Читать онлайн Янтарные бусы для Валентины бесплатно

Янтарные бусы для Валентины

Глава 1

– Валька, хватит нежиться. Вставай, куча дел сегодня.

Мать зашла в избу. Она уже подоила корову и выгнала её в стадо. На крошечной кухоньке возле русской печи мать стала цедить молоко, позвякивая алюминиевым полведерником. Валентина потянулась и потихоньку поднялась, прислушиваясь к себе. Привычная боль стукнула в висок, но она скоро отпустит. Валя выпила несколько таблеток и стала пальцами массировать больное место. Боль постепенно перестала пульсировать, Валентина облегчённо вздохнула.

– Валька, завтракать иди, да отцу потом кваса на покос отнеси.

Валентина набросила лёгкий ситцевый халатик и поспешила привести себя в порядок. В сенцах над умывальником сполоснула лицо колодезной водой, плеснула в кружку тёплой воды из чайника и быстро почистила зубы. Вытираясь полотенцем, вернулась в дом. Мать налила холодного кваса в бидончик и завернула в льняную тряпку несколько пышек.

– Мам, я есть не хочу. Валентина отщипнула от пышки кусочек и сунула в рот, потом подхватила бидон и сверток с едой и быстро вышла из дома. Отец косил тимофеевку за огородом, на небольшой делянке, слева и справа косили свои участки соседи. Щурясь от утреннего солнца, Валя подошла к отцу. Гордей остановился, вытер косу и протянул руку к бидончику.

– Спасибо, дочка, – сказал он, вытерев губы рукавом. – Во время ты, как раз пить захотелось. Он присел на скошенную траву. – Чего там Анна завернула? Передохну и перекушу как раз. А ты ступай вон, отнеси кваску Саньку, – кивнул Гордей на парня, косившего неподалёку. – Шурка на дойке, а бабка их второй день лежит, спиной мается.

Валентина, заслонившись рукой от солнца, посмотрела на парня. Тот косил, равномерно взмахивая косой: «Вжик. Вжик». Обнаженная спина Сашки блестела от пота, мускулы перекатывались под загорелой кожей. Хорош! Валя улыбнулась и направилась к косарю. Сашка пил жадно, искоса поглядывая на Валентину. А когда она протянула руку, чтоб забрать опустевший бидон, Сашка задержал её. Валентина мягко вынула руку из горячей ладони парня.

– Ну что ты, Валя, я тебе совсем не нравлюсь? – огорчился тот. – Нравишься, – вздохнула Валентина, – но не так, как тебе хочется. – Я ведь по-серьезному, хоть завтра посватаюсь. Горячился парень. – Мать, только я слово скажу, пойдет к твоим и посватает, как положено.

– Саня, – погладила Валентина парня по щеке,– ну какая я тебе жена? На 12 лет старше, да больная вдобавок.

– Ну и что, что старше, – нахмурился парень,– ты вон какая тонкая, как стебелёк, да хрупкая, а как запоёшь – у меня сердце заходится. Зачем мне девчонки сопливые, когда ты есть?

Валя потрепала парня по выгоревшим на солнце волосам.

– Глупости всё это, не пара я тебе. По себе сук надо рубить, да и отношусь я к тебе как к братишке младшему, и это не изменится.

Валентина поправила косынку и не оборачиваясь, пошла домой. А Сашка схватил косу и ожесточенно принялся косить. Мать сидела за столом, задумчиво очищая варёное яйцо. Валентина присела напротив и тоже взяла яичко.

– Как там отец? Много косить ещё?

– Сегодня не управится, жара, скоро бросит. – Валя отхлебнула молоко из бокала с нарисованными вишенками на белом боку.

– Как ты сегодня, дочка? Голова не болит?

Валентина отрицательно качнула головой. – С утра немного болела, но я таблетки выпила, прошла.

– Вот и хорошо, девчонки сегодня приедут с обеденным автобусом, одни. Встретить надо.

Валентина заулыбалась: ну как это она могла забыть, что племяшки приезжают сегодня? Телеграмма пришла еще в понедельник, что они приедут в субботу. А она чуть день не потеряла. Это всё численник виноват, забыла листок оторвать, и на нём всё еще пятница.

– Мам, я пойду постЕли в летнем домике перетрясу, да чистым бельём застелю.

– Ступай, – Анна всё думала о своём. – А я прилягу, часок подремлю, устала с утра. А Гордей придёт, накормлю, да в магазин побегу, колбаски возьму, да, может, промтовары привезут, тапочки купить на всех надо. Валентина стелила на большую двуспальную кровать чистое бельё, пахшее цитрусом. В шкафу постельное было проложено сушёными корками лимона и мандарина. Валя любила этот запах. А ещё у неё был припрятан пузырёк с грейпфрутовым маслом, которое ей привёз как-то старший брат из Москвы. Что такое грейпфрут Валентина не знала. Но брат объяснил, что это такой фрукт, вроде апельсина, только много больше. Когда голова болела особенно сильно, Валька доставала заветный пузырёчек, открывала крышечку, мазала запястья пахучим маслом, бережно затыкала назад пробочку и вдыхала немного горьковатый запах грейпфрута, прикрыв глаза. И боль отступала, переставала колоть в виски острая иголка. Валентина закончила с постелью, протерла пол, вытрясла бордовую плюшевую скатерть с бахромою и заново накрыла ей круглый стол. Следом перетрясла и постелила домотканые половички.

Подумала и пошла в палисадник, там цвели разноцветные пионы, её гордость, сорвала несколько ещё только зацветающих бутонов и, налив воды в прозрачную стеклянную вазу, отнесла их в летний домик и поставила на стол. Валентина слышала, как пришёл отец, немного погодя мать прошла по двору с авоськой. Только тогда Валентина закрыла дверь на крючок и, подставив табуретку под лазом на потолке, забралась на нее, сдвинув лёгкую крышку. С небольшой шкатулкой, искусно сделанной из старых цветных открыток, Валька уселась на кровать и, глубоко вздохнув, открыла крышку. Внутри, перевязанная розовой атласной ленточкой, лежала стопка писем. Простые конверты без марки, из армии, солдатские. Несколько писем сверху были уже обычными, с нарядными марками, погашенными фиолетовым почтовым штемпелем. Валентина нежно погладила пальцами письма, развязала ленточку и достала из последнего конверта фотографию. С карточки Валентине улыбался молодой мужчина в форме старшего лейтенанта милиции. Чуть прищуренными смеющимся взглядом лейтенант, казалось, смотрел прямо Вале в глаза. Сердце замерло, но только на мгновение. А в следующую минуту карточка снова была упакована в конверт, письма перевязаны ленточкой и уложены в шкатулку. Словно устыдившись своего порыва, Валя быстро убрала шкатулку на место. Все письма были от Валентина, от Валька. От единственного любимого мужчины, которому сама же и дала от ворот поворот, как только он вернулся из армии. А ведь как любили друг друга, как о свадьбе мечтали. Если бы не болезнь проклятая, все бы могло сложиться по-другому. Тот день, который провёл границу между её прошлой и нынешней жизнью, Валентина помнила до мелочей.

Она собрала документы для поступления в сельскохозяйственный техникум, не хватало только характеристики, заверенной директором. К назначенному часу возле школы собрались ребята из её класса, все, кто после восьмилетки уходил поступать в училища и техникумы. Пришёл директор, одноногий Семён Иванович, ветеран, инвалид войны, и выдал заветные бумажки с печатью. По дороге домой встретилась почтальонка Нюрка, кругленькая и румяная как колобок.

– А ну, кому тут у нас письмо? – издалека весело закричала она и покрутила конвертом над головой. Валька ахнула и рысью побежала навстречу.

– Мне, мне! – Подпрыгивала она, стараясь достать письмо. Наконец, Нюрка сжалилась и отдала Вале письмо, та быстро сунула его за пазуху. Письмо было из армии, от Валька, которого совсем недавно призвали, и пришедшее письмо было первым. Девушка спешила домой, сгорая от нетерпения, но прочесть письмо ей хотелось одной, без посторонних глаз. К счастью, мать ушла к автолавке за хлебом, а голос папани слышался со стороны соседского двора. Валя аккуратно распечатала конверт, и вынула листки, исписанные твёрдым убористым почерком.

«Милая Валюша, в первых строках своего письма хочу сообщить тебе, что я уже прибыл с товарищами в часть, нам выдали обмундирование и поставили на довольствие». Далее, Валентин подробно и обстоятельно рассказывал о своей солдатской жизни, о том, как принял присягу, о строевой подготовке, о том, чем кормят. Валентина читала и слышала неторопливый голос любимого. Валёк и в жизни такой был неторопливый и обстоятельный. Письмо закончилось, но девушке было мало, она снова и снова перечитывала его, пока не запомнила написанное почти наизусть. Пришла с магазина мать.

– Дождь пойдёт, захолодало. Наволокло тучи, 'чернущие, должно, град пойдёт.

Валя совершенно счастливая сидела возле окна, погода её совершенно не волновала. Ничто не могло испортить ей настроение. Хлопнула дверь в сенцах, вошла Любаня, она была какой-то дальней родственницей по матери, в каком колене – уж и не вспомнить. «Чудок своя – говорила про нее мать.

– Валька, я по твою душу, – сообщила она.

– По мою? – Удивилась Валентина.

– По твою, по твою, – подтвердила Любаня.

– Слыхала, Онюшка помирает, третий день ничего не ест и не пьёт, отходит. Валя пожала плечами, про Онюшку она слышала от матери, та ходила с ней попрощаться. Старушкой Онюшка была одинокой, два сына неженатых на войне погибли, а муж простудился на лесозаготовках и тоже уже после войны помер. Осталась Онюшка совсем одна. Родни со стороны мужа не было почти никакой, старики умерли, а муж был единственным сыном в семье. Саму Онюшку после гражданской войны подобрал красноармеец Мишка Одинцов где-то по пути домой. Вся её родня от оспы померла. Попросился Мишка на ночлег в крайнюю избёнку, а там так голодно, что и тараканы за печкой не живут, разбежались. А хозяйкой в избенке Онюшка, девчонка-сиротка, лет семнадцати-восемнадцати, худющая до прозрачности, только глазищи на пол-лица и коса пшеничная до пояса. Переночевал Мишка как-то, а утром увел девчонку с собой. Баловства солдат никакого не допустил, домой привёл, матери ситуацию обрисовал. Мать поохала, платье своё праздничное распорола и села Онюшке обновку шить. Не гоже под венец в рванине идти. Невестка расторопной да работящей оказалась. За любое дело с огоньком бралась, всё у неё в руках спорилось. А ещё заговоры от многих болячек знала, роды могла принять и у коровы, и у лошади. Уж если Оня рядом с животинкой во время родов, значит, все пройдет гладко. Слух пошёл по улице, что сноха у Одинцовых знахарка. Стали приглашать Оню у скотины роды принять, а потом как-то незаметно и к роженицам звать стали. Фельдшер-то он один на всё большое село, да к нему ещё и с подходом надо, харАктерный. А Онюшка – вот она, своя, простая, безотказная. И руки у неё ловкие и умеет многое. Платили, конечно, селяне за работу. Немного, кто сколько мог.

Но свекровь очень довольна была, ну а как же: и лекарка своя, и копеечка в дом, и уважение. Так и жили Мишка да Онюшка дружно и ладно, многим на зависть. Не шибко богато, но и не бедствовали. Двух сыновей родили, дом новый построили. Перед войной родителей Мишкиных схоронили, свекровь умерла как-то враз, а за ней и свёкор следом. Не успели от горя оправиться – война началась, сынов обоих на фронт в один день призвали. Вместе воевали, вместе и головы сложили под Кенигсбергом. Мишка враз постарел после похоронки на сыновей, согнулся, но был ещё крепок и работал в колхозе за троих: за себя и за сынов свои. Ни от какой работы не отказывался, себя не берёг, да и мужиков в селе н хватало. Застудил лёгкие в сильный мороз, свалился в жару, как Онюшка не старалась, как не лечила, не помогло её умение, не выкарабкался Мишка, умирая, всё имена сынов шептал: Егор да Данила. Схоронила Оня мужа и навсегда чёрный платок надела. А ведь не старая еще была, и 45 не было. Замкнулась Онюшкой, редко стала с людьми общаться, всё больше сама с собой говорила. Болтали люди всякое про неё, но хорошего больше, чем плохого. Порчу снимала, сглаз убирала, ну, лечила, конечно. И людям и скотине помогала. А что бы привороты делать, или ещё какие тёмные дела, таким она не занималась и девок прочь гнала, а особенно тех, что просили от ребёночка освободить. Правда, после войны таких немного было, да и слава богу за это.

Были у Онюшки бусы янтарные, красоты необыкновенной. Говорили, что эти бусы ей от матери остались, а той – от её матери, с голоду Оня помирала после смерти родителей, а бусы и тогда не продала. Единственной памятью о доме этот янтарь был, никогда бусы Онюшка не снимала. Время шло, все так же к знахарке девки тайком ходили на суженых гадать, всё так же бабы за снадобьем от пьянства для мужей к Онюшке забегали, да и мужики тайком заглядывали, были у ворожеи и для усиления мужской силы капли. Нельзя сказать, что любили Онюшку, но и не обижали, и помогали по хозяйству одинокой старухе, но, чего греха таить, всегда побаивались её. Этой весной совсем знахарка плоха стала, еле по избе ковыляла, а на Первомай и вовсе слегла. Соседки по очереди ей печь протапливали, да кормить приходили. Да только не ела она почти, всё с закрытыми глазами лежала, а в последнюю неделю только пить и просила. А в тот самый день, когда прибежала продавщица Любаня к Лапиным, с утра открыла вдруг Онюшка глаза, обвела взглядом баб, сидящих подле неё на лавке.

– Умру я сегодня, скажите всем, кто проститься хочет, пусть придут. Завтра поздно уже будет.

Приходили проститься соседки, молодые и старые женщины, которым она помогала в бытность свою. Прощались, просили, что б зла не держала, если когда вольно или невольно обидели. После полудня стало тихо в доме у Онюшки, только ходики тикали, да шептались сидевшие на дежурстве подле умирающей две бабы: Любаня- продавщица, да старуха Климаниха.

– А что ж Валька Лапина попрощаться не пришла? Мать была, а она – нет? Скажите ей, пусть придёт, мол, Онюшка просила.

Любаня выглянула в окно: солнце ещё светило, но на него уже наползала клубящаяся, страшные, черная тучи. Продавщица быстрым шагом направилась к Лапиным, хотела успеть до дождя. Назад Любка с Валей уже почти бежали, а с неба в дорожную пыль падали редкие и тяжёлые капли. Дождь, словно дождавшись, когда женщины нырнуть в сенцы, хлынул как из стоведерной бочки, косые струи принялись безжалостно хлестать по крышам и заборам. Ветер рвал провода, гнул яблони и груши в садах.

Онюшка лежала с закрытыми глазами, разметав седые нечёсаные волосы по подушке с выцветшей наволочкой. Услышав, что входная дверь хлопнула, умирающая открыла глаза. Робко вошла Валентина, и, не зная, как себя вести, замерла в нескольких шагах от кровати.

– Да что ж ты встала то, – проскрипела Онюшка, – подойди. Валька сделала еще два маленьких шага.

– На-ка вот, – в высохшей руке, похожей на птичью лапу, невесть откуда взялся платок, туго завязанный в узелок, – бусЫ тут мои, возьми на память. Валентина протянула, было, руку, но Климаниха резко дёрнула девушку сзади за подол.

– С ума сошла? – зашипела она. – Она тебе свою ведьмовскую силу передать хочет. Возьмёшь – и сама ведьмой станешь. Валентина отдернула руку и попятилась.

– Ну что же ты, – хрипела старуха, – бери, чего медлишь? – Не надо мне, – наконец ответила Валентина, – прощай, баб Онь. Она развернулась и открыла дверь в сени.

– Да что ж ты не взяла то, – надрывно закричала ей вслед старуха, – ведь это судьба твоя одной быть. Возьми!

Валентина в ужасе попятилась и выскочила на улицу, Не замечая ледяного дождя, она неслась по раскисшей дороге, поскальзываясь и падая в лужи и грязь. Последние слова умирающей Онюшки звучали у неё в голове снова и снова.

«Судьба быть одной… Судьба быть одной». Да за что же ей это? Не помня себя Валя вбежала в дом, пронеслась мимо встревоженной матери и, упав на свою кровать зашлась в рыданиях. Испуганная Анна молча стянула с дочери мокрое платье, укутала дрожащее тело в пуховую шаль, обтерла тряпкой грязные ноги. Нескоро стихли рыдания. Анна тихо подошла к кровати: Валентина спала. Анна перекрестила ее и облегчённо вздохнула: слава тебе Господи, успокоилась! Но радовалась она рано. В ночь поднялась температура, Валентина металась в бреду, то шептала, то вскрикивала, то принималась плакать, её тошнило, Анна, едва дождавшись утра, побежала к фельдшерице. Петровна взяла медицинский чемоданчик и поспешила к Лапиным.

– Срочно нужно везти в район! – объявила Петровна Анне и Гордею, осмотрев Валентину. – Дело серьёзное, подозреваю менингит. Двоих с Лесной улицы позавчера с таким диагнозом в больницу отправила.

Петровна сложила инструменты и белый халат в чемоданчик и поспешила на фельдшерский пункт, чтобы вызвать скорую из районной больницы.

***

Через пару часов Валю уже везли на медицинском УАЗике-буханке по грунтовой дороге. Машину немилосердно трясло, но девушка ничего не чувствовала. Ей казалось, что она тонет в чёрной вязкой жидкости, и кроме этой черной бездны больше не существует ничего.

Глава 2

– Ну что, Валентина, в следующий понедельник будем тебя выписывать.

Пожилой доктор закрыл пухлую историю болезни Валентины.

– Я подготовлю все необходимые бумаги к выписке, инвалидность будешь оформлять уже по месту жительства. Родным телеграмму отбей, желательно, кто-нибудь из взрослых за тобой приехал. Есть кому?

– Да, старшему брату пошлю, – девушка старалась не показать, что как лезвием полоснули её слова об инвалидности. Она так надеялась, что уж здесь, в Воронеже, её точно вылечат, что отступят страшные головные боли, которые приходили внезапно и мучили Валю часами, а потом так же внезапно исчезали. Всё лето пролежала Валентина в больнице, один раз проведать её приезжала мать. Привезла целую сумку деревенских гостинцев: пироги и пышки, домашний сыр, сметану, мёд, кое-какие носильные вещи. От мамы пахло домом, немного парным молоком, а ещё нафталином от нового праздничного платка, надетого в дорогу. Врач разрешил погулять в больничном саду, они присели на деревянную лавочку, и Анна неторопливо стала рассказывать дочери деревенские новости. Валя слушала, не перебивая, а потом вдруг спросила:

– Мама, а что Онюшка, когда умерла, и где её схоронили?

– Так в тот же день и померла, как ты в больницу попала.

Анна замолчала, словно не хотела продолжать.

– Мама, ты всё подробно мне расскажи, я хочу знать, как оно было.

– Как… – Анна положила руки на колени и стала расправлять несуществующие складки на сатиновой, синей юбке в мелкий белый горошек.

– Тяжело помирала, всё тебя звала, и бусы просила тебе передать, только к вечеру затихла, захрипела и померла. А бусы всё в руке сжимала, еле-еле руку потом ей разжали. Обмыли, обрядили как надо, у неё все приготовлено было в сундуке: и смёртное, и для гроба всё убранство, свечи и все остальное. И денег аж целых сто рублей. На всё хватило, и на похороны, и на помин. Всё, как положено, сделали.

– Мам, а бусы то те куда делись?

Анна пожала плечами:

– Я и не знаю, дочка, должно, взял кто себе, да и не диво, уж дюже они красивые.

Мать посидела ещё немного и заторопилась на вокзал, нужно было успеть на электричку и потом еще до глубокой ночи добираться с пересадками в родное село.

Перед выпиской Валя долго не могла уснуть, всё смотрела в окно на огни большого города Воронежа. Завтра за ней приедет старший брат Николай, телеграмму ему по просьбе девушки отправила пожилая нянечка тетя Клава. Завтра домой, а как теперь жить дальше, когда в толстой истории болезни столько диагнозов? Страшно. Валя горько вздыхала, ворочаясь на скрипучей кровати, но, наконец, стала засыпать. Кто-то вдруг присел к ней на край кровати, Валентина приоткрыла глаза и аж подскочила от удивления: В белом платочке, сложив руки на коленях, на кровать сидела Онюшка. Она улыбалась и ласково смотрела на Валю.

– Баба Оня, ты зачем здесь? – удивлённо спросила Валя и вдруг ахнула, испугавшись своей догадки:

– Ты за мной пришла? Я ночью умру?

– Да что ты, девонька, – Онюшка улыбнулась светло и ласково, – жизнь тебе ещё долгая предстоит. А пришла я вот зачем: ты когда домой вернёшься, приди меня проведать, гостинчик тебе передать хочу. Придёшь?

– Приду, – пообещала Валентина.

– Не забудь, я на старом погосте похоронена, рядом со свекровью, свёкром и Мишенькой моим, одна на всех у нас оградка.

– Не забуду, – пообещала Валя и проснулась.

Ей казалось, что она только на мгновение закрыла глаза, а за окном уже рассвело.

«К чему это Онюшка мне приснилась? Да ещё и проведать просила?» – подумала Валентина и тут же забыла о своём сне. Больница просыпалась, потянулись люди на утренние процедуры, зашла в палату дежурная медсестра с таблетками в пакетиках с фамилиями, звякнули металлические иголки в лотке у процедурной сестрички. Валентина стала готовиться к обходу и выписке.

***

На следующий день после возвращения домой Валя спросила у матери:

– Мам, а Онюшку где похоронили?

– Так на старом погосте, в ограду к Одинцовым положили. Они там все в одном месте схоронены. А ты чего это удумала? Или сходить хочешь?

– Хочу, снилась она мне, проведать прийти просила

– Ну, так пойди, да вон конфеток возьми, пшена немного, на могилку посыплешь.

Валентина надела свитерок и юбку. Юбку пришлось заколоть в поясе булавкой, так девушка похудела за время болезни. Сверху накинула модный бордовый плащ. Папаня с областного центра привёз, три часа в очереди простоял, но взял дочери. Что б его Валюша в техникуме не хуже других была. Эх, какой уж теперь техникум… В палисаднике пестрым ковром цвели махровые астры. Валентина нарвала большой букет и отправилась на погост, прихватив с собой литровую банку.

Могилу она нашла быстро, Одинцовы были похоронены на западной стороне старого кладбища. На глиняном холмике лежала пара венков с расплывшимися от дождя надписями на траурных лентах. Воду Валя налила из колонки подле школы и теперь, утопив немного банку в сухой глиняной крошке, воткнула в воду нарядные астры, положила на перекладину деревянного креста несколько карамелек и высыпала на могилу крестообразно пшено.

– Ну, вот и проведала я тебя, Онюшка, как и обещала.

Валентина поправила неровно стоящую банку с цветами и вдруг заметила кусочек белой ткани, торчащий из глины возле самого креста. Девушка осторожно потянула за этот уголок, и на свет явился туго завязанный в узел обычный головной платок. Валентина дрожащими от нетерпения руками принялась развязывать узел платка, тот легко поддался, и через мгновение на ладонь Вали легли тяжелые янтарные бусы. На нежарком осеннем солнце засияла, заискрилась каждая бусинка, повинуясь непреодолимому желанию, девушка надела нитку янтаря на шею и радостно засмеялась: янтарь согрел кожу приятным теплом.

«Спасибо, Онюшка, за подарок, видно и вправду суждено мне эти бусы носить».Валентина спрятала янтарь под свитер, она решила пока не показывать бусы матери. Немного попозже, надо подождать. А папаня бусы и не заметит, он всегда был равнодушен к женским побрякушкам и не отличит настоящий солнечный камень от дешёвой бижутерии.

– Проведала? – спросила мать вернувшуюся Валю.

– Проведала, – коротко ответила Валентина. Из-под подушки она достала пачку писем, что прислал ей Валёк, пока она лежала в больнице и вновь стала их читать не торопясь, останавливаясь и вновь перечитывая особо понравившиеся места. Валентин писал, что знает о её болезни, переживает и желает ей скорейшего выздоровления. «Маленькая моя, если бы я был рядом, такого бы не произошло!» – читала девушка и улыбалась. Валёк много писал о свадьбе, об их совместной жизни, а сердце девушки сжималось от грусти: какая она жена, когда инвалидность на пороге? Но в глубине души теплилась надежда, что она может ещё выздороветь, и группу ведь тогда снимут. Случается такое иногда. Валентина вздохнула, достала из стола тонкую тетрадку в линейку и круглым, почти детским почерком, стала писать письмо любимому.

***

Встречать племянниц к автобусу Валя вышла заранее. Она не спеша прошла по стёжке и вышла прямо к сельскому клубу, там, присев в тенёчке, она стала ожидать автобус.

Затарахтел и остановился рядом мотоцикл с коляской, новенький, пахнущий заводской краской.

– Здорово, Валентина! – два молодых мужика одетые в одинаковые клетчатые рубахи с закатанными рукавами сидели в седле мотоцикла.

– И вам не хворать! – Валя хорошо знала братьев Осиповых: Кольку да Ваську. Добродушные близнецы, чуть постарше Валентины годами.

– Валь, мы тут вот к тебе обратиться решили, помним, как ты тогда всё, что с нами произошло, узнала и указала, где утопшего искать надо.

Да уж, самый первый свой вещий сон Валентина помнила в мельчайших подробностях. Случилось всё на следующее лето, после того, как Валентину выписали из больницы, и она получила инвалидность.

Июль был жаркий, уборочная в самом разгаре, ни днём, ни ночью не прекращалась работа. Ваську и Кольку председатель на комбайн не пустил, прав они не имели, а техникой в колхозе дорожили. Поэтому трудились братья на току, а надо сказать, что работа эта тоже нелёгкая. От пыли у обоих братьев отекли глаза, и хоть и Колька и Васька выходной брать не хотели, бригадир велел купить глазные капли и сутки на току не показываться.

Ну, коль выдался свободный вечер, решили братья отправиться на рыбалку с ночевой. Быстро собрались и до захода солнца уже расположились на берегу Польной Вороны, место они выбрали удачное. Слева поставили сетку, а чуть правее закинули резинки. А еще дальше по правую сторону начиналось самое гиблое место на реке, сплошные коряги да омуты. Там и не купался даже никто, рискованно было.

Стемнело, братья костерок разожгли, картошку запекли, натянули фуфайки со штанами ватными и подле костра улеглись, а сеть решили на рассвете вытащить. Лежат, переговариваются лениво, а потом и вовсе замолчали, дремать стали. Вдруг слышит Василий, по воде вроде как идёт кто-то. Приподнялся он на локте – идет по воде вдоль берега белая лошадь, не спеша так идет. Остановится, воды попьёт, и путь свой снова продолжает. Прошла мимо братьев и вправо дальше пошла, уже метров на двести отдалилась. Тут Ваську и осенило: в той стороне возле берега глубина большая, сразу с ручками уйдёшь, а лошадь идёт себе, а ей вода едва до колена достаёт. Растормошил Васька брата, а лошадь уже за поворотом скрылась. «Приснилось тебе, – говорит Колька, – там глубина, никак лошадь не могла по колено по воде идти».

Васька уж и сам засомневался, может, и вправду примстилось спросонья. Вдруг ветром ледяным с реки подуло и голос тихий, но четкий трижды произнёс:

– Рок пришёл, а человека всё нет…

Тут уж братья по-настоящему перепугались, лежат и зубами со страху стучат, шевельнуться боятся. С полчаса времени прошло, ничего не произошло. Луна светит, тихо вокруг, только цикады стрекочут, да вдалеке собаки брешут. Отпустило братьев, почудилось, наверное: и голос, и лошадь белая. Стали сами над собой подтрунивать да посмеиваться.

Откуда ни возьмись мужик на мотоцикле на берег подъехал.

– Здорово, ребятки! Как водичка?

– Да ничё, – Васька отвечает, – только выпазить холодно уже.

Стал мужик раздеваться.

– А вы местные, Семеновские?

Братья кивают утвердительно

– А чё не на уборочной?

– Да, – оправдываются Колька с Васькой, – на току глаза засорили, бугор велел денек отлежаться, ну мы вот сюда, приятное с полезным совмещаем.

– А, пыль – это дело такое, очки надо надевать, а то и ослепнуть недолго. А меня вот к вам из Перевозова отправили на помощь, комбайнер я. Сейчас пыль смою и за штурвал в ночь работать. Семён я, Вострецов. Будем знакомы.

Потрогал мужик ногой воду и нырнул в реку, вынырнул и снова нырнул. – Ух, хороша водичка!

А сам с каждым разом всё правее забирает. Хотел Васька ему крикнуть, что омуты в той стороне, да не успел. Нырнул Семён в очередной раз и не вынырнул. Тихо стало, даже кузнечики замолкли.

– Васька, – потрясённо прошептал Колька, – ведь Семён то утоп! Надо в село ехать, народ поднимать.

– Дурак, что ли?– зашипел Васька, – ну, как нас обвинят.

– Да мы-то здесь причем? – удивился Колька, – он же сам.

– А сделают виноватыми нас, и прощай армия или вообще, посадят – и вся жизнь наперекосяк.

– Так, а делать то тогда чего?

– Чего… Бежать отсюда скорее. Бросить бы всё к чертям, и сеть и удочки, только поп давки приметные на сетке, сразу догадаются, чья она. Вот что, ты мотоцикл Семёна откати вон в тот березнячок и одежду его там же оставь, чем позже найдут – тем лучше. А я резинки смотаю, да сеть выволоку, и уедем поскорее отсюда, не было нас тут и всё.

Через час братья уже крутили педали велосипедов далеко от проклятого места. В село зашли пешком, велосипеды тихо провели по тропинке через огороды, никто их и не увидел.

***

То, что пропал комбайнёр из Перевозова, обнаружилось только через день. Еще через день приехал следователь из района и стал опрашивать механизаторов. Происшествие всколыхнуло всё село, о пропавшем Семёне Вострецове говорили в каждом доме, слухи были один нелепее другого. Валя целый день страдающая от головной боли, лежала на кровати без сна и тоже думала о том, куда ж мог запропаститься этот Семён? Лёжа теребила свои бусы и сама не заметила, как уснула и вдруг оказалась на берегу Польной Вороны и как в кино увидела всё, что произошло той злосчастной ночью. Почему-то сразу поверила Валя в то, что сон этот вещий и с самого раннего утра отправилась к Осиповым. Братья уже вышли из дома и направлялись на работу.

– А ну, погодите, разговор есть! – Окликнула их девушка.

Колька с Васькой остановились.

– Чего тебе Валька, давай быстрей говори.

– Вы, паразиты, почему никому не сказали, что комбайнёр в омуте утоп? Зачем мотоцикл его спрятали? Мать этого Семёна вон как убивается, чуть не в петлю лезет, как она жить будет, не узнав о судьбе сына, не схоронив его, как положено?

Опешили братья:

– Валька, ты это как? Ты это откуда? Не было тебя там, и быть не могло! Никто не докажет, что мы там были.

– Не расскажете участковому – так я сама пойду и расскажу, – и добавила уже тише. – Не будет вам ничего, вы ж ничего не делали незаконного, а сетка эта – ерунда.

– Так-то оно так, – вздохнул Васька, – струсили мы, что и говорить. Пойдём, Колюнь, участковому всё расскажем, а он уж пусть решает сам, что делать.

Тело утонувшего Вострецова водолазы нашли только на следующий день, далеко затянуло под коряги да под топляк. Вскрытие показала, что лопнуло что-то в голове у Семёна, сосудик какой-то, смерть мгновенная была. Братьев в армию осенью забрали, а про Валентину слух пошёл, что ясновидящая она, и народ к ней потянулся самый разный. Погадать просили, присуху сделать, гнала всех Валентина, и отец сердился, ругался на дочь. «Разве я виновата, что люди невесть чего обо мне напридумывали? – отвечала Валя отцу. Но, постепенно, слухи улеглись, до следующего раза, когда Валя снова увидела вещий сон.

***

– Чего в этот-то раз у вас произошло? – спросила Валентина у братьев.

– Валь, – начал Колька, – ты знаешь, что я женился недавно. На учительнице приезжей, Людмиле Зотовой. Осипова она теперь. А дочку её Танечку, усыновил или удочерил, не знаю, как правильно.

Вроде, всё у нас хорошо, только с Танечкой что-то неладно, не поймём, что. Ты бы посмотрела, Валь. Доктора говорят, что девочка здорова. Но мы то видим, что нет.

К остановке подкатил рейсовый ПАЗик, Валентина поспешно встала.

– Ребята, давайте завтра, я племяшек встречаю. Пусть твоя Людка завтра ко мне забежит, поговорим. А там решу, могу я что-нибудь сделать или нет. – И Валентина поспешила на встречу двум девочкам 8 и 12 лет, вытаскивающим из автобуса большущий чемодан.

Глава 3

На следующий день после обеда к Лапиным зашла Людмила Осипова. Валентина Людмилу знала наглядно, здоровались при встрече, но разговаривать не приходилось. Кроме самой Валентины дома никого не было. Гордей и Анна вместе с приехавшими внучками ушли в гости к младшей сестре Анны Марусе, и Валя и Людмила могли разговаривать свободно, не заботясь, что их кто-то может услышать.

Валентина предложила чай, и вскоре они сидели за столом и и пили чай из больших нарядных чашек.

– Рассказывайте, что у вас случилось, а я потом решу, смогу ли я чем-то помочь или нет

– Проблема у меня с дочкой, с Танечкой, но надо, наверное, с начала всё рассказать.

Валентина согласно кивнула, и Люда начала.

– Я рано в первый раз замуж вышла, еще на третьем курсе института. По большой любви, за однокурсника. Через год Танечка родилась, с маленьким ребёнком трудно было готовить дипломный проект, но я справилась. А вот муж мой – нет. Он просто сбежал, ничего не объясняя. А после вернулся и, пряча глаза, попросил развод.

Мы развелись, от алиментов я отказалась, а по распределению попросилась подальше от того места, где остался мой бывший супруг. Вот так я оказалась в Семёновке. Первые два года я жила на квартире у пенсионерки Анны Ивановны. Она мне очень с Танечкой помогала. Когда в ясельки отвести, когда – забрать могла, если я в школе задерживалась.

Коля за мной чуть не с первого дня ухаживать начал, с той самой минуты, как меня в село со станции привёз. Я его ухаживания не принимала, свежа ещё рана была, которую мне мой бывший муж нанёс. Но Коля не приставал, не звал на свидания, не лез целоваться, он просто всегда был рядом, когда мне нужна была помощь. Год назад

колхоз мне выделил однокомнатную квартиру, в доме, что построили для молодых специалистов. Немногословный Коля помог мне переехать в новое жильё, устранил все недоделки строителей, огородил мою часть дома и участок забором, вспахал землю и помог мне засадить огород. И всё молча, не требуя никакой награды. Я поняла, что человек он хороший и очень надёжный. И не заметно для себя самой полюбила Николая.

На моём земельном участке росли старые плодовые деревья, видно, наш дом построили на месте давно снесённого дома. А сад остался, деревья хоть и были старыми, но еще плодоносили, да и сорта хорошие были. Коля яблони и груши обрезал, омолодил. А вишня из поросли пошла. Образовался у меня в первую же весну хороший сад. Таня обожала играть в саду под яблоней в тени. Постелю одеяло на траву – и Таня целый день спокойно с куклами играет да дома из кубиков строит. И приглядывать за ней особо не надо. Осень настала – и в сад я дочку всё реже и реже стала выводить. А однажды Таня мне и говорит:

– Мамочка, а можно я свою подружку к нам домой позову? Мы ведь в саду уже не сможем скоро играть.

Я удивилась, спрашиваю:

– Доченька, а что же за подружка у тебя там? Как её зовут?

– Света, ей 5 лет и она там, в саду и живёт.

Я особо не встревожилась, настоящих подруг у неё в садике пока не было, девочкой она была стеснительной. Потому воображаемой подруге не удивилась и разрешила Свету позвать домой.

Зима настала, Таня в садик уходит – Свете желает не скучать, вечером домой возвращаемся – дочка скорее спешит в свой уголок и потихоньку со Светой шепчется, новости садишные «подружке» пересказывает. Показала я дочку детскому психиатру, та пожала плечами: ребёнок развитый, с речью и мышлением всё в порядке. Посоветовала приглашать почаще настоящих подружек в дом.

Говорю Танечке;

– А давай позовём в гости Машу и Катю Климовых, повеселимся. Эти девочки-погодки через стенку жили.

Таня плечами пожимает.

– Мама, мне и со Светой весело.

В апреле мы с Колей расписались, и Коля Таню удочерил. Решили мы жить у мужа, дом у него большой и просторный, мы там для Тани детскую обустроили. А квартирку колхозную я решила сдать обратно, зачем она мне? Тут-то всё и началось.

Сначала Таня сказала, что она не хочет идти жить к дяде Коле. А когда мы стали с мужем её уговаривать, убеждать, что в новом доме ей будет значительно лучше, она стала кричать, что Колю ненавидит, что из-за него она должна будет расстаться со Светой. Я предложила позвать Свету с собой, но Таня посмотрела на меня укоризненно и ответила, что Света не может пойти с ней, что ей нельзя отсюда уходить.

Полтора месяца я дочь уговаривала, все никак не могла к мужу в дом перебраться. А неделю назад кончилось моё терпение, собрала я дочкины вещи, подхватила на руки и потащила к Николаю в дом. Что тут началось!!! С Таней случилась истерика, она вырывалась, извиваясь как змея, орала, кусалась, царапалась. Кричала, что Света стоит в дверях квартиры и плачет.

Но я была тверда и непреклонна, принесла дочку в наше новое жилище и закрыла в детской, велев подумать о своем поведении. Но Таня никак не могла успокоиться, и когда я зашла к ней в детскую, принялась упрашивать меня позволить переночевать на старой квартире в самый последний разочек.

– Мамочка, я попрощаюсь со Светой, а завтра мы придем жить к дяде Коле.

Ну как устоять, когда дочка, сложив молитвенно ладошки, смотрит ангельскими глазами? Вернулись на квартиру, Коля разложил для девочки одну раскладушку, для меня- другую. Счастливая Таня стала просить разрешить Свете лечь с ней спать

– Мама, у Светы ножки замёрзли, ей холодно одной, пусть она ко мне под одеялко залезет.

Я вдруг увидела, что рядом с раскладушкой дочери колышется неясный силуэт маленькой девочки. Но после того, как я испуганно включила верхний свет, силуэт исчез.

– Таня, а где же живет твоя подружка, откуда она приходит.

– Мамочка, ну ты разве не знаешь? У нас в саду, под яблоней. Мама, ну разреши, пожалуйста! – в голосе дочери слышались слёзы.

– Ну, если ты так хочешь, пусть Света спит с тобой, я разрешаю, только не плачь.

Счастливая Таня тут же укуталась в одеяло и заснула.

Ночь я спала плохо, а утром дочка никак не хотела просыпаться, я потрогала лоб девочки – он был горячим. Решила отнести дочку к Николаю в дом, но та начала биться на руках как пойманная рыба, и я была вынуждена уложить Таню на прежнее место.

Позже я сбегала за фельдшером. Та послушала ребенка, посмотрела горло.

– Хрипов нет, дыхание мягкое, горло чистое.

– Но у девочки температура! – Люда была в отчаянии.

– У детей так бывает при нервном потрясении, дайте ей жаропонижающие и проследите за состоянием.

Температура у дочки спала, но она ничего не ела, была совершенно безучастна ко всему. И, – Люда понизила голос, – я снова видела призрачную девочку у Тани в изголовье.

Валя, что мне делать? Я боюсь наступления ночи. Коля сказал, что ты можешь подсказать, почему такое происходит с моим ребёнком, что это за воображаемая подруга?

Валентина задумалась.

– Надо сначала выяснить, откуда могла взяться эта девочка. Ты говоришь, что сад возле вашего дома старый? Давай попробуем узнать, что было раньше там, где колхоз построил дома для молодых специалистов. С кем у тебя сейчас дочка?

– Я Анну Ивановну попросила за Таней приглядеть, нашу бывшую квартирную хозяйку.

– А вот у неё-то мы и попробуем узнать, чей это старый сад.

***

– Чей сад? – Анна Ивановна задумалась. – На этом месте раньше дом стоял, лет сорок назад здесь вдова Настасья Горюнова жила с сыном Степаном. Сын повоевать успел, пришёл с войны героем. Девки за ним табуном ходили, а он сироту Аниску с соседнего села привел, да еще с дочкой маленькой, Светланой. Уж как бушевала Настасья, как не хотела принимать Анисью. Кричала, что своих внуков хочет воспитывать, родных, а не приблудных. И угомонилась, только когда Стёпа пригрозил вместе с женой на Балхаш завербоваться работать. Года три молодые спокойно прожили, а тут Степана ещё с несколькими механизаторами отправили в длительную командировку за новой техникой на завод-изготовитель. А у Анисьи, как назло, воспалился аппендицит, но она в больницу никак ехать не хотела, боялась Свету с Настасьей оставить, та её успокоила: мол, не волнуйся, за девочкой пригляжу.

Анисья почти месяц в больнице провалялась, гнойный аппендицит у неё был, развился перитонит. Еле выходили, а когда Аниска вернулась домой – оказалось, что Света пропала почти сразу, как мать в больницу отвезли. Настасья каялась, в грудь себя била, просила прощения за то, что за девочкой не уследила. Почти месяц всем селом искали, и следов ребёнка не нашли. Решили, что утонула она в канале, а тело течением в реку унесло, а там коли сразу не нашли, то жди, может, где всплывёт. Не всплыла. Аниска на себя руки наложила, удавилась с горя в коровнике. Степан как раз на похороны из командировки попал. С того самого дня, как жену похоронил, запил Стёпка горькую, как мать не упрашивала перестать, как не убеждала, что девок молодых вон сколько, еще пять раз жениться можно, сын пил всё больше и больше, из шоферов выгнали, сторожить стал технопарк. И, в конце концов, так и замерз пьяный. А старую Настасью удар хватил. Так в один год все Горюновы и перевелись.

Дом на отшибе стоял, никто на него не позарился. Сначала шофера командировочные ночевали, а со временем и вовсе забросили домишко. Когда колхоз стал дома для молодых семей строить, старый дом Горюновых снесли, место расчистили. Только сад и остался, деревья еще не старые были, обильно плодоносили, да и сорта хорошие.

– Вот что, Люда, забирай девочку и уноси отсюда, немедленно. Произошло здесь что-то нехорошее, я пока не знаю, что. Но Тане в этом доме нельзя оставаться. Я попробую помочь, загадаю сон.

Люду уговаривать не надо было, подхватила она Танечку, а та как былиночка срезанная на руках матери повисла. Чуть ли не бегом заторопилась Люда домой к мужу, а Валентина поблагодарила Анну Ивановну и тоже поспешила домой

– Ты только помоги Танечке, – сказала ей в след пожилая женщина. – Жалко девчушку.

Поздним вечером, когда любимые племянницы, утомившись за день, уже сладко сопели в кровати, Валентина распустила косу и, расчесывая волосы перед тем, как лечь, загадала сон про Танечку и прислушалась к ощущениям: янтарь согрел шею, Валентина успокоилась. Сон будет.

***

Бледную Аниску на носилках заносят в машину скорой помощи. Беленькая худенькая девочка лет 5 заходится в плаче, цепляясь за мать.

– Идем, – оттаскивает ее бабка, – заболела мать твоя, операцию ей будут делать. А мы с тобой вдвоём будем домовничать и Анисью ожидать. Голос вроде добрый, ласковый, а глаза злые, с ненавистью на девчоночку бабка смотрит.

Видит Валентина, спит Светочка в кроватке, личико заплаканное. Настасья смотрит долгим взглядом на девочку, а потом, решившись, накрывает ей лицо большой подушкой и наваливается на ребёнка всем телом. Через несколько минут всё было кончено.

Старуха идет в сад, там уже вырыта яма, подле которой стоит заранее приготовленный саженец трехлетней яблоньки, осмотревшись, она возвращается домой, молится возле икон, шепчет:.

– Господи прости меня грешную, не ради себя убийство совершила, только ради сыночка своего грех на душу взяла. Мёртвую Свету бабка заворачивает в одеяло и выносит в сад, укладывает в яму, сверху ставит саженец и засыпает ямку землёй.

«Так вот в чём дело! – поняла Валентина, – убитая Светочка стала не упокоенным духом и тянет жизнь из Тани».

С самого раннего утра возле дома мотоцикл протарахтел и остановился. Валентина выглянула в окно: Колька Осипов возился с мотоциклом возле их двора, стесняясь зайти, а вдруг хозяева еще спят. Наскоро сполоснув лицо, Валентина надела платье и поспешила на улицу.

– Меня ждешь? – спросила она у Кольки.

Тот утвердительно кивнул.

– Ну, так поехали, – Валя уселась позади Николая.

Людмила бросилась навстречу Валентине, входящей в дом.

– Валя, Танюшке хуже стало, хотим скорую вызывать с района.

– Погоди, я знаю причину болезни Танюшки, – и Валентина кратко пересказала Людмиле то, что увидела во сне.

– Так что, выходит, Света похоронена в нашем саду? Но где?

– Видимо под той самой яблонькой, под которой так любила играть Таня. Впечатлительный ребёнок притянул к себе не упокоенного духа, и тот присосался к твоей дочери, привязав ее и эмоционально, а на последней стадии и физически.

– Что делать то? Ты знаешь?

– Знаю, я иду за участковым Валеркой Калистратовым, а ты беги к отцу Александру и тоже ему все расскажи. Свету надо найти и, отпев, похоронить по всем правилам,

***

Останки Светы, завёрнутые в полуистлевшее одеяло, нашли именно под той яблоней, под которой так любила играть Танюша. Отец Александр отпел убитого ребёнка как положено, и Свету подхоронили к Горюновым. Еще до того, как гробик с останками Светланки был опущен в могилу, Танюшка пришла в себя и попросила есть. Новая комната ей очень понравилась, а про подружку Свету она больше и не вспоминала.

– Валя, мы теперь тебе по гроб жизни обязаны!– горячо благодарили сновидицу супруги Осиповы.

– Проси всё, что хочешь. Если по силам – все исполним.

– Да будет вам, – отмахнулась Валентина. – Кило «Каракума» купите, да и в расчете будем. Очень я эти конфеты обожаю.

Колька от радости и «Каракум» купил, и «Чародейку», и «Белочки» кило.

– Я вот медведя еще купил плюшевого, хочу Свете на могилу отнести. Как думаешь, правильно мы с Людой придумали?

– Да конечно, правильно, – вздохнула Валя, – пусть малышка хоть после смерти подарок получит.

***

Вечером Валентина поливала из большого зелёного поливальника подросшие побеги гладиолусов. Мимо палисадника, прижав правую руку к груди, прошла торопливым шагом Мария Щеглова, мать Валька, Малюня, как все в селе её звали. Еще через полчаса Малюня с двумя бутылками беленькой в авоське поспешила назад.

– Мам, – войдя в избу, позвала Валя, – а чего это Малюня разбегалась сегодня? Водку, смотрю, прикупила, консервы. Отмечают чего?

– Ну, так сын приехал, Валентин. Женился он недавно, привез жену с роднёй познакомить. Вот Малюня и колготится, на стол собирает.

– Женился, значит, Валёк, – медленно произнесла Валентина. – Давно пора. – На негнущихся ногах она вышла во двор, в летнем домике было пусто, Аленка и Аня играли в вышибалы в проулке.

Валя упала на кровать вниз лицом и завыла, глухо, по-звериному. Слез не было, только боль разрывала грудь. «Всё правильно,– шептала Валентина, – всё правильно. У него своя судьба, у меня своя.

Сама же его оттолкнула, когда он из армии пришёл. На письма, приходящие от Валька со службы, Валя отвечала скупо, наивно надеялась, что он обидится и сам перестанет писать. Но Валёк, казалось, совсем не замечал холодного тона любимой, продолжал писать нежные и длинные письма. Для себя Валя ещё ничего не решила, думала, что поговорят с Валентином, когда он из армии придет. Что дальше – она сама не знала, вдруг всё волшебным образом решится счастливо. Несколько раз ей снился один и тот же сон: Валёк поворачивается к ней спиной и уходит. Валя кричит ему вслед, просит вернуться, но голоса не слышно, она только как рыба открывает беззвучно рот и не может шевельнуться, и Валек уходит всё дальше и дальше. А Валентина просыпалась вся в слезах.

Ближе к концу срока службы Валька к Лапиным под надуманным предлогом вдруг зашла Малюня. Уходя, позвала Валентину:

– Валька, поди сюда, чего сказать хочу.

Валентина вышла с Малюней в сенцы. Щеглова заговорила негромко и быстро, словно боясь, что Валя не станет её слушать.

– Валёк,сынок мой, скоро из армии вернется, весенний приказ уже был.

Валентина кивнула, она, конечно, знала об этом.

– Ну, так вот, отстала бы ты от него. Ты больная, инвалидка, а он парень порядочный, всё равно ведь женится на тебе. А зачем нам такая сноха? Нянчиться с тобой? Мы с отцом внуков хотим, крепких, здоровых. А ты нам кого родишь? И родишь ли, сама калека.

Валентина словно заледенела. Она сложила руки на груди.

– Тёть Марусь, зачем ты так? Я Валентина к себе гвоздями не прибивала, вернется – сам решит, как ему быть. Да и мне советчики не нужны.

Малюня хотела еще что-то сказать, но Валя открыла дверь на улицу.

– Иди, теть Марусь, иди, а то комары в сени летят.

Малюня поджала губы и, молча, вышла.

А Валя долго потом сидела, обхватив руками голову.

Из оцепенения её вывела мать.

– Валь, выдь, тут пришли к тебе.

Глава 4

Валя накинула фуфайку и вышла на крыльцо. На улице её ожидала маленькая заплаканная женщина, Римма Баева, одна воспитывающая сына Алёшку.

Парнем Алёшка был добрым и безотказным, кто не попросит – всем помогал. Воду таскал, дрова рубил, сено косил. Соседи часто добротой Алёшки злоупотребляли, а мать ругала парня:

– Да что ж ты у меня дурачок то такой. Ломаешься за так для чужих! А Алёшка смеялся:

– Мам, мне в армию скоро, физические упражнения мне только

на пользу. Ну что ты сердишься? Дома то все сделано, – и задорно встряхивал кудрявым чубом.

Несколько дней назад Алёшку арестовали, прошёл слух, что ночью избили и изнасиловали самогонщицу Дуську четверо парней, Мишка Пронин, Васька Огуреев, Серега Ивашенцев и Алёшка Баев. На всех четверых Дуська однозначно указала.

Днём парни приходили к Дуське за самогоном. Просили в долг, всем четверым пришли повестки в армию, и новоиспечённые призывники не дожидаясь, когда родители дома соберут проводы, уже заранее проставлялись.

Дуська, сорокалетняя разбитная бабёнка, в долг самогон не дала. Мишка было начал пояснять дурре бабе, что они защитники Родины, а какая-то самогонщица им в долг не верит. На что Дуська резонно ему заметила, что до защитников еще дорасти надо, велела слюни подобрать и со двора проваливать, пока она их слегой по горбяшкам не отходила. Дуська могла, женщиной она была в теле, могла и слегой хорошенько наподдать. Позориться не хотелось, и призывники вынуждены были убраться не солоно хлебавши.

«Ничего, – сквозь зубы бормотал Мишка, – знаю я где она самогонку прячет. Слыхал от отца, что в сенях, в чулане у нее 10 литровая бутыль за мешками с зерном. Выставим окно со двора и залезем в сени, а чтоб не смогла выйти – дверь в избу из сеней припрём. И заберём всю самогонку, на неделю погулять хватит, а Дуська нас попомнит». На том и порешили.

На индийский двухсерийный фильм горбатенькая Нюся билетёрша после начала сеанса пустила их бесплатно, за это Алёшка и Мишка пообещали переколоть ей завтра чурбаки, сваленные во дворе, и сложить в поленницу. После фильма были танцы, до часу ночи время пролетело быстро. Друзья уж и позабыли про Дуську и её самогон, но Мишка напомнил. Идти было неохота, но и показаться слабаком тоже никому не хотелось, и вслед за Мишкой ребята крадучись зашли во двор Дуськи со стороны огородов. Старая дворняга Мунька пару раз лениво тявкнула и, взвизгнув, залезла в будку, когда Мишка запулил в неё поленом. Аккуратно отодрав штапики, Мишка вынул стекло, и ребята один за другим залезли в сени, на чулане висел большой замок, но Васька достал из-за пазухи небольшой ломик и шутя выдернул пробой.

– Ну, Васёк, ты, прям профи, – хохотнул Серёга.

Тише, – зашипел Мишка, – давай самогонку ищи.

Подсвечивая темноту фонариками, друзья стали обшаривать кладовку.

– Есть! – восторженно зашептал Серега, откидывая пустые мешки из угла и отодвигая оцинкованное корыто. В углу и вправду стояла почти полная 10 литровая бутыль самогона, заткнутая самодельной пробкой.

Рядом стояли несколько полных стеклянных бутылок с самогоном. Мишка сковырнул пластмассовую закрышку с бутылки и отхлебнул прозрачную жидкость.

– Первааач! – восхищенно засмеялся Миха и закашлялся, уткнувшись в локоть.

– Дай, дай! – Ребята потянули руки к бутылке.

– Вон, берите! – Мишка кивнул в угол. – А эта – моя! И он пьяно икнул, крепкий самогон сразу ударил в голову.

Товарищи выпили еще немного и уже хотели уходить, рассовав бутылки по карманам.

Тут вдруг отворилась дверь, и в чулане зажёгся свет. В дверях, уперев руки в бока, стояла разгневанная Дуська. В ночной рубашке до полу, с распущенными по плечам волосами, она показалась парням совсем не страшной, а даже наоборот, очень привлекательной. Мишка с Серёгой многозначительно переглянулись.

Но Дуська, пылая праведным гневом, их переглядов не заметила, а начала стыдить, распаляясь и повышая голос.

– Ах вы, черти собачьи, ни стыда, ни совести, в грабители записались. А еще в армию идти собрались, позорники! Вот я утром к участковому пойду, и заявление на вас напишу, и матерям с отцами все ваши художества опишу.

Лямка ночной рубашки свалилась с плеча, оголяя полную загорелую руку и краешек белой груди.

Дуська продолжала браниться, угрожая всеми возможными и невозможными карами. А Мишка с Серёгой не сговариваясь набросились на самогонщицу, заламывая ей руки и отвешивая оплеухи. «Васёк, Лёха, помогите эту суку в дом затащить». Васька засуетился, распахнул дверь в избу, и Дуську заволокли в дом.

« Шторки плотнее задерни, – командовал Мишка, – верхний свет не включайте, ночника хватит».

Он разорвал на Дуське рубашку и принялся мять её полную грудь. Дуська пришла в себя и вцепилась Мишке в лицо, располосовав ему щеку ногтями до крови. Мишка взревел.

« Убью, тварь!» – и принялся бить самогонщицу по лицу ладонями.

Голова Дуськи моталась, как у тряпичной куклы.

« Мишка, да ты что, с ума сошел? – Алёшка повис на Мишкиной руке. – За что ты ее так? Хватит, не хочу в этом участвовать. Забираем самогонку и уходим.»

– Ну хватит так и хватит, неси самогонку сюда из сеней, да пошуруй там насчет закуски, поди жратву в сени холодные вынесла. Выпьем ещё немного, закусим и по домам. А Дуська молчать будет, правда, Дуся? – и Мишка, пьяно ухмыляясь, погладил ее по бесстыдно оголённому бедру.

Алёшка вышел в сенцы, больше всего на свете ему хотелось просто открыть уличную дверь и уйти домой, но жалость к несчастной Дуське не дала ему это сделать.

«Прибьет ведь, как пить дать!» – мелькнула страшная мысль и ещё одна: «Не дам!»

Алешка пошарил на столе в сенцах: в рассоле в банке плавала селёдка. С бутылкой самогона в одной руке и с банкой селёдки в другой, Баев зашёл в избу и его замутило от увиденного: на обнажённой Дуське пыхтел Мишка, его мускулистая задница ритмично поднималась и опускалась, наконец, он отвалился. «Кто следующий?» – Мишка закурил. Брюки расстегнул Серёга, Васька был сильно пьян, его стошнило, это спасло Дуську от третьего насилия.

– Ну, а ты чего? – спросил у Алёшки Мишка, наливая самогонку в стакан и опрокидывая его в рот. – Неужто любви зрелой женщины не охота?

– Любви охота, – только вот это вот не любовь.– Твердо ответил Алёшка. – Пошли отсюда, не дай бог кто за самогонкой придет, влетим.

– Придушить, что ли её? – Серёга задумчиво смотрел на Дуську, распростёртую на полу. – Как думаешь, Мишань, ведь сдаст нас, стерва?

– Давай, – согласно кивнул Мишка, и Серёга, вытащив из брюк ремень, шатаясь, направился к Дуське. Та в ужасе попыталась отползти, но руки и ноги её не слушались.

Алешка встал между Серёгой и Дуськой.

– Не тронь её!

– Ты чё, сопляк, мне указывать будешь? Отойди!

– Не тронь, сказал, отвали! – Алешка оттолкнул Серёгу. Сопляком Алешка не был, в плечах он был даже шире здоровяка Сергея, а за спокойствием и добродушием скрывалась недюжинная сила.

– Ладно, всё, уходим, а то и правда, кто с утра за опохмелкой сюда припрётся.

И прихватив бутылку, Мишка направился к входной двери. Алёшка подождал, пока трое теперь уже бывших товарищей вышли во двор, затем сдернул с кровати покрывало.

– Прости, Дусь, я не хотел,– пряча глаза, пробормотал он и неловко прикрыл обнажённую Евдокию.

***

Утром всё село облетела новость: к Дуське-самогонщице ночью в дом влезли, ограбили, избили и изнасиловали. Чудом жива осталась, Дуську особо не любили, но и не проклинали. Самогонка у неё была отменная, взять можно было в любое время, были бы деньги. Был у неё своеобразный кодекс чести: вещи и побрякушки в обмен на самогон не брала, предпочитала денежные купюры. В долг тоже не давала, только натуральный обмен: ей деньги, она – выпивку. Ну, а самогонка – она нужна на селе всегда. Потому произошедшему с Дуськой скорее, сочувствовали. Утром бедная женщина с лицом и телом, сплошь покрытым синяками, написала заявление у участкового Калистратова, а потом тот увез её в район к следователю и на медэкспертизу.

После обеда все четверо дружков уже арестованные сидели в милицейском УАЗике, последним забирали Баева Алексея. Ошалевшая Риммка выла, как по покойнику, не веря, что сын её мог совершить то, в чём его обвиняли.

– Мама, не верь никому, я Дуську не насиловал, я вообще её пальцем не трогал. Самогонку, каюсь, своровал. И больше ничего за мной нет.

– Давай, давай, залезай! – милиционер подтолкнул Алёшку в спину, – следователь разберётся, кто и что из вас делал.

В районном отделении милиции выяснилось, что в изнасиловании и избиении Дуська обвиняет всех четверых, и Алёшкиным показаниям, что он к Дуське и не притрагивался, никто не верил, тем более, что бывшие товарищи, спасая свои задницы, выставляли Баева чуть ли не зачинщиком всего. Лешка совсем сник, и на пятиминутном свидании, которое дал следователь, пожалевший убитую горем мать, Алёшка сказал ей:

– Мам, Дуська врёт, со зла это она. Я с себя вину за то, что за самогонкой с дури полез, не снимаю. Но я не насильник, и если меня по этой статье посадят – я жить не буду.

Полумёртвая Римма вернулась домой и попыталась поговорить с Дуськой. Но та её и на порог не пустила. В ответ на мольбы Баевой не губить Алешке жизнь, Дуська торжествующе улыбаясь разбитыми губами, ответила:

– Вырастила сына ублюдка – отвечай за него теперь.

– Он же тебя не трогал! – плакала на пороге бедная мать.

– Не хочу я разбираться, все виноваты! – и дверь перед носом Риммки захлопнула.

Уже почти обезумевшая Римма вдруг вспомнила, что Валька Лапина может узнать правду, вроде, сила ей такая дана.

И вот стояла сейчас Римма на пороге перед Валентиной и с надеждой смотрела ей в глаза.

– Чего ж ты хочешь от меня? – удивилась Валентина, – ну, увижу я правду, а кто ж меня послушает? Следователь, что ли? Да он мене и рта раскрыть не даст, кто я такая? Сновидица? Обхохочешься! К протоколу мои сны не подошьёшь.

– Валя, я правду знать хочу, понимаешь? Если мой сын насильник – это одно, а если не виновен – это другое, тогда я жизнь положу, что бы ему помочь. Валя, – из глаз Риммы потекли слёзы, – он сказал, что если его насильником объявят, он жить не будет, удушится после суда.

Честно сказать, Валя и сама не верила, что Алёшка мог женщину ударить, не такой он был, с этим Валентина была согласна.

– Ладно, – вздохнула она глубоко, – попробую посмотреть. Но врать не буду, что увижу, то и расскажу.

***

Утром она долго обдумывала свой сон. Потом собралась и направилась к Дуське. Два мужика огораживали подворье самогонщицы высоченным, под два метра, забором. Дуська руководила процессом, покрикивая на работников.

– Ну, ты как Алешка Куркуль огораживаешься, – фыркнула Валентина. – Колючую проволоку по верху ещё пусти

– И пущу! – синяки на лице Дуськи цвели уже всеми цветами радуги. – Чего пришла? Закрыта у меня сегодня лавочка.

– Не нужна мне твоя самогонка, давай присядем, разговор есть.

– Ну, давай, чего надо то тебе?

– Мне – ничего, вот только скажи, совесть у тебя есть? Зачем Алешку Баева оговариваешь?

Дуська вскочила.

– А тебе почем знать? Посмотри на меня, она повернула лицо так, чтоб Вале были видны все синяки. – Нравлюсь? Могу еще кофту снять, и там посмотришь. – Дуська принялась расстегивать пуговицы.

– Не надо, Дусь, я все знаю. Те, кто это сделал, должны за все ответить по справедливости. Но Алешка тебя не трогал, и если бы не он, может, ты и в живых бы не осталась. Задушил бы тебя Серега Ивашенцев, и не забор бы ты сейчас возводила, а на погост тебя бы несли.

– Чего тебе надо, Валька? – Дуся села на порог.

– Измени показания, не обвиняй невиновных в насилии. Напиши, как было, по совести. Пусть осудят, но не как насильников, а по справедливости.

– А мне-то зачем это? Не буду я ничего менять я в показаниях, злая я на весь мир.

– Ну, тогда я показания дам, – тихо сказала Валя. – Скажу следователю, где у тебя литровая банка с кольцами, серьгами да цепочками зарыта. И все село узнает, что нет у тебя на самом деле ни чести, ни совести, берёшь ты золото втихаря у алкашей.

– Ах ты… – Дуська вскочила, потом снова села. – Нет у меня никакого золота, кто тебе это сказал? Брешут злые люди.

Потом наклонилась к Вале и зашептала:

– Ладно, доеду завтра в район, скажу следователю Куницыну, что Лёшка меня не трогал, жалковал. Ведь ты не отстанешь.

Только ты про банку молчи!

Я поняла, ты ведь про золото во сне увидела, да?

– Вот и хорошо, вот и правильно, перепишешь заявление – и я молчать буду. – Валентина развернулась и вышла со двора. Мужики остановили работу и с любопытством смотрели Вале вслед.

– Чего вылупились? Я вам за что деньги плачу? – Набросилась Дуська на мужиков. Те снова дружно застучали молотками.

Римма поджидала Валентину возле дома.

– Ну, что увидела, Валя?

– Иди домой, Рим, Лёшка твой Дусю не трогал, будь уверена. Я с ней поговорила, должна изменить показания.

– Захочет ли? – засомневалась Римма.

– Захочет, – улыбнулась Валя, – я волшебное слово ей сказала.

***

На другой день Дуся сидела напротив следователя.

– Вы понимаете, что мы вас можем привлечь за дачу ложных показаний?

– Понимаю, товарищ следователь, но и вы меня поймите. Я в тот день была не в себе от произошедшего. У меня всё в голове перемешалось. Не было Алексея Баева в ту ночь среди насильников.

– Ну как же не было? Его отпечатки есть и на бутылке с самогоном, и на столе с закуской.

– Да, приходил он днем, просил выпить, ну налила я ему и закусить дала, без денег, по доброте душевной. Вот откуда отпечатки. А потом у меня в голове всё перепуталось. Потому я и показала на Алёшку.

– А сейчас, значит, распуталось? – усмехнулся следователь.

– А сейчас распуталось! – и Дуся написала на чистом листе «Заявление».

***

– Баев, на выход с вещами!

За Алешкой захлопнулась дверь камеры.

– Везучий сукин сын! – Мишка Пронин плюнул Алешке вслед.

– Свободен, – следователь протянул Баеву пропуск.

– Как свободен? – опешил Алексей. – Совсем?

– Совсем. И что б духу твоего в селе уже завтра не было.

– Так куда ж я денусь? – не понял Алешка.

– Собирай вещи и на призывной, я в военкомат уже позвонил. Они тебя там ждут завтра с утра.

– Спасибо, товарищ следователь! – радостный Алёшка схватил заветную бумажку. – Так я пошёл?

Куницын махнул рукой. – Иди уже.

На следующий день Римма проводила сына на призывной пункт.

– Достойно служи, сынок! – перекрестила она Алешку и поцеловала в рыжие кудри.

***

Мишке Пронину и Сереге Ивашенцеву дали по совокупности по 6 лет за нанесение телесных повреждений средней тяжести и групповое изнасилование, Ваське Огурееву два года условно.

Мишку в тюрьме через полгода убили. Что и как – подробностей никто не знал. Серёга вернулся в родное село, но в сгорбленном, вздрагивающем от любого громкого голоса человеке трудно было узнать того дерзкого и самоуверенного парня, каким он был до тюрьмы. Ваську с судимостью в армию не взяли, он стал пить и в конце концов отец выгнал его из дома, велев убираться куда подальше и не позорить семью. Больше Ваську в Семёновке никто не видел.

Алёшка отслужил два года в стройбате, остался на сверхсрочную и женился на местной девушке.

Римма не уставала благодарить Валентину за сына. А что же Дуська? А Дуська огородила двор высоченным забором, завела огромного злющего кобеля, который теперь бегал по всему двору наводя жуть и днем и ночью, и снова принялась продавать первоклассную самогонку, но теперь только на заказ и только для своих.

Глава 5

Шестнадцать лет назад, как ни ждала Валентина любимого Валька из армии, как ни готовилась к разговору с ним, встретились они совершенно неожиданно. Просто открылась дверь в избу – и вошёл Валентин, повзрослевший, выше ростом и шире в плечах, в красивой форме пограничника, с зелёной фуражкой в руке. Как назло, родителей дома не было. Вскочила Валентина, прижалась спиной к дверной притолоке, лицо краской залилось. – Валя, – Валентин шагнул к любимой и обнял её. Ой, как сердце рвётся из груди, как трудно оттолкнуть, когда руки обнять хотят. Но нет, нельзя, она всё решила. Вытянула руки, упёрлась кулачками в грудь, не дала прижать к себе.

– Не надо! – произнесла чужим глухим голосом.

Валентин опешил.

– Валюшка, что с тобой? Это же я, твой Валёк. И вновь попытался обнять. Выскользнула Валентина из объятий.

– Уходи, – отвернулась к окну, обхватила себя руками, словно замерзла. А она и замёрзла внутри.

– Почему? – Валентин ничего не понимал.

– Разлюбила я тебя, так бывает, другого встретила, – бесцветным голосом продолжила Валя.

– Так что ж ты мне не написала об этом? – Валёк не хотел верить.

– Служил ты, мало ли, что натворить мог после такого моего письма. А теперь вот говорю: не люблю. Кончено всё.

Замер Валёк за спиной у Валентины, постоял минуту, потом развернулся и ушёл, хлопнув дверью. Часто задышала Валя, уже не сдерживая подступившие рыдания. Она смогла, выдержала. Но, как же больно, как больно… И месяца не прошло, уехал Валентин в Москву, приглашали отслуживших работать в милицию, предоставляли общежитие, а по истечению определённого срока и квартиру по лимиту.

К Лапиным Валентин больше не приходил, встретиться с Валей не пытался. Но из Москвы неожиданно стал присылать ей письма. Валентина ни на одно не ответила, лишь читала и перечитывала по нескольку раз и складывала в шкатулку, каждый раз, думая, что письмо последнее. Лет 10 писал Валёк, рассказывал о жизни и службе своей, в последнем письме фотографию свою прислал. Красивый на ней такой, в форме милицейской, а потом как отрезало…

«Пусть он там, в Москве, счастлив будет, – думала Валя, – а я уж тут как-нибудь проживу, я смогу без него, я сильная».

***

Тут вскоре событие произошло, которое всё село всколыхнуло. Жил по соседству с Лапиными дед один, Воропаев Алексей. Жадный, толстый, злой, снега зимой снежной не допросишься – куркуль настоящий, одним словом. Бабка Дуня, жена его, полной противоположностью деда была. Высокая старуха, молчаливая, и худая, с взглядом, на людей глаза никогда не поднимала. Держал дед свою бабку в чёрном теле. Одежду носила старую, тапки дешёвые, платок выцветший. Только и слышали соседи: «Дунька, делом занимайся, нечего с соседкой лясы точить», «Не вздумай конфеты покупать. Баловство». « На платье заплатку поставь, ничё, ещё поносиш».. Куркуль он и есть куркуль. Была у них дочка Таисья. Тоже ласки от отца не видела, пока в школе училась. До того бедно была она одета, что учителя отцу выговаривали: нельзя так на ребенке экономить. А Алешка: «Не ваше дело. Сыта, да и ладно, отучится – сама пусть на наряды зарабатывает».

А хозяйство большое было: две коровы, свиньи, овцы, а уж кур и уток за скотину не считали; сад огромный – яблони, сливы, вишня, овощи всякие – всё на продажу шло. Всё две рабыни обрабатывали без роздыха: Дуня да Тая. А Алёша только барыши считал.

– Куда только деньги девает? Вот куркуль! – судачили соседи. Не было жаднее Алешки в деревне. Таечка восьмилетку закончила, паспорт получила и уехала в город. С тех пор её и не видели.

– Пишет Тайка-то? – соседушки спрашивают.

– Не пишет. Бросила родителей, поганка неблагодарная. Небось, хахаля нашла, сидит на его шее королевой, да конфетки трескает. А родители чем питаются – она и знать не желает.

Время шло. Таисья не приезжала, забывать стали про неё в селе. Дед с бабой сильно сдали с возрастом. Алеша по врачам стал ездить. Скотину пришлось перевести, корова одна осталась. А потом и корову продали. Как-то смотрят люди: калитка на большой замок закрыта. А надо сказать, ни у кого в дереве такого забора высоченного не было, больше двух метров. Дома не видно из-за него совсем. А тут ещё и замок… Удивились соседи, но мало ли куда уехали вдвоём. Через несколько дней дед появился. Один. Подошла к нему Валечка.

– Будь здоров, Алексей Петрович. А баба Дуня где?

Читать далее