Читать онлайн Bella Figura, или Итальянская философия счастья. Как я переехала в Италию, ощутила вкус жизни и влюбилась бесплатно

Bella Figura, или Итальянская философия счастья. Как я переехала в Италию, ощутила вкус жизни и влюбилась
Рис.0 Bella Figura, или Итальянская философия счастья. Как я переехала в Италию, ощутила вкус жизни и влюбилась

Kamin Mohammadi

BELLA FIGURA.

The Art of Living, Loving, and Eating the Italian Way

© Kamin Mohammadi, 2018

© Малышева А., перевод на русский язык, 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

ИСКУССТВО БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ

Рис.1 Bella Figura, или Итальянская философия счастья. Как я переехала в Италию, ощутила вкус жизни и влюбилась

Меньше значит больше. Минимализм как путь к осознанной и счастливой жизни

Погоня за новыми вещами приводит к захламлению не только вашего дома, но и самой жизни. Так почему бы не избавиться от лишнего? В своей книге Джошуа Беккер, создатель самого влиятельного блога о минимализме, предлагает вам сосредоточиться на действительно важном и прийти к стилю жизни, который позволит достичь своих целей и делать мечты реальностью.

Хоумтерапия. Как перезагрузить жизнь не выходя из дома

В этой книге психолог Наталья Будилова рассказывает о новом авторском методе – Хоумтерапии. Её советы, основанные на результатах популярных онлайн марафонов и знаниях фэн-шуй, помогут вам окружить себя уютом, «подружиться со своим домом» и по-настоящему полюбить его.

Магический пофигизм. Как перестать париться обо всем на свете и стать счастливым прямо сейчас

Ещё недавно автор этой книги Сара Найт терпела бесполезные совещания и всё время беспокоилась о том, что подумают окружающие. Однако, вдохновившись бестселлером Мари Кондо «Магическая уборка», она выбросила из дома всё лишнее и научилась получать удовольствие от жизни. Если вы замучились угождать всем, кроме себя – самое время использовать магию пофигизма.

Fika или шведское счастье в чашечке кофе

«Кофе с друзьями – это счастье, пойманное в чашку» ‒ так говорят в Швеции. Линда Балслев делится в этой книге секретами волшебного перерыва Fikka, который добавит в вашу жизнь уют, научит получать удовольствие от общения с теплой компанией и сохранять хорошее настроение на весь день.

Пролог

Tutto quel che vedete lo devo agli spaghetti.

Всем, что вы видите, я обязана спагетти.

Софи Лорен

Она идет по улице летящей походкой, подбородок вздернут вверх. Она излучает сияние, будто над ее головой постоянно горит воображаемый прожектор. Неважно, высокая она или низкая, стройная или с пышными формами, одетая скромно или вызывающе. Ее походка, наклон головы – ода грации и самообладанию, и потому она всегда прекрасна, какими бы ни были черты ее лица. Она – Софи Лорен, Джина Лоллобриджида, Клаудия Кардинале, Моника Беллуччи. Она – итальянка, главная героиня легендарных кинолент и наших римских каникул, – но это вовсе не плод воображения рекламщиков. Она – настоящая, и ее можно встретить на улицах любого итальянского города, городка или деревушки прямо сейчас. Она – само воплощение понятия bella figura, чья миссия – добавить изюминку и перчинку в нашу пресную повседневную жизнь.

Когда я только приехала во Флоренцию, мне самой до этого идеала было далеко. От постоянного сидения за компьютером плечи мои ссутулились, от привычки смотреть вниз, в экран ноутбука или телефона, челюсть стала какой-то вялой, а шея пребывала в вечном напряжении. Лицо окаменело от постоянного стресса на работе и бешеного ритма большого города. Уткнувшись взглядом под ноги, я бежала вперед, не замечая ничего вокруг. Времени не было ни на приветливую улыбку, ни на доброе слово. Я привыкла быть одна, и одиночество мое год от года только укрепляло свои позиции.

На улице я держалась скорее зажато, чем самоуверенно.

Всего один год во Флоренции – а также открытие для себя философии bella figura – в корне изменили мою жизнь. Само понятие bella figura включает в себя все положительные стороны жизни – и неважно, живете ли вы в Риме, Лондоне, Нью-Йорке или Ванкувере. Оно одновременно романтическое и практическое. Этой идеей пронизано все, что мы делаем: будь то еда или способ добраться утром на работу. Это явление охватывает сферу чувственности и сексуальности. Основная цель этой философии в том, чтобы научиться жить без стресса, из-за которого мы выглядим усталыми и издерганными, даже если не злоупотребляем углеводами и усердно занимаемся в спортзале. Bella figura – это щедрость и изобилие, а не мелочность и самоограничение. Итальянка, живущая в соответствии с принципами этой идеологии, знает о важности хороших манер и умеет правильно себя подать. Это не дань отжившим традициям, а способ «сохранить лицо» до тех пор, пока это возможно. Ведь давно доказано, что искренние и регулярные улыбки способствуют выделению гормона счастья, серотонина. Все это не только улучшает качество жизни, но и продлевает ее.

И хотя задача книги – в мельчайших подробностях рассказать об известных всем преимуществах средиземноморской диеты, эти страницы представляют собой скорее дневник путешественника. Десять лет назад я совершенно случайно переехала во Флоренцию, и в первый же год моя жизнь круто изменилась, как и мои тело и душа.

Я убеждена: все, что я узнала, может изменить и вашу жизнь.

1. Январь 2008

Festina Lente, или Как научиться не торопиться

Продукт сезона: кроваво-красные апельсины.

В городе пахнет: древесным дымом.

Памятный момент в Италии: моя квартира – во дворце![1]

Итальянское слово месяца: salve[2].

Все началось с того, что пошел дождь. Он лил стеной, пока я ждала такси на вокзале Санта-Мария-Новелла во Флоренции. Очередь выстроилась под открытым небом, зонта у меня не было. Когда наконец подошел мой черед, я успела вымокнуть до нитки.

В этом городе я никого не знала и была оторвана от привычной работы, друзей и семьи. Словно потерпевшая кораблекрушение, я барахталась в его старинных каналах. В руке я сжимала промокший листок с адресом квартиры, где собиралась остановиться. Найдя таксиста, я показала ему адрес и села в машину. Он что-то буркнул и тронулся с места, хмуро косясь на растекающуюся подо мной лужу.

Мы полетели по извилистым мощеным улочкам. Обогреватель работал на полную мощность, и из-за моего промокшего до нитки плаща окна машины запотели. Сквозь мутные стекла я смотрела на каменные стены старинных зданий, возвышавшихся по обеим сторонам дороги. С их карнизов ручьями струилась вода. Улицы были пусты: второе января, город еще отсыпался после праздников. Сама я весь канун Нового года упаковывала коробки и распихивала их по углам родительской квартиры под пристальным взглядом матери. Она ничего не говорила, но каждый ее вздох будто бы безмолвно вопрошал: «Что ты творишь?» Зачем бросать хорошую квартиру и престижную работу – настолько престижную, что, даже перевозя мои пожитки в ее и без того захламленную квартиру, грузчики не преминули показать фирменные тисненые визитные карточки, – и ехать во Флоренцию, чтобы там строить из себя крутую писательницу? Для нее это было как если бы я вдруг заявила, что открываю в Италии бордель.

Таксист замедлил ход, кивнул налево и что-то буркнул. Обернувшись, я увидела величественную колоннаду площади и собор, чей белоснежный фасад отражался на сверкающей мостовой. Мой рот открылся сам собой – не только от красоты площади, но от всей нереальности этого зрелища, взгляд будто сам приковывался к фасаду базилики.

– Si chiama Santa Croce[3], – сказал мне водитель. Затем, указывая на статую с суровым лицом, добавил: – E quello lì è Dante[4].

Данте был таким же хмурым и неприветливым, как и мой таксист, и все же я улыбнулась. Прямо передо мной, держа в каменных руках книгу, стоял человек, написавший «Божественную комедию» и считающийся отцом современного итальянского языка, и сверлил меня взглядом василиска. Это был добрый знак.

За спиной Данте возвышалась базилика, и вся площадь была словно задумана для того, чтобы вселять в любого, кто ступал на нее, благоговение, восторг и трепет перед ее красотой, заставляя чувствовать себя мелким и незначительным. Так я соприкоснулась с совершенством итальянского стиля, где на первом месте – гармония форм и монументальная красота, производящие неизгладимое впечатление на зрителя. Это было воплощение идеи bella figura в мраморе и камне.

Мы двинулись по какому-то мосту. Водитель указал направо, где над рекой, будто присев на корточки, раскинулся Понте Веккио. Ряды магазинчиков, подсвеченных в ночи, словно парили в воздухе, мерцая, как во сне. Широко распахнутыми глазами я смотрела по сторонам, а тем временем мы уже въехали на Ольтрарно, набережную реки Арно, напротив исторического центра, и двигались по мощеным улочкам к моему новому дому.

– Eccoci,[5] – объявил таксист, приподнимаясь.

Я заплатила, вышла из машины, ступив прямо в лужу, и торопливо зашагала к входной двери. Наконец я оказалась в просторном холле. На выложенный плиткой пол с меня ручьями стекала вода. Справа от меня закручивалась винтовая лестница, и я, взвалив на себя чемоданы, стала подниматься. Наконец, запыхавшись, я присела передохнуть на узкую скамейку в очередном пролете – казалось, это был этаж эдак сто восьмой. Однако до верха было еще далеко. Здание было построено в семнадцатом веке, и в истоптанных за многие столетия ступеньках тут и там зияли выбоины; даже в воздухе как будто бы витали призраки прошлого. Отдышавшись, я пошла дальше и наконец остановилась напротив темно-зеленой двери с потрескавшейся и местами облупившейся краской. В дверь был врезан старинный железный замок, массивный и с большой скважиной. Я вставила такой же старинный ключ и повернула его.

Моим глазам предстал длинный коридор, пол которого был выложен грубым камнем. Воздух был таким холодным, что изо рта у меня шел пар. В центре коридора была дверь, за которой обнаружилась темная спальня с двумя раздельными кроватями и огромным деревянным шкафом, куда я запихнула свои чемоданы. Вернувшись в коридор, я нашла обогреватель, включила его, скинула промокший плащ и, схватив плед, поплотнее укуталась в него.

Воздух в квартире, которой на неопределенный срок предстояло стать моим новым домом, был холодным и в то же время затхлым и тяжелым. От коридора отходила вереница комнат, переходивших одна в другую, – в интерьерных журналах это называется «анфиладная планировка». Гостиная была с большими окнами, наглухо закрытыми ставнями, диваном-кроватью и расшатанным столом, заваленным кипами книг. За ней начиналась длинная и просторная кухня, по правой стороне которой выстроились в ряд раковина, шкафчики и плита, а по левой – разместился стол и снова ряд окон с двойными стеклами.

В дальнем конце кухни находился переход в другую гостиную с длинным угловым диваном и колченогим стеллажом со стопками книг. За дверью в дальнем углу – единственной, кроме входной, – располагалась маленькая ванная.

Я посмотрела в зеркало над раковиной: волосы всклокочены с дороги, под глазами залегли тени, на подбородке проступил новый прыщ. Точнее, подбородков у меня было несколько. Из-за своей ВАЖНОЙ работы я ненавидела собственное отражение в зеркале. За эти годы я, сама не понимая как, сильно прибавила в весе, и это выводило меня из себя. В области талии, на спине, под подбородком и на руках образовались уродливые валики. Я перепробовала множество диет, исключив из рациона всю вредную еду, – но тщетно. Акне, совершенно не беспокоившее меня в подростковом возрасте, теперь взялось за мою кожу с удвоенной силой, изуродовав ее. Я старалась не думать об этом, но в сфере моей деятельности это было невозможно. Повседневная жизнь редакции гламурного журнала диктовала свои правила: даже для банальной поездки в лифте нужны были стальные нервы, предсезонная коллекция дизайнерской одежды и самоуверенная беззаботность Кейт Мосс. Вместо этого я предпочитала кутаться в черную бесформенную одежду и ходить по лестнице.

Вздохнув, я отвернулась от зеркала и направилась к окну на кухне. Несмотря на холод и дождь, я распахнула его и высунулась наружу, вглядываясь в темноту. Там, в темноте и тишине внутреннего двора, выделялись окна домов, балкончики и черепичные крыши. Вдалеке над всем этим возвышалась колокольня местной церкви, тонкая каменная башня семнадцатого века. В маленьких арках виднелись четыре зеленых колокола, единственным украшением была мозаичная кладка под самым куполом. Ни в одном окне не горел свет. А дождь все лил и лил, в полной тишине.

Башня Кристобель, подумала я, вспомнив, как впервые услышала о ней.

С Кристобель мы познакомились, когда я согласилась пойти на вечеринку, устроенную одной подругой, жившей во Франции, куда пригласили и ее. У Кристобель были светлые волосы с черной прядью в центре и бриллиантовый пирсинг в носу. На фею-крестную она была совсем не похожа, но даже Дисней не смог бы придумать кого-то более бойкого и остроумного, чем Кристобель.

Я узнала, что она писательница, жена кембриджского академика и мать пятерых детей. Она рассказала о том, как влюбилась в Италию, прожив год во Флоренции, где преподавала английский. Впоследствии она часто возвращалась туда и мечтательно вспоминала двор и башню. Ей удавалось выбираться почти каждый месяц – хоть на пару дней, чтобы побыть наедине с собой, без детей, которые то и дело дергали ее за юбку; бродить по улицам, пить свой любимый капучино, разглядывать дизайнерские платья и туфли ручной работы.

Все эти детали она вплетала в свои триллеры: действие их разворачивалось в этом городе. Ее герои ходили по тем же улочкам, а в своих сюжетах она представляла мрачную оборотную сторону этого места, которое любила за его красоту и которое притягивало ее своей таинственностью. К тому моменту она опубликовала уже три романа и работала над четвертым. Я не представляла себе, как она все успевает. «У меня полный рабочий день и кошка, а я не могу найти время, даже чтобы раз в неделю вымыть голову», – призналась я, и мы расхохотались. Так началась наша дружба.

Однажды знойным днем, лежа под оливковым деревом, Кристобель предложила мне поселиться в ее квартире во Флоренции и осуществить мою давнюю мечту: написать книгу.

Тогда я отмахнулась от этой идеи: все это было замечательно, но на тот момент совершенно не укладывалось в привычную мне реальность. Ведь в Лондоне у меня была ВАЖНАЯ работа, и для подобного мероприятия я была слишком занята.

Но всего через пару месяцев я потеряла свою ВАЖНУЮ работу и меня выселили из квартиры. Даже кошка сбежала от меня, выбравшись в окно, – и больше я ее не видела. Как будто почувствовав мое отчаяние, Кристобель позвонила мне зимним вечером, когда я сидела на коробках с вещами. Услышав новость, она радостно захлопала в ладоши. «Значит, теперь ничто не помешает тебе в январе поехать во Флоренцию и начать писать!» – заявила она и принялась строить планы, не дожидаясь моего согласия. Я решила прислушаться к настойчивым намекам судьбы, сделала глубокий вдох, положила в чемодан черновик книги и шагнула в пропасть. Пропасть эта была в стиле эпохи Возрождения – и все же пропасть.

И вот каким-то чудом всего несколько месяцев спустя, купив билет в один конец, я сидела у той самой башни и любовалась двором. Меня вдруг охватила паника: впервые за всю свою сознательную жизнь я оказалась без работы, без зарплаты, без собственного жилья. Я посмотрела на башню – это была не просто какая-то там башенка, а та самая, где когда-то от врагов скрывался Микеланджело. С этими мыслями я легла спать.

Наутро меня разбудил звон колоколов. Их настойчивый перезвон каждые пятнадцать минут мешал мне вновь провалиться в сон. Свет отражался от белых стен и высоких потолков с толстыми поперечными балками так, что было больно глазам. Пол был выложен крупной терракотовой плиткой цвета мокрого песка, шершавой на ощупь. Обогреватель работал всю ночь, и в доме наконец стало уютно.

Я заварила чай, невзирая на груду разобранных кофеварок на доске для сушки. Небо за окном из бледно-голубого стало золотым, а затем – ярко-синим: это солнце медленно всходило над башней, отчего казалось, что крест на куполе полыхает, озаряя ряд за рядом кирпичи молочного цвета и делая заметными все бороздки на их поверхности.

Слева, напротив моего окна, было другое – так близко, что до него можно было дотянуться рукой. Должно быть, это было окно Джузеппе – художника и соседа Кристобель, о котором она рассказывала с какой-то особенной теплотой. Я видела, как он расхаживает по своей темной квартире в плотной оранжевой рубашке и толстой темно-оранжевой жилетке. В красных очках и с медно-рыжими волосами Джузеппе был похож на солнечного зайчика, мечущегося туда-сюда по серой комнате.

Я повернулась спиной к его окну, чтобы не нарушать ни своего, ни его личного пространства – мне пока не хотелось ни с кем знакомиться.

Я неподвижно сидела, уставившись перед собой, до тех пор, пока цвета окружающего мира не стали настолько яркими, что больше невозможно было оставаться без движения. Я натянула на себя первое, что попалось под руку, сунула записную книжку в сумку и сбежала вниз по каменным ступенькам. Распахнув тяжелые деревянные двери, я вышла на улицу Сан-Никколо.

Улица была узкой, по обеим ее сторонам возвышались разноцветные здания – бежевые, сливочные, горчичные и желтые, как куркума, – с неровными, как беззубая старческая улыбка, рядами крыш. Все дома, как и мой, были построены в эпоху Возрождения. Их карнизы нависали над тротуарами, бутылочно-зеленые ставни были распахнуты навстречу солнечному дню, между окнами были протянуты веревки, на которых сушилось белье.

Напротив находилась пекарня: стекла ее окон запотели. Присев на корточки у входной двери, толстушка в фартуке и белом колпаке на черных волосах скребла широкой щеткой ступени крыльца. Мимо под ручку прошли две пожилые дамы. Одна повыше, со светлыми волосами, уложенными в пышную прическу, другая – пониже, с рыжими блестящими кудряшками. На двоих им было лет сто пятьдесят, но обе были накрашены и хорошо одеты, а их каблучки звонко цокали по булыжной мостовой. Позади себя они катили хозяйственные тележки, громко рокотавшие на всю улицу. Остановившись перед пекарней, они поздоровались с женщиной, которая с трудом распрямилась и пригласила их войти внутрь, откуда шел пар. Мимо проносились мопеды, люди перекрикивались, договариваясь встретиться в кафе на углу. Я последовала за ними.

Из кафе «Рифрулло» раздавались хриплые звуки радио, а в плоском настенном телевизоре мелькали популярные клипы. Какое-то время я приходила в себя от шума толпы и жара тел. Люди выкрикивали свои заказы. Потом посетители дружно шагнули к барной стойке, на которой появились чашечки с крепким кофе. Они добавили сахара, немного помешали, быстро выпили и отступили. Их место тут же заняла следующая партия посетителей, повторивших те же движения. За барной стойкой проворно сновали три баристы, которыми командовал крупный черноволосый мужчина с усами – ни дать ни взять Паваротти в «Ла Скала». Готовя кофе, он распевал отрывки из арий. Когда я наконец сделала шаг вперед, он встал прямо передо мной и запел «Сердце красавицы», не отводя от меня глаз.

Я робко попросила капучино и с надеждой ткнула пальцем в круассан. Паваротти звонко расхохотался, и я почувствовала себя полной дурой.

Сопровождаемая всеобщими взглядами, я отправилась завтракать на улицу. Стояло прохладное январское утро, но мне не хотелось упустить возможность погреться на солнышке, и я, поеживаясь, села на скамейку и подставила лицо солнечным лучам. Рядом с «Рифрулло» была пиццерия, небольшой винный бар и аккуратненький магазин деликатесов. А вокруг – пестрые дома с распахнутыми ставнями. Эта коротенькая улочка заканчивалась небольшой площадью, рядом с которой были плотно припаркованы машины, а между ними – втиснуты мопеды. Вдалеке виднелась зубчатая стена, и из ее испещренной временем кладки тут и там пробивались травинки. Эта стена стояла здесь еще со Средневековья, а арочные ворота вели в старинный городок Сан-Миниато. Кладка была того же успокаивающе-песочного цвета, что и моя башня, и стена эта защищала город уже много веков.

Мелкими глотками я пила капучино, смакуя идеальное сочетание горького кофе и нежной сливочной пены. В детстве моя любимая тетушка иногда забирала меня из школы и везла в одно из изысканных кафе Тегерана – там, окутанная дымом сигарет, частенько собиралась местная интеллигенция. Мы пили кофе глясе – коктейль из кофе, молока и ванильного мороженого в высоком бокале. Тогда маркетологи еще не открыли секрета фраппучино. С тех пор я не могла жить без кофе. Вот и теперь я улыбнулась при мысли о том, что здесь мне уж точно не придется пить плохой кофе.

Допив капучино, я пошла по улице Сан-Никколо и, свернув за угол, увидела скромный фасад церкви; ее часовня – та самая, что виднелась из окна моей кухни, – стояла чуть поодаль, едва различимая с моего места. Я положила ладонь на массивные железные ручки-кольца, отполированные за многие столетия, и толкнула тяжелые двери – как, должно быть, когда-то Микеланджело, в поисках убежища. Я ведь и сама сбежала, взяв с собой лишь самое необходимое.

В церкви было пусто и голо, на стенах – ни единой фрески. Я присела на скамью и принялась мрачно размышлять о своей неудавшейся карьере. Еще я вспомнила мужчину, чья любовь, пусть и ненадолго, озарила, словно вспышкой, мою странную одинокую жизнь. Я попыталась прогнать это воспоминание: прошло уже полтора года, а мысль о том, как Надер разорвал наши отношения, все не давала мне покоя. Он позвонил мне по «Скайпу» и сказал, что я слишком хороша для него, что он слишком любит меня – неудивительно, что я так и не поняла его логики. А спустя несколько недель он написал мне по электронной почте – и эти слова прочно засели у меня в голове: он собирается жениться на своей бывшей. Щеки мои снова вспыхнули от гнева и жалости к себе. Он так сильно любил меня, что женился на другой… Это было бы смешно, если бы не было так грустно. И если бы случилось не со мной.

Рядом со мной на скамью присел старичок. От него пахло сигаретами и застоявшейся мочой. Я вытерла слезы и вышла.

Всего пять лет назад я была на самой вершине: в тридцать два года у меня была работа мечты – редактор глянцевого журнала. В моем подчинении находился отдел, работавший над новым проектом, а через год вместо одного проекта было целых три.

Но я всегда мечтала стать писательницей. Когда мне было чуть за двадцать, я работала для издательства путеводителей, совмещая писательство и путешествия. Я наслаждалась жизнью, объездила весь мир, отвергнув надежный сценарий, уготованный мне родителями. Никаких мужей, ипотек, визиток. Только множество совершенно неподходящих мне парней и аэропортовских штампов в паспорте. А потом наступило новое тысячелетие. Мои двадцать лет остались далеко позади, и жизнь взяла свое. Я была на мели, без крыши над головой, совершенно разбитая после тяжелого расставания. Мне нужно было заново строить свою жизнь. Редакция привлекла меня своей стабильностью – и я ухватилась за эту ВАЖНУЮ работу. Родители не скрывали своего облегчения. Я будто бы слышала, как они думают: «Наконец-то она повзрослела и взялась за ум!» А муж и ипотека были всего лишь вопросом времени.

Первые два года принесли немало трудностей, – и все же голова моя кружилась от успеха. Меня не страшили ни переработки, ни встречи за завтраком, ни необходимость работать допоздна, ни даже периодические собрания по выходным – я была занята делом и постоянно чему-то училась. Но однажды, после тяжелого дня, полного непростых решений, за ужином в ресторане официант спросил, желаю я натуральную или газированную воду, – и я впала в ступор. Потом уставилась на него – и, к явному потрясению своего спутника, разрыдалась.

Должно быть, это бич нашего поколения, но тогда я ничего не знала о стрессе и его последствиях в долгосрочной перспективе – не считая периодических возгласов коллег: «Ах, я вся/весь на нервах!» В конце концов, стресс был необходимым горючим для механизма, позволявшего делать работу в сжатые сроки и поддерживать на плаву наш замечательный журнал. Это был неизбежный побочный продукт нашей творческой жизнедеятельности.

С тех пор стресс поглотил все вокруг. Жизнь моя превратилась в шторм, и мне каждый день приходилось барахтаться, чтобы остаться на плаву. Но гораздо страшнее был стремительно растущий вес и выскочившие прыщи. Спустя два года работы на этой должности мой отдел передали другому начальнику, и через несколько месяцев лицо мое было усыпано акне. К ежедневной борьбе с одеждой, которая то давила, то сползала, прибавились проблемы с кожей, и каждый новый день стал для меня пыткой. Ощущение пустоты росло, и в те минуты, когда от меня не требовалось принимать срочные решения, мысли мои были затуманены.

Сначала я думала, что просто устала. Однако в первый день поездки на экзотический курорт на Мальдивах – один из плюсов моей работы – я попросту не могла подняться с постели, а просыпаясь, плакала без причины. Жизнь казалась мне пустой, и я не знала, как дожить до конца дня. Меня не спасало ни яркое солнце, ни синее море, ни мысль о том, что у меня еще вся жизнь впереди.

Я была выжжена изнутри. Лежа на огромной кровати, застеленной плотными простынями из египетского хлопка, я думала о том, насколько точно это выражение передает смысл: внутри меня было пепелище. Вместо радости – опустошение, вместо жизненной силы – тлеющие угли, вместо любопытства к себе самой, окружающему миру и другим людям – только пепел.

Ситуацию усугубляло мое одиночество и несоответствие моей фигуры канонам красоты, пропагандируемым журналами – вроде того, где я сама работала. Я попала в собственноручно расставленную ловушку: глубокое неудовлетворение своим телом, бессовестно навязывавшееся журналами с бесконечными фотографиями невозможно тощих юных девиц, чьи половозрелые тела и юношеская кожа беспощадно ретушировались, пока не доводились до абсолютного совершенства, – бумерангом ударило по мне самой. Разумеется, я не могла не чувствовать горькой иронии этой ситуации.

Но самым интересным было то, что я вовсе не переедала. Я не пила литрами шампанское за обедом и на модных вечеринках, не пожирала по ночам шоколад. Я посещала экспертов по питанию и диетологов и освоила сложнейшие позы йоги. Даже нашла хилера и испробовала разные диеты, основанные на отказе от продуктов, которые, согласно ее диагнозу, могли вызывать у меня пищевую аллергию или попросту не усваивались моим организмом. Я бросила курить, пить и перестала есть мясо; повсюду носила с собой коробочку с комплексом витаминов и минералов, флакончики растворов Баха и миниатюрные диспенсеры гомеопатических гранул. Офисный холодильник был до отказа переполнен йогуртами из овечьего молока – моим обычным завтраком. Я четко следовала указаниям специалистов, перепробовала всевозможные способы здорового питания.

А вес неумолимо увеличивался.

Однажды, среди всей этой беготни, один мой друг совершенно бестактно сказал, что мне следует начать обращать внимание на мужчин «моего уровня привлекательности». Его пристальный взгляд на мое пирожное недвусмысленно намекал, как низко я пала. В ту ночь моя подушка промокла от горьких и злых слез: я ненавидела саму себя за то, какую важность придавала его словам.

Давление на работе все росло. Уровень прибыли моего отдела за второй год привлек внимание руководства, и меня вызвали на седьмой этаж, где располагался их офис. Нам необходимо подумать о расширении, чтобы привлечь в компанию еще больше прибыли, сказал мне директор. Я пришла в восторг. Новая начальница – в туфлях на шпильках и с толстенным ежедневником – была одной из тех женщин, которыми я восхищалась и на которых мечтала походить. Но это чувство длилось недолго: она посеяла семена раздора так ловко и умело, что я даже не сразу заподозрила неладное.

Разделяй и властвуй. Другие редакторы предупреждали меня: у нее большой опыт в этом. Но я оказалась слишком наивной для подобных игр. В последующие годы я позволила ей фактически занять мое место – и в конце концов приняла ее предложение об увольнении.

Я отчетливо помню тот день. Уже на выходе из здания – куда я приходила ежедневно с девятнадцати лет (это были самые продолжительные отношения в моей жизни), – меня вдруг посетила мысль, показавшаяся невероятно смешной: мне нужно заплатить, чтобы больше не ходить на работу. Эта жизнь, эта должность, казавшаяся мне такой серьезной, мой смысл жизни – внезапно оказались сущей безделицей. От этой жизни так легко и просто можно было отказаться.

Я понятия не имела, на сколько мне хватит выходного пособия. И вот, без каких-либо сбережений и с кучей кредитных карт с задолженностями, я приняла решение (по мнению моей матери, совершенно безответственное). Вместо того чтобы погасить часть долгов и заняться поисками новой работы, я потратила эти деньги на билет во Флоренцию. По моим расчетам, при минимальных расходах их должно было хватить на несколько месяцев, – а если вообще не тратить, то и на год. Будет непросто: раньше мне не хватало зарплаты даже до конца месяца. Сначала она уходила на дизайнерскую одежду, необходимую для моей работы; потом – на дорогие диеты, персональных тренеров и уроки здорового питания под руководством гуру.

У меня не было никакого четкого плана пребывания во Флоренции. Мы договорились с Кристобель, что я поживу там зимой, а потом посмотрим. Я купила маленькую записную книжку, куда должна была скрупулезно записывать все свои расходы. Я твердо намеревалась за время проживания во Флоренции освоить искусство планирования бюджета. А тем временем в моей душе боролись гнев и горечь, чувство поражения и жалость к самой себе, и голос в моей голове все повторял, что за свою жизнь я так ничего и не добилась – вот и теперь все мои попытки стать писательницей обречены на провал.

Казалось, Понте-алле-Грацие, мост Граций, сам потешается над собственным названием. Простой, без изысков, он стоял на пяти бетонных арках и словно бросал вызов искрящейся красоте Понте Веккио, расположенного вверх по реке. Сквозь открытые центральные арки было видно туристов, вверху открывались окошки коридора Вазари, через которые поступал свет. Сам Гитлер во время Второй мировой войны приказал не бомбить Старый мост.

Чтобы как-то успокоиться, я решила повторить вчерашний маршрут на такси. По мосту, затем – по дороге, такой узкой, что всякий раз, когда мимо проезжал автобус, я делала глубокий вдох, боясь повредить ребра. Мимо проносились гигантские серые каменные плиты зданий – штукатурка на них местами отвалилась. Огромные арочные проемы магазинов с полами из беленого дерева, сверкающими витринами и искусно разложенной одеждой; большие окна в обрамлении из грубого серого камня, некоторые – со старинной изогнутой решеткой.

Я дошла до Пьяцца Санта-Кроче – в дневном свете она была все так же великолепна. Стоя в центре площади, озаренной солнечным светом, под небом, таким ярким, будто его расписал сам Тьеполо, и глядя на облака, отражавшиеся в лужах после вчерашнего дождя, я вдруг услышала звуки губной гармоники. Внезапно сквозь пелену депрессии пробилось новое чувство: почти всепоглощающее желание танцевать. Порхать и кружить по этой огромной площади, исполняя причудливые пируэты, как Джин Келли, а потом подбежать к Данте, щелкнуть его по носу и расхохотаться, глядя прямо в его мрачное лицо.

Несколько лет назад, во время романтических выходных в Венеции, организованных одним из моих бывших парней, я была так потрясена красотой города, что расплакалась. Должно быть, он не так представлял себе развитие событий, но я была настолько ошеломлена, что рыдала буквально при каждом новом открытии, будь то произведение искусства, архитектурный памятник, Гранд-канал с его гондольерами или шумные площади, ярко контрастирующие с маленькими тихими мостиками через потаенные каналы. Кристобель предупреждала меня о синдроме Стендаля – известном расстройстве, поражающем туристов, которые прибывают во Флоренцию и по-настоящему заболевают от соприкосновения с этой красотой; поэтому, собирая чемоданы, я как следует запаслась бумажными платочками.

И все же, несмотря на величие Санта-Кроче и Понте Веккио, на яркий свет, озарявший здания, и на собственное разбитое сердце и истерзанную душу, я до сих пор не пролила ни слезинки. Даже когда ноги привели меня к Пьяцца дель Дуомо и рот сам собой раскрылся при виде монументального и причудливо украшенного собора. Массивный терракотовый купол – невероятное творение Брунеллески – парил над фасадом, и все здание казалось таким огромным, что площадь совершенно терялась на его фоне.

Сам же собор окружали всевозможные атрибуты его собственной славы: художники за мольбертами рисовали карикатуры; кареты, запряженные лошадьми, стояли в ожидании желающих прокатиться, и лошади нетерпеливо били копытами; группы туристов послушно следовали за гидами с флажками. Туристы толпились вокруг него, как лилипуты вокруг Гулливера, а собор во всем своем монументальном великолепии возвышался над этой суетой.

Я пошла на шум, и ноги сами привели меня на рынок Сант-Амброджо. Бродя по пустынным улочкам, я наугад свернула за угол – и словно оказалась на ожившем пестром полотне. Кругом теснились припаркованные фургоны и скутеры, между ними сновали пешеходы – кто на рынок, кто обратно, – из сумок выглядывали букеты цветов и листья зелени. На центральных прилавках в лотках лежали товары всех цветов радуги – сквозь широкий дверной проем я увидела сыры, колбасы и ветчину, хлеб и разные сыпучие продукты. Снаружи, под рифленым железным козырьком, лежали овощи; чуть дальше – горки сушеной фасоли и нута, на стенах висели пучки орегано, связки сушеного перца чили и трав, на полках теснились ряды сухой и свежей пасты.

Словно по съемочной площадке студии «Техниколор», я бродила по рынку, стараясь не столкнуться с собачками и тележками домохозяек; наблюдала за женщинами, торговавшимися с лоточниками. Остановившись перед прилавком с фруктами и овощами, с крыши которого плотным занавесом свисали связки чилийских перчиков, я услышала напевное «peperoncino – viagra naturale!»[6]. Заметив мою улыбку, добродушный мужичок с копной густых седых волос и пухлыми розовыми щеками подошел ко мне.

В черной шляпе с помпоном, натянутой по самые уши, он громко хлопал в ладоши в перчатках, поглядывая на меня. Уголки его глаз обрамляли морщинки. Когда я потянулась к крупному красному помидору в бороздках, как будто вырезанных специально, он громко крикнул: «О-о-о!» «Таким бы голосом камни ворочать!» – подумала я, отскочив как ужаленная. Он что-то затараторил по-итальянски, жестами показывая, что товар трогать нельзя, а сам тем временем принялся складывать в коричневый бумажный пакет те самые крупные помидоры с бороздками, пучок пушистого салата, ярко-зеленый кабачок, небольшую связку остроконечных морковок с длинной пышной ботвой, белоснежный круглый лук и головку чеснока. Воодушевившись, он добавил еще и пучок широколистного базилика, на всякий случай. Мы общались жестами; я заплатила, он улыбнулся и, похлопав себя по груди, сказал:

– Mi chiamo Антонио![7] – и протянул мне руку в черной перчатке.

Я пожала ее и представилась, про себя удивившись тому, что перчатка оказалась из кашемира.

– Piacere[8], Камин.

Он ухмыльнулся:

– Allora ci vediamo domani![9]

Я зашла в кафе на углу со столиками, украшенными желтыми хризантемами. Перед кафе стоял мужичок средних лет, похожий на садового гнома, даже несмотря на элегантную синюю рубашку и темно-синий фартук, повязанный на талии. Он поприветствовал меня по-английски и открыл деревянную дверь, приглашая войти. Внутри было так же мило: на обшитых деревянными панелями и выкрашенных в ярко-желтый цвет стенах тут и там висели газетные вырезки тридцатых годов. Стулья были обиты красным плюшем, как в театре, а вместо окон по фасадной и торцевой стенам кафе шли стеклянные двери в потертых деревянных рамах и с потускневшими золочеными петлями и ручками.

Потолок был выложен резными деревянными панелями с крашеными золотыми, синими и красными вставками.

– То, что вы называете «романский стиль», тринадцатый век! – пояснил дружелюбный гном. – Все окна – из старых тосканских вилл.

С этими словами он взял меня за руку и отвесил низкий поклон.

– Меня зовут Изидоро, – помпезно произнес он. – А это – кафе «Чибрео», самое красивое во Флоренции. Вон там, – указал он наискосок через дорогу, – знаменитый ресторан «Чибрео». А там, – махнул в сторону окна, выходящего на другую дорогу, – «Театр Соли», клуб и театр. Мы все – как одна семья!

Его энтузиазм был заразителен. Я представилась и заказала капучино с собой. Он непонимающе посмотрел на меня.

– Э-э-э… – Я поспешно достала из сумки разговорник. – …per portare via?[10]

Он зашел за небольшую изогнутую барную стойку, на одной стороне которой возвышалась кофемашина Gaggia, а на другой – стеклянный шкафчик с рулетиками, мини-пиццами, глазированными круассанами и пирожными. За спиной Изидоро на полках выстроились ряды бутылок с алкогольными напитками и серебряные шейкеры.

– Но почему? – в замешательстве спросил он. – У вас дома нет кофеварки?

Я объяснила Изидоро, что просто хочу выпить кофе по дороге до Сан-Никколо. Он уставился на меня и молча смотрел с минуту – и вдруг расхохотался.

– Ma no![11] – воскликнул он, вытирая выступившие на глазах слезы. – К чему такая спешка?

Я пожала плечами.

– В чем прелесть? Как прочувствовать вкус капучино? Dai[12]. – И он указал на столик у окна: – Присаживайся, а я принесу кофе. Così[13], узнаешь, что такое истинное удовольствие.

Я послушно присела, а кофемашина меж тем ожила. Несмотря на любовь к кофе, это удовольствие в моей взрослой жизни было новым. Я вспомнила Лондон и огромные картонные стаканы с ужасным кофе, который я повсюду брала с собой. Этим утром я не встретила ни одного человека с подобным стаканом. И это – в стране кофе, разве такое возможно? С другой стороны, я не заметила и сетевых кофеен. Каким-то непостижимым образом Флоренция – во всяком случае та ее часть, что я успела обойти, – держалась особняком среди современных городов с их засильем мировых брендов.

Тем временем приготовление пенного коктейля подошло к концу, и Изидоро с гордостью провозгласил:

– Я готовлю лучший капучино во Флоренции! Попробуй – сама увидишь!

Он оказался прав. Кофе был не обжигающим, но и не чуть теплым, с насыщенным вкусом и сливочной пенкой.

– У нас лучшее молоко в Тоскане! – заявил он, подсаживаясь ко мне. Потом спросил, откуда я, а когда я ответила, радостно захлопал в ладоши.

– А! Londra, che bella![14] Я был один раз, краси-и-иво! – Внезапно на лице его отобразилась жалость. – Но овощи – нет вкуса! – Он сокрушенно покачал головой. И вдруг, заметив мой пакет с покупками, радостно объявил: – Но теперь ты попробуешь НАСТОЯЩИЕ овощи!

«Ну овощи, ну и что? – подумала я про себя. Помидоры – они и есть помидоры».

Изидоро продолжал расспрашивать, и я рассказала, что пытаюсь писать книгу. Он присвистнул:

– Brava! – и снова захлопал в ладоши. – Не только красивая, но и умная! Останешься – будешь флорентийкой! Будешь членом нашей семьи!

Я посмотрела в окно на снующих туда-сюда людей, мотоциклы на углу. Посреди этой суеты женщина, похожая на Джину Лоллобриджиду в молодости, остановилась рядом с мопедом и заглянула в его зеркальце, проверяя, не размазалась ли помада. Затем разгладила пальцем брови. Потом посмотрела в мою сторону, заметила, что я наблюдаю за ней, подмигнула и зашагала дальше. Я улыбнулась ей в ответ. Может, я и вправду останусь и стану частью этого забавного, раскрепощенного и элегантного семейства флорентийцев?

Я поспешила домой, вся в предвкушении обеда из итальянских овощей, проникнувшись представлением Антонио и заразившись энтузиазмом Изидоро. От утренней депрессии не осталось и следа. Мне не терпелось начать готовить. Единственной остановкой по пути домой была пекарня – Кристобель рассказывала, что этим семейным предприятием управляли вот уже несколько поколений. За стойкой стояла жизнерадостная девчушка, из-под ее белого колпака выглядывали светлые кудряшки. За ее спиной на полках лежал свежеиспеченный хлеб – маленькие овальные буханки, большие круглые, продолговатые, коричневые с семечками, маленькие круглые рулетики, квадратные, обсыпанные мукой. На витрине красовались огромная квадратная пицца, разрезанная на кусочки, и пласты толстого плоского хлеба, блестящие от масла, с хрустящей соленой корочкой – скьяччата, особый сорт тосканской фокаччи. Я попробовала кусочек – она была невероятно вкусной, пышной и хрустящей, в меру соленой и не слишком масляной. Было нелегко объяснить, что я хочу, и все же продавщице каким-то образом удалось вытянуть из меня мое имя, откуда я, а также сообщить, что ее зовут Моника и она младшая дочь пекаря. И все это притом что ни одна из нас не знала языка другой.

Никогда прежде я не рассказывала столько о себе такому количеству людей за один день, не произнеся ни одного предложения как следует. Моника вручила мне буханку хлеба в бумажном пакете, и я отправилась домой, по дороге то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух.

Не помню, когда в последний раз я покупала овощи и хлеб не в пластиковой фабричной упаковке. Я выгрузила овощи в раковину и хорошенько вымыла. Готовила я плохо – и к тому же занималась этим крайне редко, – поэтому просто поджарила хлеб (Антонио в своей неповторимой пантомиме назвал это брускеттой). От аромата помидоров кружилась голова, так что я быстро нарезала их ломтиками и положила на хлеб. Сбрызнула все оливковым маслом, посыпала листьями базилика и щепоткой морской соли.

Едва откусив, я почувствовала, как во рту будто бы взорвалась радуга, сладкий томатный сок в сочетании с солью показался мне амброзией. Пикантное масло и терпкий базилик усиливали эффект. С каждым кусочком я ощущала вкус все сильнее и наконец издала громкий удовлетворенный вздох. Потом съела еще четыре кусочка; оливковое масло текло по подбородку.

Я вспомнила Иран, где нам давали ярко-красные помидоры после школы. Мы жадно поедали их, держа в одной руке помидор, а в другой – солонку. Этот сладкий вкус итальянских томатов словно вернул меня на тридцать лет назад, и я снова была счастлива. Оказывается, подумала я, помидор – это не просто помидор.

Прошло несколько дней. Я снова сидела за кухонным столом, который использовала еще и как письменный. Документ на экране моего компьютера был издевательски пустым.

Я ерзала на стуле, ковыряла ногти, грызла заусенцы. Интернет-соединение в квартире отсутствовало, и для меня это было как обухом по голове. Шок от невозможности выйти в Cеть был сродни землетрясению. Я не могла ни проверить почту, ни полистать «Фейсбук», ни посмотреть фотографии детей школьных подруг, ни прокомментировать очередные политические дебаты.

Вместо этого я осталась один на один с книгой, о которой говорила вот уже несколько лет. И это была не просто какая-то там книга, но история моей страны, моего детства, моего Ирана, откуда я бежала вместе с родителями, когда была еще совсем ребенком, в самый разгар революции. Спустя почти двадцать лет, когда мне самой уже было за двадцать и я стала ездить в Иран, я столько рассказывала друзьям о своих многочисленных родственниках и своей стране, что они стали умолять меня записать все эти истории на бумагу, иначе их головы разорвутся от такого количества информации.

И вот спустя столько лет, в течение которых мне некогда было даже подумать об этом, потрясение от того, что мне нечем заняться, кроме как сесть за книгу, было слишком велико. Я пялилась в окно, но смотреть было не на что: в окне напротив было видно старушку у телевизора, во дворе было тихо, лишь пахло древесным дымом. Запах этот плыл через весь город. Внутри я ощущала привычную тягу своих давних спутниц: усталости и депрессии. Они прочно вошли в мою жизнь и не намерены были отступать, что бы я ни делала. Даже когда я спала настолько долго, что чувствовала себя сестрой Спящей Красавицы. Что я здесь делаю, одна, в чужой стране, без языка и друзей? Очередная ошибка, думала я, и глаза мои наполнялись слезами. Права была мама, когда называла меня безответственной.

Я заставила себя встать, оторваться от пустого документа и выйти из дому, на улицы Флоренции – осязаемые, настоящие. Я вышла без карты – лучше бродить без цели и лишь потом узнать, где была. Так я хотя бы начну замечать окружающий мир, вместо того чтобы пялиться целый день в экран компьютера. Мой мобильный телефон во Флоренции не принимал, поэтому у меня не было никакой возможности зафиксировать собственные передвижения. Вскоре я почувствовала облегчение: здание палаццо Веккио было для меня якорем – где бы я ни находилась, я знала, что река и мой квартал сразу за ним, а холмики на набережной Ольтрарно – за моим домом. А за очередным поворотом будет видна моя башня. Зная, что эти ориентиры приведут меня домой, я не так боялась заблудиться.

К своему удивлению, я обнаружила, что на Сан-Никколо невозможно долго оставаться незамеченной – и в этом мне не помогла даже лондонская привычка не привлекать внимания прохожих. Через несколько дней местные уже начали кричать мне при встрече «Чао!» и радостно махать, когда я проходила мимо. Я отвечала на их приветствия – страх показаться невежливой пересиливал ужас от перспективы заговорить с незнакомцем на улице – и вскоре уже знала всех своих соседей по именам.

Среди них была рыжая Кристи – хозяйка крошечной электромастерской, женщина средних лет, вечно с охапками китайских фонариков, лампочек и коробок с крошечными предохранителями в руках. Всякий раз, когда я проходила мимо ее мастерской, она на ломаном английском говорила, что я очаровательна.

– Bella![15] – восклицала она, прикасаясь к моему лицу. – Такая хорошая, такая добрая, такая улыбка! О да, brava![16] – При этих словах она подпрыгивала, переполненная энтузиазмом от одного моего присутствия.

Напротив мастерской Кристи находилась ювелирная лавка, где работал еще один Джузеппе – полная противоположность моего соседа: грубоватый хиппи неопределенного возраста с длинными всклокоченными бесцветными волосами, кое-как завязанными в хвост. Низенький и толстенький, он одевался в черное и курил самокрутки, а его барбос лаял всякий раз, когда я проходила мимо. Он познакомил меня со своей спутницей, маленькой женщиной с грязными светлыми волосами. Она чем-то напомнила мне Тильду Суинтон, только чуть потасканную, – как если бы Суинтон была сантиметров на тридцать ниже, курила по две пачки «Мальборо Ред» в день в течение тридцати лет и не следила за зубами.

Еще были две бодрые старушки, которых я видела в первый день. Они под ручку прогуливались по Сан-Никколо, заходя по очереди в пекарню, к зеленщику, мяснику и, наконец, дойдя до «Рифрулло», пили капучино. Каждый день в их отношении ко мне отмечался маленький прогресс. Они сдержанно кивали, всегда аккуратно причесанные, с напудренными щеками и напомаженными губами.

Не смогла я скрыться и от старичка, который тогда подсел ко мне в церкви. Я часто видела его на улице, и он всегда улыбался мне с такой надеждой, что однажды я все-таки остановилась, дав ему возможность завязать беседу. Он хрипло заговорил со мной на удивительно хорошем английском, и мне стало его жаль. Его звали Роберто, и, высказав дежурное замечание по поводу безвкусных английских овощей, он положил мне руку на плечо и пристально заглянул в глаза:

– И кто же это так вас расстроил? – спросил он, застав меня врасплох.

Я попыталась надеть маску английской чопорности, которой пользовалась всю свою сознательную жизнь как спасательным кругом. Но, глядя на эти артритные пальцы на своем рукаве, вдруг почувствовала, как сжимается сердце и слезы подступают к глазам, и вся моя защита рухнула.

Я так долго боролась – все эти дедлайны, стрессы, крушение карьеры и, наконец, борьба за любовь Надера, – что теперь была совершенно выжата. Я сдалась и позволила Роберто сжать мою руку, утешить меня, – пусть даже его прикосновение и было мне не совсем приятно.

– Ну что ж, – тихо сказал он. – Ничего страшного, забудь его. Теперь ты во Флоренции!

Он тепло улыбнулся, отчего стали видны желтые зубы. Я сквозь слезы улыбнулась в ответ.

– Ты красивая женщина и должна жить в красивом месте. Останься здесь – и ты увидишь, что эта красота исцелит тебя!

Какая странная, трогательная встреча, подумала я.

1 Palazzo по-итальянски означает не только дворец, но и многоэтажный дом. – Здесь и далее примеч. пер.
2 Здравствуйте (ит.).
3 Это Санта-Кроче (ит.).
4 А это – Данте (ит.).
5 Приехали (ит.).
6 Острые перчики – натуральная «Виагра»! (ит.)
7 Меня зовут Антонио (ит.).
8 Очень приятно (ит.).
9 Тогда увидимся завтра (ит.).
10 С собой, на вынос (ит.).
11 Да нет! (ит.)
12 Ладно тебе! (ит.)
13 Так (ит.).
14 Лондон, красивый город! (ит.)
15 Красавица! (ит.)
16 Молодец (ит.).
Читать далее