Читать онлайн Уцелеют одни поцелуи. Три поэмы бесплатно
© Елена Янушевская, 2024
От меня уцелеют только мои поцелуи.
(Из книги «Вторая любовь»)
Эрогенная зона
I
- Откуда взялся летний день?
- Да разве на земной орбите
- был зачат наш последний день?
- День, подведенный синей тенью,
- день, оттененный рыжим солнцем,
- чье соло в небе согревает соленый жизни океан.
- – Шум крон остывших? Рокот моря?
- Как мы посмели не заметить
- над речкой – нимб, над речью – солнце
- и высший путь к нему – не глядя?
- По ноте утренней прохлады
- звезда распята на кресте…
- Итак, был день. (Начнем сначала.)
- Где тьма есть тьма и оседает
- комками туши на ресницах,
- беззвучно по небу плыла
- цыганка-туча: так привычно
- день теням уступил пространство
- снаружи и до слез внутри.
- Мир – книжица.
- Мир – долгий всполох.
- Мой крест, мой компас
- в мире – память,
- созревшая благодаря
- забытой ране… На ветру
- сквозь рану
- протекает
- время.
II
- И все-таки был день, был день,
- а значит, золотые ночи
- или хотя бы вечера,
- прожитые по партитуре:
- смесь детскости и кока-колы —
- на палец намотала локон —
- триолями – lamento рук —
- на клавишах, потом на грифе,
- на рифах… на плечах и даже…
- Стекло бывает затененным,
- а признаются – прямо в лоб.
- По стеклам – звуки:
- льется
- небо.
- И
- хлещет на площади
- лунная музыка,
- в лужах купаются
- ландыши, лютики,
- лилии… плещется
- свет и безбрежное
- в полостях тел,
- вновь одетых, сияющих…
- Ночью не спят —
- ночью ласками молятся:
- на алтарях —
- облака и крапива.
- Ноченькой-ночью.
- А днем?
- Это случается!
- Вот ты до одури хочешь пломбир,
- дышишь сиренью – и что с этим делать?
- Детский инстинкт – испытать невозможное
- и убежать от отчаянья в юность:
- днем набирается номер, и длятся
- гудки в проводах, но не вымолить голос,
- а люди, не думая, думают «шкоды!»
- и шлепают штампиком ветхое «грех».
III
Теряя Другого, ты выходишь из себя на поиски.
А навстречу тебе идет твое «Я». Идет, идет, вихляет узкими бедрами… Ты не привыкла к безмолвию, но монолог – это то же молчание. И вот возникает связь, избавить тебя от которой уже не получится. Когда возник дуализм «Я» и «Я» (бывшее «Ты»), такие события неизбежны. Они порождают потребность в чем-то ином. В третьем – по отношению к тебе и «Я» в состоянии тет-а-тет.
- Зачем мне ум,
- когда я без
- тебя?
- Но кто ты?
IV
Из девичьего блокнота:
«Больше я тебя не желаю.
Ты нажимаешь на циферки, произносишь в трубу монолог и – ах! – выдаешь свое имя. Ты уверен, что дамочка натурально писает от восторга.
Ты – несостоятельный тип! Единственный орган, который делает человека мужчиной, – это, представь себе, головной мозг. Интеллект – моя эрогенная зона.
О, нападение – лучшая оборона! Вы оскалились: „Это фригидность!“ Тьфу! Неужели кто-то из вас воображает, что явись он мне… да хоть… Да хоть с нефтевышкой в кармане – я мигом метнусь в тубзик переменить бельишко!
Хотя, пожалуй, бывает, вы возбуждаете во мне чувство – когда затыкаете уши, чтобы не слышать крик в своем темном подъезде.
Это чувство – гадливость».
V
А кульминации, как того требует драматургия, нет.
Жизнь – это жизнь. Живя, мы поднимаемся до высоты нуля.
Те же, кто не думает о смерти, неполноценны.
Да, «жизнелюбы», это про вас. Эффективные.
Позитивные. Подкачанные везде.
Будьте любезны, купите мне по цене хороших презиков способность «не замечать плохое».
VI
Это необъяснимо, когда тебе нравятся мачо с лингвистическими наклонностями. Но почему-то мы никогда не любим тех, кто нам нравится. Мы любим тех, кто нас возмущает, и стараемся поглотить их, упуская из вида, что этим делаем частью себя. А значит, и сами становимся тем, что нас возмущает.
Нет, я не против: да пусть они курят! Даже если Минздрав предупреждает.
Жаль, у меня нет времени, чтобы замутить вакханалию. Чтобы забрызгать ваши ослепительно белые скатерти гелевыми чернилами и мартини! Я ведь эстет, и мне трудно найти соучастников.
Так что отложим вакханалию до лучших времен, когда с лица Земли исчезнут, как мамонты, крепкие репами пошляки. А так как этого никогда не случится, да здравствует культ наслаждения! Да здравствует аскетизм!
И все-таки он красив…
VII
- Кто выдумал одно мгновенье?!
- Секунду – с ветки лепесток,
- ворвавшийся в окно под утро?!
- Занозу – в сердце, жало – в плоть!
- мгновенье… Мы в нем непреложны!
- В нем Данте встретил Беатриче.
- «Весну» увидел Боттичелли.
- Но потерял любовь Ван Гог.
- Твоя улыбка – стих Верлена,
- а злость – Токката ре минор.
- Ты – мной измученный, несмелый…
- Мгновенье!
- Этот мир устроен,
- чтоб мускул на твоем запястье
- напрягся на моих глазах,
- и вспухла голубая жилка,
- и вскачь помчался к черту пульс,
- чтоб онемел язык и небо
- качнулось, поплыла земля…
- Одно случайное движенье,
- которое он повторяет
- автоматически, свободно —
- в карманы брюк вправляет руки.
- А эти женщины мечтали
- оставить долгий привкус лета,
- след от помады, запах пудры,
- духов, какао, сигарет —
- поцеловать твое запястье?!
- Я отступаю. Слышишь хруст?
- И – вот оно! Мой птенчик – сердце.
- Весь Млечный путь летит – к нему!
- Мгновение —
- и, стиснув зубы,
- я не касаюсь
- твоей щеки
- и ухожу.
VIII
По кровотоку – молекулы адреналина. Поздняя осень заглядывает в зрачки, расширенные от ужаса. Предательски стучат каблуки, но так хочется: пусть никто не услышит! Их знание украдет у меня торжество – ощущение тайны, а это – вкус недоступного счастья, в поволоке табачного дыма, с тонким запахом облепихи… Он всегда выдает тебя, когда ты работаешь в ночь. Я никогда не говорила об этом. А знаешь ли ты, что я уношу его в обыденность заспанной кухни?
Поцелуй – росинка на бархате ночи. О прибрежные камни ударяются воды, а роща слушает плеск, набегающий на стены многоэтажек. Твой голос. Почему он спокойный? От этого больно.
Но все равно!
Небо врывается в нас, от кислорода голова идет кругом. Где же все это происходит? На острие терпкого запаха старой замши? Равновесие потеряно навсегда.
За сомкнутыми веками неистово пляшут искры. Кружатся, кружатся, кружатся – и так даже страшно. И вот я кричу:
– Не надо!
Над головой все колышется. Все качается и куда-то плывет. Гул деревьев, наше дыхание. Что обжигает? Строптивое растение подо мной? Твои руки?
Поцелуй, прикосновенье пальцев – замкнутое движение: лоб – скула – подбородок – жесткие губы. Горячая пульсация на висках, холодных веках, мое сокровенное – под подбородком, немного левее – мягкая впадина.
Тело не лжет, не умеет.
Еще! Чтоб с ужасом и блаженством я увидела в отражении зеркала следы на губах. Темные, почти до крови.
Еще! Пусть на волю вырвется крик: я люблю тебя! Люблю, когда смотришь в сторону, куришь взатяг, и говоришь с чужими, и думаешь не обо мне.
Еще! До боли – до беспамятства.
Пожалуй, на долгую память.
- Бывают дни, но только ночи
- порой пылают ярче дня:
- сквозь вертикали – солнце, солнце,
- углями обрисован свет.
- И вход открыт – не увернешься,
- так вовлекает, как слиянье
- до ужаса с губами губ.
- Такое солнце не погаснет,
- оно в зените блещет, плещет.
- Мол, город был, у речки – роща,
- и те, назначенные к речи,
- переходящей время вброд,
- но тень им выбрала дорогу…
- Куда ж дорожка завела?!
- На пекле горячи надежды,
- а сладкое казалось дрянью —
- пломбир расплавился, «Фили».
- Сирень благоухала небом,
- глубоким, темно-голубым.
Ария Дидоны
No trouble, no trouble in thy breast!
- – Мне это все равно,
- клянусь,
- без оговорок,
- что на смерть – я,
- а ты —