Читать онлайн Бей в сердце бесплатно

Глава 0

– Павел Юрьевич, а вы были на войне, да? – спросил своего научного руководителя лаборант Вадик, проходивший у него преддипломную практику. Они вдвоём разгружали пришедшую в институт машину, привезшую партию научного оборудования – уже после окончания рабочего дня. Все научные работники давно разошлись по домам, подсобные рабочие ушли и подавно, вот им двоим – профессору и практиканту, – оставшимся в целом институте одним, и пришлось заниматься разгрузкой опоздавшей машины.

– А? – профессор Шаманов не сразу понял, о чём его спрашивают. И с чего это студент вообще решил его о таких вещах спрашивать. Завтра ответственный эксперимент усовершенствованной установки, вспоминать прошлое не хотелось. Наверное, в институте ходили слухи, вот он и решил… Профессор, помимо своей воли, задумался. Он застыл, держа коробку с каким-то измерителем в руках. За секунду перед его глазами пронеслись события последних месяцев.

– Вы воевали? – повторил свой вопрос Вадик.

– Нет, – наконец ответил профессор и продолжил разгружать машину.

Глава 1

В лучах фонарей светились белые человеческие кости – их было много, так много, что они устилали каменистое дно пещеры сплошным ковром. Группа из двадцати пяти серых аквалангистов словно парила, плавно двигаясь в прозрачных водах, играющих искусственным светом и светом, идущим откуда-то сверху – из проломов-колодцев в сводах пещеры. Они плыли, выстроившись в клин: впереди и по бокам двигались пловцы, держащие в руках длинные автоматы, имеющие магазины чудной формы, стреляющие специальными боеприпасами с длинными, как штыри, пулями. Внутри вооружённого треугольника прятались пять мирных пловцов: они двигались с такой же скоростью, как и остальные, но движения у них выходили более резкие, неуклюжие, им, в отличие от бывалых пловцов, очень мешали рюкзаки, висевшие у них спереди, на груди.

Из бокового ответвления пещеры ударили белые столбы света от фонарей, оттуда вываливалась, накатывала орда чёрных аквалангистов с какими-то ящиками за спиной вместо баллонов. Их, наверное, было человек тридцать: преимущество за ними. Первыми начали стрелять они, используя эффект неожиданного нападения чёрные, не выдерживая строя, открыли шквальный, но неприцельный огонь. В воде выстрелы звучали иначе, чем на воздухе, – они хлопали, ухали и хлюпали на границе звука. Треугольник шеврона, не потеряв ни одного человека, совершил ловкий, отработанный сотни раз на тренировочной базе манёвр, и остриём повернулся в сторону атаки. Чёрные стреляли из своих подводных пукалок резво, но низкая убойная сила их автоматов не позволяла на такой дистанции поражать серых с гарантией, а вот их противник первым же залпом вывел семерых агрессоров из строя. Галочка боевых пловцов отплывала назад, держала расстояние и расстреливала чёрных с расстояния, оставаясь недосягаемой для них. Чёрные пошли клещами; заклубивишись грозовыми тучами, они разделились и пошли на фланги упрямой серой галочки; пожертвовав ещё несколькими бойцами, навалились на борта защитников. Забурлил рукопашный подводный бой: лопались редкие выстрелы, но пловцы предпочитали выяснять отношения на ножах. Автоматы стали бесполезны, а пистолеты были лишь у немногих, и только некоторые из них успели их достать, а вот ножи – безотказное оружие, которым мастерски владели бойцы двух противоборствующих сторон – замелькали.

Вода окрасилась в красное, рубиновое и алое, постепенно оплывая розовым туманом, распространяющимся от булькающего смертью и немыми криками клубка взбесившейся разумной плоти. В битве не принимали участие лишь пятеро серых аквалангистов, которых защищали и прятали бойцы шеврона.

Порядок бьёт число. Серые, выдержав первый натиск чёрного спрута, заплатив за стойкость трупами товарищей, пройдя толпу клинком рубки, начали одолевать. Оставшихся чёрных аквалангистов, бросившихся в заплыв наперегонки со смертью, пристрелили – неудачники и слабаки окончили дни трусами. В царство воинов не берут тех, у кого прострелены спины.

В скоротечном, кусачем бою боевые пловцы шеврона потеряли четверо человек убитыми и пятерых раненными. И раненных, и своих мёртвых забрали с собой. Поплыли вперёд – всегда вперёд. Пещера сузилась до тёмного туннеля, сверху свет больше не падал, потолок приблизился, навис, давя почти осязаемой клаустрофобией. Пять минут и отряд серых уткнулся в необыкновенно гладкую, словно отполированную, стену. С правой стороны, в сочленении туннеля и стены чернела щель – туда-то и отправились. Строй клина пришлось вытянуть в две параллельные нити и так, шеренгой, вплыть в мрак. Фонари, казалось, не могли справиться с текучей, холодной тьмой, подъедающей свет, заполняющей сознание, заползающей ледяным онемением под синтетику защитного костюма и дальше всасывающейся порами кожи как дым, поближе к мясу, костям, хрящам, жилам и сердцу.

Щель извивалась зигзагом, коротким с острыми, изломанными под крутыми углами поворотами, и вывела в надутую шишку аппендикса кишки прохода. Здесь вода уступала место пустоте и обнажала козырёк выступа, за которым, на расстояние десяти метров, в скале пряталось овальное углубление. Пловцы по очереди выбрались на каменный приступок, вытащили мертвецов, помогли раненным и тем пяти неуклюжим, которых они оберегали ценой собственной жизни.

Маски, баллоны и ласты сняты, рюкзаки – тоже, в сумраке белеют лица славян, неизвестно зачем забравшиеся в эту опасную южноамериканскую глушь. Широкоплечий мужчина, ниже среднего роста, коротко стриженный, волосы запорошены заслуженной за сорок лет сединой, с худым лицом и внимательными серыми глазами, протолкавшись через ряды бойцов, подошёл к пятёрке подзащитных, продолжающих неловко разоблачаться, избавляться от атрибутов подводного плаванья. Звали мужчину, ведущего себя по-хозяйски, уверенно и как-то даже нагловато, Ян Глинко – командир ЧВК «Штраус». Ян – ветеран девяти полномасштабных военных компаний – побывал, наверное, во всех главных горячих точках планеты, наёмник от бога, беспощадный, злой, умный, он умел беспрекословно исполнять приказы своего непосредственного руководителя, главы ЧВК, олигарха Владимира Ярыгина. От подчинённых Глинко требовал того же – слепой веры и чёткого выполнения приказов. Будучи начальником личной охраны олигарха, он эту должность совмещал с должностью командира спецгруппы, выполняющий самые сложные задания Ярыгина: выполнял любые поручения, пускай они даже и не касались войны, выполнял и держал язык за зубами. Его отряд отправили в Южную Америку – он не возражал, хотя цели похода ему были непонятны, чужды, да ещё пришлось через джунгли тащить с собой гражданских – по виду совершенных студней в штанах, – защищать их, нянчится, как с детишками, следить, чтобы они не поранились, не потерялись. Роль няньки не пришлась Яну по душе, но не его это дело – давать оценку распоряжениям руководства. Он, как делал это всегда, взял под козырёк и пошёл выполнять приказ – святой закон службы – службы не за совесть, а за деньги, хорошие деньги.

Глинко подошёл к пятерым учёным, осмотрел их на предмет ранений – так, на всякий случай, и обратился к формальному главе экспедиции – Шаманову Павлу Юрьевичу:

– У вас всё в порядке? – обратился, а сам подумал, что у них-то всё отлично – прогулялись по местному лесу (прорубали дорогу и впахивали за учёных его люди), подзанялись дайвингом, посмотрели кино про подводную войнушку – и вот они уже на месте, а у него в отряде потери – четыре элитных бойца. Раненные ещё, но там всё больше ножевые, ничего критичного, выживут. Но не в этом соль. Кто на них напал и зачем? Напавшие были злые волки, а не зелёные сосунки. Откуда они здесь взялись? Или они пришли сюда за тем же, что и они, или целенаправленно поджидали их в засаде.

– Да. Спасибо.

– Угу. Тогда действуйте, профессор.

– Куда?

– Что – куда?

– Извините, я имею в виду… э-э… где, то есть, вы нашли?

«Удивительная мямля, и почему он очки не носит, ему бы с его рыбьей физиономией пошло», – подумал Глинко.

– Да. Собирайте вашу научную банду и пошли. – Предупреждая неизбежные вопросы – «куда», «что», «зачем», – командир добавил: – Там, – он показал рукой – где ниша и плита. Я осмотрел – рисунки, знаки. Это по вашей части. Мы вас сюда довели, теперь дело за вами. Ни у меня, ни у моих ребят нет никакого желания торчать в этой мышеловке больше положенного.

– Хорошо, конечно, конечно. Мы сейчас.

– Гидрокостюм не снимайте – только баллоны и ласты.

– Понял.

Глинко отошёл, а профессор руками, как крыльями наседка, стал подгонять своих сотрудников. Физику Шаманову недавно исполнилось пятьдесят два года, для своих лет он выглядел нормально – поджарый, без обмоток лишнего сала на боках и животе, высокий, длиннорукий. Профессор гордился своими длинными волнистыми волосами до плеч, не потерявшими своего блеска и антрацитового цвета, которые он предпочитал держать распущенными, исключая те случаи, как сейчас, когда они могли ему помешать, тогда он их собирал в пучок. Глинко был не совсем прав относительно него: Шаманова нельзя было назвать мямлей, в научных кругах его считали чуть ли не за тирана, жёсткого, принципиального новатора, не умеющего идти на компромиссы с начальством, но трепетно относящегося к своим ученикам – трепетно и строго. Но сегодня Шаманов чувствовал себя не в своей тарелке: в армии он служил – ещё в советской, – но участвовать в настоящих боевых действиях не приходилось. Так близко насильственную смерть он не видел, и во время боя, там, под водой, он так переживал и так испугался, что и сам мог отправиться на то свет, сердце вполне могло не выдержать таких нервных перегрузок.

Да, что-то рыбье было во всегда затуманенном взгляде учёного физика, чему способствовало как лицо вытянутое, так и вертикальные овалы глаз, а ещё пухлые губы и незаметная пуговка носа – ну вылитый карась. Этот карась занимался пограничной тематикой элементарных частиц, пытаясь связать их взаимодействие в стройную теорию образования потока времени. Теоретически он доказал обратимость потока и работал на созданием установки способный отправлять кирпичики самых маленьких частиц, известных науки, выбитых им протоновой пушкой – пушкой собственного изобретения – из фундамента нашей реальности, в прошлое время – назад, и в будущее время – вперёд.

Под его начало, в группу, собрали нескольких специалистов – настоящих специалистов своего дела. Первый – инженер, доктор технических наук, Игорь Стольников – умница, изобретатель, механик, великолепно разбирающийся в любых машинах. Игорь уже к тридцати защитил докторскую, а к тридцати пяти стал заметной фигурой в среде интеллектуальной собственности, записав себе на счёт двенадцать знаковых патентов на изобретения, среди которых был усовершенствованный 3-D принтер, работающий со стволовыми клетками; солнечная батарея, запасающая в три раза больше энергии, чем самые лучшие на тот момент; индивидуальную динамическую броню пехотинца, с которой теперь солдату перестали быть страшны попадания пуль крупного калибра. Игорь следил за собой, носил аккуратно подстриженную бороду и а-ля французские усики, закрученные в колечко.

Второй член группы – Сергей Тимофеев, специалист по биоорганическим системам, созданию искусственного интеллекта (ИИ) на основе химерных живых клеток. В этой области он считался лучшим из молодых учёных и, до того как ему предложили (настойчиво попросили) присоединиться к группе Шаманова, работал в закрытом НИИ на оборону страны. Сергею не было и двадцати пяти, а он уже получал грант индивидуального оклада от президента, как работник, от которого, возможно, зависит будущее страны пшеничных полей и голубых рек.

Третий кубик научного здания группы Шаманова – Виктория Симонова, медик, психотерапевт, социолог, кандидат медицинских наук, работающая на стыке научных дисциплин. Виктория создала теорию формирования личности в результате влияния социума, в котором человек вынужден существовать, и общества в целом, как решающего фактора, определяющего характер, устремления, крайние поступки, идеологию развития. А также она предложила эффективные меры контроля и влияния на отдельные социальные группы населения с целью увеличения эффективности их деятельности, где конечным продуктом является прибавочное благо, оцениваемое в единицах полученной энергии, обеспечения стабильности процесса жизнедеятельности и развития. Только косность аттестационной комиссии не позволила Симоновой сразу получить доктора. Коллеги посмотрели косо на выскочку, а вот компетентные органы взяли на вооружение методы, разработанные Викторией, и дали ей возможность их совершенствовать, выделив ей бюджет и назначив главой спецлаборатории (а по сути, исследовательской базы) – новой единицы в когорте наук, где Симонова экспериментировала, объединяя методы психиатрии с социологическими теориями влияния. Получалось у ней на загляденье (особенно радовались её успехам кураторы из органов).

Четвёртый боец на интеллектуальном фронте, пасынок группы – Яков Вязов. Молодой компьютерный гений, который трудился в одном заведении вместе с одногодкой Тимофеевым, и считал его своим лучшим другом. Он мог взломать любую программу и написать любой протокол. Он сам создавал архитектуру новых электронных систем, обеспечивая её кровью собственноручно нащёлканных на клавиатуре программных продуктов. Универсал, весёлый раздолбай, наивный, принципиальный и верящий в достижение любых целей. А ещё он любил играть в сетевые игры: особенно он хорошо чувствовал себя в зарубах на стрелялках. Геймер с восемнадцатилетним стажем. С семи лет он уничтожал монстров и аватаров своих конкурентов. Но папа с мамой наградили его не только высоким уровнем интеллекта, а ещё и подарили отменное здоровье вкупе с красивым телом, которое Яков не забывал развивать: ходил на плаванье, бегал, в меру тренировался с железом.

Шаманов потянулся, взял себя в руки и, немного нервничая, сказал:

– Ну что, ребята, пошли? – Сам задал вопрос, сам на него и ответил: – Пошли.

Учёные двинулись к углублению в скале, бойцы «Штрауса» перед ними расступались, поглядывали, кто как: кто – с интересом, кто – с неприкрытым снисхождением, кто – с иронией. В нише они увидели прямоугольник гладкой, как и та стена перед поворотом к кишке, плиты, преграждающей проход, стерегущей дверной проём. Тонкая, как волосок, щель обегала плиту по прямоугольнику периметра. На самой плите были нанесены искусно выполненные рисунки, которые, надо думать, судя по яркости красок, нисколько не выцвели за прошедшие столетия (а может, тысячелетия?). На картинах носатые, краснокожие люди, жгучие брюнеты, одетые в необычные рифлёные комбинезоны, преклоняли колени перед костром, в огне которого сгорали три большеголовых, голых человека с разными гротескными выражениями на синих лицах, и без ярких половых отличий. В небе парили конусы и огурцы воздушных кораблей, а высоко в облаках на землю струило свет огромное око, лишённое век, косо смотрящее в левый угол картины, в зрачке у которого отражались какие-то значки. По краям картины стояли вроде как часовые, закованные в латы прозрачных доспехов и шлемов. Каждый часовой смотрел в свою сторону – влево, направо, вверх, вниз. Спины у краснокожих людей выпукло выделялись, тоже было и с поленьями костра, и с обводами кораблей, и по каменному полотну тоже были разбросаны блямбы барельефов значков, некоторые из которых были похожи на иероглифы, а другие – на геометрические фигуры, символы: что-то, похожее на штурвал; что-то, похожее на сосок женской груди; какой-то немыслимый декайдр, выстроенный из перекрещивающихся игл; спирали, лежащие на боку, и перекрещивающиеся спирали, стоящие рожками, торчащие из плиты; и лица разных цветов и гримас – с открытыми глазами, с закрытыми, с одним открытым глазом, с пустыми глазницами, смеющиеся и ревущие, корчащиеся, как от боли, и опять смеющиеся. Лица шли по несколько в ряд либо в столбик, образуя как бы строчки. Особенно их много скопилось сверху картины и внизу – там они шли в ряд, а в окне самого изображения выстраивались в столбик. Фигуры группировались по три или четыре.

– Это код, да? – выдвинул предположение Стольников, приблизив своё лицо к плите.

– Очень возможно, очень. – Шаманов потёр указательным пальцем переносицу, что у него значило наивысшую степень нервного напряжения. Профессор думал. – Но… не только.

Пока старики размышляли, примеривались, молодёжь пошла в атаку. Геймер Яков прислонился плечом к плите и надавил: ничего, конечно, не вышло, плита с места не сдвинулась.

– Может, её взорвать? – послышался из-за спины учёных голос Глинко.

Обернувшись, Шаманов, нахмурившись, ответил:

– Не говоря уже о том, что это произведение древнего искусства неизвестного науки народа, да, навряд ли вам удастся взорвать плиту. Скала… и толщина.

– Да, вы правы. – Согласился с Шамановым Глинко, а про себя подумал: «Старая перечница». – Ну и что вы предлагаете предпринять?

– Не торопите нас, не торопите. Не мешайте нам, мы же вам не мешали.

– Хорошо, хорошо, – недовольно пробурчал командир наёмников и отошёл к своим людям.

– Что скажите, коллеги? – дождавшись ухода Глинко, поинтересовался у учёных Шаманов.

– Я не знаю, – честно признался Яков.

– Хе. Ну ты же любитель погамать, кстати, – удивился ехидный Тимофеев, решивший подколоть своего друга. – Квесты – это твоё всё, а?

– Я шутер-игрок. Warzone, Overwath. Квесты – это всего лишь приложение, не совсем моё… И ты это знаешь, кстати.

– Да ла…

– На этой картине зашифровано послание. Комбинация, – уверенно заявил Стольников, перебив Сергея Тимофеева.

– Пожалуй. Виктория, твоё мнение?

– Моё мнение: композиция таких образов указывает на религиозный культ тоталитарного толка.

– Ну, я не об этом. Хотя… не без этого. Плита – это вводная панель; выпуклые фигуры на ней, думаю, – это что-то вроде кнопок. – Задумчиво проговорил Шаманов.

– Надо пробовать, – предложил Яков.

– Чего пробовать-то? – спросил Сергей так, будто Вязов предложил редкостную тупость. – Просто рандомно херачить предлагаешь?

– Иди ты, – вяло отмахнулся от критика Яков.

– А Яков прав. Надо пробовать, – согласился с Вязовым профессор. – Но для начала попытаемся понять логику кода.

Следующие три часа ушли на расшифровку картины, на поиск тайного смысла. Параллельно пробовали нажимать на фигуры в разных комбинациях – всё безуспешно. Наконец профессор, больше не слушая чужих предложений, абстрагировавшись от всего внешнего, заблокировав потоки злобного нетерпения, идущего, хлещущего от отряда наёмников, обжигающего лопатки, ещё раз осмотрел панно неизвестного художника затейника, особое внимание уделив оку, парящему над всей картиной, и вынес свой вердикт:

– Коллеги, посмотрите, в зрачке этого глаза отражаются фигуры значков в виде лиц, идущие в определённой последовательности. Так?

Четверо учёных подошли ближе и с интересом стали рассматривать глаз, а профессор, между тем, продолжал:

– Проследив направление взгляда мы видим эти самые лица, столбик. Вот здесь. – Профессор показал где. – Только в зрачке мы видим его зеркальное отображение, что, как мне кажется, указывает на последовательность комбинации, да, комбинации. Так, дальше. – Шаманов увлёкся, он уже ничего не слышал и не видел, кроме панно квеста – панно загадки. – Около верхнего лица-знака, слева, нарисован треугольник, похожий на стрелочку. Проводим от него линию и… находим ещё один треугольник и ещё, пока соединяющая треугольники прямая линия не приводит нас в пламя, к большому центральному синему лицу, которое улыбается и подмигивает, совсем как то, от которого мы начали линию, и цвет у них один – синий.

– Всё ясно. Павел Юрьевич, моё вам уважение. – Изобретатель Стольников искренне восхищался умом профессора – вот что значит академическое образование. Мозг работает на высоких оборотах вычислительной машины по решению любых ребусов, прокручивая сотни комбинация в единицу времени. Молодец профессор!

Сообразив, в чём дело, Яков попросил:

– Разрешите мне, Павел Юрьевич?

– Что, ввести комбинацию?

– Да, нажать.

– А может, я тоже хочу, – заявил Сергей.

Профессор, как и не заметив ремарки Тимофеева, понимая, что это он сказал наперекор, несерьёзно, как и многое, что вообще делал, Шаманов, кивнув головой, обратился ко всем остальным:

– Ну как, коллеги, разрешим молодому дарованию проявить себя?

Никто возражать не стал, и даже Тимофеев промолчал, поняв, что сейчас выступать будет как-то не серьёзно. Против мнения большинства он не бунтовал никогда.

Яков нажал на три разноцветных личика-кнопки (то, что они именно кнопки, а не верньер или рычажок, учёные уже определили путём проб и ошибок) – красную, жёлтую и последнюю – синюю, после чего, следуя указаниям профессора и треугольникам стрелок, надавил на центральное синее лицо – как ему показалось, безумное лицо, принадлежащее демону. Он ещё не успел отнять пальцев, как в стене что-то страшно хрустнуло, дверь тряхнуло и в прямом смысле унесло: вот она была, а вот её нет – унесло порывом горячего урагана, туда, в тёмную неизвестность провала. Впрочем, не такая уж и тёмная оказалась эта неизвестность. Тьма подмигнула белёсым могильным свечением, которое вначале тихо засветившись, потом померкло, чтобы в следующую секунду разгореться в полную силу полинявшим оранжевым. Добро пожаловать! Учёные топтались на пороге, никто из них не решался сделать первый шаг. Тогда вперёд пошли наёмники (варанги) – трое бойцов, взяв на изготовку автоматы, по приказу командира выступили к проходу, но их всех опередил неугомонный Вязов, посчитавший для себя зазорным уступать право первой ночи кирзовым мужланам. Яков вошёл в свет и пропал. Несколько долгих, резиновых секунд его коллеги и бойцы ЧВК «Штраус» томились в тисках напряжения, а потом прозвучал голос:

– Норм. Заходите, здесь ещё одна пещера.

Отряд вошёл внутрь, оказавшись не совсем в пещере, а скорее в сфере помещения искусственного происхождения, вырезанной прямо в скале неизвестным образом. Стены блестели, как будто их облили жидким стеклом, оранжевый свет отражался в них и заливал сферу прозрачным сиропом, но его источник оставался невидимкой: невидимый глазу светильник заглядывал в зеркала стен и там проявлялся, расходясь светящимся туманом по помещению. А вот пол не отражал света вовсе, он чернел как дыра космического пространства, лишённого звёзд. Ступив на него, у многих закружилась голова: им показалось, что они падают, летят в кромешную тьму и нет спасения, и нет смерти, а их поглощает всеобъемлющее одиночество. Наваждение продлилось недолго: стоило сделать пару шагов по космическому окну и ощущение падения пропало.

В центре сферы стоял остроконечный конус, на котором, скрестив руки на груди (острые локти вперёд, ладони обнимают грудные мышцы) и поджав правую ногу, приставив её ступню сбоку от левого колена, стояла фигура человека. Краснокожий мужчина, худой, с впавшими щеками, с выбритыми выше лба волосами, одетый в облегающее голубое трико, застыл в абсолютном покое, как балетный танцор, найдя точку совершенного баланса, стоя на мыске. Глаза прикрыты, веки полуспущены, на висках тускло светятся какие-то два диска размером с хоккейную шайбу. Живой? Сомнительно. Скульптура? Возможно, но очень уж реалистичная для куклы. Вокруг конуса, на полу, были нанесены насечки: четыре больших остроконечных, соответствующих сторонам света, и двенадцать поменьше, короче и менее глубокие, как на циферблате. Единственная тень во всём помещении притаилась под коленом краснокожего, стрелой своего клина указывая на деление, соседнее с насечкой, указывающей на север, упираясь в красную точку с чёрной короной.

За фигурой краснокожего, в стене сферы, зияло овальное отверстие с неровными краями. Как определили специалисты наёмников, в стене раньше пряталась ещё одна дверь – её вскрыли (кто?), судя по всему, лазерным резаком, вскрыли неумело, впопыхах. Значит, в пещере было два входа: один ввёл в неё снизу, второй – сверху. Наскоро обследовав второй вход, обнаружили выбитые в скале ступени, уходящие наверх, в серый полумрак, и да – каменное полотно на дверной плите соответствовало рисунку-загадке, которую они видели на двери, в которую вошли. Полностью ли соответствовали картины определить было нельзя, так как отсутствовала центральная часть двери. Кто-то, не сумев решить квест, недолго заморачиваясь, просто уничтожил произведение искусства, вырезав из двери кусок, причём резали и по овалу, и крест-накрест, так что он развалился при падении на несколько частей. Но почему-то эти неизвестные вандалы не тронули статую? Что им помешало?

Больше ничего в рукотворной помещении сферы члены экспедиции не обнаружили. Да, ещё у краснокожего на затылке нашли круглую нашлёпку белого металла, закрывающую его полностью, именно от неё тянулись толстые, того же цвета и, видимо, материала, усы к шайбам на висках. От затылочной нашлёпки отходила три отростка: два – на виски, а третий более толстый и плоский, как рыбий хвост, с короткими отростками позвонков что ли, тянулся вдоль позвоночника до самого копчика.

Глава 2

Олигарх Ярыгин исполнял заказ некого государственного чиновника – настолько высокого ранга, что невольно закрадывались крамольные мысли. Нет, заказчика поисковой экспедиции, олигарх лично не знал – к нему обратились через череду посредников, – но догадаться нетрудно, что, когда платят такие деньги и предоставляют в распоряжение такие технические средства (к отряду на время экспедиции приписали настоящую атомную подводную лодку, которая их тайно и доставила до побережья Южной Америки), и обеспечивается такая степень секретности, всё это вместе говорит о заинтересованности в успехе лиц, распоряжающихся судьбой государства. Он просто не мог отказать, тем более что речь шла о технологиях, оружии невиданной мощи.

До того, как выйти на него с просьбой, от которой нельзя отказаться, олигарха год прикармливали секретной коммерческой информацией, используя которую он смог увеличить своё состояние в три раза. Неплохо, да? И это несмотря на либеральный душок, идущий от его высказываний. Он выступал за главенство крупного капитала в стране, но был против морального разложения нации и пагубной, лживой политкорректности; за русский капитал и против засилья западных компаний и их технологий. Но главное олигарх считал государственный контроль бизнеса лишним – вообще. Не должно государство лезть к предпринимателям – полная свобода действий. Для одних – воровство, а для других – честное предпринимательство. Побеждает сильнейший, есть господа, а есть остальные – подчинённые, питательная среда, с которой нужно стричь купоны. Ярыгин считал, что Россия сама способна себя обеспечивать всем, в том числе – и самыми высокотехнологичными продуктами. Поэтому, с прицелом на будущее, он и создал, при государственной поддержке, ЧВК «Штраус». Маленькая частная армия во времена возможной смуты не помешает.

Каких учёных взять в отряд, и на каких условиях, Ярыгину тоже подсказали. Он не возражал: с оружием, действующем на новых физических принципах, должны разбираться специалисты, а не вояки. Правильно, им потом эти технологии копировать, создавать на их основе действующие образцы. Он понимал, что его используют кукловоды, но сам вёл свою игру и готовился к рывку.

Примерно в то же время, когда Ярыгина обрабатывали посредники, готовили его исполнению миссии, в Мексике, в штаб-квартиру, расположенной в штате Мичоакан, заявился удивительный тип в лёгком широком белом плаще, белых джинсах, белой рубашке, с причёской как у Иисуса, но без бородки, высокий, мускулистый, как бодибилдер, с лицом суровым и грозным, светлым, умным. Высокий лоб, глаза синие, огненные, взгляд прямой, неломкий, а поступь мягкая, кошачья; несмотря на свои габариты, двигался он плавно и мог незаметно подкрасться к самому чуткому и внимательному часовому. И вот ещё необычная деталь: на его поясе, скрытые под плащом, висели ножны с самым настоящим что ни на есть мечом, а с другой стороны пояса бренчали большие ключи.

Высокий мужчина, одетый во всё белое, подошёл к воротам особняка и нажал на кнопку домофона. Ещё до того, как он нажал на вызов, на него обратили внимание, и камера слежения взяла его в фокус.

– Что вы хотели, сеньор?

– Мне нужно поговорить с доном Хосе Мальдонадо Бустос.

– Что вам нужно от дона Хосе?

– Об этом я могу сказать только ему. Жизнь идёт о его жизни.

– Как вас представить?

– Пётр.

Через пять минут кованные железные ворота открылись и Петра встретила дюжина вооружённых до зубов охранников. Они обыскали Петра и, понятное дело, захотели отобрать у него меч.

– Нет, меч останется при мене. Это оружие Господа.

– Гуэро, снимай свою побрякушку, не советую тебе с нами спорить, – потребовал руководитель телохранителей дона Хосе, плотный, но с брюшком, красномордый мексиканец Рикардо.

– Свяжитесь с доном, так будет лучше для всех. Неужели вас можно испугать мечом? Вас тут двенадцать человек, и в доме еще два десятка, все хорошо вооружены. Чем я для вас опасен?

– Хорошо, – согласился Рикардо и, отойдя на десять шагов от Ворот, с кем-то связался по рации.

В окружении мексиканцев Петр пошёл к особняку, впереди шагал Рикардо – не оборачивался, размеренно, но и не торопясь. Большой трёхэтажный белый огромный дом, утопающий в цветах, надвигался, сверкая многочисленными окнами. Дом выглядел благородным и каким-то светлым, не таящим угрозы, выстроенным специально для молодожёнов благородных кровей, так и не скажешь, что внутри живёт глава наркокартеля, человек с чёрным сердцем, главный тамплиер Мексики.

Взойдя по широкой лестнице, Пётр вместе со всей свитой подошёл к дверям. Рикардо открыл высокие двухстворчатые двери, пропуская Петра вперёд. Не раздумывая, Пётр сделал шаг… и сейчас же с двух сторон его схватили за руки прятавшиеся в доме охранники, а на спину ему запрыгнул, злобно урча, Рикардо. Холл особняка ожил: изо всех углов к Петру бежали вооружённые мексиканцы. Хитрый начальник службы безопасности устроил засаду.

Пётр повёл плечами – каким-то одним, вроде бы и не резким, а размашистым движением, – и державшие его за руки охранники отправились в свободный полёт, а подлый Рикардо, сделав кувырок, хлопнулся ему под ноги. Кто-то выстрелил – Пётр прыгнул. Сзади, в двери выдавливалась толпа, а спереди набегали группы охранников. Пётр, сделав ещё один прыжок, но теперь уже назад, врезался в гущу нападавших: работая хуками он закружил в толпе, как медведь в окружении своры собак. Вот под руку ему подвернулся долговязый мексиканец с раскосыми глазами индейца – пудовый кулак угодил ему точно в подбородок, сломал челюсть, как хрустальную вазу, сбил с ног локомотивом; вот ещё двое лезут с озверевшими рожами на рожон и получают по зубам – локти Петра режут дублёную на солнце кожу мексиканцев, а апперкоты взбалтывают ливер. Пётр крутиться юлой, действует выверено, подныривает под удары и сам бьёт в ответ, каждой атакой выписывая путёвку противнику в больничку. Охранники с поломанными рёбрами, руками, с пробитыми головами разлетаются стороны – похоже на то, что их подхватывает ураган и уносит. Некоторые удары Петра подбрасывают телохранителей дона на два метра вверх.

Опять раздаются одиночные выстрелы, потом очередь – это один из охранников, не поддавшийся общему настроению свалки ближнего боя, засевший за колонной выцеливает врага – раз! – мелькнул в просвете между взлетающими телами просвет, и он туда послал рой свинцовых пчёл, некоторые покусали его товарищей, но и на долю пришельца досталось. Пётр наклоняется вперёд, берёт за ноги тело потерявшего сознания Рикардо, и, как большую плюшевую игрушку, запускает его в стрелка. Столкновение: слышен стук – это Рикардо ударил снайпера своим лбом в лицо. Путь наверх свободен. Пётр взлетает по лестнице на второй этаж, вслед ему раздаются хлопки выстрелов, несутся стоны и ругань, он идёт так, как будто знает, где надо искать. В прорехи на одежде видны раны от пуль – всего их четыре. Дыры в теле Петра скудно подтекают кровью, пачкая его белые одежды, но пока он носится по коридорам особняка, уходя от очередей, не вступая в бой, раны стягиваются, изнутри вместо крови начинает выползать розовый сироп, склеивающий их края, затягивающий повреждения. В кабинет дона Хосе Пётр врывается залатанным, готовым к действиям.

Сходу срубив двумя точными ударами в голову двух телохранителей , не успевших нажать на спусковые крючки своих Узи, третьего охранника – двухметрового гиганта, – он успокаивает ударом кулака молота в лоб, оглушая его как быка на бойне. Пётр остаётся один на один с доном: слышно приближающийся топот людей главы картеля, но время ещё есть, немного.

Дон Хосе выглядит породистым экспонатом. В отличие от большинства людей из его своры, он белокож, подтянут, с правильными, классическими чертами лица аристократа: открытый лоб, римский нос, подбородок квадратный, но не крупный, щёки впалые, глаза светлые, неопределённого цвета. Лет дону на вид можно дать не больше тридцати пяти. Хосе Мальдонадо стоит около большого панорамного стола, перед ними, препятствуя знакомству с наёмным убийцей (как думает дон) стоит массивный стол красного дерева, кресло с высокой спинкой, обитое кожей и обшитое золотыми нитями, сбитое впопыхах, валяется в стороне.

– Я не собираюсь вас убивать, – говорит Пётр.

– Тогда что тебе нужно, амиго?

– Поговорить, – отвечает на вопрос дона Пётр и вынимает из ножен свой меч.

Дон инстинктивно дёргается в направлении окна, но видя, что незваный гость не собирается пускать меч в ход (пока не собирается, по крайней мере), замирает на месте. Пётр поворачивает меч перед глазами дона так, словно ему важно, чтобы тот рассмотрел его со всех сторон, и резко вскидывает его к потолку, будто хочет пробить каменные своды и достать до неба. Клинок меча вспыхивает туманным красным пламенем. Лик пришельца озаряет неземной свет, он становится похож на посланца потусторонних сил.

– Смотри, дон! Я пришёл! – восклицает Пётр каким-то лязгающим железным голосищем.

Не успел оправиться от увиденного Мальдонадо, как Пётр оказался от него всего в метре, сбоку, и, направив острие горящего меча ему на горло, потребовал:

– Останови своих людей. Нам с тобой нужно поговорить.

Пётр успел вовремя: стоило ему закончить, как в кабинет дона полезли охранники, ещё бы секунду и они бы открыли шквальный огонь – вполне могли и своего хозяина изрешетить, с них станется, поэтому дон, хотя и не до конца поверивший грозному амиго с огненным мечом в руке, отдал приказ:

– Стоять! Не стрелять! Уйдите отсюда!.. И двери за собой закройте.

Глава 3

Мануэль Морено, правая рука дона Хосе, лейтенант, сидел на веранде лучшего ресторана в столице штата Мичоакан Морелии. Напротив него гордо восседал, с прямой спиной, с огнём в глазах, Пётр. Он смотрел на Мануэля и ему становилось страшно. Три месяца назад Пётр явился на асьенду их дона и устроил побоище, в результате которого встал за спиной Мальдонадо и стал не столько советовать, сколько управлять действиями тамплиеров – могущественного картеля, считающего себя приемником средневекового ордена крестоносцев, – хотя всё происходило неявно, с благословения дона, но слишком много он забрал власти в свои руки. Мануэль никаких, упаси бог, претензий к Петру не имел, ведь он давал картелю такую нужную информацию. Первое, что сделал Пётр, – он спас дона. Дон Хосе собирался на встречу глав картелей, но Пётр его предупредил, что американцы готовят операцию по захвату лидеров мексиканских наркоторговцев. Дон не поехал, и правильно сделал: все, кто явился на встречу, были арестованы и переправлены в штаты. За одно это Мальдонадо по гроб жизни был благодарен Петру. Затем Пётр указал на человека в ближайшем окружении дона – предателя Ортиза, который работал на правительство. Ну и несколько раз Пётр предупреждал о покушения на руководителей картеля боевиками головорубами из картеля конкурентов «Лос Сетас». Но не талант к предвиденью внушал страх Морено и всем, кто сталкивался с Петром, нечто другое его беспокоило – нечто мистического толка.

– Это ценная информация, Пётр, – проговорил Мануэль. – Ты как всегда на высоте. Значит, нам необходимо изменить пути доставки товара в США?

– Да, и сделать это надо быстро, иначе потеряете не только несколько крупных партий товара, но и всю сеть распространителей в Техасе, да и вообще в большинстве южных штатов.

Такие встречи Морено с Петром стали регулярными, каждую неделю они обедали в этом ресторане и обменивались информацией. Наркоторговцы получали то, что хотели, а вот Петра интересовали подчас довольно странные вещи, в основном связанные с религией. Мануэль подозревал, что Пётр аккуратно подбирался к ранее подконтрольному картелю монастырю преподобного Мотта – по сути, секты, но действующей до прошлого года в истинно католическом духе. Сам Мотт и тринадцать его первосвященников, игуменов, были выходцами из США, белыми гринго, а вот их паства на 80% состояла из местных. С помощью этой секты картель, строго придерживаясь манифеста своего кодекса, провозглашающего защиту слабых и неимущих, контролировал состояние умов населения штата. С официальной церковью отношения складывались не так гладко, вот и пришлось взять под своё крылышко отпетых сектантов. И потом, охранный отряд монастыря поставлял в картель, в отряд Ла Ресистенция (боевой орган организации), духовно крепких боевиков, которых, как правило, использовали как убеждённых, беспощадных киллеров, действующих без осечек. Но год назад случилось непредвиденное, и монастырю пришёл конец. Мануэль как сейчас помнил свой последний разговор с преподобным Моттом, происходивший у него в резиденции, в горах.

– Ты говоришь, что Иисус оставил вас? – спрашивал Мануэль.

– Он всех нас оставил. Требуется жертва от праведников, чтобы перед всеми истинно верующими открылись райские врата. Грех сидеть сложа руки, мы приблизим его приход.

– Подожди… не пойму, к чему ты ведёшь…

– Это не важно, Мануэль. Приезжай к нам через неделю на праздник и сам всё поймёшь.

– На какой ещё праздник? – удивился Мануэль, ведь никаких значимых церковных праздников не предвиделось.

– На праздник нашего монастыря.

– Не слышал о таком.

– Услышишь. Итак, запомни – среда. Мы тебя будем ждать.

На этом разговор преподобный мягко, но настойчиво свернул, и Мануэль был вынужден вернуться к дону с пустыми руками, а ведь он должен был забрать из монастыря четверых будущих киллеров для отряда Ла Ресистенция. Ну ничего страшного, заберёт в среду. Но в среду ничего у него не вышло, потому что в воскресенье Мотт собрал всю активную часть своей паствы, ту которая постоянно жила в монастыре, пятьсот человек, в церкви и явившись перед ними в церковном одеянии, взгромоздившись на кафедру произнёс речь.

– Братья и сёстры! Настал день спасения! Мы долго ждали второго пришествия, но стрелка часов бога показала на день, который так и не наступил. Иисус не спустился к нам, чтобы установить на земле царство божье. Чем мы прогневали его – ведь мы трудились в поте лица, приближая час его прихода, – мне скромному божьему служителю понять не дано. Значит, мы недостаточно усердно трудились, и Иисус дал нам знак исправить положение, покаяться и совершить искупительную жертву. Вы все знаете из предыдущих моих проповедей, что первыми в рай идут праведники. И вот настала минута, чтобы проснуться и войти прямо в рай.

Собравшиеся в храме адепты учения, копируя своего духовного пастыря, подняли руки вверх, вытянув их в направлении неба и хором произнесли: «Да! Время пришло! Хвала господу!» Мотт вместе со всеми, проговорив нараспев призыв, продолжил, а его паста стала раскачиваться в такт затаённого ритма его слов. Сейчас же из-за своеобразных портьер, которые украшали стены, вышли братья из охранного отдела: они несли в руках подносы с пластиковыми стаканчиками, до половины заполненных голубоватой жидкостью без запаха.

– Праведники приносят жертву богу и открывают дорогу Иисусу на землю. Мы праведники и мы первые увидим его во всём великолепии и силе. Он придёт и закончатся на земле все войны; исчезнут болезни; прекратиться боль; отступит смерть. Люди полюбят и станут братьями, братьями во Христе. Воссияет на небе звезда добра и справедливости. Царствие божье настанет на земле, откроются врата рая и произойдёт воссоединение. Помолимся богу и пригубим его благодати.

Преподобный Мотт поднял свой хрустальной кубок над головой, который так же, как и стаканчики рядовых адептов, заполняла до половины голубоватая жидкость. Потом он опустил голову и его губы зашевелились – он шептал молитву. Вместе со своим гуру и все остальные стали молиться – церковь заполнил шелест морского прибоя. Закончив молитву, Мотт осушил кубок в три глотка, то же самое сделали и все, без исключения, сектанты. Через минуту культисты заснули, но – увы – не для того, чтобы проснуться в раю.

Приехавший в среду, как он и договаривался с преподобным, Мануэль обнаружил пятьсот трупов, начавших на жаре нестерпимо смердеть. Пришлось вызывать чистильщиков. Трупы закопали, ценные вещи прибрали к рукам, а на теле преподобного психопата обнаружили, помимо ключей от сейфа, книгу – что-то среднее между Евангелием и дневником, написанное собственноручно Моттом. В этом дневнике тамплиеры прочли подробное жизнеописание секты с отметками ключевых событий в её жизни. Значительную часть дневника занимало описание так называемого крестового похода за откровением и философские размышления самого Мотта об их избранности богом, о знаке, о показывающем путь артефакте. Там же, между страниц дневника, лежала подробная карта с указанием места нахождения артефакта. Крест указывал на холм, растущий у озера, или, скорее, на само озеро: крест наползал перекладинами на воду, беря озеро в перекрестие. Больше никаких указаний о входе в пещеру на карте не значилось. И здесь преподобный перестраховался, не стал всё подробно расписывать, играл в секретность.

Мотт с тринадцатью своими игуменами сбежал из США, когда власти его стали доставать с налогами, и ФБР организовало круглосуточное наблюдение за ним и его учениками. В Мексике поначалу дела шли тоже не блестяще, так продолжалось до определённого «чудесного» дня, а точнее – ночи, когда к нему, как он описывал, явился ангел и открыл глаза, сделал зрячим. Руководствуясь пророчеством, как подозревал Мануэль полученным не от ангела, а в результате банального галлюциногенного трипа (преподобный и его последователи в духовной практике активно пользовались наркотиками), отправились в джунгли, в край лесных озёр, рек, южное предгорье Сьерра-Мадре-дель-Сур. Там они блуждали около месяца и нашли некую пещеру, которую назвали «пещера Рока», но проникнуть в неё не смогли. Пришлось культистам католикам вернуться к себе в монастырь несолоно хлебавши.

Но Мотт изрядное проявил упрямство, достал нужное оборудование – консервный нож лазерного резака, чтобы вскрыть законсервированную пещеру Рока. Через две недели сектанты вернулись и добились своего – забрались в усыпальницу, как они думали, ангела, а оказалось – демона. Переобувшись на ходу, при виде краснокожей длинноносой фигуры, стоящей на конусе на одной ноге, Мотт, внимательно осмотрев предмет артефакта, объявил, что это подсказка, которую оставило для них небо. Тысячи лет назад, когда Люцифер со своим воинством был низвергнут в гиену огненную, ангелы света создали часы, отсчитывающие часы-дни-года-века до момента второго пришествия Христа. Для этого божьи ангелы взяли одного из пленных демонов и в качестве наказания за его воинственное богохульство выстроили из него процесс финального отсчёта – и вот мы видим то, что видим. Когда тень колена демона накроет красную точку на циферблате, тогда-то Иисус Христос спуститься с неба, чтобы творить суд, даровать прощение и провозгласить наступление царства божьего. Прикасаться к фигуре демона Мотт запретил, чтобы, не дай бог, не нарушить точности равновесия.

Казалось, всё подтверждало слова преподобного: фигура двигалась против часовой стрелки (замеры делал один из игуменов Мотта, каждый месяц приходящий в пещеру вместе с группой посвящённых в тайну для измерения перемещений теневой стрелки), знамения указывали на пришествие, сектанты готовились к встрече. Но, во-первых, тень вела себя капризно и отказывалась двигаться равномерно, как подобает приличной часовой стрелке, она то замедляла свой бег, то делала рывок. А во-вторых, когда случилось долгожданное и тень наползла на красную в чёрном точку, то ожидаемого не произошло: фигура перестала двигаться, а Иисусу так и не явился праведникам. Прождав ровно сто дней, Мотт решил сам пойти навстречу богу, заодно прихватив с собой всех своих адептов. Конец игре.

Морено отлично знал историю секты, ему выпала честь расследовать массовое самоубийство сектантов, дон Хосе одарил его этой милостью: кто накосячил – тот и убирает. Всё честно, а могли и голову с плеч снять за то, что недоглядел, не предупредил, и картель лишился такого эффективного влияния на умы народа. И вот теперь Пётр интересуется, закидывает удочку, и рыбу эту он поймает обязательно: дон Хосе разрешил рассказать Петру всё, что его интересует. Но вот сначала Мануэль хотел для себя кое-что выяснить.

– Откуда ты пришёл к нам, Пётр?

– Что?

– Покровитель нашего картеля – апостол Пётр. У тебя на поясе висят ключи и один из символов – меч. Апостол Пётр тоже владел мечом, тем самым, которым он отсёк ухо рабу первосвященника, пришедшему вместе с римлянами за Иисусом.

– И что же здесь странного, Мануэль?

– Аналогия напрашивается сама собой. Кто ты, Пётр?

– Богу нужны преданные слуги.

– Трудно найти.

– Хорошо. Расскажи мне всё, что ты знаешь о монастыре Мотта.

Пётр ушёл от прямого ответа, чем только укрепил веру Мануэля в том, что к ним в картель пожаловал сам апостол Пётр. Вздохнув, Морено начал свой рассказ.

Глава 4

Один из варангов, пока остальные осматривались, примеривались, подошёл к конусу и – командир хотел его остановить, но не успел, он только вскинул руку и открыл рот, когда было уже всё кончено – дотронулся пальцем до ноги странной фигуры. Краснокожий абориген осыпался, словно песочный, порошком, окружив конус пончиком красного вала.

– Урод, – выдавил из себя Ян Глинко.

– Командир, я…

– Позже поговорим, отойди оттуда.

Учёные обступили конус. На вершине конуса висел тот обруч, который обхватывал голову краснокожего, а его самый длинный отросток, не спеша, сворачивался рулетом, подползая к нашлёпке.

– Нужен рентген, – проговорил Шаманов.

Стольников, приняв слова профессора за прямое указание, сбегал за своим рюкзаком и принёс портативный рентгеновский аппарат – собственной разработки. Рентген выглядел как портативный прибор ночного виденья – железные полосы направляющих, для того чтобы надевать прибор на голову; окуляры, как телескопические трубы; несколько ручек настройки. Профессор надел рентгеновский аппарат на голову, отрегулировал и посмотрел на конус пирамиды. Представшее перед ним изображение отличалось всего двумя цветами – серым и зелёным с малочисленными оттенками. Пирамида была монолитной, серой, а внутри неё пробегали точки зелёных искр, идущие, выныривающие из-под её основания и скользящие в несколько восходящих потоков к вершине, а оттуда входящие в «украшение» сгинувшего во прахе краснокожего. Сам артефакт окружала серая аура, в которой зелёные искры гасли.

– Это типичный лутбокс, – высказал догадку Яков.

– Что-что? – снимая аппарат, переспросил Павел Юрьевич.

– Контейнер с призом, – объяснил Тимофеев. – Игровой термин.

– Угу. Есть предложения, что делать будем дальше? – Профессор хотел, чтобы высказались все.

– Что вы увидели? – Поинтересовалась Симонова.

– Похоже, что вот эта конусообразная конструкция – это зарядное устройство для прибора… м-м… который упал с головы статуи.

– Надо его взять с собой, – предложил Яков.

– Кого взять с собой? – профессор не понял.

– Гаджет этот, – Вязов показа пальцем на прибор непонятного назначения.

– Я согласен с Яшей, – высказался Стольников. – Мы сюда пришли за артефактом – вот он, надо брать.

– Рискованно, – профессор покачал головой.

Дискуссию учёных прервал шум: наёмники оживились, забегали по залу. Глинко, стоя у второго входа, говорил по рации, и лицо у него было такое напряжённое, как перед выстрелом. Закончив сеанс связи, он быстрым шагом подошёл к Шаманову.

– Профессор, на наше охранение напали, надо идти на выручку.

– Когда?

– Что – когда? Немедленно, ребята гибнут.

– Мы вам можем чем-то помочь?

«Вот, сука, индюк», – подумал Ян.

– Вы пойдёте с нами.

– Почему?

– У меня приказ. Я не могу вас оставить здесь без прикрытия.

– Ну так оставьте с нами кого-нибудь из ваших солдат.

– Я не могу так рисковать, профессор! Мне могут понадобиться все мои люди. Собирайтесь, хватит споров.

– Но…

– Без всяких. Быстро.

Глинко отдал распоряжение и повернулся спиной к учёным. Шаманову очень не понравился такой тон командира наёмников, но он понимал, что ситуация чрезвычайная, и решил подчиниться.

– Уходим, – обратился Шаманов к учёным.

– Вот так, прям сразу? А прибор? – удивился Игорь.

– Мы за ним вернё… – хотел пообещать Шаманов, когда увидел, что Яков приблизился к конусу и совсем без волнения, как-то буднично, как снимал бы мобильник с зарядки, взял артефакт в руки. И… ничего не произошло.

– Ну ты и придурок, – подытожила Виктория.

– Да, Яков, могло и долбануть, – предположил Тимофеев.

– Ивент, – объяснил Вязов, что означало – событие в игре.

– Это не игра, – покачав головой, осуждающе сказал Сергей.

– Так, быстрее, молодые люди, давайте сюда ваш гаджет и пошли. Ничего не изменишь, разбираться позже будем, – спустил пар профессор. – Наши вооружённые друзья нас ждут, не будем их задерживать.

Вязову повторять два раза не пришлось: он запихнул гаджет себе в рюкзак и отправился вместе со всеми на второй выход.

Когда Глинко по рации вызвал группу охранения, которую он оставил у озера, чтобы обезопасить себе тылы, он понял, что они попали. Наёмников атаковали превосходящие силы, и, судя по всему, это были бойцы отряда, часть которого они уничтожили в подводном столкновении. Он принял решение разделить своих людей. Первая часть – из четырёх человек – поплывёт обратно прежним путём и станет наживкой, отвлекающим манёвром, а вторая часть остальных бойцов пройдёт через второй вход, чтобы оказаться на вершине скалистого холма, под которым и блестело синее озерцо, в которое они погрузились час назад.

Варанги выскакивали на лысину холма из скрытого в зарослях подземного хода парами и сразу окунались в грохот боя. Глинко не спешил отдавать приказ на открытие огня. Он ждал, когда его четверо пловцов всплывут, дадут ему знак и отвлекут на себя внимание. Оставив учёных лежать в кустах у самой дыры входа, наёмник поползли к краю холма. Враги атаковали с трёх сторон: из гущи джунглей, в лоб; лезли с левой стороны холма, огибая его и заходя группе охранения во фланг; и вели огонь, прижимая наёмников ЧВК Ярыгина, засевших за валунами на берегу озера, не давая им и головы поднять. Трёх бойцов, посланных, как снайперы, на вершину холма, атакующие уничтожили. Видно, снайперов застали врасплох, подобрались и взяли на ножи. Их трупы с перерезанными глотками валялись под деревьями, растущими у края вершины холма. Но враг сделал ошибку, никого не оставив здесь, наверху: боевики спустились ниже, переместившись несколько вбок и вправо, чтобы сократить дистанцию, бить точнее и отрезать путь отхода группе прикрытия.

В ушах Глинко наушники рации перекликались голосами мексиканцев (ага, значит, их противник – местные), сканер прочёсывал эфир, вскрывая чужие каналы связи, перехватывая сообщения на автомате, транслируя их командиру наёмников, и, помимо прочих позывных, чаще всего звенело – «Минотауро». Ян сделал логичный вывод, что этот самый Минотавр был командиром, координатором действия мексиканского отряда в бою. Теперь его личной задачей стало вычислить Минотавра.

Мексиканцы в камуфляжной форме, с лицами, заштрихованными чёрной краской, стреляли длинными очередями, напирали. Три бойца из центральной части атакующего отряда, под прикрытием пулемётчика, щедро расходующего боеприпасы, вплотную приблизились к укрытию славян и бросили пару гранат. Одна граната вылетела из-за валунов к ним обратно и взорвалась в воздухе, другая хлопнула в расположении наёмников. Поднявшись, боевики запрыгнули на валуны. Не успели они сделать и выстрела, как их срезало несколькими перекрёстными очередями снизу. Мексиканцы задёргались, вскинули автоматы и дали погребальный салют по самим себе. Судорогой смерти сведённые пальцы жали на крючки до тех пор, пока не опустошили рожки. Отстрелявшись и получив сполна, боевики грохнулись с валунов спиной назад.

В наушники Глинко, в скороговорку испанской речи, вклинились пара русских слов: «Обед на плите», что означало всплытие – четверо застрельщиков вынырнули на поверхность озера – вынырнули и сразу стали стрелять. Их мексиканские боевики тоже заметили, сосредоточив огонь на них. Секунды решали – жить пловцам или нет.

– Огонь! – скомандовал Ян.

Каждый наёмник заранее взял себе на прицел по боевику, поэтому посланные ими пули нашли себе цели. Группа, залегшая на холме, была уничтожена сразу, центральная часть мексиканского отряда откатилась обратно, под прикрытие джунглей, оставляя трупы своих боевых товарищей остывать, а раненых корчиться на пропитанной кровью земле. Шедшие слева боевики затаились, прикрывшись под защитой особенностей пейзажа. В ушах Глинко снова запищало: «Минотауро, Минотауро». Ян послал двоих бойцов в обход, они должны были спуститься с холма и зайти в тыл боевикам, залегшим слева, а сам, взяв ещё четверых, пошёл направо.

Очень скоро, перегруппировавшись, мексиканцы пошли в повторную атаку. Вот теперь стало ясно, кто есть такой Минотавр: из джунглей выскочил рослый мужчина в белых одеждах, который в правой руке держал пулемёт, а в левой – горящую палку, но, нет, не палку – меч! Одновременно из леса заухали гранатомёты – заработали РПГ. С десяток реактивных гранат взлохматили вершину холма, а ещё парочка ударила по валунам. За Минотавром потянулись боевики: они бежали и безостановочно стреляли на ходу. Сам Минотавр обрабатывал склоны холма, умело подавляя огневые точки наёмников. Когда он подбегал к валунам, на левом фланге вспыхнула перестрелка – там две группы, столкнувшись лов в лоб, начали бой на встречных курсах. Мексиканцы тоже задумали совершить обходной манёвр: они поднимались, а бойцы ЧВК «Штраус» спускались.

Минотавр не стал лезть на валуны, а перепрыгнул полуметровое препятствие и приземлился прямо среди врагов. Всего за валунами защищались пятеро бойцов, ещё трое были убиты. Пётр, а это был он, это его позывной был «Минотавр», присел и дал очередь, разорвавшую в клочья бойца, не успевшего отреагировать на угрозу, внезапно очутившуюся у него за спиной, потом засадил раскалённый ствол в глаз первому оказавшемуся ближе стрелку и получил сапёрной лопаткой под рёбра. Не обращая внимание на ранение, Пётр круговым движением огненного меча срубил голову тому, кто исхитрился его ударить, и, продолжив орудовать мечом, зарубил оставшихся двух наёмников. Ещё кровь не престала дымиться на клинке, ещё Пётр стоял, опустив голову и меч, наблюдая дело своих рук, как железо царапнуло камень и хлопнул подствольный гранатомёт. Глинко, спустившись с горы, опоздал, но сумел отомстить за павших братьев. Пока остальные наёмники отжимали боевиков обратно в лес, он разобрался с Минотавром.

Граната угодила Петру в живот, раскрыв его тюльпаном, и отбросив тело на валуны, но и такое, для любого другого смертельное ранение, его не остановило. Практически располовиненный Пётр старался подняться, опираясь на меч. Ян, переведя прицел на голову, два раза нажал на спусковой крючок – две коротких очереди разнесли голову на красные хлопья, превратив во взвесь красного тумана, медленно осевшего каплями рубиновой росы на камни.

Бой гремел ещё четверть часа, боевики картеля из ячейки Ла Ресистенция, отправившиеся за артефактом, были выкошены под корень, но и чэвэкашники понесли значительные, невосполнимые в условиях джунглей, потери. Из двадцати восьми в строю оставалось всего двенадцать, из которых шестеро раненых, двое – тяжело.

Глинко, заинтересовавшись необыкновенной живучестью Минотавра, не преминул полюбопытствовать, осмотрел его труп. И у него глаза на лоб полезли, когда он понял, кто лежал у его ног. В каше внутренностей то тут, то там торчали какие-то замысловатые железки, в прозрачных изогнутых восьмёрками сосудах до сих пор кипели какие-то разноцветные жидкости, золотые гофрированные трубки вели к грозди керамических шариков, выпирающих в брюшную полость из грудной клетки; полупрозрачные, кожистые курдючки продолжали сокращаться, дышать – и всё это вместе тикало, бурлило кровавыми пузырьками. Ну а голова – то, что от неё осталось – вообще представляла собой нечто из фантастического фильма про будущее. Верхняя часть черепа отсутствовала, мозг выстрелы Яна распылили, а на нижней челюсти, на языке лежало что-то вроде повреждённого большого процессора, треснувшего по всей плоскости, и дымящие осколки электронной схемы.

Когда учёные спустились с холма, Глинко попросил профессора дать оценку трупу Минотавра.

– М-да. Что-то страшненькое. Небывалое.

– Ну так что это? Протезы?

– Да, для протезов слишком сложно. Если бы я верил в чудеса, то я бы сказал, что мы имеем дело с кибернетическим организмом, гибридом между живым человеком и компьютеризированной машиной. Но я в сказки не верю. Мы такое делать не умеем.

– Вы имеете в виду – люди не умеют?

– Да, конечно, люди. Кто же ещё? Не инопланетяне же. – Шаманов посмотрел на Глинко и добавил: – Надеюсь, в них вы не верите.

– Признаться, закралась мысль.

– Хотя я вас понимаю. И что, это двигалось?

– Ещё как. И не просто двигалось, она скакало, как безумное, по полю боя и убивало. А вот видите меч?

– Да. А с ним-то что не так? Понимаю, необычно, конечно, в условиях современного огневого противостояния, но вполне может быть прихотью.

– Прихотью… Угу. Профессор, пока был жив его хозяин, он горел.

– Что значит – горел?

– Пылал. Клинок окутывало настоящее пламя, о чём, кстати, говорят и останки моих людей, зарубленных этим Минотавром. Края ран обожжены – и обожжены сильно.

– Простите, кем?

– Это его так называли мексиканцы: «Минотауро», – по-нашему это Минотавр.

– Ясно. Ну и что же меч? Говорите, прямо-таки пылал?

– Да.

Шаманов, предварительно стерев кровь с рукоятки, взял в руки меч. Меч оказался удивительно лёгким, судя по виду, должен был весить килограмма 3–4, а весил вполовину. Профессор повертел его в руках, понажимал на рукоятку, зачем-то понюхал лезвие и объявил:

– Пожалуй, мы возьмём его с собой.

– Не возражаю.

Отряду варангов, тому, что от него осталось, предстояла долгая, тяжёлая дорога обратно на побережье. Там, в море, их ждала подводная лодка, отдых и квалифицированная медицинская помощь.

Глава 5

Женя Абель третью ночь подряд не мог спокойно спать: посередине ночи он с тяжким стоном пробуждался, шёл на кухню, открывал окно, садился на табуретку и до самого восхода сидел, курил, смотрел в сентябрь. Хорошо, что погода стояла почти летняя, а то так и простудиться недолго. Женя был всегда болезненным мальчиком, любое переохлаждение в детстве могло привести к воспалению лёгких. К третьему курсу московского универа, где он учился на экономиста, он перестал быть таким восприимчивым к переменам погоды, но всё равно, по старой памяти, выходя на улицу, укутывался так, словно и летом ожидал неожиданной бури. То, что он сидел у открытого окошка третью ночь напролёт, говорило о том, что в его жизни появилось что-то намного более важнее его здоровья, да и всего остального, например, его жизни.

Сны реалистичней самой жизни мучили Абеля. В первую ночь он увидел тёмный город, подсвеченный оранжевыми всполохами пожаров, лишённый привычного электрического освещения, улицы которого пульсировали, как артерии, чёрной кровью людей, прущих толпами во все стороны сразу, а на площадях и некоторых перекрёстах сгущались тромбы, и от них шёл будто бы пар – чёрный пар. Состояние гнетущего ужаса мешало ему сосредоточиться, ему хотелось убежать, спрятаться, закрыть глаза, но он не мог – его как бы и не было, он, как призрак, витал где-то сверху. Женя ни за что бы сам не догадался о сути происходящего, о его возможном символизме, если бы в сознание у него что-то не щёлкало, складывая кубики букв в слова: «Чистка, погром, судная ночь, резня», – и потом снова: «Резня, судная ночь, погром, чистка», – «Чистка!»

Женя с трепетом узнавал очертания города – они изменились, но… – он уже видел эти улицы и маяки зданий – произведения архитектурного искусства, да, и площади, и тени памятников, а вот границы окраин изменились, потучнели, расползлись опарой, заглотив ещё больше земли, сковав её в бетон и скрутив путами асфальтовых дорог. Город насиловали не сегодня, не в мире, в котором жил Абель, он это понимал отчётливо, а ещё понимал, что «чистка» ждала не только его город, но и всю страну, весь мир. Скоро, очень скоро произойдёт сдвиг, страшный сдвиг по фазе пульса жизненных процессов общества, тектонический разлом в головах людей. Чума новой идеологии-религии заразит большинство с упоением, по приказу, отгаданному тихим голосом, начавшее истребление, уничтожение собственных свобод. Могучий, форматирующий корни мозгов, соскребающий плодородный ил мыслей до костяного дна, ЗОВ!

После первого кошмара Абель находился под впечатлением не гаснущих на экране ума образов города, озарённого кострами ночи расплаты за легкомыслие и грехи, но успокаивал себя тем, что такое случается и что это, должно быть, последнее эхо периода полового созревания, перелом мировосприятия срастается и выпускает последние фантомные боли в душу. Женя ошибся: на вторую ночь ему прокрутили новое кино, точнее объясняющее предыдущий морок. Абелю показали инициатора всех бед падшего человечества, человека-феномен, в одиночку устроившего переворот, спихнувшего и свернувшего весь мир в выдуманную им колею, подчинённого одной идее существования. Учитель. Учитель никогда не улыбался, никогда не пожимал руки, никогда не повышал голос; никто не видел его со спины; награждая, не хвалил; наказывая, не порицал. Безжалостная, неумолимая сила, стихия, маскирующаяся человеческим телом. Во сне Абеля Учитель гудел, как трансформатор, но гудение он слышал не ушами, а сердцем: эфир заполняло мерное гудение и сердечный мир реагировал на внешнее влияние. Барабан сердца стучал реже, но мощнее, и под ложечкой щемило тоской. Жене хотелось в петлю влезть от безысходности. И когда лицо Учителя вкипающее во все его душевные поры, отравило кровь, пропитало страхом кости, случился взрыв, смена скорости: кадры сна из прямой трансляции погребения чувств перескочили на бешеный галоп эмоций. Всё что любил в этой жизни Женя – фильмы, музыка, теории, отношения – оказалось под запретом: символы свободы, такой, как её понимал Абель, появлялись из ниоткуда, дергались, как червь на крючке, а потом их зачёркивали красным и давили пластами стекла, делая из них позорную витрину слабости, глупости, подлости. В конце чудовищного фильма, на границе восприятия мелькнула она, та, которая приходила к нему лишь во снах, но которую он любил и не мог без неё жить, – у неё было отражение в реальной жизни, недостижимое, яркое, как солнце, желаемое, – позволяющая любить себя. И она мелькнула, обуглилась и рассыпалась от ветра слов Учителя.

Вторая ночь далась Жене с большим трудом, посмотрев на себя в зеркало, он удивился, что не поседел. Его лишали того, что было смыслом жизни. Фильмы, песни, любовь – без них его существование превращалось в бытие одиночной камеры, заключившей в себя самоё себя. Жестоко и бессмысленно. Абель начинал верить в реальность его кошмаров, в то, что они придут за ним, постучаться в дверь каменным кулаком чёрно-красного активиста – и не только к нему, но и ко всем, – выдернут за волосы руками лозунгов и поставят к стенке, под штыки постулатов новой идеологии. Он жертва, он никчёмный и слабый. Выхода нет – сиди и терпи, не смей протестовать, иначе окажешься в фургоне окончательно исправления. Женя не знал, что это такое – фургон исправления, – но даже и мысли о нём вызывали слабость и дрожь в коленках. Как же всё-таки к нему надувало в голову эти токсичные фантазии, кем? А главное – зачем? Третья ночь, которую Абель боялся так, как ни боялся ничего в своей жизни – ни пьяного отчима, поколачивающего мать, а заодно и регулярно избивающего его (хорошо, что он сдох пять лет назад под забором, замёрз зимой по пьянке, как собака); ни страшных крыс, от которых нет спасения (в семь лет, на даче, летом, Женю покусали крысы, пришлось уколы ставить: с тех пор он ненавидел всех четвероногих, пищащих и лающих тварей); ни уголовников, которые могут не просто избить, но и сделать девочкой; ни пьяных спортсменов, ищущих приключений на свои пудовые кулаки.