращались к нему ребе – с головой кутался в широкий балахон из расшитой золотом парчи, а на груди носил огромный медальон из серебра – полый внутри шестиконечник. Он сразу же вышел в самый центр площади и, окружённый десятком стражей, через толмача обратился к собравшимся зевакам – при этом говорил, как жрец, но только речи были сложны и непонятны.

И когда следующим утром Айдарук предстал перед эльтабаром, тот сразу завёл разговор о гостях из далёкого Итиля. Оказалось, что сразу же в день приезда проповедник заходил и к нему. Долго рассказывал о каком-то боге Яхве, который на самом деле един и все божества булгар это лишь проявления неверно понятой божественной сути. Как множится и кривится лик человека, отражаясь в зыбучей воде, так же и распадается истинный бог в сознании варваров, искажённом невежеством и тьмой. Внимательно слушая чудного гостя, эльтабар не понимал, к чему ведут его разговоры, а потому и не ждал от них ничего хорошего.

В конце беседы, когда Айдарук уже хотел прощаться, эльтабар бросил на его короткий изучающий взгляд, а потом молча долго перекладывал на большом блюде куски лепёшки. Айдарук не спешил. Он видел, что хозяин хочет сказать ещё что-то, но сомневается, стоит ли говорить это именно ему. И когда эльтабар всё же заговорил, юноша понял, что именно тревожило седого вождя – речь зашла об Эрнуке. Оказалось, что странный приезжий и его тоже навестил, да ещё не один, а вместе тудуном, который прежде никогда не покидал чалэм без крайней нужды. Причём в йорте Эрнука они появились рано утром, а покинули его почти на закате. О чём именно шёл такой длинный разговор никто не знал, но кое-кто из эсегелей на следующий день посетил рынок и, разговорившись с торговцами, по простоте душевной поведал, что после ухода гостей в личных покоях Эрнука разразился жуткий скандал. С самим болтуном поговорить, конечно, не получилось, но эльтабар подброно расспросил всех, кто слышал его красочный рассказ и смог собрать из обрывков что-то отдалённо напоминавшее цельную картину. По всему выходило, что тудун пытался убедить будущего тестя отвергнуть прежних богов и признать себя рабом иудейского Яхве. За согласие Эрнуку обещали в ближайшие десять лет вообще не брать с его осламок податей и пошлин, а вот в случае отказа грозили, что торговать эсегели смогут только в Чирмыше – путь вниз по Волге для них будет закрыт.

Все это не на шутку тревожило эльтабра, зато Айдарук, наоборот, исполнился надеждой. Он был уверен, что Эрнук только посмеётся над угрозой чужаков. Ведь разве можно отказаться от родных богов ради торговли, пусть даже очень выгодной? А раз так, то когда тудун исполнит все свои угрозы, то пропадёт всякий смысл отдавать Бийче ему в жёны.

С этой мыслью Айдарук проворочался без сна всю ночь перед Нардуганом, и когда ранним утром весь остальной йорт ещё только начал просыпаться, сын патши в хвостатой шапке из головы белого барса и пятнистой накидке уже нетерпеливо расхаживал вдоль ограды усадьбы и посматривал в сторону восточных городских ворот. Над крепостной стеной уже пробивался малиновый отблеск зари, и луна спешила раствориться в необозримой выси безоблачного неба. Ветер, всю ночь гонявший над городом белую пыль, под утро выбился из сил и в наступившей тишине слышно было как хрустит на Итиле ещё не окрепший лёд.

В первых сумерках рассвета появились долгожданные гости. В шубе из синей парчи, островерхой шапке из волчьей шкуры и тряпочной маске с длинным загнутым носом в город вошёл главный жрец, изображавший Кыш-Тархана. В этот день повелитель зимы выходил из промёрзшей насквозь пещеры, чтобы собрать дары – если они понравятся божеству, то предстоящая зима будет мягкой и кончится рано. А если обидеть Кыш-Тархана скудным подношением, то он нашлёт на землю лютую стужу, и до самого Буш ае поля останутся под снегом.

За Кыш-Тарханом, отстав буквально на полшага, семенили в танце две птицы с огромными крыльями из переплетённых прутиков и тряпочных лохомтьев – братья близнецы Сак и Сок. Когда-то очень давно, в настолько далёкие времена, после которых минуло столько лет, что человек ещё не придумал таких чисел, злые дивы задумали погубить всё живое и построили изо льда огромную стену, загородившую солнце. Отважный алп Субан взялся спасти людей, но пока он разбивал одну ледяную глыбу, тёмные силы успевали возвести две новых. Тогда прекрасная Тэббиче Чакчак, чтобы помочь мужу изготовила особую стрелу, способную разрушить всё, что угодно. Она отдала её сыновьям, но каждый из близнецов захотел сам стать героем, и вместо того, чтобы без промедления нести чудесное оружие отцу, Сак и Сок стали спорить и даже драться между собой. Увидев это, великий Тенгри жестоко наказал братьев за гордыню – обратил их в грачей и заставил вечно служить Кыш-Тархану.

Оказавшись в городе, троица миновала общие склады Ага-Базара, вошла в прибрежную часть халджа и двинулась через него к вершине склона, где ледяной синевой сверкали три озера, нанизанных на тонкую нить Булгар-су. У каждого йорта повелитель зимы делал остановку, и пока Сак и Сок под старую, как этот мир песню кружились в ритуальном танце, мужчины, наряженные волком, лисой или медведем, пополняли свиту Кыш-Тархана, а женщины выводили в жертвенное стадо барана или телёнка. И потом все толпой двигались дальше, к следующей усадьбе.

Поначалу Айдарук попал в хвост ритуальной колонны, а потом, по мере того, как в неё вливались обитатели следующих йортов, он и вовсе оказался в самой гуще толпы. У каждого в ней было заранее отведённое место, и Айдарук покорно отдался людскому потоку, который нёс его по дороге под заунывную песню жреца. Но когда впереди показалась усадьба эсегелей, в голове сама собой забилась мысль, что Бийче, как племянница знатного патши, обязательно будет среди женщин, которым выпадет честь сопровождать Кыш-Тархана в походе к священному дереву предков, и значит, если повезёт, Айдарук сможет увидеться с ней.

Две бессонные ночи он упорно гнал эти думы прочь. Не хватало ещё, чтобы его шальная глупая страсть опять привела к перепалке или даже стычке, как это случилось на кок-бура. Тогда из-за него сорвался осенний совет, но теперь все могло кончиться гораздо хуже – если сейчас люди не задобрят Кыш-Тархана, то зимой на них непременно обрушатся сотни несчастий. И виноват в этом будет не просто Айдарук, бестолковый влюблённый юнец с ветром в башке, виноват будет сын патши, а значит, и всё племя барсула. Так что он твёрдо дал себе слово, что не сделает ничего подобного.

Но едва он увидел до боли знакомый забор и тёсаную крышу с фигуркой ястреба на коньке, то сам не заметил, как ускорил шаг, настойчиво пробираясь через плотную толпу, и когда она остановилась перед йортом эсегелей, Айдарук уже оказался в передних рядах. Ему нестерпимо хотелось снова увидеть её, и хотя он не признавался себе, но в глубине души надеялся, что она тоже заметит его и, может, даже подаст знак, взглядом скажет что-то, понятное только им двоим. И тогда уже ничто не удержит его: ни доводы разума, ни запреты отца, ни мудрые советы эльтабара. Если только Бийче хотя бы кивнёт ему и чуть прикроет глаза, встретившись с ним взглядом, то сегодня вечером он явится к Эрнуку, чтобы на этот раз уже без всяких намёков торжественно попросить отдать племянницу ему в жёны.

Однако, стоило только подумать об этом, и Айдарук уже последними словами ругал себя за безрассудство. С чего он вообще решил, что Бийче тоже ищет встречи с ним? Ведь до этого они только обмолвились только парой в свою единственную встречу, да и то не наедине. Да, она ему улыбнулась, и взгляд её потеплел в тот короткий миг, что они смотрели друг на друга. Но это было всего один раз, а с тех пор прошло четыре месяца и случилось столько всего… Наверняка, ей тоже пришлось не сладко и если всё это время Бийче вспоминала или думала о нём, то вряд ли это были сладкие грёзы. Так что даже если сейчас они случайно столкнуться среди веселящихся людей, в лучшем случае Бийче не узнает его, а в худшем – обожжёт презрительной насмешкой.

Айдарук вздрогнул от столь внезапной догадки, и ему тут же захотелось спрятаться, раствориться в шумной праздничной толпе. В какой-то миг он даже стал пятиться, надеясь просочиться в задние ряды, но теперь, когда колонна остановилась, люди сомкнулись плотной непроходимой стеной и Айдарук не смог сделать даже полшага назад. Так что ему пришлось остаться в передней шеренге и ждать появления эсегелей, пока его сердце то сладко замирало в предчувствии радостной встречи, то начинало бешено колотиться при мысли о предстоящем позоре. Он боялся даже представить, что будет, если оскорблённая Бийче затеет ссору, унизит его острым словом, да ещё у всех на глазах. Однако, очень скоро он заметил, что окружающих беспокоит другое. Песня братьев-грачей уже подходила к концу, а ворота усадьбы всё еще были закрыты. Вот Сак и Сок последний раз взмахнули крыльями, завершая ритуальный танец, и оба замерли, склонив клювастые головы к самой земле. В повисшей тишине все с недоумением смотрели на главного жреца, а тот и сам не знал, что делать дальше, ибо такое случилось впервые не только на его памяти, но и вообще с тех пор, как люди стали праздновать Нардуган. Выждав немного, он подал грачам знак, и братья снова закружились в танце. Но если раньше их древняя песня едва пробивалась сквозь радостный гул толпы, то теперь она поднималась в стылое серое небо среди мёртвой тишины, ибо каждый, кто следил в этот миг за жрецами, боялся даже громко вздохнуть или хрустнуть снегом под ногами.

Песня, что всегда казалась Айдаруку бесконечной, в этот раз отзвучала так быстро, что он даже не успел осознать суть происходивших событий. Ворота йорта есэгелей не шелохнулись, за оградой по-прежнему было тихо и если бы не струйка дыма, что выбивался из под конька и окутывал ястреба на длинном шпиле, то Айдарук бы решил, что все усадьба пустует – просто все обитатели ночью незаметно покинули город.

Тем временем жрец подал знак, и песня грачей грянула в третий раз, но почти сразу она потонула в глухом рокочущем громе, что сначала разорвал тишину над чалэмом, а потом прокатился по льду трёх озёр и зычным гулом поплыл над халджа вниз, к Итилю. Толпа булгарцев настороженно замолчала и разом, словно по чьей-то команде, повернулась к цитадели, ворота которой сначала вздрогнули, отчего с них осыпалась снежная шапка, а потом под тягучий скрип промёрзших петель подались внутрь. И тут же в открытый проём устремились люди тудуна. В длиннополых шубах и пушистых шапках с длинными хвостами они нестройной колонной быстро потекли между вешек, обозначавших укрытую снегом дорогу. Не успели булгарцы опомниться, как хазары по широкой дуге обогнули все три озера и беспорядочной толпой ворвались в пустую ирзань. В мгновенье ока заполонив очищенный от снега пятачок, они принялись неистово в щепки разносить загон для жертвенных животных и рушить столбы с нарубленным ликом богов, а самый отчаянный и злобный ударом ноги перевернул главный алтарь, облил его чем-то чёрным и вязким из большого бурдюка и выхватил из под шубы кресало с огнивом. Два коротких удара, сноп искр и деревянная требница вспыхнула ярким пламенем.

Словно заворожённые злой колдовской силой булгарцы следили за буйством чужаков в жутком угрюмом молчании. Но когда посреди ирзани взвился огонь, сначала раздался одиночный неуверенный призыв, на него откликнулось полдесятка тревожных возгласов и, вскоре, забурлив сотней возмущённых голосов, толпа ринулась к озеру. От усадьбы эсегелей до него было не больше сотни шагов, но когда разъярённые горожане по рыхлому снегу добежали к остаткам загона, хазары успели избавиться от шуб, и на месте разрушенной ими ограды встала живая стена из кольчуг и маленьких круглых щитов. В бледных лучах зимнего солнца на концах склоненных копий зловеще сверкнула сталь.

Булгарцы смешались. Те, кто добежал к ирзани раньше других, теперь попятились от монолитного строя вооружённых людей, но отставшие ещё продолжали напирать, и очень быстро возмущённая орда сбилась в беспорядочную массу оробевших растерявшихся людей.

– Остановитесь, глупцы! – Разнёсся над капищем грудной звучный бас, от которого, казалось, качнулись заиндевелые ветки ближайших деревьев.

Из глубины хазарской шеренги вышел высокий мужчина в таком просторном бесформенном балахоне угольно-чёрного цвета, что в нём запутался даже ветер. В боковых прорезях показались длинные сухие руки, обнажённые по локоть. Плавным поставленным движением чужак откинул назад капюшон, обнажив густую гриву чёрных с проседью волос, тщательно зачёсанных назад и длинные кудри бороды.

– Не ведаете вы, что творите. Ибо во тьме незнания прибываете, и оттого кажется вам, что совершили мы святотатство, поругав святыни ваши у вас на глазах. На самом же деле мы спасаем вас и души ваши от праведного гнева единственного бога – Яхве. Ио сказано в святой Торе, что бог воздаёт добром тем, кто соблюдает его заповедь, а те, кто нарушает, ждёт страшная кара. И страдать они будут не только при жизни, но и после смерти тоже. Ибо грядёт время, когда творец оживит всех мёртвых, но поднимутся из тлена только те, кто был праведен при жизни. А кто молился идолам! – Раввин порывисто указал рукой на поверженные фигуры и его чёрные бездонные глаза сверкнули так грозно, что кто-то из булгарцев испуганно ахнул. – Тот так и останется в тлене, и пребывать в нём будет вечно, пока праведники до конца времён будут вкушать яства и наслаждаться вечной жизнью. Вот чего хотите вы себя лишить. Вот на какие муки обрекаете себя и детей своих. И потому, разрушая ваше капище, мы спасаем вас и души ваши. Ибо нет другого, бога кроме Яхве – единого и всемогущего, сотворившего всё сущее не земле.

Проповедник большими пальцами рук подцепил две петельки на горловине балахона и распахнул одеяние. Холёные смуглые ладони легли на шестиконечную звезду, матовым серебром блеснувшую в лучах бледного солнца. Двумя руками подняв божественный амулет, раввин благоговейно прикоснулся к нему губами, а потом воздел высоко над головой и стал медленно обходить толпу булгарцев. При этом из-за длинного подола и дыма, который стелился над истоптанным снегом от обугленных остатков алтаря, казалось, чужеземный жрец плывёт над землей, не касаясь её ногами.

– Не верите, безбожники?! – Раввин остановился напротив булгарского жреца, так что их разделяло не больше пяти шагов, и ткнул в него пальцем. – Тогда пусть ваши боги покарают нас за надругательство над ними. Ну же, колдун! Сделай так, чтобы я рассыпался в прах, провалился сквозь землю, вспыхнул ярким пламенем. Ну!

Кыш-Тархан молчал и растерянно озирался, всюду встречая взгляды земляков, полные поколебленной веры но вместе с тем восторженной надежды на немедленную справедливую кару посмевшим осквернить их святыни. Надежды, обмануть которую не посмел бы даже самый отъявленный негодяй. Потому жрец сорвал маску Кыш-Тархана, отчего длинная седая борода затрепетала на ветру, и решительно шагнул вперёд. Сначала пронзительно завыв, он стал гортанно выкрикивать рубленые фразы заклинаний, после каждого ударяя заострённым концом посоха в мёрзлую землю или тыча большим серебряным набалдашником в небо. Его сиплый воющий голос разносился над толпой затихших булгарцев и вселял в их сердца такой допотопный животных страх, что кое-кто даже попятился, опасаясь, как бы проклятия шамана по нелепой ошибке не достались бы ему.

Однако, священник рахдонитов, который уже должен был пасть замертво или, рассеявшись, без следов смешаться с дымом, лишь захохотал, обнажив белоснежные ровные зубы.

– Ну, и что? Где же возмездие твоих богов?

Жрец прервал молитву и теперь стоял молча, только впалая старческая грудь высоко и тяжело вздымалась при каждом вздохе. Священник перестал смеяться, из под сдвинутых бровей сверкнул свирепый безжалостный взгляд.

– А теперь смотри, на что способен мой бог. – Он резко повернулся и, воздев руки с шестиконечной звездой, ткнул ею в сторону чалэма. – Я призываю тебя, о, всемогущий Яхве, и молю низвергнуть идола во тьму небытия.

И не успело стихнуть эхо его последних слов, как огромный столетний тополь, чья голая стреловидная крона поднималась к небу за дворцом тудуна, вдруг вздрогнул и мелко задрожал, накреняясь. А в следующий миг раздался оглушительный треск, и дерево с протяжным скрипящим стоном исчезло за крепостной стеной, над которой взметнулось густой облако белой пыли. Вздох изумления взметнулся над разрушенной ирзанью, лицо каждого булгарца исказил неописуемый ужас, и толпа вся разом испуганно отшатнулась. Только жрец не тронулся с места. Он смотрел на стену чалэма, будто видел сквозь неё поверженное дерево – в остекленевших глазах отражался развороченный комель, изломанный ствол, смятая крона.

– Вот видишь, старик. – Обратился к нему священник, пальцами нежно гладя острые концы своего амулета. – Твои боги – ничто. Единственный бог – Яхве и только что я это доказал.

Старик молча посмотрел на человека, который только что одним движением руки уничтожил всё, во что он верил с младых ногтей и до седых волос. Губы жреца едва заметно шевельнулись, не издав ни звука, а на дрожавших веках сверкнули слезы. Но в следующий миг он внезапно преобразился. Лицо исказилось в звериной гримасе, бессильно висевшие руки вдруг крепко сжали посох, который сначала со свистящим вдохом взметнулся вверх, а потом под медвежий рёв обрушился священника. Тяжёлый серебряный набалдашник с хрустом опустился на голову чуть выше лба, и густая тёмная кровь тут же залила лицо, на котором только взметнулись брови, но удивление так и не успело появиться. Пока несчастный под собственный хрип медленно оседал на снег, жрец, уже молча, лишь с молодецким выдохом под самый конец, нанёс второй удар и поверженный священник рухнул навзничь, окропив истоптанный снег россыпью красных брызг. А жрец перехватил посох острым наконечником вперёд и, заголосив так, что на озёрах затрещал лёд, бросился на шеренгу хазар. Этот порыв безумной ярости был настолько страшен, что кто-то из молодых воинов даже попятился в страхе, но едва старик подбежал на расстояние копья, сразу два стальных наконечника пронзили сухую хилую грудь. Жрец выронил посох, несколько раз дёрнулся всем телом и обмяк, не упав лишь потому, что повис на древках.

На короткий миг, что всем показался вечностью, над городом повисла тишина. Даже ветерок испуганно юркнул в лес и затаился там, в глубине непролазной чащи. А потом в застывшую бездонность неба устремился пронзительный женский крик, полный ужаса и гнева. И когда он смолк, кто-то из мужчин, тихо хрустнув снегом, сделал робкий шаг вперёд. За ним молча двинулся стоявший рядом, потом не удержался ещё один сосед, ещё и ещё один, и вскоре на полсотни хазар, ощетиненных сталью, уже надвигалась безоружная толпа в четыре сотни человек.

Бурлящий людской поток подхватил Айдарука, который находился в передних рядах, и понёс прямо частокол копий. Оказавшись перед стеной щитов, он успел пригнуться и отклониться чуть влево, так что острие наконечника распороло накидку на плече и с глухим стуком вонзилось в грудь бежавшего рядом патшу ошельцев. Тот охнул и, зажимая рану ладонью, рухнул под ноги напиравших сзади. Их натиск протолкнул Айдарука между двух соседних копий и впечатал грудью в полушарие умбона. Он схватился за край щита и стал раскачивать его, но по металлической оковке лязгнула сабля, едва не оставив Айдарука без пальцев. Отдёрнув руки, он упёрся ими в середину деревянного круга и попытался оттолкнуться, но тут же что-то с такой силой ударило по голове, что если бы не массивная шапка с оскаленной мордой барса, череп непременно треснул бы пополам. Повсюду: слева, справа, сзади, булгарцы без оружия и доспехов валились на залитый кровью снег, так что когда сомкнутый строй хазар монолитной стеной шагнул вперёд, оглушённый Айдарук споткнулся о чьё-то уже бездыханное тело и опрокинулся на спину. Попытался вскочить, но рука провалилась в рыхлую липкую кашу из снега и крови, а нога зацепилась за пряжку чужого ремня. Айдарук увидел занесённое копьё, и гранёный шип даже дёрнулся вниз, но тут рядом возник расхристанный Чуксар и в шлем хазарского воина угодила ледяная глыба размером с бычью голову. Тот пошатнулся, и тяжёлое длинное древко выпало из ослабевших рук. А в следующий миг шум боя перекрыл рычащий бас Ушапая, который размахивал толстым сучкастым бревном так легко, словно это стебелёк соломы. Удар вышел такой чудовищной силы, что смял разом троих, а Ушапай перехватив корявый ствол, швырнул его торцом в щит четвёртого. Хазары ещё попытались пронзить великана копьями, но Чуксар обломком жердины отбил удар, нацеленный слева, а с другой стороны Айдарук успел перехватить древко и вцепился в него мёртвой хваткой.

Хазарский строй смешался. Всего на миг, но этого было достаточно. В брешь тут же устремилось два десятка булгарцев, вооруженных чем попало: кольями, от разрушенного загона; камнями от основания сгоревшего алтаря; освященными ножами, что предназначены были для жертвенных телят. Хазары попытались восстановить шеренгу, но неприступная стена щитов разрушалась, лес копий таял на глазах и сабли взлетали над головами всё реже. Вскоре, воины тудуна уже без оглядки, не разбирая дороги, бросив оружие и на ходу срывая тяжёлый доспех, бежали к чалэму. Но это было зря. Ибо как только стало ясно, что бой на капище проигран, ворота цитадели стали медленно закрываться и когда беглецам редких уцелевших беглецов от спасения отделяла сотня шагов, створки сомкнулись и над беспорядочным шумом битвы раздался лязг запираемых запоров.

Хазары ещё пытались спастись, через лёд озёр бросались к городским постройкам и зарослям голых кустов на берегу сухого оврага, стремились к Булгар-су, затвердевшее русло которой недалеко от чалэма ныряло под городскую стену. Но разъярённая толпа настигала всех и каждого, не давая пощады ни тем, кто отчаянно бился, ни тем, кто покорно отдавал себя на милость победителей.

Одни с остервенением добивали уцелевших, другие устремились к чалэму, где затворились остатки тудунова войска и наёмники рахдонитов, а третьи под крики: «наказать изменников», ринулась к йорту Эрнука. Они легко вынесли хлипкие ворота, а потом без труда смяли десяток эсегелей, что пытались их остановить.

Айдарук оказался в усадьбе среди первых. Охваченный общим азартом, в этот миг он мечтал только о том, чтобы найти и схватить Эрнука, чья жадность и подлость снова разрушила все его мечты. В свой единственный визит Айдарук хорошо запомнил расположение покоев, так что, попав внутрь, сразу же устремился через длинный коридор в ту сторону, откуда слуги привели Бийче. Однако, там оказалось пусто и хотя погромщики ещё не добрались в эту часть дворца, кругом царил беспорядок – хозяева явно покидали жилище в жуткой спешке. Пройдя через несколько сквозных комнат, Айдарук оказался в большом зале с пятью дверями, каждая из которых вела в отдельный уголок усадьбы. Поочерёдно дёрнув каждую, Айдарук открыл четыре выхода, но пятый оказался закрыт, причём, с другой стороны, так что сомнений не оставалось – беглецы уходили именно через этот ход.

Дверь оказалась настолько крепкой, что даже Ушапаю пришлось дважды ударить в неё ногой. Когда полотно вместе с петлями оторвалось от косяка, Айдарук первым юркнул в узкий тёмный коридор, который вывел его на кухню. Она пустовала, но на большом очаге даже бурлил казан с мясной похлёбкой, а лежавшая рядом чумичка хранила следы ещё не застывшего жира – люди ушли отсюда совсем недавно. Как гончий пёс, что идёт по горячему следу, Айдарук нырнул в заглубленный подклет, где хранились запасы, заглянул там под каждую полку, открыл каждый короб и бочку, а потом выскочил на задний двор усадьбы, где стряпухи обычно сливали помои и хоронили отходы. И глядя на свежую тропинку, что среди нетронутого снега вела к обрыву сухого оврага, Айдарук сразу понял, где нужно искать Эрнука.

– За мной! – Скомандовал он, и Чуксар с Ушапаем, не задавая вопросов, рванули следом.

Они пробежали мимо дворца и пересекли разгромленный двор, где всё ещё искали хозяев: прочёсывали сад, проверяли сараи, амбары, ворошили сено на конюшне. Правда, Айдарук поневоле замедлил шаг у разбитых ворот – на их уцелевшей перекладине висело три окровавленных трупа, у одного из которых ещё даже дёргалась нога. Покинув усадьбу, он осмотрелся. Город, который ещё утром радовал глаз праздничным убранством, теперь напоминал только что взятую крепость. Справа, на разорённом святилище слабо дымил уже тлевший алтарь. Рядом, на окровавленном истоптанном снегу лежали иудейский священник с разбитой головой и местный жрец с развороченной копьями грудью. А вокруг вперемешку валялись тела нарядно одетых булгар, так и не встретивших Нардуган, и облачённых в доспехи хазар, забитых палками и камнями. На льду озёр, среди чёрных проталин тоже лежал десяток трупов, а дальше, на возвышенном берегу у стен челэма суетилось сотни три булгар, разбитых на племенные отряды. Со стен в них летели камни и свинцовые шары их пращей. Мост покрывали тела павших, несколько человек лежало и на склонах вала.

Друзья пересекли две пустынные улицы, и по главной городской дороге спустились к началу торговых рядов. Ага-Базар тоже тонул в дыму, чёрном и пахнувшем пережжённой смолой – у пристаней горел корабль рахдонитов. Рядом с ним на дощатом настиле причала бесновалась толпа, в которой ненависть и страх сплотил вместе богатейших купцов города, сакчы, что всю торговались с ними за каждую мелочь, и даже нищих грузчиков, от рассвета до заката гнувших спину за скудную кормёжку. Но сейчас все они собрались воедино, чтобы воя и ревя, швырять через борт факелы и горшки с маслом. Огонь уже охватил носовую фигуру и подбирался к передней мачте, на которой пощёлкивал горящим шёлком свёрнутый парус. Прибрежный лёд, подтаявший от жара, трескался и расходился по заводи огромными кусками.

Айдарук свернул направо и через лабиринт пустых прилавков и закрытых лавок вышел к отвершку, который начинался сразу за крайней постройкой базара и широким пологим спуском уходил к сухому оврагу. Именно здесь год назад они спустились на дно балки, чтобы пройти по ней к мосту, который перекрыла молодежь эсегелей. Правда, тогда они делали это ради забавы, теперь же речь шла о жизни и смерти. Айдарук живо вспомнил их тогдашний поход по сугробам и слова Байбата, что только в этом месте можно попасть в овраг, не переломав себе ноги. И соответственно, выбраться из него тоже. А между тем, от истока отвершка до той части пристани, где всегда стояли лодки эсегелей, оставалось пройти не больше сотни шагов. Причём сейчас – по совершенно пустому рынку, вдобавок затянутому дымом.

Почти на ощупь двигаясь сквозь белёсые клубы́, Айдарук вывел друзей к пристани. Две осламки, что стояли у причалов эсегелей, намертво вмёрзли в лёд, который не мог размягчить даже пожар, полыхавший в полусотне шагов. Но чуть дальше, посреди широкой протоки на волнах качалась ещё одна лодка, нос которой два натянутых каната соединяли с тем местом берега, где из снега торчали хребты двух перевёрнутых лодок. Одну из них можно было по льду дотолкать до открытой воды и добраться до осламки, а там уж…

Айдарук в двух словах изложил свои мысли насчёт замысла Эрнука. Чуксар, выслушав его, только рассмеялся и заявил, что они зря покинули усадьбу и проделали этот путь.

– Не пойдут они сюда. Они ж не дураки. Уж слишком опасно.

Айдарук взглянул на Ушапая, но тот поддержал Чуксара, с сомнением качнув головой.

– Да уж поверьте, придут. – Решительно отрезал Айдарук. – Да и мы всё равно уже здесь. Так что…

Они притаились у складского навеса, от которого до лодок было шагов двадцать. У Чуксара была хазарская сабля, хозяин которой теперь лежал убитый посреди разгромленной юрзани. Айдарук вооружился копьём и длинным кинжалом, подобранным в усадьбе эсегелей. Ушапай сжимал в богатырских лапах толстую жердь с намотанной в три оборота цепью на конце.

Время шло, но никто не появлялся и пока Айдарук от волнения покусывал губы, Ушапай разочарованно вздыхал, а Чуксар нетерпеливо переминался с ноги на ногу и поглядывал на пылающий корабль. Пламя уже охватило половину судна и стремительно подбиралось к корме, где в поисках спасения металось несколько чужеземцев. Толпа, беснуясь, не давала им сойти на берег, а рахдониты, надрывным воплем моля о пощаде, вместе с тем вооружались, чем попало, чтобы дать последний решительный бой и Чуксар, предчувствуя скорую заварушку, душой рвался туда, на пристань.

Вскоре над горящим кораблём с оглушительным рёвом взметнулось красное облако искр и обе мачты с протяжным стоном рухнули в реку. Толпа на берегу ответила радостным криком, но за миг до того, как он заглушил всё вокруг, до напряжённого слуха Айдарука со стороны оврага донёсся тихий едва различимый звук – это снег скрипел под сапогами. Он подал друзьям знак приготовиться. Похоже, беглецы давно были на месте, но ждали подходящего момента и теперь, когда пылающий корабль приковал внимание всех, кто был на пристани, из тени на дне отвершка отделилось несколько тёмных пятен.

Их было семеро. Пригибаясь, они пробежками прошли открытый участок и распластались в снегу возле лодок. Теперь с пристани их было не видно – мешали склады и лавки, так что эсегели распрямились и стали действовать решительней. Действуя ногами и руками, они быстро отгребли в сторону снег, все вместе подцепили край борта и рывком поставили лодку на бок. Именно этого и ждал Айдарук. По его сигналу барсулы выскочили из засады и обрушились на эсегелей. Те даже не успели ничего понять. Ушапай сбил одного из них ударом дубины, второго боднул головой в грудь и, опрокинув его, поставил на грудь ногу и навалился всем весом, так что сквозь снег вдавил противника в землю. Чуксар тем временем тоже свалил одного эсегеля и приставил лезвие сабли к шее второго, так что так замер, боясь пошевелиться. Айдарук, заранее распознав среди теней Сумура, кинулся именно к нему, подтоком копья ткнул в живот, а когда юноша со стоном сложился, ударил его коленом в лицо. А в следующий миг острие копья замерло на расстоянии ладони от лица изумлённого Эрнука.

– Замри. Пикнешь, и конец. – Громко прошептал Айдарук, кивнув в сторону толпы, бесновавшейся у останков корабля.

Патша эсеглей лишь печально усмехнулся. На побледневшем лице не осталось следа прежней важности и гордыни, но и страха тоже не было. Убедившись, что Эрнук не будет сопротивляться, юноша осмотрелся, считая поверженных врагов и обнаружил, что их шестеро. Взгляд заметался по полю боя и Айдарук быстро заметил седьмого беглеца, испуганно дрожавшего за другой, нетронутой лодкой.

– Эй, ты, выходи. – Потребовал Айдарук, и острый наконечник упёрся в заросшую щёку Эрнука. – Не то…

Он осёкся и даже отшатнулся от Эрнука. Скрюченный комок распрямился, робко шагнув вперёд, вышел из тени в багровых отблесках пожара перед Айдаруком предстала Бийче. Хотя он не сразу распознал её в перепуганном подростке. Изумруды распахнутых глаз, что каждую ночь являлись ему во сне, померкли от ужаса и сверкали слезами, а губы, что он целовал в сладких мечтах, теперь сжались в линию и мелко дрожали.

Решимость Айдарука тут же испарилась и он, только что готовый, не дрогнув, проткнуть врага насквозь, растерянно опустил копье. Всего мгновение назад он был уверен в каждом своём шаге, но теперь не знал, что делать, как поступить, а мысли его разлетались, словно крылатые мыши от яркого света.

Однако, замешательство длилось недолго.

– Айдарук, можно отвести её в наш йорт. – Предложил Чуксар. – Там не тронут.

Айдарук взглянул на патшу эсегелей, словно искал его поддержки, и тот согласно кивнул.

– Хорошо. – Согласился Айдарук, быстро приходя в себя. – Чуксар, отведи её.

Но Бийче вдруг замахала руками, подалась назад и, споткнувшись о нос перевёрнутой лодки, осела в снег рядом с Самуром, который лежал на спине, пальцами зажимая разбитый нос.

– А дядя? Самур? – Бийче казалось, что она кричит, надрывая связки, но Айдарук едва расслышал её испуганный шёпот. – Я без них не пойду.

Эрнук поморщился, будто получил удар под дых.

– Ступай, дочка. – Тихо сказал он, и даже нашёл силы с печальной улыбкой подмигнуть племяннице, смотревшей на него с ужасом и гневом одновременно.

– Иди, Бийче. Про нас не думай. – Прохлюпал Самур, глотая кровь, залившую губы и подбородок.

На короткий миг Бийче задумалась, опустив голову, и Чуксар даже шагнул к ней, протянув руку, но вдруг девушка метнулась к Айдаруку и упала перед ним на колени. А когда взгляды их встретились, бездонная зелень обожгла Айдарука такой отчаянной мольбой, что копьё против воли выпало из его рук. Бийче по-прежнему дрожала, как осиновый лист на ветру, по щекам ручьём бежали слёзы, а зубы стучали так, словно она оказалась на лютом морозе голой. Но при этом глаза смотрели на Айдарука решительно и бесстрашно.

– Я без них не пойду. – Заявила она таким тоном, что у всех, кто это слышал, не осталось даже капельки сомнений.

Айдарук невольно содрогнулся, представив, что сделает с этим хрупким созданием разъярённая толпа, для которой сейчас слово эсегель как для быка – красная тряпка.

– Я тебя не отпущу. – Начал, было, он, но тут Бийче вдруг прильнула к нему и впилась в его губы долгим нежным поцелуем.

Поначалу опешивший Айдарук стоял каменным изваянием, не веря в происходящее, но едва его руки легли на спину девушки, та отпряла.

– Я сейчас закричу… И всё. – Прошептала она и Айдарука словно ударили ножом под сердце.

Он то ли простонал, то ли тихо сдержанно завыл, и зажмурился – в наступавших сумерках кровавый отсвет затухавшего пожара вдруг до слёз резанул по глазам. За Бийче он без раздумий отдал бы не только свою жизнь, но бросил бы на кон жизни всех барсула, хотя и понимал, что не имел на это права. Но сейчас даже этого было мало. Сейчас, спасти любимую от страшной мучительной смерти, он мог только отпустив своего злейшего врага, того, кто разрушил все его мечты и кого отныне мечтал убить каждый житель Булгара. Но в Нардуган прошлого года – будь он не ладен – боги накрепко перевязали их судьбы и теперь даже самый терпеливый мудрец был бессилен распутать узел так, чтобы из липкой паутины хоть кто-то смог выбраться невредимым.

– Чуксар, Ушапай, помогите им. – Едва слышно распорядился Айдарук и, бросив на Бийче прощальный взгляд, не разбирая дороги, поплёлся прочь.

Глава 8

Олы кырлач ае – январь. Буквальный перевод: месяц больших морозов.

Киче кырлач ае – февраль, «месяц малых морозов».

Навруз – март.

Часть третья

Глава первая

Булгар быстро пришёл в себя. Уже на следующий день после кровавых событий с улиц халджа убрали трупы, расчистили ирзань и вернули на место поверженных идолов. Потом отволокли от берега чёрный остов сожжённого корабля и привели в порядок пристань Ага-Базара. Даже вернули на место снесённые ворота в разгромленной усадьбе эсегелей, так что скоро о кровавом Нардугане напоминал лишь осаждённый чалэм – его так и не смогли взять.

Первый штурм случился сразу же после боя на святилище, но он кончился, едва начавшись. Булгары, оскорблённые бесчинством чужеземцев и окрылённые лёгкой победой над ними, ринулись к цитадели стихийной беспорядочной ватагой, вооружённых, чем попало людей: кто-то нёс плотницкий топор; кто-то двумя руками держал большой кузнечный молот; кто-то размахивал тяжёлой длинной цепью; нашлись и те, кто успел сбегать в йорт и вернулся оттуда в доспехах и саблей. Но ещё на подходе к мосту их встретил град стрел и свинцовых шаров из пращей. Все, кто был в первых рядах, рухнули на землю – одни сразу стихли и застыли в самых нелепых позах, другие ещё долго корчились и кричали, заливая кровью перемешанный с грязью снег.

Нападавшие смешались и подались назад. Но вскоре в толпе замелькали щиты убитых хазар, а чуть позже появились целые куски дощатых заборов, выдранных из земли вместе с опорными столбами. Прикрываясь ими, булгары миновали мост и даже подошли к воротам, но едва первый топор вонзился в дубовые доски, сверху сначала ливнем обрушился кипяток, а потом с грохотом полетели камни – огромные валуны неподъёмного веса, и каждый, падая в гущу людей с высоты в три человеческих роста, сминал десяток воинов разом.

После этой неудачи эльтабар осторожно заговорил об осаде. Да житницы чалэма забиты зерном, но ведь любой запас не бесконечен, а мятеж тарханов, меж тем, расползался по каганату, как огонь по сухой степи. В середине олы кырлач ае в булгарские земли даже вторглось войско трёх хазарских родов. Правда, узнав, что тудун осаждён в цитадели и всё равно будет наказан, всадники развернули коней, и, ограбив пару окраинных бусов, поспешили на помощь кочевым братьям, что жгли крепости вдоль Бузана и у подножия Кавказского хребта. Наместники не могли сопротивляться – уж слишком малочисленны были их гарнизоны, и даже личное войско бека из отборных бойцов в первой же битве оказалось разгромлено в пух и прах.

Так что осаждённые не могли рассчитывать на помощь, а булгарам некуда было спешить. Однако, людям не терпелось отомстить за осквернённую ирзань, загубленный священный тополь, убитого жреца и сородичей, павших в бою, так что готовясь к новому штурму, воины состязались в том, кто придумает для наместника самую страшную смерть.

Для третьего приступа сделали таран: толстое бревно с заострённым концом на пяти цепях подвесили под крышей из досок, наколоченных в три слоя один поперёк другого. Всё это закрепили на телеге и два десятка храбрецов покатили стенобой к цитадели. Пока они подходили ко рву, хазары даже не пытались стрелять из луков или метать камни. Многим это внушило надежду на успех, но едва грозное орудие под натужный скрип колёс вползло на мост, как две центральные опоры затрещали, подломились и бревенчатый настил с оглушительным грохотом рухнул на дно вместе с тараном.

Был ещё и четвёртый наскок – в самом начале киче кырлач ае булгары попытались перейти ров, закидав его всяким хламом, и по лестницам взобраться на стены. Но к тому времени люди, что приехали в город на праздник, а не ради войны, уже устали от бесполезных смертей и неудач, в которых каждый патша обвинял кого угодно, но не себя. Войско распалось на десяток племенных дружин, и хотя на штурм они пошли одновременно, но каждый в нём действовал сам по себе, не думая, помогает он остальным или, наоборот, всё портит. Так что для хазар этот приступ, изначально обречённый на провал, стал самым простым испытанием за время осады.

После этого уже никто не думал о штурме, а на советах среди патшей всё чаще возникали разговоры, а не пора ли возвращаться домой, где ждёт много важных дел. Айдарук тоже подумывал об этом – чем дальше, тем чаще. Он хотел покинуть город в тот же вечер, когда на пристани Ага-Базара отпустил Эрнука. После этого всё происходившее в Булгаре для него потеряло смысл. Он приехал сюда только ради Бийче, и раз её теперь в городе нет, больше Айдарука здесь ничего не держало. Но поскольку отныне он представлял всё племя, то его поспешный отъезд мог бы дать повод обвинить в трусости не только лично его, но и всех воинов барсула. А такого сын патши допустить не мог. Поэтому тогда, скрипя сердцем, он всё же остался и во всех четырёх боях был среди первых, получив даже лёгкую рану, когда стрела пробила его доспех, и узкий длинный наконечник скользнул по рёбрам. Теперь же, когда и другие вожди заговорили об отъезде, он больше не видел смысла оставаться в Булгаре и за два дня до конца зимы пришёл к эльтабару, чтобы известить о своем отъезде.

Въезжая в главный городской дворец, Айдарук знал, что до него с такой же просьбой здесь уже побывали несколько патшей. И каждый получил отказ. Потому, когда эльтабар, выслушав короткую речь гостя, заявил, что сам хотел просить барсула уехать прямо сейчас, Айдарук растерялся и не знал, что теперь говорить. Он продумывал этот разговор целую неделю, но все доводы, что он подготовил, оказались бесполезны. Не дождавшись, когда молодой человек придёт в себя, старый вождь сам объяснил столь необычную просьбу:

– Близится весна. Пока мне ещё удаётся сдержать патшей силой своего слова. Но скоро придёт тепло, и уж тогда всем станет плевать на тудуна. Все разъедутся по бусам – пахать и сеять. И даже я не смогу их остановить. А только с моими людьми чалэм в осаде не удержать. Там сотня воинов. Опытных, умелых. Потому я и прошу тебя помочь. Ты уедешь прямо сейчас, а через месяц, когда остальные начнут уезжать без спроса, ты вернёшься и приведёшь полсотни воинов.

– Но нам тоже нужно пахать поля. – Не решительно отозвался Айдарук. – Весной оторвать от плуга столько мужчин…

– Знаю. – Перебил эльтабар. – Знаю, что будет не просто. Потому и прошу вас, а не кого-то другого. Пусть Турумтай что-нибудь придумает. У него есть месяц, чтобы придумать. А иначе… Тудун захватит город вот так. – Эльтабар щёлкнул пальцами. – И месть его будет страшной. Он не пощадит никого. С тех, кто этого не понимает, спроса нет. Но мы с тобой не должны этого допустить. Так что, Айдарук, собирайся.

Глава вторая

Айдарук вернулся в Биляр на первой неделе Навруза. Зима всё ещё оставалась полноправной хозяйкой, но природа уже готовилась встречать весну. Ветра стихли, и густой звенящий воздух пах уже не безжизненной стынью, а прелой землёй и оттаявшей хвоей. Вокруг по-прежнему расстилалось белое море, но его сугробы уже утратили пышность и с каждым днём, оседая, становились всё меньше. Лёд на Киче-Чирмешан ещё хранил синеву минувших морозов, но уже трещал под санями, а кое-где на середине русла потемнел и даже прохудился полыньями. Деревья сбросили снежные шапки и в те редкие мгновения, когда солнце пробивалось сквозь свинцовый наволок неба, прибрежные леса оглашала весёлая песнь воробьёв.

Караван из двенадцати саней подкатил к пристани, у которой из подтаявших сугробов торчали мачты осламок, вмурованных в застывшую реку. Несмотря на полдень, заснеженный город казался безлюдным, и только тёмные завитки дыма над домами, упрямо твердили, что под крышами с наростами сосулек всё же теплится жизнь.

На этот раз Айдаруку не удалось застать родных врасплох – едва он только вошёл во двор, на крыльце с визгом появилась Каракуш в меховой безрукавке и расшитой шапочке, из под которой на спину падали тонкие косички. Прямо в домашних сапожках она пробежала по обтаявшей дорожке и повисла на шее брата, уткнувшись ему в грудь. А когда оторвалась, первым делом спросила:

– Ты надолго? – Она с надеждой заглянула в глаза Айдаруку. Тот, улыбаясь, пожал плечами, и сестрёнка разочарованно цокнула языком. – Мать с отцом как раз обсуждают праздник. Они говорят, что и в этом году мне рано обливаться розовой водой. Мала ещё для такого обряда. Чего они так? Скажи им, что я уже взрослая. Скажешь?

– Попробую. – Пообещал Айдарук, с трудом удержав на лице улыбку, ибо не хотел расстраивать сестру, но понимал, что разговор, ради которого он приехал, вряд ли позволит спорить с родителями о таких мелочах.

Любовь обоих родителей к поздней дочке выливалась в такую опеку, что Каракуш до сих пор жила, словно в пузыре, сквозь который не проникает ни ветер, ни холод, ни громкий звук. И мир за пределами Биляра представлялся ей таким же уютным и безмятежным.

Мать с отцом сидели в купольной надстройке. От двух сандалов исходил осязаемый жар с ароматом сухих трав, тлевших в специальных углублениях на крышке. Отец всё ещё хромал, но уже обходился без костыля, а вот повреждённая рука заметно похудела и на кисти сквозь сухую кожу отчётливо виднелись сухожилия. Джумуш, увидев сына, сразу же сбросила с колен дощечки, на которых угольком делала пометки, но перехватив недовольный взгляд мужа, только сдержанно поцеловала Айдарука в лоб, после чего вернулась на место, позой и выражением лица давая понять, что готова к важному разговору о делах.

Айдарук коротко рассказал обо всем, что случилось в Булгаре за минувшую зиму. Умолчал только о встрече с Эрнуком на задворках Ага-Базара. Он знал, что отец посчитает его поступок проявлением слабости, на что патша племени барсула не имеет на это права. Турумтай слушал сына молча и с каждой новой подробностью, мрачнел всё больше, а когда Айдарук дошёл, наконец, до причины своего приезда, и вовсе недовольно поджал губы.

– Ты пообещал эльтабару? – Спросил он после короткого раздумья и Айдарук то ли кивнул, то ли виновато опустил голову. – Зря. Сейчас сорвать с земли столько людей… Ты понимаешь, сколько мы не доберём урожая?

– Конечно. – Едва слышно ответил Айдарук, по-прежнему, не глядя на отца. – Но если сейчас не добить тудуна в его логове, мы можем потерять всё.

Турумтай тяжко вздохнул, тем самым соглашаясь с сыном.

– Похоже, выхода нет. – Вмешалась Джумуш. Её бархатный воркующий голос, прозвучав среди тяжёлой напряжённой тишины, казалось, смягчил отца и ободрил сына. – Нам придётся это сделать.

– Придётся. – Кивнул Турумтай, большим пальцем растирая шрам на щеке. – Да только это будет не просто. Ни один род, ни одна община не захочет дать даже одного человека. И как убедить их, я пока ума не приложу.

Айдарук коротко взглянул на мать, словно искал у неё поддержки и Джумуш, даже не зная, что хочет сказать сын, кивнула ему, прикрыв глаза.

– Помнишь, отец, я рассказывал про Херсонес? Ромеи делают это не так, как мы. – Айдарук с трудом сглотнул подступивший ком, в горле пересохло, слова давались ему с трудом, хотя за долгую дорогу он много раз повторял эту речь про себя. – Ополчение у них тоже есть, но его собирают редко, и оно только помогает главному войску. А оно – постоянное, как гарнизон у тудуна.

Турумтай повёл здоровым плечом, выражая сомнение:

– И кто же их кормит? Хазарскую свору кормим мы, а там как же?

– Они сами себя кормят. Каждый тамошний воин имеет землю и все, кто на ней живёт, платят ему подать. Хватает и на прокорм, и на лошадь, и на оружие. А он за это постоянно находится в войске, и когда возникает нужда у ромейских патшей всегда под рукой отборные бойцы.

Турумтай опять принялся чесать шрам. При этом он бросил быстрый косой взгляд на жену, но та ничего не заметила, так как задумчиво смотрела на огоньки в прорезях сандала. Много раз представляя этот разговор, Айдарук ждал, что отец в лучшем случае посмеётся над ним, а может, даже гневно отчитает за такие глупости. Но Турумтай молчал и это вдохновило Айдарука, так что он заговорил смелее:

– Подумаем вместе, выберем из всех барсула самых сильных воинов и каждому назначим общину. У кого мало полей – будут содержать одного. У кого земли больше – двух, трёх. Но зато им больше не придётся срывать мужчин с полей, если вдруг что-то случится.

– Толково, конечно. – Озадаченно хмыкнул Турумтай. – Но ты представляешь, сколько это труда. А люди нужны в Булгаре через месяц. Мы просто не успеем.

Юноша провёл вспотевшей ладонью по загрубевшей щетине и одним движением руки расстегнул ворот меховой куртки, в которой ему вдруг стало нестерпимо жарко.

– Я отдам на это свою часть серебра, что привёз из ромеев. – Выпалил он, заикаясь от волнения. – Заплачу каждому, кто сейчас согласится пойти со мной в Булгар. И пока я буду там, ты распределишь их по нашим общинам и убедишь старейшин. Они как раз все соберутся здесь на Навруз. И тогда дальше у нас уже всегда будет постоянная дружина.

Айдарук замолчал, с тревогой и надеждой глядя на отца. Тот, прикрыв глаза, медленно растирал здоровой рукой покалеченную ногу, которая вдруг засвербела глухой ноющей болью.

– Ну, попробовать-то можно. – Неожиданно заговорила Джумуш, и хотя её робкие слова прозвучали едва слышно, оба мужчины вздрогнули. – Если найдутся те, кто пойдёт с Айдаруком за серебро, то даже если потом с этой его задумкой ничего не выйдет, мы ничего не теряем. Ведь так?

Турумтай дёрнул бровью – Айдарук знал, что так происходит, когда отец вынужден согласиться с женой. Наконец, покачав головой, патша пристально посмотрел на сына:

– Отдашь серебро? Так уверен в этой затее?

Айдарук молча кивнул.

– И сколько думаешь собрать людей?

Айдарук облегчённо выдохнул, смахнул со лба пот и улыбнулся:

– Ну, двое у меня уже есть.

Глава 9

Эндреуюк – декабрь.

Каргалуг – хазарское название Азовского моря.

Самкерц – древняя крепость-порт в окрестностях современной Керчи.

Тагмата – воинское подразделение в армии Византийской империи в 8-11 веках.

Тотур – март.

Эрлик – в тюркской мифологии высший правитель и владыка всех злых сил, обитавших в подземном царстве.

Вальха́лла – в скандинавской мифологии небесный чертог, куда попадают павшие в битве воины.

Березень – апрель.

Травень – май.

Эссупи – самый первый порог Днепра, расположенный ниже Киева по течению реки.

Дренг – молодой воин без земель, вступавший в хирд в поисках славы и богатства.

Глава третья

Весть о подлом убийстве джебгу Якуба и самых знатных тарханов, всколыхнула всю хазарскую землю и к её столице потянулись кочевые орды. Они жаждали мести и, собираясь воедино, обещали друг другу, что не спустят беку такого злодейства. Однако, легко разгромив предместья Итиля по обоим берегам реки, попасть на остров они так и не смогли. А потому решили выместить гнев на тудунах.

Первым запылал Саркел. В конце эндреуюка туда стянулся десяток кочевых общин, чьи главы погибли во время погрома в Итиле. Сначала они по брёвнышкам разнесли волок, опустошили ближайшие сёла и сожгли пригород, а после ожесточённого боя ворвались и в саму крепость. Никто из защитников не смог уйти от расплаты за чужое злое, кто не погиб в бою, того казнили после, а истерзанное тело тудуна, на крюке подвешенное за рёбра, ещё месяц болталось на зимнем ветру в центре огромного пепелища.

Та же участь постигла и другие крепости на Бузане. Волна погромов пошла вниз по реке, потом прокатилась по берегу Каргалука и в последние дни зимы достигла Самкерца. Несколько стычек случилось даже по ту сторону пролива, но там взять города не вышло – вмешались ромеи, давно мечтавшие очистить от хазар Тавриду. Их тагматы обещали прийти на помощь осаждённым крепостям, если те признают власть Византийских Василевсов, и что удивительно, помня печальную участь своих собратьев, ни один тудун не отказался.

В последние дни тотура смута добралась и до Киявы. По уже открывшейся степи к зимовью Сурхана подошло несколько сотен всадников. Сразу же над берегом поднялся скорбный женский вой, чуть погодя с ним слился боевой клич разгневанных мужчин, и всю ночь у огромных костров воины кружились в ритуальном танце. А утром закипела работа. Женщины и дети, разойдясь по округе, рубили в озёрных зарослях камыш, сносили его на берег и вязали там огромные плоты. За неделю до этого Днепр вскрылся, и теперь обтаявшие льдины, сшибаясь, наползая одна на другую, скользили по руслу, над которым клубился густой туман цвета грязного снега. В непогожие дни шуга в заводях ещё смерзалась непрочной корявой коркой, но на стремнине даже ночной мороз уже не мог сковать проснувшейся реки.

Лемеш следил за подготовкой к переправе с высоты дозорной башни в цитадели Киявы. Вождь полян вздыхал и качал головой, гадая, зачем тудун показал ему это. Прежде его никогда не пускали дальше ворот, теперь же Бусир прислал за стариком свою охрану и лично помог подняться по узкой лестнице, хотя и сам с трудом преодолел три крутых пролёта и когда седой славянин уже давно отдышался, пожилой располневший хазарин всё ещё натужно пыхтел и вытирал пот со лба. Рядом с ним, как и положено, в двух шагах за спиной, замер булыкчи Ихтар, которому тудун давно отдал всё, что касалось войны, себе оставив сборы податей и торговлю. Он пристально следил за славянским вождём, ловил каждый его жест и движение бровью, а когда тудун сделал знак, Ихтар нетерпеливо шагнул вперёд.

– Ты понимаешь, к чему идёт дело? – Вкрадчиво спросил он. – Когда они окажутся на этом берегу… Да помилуют нас боги. Наши и ваши.

– Да уж. – Печально протянул Лемеш, теребя спутанный кончик бороды. – Не было печали… Что ж нам? Теперь-то как? Чего?

– Подолу точно конец. – Объявил Ихтар. Давно не соблюдавший древних обычаев предков, он всё же знал их хорошо, и потому понимал, что случится в самом скором времени. – Мы здесь, может, отобьёмся? Если Тенгри будет милосерден. А вот Подола… Завтра к вечеру уже не будет и те из вас, кто сможет выжить, позавидуют мёртвым.

Лемеш только охнул, не в силах подобрать нужных слов и, видя растерянность вождя, в разговор вступил тудун.

– Так что, давай-ка, Лемеш, бери семейство и… Пересидишь у нас. Всех принять не могу – места не хватит, да и запасов маловато. А вот тебя и этих твоих…

Лемеш не сдержался – крякнул и удивлённо вскинул кустистые брови. Тудун в ответ, так же молча, пожал плечами, стараясь не выдать истинных мыслей. Судьба Лемеша его не волновала совершенно. Если завтра старик сгинул бы вместе со всеми, Бусир не опечалился бы даже на миг. Подумаешь, вождь полян, тоже мне – ради столь знатного человека наместник хазарского кагана поленился бы даже пальцем шевельнуть, а уж заботиться о его жизни, когда у самого земля горит под ногами… Ну, что за глупость.

Так что в другое время Бусир бы даже не вспомнил о старом славянине, но теперь встал вопрос жизни и смерти. Конечно, высокие стены Киявы и неприступный обрывистой склон служили надёжной защитой, но всё же главная сила крепости – её гарнизон. А под началом тудуна служило всего полсотни человек, и они уже много лет не воевали всерьёз – только собирали дань с давно покорённых народов. Так что выстоять против трёх сотен кочевых головорезов им не помогли бы даже рвы и частоколы.

Потому-то Ихтар и посоветовал обратиться к Лемешу, при котором зимовали два десятка русов. Эти закалённые бойцы, не ведавшие страха смерти, сейчас им очень бы пригодились. Конечно, честь хазарского батыра не позволяла просить помощи у чужеземцев, но сейчас Ихтар не вспоминал об этом. Еще вчера, едва на горизонте появилось облако пыли, поднятой копытами коней, булыкчи сразу же перевёз с Подола в цитадель славянскую жену с новорожденным ребёнком. Тридцатилетний Ихтар в тщетном ожидании отцовства сменил трёх жён и теперь, когда небеса, наконец, одарили его этой благодатью, ради спасения семейства он пошёл бы на сговор даже с Эрликом и всем подземным миром. Что уж говорить о Дирке с его феллагом, большая часть которого за шесть проведённых на Подоле месяцев тоже успела обзавестись зазнобой из местных женщин.

– Да-да, приводи семейство. – Подтвердил Ихтар удивлённому вождю. – И люди твоего зятя тоже могут взять с собой, кого захотят.

Всю обратную дорогу Лемеш задумчиво молчал и, спускаясь по Боричеву взъезду, даже не заметил, как пропустил поворот к Подолу. К терему он подошёл уже в первых сумерках, когда лёгкий морозец уже начал пощипывать за лицо, но под ногами чавкала грязь, раскисшая за день под солнцем и ещё не успевшая затвердеть вновь.

Войдя в жилище, Лемеш снова потерял дар речи от удивления. Теперь поводом стал молодой зять, который ждал его в светлице. За полгода такое случилось впервые. Варяжский родственник всё время проводил с дружиной, и, появляясь только ночью, сразу же проходил в покой к Цветане. Правда, если поначалу он навещал жену затемно, а покидал до рассвета, то последний месяц, может, чуть больше, Дирк нежился на супружеском ложе чуть не до полудня. И если раньше седой вождь слышал за стеной только напряжённое пыхтение людей, что заняты тяжёлой постылой работой, то теперь всё чаще раздавались сладкие стоны и вздохи наслаждения. И всё же, днём сын Хаскулда по-прежнему вёл себя так, словно в доме полянского вождя был только гостем. Во всяком случае, за общим столом со дня свадьбы Лемеш увидел его впервые.

Дирк сидел справа от пустого хозяйского места в торце стола и вяло ковырялся ложкой в котелке. При этом каша его не волновала, и молодой варяг задумчиво следил за тем, как Цветана суетливо закрепляла на светце уже четвёртую зажжённую лучину, хотя и проникавшего в комнату света ещё вполне хватало.

Увидев Лемеша, Дирк оживился и так резко отодвинул котелок, что тот чуть не слетел со стола.

– Ну, что? – Нетерпеливо спросил он, даже не приветствуя отца жена. – Что он… эмм… звал? Как это?

Дирк с трудом подбирал славянские слова и после каждого подолгу мычал. В конце концов, отчаявшись, он сделал знак Цветане и та, оставив пятую лучину, села рядом, готовясь переводить – ей варяжская речь давалась проще. Уже на второй месяц она научилась понимать, что муж хочет от неё в постели, а полгода спустя уже могла худо-бедно объяснять ему и свои желания – благо теперь он хотя бы вообще стал её слушать.

Лемеш бросил на Цветану недовольный взгляд. Она сильно изменилась внешне – расцвела, похорошела настолько, что даже полуприкрытый глаз не портил её лица, с которого теперь почти никогда не сходила улыбка. Однако вождя полян раздражало, что его дочь преданной собачонкой смотрела на чужеземца, который ни во что не ставил её отца. Несколько раз Лемеш даже хотел высказать эту обиду, но всегда, взглянув на счастливую Цветану, всё же решал промолчать. В конце концов, на её долю и так выпало слишком много невзгод. Пусть хотя бы недолго насладиться бабьим счастьем, которого скоро лишится. В последнем Лемеш не сомневался. Он слишком хорошо знал варяжский норов и понимал, что как только появится наследник, Дирка ничто не удержит возле хворой калеки. Да и что заглядывать так далеко? Может быть, они вообще не переживут следующий день.

– Дирк спрашивает, зачем тебя звал тудун? Что он сказал тебе. – Перевела Цветана, и Лемеш для себя отметил, что даже голос её стал звучать по-другому, понежнел и округлился.

Вождь коротко изложил свой разговор с тудуном и в завершении обратился к дочери:

– Так что живо собирайся, Цветанка. Пойдёшь с мужем.

– А ты? – Спросила та, за миг снова став прежней неулыбчивой девчонкой с пронзительным взглядом аспидно-чёрного глаза.

– А я останусь. – Со вздохом сообщил Лемеш. – Со всеми останусь.

– Как же… – Начала было Цветанка, но отец перебил её коротким взмахом руки.

– Ежели завтра сыроядь сурханская всех порежет, кем я вождить стану? Самим собой али? А ежели люди чудом каким сами отбиться смогут, покуда я в крепости прятаться буду, тады тем паче… Какой же я после вождь для них? Так что я останусь. Нынче соберём, кто биться может, чтоб задержать поганцев, а бабов с детьями отправим. Может, хоть кто да спасётся.

– Да кого вы задержите? – Запальчиво спросила Цветана. – Сколько ты соберёшь? Сотню? А сколь из них с мечами? Всё больше луки да сулицы. И с этаким-то войском против такой тьмы встать?

Лемеш пожал плечами, соглашаясь, что надежды на добрый исход нет, но и выбора тоже. Печально улыбнувшись, добавил:

– А ты ступай. Тебе положено так. Жене за мужем идти должно.

Они молча посмотрели друг на друга и на глаза старика навернулись слезы, а сухая рука Цветаны, завёрнутая в тряпку, стала подрагивать в такт дыхания. Так продолжалось, пока Дирк не толкнул жену локтем, требуя перевода. Опомнившись, та прикусила губу и ещё раз впилась в отца умоляющим взглядом. Однако тот в ответ лишь качнул головой. Цветана понимающе улыбнулась и согласно кивнула, а потом, повернувшись к мужу, перевела:

– Отец говорит, что мы никуда не пойдём. Он и я остаёмся, будем биться. Так требует обычай – вождь и его родные должны до конца быть со своим народом. – Выдержав пристальный не моргающий взгляд Дирка, она добавила. – А вы можете идти. Это не ваша битва.

Варяг не изменился в лице. Лишь на короткий миг, когда Цветана начала говорить, правая бровь Дирка чуть шевельнулась, но тут же снова застыла на месте. Дослушав, он по-прежнему молча вынул из крепления светца почти прогоревшую лучину и долго вертел её между пальцев, изучая обугленный конец и кусочек ещё живой древесины. Перед ним сейчас не стоял выбор: уходить или остаться. Отец поручил ему защищать лён, а значит, и самих полян. Да и какой же сын Тора будет бежать от битвы, в которой можно обрести место в Вальха́лле. Так что о предложении Лемеша Дирк даже не думал. Сейчас его больше занимал поступок жены. Цветана не знала, что мужу трудно только говорить на языке её сородичей, а вот понимать славянскую речь, хоть и не дословно, но за полгода он всё же научился. И теперь больше всего ему хотелось понять, зачем Цветана сделала это? Над её глупой попыткой обманом втянуть его в эту войну Дирк в душе только посмеялся. Неужели она и правда надеялась, что он готов ради неё подвергнуть опасности дело отца? Нет, конечно. Но вот то, что она сама поставила на кон жизнь, чтобы спасти отца и всё племя… Такая дерзость понравилась Дирку – это был поступок настоящего варяга и при мысли, что на такое способна женщина, которая принадлежит ему, в душе у сына ярла шевельнулось что-то вроде гордости.

Он резко дунул, загасив слабый огонёк, и бросил огарок в кадку с водой.

– Скажи отцу, он был бы хорошим ярлом. Его выбор – достойный выбор настоящего варяга. Потому мы останемся с ним.

Цветана, всё это время сидевшая с ровной натянутой спиной, облегченно выдохнула, ссутулилась и поникла плечами, словно из неё выдернули стержень. Дирк тем временем потянулся к специальному отверстию в печной кладке, достал оттуда новую щепку и поднёс её тонкий конец к горевшей лучине. Дождавшись, пока пламя наберёт силу, он закрепил откол в светце и передвинул его по столу так, чтобы красноватый дрожащий свет выхватил из уже густого вечернего сумрака всех участников разговора.

– Пошли кого-нибудь за форингом. – Деловито обратился он к Лемешу. – Сколько, говоришь, можешь собрать стрелков?

– Сотню. Может, чуть более. – Неуверенно ответил Лемеш.

– А сколько людей у тудуна?

– Полста вроде как.

– Хорошо. – Хладнокровно сказал Дирк, будто речь шла о подготовке к охоте на зайцев. – Сейчас дождёмся Карла, и вместе пойдём в крепость. Поговорить.

Работа на левом берегу продолжалась до глубокой ночи, и только когда на восходе стали бледнеть звёзды, кочевники разошлись, чтобы перед грядущей схваткой набраться сил. Вдоль кромки воды сплошным ковром лежали сотни плотов, на другом конце лагеря стреноженные кони топтали остатки снега, и даже собаки, вдоволь наевшись жертвенного мяса, крепко спали у догоравших костров. В полуземлянках с войлочной крышей, в походных юртах и временных шалашах каждый кочевник, засыпая, думал только о том, как завтра они ворвутся в Подол, а потом штурмом возьмут и саму крепость. Гостей никто из них не ждал. И зря.

Перед самым рассветом две сотни человек, не говоря ни слова и держа оружие в руках, чтобы сталь не бряцала о доспехи, вышли на берег Почайны. В настороженной тревожной тишине едва слышно под вёслами плеснула вода и два десятка лодок, отойдя от пристани, устремились к Днепру, над которым висел молочно-сизый туман. Челноки острыми носами взрезали плотную дымку и, растворившись в ней, едва различимой тенью заскользили поперёк русла.

Вскоре, они оказались на другой стороне реки и две сотни незваных гостей, не издав ни единого звука, вышли на берег, где сразу разбились на три отряда. Поляне редкой цепью растянулись вдоль воды, натягивая луки и готовя пращи. Варяги в кольчугах и шлемах, с круглыми щитами и топорами на длинных изогнутых ручках, вереницей потянулись в туман. А люди тудуна под началом с пиками наперевес собрались в кулак на окраине зимовья. Ихтар взмахнул рукой, и град смертоносного металла со свистом обрушился на спящий лагерь. Вспыхнуло несколько юрт и соломенных крыш над кошарами. В свете пожара заметались сонные безоружные люди. Под лай разбуженных собак и ржание встревоженных коней хазары выбегали на улицу и падали, сражённые стрелой или пущенным из пращи камнем. А едва их поток редел, перемещаясь дальше вглубь лагеря, в разгромленную часть тут же врывались люди тудуна, чтобы добить немногих уцелевших.

Так, следуя за валом из стрел и камней, гарнизон Киявы шаг за шагом продвигался вглубь горящего лагеря, оставляя за собой политую кровью землю и горы трупов: мужчин, женщин, даже детей. Большинство застигнутых врасплох погибало, не сопротивляясь, но всё же, когда за спиной нападавших уже осталась бо́льшая часть зимовья, сотни две кочевых хазар выбралось из пылавших в огне окраин. Сразу же они бросились к ложбинке меж двух невысоких холмов, за которой метался стреноженный табун. Все мысли уцелевших в этот миг были только об одном: дать налётчикам бой, смять их, нанизать на копья, растоптать конями. Но, уже почти преодолев ложбинку, они вдруг упёрлись в сплошную стену щитов. Это варяги Дирка перекрыли единственный путь к спасению и, дружно ухая под каждый шаг, медленно двинулись вперёд, рубя всех, кто попадался им на пути. Другой выход из балки уже закупорили люди Ихтара, а каждого, кто пытался выбраться из ловушки по раскисшему склону холмов, настигал десяток славянских стрел. Началось избиение последних уцелевших, и когда в багряном небе над землёй тонкой полоской показался край солнца, последний вопль ужаса растворился над разгромленным лагерем в громовом кличе победителей.

Глава четвёртая

В начале березня затяжные тёплые дожди смыли последний снег, и Днепр, напоённый талой водой, вышел из берегов. Широкий бурлящий поток накрыл заливные луга и на месте густых лесов над волнистым простором виднелись только голые кроны деревьев. В степных балках и лощинах встали вешние озёра, а высокие курганы превратились в острова, на которых спасалось степное зверьё. Но уже к концу месяца облака растаяли в синем бездонье неба, раскалённое добела солнце припекло раскисшую землю, и от испарявшейся влаги воздух загустел до того, что в нём даже вязли рано ожившие мухи. В такой жаре половодье быстро пошло на спад, вода в реке с каждым днём оседала всё больше, и Дирк стал готовиться к долгожданной встрече с отцом.

Каждую весну варяжский караван отправлялся вниз по Днепру, по пути скупая у местных общин добытую зимой пушнину. Тянуть с таким походом было нельзя, чтобы успеть проскочить в тот короткий промежуток, когда вода присмирела и вернулась в обычное русло, но ещё не упала в летнюю межень, на пике которой река мелела настолько, что становилась непроходимой даже для плоскодонных ладей. Одновременно из окрестных лесов охотники и главы больших родов потянулись на подол Киявы, где Лемеш выгодно менял принесённое ими добро на привозной товар, который сильно облегчал здешним людям жизнь. Так в этих местах велось испокон веку, но в тот злосчастный год всё перевернулось.

В первые дни травня с полудня к городу пришли невиданные раньше люди. Всадники, словно вросшие в спины низкорослых косматых коней. Смуглые, будто их лица покрывал толстый слой сажи. В остроконечных войлочных шапках и овечьих шубах, распахнутых на груди, где поверх кожаных доспехов болтались ожерелья из сухих человеческих ушей. У каждого короткое копьё на гибком древке, лук с двумя колчанами стрел, и обязательно пара притороченных к сёдлам арканов. А возглавлял их косматый великан, в чьих волосатых лапищах длинная сабля с широким клинком смотрелась мелкой зубочисткой, а вместо стяга он держал длинный шест с черепом на конце – гладким и блестящим на солнце.

Когда по вышеградской дороге они подошли к подолу, казалось, онемели даже птицы и в заворожённой тишине, незримым куполом накрывшей всё вокруг, слышались только конский топот да мерный лязг оружейной стали. Поляне, стар и млад, мужики и бабы, бросив все дела, собрались на окраине посёлка и с тревогой наблюдали за тем, как странные гости вброд перешли Глубочицу, вереницей растянулись вдоль отвесного склона замковой горы и вразнобой поднимались по Боричеву взвозу к хазарской цитадели, где для них уже открывались ворота.

Едва последний всадник скрылся в крепости, поляне стали понемногу приходить в себя. Сначала в толпе обескураженных людей стали раздаваться одиночные встревоженные вздохи, потом бессвязные бормотания, что очень быстро переросли в сдержанный шепоток, и вскоре подол загудел, как растревоженный улей.

Не зная, чем может обернуться появление странных чужаков, Дирк по совету Карла собрал всех варягов во дворе у Лемеша и когда следующим утром из ворот цитадели вышел небольшой конный отряд, у запертых ворот усадьбы тут же выросла стена круглых щитов, за которой колыхались короткие копья и грозно сверкали боевые топоры.

Спустившись по Боричеву взвозу, хазары проехали по словно вымершим окраинам Подола, миновали торговую площадь и пристань на Почайне, где стояли рыбацкие лодки и пара крытых барок, и, наконец, подъехали к усадьбе. Увидев строй варягов тудун жестом остановил своих людей, а сам, сначала замявшись, потом всё же дёрнул повод и направил коня к воротам.

– Здравствуй, Дирк. – Без радости сказал он, остановившись в шести шагах от шеренги варягов.

Один из щитов опустился, над ним показался круглый шлем и в прорезях полумаски сверкнули синие глаза. Дирк очень тихо что-то сказал и чуть погодя раздался голос форинга Карла, который по-славянски говорил гораздо лучше:

– Мой ярл хочет узнавать, что ты делаешь здесь. И за какой причина приходишь в усадьба его тестя с воином?

Бусир, за восемь лет тудунства так и не познавший славянской речи, обернулся к своим людям и нехотя сделал знак. К нему тут же подъехал Ихтар – не в доспехах и даже без сабли, что сразу же бросалось в глаза. Выслушав короткую речь, булыкчи перевёл:

– Он тудун и не мочь ходить одиноко. Так что мы не воин, мы… эмм… охрана. Для солидность, вот.

– Охрана от кто? – Спросил форинг с кривой и деланной улыбкой. – Здесь же все свой.

Бусир перестал улыбаться, но ничего не сказал. Задумчиво глядя куда-то поверх щитов, он долго гладил коня между ушей, а потом тяжело вздохнул и вдруг стал спускаться с седла. Не сразу, но Ихтар последовал его примеру.

– Давай поговорим, как свой, Дирк? – Перевёл булыкчи, когда оба хазарина уже оказались на земле.

Не сразу, но щиты разомкнулись, и Дирк – в кольчуге, с мечом на поясе и топором в руках, вышел из шеренги. Рядом, за его правым плечом, застыл Карл, как всегда с каменным непроницаемым лицом, по которому никто не угадал бы его мыслей.

– Он пришёл за долгом, Дирк. – Смущённо объявил Ихтар, хотя тудун не сказал ни слова. – За вами осталось ещё с прошлой осени.

– Долг? – Карл вопросительно взглянул на Дирка и тот коротко кивнул. – Что-то вы не говорить про долг, когда просить спасать ваш задница от тарханов.

Ихтар согласно кивнул, пряча взгляд от Дирка, чем сильно удивил того.

– Мы и не собирался. – Признался он. Бусир по-прежнему молчал, хотя насупился и слушал внимательно. – Но ты же видел вчера. Теперь хозяин здесь они. Даже собирать дань тоже они. Мы… Мы только помогать им.

– Так давай выгнать их. Как выгнать Сухрана. – Решительно предложил Дирк, когда Ихтар ещё заканчивал последнюю фразу. – Сколько их?

– Два сотня.

– Пффффф. – Усмехнулся Дирк и даже у Карла слегка приподнялась правая бровь.

– Не можно. – Сконфуженно признался Ихтар, и Бусир, по тону уловив смысл разговора, согласно закивал. – То был мятежник. Их можно резать. А эти… Они сюда по воля кагана, так что… Да и тут так. Два сотня – это не все. Ниже, у Эссупи, стоит ещё тысяча таких же. Если трогать этих, придут те. А тогда уж. Вот и не можно.

Дирк переменился – его напускная бравада ту же исчезла. Две сотни головорезов, что вчера прошли по окраине Подола, его не пугали, но тысяча… Даже если Ихтар от страха или с умыслом удвоил их число, всё равно это слишком серьёзная сила.

– И что же они хочет? – Деловито спросил он.

– Не только долг. – Со вздохом ответил Ихтар. – Они хочет покупать лён и пушнина. Говорит, другим нельзя. Только они. И цену поставят сам.

– А проглотить сможет? – Спросил Карл, усмехнувшись. – На горле не застрять?

Но Ихтара шутка не рассмешила.

– Они хотели идти к вам сам. Но Бусир убедить их не надо. Сказал, сделает разговор с вами и вы согласись продать. Если нет… – Ихтар развёл руки и пожал плечами. – Если нет, то вы – мятежник. И они взять всё просто так. Без платы.

Дирк задумался. В тереме сейчас лежало почти тридцать сороков бобровых шкур. Большая часть снятая явно с двухлеток и старше, о чём говорили крупный размер и хороший густой подшёрсток. Такие в Корсуне или Херсонесе, как его называли ромеи, за сорок милисиариев оторвут с руками, даже торговаться не станут. А сколько заплатят новые хозяева Киявы? Если они угрожают забрать товар силой, то их цена явно не будет справедливой. А раз так, то и думать тут не о чем.

Дирк посмотрел на Карла и тот, словно без слов понимал мысли молодого ярла, согласно кивнул. Дирк решительно перехватил лежавший на плече топор обеими руками.

– Тогда пусть придут и возьмут.

Ихтар посмотрел на Тудуна с надеждой и мольбой, но Бусир лишь с печальным вздохом покачал головой, а потом всё так же молча развернулся и двинулся к коням. Не сразу, но Ихтар последовал за ним. На полпути он всё же остановился, обернулся и уже набрал воздуху в грудь, но так ничего и не сказал. Лишь обречённо махнул рукой, после чего прыгнул в седло.

Глядя вслед уходившему отряду, Дирк произнёс холодно и строго:

– Скоро собирать всех ихних… Тьфу ты. – Поймав себя на мысли, что последнее время он всё чаще среди разговора неосознанно переходил на язык полян, он даже улыбнулся. Но тут же стал серьёзен и продолжил уже на родном. – Нужно собрать в усадьбе всех славянских воев. Такое без боя не пройдёт.

Глава пятая

Весь день Подол готовился встречать незваных гостей. К усадьбе по два три человека подходили славяне с луками и пучками сулиц, кое-кто даже в кожаных нагрудниках и шапках, набитых конским волосом. Лемеш, охая и тяжко вздыхая, разбивал их на десятки и подбирал во главу каждого бывалого бойца, знатного охотника, самого умелого стрелка. Всего собралось восемнадцать десятков. Их Дирк расставил по окраинным дворам у въезда на Подол с Боричева взвоза. Саму дорогу перекрыли рогатками в три ряда, а перед ними навалили хворост и свежие ветки с хилыми побегами первых листочков: первое, чтобы гора запылала от первой же стрелы с горящей паклей на конце; второе – чтобы гигантский костёр хорошенько подымил.

В это же время варяги укрепляли усадьбу. Дирк знал многих из собравшихся славян и не сомневался в их храбрости, но понимал так же, что две сотни почти безоружных пахарей вряд ли смогут остановить на подходе к деревне две сотни степных всадников и пять десятков людей тудуна. Так что на дворе Лемеша последний бой предстояло дать его дружине – два десятка бойцов, из которых только четверо опытные хольды, остальные же молодёжь из феллага, а то и вовсе дренги, ещё не знавшие сражений.

В стойки ворот забили дополнительные крючья для запоров и подогнали к ним по размеру тонкие брёвна. Там, где преодолеть забор было удобнее всего, нарыли волчьих ям с кольями на дне. Терем, где сложили всю пушнину, превратили в неприступную крепость, а на пути к нему в каждом амбаре приготовили ловушки, в задней стене прорубив тайный ход, чтобы выпустив по наступавшим десяток стрел, засадники могли быстро перебежать в следующий барак. Одним словом, усадьба вождя превратилась в настоящую крепость, и хотя Дирк знал, что в этой битве им не победить, но надеялся всё же отбить первые приступы, продержаться хотя бы неделю. А там, глядишь, как раз подоспеет отец с хирдом – больше сотни воинов, да не абы каких, а закалённых опытных хольдов. С такой силой они могут даже справиться с той тысячей печенегов, что стояла сейчас на Эссупи. Тем паче, что они появятся здесь не скоро. Пока весть долетит от Киявы до порога, пока кочевники даже ускоренным маршем придут оттуда – пройдёт пара месяцев, не меньше. А за это время отец обязательно что-нибудь придумает.

С работой покончили в первых сумерках, и только когда весенняя ночь легла на землю серой пеленой, в которой растворилась усадьба, перерытые дороги, загороженный въезд и пустой, будто вымерший посад, Карл облегчённо вздохнул. Всё это время старый воин оставался в кольчуге, в любой момент готовый услышать гудение тревожного рожка, и никак не мог понять, почему тудун медлит с атакой. Сам он ни за что не дал бы врагу так спокойно готовиться к отпору и коль скоро в цитадели тоже сидели не зелёные юнцы, опытный форинг нервничал, ожидая подвоха. А потому настоял на усиленных дозорах и даже взялся лично проверять их в самое опасное время – от полуночи до рассвета.

А вот Дирк не разделял озабоченность Карла. Бездействие печенегов он объяснял уверенностью в лёгкой победе, а потому, едва закончили с подготовкой, сразу же отправился в усадьбу Лемеша – отдохнуть и перед боем набраться сил. Однако, уже на крыльце терема он остановился. Внимание его привлёк дымок над крышей бани, что низким закопчённым срубом нависла над обрывистым берегом Глубочицы. Улыбнувшись, он рывком перемахнул через высокие перила и направился к реке.

Цветана встретила его в предбаннике. Из одежды на ней осталась лишь повязка на сухой руке, и, глядя на её обнажённое тело, полную, но подтянутую грудь с призывно торчащими сосками, плоский живот и лоно, скрытое в гуще чёрных завитков, Дирк мгновенно забыл про усталость. А когда жена, проходя в низкую дверь, из которой вырвались клубы пара и хлынул жар, пригнулась, изящно выставив назад округлый зад, юноша возбуждённо задышал и торопливо стянул рубаху.

Цветана подошла к полку́, подхватила с него деревянный ковшик, зачерпнула из шайки тёмно-зелёной воды, на которой плавали сухие цветки со стебельками трав, и плеснула на каменку. Тесная парильня утонула в ароматном тумане, который окутал Дирка и тут же осел на его мускулистой груди капельками пота. Цветана проследила за тонкой струйкой, что пробежала по рельефному животу, чуть задержалась у пупка, а потом медленно потянулась вниз, к уже напряжённому затвердевшему члену. Прикрыв глаза, она сладко застонала, не в силах сдержать приятную дрожь во всём теле. Дирк решительно шагнул к ней, обхватил за плечи и прижал к себе так, что у Цветаны перехватило дыхание. Их губы впились друг в друга, языки сплелись в страстном отчаянно жадном поцелуе. Потом Дирк взял жену за талию и рывком посадил на полок. Цветана откинулась назад и послушно раздвинула бёдра.

Когда они, наконец, смогли оторваться друг от друга, пара звёзд, что виднелись в маленьком окошке, уже почти растворились в бесконечной дали светлевшего неба. Дирк, изнурённый, довольный, лежал на животе и сквозь сладкую полудрёму слушал счастливое мурлыканье Цветаны. Та тихо напевала что-то себе под нос, сухой рукой опершись о полок. Её здоровая ладонь медленно скользила по мокрой спине Дирка, от шеи к ягодицам и обратно.

Когда снаружи донёсся скрип открываемой двери, и в предбаннике что-то с глухим стуком упало на пол, Дирк недовольно застонал и приподнялся на локтях.

– Я скоро. Уже выхожу. – Бросил он, стараясь сдерживать раздражение.

Сев, они притянул к себе Цветану и поцеловал её в глубокую ложбинку на груди.

– Карлу неймётся. – Пояснил он, пожимая плечами.

Но не успел он встать, как дверь с грохотом распахнулась и сразу трое мужчин поочерёдно ввалились в парильню, а за их спинами на пороге остановилось ещё двое чужаков. Первым делом Дирку бросились в глаза кинжалы на поясах. Потом, быстро приходя в себя, он осмотрел лица, измазанные грязью, мокрые выше колен штаны и сапоги, в зелёных прядях речного ила. Значит, они пришли сюда по руслу Глубочицы. Дозоров там не было, ведь конное войско на таком пути непременно бы завязло, да и большой пеший отряд тоже. А вот пятёрка отчаянных убийц прошла там без труда.

Дирк сразу всё понял. Вот почему печенеги не спешили нападать. Они вообще не думали биться честно, а собирались тихо устранить только его, надеясь, что без предводителя малочисленный хирд откажется от битвы, а славяне вовсе просто разбегутся. Вспомнив переживания Карла, Дирк выругал себя последними словами за беспечность, из-за которой теперь оказался один против пяти врагов, да ещё голый и безоружный.

Пока он думал обо всём этом, Цветана, в первый миг потерявшая дар речи, наконец, пришла в себя. Испуганно ойкнув, она сначала спрятала груди в ладонях, потом, спохватившись, лодочкой сложила обе руки на паху. Лицо стало пунцовым, глаза наполнились слезами, взгляд заметался от стены к стене, пока не наткнулся на шайку с остатками пахучего настоя. Здоровой рукой схватившись за ручку, Цветана спряталась за ней, как за щитом, и, сухой ладонью закрыв лицо, присев, на полусогнутых ногах, подвывая от стыда, ринулась в предбанник. Чужаки со смехом расступились, а один из них звонко шлёпнул по голому заду, отчего остальные загоготали в голос.

Но едва раздавленная позором женщина оказалась за спинами мужчин и те забыли о ней, снова повернувшись к Дирку, Цветана преобразилась. От смятения и страха не осталось даже следа. Она распрямилась, широко расставила ноги и, перехватив шайку двумя руками, с размаху ударила ей ближайшего чужака в ухо. Тот рухнул, как подкошенный, даже не поняв, что произошло. Стоявший рядом с ним обернулся, но в тот же миг завыл и сложился пополам от чудовищной боли – ступня Цветаны с хрустом врезалась ему между ног. Пока он, выпучив глаза, валился на бок, в предбанник шагнул третий нападавший. Сначала он растерянно посмотрел на Цветану, не узнавая её, но быстро опомнился и потянулся к кинжалу. Однако Цветана с визгом бросилась на него, повисла на шее и плотно обхватила ногами, не давая выхватить клинок, а зубы её в тот же миг вонзились в шею. Печенег закричал, брызнула кровь, горячий красный поток залил шею, побежал по груди, пропитал одежду.

Пользуясь мгновенным замешательством двоих оставшихся убийц, которые на него не смотрели, Дирк схватил черпак с длинной ручкой. Тяжёлый удар пришёлся в нижнюю часть затылка. Тихий хруст шейного позвонка растворился в треске древесины, и пока поверженный враг, оседал, огрызок рукоятки с заострённой щепкой на конце, вонзился в шею второго душегуба. Тот выпучил глаза и захрипел, безуспешно пытаясь вдохнуть. Но Дирк провернул своё оружие в ране и злодей, вздрогнув всем телом, сначала рухнул на колени, а потом распластался на полу.

Склонившись над ним, Дирк рванул из ножен кинжал и выскочил в предбанник. Там один печенег так и лежал под шайкой со свёрнутой на бок шеей. Второй полусидел в углу, привалившись к стене, и, зажав кровоточащую рану, в предсмертных судорогах тряс головой и сучил ногами. Третий тихо скулил, скорчившись на полу, и, руками сжимая низ живота. А посреди предбанника, дрожа от ярости и рыча сквозь стиснутые зубы, стояла голая Цветана. Искажённое лицо перепачкано красным от подбородка до лба; остекленевшие глаза смотрели в одну точку; забрызганная кровью грудь вздымалась на вдохе и падала вниз, сотрясаясь; в зажатом кулаке здоровой руки большая прядь чужих волос.

Отбросив кинжал, Дирк склонился над последним живым убийцей, положил одну ладонь ему на затылок, вторую на лоб и коротким движением резко повернул голову. Раздался хруст и печенег затих навсегда.

Разогнувшись, Дирк осторожно тронул Цветану за плечо. Та, вздрогнув, сначала посмотрела на него, не узнавая, но потом в глазах, чёрных, как пережжённый уголь, мелькнуло что-то, напоминавшее жизнь.

– Да уж. – Только и смог выдавить Дирк, а потом добавил, сдержанно улыбнувшись. – Никогда не буду тебя злить.

– А ты как думал? – Произнесла Цветана не своим пугающе хриплым голосом. – Мужа я им, может, и отдала бы. Но отца своего ребёнка… Это уж дудки.

Дирк не сразу понял смысл её слов, но когда осознал, даже выронил из ослабевших рук кинжал. Цветана говорила что-то ещё, но он её не слышал из-за бешеного стука сердца. Зачем-то протерев ладони о бёдра, он осторожно привлёк жену к себе и, гладя по мокрым спутанным волосам, тихо прошептал:

– Ну, раз так, то я теперь им тоже ничего не отдам.

Глава шестая

Весенний рассвет созревал неторопливо. Сначала вроде обозначился тонкой розовой полоской над далёким тёмным окаёмом, но потом без следа растворился в хмурой пелене, что растеклась по небу от одного края земли до другого. И лишь когда петухи уже в третий раз огласили округу утренней песней, краешек оранжевого диска вспорол, наконец, серый наволок туч, и на степь пролился поток золотистого света.

Едва первый луч восходящего солнца коснулся дозорной башни, крепостные ворота с грохотом распахнулись и по плоской вершине горы, не разбирая дороги, беспорядочным гуртом помчались печенеги. Но лишь когда эта конная лавина удалилась от цитадели на сотню шагов, показалась вторая колонна – разношёрстный гарнизон шёл неспешной рысцой, будто тудун надеялся, что к тому времени, как они достигнут поля боя, тот уже подойдёт к концу.

Пугая ещё сонных птиц и взметая клубы пыли, они стремительно пронеслись по Боричеву взвозу, но у поворота на подол замедлили бег коней. Правда их предводитель – тот самый великан, в ладони которого двуручная тяжёлая секира смотрелась хрупкой детской игрушкой – осмотрев ряды рогаток и сваленный в гору хворост, лишь усмехнулся и закатил глаза. По его знаку всадники распустили арканы с крючьями на конце и стали растаскивать завал, не обращая внимания на редкие стрелы, что в большинстве своём не достигали цели и падали шагах в двадцати.

Вскоре путь оказался свободен, и конная лава с гиканьем снова устремилась вперёд. Потрясая саблями и низко наклоняя копья, всадники пролетели по пустой окраине села, ворвались на торговую площадь и, мгновенно запрудив её, по длинной трижды изогнутой улочке, зажатой меж тесно налепленных дворов, устремились к усадьбе вождя. Но когда они уже миновали последний изгиб и увидели закрытые ворота, в узком проходе вдруг выросла стена щитов, а за ней из проулков хлынули десятки славян с луками и пращами. Навстречу всадникам полетели камни и сулицы, а на тех редких счастливцев, кому с ними разминулся, обрушились удары варяжских топоров. Первые ряды смешались, лошади завертелись на месте, топча убитых и раненных, выпавших из седла, а как только середина колонны тоже остановилась, замявшись, со всех сторон, из тесных проулков, заваленных всяким хламом, из-за дощатых заборов дворов, из узких окошек жилых домов и с дерновых крыш полуземлянок тоже полетели стрелы. Кочевники тоже выхватили луки, но, кружась в безумной толчее, никак не могли найти цели – в них словно стреляли невидимые бестелесные духи.

Под вой раненных и ржание испуганных коней орда откатилась к торговой площади, не досчитавшись два десятка человек – они так и остались лежать на истоптанной дороге в лужах собственной крови. Великан, размахивая секирой и ругаясь на чём свет стоит, погнал своих людей в новую атаку, но она кончилась тем же, только потери в этот раз оказались больше. Поняв, наконец, что главная дорога для них закрыта, печенеги попытались обойти врага по боковым улочкам, но тесные проходы, где между заборов едва мог протиснуться даже один всадник, оказались завалены и перерыты, а с крыш домов на незваных гостей летели пустые бочки, лавки, чурбаки.

Потерпев неудачу и в третий раз, предводитель печенегов собрал своё потрёпанное войско на окраине подола. Десятники насчитали больше сотни уцелевших. Вместе с гарнизоном Киявы это всё ещё была большая грозная сила, но через пару безумных атак от неё могла остаться только жалкая горстка беспомощных людей. И потому, бешено зарычав, оскалив обломки жёлтых зубов и вращая красными глазами, великан коротко скомандовал:

– Сжечь!

Только тут Бусир, наконец, покинул своих людей и, подъехав к великану, осторожно попытался напомнить:

– Э-м-м. Там, в усадьбе столько пушнины…

– Плевать! – Рявкнул главный печенег. – Всё сжечь. Чтобы даже пенька не осталось.

Печенеги заметались вдоль околицы подола. Из ветхих сараюшек появились остатки сена и поленья наколотых дров, от разобранных на въезде баррикад принесли вязанки хвороста. Вскоре запылали крайние дворы, и дым густой пеленой заволок небо, чёрным туманом с запахом гари заклубился над Днепром.

Великан злорадно ухмыльнулся и повернулся к тудуну:

– Ну, а ты? Чего они стоят? Пусть тоже жгут. Ну!

Бусир посмотрел на Ихтара, но тот в ответ лишь покачал головой, а когда несколько хазар, повинуясь жестам тудуна тронули, было, коней, булыкчи сдавленно прохрипел сквозь зубы:

– Стоять.

Бусир бросил на великана короткий косой взгляд и нервно отёр пот со лба. С коротким криком он ткнул пятками в конские бока и направил его к своему отряду.

– Ихтар! – С нажимом выкрикнул он, но булыкчи с каменным лицом смотрел прямо перед собой, и только правая рука так сжимала переднюю луку седла, что дублёная кожа жалобно скрипела. – Как ты смеешь? Я же тебя…

Наконец, Ихтар повернул голову и смерил тудуна взглядом, в котором смешались презрение, боль и беспомощный гнев. Сплюнув, он развернул коня и медленно двинулся прочь. После недолгих колебаний за ним потянулось ещё несколько всадников, а потом и больше половины гарнизона. Но уже на выходе с Подола Ихтар вдруг остановился. Справа от него десяток пеших печенегов повалили дощатый забор, и всадник с факелом проехал на брошенный двор. Ихтар задохнулся от нахлынувших чувств – это была усадьба его славянского тестя, отца его жены и деда его сына. Чуть погодя над соломенной крышей сарая взвилось прожорливое пламя. Набирая силу, оно легко переметнулось на дом и прыгнуло на зимнюю клеть для скотины.

Ихтар потемнел лицом, задышал глубоко и часто, а в следующий миг в его руках уже сверкнула сабля, и бывший булыкчи наместника кагана с боевым кличем родного племени понёсся в гущу печенегов. Смял конём одного, наотмашь рубанул второго, снёс голову третьему и четвёртого проткнул насквозь острием клинка. Кочевники, не ожидавшие такого от смирных гарнизонных крыс, с воем бросились в рассыпную. За ними устремилось два десятка хазар, а Ихтар, проводив их пылающим взглядом, развернулся и устремился на великана. И прежде, чем тот успел понять, что происходит, сталь полоснула его по лицу, а второй удар разрубил от ключицы до пояса. В тот же миг руку Ихтара насквозь пронзила стрела, ещё одна больно ударила в грудь. И хотя она отскочила, не пробив доспех, всё же Ихтар покачнулся, схватился за гриву но, удержавшись в седле, лёг на шею коня и выронил саблю.

Вокруг меж тем начался погром, среди беспорядочной круговерти которого уже не понять было, кто с кем бьется, и кто кого побеждает. Выскочив из дыма, варяги в едином плотном строю двинулись от одного двора к другому, сминая разрозненные кучки пеших печенегов, на которых сзади по пять-шесть всадников налетали хазары. Конные печенеги в поисках спасения рассыпались по подолу, пытаясь окольным путём выбраться к спасительной дороге, но в узком лабиринте незнакомых улиц их настигали славянские стелы; с крыш домов их выбивали из сёдел цепами для молотьбы и цепляли крючьями на длинных древках. А вокруг трещало пламя, клубились мириады искр и дым, низко стелясь над землёй, укутывал горящий Подол в чёрный саван.