Читать онлайн Кваки против слепой старухи бесплатно

Глава 1

«Того света не существует» – моя первая осознанная мысль после возвращения из тьмы. До этого я блуждал в потёмках невесомости и через меня текло и проходило, проносило и пробивало что-то огромное и необъятное, как сама вселенная. Я растворялся в этой великой неопределённости, не спал и не бодрствовал, и даже не осознавал, что всё это со мной происходило, пока не вернулся в яркий свет реальности, пока в меня не вернулась боль. Я жив! И значит, загробного мира не существует. Поспешный вывод, но тогда он мне показался глыбой истины, поправшей и похоронившей под собой все мои сомнения, все мои надежды.

Рядом со мной присутствовал человек. Я видел чётко его силуэт на режущим глаза своей яркой чистой снежной белизной фоне. Сквозь туман слёз, как защитной реакции моего организма, пытающегося защитить зрение от возможной слепоты, не сразу, постепенно, силуэт начал приобретать индивидуальность черт, окончательно убедивших меня, что не всё ещё кончено.

Лиля. Так звали моего ангела спасителя. Влюбился я в неё сразу. С первого взгляда. Оказалось, что так бывает, что такое чувство не поэты выдумали. Они подсмотрели и описали, первыми прочувствовали, а мы, грешные, пошли за ними следом. Сам писать стихи не умею (хотя, будучи юношей, пытался пару раз что-то такое наваять на фоне переизбытка половых гормонов в крови), но поэтов уважаю, особенно Есенина.

Я лежал, видимо на койке, в комнате с тёмными голыми стенами и без мебели (не считая моей кровати, стула и тумбочки), а она, одетая во всё белое, склоняясь надо мной, с тревогой всматривалась, выискивая на моём лице признаки изменения состояния к лучшему. Кома, как я подозреваю, во власти которой я оказался по своему горячему желанию закончить все дела на земле и уйти, как я надеялся, на небо, – не самая дружелюбная леди на свете. Кости моего черепа, армированные усилиями современных докторов Менгеле и их бесовским эликсиром, выдержали выстрел в висок с расстояния всего в пару сантиметров. Кожу снесло, мясо выжгло, кости вдавило в мозг. Дальше не помню, но предположить не сложно. После моей неудачной попытки суицида, когда сознание меня покинуло, осиротевшее тело полетело с обрыва в пропасть. То, что не смогла сделать пуля, предстояло закончить острым камням скал. И здесь моё многострадальное тело выручило своего безалаберного хозяина. Падение со стометровой высоты доконает любого – и меня поломало, скрутило, ошкурило.

Потом мне рассказали, что нашли меня висящем на ржавых иглах ежа, скрученного из арматуры и ждущего жертвы на дне пропасти. Как здесь, рядом с горной речкой оказалась эта груда металлолома никто не знал. Те, кто спасли меня, оказались людьми пришлыми в этих местах, а местных теперь днём с огнём не сыщешь. Лиля мне подробно рассказала, где меня нашли и что там было. Это её приёмный отец, Мирон Григорьевич, заметил человека, угодившего в ловушку.

Лилю удочерили, когда она была достаточно взрослой девочкой – в тринадцать лет. У неё родители погибли в той же авиакатастрофе, что и семья Мирона Григорьевича – жена и две девочки, – вот он и решил спасти девочку от детского дома, а себя – от одиночества. Таким способом можно было, если не убрать, то хотя бы унять боль ужасной невосполнимой потери близких. Полковник поступил как настоящий мужчина и отец, кем он и был на самом деле.

Должно быть выглядел я не лучше, чем труп, поэтому Мирон Григорьевич с его людьми вначале вообще хотел пройти мимо. Мало ли по нынешним временам мертвецов гниёт на дорогах. Не сосчитать. Всех не перехоронишь. Но, на моё счастье, я привлёк – уж не знаю чем – их внимание. Осмотрев меня, разведчик с удивлением обнаружил, что я живой. Меня сняли и принесли в их родной анклав «Журавль».

Сколько я провисел там, в горах на крючьях арматуры, сказать сложно. Судя по событиям, произошедшим в мире, не меньше недели. Без сознания в анклаве я пролежал ровно 99 дней. И всё это время Лиля за мной ухаживала, смотрела, перевязывала, ставила уколы, мыла и выносила из-под меня нечистоты. Не самое лучшее занятие для двадцатилетней красивой девушки. Даже трудно представить, что она испытывала, когда видела всю эту грязь и нюхала всю эту вонь. Доброе сердце, нежные руки, сострадание к раненному, но, наверное, и что-то ещё.

Её образ, почти что святой для меня, врезался в память навечно. Русые длинные волосы, забранные в толстую тяжёлую медовую косу, ямочки на розовых щёчках, всегда появляющиеся, когда её и без того светлое лицо озаряла лучезарная улыбка. А, боже мой, какие у неё были глаза! Большие и не просто зелёные, а изумрудные, излучающие мягкий, завораживающий своей красотой свет. Лилия полностью соответствовала своему имени: небольшого роста, стройная и токая, как цветок, невесомая, прекрасная и без анатомических излишеств. Точёная фигурка.

Первое, что Лиля мне сказала, было почти материнское:

– Ты проснулся…

Мне особенно понравилось, что она сразу обратилась ко мне на «ты». Я никогда не нуждался в ложных проявлениях уважения, доверие – вот что меня привлекало в людях. Из её слегка выдвинутых вперёд губок такое обращение звучало органично, сразу же располагало к доверительному общению и показывало отношение к миру в целом.

На первые слова Лили, обращённые ко мне, я хотел ответить: «Я в норме», – и не хотел показывать девушке слабость, но у меня ничего не вышло. Даже хрипов я не сумел из себя никаких выдавить. Я бы и писку был бы рад, так нет, а значит, я далеко не в норме, как заносчиво хотел показать моему ангелу спасителю.

– Не беспокойся… – Лиля, поняв по моим глазам, что я, напрягаясь, хочу ей что-то ответить, да не могу, пришла на помощь: – Тебе рано ещё. Не волнуйся. – После последних слов она положила мне свою прохладную узкую ладонь на лоб. И тут я почувствовал, насколько я действительно не здоров. Мой лоб раскалился, как печь, а лёгкое прикосновение руки Лили принесло мне несказанное облегчение. Я отвёл от её лица взгляд, хоть мне это было и нелегко, и посмотрел на себя. М-да. Меня замотали наподобие мумии, обложили гипсом, и моя многострадальная голова тоже сейчас наверняка походила на ватный забинтованный-перебинтованный шар с червоточиной лица ровно посередине. Кстати, голова у меня не болела совсем, как будто её не существовало, а всё остальное тело ныло, как прогнившей до корней старый зуб мудрости.

Вот и весь разговор. Погладив лоб, Лиля отошла, выпала из моего поля зрения. Её успокаивающий образ уступил место бородатому угрюмому мужику, который грубо, как мне показалось, схватил меня за предплечье и сделал больно. Укол. Всё же здорово я расклеился, раз игла шприца принесла мне такое ощущение, словно меня на пику насадили. Теперь боль я переносил не так, как раньше. К счастью для меня, через минуту после инъекции, меня посетило блаженное забвение.

По моим подсчётам прошло не меньше двух недель до того дня, когда издаваемое мной мычание стало походить на человеческую речь. Я всё ещё был слаб, но уже мог разговаривать с Лилей, а это самое главное. Она всё так же ухаживала за мной, не допуская других, лично кормила и прочее. Одно её присутствие уже создавало оздоровительный эффект. Жаль уколы и капельницы мне продолжали делать нелюдимые бородачи. По названию их анклава я про себя всех их называл – Журавли. Бородатые Журавли. А что? И не такое бывает. Здесь все мужчины носили окладистые бороды, а женщины выглядели, как женщины, а не как бесполое недоразумение, порождённое агонией современной цивилизации. Но с течением дней мне становилось лучше и их пытки иглами и катетерами я переносил всё легче и легче. Способность к ускоренной регенерации постепенно возвращалась в тело. Главная проблема состояла не в возможностях тела, а в силе моего духа. Я до того как, открыв глаза, увидел Лилю, не хотел жить. Большинство привитых моей плоти механизмов защиты принудительно отключил разум, а теперь системе организма их приходилось реанимировать, очищая от ментальной ржавчины. Процесс оживления буксовал, жизнь возвращалась в члены не охотно, но главное, что он, этот самый непостижимый для моего ума процесс шёл. Мне хотелось поскорее выбраться на свежий воздух, погреться под весенним солнышком, а то в том помещении, где меня разместили, отсутствовали окна. Оно и понятно, львиная часть анклава пряталась под землёй, скрывая людей от гнева звероморфных врагов.

– Ты уже можешь и вставать, – говорила мне Лиля, помогая мне подняться с постели на ноги. – Всё будет хорошо, скоро ты и бегать начнёшь. Ты же крепкий, я это сразу поняла. Никто из братьев верить мне не хотел. Даже мой отец и тот, сняв тебя там, в горах, поначалу, хотел оставить. Шансов не было. Ему наш врач сказал, что до анклава ты точно не дотянешь, скончаешься в пути. Хорошо, что папа не привык так поступать. Он рассудил, что, если ты умрёшь в дороге, значит, так бог рассудил, а он грех на душу не возьмёт. Хотя тоже в тебя не верил.

– Неважнецкий у вас врач. Мне приходилось разных лепил повидать, ваш не из лучших.

– Что ты! – брови Лили удивлённо приподнялись. – Виталик хирург волей божьей. Он тебя вытащил с того света. Оперировал семь часов без отдыха, собирал тебя по частям, старался. Обязательно, не забудь, скажи ему спасибо.

Дыша, как запальный конь, повиснув на хрупких плечах Лили, я обходил кругом мою койку, пыхтел и понимал, что она права, а я нет. Тот самый бородач, что вкалывал в меня ежедневно по сто граммов, а вначале и больше, разных медикаментов, спас мне жизнь и, на моё счастье, оказался искусным полевым хирургом. Да, но вот только это не его заслуга, что я дышу. Без внимания Лили и её заботы, я бы, несмотря на все старания мастера хирургических дел Виталика, не выжил. Брык – и под землю спать беспробудным сном.

– Как скажешь. Не думай, я ему благодарен, а больше тебе. Лиля, ты моя спасительница. Мой ангел.

После моих слов Лиля зарделась. Ей было приятно, и она стеснялась того, что ей приятно. У неё так соблазнительно краснели щёчки при этом, что мне захотелось её поцеловать.

– Ну что ты… Я как тебя увидела, так сразу поняла, поверила…

– Во что?

– Да так, ничего, – Лиля опять смутилась. Ну что за чудо? Она лучшая девушка на земле.

Сделав два круга вокруг кровати, я с помощью Лили улёгся обратно. Устал: какой же я паралитик немощный, а хотел ещё её поцеловать. И как ей не противно ко мне прикасаться? Что она во мне нашла? Нет, ну нашла ведь, разглядела в полутрупе нечто такое, что сделало её моей седелкой. И не говорите мне, что это просто от доброго сердца. От этого, конечно, тоже, но что-то было ещё. Большое и недоступное большинству людей. До встречи с Лилей я думал, что и для меня недоступное.

Стоило мне немного отдышаться, как меня пришёл проведать Мирон Григорьевич – глава анклава.

– Дочка, – обратился он к Лиле с самого порога, – оставь мужчин наедине, нам поговорить надо.

– Хорошо, папа, – скромно опустив глаза, Лиля покинула комнату.

Мирон Григорьевич, пододвинув стул к изголовью кровати, степенно уселся. Здоровый такой мужик, на медведя похож. До бровей зарос коричневым, с серебряными нитями благородной проседи волосом, всегда суровый, со сведёнными к переносице толстыми гусеницами бровями на широком, как лопата, загорелом лице потомственного пахаря. Приёмный отец Лилии и глава, а по совместительству и духовный пастырь всех братьев и сестёр анклава, внушал уважение всем тем, кто с ним имел дело. Иначе и быть не могло. В прошлом боевой полковник, в составе объединённого отряда спецназа прошедший через горнило нескольких локальных войн и нашедший в конце времён собственного бога, выведшего его самого и людей, ему поверивших, из кромешной тьмы к свету. Мне он напоминал такого основательного кержака старообрядца, которого невозможно согнуть и нельзя подчинить. Мирона Григорьевича можно было только уничтожить, но его дух остался бы невредим и в пламени огня инквизиции – я уверен. Таких, как он, убить нельзя. Тело умрёт, идея останется, будет стучаться в сердца людей, пока добро не победит, или сама вселенная не свернётся обратно в точку.

– Как здоровье?

– Вашими молитвами, – в тон ему ответил я.

Ко мне глава анклава «Журавль» стал регулярно приходить после того, как я начал осмысленно воспринимать мир. Он вёл со мной беседы за жизнь, даже когда я не мог ему отвечать, он объяснял, рассказывал, аккуратно вводя меня в курс дел изменившегося до не узнавания во время моего вынужденного отсутствия мира. То, что я узнал, оптимизма не вселяло. Всё началось примерно за неделю до того, как я пустил себе пулю в висок. Я ничего об этом не знал, потому что всю эту злосчастную неделю блуждал в горах в поисках места моего прощания с жизнью. Получалось так, что, когда я упал с обрыва, мир людей уже начал соскальзывать в запредельное безумие непостижимого ужаса.

Мои старые знакомые крысы оборотни, строители Веррата Рейха, всё же применили своё безбожное климатическое оружие. По земле прошёл отравленный спорами геномодифицированной амёбной ликогалы ливень. Изрядно, в одночасье, поредевшее от пандемии скоротечно протекающего рака вида «нома», человечество вынужденно уступило пальму первенства доминирующего на планете вида.

Человека сбросили с пьедестала, но за осиротевший трон разгорелась третья мировая война между крысами оборотнями и моими бывшими хозяевами рептилоидами. По неизвестным причинам природа на применение с той и другой стороны невиданных доселе систем новейшего вооружения, созданного нечеловеческим разумом, отреагировала по-своему – некой аллергической реакцией. То там, то здесь возникали места местного воспаления реальности, в которых неизвестно из каких дьявольских вселенных появлялись настоящие монстры, которым было совершенно безразлично, кого убивать и кого пожирать – будь то люди или представители конкурирующих с ними рас. Зараза расползалась. Оставшиеся в живых после пандемии водяного рака, фантастически заразной амёбной онкологии, люди сбивались в стаи, группы, общины. Самые сильные группы создавали анклавы – подземные крепости – и там держали оборону. Веррата и рептилоиды продолжали вести войну друг против друга, а людей и та, и другая сторона периодически использовала, как временных союзников (пушечное мясо) в битвах. Но и на рептилоидов и крыс вели охоту пришельцы из темноты.

– Егор, продолжая вчерашний разговор, скажу, что у нас осталась последняя надежда. Дела людей плохи. В наступившей эре хауса расовых войн нам не выжить, к какой бы стороне мы не прислонились. Ни ящеры, ни крысы нам не союзники. Для нас есть единственный выход – консолидироваться и драться за себя, а не за кого-то.

– Повстанцы?

– Да, я тебе о них рассказывал. Под Москвой, в области, действуют повстанческая армия. Насколько я знаю они единственные, кто оказывает активное сопротивление звероморфам. Вчера на общем собрании актива мы приняли решение идти на соединение с повстанцами.

– Правильно, конечно. Вот только далековато идти придётся. Почти полторы тысячи километров.

– По пути будем агитировать другие анклавы, думаю желающих присоединиться к нам наберётся предостаточно. Так что расстояние в полторы тысячи километров нам в помощь. В анклаве останутся лишь женщины, дети, больные и небольшое охранение. Все остальные, способные носить оружие, пойдут на соединение с повстанцами.

– Ну, а как вы их, ну этих самых повстанцев, искать собираетесь? Московская область не маленькая по площади.

– Воооот, – Мирон Григорьевич поднял руку с указующим перстом, нацеленным в потолок. – Почему я вчера и собирал анклав на общий совет. К нам на связь вышли представители повстанцев. Оказывается, их разведывательные и агитационные группы действуют по разным направлениям. Руководство армии специально высылает эти группы для вербовки новых бойцов. Командир группы, вышедший с нами на связь по рации, Эдуард Леонов, первым предложил идею совместного похода на Москву, в процессе которого мы совместно с ними будем вербовать добровольцев на дело борьбы с игом звероморфов.

– Вы их видели? Они уже здесь?

– Представителей повстанцев? Обещали к вечеру к нам прибыть. Им до нас ходу чуть меньше, чем двое суток. Позавчера они с нами связались, значит, сегодня будут.

– Жаль, что я так слаб и не смогу их вместе с вами встретить. У меня личные счёты с рептилоидами, поэтому я с великой радостью пойду с вами.

– Нет.

– В смысле – нет?

– Ты не выдержишь дороги. Я разговаривал с нашим доктором, он говорит, что велика вероятность воспаления мозга.

– Да что этот ваш лепила понимает вообще! – Я возмутился. Ещё бы! Меня оставляют с бабами, а сами идут на войну. Я мечтаю отомстить обманувшим меня ящерам, да и крысюкам тоже. – Моё тело регенерирует не так, как у обычных людей. Вы же знаете, меня пять лет назад изменили. Теперь я идеальный воин, буду незаменимым для вас в любом бою.

– Егор рисковать твои здоровьем мы не собираемся. Именно потому, что ты ценен для нас, да и для людей в целом. Не беспокойся, присоединишься к нам позже. Есть всего два по-настоящему больших народа на земле – китайцы и мы русские. В истории обоих народов часто случались вторжения и битвы. История их приучила жить рядом с не такими, как они, людьми иной породы. Китайцы так те вообще на завоевателей, по большому счёту, внимания не обращали. Они могли это себе позволить. Их всегда было больше в несколько десятков раз, чем тех, кто приходил к ним с огнём и мечом. Они просто переваривали завоевателей, как этнос, делая их через пару веков настоящими китайцами. Мы же в основном уживались и с теми, кто хотел нам зла, и с теми, кому мы делали добро, что просто только на первый взгляд. У русских выработался природный механизм коллективной терпимости к чужому способу существования. Мы научились жить вместе с представителями совершенно разных генотипов человеческого рода.

Европейцы, например, до последних пор понять не могли и не хотели, как это мы умудряемся терпеть некоторые вещи от других нетитульных наций, живущих в нашей стране. Да вот так и терпим, и дружим, и воюем вместе, праздники справляем. Ссоримся иногда? Ну, а куда же без этого? Даже ссора, которая оканчивается межнациональным конфликтом с тысячами жертв, не повод устраивать нам, русским, этническую резню малым народам. Мы учим любви, а не смерти. Нам удалось и с рептилоидами войти в тысячелетний симбиоз. Взаимовыгодный обмен знаниями и силой. Русский народ – светлый, мудрый народ.

– Вот они нам и оплатили.

– Что поделаешь, – Мирон Григорьевич развёл руками. – Выживает сильнейший. Но запомни: нас хоронить ещё рано. И себя не хорони, не надо.

Давая мне понять, что разговор окончен, полковник встал, кивнул мне – мол, держись, и ушёл. Не прошло и трёх минут после его ухода, как ко мне вернулась Лиля. Она принесла завтрак.

– Ты знаешь, у нас событие, мы ждём гостей.

Лиля выглядела оживлённой. Ей, как и любой девушке её возраста, хотелось праздника, танцев, ухаживаний. Мне стало немного обидно: я уже заочно её ревновал к этим пришлым повстанцев. Ну, конечно, зачем ей инвалид, когда есть бравые бойцы, не боящиеся ничего на свете. Не справедливо по отношении к ней, но с чувствами я ничего поделать не мог. Вот выздоровею, тогда и возьму все эти сопли под контроль.

– Знаю, твой отец рассказывал.

– Ты чего такой хмурый сегодня? А, Егорушка?

– Ничего. – Я прям себя не узнаю: надулся, как маленький, и чую – слёзы на глаза наворачиваются. Не в порядке моя нервная система, вредно, знаете ли, в голову себе стрелять, приводит к таким вот нежелательным последствиям. Вдруг я так до конца и не восстановлюсь, и навсегда останусь таким вот плаксой. Фу. Самому от себя тошно. – Нет, правда, тебе, наверное, надо готовиться ко встрече с гостями? Так ты иди, я тут сам как-нибудь справлюсь.

Лиля, немного опешила от такого моего отношения, несправедливого, надо сказать, отношения. Ресницы захлопали у неё, как крылья, глаза стали большими и затуманились.

– Егор, ты подумал, что я тебя брошу?

– Да нет, – начал я юлить.

– Ну хочешь, я вообще никуда не пойду, с тобой останусь.

– Нет уж, иди, раз так хочется.

– Глупый какой. Какие же вы мужчины всё же дети…

Лиля повернулась ко мне спиной и пошла к двери. Сердце моё ушло в пятки. Что я натворил! Или я оказался прав, и Лиля просто меня жалела? Лиля подошла к двери, закрыла её на щеколду и вернулась к моей постели. Она снова улыбалась. Шнурки на платье поддались её ловким пальцам на удивление легко…

Глава 2

Когда любишь по-настоящему, физические контакты тел мужчины и женщины всегда чисты. Любовь – это тайна, в которую посвящены двое и никого пускать туда не надо, иначе волшебство уйдёт, как вода в песок, оставив лишь тину похоти.

Ничего прекраснее я себе и вообразить не мог. В начале я немного боялся, что у меня ничего не получится, тело ведь меня пока слушалось плохо, мешали повязки и гипс, но она, моя единственная и любимая Лиля, была так нежна и с таким пониманием отнеслась ко мне, что вскоре я обо всём на свете забыл, отдавшись всепоглощающему чувству солнечной любви. Два часа пролетели, как один миг, я не заметил, как истома, наполнившая меня сладкой усталостью, наградила меня сном. Когда я ещё через два часа проснулся, Лиля уже ушла. Ей надо было помогать готовить стол для гостей и теперь, больше её не ревнуя, я относился к тому, что она свято исполняла свои обязанности в анклаве, с достойным её уважением.

Пей, пока пьётся, люби, пока любится, живи Кваки.

Стрельба началась совершенно неожиданно. Вначале я услышал топот, потом кто-то дико закричал – и началось. Грохот выстрелов выбил меня из блаженного состояния мечтательного покоя. Что-то случилось. Видно, встреча гостей пошла совсем не так, как рассчитывали журавли. Тревога за жизнь Лили заставила, помогла мне очень даже бодро, для того состояния, в котором прибыл мой организм, встать с койки. Когда я сумел преодолеть половину расстояния, дверь распахнулась и в комнату вбежала растрёпанная Лиля.

– Что происходит? – выстрелы продолжали греметь, и я с волнением осматривал Лилю. Вдруг её ранили?

– Скорее пошли.

– Куда? – не понял я.

– Потом, милый, всё потом.

И я пошёл. Ну, если быть точным, она потащила меня, взвалила мою похудевшую тушку себе на плечи и понесла, мне оставалось только от пола загипсованными копытами отталкиваться. Мы шли по коридору, петляли, спускались два раза вниз по железным лестницам, уходя вглубь бункера, пока не вошли в просторное помещение последнего уровня, забитое старой аппаратурой военного назначения – бывший командный пункт. Лиля отвела меня за большой экран, заставила лечь и завалила меня каким-то провонявшим мышиным помётом тряпьём.

– Тише, любимый, жди меня здесь. Не шевелись и ничего не предпринимай, чтобы ты не увидел.

– А…?

– К нам пришли плохие люди. Папа ошибся. Лежи тихо, и я обязательно за тобой вернусь.

Но Лиля не вернулась. Сплошной шум пальбы, долетавший до моих ушей эхом с верхних этажей, начал стихать, прерываться, чтобы опять неожиданно взорваться громоподобной дробью где-то уже совсем близко. А потом в аппаратную, пятясь задом, закатились четверо Журавлей. Я выглядывал из своего убежища и сквозь прореху в старом солдатском бушлате, и через щель между экраном и столом видел, как Журавли по команде старшего вскинули к плечам карабины и открыли огонь, целя в темноту дверного проёма. Когда их командир поднял руку и встал в пол-оборота, я узнал в нём Мирона Григорьевича. Я хотел вылезти и крикнуть, что я здесь, но тут тьма огрызнулась огнём вспышек и трое Журавлей, стоявших рядом с полковником, пали. В дверной проём полезли оскаленные, разбойничьи, разгорячённые боем, фиолетово-красные рожи.

Мирон Григорьевич успел срезать первых трёх или четырёх нападавших очередью, но другие сократили расстояние и всей толпой набросились на него. Забурлила рукопашная схватка. Полковник держался молодцом: мужику пятьдесят лет, а он махался, как молодой мастер спорта по боксу. Врагов было очень много, не знаю точно сколько, но больше дюжины – точно. Нескольких полковнику удалось завалить: кого оглушил ударами кулаков, а кого зарезал. Оказалось, что он мастерски владел искусством ножевого боя. Уважаю, сам умею, оттого и уважаю. Нож в его руке выделывал замысловатые кренделя, резал и колол. Врагов он не жалел, полосовал по лицу, попадал по глазам, колол в сонную артерию, втыкал нож под ложечку.

Один разбойник с головой, похожей на чугунный горшок, проскользнул сквозь лес конечностей подельников и несколько раз выстрелил из пистолета, целя по коленкам полковника. Полковник покачнулся и, споткнувшись о лежащее сзади у его ног тело, упал на спину – на него навалились и обезоружили.

Мирона Григорьевича не хотели просто убить, – иначе давно бы застрелили, – его хотели взять в плен, поэтому, накидав ему прилично ногами, подняли. Двое бандитов поддерживали полковника за подмышки, а другие стояли рядом и смотрели. Чего же они ждали? Минуту спустя я понял, чего они ждали. К бандитам, поймавшим главу анклава «Журавль», присоединились другие, и привёл этих других их атаман, лидер – не знаю как правильно, по мне так – бригадир – высокий, худой, жилистый мужчина, брюнет, одетый в камуфляжную форму и натовские высокие солдатские ботинки. Скорее всего это и был тот самый руководитель фальшивой группы повстанцев – Эдик Леонов. Хотя бог его знает, как этого убийцу звали на самом деле. Его хитрые глазки искрились звериной злобой. Посмотрев на полковника, он рассмеялся, не разжимая губ. Знаю я таких упырей, навидался в бытность мою в банде у Крутова. Конец Мирон Григорьевичу, этот жалеть никого не станет.

Я потел и мучался от бессилия что-либо изменить. Чувствуя себя трусом, я не смел выползти из укрытия и, не отрываясь, следил за мрачным представлением, разыгрываемым передо мной самой жестокой жизнью. Правда в том, что хищники существовали всегда, и главной пищей во все времена для них служила кровь. Золото, власть, секс – всё это было для них важно, но важнее всего была кровь. Пускай они и сами себе не признавались, зачем они творили все эти страшные вещи, но я-то знаю отчего они испытывали настоящее удовольствие. Не от блеска монет и не от приветственных криков орды и женских стонов, нет, они искали вкус человеческой крови, и наслаждались им пока могли. Вот вам и народ – светлый и мудрый. Правда, это скорее нелюди, чем люди, а то, что по крови они русские, так что ж, как мне говорили: «Не так важно быть русским по крови, как по духу». Сейчас я проверю, какой у меня дух. Осталось ли что-то от прежнего меня, кроме соплей.

– Попался, сволочь, – сказал бандит бригадир. – Страшно умирать на коленях?

– Ты мародёр, а я солдат, нам не о чем с тобой говорить. Делай то, что должен, и что так хочешь.

– Ух ты! Смелый какой. Думаешь, я тебя просто пристрелю, нет, сапог, ты у меня запоешь! Ты у меня, дерьмо, целую арию исполнишь. – Резко сблизившись, Леонов ударил тыльной стороной ладони полковника по губам. – Давай ребята, пощекочем полковника.

С Мирона Григорьевича сняли живьём кожу. Он не кричал и не вопил, а только громко стонал сквозь крепко стиснутые зубы. Так что ожидаемой Леоновым арии бандиты так и не услышали. К концу экзекуции мой разум помутился, он просто был не способен в его нынешнем ослабленном состояние переварить такое кровавое зрелище мук знакомого мне, сильного и благородного человека. Поэтому я точно не помню, когда он умер. Мне кажется, но я совсем не уверен, Мирон Григорьевич перестал подавать последние признаки жизни, когда, стягивая с него скользкий от крови чулок кожи, палачи дотянули его ему до плеч. Пускай тот бог, в которого ты верил, заберёт тебя к себе в рай. А этих сук, что тебя замучили, пускай он не наказывает: я их сам всех найду и уничтожу, сотру с лица земли эту погонь, как стирают плесень со стен старого дома, вырежу, выжгу, развею по ветру.

Анклав бандиты покинули не сразу. Они ещё два дня гудели, праздновали резню, пили, жрали и издевались над раненными и стариками, кому не посчастливилось умереть в день погрома. Я с ужасом думал о судьбе Лили, но я ничем не мог ей сейчас помочь, разве что надеяться и верить, что она спаслась, выжила, а если нет, то отомстить. Все эти два дня я не спал, я грезил наяву. Меня лихорадило, поднялась температура, и я прибывал на границе муторного сознания с тяжелым кошмаром.

Я остался в бункере совершенно один, если не считать вездесущих крыс – я имею в виду обычных грызунов, а не их потусторонних родственников веррата. Мародёры ушли. Они даже трупы не удосужились убрать. Жрали и пили, а мертвецы лежали по углам, разлагались, молча их осуждая. Хоронить я никого не стал. Лилии я тоже не нашёл. А тот стресс, который получил при нападении банды на анклав и особенно при казни полковника, послужил ключом к инициализации спящих систем адаптации моего изменённого вивисекторами от науки естества. Я оказался прав, а не опытный врач хирург анклава: правда, никакого удовольствия от своей правоты я не получил. Да, мои функции стального человека, ранее известного как Кваки, восстанавливались ускоренными темпами, но я этому не радовался, я рос, здоровел, возвращался к истокам силы и готовился к своей личной вендетте.

В доме мёртвых, в разорённом мародёрами бункере анклава «Журавля» до того, как я пришёл в норму, мне пришлось провести ещё четырнадцать дней. И с каждым днём мне всё труднее становилось переносить сладкую вонь, идущую от трупов. Тяжелее психологически, чем физически. В продуктах и воде, находясь в бункере, я дефицита не испытывал, набирал вес, занимался, как мог, восстановлением боевой формы. И когда почувствовал, что больше не могу быть среди них, среди умерших насильственной смертью и взывающих к отмщению Журавлей, и что восстановился до уровня пятидесяти процентов от версии себя самого периода расцвета Кваки, я ушёл. Но прежде я снял повязки и избавился от гипса. Впервые взглянув на себе, без всех дополнительных обмоток и накладок на голове, в зеркало, я был неприятно поражён. Если и раньше я не считал себя красавцем, то сейчас стал выглядеть как Квазимодо со смятым залихватским ударом булавы жестокосердного крестоносца черепом. Мою голову перекосило на левый бок и лицо поплыло, кожа на нём натянулась и мой рот теперь напоминал лягушачий. Жуть, и как Лиля меня такого полюбила? Хорошо, что я был с ней в бинтах, иначе не знаю смогла ли она вообще ко мне прикасаться, к такому красавчику.

С собой я взял еды на три недели вперёд, облачился в камуфляжный костюм, вооружился всем, что нашёл (автомат АКСУ, пистолет «Грач», десантный нож, повезло набрести и на гранаты), всем, что оставили или не нашли мародёры и отправился мстить. Направление я выбрал на Москву. Учитывая, что эти суки повстанцы должны двигаться к центру, туда, где оставались очаги человеческой культуры, а значит, вероятность поживиться была значительно выше, я пошёл следом. За Лилей и местью.

Глава 3

На третий день пути я вышел на поле отгремевшего совсем недавно масштабного сражения между веррата и рептилоидами. Кое-где над стальными сожжёнными монстрами поднимались сизые струйки дымков. Железо, напоённое неизвестной энергий, непонятно долго отдавало тепло. Учитывая, что я никаких раскатов грома сражения не слышал, всё было кончено минимум два дня назад, а техника всё ещё дымила.

До самого горизонта, на почерневшем от огня поле, среди воронок стояли мёртвые боевые машины. Танки, БМП, БТР, боевые машины поддержки танков и совершенно неизвестные мне установки, разбитые и изуродованные, оплавленные и искорёженные, а некоторые целёхонькие, бликующие в лучах заходящего солнца оптикой, брошенные экипажами, горбатые, с раструбами хоботов, с раскрытыми крыльями летучих мышей антенн, рогатые гусеничные чудища. С одной стороны поля, с которой двигался я, техника была окрашена преимущественно в различные оттенки цвета хаки, а с противоположной на неё напирала армада выкрашенных в весёлые жёлтые и мрачные чёрные цвета, клеймённая двумя оранжевыми треугольниками, растущими друг из друга, бронированных жуков. Первые машины, – как не трудно догадаться, – принадлежали рептилоидной расе, тяготеющей к человеческой классике, а вторые создал извращённый ум поганых веррата.

Битва Титанов звероморфов. Тысячи уничтоженных машин, а трупов нет. Я специально заглянул в несколько открытых люков, но так никаких тел и не обнаружил, лишь пятна сажи на местах командира, наводчика, водителя и сидушках десанта, впитывающие любой падающий на них свет, и от этого кажущиеся проломами в иной мир. Правда, тяжкий, омерзительно сладкий дух крови, горелой плоти, витающий над полем сражения, говорил о том, что убитых недавно здесь было предостаточно.

Земля дышит гарью, железо отдаёт последнее тепло. Я иду, утопая по щиколотки в тёмно-сером пепле, как в снегу (разве что пепел под ногами не хрустит), и то и дело натыкаюсь взглядом на более тёмные бархатные пятна сажи с силуэтами, похожими на человеческие, обосновавшиеся на обгорелом грунте, как неподвижные тени, упавшие от существ невидимок. Куда же делись покойники? И кто выиграл? Судя по тому, насколько далеко продвинулись машины веррата, перевес оказался на их стороне. Если не победа, то ничья в пользу крыс.

Подойдя к центру поля, я наткнулся на огромную круглую воронку, даже не воронку, а след, будто оставленный огромным раскалённым шаром, ударившим в землю, и чудовищным жаром, опалившим почву на глубину десятка метров. Земля спеклась до стеклообразного состояния и тускло мерцала чашей огромного чёрного зеркала. Боевые машины, раскиданные по периметру, выглядели как обгоревшие в страшном пламени коробочки. Можно предположить, что здесь произошёл какой-то невероятно мощный взрыв, и бомба или ракета взорвалась в воздухе, не долетая до земли. Вот и разгадка тайны – куда подевались трупы. Нетрудно догадаться, что следствием взрыва стало не уничтожение нескольких сотен машин, ни его тепловое воздействие на окружающую среду, а излучение неизвестной природы, уничтожившее всю органику, включая животных, насекомых, звероморфов и даже растений, за считанные секунды. Поэтому вторично нагретая броня никак и не могла остыть. О радиоактивном заражении думать не хотелось. Я надеялся, что бомба народила на свет бушевание излучения иного порядка.

Рискну сделать ещё одно предположение. Новое секретное оружие применили рептилии, вытащили его в самый критический, переломный момент генерального сражения, как джокер из рукава, и прибили им сразу все выигрышные карты веррата. Заодно полководцы рептилоидов, следившие за ходом битвы, зная их манеру, наверняка следившие издалека, одновременно с тем, что они отобрали победу у крыс, уничтожили всех свидетелей своего триумфа и преступления – как своих, так и чужих. Преступление, конечно, с человеческой точки зрения, а там, кто их знает этих хладнокровных ящеров. Возможно, коллективное самоубийство ради мирового господства их расы является для них чем-то героическим – навроде подвига самопожертвования ради светлого будущего всего их хладнокровного рода.

Идти мне пришлось по полю, лавируя между подбитыми машинами, всего порядка двух часов. Солнце второпях убегало от приближающейся ночи, оставляя на небе розовые и оранжевые хвосты заката: я спешил выбраться из духоты политых прогоревшим машинным маслом металлических опилок. Мне казалось, что оставаться на этом кладбище боевых устройств, не безопасно. Того и гляди из зевов люков, из проёмов между днищем и землёй выползет, выпрыгнет кто-то, покрытый зелёной чешуёй или клацающий передними резцами грызуна, обязательно изуродованный и мёртвый. Липкое, неприятное ощущение беспомощности перед фантомной угрозой лишало меня сил. Посттравматический синдром. Обычное дело после ранения. Я не ожидал, что, когда произойдёт восстановление функций тела, сознание будет давать такие сбои, но в принципе в этом не было ничего удивительного и того, с чем бы я не смог справиться со временем. А пока я задумал переночевать в другом месте и готов был идти до этого другого места хоть всю ночь напролёт.

Выбравшись из остывающего ада недавней битвы, я оказался в крае холмов. По проезжей, разбитой колёсами броневиков и гусеницами танков дороге я не рискнул передвигаться, а опасаясь, впотьмах свернуть себе шею, пошёл параллельно ей прямо по холмам. Небо потемнело, огонь нашего светила догорал алым костром за горизонтом, и я собирался оборудовать себе лёжку в кустах, обустраиваться на ночлег, когда в прозрачном вечернем воздухе, напоённом свежестью, особенно ощущаемой после смрада ада битвы, издалека затарахтело. По петляющей между холмов шоссе в мою сторону направлялась какая-то явно не просто легковая машина. Пришлось мне спуститься со склона холма ближе к дороге и залечь в ожидании приближающегося агрегата, которым оказался броневик на колёсном ходу.

Для своих размеров броневик двигался чрезвычайно тихо. Таких я раньше не встречал. Кургузое бронированное тело, покрытое, как прыщами, цилиндрами активной защиты и лазерного противодействия управляемым ракетам. Выкрасили кузов этого чуда в серый цвет придорожной пыли и поставили на базу из шести толстых конусообразных колёс, расширяющихся от элементов подвески наружу и выходящих за границы бортов, должно быть придающих машине необыкновенную проходимость. Колёса прикрывали бронированные кожухи. Сдвинутая ближе к корме, на кузове имелась усечённая пирамидка башни, увенчанная скорострельной пушкой и двумя пулемётами. Навряд ли она была обитаемой, слишком маленькая. Размерами броневик походил на грузовик. Выдающийся силуэт – мечта гранатомётчика. Поэтому, наверное, на броневик и навешали столько дополнительных систем защиты.

Решение пойти на захват броневика возникло спонтанно. Да и не решение это было, а порыв, нужный мне для того, чтобы побороть свой страх. Знаю по опыту – для того, чтобы справиться с нервами, нужен стресс. Ждать пока само уляжется, я не умею, поэтому пошёл на безумный риск. Стоило мне увидеть, что один из люков перед башней приоткрыт (экипажу захотелось подышать дуновением свежести вечернего ветерка), я, больше не раздумывая, кинулся вперёд. Пользуясь тем, что мой камуфляжный комбинезон делал меня малозаметной целью, я, после того как броневик поравнялся со мной, встав, побежал к нему, пригибаясь, наискосок, пристроился рядом, и несколько метров мы сопровождали друг друга, пока я не залез на крышу боевой машины.

Бросок к люку и вот уже в его приоткрытую, светящуюся тёплым уютным домашним светом щель летит граната. Я наваливаюсь всем телом на люк и через три секунды раздаётся взрыв. Броневик, содрогнувшись, подбросил меня вместе с люком на полметра вверх. Броневик продолжил движение, двигатель бурчал – он не повреждён, поражён только экипаж.

Весь вопрос в том – всех ли мне удалось уничтожить. Иду проверять. Распахнув люк, я нырнул в дымное, пахнущее сгоревшим порохом и стонущее нутро броневика. Стоны звучат в загазованном мраке, значит, не все мертвы, значит, кто-то может оказать сопротивление. Действуя на ощупь, полагаясь на интуицию, открыл огонь. Вспышки от пламегасителя озарили заброневое пространство. Вижу трёх валяющихся на полу рептилоидов. Ага, мои дорогие ящерки, я вернулся! Ещё один рептилоид сидит в кресле перед панелью управления вооружения. Он съехал набок, руки обвисли. Стонет именно он. От мучений его избавляет короткая очередь – и я оглох.

Толкнув ногой дверь, ведущую в отсек управления к водителю, я сразу же начинаю стрелять. Чуйка меня не подвела, за дверью меня ждал командир броневика с пистолетом в руке. Пустив очередь, я отскакиваю в сторону и выпущенные из его ствола пули не причиняют мне вреда. Броневик начинает трясти и разворачивать: раненный мной водитель повис на штурвале и машина, съехав на обочину, врезается клином заострённого носа в кучу земли, доблестно пропахав несколько сантиметров, начинает буксовать. Прикончив водителя ножом, я глушу мотор. Остаётся осмотреть захваченный мной броневик.

Внутри машина оказалась довольно просторна. Она рассчитана на десять человек десанта и трёх членов экипажа. Я уничтожил всего шестерых, значит, броневик не ехал на боевое задание, а выполнял роль патрульной или разведывательной машины. В пользу моей догадки говорить то, что все трое десантников одеты в гражданскую одежду. Броневик отправился на рекогносцировку, возможно, на осмотр техники оставленной на поле битвы врагом, и гражданские спецы или инженеры захотели подышать свежим, а не спёртым кондиционированным воздухом, за что и поплатились. Очень похоже, что моя догадка с инженерами верна. Рептилоиды точно знали, что их противник веррата отступил, поэтому проявили преступную небрежность. Роковое стечение обстоятельств – в моём лице, лишило их жизни до того, как они ознакомились с чудесами веррата техники. Трупы я сбросил за борт, предварительно их обыскав и оставив себе все найденные в их карманах предметы. Некоторые из них, такие, как шариковые ручки или бумажники, мне были знакомы, другие же вызывали чувство законного любопытства. Карточки. По виду банковские, но тоньше и с надписями на неизвестном языке; шарики с двумя дырочками; железные пластинки в форме небольших треугольников и ещё множество каких-то пакетиков, фантиков, наполненных то ли травками, а то ли порошками, пахнущими остро или пряно.

Управление броневиком рептилоидов ничем особо не отличалось от управления БТР-80, за исключением того, что вместо руля у него стоял крендель штурвала, в остальном детали управления оказались схожи, разве что место командира, располагавшееся рядом с водительским сидением, оборудовалось страхующими системами управления вооружением всей машины. Курс управления различными боевыми машинами я прошёл ещё, когда меня рептилоиды комиссары из комитета исторической идентичности готовили к выполнению первой мисси по разоблачению строительства на земле «Веррата Рейха». Попотеть всё равно пришлось, не все навыки возвращались так быстро, как мне хотелось. В первые минуты вождения я настраивался на машину, давая ей привыкнуть ко мне, а потом броневик пошёл легко, охотно отзываясь даже на такой корявый стиль вождения, как у меня. Полного бака могло хватить, по моим подсчётам, не на 600 км, как у обычного 80-го, а на 1200 или даже 1500 км. Не знаю, как этого добились инженеры рептилий, но при большей массе расход топлива оказался на тридцать процентов меньше, чем у машины, созданной людьми, а при большей ёмкости баков это качество увеличивало запас хода более чем в два раза.

Я ехал на северо-запад, придерживаясь изначально взятого мной курса на столицу. Мой расчёт строился на том, что я либо настигну так называемых повстанцев на марше, либо отыщу их базу уже под Москвой. В основном мне пришлось бы придерживаться второстепенных дорог, чтобы без ненужных приключений добраться до места назначения. Непонятно, кто контролировал те территории, через которые пролегал мой путь, но в любом случае моему появлению не стали бы радоваться ни те, ни другие звероморфы. Понимая, что меня могут засечь средства слежения как рептилий, так и их противников, решил использовать броневик хотя бы наступающей ночью и возможно немного утром, пока его не хватились. Сознательно шёл на риск, спеша наверстать упущенные километры между мной и уходящей вперёд бандой. Мне почему-то представлялось, что я веду преследование в правильном направлении.

Воплотить мои замыслы в жизни мне помешали непредвиденные обстоятельства. Всю ночь я вёл броневик и никого не встретил по дороге, только остовы легковых и грузовых автомобилей, ржавеющих на обочинах, а вот под утро ожил экран связи на приборной панели. На нём выплыл из небытия электронных помех одетый в зелёный военный мундир, перетянутый кожаными чёрными ремнями худой человек с измождённым лицом заядлого наркомана метамфетаминщика. Его глубоко запавшие в глазницы золотистые глаза ящерицы сверкали, как из тени глубоких колодцев, водяными искрами. Он, не моргая, смотрел мне в переносицу и после нескольких секунд молчания, проговорил глухим, словно осипшим после тяжёлой простуды голосом.

– Егор Клещёв, – прошипел он моё имя и фамилию.

– Ух ты! Да я знаменит, – сбавив скорость я продолжал вести броневик и лишь посматривал на экран, ожидая какого-то подвоха. Виду я не подал, что испугался, скрыл чувства за показной иронией, но самому себе врать не имело смысла. Раз они вышли со мной на связь, значит, сумели вычислить моё местоположение. Скверно.

– Удача, что ты остался жив.

– Неужели?

– Мы наблюдаем за тобой.

Словно подтверждая это утверждение рептилоида, бортовой радар запиликал. Дядя не врал. Светлые точки на радаре, приближающиеся к броневику с запада и севера, означали, судя по их размеру, стаю летающих дронов. Я под прицелом. Знакомое неприятное ощущение.

– Заканчивай. Чего тебе надо?

– Я Борис Зеленов, глава клана историков, приемник Снейкова, того самого, которого ты убил. Помнишь?

– Меня не разжалобишь, ящерица.

– Не собираюсь. Ты нам нужен, Кваки.

– Да пошёл ты!!

Этот чёрт меня разозлил. Сильно разозлил. А тут я повернул и чуть ли не врезался в нагромождение бетонных блоков, перегородивших мне дорогу. Пришлось остановиться.