Читать онлайн Альманах «Истоки». Выпуск 15 бесплатно

Альманах «Истоки». Выпуск 15

Обложка и графическое оформление

Ирины Егоровой-Нерли

Рисунки

Светланы Ринго и Фёдора Славоросова

Тексты некоторых авторов даются в авторской редакции

История «Истоков»

Мила Михайлова о презентации альманаха

«ИСТОКИ» – АЛЬМАНАХ С ИСТОРИЕЙ

О презентации четырнадцатого номера «Истоков» в ЦДЛ 21 сентября 2022 г.

В ЦДЛ состоялась презентация очередного номера «Истоков», одного из старейших литературных альманахов.

Рис.0 Альманах «Истоки». Выпуск 15

«Истоки» – это альманах, как теперь говорят, с историей. Когда-то, в середине 70-х годов прошлого века, он зародился в недрах издательства «Молодая гвардия» как издание для молодых, и долгое время придерживался этой концепции. Потом, правда, предоставил свои страницы и авторам более основательного возраста.

Прародительницей издания стала редактор «Молодой гвардии» Галина Вячеславовна Рой, которая долгие годы была и главным редактором альманаха, вплоть до самой своей смерти в мае 2007 года.

После её ухода в мир иной руководство изданием взял на себя один из авторов «Истоков» – Александр Такмаков (Серафимов). Конечно, от тех, молодогвардейских «Истоков», теперь мало что осталось, но, тем не менее, связь времен и поколений имеется. Она и в названии рубрик, которые, по большей части, остались прежними, и в оформлении альманаха. Правда, тираж сейчас не тот, какой когда-то был: 50 тысяч экземпляров, а весьма скромный, едва доходящий до 100, но, тем не менее, он есть.

На небольшой тираж посетовал автор «Истоков» Виктор Коллегорский, выступивший на вечере. Когда-то, во годы оны, он печатался в издании с очень большим тиражом, но времена меняются, ситуации тоже. На это можно сказать только одно, что у многих литературных изданий сейчас вообще нет никакого тиража, они существуют только в Сети, в электронном варианте, и если что случись, то не будет ни издания, ни опубликованных там материалов. А тут, всё-таки, настоящее, бумажное издание, которое можно не только подержать в руках, полистать, но и сохранить для потомков.

Мероприятие вела Ирина Антонова, не только многолетний автор «Истоков», член редколлегии, но и, с недавних пор, первый заместитель главного редактора альманаха.

Рис.1 Альманах «Истоки». Выпуск 15

Вечер открыл музыкальной импровизацией на рояле Николай Иодловский. Затем выступила художник-оформитель «Истоков», член редколлегии Ирина Егорова-Нерли. В номере у неё эссе о Максимилиане Волошине, приуроченное к памятной дате, как раз об этом Ирина и рассказала. Затем выступили давние авторы «Истоков» Владимир Пустовитовский, Наталья Божор, Инна Варварица, Нина Трегубова, а также литературовед Алла Шарапова.

В номере напечатан целый блок материалов к 90-летию поэта-диссидента Юрия Влодова (1932–2009), автора всем известного двустишия «Прошла зима. Настало лето. Спасибо Партии за это!». Представлена большая подборка его стихов из книг «Портреты» и «Люди и боги». Ещё фрагменты из книги Бориса Шапиро «Когда было тогда» с воспоминаниями о Влодове. Также эссе вдовы Влодова поэтессы Людмилы Осокиной о творчестве Юрия Влодова. Она выступила на вечере и прочла часть стихотворений из этой подборки. Вот одно из них:

  • Живуч и оголтел,
  • В тисках своих помет —
  • Растлитель душ и тел —
  • Божественный поэт…
  • Растленною строкой
  • Уже ушёл в гранит —
  • И каменной рукой
  • Нетленное гранит.

Людмилой Осокиной также была задана на вечере тема кошек. Она спела под гитару две песни о кошках на свои стихи: «Чёрная кошка» и «А кошки мягкие такие…».

Тему продолжила стихами про котов новый автор «Истоков» Екатерина Богданова. В номере у нее целая подборка на кошачью тематику под названием «Полнота бытия в коте»:

  • Не верь котам
  • Они поели дважды,
  • В то время, как хозяин голодал,
  • Пока мечтал, что как-нибудь однажды
  • Он за картошкой спустится в подвал.

Впервые в «Истоках» была представлена и, так называемая, визуальная поэзия в своеобразных «кварах» председателя Московского союза литераторов Валерия Галечьяна. Он вышел к микрофону и прочитал, а также показал всем, опубликованные квары. Правда, посетовал на то, что их надо бы смотреть в цвете, они задумывались именно в цветном варианте. Но так тоже ничего.

Из почти новых авторов выступил Андрей Ивонин, интересный поэт, зав. постановочной частью театра «Эрмитаж».

  • В начале было слово…
  • Впрочем, нет,
  • Еще до слова музыка звучала.
  • Неведомо откуда лился свет,
  • Вот он-то и предшествовал началу…

Из совсем новых авторов выступила Валерия Исмиева со своими утончёнными, сложными стихами:

  • Ты лежишь на моей ладони, почти зеро,
  • капля скользкой материи, немой язык,
  • лодка, танцующая очертания берегов,
  • дрожь, заменяющая и жест, и крик.

(стих «Улитка»)

На вечер заскочил и Евгений Лесин, он выступил с проникновенным стихотворением об алко-россиянине.

В номере у него цикл иронической прозы, а также нашумевшее в Сети стихотворение «Приходил матёрый газослесарь».

Юрий Тубольцев, известный в Сети поэт-афорист, завершил вечер своими афоризмами.

Рис.2 Альманах «Истоки». Выпуск 15

Традиция и современностъ

Ирина Егорова-Нерли

Бескрайние дали А. Н. Островского и неприступне вершины Р. Гамзатова

Эссе

  • На высоте – какие дали!
  • А небо выше всех границ…
  • Мы высоко летать мечтали,
  • Приоткрывая путь страниц.

Сколько бы ни дерзала душа человеческая, не искала ответы на вечные вопросы несовершенства мира сего – вдруг, будто растворяя недуг лукавства и житейского умысла, прорывается росток из зерна Премудрости бесконечной и даёт нам всходы силы горячего сердца и самозабвенной воли к неизведанному и непредсказуемому… Как усталая после долгой ночи робкая зорька шевелит ещё слабыми лучами тихие небеса, так и зреющая для нас МОЩЬ ОТКРЫТИЯ СЛОВА НАБИРАЕТ СВЕТ, чтоб приучить нас к возможности думать и не теряться в случайных сквозняках мирского своеволия.

Можно ли не удивляться, но в 2023 году совпали две круглые даты русской литературы: двухсотлетие Александра Николаевича Островского (1823–1886) и столетие Расула Гамзатова (1923–2003). Их годы рождения разделяет 100 лет! – целый век истории нашей страны, но грандиозное по охвату творчество, новаторский взгляд на культурную традицию предков, всемирное значение их произведений стирает границы, установленные временем, и делает их вечно живыми классиками. Основатель русского театра, драматург А.Н. Островский и советский аварский поэт и мыслитель Р. Гамзатов! Их масштаб в нашей литературе неоспорим. ИХ ПОДВИГ КАК ПОДВИЖНИКОВ СЛОВА оценён потомками. Это подтверждают и мои стихи, посвящённые Гамзатову:

  • Рукой коснусь до облаков,
  • Платком покрою лоб и косы —
  • В краю нетающих снегов
  • Стихи звучат привычней прозы.
  • Они взлетают высоко,
  • Как птицы, покоряют дали,
  • И возвращаются легко
  • В дни жаркой страсти и печали.
  • И звук волною плеч плывёт,
  • И вздох, как эхо междометий,
  • А жизнь танцует и поёт
  • Под стук умолкнувших столетий.
  • Жизнь горячит, источник бьёт —
  • Спешит дыханье за словами…
  • И снова молодость зовёт,
  • Взмахнув орлиными крылами!

По истоку своего таланта – Гамзатов и Островский близки друг другу и едины внутренней связью с обычаями и устоями жизни центральной России и многонационального Дагестана. Чтобы выразить главное, начну с их ярких биографий и созданных произведений.

Автор «3аписок замоскворецкого жителя» Александр Николаевич Островский родился в Москве 12 апреля 1823 года. По настоянию его батюшки – известного книгочея, занимавшегося судебной практикой (в молодости окончившего Московскую духовную Академию!), вначале он получил профессию юриста и несколько лет проработал в московских судах. Будто бы испытывая на прочность литературный дар, судьба направила его в гущу правовых отношений и нравов России того времени, выворачивая наизнанку перед молодым человеком все виды пороков купеческой и мещанской среды, все испытания «тёмного царства».

Обличительные пьесы Островского «Несостоятельный должник», «Свои люди – сочтёмся», «Бедность не порок», «Доходное место» и другие, конечно, стали образным отражением его большого опыта. Даже увольнение со службы и неусыпный надзор полиции (запрет Николая I на постановку пьес в театре) не смогли охладить его творческий запал и лишить его радости писательского труда. «Не будь я в этом аду, не написать бы мне и «Доходное место», – восклицал драматург, оценивая свой жизненный путь. И действительно: «Драма была для самого поэта горячею и честною исповедью гражданина, у которого много накипело на душе…» Об этом позднее вспоминал критик Аполлон Григорьев, постоянно поддерживающий Островского добрым словом. И мне сейчас нетрудно представить, что Александр Николаевич чувствовал тогда:

  • «Ведь есть и хорошее что-то», —
  • Мы шепчем, устав от борьбы…
  • У чувств неземная природа,
  • Но выводы черни грубы.
  • От связей – великие связи,
  • От наглости наглость растёт,
  • От хамства лютуют проказы,
  • Корысть от корысти цветёт.
  • Запуталась правда в лукавстве,
  • И стыд не очистил умы,
  • И подлость у подлости в рабстве,
  • Сума – у тяжёлой сумы.
  • Сапог не годится без пары,
  • Героем не быть без судьбы…
  • Без торга скудеют базары,
  • А сердце мертво без любви.

Да, на протяжении многих лет душевной заботой Островского был театр!

Эта влюблённость двигала его замыслы и заставляла писать новые произведения. Его мастерская – костромское имение Щелыково – спасает от волнений и возвращает его к жизни не один раз. Даже после смерти Агафьи Ивановны (1867 год) и потери своих детей он находит силы вступить во второй брак (1869 год) и создать крепкую семью. Влюблённости, ранящие его чувствительную душу, не оставляли его до конца дней. Так и Любовь Косицкая-Никулина – одна из актрис театра – осталась его музой, сердечной тайной и вдохновляла его на творчество.

А ведь были ещё и благословение Н.В. Гоголя, и поощрительное мнение князя Владимира Одоевского, «надёжное плечо» А.С. Хомякова, искреннее участие Н.А. Некрасова, напутствие Л.Н. Толстого, пророческие статьи Н.А. Добролюбова и Д.И. Писарева. Были и путешествия на русское Поволжье по инициативе Морского министерства (1857–1858 гг.) для описания жизни, быта и промыслов населения, обитающего по берегам Волги; словарь волжского говора стал результатом этих экспедиций. Колоритный, «узорчатый» русский язык героев Островского – почва, питающая народными пословицами и поговорками живое повествование его пьес. Интонация народной речи, как мне кажется, свободно переливается в песни и романсы, поэтому – вспоминая произведения Островского – я ощущаю, как слова в моих стихах ложатся на бумагу, напевно передавая грусть ожидания и сладость надежды:

  • Романсы в малых городишках
  • Порой захочется запеть —
  • Как будто с грусти схватит лишку
  • Тот, кто грехи не смог стерпеть.
  • В его руках не струны плачут,
  • Но оживает тайный зов!
  • Когда любовь в слова не прячут —
  • Она для чувств не ищет слов.
  • Романс, как молодость, ласкает,
  • Томящей нежностью влечёт,
  • Но только зрелость понимает
  • Бесценный жар и снов полёт.
  • От каждой чёрточки смущенья
  • Хмельной кураж и вздрог руки;
  • Кто помнит чары обольщенья —
  • Открыт для пламенной тоски…
  • А счастье слаще уговоров,
  • Страстей и принятых удобств.
  • И только ревность жаждет споров,
  • Как самолюбие, притворств.
  • Но есть порыв – сообщник смелый
  • Для тех, кто верностью силён…
  • Кто сочинил романс напевный —
  • Тот сам страдал и был влюблён!

«Горячее сердце», «Сердце не камень», «Без вины виноватые», «Снегурочка», «Бесприданница», «Гроза»… Сколько искреннего чувства, протестующей романтики в названиях пьес и драм Островского! Его купеческая Москва середины девятнадцатого века, лесная костромская тишь вокруг усадьбы Щелыково, его Волга, перетекающая в синь и уплывающая за горизонт, невероятные дали и просторы России – вся притягательная ПОДЛИННОСТЬ ЕГО СЛОВА соизмерима с первобытной, древней сутью Дагестана Расула Гамзатова. Наверное, и мне в стихах привычнее говорить о нашем аварском поэте, подарившем нам эпос родной земли:

  • Я слышу в имени Расул
  • Печали оклик журавлиный,
  • Иных веков мотив старинный
  • Каспийских волн призывный гул.
  • Когда – Гамзатов! – говорю:
  • Скакун бесстрашный в горы мчится,
  • И буйный ветер в дом стучится —
  • Орёл приветствует зарю.
  • Так честь и мужества порыв
  • Навеки правят Дагестаном,
  • И горца речь далёким странам
  • Ответит: «Чем дух предков жив!»
  • Зурна, как речка по камням,
  • Перемывает прожитое…
  • И вечным кажется простое,
  • Как миг, подаренный векам.

Итак – в горном ауле Цада, где в непогоду отару овец накрывают летящие облака, 8 сентября 1923 года в семье сказителя Гамзата Цадаса родился Расул Гамзатов. Будущий поэт был рано замечен и заботливо опекаем обществом. Его путь к вершине поэзии – это тропа дагестанского самородка и всей русской литературы, которую он знал и любил. Оттого в лучах солнца, как стойкая метафора величия человеческого духа, у меня перед глазами возникает горная пристань, уходящая в лазурное небо…

Но жизнь идёт своим чередом! Окончив Литературный институт имени А.М. Горького, молодой Расул полностью вошёл в русло современной поэзии тех лет. Одна за другой рождались его поэмы и выходили сборники стихов» «Песни гор», «Год моего рождения», «В горах моё сердце», «Родина горца», «Горянка», «Две шали», «Письмена»… Даже в маленьких стихотворениях несколькими строчками он лепит свои восьмистишия и живописные афоризмы. Освоение наследия русской и мировой классики, как и дружеское покровительство Самуила Маршака и Александра Твардовского поставили Расула в один ряд с Ч. Айтматовым, В. Солоухиным, К. Симоновым, К. Кулиевым и другими писателями и поэтами. Лира Гамзатова, минуя пропасти и пороги, то затихает в доброй иронии, то по-граждански борется и негодует, требуя истины:

  • Другое омрачает мой покой,
  • Покуда жив, я буду опасаться
  • Того, что клетки совести людской
  • Вдруг в раковую ткань переродятся…

Тревога не оставляет поэта, а голос совести заставляет создавать «ковёр» – его поэтическое откровение – новаторскую книгу «Мой Дагестан». В этой книге Расул Гамзатов сравнивал народы Дагестана с горными ручьями, которые стремятся слиться в один поток и текут каждый по себе – напоминают цветы в узком ущелье, что склоняются друг к другу, но не могут обняться. Но, как поэт и провидец, Расул нашёл в Дербенте, подобно Петру I, своё «маленькое окно, открытое на великий мир океана» – заявил о значении Дагестана в мировой культуре. Строки поэта только подтверждают кропотливую работу души над образами родной земли:

  • Я, как малохольный хожу фольклорист,
  • По нашему бедному краю,
  • И каждое редкое слово, как лист,
  • В гербарий души подшиваю.

Жизненный опыт Расула – целая эпоха страны. Как депутат Верховного Совета СССР и член Президиума он прошёл через верхний эшелон власти и остался горцем, не изменившим самому себе. Шутки Гамзатова всегда удивляли острой формой и незлым юмором: «Опера стала эстрадой, балет стал лезгинкой!» И через 20 лет после ухода Расула его мысли современны и востребованы!

Стремительно менялось время! «Только безмозглый камень лежит, не меняясь», – говорил Расул. Но и, сохраняя старые обычаи, думая о судьбе женщин, – Гамзатов воплотил благородство и трудолюбие характера в поэме «Горянка», где до величественного обелиска вырос образ его родной матери:

  • Может статься, лишь затем дарован
  • Мне судьбою некий жизни срок,
  • Чтобы я тебя возвеличил словом.
  • Шаль тебе соткал из нежных строк,
  • Ты такой при жизни не носила.
  • Видишь, как нарядна и светла!
  • Не твою ли песенную силу,
  • Мама, сыну ты передала?
  • Я хочу, чтоб в эту шаль, чаруя,
  • Все цветы весенние вошли.
  • Эту шаль – о мама! – подарю я
  • В честь тебя
  • Всем матерям земли.

Память у Р. Гамзатова была благодарной, доброты и дружелюбия хватало на всех, кто встречался на его пути:

  • Люди, я прошу вас, ради Бога,
  • Не стесняйтесь доброты своей.
  • На земле друзей не так уж много,
  • Опасайтесь потерять друзей.

Неповторима улыбка Гамзатова – улыбка Дагестана, открытого для хороших людей, а мучительная боль поэта – это негодование горца против завладевшей людьми страстью к накопительству, отбросившему назад исторические традиции Дагестана.

Этот культ денег также связывал и вызывающе подавлял разумную и размеренную по Домострою жизнь России XIX века – быт и нравы героев А.Н. Островского. В 90-е годы XX века Гамзатов понимал и с горечью видел неизбежное расслоение, опасные рубежи тщеславия и потерю вековых обычаев, сохранявших его «КОНСТИТУЦИЮ ДАГЕСТАНЦА» (1997 год). Отсюда и его весомые строки, вмещающие в себя свод правил и нравственных законов Дагестана.

Это ли не тот – прорывающийся сквозь словесную ткань языка – подстрочник драм и пьес Островского, по праву ставшего родоначальником русского театра. Будто отвечая на его личные вопросы, гроза – как действо природы (Глас Божий) – откликается на отчаянный поступок Катерины во имя любви, достоинства человека и понимания таинственней женской души. Если Р. Гамзатов восклицает, что любовь лишает разума, то Островский показывает нам, как сильное чувство становится трагедией для любящего, разрушающего условные цепи принятого миропорядка. Бунт Катерины в драме «Гроза» – это порыв выбраться из заточения: ведь она была выдана против воли.

А пьеса Островского «Без вины виноватые»? Это ли не диагноз обществу, строящему семейный очаг по расчёту – материальной выгоде?..

А.Н. Островский царит в воздухе московской жизни, будто нашёптывая мне стихи, которые я пишу в двадцать первом веке:

  • Мы в нашем сердце виноваты,
  • Когда безумно влюблены
  • И платим горечью утраты
  • За романтические сны.
  • А сердце в юности порхает
  • И ворожит, как лунный луч, —
  • Оно ещё не понимает,
  • Как выпад зла обидой жгуч.
  • Как бес куражится в гордыне,
  • И хватко царствует корысть,
  • А нежность чувств, как хрупкий иней,
  • Что по весне пора забыть.
  • Беда ли в том, что жаждут света
  • Те, кто горяч в мечте своей…
  • Так сердце чуткостью раздето
  • И беззащитно для людей.
  • Островский – так – и сам посредник
  • Оживших в слове вечных тайн…
  • Кто виноват – прошёл, как пленник,
  • Свой возвышающий обман!

А какую цену платит Лариса (героиня пьесы «Бесприданица») за чудо любви? Может ли бесприданница быть любимой и счастливой? – быть не вещью, а человеком? Что изменилось за 200 лет?.. Театр перестал быть театром – вскрытые противоречия жизни оживают и в моих стихах:

  • Бесприданницы нашего века
  • Также бродят вдоль Волги-реки —
  • Среди мелких людей человека
  • Ждут расчёту ума вопреки.
  • В мире всё покупают за деньги —
  • Сила денег надёжна в миру!
  • Но без риска любви мы навеки
  • Лишь, как пешки, кончаем игру.
  • Пьеса жизни горька без восторга,
  • В праве чувств дорогая цена!
  • Кто остался на линии торга —
  • Выпил чашу страданий до дна.
  • Кто о правде высокой вздыхает —
  • Видит даль и свои берега:
  • Нам приданое сердце вручает,
  • Чтоб мечта побеждала века…

Время «бешеных денег» всё же уйдёт в небытие! Так мог предполагать А.Н. Островский, но свою точку отсчёта в жизни он нашёл ещё в детстве, в скромном родительском доме на Малой Ордынке, где с середины 80-х годов XX века открыл двери его Дом-музей, Здесь – из разных уголков страны собирались, оседали и строились старообрядцы, сочувствующие простому люду и свято хранившие заветы старины. Всех принимала Москва, а купечество сделало эти милые нам улицы, перекрёстки и храмы народным достоянием, памятниками зодчества и православной веры. Даже и татарская слобода не нарушала это старорусское единство, а красиво вписалась в колокольный перезвон и торговый гул ярмарок, гуляний и площадей:

  • Здесь во дни студенческой бравады
  • Иль от свечки, тающей в окне —
  • Снова просит предок бородатый
  • Помолчать с душой наедине…

Мои праделы в конце девятнадцатого века тоже облюбовали Замоскворечье: (Голиков переулок, Большая Татарская и др. улицы). Семья моего деда, известного московского географа Н.И. Егорова, многие годы прожила вблизи Дома-музея А.Н. Островского на Пятницкой улице, где молодожёнами поселились и мои родители, не догадываясь, что в двадцать первом веке их дом – старинный особняк с окаменевшими львами – станет офисом «Альфа-банка». Кажется, и сейчас присутствие Островского на Малой Ордынке не вызывает сомнений.

Как и славный московский драматург, Р. Гамзатов знал ЦЕНУ СЛОВУ – понимал свою ОТВЕСТВЕННОСТЬ ЗА ПИСАТЕЛЬСКИЙ ТРУД. Известно, что Расул Гамзатов обдумывал своё завещание. Его душа жила в послании к большой дагестанской семье, где все жители республики были для него соседями и родственниками. Но завещание великого аварца, конечно, было обращено ко всем россиянам, так как голос поэта громко и настойчиво озвучил ИСТИНЫ БЫТИЯ, необходимые в смутные времена, чтобы государство и общество существовали для каждого человека нашей страны.

АДАТЫ ГАМЗАТОВА (правила жизни) – и есть его Дагестан! И если инстинкт человека – сохранение жизни, то цель правильной жизни – это «СПРАВЕДЛИВОСТЬ В ОБЩЕСТВЕ», ведь быть отважным – это, прежде всего, ЖИТЬ В СОГЛАСИИ СО СВОЕЙ СОВЕСТЬЮ…», а подняться и одолеть неприступную высоту поэту помогли преданность Дагестану, мудрость его отца Гамзата Цадаса, вера и любовь Патимат Гамзатовой (именно Патимат Саидовна создала Музей изобразительных искусств в Дагестане).

После смерти дорогой и нежно любимой супруги Патимат Расул Гамзатов стал белым от седых волос, обрамляющих его строгое в безграничной печали лицо. Таким он и остался в памяти друзей, поэтов и единомышленников, а так подходящее ему определение «Гигант» будто и сейчас держит нерушимый пьедестал его вершины – МИССИИ ПОЭТА ДАГЕСТАНА. На приёме у В.В. Путина в 1999 году Расул заметил: «Раньше религия была отделена от государства. Сейчас от государства отделена поэзия!» Литературу он сравнивал с виноградной лозой и понимал назначение поэта в России.

А почему одна из лучших, любимых всеми народами нашей страны песня «Журавли» была написана именно Расулом Гамзатовым? Вдохновенье – неуправляемо, непредсказуемо, но я не верю в случайность! Грустный, запомнившийся при беглом взгляде в коридорах Международного союза писателей, образ Гамзатова время от времени возникал в моей памяти, будто требуя найти жизненный след и моего деда Алексея Никитовича Зайцева, погибшего под Москвой в декабре 1941 года.

  • Ночей и дней всё нарастает бег,
  • В путь млечный перейдёт тропа земная,
  • Что завещать мне людям, белый снег,
  • Что завещать им, лошадь вороная?

Каждая строфа Гамзатова обращена к будущим поколениям, а своим последним пристанищем Расул считал гору Тарки-Тау: место возле памятника «БЕЛЫЕ ЖУРАВЛИ». Там установлена гранитная стела в его честь – знак на его вершине, но главным его памятником остались стихи, живущие в песнях и книгах! Так и сам Расул Гамзатов стал СИМВОЛОМ ДАГЕСТАНА. И разве супруга Расула Патимат – властительница семейного очага и подвижница в культурном утверждении традиций Дагестана – не та же вершина, обретающая женские черты и сквозь чадру снежного покрова посылающая нам блеск горячих глаз?.. «Так есть мечта – своя вершина, а до неё снегов простор: опять в ручьях поёт долина и в облаках вершин дозор», – пишу я в ответ Расулу Гамзатову в год его столетнего юбилея.

Не так ли и Снегурочка А.Н. Островского – волшебный мираж той самой красоты или скрытого по смыслу притяжения, та загадка неодолимого по своей полноте чувства, которое ведёт, увлекая за собой и даже издалека напоминает нам о чудесах мира земного, подаренного людям Всевышним, чтобы по личному помыслу житейского они не судили о божественном промысле Творца.

Сознавая свой писательский долг, А.Н. Островский повторял, что его задача – служить драматическому искусству: быть его «и Академией, и меценатом, и защитой». В августе 1884 года он писал в «Автобиографической записке»: «Я задыхаюсь и задохнусь без хорошего театра, как рыба без воды! Ясные дни мои прошли, но уж очень долго тянется ночь; хоть бы под конец-то жизни зарю увидеть, и то бы радость великая».

Даль, которая управляла А.Н. Островским – это, конечно, жизнь для родного искусства и СОЗДАНИЕ РУССКОГО ТЕАТРА, достойного России по своему всемирному значению. Таким памятником стал Малый Театр – Дом А.Н. Островского во все времена.

Островский и Гамзатов стали кудесниками народной мудрости, живущей в сознании людей и порой требующей своего воплощения. РАСУЛ ГАМЗАТОВ УВИДЕЛ СВОЮ ВЕРШИНУ и дошёл до неё бесстрашием влюблённого сердца, АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ ОСТРОВСКИЙ РАЗГЛЯДЕЛ СВОЮ ДАЛЬ, говорил с миром на русском языке Замоскворечья и Поволжья, оставляя нам в наследство веру в талант и призвание человека, устремлённого в бескрайность мечты, которую губит грубая реальность мирского уклада.

Они сходятся там, за горизонтом творческой вселенной, где даль достигает вершины, а вершина открывает новые дали.

13.06.2023

PS:

Издательство «Известия» ещё в 1974 году выпустило том избранных стихов и поэм Р. Гамзатова, перешагнувшего свой 50-летний юбилей. Привожу слова составителя подарочного издания Вал. Гольцева о верных помощниках и первооткрывателях (переводчиках!) всеми нами любимых стихов Расула Газматовича: «Говоря о поэтической работе Расула Гамзатова следует отметить и заслуги постоянных переводчиков его стихов – поэтов Наума Гребнева и Якова Козловского. Это известные мастера перевода. Они полюбили Дагестан, полюбили его поэзию и много сделали, чтобы она стала известна в мире».

Рис.3 Альманах «Истоки». Выпуск 15

Поэзия

Евгений Степанов

Поэт, прозаик, публицист, издатель. Родился в 1964 году в Москве. Окончил факультет иностранных языков Тамбовского педагогического института и аспирантуру МГУ им. М.В. Ломоносова. Кандидат филологических наук. Печатается с 1981 года. Публиковался в центральной периодике. Автор нескольких книг стихов, вышедших в России, США, Болгарии, Венгрии, Румынии, а также книг прозы и научных монографий. Главный редактор журнала «Дети Ра», газеты «Литературные известия» и портала «Читальный зал». Лауреат премии имени А. Дельвига «Литературной газеты» и премии журнала «Нева». Руководитель Союза писателей ХХI века и издательства «Вест-Консалтинг». Живёт в посёлке Быково (Московская область).

Так устроен белый свет

Так

  • Так устроен белый свет, горестно и негуманно:
  • У поэта денег нет, деньги есть у графомана.
  • Так устроен этот мир, что забыли волю Божью.
  • Мировой телеэфир переполнен наглой ложью.
  • Так устроена земля, что немало дней постылых,
  • Кровопийцы у руля, а солдаты спят в могилах.
  • Сколько раненых, калек! А в цене, как прежде, порох…
  • Так устроен человек – перемен не будет скорых.
  • Может быть, пройдут века – и наступят перемены.
  • А пока жизнь нелегка и проблемы неизменны.

2023

Что делать

  • Что было бетоном, то стало трухой.
  • Что было барьерами – стало мостами.
  • И самый хороший и самый плохой
  • Довольно легко поменялись местами.
  • Что делать? Лишь то, что не делать нельзя.
  • Любить, но давая по шее задирам.
  • Идти, не виляя и не лебезя
  • Пред суетным и неустойчивым миром.

2020, 2023

Топ-топ

  • Топ-топ… Из Библии в Коран
  • Прорыты длинные траншеи.
  • Ныряешь в озеро Кабан —
  • Выныриваешь в мутной Шпрее.
  • Топ-топ… Такой сопливый шкет…
  • Седой старпёр, забывший идиш…
  • Смотря в малюсенький айпед —
  • Увидишь то, чего не видишь.
  • Топ-топ… И я притопал в сеть,
  • Что жрёт меня, точь-в-точь волчара.
  • Топ-топ… Любовь и жизнь, и смерть.
  • И смерть, и жизнь. И всё сначала.

2013, 2023

В мире этом

  • Я забыл о ритмах городских,
  • Но, как прежде, тот ещё гулёна
  • И соображаю на троих
  • В коллективе ясеня и клёна.
  • Я не гений самбо и дзюдо,
  • Слава Богу, вообще не гений.
  • Я не помню, где скитался до
  • Нынешнего, прошлых воплощений.
  • Я не знаю, ждёт меня потом
  • Общество творца или прохвоста?
  • …В мире этом зыбком, непростом,
  • В самом деле, как-то всё непросто.

2020, 2022

Я бегу

  • Я бегу на всех парах в даль, откуда нет возврата.
  • Похоть грешную и страх вспоминаю виновато;
  • Холод-голод, рабский труд за горбушку и чекушку.
  • Вкупе с бесами берут ангелы меня на мушку.
  • Хронос, точно конвоир, по затылку бьёт прикладом.
  • Я бегу… Враждебный мир провожаю долгим взглядом.

2022

Будем жить

  • Веселушка-герла Мельпомена ублажает накаченный мозг.
  • И, счастливый, взирает блаженно на церквушки-мечети Христос.
  • И не верит, что жизнь, как солому, подпалить может чёрная масть,
  • И не верит, что гибельно в кому может Кама великая впасть.
  • Будем жить, будем кротцы, как дети. А затем улетим, а затем
  • На весёлой и звонкой планете обживать будем новый Эдем.

2012, 2023. Елабуга

Влодов

  • Жил поэт великий Влодов.
  • Рядом жил поэт Уродов.
  • Процветал поэт Уродов.
  • Горе мыкал нищий Влодов.
  • Но стихи остались Влодова —
  • Не Уродова.

2019

Мемуары

  • Помню, мы жили в общаге, пили какую-то дрянь,
  • Тощие, как доходяги, грызли, как гризли, тарань.
  • Помню, мы жили в подвале, помню бандитскую прыть.
  • Помню, меня убивали и не сумели убить.
  • Помню далёкие страны, помню и горечь, и мёд…
  • Помню, кричали бакланы ночи и дни напролёт.
  • Помню, я шёл по Бродвею. Помню, пришёл на Луну.
  • Я ни о чём не жалею, я никого не кляну.

2017, 2023

Песенка старого коммерсанта

  • Не взошёл на пьедестал, не богат, как Дерипаска.
  • Я ещё не начинал – а уже близка развязка.
  • Ничего-то я не смог; денег не давал на храмы,
  • И в журнале модном «Vogue» я не размещал рекламы.
  • Невезучий коммерсант, непутёвый точно Вертер,
  • У меня большой талант – жизнь свою швырять на ветер.
  • Ничего, я на плаву, жизнь – как ни грусти! – прекрасна.
  • Как могу – так и живу. Может быть – и не напрасно.

2012, 2023

Квадратная голова

  • Толпа, в компах бушует рынок
  • Мозгов, бурлит ашан телес.
  • И книжных глянцевых новинок
  • Лоснится виртуальный лес.
  • Глаза прилипли к монитору.
  • В башку влезает ловкий бред.
  • И можно приравнять к террору
  • Кровавый липкий Интернет.
  • И понимаешь поневоле,
  • Насколько пропасть глубока…
  • А можно выйти в чисто поле
  • И посмотреть на облака.

2018, 2023

Дача

  • Дача избегает городских заскоков.
  • Тихо – слышу сосен робкие шаги.
  • Над землёй летает бабочка-Набоков,
  • Вырастают флоксы-Хлебников-Айги.
  • Тихо – слышу эхо праведного праха.
  • Тихо – в спячке лихо – оживает прах.
  • И сидит на ветке маленькая птаха
  • И гипнотизирует будущего крах.

2018, 2023

Памяти Ахматовой

  • Что скрыто за фасадами гламура?
  • Об этом и не скажешь напрямки.
  • Когда б вы знали из какого сюра
  • Растут роскошные особняки!
  • Пускай растут! Не наше это дело.
  • А наше дело – сердце не беречь;
  • Что осенью листва прошелестела,
  • Оформить в человеческую речь.
  • А наше дело – суть, а не детали,
  • А наше дело – ручка и тетрадь;
  • Что по весне скворцы прощебетали, —
  • Пролепетать.

2020, 2021

Рис.4 Альманах «Истоки». Выпуск 15

На перекрёстках эпох

Наталья Божор

Эпоха Петра

А.Н. Толстой

Эссе

Рис.5 Альманах «Истоки». Выпуск 15

По своей масштабности, монументальности роман Алексея Николаевича Толстого «Пётр Первый» можно сравнить с «Войной и миром» Льва Николаевича Толстого. Картины В.И. Сурикова «Утро стрелецкой казни» (1881), «Меншиков в Берёзове» (1883) предваряют сцены романа.

  • …Природой здесь нам суждено
  • В Европу прорубить окно,
  • Ногою твёрдой стать при море.
  • Сюда по новым им волнам
  • Все флаги в гости будут к нам
  • И запируем на просторе.

Так написал Александр Сергеевич Пушкин в поэме «Медный всадник» об эпохе Петра.

Подобно Льву Толстому Алексей Толстой выступает великим психологом, блестящим знатоком жизни народа, народного языка.

Денисов рассказывал:

– В свой смертный час старец благословил нас, братьев, Семёна и меня, Андрея, быть в Выговской обители в главных. Причастил – и мы пошли. А келья его стояла поодаль, в ложбинке. Только отошли, глядим – свет. Келья в огне, как в кусте огненном… Из огня слышим – сладкогласное пение… Утром приходим – из-под пепла бежит ключ светлый… Мы над ключом срубчик поставили и голубок – для иконки…

Ключевые сцены романа – Стрелецкий бунт, Азовские походы, Великое посольство, битва при Нарве написаны поэзией.

«Государю моему, радости, царю Петру Алексеевичу… Здравствуй, свет мой, на множество лет»… – писала молодая царица Евдокия.

…На дворе – апрель. Берёзы, как в цыплячьем пуху, – зазеленели. Плывут снежные облака с синими донышками…

Уехал, голубчик, на Переяславское озеро… А то бы вместе говели, заутреню стояли бы… (Евдокия вспомнила курицу, – как ели её после венчания, – и про себя засмеялась).

Евдокия Лопухина разделила участь царевны Софьи. Вскоре после рождения царевича Алексея указом Петра Евдокия была выслана в Суздаль, в монастырь.

Любимая сестра Петра Наталья, воспитавшая царевича Алексея, целомудренна и скромна. Но и её крылом коснулась любовь…

Было это, как из сказки, что в детстве рассказывала на печи Санька – про царевну Несравненную Красоту… Иван-то царевич скакнул на коне выше дерева стоячего, ниже облака ходячего, под самое косящее окошко и сорвал у Несравненной Красоты перстень с белой руки…

Катерина… Кто она? Чужеземка, бывшая экономкой у фельдмаршала Шереметьева. Её именем Пётр назвал корабль. Паутинка, которую Пётр не смог разорвать.

По приказу царя Петра в Преображенское приехал Гаврила Бровкин с живописцем (иконописцем) Андреем Голиковым. Пётр велел Голикову написать портрет Катерины.

Замечателен Валтасаров пир. В танце Катерина неутомима.

– Иди с Катериной! – крикнула Наталья, сверкнула глазами на Гаврилу. Он вскочил, сбросил с плеч валтасарову шубу… Спина у Катерины горячая, податливая под рукой, ноги лёгкие, от кружения с её головы и плеч летели стручки гороха, вишнёвые ягоды… Анна и Марфа также завертелись, взявшись за руки.

На ковре перед свечами остался один Голиков… под свист флейты всё звучали вирши царевны про олимпийских богов… И плыла, плыла перед глазами нагая богиня на дельфине с чашей, полной соблазна…

Взятием в плен генерала Горна в сражении при Нарве Алексей Толстой обрывает роман.

Чем завершилась жизнь Петра? Как взошла на престол Екатерина? Почему бывший сподвижник Петра, опальный князь Александр Меншиков, отправился с семьёй в Берёзово? – об этом автор не пишет.

Грандиозная фигура Петра!

  • Красуйся, град Петров, и стой
  • Неколебимо, как Россия!..

2022

Книга в альманахе

Евгения Славороссова

Рис.6 Альманах «Истоки». Выпуск 15

«Примавера». Рисунок Алексея Кебадзе

Фамильные драгоценности

Памяти родителей

«Мальчик из Петрограда…»

  • Мальчик из Петрограда,
  • Девочка из Пятигорска,
  • Им обязательно надо
  • Встретиться. Это упорство
  • Мы называем Судьбою.
  • Ценны усилия эти…
  • Чтобы ценою любою
  • Я появилась на свете.

«Меня крестил в купли ледяной…»

  • Меня крестил в купли ледяной
  • Священник старый в церкви захолустной.
  • Метель кружила вихри надо мной,
  • Терзая песней, жалобной и грустной.
  • И мама меня по полю везла
  • На санках, и скрипели в такт полозья.
  • И душу охраняла ото зла
  • Звезда, что просияла на морозе.
  • Кто был зимой российскою крещён,
  • Её морозом, вьюгою и снегом,
  • Тот, может, будет Господом прощён
  • И пощажён косматым звёздным небом.
  • Ведь нету ей конца, как ни гляди,
  • Стране моей, страдающей и бедной,
  • Что в холод согревает на груди
  • Под белым снегом детский крестик медный.

«Звала меня ты нежно: «Детка»…»

  • Звала меня ты нежно: «Детка»,
  • Но это больше, чем родство,
  • Ведь я твой отпрыск верный, ветка,
  • Побег от корня твоего.
  • Душа, не умещаясь в тело,
  • Дерзала, мучилась, росла…
  • Такая я, как ты хотела,
  • И быть иной я не могла.

Мать и дочь

  • Когда слезами льются ливни,
  • Никто не может нам помочь.
  • Но нету связи неразрывней,
  • Чем эта связка – мать и дочь.
  • Мы – бесконечной цепи звенья,
  • Мы из неё не рвёмся прочь.
  • И в эстафету вдохновенья
  • Вступают смело мать и дочь.
  • Твоё живое продолженье,
  • Как в бурной юности – точь-в-точь.
  • О, это вечное движенье
  • К далёкой цели – мать и дочь.
  • Ведь в дочки-матери играя,
  • Мы боль не в силах превозмочь.
  • Но встретятся в воротах рая
  • Однажды снова мать и дочь.

«Как родилась я в Марьиной роще…»

  • Как родилась я в Марьиной роще,
  • В каменной чаще Москвы,
  • Так до сих пор быть настырней и проще
  • Не научилась, увы.
  • Вот и живу уроженкой окраин,
  • Вечно стою на краю.
  • Ведь, как умеем, мы выбираем
  • В жизни дорогу свою,
  • Эту тропинку в дебрях житейских,
  • Где заблудились давно,
  • Где отразится в струях Летейских
  • Странное наше кино.
  • Лес порубили – щепки летели,
  • Всё завалил бурелом.
  • Марьина роща, улицы те ли,
  • Цел ли тот дом за углом?
  • Эх, глухомань нашей гордой столицы,
  • Выросшей в сердце лесов,
  • Что отразилась тенью на лицах,
  • Эхом во тьме голосов.

«В сердце предместий, в раме окраин…»

  • В сердце предместий, в раме окраин,
  • С неба кроплённая градом и граем,
  • В Марьиной роще, где Марианной
  • Я рождена – непокорной и странной.
  • Так, пребывая меж адом и раем,
  • Мы за мгновение жизни сгораем.
  • В свет и тепло превращается пламя,
  • Рея невидимым нимбом над нами,
  • Звук всё невнятней, а жизнь непонятней.
  • Голубь возносится над голубятней,
  • И в наступающем мартовском мраке
  • Громко бродячие лают собаки.
  • Так в лабиринте тревожных окраин
  • Жизнь проживаем мы и умираем.
  • Впишет статистик огромные числа,
  • Но не постичь нам их тайного смысла,
  • Смысла, что движет душой и рукою
  • И не даёт ни минуты покоя,
  • Грозно толкая к любви или к мести —
  • В раме окраин, в сердце предместий.

Портреты предков

  • Жизнь не щадит никого и нисколько,
  • Душу мне мучит давнишнею болью —
  • Гордой графинечке, беленькой польке
  • Выпало тлеть на цыганских угольях.
  • Жизнь устанавливать любит порядки.
  • Горше отравы иная отрада.
  • Ссыльной изгнаннице, аристократке
  • Вздрагивать в цепких руках конокрада.
  • Лёгкой мазурки прощальная нота
  • Тоньше, чем трещина в тяжести свода.
  • Но под пятою железного гнёта
  • Бродит кибиток босая свобода.
  • Жизнь – режиссёр волевой и жестокий.
  • Только не зря постигаю отныне
  • Эти – в душе моей тёмной истоки
  • Воли цыганской и польской гордыни.
  • Пусть не уйти от бесплодных попыток,
  • Ведь суждены нам столицы и веси.
  • В смутной душе ощущаю избыток
  • Лени цыганской и шляхетской спеси.
  • Судьбы – в подброшенной к небу монете,
  • Решка с орлом в нескончаемом споре.
  • Жизнь объяснит мне премудрый генетик,
  • Век растолкует суровый историк.
  • Спорить не смею – учёные правы.
  • Только не вышло со мной ни черта бы,
  • Если б в высокую душу Варшавы
  • Вдруг не ворвался оборванный табор;
  • Если б не выслали вора за кражу;
  • Если б мелодия бального танца,
  • Вспыхнув, как трут, в фортепьянном пассаже,
  • Не превратилась бы в песню повстанца;
  • Если б во тьме, у земного предела,
  • В дикой Сибири, под вой урагана
  • Польки прохладное бледное тело
  • Не было брошено в пекло цыгана.

Фамилия

  • Благодаря своей фамилии
  • Искать мне славы ни к чему.
  • Летят воздушные флотилии
  • По небесам сквозь свет и тьму.
  • Ведут их лётчики забытые,
  • Что навсегда ушли с земли.
  • Сквозь самолёты их разбитые
  • Давно ромашки проросли.
  • Но не собьются стаи лёгкие
  • И невесомые, как сны.
  • А воздух наполняет лёгкие,
  • И слышен голос тишины.
  • От нашей славы и бесславия
  • Они свободны навсегда.
  • Томов стираются заглавия,
  • Но в вышине горит звезда.
  • Окликнуть их уже не в силе я —
  • Не различаю ничего…
  • Осталась в паспорте фамилия
  • От славы предка моего.

Авиатор

Харитону Славороссову

  • Мой незнакомый дед,
  • Мой предок легендарный,
  • Завидую судьбе
  • Твоей неблагодарной.
  • Не отыскать морщин
  • На пожелтелом фото.
  • О, лучший из мужчин,
  • Икар – дитя полёта.

Это было так: ты, упрямо хмурясь, подходил к своей машине – «этажерке».

Хрупкая конструкция напоминала воздушного змея, склеенного детьми.

Но чудо свершилось – она взлетела.

  • И ахала толпа,
  • Крестился люд, толкуя…
  • И капал пот со лба,
  • И рвался крик, ликуя!
  • Бесстрашный ангел мой
  • В бензине и мазуте,
  • От пошлости земной
  • Ты поднялся до сути.

Великий гонщик. Сумасшедший велосипедист. Скорость, скорость…

«Какой же русский не любит быстрой езды…»

Новый век набирает скорость. Всё быстрее, быстрее…

  • Молитву сотвори
  • За дерзостного брата.
  • Живой метеорит,
  • Душа огнем объята.
  • Падучая звезда,
  • О чём тебе молиться?
  • В день Страшного суда —
  • Сгореть или разбиться?

Космонавты начала века, не отделенные броней от стихии, а вбирающие её в свои легкие, неотразимые авиаторы в кожаных шлемах. Цветы, и музыка, и улыбки женщин.

И сообщения в газетах: «Сегодня утром произошла воздушная катастрофа…»

  • Ты в небесах пари,
  • Будь в вечности как дома,
  • Мой Сент-Экзюпери,
  • Мой предок незнакомый.
  • Жизнь – праздник без конца
  • И тяжкая работа.
  • …Не разглядеть лица
  • На пожелтелом фото.

Полёт

Роберту Бартини[1]

  • Как на загадочной картине,
  • Что расплывается в слезах,
  • Я вижу мальчика Бартини
  • С мечтой безумною в глазах.
  • А сердца стук в моторном шуме
  • Замрёт и вздрогнет, как во сне…
  • Следит испуганный Фиуме
  • За странной птицей в вышине,
  • Чья тень над улочкою узкой
  • Кружит, как брошенный платок.
  • Взирает авиатор русский
  • На итальянский городок.
  • И, словно письма из конверта,
  • Летят по небу облака.
  • Не зря горит в глазах Роберто
  • Немой восторг ученика.
  • Как мальчик взять с собою просит,
  • Как прикрепляет к сердцу нить!
  • И свой вердикт Судьба выносит,
  • Что невозможно изменить…
  • Не избежать беды и боли,
  • Но всё равно: Да будет так!
  • А самолёт на синем поле,
  • Как рыцарей небесных знак.

Первая ласточка

Розина Феррарио[2]

  • Девушка в небе, запах бензина,
  • Это небесная роза – Розина.
  • Сердце летящего аэроплана,
  • Милая девочка – гордость Милана.
  • Первая ласточка в небе весеннем…
  • Стала бы ты вознесеньем, спасеньем?
  • Гонки кончаются болью и взрывом…
  • Лишь в небесах жить возможно счастливым.

Кафе «Ротонда» 1914

Харитону Славороссову

  • Кафе «Ротонда» в роковом году.
  • Ещё не встала центра Помпиду
  • Дразнящая, кричащая громада.
  • И вряд ли кто предчувствовал беду
  • Над чашечкой густого шоколада.
  • И приставал назойливый мотив,
  • И огоньком горел аперитив,
  • И анекдоты слушались вполуха…
  • Но погибал в тоске Императив
  • Германского трагического духа.
  • А русский авиатор за столом,
  • Забыв про свой тяжёлый перелом,
  • Шутил, что он не зря сюда заброшен.
  • И растворялись в дымке за стеклом
  • И Эренбург, и Сутин, и Волошин.
  • Кафе «Ротонда» в гибельном году,
  • Как написал Рембо: «Сезон в аду»,
  • Но в ад ещё не открывались двери,
  • Лишь на Соборе корчились в бреду
  • Чудовищные каменные звери.
  • И авиатор кофе наливал,
  • С улыбкой Максу Линдеру кивал,
  • Сошедшему с экрана на минутку.
  • А лёгкий летний вечер навевал
  • Загадочность и грусть на проститутку.
  • Кафе «Ротонда» в голубом чаду,
  • Шампанское, шипящее во льду,
  • Глотал эстет с гримасой декаданса.
  • А он всё звал горючую звезду
  • В рыданиях цыганского романса.
  • Он ничего ещё не понимал
  • И, уходя по улице, хромал,
  • Но полон был полётами, как птица…
  • А Рок незримо меч свой поднимал,
  • И мир сверкал, чтоб через миг разбиться.

Родство

  • Гордец в черкеске с газырями,
  • Кому так браво козыряли,
  • Курчавясь чубом, казаки,
  • Мой тёзка, пишущий стихи,
  • (Виолончели звук щемящий)
  • Прищур мне подаривший пращур.
  • Но неустанно день за днём
  • Зачем я думаю о нём?
  • Зачем легко и скрупулёзно
  • Я представляю вечер звёздный,
  • Когда с церковного двора
  • Ушёл однажды в доктора
  • (Ещё не мысля про потомство),
  • Потом прославился по Томску
  • (О, рыцарь медицины, в бой!)
  • Дьячковский сын и прадед мой?
  • Зачем нашла я сходства столько
  • С собой и дочкой ссыльной польки
  • (Отец – цыган, кровь горяча),
  • Женой сибирского врача,
  • Что с пылом дерзким и скандальным
  • Сбежит с марксистом нелегальным
  • Прочь от надёжных стен и крыш
  • И эмигрирует в Париж.
  • Юнец одесский, руки в брюки:
  • Велосипеды, треки, трюки —
  • Азарт спортсмена, игрока
  • И взгляд бесстрашный свысока.
  • О, притяженье к небу! Выше!
  • Лишь авиатор небом дышит.
  • Он дал мне страсть тягаться с ним
  • И подарил свой псевдоним.
  • Лёт через Альпы, без стоянок…
  • Герой, любимец итальянок,
  • Сгорал звездой, скользил живой
  • По небу Первой мировой.
  • Но с рвеньем (пусть не аспирантским)
  • Зачем узнать, что был Сперанский,
  • Сей мощный ум в моей родне,
  • Что я ему и что он мне?
  • Но в фотографиях копаться,
  • Но ссылок, войн и оккупаций
  • Зачем будить былую боль,
  • Ища истоки чувств и воль?
  • Родительского древа ветки,
  • О, родичи, родные предки,
  • Зачем обязана судьбой
  • Всех вас всегда носить с собой?
  • Все ваши жизни и сюрпризы —
  • Как мне понятен риск актрисы:
  • «В Москву!» – решила в тишине,
  • А нежный инженер жене
  • Во всём послушен. Бунт и шалость!
  • Как это всё во мне смешалось —
  • Дороги, поезда, столбы,
  • Разрывы и узлы Судьбы.

Прабабкино зеркало

I.

  • Прабабкино зеркало,
  • Бездна времён,
  • Где явь тихо меркла,
  • И вспыхивал сон.
  • Упрямого детства
  • Таинственный страж,
  • Стеклянный дворец мой,
  • Старинный трельяж.
  • Былое картиной
  • Глядится из рам,
  • Ложась паутиной
  • На блеск амальгам.
  • В моём Зазеркалье
  • Души ипостась,
  • Как в сказочном зале,
  • Играет, троясь.

II.

  • Времён скоротечность
  • И льдистая мгла,
  • Пространств бесконечность
  • За створкой стекла.
  • Какие однажды
  • Найду там миры?
  • О, тайная жажда
  • Запретной игры!
  • Стеклянная влага,
  • Иллюзий вода.
  • О, тайная тяга
  • Проникнуть туда,
  • Где смутный, как отблеск
  • На том берегу,
  • Грядущего облик
  • Провидеть смогу…
  • Застыв без движенья
  • Часами могла
  • Ловить отраженья
  • За гранью стекла.

«Воспоминания детства воскресли…»

  • Воспоминания детства воскресли:
  • Девочка с книгой в прабабкином кресле,
  • Белые джунгли на зимнем окне,
  • Синие тени на бледной стене.
  • Небо срывается вниз снегопадом.
  • Девочка смотрит невидящим взглядом,
  • Словно бы зная уже, что вот-вот
  • Кто-то незримый её позовёт.
  • Длится снежинок таинственный танец,
  • И отражает ей зеркала глянец:
  • Снежной владычицы хладный венец,
  • Хмурого севера зимний дворец.
  • В страшные сказки влюблённое детство.
  • Кресло и зеркало – это наследство
  • Девочки с книгой от старых времён,
  • Грозных судеб и семейных имён.
  • Снег невесомо над миром витает.
  • Девочка с жадностью книгу читает,
  • А у стены зазеркальный двойник
  • Тоже к загадочной книге приник.
  • Тишь – только шёлковый шелест ресницы,
  • Снега полёт да шуршанье страницы.
  • И предо мной возникает, как встарь,
  • Странного детства волшебный фонарь.
  • И повторится до боли сердечной
  • В зеркале девочка с книгою вечной —
  • Из зазеркалья, из давнего дня,
  • Словно не видя, глядит на меня.

Памяти брата

  • Мир без тебя так безнадёжно пуст.
  • Хоть полон света, страсти, упоенья…
  • Читают пусть в церквах сорокоуст,
  • Чтоб дал Господь тебе упокоенье.
  • Как боль чиста, как боль моя остра!
  • Но обретеньем стала вдруг утрата:
  • Теперь ты понял – ближе всех сестра,
  • Теперь я знаю – нет дороже брата.
  • Кого винить? Да некого винить.
  • Хоть горький плач из горла так и рвётся…
  • Но наших уз серебряная нить
  • И там, в краю заоблачном не рвётся.

«А мне по тебе убиваться…»

Аркадию

  • А мне по тебе убиваться,
  • Мой милый, теперь до конца —
  • Лет тридцать, а, может быть, двадцать,
  • Не смахивать слёзы с лица.
  • Пусть выплачут слёзы другие,
  • А мне этих слёз не унять
  • И чувство острей ностальгии,
  • Зато уж его не отнять.
  • Вымаливать милость у Бога
  • В ночи и в сиянии дня.
  • А ты подожди нам немного,
  • Пока не отпустят меня.

«Взвесь каждую мою слезу. Потянет три карата?..»

Алексею

  • Взвесь каждую мою слезу. Потянет три карата?
  • И ограни её потом – здесь нужно мастерство.
  • Всё дело в том, что ты мне так напоминаешь брата,
  • И с этим, я боюсь, нельзя поделать ничего.
  • Как будто в нашем мире он, не за чертой могильной,
  • И мне не надобно во сне искать его следы.
  • А можно просто позвонить отсюда на мобильный,
  • И он ответит мне, смеясь, с какой-нибудь звезды.
  • На сходстве том судьба моя сыграла вероломно,
  • Как ни пытайся, ничего мы в этом не поймём.
  • Но чувство, павшее на нас, так странно и огромно,
  • И, как в тумане светляки, мы исчезаем в нём.
  • Что по сравненью с ним тщета, прорывы и победы?
  • Спалило душу нам дотла, как молнией гроза.
  • И лишь мерцает в небесах Туманность Андромеды,
  • Как в затуманенных глазах дрожащая слеза…

«О, если бы не было всё так плачевно…»

  • О, если бы не было всё так плачевно,
  • То разве б решилась спросить я тогда:
  • «О, сердце моё, одинокий кочевник,
  • Куда же ты чувств моих гонишь стада?»
  • Над нами раскинулась звёздная млечность,
  • И надо бы к дому, но движемся прочь.
  • И чувство моё – беспредельно, как вечность,
  • И горе моё безутешно, как ночь.
  • Чьей волей мы брошены в дикую местность?
  • Не видно нигде человечьих примет,
  • И рвётся струна, и томит неизвестность,
  • И кто-то во тьме произносит: «Кисмет»[3]
  • Но чья там мелодия темень тревожит?
  • Ни друга кругом, ни костра, ни жилья…
  • Кто плакать не может, тот песню не сложит.
  • О, сердце, о чём эта песня твоя?
  • О трудной судьбе в одиночестве ночи,
  • О том, кто мне дорог и близок, как брат,
  • О долге идти, хоть и нет уже мочи,
  • Идти, чтоб дождаться утра без утрат.

«Теперь ты – вся моя семья…»

  • Теперь ты – вся моя семья,
  • Теперь ты – вся моя родня.
  • Не одинока больше я —
  • Ты стал судьбою для меня.
  • А я теперь – любовь твоя
  • И радость хрупкая, и боль,
  • Твой свет во мгле житья-бытья,
  • В похлёбке быта – смысла соль.

«Пульки из одной обоймы…»

  • Пульки из одной обоймы…
  • Ах, проказы и приколы!
  • Что тут скажешь? Ведь с тобой мы
  • Вышли из девятой школы.
  • Где росли, всё отвергая,
  • Та мечтательность и доблесть?
  • Улица совсем другая
  • И совсем другая область.
  • Но Москва нас породнила —
  • Не Саратов и не Вятка,
  • Но тетрадки и чернила,
  • И рисунки, и девятка.
  • Ныне, присно и покуда,
  • И отселе, и доколе
  • Мы с тобою верим в чудо
  • В память о девятой школе.

«Перелистывай книгу осеннюю…»

  • Перелистывай книгу осеннюю,
  • Пожелтевшую книгу листай.
  • Видишь рощу? Укройся под сень её —
  • Слушать стон улетающих стай.
  • Эта книга похожа на дерево:
  • Вот листы её, вот корешок.
  • Здесь ответ на загадку, проверь его,
  • Подави ироничный смешок.
  • В этой книге – источнике мужества
  • Ты и силу, и мудрость найдёшь.
  • Что ещё может в ней обнаружиться?
  • Тишина. А не вздорный галдёж.
  • Мы с тобой в этой книге таинственной
  • Можем вместе бродить без конца…
  • И разматывать путь свой единственный,
  • Заключённый в пространстве кольца.

«Разорваны неволи путы…»

  • Разорваны неволи путы,
  • Когда неведом никому
  • Идёт наследник из Калькутты,
  • И мир принадлежит ему.
  • На юге солнечное детство
  • И юность в огненной войне —
  • Его бесценное наследство…
  • Никто не знает о цене.
  • Он видел близких взгляд последний
  • И лица в памяти унёс.
  • Живёт неведомый наследник
  • Их слов, их радостей и слёз.

«Не уедем в Германию, Англию, Францию…»

  • Не уедем в Германию, Англию, Францию,
  • Италию, Китай и, конечно, Америку,
  • В Польшу и то не совершим эмиграцию,
  • В Иран не сбежим, подобно дикому Тереку.
  • Все мои близкие отказывались от счастливых шансов,
  • Спрыгивая с поездов в последнюю лишь минуту,
  • И возвращались под звуки народных танцев,
  • Выбирая страдания, боль и смуту.
  • Выбирая Россию словом, душой и геном,
  • Выбирая Родину, чтоб мне в Москве родиться.
  • Пусть Украина отрезана автогеном,
  • Они шли в Россию, чем я могу гордиться.
  • Полегли мои предки в землю родную. Где их могилы?
  • Да заполнили воздух дыханьем своим горячим.
  • Только им я могу дышать и, теряя силы,
  • Помолюсь по-русски – я не могу иначе.

Памяти физика Б.В. Кебадзе

  • Летят на Олимп иль спускаются в Лимб,
  • Оставив всё лучшее людям.
  • А мы средь цветущих каштанов и лип
  • Их помним и плачем, и любим.
  • В поношенных куртках своих и пальто
  • Вершили вселенские судьбы.
  • Ушли налегке они в вечность, зато
  • Не как беспощадные судьи.
  • Стремились уменьшить всемирное зло,
  • Испытаны счастьем и болью.
  • И грустно теперь на душе, и светло
  • На долгом пути к Передолью.[4]

«Ничего у других не краду…»

  • Ничего у других не краду,
  • Я – обломок от ветви в роду.
  • Много ль надо усталой, печальной
  • Далеко от строки изначальной?
  • При горящих прощальных свечах
  • Сто веков я несу на плечах,
  • И стоят за моею спиною
  • Сонмы предков живою стеною.
  • Это значит, что я не одна,
  • Я допью эту чашу до дна.
  • И в кружении русской рулетки
  • Я храню вас в себе, мои предки.
  • Я несу вас в душе и крови,
  • Я храню вас в тоске и любви —
  • То мятежного рода наследство,
  • Никуда от него мне не деться.
  • Проживая недолгие дни,
  • Ощущаю: я – это они.
  • И наполнена их голосами
  • Я глаза омываю слезами.
  • Слишком много в себе я несу,
  • Бурей сбитая ветка в лесу,
  • Ветром вырванная страница…
  • К ним иду я – воссоединиться.

«Три фантазёра, три избранника…»

  • Три фантазёра, три избранника
  • Средь книг и плюшевых зверей,
  • Племянница и два племянника,
  • Сокровища души моей.
  • Они людьми не будут лишними,
  • Грядущее их дом и храм,
  • И им глядеть глазами-вишнями
  • На мир, что не увидеть нам.

«Когда не будет нас, всё так же будет в мире…»

  • Когда не будет нас, всё так же будет в мире:
  • Соль слёз и сладкий вкус на языке.
  • И с книгой девочка в неприбранной квартире,
  • И мальчик, что войну рисует на листке.
  • Когда не будет нас, слетится птичье вече,
  • Весна, смеясь, придёт. И пусть пробьёт их час —
  • И станет жизнь судьбой и неизбежной встреча,
  • И их найдёт любовь. Когда не будет нас.

Проза

Александр Серафимов

Серафима

Рассказ на основе реальных событий

С ранних лет Афанасий Ильич Аксаков был уверен, что фамилия любого человека играет определённую роль в его судьбе, является своего рода стержнем по жизни. Недаром говорят – прославленная, знаменитая фамилия и наоборот – не позорь свою фамилию. Доказательством его убеждённости была история его матери, Анфисы Афанасьевны. Однажды он наткнулся на толкование её фамилии, которое гласило, что Аксаковы отличаются гордым, самолюбивым, независимым, болезненно воспринимающие любые, даже самые невинные критические замечания характером. Одновременно в них уживается импульсивность, романтизм, благородство и непримиримое отношение к несправедливости. Зная свою мать, Афанасий Ильич был глубоко уверен, то именно эти черты характера толкнули её в объятия эсеров. Ещё в гимназии она заразилась идеей установления справедливого порядка в России, для чего необходимо было свергнуть царизм и установить народовластие. В революцию 1905 года она возглавила группу, которая грабила военные склады и снабжала оружием боевые отряды в Москве. После разгрома восставших она была схвачена и осуждена военным судом к двадцати годам каторжных работ, которые позднее были заменены пожизненной якутской ссылкой.

Прибыв в Якутск, она стала изучать якутский язык и уже через полтора года свободно общалась с местным населением. Ещё через год она добилась разрешения открыть начальную школу для якутских детей на их языке. Однако её мятежная душа на этом не успокоилась и вскоре она, несмотря на строжайший запрет, создала группу единомышленников, в которую вошли несколько ссыльных и молодые, получившие образование в Хабаровске, якуты. Эта группа в течении нескольких лет вела революционную пропаганду среди местного населения и была разгромлена в 1918 году, многие её члены были расстреляны. В этот год повсеместного террора Анфиса Афанасьевна только чудом избежала судьбы многих её однопартийцев. Благополучно выбравшись из цепких лап ВЧКа, чему способствовал один из местных чекистов, якут, который каким-то образом доказал, что Анфиса Афанасьевна была исключительно пассивным членом группы, что всё своё время она отдавала обучению школьников, а потому не может представлять опасность для советской власти.

Через год она вышла за него замуж и спустя несколько лет, в конце двадцатых годов, родила сына, назвав его в честь своего отца Афанасием. С рождением сына Анфиса Афанасьевна успокоилась, всё своё время посвящала семье и воспитанию сына. С годами сын всё более стал походить на мать, но азиатские черты в его лице удивительном образом сочетались с европейскими, что придавало его облику своеобразную харизму, которая очень нравилась женщинам.

Невысокого роста, крепкого телосложения он производил на окружающих впечатление доброго, уверенного в себе человека. В отличие от своей матери он унаследовал мягкий доброжелательный характер своего отца, и только отдельные вспышки гнева и обидчивость напоминали о наследии по материнской линию. Несмотря на свою громкую фамилию, больших успехов в жизни Афанасий Ильич не добился, уже потому, что он к ним и не стремился. Окончив техникум и получив специальность, он более сорока лет проработал сменным мастером на домостроительном комбинате, за что был награждён медалью «За трудовую доблесть», получил квартиру и земельный участок в десять соток. Но самым главным для него была семейная жизнь, которая сложилась вполне удачно и только одно огорчало его несколько лет после женитьбы, отсутствие детей. Наконец, после восьми лет супружества его жена забеременела и на свет появилась дочь Варвара.

Есть устойчивое мнение, что главные черты характера мы получаем не от родителей, а от бабушек и дедушек, что и подтвердило рождение Варвары Афанасьевны. Уже в раннем детстве у неё стали проявляться бабушкины черты характера – неугомонный, самолюбивый характер. Если ей делали, как она считала, несправедливое замечание, она отправлялась в угол и, стоя там, тихо плакала, а потом долго молчала, делая вид, что не слышит. Уже в пятом классе она решила, что непременно будет актрисой, будет выступать на больших сценах в знаменитых театрах. Для того, чтобы осуществить свою мечту, она стала заниматься в школьном драмкружке, где показала себя девочкой не без способностей, играла главные роли в нескольких детских спектаклях, в старшем классе была приглашена в местный народный театр, что окончательно вскружило голову Варваре и она решила, сразу по окончанию школы поступать в Щукинское театральное училище. Для вступительных экзаменов она приготовила стихи Марины Цветаевой, отрывки из произведений Шукшина и танцевальный номер. Но по какой-то причине именно оценки за танцы повлияли на решение комиссии, уже в самом начале она дважды чуть не упала, но продолжала выделывать разные па, как бы говоря этим, неудачное начало ничего не значит, она прирождённая актриса. Окончив танцевать, она устремила на членов жюри робкий молящий взгляд, с ужасом ожидая их решения. К её глубочайшему огорчению, она не прошла по конкурсу, и это был первый сильнейший удар по её самолюбию. Однако эта неудача не остановила её, и она ещё трижды, меняя училища, ездила в Москву, но все попытки поступить не увенчались успехом. Про себя она решила, что её просто зажимают, была уверена в том, что по конкурсу проходят исключительно блатные, а таких как она, провинциалок, просто выбрасывают за борт. Эти провалы до глубины души оскорбили её самолюбие, и она впала в глубочайшую депрессию, стала замкнутой, чуралась компаний и, как ей казалось, потеряла смысл жизни. Так продолжалось около года пока её не нашел местный драматург и предложил главную роль в его пьесе, посвященной разгрому якутских эсеров. Прочитав пьесу, она немедленно согласилась. Особенно Варю поразила роль её бабушки Анфисы Афанасьевны, которую ей предстояло сыграть. Для того, чтобы вжиться в образ, Варя изучила материалы местного краеведческого музея, посвящённые революционной деятельности её бабушки, прочитала доступную литературу об эсеровском движении и побеседовала с людьми, которые многое знали о тех событиях из рассказов своих родственников. Всё это сделало её жизнь осмысленной, а тут ещё встреча с весёлым молодым человеком окончательно вылечила от депрессии. Однажды в декабре в сорокаградусный мороз, возвращаясь с очередной репетиции, она поскользнулась, подвернула ногу и, если бы не помощь ниоткуда появившегося паренька неизвестно, что случилось бы с ней.

– Николай Гавриков, старатель, – поднимая её с заснеженной мостовой, представился он.

– Варвара или просто Варя, – обнимая своего спасителя за шею, сказала она.

– Знаю, я смотрел несколько спектаклей с вашим участием и был поражён вашим талантом. Вы так тонко играете, прям, как в московских театрах, я восхищён, – широко улыбаясь заявил Николай.

– И кто же ты по жизни? – как бы не замечая комплимента, спросила Варя.

– Старатель-золотоискатель, – усмехнулся Николай.

– И много же ты, старатель-золотоискатель нашёл драгоценного металла? – спросила Варя.

– На жизнь хватает, а не хватит снова по весне уйду на прииск.

– Ну, если ты такой сильный, неси меня домой.

– С удовольствием, давно мечтал об этом. И с этих пор буду каждый раз встречать вас и доносить до дома, – поднимая её на руки, рассмеялся Николай.

– А не надорвёшься?

– Не надорвусь, приходилось и большие тяжести носить.

– Согласна, буду ждать, смотри не обмани, – улыбнулась Варя.

Через полгода Варя и Николай зарегистрировали свой брак, при этом невеста категорически отказалась брать плебейскую, по её выражению, фамилию мужа. Любила ли Варя мужа? Одно можно сказать с уверенностью, ей импонировал его мягкий, покладистый характер, что было немаловажно для её импульсивной натуры. Но главной причиной её замужества было желание выйти из-под родительской опеки и строить свою жизнь по собственному усмотрению.

Николай Гавриков, по прозвищу Гаврик, после окончания Тульского строительного техникума неожиданно для своих родителей завербовался в Якутию, на один из Бадайбинских приисков и стал мыть золото вместе с другими старателями на карьерных отвалах. Вначале третьего сезона он нашёл небольшой самородок и, как говорится, зажилил его. В результате ему набили морду и выгнали из артели. Так он оказался в Якутске, где устроился по специальности в строительное управление.

Накануне женитьбы Николай, тут же на ранее заработанные деньги купил дом, куда и привёл свою молодую жену. Оглядев новое жилище, Варя пришла в ужас, топить печь, бороться со снежными заносами ей казалось невозможным и даже диким, но делать было нечего, пришлось смириться и обживать новый дом, а ещё через год она родила дочь.

В ночь перед рождения внучки бабушке Алевтине приснился странный сон – она увидела себя в окружении каких-то незнакомых, стоящих вдоль дороги людей в странных одеждах, а Святая мученица Серафима, озарённая яркими лучами Солнца, легко ступая босыми ногами по грязной мостовой, осеняла их крестом. То, что это была именно Святая дева Серафима, бабушка Алевтина ни на минуту не сомневалась уже потому, что рядом стоящий мужчина внезапно упал на колени и, протягивая руки к идущей деве, крикнул: «Благослови, святая дева Серафима, на жертвенный подвиг во имя Иисуса Христа!». Святая подошла к мужчине и, возложив крест на его голову, сказала: «Благословляю тебя, веруй в Иисуса даже тогда, когда тебе будет мучительно больно, а враги наши будут соблазнять тебя прекрасной земной жизнью». Затем она повернулась к бабушке: «А ты, Алевтина, свою внучку назови в мою честь, её ждёт трудная со многими разочарованиями судьба, но она всё преодолеет и найдёт своё счастье на избранном пути».

Утром её разбудил телефонный звонок, и голос зятя радостно сообщил о рождении внучки.

– Прими мой поздравления, Коля, и не вздумай заранее давать имя своей дочери, всё решим на семейном совете, понял зятёк? – заявила бабушка.

– Понял, как не понять, решим на семейном совете, так даже будет лучше, – согласился Николай.

Через несколько дней на семейном совете обсуждали какое имя дать новорождённой. Дед Афанасий настаивал на Алевтине, в честь бабушки, отец на Валерии и тут бабушка рассказала свой сон, и все согласились назвать девочку Серафимой, то есть пламенной.

– Вот увидите, наша девочка, когда вырастет, покажет себя, её ждёт слава, как Серафиму Бирман, – тоном, не допускающим возражений, заявила бабушка.

– А кто эта самая Бирман? – удивлённо спросил новоявленный отец.

– Ты, Коля, чем ни будь кроме себя интересовался? Знаю, ничем, так вот, Серафима Бирман народная артистка, режиссёр, лауреат Сталинской премии, понятно?

– Теперь понятно, пусть будет пламенной Серафимой, – согласился

Николай и, помолчав, спросил. – А как попроще?

– Попроще, Сима, Симочка, а можно и Фима, кому как больше нравится, – ответила бабушка.

Всё шло хорошо, но тут в стране началась перестройка, которая, как известно, закончилась экономическим крахом и развалом огромной страны. Якутск вместе со всеми попал под жернова новых экономических реалий. Почти все промышленные и строительные предприятия стали банкротиться и выбрасывать на улицу тысячи работников. Деду Афанасию повезло, он за несколько месяцев до коллапса экономики, вышел на пенсию, перед этим получив земельный участок и медаль «За трудовую доблесть». Николаю Гаврикову повезло меньше, его строительное управление закрылось одно из первых, а профессиональные строители начали искать места на рынках, становиться шабашниками или от безделья просто спиваться.

Естественно, в этих условиях каждый выживал, как мог. Одни выращивали кур, забивали их и несли на рынок, другие носились по заграницам, скупали недорогие ходовые вещи и перепродавали их более удачливым соплеменникам и, наконец, были такие, кто надеялся на государство, которому в это время не было до них никакого дела. Это были полные олухи, всё ещё верящие в идеалы социальной справедливости. К этой категории относились родители Серафимы, надеющиеся на чудо, а, когда оно всё не наступало, пришлось им по примеру соседей заняться челночным промыслом. На семейном совете решили – мать Серафимы, Варвара Афанасьевна вместе с удачливой соседкой будет ездить в Китай за товаром, продавить перекупщикам, а отец Николай, займётся выращиванием кур. Николай долго открещивался, пытался создать кооператив по производству кирпичей, но из-за отсутствия денег и связей все его попытки терпели крах. Две первые поездки в Китай для Варвары Афанасьевны прошли удачно, а в третий раз всё пошло кувырком. Не успел их автобус проехать и тридцати километров от границы, как их остановили вооруженные люди и ограбили, забрав весь товар и деньги. Натерпевшись страха, Варвара Афанасьевна категорически отказалась от своих поездок, а тут ещё с наступлением холодов все куры, которые находились в неотапливаем сарае в одну ночь околели.

Как говорится, голод не тётка, пришлось просить помощи у деда и бабушки, которые жили на соседней улице в большом пятиэтажном доме. Дед Афанасий теперь занимался выращиванием картошки и овощей, а, чтобы с поля ничего не пропало, соорудил шалаш и жил в нем вплоть до той поры, пока не убрал последний кочан капусты. В это же самое время бабушка по заказу от богатеньких знакомых целыми днями до позднего вечера вязала свитера, носки и шарфы, что позволяло иногда покупать на рынке мясные продукты.

Первые годы жизни Серафимы пришлись, как раз на эти, полные драматизма, годы. Вечерами, глядя на дочь, Варвара Афанасьевна решила, что именно она будет якорем спасения её неугомонной натуры, именно она завоюет новый враждебный мир и выведет её из этого чахлого ничтожного существования.

Её надежда на кардинальные изменения жизни, связанные с дочерью, подтвердились, когда она обнаружила у неё музыкальные способности. Уже в два года Серафима запоминала и, безошибочно повторяя интонации певца, напевала недавно услышанные по радио песенные мелодии.

Одно обстоятельство сильно беспокоило Варвару Афанасьевну, из-за постоянных переживаний у неё пропало грудное молоко, в результате трёхмесячную дочь перевели на искусственное кормление, отчего она часто болела, медленно набирала вес и рост, дело дошло до полного истощения организма Серафимы, и только вмешательство бабушки спасло её от смерти. Страх потерять дочь довёл мать до нервного припадка, который закончился психбольницей. Усилиями бабушки, Серафима не только выжила, но стала сильным и резвым ребёнком, постоянно занятым подвижными играми, но иногда она вдруг садилась на стульчик и начинала напевать совершенно незнакомые для бабушки мелодии. В такие моменты она подходила к внучке и спрашивала: «Скажи мне, Симочка, о чём ты поёшь?

– Не знаю, пою и всё, – отвечала Серафима.

Всё круто изменилось, когда однажды воскресным днём к ним в гости приехал школьный друг мужа Михаил со своей семьёй – женой Верой и десятилетним сыном Валериком. Как всегда в таких случаях, несмотря на любой кризис, организуется застолье. И вот после изрядно выпитой самогонки друг отца подозвал к себе сына и попросил его что-нибудь сыграть на скрипке. Мальчик, красный от волнения, стесняясь незнакомых людей, с трудом сыграл Венский вальс Моцарта, несколько пьес Шуберта. Что случилось дальше никто не смог объяснить, началось нечто невообразимое – малютка Сима отбросила в сторону свои игрушки, вскочила и с криком «Отдай!», вырвав из рук Валерика скрипку, вихрем промчалась мимо оторопевших родителей и, выскочив на улицу, бросилась бежать.

Валерик нашел Серафиму в сарае за поленницей дров – она судорожно прижимала скрипку к своему маленькому тельцу и тихонько всхлипывала. Увидев Валерика, она ещё крепче прижала инструмент к груди и, перестав всхлипывать, гладя в глаза мальчику, твёрдым голосом сказала: «Не отдам».

– И не надо, я тебе её дарю и хочу показать, как на ней играть, – улыбнулся Валерик.

– Правда? Ты мне её подарил? – охнула Серафима и залилась радостным смехом.

– Конечно правда, она твоя, а теперь давай её мне и, я покажу тебе, как держать скрипку, как держать и вести смычок, как прижимать пальцы левой руки, – продолжал улыбаться Валерик.

– А ты не обманешь? – с сомнением спросила Серафима.

– Зачем мне тебя обманывать? Я хочу тебе помочь и всё.

– На, возьми её, но, если ты меня обманешь я не буду любить тебя, – протягивая скрипку мальчику и надув губки, заявила Серафима.

Валерик взял в руки скрипку и сказал: «А теперь смотри, как её надо держать», – положив инструмент на плечо, прижал его своим подбородком.

– А теперь сделай то же самое ты, – протягивая скрипку Серафиме, попросил Валерик.

Прошло три месяца, в течение которых Валерик три раза в неделю занимался с девочкой.

В середине августа по случаю дня рождения главы семейства деда Афанасия вся семья Михаила была приглашена в гости. Когда застолье подходило к концу, из-за стола поднялся Валерик и неожиданно для всех объявил: «А теперь Сима сыграет нам на скрипке русскую народную песню «На зелёном лугу» и «Петушок» композитора Могиденко, – затем, повернувшись к Серафиме, добавил. – Бери скрипку и покажи своим родителям, чему ты научилась за это лето. Главное не волнуйся.

– А я и не волнуюсь, – прижимая скрипку к своему маленькому плечику, ответила Сима и взяла первые ноты русской народной песни.

Когда она окончила играть и церемонно поклонилась сидящим за столом, все встали и начали громко выражать свой восторг – кто-то хлопал в ладоши, кто-то кричал, а Варвара Афанасьевна, отбросив стул в сторону, подбежала к дочери, прижала её к себе и целуя лицо, плечики и ручки, громко шептала: «Какая ты, какая же ты молодец, какое чудо!»

– Правильно, чудо, – не прерывая аплодисментов, заявил отец Валерика, Михаил. – Непременно отдайте Симу в музыкальное школу, я договорюсь, её примут.

Так для Серафимы началась новая жизнь. К семи годам она прекрасно исполняла «Рондо» Моцарта, несколько произведений П.И. Чайковского и Ш. Данкля «Вариации на тему Пачини», а в октябре стала лауреатом республиканского музыкального конкурса юных скрипачей, что открывало дорогу внеконкурсного поступления в одно из московских училищ. Наблюдая за дочерью последние четыре года, Варвара Афанасьевна радовалась – появилась реальная причина продать дом, на вырученные деньги приобрести хоть какой-нибудь угол в Москве и отдать дочь в престижное музыкальное училище.

– Господи, неужели это свершится, и я наконец-то буду жить в Москве? Сколько лет я об этом мечтала, а мечта моя так и не сбывалась. Не прошла по конкурсу в Москве и сдуру выскочила замуж, надеялась, что уговорю мужа переехать из этой дыры, а он упёрся и ни в какую – как это я брошу дом, друзей?

– Теперь ты от меня не отвертишься, ради нашей дочери я заставлю тебя переехать, – сжимая руки в кулаки, твердила она про себя.

Как говорится скоро сказка сказывается, да не скоро дела делаются. Горячее желание Варвары Афанасьевны покинуть этот Богом, забытый край и перебраться на «землю обетованную» где цветут яблоневые сады, а яблоки сами падают жаждущему прямо в рот, эта всепоглощающая мечта столкнулась с реальной действительностью, которая оказалась даже суровей чем местный климат. Выставленный на продажу дом почти два года никого не интересовал. Иногда приходили потенциальные покупатели, торговались, давали такую низкую цену за дом, которой едва хватало на переезд. Томительное ожидание богатых покупателей буквально сводило с ума импульсивную хозяйку дома. Наконец, когда по истечении нескольких лет появились удачливые бизнесмены из местных, появился покупатель из новых, который, не торгуясь, выложил на стол требуемую за дом сумму. Радости Варвары Афанасьевны не было предела, однако, когда она узнала, что на вырученные деньги купить в Москве даже однокомнатную квартиру невозможно, она, впала в депрессию, из которой вывел её отец – дед Афанасий.

– Успокойся, доченька, я продал «Волгу», вот тебе деньги, поезжай в Москву и найди там какое-нибудь жильё. – протягивая объёмистую пачку денег, сказал отец.

– Папа, папочка, век буду тебе благодарна, ты даже не представляешь, что это для меня значит, – целуя отца, воскликнула Варвара Афанасьевна.

Через два дня она улетела в столицу.

Пока родители занимались продажей дома и подготовкой к переезду в Москву Серафима упорно занималась музыкой. Она успешно закончила пятый класс музыкальной школы и перешла в шестой. Программа шестого класса требовала дальнейших совершенствований музыкально-исполнительских навыков, усложнения техники штрихов деташе, стаккато и т. д., развития левой руки, направленного на беглость исполнения музыкальных произведений. Всё это требовало дополнительных занятий дома, которые чрезвычайно сильно раздражали её отца.

– Скрипишь? Ну, ну скрипи, – как-то однажды мимоходом бросил он и с этими словами собрался уходить из дома.

Услышав от отца эти слова, полные пренебрежения к её занятиям,

Серафима горько расплакалась и, отложив скрипку, заявила:

– Папа, я больше не пойду в школу и не буду тебе мешать смотреть телевизор.

– Да что ты, доченька, да я же это так, без злобы брякнул, да мать нас с тобой убьёт, так, что даже не думай бросать школу, а я уж как-нибудь обойдусь без телевизора, – ошарашено глядя на дочь, воскликнул отец.

Через две недели Варвара Афанасьевна вернулась домой с документами на приобретение комнаты в коммунальной квартире, а ещё через неделю вся семья начала обживать новое жильё. На оставшиеся от покупки комнаты деньги по случаю прикупили подержанную мебель и успокоились. А ещё через десять дней Серафиму приняли в специальную музыкальную школу имени Гнесиных.

– Главное свершилось, Сима будет учиться у педагогов с мировым именем, а дальше я ей не дам раскисать, заставлю учиться только на пятёрки, – с восторгом думала Варвара Афанасьевна.

Для семьи же началось самое трудное – найти своё место в этом новом мире, полном соблазнов и неограниченных возможностей, но, как оказалось, не для всех.

К середине 90-х народное хозяйство страны окончательно погрузилось в хаос – плановая экономика рухнула и под своими обломками похоронила большие и мелкие предприятия, а, перестав получать от государства заказы и деньги, они были вынуждены перейти на самофинансирование. Казалось, всё прекрасно – работай и получай доходы, но вдруг выяснилось, что вся ранее производимая продукция никому не нужна, потому как крайне низкого качества и не может конкурировать с зарубежными аналогами.

В результате тысячи предприятий обанкротились, на улицу были выброшены миллионы рабочих и служащих, которые в одночасье превратились в бомжей. В этой ситуации лишь немногие сумели найти себя в новых реалиях – кто-то создавал кооперативы, кто-то становился челноком, а мальчики с крепкими мускулами, но слабыми умственными способностями становились бандитами, живущими за счёт рэкета и откровенного грабежа незащищенной части населения. Особенно нравилось новоявленным бандитам обкладывать данью мелких лавочников, рыночных торговцев, потому что из-за развала судов, милиции и других силовых структур они были уверены в собственной безнаказанности. На все обращения граждан об их защите получали один ответ – разбирайтесь сами. В это время на просторах родины чудесной и особенно в столице расцвело пышным цветом такое явление: человека нанимали на работу, а, когда она была выполнена, его попросту выбрасывали на улицу, не уплатив ни рубля. Тех, кто пытался протестовать, нещадно избивали.

Именно в этих условиях оказались новоявленные москвичи, которых по большому счету никто не ждал и не собирался помогать им в новом, фактически враждебном, мире. Все попытки отца Серафимы как-то устроится на работу оканчивались крахом. Дельцы новой формации сразу определяли в нём провинциала, а, значит, потенциальную жертву со всеми вытекающими отсюда последствиями. После нескольких попыток найти хорошую работу он неизменно наталкивался на нечистоплотных работодателей или просто на аферистов. Устав искать приличное место, он стал подрабатывать в различных забегаловках, работая за похлёбку и кусок чёрствого хлеба, который отдавал своей дочери со словами: «Кушай, доченька, кушай, скоро твой папочка найдёт новую хорошую работу и тогда принесёт тебе большую шоколадку».

– Ты любишь «Аленку?» – со слезами в голосе спрашивал он и, не дожидаясь ответа, говорил. – Знаю любишь. Помнишь, как в прошлый Новый год я дарил тебе эту шоколадку и как ты рада была её съесть?

– Помню, папа, хорошо помню, очень вкусная была шоколадка, – обнимая колени отца и сдерживая слезы, отвечала дочь и, помолчав, добавляла. – А хлебушек я съем вместе с картошкой, вкуснее будет.

– Съешь, доченька, съешь, а я пойду прилягу, устал что-то.

– Ты что же только и заработал на кусок хлеба? – вступала в разговор Варвара Афанасьевна. – А, может быть, ты весь день болтался по Москве, потом выпросил у сердобольной бабки этот кусок и принёс домой? Видел в коридоре несколько ящиков картошки и два кочана капусты? Это твои родственнички привезли, спасибо им, а то при таком муже уже давно бы сдохли от голода. В Туле у них наверняка своё хозяйство, могли бы и курочку добавить, для Симы, видишь, какая она худенькая, считай кожа да кости. А, ладно, Бог с ними, спасибо и за то, что привезли, – она низко кланялась в сторону двери и уходила на общую кухню, где в это время варила обед говорливая соседка, с которой за чашкой чая обсуждали последние столичные новости в мире искусств. Эта соседка когда-то, как и Варвара Афанасьевна, мечтала о музыкальной карьере флейтистки, но хроническая ангина и последующие осложнения поставили крест на её мечтах.

Кроме Аксаковых в квартире проживало ещё три семьи, что делало невозможным для Серафимы внеклассные занятия со скрипкой, приходилось дополнительно заниматься в школе. После трехчасовых дополнительных занятий Серафима, идя домой, от истощения иногда теряла сознание. Тогда мать, если это было зимой, растирала её лицо снегом, вела домой, и отпаивала сладким чаем. Эти голодные обмороки, вечное ощущение голода отразились на её здоровье и навсегда оставили тяжёлый след в её жизни. Уже потом, будучи взрослой она часто сравнивала эти детские годы с Ленинградскими блокадниками.

Криминальная обстановка в эти годы в столице была крайне напряженной, то и дело по телевизору сообщали о пропавших детях и поэтому Варвара Афанасьевна ежедневно провожала дочь в музыкальную школу, каждый раз наставляя её:

– Запомни, Сима, ты должна учиться только на отлично.

В свободное время она пыталась найти такую работу, которую бы могла выполнять в промежутках между занятиями, но все её попытки терпели неудачу. Каждый раз, потеряв надежду найти подходящую работу, она поздно вечером ложилась в постель и предавалась мечтам, в которых её любимая дочь на очередном конкурсе имени Чайковского становится лауреатом, ей предлагают сольные вступления в концертных залах Европы, и она, её мать, становится продюсером знаменитой скрипачки.

Однажды, придя в Гнесинку за дочерью, Варвару Афанасьевну встретила седовласая, в строгом деловом костюме женщина и представилась:

– Я заместитель директора Лариса Федосеевна. Скажите, ваша дочь нормально питается?

– Конечно, нормально, а что? – опешила Варвара Афанасьевна.

– У вашей дочери сегодня был голодный обморок. Поймите, уроки игры на скрипке требуют много эмоциональной и физической нагрузки, не каждый выдерживает это, ваша дочь очень талантлива, но очень слаба, и может так случится, что мы будем вынуждены отчислить её по состоянию здоровья.

Где мать достала деньги, Серафима не спрашивала, но после этой встречи по утрам она выпивала стакан сметаны, съедала тарелку овсяной каши, забирала с собой бутерброд с колбасой и только после этого отправлялась в школу. Так продолжалось почти месяц, в результате Серафиму перестали мучить приступы головокружения и голода. Однако это продолжалось недолго, вскоре всё вернулось на круги своя, снова картошка с капустой, изредка мясной супчик, а по праздникам к ним добавлялся домашний торт.

От постоянного недоедания, её мышцы ослабли, понизился жизненный тонус, а очень большие эмоциональные и физические нагрузки привели к тому, что к пятнадцати годам Серафима стала чувствовать боли в спине, начали мучить поясничные прострелы, из-за чего порой не могла наклониться, чтобы натянуть обувь. К весне стало ещё хуже у Серафимы начались сильнейшие боли в левой руке отчего ей приходилось перевязывать руку платком, подвешивать её к груди. В таком состоянии, превозмогая сильнейшую боль она смогла успешно сдать очередной экзамен и после этих нечеловеческих усилий она уже не могла держать скрипку.

– Мама, я не могу идти в школу, у меня сильно болит левая рука, – однажды утром заявила Серафима и уткнулась в подушку.

– Что? – не поняла Варвара Афанасьевна. – Что значит не могу идти в школу?

– У меня болит рука, – крикнула Серафима.

– Ничего у тебя не болит, не выдумывай, заниматься не хочешь, так я тебя заставлю, дрянь!

– Рукой шевельнуть не могу, больно, мне надо в больницу, – всхлипнула Серафима.

– Сколько раз я тебе говорила – делай зарядку, а ты всё отлынивала, а теперь заявляешь, что рука болит. Думаешь я буду тебя лечить? Не буду, делай зарядку и всё само собой пройдёт. А теперь поднимайся и марш в школу! – сдёргивая одеяло с дочери, категорическим тоном заявила Варвара Афанасьевна.

После этой сцены для Серафимы началась настоящая школа жизни, она к своему удивлению узнала, что её здоровье зависит только от неё самой, что никто не вечен и с этим надо считаться, но, главное, что не укладывалось в её головке – она в таком состоянии, по большому счёту, не нужна своим родителям. Это чудовищное открытие она сделала из обрывков родительских разговоров, когда мать однажды заявила отцу:

– Ты знаешь, что с этим заболеванием никто или почти никто не возвращается к игре на скрипке. Господи, мы стольким пожертвовали ради неё, и на тебе, возись теперь с калекой.

Более того, во взглядах и словах матери всё чаще стало проскальзывать раздражение, а порой, как Серафиме казалось, скрытая ненависть. Она стала задаваться вопросом. почему она вызывает такое сильное, граничащее с ненавистью, раздражение и, только повзрослев, поняла – она не оправдала фантастических надежд своей матери. И всё-таки, по настоянию школьной учительницы Варваре Афанасьевне пришлось обратиться к неврологу местной поликлиники, который поставил диагноз – остеохондроз и прописал консервативное лечение и прекращение занятий в школе. После детального обследования был поставлен окончательный диагноз, который хоронил слабую надежду на возврат к прежней жизни – паравертебральный болевой синдром левого локтевого сустава. На деле рука болела во время игры немного ниже локтя, ближе к кисти, совершенно не давая нажимать пальцами на струны. Виновником этих болей, по мнению врачей, являлся зажатый нерв в позвоночнике.

Но тут в судьбу Серафимы вмешались родители отца, бабушка Марина и дедушка Антон. Однажды приехав в гости, они, увидев свою внучку, ужаснулись – перед ними предстала измождённая, изнурённая болезнью, впавшая в беспросветную тоску, одинокая девочка, терзаемая виной за то, что не оправдала связанных с ней надежд.

Будучи по профессии педиатром, бабушка Марина без лишних слов, поняла весь трагизм положения, в котором оказалась внучка, и увезла её к себе, в Тулу. Уже через два дня Серафима оказалась в местной лечебнице, где в течении месяца прошла курс физиотерапии и фармакологии, после чего рука практически перестала болеть, но до возвращения в школу было ещё далеко.

Как-то, глядя на грустное лицо внучки, бабушка Марина рассказала историю одного из самых знаменитых скрипачей ХХ века Иегуди Менухина в тридцать лет настигла та же проблема, но он усилием воли, страстным желанием вернуться к игре на скрипке, преодолел свою хворь и вернулся на сцену. Этот незамысловатый рассказ о великом артисте, о котором она слышала со школьной скамьи, воодушевил Серафиму, и она сказала себе – если Менухин смог вернуться, значит, и я смогу. Так начался изнурительный курс реабилитации, что позволило через некоторое время вернуть левой руке почти прежнюю беглость.

Наконец, настал момент, когда врачи дали Серафиме разрешение вернуться к скрипке. Первое прикосновение отдалось дикими болями, сердце сжалось от испуга, что ей не суждено больше играть. Но тут же после некоторого раздумья, Серафима решила изменить положение рук и позы, и тут же почувствовала значительное облегчение, что позволило ей приступить к занятиям в выпускном классе. Однако она слишком рано поверила в своё излечение и за три недели до государственных экзаменов у неё отказала рука во второй раз. Снова курс физиотерапии и симптомы удалось снять и выйти на выпускные экзамены и на вступительные экзамены в Академию искусств.

Будучи студенткой, Серафима постоянно искала такие позы и такое расположение пальцев на грифе скрипки, которые бы позволяли безболезненно играть более двух часов. Она пришла к выводу, что в позе скрипача важна не только общая картина, но и детали, однако руководствоваться при этом необходимо целесообразностью, то есть не допускать зажимов, добиваться максимальной естественности, удобства и легкости.

Через год Серафима освоила самый сложный репертуар, А исполнение на конкурсе имени Чайковского, а затем на заключительном концерте в Большом зале Консерватории одного из самых сложных произведений скрипичного репертуара – концерта Бартока, стало её победой над болезнью, исполнением её заветной мечты и открыло дорогу в музыкальный мир России.

Этой победой Серафима доказала, что для неё нет такой силы, которая бы помешала ей заниматься любимым делом и побеждать!

Высоковск, 2017.

Поэзия

Андрей Ивонин

Рис.7 Альманах «Истоки». Выпуск 15

Импрессионисты

  • Май. Цветение сирени.
  • Пахнет свежестью земля.
  • Небо, солнце, свет и тени,
  • маки, крыши, тополя.
  • Ранним утром на пленэре,
  • взяв этюдник и мольберт,
  • в Буживале и в Аньере
  • или в Эксе, например,
  • за фиксацией мгновений,
  • чтобы только бы успеть
  • ворох новых впечатлений
  • на холсте запечатлеть.
  • Ощутить их в полной мере
  • поспешим скорей сюда!
  • Здесь, друзья, в Ла Гренуйере
  • плещет золотом вода.
  • Здесь, как музы на Парнасе,
  • женщины – лови момент!
  • У мамаши Клэр в запасе
  • есть кальвадос и абсент.
  • Ярче день, и небо ближе.
  • Аржантёй и Пти-Женвиль.
  • Ведь отсюда до Парижа
  • лишь каких-то восемь миль.
  • Полчаса всего лишь тряски.
  • Рельсы, шпалы, поезда.
  • Только кисти, только краски.
  • Только солнце и вода.
  • Облака глядятся в окна.
  • Мутной Сены берега.
  • Ещё влажные полотна
  • Ренуара и Дега.

Встреча

  • Дождинки мелкие секут
  • лицо и плечи.
  • Три тысячи шестьсот секунд
  • до нашей встречи.
  • До мига, стоить что готов
  • иных столетий.
  • До разговора не из слов —
  • из междометий.
  • До звона выпавших ключей
  • на мокрых плитах.
  • До сердцу милых мелочей,
  • давно забытых.
  • До бестолковой суеты
  • у касс вокзала.
  • До бесконечного: “А ты?” —
  • “А ты сказала?”
  • До нас, скрывающих испуг
  • и боль в уловках
  • нетерпеливых этих рук
  • и губ неловких.
  • И пусть надсаженный гудок
  • хрипит протяжно,
  • ведь всё, что в жизни было до, —
  • уже не важно.
  • Дома мелькают, провода
  • повисли косо.
  • Бегут по рельсам поезда,
  • стучат колеса.
  • Составы скорые идут
  • дождям переча.
  • Три тысячи шестьсот секунд
  • до нашей встречи.

Ты

  • Ты – ткань огня и сумрака стена,
  • тугих небес натянутые нити,
  • бездонная ночная пелена
  • и солнце воспалённое в зените;
  • доверчивость ресниц и кротость век,
  • прохлада простыней
  • и сна прикосновенье,
  • гуденье пчёл в садах, и первый снег,
  • и вёсен бесшабашное цветенье;
  • листвы переплетённой кружева
  • над головой,
  • рассветы и закаты;
  • дремотных трав упругих тетива
  • и грома отдалённого раскаты;
  • озноб и грохот проливных дождей
  • по мостовым, и радуг коромысла
  • в круговороте безмятежных дней,
  • исполненных гармонии и смысла.
  • Ты – кораблей бумажных паруса
  • в ручьях звенящих,
  • Фонарей мерцанье,
  • и утренних трамваев голоса,
  • и площадей застывшее молчанье.
  • Ты – даль иной неведомой земли,
  • плоды её, наполненные соком.
  • Ты – облако, плывущее вдали
  • в прозрачном небе, чистом и высоком.
  • Ты – небо,
  • в брызгах солнца столько лет
  • хранящее тепло и гомон птичий.
  • Ты – стая птиц, летящая на свет.
  • Ты – жизнь сама.
  • Не счесть твоих обличий…

Тучи

  • Так июльское щедрое солнце куражилось вволю,
  • что казалось, господство его ещё долго продлится.
  • На горячий и пыльный державной Москвы Капитолий
  • триумфатором август въезжал в золотой колеснице.
  • Опрокинулись дни под ногами возниц неумелых.
  • Осень ржавит листву, да и то это только начало.
  • Сотни туч вороных, и гнедых, и каурых, и серых
  • понеслись над землёй табуном лошадей одичалых.
  • Разбежались по небу. Ни богу, ни чёрту, ни ветру
  • ни за что не догнать – ни ответа от них, ни привета.
  • Осень гончих собак собирает в погоню, но тщетно —
  • их в уютное стойло уже не загонишь до лета.
  • Над полями бегут, развевают косматые гривы.
  • По раскисшим дорогам стучат ретивые копыта.
  • Это дождь барабанит мне на ухо без перерыва:
  • ничего не забыто, прости, ничего не забыто.

«Никто и ни в чём не виноват…»

  • Никто и ни в чём не виноват.
  • Как Джотто и Пикассо —
  • мы в разных системах координат,
  • шкалах глубин и высот,
  • где условные Кеплер и Птолемей
  • неравный ведут отсчёт.
  • Где линия жизни моя твоей
  • ни разу не пересечёт.

«Сочащиеся сумерки из пор…»

  • Сочащиеся сумерки из пор
  • пустынных улиц. Фонари и те
  • бессильны в этой схватке. Старый двор
  • почти неузнаваем в темноте,
  • заполнившей вселенную на треть,
  • где кольца дыма и вина глоток —
  • как средство впасть в анабиоз, и лишь
  • сощурен глаз, пытаясь рассмотреть
  • над головой нависший потолок,
  • фактуру стен и очертанье крыш
  • на фоне прохудившихся небес,
  • торгующих дождём из-под полы.
  • И, шлёпая по лужам, под навес
  • спешит прохожий. Сдвинуты столы
  • ночных кафе. И ливень льёт в окно
  • и превращает в хлябь земную твердь.
  • Ты с этой непогодой заодно.
  • И сердце камнем падает на дно
  • колодца, чьё название – не смерть
  • ещё, но боль. И за окном темно
  • как в омуте. И легче умереть.

Мой путь

  • Произнесу перед Творцом: за свет и краски дня
  • спасибо матери с отцом, зачали что меня.
  • Спасибо близким и родным, со мной делившим кров,
  • что мне глаза не выел дым и жар чужих костров.
  • Спасибо им, кто уберёг от стали и свинца,
  • за то, что я узлы дорог распутал до конца.
  • Чтоб вовремя успеть свернуть от благовидной лжи,
  • я выбрал самый долгий путь. Он был длинною в жизнь.
  • Спасибо всем, кто помогал мне этот путь пройти.
  • Спасибо тем, кто согревал меня на том пути.
  • И пусть простит меня мой Бог, что, выбившись из сил,
  • я сделать большего не смог, о главном не спросил.
  • Но всё, что не успею я, в моей стезе земной,
  • успеет сделать за меня тот, кто идёт за мной.

День

  • Ветер ставни трепал,
  • и гремели всю ночь водостоки.
  • Дождь хлестал, словно плетью,
  • по стёклам, карнизам и крышам.
  • Всё утихло вдали.
  • Облака поднимаются выше.
  • Высыхает асфальт.
  • Занимается день на востоке.
  • Шумно лязгает цепью,
  • тяжёлый вращается ворот.
  • Продирает глаза,
  • просыпается каменный город.
  • Из рассеянной тьмы
  • проступают деревья и зданья.
  • Фонари и дома
  • принимают свои очертанья.
  • Просыпаются жители города,
  • сна разрывая объятья.
  • Из постелей встают,
  • надевают костюмы и платья.
  • В ванных комнатах долго стоят,
  • ловят воду горстями.
  • Бутерброды на завтрак жуют
  • пополам с новостями.
  • Обжигаясь, пьют чай или кофе
  • и усмиряя зевоту,
  • торопливо выходят за дверь
  • и идут на работу.
  • В отражении мутных витрин,
  • преломляясь, дрожат силуэты.
  • Едут в душных вагонах метро,
  • читают газеты.
  • Разбегаются, сходятся,
  • движутся в тесном потоке.
  • Поднимается пар от земли,
  • занимается день на востоке.
  • Там, на небе, взошедшее солнце
  • дымится оплавленной пулей.
  • Просыпается город,
  • гудит потревоженный улей.
  • Из предместий, из спальных районов,
  • с задворок, с окраин
  • громыхают, звенят,
  • приближаясь, грохочут трамваи.
  • Мимо тысячи автомобилей
  • проносятся с воем.
  • Народившийся день,
  • как гнойник, наливается зноем.
  • Он шагает по улицам
  • в копоти, в краске, в побелке,
  • по бульварам кипящим,
  • вращая секундные стрелки,
  • увлекая прохожих
  • в толпе, в кутерьме, в круговерти
  • обреченно крутиться волчком
  • от рожденья до смерти.
  • В переулках кривых,
  • пустырями, глухими дворами,
  • заблудившийся в прах,
  • затерявшийся между домами,
  • где на вымытых окнах
  • цветы резеды и герани,
  • где вся жизнь на ладони,
  • вся жизнь, как в кино на экране.
  • Ты проходишь, вернувшись сюда
  • после долгой разлуки,
  • узнавая знакомые с детства
  • предметы и звуки.
  • Ты идёшь,
  • память прожитых лет
  • собирая по крохам,
  • по тропинке,
  • заросшей крапивой и чертополохом.
  • Здесь особенный воздух свободы
  • и запах особый.
  • Пахнет пылью, духами, бензином,
  • ванилью и сдобой.
  • Пахнет липами, солнцем,
  • кустами цветущей сирени.
  • Приближается полдень,
  • короче становятся тени.
  • Воробьи пролетают над крышами,
  • и повсеместно
  • разливается солнце
  • и падает с неба отвесно.
  • Пузырится бельё на ветру,
  • словно парус на рее.
  • Беспощадное время бежит
  • всё быстрей и быстрее.
  • Всё смешалось в погоне и спешке,
  • в толкучке и давке:
  • поликлиники, церкви,
  • пивные ларьки,
  • бакалейные лавки,
  • светофоры, проспекты, пассажи,
  • троллейбусы, скверы,
  • бани, дворники, дети, собаки,
  • милиционеры,
  • ателье, магазины, вокзалы,
  • музеи, афиши
  • на фасадах домов,
  • раскалённые стены и крыши.
  • Вечереет. Чуть тлеет асфальт,
  • словно поле сраженья.
  • Бесконечный поток тормозит,
  • замедляет движенье.
  • Ещё несколько тактов – и стихнет
  • вот-вот уже скоро
  • шевелящийся, шумный,
  • большой муравейник,
  • Содом и Гоморра.
  • День подводит черту
  • неизбежной полоской заката.
  • Бьют на башне часы,
  • завершается круг циферблата.
  • Разливаются в воздухе сырость
  • и запах карболки.
  • Начинается дождь,
  • разбивается взгляд на осколки.
  • Это время дробится
  • на вехи, эпохи и миги.
  • Этот день – лишь страница
  • ещё не дописанной книги.

Кай

  • С глазами
  • полными слёз,
  • с осколками
  • разбитого зеркала
  • в сердце,
  • кровоточащем от боли,
  • сложить
  • из крохотных льдинок
  • холодное слово:
  • ВЕЧНОСТЬ.

Проза

Алексей Кебадзе

Из афганских рассказов

Артём

Он появился в батальоне зимой, – бесснежной, грязной, дождливой зимой, – с холодными туманами по утрам и ледяными полуденными ветрами. Зимой воевалось спокойно. Полк очень редко выходил на операции. В липкой рыжей грязи увязали даже танки, не говоря уж о прочей боевой технике. Духи тоже предпочитали зимой отдыхать, – горные перевалы заваливало снегом, да и обширные виноградники на склонах, летом превращавшиеся в зелёнку, были белы и непролазны. Зимой было почти мирно. Разве что какой-нибудь шебутной полевой командир бросал свой отряд на дорожный пост. Иногда мина срабатывала под колесом машины, идущей из Баграма в полк с мукой или консервами. Но с летней войной это ни в какое сравнение не шло. Летом везде, – в ущельях и в горах, в старинных глиняных городах и крошечных кишлаках, в благоухающих садах и в виноградниках, – всюду стреляли, всюду рвались мины, сверкали по ночам трассирующие очереди, пылили бесконечные колонны, грохотали батареи, рушились дома и горели хлебные поля. Лето пахло горькой полынью, железом, дымом и кровью. На обочинах дорог угольно чернели сгоревшие машины и лежали облепленные мухами, вздувшиеся мёртвые ослики с белыми глазами. Летом было жарко.

– Ну, а пока стояла зима. Солдаты скучали, считали дни, толстели, делались белее и румянее. И в ту зиму его почему-то перевели к ним из Джабаль-Уссараджа, из 177 полка. Артём. Прозвище, накрепко к нему приклеившееся с первого дня. На самом деле звали его Григорием, это фамилия у него была Артёменко. Нельзя сказать, чтобы Гвоздик с ним подружился. Просто поговорил раз-другой, и оказалось, что тот понимает всё с полуслова. Артём играл на гитаре и пел. Вообще, бренчали на гитарах и пытались петь многие, но почти у всех это получалось плохо. А он здорово пел. Пел Окуджаву, Высоцкого, Галича. Здорово пел, потому что сам сочинял стихи и песни. Иногда он пел свои песни, и это было лучше Окуджавы, лучше Высоцкого и Галича. Потому, что те пели или про давнишнюю, или про мирную, и потому какую-то ненастоящую жизнь. А он писал о самом настоящем, – о пыльных горных дорогах и о чужих глиняных городах, о красной крови на серых камнях, о надежде и о безысходности…

Ранней весной Артём затосковал, и стал настойчиво добиваться перевода в разведроту. Его многие отговаривали, – мол, чем тебе здесь не служба? Хочешь раньше времени в цинк загреметь? Он только отмахивался досадливо: «Ну почему же обязательно в цинк? – И уже всерьёз закипал. – Надо же так! Попасть на войну, и настоящей войны не увидеть!»

Дембеля, – эти загорелые усатые мужчины, – возражали резонно, – мол война, парень, – она везде война.

Но Артём был непреклонен.

И вот однажды, солнечным майским утром, он собрал в вещмешок свои нехитрые солдатские пожитки, взял гитару.

– Ну, бывайте, пацаны! – И перебрался в палатку разведчиков.

Летом разведрота выходила часто. Даже слишком часто. Разведчики надевали штормовки, кроссовки, кеды, – словно обыкновенные туристы, и ночью незаметно выскальзывали из расположения полка. Возвращались дня через два-три, а то и через неделю. Приходили так же внезапно, как и уходили, – пропылённые, обросшие щетиной.

Когда разведрота исчезала, Гвоздик начинал ждать. Часто приходил к их палаткам, чтобы узнать, не вернулись ли? Потом разведчики возвращалась, чумазые и уставшие. Чистили оружие.

Гвоздик вытягивал шею, ещё издали высматривая тонкое горбоносое лицо. Иногда видел его, иногда – нет. Подходил к ребятам: «Ну, пацаны, как дело прошло?» Они: «Нормально!» Или: «Хреново!» И добавляли: а Артём в оружейку пошел, или в баню, или еще куда-нибудь. Гвоздик находил его и неизменно спрашивал:

– Ну что, всё ещё куришь?

– Курю!

– Но ведь Минздрав-то предупреждает!..

– Ну и что? Просто хочу быть человеком. Ведь сказал же один учёный дядя: «Человек – существо двуногое, бескрылое и курящее».

– Ладно, тогда получи подарок из Африки, – Гвоздик протягивал ему пачку сигарет с фильтром, армейский дефицит. Сигареты бывали только советские или болгарские, но уж так повелось у них: подарок из Африки, да подарок из Африки…

Недалеко от землянок первой роты была древняя заброшенная каменоломня, – там солдаты брали мрамор на строительство бань, каптёрок и туалетов. Мрамор был белый, с зелёно-синими разводами. Иногда им удавалось уйти туда. Они устраивались среди облитых солнцем глыб, белых слепящих глыб. Больно было смотреть на искрящийся мрамор. Артём неторопливо перебирал струны, и скорее даже не пел, а просто читал стихи, – чужие и свои. А Гвоздик лежал на горячих камнях, покуривал бесплатную солдатскую сигаретку, и смотрел вниз, – на полк, на дорогу, на далёкие горы Гиндукуша. Говорят, там, – за самыми дальними горами, – уже Пакистан… Говорят, там кедры растут… А чуть в стороне, на западе – горы Искаполь, древние греки, кажется, их так назвали…

Там когда-то воевал Александр Македонский…

Гвоздик лежал на горячих сияющих камнях, смотрел на солнце сквозь белый мраморный осколок с синей изогнутой прожилкой.

– Эх, надо будет потом пожить на берегу какого-нибудь океана, а?

Артём отложил гитару, взял у него прозрачный осколок, поглядел сквозь морскую волну на солнце и согласился после армии пожить на берегу океана.

Разведчики часто выходили в рейды, слишком часто. Разведрота уходила, и Гвоздик каждый день узнавал, не вернулась ли? Потом шёл и ещё издалека видел чёрных ребят в выбеленных солнцем штормовках.

– Привет, пацаны, как дело прошло?

– Нормально, а Артём в палатке.

– Всё куришь? Но ведь Минздрав… Ну, тогда вот тебе подарок из Африки…

– Что-то ты давно ничего своего не пел.

– Не сочиняю, ни черта не получается почему-то… Высоцкий вот был отпетый забулдыга, а как писал! А я еще вроде не совсем отпетый, а – ни черта!

– Или я уже отпетый?..

– Ничего, Артём, ты еще выстрелишь бронебойной песней, так выстрелишь, что все барды в Союзе будут рыдать от зависти…

– Привет, пацаны, как дело прошло?

– Нормально, а Артём в оружейке…

– Привет, как дело прошло?

– Хреново.

– А где Артём?

– Он это… Во дворе санчасти он…

Двор санчасти. Посередине растянут на железных трубах, врытых в землю, драный брезентовый тент. Под тентом три горбатые, мраморно застывшие простыни. Капитан-медик.

– Не суйся, сержант, эй! Не положено.

– Надо, капитан, там мой товарищ.

– Ну, иди тогда…

Гвоздик стащил с лица убитого простыню, посмотрел. Отошёл, вернулся, – словно вспомнил что-то важное. Сунул под простыню пачку сигарет с фильтром. Было жарко, и по простыне бегали крупные зелёные мухи. Гвоздик стоял под солнцем посреди выжженного двора санчасти, а под тентом белели простыни. Двор санчасти медленно описывал круги, плавные круги, а в центре неподвижно белели простыни, мёртвые простыни, мраморные простыни. Двор кружился, кружилась санчасть… Удушливо разило лизолом. Бурым клейким лизолом было вымазано солнце, вонючий лизол грязными потёками растекался по небу, плыл по земле, а по простыням бегали большие зелёные мухи…

Одеяла

Под утро, на бэтээре, гружёном тюками серых солдатских одеял, прикатил круглолицый, улыбчивый лейтенант, – порученец из штаба полка. Всё на порученце было новое: и полевая фуражка, и китель, и скрещённая на спине портупея, – не обмялся ещё лейтенант.

Не успев спуститься с брони, он уже замахал рукой:

– Здорово, летуны! А у меня для вас приказик!..

И такими странными были его мальчишеская весёлость и детское это слово «приказик», – здесь, в предрассветной мгле, возле громоздких тел вертолётов, седых от инея. А сизые из-за выпитого накануне спирта и бесконечной усталости вертолётчики хмуро слушали порученца. – «Приказано осуществить выброску сорока пяти одеял полушерстяных армейских на восточный склон высоты 3292!» – Лейтенанта явно забавлял канцелярский язык «приказика». Он улыбался и прыскал смехом, отчего козырёк новенькой его фуражки трясся над бровями.

Сонные солдаты аэродромной обслуги таскали одеяла в вертушку.

Летуны вяло матерились, курили в кулак. Тягуче сплёвывали на бетон.

– Какой же интересно му…дрец, – немолодой бортмеханик намеренно растянул первый слог, – придумал такую хреновину?

– Да это, пацаны, наш начштаба придумал, – продолжал забавляться порученец. – Первая рота в рейде на трое суток, так чтобы воины не помёрзли, велено сбросить им одеяла. Вот будет номер, пацаны, когда их одеяла сами к ним прилетят!

– Сами, значит… – коренастый приземистый штурман снова сплюнул, и зачем-то растёр плевок ногой. – Сами…

1 Роберт Бартини – советский авиаконструктор, сын барона Лодовико Бартини, мэра города Фиуме.
2 Розина Феррарио – первая итальянская лётчица. Училась в лётной школе фирмы Капрони, шеф-пилотом которой был Харитон Славороссов.
3 Кисмет (араб.) – рок, судьба, предопределение.
4 Передолье-кладбище в Обнинске.
Читать далее