Читать онлайн Записки сумасшедшей: женский роман о пользе зла. Книга 2. Круг победителей бесплатно

Записки сумасшедшей: женский роман о пользе зла. Книга 2. Круг победителей

Имея общий план, эти тексты в то же время не отличаются стройностью. Несомненно, можно было придать им более изящную форму. Но это изящество повлекло бы потерю ценности как художественного произведения, отражающего мою внутреннюю жизнь.

Вспоминая и осмысливая свои переживания и ощущения рассчитываю, в том числе, вычленить эпизоды, когда я и мое окружение находились под воздействием некоего устройства, возможно оружия, о существовании которого узнала только после смерти сестры… Понятно, это далеко не единственная и совсем не главная задача, которую ставила перед собой, работая над романом…

Чтобы не потерялась нить повествования я указываю даты. Они выступают как позвонки в скелете романа, или, если угодно, как маяки в океане моих бурлящих страстями текстов. Верю, эти маяки не позволят читателю заблудиться.

В основу романа легли реальные события из жизни Я, которая, решая свои проблемы, вычислила врагов народа.

Авторка не имела цели оскорбить, унизить, причинить иной вред кому бы то ни было. Она не ставила такую цель не потому, что не имела желания в принципе, но потому, что знает: причиняя боль другому, она вредит своему здоровью.

В общем, любые совпадения случайны. Сомневающиеся идут в пень…

Посвящается Уле и Мадине – адыгским женщинам, умевшим любить.

Если вас поцеловал негодяй, пересчитайте свои зубы1

Однажды утром посредине луга

Иблис пред ним предстал в обличье друга2

Если хочешь вернуться (домой), не оскверняй себя их едой3

Предисловие

Зима. Ночь. Я встала с постели, разостланной на полу, и забралась с ногами в кресло. Большое, широкое, в меру жесткое, оно приятно поддерживало спину.

Вот и подошел срок, назначенный Алексом для начала литературного творчества. Но где я и где творчество? Как странно, все казалось таким реальным – сделка с ангелом, видения.

Стряхнув мысли, я приступила к занятию, которое называла медитацией и тут же услышала: «Пиши!»

– В такой ситуации?! Без средств к существованию, с Малышом и Мухой на хвосте? Ну уж нет! Да и о чем писать? Над философией не корпела, юриспруденцию не долбила. О том, какого быть хозяйкой дома, женой, матерью, дочерью и сестрой опять же не ко мне. Пишут, когда есть что сказать, чем поделиться, в крайнем случае – научить. А чему могу научить я – ни разу не летавшая на самолете и только раз в жизни видевшая живой балет?.. Стыдно сказать, я даже не сумела честно жить; хотя кажется – что легче? И главное – я не любила, а писать можно только о любви! Помню о сделке, но нет, не готова, не накопила материал.

Выдав мысленную тираду, я замолчала. Перечисляя Алексу свои неумения, все думала, что так и не научилась целоваться. Однако оставила эту мысль при себе. Потому что даже ангелу стыдилась сообщить о таком своем увечье.

– Хорошо, – согласился Алекс и на этот раз…

Часть I

Что касается психопатического происхождения большинства религиозных явлений, то оно не должно смущать нас: ведь это происхождение не мешало им издревле считаться самым значительным видом человеческого опыта4.

Когда смотрю фильмы о россиянах, живущих во дворцах и особняках, вспоминаю жителей бараков на улице Горького…

Глава 1

Свой сороковой день рождения я встречала в трехкомнатной квартире, которую президент республики, Старейшина, как звали его в народе, заставил Малыша приобрести для нас с сыном в апреле 2003-го, спустя год после моего увольнения из органов налоговой полиции.

Я ушла со службы, не выдержав психологического давления, когда во мне «разоблачили» майора госбезопасности, внедренного в окружение Малыша, моего деверя и начальника одновременно. Старейшина, после продолжительного обстоятельного разговора со мной о делах Малыша, сказал:

– С работой помогать не стану, а квартира у тебя будет, слово президента.

Квартиру мы выбирали через агентство недвижимости; мы – это я и ангел Алекс…

Да, самое время предупредить, я не специалист не только по борщам и мужчинам, но и по части тонких или параллельных миров, так что ангелом называю Алекса с оговоркой. Не знаю, кто он. Назвав свое имя, Алекс не сообщил какого рода-племени, а самой спросить не получается. Мы ведь из разных миров: я – отсюда, Алекс – оттуда; то есть общаться сложнее, чем двум людям.

Пишу о странном, недоказуемом. Это одна из причин, почему роман назван именно так. Другая причина, о которой считаю своим долгом упомянуть, состоит в том, что возможно, я действительно сумасшедшая: не метафорически, но клинически.

Наличие произведений с таким же названием – записки сумасшедшего – в творческом наследии признанных писателей, таких как Н. Гоголь, Л. Толстой, Лу Синь, или тот же Ошо, не внушает оптимизма по известному поводу. Напротив: Гоголя при жизни считали шизофреником, как и меня; Лев Николаевич часто терял сознание, как и я; приступы отчаяния, случавшиеся с Толстым, знакомы и мне, а дикое желание «повеситься на перекладине у себя в комнате» в моем случае имело свой аналог, столь живой и зовущий даже теперь, что боюсь записать. Если вспомнить Ошо, он сам признавался в своем сумасшествии, призывая, правда, не страшиться этого, называя безумным весь мир. Что ж, не исключено, что мир действительно сошел с ума. Но судя по тому, что знаю теперь о безумии, как минимум некоторые из его разновидностей вполне обратимы – стоит только осознать этот факт и захотеть оттуда вернуться.

Теперь, когда я многое вижу иным глазом, со всей ответственностью могу сказать, что нахожусь в полном шоке от того, как мы тут, на Земле, живем. Какие же мы злые, и какие жалкие и беспомощные, одновременно. Как можно, живя на такой прекрасной планете, добровольно, чуть ли не всем личным составом, находиться в зоне безумия и страданий? Сможет ли человек выйти из этой зоны или дожмет ситуацию до красной кнопки?

Очевидно, что парни, от которых зависит вопрос, не боятся. Наверно, они не боятся по той же причине, что и я. В самом деле, допустим, я не справилась с происходящим в моем внутреннем мире штормом и окончательно сошла с ума – я ведь не буду знать, что это случилось. То же самое с парнями, от которых зависит будущее человечества. Если они не вырулят и дожмут, они тоже не будут этого знать. Лично у меня по этому поводу нет и тени сомнений.

Но, как сказал один мудрый человек, нет смысла беспокоиться о том, на что не можешь влиять. И без ядерной войны мне есть о чем беспокоиться. О том хотя бы, что не смогу восстановить пробитую ауру, раненое тело и по этой причине не выпишу всего, что должна, того, что никто кроме меня не напишет… Не напишет не потому, конечно, что в моем народе нет хороших писателей – потому что нет таких писателей, как Я.

Рюноскэ Акутагава написал историю художника, в поиске вдохновения, погубившего свою дочь. Не зная о существовании ни этого писателя, ни его новелл, в бессознательном возрасте заключив сделку неизвестно с кем, я проживала жизнь того художника. В поисках не то вдохновения, не то материала для творчества, я смотрела на страдания родных, не имея сил даже на желание им помочь.

Следуя внутренней установке, застревая на годы между миров, не в силах справиться с жизненной ситуацией, я лишь «копила материал», не то убеждая, не то утешая себя мыслью, что все без исключения страдания имеют высший смысл, и заключается он в том, чтобы, итогом, страдающий получил шанс стать другим, лучшим, настоящим, святым.

Теперь я точно знаю, прежде чем пытаться стать святым – надо стать богатым, стать профессионалом, стать кем-то в миру. Пока не покорен мир дольний нечего соваться в мир горний.

Алекс предупреждал, что очередной заход в мир за опытом будет трудным. Он говорил, чтобы я начинала писать, но нет же. Теперь вот – опыт накоплен, и это обстоятельство многократно проговорено, но оказывается, я не могу его усвоить, осмыслить. Как следствие – или причина – не получается простить, проявить, если не сочувствие врагу, то хотя бы понимание. Враг ведь далеко не всегда злодей, но лишь часть персонального сеттинга, исполняющая именно для нас ту самую, возможно, эксклюзивную лично для него, роль негодяя.

Мы, злые люди – первые страдальцы. Что значит не иметь ума, великодушия для прощения, при том, что в моей жизни были времена, когда я даже любила своих врагов. Естественно, когда вы кого-то любите, в сердце нет ни обид, ни мыслей о прощении кого бы то ни было. Такого понятия, как прощение вообще не существует в вашем мире – каждый делает, что может и хочет делать; вы делаете, что можете и хотите и «они» делают то же самое – что хотят и могут. Все честно.

Но сейчас обида давит и сердце во тьме, ушла радость жизни, я чувствую себя обманутой, раздавленной, выпотрошенной. Словно паразиты, изо дня в день «враги» пожирают мой ум и время моей жизни.

По большому счету, я не могу простить не их, но себя. Как я могла столько лет быть такой ничтожно покорной?.. Я вела себя как голимая, как рабыня, безропотно выполняющая все повеления этих не-знаю-как-назвать. Где была моя воля?..

В общем и целом, мои страдания объяснимы и заслуженны после того, что я сделала – точнее, намеревалась сделать; точнее, сказала, что намерена сделать.

Говоря то, что сказала в кабинете министра здравоохранения, я спасала не жизнь сестры, – видела, что поздно, – но помогала ей уйти из этой жизни с верой в доброту недобрых людей.

Так получилось, что я знала о болезни сестры получше врачей, но это мое знание не спасло ее. Мне не хватило сил переломить внутренние установки сестры на самоуничтожение; ее вирусные программы, подобно лангольерам Кинга, не знали пощады.

Возможно, мне бы и достало сил, если бы меня не грызли собственные лангольеры – совесть и грошовая работа на дутого, грошового героя.

Почти все, что связано с сестрой было болезненно для меня всегда, всю жизнь. Я обжигала ее невниманием, жестокими словами; использовала, когда хотела и сбрасывала, когда она мне мешала. Марина видела это, но не позволяла нам дистанцироваться; она просто не могла без меня жить, ведя себя то, как беспомощный ребенок; то, как преданная мать, ценой своей жизни, спасающая ребенка…

Хотя, с другой стороны, как дистанцироваться, живя в провинции – невозможно просто физически.

До того, как на Марину набросились лангольеры, она была прекрасной, красивой, и не только внешне. Представьте себе человека, который за всю жизнь ни разу не нарушил данного слова, который за десять лет службы в налоговой полиции республики не научился стучать, лгать, манипулировать.

Последний период в ее жизни начался со слов: «Сделай так, чтобы в нашей республике от врачебной ошибки никто не умирал», а закончился утверждением: «Важна только любовь».

Как она верила в меня, как надеялась; а какими глазами смотрела! В том гадюшнике, куда из-за нее я бросила камень, ее никто не знал, но знали меня. Неуважение к интересам моей сестры служило знаком неуважения ко мне; а мое согласие с неуважением интересов сестры было фактически гражданским самоубийством, демонстрацией неуважение к самой себе.

Я не могла этого допустить… И в этом нет и не было ни грамма эмоций – только понимание, что нет другого пути.

Так уже было и не раз: в интернате, в детстве; с Мухой и Малышом. Если покажешь свою слабость, тебя будут бить, бить и бить, пока либо не дашь отпор, либо обстоятельства не изменятся чудесным образом.

Отпор я давать не умела никогда, но вот чудеса меня спасали и не раз.

Врачи у нас в республике, конечно, те еще.

«Кто знает где печень, а где почки? Их же не видно», – говорит врач УЗИ. Дома, в Светлогорске, у меня лежит где-то его заключение, в котором он описывает несуществующий внутренний орган. Из-за врожденной патологии органа просто нет, а он описывает его размеры и ставит диагноз: воспаление и песок…

"Я резал, но не убивал – убил Бог", – говорит другой такой же врач, но с гораздо большим стажем работы, статусом главного онколога и единственного хирурга в республике, специализирующегося на операциях головы и шеи. Не представляю как этот тип проводит операции на мозге, если по факту, доказанному двумя судебно-медицинскими экспертизами, не способен провести адекватное иссечение лоскута кожи на ноге!

И таких примеров пачки.

Глава 2

Умирание сестры было трудным. Как та бабочка, она оказалась живучей. Восемь месяцев непрерывной агонии. «Я, почему ты не говоришь мне, что я умираю?» «Если мне не дали жить, почему я не могу спокойно умереть?» «Мне больно, я хочу умереть, дайте мне умереть» …

Но мы с минздравом, как могли достойно, проводили мою сестру на тот свет. «Достоинство» на самом деле относительное: ни извинений, ни судебного признания доказанных экспертами ошибок, ни уголовной ответственности за непредумышленное убийство – просто лекарства были, вот и все достоинство.

Хорошо – не пришлось приводить в исполнение свою угрозу.

Не представляю, что бы я тогда делала. Но даже не приведя свою угрозу в исполнение, я получила по мозгам и скатилась на самое дно души. А ведь мечтала о святости, или хотя бы просветлении сознания. Однако тому, кто грозит спалить публично Библию и призвать на помощь братьев во Христе, если сестре не дадут нужных лекарств, святость не светит сто процентов…

К слову, просветление, с моей точки зрения, намного лучше любой святости. Просветленный имеет выбор, которого нет у святого, связанного своей репутацией…

Что же делать? Как усвоить, осмыслить накопленный в Госдуме опыт? Надо же обобщить-доложить о проделанной работе. Примерно, как делает это опер, когда садится писать справку. Садясь писать справку, опер, с одной стороны, отчитывается, «разгружается», а с другой – отчитываясь, загружает новой информацией других – коллег, начальство.

Впервые в жизни не могу написать оперативную справку. Ну да, разве психи могут писать справки? Нет, конечно. Они могут, наверно, написать любовные послания, но справки – вряд ли.

Хотя почему именно оперативная справка? Я сто лет как не в системе. На самом деле это не справка, но всего лишь записки – записки психованной, сумасшедшей женщины, которая так и не смогла решить своих проблем.

Поверит ли кто, что было время, больше десяти лет, за которые я не ни разу не повысила голос, не сказала ни одного браного слова, не подумала ни одной недоброй мысли, не выпила ни капли алкоголя.

Но после этой Госдумы, потеряв и свою молитву и желание ее искать, тону в другом желании моей трусливой неразвитой души – превратиться в волчицу и съесть, сожрать пару-тройку типов, с кем работала непосредственно и потом, на всю оставшуюся жизнь, спрятаться от любых потенциальных «типов»…

Увидела в сквере пса, в ожидании солнышка, лежащего на пешеходной аллели кверху брюхом, с бесстыдно раздвинутыми лапами. Какое доверие к миру, а ведь каждый может подойти и пнуть. Но нет, бродячий пес, уж наверняка не раз получавший, может запросто то, чего не могу я – расслабиться; просто расслабить тело. Тело расслабил – ум расслабился; ум расслабил – расслабилось тело. Ежу ведь понятно, а попробуй выполнить такое простое упражнение, когда внутри бушует ураган.

Умом признаю, необходимо понять их точку зрения, а чтобы ее понять – нужно же дать им высказаться. Хотя бы на страницах этой книги, потому что живьем они соскочили. Как мартышки, стырили заветный банан без мысли, что он чужой, что кто-то видит. Соскочили и им все равно, сиренево – они в танке. Причем, буквально.

В чем проблема? Почему, даже спустя время, даже мысленно, не принимаю в зачет ни один из возможных доводов главных злодеев этой книги? Даже увечье, глубокую инвалидность одного из них не считаю оправданием мерзостей, совершая которые, он шел и продолжает идти по жизни. Он, Шудров, конечно, и сильней и круче Малыша. Этот злодей, с которым свела меня судьба, чтобы добавить еще опыта.

Теперь вот плаваю в собственном яде, потому что, думаю, Шудров не просто злодей, но воплощение вселенского зла. Я не понимаю, как можно творить столько гадостей без видимой, жизненно важной причины? Малыш хотя бы на состоятельных наезжал, на бизнесменов, номенклатуру, на физически здоровых и социально успешных, а этот, прости-господи, депутат Госдумы, дерет нищих, малоимущих, больных, портит последние дни жизни ветеранам Великой Отечественной.

По-хорошему отложить бы работу на время, но не могу. У кого же я читала?.. «У меня нет выбора, но я должен…». Знаю, что чувствовал тот человек, потому что у меня тоже нет выбора, но я должна. Я словно глотнула раскаленного железа: ни проглотить – ни выплюнуть. Да, именно так себя ощущаю; и настолько увязла в этом состоянии, что к прочим моим немощам добавились постоянные боли в горле от волдырей, неизвестно откуда взявшихся. Запредельно впечатлительна, почти безумна. Когда не пишу, кажется, сойду с ума, когда пишу – думаю, что уже сумасшедшая.

Глава 3

Между тем, когда Малыш только начинал убеждать правоохранителей в моем безумии, признаюсь, я чувствовала себя вполне здоровой. Клевету, что мне мерещатся преследования и угрозы, я легко опровергала, давая объяснения, убеждающие правоохранителей, к которым, вынужденно, обращалась после приобретения упомянутой квартиры.

– Если бы я знал, что она заставит меня купить квартиру, я бы ее убил; никогда не будет работать; пусть грызет стены; всю жизнь буду ее преследовать; приползет на коленях, – озвучивал Малыш разным людям то весь названный пакет угроз, то его части и, естественно, делал, что мог, а мог он многое…

С учетом этих угроз некоторые правоохранители считали если не сумасшествием, то глупостью противостоять столь влиятельным и опасным парням как Малыш и Муха, вместо того, чтобы искать компромисс, «ползти на коленях», в конце концов; как того добивался мой основной, ключевой, и в общем-то единственный преследователь Малыш.

Мухе, отцу Имана и своему младшему брату, Малыш объяснял угрозы и преследования желанием воссоединить семью. Так же думала и я, в самом начале, но федеральные опера́ предположили, что наряду с глубокой личной неприязнью, скорее всего, имеет место другая, скрытая пока, причина и она рано или поздно проявится.

Забегая вперед, скажу, предположения москвичей действительно подтвердились через много лет, но какой толк в тех прогнозах? В те годы нам так нужна была помощь. Но что бы прокуроры, а впоследствии бывшие коллеги по госбезопасности ни говорили в личной беседе, официально они игнорировали мои заявления.

И по сей день их активная пассивность оставляет у меня вопросы о целесообразности их существования вообще. Представители системы вели себя словно зрители в цирке, где на арене против стаи хищников стояла одна слабая женщина. Между тем известно, зрителям в цирке зарплату не платят, они развлекаются исключительно за свой счет.

В своих преследованиях, несомненно, Малыш был полимотивирован. Я бы не стала исключать из списка мотивом желание воссоединить семью. Хотя не представляю, как это предполагалось осуществить практически. С учетом того, что у Мухи, как выяснилось, была другая семья с женой Ольгой, – Княгиней, так звали ее в известных кругах, – и двумя детьми: мальчиком на несколько лет старше Имана и девочкой, на год младше моего сына.

С Княгиней Муха узаконил отношения в 91-м после рождения второго совместного ребенка, девочки, а с 95-го он жил с ней, имея общий дом и хозяйство. В то же время Муха жил и со мной в течение одиннадцати лет, – с 89-го по 2000-ый, как с законной женой.

Весь тот период я думала, что являюсь его единственной женой. Думала так несмотря на официальный развод. Да и как не думать, у нас ведь был заключен мусульманский брак. Кроме того – кругом родня: меня принимали как сноху, сосношницу, жену Мухи и так далее.

Не было и тени сомнений до тех пор, пока я сама не решила расстаться с Мухой. Только разведясь с мужем фактически, я узнала, какое место в его жизни занимала на самом деле.

Не представляю как в таких обстоятельствах, запутанных и без угроз и преследований, я, мы с Иманом, могли бы жить с Мухой? Очевидно, что никак.

В то же время, поскольку мои преследователи проявляли колоссальную настойчивость, я размышляла даже над вариантом, что с отцом может жить Иман, отдельно от меня, без меня. Он ведь нуждался в мужском обществе, которого нас с сестрой напрочь лишили – на пушечный выстрел ни один мужчина к нам не подходил. Иман нуждался также в лечении, отдыхе, нормальной жизни в окружении родни, друзей и подруг.

Но мальчик явно не интересовал отца сам по себе, лишь в контексте наших с ним взаимоотношений. Кроме того, стоило мне чуть более пристально подумать над тем, чтобы отдать Имана отцу, как тут же получала свидетельства, что сыну грозит опасность, во-первых, вследствие желания братьев причинить мне зло и, во-вторых, из-за криминального образа жизни Мухи, особенностей его характера, импульсивно-агрессивного и безответственного.

Глава 4

Не удивительно, что длящееся противостояние отразилось на моей психике. Перманентное напряжение от угроз смертью, жизнь без средств существования, привели к изменениям в моем сознании; или во всем моем существе, если быть точной. Потому что я поняла, все мое существо и есть мое сознание. Возможно, я имела склонность к таким изменениям, но вряд ли они случились бы самостоятельно, без внешнего давления, или импульса.

С годами я обнаружила, что обладаю неким свойством; хочу называть его метафизической лабильностью.

Насколько отражает словосочетание «метафизическая лабильность», проявленное свойство моей натуры, не знаю. Предположу, есть тому и другие названия: у психиатров – в виде диагноза, наверно; некоторые верующие и практикующие, а также люди искусства, без сомнения, тоже имеют свои определения того, что я назвала метафизической лабильностью.

Свойство, открытое мной в результате самонаблюдения – не завершенный, четко распознанный процесс, с описанными характеристиками, а потенциальная, всеобъемлющая возможность, источник которой находится внутри моего существа. Если говорить о свойстве, как о процессе, а иначе о нем не скажешь, ибо он динамичен, что нужно знать о нем, так это то, что он может быть замедлен, перекрыт и даже прерван. Чем больше препятствий на пути у этого процесса, тем больше проблем у меня, тем больше я страдаю, и тем бессмысленней кажется мое существование.

У метафизической лабильности есть и мертвый аспект, составляющий своего рода каталог недоказуемых эпизодов моей жизни, который использую теперь в своем творчестве. Я вижу эти эпизоды, свидетельства чудесного, словно записанными на карточках и разложенными по ящикам, как в старинной библиотеке.

Работая над этими текстами, попыталась вычленить из происходившего со мной некую конструкцию, путь или метод обретения метафизической лабильности.

В детстве я часто теряла сознание – порой без серьезного повода, чуть ли не по собственному желанию. Лишаясь чувств, погружалась в полный мрак, о котором впоследствии ничего не помнила. Возможно, именно в такие моменты рождался, прорывался тоннель между этим и другими мирами.

В одной из историй созданного мной цикла5 описана наковальня двух братьев – богов и кузнецов, Сеппо и Тлепша. Братья сторожат подземные миры, выход из которых – бездонный колодец – находится в пещере. В какой-то момент они сооружают наковальню и загоняют ее в колодец. Наковальня, напоминающая человеческий зуб, но с семью корнями, один из которых длиннее другого, становится своеобразным замкóм, запирающим обитателей семи подземных миров (которых на самом деле больше).

Новорожденный богатырь, герой нартского эпоса адыгов Сосруко выдергивает наковальню братьев6, вновь открывая вход в другие миры…

Можно ли сравнивать выключение моего сознания с выдергиванием замкá-наковальни и последующим высвобождением, через образовавшуюся пустоту, обитателей иных миров? Не путешествовала ли и я сама по тем «подземным», и наземным, мирам?

В результате частых обмороков и отсутствия малейших попыток со стороны моей бедной матери-вдовы – матери-девы и матери-ребенка, одновременно – разобраться с очевидной проблемой дочери тоннель постепенно расширялся, открывая вход в иную реальность.

Само собой, имея такой запасный вход, и выход одновременно, трудно развивать концентрацию на доступном прямому эмпирическому восприятию этом, нашем мире. Причем, чем страшнее этот мир, чем невозможнее по тем или иным причинам жизнь в нем, тем чаще полеты в мир тот, тем шире тоннель и тем устойчивее и явственнее желание улететь и побыть; или улететь и остаться.

Хотя если говорить о возможности остаться, после первой попытки суицида, случившиеся через много лет следующие попытки прорваться туда, можно считать ненастоящими. Они, очевидно для меня, имели другую природу и шли от бесов; можно говорить так же, что происходили по наущению проклятого7

Чуть отвлекусь и скажу, что не берусь различить породу представителей сил смерти, – бесы они, шайтаны, или кто еще, одного ли вида те существа-сущности, как те же люди, но грубо говоря, разного цвета кожи и пола, и так далее, – потому что никак не могу представить как все же устроен объективный мир: не вижу, потому не знаю.

Независимо от своего незнания, факт принуждения к самоубийству, для меня лично был очевиден; наущение всегда распознавалось, но не поддавалось моему полному контролю. Даже несмотря на то, что я ясно сознавала безнравственность, незаконность моего намерения свести счеты с жизнью.

Не знаю как у других склонных к суициду, но мое желание сбежать походило на попытку изнасиловать Создателя, ворваться в Его Чертог, в Безмятежное Нежное Лоно, без дозволения, грубо и жестко.

Мои психические атаки приносили страдания сыну, удерживавшему меня от попытки… выпрыгнуть из окна, например. Точнее сказать, от имитации попытки. В такие минуты я чувствовала себя странно: одна часть меня заставляла говорить о суициде, драться с сыном, оскорблять его, насмехаться над ним, кричать и брыкаться; в то время как другая размышляла над тем, что будет, если вдруг сын отпустит меня, сдастся, позволит делать, что хочу, точнее, говорю. «Как же будет стыдно, – думала я, – ведь я не сделаю этого, потому что знаю, вижу, там, куда я попаду в таком случае, темно и страшно, неприветливо».

Одно дело выскочить туда на время, переждать в темноте, у порога, на пороге; побыть там, пока тут льется из чьего-то пальца кровь, грубит воспитатель, оскорбляет и насилует муж, или садист-гинеколог загоняет в тебя тампон, насаженный на полуметровый пинцет, в отместку за то, что ты невольно спалила ее перед главным врачом. И совсем другое – остаться там незваной, неприглашенной визитеркой; вечно жить, спать в прихожей, перед закрытой дверью, лежа на неуютном, обитом железным уголком деревянном сундуке моего детства, с ненастоящими, но нарисованными, мертвыми цветами и бабочками…

О неполноценности, ненастоящести тех попыток можно судить и по тому, что, пока я дралась, кусалась, царапалась и щипалась, катаясь по полу и пытаясь вырваться из рук сына, я так же успевала отмечать, что потею, следовательно, худею, и это хорошо; успевала подумать, что Иман тоже потеет, но скорее от слабости, и это плохо. Потом я вновь переключалась на свое тело, удовлетворяясь тем, что оно достаточно стройное и гибкое. Затем думала, что нельзя кусать сильно, и щипать больно, но все равно делала это и не могла остановить происходящее, потому что была не в силах слышать… рыдание Матери где-то там, в глубине; боялась соприкоснуться с ее отчаянием от своей беспомощности; от того, что ничем не может помочь своему Сыну…

Грань безумия очень тонка, на самом деле, но она реально есть. Сначала я не видела ее, но раз увидев, вдруг вспомнила слова психиатра из фильма «Прерванная жизнь». Она спрашивала пациентку: «Какие это эмоции? И эмоции ли это? Если они поглотят тебя, неужели ты позволишь себе остаться тут (в сумасшедшем доме)»?

Увидев ту грань, помню, как не захотела ее преступать.

Сначала появляется мимолетная, неуловимая, но реальная мысль выбора, и потом происходит все остальное. Это касается не только этого конкретного эпизода, вообще.

В иные периоды в одиночку не справиться, то есть мне бы не справиться; читатель наверно, наверняка, сильнее. Я вроде и пыталась бороться за себя, за свою жизнь, но видела, что сбиты все зубцы и не за что зацепиться, потому отступала, даже можно сказать, сдавалась; имея намерение жить, но признавая, что нет сил.

Тогда-то и появлялись какие-то люди, что-то предпринимали спасительное для меня, и затем вновь исчезали.

Всякий раз, когда это случалось, я знала, это от Бога, Живого Бога…

Кстати, читатель знает, что значит Живой Бог?

Сейчас скажет: «Да, знаю».

А я вот сомневаюсь, что знает…

Кто знает Живого Бога, такие книги не читает, незачем.

Если он не психиатр, конечно.

Глава 5

В периоды, когда я особенно нуждалась в помощи, обессилев до предела, начинала думать, что могу все. То есть я и прежде так думала, и находила тому подтверждение. У меня, действительно, получалось все, за что бралась: хочу шить – шью, хочу вязать – вяжу, хочу писать – пишу, любой текст пойму, любой документ составлю, любое дело сделаю, за которое берусь.

Но одно дело мочь, и совсем другое, выбрав путь, твердо следовать ему, становясь специалистом. Я же бралась за то дело, которое в данный момент требовалось сделать: не ища портнихи – шила сама, не ища плотника – строгала, и так далее. Если мы говорим о бытовых делах; и в работе то же самое. Нужно было только чуточку сосредоточиться.

Смешно, на самом деле, называть это всемогуществом, ибо одно это характеризует масштаб моей личности и уровень притязаний…

Я бы с удовольствием вязала свитеры и жила традиционной семейной жизнью, на самом деле… Что же меня эта жизнь так мотает?..

Говоря теперь о всемогуществе, я не имею ввиду таланты Левши, безусловно ценные в повседневной жизни, и доступные каждому из нас, в большей или меньшей степени, но имею ввиду могущество другого, иного уровня. В состоянии полного социального бессилия и физического истощения, оно приходит с постами, молитвой и бдением, проявляется и растет уверенностью, что ты можешь, буквально, все.

Если только захочешь. Но желаний-то как раз и нет, зато растет покорность и смирение, чувство достаточности того, что дается…

Наверняка, чувство всемогущества ложно. И даже если оно истинно, можем ли мы говорить о нашем всемогуществе, ни разу не проверив его на деле, не применив? Но как его применять, если нет желаний: все могу, но ничего не хочу, потому что всем доволен, все и так уже хорошо.

В то же время, как сомневаться в возможности всего самого невероятного, что только может прийти на ум? В том числе в вашей персональной способности творить все, что только может прийти на ваш конкретный ум? Сомневаться в этом – все равно, что сомневаться во Всемогуществе Всевышнего.

Что же касается ощущения удовлетворенности, смирения, это, скорее всего бесовские ловушки… если вы в миру и у вас обязательства, конечно. Вы, например, молитесь-молитесь, ходите в храм, ставите свечки на последние копейки, исповедуетесь, каетесь, причащаетесь, в итоге приходите в состояние абсолютного покоя, умиротворения и…обнищания.

А потом в один день, на выходе из храма вам показывают, буквально тычут вас носом в сторону парней, разъезжающихся по домам после службы на классных тачках. И вы удивляетесь, почему так? Неужели именно так должно быть по истине? Вы ведь точно знаете, что храм и его служители на полном самофинансировании, то есть на финансировании прихода.

Спрашивается, разве не лучше, не честней, вместо покупки крутого авто на те же деньги открыть приют, например, или ночлежку для бомжей и бывших зеков, или благотворительную столовую? Наконец, поделиться с сельскими храмами – священникам там гораздо беднее живется; или устраивать летние лагеря тем, кто не может позволить поездки на моря́?..

Раз деньги есть, и доходы оказываются выше прожиточного народного минимума.

А то получается, ты молишься, отдаешь свое время, силы, жизнь, деньги… и кому? Церкви? А кто в церкви верховодит? Бесы?

Бесы! Эти бесы чувствуют себя в церкви ничуть не хуже, чем в любом другом месте. Там они говорят с тобой даже четче, чем в сортире.

В сортире бесы молчат. Никогда ни один бес не говорил со мной в туалете. Зато в церкви…

рта не закрывают!

Или лекции йогов об аскетизме… тоже умиляют. Но попробуйте найти хоть одного йога без твердого прейскуранта цен на асаны. Какой же он аскет с такими бабками?

Так что, если вы начинаете испытывать чувство удовлетворенности, умиротворения, а в вашей кастрюле пусто и в доме шаром покати, вы точно в бесовской ловушке, как рабы пашете, черт знает на кого. Может это судьба ваша, не исключаю, если вы, к примеру, монах или мирянин-одиночка, но если у вас семья…

Разгадать, что вы попали в плен, тем более освободиться из него, не так-то легко, даже таким как я.

Говорю «даже», потому что с раннего детства дружила со своей интуицией. Но это не уберегло меня от жизненных невзгод, психологических, психиатрических и любых иных ловушек и не приблизило к тому, что принято называть просветлением или освобождением, или мудростью.

Может, потому что я не применяла получаемые таким путем знания, но смотрела на них, как на проплывающие в небе облака. Приведу два примера работы моей интуиции; оба – из детства.

Когда мне исполнилось семь лет, я начала учить младшую сестру преодолевать грусть. Трудно поверить, но Марине всего пять, а она в глубокой печали, без причины, почти всегда. Я объясняла сестре, что даже если ей очень-очень грустно и она не знает почему, нужно просто повторять приятные слова, вроде «спасибо», «все хорошо» или «я счастливая» и со временем настроение улучшится….

Теперь некоторые называет эти упражнения аффирмациями.

Сколько себя помню, любила танцевать. Стоило зазвучать музыкальным аккордам, любым, я бросала свои занятия, любые, и принималась упражняться перед зеркалом, «танцевать балет», прыгая, кружась и так далее. Балет, потому что во времена нашего детства и юности по радио и телевизору звучало много классики.

Но вот передача заканчивалась, я оставалась без музыкального сопровождения, пыл угасал, а желание стать красивой, стройной оставалось. Тогда я принималась делать зарядку. Но сухие упражнения – приседания, повороты и прочее – не приносили радости. Однажды, вспомнив ежедневную утреннюю гимнастику по радио, меня взяла досада. Подумала, почему нельзя делать те же упражнения под современную ритмическую музыку?

В следующий миг ритм и пластика вошли в меня, буквально, взламывая мое физическое тело, проникая в него мелкими, очень приятными осколочками и, одновременно, словно продувая меня бесчисленными пузырьками наисвежайшего чуть прохладного воздуха. Происходящее сопровождалась музыкой; она звучала в коже, под кожей, по всей поверхности тела и в глубине его. В тот же день я легко села на шпагат и сделала мостик.

А затем, в восьмидесятых, все мы услышали о Джейн Фонда и аэробике.

Как видим, определенного рода предрасположенность к нестандартным способам получения информации обнаружилась уже в раннем детстве. Так что и моя религиозность и общение то с ангелами, то с архангелами, то с вестниками беды – не знаю, почему их так называют – эльфами, джиннами и, конечно, дьяволом, – куда же нам без него, – в каком-то смысле были вполне ожидаемы.

Этот дьявол. Он меня таки жестко напряг, сопровождая неотступно весь описанный в этой книге период. О встрече с ним рассказ впереди, но сначала о знакомстве с двумя джиннами…

Это случилось днем, где-то между 2003-м и 2005-м годами. Они пришли не в сумерках и не перед рассветом, не пробрались ночью, как дьявол, но средь бела дня. Я почувствовала сильную слабость и легла на пол. Затем погрузилась в состояние чем-то напоминающее нокаут, но тут я видела. В комнату вошли трое; Алекс шел впереди.

Он привел с собой двух мужчин, один из которых ощущался не только старшим по возрасту, но и главным. Алекс хотел, чтобы тот осмотрел меня: главный был кем-то вроде доктора, гинеколога. До осмотра, которому не могла противиться, поинтересовалась у «доктора»: «Вы кто?» Он тут же представился джинном. «Я джинн», – сказал он просто.

Помню его руки, с длинными, сантиметров пятнадцать-двадцать, гибкими пальцами-щупальцами, с большими подушечками на концах.

Непосредственно перед осмотром, я отключилась полностью; от страха захотела лишиться чувств.

Глава 6

К тому времени у меня уже был негативный опыт общения с гинекологом во плоти, страшной женщиной с «большим опытом работы» и длинным пинцетом. Она делала мне большой аборт, но неудачно – плод продолжил развиваться.

Аборты делаются в абортарии, кто не знает. Я, например, сначала не знала об этом, но даже узнав, побоялась идти к незнакомым, пошла к разрекламированным. Сделала это несмотря на предупреждение участковой, что аборт – сложная манипуляция, равная полостной операции.

В моем случае аборт отягощался опухолью. Наблюдала ее у «страшной женщины». Именно из-за опухоли не могла делать мини-аборт и вообще не должна была его делать, но рекомендовалось рожать… хотя и рожать тоже было нежелательно.

В общем, параллельно с лечением опухоли, я договорилась об аборте. Заплатила как положено, но аборт, с давно запрещенным в стране анестезирующим препаратом, не удался. И тогда я вернулась в отделение, довести начатое до конца – другие врачи отказывались браться за исправление чужой ошибки. К слову, тогда я впервые столкнулась с корпоративной солидарностью врачей и тем как они интерпретируют понятие врачебной этики…

Мой второй заход на аборт начался с неприятности. Главный врач больницы, тоже гинеколог, зайдя в процедурный кабинет по каким-то своим делам, сразу поняла, что готовится подпольная, левая манипуляция. Она подошла ко мне и по праву руководителя пожелала осмотреть.

Опять же, к слову, никого не осматривали сразу семь гинекологов? В моем городе, в том отделении, оказалось, раз в неделю проходит осмотр с участием ординаторов. В эти дни все гинекологи отделения – их может быть и больше семи, как придется – разом лезут к вам внутрь. Вы лежите в кресле, в абсолютно беспомощном состоянии и к вам выстраивается очередь. Сначала вас смотрит врач, потом главный врач, у них одно зеркало на двоих; затем подходит ординатор, ставит свое зеркало, смотрит, говорит, что видит, извлекает зеркало; следом подходит другой ординатор, вновь ставит зеркало, – молодежь учится ставить зеркала, – говорит, что видит и вновь извлекает зеркало; и так далее…

Ну да, ординаторам надо же на ком-то учиться. На ком же еще учиться, кроме как не на пациентах государственной бесплатно-платной больницы.

Каждое утро в гинекологии начиналось с криков главного врача. Затем она шла орать в другие отделения – их она любила меньше гинекологического, поскольку сама была по специальности гинеколог. Ее возвращение в отделение всегда сопровождалось ором, затем она заходила в операционную и наступала тишина. После операций она уже не кричала, час-другой посидев в ординаторской, шла домой спокойная, часто с цветами, всегда с пакетами, полными даров от благодарных бесплатных пациентов.

Когда главврач скомандовала: «Расслабьтесь!» – я еще больше напряглась и зажалась. Главную это очевидно разозлило, но она закончила осмотр, сказала: «Большая опухоль, надо оперировать», – и ушла.

Моя лечащая и главная соперничали; они конкурировали между собой много лет. Потому моя «страшная» тоже разозлилась.

– Неужели так трудно расслабиться? – спросила она как-то мерзко улыбаясь.

Жалко улыбаясь в ответ, я ответила:

– Я такая.

– Ах, ты значит такая? – сказала она мне, и… наказала не только полуметровым пинцетом с тампоном, который засадила в меня, но и вторым неудачным абортом, приведшим к кровотечению, температуре и третьей чистке…

Боже, не приведи мне снова жить на этой Земле без доброго, заботливого мужа…

Беременность эта случилась в последний год нашей с Мухом супружеской жизни, до моей бракоразводной измены. Мы не планировали детей: жили на съемной квартире, Муха тщательно предохранялся.

Сначала он удивился:

– Как это случилось?

Затем, когда я сказала, что мне нельзя делать аборт, но нужно рожать, он рассердился:

– Будешь пузатая ходить!? Задушу, убью, – и так далее…

И хорошо, что так случилось. Это было накануне нулевых. Тогда во мне уже «разоблачили» сотрудника под прикрытием и кошмар стоял на пороге, просто я еще не знала …

Что же касается собственно аборта, процедура эта закончилась продолжительной болезнью и чуть не стоила мне жизни, так что к страху перед близостью с мужчиной, прибавился страх перед гинекологом.

Теперь, надеюсь, понятно, почему я с удовольствие потеряла сознание, когда пришли джинны осматривать меня…

Перечитала написанное. Пошлю роман на психфак…

Придя вновь в сознание, точнее в состояние вúдения, в данном случае сопровождавшееся продолжающимся параличом всего тела, я услышала, что джинн-доктор и Алекс обсуждают мое «женское» здоровье. Другой, второй джинн, в это время стоял рядом с ними и слушал. Он казался моложе и вел себя как ординатор, но в отличие от ординаторов во плоти не лез куда не просят.

Джинн озвучил Алексу диагноз; помню его и сейчас, потому что подтвердился годы спустя…

По каждому из эпизодов моих встреч с представителями других миров такая вот, весьма обрывочная информация. В связи с этим меня удивляют многочисленные подробнейшие описания, что есть в изотерической литературе. Можно сказать, завидую таким авторам; мне другие миры открывались только на миг, на один взгляд, на один какой-то эпизод и вновь закрывались, оставляя множество вопросов.

Единственное, что хочу еще отметить – думаю, это важно – некоторые контакты случались с моего внутреннего согласия, но иногда, как в случае с джинном, Алекс действовал на свое усмотрение.

В то же время, у меня есть чувство, или даже скорее ощущение, отголосок вúдения, что мое общение с другими мирами – точнее, в других мирах – происходит постоянно. Не знаю, впишется ли в этот роман мой скромный, но чудесный опыт мусульманского периода жизни, но именно тогда я пришла к убеждению, что общение происходит всегда.

Какая-то часть нас всегда бодрствует и всегда, без устали, без конца, творит. Это то порой едва различимо, порой тонко и прозрачно, а иногда, оно плотное, почти белое. Вот оно-то и гуляет по другим мирам. То есть, это, то тело – это и есть я, мы. Так что итогом – мы гуляем по другим мирам прямо сейчас; прямо всегда.

А еще, кроме этого, тонкого тела, есть кое-что – это и Окно, и Само, и снова Я… я называю Это – То, ТыЯ, хотя можно сказать и МыЯ, и ВсёЯ.

Поскольку творение, общение, изменения происходят постоянно, очевидно, важны наши глубинные установки. Опасаюсь, что мы не способны их контролировать сознательно. Возможно, тренировка осознанности – что бы это ни значило – это то, на что не стоит жалеть и всей жизни. Но возможно ли научиться бодрствовать двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю на всю глубину своего Я? Сомневаться в этом, лично для меня, все равно, что сомневаться во Всемогуществе Всевышнего.

Пока же этого не случилось, мы несем «неожиданные», «непредвиденные», «случайные» потери. Которых, верю, можно избежать. Потому что Всевышний действительно Благ, действительно Добр, действительно Всемогущ, Он действительно всегда с нами и всегда открыт для нас…

Никогда бы не подумала, что решусь такое писать; что я вообще делаю и какого черта? Кто я, чтобы писать это? И по какому праву?

Глава 7

Если продолжить о чудесном, наверно, одним из самых ярких, но не единственных, явлений этого ряда можно считать появление трех ангелов накануне моего крещения. Случится это годы спустя после джиннов, но опишу встречу теперь же.

Ангелы пришли в эмоционально страшную для меня ночь, когда я нашла и тут же потеряла свою любовь. Они просидели возле моей постели до зари. Поскольку я сплю на полу уже давно, и это не в традиции моего народа, но моя привычка, отчасти вызванная обстоятельствами жизни, которым, впрочем, не противлюсь, ибо считаю сон на полу полезным не только для позвоночника, но и для фигуры, я больше не буду указывать, что постель моя разостлана на полу.

Итак, ангелы. Они объясняли причины происходящего события, но сейчас я ничего из их слов не помню. Со своей стороны, обливаясь слезами от непрерывной острой боли, я спрашивала их о Боге, просила о просветлении и знании; уверяла, что больше не выдержу, не могу, не смогу жить без человека, которого вдруг, так неожиданно для себя, так страстно и так поздно, так безнадежно полюбила.

«Мне очень больно. Не бывает бо́льшего страдания, чем то, что я сейчас испытываю; так почему же я не могу видеть Бога? Разве эта боль и эта невозможная любовь не достаточная плата за просветление моего сознания, за право видеть Его? Где Он? И почему не случается просветление? Не могу терпеть эту боль», – я обливалась слезами, пока не заснула, незаметно для себя.

Проснувшись на рассвете, ощутила невероятный покой и такую чистоту, словно омыта изнутри. Утро встречало тишиной. И в этой пронзительно прекрасной тишине, я услышала, как в соседней комнате тихо напевает сын…

«Но мало, мне мало, я хочу к нему», – сказала я в то утро. И хотя я с детства чувствовала себе старой, чтоб знать одни забавы, в то утро я была еще слишком молодой, чтоб вовсе не желать женского счастья.

Теперь же опишу самих ангелов. То немногое, что видела, так как они сидели спиной, не поворачиваясь ко мне. Собственно, я видела только их крылья. Они напоминали крылья стрекозы, но, наверно, менее прозрачные, достаточно плотные, и, само собой, значительно бóльших размеров.

В сложенном виде крылья составляли, примерно, сто пятьдесят – сто семьдесят сантиметров в высоту, а в ширину сантиметров пятьдесят – шестьдесят. Сидели ангелы – или стояли? – ко мне спиной, плотно прижавшись друг к другу крыльями. Несмотря на то, что чисто арифметически, общая ширина их крыльев составляла, если посчитаем, не менее трех метров, я так же видела, что они не заходили за края постели, то есть умещались где-то в два метра.

Создания, мысль о которых и теперь служит неким доказательством, что я не самый конченный человек на свете, какой себя ощущаю, объясняли, почему со мной приключилось то несчастье, которое опишу уже в конце этой книги, охватывающей, приблизительно, период между встречей с двумя джиннами и тремя ангелами.

Говорю «приблизительно», потому что, описывая то или иное событие, я, то обращаюсь к прошлому, то заглядываю в будущее, то «улетаю» совсем; как делают это в мыслях некоторые из нас.

По ходу повествования расскажу еще о нескольких встречах с невидимым миром, но они тоже содержат лишь отрывочные сведения, малоинтересные для читателя, искушенного по части эзотерики. Так что любители мира духов могут завершить чтение сего произведения.

Нечиновникам, неправоохранителям, недепутатам Госдумы и их непомощникам, нечленам известной партии и тем, например, кто никогда не писал обращений в органы власти, не нуждался в жилье, тем, кого никогда не обманывал работодатель, не подставляли коллеги, не предавали друзья, тем, чьи телефоны никогда незаконно не прослушивали, кого не травили и не преследовали, чьим детям не угрожали, тем, кто никогда не обращался к президенту, не проигрывал в судах, тем, чьих родных не убивали врачи, кто не утопал в долгах и не совершал никаких безумных поступков, тексты эти тоже вряд ли покажутся близкими.

Даже те, кто найдет здесь параллели со своей жизнью вряд ли получат ответы на свои вопросы. Единственное, на что можно рассчитывать – что чтение окажется легким и приятным. Легким – потому что это всего лишь записки; приятным – потому что речь в романе идет о моих бедах: чужая рана, как известно, не болит.

Потому, уважаемые, читайте на здоровье, радуясь моментам, где в аналогичной ситуации вы оказались успешнее, умнее, счастливее меня.

Уверена, ознакомившись с моей историей, вы отыщете – или уже отыскали – много позитивных моментов в своей. И, как знать, возможно тоже решите изложить на бумаге историю своей жизни. Как сказал один писатель, у каждого должны быть свои записки сумасшедшего. Как сказал другой: все в писатели!

Записки, безусловно, носят и познавательный характер. Особенно этот аспект моего литературного творчества актуален для тех, кто верит, что может сделать жизнь лучше. Здесь есть мысли. Они разбросаны, вкраплены специально для вас, будущие генералы, президенты, министры, полицейские, врачи и ученые, женщины-матери, женщины-феминистки.

1 Еврейская поговорка.
2 Фирдоуси. Шахнаме.
3 Индийская пословица.
4 У. Джеймс. Многообразие религиозного опыта.
5 Цикл повестей «Туркужин»;
6 Цикл создан по мотивам нартского эпоса адыгов и финского эпоса «Калевала»;
7 В Исламе упоминание шайтана нередко предваряется прилагательным «проклятый».
Читать далее