Читать онлайн Рай где-то рядом бесплатно

* * *

Посвящается дорогой моей подруге Пегги Хэдли

Есть два способа прожить жизнь: или так, будто чудес не бывает, или так, будто вся жизнь – чудо.
Альберт Эйнштейн

Элмвуд-Спрингс, Миссури, понедельник, 1 апреля

09.28, +23°, ясно

«Ох-ох-ох!» – только и успела пробормотать Элнер Шимфизл, когда собирала на дереве инжир и ненароком задела осиное гнездо. Очнулась она, лежа на спине в приемном покое больницы, знать не зная, как здесь очутилась. В поликлинике ее родного Элмвуд-Спрингс нет приемного покоя – не иначе как ее увезли в Канзас-Сити, а то и дальше. «Ну и утречко!» – подумала Элнер. Всего-то ведь и хотелось – набрать инжиру на баночку варенья для той милой женщины, что принесла ей корзинку помидоров. А теперь над Элнер склонился юнец в зеленом балахоне и в зеленой же купальной шапочке, таращит глаза и что-то быстро-быстро говорит пятерым другим, что снуют взад-вперед по палате, тоже в зеленых балахонах, купальных шапочках и зеленых бахилах. Почему не в белом? С каких это пор врачи не носят белых халатов? В последний раз Элнер была в больнице тридцать четыре года назад, когда ее племянница Норма родила Линду; все врачи и сестры тогда были в белом. А ее соседка Руби Робинсон, дипломированная медсестра, и сейчас носит белоснежный халат, накрахмаленный белый колпак с «крылышками», белые туфли и чулки. Доктор в белом халате куда больше похож на доктора, чем эти ребята в мятых зеленых балахонах гадкого оттенка.

Элнер всегда была неравнодушна к людям в форме и, когда племянница с мужем в прошлый раз водили ее в кино, даже расстроилась, что билетеры форму больше не носят. Точнее, нет теперь никаких билетеров – будь любезен, ищи сам свое место. «Ну и ладно, – вздохнула про себя Элнер. – Значит, есть на то причины».

Элнер вдруг забеспокоилась: выключила ли она духовку, перед тем как выйти во двор за инжиром, и покормила ли кота Сонни? А о чем это, интересно, толкует паренек в дурацкой купальной шапочке и остальные, что склонились над ней и тычут пальцами? Губы-то шевелятся, но слов не разобрать – слуховой аппарат остался дома, слышно лишь попискивание приборов. Стало быть, надо вздремнуть, а там подоспеет племянница Норма и заберет ее отсюда. Скорей бы домой, проведать Сонни и проверить плиту… хотя встреча с Нормой сулит неприятности. Норма – особа весьма нервная. Когда Элнер в прошлый раз свалилась с лестницы, племянница строго-настрого запретила ей лазить за инжиром – дескать, на это есть Мэкки, муж Нормы. Элнер обещала всякий раз его дожидаться, а теперь нарушила слово, так что скандала не миновать. Мало того, поездка на «скорой» наверняка влетит ей в копеечку. Несколько лет назад ее соседка Тотт Вутен наступила на колючую морскую рыбу, попала в больницу, и с нее содрали бешеные деньги. Все-таки надо было позвонить Норме, подумала Элнер. Она и собиралась позвонить, но жалко было дергать беднягу Мэкки из-за такого пустяка. Да и откуда ей было знать про осиное гнездо? Если б не осы, она спокойно спустилась бы и сейчас варила инжирное варенье, а Норма осталась бы с носом. Это все осы виноваты; никто их, между прочим, не звал. Но для Нормы любые отговорки – пустой звук. «Плохо дело, – успела подумать Элнер, засыпая. – Не видать мне лестницы до конца моих дней».

Беспокойная племянница

08.11

В то утро Норма Уоррен, миловидная брюнетка лет шестидесяти с небольшим, листала у себя дома каталог постельного белья со скидками, раздумывая, что заказать – желтое синелевое покрывало в цветочек на тон темнее или то хорошенькое, из стопроцентного хлопка, в рюшечках, с полосками цвета морской волны на белоснежном фоне. И в эту минуту позвонила Тотт Вутен, соседка тети Элнер и личный парикмахер Нормы, и сообщила, что тетя Элнер опять упала с дерева. Уронив трубку на рычаг, Норма бросилась на кухню и подставила лицо под ледяную воду, чтобы не лишиться чувств – от волнения она легко теряла сознание, – а потом схватила трубку телефона на стене и набрала номер мобильника Мэкки.

Мэкки, заведующий отделом скобяных товаров в магазине «Все для дома», глянул на экран и ответил на звонок:

– Что стряслось?

– Тетя Элнер опять упала с лестницы! – в отчаянии выпалила Норма. – Лети к ней, срочно! Вдруг она кости переломала? Вдруг насмерть расшиблась? Просила же я забрать у нее лестницу!

Мэкки за сорок три года семейной жизни привык к истерикам жены, особенно по поводу тети Элнер.

– Ну-ну, Норма, угомонись. Наверняка все в порядке. До сих пор-то не разбивалась насмерть, верно?

– Я ей вообще запретила лазить на лестницу, да разве она меня послушает?

Мэкки зашагал к выходу, мимо отдела сантехники, и у самых дверей окликнул продавца:

– Эй, Джек! Побудь тут за меня. Я скоро.

А Норма все тараторила в трубку:

– Как доберешься, сразу позвони, только не говори, что она умерла, мне не вынести такого горя… Ох, убила бы ее! Чуяло мое сердце, что этим кончится.

– Норма, повесь трубку и успокойся, посиди в гостиной, а я перезвоню через пару минут.

– Все! Сегодня же отберу лестницу. В возрасте тети Элнер не пристало…

– Норма, положи трубку.

– А вдруг она все кости переломала?

– Я перезвоню, – прервал ее Мэкки, сунул телефон в карман, вышел на стоянку позади торгового центра, сел в свой «форд» и помчался к дому Элнер. Он был научен горьким опытом: если с тетей Элнер что-то стряслось, то от Нормы одно беспокойство. Уж лучше пусть сидит дома, а он сам разберется.

Едва муж отключил телефон, Норма поплелась в гостиную, как он велел, но спокойно ждать звонка было выше ее сил.

«Богом клянусь, – думала Норма, – если она осталась жива, я не только лестницу у нее отберу, но собственными руками срублю это треклятое дерево – и дело с концом». Пока Норма шагала взад-вперед по гостиной, ломая руки, ей вспомнились новые упражнения из курса аутотренинга для страдающих от приступов паники и страха. Линда увидела рекламу курса по телевизору и прислала матери брошюру на день рождения. Норма уже прошла Шаг Девятый (избавьтесь от бесконечных «а вдруг») и приступила к Десятому (как отогнать навязчивые мысли). Сейчас она призвала на помощь и технику глубокого дыхания, которой учила ее знакомая, любительница йоги. Сосредоточившись на дыхании, Норма вышагивала по комнате и повторяла про себя хорошие установки: «Все обойдется. Тетя Элнер уже два раза падала с дерева – и ни царапинки. Пустые страхи. Через день-другой я уже буду над этим смеяться. Ничего страшного. Девяносто девять процентов наших опасений не сбывается. И у меня никакого сердечного приступа не будет. Подумаешь, испугалась немножко – что такого?»

Но, как ни старалась Норма, успокоиться не получалось. Ближе тети Элнер у нее никого на свете не было – не считая, разумеется, мужа и дочери. После смерти матери Норма неустанно пеклась о здоровье тетушки, и давалось ей это нелегко. Норма со вздохом глянула в сторону каминной полки, где с фотографии улыбалась тетя Элнер. Кто бы знал, сколько хлопот может доставить эта кроткая румяная старушка с белоснежным пучком на затылке!

Упрямства тете Элнер не занимать. Когда умер дядя Уилл, Норма еле уговорила ее перебраться в город, чтобы за ней приглядывать, и лишь после многолетних упорных просьб Нормы тетушка согласилась продать ферму и купить домик в городе, но сладить с ней по-прежнему нелегко. Норма нежно любит тетю Элнер и терпеть не может ее бранить, но без ворчанья не обойтись. Старушка туга на ухо и ни за что не обзавелась бы слуховым аппаратом, если б не настояния племянницы. И дверей тетя Элнер не запирает, и питается неправильно, и к врачу не ходит, а главное, запрещает наводить порядок, хотя у Нормы просто руки чешутся. В доме у старушки все вверх дном, картины висят как попало, а крыльцо завалено хламом: тут и камешки, и сосновые шишки, ракушки, птичьи гнезда, деревянные цыплята, сухоцветы, и четыре-пять ржавых дверных ручек с бульдожьими головами – подарок соседки Руби Робинсон. Для Нормы, у которой и в доме, и на крыльце образцовый порядок, этот кавардак просто невыносим. А вчера, заглянув проведать тетю Элнер, она обнаружила очередную пакость – целую вазу искусственных подсолнухов, на редкость уродливых. Норму передернуло при одном взгляде, но она лишь спросила нежно: «Откуда, тетушка?»

Ясно откуда! Мерл Уилер, что живет в доме напротив, вечно таскает ей всякую дрянь. Приволок, к примеру, безобразное древнее кресло на колесиках, с обивкой из искусственной кожи, и тетя Элнер выставила его на крыльце, всем на обозрение. Норма, возглавлявшая тогда комитет по благоустройству города, умоляла тетушку избавиться от этого кресла, а та упрямилась: ей, видите ли, удобно разъезжать в кресле по дому, цветы поливать! Норма даже подбивала Мэкки ночью выкрасть развалину с крыльца старушки, но муж ни в какую. Как обычно, встал горой за тетю Элнер, а Норме заявил, что она делает из мухи слона, точь-в-точь как ее мамаша, но ведь это неправда! Избавиться от кресла – вовсе не прихоть и не чванство, а дело чести. По крайней мере, Норме хотелось в это верить.

Быть похожей на свою матушку Норма не согласилась бы ни за что на свете. Ида, младшая и самая хорошенькая из сестер Шимфизл, вышла замуж за богатого и всегда задирала нос перед Элнер. Даже в гости к ней ездить отказывалась, когда Элнер перебралась в город, а все из-за цыплят на заднем дворе у сестры. «Одно слово, деревня!» – возмущалась Ида. Но вчера, когда тетя Элнер, указав на букет, восхитилась: «Ну не прелесть ли? Мерл принес. Даже поливать не надо!» – Норма готова была ухватить подсолнухи и с воплями кинуться на ближайшую помойку. К счастью, удержалась – кивнула вежливо, и только. Норма отлично знала, где Мерл достал цветы, – видела точно такие же в дешевой сувенирной лавке. Очень прискорбно, но на местном кладбище подобных безобразных букетов море. У Нормы просто в голове не укладывалось, как можно украшать могилы искусственными цветами. Невообразимая безвкусица, сродни изображениям Тайной вечери на черном бархате, раздвижным окнам с алюминиевыми рамами или телевизору в столовой.

Норма убеждена, что дурному вкусу в наше время нет оправданий (лично ей ни одно не приходит в голову). Ведь просто знай себе листай журналы и следуй советам знающих людей или смотри передачи на канале «Дом и сад». Спасибо Марте Стюарт[1], что научила Америку азам хорошего вкуса. Правда, сейчас она за решеткой, ну и пусть, зато на свободе много хорошего сделала. Не только дом и досуг волнуют Норму, ее бросает в дрожь от того, как одеты люди в общественных местах. «Мы должны одеваться красиво из уважения к окружающим, из обычной вежливости», – учила ее мать. А сейчас, куда ни глянь, все разгуливают в спортивных костюмах, кедах и кепках; даже на самолетах в таком виде летают. Норма, конечно, уже не наряжается везде и всюду, как в былые времена. Она может выбежать в магазин в оранжевом велюровом спортивном костюме, зато ее не увидишь без косметики и сережек. Этому правилу она никогда не изменяет.

Норма глянула на часы: почти полдевятого! Что ж Мэкки не звонит? Неужели до сих пор не доехал? «Боже! – ужаснулась Норма. – Не хватало еще, чтобы Мэкки попал в аварию и разбился! Мало мне одного несчастья? Тетя Элнер упала с дерева и сломала бедро, и в этот же день я стану вдовой?!» В восемь часов тридцать одну минуту Норма уже места себе не находила и готова была вновь схватиться за телефон, но тут раздался звонок, и она подпрыгнула.

– Послушай, Норма… – начал Мэкки. – Главное, не волнуйся.

По его голосу сразу можно было догадаться, что случилось несчастье. Не то что раньше, когда он начинал со слов: «Она жива-здорова, говорил же я тебе, не волнуйся». Норма затаила дыхание. Так и есть, подумала она, вот оно, самое страшное. Во рту тут же пересохло, сердце заколотилось пуще прежнего. Собравшись с силами, Норма стала готовиться к худшему.

– Не хочу тебя пугать, – продолжал Мэкки, – но пришлось вызвать «скорую».

– «СКОРУЮ»?! – взвизгнула Норма. – Боже мой! Перелом? Я так и знала! Сильно она расшиблась?

– Не знаю. Приезжай поскорей. Возможно, придется подписать кое-какие бумаги.

– Господи! Ей больно?

Мэкки отвечал с запинкой:

– Нет, не больно… – И повторил: – Приезжай поскорей.

– У нее перелом бедра? Молчи, сама знаю. Так я и думала. Говорила ей тысячу раз, чтоб не лазила на дерево!

Мэкки перебил ее:

– Норма, я тебя жду. Поторопись.

Ему очень не хотелось грубить жене и опять бросать трубку, но еще больше не хотелось говорить, что тетя Элнер потеряла сознание и до сих пор не пришла в себя. Он пока не знал, есть ли у нее переломы и насколько серьезно она пострадала. Приехав к тете Элнер несколько минут назад, он нашел ее под фиговым деревом, без чувств; подле нее сидела Руби Робинсон и щупала ей пульс, а еще одна соседка, Тотт Вутен, стояла рядом и рассказывала, что случилось.

Очевидец

08.02

Чуть раньше, а именно в восемь часов две минуты, Тотт Вутен, худая, жилистая, рыжеволосая, с неизменными голубыми тенями, вышедшими из моды еще в семидесятых, торопилась на работу в салон красоты – нужно было поспеть пораньше и приготовить краску для волос к приходу клиентки, Беверли Кортрайт. Возле дома Элнер Шимфизл она, на свою беду, оглянулась и увидела, что соседка летит вверх тормашками с трехметровой лестницы, а вокруг вьется осиный рой. Как только бедняга Элнер хлопнулась оземь, Тотт крикнула: «Элнер, не шевелись!» – и взлетела на соседнее крыльцо с визгом: «Руби! Руби, сюда! Элнер опять упала с дерева!» Руби Робинсон, миниатюрная женщина в толстых очках, за которыми глаза ее казались огромными, завтракала на кухне. Услыхав призыв о помощи, она вскочила, схватила со столика в коридоре черную кожаную медицинскую сумку и со всех ног кинулась исполнять свой долг. Когда они с Тотт добежали до злополучного дерева, Элнер Шимфизл лежала на земле без чувств, а вокруг вились десятки рассвирепевших ос. Руби достала из сумки нюхательную соль и сунула Элнер под нос. Тотт тем временем без умолку трещала, рассказывая о происшествии соседям, что сбежались на шум и сгрудились под фиговым деревом.

– Иду я на работу… вдруг слышу: жжж… жжж… жжжжж… поднимаю глаза… боже! Элнер летит с лестницы и ба-бах!.. падает на землю. Хорошо, что она такая толстуха – даже не кувырнулась, а просто плюхнулась, как мешок кирпичей.

Нюхательная соль, старое испытанное средство, не помогла. Элнер все не приходила в себя. Не спуская с бедняжки глаз ни на секунду, Руби принялась во весь голос распоряжаться:

– Кто-нибудь, вызовите «скорую»! Мерл, тащи пару одеял! Тотт, звони Норме, скажи, что случилось.

Бывшая старшая медсестра в крупной больнице, Руби командовать умела – все послушно разбежались выполнять приказы.

Норма пускается в путь

08.33

После разговора с мужем Норма вновь плеснула в лицо ледяной водой из-под крана и заметалась по дому, хватая сумочку, страховой полис тети Элнер, зубную пасту, щетку и прочие мелочи, что могут понадобиться в больнице. Долгие годы она жила в ожидании неминуемой беды, и, когда беда пришла, Норма рада была, что встречает ее во всеоружии. Десять лет назад она приготовила папку под названием «Скорая помощь, тетя Элнер».

В гараже у нее был припрятан запас на случай землетрясения: вода в канистре, спички, шесть бутылок соуса «чили», гормональные таблетки, лекарство от щитовидки, аспирин, баночка крема «Мерл Норман», жидкость для снятия лака и пара сережек. Конечно, что на Элмвуд-Спрингс, штат Миссури, обрушится землетрясение, вероятность не слишком велика, но лучше все предусмотреть.

Собрав все необходимое, Норма выскочила из дома, на бегу крикнула вышедшей во двор соседке: «Я в больницу! Тетя опять упала с дерева!» – плюхнулась за руль машины и сорвалась с места. Соседка, плохо знавшая Норму, проводила ее взглядом, гадая, что понадобилось ее тетке на дереве. Круто завернув за угол и вырулив из квартала, Норма помчала по улицам на самой большой дозволенной скорости, чтобы не нарушать правила. В прошлый раз, когда тетя Элнер упала с дерева и Норма поспешила на помощь, ее впервые в жизни оштрафовали за превышение скорости, и вдобавок, отъезжая, она чуть не раздавила полицейского. Не будь тот приятелем Мэкки, упрятали бы Норму в тюрьму до конца дней. Второго штрафа она старалась не допустить, потому скорость не превышала, но мысли ее неслись во весь опор. Оглядываясь на прошедшие полгода, Норма злилась еще пуще и винила Мэкки во всем, что случилось с тетей Элнер. Ведь останься они тогда во Флориде, вместо того чтобы возвращаться домой, все было бы хорошо.

Выехав на автомагистраль, Норма целую вечность ждала зеленого света на перекрестке и вспоминала тот злосчастный день, ровно полгода назад…

Случилось это во вторник после обеда, когда тетя Элнер ушла в местный клуб играть в лото. Норма вернулась из клуба «Худеем вместе» в самом радужном настроении: она сбросила почти килограмм, получив в награду от руководителя наклейку-улыбочку. И тут Мэкки преподнес сюрприз. Он с решительным лицом поджидал Норму в гостиной и встретил словами: «Садись, поговорим». «Господи, о чем?» – вскинулась Норма, а услышав просьбу мужа, ушам не поверила. Едва Мэкки пережил «кризис среднего возраста» с опозданием на десять лет и они, продав магазин скобяных товаров, дом и почти всю мебель, переехали вместе с тетей Элнер и котом Сонни на край света, в Веро-Бич, штат Флорида, – а Мэкки уже просится домой! Всего два года прожили они в нежно-зеленом блочном домике с тремя спальнями, внутренним двориком и видом на лимонную рощу – и тут Мэкки заявляет, что сыт по горло Флоридой с ее ураганами, дорогами и старушками за рулем, которые ползают со скоростью тридцать миль в час. Норма опешила:

– Как это? Мы все распродали и целых два года приводили в порядок новый дом, а ты хочешь вернуться?

– Да.

– При том, что несколько лет подряд я от тебя только и слышала: «Жду не дождусь, когда мы уедем во Флориду»?

– Так-то оно так, но… Норма перебила мужа:

– Перед отъездом я тебя спрашивала: «Ты твердо решил?» Ты ответил: «Само собой! Нечего тянуть, давай поторопимся и покажем пример нашим ровесникам».

– Да, но…

– А не ты ли меня надоумил отдать все зимние вещи бедным? «Зачем тащить во Флориду старые пальто и свитера – ведь больше не придется ни листья убирать, ни снег чистить». Твои слова! – Мэкки ерзал на стуле, а Норма продолжала: – Теперь у нас нет ни дома, ни теплой одежды. И даже речи быть не может ни о каком возвращении.

– Почему это?

– Нельзя нам возвращаться. Что люди подумают?

– И что они подумают?

– Решат, что мы безалаберная семейка – кочуем с места на место, как цыганский табор.

– Норма, мы переехали один раз за сорок лет. Куда нам до цыган и безалаберных семеек?

– А Линда что скажет?

– Она поймет, что в наши годы тянет поближе к родным местам, к старым друзьям.

– И для чего тогда, спрашивается, было уезжать?

Ответ на этот вопрос Мэкки прокрутил в голове множество раз.

– Думаю, жизненного опыта прибавилось.

– Жизненного опыта? Да уж… Ни дома, ни зимней одежды – зато жизненного опыта хоть отбавляй! Мэкки, если ты чувствовал, что тебе здесь не понравится, к чему затеял переезд?

– Откуда мне было знать, понравится или нет? И если уж начистоту, Норма, тебе здесь тоже несладко.

– Да, несладко, – согласилась Норма, – но я не то что ты, Мэкки. Я как могла старалась привыкнуть, и не хочется думать, что эти два года я потратила зря.

Мэкки вздохнул:

– Ладно, ладно, остаемся. Не хочу тебе портить жизнь.

Норма тоже вздохнула:

– Мэкки, ты же знаешь, я тебя люблю… я все сделаю по-твоему, но ради бога подумай хорошенько. Нам устроили такой прощальный вечер, а мы приползем обратно: «Здрасьте, а мы вернулись. Принимайте». Вот будет позорище!

Мэкки взял Норму за руку:

– Родная, кому какое дело? Столько людей уезжают, а потом возвращаются домой!

– Ну а я не из них! А что тетя Элнер? С ней-то вы уж точно все обсудили.

– Она вернется с радостью, но решать тебе. Как скажешь, так она и сделает.

– Чудненько. Как всегда, двое против одного, и если я откажусь, то на меня все шишки посыплются.

Норма умолкла, глядя на Мэкки в упор и часто моргая. Наконец выговорила:

– Ладно уж, возвращаемся. Только обещай, что хотя бы пару лет ты нас больше никуда не потащишь и мы поживем спокойно. Третьего переезда подряд я не переживу.

– Обещаю, – сказал Мэкки.

– Что творится! Ужас, как ты меня расстроил, теперь разве что мороженое утешит.

Мэкки подпрыгнул от радости: значит, решено!

– Сиди, родная, – сказал он, – я принесу. Тебе два шарика или три?

Норма полезла в сумочку за носовым платком.

– Гм… пожалуй, три: в «Худеем вместе» я все равно не пойду, раз мы уезжаем.

К счастью, домик с террасой и видом на лимонную рощу удалось продать очень скоро. Через три дня нашелся покупатель, а через месяц они получили деньги. И все равно переезжать второй раз было очень хлопотно. Хорошо хоть Норма распродала не все свои безделушки. Керамическая музыкальная шкатулка с танцующими аистами и любимая шляпка в тяжелые минуты всегда служили ей утешением.

По дороге домой, под неумолчные вопли Сонни, Норма уговаривала себя не брюзжать, дабы не уподобляться матушке, но ее терпение лопнуло, когда тетя Элнер фыркнула с заднего сиденья:

– Норма, думай о хорошем, радуйся, что вы не продали свои места на кладбище.

– Не успела я начать новую жизнь, а мы уже возвращаемся домой умирать, как старые слоны, – пожаловалась она.

К сожалению, за те два года, что они провели во Флориде, цены на недвижимость в Элмвуд-Спрингс подскочили почти вдвое: рождались компьютерные фирмы, хлынул новый народ. Некогда крохотный городишко разрастался вширь. Строился еще один гигантский торговый центр, жители перебирались в предместья, а их с Мэкки прежний дом – красивый, кирпичный, с четырьмя спальнями – снесли, освободив место для многоэтажки, хоть занимал он всего-навсего клочок земли.

Элнер оказалась самой дальновидной. Дом свой она решила не продавать, а сдала друзьям Руби; те съехали, и Элнер смогла вернуться. А Норме и Мэкки пришлось довольствоваться домиком с двумя спальнями в новом районе Арбор-Спрингс, да и то денег не хватило, и Мэкки был вынужден устроиться на работу в магазин «Все для дома». Норма упрашивала тетю Элнер перебраться к ним или, на худой конец, в центр ухода за престарелыми, но тетя Элнер предпочла свой дом, а Мэкки, как всегда, поддержал ее. И вот по его милости Норма спешит к своей старенькой тете, у которой, наверное, сломана рука, нога или еще того хуже. Ведь может статься, что она сломала шею, лежит парализованная и до конца дней будет прикована к инвалидной коляске.

«Ужас! – думала Норма. – Вот несчастье, если бедная тетя Элнер не сможет ходить!» Хорошо бы купить ей новомодную коляску с моторчиком. И надо же было такому случиться сейчас, когда они переехали в дом без пандуса! Что ж, придется Мэкки соорудить пандус, ведь в крошечном домике тети Элнер на троих места не хватит, не говоря уж о Линде с дочкой, которые часто приезжают погостить.

– Поделом тебе, Мэкки! – вырвалось у Нормы. – Все из-за того, что меня не послушал!

Трое в машине у светофора уставились на Норму как на сумасшедшую. Домчав до следующего перекрестка (мысли у нее тоже неслись с бешеной скоростью), Норма подумала: может, Мэкки не так уж виноват? Надо было настоять на своем и вообще не соглашаться на переезд во Флориду. Она ведь предупреждала Мэкки о своих дурных предчувствиях, но они так часто мучают Норму, что и не разберешь, где и вправду дурное предчувствие, а где просто нервы разгулялись. И не знаешь, когда настоять на своем, а когда рот на замок. Вот и приходится молчать. За квартал от дома тетушки Норма уже и думать забыла о Мэкки и винила во всем одну себя. «Это все я виновата, – всхлипывала она. – Не надо было бросать ее одну в старом доме!»

Оглянувшись, Норма опять увидела машину, чьи пассажиры глазели на нее у предыдущего светофора. Опустив стекло, она сообщила: «Моя тетя упала с фигового дерева». В тот же миг зажегся зеленый и авто с зеваками умчалось прочь на полной скорости.

Вербена узнает новости

08.41

Вербена Уилер была уже на работе, в химчистке «Голубая лента» с прачечной самообслуживания, когда позвонил ее муж Мерл и рассказал, что Элнер опять упала с лестницы и на этот раз потеряла сознание.

– С минуты на минуту ждут «скорую», – добавил он.

– Ох, Норма с ума сойдет! Она так волнуется за Элнер! Перезвони, когда будут новости.

Вербена, строгая седая женщина с завивкой барашком, была примерной христианкой, рьяной пятидесятницей (Да, я святоша и этим горжусь!) и сыпала цитатами из Священного Писания по всякому поводу. Она тоже беспокоилась за соседку: та не только с лестницы все время падала, но и без конца меняла убеждения. В последнее время Элнер потянуло на вольнодумие – должно быть, с тех самых пор, как ей провели кабельное телевидение и она пристрастилась к каналу «Дискавери». Вербена, смотревшая только Ти-би-эс и религиозные передачи, не на шутку встревожилась.

«Сплошная наука и ни слова о Всевышнем» – так она отзывалась о передачах «Дискавери». И опасения ее вскоре сбылись: уже через неделю ей позвонила Элнер.

– Вербена, – начала она, – что-то мне теперь не очень верится в историю про Адама с Евой.

Вербену потрясло подобное богохульство из уст потомственной, убежденной методистки.

– Элнер! – Вербена схватилась за стойку, чтобы не упасть. – Что за страсти ты говоришь… А завтра в атеистки решишь податься?

– Что ты, милочка, в Бога я как верила, так и верю, только с Адамом и Евой хочу разобраться.

Вербена совсем всполошилась, когда до нее дошло, что стоит за словом «разобраться».

– Неужто ты в дарвинистки записалась на старости лет? Кошмар! Не ожидала от тебя! – выдохнула она.

Элнер подхватила:

– Я и сама от себя не ожидала, но если не веришь, что мы произошли от обезьян, посмотрела бы со мной вчера передачу про японских макак. Они всю зиму греются в горячих источниках, и, клянусь тебе, одна обезьянка была вылитая Тотт Вутен, разве что не говорящая. Честное слово, милая моя, наряди ее в платье, дай в руки расческу – и выйдет копия Тотт. Даже глаза будто голубыми тенями подкрашены, и выражение мордочки – точь-в-точь!

Вербену этот разговор всерьез расстроил. Уж она-то знала: если хоть чуточку усомнишься в Адаме с Евой, все прочие истории – про Каина с Авелем, про Ноев ковчег и так далее – рассыплются как карточный домик. Ей захотелось тут же позвонить Норме и предупредить, что на тетю Элнер дурно влияют так называемые образовательные программы и за ней нужен глаз да глаз, а то она, чего доброго, подпишется на «Нью-Йорк таймс» или вступит в Союз гражданских свобод! С такого вольнодумства начиналась в свое время и школа без Закона Божьего, и Рождество без Христа. Вербена позвонила бы обязательно, если бы знала наверняка, что сама Норма думает о сотворении мира. Мать Нормы, Ида, была строгая пресвитерианка, но после ее смерти Норма вступила в какую-то всеобщую новомодную церковь-самоделку, где от Библии отошли так далеко, что вряд ли ее читали. А если и читали, то толковали слишком уж вольно. Вербена предупреждала Норму, что вступать в подобного рода церковь – значит не дорожить своей бессмертной душой. Норма вежливо выслушала, поблагодарила за звонок, однако в серьезную церковь, где чтят Библию, возвращаться не спешила. Многие приезжие, которых Вербена пыталась наставить на путь истинный, в ответ грубили – мол, не лезь не в свое дело. Кое-кто даже перестал ходить к ней в химчистку. Вербена зарубила на носу: хочешь жить в мире с соседями – не касайся вопросов веры. Норме Вербена звонить не стала еще и потому, что вскоре после разговора с Элнер вышла в интернет, и… увы, никаких сомнений: Тотт Вутен – вылитая японская макака. Вербена была удивлена, но вера ее нисколько не пошатнулась. Сказано же в Книге Бытия: «И сотворил Бог человека по образу своему», но никто и никогда не убедил бы Вербену, что Всевышний ликом схож с Тотт Вутен и ее родней.

Вербена не подозревала, что вопросы об Адаме и Еве давно мучают Элнер. Много лет назад, когда Элнер еще жила на ферме и знать не знала про канал «Дискавери», однажды утром она слушала по радио «Вестник фермера», который вели Бад и Джей. Бад задал «вопрос дня». «Что было раньше, – спросил он, – курица или яйцо?» После передачи Элнер принялась за дела, а когда кормила цыплят, вдруг застыла на месте, отложила миску, вернулась в дом и позвонила Норме.

– Алло! – сказала та в трубку.

– Норма, я, кажется, нашла в Библии ошибку. Кому лучше рассказать – Баду и Джею или преподобному Дженкинсу?

Норма глянула на часы: без четверти шесть, еще не рассвело.

– Минуточку, тетя Элнер. Я возьму трубку на кухне, а то Мэкки проснется.

– Ой, я тебя разбудила?

– Ничего, я сейчас. – Норма вылезла из постели, побрела на кухню, зажгла свет и включила кофеварку. Раз уж встала, можно и кофе сварить. – Слушаю, тетя Элнер. В чем дело?

– Похоже, в Библии серьезная ошибка. Как я раньше не заметила?

– И в чем ошибка?

– Что было раньше – курица или яйцо?

– В Библии ничего такого нет.

– Знаю, но все равно скажи, что появилось раньше – курица или яйцо?

– Представления не имею, – вздохнула Норма.

– Не переживай, над этим вопросом люди бьются уже много лет. А я вот раз – и догадалась… Готова слушать?

– Да. – Норма зевнула.

– Курица была раньше, иначе никак.

– Мм… из чего же такой вывод?

– Все проще некуда! Откуда взялось яйцо? От курицы. Значит, курица была раньше, не само же яйцо себя снесло! И тут я задумалась: если сначала появилась курица… почему первым человеком был Адам – ведь рожать могла только Ева?

Норма полезла в шкаф за чашкой.

– Тетя Элнер, в Библии никто никого не рожал, вы забыли? Бог создал Адама, а из его ребра сделал Еву.

– Я знаю, что там сказано, Норма, но порядок неверный… Яйцо, из которого вылупляется петух, откладывает курица… а сам петух даже яйца нести не умеет.

Норма отозвалась:

– Да, тетя, милая, но яйцо сначала нужно оплодотворить, вот для чего нужен петух.

После долгого молчания Элнер сказала:

– Вот тут-то я и попалась. Пораскину-ка еще мозгами. Досада какая! А я обрадовалась, что раскрыла великую тайну бытия. И все-таки может статься, что первый человек на самом деле не Адам, а Ева, а Библию писали мужчины и в последнюю минуту все переиначили, чтобы быть первыми. Придется тогда Библию заново перетолковывать.

В половине восьмого Мэкки застал Норму на кухне за столом.

– Что ты вскочила в такую рань? Не спалось? Норма взглянула на него:

– Спалось прекрасно… телефон разбудил ни свет ни заря.

– А-а… – Мэкки со вздохом потянулся за чашкой. – И что на этот раз хотела узнать тетя Элнер?

– Что было раньше – курица или яйцо?

Мэкки рассмеялся, а Норма пошла к холодильнику за сливками.

– Смейся на здоровье, Мэкки, но она собралась звонить на радио, сообщить об ошибке в Библии. Слава богу, что я не дала.

– Что за ошибка?

– Ей взбрело в голову, что Господь создал Еву раньше Адама. Представь, вот было бы шуму!

Мэкки усмехнулся:

– Свободомыслия у нее не отнять.

– Никто и не спорит. Но лучше бы ей днем свободно мыслить, а по ночам спать. На прошлой неделе она меня разбудила с вопросом, сколько весит Луна.

– А зачем ей вес Луны?

– Кто ее знает… Но вопросы задавать она мастер – за день столько всего спросит, о чем обычный человек не спросит и за год.

– Что правда, то правда.

– Вот погоди, раз уж она вбила в голову про Адама с Евой, будет весь день мне названивать.

Норма не ошиблась: в десять утра, едва она успела наложить на лицо свою любимую маску «Мерл Норман» для сухой чувствительной кожи, телефон зазвонил в четвертый раз за день.

– Норма, если на Земле, кроме Адама и Евы, не было больше людей, где Каин и Авель нашли себе жен?

– Ах, откуда мне знать, тетя Элнер… на курорте? Лучше не спрашивайте. Я даже не знаю, отчего утка плавает.

– Не знаешь? А я знаю! – воскликнула тетя Элнер. – Сказать?

Делать нечего – Норма села и приготовилась слушать.

– Конечно! Очень любопытно!

– От берега!

– Тетя Элнер, где вы набрались таких глупостей?

– У Бада и Джея. А ты знала, что саранча по-другому называется «кобылка»?

– Нет.

– А знаешь, что в человеческом теле сорок семь триллионов клеток?

– Нет.

– Это ответ на вчерашний вопрос. Кто-то выиграл электрический нож.

Едва Норма положила трубку и отправилась в ванную, как вновь зазвонил телефон.

– Интересно, Норма, кто не поленился сосчитать все клетки?

Верить или нет?

08.49

Норма, мчась на всех парах, резко затормозила у светофора, и страховые документы тети Элнер разлетелись по полу. От волнения не находя себе места, Норма собралась было молиться, чтобы Господь успокоил ей нервы, но молиться за рулем у нее не очень-то получалось, важнее было следить за дорогой.

И дело тут было не в одном страхе перед аварией. Норма не знала точно, будет ли толк от молитвы. Всю жизнь она терзалась сомнениями и не понимала, отчего вера дается ей так нелегко, в отличие, к примеру, от родного языка или риторики. По обоим предметам Норма училась в школе на круглые пятерки, все хвалили ее за приятный голос, и она до сих пор помнила, как разобрать предложение. Но в вере она нуждалась как никто другой. Мэкки ничем ей помочь не мог: он был твердо уверен, что Бога нет, в противоположность тете Элнер (Вербена была к ней несправедлива). Еще на прошлой неделе тетя Элнер позвонила и сказала: «Норма, чем больше я смотрю передачи о природе, тем больше восхищаюсь Творцом. Я знала, что он велик, но не представляла насколько. Уму непостижимо, как можно столько всего напридумывать, – одни тропические рыбы чего стоят!»

Тетушка тверда в вере, а Норма застряла где-то между Элнер и Мэкки – и ни туда ни сюда. Сегодня она верит, завтра ее одолевают сомнения. Хочется с кем-нибудь поговорить, но с пасторшей поделиться нельзя: та совсем еще новичок и сама нуждается в поддержке. Как бы то ни было, пусть Норма и сомневается в Боге, но все равно просит у него помощи в работе над собой: чтобы не обращать внимания, когда знакомые водружают на обеденный стол бутылку с кетчупом, хранят в гараже всякий хлам, оставляют двери открытыми настежь; не ужасаться при виде массивного дубового сиденья в туалете у Вербены. И раз за разом Норма терпит неудачу и ругает себя.

Она убеждена, что ее нетерпимость к людям безвкусным, невоспитанным и безграмотным – тем, кто говорит «ложить» вместо «класть», – идет от недостатка веры. Она ждет знака свыше, откровения, доказательства, что Бог есть. Вербена говорит, что всегда ищет «знаков свыше, откровений и чудес», и Норма охотно поверила бы в чудо, но никаких чудес с Вербеной пока не случилось. Если бы Норма разбилась на машине, не доехав до тети Элнер, на ее надгробном камне следовало бы высечь: «Здесь лежит Норма Уоррен и даже после смерти сомневается».

Журналистка

08.50

Услыхав вой сирены под окнами редакции, Кэти Колверт подумала: вот и сюжет для статьи. Кэти, высокая худенькая темноволосая женщина чуть за сорок, издавала еженедельник. Почти все репортажи она писала сама и знала по опыту, что сирена в Элмвуд-Спрингс – всегда знак беды. Кэти вышла на улицу посмотреть, что это – пожарная машина или «скорая», но опоздала, сирена умолкла. Обычно и пожарных, и «скорую» вызывали или к остановке на новой автомагистрали, где вечно кого-то сбивали, или к торговому центру. С тех пор как клуб «Худеем вместе» переехал к магазину керамики, многие пытались сбросить лишние килограммы прямо по дороге туда, но не в меру усердствовали, и дело кончалось инфарктом.

Кэти вернулась к себе в кабинет, схватила фотоаппарат и блокнот и устремилась в ту сторону, где умолкла сирена. На Первой Северной авеню Кэти увидела «скорую помощь» напротив дома Элнер Шимфизл. «Еще не хватало! – испугалась Кэти. – Неужели опять с лестницы свалилась?» Возле дома Элнер ей навстречу бросилась перепуганная Тотт:

– Плохо дело. Она свалилась с лестницы и потеряла сознание, а тут еще осы… Норма с ума сойдет. Мэкки только что вызвал ее сюда.

Начисто позабыв о статье, Кэти из журналистки превратилась просто в подругу Элнер и думала лишь о том, что делать, чем помочь? Позже, когда собралась толпа соседей и стало ясно, что помощь ее тут не понадобится, Кэти сделалось неловко за фотоаппарат. Чтобы никто не заподозрил, что она пришла из профессионального интереса, Кэти попросила Тотт позвонить, как только будут новости, и вернулась в редакцию. Она, ясное дело, волновалась, но не слишком: Элнер Шимфизл – старушка крепкая, с высоты падала уже не раз и оставалась жива и невредима. Кэти знала не понаслышке, что Элнер ладно скроена и крепко сшита.

Много лет назад, сразу после университета, Кэти преподавала в вечерней школе изустную историю, а Элнер Шимфизл посещала ее занятия с подругой, Ирен Гуднайт. Обе были блестящими студентками с интересными судьбами. Работа преподавателя научила Кэти, что нельзя о человеке судить по внешности. Скажем, с первого взгляда ни за что не догадаешься, что Ирен Гуднайт, тихая, скромная на вид бабушка шестерых внучат, звалась когда-то Ирен Туши Свет и вместе с подругой по команде, Тотт Ужасной, Левшой из Ада, три раза подряд выигрывала чемпионат штата Миссури по боулингу среди женщин. А про Элнер Шимфизл с виду не скажешь, что эта старушка на самом деле вынослива как вол.

На занятиях Кэти узнала от Элнер, что во времена Великой депрессии, когда ее муж Уилл заболел туберкулезом и больше двух лет был прикован к постели, она каждое утро вставала в четыре и в одиночку, с мулом и плугом, управлялась на ферме. Она пережила три урагана и одно из самых страшных наводнений в истории штата Миссури, ухаживала за мужем и выращивала урожай, которого хватало и им самим, и половине соседей. И что самое удивительное, Элнер вовсе не считала это подвигом. «Кто-то же должен был работать», – повторяла она.

Кэти, сколько себя помнила, всегда хотела стать писательницей, даже великий роман об американской жизни создать мечтала, но, проработав пару семестров преподавателем, оставила эту затею и ушла в журналистику. Девизом ее стало «Что толку писать романы? И что толку их читать?». Да возьмите любого старика или старушку за шестьдесят – и вот вам история поинтересней всякого романа, ни один писатель такого не выдумает! Значит, не стоит и пытаться.

Нет, только не этот халат!

08.51

Когда Норма добралась на другой конец города, где жила тетя Элнер, «скорая» стояла во дворе. Подоспела Норма в последнюю минуту: тетю Элнер – как назло, в старом коричневом халате в клетку, который ей давным-давно велено было отправить на помойку, – уже ввозили на каталке в машину. Норма, схватив в охапку документы и сумку с необходимыми вещами, кинулась к тете Элнер, но двери захлопнулись у нее перед носом, и «скорая» сорвалась с места. Норма села в машину к Мэкки, и они пустились вдогонку. Больница Канзас-Сити была в сорока пяти минутах езды. Не на шутку обеспокоенный Мэкки почти всю дорогу молчал, лишь изредка вздыхая:

– Все будет хорошо, Норма, пусть ее осмотрят как следует и убедятся, что нет переломов.

Норма его совсем не слушала и говорила без умолку:

– Отчего мне не разрешили с ней поехать, я ведь ее ближайшая родственница, я должна быть рядом, она, наверное, ни жива ни мертва от страха, и почему на ней это старье? Этому халату лет двадцать, трещит по швам. Я ведь ей на прошлой неделе купила новый. Если ее увидят в больнице в этом тряпье, решат, что мы голь перекатная, – почему она всегда одета как нищенка? Говорила я ей: «Тетя Элнер, дядя Уилл вам оставил кучу денег, что ж вы ходите по двору в обносках?» – да разве она меня слушает? Нет… а теперь этого еще не хватало. – Норма вздохнула. – Надо было сжечь его, и дело с концом. Не дай бог, у нее сломана нога. Просила же я ее к нам переехать, а она ни в какую. Живет одна-одинешенька, да еще и дверей не запирает. Пришла я к ней как-то вечером, думала оставить лекарственные свечи на крыльце, а у нее дверь нараспашку. Я и говорю: «Тетя Элнер, если вас задушит во сне маньяк, не вздумайте бежать ко мне жаловаться».

Мэкки повернул налево.

– Норма, припомни хоть одного маньяка из Элмвуд-Спрингс!

Норма обратила глаза на мужа:

– Сейчас нет – потом появятся… Ты вот тоже считал, что ей можно жить одной. А теперь? Всего не предугадаешь, Мэкки.

– Норма, не изводи себя, мы ведь пока ничего толком не знаем.

– Ладно, – кивнула Норма, но не сердиться на Мэкки было выше ее сил, и чем больше она думала, тем сильней злилась.

Это из-за него тетя Элнер упала с лестницы. Он потакал ей во всем, а над ее чудачествами только посмеивался. Даже когда тетя Элнер целых полгода разрешала своему другу Лютеру Григзу держать у нее во дворе это чудовище, громадный грузовик, Мэкки был на ее стороне. А если бы он отобрал у нее лестницу, как велела Норма, не лежала бы тетя Элнер сейчас в больнице.

Норма повернулась к мужу:

– Вот что я тебе скажу, Мэкки Уоррен: больше вам с тетей Элнер меня ни в чем не переубедить. Я же вас предупреждала, она уже старенькая, нельзя ей жить одной!

Мэкки не ответил. На этот раз Норма, пожалуй, права. Зря тетя Элнер полезла на лестницу. Мэкки забегал к ней утром выпить кофе перед работой. Об инжире она ни словом не обмолвилась. Только спрашивала, приносят ли блохи пользу и какое место занимают в цепи питания. А теперь и Норма с ума сходит от ужаса, и сам он боится за Элнер. Только бы переломов не оказалось, иначе конца не будет упрекам.

Норма, вскинув руку, пощупала макушку:

– Боже! Я чувствую, как у меня волосы седеют все разом! Ну что, Мэкки, добился своего? Придется теперь Тотт вместо пары седых прядок красить мне всю голову.

И в довершение всех бед, когда до больницы оставалось минут десять езды, Мэкки решил свернуть на более короткую дорогу, и, разумеется, они застряли на железнодорожном переезде и ждали, пока пройдет товарный поезд. Норме так и хотелось закричать: «Говорила же я, езжай следом за “скорой”! Вот видишь, что получилось!» – но она прикусила язык. Криком делу не поможешь. У Мэкки на все один ответ: «Норма, нечего искать виноватого», и этот ответ всегда злит ее до крайности. Норма принялась за дыхательные упражнения, пытаясь совладать с кипевшим внутри гневом, и смотрела, как с грохотом проносятся мимо вагоны.

«Почему меня никто не слушает?» – удивлялась она безмолвно.

Линда тоже зря ее не послушалась. Говорила ей Норма не выходить замуж за парня, с которым та встречалась. Даже, как современная женщина, советовала дочери просто пожить вместе, но Линда мечтала о шумной свадьбе, о медовом месяце… и чем дело кончилось? Таким же шумным разводом. «Почему меня никто не слушает? – вновь и вновь твердила про себя Норма. – Я ведь вовсе не помешана на своей непогрешимости, небольшое это удовольствие – быть правой. Правда, особенно о собственном муже, бывает ой какой горькой. Порой кажется, все бы на свете отдала, только бы ошибаться». Провожая глазами проносившийся мимо хвост поезда, Норма перебирала в памяти недавние события. В эти дни у нее сердце было не на месте, и теперь она старалась припомнить, не посещало ли ее предчувствие ужасного несчастья.

* * *

Наконец Норма сообразила: все началось в среду, когда она пришла в салон красоты к десяти тридцати, как обычно, – и с тех пор тревога не покидала ее. Что же послужило толчком? – гадала она. И стала припоминать то утро… Она сидела в кресле, а Тотт Вутен, вылитая японская макака, укладывала ей волосы и, протянув руку к пластмассовому подносу, уронила на пол бигуди.

– Вот чертовщина! – обозлилась Тотт. – С самого утра все роняю. Знаешь, Норма, я вся как на иголках. После одиннадцатого сентября мир будто вверх тормашками перевернулся. Едва у меня жизнь наладилась, подлечила я нервы, вышла на работу, и тут – бац! – просыпаешься утром и узнаешь, что арабы нас ненавидят, а за что? Я за всю жизнь ни одного араба пальцем не тронула, а ты?

– И я… У меня и арабов-то знакомых нет, – подтвердила Норма.

– А потом выясняется, что весь мир против нас.

– Да уж. – Норма со вздохом протянула Тотт шпильку. – В голове не укладывается. Я-то думала, все нас любят.

– И я не пойму, хоть убей. За что нас ненавидеть – мы ведь хорошие? Если где-то в мире что-то случится, мы всегда присылаем деньги и помощь, ведь так?

– По-моему, да.

– Мы самая щедрая нация, разве нет? – вопросила Тотт, закрепляя бигуди.

– Так нам всегда говорили, – согласилась Норма.

– А недавно я прочла, что даже канадцы и те нас терпеть не могут… Канадцы! А мы-то в них души не чаем, рвемся в гости! Вот уж не думала, что канадцы нас ненавидят. А ты?

– И я не думала. Всегда считала Канаду нашим добрым северным соседом.

Тотт затянулась, пристроила сигарету в черную пластмассовую пепельницу.

– Одно дело, когда знакомые тебя не жалуют. Но если ты кого-то знать не знаешь, а они тебя терпеть не могут, хочется сунуть голову в петлю или выпрыгнуть из окна, а тебе?

Норма, подумав, ответила:

– Это, конечно, не повод себя убивать, но приятного мало.

Тотт взяла сетку для волос.

– Незачем всем на свете помогать, все равно благодарности не дождешься.

– Пожалуй, – согласилась Норма.

– Да черт подери… взять тех же французов! Мы их освободили от фашистов, а они про нас гадости говорят! Поверь, Норма, у меня душа болит!

Норма кивнула:

– Вот и помогай после этого людям, верно?

– О чем и я! – сказала Тотт, засовывая Норме за уши вату. – Работаю как вол, плачу налоги, деньги мои расходятся по всему свету, а где спасибо? Раньше я верила в людей, а оказалось, они точь-в-точь как мои дети: дайте то, подайте это… и все мало.

Дочь Тотт, Дарлин, – необъятная толстуха, совсем не то что щуплая Тотт, – работала в соседней кабинке.

– Ну, мамуля, огромное тебе спасибо! – отозвалась она из-за перегородки. – Больше никогда в жизни у тебя ничего не попрошу!

– Хорошо бы, – буркнула Тотт себе под нос. Пусть Норма и гнала от себя подобные мысли, но Тотт, разумеется, права. После терактов 11 сентября жизнь перевернулась. Даже в крошечном городке Элмвуд-Спрингс жители будто с ума посходили от ужаса. Вербена вбила в голову, что семья Хинь-До, хозяева небольшого рынка на углу, – на самом деле террористы из подпольной шайки. «Они не арабы, Вербена, а вьетнамцы», – объясняла Норма. А Вербене хоть кол на голове теши. «Неважно, – твердила она, – от них всего можно ожидать».

Большинство горожан лишь сокрушались, что их детям и внукам выпало жить в таком неспокойном мире, а для Нормы, Мэкки и их сверстников – тех, кто родился и вырос в сороковых-пятидесятых, – перемены были просто ошеломляющими. Теперь совсем не то что в прежние времена, когда никто ничего не боялся, а о Ближнем Востоке знали по рождественским открыткам с яркой звездой над мирными яслями, а не по страшным сводкам новостей. Норма решила: с нее хватит. Вот уже три года она не включает новостей и не читает газет. Теперь она смотрит только канал «Дом и сад» и «Лавку древностей» на Пи-би-эс, прячет голову в песок и ждет, что все само наладится.

Минут через сорок, когда Норма высушила волосы под феном, Тотт продолжила начатый разговор:

– Ты меня знаешь, Норма, я всегда стараюсь не унывать, но чем дальше, это тем труднее. Говорят, цивилизация наша обречена, ей конец.

– Кто говорит? – вскинулась Норма.

– Да все! – Тотт сняла с волос Нормы сетку. – Нострадамус, Си-эн-эн, газеты. Если им верить, нас не сегодня-завтра сотрут с лица земли.

– Боже мой, Тотт, к чему слушать всякую чепуху? Нас просто пугают.

– Знаешь, Норма, Вербена говорит, в Библии сказано про конец света, и он, похоже, не за горами.

– Ах, Тотт, сколько лет на свете живу – все трубят про конец света, а он до сих пор не настал.

– Пока не настал, – мрачно уточнила Тотт, снимая с Нормы бигуди, – но однажды настанет. Вербена говорит, все приметы налицо. Землетрясения, ураганы, наводнения, пожары, а теперь еще и птичий грипп – вот тебе и мор, и казни.

Норме стало трудно дышать. Вспомнив упражнение «Заменяйте дурные мысли хорошими», она возразила:

– Людям свойственно ошибаться. Ведь когда появился рок-н-ролл, все твердили, что хуже уже не бывает, – а оказалось, бывает!

– Куда уж хуже! Но если я не успею до конца света выйти на пенсию, то страх как разозлюсь: столько лет мечтала дожить до пенсии – и вот те на!.. Нет в жизни справедливости, верно? А ты не боишься конца света? – Тотт взялась за расческу.

– Боюсь, конечно, – ответила Норма. – Жаль, если он настанет именно сейчас, когда у людей появилась наконец хоть капля хорошего вкуса. Загляни в нашу скобяную лавку или в магазин керамики, там такие милые вещицы продаются, и совсем недорого. Я просто гоню дурные мысли.

– И правильно, – кивнула Тотт. – Что в них толку? Вот Вербена ничуточки не боится. Надеется перед самым концом света исчезнуть. А мы, дескать, все здесь сгорим дотла. Сказала, что если вдруг не придет ко мне на стрижку – значит, вознеслась на небо. А я в ответ: «Ну спасибо, Вербена, будь ты и вправду доброй христианкой, взяла бы и меня с собой в рай, а не оставила бы здесь жариться».

– А она?

– Молчок.

– Что ж, Тотт, нравится ей так думать – пускай думает. Я больше не пытаюсь понять, зачем люди верят во всякую чепуху. Взять хотя бы террористов-смертников: взрывают сами себя и не сомневаются, что на том свете их ждут семьдесят райских дев и все такое прочее.

– То-то удивятся, когда очнутся и поймут, что просто-напросто померли, ни за грош пропали! Как там поется в песне у Пегги Ли, «Вот и все»?

– Да, но вот беда, никто же не знает, есть жизнь после смерти или нет, – сказала Норма.

Тотт замерла с расческой в руке.

– Господи, да лучше б ничего не было, я и земной жизнью сыта по горло. Хочу уснуть – и больше ничего.

– Ну что ты говоришь, Тотт! А вдруг ты на том свете снова встретишься с родными?

– Нет уж, дудки, мне и на этом свете их видеть не хотелось. – Тотт взяла флакон лака для волос и начала яростно поливать волосы Нормы. – Я хочу знать, для чего мы на свете живем, и не намерена ждать, пока помру. Разве я слишком многого хочу?

Закончив работу, Тотт глянула на Норму в большое зеркало, поправила локон-другой, протянула ей ручное зеркальце и развернула кресло, чтобы та посмотрела на себя сзади.

– Ну вот, готово, – просто картинка!

После похода в салон красоты Норму неотступно мучила тревога, и она облегченно вздохнула, когда застала тетю Элнер на крылечке, с улыбкой на лице. Поднимаясь по ступенькам, Норма сказала:

– Вы сегодня вся светитесь!

– Есть отчего, милая! Я бабочку спасла! Вышла я на крыльцо, а там красавица-бабочка попалась в паутину, я и освободила ее. Паука тоже жаль – без обеда остался, но ведь бабочки живут всего день, так пусть она хотя бы до вечера порезвится.

Норма очистила себе стул от барахла и села.

– Да, пусть поживет, порадуется.

Элнер продолжала:

– Знаешь, что черепахи живут полторы сотни лет, а бедные бабочки – всего день? Нет в жизни справедливости, верно?

– Верно, – кивнула Норма. – Тотт Вутен мне только что говорила те же слова.

– Про бабочек?

– Нет, про то, что нет в жизни справедливости.

– А-а… И к чему она это сказала?

– Боится, что не успеет до конца света выйти на пенсию.

– Бедняга Тотт, нашла о чем горевать. У нее и так забот хватает, с ее-то детишками непутевыми! О чем она еще болтала?

– Как всегда, о том о сем, а еще злилась, что не знает, зачем мы живем.

Тетя Элнер рассмеялась.

– Что ж, она не одна такая! Это вопрос на засыпку, не хуже чем про курицу с яйцом, согласна?

– Да.

– Передай Тотт, если она узнает, зачем мы живем, – пусть и с нами поделится!

* * *

Резкий звонок вырвал Норму из воспоминаний, вернув в настоящее. В страшное настоящее – ведь еще недавно тетя Элнер радовалась жизни, смеялась, а теперь лежит в приемном покое больницы, и что с ней стряслось, одному Богу известно.

Норма ждала, когда умолкнут звонки и поднимется полосатый шлагбаум, и вслед за Тотт Вутен и тетей Элнер задавалась вопросом: «И все же – для чего мы живем?»

В приемном покое

09.58

Застряв у шлагбаума, Норма и Мэкки добрались до больницы на восемь минут позже «скорой». В регистратуре им сказали, что Элнер в приемном покое и о ее состоянии пока ничего не известно, но доктор обо всем расскажет, как только будут новости. Тем временем Норме предстояло заполнить целую кипу страховых анкет и как можно точнее ответить на все медицинские вопросы. У нее тряслись руки, и она едва могла писать.

Норма никогда не знала точного возраста тетушки. Как многие люди ее поколения, Элнер родилась дома, и день ее рождения был записан в семейной Библии, которая давным-давно куда-то подевалась. Мать Нормы всегда скрывала свой возраст – скорее всего, она-то и избавилась от Библии, – так что теперь неоткуда было узнать, сколько лет тете Элнер, и Норма написала наобум: восемьдесят девять. Потом повернулась к Мэкки:

– Аллергия на лекарства у нее есть, не помнишь?

Мэкки помотал головой:

– По-моему, нет.

Пробежав глазами список перенесенных болезней, Норма везде поставила прочерки. На ее памяти тетя Элнер ни дня не болела, а почему – неизвестно. В ее годы почти все старики чем только не больны, а тетя Элнер ест все без разбору, любит жареное – с такой диетой и до инфаркта недалеко, и до диабета, а ей хоть бы что. Да, здоровья ей не занимать. Таскает тяжеленные мешки с кормом для птиц, несмотря на запреты Нормы. Покончив с анкетами, Норма вновь обратилась к Мэкки:

– Надо, наверное, сказать Линде?

– Нет, милая, давай подождем, не стоит ее зря беспокоить. Тетя Элнер в надежных руках, все обойдется, вот увидишь.

Норма, шумно вздохнув, крепко стиснула руку Мэкки:

– Как хорошо, что ты у меня есть. Не знаю, что бы я без тебя делала. С ума сошла бы наверняка.

Э-эй!

10.09

Элнер очнулась в темной комнате. Который час, она понятия не имела, но догадалась, что все еще находится в больнице: приборы попискивают, за дверью беготня. Похоже, с ней все в порядке: ничего не болит, руки-ноги на месте, шевелятся, кости тоже целы, и на том спасибо. Элнер лежала и думала: но где же Норма и Мэкки? А, ну конечно! – сообразила она. Небось с Нормой опять случился обморок, вот и задержались. С минуты на минуту должны приехать. Но вдруг люди в зеленых балахонах бросили ее здесь и забыли? Толстуху вроде нее потерять не так-то просто, но если вдруг ее все-таки потеряли, Норма с ума сойдет.

Бедняжка Норма унаследовала от матери хорошенькое личико и никудышные нервы. Элнер всегда была миловидна, но не могла сравниться с младшей сестрой, красавицей Идой. И нервы у Элнер были крепкие, жизнь она принимала как есть, а Ида росла беспокойным ребенком, и Норма пошла в нее. Элнер любит Норму как родную дочь, но с ней порой бывает нелегко. К примеру, Норма – ужасная чистюля. Мэкки шутит, что боится вставать ночью в туалет: вдруг вернется, а постель уже застелена? И прибавляет, что Норма родилась с банкой моющего средства в одной руке и с тряпкой в другой. Но сердце у Нормы золотое, при всех ее мелких слабостях. Чужую боль она принимает как свою, все мировые скорби берет на себя. Если кому-то нужна помощь – Норма тут как тут. Ни один старик в городе не остается без горячего обеда и без внимания – и все благодаря Норме. Словом, несмотря на все причуды и истерики, Норма – добрейшей души человек.

Минуло еще полчаса, за Элнер никто не приходил, и ей подумалось: а вдруг Норме не сообщили, что она здесь? Что, если люди в балахонах не знают, кто она и с кем связаться? Надо встать и найти кого-нибудь, чтобы позвонили Норме и вызвали ее сюда. А то, чего доброго, придется здесь ночевать.

Элнер спустила ноги с постели и не спеша, осторожно встала. С лестницы упала и не разбилась – обидно было бы поскользнуться на ровном месте и шею свернуть! Но, поднявшись на ноги, Элнер ощутила во всем теле небывалую легкость. Неужели похудела, пока спала и ждала приезда племянницы? Вот Норма-то обрадуется! Норму очень беспокоил порядочный вес Элнер, и она каждый божий день приходила мерить тетушке давление. И даже бекон не разрешала есть, разве что пару ломтиков на завтрак, а на ночь – ни-ни. Элнер, разумеется, ни слова ей не сказала про ужин у Мерла и Вербены, где угощали печенкой с беконом. К чему расстраивать племянницу?

Элнер постояла у кровати. Кругом темно, хоть глаз выколи. Пришлось пробираться к выходу на свой страх и риск, мелкими шажками. Элнер пошла на звук голосов, нащупала дверь, открыла и очутилась в залитом светом коридоре. Огляделась: вокруг ни души.

Элнер, озираясь, двинулась вдоль ряда пустых комнат. «Э-эй! Есть кто-нибудь?» – позвала она негромко, чтобы не беспокоить больных. Прошла до одного конца коридора, затем до другого, к лифту. На этом этаже никого – значит, надо поискать на других. Элнер вызвала лифт, тот дернулся, открылись двери. Элнер шагнула внутрь, повернулась, но не успела нажать кнопку, как двери сами закрылись и лифт понес ее вверх.

Что сказал доктор

10.20

Норма и Мэкки ждали уже двадцать минут с лишним, а вестей об Элнер все не было. В приемной сидели еще две женщины и мужчина, их матери делали операцию на тазобедренном суставе. Норма в подробностях рассказала им о себе и Мэкки, откуда они, почему здесь оказались, даже о том, как она просила тетю Элнер быть поосторожней с лестницей. Мэкки точно знал, что их новым знакомым это нисколечко не интересно. Должно быть, поэтому все трое дружно улизнули в кафетерий на чашечку кофе. Спустя еще десять томительных минут появился молодой доктор с историей болезни в руках и окинул взглядом приемную:

– Миссис Норма Уоррен здесь?

Норма вскочила:

– Да, это я.

– Вы ближайшая родственница миссис Шимфизл?

– Да… она моя тетя, мамина сестра, ей очень плохо, доктор? – Норма от волнения начала заговариваться. – Я ее сто раз предупреждала, чтобы не забиралась на лестницу, а она меня не слушала; я ей говорю: «Тетя Элнер, подождите, пока Мэкки придет с работы…»

Понимая, что Норму не остановить, Мэкки вмешался:

– Как она, доктор? Очнулась?

Норма, которой так и не сказали, что тетя Элнер потеряла сознание, встрепенулась и глянула на Мэкки:

– То есть как – очнулась?!

Молодой врач понял, в чем дело.

– Давайте присядем.

– То есть как – очнулась? – растерянно повторила Норма.

Все расселись, доктор перевел взгляд с Мэкки на Норму.

– Миссис Уоррен, мне очень жаль, но ваша тетя… – он заглянул в свои бумаги, – э-э… миссис Шимфизл умерла в 9 часов 47 минут. Мы сделали все, что в наших силах, но она попала сюда в крайне тяжелом состоянии. Учитывая ее возраст и прочие обстоятельства, ей ничем нельзя было помочь. Мне очень жаль.

Норма медленно сползла со стула и чуть не ударилась головой об пол, Мэкки с доктором едва успели ее подхватить.

Дурные вести разлетаются быстро

09.59

А в Элмвуд-Спрингс соседки Элнер – Руби Робинсон и Тотт Вутен – узнали о ее смерти даже раньше Нормы и Мэкки. Как только Элнер увезла «скорая», Руби позвонила своей подруге Бутс Кэрролл, медсестре из больницы Каравэй, предупредила, что сейчас привезут ее соседку Элнер Шимфизл, и попросила за ней присмотреть. Бутс, по долгу службы, перезвонила и прочла вслух отчет, поступивший из приемного отделения в 09.47. Повесив трубку, Руби обернулась к сидевшей за кухонным столом Тотт и покачала головой:

– Умерла.

– Не может быть… От чего?

– Анафилактический шок. Слишком много осиных укусов, сердце не выдержало.

– Не верю! Они не ошиблись?

– Нет. Бутс сказала, что ее доставили в тяжелом состоянии и никакой надежды не было с самого начала. Я видела, что у нее слабый пульс, но все же хотелось думать, что она выдержит. Бедная Элнер… Ну, хотя бы смерть была легкая.

– Неужели и вправду умерла? – простонала Тотт.

– Да. – Руби села за стол. – Нет больше Элнер, горе-то какое!

– Но раз уж этому суждено было случиться, то хотя бы не во Флориде, среди чужих людей.

– Да, слава богу, в родном дворе.

С минуту Руби и Тотт молча глядели вдаль, пытаясь свыкнуться с мыслью, что их подруги и соседки больше нет на свете.

Помолчав, Тотт глубоко вздохнула:

– Вот и кончилась целая эпоха.

Руби кивнула с видом мрачной торжественности:

– Точно. Сколько себя помню, столько помню и Элнер Шимфизл…

– И я, – подхватила Тотт. – Подумать страшно, что не увижу ее никогда, что больше не выйдет она на крыльцо, не помашет. Не старушка была, а золото, правда, Руби?

– Правда, – кивнула та.

Подруги силились представить, как будут жить дальше без Элнер. Ведь они не просто виделись каждый день. Вот уже много лет соседки по вечерам стаскивали шезлонги к Элнер во двор и, устроившись поудобнее, болтали и любовались закатом.

– А как же наш Клуб заходящего солнца? – прервала молчание Тотт.

– Не представляю, – вздохнула Руби.

– И кто в этом году будет прятать пасхальные яйца?

– Ума не приложу. Кто-нибудь да найдется.

– Какая же Пасха без Элнер?

– Верно. И вот что еще: Лютер Григз будет горевать, когда узнает про Элнер… и бедняжка Норма, вот несчастье!

– Еще бы… – подтвердила Тотт. – Волосы будет рвать на себе, с ума сойдет от горя!

– Не иначе. Элнер была ей ближе родной матери.

– Да. Не в обиду ей будь сказано, – поспешно добавила Тотт. – Ида была хорошая женщина, но гордячка, каких мало.

– Мне она тоже нравилась, но спеси ей было не занимать, – согласилась Руби. – Хорошо, что есть Линда. Норме будет на кого опереться.

– Да еще и внучка – тоже утешение, не то что мои, – вставила Тотт.

Обе сидели потупившись и про себя жалели бедную Норму, потерявшую тетушку. Чуть погодя Тотт спросила:

– Что теперь нам делать?

Руби отвечала:

– Надо бы пойти к Элнер, навести порядок в доме, все двери запереть – наверняка Норма с Мэкки вернутся поздно.

– Пожалуй. – Тотт глянула на красные пластмассовые часы в форме чайника, подошла к телефону и позвонила дочери в парикмахерскую: – Дарлин, скажи всем моим клиентам, чтоб не приходили. Меня сегодня не будет. Бедняжку Элнер Шимфизл до смерти закусали осы, я места себе не нахожу, мне сейчас не до причесок.

Звонок Линде

10.33

Линда Уоррен, тридцатичетырехлетняя красавица-блондинка, вела заседание совета директоров в Сент-Луисе, когда секретарша срочно вызвала ее к телефону: звонил отец. Вбежав в свой кабинет, Линда сняла трубку:

– Папа? Что случилось?

– Доченька, с тетей Элнер стряслась беда. Она упала с лестницы.

– Опять?! – ахнула Линда, садясь за письменный стол.

– Опять.

– Она жива-здорова? Не ушиблась?

Ответа не последовало. Мэкки не знал, как сказать дочери о смерти Элнер, и выдавил из себя:

– В общем… плохи дела.

– Как? Неужели перелом?

– Хуже…

– Что значит «хуже»? – После долгого молчания Линда спросила: – Ты хочешь сказать… умерла?

– Да, – отозвался Мэкки упавшим голосом.

Кровь отхлынула от лица Линды; она услышала собственный голос будто со стороны:

– Как это случилось?

– Тотт и Руби нашли ее под деревом, без сознания. Скорее всего, она умерла в машине по дороге в больницу.

– О боже! Почему? От чего?

– Пока точно неизвестно, но, как бы то ни было, смерть была мгновенная, легкая. Доктор сказал, что тетя Элнер, видимо, так и не поняла, что с ней произошло.

– Где мама?

– Здесь, рядом. Мы в Канзас-Сити, в больнице Каравэй.

– Как она?

– Ничего, но очень хочет, чтобы ты приехала. Придется много чего решать, а мама ничего не станет делать без тебя. Понимаю, доченька, у тебя дела, но сейчас ты очень нужна маме.

– Конечно, папочка. Передай маме, чтоб держалась, я скоро приеду.

– Молодец, она будет рада.

– Папочка, я тебя люблю.

– И я тебя, родная.

Когда Мэкки повесил трубку, у него словно гора свалилась с плеч. На самом деле он ждал Линду так же, как Норма. Он был почему-то уверен, что приедет Линда – и все встанет на свои места. Его дочурка, милая беззащитная кроха, о которой он заботился, стала взрослой и сама заботится о нем. Порой он узнавал в этой сильной, удачливой женщине прежнюю маленькую девочку, но сейчас понимал, что умом и способностями Линда превзошла и его самого, и Норму. Как им удалось произвести на свет это чудо – уму непостижимо. Мэкки так гордился Линдой, что просто не находил слов.

* * *

Повесив трубку, Линда тут же вспомнила, чему ее учили на тренингах для руководителей, и уже через семь минут договорилась с няней, чтобы та забрала ее дочь Эппл из школы и отвела ночевать к подружке. Тем временем секретарша заказала Линде машину до аэропорта, билет на частный рейс из Сент-Луиса и устроила ей встречу в аэропорту Канзас-Сити. Не прошло и четверти часа, а Линда была уже в пути, на заднем сиденье автомобиля.

Свою бабушку Иду она едва знала: когда Линда была совсем крошкой, та переехала в Поплар-Спрингс, поближе к пресвитерианской церкви и Клубу садоводов; да и как поладить с бабушкой, если мама с ней не уживается? Бабушка жаловалась Линде, что Норма не оправдала ее надежд: «Не понимаю, почему она не пошла учиться в университет. Могла бы чего-то добиться в жизни, а стала клушей-домохозяйкой». А Норма лишь повторяла: «Скажи спасибо, что она тебе не мать, а бабушка». Так что Линда росла рядом с тетей Элнер. Пока автомобиль торчал в пробках, Линда вспоминала детские годы и ночи, проведенные в доме у тети Элнер.

Тетя Элнер всегда приносила ей в постель бутылочку шоколадного молока, даже когда Линда уже выросла из соски. Летом они ночевали на просторной застекленной веранде, а зимой тетя Элнер укладывала Линду в кроватку напротив своей большой кровати, и, глядя на оранжевое зарево электрокамина, они вели беседы до глубокой ночи. Когда Линда занималась в школе танцев Дикси Кахилл, тетя Элнер не пропускала ни одного ее выступления; она ходила к Линде на все школьные праздники и, конечно, была на ее злополучной свадьбе. Сколько Линда себя помнила, рядом с ней всегда были три родных человека: мама, папа и тетя Элнер. Услышав, что Линда решила вместо колледжа пойти на курсы при телефонной компании, Норма возмутилась, и даже папа не смог ее переубедить, а тетя Элнер смогла. Ей вообще любую ссору удавалось уладить.

С годами Линда научилась ценить ее умение примирить спорщиков, встать на место каждого, подобрать нужные слова. И никто ее этому не учил, искусство принятия решений тетя Элнер постигла задолго до того, как его стали преподавать в бизнес-школах. Светлая голова, что ни говори. Тетя Элнер всегда чувствовала безвыходность положения. Когда у Линды рушилась семья, после долгих месяцев слез, споров, ссор, беготни по психологам, невыполненных обещаний, расставаний и примирений, именно тетя Элнер дала ей единственно верный совет, всего в четыре слова: «Гони его в шею». Линда, уже готовая к этому шагу, так и поступила. Если учесть, что ее бывший муж сменил уже трех жен, лучшего совета и придумать было нельзя.

А когда Линда рассказала матери, что решила усыновить сироту из Китая, Норма пыталась ее отговорить. «У тебя нет мужа, Линда. Увидев тебя с китайчонком, все решат, что ты родила от китайца». К счастью, тетя Элнер поддержала Линду. «Никогда не видела живого китайца – вот бы посмотреть на китайчонка!» – воскликнула она.

Сердце Линды переполнилось болью утраты, раскаянием, чувством вины. Надо было чаще ездить домой, к тете Элнер, привозить к ней малышку Эппл. Теперь уже поздно.

Линде вспомнился их последний разговор. Тетя Элнер пришла в восторг от статьи в журнале «Нэшнл джиографик» о мышах, которые скачут при луне. Фотограф, видно, спрятался в кустах и заснял на пленку их прыжки, а тетя Элнер до того растрогалась, что позвонила Линде в Сент-Луис и вызвала ее с совещания лишь затем, чтобы поделиться радостью.

– Линда, ты знала, что пустынные мыши прыгают при луне? Представь, эти крошки скачут лунными ночами, резвятся, когда поблизости никого нет, – будто танцуют. Просто прелесть. Видела бы ты снимок!

Линда слушала вполуха, да еще и соврала в придачу: мол, сию же минуту бегу покупать журнал. А через пару часов тетя Элнер перезвонила, и Линде опять пришлось лгать:

– Мышки такие чудные, тетя Элнер, просто загляденье!

Тетя Элнер была счастлива.

– Я знала, что тебе будет интересно. Теперь у тебя на весь день хорошее настроение, да?

– Конечно, тетя Элнер, – в очередной раз солгала Линда. Жаль, что ложь не воротишь назад.

Сейчас Линда на своем опыте узнала горькую истину: когда теряешь родного человека, остается раскаяние. «Если бы я…», «Почему я не…» Так и будешь казниться до конца дней, а ничего не исправишь. Может быть, после похорон, когда жизнь вернется в обычное русло, они с Эппл будут чаще ездить к родителям. Так устроен мир. Мы не задумываемся, что каждый наш разговор с близким человеком может оказаться последним. Линда дала себе слово больше ценить жизнь – ведь не знаешь, когда она может оборваться.

В доме у Элнер

10.39

Руби и Тотт прямо по газону прошли к дому Элнер. Во дворе напротив полол сорняки Мерл Уилер, муж Вербены, – грузный, с брюшком, в неизменной белой рубашке и подтяжках.

– Про Элнер что-нибудь известно? – крикнул он. Руби, кивнув, отозвалась:

– Нам только что передали. Все кончено.

Мерл, большой знаток игрушечных железных дорог и такой же большой тугодум, переспросил:

– Уже? Она вернулась?

– Нет, – поправила Руби. – Кончено, и точка. Умерла от осиных укусов. Нам сказали, что когда ее привезли, то никакой надежды уже не было.

Мерл бросил работу и, потрясенный, опустился в белое с зеленым дачное кресло. Они с Вербеной жили напротив Элнер вот уже тридцать лет. Каждый день переговаривались: Мерл – из своего двора, Элнер – с качелей на крыльце. Выйдя после сердечного приступа на пенсию, Мерл вступил в местный Клуб садоводов, в секцию «Лучшая луковица месяца». С тех пор они с Элнер много времени проводили вместе: возились на клумбах, любовались цветущими луковичными растениями. На днях у обоих распустились нарциссы, но у Элнер половину цветов уже сожрали улитки – в ее саду их целые полчища. Элнер любила все живое, а в улитках прямо-таки души не чаяла, показывала всем подряд: «Правда, прелесть? Вы только посмотрите на их рожицы!» Поэтому цветы у нее долго не жили.

Мерл как-то прокрался к ней во двор и давай опрыскивать цветы ядом от слизняков, но Элнер застала его на месте преступления. «Не трожь моих улиток!» – грозно предупредила она. Каждый год почти весь ее урожай доставался птицам, а муравьи доедали остатки, но Элнер и горя было мало. С чистой совестью она могла убивать лишь комаров, клещей и блох, да еще пауков, но только кусачих. Мерлу вдруг пришло на ум: всю жизнь Элнер любила насекомых, спасала их как могла, а теперь от них же и погибла. «Вот награда за доброту! – подумал он. – Завтра же перебью у нее во дворе всех до единого – и улиток, и прочую гадость». Мерл тяжело поднялся с кресла и пошел в дом – позвонить Вербене на работу и передать печальную весть.

* * *

Поднявшись на веранду, Тотт и Руби были встречены жалобным мяуканьем. Голодный, ожидавший завтрака Сонни скребся в кухонную дверь с проволочной сеткой. Тотт открыла дверь и сказала: «Бедняга Сонни не ведает, что он теперь сирота». На кухне все еще витал аромат кофе. И кофейник, и духовка были включены. Тотт и Руби все выключили, достали из духовки печенье – одни угольки, пришлось выкинуть. На плите стояла сковорода с ломтиками горелой ветчины. В раковине со вчерашнего вечера скопилась грязная посуда, и Тотт взялась за мытье, а Руби нашла в чулане кошачьи консервы для Сонни, кружившего у миски. Накормив попрошайку, Руби заглянула в спальню. Постель не убрана, вовсю орет радио – любимая станция Элнер. Руби застелила постель, навела порядок в ванной. Собрала с пола одежду и сунула в шкаф. Расставила поаккуратней мелочи на ночном столике у Элнер: слуховой аппарат, старая фотография ее покойного мужа Уилла Шимфизла возле фермы, стеклянное пресс-папье с Эмпайр-стейт-билдинг, фотокарточка ее друга Лютера Григза в шестом классе и крошечная стеклянная улитка, его подарок. К приходу Нормы ей хотелось навести чистоту. Руби смахнула со стола пыль, вылила воду из стакана, закрыла карманную Библию. Когда она вернулась на кухню, Тотт все еще мыла посуду. Обернувшись, она спросила:

– Что же будет с Сонни?

Руби бросила взгляд на рыжего полосатого кота – тот умывался после завтрака.

– Не знаю. Если никто его не возьмет, заберу себе. Элнер обожала своего уродца.

– Это точно, – согласилась Тотт. – Я сама бы его забрала, да только мою кошку удар хватит. Между прочим, первого котенка мне Элнер подарила. У меня нервы расшатались, и врач прописал успокоительное, а Элнер сказала: «Тотт, тебе не лекарства нужны, а котенок». И была права.

– Она любого психолога заткнула бы за пояс, – подтвердила Руби. – Вспомни, как она Лютера Григза перевоспитала!

– Пришлось ей повозиться с парнишкой.

Руби посмотрела из окна на кормушки – у Элнер их было видимо-невидимо.

– Кто-то должен кормить ее птиц.

– Я возьмусь, пожалуй.

– Дело нелегкое. Элнер их кормила по три раза в день.

– Знаю, но разве жалко для нее такой малости? Птичек она любила.

– Еще как любила.

Тотт обвела взглядом стены, пестревшие картинками – цветы, букашки-козявки.

– Интересно, оставит Норма дом себе или продаст?

– Наверное, продаст.

Тотт вдруг залилась слезами.

– Представить не могу, что Элнер не вернется. Вот ведь странная штука жизнь: только что собирал инжир, а через минуту лежишь мертвый. Как подумаю – не хочется и просыпаться утром. – Тотт промокнула глаза кухонным полотенцем.

Выросла она в небольшом городке, где все друг друга знают, и многих соседей похоронила на своем веку, да разве к смерти привыкнешь? Особенно тяжело, когда уходят старики. Пустеет почтовый ящик, темнеют окна, отключают газ, запирают двери, зарастает двор – а там выставят дом на продажу, въедут в него новые люди и все переделают на свой лад.

Зазвонил телефон. Руби и Тотт переглянулись.

– Может быть, Норма? – предположила Руби. – Алло!

В ответ раздался голос:

– Элнер?

– Нет, это Руби, кто говорит?

– Это Ирен. Какие у вас планы на сегодня, девочки?

– Ах, Ирен, подожди минутку, ладно? – Руби, прикрыв трубку рукой, шепнула Тотт: – Ирен Гуднайт. Скажешь ей или я сама?

Тотт, бывшая подруга Ирен по спортивной команде, ответила: «Лучше я» – и забрала у Руби трубку.

– Ирен, это Тотт.

– Эй, девочки, что у вас за сборище? Праздник, что ли?

– Нет, не праздник.

– Что ж, не буду вас отвлекать, пусть Элнер мне перезвонит попозже, ладно? Я нашла старые номера «Нэшнл джиографик», ей могут пригодиться.

– Ирен, прости, что приношу дурные вести, но Элнер умерла.

– Что?

– Элнер умерла.

– Это шутка?

– Нет, милая моя, не шутка, а самая что ни на есть правда. Ее искусали осы, она упала с дерева и… насмерть.

– Боже… Когда?

– Часа полтора назад, не больше.

Ирен все утро делала уборку в нижнем этаже и не слыхала воя сирены, не знала о падении Элнер, и весть о ее смерти оказалась для нее громом среди ясного неба.

– Ничего себе, – пробормотала она. – Не ве… не ве… не верится.

– Как и всем нам, – отозвалась Тотт. – Вот закончим уборку – пойду домой и заберусь в постель.

По мне будто грузовик проехал.

Ирен опустилась на кровать, посмотрела в окно, в сторону дома Элнер, и повторила:

– Не верится… Где она?

– В больнице в Канзас-Сити. Норма и Мэкки тоже там.

– Ах, бедняжка Норма, такое горе!

– Да… Надеюсь, что ей там дают успокоительное.

Ирен согласилась:

– Хорошо бы… Ну… и что теперь?

– Не знаю пока, но позвоню, когда будут новости.

Повесив трубку, Тотт вновь села за стол.

– Ирен так расстроилась, даже говорить не могла.

Руби предложила:

– Надо бы нам составить список всех, кого обзвонить. Норме сейчас не до того.

– Правильно, дел у нее будет невпроворот, так хоть одной заботой меньше. Наверное, Дена[2] с Джерри приедут из Калифорнии?

– Хотелось бы с ними повидаться, но… жаль, что повод такой грустный, – ответила Руби.

– А когда похороны, как думаешь?

– Завтра-послезавтра, наверное.

– До чего я устала от похорон, сил нет!

Руби, которая была постарше Тотт, вздохнула:

– Вот доживешь до моих лет, и станет все равно – что свадьба, что крестины, что похороны. С годами ко всему привыкаешь.

– Как бы не так, – возразила Тотт. – Не дай бог к такому привыкнуть. – Потом глянула из окна кухни на голубое небо с пушистыми облачками и сказала: – А погодка-то славная!

Ирен Гуднайт

11.20

Ирен положила трубку, и ей стало дурно. Она взглянула на букетик желтых нарциссов в банке из-под варенья, что принесла ей на днях Элнер. Жгучая боль пронзила ее при мысли, что скоро Пасха, а Элнер до нее не дожила. Ирен каждый год на Пасху водила своих детей, а потом и внуков, к Элнер – искать во дворе пасхальные яйца. Каждый год Элнер исправно красила сотни две яиц, прятала по всему двору и созывала на их поиски всех соседских ребятишек. А Бесси и Ада Гуднайт, пятилетние внучки-двойняшки Ирен, как-то нашли даже золотое яичко. Что ж делать-то в этом году без Элнер – и родителям, и детям? Что станет с Клубом заходящего солнца? Как же она, Ирен, без Элнер?

Ирен помнила Элнер с самого детства, когда та еще держала на заднем дворе цыплят. Мать посылала ее к миссис Шимфизл за яйцами, и та всегда давала девочке в придачу кулек инжира. Как-то раз Элнер сказала: «Передай маме, что мои куры несут яйца с двойными желтками, так что глядите в оба». И впрямь, пять яиц из дюжины оказались с двойными желтками.

Для маленькой Ирен Элнер была всего лишь «яичной тетушкой», но с годами они все больше времени проводили вместе, и Элнер стала для нее просто «мисс Элнер». В запасе у мисс Элнер всегда находились забавные истории, по большей части о ней самой. Ирен вспомнила рассказ о том, как Элнер, переехав с фермы, в лютую метель встречала свое первое Рождество в городе. Пока она ждала мужа Нормы – тот должен был отвезти ее на праздничный ужин, – рядом с ее домом остановился зеленый автомобиль. Элнер, в уверенности, что это Мэкки, выбежала из дома и забралась на переднее сиденье. А в машине ехал совершенно чужой человек, искал Третью улицу, – и вдруг к нему вломилась толстая старушенция и плюхнулась рядом! Бедняга так перепугался, что чуть не разбил машину. Ирен и Элнер хохотали до слез. Сколько их было в запасе у Элнер, глупых и смешных историй… вроде той, например, как она оставила на ночном столике перламутровую пуговицу, а муж Уилл принял ее за таблетку аспирина и проглотил. Элнер так и не сказала ему правду.

Какая бы тоска ни мучила Ирен, Элнер всегда умела ее развеселить. Грустно будет теперь ходить мимо ее старого дома на Первой Северной авеню, ведь больше не выйдет она на крыльцо, не помашет рукой. Но так уж невесело устроена жизнь: был человек или вещь, и вдруг раз – и нет. Еще вчера сидела Элнер на крылечке, а теперь остались лишь пустые качели, пустое кресло, еще один пустой дом, ждущий новых жильцов, которые все начнут сначала. Интересно, грустят ли дома по прежним хозяевам, скучает ли по ним мебель? Знает ли стул, что на нем сидит кто-то другой? А кровать? Ирен вздохнула. «Смерть… что такое смерть?» Если б знать…

Вверх на лифте

Элнер думала: ну когда лифт остановится и меня выпустят? В жизни не ездила на таком дурацком лифте! Он не просто поднимался, а раскачивался туда-сюда, кружился, ходил ходуном. А когда наконец остановился и открылись двери, Элнер не узнала ничего вокруг. Все было новое, чужое. «Неужто я улетела из больницы?» – ужаснулась Элнер. В самом деле, здание не сравнить с больницей: такое красивое, незнакомое. Уж не занесло ли ее на другой конец города, прямиком в здание суда? «Ну вот, заблудилась все-таки», – пробормотала себе под нос Элнер, шагая по коридору в надежде увидеть хоть кого-нибудь и узнать дорогу в больницу.

– Э-эй! – крикнула она. – Есть тут кто-нибудь? Шла она, шла, и вдруг навстречу ей выбежала хорошенькая голубоглазая блондинка в черных туфлях для чечетки и белом страусовом боа.

– Эй! – окликнула блондинку Элнер.

Незнакомка с улыбкой отозвалась:

– Здравствуйте, как дела? – И упорхнула прочь, не успела Элнер спросить дорогу.

Когда блондинка скрылась из виду, Элнер пришло в голову: да она же вылитая Джинджер Роджерс! Любимую актрису Элнер узнала бы из тысячи, а у Дикси Кахилл, хозяйки местной школы танцев, где училась Линда, в студии висел ее большой портрет. Но если подумать хорошенько, никакая это не Джинджер Роджерс, при всем сходстве. Что ей могло понадобиться в Канзас-Сити, штат Миссури? Чушь какая-то… Но постойте, ведь Джинджер Роджерс родом из Миссури! Даже если это не она, то наверняка ее родственница.

Элнер шла и шла, любуясь беломраморными стенами и полами. Норму бы сюда, думала она, ей бы пришлось по вкусу. Такая чистота, что хоть с пола ешь, – совсем как нравится племяннице (правда, какой смысл в том, чтобы есть с пола, для Элнер всегда было загадкой). Немного погодя Элнер различила в глубине коридора крохотную точку, пошла навстречу, и – о чудо! – это оказался человек за письменным столом перед дверью.

– Здравствуйте! – приветливо произнесла Элнер, приближаясь.

– Здравствуй, здравствуй! – послышалось в ответ.

Дойдя до конца коридора и разглядев, кто перед ней, Элнер остолбенела от изумления. Да это же не кто иной, как ее младшая сестрица, мать Нормы, Ида! Живая, настоящая, вся разодетая – в лисьих мехах, в сережках, а на шее жемчуг в несколько рядов.

– Ида? – ахнула Элнер. – Ты ли это?

– Я, кто же еще. – Ида брезгливо поморщилась при виде старого клетчатого халата.

Элнер обомлела.

– Силы небесные!.. Как тебя занесло в Канзас-Сити? Мы думали, ты умерла. Господи, милая моя, мы тебе и похороны устроили, и все такое прочее!

– Знаю, – кивнула Ида.

– Но… кого же мы похоронили, если ты здесь? Ида состроила свою излюбленную недовольную гримаску.

– Меня, разумеется, – вздохнула она. – Кстати, если помнишь, перед смертью я просила Норму не приглашать Тотт Вутен делать мне прическу. Я и телефон своего парикмахера ей оставила, и деньги вперед заплатила, – и что же Норма? Стоило мне умереть, она первым делом вызвала Тотт Вутен меня причесать!

«Боже милостивый!» – изумилась Элнер. Они с Нормой тогда решили, что Ида все равно никогда не узнает, но просчитались.

– Да ладно тебе, Ида, – попыталась оправдаться Элнер. – По мне, так вышло очень даже неплохо.

– Как же! – фыркнула Ида. – Я в жизни не делала пробор слева. А она меня выставила всем на посмешище с пробором не на ту сторону, да еще и с толстенным слоем румян. Ни дать ни взять клоун на арене цирка!

Если у Элнер и оставались сомнения, вправду ли перед ней ее сестра, то теперь они развеялись. Кто еще может так зудеть, кроме Иды?

– Полно себя изводить, Ида, – сказала она. – У Нормы не было выхода. Тотт – наша подруга, она пришла в похоронное бюро со своими инструментами. Для тебя ведь старалась. У Нормы не хватило духу обидеть ее отказом.

Иду никогда и никому не удавалось разжалобить. – По-моему, последняя воля умершего важней любых обид.

Элнер вздохнула:

– Так и есть, но согласись, похороны удались на славу. Народу пришло больше сотни, все твои друзья из Клуба садоводов…

– Тем более нужно было хорошо выглядеть. Надо было мне самой зайти к Неве в похоронное бюро и объяснить, что к чему.

– Что ж, дорогая, я так рада, что мы снова свиделись! – попробовала сменить тему Элнер.

Ида улыбнулась натянуто, все еще в обиде за испорченную прическу.

– Я тоже рада, Элнер. – И добавила: – А тебя здорово разнесло, как я погляжу.

– Есть немножко… годы берут свое.

– Пожалуй. Герта к старости тоже расплылась. Элнер оглядела беломраморный коридор:

– Ида, не пойму, что творится. Раз ты жива, что тебе стоило вернуться домой?

– Да умерла я, умерла. Здесь теперь мой дом, – сказала Ида, теребя жемчужное ожерелье.

– Где же мы? – Элнер заозиралась по сторонам. – И что я здесь делаю? Мне нужно в больницу, ты меня совсем запутала.

Ида хитро взглянула на Элнер:

– Ну же! Если я умерла, а ты меня видишь, – как по-твоему, к чему бы это?

Пришел черед Элнер обижаться.

– Откуда мне знать? Я с лестницы свалилась и туго соображаю, мне сейчас привиделась Джинджер Роджерс… а теперь ты говоришь, что умерла, а я тебя вижу как живую. Мне, похоже, совсем отшибло мозги – ничего не могу понять.

– Думай, Элнер, – велела Ида. – Я… И Джинджер Роджерс…

Элнер собралась с мыслями. Джинджер Роджерс давным-давно умерла, и Ида тоже; мало того, каждое Идино слово слышно без слухового аппарата!

Что-то не так… И тут Элнер осенило:

– Неужто и я умерла?

– В точку!

– Я мертвая?

– Мертвее не бывает, дорогуша.

– Кошмар!.. Меня похоронили?

– Нет еще, ты всего пару минут как умерла.

– Боже мой! Неужели правда?

– Да. Между прочим, ты чуть-чуть разминулась с Эрнестом Кунитцем[3], он вчера сюда попал.

– Эрнест Кунитц? Тот, что играл на тубе в программе Соседки Дороти?

– Он самый.

Голова у Элнер пошла кругом.

– Мне бы присесть и подумать хорошенько. – Элнер опустилась в красное кожаное кресло у двери.

Ида внезапно всполошилась:

– Ты очень расстроена, дорогая?

Глянув на сестру, Элнер покачала головой:

– Скорее удивлена.

– Как и все мы. Знаешь, что смерти не миновать, да только не веришь, что и сам умрешь.

– Я-то не сомневалась, что умру, – сказала Элнер. – Просто не думала, что так неожиданно. Хорошо, если духовку и кофейник успела выключить.

– Всем нам есть о чем жалеть, так? – многозначительно заметила Ида.

Через минуту, придя в себя и смирившись с непоправимым, Элнер подняла глаза на сестру:

– Бедняжка Норма: сначала ты, теперь я.

Ида кивнула:

– «День у каждого бывает, когда дождь не затихает»[4], как говорится.

– Верно… Надеюсь, моя смерть ее не сломит. Я ведь уже старая – значит, не такая уж это неожиданность, да?

– Совсем не то что моя смерть, всего в пятьдесят девять. Как гром среди ясного неба. Я ведь была в отличной форме, не сочти за хвастовство.

Элнер снова вздохнула:

– Лишь бы с Сонни все было хорошо. Правда, Мэкки обещал о нем позаботиться, а коты вряд ли скучают по хозяевам, им главное кормежка. – Элнер опустила глаза и продолжала: – Знаешь, Ида, странное дело: я ни капельки не чувствую, что умерла, а ты?

– Тоже. Я совсем не того ожидала. Только что была жива – и умерла, а разницы никакой. Роды и те куда больнее, уж ты мне поверь.

– Да, мне было ничуточки не больно. Честно говоря, я давно себя так хорошо не чувствовала. Правое колено раньше ныло, хотя я Норме ни слова не говорила, чтобы не потащила на операцию, а сейчас ни капельки не болит. – Элнер пошевелила ногой. – Ну и что теперь? Я со всеми увижусь?

– Точно не знаю, меня всего лишь попросили тебя встретить и проводить сюда.

– Спасибо тебе большое, Ида. Когда видишь родное лицо, уже не так страшно, правда?

– Да, – согласилась Ида. – Ни за что не угадаешь, кто меня здесь встретил, когда я умерла.

– Кто?

– Миссис Герберт Чокли.

– Кто это?

– Бывший президент Женского клуба Америки.

– А-а… наверное, тебя это порадовало.

Ида встала, открыла верхний ящик стола и принялась в нем рыться, не переставая говорить:

– Кстати, меня так срочно вызвали – что же с тобой случилось, сердечный приступ?

Элнер подумала.

– Не знаю точно, то ли осы до смерти закусали, то ли упала с дерева и разбилась. Я-то надеялась умереть в своей постели, да, видно, не судьба.

– Сердечный приступ, не иначе, – отозвалась Ида. – И папа умер от инфаркта, и Герта. У меня-то сердце было здоровое, но ведь ты старше меня и умерла скоропостижно… а я – нет. Врач говорил, у меня редкое заболевание крови, им страдали потомки королевских династий Германии.

«Опять она за свое! – подумала Элнер. – Уж который год как в могиле, а спеси не убавилось». Ида умерла не в пятьдесят девять, а в семьдесят лет от лейкемии, но ей всегда хотелось чем-то выделяться из толпы. Всю жизнь. Отец их – простой фермер, но послушать Иду, так он был барон, потомок Габсбургов, с родовым поместьем. А выйдя замуж за Герберта Дженкинса, Ида еще пуще задрала нос. Элнер приходилось то и дело напоминать ей, кто она и откуда, но теперь уже поздно. Раз уж и могила Иду не исправила, то это навечно.

Ида долго рылась в ящике, чем-то звякая. Наконец достала ключ: «Вот!» Затем развернулась и пошла отпирать тяжелые двойные двери. А когда все было готово, позвала Элнер:

– Ну, пойдем.

Элнер двинулась было следом – и вдруг застыла как вкопанная.

– Постой! Это ведь рай? Я не угожу в ад?

– Не угодишь, – заверила Ида.

У Элнер отлегло от сердца. Поразмыслив, она решила, что если даже Иду взяли в рай, то надежда есть у всякого. Оставался еще один вопрос.

– И что теперь?

Ида изумленно воззрилась на сестру:

– Как – что, Элнер? Встретишься с Создателем. Я и веду тебя, глупая, на встречу с Создателем.

– Да ты что! – ахнула Элнер. – А я-то… в старом халате с дырявыми карманами, и губы не подкрашены.

– Теперь на своей шкуре испытаешь, каково было мне.

– Могу представить…

– Готова?

– Думаю, да. Иначе меня бы здесь не было, так ведь?

– Верно. А теперь скажи, ты о многом жалеешь?

– То есть?

– О том, что хотела сделать, но не успела.

Элнер, подумав, отвечала:

– Я так и не побывала в «Долливуде»[5]… Жаль, не посчастливилось туда попасть, зато я была в парке «Мир Диснея», значит, жаловаться не на что. А ты?

Ида вздохнула:

– Я мечтала съездить в Лондон, побродить по дворцовым садам, выпить чаю с королевской семьей, но, увы, не довелось.

С этими словами Ида торжественно распахнула двери, отступила на шаг и сказала: «Опля!»

Вербена Уилер разносит весть

11.25

В химчистке «Голубая лента» Вербена Уилер, вконец расстроенная звонком мужа, кинулась обзванивать всех подряд, чтобы сообщить о смерти Элнер. Первым делом она набрала номер Кэти Колверт в редакции, но там было занято. Позвонила Лютеру Григзу, другу Элнер, – никто не отвечал. Вновь попыталась дозвониться до Кэти, опять занято. Вербена лихорадочно перебирала в памяти, кому бы еще позвонить, и набрала номер любимой радиопередачи Элнер. Нужно им сказать непременно.

За много лет утренний «Вестник фермера» на местном радио, который вели Бад и Джей, мало-помалу превратился в программу для жителей пригородов: утренние новости, прогноз погоды и вести с дорог. Ферм на пятьдесят миль вокруг осталось немного, но Элнер хранила верность любимой передаче и частенько туда звонила. Бад и Джей были от нее без ума. С тех пор как они придумали конкурс «Вопрос дня», Элнер всегда в нем участвовала, и ответы ее порой становились гвоздем программы. Если правильного ответа не давал никто, Элнер все равно отправляли приз. В числе спонсоров передачи была фирма «Петко», и Элнер не раз выигрывала корм для Сонни.

Бад, который вел еще и программу «Обмен-Продажа» с одиннадцати до двенадцати, ответил на звонок Вербены во время рекламной паузы.

Через пару минут он объявил в эфире:

– Друзья, только что поступил очень печальный звонок из Элмвуд-Спрингс, и мы с глубокой скорбью сообщаем, что сегодня утром не стало нашего доброго друга Элнер Шимфизл. Она была прекрасным человеком и одной из наших любимых участниц, и нам будет очень ее не хватать… Мы пока не знаем, когда похороны, но как только станет известно, сразу объявим. Так, что у нас дальше? Ровена Снайт из Сентралии меняет мужской портфель с инициалами «Б. С.» на старые номера журнала «Ремесла для всех» или на дамские часы. А сейчас – несколько слов от клиники мануальной терапии Валери Жирар.

* * *

Лютер Григз, в белой футболке и кепке, вел грузовик в Сиэтл, в шестидневный маршрут. Перекусывая соленым арахисом с колой, он услыхал по радио печальную весть, тут же съехал на обочину, выпрыгнул из кабины и застыл как громом пораженный. Казалось бы, старушка за восемьдесят – не самый подходящий друг для Лютера, но ближе мисс Элнер у него никого на свете не было. Еще накануне вечером они обсуждали, не сойтись ли Лютеру вновь с прежней подружкой, – на его вкус, кожа да кости, но Элнер посоветовала к ней вернуться.

Понемногу до него дошел смысл услышанного. В горле пересохло, в животе заныло. Не ехать бы сейчас в Сиэтл, а свернуть на ближайшую автостоянку, накуриться травы, выхлестать ящик пива и забыться – но ведь он дал мисс Элнер слово не пить и не курить. И овощи в кузове испортятся. Да и ради мисс Элнер нужно продолжать путь. Когда Лютер брал ссуду на грузовик, мисс Элнер поручилась за него, чтобы у Лютера была приличная работа… Ради нее одной он вернулся за руль, тронулся с места и прибавил скорость.

И до самого поворота на Канзас-Сити лишь мысль об обещании, данном мисс Элнер, поддерживала его. Но как жить дальше? Ведь он потерял самого лучшего друга.

* * *

Лютер Григз, здоровяк-дальнобойщик под два метра ростом, и Элнер Шимфизл подружились при весьма любопытных обстоятельствах. Двадцать восемь лет назад восьмилетний Лютер скакал мимо дома Элнер, а та вышла на крыльцо и окликнула ласково:

– Эй… малыш… иди-ка сюда на минутку.

Лютер притормозил, покосился на нее и вспомнил: эта старуха на днях подсунула ему вместо конфеты какую-то гадость.

– Иди сюда, дружок, – вновь позвала она.

– Не пойду, – отрезал Лютер. – Кто вы мне – мама, что ли? С чего мне вас слушаться?

– А я для тебя кое-что припасла.

– Не надо мне ваших конфет, от них блевать тянет. – Лютер скривился.

– Это не конфета, а подарок. Не поднимешься – не получишь.

– Что за подарок?

– Не скажу, но тебе понравится. Гляди, пожалеешь, если не возьмешь.

Лютер прищурился: что у нее на уме? Доброта его всегда настораживала. Он швырялся камнями в ее мерзкого кота – вдруг она хочет подманить его и отколотить? В общем, надо быть начеку.

Лютер крикнул в ответ:

– Врете вы все, нет у вас никакого подарка!

– А вот и есть.

– Какой?

– Секрет. Подойдешь – узнаешь.

– Где взяли?

– В магазине.

– В каком?

– Не скажу, но купила специально для тебя. Отдать другому мальчику?

– Плевать. Хотите – отдавайте.

– Дело твое. Нужен тебе подарок – иди сюда, а не нужен – ну и ладно. – И с этими словами Элнер исчезла за дверью.

Лютер сел на бордюр возле дома Уилеров и стал ломать голову: что же все-таки на уме у старухи? В тот день он к Элнер не пошел, но спустя несколько дней она увидела из окна, как он слоняется взад-вперед, поднимая ботинками пыль. Интересно, скоро ли он решится? Еще дня через три, когда Элнер вышла за газетой, во дворе ее поджидал Лютер.

– Не отдали еще никому ваш чертов подарок?

– Может, и не отдала, а что?

– Да так, интересно.

– Не отдала, но будешь грубить – отдам. А попросишь вежливо – получишь ты.

Вернувшись в дом, Элнер притаилась в ожидании. Минут через десять в дверь тихонько постучали, и Элнер едва удержалась от смеха. Она бессовестно подкупила восьмилетнего мальчугана и сделала это с умыслом, но плох тот взрослый, что не может обхитрить ребенка. Да и подарок она приготовила замечательный. Пару недель назад Элнер подсунула мальчику слабительную конфету, но тотчас же раскаялась и день за днем молила Бога о прощении.

Запустив бедняге Сонни камнем в голову, Лютер едва не убил его. Элнер страшно разозлилась и мечтала отомстить, но потом ей стало стыдно и захотелось загладить вину. Она преподнесла мальчику большого бумажного змея, купленного в спортивном магазине, и они вдвоем часами запускали его в полях у нее за домом. На вопрос Мэкки, почему она выбрала змея, а не что-нибудь другое, Элнер ответила: «Видишь ли, Мэкки, парнишка вечно смотрел под ноги – пусть теперь глянет в небо!» С тех пор Лютер забегал к Элнер чуть не каждый день. До нее ни от кого не получал он подарков, ни от кого из близких не видел добра. Отец его пил не просыхая, ни на одной работе долго не задерживался и вечно попрекал мать Лютера, что если б не женился на ней беременной, то стал бы знаменитым гонщиком, как его кумир Джонсон-младший. Когда Лютеру было семь лет, мать его, устав от побоев, сбежала с первым встречным, а через полгода разбилась на машине. Стоит ли удивляться, что Лютер швырялся камнями в кого ни попадя.

И чем дальше, тем становилось хуже. Когда Лютеру было тринадцать, пьяный отец выгнал его из дома среди ночи. Лютер спрятался у Элнер; отец стал ломиться к ней в дверь, та погнала его прочь метлой. Наутро, сидя у Элнер за столом, Лютер в отчаянии жаловался:

– Никому я не нужен. Пойду домой, достану у отца ружье и отстрелю себе башку. К черту все, что с меня взять? Ничего у меня нет и никогда не будет.

Дав ему выговориться, Элнер сказала:

– Делай как знаешь, Лютер, только не ной, будто у тебя нет ничего, – это неправда.

– Что? Ни черта у меня нет.

– Вот ты и ошибся. У тебя есть то, чего нет ни у кого на свете.

– Папаша-ублюдок?

– Нет, дружок мой.

– А что же?

– Сейчас покажу. – Открыв ящик буфета, Элнер достала листок бумаги и штемпельную подушку. – Дай-ка руку, – велела она. И приложила большой палец Лютера к штемпельной подушке, а потом – к листку. – Взгляни: твой отпечаток пальца – один такой на свете. Другого такого никогда не было и не будет.

Лютер уставился на листок.

– И что?

– А вот что. Ты один на свете, и родился не зря. Я вот, к примеру, ни за что не стану себя убивать: мне интересно, что со мной будет дальше. И еще, – добавила Элнер, подливая Лютеру кофе, – не вздумай сегодня стреляться – сперва помоги мне достать с чердака елочные игрушки и украсить дом.

Лютер остался у Элнер на Рождество и частенько приходил к ней пожить, пока не закончил школу.

Он и школу вряд ли закончил бы, если б не Элнер, – отставал по всем предметам, кроме труда. Как-то раз Элнер спросила:

– Можно взглянуть на твои отметки?

Никому прежде не было дела до его отметок, и ради мисс Элнер ему захотелось подтянуться в учебе.

И пусть выше тройки с минусом Лютер оценок не получал, зато хотя бы перестал сбегать с занятий. На уроке труда он смастерил для мисс Элнер скворечник – не ахти, конечно, но мисс Элнер повесила его прямо перед домом, у всех на виду, и вся светилась, хвалясь подарком Лютера.

В школе Лютер был на два класса младше Линды Уоррен, внучатой племянницы Элнер. Линда – мало того что красавица с чистой кожей и белозубой улыбкой, так еще и круглая отличница, массовик-затейник, староста класса – встречалась только с парнями из футбольной команды. А Лютер – мало того что последний двоечник, так еще и с выбитым зубом, и самый прыщавый в школе (по крайней мере, так ему казалось). Согласно неписаной школьной табели о рангах Линда и ее чистенькая, приличная компания вовсе не замечали бы Лютера, но он дружил с тетей Элнер, и Линда, встречая его в школьном коридоре, всегда улыбалась: «Привет, Лютер!» – на зависть всем его непутевым дружкам. Если с тобой здоровается в коридоре школьная знаменитость вроде Линды, в школу ходить не так противно. Лютеру даже стали назначать свидания девчонки из числа «серых мышек» – думали, что он родня Линде. Втайне он и сам стал считать себя ее родственником, а когда Дуэйн Вутен отпустил в ее адрес грязную шуточку, Лютер налетел на него с кулаками и разбил ему нос.

После школы Лютер ушел в армию, и Элнер первой увидела его в форме. Отслужив четыре года в танковых войсках и вернувшись в родной город, он сразу же отправился к Элнер, и та устроила для него праздничный завтрак. У Лютера не было настоящего дома, кроме дома мисс Элнер. Бог знает, что бы с ним сталось, если б не она. «Не увлекайся травой, дружок, – предостерегала его мисс Элнер. – Ты же не хочешь пойти по той же дорожке, что и твой отец? Вот и будь осторожней, обещаешь?» Лютера нужно было учить, направлять, подсказывать ему, как остаться человеком. Мисс Элнер помогала ему во всем. Она даже отвела его к доктору Уайзеру и заплатила за новый передний зуб.

* * *

На другом конце города, одновременно с Лютером Григзом, объявление по радио услышал мистер Бартон Сперри Сноу. Он ехал в Поплар-Спрингс, на встречу с одним из руководителей своей компании, чтобы обсудить, как перестроить весь округ. Услыхав имя Элнер Шимфизл, он задумался: не та ли это Элнер Шимфизл, с которой он познакомился много лет назад? Наверняка она: и город тот же, Элмвуд-Спрингс, да и много ли на свете женщин по имени Элнер Шимфизл? Такое имя сложно забыть, и сама она из тех, кого помнишь всю жизнь.

1 Марта Стюарт (р. 1941) – бывшая телеведущая, ныне медиамагнат, обогатившаяся на своих талантах домохозяйки. – Здесь и далее примеч. перев.

2 Дена Нордстрем – главная героиня романа Фэнни Флэгг «Добро пожаловать в мир, Малышка».

3 Эрнест Кунитц – персонаж романа Фэнни Флэгг «Стоя под радугой», дирижер школьного ансамбля.

4 Г. Лонгфелло. «Дождливый день». Перевод С. Черфаса.

5 «Долливуд» – парк развлечений в штате Теннесси (США), его владелица – Долли Партон, певица кантри.

Вход для пользователей

Меню