Читать онлайн Ее тысяча лиц. Четвертое расследование Акселя Грина бесплатно

Ее тысяча лиц. Четвертое расследование Акселя Грина

Часть Первая. Глава 1

Светлой памяти Любови Васильевной Матюхи. Великолепного преподавателя, прекрасного человека. Спасибо, что верили в меня. Спасибо за спасенное детство. За творчество в каждом уроке, в каждой встрече. За вечность.

Часть первая. Добро пожаловать на восток

Трудно представить себе больший грех, чем двуличие.

Глава первая

Настоящее. Аксель

16 апреля 2003 года

Треверберг

Сигарета медленно тлела.

Детектив Грин стоял на лестнице у красивого особняка конца девятнадцатого века уже несколько минут. Хотелось курить, но Аксель не мог найти в себе сил, чтобы поднести фильтр к губам. И поэтому замер, глядя на соседний участок. Идеальный английский газон и ландшафтный дизайн, который не стыдно показать на обложке профильного журнала. Идеально выкрашенный коттедж.

Старая половина Треверберга отличалась вычурностью и фальшивой безупречностью.

Грин ненавидел и то, и другое. В этом не было никакой жизни. Или, может, он просто не представлял себя в обществе тех самых людей, за которыми охотится желтая пресса?

Впрочем, за ним она тоже охотилась.

Но не потому, что он был рожден в одной из правящих семей города. Его сковывала слава иного рода и повлиять на нее детектив был не в состоянии.

Огонек обжег пальцы, и Грин вздрогнул от неожиданности. Выронил сигарету. Приглушенно выругался, проследив за ее полетом и пообещав себе забрать окурок, когда спустится вниз.

Позже.

Еще позже.

Грин медленно набрал в грудь теплый апрельский воздух, наполненный ароматами пробуждающейся природы, выдохнул. Прикрыл глаза. Стянул резинку с волос и заново собрал хвост. Посмотрел на особняк, где его ждало тело. Он уже осмотрел место преступления. Бегло. А потом заметил то, что заставило его тут же выйти, взять сигарету и задуматься.

Он был не готов.

Совсем не готов к тому, что увидел. Надеялся, что ошибся, что чуть позже ДНК тест покажет, как же он наивен и как легко его сбить с пути призраками прошлой жизни. Надеялся, что чутье его подвело. Но в глубине души знал: его проклятие в том, что он не ошибается.

Не в подобных вещах.

Он встряхнул руками, как будто в попытке избавиться от лишней влаги, снова вздохнул и, развернувшись, направился в дом, где уже копошились криминалисты, расставляя свои вечные таблички, прокладывая дорожки, за пределы которых заходить нельзя. Щелкал затвор фотокамеры. Сотрудники полиции негромко переругивались между собой. Но никто не шутил. И не смеялся. Сложно шутить после того, что на этот раз им подкинула чья-то воспаленная фантазия.

Чей-то извращенный мозг.

Аксель стремительно пересек просторное фойе, так нелепо отделанное мрамором, поднялся по лестнице, чувствуя себя так, будто покоряет Эверест, а не идет на второй этаж. Нужно заставить себя все внимательно осмотреть. Потом дождаться Карлина с очередным учеником, которых знаменитый профайлер за последний год сменил с пяток, и заняться осмотром уже вместе.

Марк Карлин начал выезжать на места преступлений не так давно, и Грин ценил его присутствие. Хотя сейчас в тайне надеялся, что профайлер появится позже. После всего пережитого их объединяла не только работа, но и крепкая дружба, и Аксель не хотел, чтобы Марк заметил его состояние. Карлин обязательно обратит внимание и начнет задавать вопросы, ответов на которые у Грина не было.

Лестница закончилась слишком быстро. Детектив замер на втором этаже, рассеянно наблюдая за тем, как очередной стажер-криминалист прокладывает дорожку для сотрудников. Парнишка поднял голову. Его лицо вытянулось. Вряд ли он не ожидал увидеть здесь прославленного коллегу, но ко встрече явно оказался не готов.

– Пройду? – хриплым от напряжения голосом спросил Грин.

Тот лишь кивнул, глянув на ботинки детектива. Бахилы, скотч. Аксель давно работал в полиции. Процесс осмотра места преступления был отработан до автоматизма.

Грин аккуратно перешагнул через не закрепленные пока деревянные дощечки, подошел к двери, которую предусмотрительно прикрыли. Вытащил из кармана пиджака латексные перчатки и на мгновение закрыл глаза.

Это не самое ужасное преступление, которое ты видел, Грин. Не самое страшное убийство.

Черт.

Его уже давно нельзя было удивить жестокостью. Шесть лет службы в засекреченном отряде, который выполнял самые опасные задания по всему миру, более десяти лет работы в полиции, десятки раскрытых дел о серийных убийцах. Да, он должен был привыкнуть ко всему.

Но не к подобному.

Во второй раз за этот долгий и сложный день заходя в светлую комнату, Грин вяло подумал о том, что же такого он натворил, где проштрафился, что жизнь снова подкидывает ему жестокое испытание.

Она (даже в мыслях Аксель не мог назвать ее жертвой) лежала на постели. Хрупкое и стройное тело, белая кожа, ухоженная, лишенная каких бы то ни было лишних пятен, легкая сеточка растяжек на бедрах – видимо, она резко спросила вес. Светлые золотистые, будто наполненные солнцем волосы аккуратно разложены вокруг головы и по плечам. Тонкие ключицы, которые так и манят. Возраст определить сложно. Высокая небольшая грудь по-девичьи упруга, а кожа в тонусе. Светлое облако волос в паху. Убийца не посчитал нужным ее прикрыть.

Поза такая безмятежная, такая спокойная. Руки свободно лежат вдоль тела, ноги расслаблены. Она будто прилегла отдохнуть и провалилась в глубокий сон. Никакой крови.

Нехотя Грин поднял глаза выше. Туда, где должно было находиться лицо.

Но его не было.

Его сняли, как скальп.

Подавив нетипичное для него головокружение, детектив подошел ближе, с трудом заставляя себя впитать все. Любая деталь поможет поймать преступника. И Аксель обязан воспринять и запомнить каждую мелочь. Он всегда опирался на первое впечатление, раскручивая расследование через несостыковки и подсказки, которые были всегда – даже в условиях отсутствия улик. И обычно осмотр места преступления его будоражил, разгонял стремление приложить максимум усилий, пробуждая азарт.

И, какой бы ужас убийца ни подкидывал, будь то смерти детей, ужасающие инсталляции или пытки в подвалах, Грину никогда не было страшно. Неприятно, омерзительно. Но не страшно. А сейчас он испытывал чувство, похожее на шок. Скорость мысли снизилась, Акселю было сложно обрабатывать информацию, как будто кто-то недобро пошутил и нацепил ему на голову пыльный мешок.

Аксель не дышал почти минуту. Он стоял рядом с кроватью и безучастно смотрел на женское тело с прекрасными чувственными линиями, пожалуй, слишком бледное, но еще не покрытое трупными пятнами, еще чистое, гладкое, как будто живое.

Стерильная комната, вымытый труп, идеальный порядок. Все это напоминало музей. Или мавзолей.

Если бы не одна деталь.

С трудом, будто кто-то заблокировал шею и вместе с ней душу, Аксель повернул голову. Туда, где под ярким светом лампы стояла гипсовая голова, обращенная лицом вверх. А на ней лежала кожа. Убийца постарался. Он не просто швырнул лоскут, он аккуратно разложил его, воспользовался косметикой, чтобы придать ему достоверный вид. Чтобы придать ему схожесть.

Схожесть, которую Грин не мог не заметить.

Оставался только один вопрос: это удар в него? Или совпадение?

Что она делала в Треверберге? Она не пыталась связаться с ним с тех пор, как они расстались много лет назад. Никак не давала о себе знать, а Грин не отслеживал ее перемещений, не искал сведений о ней, не хотел бередить душу. Он думал, что когда-нибудь они встретятся за чашкой крепкого кофе, улыбнутся друг другу. Он спросит, счастлива ли она, она ответит утвердительно. И не задаст ему никаких вопросов. Потому что знает, как он не любит вопросы о личном. Они проведут в молчании несколько часов, а потом каждый отправится в свою новую жизнь. И он сохранит в сердце все, что объединяло их когда-то. Свою первую страсть, первую любовь, первое откровение, первое расставание. А она – тот единственный раз, когда отдалась на волю безумно вспыхнувшим чувствам.

Он почему-то верил, что единственный. Несмотря на разлуку в четырнадцать лет.

Аксель протянул было руку, но тут же отдернул ее. Он на месте преступления. Непозволительно так расслабляться. Детектив хотел отвернуться, но не смог. Мертвое лицо на гипсовой основе смотрело на него пустыми глазницами. И в нем он видел отражение самого себя, неба и прошлого, ко встрече с которым был решительно не готов.

Он медленно вздохнул и вздрогнул, когда чья-то рука легла на плечо. Резко обернулся.

Марк Карлин кивнул и убрал ладонь. Он выглядел, как всегда, безупречно и элегантно. Каштановые волосы, в которых появилось много серебра за последние полтора года, тщательно уложены, но одна прядка выпущена на свободу и падает на лоб. Лицо гладко выбрито, вид спокойный, никаких синяков под глазами или припухлостей. Профайлер одет в темно-синюю рубашку без галстука. Часы на запястье приглушенно мерцают, привлекая внимание.

Элегантен и безупречен до оскомины. Как всегда.

– Кто-то устроил нам настоящее представление, – негромко сказал Марк, так легко входя в разговор, что детектив на мгновение опешил.

Аксель сейчас не мог с такой скоростью переключиться между собственными мыслями, страхами и сомнениями и ворвавшемся в его уединение Карлином.

– Привет, – вяло откликнулся Грин. – А где твой хвостик номер пять? Или шесть?

– Ада? – почти не удивился Марк. – Внизу. Составляет впечатление о доме.

– Ада?

– Ада Розенберг, моя ученица, закончила академию, спецкурс по профилированию…

– Избавь меня от лишних подробностей, – отмахнулся Грин, слега раздраженный наличием очередного стажера и одновременно обрадованный тем, что ему самому пока никого учить не нужно.

– Почему он лишил ее лица и выставил его напоказ? – сменил тему Карлин.

– Это маска. Он обвиняет ее в двуличии, – негромко проговорил Грин, наконец сумев облечь в слова то, что не давало покоя с мгновения, когда он увидел тело. Двуличие. Убийца срывает маску и бросает ее под ноги полиции, мол, вы не можете это пропустить. Что здесь главное? Тело или лицо?

Почему-то казалось, что лицо. Убийца направил на него свет в то время, как кровать освещалась естественно. Да, входя в комнату, ты видел тело. И не сразу понимал, что в этой прекрасной неподвижности не так. А потом поднимал глаза – и обнаженные мышцы лица ввергали тебя в ступор.

А потом ты видел кожу, бережно растянутую на гипсовой голове.

Профайлер смерил Грина внимательным взглядом карих глаз, будто задавая вопрос: а с чего детектив решил делать его работу. Но на самом деле Аксель уловил в этом взгляде другое. Надо собраться. Пока не подтвердится личность, нельзя давать слабину и рассказывать, что он ее знал. Если выявят личную заинтересованность, попытаются снять с расследования, а он хотел лично прижать к стенке очередного монстра-психопата, который способен на такое.

Детектив расправил плечи и вернул другу прохладный взгляд темно-синих, почти почерневших от напряжения глаз. Привычно гриновский взгляд, в котором не читались эмоции.

– Снял лицо, открыл истинное нутро? Безобразное? Может, она модель или актриса? Типа сними размалеванную маску, а внутри лишь кровь и кишки?

Аксель легко повел плечами. Резкая речь Карлина его не тронула.

– Может и так.

Только если Грин не ошибся, она не модель. И не актриса. И даже не телеведущая.

– Следствие покажет, – усмехнулся Марк. – Надо собирать группу? От отдела профилирования буду я и офицер Розенберг.

Аксель с недовольным видом достал телефон.

– Пора уже сформировать постоянную команду и не прыгать от дела к делу, – процедил он сквозь зубы.

– Пора, конечно, – ухмыльнулся Карлин, – только ты все никак не определишься, с кем хочешь работать ежедневно над каждым делом. Уже всему управлению устроил экзамен, а все никак не выберешь.

***

Бычок он подобрал и выбросил. А потом прыгнул на мотоцикл и отправился в управление, старательно избегая любого контакта с коллегами. Карлин был прав в одном: команду нужно собрать постоянную. Только вот все те, с кем он работал, разбрелись по отделам, а кто-то даже махнул за океан, клюнув на высокие зарплаты в ФБР или еще где-то, Грин особенно не интересовался. У него был один постоянный компаньон – Карлин. И все шло замечательно, пока года полтора назад, не выдержав трагедии, которая перевернула его жизнь, профайлер не убедил себя, что его миссия – обучать талантливых ребят своему мастерству. Лишившись сына и семьи, Марк растворился в работе , и Аксель не мог его упрекнуть. Но бесился, как будто их диаду разбили.

Стажер Говард Логан, который участвовал в том деле, без преувеличения перевернувшем город и сделавшем Акселя Грина одним из самых знаменитых полицейских, некоторое время назад уехал на повышение квалификации. Артур Тресс возглавил отдел криминалистической экспертизы и погряз в бумажках.

Брать новых стажеров не хотелось, но им точно понадобятся руки. Много тупых рук, которые будут делать то, что им скажут. В этом ключе присутствие Ады Розенберг уже не казалось такой уж плохой идеей. Пусть она ковыряется в архивах и медицинских сводках. Все равно итоговый профиль составлять будет Карлин. Для профиля нужна информация. Много информации.

Значит, Ада.

Кто еще?

И нужен ли вообще кто-то?

Аксель завел мотоцикл и вырулил на дорогу. Но поехал он не в управление полицией. Он остановился у ближайшей парикмахерской. Снял шлем. С некоторым сожалением провел рукой по волосам. А потом, коротко вздохнув, слез с мотоцикла, поставил его на центральную подножку, забрал ключи и открыл дверь.

В эту минуту он четко понимал, что делает и почему. Надежда умирает последней, но он был уверен, что анализ ДНК сюрприза не принесет. И действовал рефлекторно. Так, как учила она, так, как выживал в течение многих лет. Чтобы раскрыть это дело, ему нужно вспомнить, кто он такой.

За потрясениями последних лет он совершенно себя растерял.

А он военный. Элитный солдат, участвовавший в бесконечном количестве операций, о которых даже не писали в газетах.

Прошлое. Анна

3 апреля 1987 года

20:02, кажется

Место указать не могу, запретили, Ближний Восток

Смешная особенность. Я каждый раз дважды смотрю на часы, когда собираюсь писать в дневник. Первый раз смотрю, отмечаю время, даю себе обещание обязательно – уж в этот-то раз точно! – запомнить, что они показывают. Открываю тетрадь с дневником – и все. Забыла. Приходится смотреть снова.

Что я вытесняю?

Почему я обязательно должна что-то вытеснять? Разве практика дневниковых записей – это не обычная техника? Она вообще не психоаналитическая. А я все равно пишу. Сколько себя помню, пишу, особенно, если происходит что-то из ряда вон выходящее. Что-то, заставляющее меня чувствовать иначе. Или просто – чувствовать.

А сегодня важный день. Я пропустила несколько вечеров, не было возможности остаться наедине с собой и спокойно написать пару строк. Только сейчас добралась до места, которое должна буду называть своим домом в ближайший год. Пока ехала, думала, что сошла с ума в тот момент, когда согласилась отправиться… не могу написать, куда именно, это засекречено. Мне четко дали понять, что места, фамилии и звания под запретом, потому что мы тут занимаемся важными делами, о которых все хотят узнать и никто узнать не должен. Наверное, имен тоже не стоит упоминать.

А то посадят еще.

Смешно.

Нет, совсем не смешно. Я еще слишком молода, чтобы потерять время из-за глупости. Поэтому правила будем соблюдать. А если нет, сожгу дневник.

Короче, когда я поступала в университет с горящими глазами и желанием стать психологом, я не думала, что решу на целый год связать себя работой в армии. И не просто в армии. С ребятами я еще не познакомилась, знаю только, что отряд небольшой и разношерстный. Моя коллега, которая здесь уже несколько месяцев, берет на себя половину, остальные – мои. Работа непыльная, обычные консультации, обычная терапия. Травмы, куда без них. Иногда ПТСР. Иногда я должна решить, останется человек здесь или должен уйти. Список моментов, на которые я должна обращать внимания, новые, разработанные специально для отряда анкеты, мне выдали. Буду изучать и постепенно внедрять.

Составили график. Это странно, обычно процесс выбора времени и согласования его с пациентом – это часть сеттинга. А тут в процесс вмешивается внешняя сила. И я не знаю, как это отразится на терапии.

Это как секс втроем. Причем, вынужденный. Обычно нас двое, я и пациент. А тут еще третья сторона в виде армейского устава. И никакой вам стабильности! Ребят могут сорвать в любой момент.

Я такой психотерапевт на подхвате. Терапия по вызову.

Ладно, видимо, я совсем устала, раз скатилась в подобные сравнения.

Давай с начала.

Я доехала.

Прошла чудовищный конкурс, обошла всех конкурентов, получила годовую ставку, превышающую все, на что я могла рассчитывать дома, вдвое. И завтра я начну практику в качестве самого молодого военного психотерапевта в этом отряде.

Я молодец.

Поймала себя на мысли, что хочу написать «спокойной ночи». Дневнику. Некоторые вещи не лечатся.

Глава 2

Настоящее. Аксель

16 апреля 2003 года

Треверберг

С главой отдела судебно-медицинской экспертизы Дэниелем Кором Аксель Грин был знаком шапочно. Они пересекались на планерках, где Кор исправно присутствовал и даже старался не спать, но вместе не работали. И сейчас, спустившись в лабораторию, Грин слегка удивился, как будто ожидал здесь увидеть кого-то другого.

Дэниелю на вид можно было дать лет сорок пять, это был невысокий крепкий мужчина с руками мясника и блеклыми серыми глазами, за которыми не читалось ни мыслей, ни эмоций. Он явно не сошел с обложки и внешностью обладал скорее отталкивающей, но Грин привык смотреть глубже. И то, что он чувствовал в судмедэксперте, успокаивало. Так успокаивается профессионал в присутствии другого профессионала: не нужно контролировать непрофильные процессы, ты можешь быть уверен, что все будет сделано на высшем уровне. Не хуже, чем если бы задачей занимался лично ты.

Кор поднял голову от большого журнала, который заполнял, и посмотрел на детектива. На его лице с крупным носом и неожиданно аккуратно постриженной растительностью эмоций не отразилось, серое стекло глаз не прояснилось.

– Я еще не начинал, – басовито сказал Кор.

– Знаю. Поэтому пришел.

– Скучно наверху, решили спуститься в ад, детектив?

Как будто я из ада выбирался.

– Нужно, чтобы анализ ДНК провели как можно скорее. Я сделал запрос в… – Грин осекся, подбирая слова. Не подобрал и оборвал фразу, переключившись. – Словом, вам дадут материал для сравнения, если стандартные пути результатов не принесут.

Кор отложил ручку и откинулся на спинку кресла, положив ладони на столешницу.

– Вы что-то знаете.

– Ничего, – отрубил детектив. – Ровным счетом. Я должен узнать от вас, кто она и что с ней произошло. Ну, помимо очевидного.

Дэниель будто бы хотел улыбнуться, его густые брови дрогнули, губы на мгновение изогнулись, но судмедэксперт встал, снова замкнувшись. Он был ниже Грина на голову и поэтому инстинктивно стоял, расставив ноги, будто пытаясь занять больше пространства. Аксель сделал шаг в сторону и Дэниель двинулся в направлении секционного зала. Шел он неожиданно легкой для человека такого мощного телосложения походкой. Детектив устремился за ним.

– Ее только привезли, к чему такая спешка? – недовольно поинтересовался Кор.

– Убийство странное.

– У вас каждое дело странное, детектив, я наслышан. Но не припоминаю, чтобы вы, очертя голову, летели в морг. В тот же день! До вскрытия.

Аксель улыбнулся.

– Мне будет достаточно базового осмотра. Я вас выслушаю. И пойду к коллегам.

– Первые часы после обнаружения тела самые неприятные, да? – с пониманием усмехнулся судмедэксперт, толкая металлические двери. – Вы должны включаться в работу, а данных нет. Криминалисты еще ничего не собрали, мы отчет не предоставили. Я помню, как доктор Абигейл дневала и ночевала на работе, лишь бы не разочаровать вас, как можно быстрее предоставить все, что могла. Она даже делила отчет на части, чтобы сразу отправить вам самое важное. Или то, на что вы сможете опереться. Вы ждете того же от меня?

В темно-синих глазах Грина скользнула молния. Вспоминать о Джейн Абигейл было неприятно. Детектив едко улыбнулся.

– Если честно, доктор Кор, да.

Дэниель рассмеялся. И этот смех Акселя удивил. Он ждал усмешки или недовольства. Или даже агрессии. Но не веселья. Сероглазый взгляд судмедэксперта просветлел, он подошел к металлическому столу, на котором под белой простыней лежало тело, нацепил латентные перчатки, оперся о край большими ладонями и взглянул на детектива.

– Не ожидал от вас другого. О вашей требовательности по всему управлению ходят легенды.

– Да ладно, легенды, – вернул ему ухмылку Грин. – Я просто делаю свою работу. И требую того же от других.

– Ладно, детектив. Давайте ее осмотрим. Как вы уже поняли, убийца снял с жертвы лицо. Обычно при этой процедуре крови тьма. Либо он слил кровь заранее, либо убрался в доме. Пусть ваши ребята посмотрят.

– Люминол, – кивнул Аксель. – Проверим.

– Он снимает с нее лицо. Кладет его на гипсовую голову, при этом маска сделана грубо, – Дэниель перевел взгляд на тумбочку, где стояла гипсовая подставка. Без кожи, правда. И Аксель смог разглядеть слоистость изделия. Как будто его делали впопыхах. Как обычный гипс при переломе. – Я пока не уверен, но предполагаю, что маска сделана, когда жертва еще была жива. Значит, нам нужно начать с начала. Он усыпляет или обездвиживает жертву (токсикологический анализ покажет). Снимает маску. Никакого секрета в технологии ее изготовления нет.

Судмедэксперт осторожно снял простыню, сложив ее на бедрах жертвы. Грин снова увидел красное нечто вместо лица и поежился. Волосы женщины уже не казались столь безупречными. В холодном свете ламп они выглядели безжизненно.

Сердце болезненно сжалось.

– Кожа гладкая, следов побоев нет, – механически продолжил Кор, внимательно осматривая тело. – До лица мы сейчас дойдем, помимо него на теле только одно существенное повреждение – ей проткнули сердце. Точнее скажу после вскрытия, но почти уверен, что это так. Думаю, это обычный нож или кинжал с широким лезвием. – Он взял линейку. – Две трети дюйма. И опять нет крови. Кожа слишком чистая, нет блеска. Возможно, он ее вымыл, а потом насухо вытер. Я изучу ее под микроскопом и скажу, что там было. Вы заставляете меня делать двойную работу, детектив, – Дэниель поднял на Грина снова холодный и будто бы мертвый взгляд. – Я не люблю чувствовать себя дураком.

– Для меня все важно, – негромко отреагировал Аксель. – Продолжайте. Пожалуйста.

– Крови нет! Нет кровоподтеков, нет пятен. При этом она мертва не менее шестнадцати часов. Точнее скажу позже! – Кор, кажется, разозлился. – Теперь лицо. – Он склонился над телом. – Разрезы аккуратные, но непрофессиональные. Он знает, где резать, чем и как, но явно делает это не каждый день. Вот, рука сорвалась, он порезал ей ухо. А тут, – он указал на линию подбородка, где, подойдя ближе, детектив заметил тонкую царапину, – снова сорвался. Не хирург, не патологоанатом, не судмедэксперт. Но действует холодно и четко. Кожу сохранил ровно настолько, сколько необходимо, чтобы полиция застала композицию в относительно первозданном виде.

– От чего она умерла?

Дэниель указал на грудь жертвы.

– Думаю, от этого. Но не уверен, – судмедэксперт снова шумно вздохнул. – Возможно, разрез посмертен.

Грин решил не комментировать. Кому потребуется нанести один единственный четкий удар в сердце, если цель – не убить? Если предположим, что жертва уже мертва?

– И нет сопротивления?

– На первый взгляд никакого. – Кор бегло осмотрел голову жертвы, перебирая шелковистые волосы. – По голове ее тоже не били.

– Значит она его знала? – Аксель поднял на коллегу взгляд. – Или он подкрался и она не успела среагировать?

– Этого я не говорил, детектив, – пожал плечами судмедэксперт. – Как бы там ни было, если бы он хватал ее за руки или за плечи, мы бы это уже установили. По поводу сексуального контакта скажу позже. Анализ ДНК сделаю. Но это не быстрый процесс, вы же знаете.

Аксель опустил глаза.

– Знаю. Сделайте, что в ваших силах.

Дэниель снова укрыл тело, стянул с рук перчатки сложил руки на груди.

– Как будто может быть иначе, – пробормотал он.

Детектив скупо поблагодарил, кивнул и направился в сторону выхода, думая о том, что его больше задевает. То, что убийца осторожен или то, что он не врач. Или то, что у нее мог быть сексуальный контакт с кем-то. Или вообще то, что он не может до конца понять мотив? При этом перед внутренним взором стояло не лицо, вернее, его отсутствие. Грин думал о надрезе на груди. О лезвии, которое скользнуло под ребра, вспороло перикард и навсегда остановило сердце. Даже если все было совершенно наоборот и это холодное сердце остановилось по другой причине.

Прошлое. Анна

12 апреля 1987 года, воскресенье

Мне кажется, что все знания, которые я получила в Сорбонне, знания, которые впитывала позже, практика, которая у меня была, установки и все то, на чем держалась моя личность, трещит по швам.

Просто рушится к чертям.

Я пропустила больше недели. Возвращалась в комнату и падала от усталости. Сил хватало только на то, чтобы принять душ и кое-как привести себя в порядок. А потом армейский распорядок. Я привыкла рано вставать, но здесь мое «рано» – это ты безбожно проспала, доктор Перо, встала и вышла на пробежку. Честное слово. Подъем у них в четыре. Отбой в десять. Весь день тренировки, обучение. Здесь круче, чем в университете.

Я познакомилась с коллегой. Она психиатр по первой специализации и психотерапевт по второй. Передала мне половину ребят, в основном тех, кто служит меньше трех лет. Говорит, что им нужен незамыленный взгляд. Я думала, что в такие места приходят служить только те, кто уже прошел обычную армию, взрослые люди, принимающие решения осмысленно. Но ошибалась, потому что почти все, с кем мне предстоит работать – это ребята до двадцати пяти.

До двадцати пяти.

Да каждый из них – мультипрофессионал, который может и в строении ядерной бомбы разобраться, чтобы ее обезвредить, и найти общий язык с местными, и прикинуться искусствоведом, если того требует задание. Больше всего меня поразила система обучения и то, что эти люди из себя представляют.

А еще их внутренняя бездна.

Но я опять себе вру, а обещала, что буду честна хотя бы в дневнике. Все ребята интересные, разные, каждый со своим изломом. Но поразили меня не мои пациенты. А один из тех, кто остался у коллеги. Формально мы друг другу никто и поэтому я могу простить себе любые эмоции, хотя они глупы. Честное слово, глупы.

Он вернулся с очередного задания на днях. Я не выдержала и посмотрела досье, по меньшей мере то, которое доступно психологам. Девятнадцать лет, из которых почти три он уже здесь. Доброволец. Он приехал из Треверберга. Сирота. Но не выглядит, как сирота. И не ощущается. Я сидела с книжкой на лавочке у столовой. В какой-то момент почувствовала, что на меня смотрят. Не так, как все тут, не так, как на родине. Я привыкла, что мужчинам нравится моя внешность, но дальше они не заглядывают. Им достаточно клише «Куколка», которое так легко прилепить к миловидной блондинке.

Но в этом взгляде было что-то еще. Я хочу запомнить этот момент, поэтому опишу. Даже если это глупо и я веду себя как идиотка. Я могу казаться идиоткой перед собственным дневником.

Когда я подняла глаза, он стоял, прислонившись спиной к стене столовой и скрестив ноги. Сигарета в зубах, светлые, как у меня, волосы чуть длиннее, чем можно было бы ожидать в армии, но здесь на удивление в плане длины волос никаких правил не существовало, может быть, естественная стрижка помогала им в работе. Хотя этот точно нигде и ни с чем не сольется. Он слишком яркий. Слишком… свежий? Я помню миг, когда наши взгляды встретились, и солнечный день будто бы померк. У него темно-синие, внимательные и очень холодные глаза человека, который видел ужасные вещи. И, скорее всего, делал ужасные вещи. Выглядит взрослым, но что-то выдает истинный возраст, что-то в изгибе губ. Или в еще оставшемся намеке на мягкость черт. Высокий. Страшно высокий. Широкие плечи, атлетическая фигура. Как у всех здесь. Рубашка на груди распахнута, виден загар. На шее какая-то цепочка – блестит, отвлекает.

Мы смотрели друг другу в глаза больше минуты. Я чуть не выронила книгу (надеюсь, зачитанный до дыр Фрейд меня простит). Парень медленно взял сигарету и опустил руку, позволяя пеплу упасть на землю. Я заметила, как сжались его пальцы. Не знаю, обжегся ли он, но не дрогнул. А потом резко разорвал зрительный контакт, бросил окурок в урну и направился ко мне.

Я инстинктивно откинулась на спинку скамейки, тупо пытаясь уговорить себя думать о работе, о своей цели, о диссертации, о чем угодно, но только не о том, что мое сердце впервые за всю жизнь подало голос. А мне двадцать девять! Скоро тридцать. Я медик и психолог и всегда считала, что сказки про любовь с первого взгляда придумывают несчастные женщины, у которых есть лишь один мир – иллюзорный.

Выходит, я тоже такая несчастная женщина. Только иллюзии у меня другие. Иллюзия важности карьеры, фанатичная влюбленность в науку, планы на жизнь. Эта чертова минута перечеркнула все, чем я дышала. И это было глупо.

И сладко.

А сейчас стыдно. Но я пообещала себе описать все честно. Так, как оно было в тот момент. Чтобы запомнить именно таким.

Парень приближался, я не дышала. Фрейд висел на волоске от того, чтобы упасть на горячую землю. Когда между нами осталось меньше метра, я почувствовала, как кровь приливает к щекам. Он улыбнулся. И эта улыбка расколола мою жизнь на «до» и «после». Вернуть ее я не смогла. Поэтому тупо смотрела ему в глаза, зная, что выгляжу слегка удивленной и холодной. Какая буря бы не бушевала в груди, я всегда умела держать лицо и притворяться вежливым профессионалом.

– Вы – доктор Анна Перо? – без обиняков спросил он.

Я медленно кивнула.

– Будем знакомы. Я Аксель Грин. Добро пожаловать на восток.

Он по-мальчишески усмехнулся и протянул мне руку. Сухую, горячую, крепкую руку с тонкими длинными пальцами музыканта или врача. Он сжал мою ладошку, а потом неожиданно перевернул ее и коротко поцеловал. Старомодно.

А потом развернулся и ушел. Оставив меня в растерянности, а доктора Фрейда в пыли.

Видимо, «Психопатология обыденной жизни» – не то, что стоит перечитывать в подобном месте.

Или то?

Настоящее. Аксель

16 апреля 2003, среда,

Управление полицией Треверберга

Вернувшись из морга в кабинет, Аксель думал о том, что мотив преступника в этом деле должен лежать глубже, чем обычно. Вряд ли это какая-то миссия. Анна Перо была прославленным психотерапевтом. Она защитила две диссертации, так и не вышла замуж и посвятила себя науке, блистала среди коллег, преподавала. Зачем срывать лицо с психотерапевта? Кто мог это сделать? Или у нее все-таки был роман?

Детектив даже пожалел, что не следил за ее жизнью и почти ничего о ней не знал. Сейчас любая информация бы пригодилась. А так придется действовать стандартно. Запрашивать архивы, ставить задачу айтишникам, чтобы те нашли все упоминания, восстановили круг контактов. Аксель знал только, что она долго жила во Франции в одном из прекрасных городов на побережье Средиземного моря. Почему она здесь? Когда приехала? Почему ее убили? Убийца выбрал ее в жертвы случайно или осознанно? За профессию или еще по какой-то причине?

Грин не давал себе провалиться в прошлое, позволить замороженному сердцу пропустить еще хотя бы один удар. Ему казалось, что любое потрясение нанесет непоправимый урон. Последние несколько лет его перестроили. Но даже на фоне того, что ему предстоит позже, найденное тело Анны Перо казалось катаклизмом.

Он терял способность дышать и мыслить здраво. И не мог раскрыться. Не мог показать, что знает ее.

Что когда-то до самозабвения любил ее.

Иначе у него заберут дело, а этого он себе не простит. Только он сможет найти убийцу. И, если надо, наказать его. Наказать не согласно букве закона. А согласно армейскому уставу, уставу его подразделения.

Так, чтобы никто и никогда не смог бы вытащить этого мудака из тюрьмы.

Рука сама потянулась, чтобы собрать волосы в хвост, но лишь взъерошила то, что от них осталось. Тонкие пальцы пробежались по сетке шрамов над левым виском. Шрамов, почти незаметных, надежно скрытых шевелюрой. Шрамов, которые остались после армии и о которых он не любил говорить, как будто стыдясь самого факта ранения, из-за которого был вынужден уйти на гражданку.

Грин прикрыл глаза. Мучительно хотелось курить. Но вместо этого он встал, взял специальную губку и тщательно стер остатки надписей после прошлого дела с белой доски. Потом развернулся. Взял со стола два снимка, которые уже проявили фотографы. И приклеил их рядом в центре.

Обнаженное женское тело в современной идеально чистой спальне. И гипсовая голова, на которой лежит лицо.

Имя он предусмотрительно не написал.

А потом схватил куртку и стремительно вышел из кабинета.

По иронии судьбы его сегодня ждало еще одно крайне неприятное дело.

Глава 3

Настоящее. Аксель

Судебная психиатрическая клиника доктора Аурелии Баррон

Доктор Аурелия Баррон получила эксклюзивное право на размещение в стенах своей клиники особо опасных преступников. Год назад закончилось строительство тюремного блока и третьей линии ограждений, город выделил охрану, улучшил систему безопасности и видео-контроля. Гражданскую клинику вынесли в первый контур. А вот тюрьма находилась в третьем, последнем.

Конечно, как классическое режимное заведение она не выглядела. И любой продал бы душу за то, чтобы отбывать наказание здесь, а не в обычной тревербергской тюрьме. Но с точки зрения безопасности Аурелия совместно с городской администрацией поработала на славу, превратив свою клинику в неприступную крепость.

Грин отчаянно не хотел сюда ехать.

Не потому, что с этим местом его что-то связывало. Он спокойно относился к тюрьмам и режимным объектам, его не трогали даже психиатрические клиники. Но поездку к Аурелии он откладывал как мог. И только сегодня, увидев труп Анны, понял, что пришло время оборвать все кровоточащие нити, связывающие его с болезненным прошлым. Он не узнавал сам себя – бегать от боли не в его правилах. Но именно это он и делал уже сколько лет – бежал.

Поэтому он позвонил доктору и обозначил, во сколько и на сколько сможет приехать. Она подтвердила встречу и Грин отключился, не позволив себе получить лишнее мгновение на то, чтобы передумать. Больше он не имел права идти на поводу своей слабости. И, не зная, что его ждет и как это пережить, Аксель уехал из управления. Мощный мотоцикл нес его за город по идеальному асфальту. Холодный ветер бил в шлем. Было непривычно без густой гривы волос, но он начинал входить во вкус, вспоминая.

Вспоминая самого себя.

В армию он ушел шестнадцать. Готовился к ней еще с приюта. Когда Сара Оппервальд-Смол подписала документы на усыновление, юный Аксель не нашел в себе сил, чтобы рассказать ей о том, что он планирует стать военным. Сара видела его успехи и думала, что он свяжет свою жизнь с наукой. Он и связал, но в другом качестве. То отделение, где он служил – это не просто спецназ. И все его навыки и задатки раскрылись в полной мере.

Шесть лет принесли ему больше, чем некоторым десятилетия. В Треверберг он вернулся в двадцать три, получив серьезное ранение в голову. Командир тогда сказал «Ты сможешь вернуться, если захочешь». Вариантов, где применить полученные навыки, было немного. Грин поступил в полицейскую академию и стал детективом. Всю жизнь он занимался расследованиями, поиском пропавших людей и ответов на вопросы. Всю жизнь в той или иной мире он занимался вопросами справедливости и влияния. Служба в полиции помогла ему спуститься со стратегических высот на тактические. И в какой-то степени найти себя.

Найти, чтобы разрушить до основания все, чем он жил и дышал из-за глупого чувства, от которого не было спасения ни во время отношений, ни после.

С горькой усмешкой удивляясь собственной слабости, Аксель оставил мотоцикл и шлем на внешней парковке, подошел к охраннику, показал ему удостоверение. Тот кивнул, несколько секунд пристально вглядываясь в лицо детектива, но пропустил без лишних вопросов. Полицейского ждали.

Стремительным шагом он пересек пространство внутреннего двора, опрятного, даже, скорее, вылизанного, добрался до второго поста охраны, снова показал документы. Его нашли в списках, проверили металлоискателем. Пропустили. С каждым шагом Грин все глубже и глубже погружался во внутреннюю бездну, понимая, что, несмотря на такой большой промежуток во времени, он не готов.

Аурелия Баррон встретила его в кабинете, который располагался на первом этаже тюремного блока. Здесь все было так же, как в гражданской клинике, если бы не тройные металлические двери, охрана и кое-то еще. Атмосфера. Здесь дышалось тяжелее. При виде Грина женщина поднялась с места и протянула ему руку, которую он пожал без каких-либо эмоций. Аурелия была красивой блондинкой, ухоженной, даже роскошной, но сейчас для него она была тем самым человеком, который заставляет тебя встать перед зеркалом и посмотреть в глаза самому себе и прошлому.

Прошлому, которого стало слишком много.

Грин знал, что такое терапия. И сторонился специалистов, даже если должен был взаимодействовать с ними по другим вопросам. Он свое уже отходил.

– Спасибо, что пришли, детектив.

Аурелия села в кресло напротив него, показывая, что пространство безопасно и она от него не прячется. Ее странные медово-янтарные глаза блеснули. Она обратила внимание на смену имиджа, но ничего не сказала, достаточно выдержанная, чтобы не задавать глупых вопросов.

Грин сидел, напряженно выпрямив спину, положив руки на колени и переплетя пальцы, которые побелели.

Пусть кто-нибудь позвонит и вызовет на место преступления. Пожалуйста.

– Вы не оставили мне выбора, – сухо ответил он, поднимая на нее глаза. – Я ясно дал понять, что не хочу иметь с этой женщиной ничего общего. Я подписал бумаги, позволяющие врачам творить все, что придет в голову, еще полгода назад. Но вы настояли на встрече. Напомните, на что вы сослались?

– Это судебная клиника. И состояние пациентки – моя ответственность. Если для лечения мне нужна встреча пациентки с кем-то, я имею право требовать этой встречи. Согласно законодательству, естественно.

Его раздражало ее спокойствие. Его бесил ее профессионализм. Но на самом деле он злился не на Аурелию Баррон, а на себя. На свою слабость и на тот парализующий душу страх, который просыпался внутри, стоило ему подумать о встрече.

– Мисс Эдола Мирдол вышла из комы прошлым летом, – негромко продолжила Баррон, слегка наклонившись к Грину. Он не пошевелился даже тогда, когда уловил терпкий аромат ее духов. – Ее держали под наблюдением специалистов. Ее тело парализовано ниже талии, но сознание на первый взгляд показалось ясным. Она отзывалась на имя «Энн» и не отзывалась на «Эдолу». В больнице решили, что это маскировка и она не хочет своей связи с преступницей, как любой другой на ее месте. Но в ходе бесед со мной возникло недопонимание. Она не помнила и брата, ничего не знала о детском доме. Я заподозрила, что все не так просто и ускорила ее перевод сюда. Я не трогала вас полгода, детектив.

– Но решили тронуть сейчас.

– Это редчайший случай диссациативного расстройства идентичности, который предположительно показывает сразу два синдрома: множественную личность и фугу.

– Что?

Аксель нервно провел пальцами по переносице. Хотелось коснуться волос, но привычной длины не было, и он снова сцепил руки, пытаясь окружить себя коконом из защиты.

– Фуга – это состояние, когда человек теряет память о предыдущей личности и придумывает себе новую. Множественная личность – расщепление ядра личности на составляющие.

– Я знаю, что такое множественная личность, – зло прервал детектив. – Я не понимаю, причем тут я и…

Ее имени он так и не произнес. Он не мог назвать женщину, с которой когда-то делил постель, «Энн». Она была Эдолой Мирдол. Монстром, который убил множество невинных детей. Он не мог поверить в то, что это чудовище когда-то шептало ему нежные слова, а он сам сходил с ума от одной мысли, что рано или поздно наступит момент, в котором ее не будет рядом с ним.

Чувства к Энн были вторыми по силе в его жизни, но первыми после армии. Он лишился головы, сердца, да самого себя. И совершил ужаснейшую ошибку, потеряв концентрацию.

– Я подозреваю, что в случае с Эдолой Мирдол диссациативное расстройство проявило себя еще в детском доме, – все так же негромко и мерно продолжила доктор Баррон. – Ее личность раскололась как минимум на две, но, скорее, больше. Подозреваю, что Душитель и та Энн Лирна, которую знали вы, – это разные личности. То, что произошло у озера, детектив, убило Душителя.

Аурелия задумалась, подбирая слова. Аксель смотрел на нее немигающим тяжелым взглядом. Он понимал, о чем речь. Но не понимал. Все казалось глупым, как будто он смотрел дешевое кино. В армии Грин сталкивался с синдромом множественной личности. Тогда о нем только начали говорить, его считали мифом. Но одна из целей была именно такой. Детектив видел переключение, хоть и не поверил в него. Но как соотнести мифический синдром с… с ней?

– Когда вы встречались с женщиной, это была Энн, – начала Аурелия, возвращая себе его внимание. – Энн понятия не имела про наличие второй личности. Не знала об убийствах, не понимала, что происходит и почему она теряет время. На сессиях она рассказывала, что иногда обнаруживала себя сидящей где-нибудь в парке, хотя не помнила, чтобы выходила из дома. Приступы стали реже, когда появилась кофейня, но потом возобновились. Она не помнит, что произошло у озера.

– Я не понимаю.

– Вы были не с серийной убийцей, – прямо заявила Баррон. – И сейчас сознанием владеет личность, которую я называю «Энн». Эдола умерла. Она повесилась и ушла из контура. Может, распалась, может, слилась с основной личностью, может, затаилась. Но ее нет. Поверьте, я выманивала, как могла. Даже подходящего ребенка приводила. Она не реагирует.

– Играет.

– Не думаю. Я хочу, чтобы она посмотрела на вас. Мне важно понять, что она чувствует к вам на самом деле. И как отреагирует, увидев, что вы… изменились. Она все время говорит о вас, спрашивает, где вы и что с вами. Почему не приходите и почему не заберете ее домой.

Аксель уронил голову на руки.

– Это невыносимо.

Он почти не удивился, когда теплая ладонь доктора коснулась его плеча и легонько сжала. Аурелия молчала, Грин тоже не спешил нарушать тишину. Ее прикосновение успокаивало, позволяло обрести почву под ногами. Никаких мыслей в голове не было. Только тупое и ноющее желание отправиться в бар, чтобы напиться. Что он конечно же не сделает. Но очень хочется. А еще больше хочется поговорить. Хоть с кем-то поговорить о том, что происходит.

О том, чье тело сегодня нашли. О том, как мучительно ноет сердце. Доктор Баррон сказала то, о чем можно было мечтать. То, что оправдывало его самого и его любимую, что объясняло чудовищную реальность и давало индульгенцию на все, что они успели натворить. То, за что хотелось ухватиться.

Но нельзя.

Грин понимал, что нельзя.

Он не может любить убийцу. Даже если она себя таковой не признает. Даже если она действительно страдает от редкого психиатрического заболевания. Даже если ее психика сама уничтожила монстра, она не имеет права быть рядом с ним. Он не имеет права быть рядом с ней. Прошло два года. Неужели короткий трехмесячный роман навсегда выжег его сердце? Неужели все происходящее нужно только ради того, чтобы его глупая душа научилась наконец не привязываться?

Детектив поднял голову и посмотрел доктору в глаза.

– Что от меня требуется?

– Просто зайдите к ней. Сядьте напротив. И дальше делайте и говорите то, что посчитаете нужным. Но без резких движений, пожалуйста. В случае с такими пациентами никогда не знаешь, что вылезет.

Просто зайти и встретиться с ней лицом к лицу. Какие мелочи.

Прошлое. Анна

16 мая 1987, суббота

В каждом из нас живет множественно сущностей. Субличностей. На работе мы в одной маске, дома в другой. Среди друзей примеряем третью, а перед любимым человеком тщательно выстраиваем четвертую, до безумия боясь того, что он заглянет за края и увидит истинное лицо. То, которое мы сами видеть боимся. Потому что посмотреть в глаза своим демонам сможет не каждый. И почти никто не способен на это без терапии.

Всю сознательную жизнь я занималась психологией. Я в терапии с тринадцати. Продумала каждый шаг карьеры, отчаянно стремясь туда, где сейчас находилась. лучшая на курсе, лучшая на работе, публикации в крупнейших французских и международных изданиях. Даже влюбляясь, я оставалась в состоянии повышенной готовности.

Но не сейчас.

Сейчас я с ужасом и болью видела в себе другую женщину, другие проявления, другую Анну. Ту, которой я становилась, стоило Акселю переступить границу базы. Эта Анна была легкой. Ей было плевать на условности. Ей пока хватало осторожности и чувства собственного достоинства, чтобы не показывать всю палитру бушующего в груди урагана, но, кажется, надолго ее не хватит. Эта Анна может часами сидеть на злополучной лавочке с книгой в руках в надежде, что он снова встанет напротив, коснется спиной стены и закурит, перебирая сигарету пальцами. Эта Анна просыпается, стоит мне выйти за пределы кабинета. Она безраздельно владеет моим личным временем. И тратит энергию на ерунду. Она следит за тем, чтобы безупречно выглядеть. А это непросто, особенно, когда на улице жара под пятьдесят или налетает песчаная буря.

Эта Анна совершенно не думает о том, что ей двадцать девять. А ему девятнадцать. Она вообще не чувствует разницы в возрасте. Она думает о том, что он красив, умен и сдержан. И эта сдержанность, некоторая холодность, с которой он держится со всеми, включая ее, покоряет. Эта Анна не думает о последствиях.

Иначе как объяснить то, что произошло сегодня?

Он вернулся из командировки неделю назад. Пару дней провел на обследовании в госпитале, потом присоединился к тренировкам, но на терапию к моей коллеге не ходил, видимо, то дело, в которое он был сейчас вовлечен, не травматично. Или он справлялся.

Мы встретились, когда я шла из психологического центра в сторону дома после тяжелого рабочего дня, а он сидел у больничного корпуса и курил, смотря в стремительно темнеющее небо.

Мне стоило пройти мимо. Но вместо этого я остановилась. Прямо напротив него, точно зная, что он заметил. Удержалась от победоносной улыбки, когда он опустил руку с сигаретой, выдохнул дым и замер. Мне – или той новой Анне, о которой я ничего не знала, – до безумия хотелось сесть рядом и почувствовать его запах. Понять, как реагирует мое тело. А не только фантазия. И я беспечно сделала шаг к нему. А потом еще один.

– Прохлаждаетесь, офицер?

– Вы пришли спасти несчастного пленника из лап врачей, доктор Перо? – с неподражаемой улыбкой, от которой у меня волосы встали дыбом, спросил Аксель.

– Вы не выглядите несчастным пленником.

– Здесь учат прятать свои эмоции.

– И вы конечно же лучший ученик?

Он слегка наклонил голову, как будто так мог лучше меня рассмотреть. А потом просто протянул руку.

Просто.

Протянул чертову руку.

Надо было рассмеяться или сделать вид, что я не заметила.

Но вместо этого я вложила пальцы в его ладонь, замирая от восторга и позволила ему усадить рядом с собой. В непозволительной в любой другой ситуации близости. Я старалась сохранять спокойствие, но, кажется, забыла, как дышать. Парень продолжал расслабленно сидеть на чертовой скамейке. Сигарету он потушил и оставил в пепельнице, а сам откинулся на спинку и снова посмотрел в небо. Почти стемнело, но я видела его профиль. Четкий, будто прорезанный скальпелем. На лице легкая щетина, которая ему несказанно шла. Губы расслаблены. Но на них долго смотреть я не смогла.

Я сидела рядом с ним и боролась сама с собой, пытаясь объяснить себе, что наша разница в возрасте – это серьезно. Что он совсем юн. Но мерзкий голосок внутри все время напоминал, что здесь мужчина становится мужчиной в десятки раз быстрее и на самом деле он взрослее большинства из тех, с кем я встречалась на гражданке. Ощущался он точно взрослее. Спокойнее. Как будто на него можно положиться.

– Скрывать чувства меня научила не армия, – неожиданно заговорил Аксель.

Я сейчас описываю это и не понимаю, как подобрать слова, как сохранить это на бумаге. Важнее, наверное, то, что это останется в моей памяти, как бы дальше не развивались события. В тот момент, когда мы сидели на скамейке, а я вдыхала терпкий аромат его волос, я чувствовала себя абсолютно и глупо счастливой. А сейчас мне хочется плакать. Хорошо, что завтра у меня нет пациентов. Можно будет собраться с силами, чтобы вернуться в жизнь и в саму себя.

Но там, на скамейке, мне открылось что-то новое. В нас обоих. Мы просидели рядом до ночи, наплевав на режим. Говорили ни о чем. Ни одного лишнего вопроса, ни одного нырка в прошлое. Никаких намеков. Мы просто сидели рядом. Он не делал попыток меня обнять, а я не пыталась пододвинуться ближе. Как будто мы оба обозначили то идеальное расстояние между ними, которое нужно именно сейчас. Я растворялась в происходящем. А потом он проводил меня до дома. И вернулся в больницу, сообщив, что завтра получит свободу и обязательно меня найдет.

Мне хочется смеяться и плакать. Я себя не узнаю. Только сердце стучит так громко. Наверное, мне снова будут сниться его синие глаза.

Глава 4

Настоящее. Аксель

Судебная психиатрическая клиника доктора Аурелии Баррон

Доктор Баррон ушла вперед, чтобы приготовить пациентку ко встрече, а Грин замер в коридоре, вращая в пальцах телефон, чтобы хоть как-то избавиться от нервозности. В голове было спокойно и тихо, мысли отступили, только неясная тревога жгла висок и глаза, заставляя детектива двигаться. Короткая вибрация аппарата слегка удивила, но Аксель не сразу поднес экран к лицу, будто все, о чем он умолял небеса или ад еще час назад, теперь не имело значения.

Лорел Эмери: «Зайди вечером в «Черную дыру», не пожалеешь». Грин позволил себе улыбнуться и выключил телефон. За минувшие месяцы между ними с журналисткой установился холодный мир, изредка прерываемый пламенными встречами. Он шел к ней, когда хотел избавиться от мыслей. Она к нему – когда хотела получить эксклюзив в бессмысленной надежде, что замкнутый детектив его предоставит. Секс в их отношениях был не более чем приятным дополнением. Никаких иллюзий, только всепоглощающая страсть и освежающий холод в разлуке.

По Лорел Грин не скучал. И о ней не думал. Но ее незамысловатое предложение и понимание, что после разговора в клинике в пустую квартиру ехать не придется, неожиданно предали ему сил.

Он спрятал аппарат во внутренний карман пиджака, расправил плечи и поднял голову как раз в тот момент, когда дверь отворилась и показалось строгое лицо Аурелии.

– Проходите, детектив, – позвала она.

Времени на сомнения не осталось, и Аксель шагнул в неизвестность.

Палата, в которой он оказался, была на удивление просторной и светлой. Атмосферу не портили даже решетки на окнах. Красный огонек, отражающийся в матовом стекле, свидетельствовал о том, что охрана включена. Окно прикрывали шторы из светлого хлопка. Мебели здесь было немного, только самое необходимое. Все обито поролоном и мягкой тканью. Кровать, стол, инвалидное кресло. За ширмой – туалет с душевой. Внутренних дверей не было, после череды самоубийств пару десятков лет назад Тревербергский Минздрав ввел новый стандарт, запрещающий двери в подобных палатах.

Мирдол сидела в инвалидном кресле. Аксель посмотрел на нее в последнюю очередь. Он прошел в палату, услышал, как закрылась дверь. По широкой дуге обошел стол и опустился на стул. Хотел положить ногу на ногу, но передумал. Он сидел с идеально прямой спиной, как будто был не военным, а аристократом. Сжал зубы. И наконец поднял на нее глаза.

Сердце пронзила такая острая боль, что на мгновение он потерял способность дышать. Или на вечность. Ярко-зеленые глаза увлажнились. По идеально-белой щеке скатилась слеза. Чувственные губы, которые он когда-то с такой отчаянной жаждой целовал, приоткрылись в несмелой улыбке.

Аксель чувствовал присутствие Аурелии, которая заняла свое место в углу палаты. И только благодаря ей не вылетел вон. Слишком прекрасна была эта рыжеволосая женщина. Слишком обманчиво-невинна. Слишком псевдо-чиста. В своем белом костюме, обезвоженная, тонкая и хрупкая, она казалась почти прозрачной. Только огненное облако постриженных до уровня плеч волос обрамляло бледное лицо. Бледное, но прекрасное. Не болезненное, а изысканное.

Девушка медленно подняла руку и прикоснулась тонкими пальчиками к губам.

– Ты пришел. Видите, доктор Баррон? Я же говорила, что он придет! Я же говорила, что…

Она осеклась, так и не сказав что-то важное. Грин инстинктивно слегка наклонил голову к плечу, будто так он лучше бы услышал то, что слышать вообще нельзя. Ее голос почти не изменился. Будто стал слегка глубже, чуть ниже. Из-за травмы шеи? Что у нее было? Перелом? После комы люди долго приходят в себя. Он ожидал, что увидит живой труп. Но вместо него перед ним сидела Энн. И сейчас, глядя ей в глаза, он распадался на части.

– Ты же знаешь, – с трудом начал Грин. – Работа.

Она несмело кивнула.

– Все мы носим маски, – проговорила Энн, окончательно выбивая почву из-под ног. – Ты не знал моей тайны, моей страшной тайны о потерянных часах. Я плакала, не понимала, что происходит, обнаруживала себя в таких местах, где бывать не могла. Инвентаризация, помнишь? Ты оставил меня дома. Я занялась кофейней, а знаешь, где себя обнаружила?..

– Перестань…

– Я сидела на скамейке у моста, соединяющего Старую и Новую половины, – с неожиданной силой продолжила молодая женщина. – Сидела там, видимо, давно, потому что ноги затекли. Они говорят, – она зло мотнула головой в сторону Баррон, – что я убийца. Ты можешь в это поверить? Ты знаешь меня лучше кого бы то ни было!..

– Я совсем тебя не знаю, – с прохладцой отозвался он, прерывая поток ее мыслей. – В последний раз я видел тебя знаешь, когда?

Она побелела.

– Я застал тебя с ребенком, которого ты вздернула на дереве, – безжалостно продолжил Аксель. – Не волнуйся, девочка жива. Я вытащил ее из петли и запустил сердце.

Он хотел сказать еще много слов. Про то, что Энн повесилась, убив их ребенка. Про ее сообщения, которые он так и не решился стереть. Про рухнувший мир, про те чувства, которые уничтожили его. Про год мрака и одиночества, когда он медленно себя убивал в ночных клубах, пристрастился к запрещенным веществам, алкоголю и потерял связь с самим собой и с реальностью. Про то, как разрывали его душу любовь и ненависть. И стыд. За то, что он ничего не увидел. Чувствовал же, что с ней что-то не так. Но ничего не сделал, чтобы перепроверить. Он был опьянен.

Энн заплакала.

Аурелия не вмешивалась.

А Грин вдруг почувствовал, как эти слезы – ее слезы – медленно, но неотвратимо очищают его душу от пережитого кошмара. Ему вдруг стало легче дышать. Он расслабился, откинулся на спинку стула и, кажется, улыбнулся.

– Это была не я, – сквозь слезы прошептала девушка.

Монстр. Убийца. Душитель. Эдола.

Энн.

Его рыжеволосое солнце.

Его проклятие, надежда. Морок.

– Мне рассказали, – ответил он. – Ты хотела меня видеть. Зачем?

Ее глаза расширились.

– Я люблю тебя! – воскликнула она отчаянно и зло. – Как ты можешь сомневаться?

Грин прикрыл глаза. Замер. Кажется, он ничего не чувствовал. Буря внутри улеглась.

– Я не смогу быть с тобой. Нас разделяет судебная система, мораль и прошлое, о котором лучше не вспоминать.

– Я знаю, – неожиданно сказала она. – И ничего не прошу. Просто хочу, чтобы ты знал. Я теряла саму себя по капле всю жизнь. Знаешь, когда впервые надолго выпала из реальности? В больнице. Когда моя Ангела умерла. Тогда у меня пропало почти полгода. Я не знаю, что делала, но врачи говорили – психоз. Бросалась на стены, плакала, грозила отомстить. Я не знаю, о чем она говорила с Александром, не знаю, на что настраивала. Мне сказали, он покончил с собой в попытке меня защитить. Это правда?

– Он покончил с собой, потому что его застали над трупом маленького ребенка, из которого он делал инсталляцию.

Она отвернулась.

– Это жестоко, – сообщила она. – Жестоко раз за разом напоминать мне о том, что…

– Жестоко? – не выдержал Грин, снова резко выпрямившись. – Ты хотя бы понимаешь значение этого слова? Жестоко вешать детей. Жестоко рисовать детской кровью. Жестоко срезать лица с жертв и швырять их в лицо полиции, втягивая в игру. Все это делают особые люди, страшные люди, люди, которых вообще не должно существовать. Но вы – существуете. А я создан для того, чтобы вас вычислять. И ловить.

– Я не убийца, – чуть слышно, но твердо возразила Энн.

– Даже если так, ты часть убийцы. Доктор Баррон говорит, что Эдола – это твоя вторая личность. И что она якобы умерла. Знаешь, что? Я в это не верю. Умерла та женщина, которую я по глупости полюбил.

Не дожидаясь ответа, Грин встал. Посмотрел на Аурелию яростным взором. Ничего не сказал и вышел вон. Его колотило. Радовало только одно. Не было боли, сожалений и сомнений. Его сердце билось ровно, хоть и быстро. Он злился. Страшно злился на то, что его заставили пройти через этот глупый фарс. Что доктор Баррон установила? Лишь то, что монстр – прекрасная актриса. Или то, что монстр перевоплотился в Энн. Или то, что он, Грин, не всегда держит лицо.

Выскочив в коридор, он хлопнул дверью, которая вопреки импульсу встала на свое место мягко и бесшумно. Отдалившись от палаты на десяток шагов, детектив прижался лбом к стене и тупо ударил кулаком рядом с головой. Он почти не удивился, когда рядом появилась доктор Баррон. Положив руку ему на плечо, она сжала пальцы, заставляя Грина выпрямится и посмотреть на нее. Он был выше почти на голову, но сейчас рядом с невозмутимой блондинкой чувствовал себя подростком. Она неуловимо напомнила ему ту, другую.

Аксель покачал головой, прогоняя наваждение. Аурелия совсем на нее не похожа.

Доктор Баррон увлекла детектива в свой кабинет. Путь до него Грин не запомнил. Он просто шел, повинуясь ее безмолвному приказу, опустошенный и злой.

– Вы действительно верите в то, что сказали пациентке? – без обиняков спросила Баррон, как только дверь в коридор закрылась и они остались вдвоем.

Она присела на край стола, а Грин рухнул в кресло и поднял на нее мутный взгляд. Ее лицо оставалось прекрасным и спокойным, как море в солнечный день. Она помогла в прошлом деле, вытащив из памяти Луи Берне критичную для следствия информацию, воспоминания, которые расставили все точки над «i». И тогда она не задала детективу ни одного лишнего вопроса. В том числе, не стала размышлять на тему этичности подобной просьбы. А просто взялась за работу, нашла дорожку к сердцу и разуму Берне и добилась результата.

И сейчас Аксель понимал, на что обрек адвоката. Понимал, что перед Аурелией он беззащитен. Он может строить из себя кого угодно, но она видит то, на что он сам не в состоянии посмотреть.

– Я не верю ей.

– Вы себе не верите, детектив.

– Я не просил о сессии.

– А это и не сессия. Мы просто разговариваем.

Молчание разделило их. А потом объединило. Но ледяная глыба в груди никуда не делась. Аксель машинально сжал руки, сплел пальцы, замыкаясь от всего мира. Ему было сложно проанализировать то, что только что произошло. Но безмятежный покой, который окутывал доктора Баррон, наконец начал действовать. И, кажется, Грин снова научился дышать.

– Вас притянула ее бездна, детектив. Именно бездна. Загадка. Излом. Такой ли должна быть любовь, о которой вы говорили? «Влюбился»?

По спине пробежала волна липких мурашек. Грин поежился.

– Вы не знаете, через что я прошел.

– Нет, детектив, – строго покачала головой Аурелия. – Вы не знаете, через что проходит она. Представьте – хотя бы на минуточку – завтра утром вы просыпаетесь в больнице. И вам говорят, что вы убийца. Серийный убийца, маньяк-психопат. Вам показывают доказательства. Фото, отпечатки, анализ ДНК. Всю эту мишуру, которую вы в полиции так любите. Все улики указывают на вас. Но вы точно знаете, что никого не убивали. И ваша единственная надежда – что кто-то из ваших коллег (а в ее случае единственный любимый человек) поверит, что вы не могли, что вы не способны на такое зверство. И вот этот человек приходит, вы говорите ему, что не виновны. А он вам – я тебе не верю. Как вы думаете, это достаточное наказание за болезнь?

Аксель задохнулся. От возмущения, боли, гнева. Он сжал руки так сильно, что, кажется, распорол ногтями ладони. Но выдержать все такой же спокойный взгляд психотерапевта не мог. Опустил голову.

– Почему вы ей верите?

– Я профессионал. И с этим диагнозом уже сталкивалась. Мне повезло. Страшно повезло видеть подобное наяву, а не только слушать о чужом опыте на профильных конференциях. Энн не врет. И Эдолы действительно нет. За восемь месяцев она не появилась ни разу.

– Еще объявится.

– К сожалению, вы правы. Вернее, всем будет лучше, если вы окажетесь правым. Потому что единственный путь к выздоровлению – это объединение всех личностей. Но для начала их надо установить, познакомиться с ними, наладить контакт. Я даже не уверена, что Энн – это корневая личность этой девочки. Возможно, одна из субличностей, которая вышла вперед, потому что остальные не справились с потрясением.

Аксель поднял на нее сейчас прозрачные глаза.

– И это лишь доказывает мои слова. Мы не знаем, кто она на самом деле. И даже если вы правы, и эта личность – Энн – ничего не помнит, это не значит, что она не виновна. И, тем более, не значит, что невиновен я. Я любил расколотое сознание. Любовь ли это вообще?

– «Любовь», как и «норма», и «справедливость» – понятие исключительно индивидуальное. Станет ли вам легче, если мы переназовем вашу любовь в зависимость? Думаю, что нет.

Грин понимающе кивнул и медленно встал.

– Я буду здесь, – мягче сказала Аурелия. – И она тоже. Вы пока не осознаете, детектив, но, помогая Энн, вы помогаете в первую очередь самому себе.

Прошлое. Анна

31 мая 1987 года, воскресенье

Не знаю, с чего начать. Обычно у меня нет проблем с тем, чтобы выражать свои мысли, но сейчас кажется, как будто в моем теле поселился кто-то другой. И этот другой навязывает свои чувства и эмоции. Как будто я не управляю собой. Как будто я стала другой. И вообще, где тут я?

Я сижу за столом в своей комнате. Почти полночь. Вся база уже спит, только ребята на посту переговариваются между собой. Одна из башен охраны недалеко, я слышу их шепот. У меня вообще хороший слух. Слышу, но не понимаю, потому что мысли заняты совсем другим.

Сегодня случилось непоправимое.

Та отсечка, после которой нет пути назад, после которой ты отчаянно рвешься вперед – всем сердцем, всем нутром. Когда тело тебя предает. Когда мысли тебя предают. До этой отсечки у тебя еще был шанс не наломать дров, сделать вид, что все эти милые прогулки, все это просто игра. Ты не можешь влюбиться в юношу, который младше тебя на десять лет. Не можешь влюбиться в солдата, который в любой момент может погибнуть. Не можешь отдать свое сердце тому, кто вечно будет вынужден скрывать правду о том, где он и с кем он, потому что секретность – основа его безопасности и будущего. Ты не можешь ничего чувствовать, потому что ты приехала сюда всего на год. Работать, получать опыт. Ты поехала сюда, чтобы отрешиться от собственных проблем, забыть про череду неудачных отношений, сосредоточиться на работе.

Приехала – и сразу же вляпалась сама в себя.

Сколько бы лет терапии ни было за спиной, ты все равно женщина, Анна Перо. Да какая женщина. Ты долбанная девчонка, которая не может справиться с гормонами.

Или он – не человек.

Потому что не может парень в девятнадцать быть таким. Я вспоминаю однокурсников, пациентов, друзей. В девятнадцать они совсем другие! В них нет никакой серьезности, они все как один ищут себя, думают про будущее, развлекаются. Никто из них не понимает, что такое ответственность. Никто из них не понимает, что такое рисковать жизнью. Никто из них не пошел в армию в шестнадцать, чтобы взять на себя все материальные проблемы приемной матери.

Пишу и по щекам катятся слезы. Слезы счастья? Или это печаль?

Он меня поцеловал. Или я сама набросилась на него?

Он встретил меня после рабочего дня с букетиком цветов. Я понятия не имею, откуда здесь он их взял. Это невозможно. Я так растерялась, что не сразу сообразила принять драгоценный подарок. Маленький аккуратный букетик, никакого веника. Взяла его под руку, позволила себя увести в дальний конец базы. Там тоже стояло несколько скамеек, днем здесь курили, пили кофе, отдыхали между занятиями и в обед. Вечерами обычно было малолюдно. Это не то место, где люди устраивали личную жизнь. Ради встреч со мной Аксель жертвовал личным временем, отказывался от сна.

Мы опустились на одну из лавочек, он достал термос с крепким сладким чаем из рюкзака. Молча налил мне, потом себе и откинулся на спинку скамейки, глядя в стремительно темнеющее небо. Здесь вообще быстро темнело. Значительно быстрее, чем дома.

Я пригубила чай. Потом поднесла цветы к лицу, вдыхая их аромат. Аккуратно положила рядом. И было так спокойно. Мы пили чай, обменивались редкими фразами и, кажется, отдыхали. Стало совсем темно, полянку кое-как освещали окна ближайшего здания. Я почувствовала, как Аксель прикоснулся к моему плечу.

Я должна была встать и уйти. Но вместо этого я поставила чашку рядом с собой, повернулась к нему и попыталась посмотреть в глаза. Было темно. Но я видела каждую черточку его такого молодого и такого красивого лица. Он не убрал руки. Напротив, повел ее выше. Коснулся щеки. Я положила ладонь к сверху, одновременно прижимая его к себе и не позволяя двигаться. Тогда он поднял вторую руку и коснулся большим пальцем губ. Я прикрыла глаза. Все внутри бушевало, сопротивлялось и одновременно молило о том, чтобы он переступил эту грань. Зачем? Почему?

И он переступил.

Меня прострелило с головы до ног такой мощной волной возбуждения и наслаждения, которой я не испытывала никогда. Я сама потянулась к нему, села ему на бедра, перекинув ногу. Кажется, он усмехнулся. Не знаю. Я чувствовала его частое обжигающее дыхание, ощущала, насколько он возбужден, но сама была возбуждена не меньше. Его руки на моей талии и спине, потом в волосах, его губы, сначала, кажется, несмелые, а потом требовательные, порывистые…

Не знаю, сколько мы целовались.

Потом я с трудом оторвалась от него. Взяла букет и просто ушла.

Я просто ушла!

А что я могла сказать? Мои губы до сих пор ноют и молят о продолжении. Живот тянет так, как будто в него вцепились клещами. Даже грудь болит.

Этот парень сводит меня с ума.

Мамочка, прости. Кажется, я сделаю самую большую глупость в жизни.

Глава 5

Настоящее. Аксель

Ночной клуб «Черная дыра»

К «Черной дыре» Аксель подъехал в состоянии мрачной меланхолии, которая бережно обернула его душу ледяным коконом и успокоила чувства. Грин запретил себе анализировать происходящее, выкинул образ Энн из головы, убедил себя, что – вопреки всему – он был готов к этой встрече. А это значит, она не отразится на его продуктивности. А там, где пошатнулись основы, есть прекрасный клей. Заменитель. Суррогат.

Любимый клуб Карлина за минувшие месяцы почти не изменился. Менялись только хостесс, но детектива пропустили без лишних слов. Одного взгляда ему в лицо хватило, чтобы понять: посетитель не в настроении. Аксель добрался до барной стойки, легко маневрируя среди танцующих полуголых тел. Снял пиджак, в который по привычке переоделся у мотоцикла, и небрежным жестом бросил его на спинку барного стула. Заказал минералку с лимоном и, сделав несколько глотков, глубоко и тяжело задумался. Перед глазами снова встало место преступления, он постепенно начал чувствовать вкус расследования, это особенное состояние, когда все, что имеет значение – это улики, наблюдение, несостыковки.

Встреча с Энн и последующий разговор с Аурелией послужили пощечиной, напомнив о том, что он вообще такой. Он следователь. Детектив. Все остальное потом. Тогда, когда убийца будет пойман.

Прохладная изящная рука журналистки Лорел Эмери легла на его плечо знакомым жестом. Аксель улыбнулся и посмотрел на нее. Для встречи с ним Лорел выбрала черный джинсовый комбинезон, под который надела белую рубашку. Воротник распахнут, тонкая шея открыта, на ней блестит цепочка. Платиновые волосы собраны в высокий хвост, на лице неброский макияж.

– Привет, красавчик.

Она убрала руку, наклонилась к нему и целомудренно поцеловала в щеку.

– Зачем звала? – приветливо спросил он, играя трубочкой в бокале.

– Сразу к делу? Ты сегодня скучный. – Она принюхалась. – Минералка? Боги, Грин, что с тобой?

Он неопределенно пожал плечами, а она резко обернулась к бармену.

– Мне лонг-айленд. И не жалей виски, а то знаю я вас. И побольше льда!

Покрытый татуировками парень кивнул и принялся готовить коктейль, умело орудуя с шейкером и бутылками. Лорел села рядом с Грином. Это был не тот клуб, где они познакомились в прошлом году, но детектива окутало жгучее ощущение дежавю.

Они молчали. Когда девушке принесли коктейль, она сделала несколько крупных глотков, запрокинула голову, демонстрируя детективу безупречную шею. Проглотила. Рассмеялась. На ее лице вспыхнул румянец, а поразительные идеально подчеркнутые косметикой глаза недвусмысленно вспыхнули. Вожделение. Не имеющее ничего общего с сексом.

– Он правда оторвал ей лицо?

– Кто на этот раз снабжает тебя информацией, моя талантливая журналистка?

– Ты же знаешь, Акс, мои источники – это мои источники. Я ничего не скажу. Только если это не будет иметь значения для дела. А позвала я тебя не просто так. Вы же пока не установили личность убитой?

Грин допил минералку, чтобы скрыть волнение. С трудом расправил плечи, попросил бармена повторить, повернулся к собеседнице с обезоруживающей улыбкой.

– Я думал, ты спросишь о другом.

Он демонстративно откинул челку со лба. Лорел рассмеялась.

– Я, конечно, знатно охренела от этого вида, дорогой, новая прическа тебе к лицу, но сейчас меня больше интересует прекрасный труп, который вы нашли утром и к которому снова никого не пустили. Никогда не понимала, зачем столько секретов. Гласность может помочь.

– Или наоборот. Расскажешь, что тебе известно?

– Да. После второго коктейля. Эй, красавчик, – обратилась она к бармену. – Повтори. И побыстрее. Нам с детективом надо серьезно поговорить.

Через мгновение перед ними материализовались бокалы с напитками.

– Ты везунчик, Грин, – сообщила она томно, расправившись со вторым коктейлем. – Знаешь, почему?

– Хм?

– У тебя есть журналистка, которой ты небезразличен. Хорошая журналистка. Даже отличная.

– Не темни, – усмехнулся он.

– Вы скрыли тело, но не скрыли дом. Так уж вышло, что вчера я была в этом доме и разговаривала с ней. Готовила большой материал по случаю открытия недели психоанализа в Тревербергском университете.

– Ты и наука? Это что-то новенькое, – отшутился Грин, чтобы как-то скрыть, что сказанное его остро заинтересовало. Даже задело.

– Она психотерапевт, – безжалостно продолжила Лорел, вываливая на него то, что он и без того знал. – Последние десять лет изучает французский психоанализ. Лакан, Лапланш, все дела. Крупный специалист. В наших краях начала бывать примерно с 2001 года. Сначала приезжала с лекциями в университет. Потом открыла практику. Потом – филиал ассоциации. Словом, деятельная женщина. Интересно?

– Продолжай, – приглушенно ответил Грин.

Лорел запросила третий коктейль и откинула хвост за плечи, посмотрела в потолок. Потом на детектива.

– Ты мне, я тебе.

– Что ты хочешь?

Девушка неуловимым движением соскочила со стула, повернулась к нему и вцепившись в ремень джинсов, одной рукой вытащила его рубашку и скользнула под нее, касаясь напряженного пресса, а другой потянула его за талию на себя.

– Я скучала, – капризно выдохнула она ему в губы.

Аксель почувствовал аромат хорошего алкоголя, табака и ее цветочные духи. Новые духи, более зрелые и опасные. Он прикрыл глаза, чувствуя, что тело, но, что важнее, психика требует перезагрузки.

Слишком многое на него свалилось за одни сутки. А он пьет минералку. А надо бы Лонг. Качнувшись к ней, Грин требовательно прикоснулся к ее губам и тут же отстранился. Они каждый раз начинали эту игру, изводя друг друга, доводя до исступления, а потом отдавая то, что нужно другому, но только в тот момент, когда удерживаться на грани становилось невозможно. Их отношения нельзя было назвать даже романом. Просто секс на одну ночь в туалете в клубе превратился в секс на несколько ночей в более комфортных условиях. А еще они заключили пакт о ненападении. И пока оба не переходили границ.

– Это не лучшая валюта, Лорел, – прошептал он, улыбаясь.

– Другая в моей банковской системе не ценится.

Еще один короткий и жгучий поцелуй, и Аксель понял, что ему совершенно не нужен алкоголь, чтобы опьянеть. Она действовала на него лучше трех Лонгов, выпитых через трубочку. Лучше абсента.

– Посмотрю на твое поведение, – заявил он, отстраняясь и снимая ее руки с себя. Рубашку поправлять он не стал, напротив, вытащил ее, позволяя полам свободно закрыть бедра. Расстегнул вторую пуговицу и улыбнулся, заметив, как изменилось выражение ее лица.

Эмери поджала губы. Но скорее играючи.

– Жестокий человек.

– Имя?

– Ее имя доктор Анна Перо. Француженка. 45 лет. Я уже начала свое расследование. Чем жила, чем дышала, что ела на обед и с кем трахалась. Я узнаю о ней все. И расскажу тебе. Если будешь хорошо себя вести.

Протянув руку, он коснулся ее щеки, скользнул по волосам и взял ее за хвост. Лорел сделала короткий шаг к нему и замерла, а Грин рассматривал ее совершенно новым взглядом. Диким, безучастным, лишенным эмоций взглядом мужчины, который в состоянии выбирать.

– Я приглашу тебя, – пообещал он, снова прикоснувшись к ее манящим губам. – Может быть.

А потом бросил на барную стойку несколько купюр, с лихвой покрывающих их заказ, взял пиджак и вышел из бара к мотоциклу. Бережно положил пиджак в кофр, достал куртку. И уехал, не оглядываясь.

Он знал, что все сделал правильно. И убедился в этом, когда глубокой ночью в его дверь постучали. Аксель только вышел из душа и успел надеть лишь домашние мягкие штаны из светлого хлопка. Лорел же переоделась, сменив комбинезон на струящееся платье. Толкнув детектива в глубь квартиры, девушка улыбнулась, облизнув накрашенные ярко-красным губы.

– Я сама прихожу. Всегда. – Лорел закрыла дверь и потянулась к тонким бретелькам платья.

Он не возражал.

Лорел спала бесшумно, положив тонкие руки под голову и свернувшись клубочком. Она всегда прижималась к его боку спиной, будто старалась казаться меньше, впитать его силу, ощутить ее всем своим гибким и изящным телом. Он ее почти не чувствовал.

Аксель аккуратно выскользнул из-под девушки и встал у окна, расправляя затекшие после сна плечи. Потянулся. Запустил пальцы в непривычно короткие волосы и посмотрел в потолок. Лорел была опасна и полезна. Опасна потому, что могла через него вытащить информацию, которую обнародовать пока нельзя. Он вполне допускал, что рано или поздно она попытается залезть в его ноутбук или бумаги. Но пока ее женская сущность брала верх над профессиональным стремлением получить эксклюзив. А полезна потому, что делилась с ним результатами журналистских расследований. Через нее он получил доступ к бесконечной сети, о которой только мечтает полиция. У журналистов свои методы работы с аудиторией. И денег здесь больше.

Аксель не строил собственную цепочку глаз и ушей, ему это было не нужно. В работе с серийными убийцами знание улиц и отдельных личностей не всегда имеет значения, а поддерживать подобную сеть дорого и трудозатратно.

Их союз был странным, но, в конечном счете, от него она получала то, что хотела на самом деле – умопомрачительную близость. Такую же яркую и неистовую, как в первый раз.

Еще раз передернув плечами, будто разрывая путы, детектив нырнул в душ, где простоял минут пятнадцать, медленно сосредотачиваясь на предстоящем дне. Пять утра. Он уже давно просыпался в это время независимо от того, во сколько ложился. Его ждала двухчасовая тренировка. А потом планерка. Детектив рассчитывал, что минувшие часы команда не потратила зря. Теперь, получив информацию от Лорел (вместе с парой снимков и копией интервью), он мог не скрывать имени Анны.

Осталось скрыть собственные эмоции по поводу ее смерти. По поводу ее жизни. Ведь все, что их связывало, осталось в далеком прошлом, но по-прежнему жило, в сложные моменты давая ему силы и веру в самого себя и в этот мир.

Прошлое. Анна

25 июля 1987 года, суббота

Вчера мне доставили письмо из Марселя. Там открыли большой центр психологической помощи, искали молодого новатора, подающего надежды специалиста с международным опытом, публикациями. Если бы это случилось месяца два назад, наверное, я бы прыгала от радости, ответила согласием и вернулась бы во Францию сразу по истечению контракта. Но последние полтора месяца мне сложно думать о том, что когда-нибудь придется вернуться. Я сосредоточилась на том, что происходило на базе. Погрузилась в работу и в собственные чувства.

Я писала в дневник каждый день, но, перечитав, поняла, что наговорила лишнего. Выдала слишком много информации, которую нельзя вывозить за пределы базы. Это, конечно, глупо, но ничего непоправимого не произошло. Доступа в мою комнату у обычного персонала нет, а дневник я сожгла.

А вместе с ним, надеюсь, сгорели и тревоги и переживания. Акселя все нет. Он уехал на задание в начале июня. Все время до отъезда был все так же мил, приходил каждый вечер, иногда позже. Он был страшно серьезен и молчалив. Впрочем, он всегда серьезен и молчалив. С каждым мгновением я думала о нем все больше. Пару раз даже отключилась на сессии, глядя на пациента, который рассказывал о влюбленности в сотрудницу полевого госпиталя, описывал ее внешность и свои чувства, а я явственно представила тот вечер на скамейке и горячие губы Акселя.

К счастью, пациент моей мечтательности не заметил. А я в обед решила найти парня, который вскружил мне голову и обнаружила его на тренировке. Честное слово, я была в шаге от того, чтобы самой на него наброситься. Поймать в раздевалке и соблазнить тут же! Мой северный бог. Стремительный, неумолимый. Оказывается, его любимое оружие – нож. А из огнестрела – снайперская винтовка. Никогда не бы не подумала, что он – снайпер. Почему-то мне казалось, что такой мужчина должен быть на передовой. Я ошиблась. Он предпочитает выследить жертву и не оставить ей шансов. А уже если сближаться, то делать это из тени. Примерно так он поступил и со мной. Он так и не ответил на вопрос, почему подошел ко мне тогда. А я так и не рискнула спросить, что он думает по поводу того, что через полгода мне стукнет тридцать. Хотя, честное слово, это был самый важный вопрос. Может, он не знал? Он мог банально посчитать. У меня степень по психологии. Неужели он думает, что я вундеркинд, который закончил университет и защитил диссертацию в двадцать? Я обычный специалист. Может, лучше, чем другие, но обычный.

Как подростки, мы обходили важные темы стороной. Говорили обо всем, но не о чувствах. Обсуждали Ницше, работы Юнга, его конфликт с Фрейдом (и откуда только Акс все это знал?), много говорили про историю, он рассказывал про тактику выжженной земли, про понравившиеся ему книги, про то, как прекрасна ночь в этих краях и про то, что после службы хотел бы служить в полиции, потому что не понимает, как можно просто уйти на гражданку и забыть про обязательства перед обществом.

Не испорченный, прекрасный, добрый и не по возрасту холодный и рассудительный мужчина. Сейчас, когда прошло столько времени с нашей последней встречи, я отчетливо понимаю, что у меня не было ни единого шанса. Если в первое мгновение меня поразила его слишком яркая, слишком северная для этих краев внешность, то, как только мы начали общаться, меня поглотил его мир.

Его бездна.

Холодность. Боль, которую я видела в синих глазах, которую мне так хотелось утолить. Я могла все изменить. Могла помочь ему, как никто другой. Эта затаенная боль и мрак в темно-синих глазах подписали мне приговор. Возможно, мне было бы легче, если бы он что-то сказал. Что-то более личное. Или если бы он еще раз меня поцеловал. Но он не сделал ни того ни другого. Он уехал.

На рассвете девятого июня он постучал в мое окно. Я не сразу поняла, что происходит. Сонная вылезла из постели, подошла. Он стоял в полной экипировки с рюкзаком на плечах.

– Не волнуйся, – сказал. – Я скоро вернусь.

А потом послал воздушный поцелуй, оставил на подоконнике маленькую шоколадку и ушел, не оглядываясь. Уснуть я больше не смогла. И спросить ни у кого не могла, куда его направили. Обычно парни возвращались через пару недель. Короткие миссии, перегруппировки на базе. Но прошло уже полтора месяца!

Как же я волнуюсь. Не могу думать ни о чем другом. Коллега заметила, что со мной что-то не так. И сегодня я не выдержала и рассказала ей все. Честно, думала, что после такого меня просто отправят домой, разорвут контракт. Но она похлопала меня по плечу, а потом достала виски из-под стола. Мы выпили. Легче не стало. Или стало? Не знаю. Мысли путаются. Могу сказать лишь то, что пишу с трудом и сижу с трудом. На часах почти два часа ночи.

Черт возьми.

Ну что там с ним происходит?

И почему мне это так важно стало?

Читать далее