Читать онлайн Купола, дворцы, ДК. Судьбы и смыслы архитектуры России бесплатно

© Лев Масиель Санчес, 2024

© Сергей Безверхий, иллюстрации, 2024

© Лев Масиель Санчес, фотографии, 2024

© ООО «Индивидуум Принт», 2024

Поздний вечер на исходе лета в деревне Васильево на острове Кижи в северной части Онежского озера. Дом крестьян Сергеевых перенесен сюда из деревни Липовцы

Предисловие

История архитектуры как история памятников

Мне всегда была интересна окружающая меня архитектура, это я знал с детства. С семи лет я жил в московском доме, с балкона которого можно было любоваться барочным храмом Никиты Мученика на Басманной. И ходил в школу в Лялином переулке мимо старых домов, которые мне были интересны. Интересны сами по себе. Не потому, что там жил какой-то крупный исторический деятель или произошло что-то очень важное. Мне нравились сами дома. Одни нравились, другие не нравились. И очень хотелось в этом разобраться. Ждать пришлось довольно долго. Так сложилось, что в университете я занимался историей вообще, а не историей искусства, и только потом начал заниматься историей архитектуры профессионально. Двадцать лет проработал в Институте теории и истории архитектуры и градостроительства, защитил кандидатскую диссертацию о храмах Сибири и сделал из нее книгу, написал много статей про самую разную архитектуру. В последние годы читал лекции и вел семинары по истории архитектуры и искусства в Высшей школе экономики (НИУ ВШЭ).

Параллельно я много ездил и по России, и по всему миру. Везде, где только можно, смотрю на архитектуру и думаю о ней. Мой интерес всегда шел от зданий, а не от книг. Книги необходимы, но первичными для меня были наблюдения, анализ архитектуры – а книги помогали подтверждать или опровергать идеи и догадки. Постепенно мне стало нравиться не только смотреть на архитектуру, но и рассказывать и писать о ней. Все новые и новые слушатели (мои друзья, студенты и туристы) и читатели помогали мне видеть мои мысли со стороны и приходить к новым. С годами накопился большой опыт смотрения, исследования, рассказа и письма по самым разным сюжетам, связанным с архитектурой России. Несколько лет назад я решил, что стоит уже обобщить свой опыт размышлений над ней в виде полезного для других текста. Так родилась эта книга.

Ее главный эмоциональный двигатель – желание поделиться знанием о замечательных памятниках архитектуры. Если они подлинные – не испорчены ремонтами и достройками, – то имеют огромную ценность. Это прежде всего означает художественную ценность: в подлинном здании мы сталкиваемся с концентрацией того, что ощущалось или осмыслялось как красивое в эпоху появления здания. Назовем это «концентратом положительных интенций эпохи». Во вторую очередь мы говорим об исторической ценности – отражении многих сторон жизни того времени, когда возник объект. Для его создателей отражение это может быть и сознательным (политические и религиозные идеи, социальные амбиции и т. п.), и подсознательным (экономические реалии, «дух эпохи», «гений места» и др.).

Любое здание мы воспринимаем с разных перспектив. Для того чтобы понять, как все было устроено, может подойти и восстановленное здание. А эмоциональную перспективу может дать только подлинный памятник – своими аутентичными материалами, признаками старения, только ему присущей вещественностью. Чем больше видишь подлинных произведений искусства, тем лучше интеллектуальное восприятие соединяется с эмоциональным. Не говоря уже о том, что для архитектуры особую роль играет ее окружение, которое не только ощущается, но и понимается как следует только на месте. Все это стало одной из причин, которая побудила меня рассказать историю архитектуры России прежде всего как историю индивидуальных памятников – и только потом уже как историю социально-политических процессов и как историю архитекторов. Надеюсь, книга поможет читателю захотеть увидеть все то, что в ней описано, а во время путешествий – не упустить то, что я считаю важным.

Подходы к разговору об архитектуре

К изучению и описанию архитектуры можно подходить с разных сторон. В ней видят инженерию, элемент городской среды и общественной жизни, часть личного опыта человека (как создателя, пользователя и зрителя), исторический факт и произведение искусства. Расскажу в двух словах о специфике разных взглядов на нее.

Сейчас в прогрессивной мировой науке наиболее актуален социальный подход к истории искусства, музыки, литературы и т. п. В архитектуре он фокусируется на взаимодействии с ней разных слоев населения. В моей книге значим аспект отношения заказчиков к своим постройкам – имеется в виду то, как заказчики влияли на облик зданий, а не то, какую роль постройки сыграли в их жизни.

Гендерный подход важен для того, чтобы биографии и произведения женщин архитекторов, которые часто незаслуженно оставались в тени коллег мужчин, заняли должное место в истории архитектуры. Этот подход соединяет черты социального с изучением институционных ролей и личных судеб.

Социальный ракурс усматривается и в подходе к архитектуре как built environment («среда обитания среди построек»). Он тоже предполагает акцент на человеке – на его взаимоотношениях со средой, жильем и городом. Здесь на первый план выходят социальный и психологический аспекты восприятия архитектуры. Этот подход применим в первую очередь к современному строительству и жилью, предполагает работу с большим количеством интервью, глубокое знание бытового контекста и т. п. В моей книге он практически не используется, поскольку в ней не разбираются проблемы города и среды. По этой же причине не будут рассмотрены и вопросы градостроительства – одни из основных для советской историографии.

Значимым направлением мне видится институциональная история архитектуры, которая привлекает в последнее время все больше исследователей. Она особенно важна для советского периода с его спецификой ведомственного заказа и организованных государством проектных мастерских.

Чуть ли не самым очевидным для архитектуры можно назвать инженерно-строительный взгляд. В моей книге вопросы материалов и строительных техник будут обсуждаться, но лишь в тех случаях, когда они очевидным образом повлияли на облик памятника. Это в особенности касается древнерусской архитектуры, где строительные техники – важный и часто единственный способ не только понять, как здание построено, но и установить дату его создания и происхождение мастеров.

Отмечу, кстати, что, по моему мнению, от технических параметров общий облик здания зависит гораздо меньше, чем можно подумать. Прочность опор и технические ограничения размеров купола ставили лишь самые общие пределы высоте здания и его внутреннему простору, в редчайших случаях ограничивая выбор тех или иных художественных форм. Со стороны стоимости инженерных решений ограничения существеннее, но они легко преодолевались благодаря щедрому финансированию, когда речь шла об общественно значимых зданиях, возводимых государством, связанными с ним лицами или богатыми частными заказчиками.

Однако ни один из упомянутых выше подходов не стал ключевым для моей книги. Меня интересуют здания как исторические явления и как художественные произведения, то есть мой подход исторический и художественный. Из каких элементов формируется облик здания, откуда они взялись и что могли значить для тех, кто его проектировал и строил? Именно об этом моя книга.

Сделаю важную оговорку. Тот факт, что я пишу историю архитектуры России с этой точки зрения, не означает невозможности написать ее с других. Предлагаемый мной рассказ я вижу лишь как одну из моделей разговора об архитектуре. Да, безусловно, избранный подход – самый привычный и пока самый распространенный, особенно для больших нарративов, но не обязательно лучший и уж точно не затмевающий значение иных.

Архитектура как история. Как ее читать?

Первый ракурс, который меня интересует, – политико-исторический. Как архитектура связана со своей эпохой, ее идеями и ощущениями? Как заказчики зданий, особенно облеченные властью, выстраивают через архитектуру стратегии убеждения и подчинения?

Архитектура – одно из многочисленных свидетельств эпохи. Как и любой другой неписьменный источник, она может дать уникальную возможность существенно дополнить наши знания об обществе, полученные на основе текстов и документов. Мы можем не знать, например, всех последствий похода войска опричников Ивана Грозного на Новгород и Псков, однако тот факт, что в обоих богатейших городах в течение ста лет после этих событий, не было возведено ни одного каменного здания, говорит о запустении красноречивее всего.

Главный вопрос, который тут возникает: как спросить архитектуру об исторических процессах? У нее нет словесного текста или сюжета, так каким же языком она говорит об истории?

Если на здании нет надписей (такое бывает, но крайне редко), то скрытая идея может быть прочитана в первую очередь через сопоставление его облика с формами предшественников. Такие сравнения важны для любого вида искусства (словесного, изобразительного, музыкального), но для архитектуры и музыки они приобретают особое значение, поскольку последние лишены прямой повествовательности.

1 Исторический музей в Москве: объемно-пространственная композиция (a) – композиция фасада (b) – декор (c)

Под формами исследователи архитектуры подразумевают объемно-пространственную композицию здания (3D), композиции его фасадов (2D) и элементы декора. Сами по себе формы (за исключением некоторых деталей декора, которые могут изображать что-то конкретное) не несут повествовательной информации. Просто колонна или, например, очертания наличника вне конкретной исторической ситуации не значат ничего. Они не иллюстрируют напрямую ни идеи, ни понятия, ни слова – лишь ощущения (тяжелое или легкое, большое или маленькое, прочное или хрупкое). Формы архитектуры, живописи, музыки развиваются во многом независимо от идеологического контекста эпохи, проистекая друг из друга согласно определенным закономерностям. Грубо говоря, для визуальных искусств это можно описать как постоянное движение от максимально упрощенного и цельного к максимально украшенному и сложному, а затем в обратном направлении – и так много-много раз на протяжении истории. Изначально этот процесс был описан на примере смены Ренессанса барокко. Теперь некоторые явления в неевропейском искусстве и культуре тоже называют Ренессансами («македонский Ренессанс» в Византии) и барокко («древнеримское барокко»). Изучение подобных закономерностей называется стилистическим анализом.

Одна из важнейших сфер применения стилистического анализа – возможность примерной датировки зданий и других произведений искусства, для которых нет подтвержденных письменными источниками дат. А таких произведений огромное количество, особенно для Средневековья и древности! В подобных случаях необходимо сопоставить формы памятников (в идеале – всех с точными датами) конкретной эпохи, понять, какие из них когда начинают использоваться и когда исчезают, и сопоставить полученные данные с формами недатированного памятника. Приведу пример. Допустим, у нас есть некий храм с шатром и двумя рядами кокошников у основания центрального барабана. Сопоставив все памятники эпохи, мы понимаем, что шатер появляется после 1530 года, а кокошники интересующего нас типа не используются после 1555 года. Значит, с большой вероятностью интересующий нас объект возведен между 1530‐ми и серединой 1550‐х годов.

Наличие стилистических закономерностей не отменяет, конечно, влияния конкретных людей на здания. При создании конкретного произведения заказчик и автор каждый раз вольны брать или не брать что-то из известного им арсенала форм. Тут они делают свободный выбор и привносят в архитектуру что-то свое. Если целый ряд заказчиков проявляет в решениях последовательность и единодушие, то строительство начинает развиваться в определенную сторону. Коллективная воля заказчиков и мастеров может, например, в одной стране (средневековой Франции) довольно быстро повернуться от романики к готике, а в другой (средневековой Испании) долго оставаться верной романике – при относительной близости исходных позиций. При этом направление происходящих изменений соотносится с другими процессами в отдельно взятом обществе. Почти сто лет назад Эрвин Панофский сравнил изменения, приведшие к появлению во Франции середины XII века готической архитектуры и одновременно – схоластики. Готика не иллюстрирует схоластику, но отражает ту же направленность процессов внутри архитектуры, что схоластика – внутри философии. Эту направленность принято называть красивым, хотя и спорным словосочетанием «дух времени».

Архитектура, однако, отражает не только «дух времени», но и более конкретные исторические явления. Любая однажды использованная форма в том или ином контексте приобретает определенную семантику. К примеру, если первый храм с пятью главами строится как соборный, то и все последующие будут восприниматься как соборы, а не просто приходские церкви. Каждое здание, как мы видели выше, заимствует какие-то из форм предшественников, а какие-то – нет. Отбираемые создателями и узнаваемые зрителями формы (количество куполов, схема фасада, тип сводов и многое другое) при определенной повторяемости складываются в устойчивый набор, образуя иконографию архитектуры – исключительно важное понятие для этой книги! В живописи под иконографией понимается повторяющийся определенный набор персонажей и их поз, а также окружающих объектов. Например, разные сочетания Богоматери и архангела Гавриила формируют иконографию Благовещения, расположение тела Христа, его одежды и набор окружающих его персонажей – иконографию Распятия. В архитектуре иконография формируется из повторения (или не повторения) тех или иных форм – тут главное, чтобы они были достаточно хорошо заметны и узнаваемы. Это могут быть разновидности арок, типы сводов, количество глав у храма, наличие или отсутствие крыльца и т. д. При этом воспроизведение той или иной иконографической схемы бывает как сознательным, так и нет. Она может передавать определенный смысл: делаем пять глав – значит, строим соборный храм. Но может восприниматься и просто как декоративный прием – в таком случае создатели памятника игнорируют предшествующие смыслы и не привносят новых. Например, пятиглавие в какое-то время начинают использовать и для приходских храмов. Сначала это сознательный акт, повышающий статус конкретного храма. Однако, если впоследствии так начинают поступают многие (и потом почти все), смысл утрачивается и пятиглавие перестает указывать на статус.

Говоря об иконографии, нельзя не пояснить понятие типологии архитектуры. Имеется в виду совокупность зданий определенной объемно-пространственной композиции: пятиглавый храм, столпный храм, шатровый храм и т. п. Обычно эти типы весьма устойчивые, и смена ими каких-либо форм (пятиглавой на одноглавую) или функции (например, использование пятиглавых столпных храмов как приходских, а не только как соборных) обычно свидетельствует о значительных смысловых сдвигах в архитектуре. То есть в этом отношении типология дает нам такое же понимание процессов, как и иконография, в определенном смысле представляя собой ее разновидность.

Узнать о том, намеренной ли была смена иконографии и типологии, вкладывал ли создатель смысл в те или иные новые формы, можно из текстов, особенно если речь идет о Новом времени и современности. Но для предшествующего времени таких текстов исчезающе мало, и выявить намерение (или его отсутствие) получается только с помощью сложного сопоставительного анализа архитектурных форм десятков или даже сотен объектов (чем больше, тем точнее выводы). Эта работа – одно из ключевых профессиональных умений историка архитектуры.

Архитектура как искусство. Как ее смотреть?

У архитектуры, как и у всех других искусств, есть и собственный, не исторический аспект. Он имеет отношение к пространству, ощущению и моделированию Вселенной, силе тяготения и возможности ее преодоления. Здание получится полностью прочувствовать только физически, своим телом, соотнеся себя с ним, обойдя вокруг, прикоснувшись к поверхности. Одного взгляда мало.

Смотря на ряд городских домов, мы замечаем только фасад каждого из них, то есть воспринимаем архитектуру ограниченно, в 2D, по сути, как абстрактную живопись. Полноценно увидеть постройку можно только в 3D, поэтому в идеале нужно обойти здание кругом и почувствовать, как оно меняется в каждой точке движения. Желательно сначала не обращать внимания на детали и воспринимать здание как объем, как скульптуру (цельную или состоящую из визуально самостоятельных объемов, давящую или легкую, устремленную вверх или растянутую по земле).

Замечу, что, как и в случае со скульптурой, вы ощущаете здание, соотнося со своим телом общую высоту, размеры дверного проема, высоту ступеней, подоконника и т. п. Здание каждый раз задумывается под совершенно определенный масштаб, проект нельзя реализовать, механически увеличив или уменьшив. Опытный человек многое поймет и по изображению здания, но все же по-настоящему оценить постройку получится только находясь рядом с ней. При общем сходстве и качестве, большое здание всегда будет производить более сильное впечатление, чем маленькое. Здесь я не говорю о типе впечатления: одни люди восхищаются грандиозным, других оно может подавлять и пугать. В книге я часто буду упоминать большой размер зданий – конечно, когда работа с ним мне представляется удачной. И ощущается размер обычно относительно окружающей застройки, положения здания в городе или в открытом пейзаже. При этом я почти нигде не буду ссылаться на точные размеры. Если вы не занимаетесь детальными исследованиями одного типа памятников или форм (выясняете, кто в мире построил самые большие купола или что-то в таком духе), то точные размеры не имеют принципиального значения. Более того, некоторые здания вообще никто не обмерял, а в тех случаях, когда обмеры производили, данные погребены в труднодоступных архивах.

Ощущение материальности, реальной массивности и тяжести очень важно для архитектуры. Недаром была разработана специальная визуальная система, которая помогала человеку воспринимать эти особенности. Речь идет об ордере – одном из ключевых понятий в архитектуре. Ордерная система сформировалась в эпоху классической Античности, затем трансформировалась, но все же не умерла в Средние века и была возрождена в эпоху Ренессанса, став основой европейского архитектурного языка вплоть до середины ХХ века. Основной смысл этой системы – дать зрителю ощущение реальной тяжести, вещественности здания через специальные приемы декора, подчеркивающие то, как тяжелый верх постройки давит на опору. Латинское слово ordo обозначает «строй, порядок», и под этим понимается специальная система украшения столба (внутри ордерной системы он называется колонной) и лежащей на нем балки (антаблемента). В Древней Греции было разработано три ордера (дорический, ионический и коринфский), в Древнем Риме добавилось еще два – тосканский и композитный. В Византии классические ордера не использовались, не было их и в Древней Руси. В Московское царство они пришли вместе с архитекторами-итальянцами, однако обычно использовались лишь в рудиментарном виде и без какого-либо теоретического осмысления, в отличие от Западной Европы, где через них могли передаваться сложные смыслы. В полноценном виде ордер вошел в русскую архитектуру лишь при Петре.

Вернемся к нашему восприятию архитектуры. Пока я говорил в основном о том, как выглядит постройка снаружи (ордер, впрочем, используется как в экстерьере, так и в интерьере). Задумаемся теперь об ощущениях от внутреннего пространства здания. В конце концов, особенно в условиях нашего климата, мы проводим значительно больше времени внутри зданий, чем снаружи. Если речь идет о жилом доме, то большая часть его пространств (квартир) будет утилитарной. Однако в общественных постройках внутренние пространства могут быть насыщены сложной со смысловой точки зрения архитектурой. Поэтому первое, что нужно сделать, войдя, – посмотреть вверх, на своды или купол. Именно ради создаваемого ими ощущения во многом и строятся такие здания.

Историки архитектуры и тем более архитекторы очень любят планы. Человеку со стороны они кажутся сложными и мало наглядными. Дело в том, что в зданиях многое определяется материальной стороной. Любое сооружение в первую очередь формирует пространство, защищенное от дождя, ветра, холода и недругов. Ограничивается оно стенами и кровлей. Возведение последней технически самое сложное, и именно от того, каким предполагается завершение здания, зависят все остальные его параметры: под тип перекрытия подбираются опоры, толщина стен и т. п. Таким образом, в любой постройке все взаимосвязано. Архитектурный план дает срез постройки на высоте оконных и дверных проемов и показывает пунктиром тип свода. Профессионал с помощью такого инструмента может представить сооружение в целом, его объемы и пространства, поскольку и так в общих чертах понимает, как выглядели здания той или иной эпохи, а нюансы подхода как раз и дает план. Он предоставляет понимание того, как соотносятся внешнее и внутреннее, дарит ощущение цельности здания как единой структуры. Взгляда на фасад в этом отношении недостаточно.

2 План Успенского собора во Владимире

В восприятии интерьера огромную роль играют монументальная живопись (при наличии) и, если речь идет о храме, иконостасы. Читатель может удивиться тому, что в моей книге о них говорится мало. Все дело в том, что фрески и иконостасы, хотя и предполагались изначально, создавались отдельными, «профильными» артелями мастеров – живописцев и резчиков. Соотносить иконостасы с формами храма, проектируя одновременно, стали только в XVIII веке; фрески часто писали сильно позже постройки храма. Кроме того, большая часть первоначальных иконостасов до нас не дошла (их часто обновляли), и мы лишь в редких случаях знаем, как они выглядели. Именно поэтому анализировать такие формы как составляющие архитектурных ансамблей довольно сложно, и я упоминаю их лишь в тех случаях, когда единство общего замысла очевидно.

Стиль как инструмент. Как им пользоваться?

Важнейшей темой и сюжетом разговора о любом искусстве становится стиль, и моя книга – не исключение. Понятие стиля в современной науке – это не объективная данность, а инструмент, о котором договорились исследователи для описания явлений искусства.

В традиционном искусствоведении это понятие сближается с «духом времени». Так, если произведение было создано в эпоху барокко, то предполагается, что оно отразит свойственные этой эпохе идеи и формы. Однако попытки точно определить все эти формы и выстроить строгие соответствия успехом не увенчались. А в современном искусствоведении, работающем в первую очередь с социальной оптикой, категория стиля перестала быть предметом бурных дискуссий и отошла на второй план.

В книге я использую понятие стиля в узком значении – как зонтичный термин для описания определенного набора архитектурных форм. Многие постройки в России обладают чертами разных стилей, и в широком смысле эту категорию использовать бессмысленно: мы не можем сказать, что то или иное здание – в «чистом» виде барокко или классицизм. Если же пользоваться стилем как формальным инструментом, то он подходит для любых случаев: просто указываешь, что этот элемент принадлежит одному стилю, а тот – другому.

Для меня очень важна точность использования этого инструментария, так как только с его помощью мы можем анализировать характер изменений архитектурных форм и, следовательно, правильно считывать заложенные смыслы. Например, меня сильно раздражает, что, несмотря на километры написанных специалистами статей и книг, почти все остальные, включая некоторых коллег и моих учеников, продолжают с завидным упорством называть нарышкинский стиль нарышкинским барокко, хотя он представляет собой разновидность маньеризма, а не барокко. В попытке повлиять на подобное безобразие я отвожу в книге исключительно большое внимание терминологии стилей, разбирая разные определения и объясняя их противоречия и предпочтительность тех или иных.

Бывает ли качественная и некачественная архитектура?

Архитектура отличается от строительства тем, что она – искусство, то есть имеет не только утилитарную, но и эстетическую функцию. Я согласен с теми, кто считает наличие представлений о прекрасном неотъемлемой чертой человеческой психики. Творчество, то есть создание красивого, позволяет человеку на время забыть об ограничениях функций его жизнедеятельности и ощутить полную свободу. Как ни крути, без категории красоты разговора об искусстве не получится. Без этого можно составить представление о социальной, политической и иных сторонах искусства, но все же не о том единственном, что делает его в принципе отличным от иных сфер человеческой деятельности. Меня в искусстве (и архитектуре в частности) интересует прежде всего оно само.

Есть ли в нем критерии качества? Можно ли сравнивать разные произведения? Что такое высокий и низкий уровень, хорошая и плохая архитектура? Есть ли во всем этом хоть какая-то доля объективности или тут один произвол?

Качество архитектурного, как и любого иного художественного произведения, с моей точки зрения, определяется двумя аспектами.

Во-первых, имеет значение соотношение между идеальным образом, который видит или ощущает творец, и произведением, которое в результате получилось. Этот образ для того, кто создает произведение, не всегда (оче)виден сразу. Как правило, поначалу он ощущается только в целом (общие рисунки будущего здания для архитектора), потом в процессе работы выявляются детали (проектная графика, затем строительство). Шедевр – полное соответствие получившегося произведения задуманному образу. Зритель (и исследователь) может пройти этот путь только в обратном направлении: видя результат, почувствовать, каким здание могло быть в замысле. Это и есть эстетическое переживание.

Во-вторых, качество определяется сравнением разных произведений. В одну эпоху задачи и методы творцов, как правило, сходны, и поэтому такое сопоставление понятно и объяснимо. Сравнивать памятники разных эпох и культур более проблематично, так как задачи ставились разные и методы тоже отличались. И какой тогда смысл в постановке вопроса вроде: «Какая церковь лучше – узорочья или барокко?».

Логично предположить, что критерий хорошее/плохое субъективен, потому что не имеет количественных показателей и основывается лишь на опыте смотрящего. Однако на практике историки искусства и архитектуры не так уж часто кардинально расходятся в оценках тех или иных произведений, обычно споря лишь о нюансах и деталях. Другими словами, если несколько специалистов напишут пятьдесят страниц о русском классицизме, список упомянутых архитекторов совпадет, думаю, процентов на восемьдесят; сильнее будет отличаться выбор построек, и еще сильнее – аргументация о качествах рассматриваемой архитектуры. Почему так? Видимо, внутри профессионального сообщества формируются определенные навыки восприятия, которые обуславливают сходные результаты. Консенсус в оценках обычно очевиден, и это позволяет мне утверждать, что разговор о качестве произведения не такой уж и субъективный.

Иерархии качества: столичное и региональное

В то же время вопрос об умении отличать красивое от некрасивого всегда использовали для поддержания существующих социальных иерархий – отделения старой аристократии от нуворишей, богатых от бедных, столичных жителей от провинциалов. Значит ли это, что в любом исследовании мы должны отказываться от разговора о качестве произведений как от репрессивного инструмента? Должны ли мы по умолчанию считать, например, провинциальные подражания и столичные образцы произведениями, обладающими одинаковой художественной ценностью? Думаю, если речь идет об изучении архитектуры как искусства (а не социальном или, скажем, институциональном подходе), то ни в коем случае. Создатели менее качественного искусства всегда стремились подражать более качественному. Без исследования и выстраивания иерархий очень многое в развитии архитектуры объяснить не получится. Чего делать точно не стоит, так это считать и называть искусство более низкого качества плохим в целом. Качество – важнейший, но далеко не единственный критерий в разговоре о прекрасном. Не самое удачное архитектурное произведение может быть исключительно значимо для изучения религиозных и политических идей эпохи, социальных отношений и т. п., то есть иметь огромную историческую ценность.

Принципы отбора объектов

Как я уже говорил, эта книга представляет собой в первую очередь осмысление опыта осмотра огромного количества (думаю, более десятка тысяч) произведений архитектуры в России и за ее границами. Практически все упомянутые в книге здания изучены мной лично. Какими критериями я руководствовался, выбирая памятники, о которых пойдет речь в этом компактном тексте? Только ли критерием качества – или чем-то еще?

Для меня очень важна оригинальность произведения искусства. Между очень хорошим типичным зданием и объектом менее удачным, но с интересным замыслом или оригинальной формой, я выберу второе. Однако мне совершенно чужды столь любимые многими курьезные здания – текучие, пляшущие, изображающие дыню (чайхана недалеко от Хиссара в Таджикистане) или цыпленка (церковь недалеко от индонезийской Джокьякарты). Также я терпеть не могу амбициозные проекты низкого качества. Их особенно много в мировой архитектуре 1980–2000‐х годов, когда торжество неолиберализма в экономике и консумизма в культуре спровоцировало невиданный бум коммерческого строительства. Возвращаясь к положительным критериям отбора, назову еще один – значимость здания для понимания религиозного или политического контекста эпохи. По возможности, я привожу в качестве примеров храмы разных религий, а также здания разного политического заказа (госучреждение, национальный памятник, национальный музей и др.). Хотя объем этой книги не позволяет рассказать о зданиях из всех регионов нынешней России, а также всех стран и национальных территорий, входивших в разные периоды в ее состав, я стараюсь представить описываемые процессы на максимально широком географическом материале.

Национальное в искусстве

Еще один вопрос, на который необходимо дать ответ в предисловии, – что такое архитектура России и (шире) архитектура страны, национальная архитектура?

Концепция нации-государства – идея, что говорящие на одном языке люди должны жить в границах одного политического образования – родилась только в XIX веке. До этого государства строились на основе принципа лояльности тех или иных групп населения (социальных, племенных, языковых и религиозных) конкретному правителю. Затем одни государства были переформатированы, а другие созданы впервые на основе нового принципа доминирующей нации с доминирующим языком. Эти изменения сопровождались появлением больших исторических нарративов, в которых «государствообразующим» народам стали приписываться черты цельной группы, общего «национального характера», исключительной древности и исконности пребывания на конкретной территории. Не получившие государства народы в свою очередь начали добиваться признания как минимум своего автономного статуса, а желательно и государственности. По умолчанию и искусство на территории национального государства стало «записываться» за одним народом и носителями одного языка.

Весь этот комплекс идей подвергся острой и справедливой критике в последние десятилетия. В современных научных исследованиях обычно делается акцент на том, что нации, народы и государства – это социальные конструкты, которые возникают в результате консенсуса определенных групп населения и могут быть постепенно переформатированы при их согласии. Это не значит, что такое конструирование происходит мгновенно, развивается в какую угодно сторону и т. п. Смысл в том, что на протяжении длительных периодов времени народы и государства могут трансформироваться, менять имена и объединяться с соседями. От них нельзя требовать каких-либо общих свойств и черт, которые были бы им присущи в течение всей истории. Поэтому и национальное искусство (музыка, литература, архитектура) также не обязано обладать какими-либо постоянными характеристиками – и на практике почти никогда ими и не обладает. Мне известно только одно исследование, где был поставлен вопрос о конкретных формах национального искусства. Речь идет о небольшой книге «Английскость английского искусства» Николауса Певзнера. Покинувший нацистскую Германию и ставший ведущим британским искусствоведом, он попытался выявить то общее, что было в английском искусстве на протяжении истории, независимо от смены стилей. В результате, как мне показалось, ему удалось выявить лишь определенную общность подходов, но не конкретные формы. Мой опыт размышлений над русской архитектурой, представленный в книге, также приводит к отрицательному ответу на этот вопрос. Можно выделить устойчивые формулы для отдельных периодов, но у русской архитектуры нет вообще никаких общих характеристик (подходов, ощущений, идей и отдельных деталей), которые неизменно фигурировали бы на всем протяжении ее истории. Русская архитектура постоянно меняется, очень многое заимствует из-за рубежа, часто возвращается к своему прошлому и берет оттуда те или иные формы.

Разумеется, это все не мешает нам говорить, что русская (английская, армянская, китайская) архитектура существует. Просто не стоит искать в ней какие-то неизменные качества на протяжении всей истории. При этом в каждый конкретный период архитектура определенного региона имеет свои совершенно узнаваемые черты. Пишу здесь именно «регион», поскольку он может совпадать с государством или с территорией обитания носителей какого-либо языка – а может не совпадать. Для Центральной Азии XVI–XIX веков совершенно бессмысленно делить архитектуру на, скажем, узбекскую, таджикскую и туркменскую, так как население было смешанным и жило на территории трех разных государств. А для Персии (Ирана) того же времени можно говорить о персидской (иранской) архитектуре, поскольку она существовала в рамках централизованного государства с одним доминирующим народом и отличным от соседей вариантом ислама (шиитским).

В этой книге, называя архитектуру русской, армянской, бурятской и т. п., я буду иметь в виду ту архитектуру, которая имеет устойчивые узнаваемые формы на отрезке времени минимум в полстолетия (чтобы могла произойти передача традиции между двумя поколениями) и которая развивается на территории, где большинство населения принадлежит к данной нации (народу, этносу и т. п.). Соответственно, география такой архитектуры не идентична территории какого-либо государства, автономии или региона. Обязательность создания ее произведений представителями народа, чье имя она носит, не предполагается.

Имперское и колониальное в архитектуре

Моим принципиальным решением стал отказ от привычной концепции русской архитектуры. Мне важно посмотреть на архитектуру России, не сводя ее только к русской архитектуре.

Задумывалась эта книга давно, едва ли не десять лет назад, как более привычная «история русской архитектуры», где между русской архитектурой и архитектурой России стоял знак равенства. По стечению обстоятельств я начал писать эту книгу в апреле 2022 года. Разворачивающаяся трагедия сделала для меня очевидной необходимость затронуть всю сложность взаимоотношений русского и нерусского внутри империи, историю колониальных практик в архитектуре и ответов колонизованных на возникшие вызовы. Все эта проблематика изучена пока мало и очень фрагментарно. Соответствующие части моей книги я вижу как исследовательский эксперимент, в процессе которого имперские и колониальные архитектурные практики впервые осмысляются на всей территории России, а не по отдельности. Крайняя скудость литературы в сочетании с обширностью материалов делает мои рассуждения в этой сфере очень гипотетичными, а выводы – эскизными. И тем не менее разговор о колониализме в архитектуре именно сейчас кажется мне столь необходимым, что я позволил себе уделить ему существенную часть текста.

Основное место в книге будет занимать русская архитектура – в силу ее абсолютного количественного и статусного доминирования в России на протяжении всей ее истории. Остальные архитектурные традиции, развивавшиеся на территории России, будут рассматриваться на том хронологическом отрезке, на котором они оказывались в ее политических границах: с конца XV века до современности. В подобном вынужденно кратком обзоре мне важнее всего показать их опыт в рамках российского государства. Я рассмотрю разные варианты развития национальных архитектур в колониальной ситуации: продолжение существующей местной (национальной, региональной, этно-конфессиональной) традиции, трансформация под влиянием России и часто идущей через нее европеизации, насаждение колониальных построек (в первую очередь православных храмов), наконец, конструирование новых национальных традиций в позднеимперское и позднесоветское время. Таким образом, речь идет не о присвоении нерусских архитектур, а об осознании их как самостоятельных явлений через исследование взаимодействия и часто противостояния с имперской архитектурой. Разумеется, очень немногие из этих архитектур развивались на протяжении всей своей истории в пределах России (как, например, бурятская); для большинства из них российский период был лишь одним из периодов, в ряде случаев коротким эпизодом.

В целом, изучение истории нерусских архитектурных традиций на территории России представляется мне крайне актуальным. Историки уже довольно давно и весьма плодотворно используют постколониальный подход для исследований России, но в области архитектуры эти вопросы ставились пока крайне редко.

Важность большого нарратива

А нужно ли вообще писать в наши дни обобщающий текст? Мы живем в эпоху сверхкоротких заметок в смартфоне. В эпоху осознания уникальности каждого момента, человека, явления. Не будут ли обобщения, собранные в длинный последовательный текст, слишком грубыми, поверхностными, игнорирующими всякого рода разнообразие? Уверен, что нет. На мой взгляд, обобщения более чем уместны. Во-первых, существует много людей, которых обобщения с присущими им минусами не смущают. Во-вторых, в эпоху колоссального изобилия частных историй и личных опытов систематизация нужна как никогда – чтобы хоть как-то сориентироваться в мире, где все бесконечно уникальны. Если такие обобщения не будут создавать исследователи, этим займутся непрофессионалы (с историей архитектуры часто так и происходит).

Но как выстроить такой нарратив? Какой принцип повествования выбрать? Недостижимым идеалом мне видится книга Жана-Луи Коэна «Будущее архитектуры. С 1889 года. Всемирная история». Это огромный текст, в котором, с одной стороны, представлено разнообразие подходов к осмыслению архитектуры, а с другой – проанализировано огромное количество объектов из большинства стран мира, что формирует панораму, близкую к исчерпывающей. Моя книга во втором отношении похожа на коэновскую. В меньшей степени мне удалось детально показать панораму разных подходов к исследованию архитектуры, поскольку меня интересуют не все аспекты ее изучения. К тому же мой охват по времени намного больше, а книга по объему – намного меньше, так что я не могу позволить себе рассматривать памятники одних и тех же десятилетий под разными углами. Однако по мере сил я стараюсь менять оптики. Особенно эта разница в подходах будет заметна по хронологии. В древнерусской части очень важен археологический материал и типология. В рассказе об архитектуре Московского царства – типология и иконография. В барокко и классицизме – вопросы ордера и авторской манеры. В XIX и XX веках – политический и национальный контекст.

Объективное изложение основ или субъективное исследование?

Эта книга – первое авторское исследование, которое охватывает всю архитектуру России. При советской власти в «Историях русской архитектуры» освещался только период до 1917 года, так как потом, с общепринятой тогда точки зрения, начиналась совершенно необыкновенная и якобы не имевшая ничего общего с прошлым советская архитектура. Кроме того, даже подобные издания давно не появлялись: последними были учебник Пилявского – Тица – Ушакова (несколько раз выходил с изменениями и без) и книга Иконникова «Тысяча лет русской архитектуры». Таким образом, уже более 30 лет не выходило никаких обобщающих трудов по истории архитектуры России, и еще не было такого, который соединил бы русскую архитектуру с советской и постсоветской. Правда, если говорить о коллективных трудах, то с 2007 года в Государственном институте искусствознания в Москве составляется и понемногу издается грандиозная «История русского искусства». Однако из двадцати двух томов за более чем 15 лет вышло только семь, так что полным рассказом о русской архитектуре это собрание станет, увы, очень и очень нескоро.

При этом за тридцать лет свободного исследования архитектуры России вышло много великолепных трудов, которые существенно меняли представления ученых об отдельных периодах ее развития, а также о механизмах архитектурного процесса. Одна из важных задач, которые я ставлю перед собой, заключается в кратком и структурированном изложении наиболее значимых аспектов накопленных на сегодняшний день знаний и подходов, разработанных специалистами по истории архитектуры России за последние 30 лет.

Начнем с того, что в последние десятилетия на архитектуру стали принципиально чаще смотреть через социальную и политическую оптики. Любое здание возникает на пересечении возможностей и желаний заказчика, идей и навыков архитектора и мастеров, конкретной социальной, политической и религиозной ситуации. Сегодня архитектор далеко не всегда воспринимается абсолютным и единственным творцом здания, каким он предстает в огромном большинстве старых текстов, особенно до середины ХХ века. Для периода до XVIII века гораздо более плодотворным оказалось изучение строительства «по образцу», коллективного творчества артелей, роли заказчика и архитектурной иконографии. В исследовании архитектуры последних двух столетий особое внимание уделяется теперь роли институций и коллективов, их взаимодействию с государством и его представителями.

Падение железного занавеса существенно расширило представления всех российских историков архитектуры о зарубежном контексте – и через книги, и через осмотр памятников. На смену преобладавшей в советское время парадигме приоритета и автохтонности отечественного постепенно пришло осознание тесной взаимосвязи России с мировой архитектурой и огромной роли заимствований из зарубежных источников.

Громадный, не побоюсь этого слова, шаг был сделан в изучении российских регионов, которые еще полвека назад были абсолютной terra incognita. Появилось большое количество исследований по отдельным узким темам, а также обобщающие каталоги – подробный в описаниях, но пока совсем не полный «Свод памятников» (с 1998 года вышло около 20 томов по 6 областям), а также почти исчерпывающие по подбору объектов интернет-ресурсы temples.ru и sobory.ru.

В последнее десятилетие много внимания уделяется изучению советской архитектуры. Основной корпус старых текстов о ней писали активные участники архитектурного процесса того времени, что имело как плюсы, так и огромные минусы. В целом сейчас, по сравнению с тем, как это было еще лет десять назад, советская архитектура видится более связанной с дореволюционной и менее изолированной от мировых процессов.

Итак, эта книга – некое обобщение всего главного, в чем сходятся коллеги, то есть повествование, которое претендует на объективность в максимально возможной степени (если в гуманитарной науке вообще что-либо может на нее претендовать). К этому я добавляю мнения по тем темам, в которых историки архитектуры не согласны друг с другом. Выбор определенного мнения с моей стороны, конечно, субъективен. Наконец, я включаю в текст и собственные размышления, прежде всего по колониальным сюжетам.

Моя главная задача – создать целостную картину, показывающую развитие архитектуры России. Такая картина может быть только субъективной. При этом мне важна цельность концепции. Я смотрю на все с единых мировоззренческих позиций и излагаю точки зрения, которые не противоречат друг другу. Я использую наиболее обоснованные датировки и интерпретации. Они иногда расходятся с общепринятыми, которые на самом деле взяты из давно устаревшей литературы и тиражируются в ненаучных текстах и интернете. Несмотря на то что моя книга научно-популярная, она прошла серьезное рецензирование. Несколько друзей-коллег, известных специалистов по разным периодам истории архитектуры, любезно откликнулись на мою просьбу и тщательнейшим образом изучили соответствующие разделы книги, сформулировав замечания и предложения. Я убежден, что цель любого исследования – обнаружение истины. Если ее нельзя достичь, то к ней необходимо стремиться. Как говорил Бродский, «не в том суть жизни, что в ней есть, но в вере в то, что в ней должно быть».

Глава первая

Предыстория: Архитектура Древней Руси

На предыдущем развороте: Успенский собор во Владимире ясным морозным утром. Величественный вид холма с собором встречает всякого, кто прибывает в город со стороны Москвы

Древняя Русь и «древнерусское»

Предшественником современных Беларуси, России и Украины было государственное объединение восточных славян – Древняя, или Киевская, Русь (просто «Русь» как самоназвание). Языком местных жителей был древнерусский (в англоязычной литературе используется термин Old East Slavic), из которого впоследствии через промежуточные варианты развились белорусский, русский и украинский. Древнерусское государство формируется к середине IX века и распадается на отдельные княжества в начале XII. В середине следующего столетия почти всю эту территорию захватывают монголы. Лишь на крайнем северо-западе сохраняет независимость Новгородская республика. С середины XIV века власть кочевых завоевателей над русскими землями начинает ослабевать. Юго-западные и западные территории Руси оказываются в составе Великого княжества Литовского. На северо-восточных землях ведут борьбу за первенство несколько княжеств, и к концу XV века берет верх Московское. Завоевав в 1478 году Новгородскую республику, оно объединяет все основные территории северо-восточной и северо-западной Руси в единое государство. В этой точке исторические судьбы двух частей Руси – юго-запада и северо-востока – расходятся.

Единый древнерусский язык постепенно распадается на несколько разговорных наречий, среди которых особым своеобразием отличалось новгородское. Уже к XIV веку формируются и два новых литературных языка, не соответствующих разговорным наречиям и существующих параллельно с ними. Язык юго-западной Руси, имевший официальный статус в Великом княжестве Литовском, в разных национальных научных традициях называется рутенским, староукраинским, старобелорусским или западнорусским. Из него впоследствии развились современные украинский и белорусский языки. В северо-восточной Руси начинает складываться будущий русский язык.

В центре нашего внимания в этой главе будет многоликая средневековая Русь, от зарождения единого государства в IX веке до появления на его обломках нового объединения в XV. Что это был за мир? Постепенно племенные вожди восточных славян превратились в князей, которые стремились контролировать торговые потоки, связывавшие Скандинавию с Византийской империей, и волей-неволей должны были подражать великому соседу.

Как и в европейских средневековых обществах, государственные структуры на Руси были очень неустойчивыми, а власть рассеянной. На владение землями и политическим могуществом претендовали разные игроки: князья и их военные соратники, крупные церковные иерархи, а также внешние силы – константинопольский патриарх и Папа Римский, который задумывался о крещении восточных славян по латинскому образцу еще в IX веке. Не стоит удивляться, что «единое» древнерусское государство существовало совсем недолго; в сущности, такое единство – скорее иллюзия, навеянная нам привычкой облекать любое общество в четкие границы с понятным источником власти. Средневековые образования таких границ не знали: это был очень подвижный мир, в котором монастыри оказывались столицами, а короли – вассалами других королей. Правда, было исключение: Римская империя (сейчас мы называем империю того времени Византией). Заимствовать что-либо отсюда было очень престижно. Помимо религиозной и политической традиций из Византии на Русь пришло каменное строительство.

Пришло оно вместе с христианством в конце X века, когда на Русь из Византии стали приезжать мастера каменного дела, впоследствии определившие облик местной архитектуры на столетия вперед. О том, что строили до этого, мы почти ничего не знаем. Не сохранилось ни одного полноценного сооружения, в распоряжении у нас только археологические данные. Из них следует, что все постройки до крещения Руси были земляными и деревянными. Исследованы фундаменты простых жилых и оборонительных сооружений. Святилища реконструированы как круглые площадки с идолом в центре, а также рядами камней, рвами и небольшими деревянными подсобными постройками. Собственно культовых зданий не было; по крайней мере, они не известны ни по археологии, ни по письменным источникам.

Постепенно на Руси формируются собственные архитектурные артели, хотя византийские мастера продолжают работать здесь и в последующие столетия. В XI и особенно XII веках масштабы строительства растут, оно охватывает разные города, из-за чего начинают вырисовываться отличия древнерусской традиции от византийской, а также региональные особенности внутри Древней Руси, вызревшие к середине XIII века. Однако монгольское завоевание, случившееся именно тогда, на долгое время прерывает вообще всю строительную практику как на юго-западе, так и на северо-востоке. Архитектурная деятельность возобновляется в XIV веке, появляется сразу несколько традиций, каждая со своим визуальным языком и строительной техникой. Одной из этих традиций была раннемосковская, развивавшаяся на северо-востоке бывшей Руси. В конце XV века именно она, радикально трансформировавшись под влиянием приглашенных в Москву итальянских мастеров, станет началом русской архитектуры.

Иначе складывается архитектурная судьба юго-западной Руси. Главным политическим игроком на этих территориях было Галицко-Волынское княжество, которое оказалось в наименьшей степени затронуто монгольским вторжением. Строительство здесь не прерывалось. Само княжество во второй половине XIV века было разделено между двумя крупными соседями – Великим княжеством Литовским (ВКЛ) и Польшей. К началу XV века в состав Литвы вошли и все остальные земли южной Руси, включая Киев. Начало западнорусской архитектурной традиции на территории ВКЛ приходится на рубеж XV–XVI столетий, когда православная архитектура начинает соединять древнерусскую и готическую традиции. Важную роль в этом процессе сыграл представитель крупнейшего западнорусского княжеского рода Константин Острожский, великий гетман ВКЛ, профинансировавший сразу несколько храмов. По документальным или стилистическим основаниям с его заказом связываются Троицкая церковь (1514) и Успенский собор (1511–1522) в Вильнюсе, Михайловская церковь в Сынковичах (нач. XVI в.), сейчас в Гродненской области Беларуси, Богоявленская церковь в его родовом замке в Остроге (1520‐е) и Троицкая в соседнем Межириче (1520‐е – 1530‐е) в Ровненской области Украины. Все они стали предтечами яркой архитектурной традиции Украины, сформировавшейся к середине XVII века, когда на территории Гетманщины начинается обширное каменное строительство в формах украинского барокко.

В этой книге история архитектуры Древней Руси будет преамбулой как для истории архитектуры России, которая начинается лишь во второй половине XV века, так и для строительных традиций Беларуси и Украины.

В этой точке возникает терминологическая сложность. Под словом «русский» принято объединять Древнюю Русь и Россию, однако Древняя Русь – предшественница не только российской, но также украинской и белорусской культур. В связи с этим термин «русский» я буду использовать лишь для тех явлений, которые относятся к середине XV века и позже.

Впрочем, термин «древнерусский» не менее противоречив. Обычно им обозначают весь период от зарождения Древней Руси до начала петровских реформ, то есть конца XVII века. Таким образом, он проводит границу между «исконным» и европейским (с XVIII века) периодами российской истории. Здесь закрадывается серьезная ошибка, поскольку это деление игнорирует радикальный слом рубежа XV–XVI веков, когда возникает Московская Русь, государство нового типа, существенно отличающееся от средневековых политических образований. В каком-то смысле именно тогда Россия стала частью Европы, где происходили схожие процессы. Они, безусловно, повлияли и на культурную ситуацию в этом регионе, поэтому слово «древнерусский» я буду использовать исключительно для обозначения явлений до середины XV века. Так мы разведем два сложных термина, закрепив за ними четкие временные промежутки.

Наконец, для разговора о самом раннем пласте древнерусской истории (до XIII века) существует удобный и широко используемый термин «домонгольский». Последующий период монгольского господства историки иногда называют «ордынским», хотя искусствоведы обычно так не выражаются.

Древнерусские здания: кто, как, что и сколько

Мы привыкли к тому, что любая оригинальная постройка – это творение архитектора. Однако так было не всегда. В Средние века архитектурный процесс был организован совсем иначе по сравнению с более поздними эпохами. Архитектора в современном понимании слова – человека, который придумывает здание от начала до конца и фиксирует свое видение в проекте, – попросту не было, как и таких проектов в принципе. Опорой служили не подробные визуальные документы, а краткие описания размеров здания, рисунки и устные договоренности заказчика с исполнителями.

Таким образом, средневековое здание становилось результатом творческого взаимодействия большого количества людей – от заказчика до каждого из мастеров, которые могли исполнять отдельные детали на свое усмотрение. Решающую роль играл именно заказчик – князь, епископ, настоятель монастыря. Он обращался к подрядчику, который собирал артель, состоящую из главного мастера, его помощника и рядовых каменщиков. Заказчик определял основные и наиболее узнаваемые элементы постройки, которая превращалась в символ его богатства, влияния и власти, а также подчеркивала его благочестие и причастность к культурной традиции.

Поскольку архитектурных трактатов в то время не существовало, заказчики старались повторять и улучшать те здания, которые видели сами или знали по условным изображениям в средневековых книгах. При этом, как и мастера, они не просто копировали известные памятники, а вносили в них изменения, иногда сознательно, иногда – нет. Такой метод строительства обычно называют «по образцу». Кстати, он характерен не только для Руси, но и вообще для любой средневековой архитектуры, от Франции до Индии. Как нетрудно догадаться, изменения в такой ситуации происходят медленно: здания ориентируют друг на друга, хотя никогда не делают «под копирку». Нельзя найти два одинаковых средневековых строения, зато похожих – сколько угодно. В связи с этим древнерусские постройки многим кажутся однообразными и даже скучными. Чтобы разобраться в такой архитектуре, нужно очень внимательно смотреть на детали.

Все значимые и статусные здания на Руси были каменными. Кстати, «каменный» – это условный термин, за которым скрывается чаще всего кирпич. Так обозначают всю не-деревянную архитектуру. Собственно, из камня в Древней Руси (и позже в России) строили довольно мало из-за немногочисленности месторождений и дороговизны качественных пород.

Кирпичные здания появились на Руси благодаря византийским мастерам. Они использовали тонкий (до 5 см) квадратный или прямоугольный кирпич, который называется плинфой. Размер и форма плинфы, а также состав глины варьировались в зависимости от времени и места строительства. Во многих случаях, когда нет письменных свидетельств, плинфа оказывается единственным источником для датировки здания и выяснения географической принадлежности артели. Часто в кирпичную кладку добавляли необработанные камни, чтобы удешевить процесс. Плинфу связывал строительный раствор, основу которого составляла гашеная известь с добавлениями измельченной керамики или кирпича. Последний придавал раствору характерный розоватый оттенок. Стены древнерусского храма внутри всегда штукатурились, а снаружи могли оставаться и неоштукатуренными.

Каменные здания образуют «генеральную линию» развития архитектуры. Они не гибли в бесконечных городских пожарах, и статусные заказчики, безусловно, предпочитали дереву долговечный материал, который позволял увековечить их амбиции и передать архитектурные послания следующим поколениям. В силу высокого статуса именно в каменных зданиях разрабатывались все основные архитектурные идеи, композиции и формы декора.

Конечно, подавляющее большинство древнерусских храмов были деревянными. Как они точно выглядели, мы не знаем. Приблизительную информацию можно почерпнуть из кратких упоминаний в письменных источниках или изображений на иконах и миниатюрах. Однако эти изображения и тем более описания кратки и образны, так что реконструкция может быть лишь гипотетической, причем по более поздним архитектурным образцам. Сохранились они, напомню, только с конца XV века. Но не стоит забывать – деревянное зодчество существовало в том же культурном пространстве, что и каменное, и не следовало каким-то слишком отличным от него направлениям. Более того, заказчики деревянных построек естественным образом не могли не подражать архитектуре более престижных и дорогих каменных зданий. Так что да, мы вынуждены изучать древнерусскую архитектуру по каменным зданиям, но именно (и только) они составляли мейнстрим ее развития!

Конечно, главной постройкой в Древней Руси был православный храм. Можно ли посчитать количество церквей, возведенных в эту эпоху? Что касается деревянных, не получится сказать даже приблизительно, а вот появление каменного храма всегда было событием и поэтому отражалось в летописях. Если учесть также археологические данные, можно предположить, что в домонгольской Руси было построено порядка трехсот каменных церквей. Сопоставимых с ними храмов ордынского времени (до середины XV века) насчитывается примерно в два раза меньше. В более или менее целом состоянии до нашего времени дошло чуть более сорока домонгольских храмов и около двадцати – от последующей эпохи.

Теперь поговорим о конструкции храмов. Не стоит бояться сложных и непривычных для неспециалиста слов: в конце книги есть словарь избранных терминов с пояснениями к каждому из них. Итак, у любого храма есть план, и его можно изобразить на бумаге, в графическом редакторе, да хотя бы на песке. Это своего рода взгляд сверху. Из Византии на Русь пришел крестово-купольный тип храма в виде его самой распространенной разновидности – храма вписанного креста. Какой крест и куда он вписан? Представьте, что вы стоите в центре храма под большим куполом. Справа, слева, спереди и сзади от вас будут располагаться рукава креста – ячейки, которые замыкаются скругленными сводами (это такой потолок, состоящий из наклонных поверхностей). А стены храма образуют квадрат, и в него этот крест вписан. Визуально такая композиция хорошо прослеживается по четырем столпам (массивным прямоугольным опорам), на которые опирается барабан с куполом. Как это получается? Между столпами перекидываются подпружные арки, и на них ставится барабан. Углы между этими четырьмя арками превращаются в паруса – треугольные вогнутые участки кладки, также поддерживающие барабан.

Посмотрим на эту конструкцию сверху. По углам нашего квадрата из стен, в который вписан крест, образуются четыре дополнительные ячейки. На Руси они чаще всего имели ту же высоту, что и рукава креста, и не были огорожены от них, поэтому сливались с остальным пространством храма. К трем ячейкам на восточной стороне примыкали полукруглые апсúды, расширявшие пространство этой части храма. Здесь находился алтарь, отгороженный преградой – каменной или деревянной рамой с иконами, несколько выше человеческого роста. Привычные нам высокие стены-иконостасы появятся в русских храмах лишь в XIV веке. В центральном компартименте алтаря находится престол, на котором совершается главное христианское таинство – литургия. Левый компартимент – жертвенник, здесь готовят хлеб и вино для евхаристии. В правом могли проводиться поминальные службы, а впоследствии тут стали хранить церковные сосуды и одежды. Это помещение называют диаконником. Если мы, стоя перед алтарем, посмотрим наверх, то увидим конху – полукопол над апсидой. Здесь обычно помещалось главное храмовое изображение – фреска или мозаика с фигурой Христа или Богоматери.

3 План русского храма с пояснениями

Теперь взглянем на западную часть храма – сейчас именно на этой стороне чаще всего располагается вход. В храмах, построенных по заказу князей, в западных компартиментах сооружали деревянный или каменный балкон – хоры, где во время богослужения находился князь и придворные. Также у западной части храма было свое расширение. Чтобы обнаружить его, вернемся к нашему квадрату. Если смотреть сверху, он делится на девять ячеек: четыре рукава креста, средокрестие (над которым возвышается купол) и четыре угловых компартимента. Вся эта девятидольная часть составляет основное пространство храма. С запада в византийских церквях к этому пространству обычно примыкало дополнительное закрытое помещение – нартекс. На заре христианства те, кто еще не крестился, стояли там, чтобы слушать проповеди; в Средние века нартекс превратился в место для дополнительных церковных служб. Отчасти поэтому, думаю, на Руси преграда между основной частью и нартексом исчезла, остались только столпы, что увеличило пространство храма. Иногда к нартексу примыкал открытый внешний притвор – экзонартекс, но на Руси их почти не делали.

Снаружи стены храма разделялись вертикальными плоскими лопатками или, реже, полуколоннами. Они соответствовали таким же элементам внутри храма, на которые опирались арки, поддерживавшие своды. К XVII веку их связь с конструкцией здания перестала быть жесткой, и они часто сдвигались с конструктивно необходимых мест, превращаясь в задающий ритм фасада декоративный элемент. Сегменты, на которые делилась таким образом стена, называются пряслами. Каждое из прясел завершается обычно полукруглой закомарой, образованной полуцилиндрической формой находящегося за ней свода. В Древней Руси кровля укладывалась прямо на закомары. Из-за глубоких впадин между ними в закомарах застревал снег, что через много лет могло давать протечки. Примерно с конца XVII века закомары стали объединять карнизом и сооружать над храмами четырехскатную кровлю, на которой снег не задерживался. Над всеми старыми храмами постепенно также сделали скатные кровли. Позакомарные покрытия, которые мы видим сейчас, – плоды восстановления оригинальных форм в позднесоветское время.

4 План византийского храма (Богородицы в монастыре Осиос-Лукас) с нартексом и экзонартексом

5 Боковой фасад храма Покрова на Нерли с пояснениями

Храм – не только ключевой, но и лучше всего известный нам тип древнерусского здания, о других мы знаем очень мало. Дворцы князей и епископов строили из дерева. Каменные образцы – большая редкость, но такие примеры есть. До нашего времени дошла одна из башен дворца Андрея Боголюбского в Боголюбове около Владимира, от значительно более позднего периода – епископская палата в Великом Новгороде. Оборонительные сооружения также возводились из дерева, но иногда у них были каменные ворота и башни. Сегодня можно увидеть нижние фрагменты стен Золотых ворот Киева, частично сохранились построенные по их образцу одноименные ворота во Владимире. Уцелели некоторые оборонительные башни (например, в Каменце, Украина, и в Столпье, Польша) и крепости (преимущественно на северо-западе Руси: Корела, Копорье, Изборск и др.). Что касается обычных жилых домов, все они были деревянными. Многочисленные образцы срубов найдены археологами в Киеве и Великом Новгороде.

Византийская архитектура: что и куда экспортировалось

Первые древнерусские постройки из камня возводились византийскими мастерами, и архитектуру Руси правомерно рассматривать как региональный вариант этой богатой традиции.

Период между 867 и 1204 годами в истории империи называют средневизантийским. Он начался с прихода к власти Македонской династии, которая стабилизировала ситуацию в империи, расшатанную ожесточенными иконоборческими спорами, и характеризовался относительным спокойствием вплоть до XI века, когда Византия столкнулась с турками-сельджуками. В это время здесь строили качественно и надежно, хотя и без колоссальных размахов, что было характерно для периода бурного расширения империи в VI веке – тогда, например, возвели знаменитую Святую Софию. В IX веке самым распространенным стал относительно компактный и при этом эффектный крестово-купольный храм типа «вписанного креста» на четырех колоннах – тот же, что на Руси, но с колоннами вместо столпов. Колонны демонстрировали преемственность античной традиции, к тому же относительно их высоты выстраивались все пропорции храма, что было очень удобно. Колонны занимали мало места, взгляд вошедшего в храм как бы обтекал их полированную поверхность и сразу охватывал все внутреннее пространство. В византийской «столичной» архитектуре этот эффект усиливала сверкающая отделка интерьера: облицовка стен цветным мрамором и украшение сводов и купола мозаикой.

6 Монастырь Осиос-Лукас в Фокиде (Греция), храм Богородицы (ок. 960)

Такие изящные храмы на четырех колоннах строили в основном в Константинополе – столице Византийской империи. Это была элитарная архитектура. В провинции колонны часто заменялись более надежными столпами, мраморные карнизы обычно отсутствовали, система пропорций соблюдалась время от времени и кое-как. Вместо драгоценной облицовки и мозаик стены украшала дешевая фресковая роспись. Но такая провинциальная архитектура далеко не всегда была блекло-подражательной. В разных частях империи бытовали свои предпочтения в области декора и композиций, на основе которых могли формироваться интересные и эффектные визуальные решения, как, например, великолепная система украшения фасадов на территории Греции. Кое-где эти предпочтения постепенно перерастали в четкие формулы и передавались артелями из поколения в поколение. В таких случаях можно осторожно говорить о сложении региональных школ внутри византийской традиции.

7 Интерьер храма Богородицы монастыря Осиос-Лукас

Именно представители региональных школ, а не столичные мастера были доступнее для заказчиков из «варварских» земель, и именно они осуществляли экспорт византийской архитектуры за пределы империи. Кстати, Древняя Русь тут не единственный пример. За сто лет до нее такой же перенос византийской строительной культуры через Черное море произошел в Абхазию и Аланию. Поскольку у этих процессов есть определенные сходства, я очень кратко рассмотрю кавказский кейс.

В IX веке византийские мастера приезжают в Абхазское царство, которое тогда контролировало всю Западную Грузию. Здесь, по всей видимости, ощущалась нехватка квалифицированных мастеров после столетия арабских нашествий, разоривших Южный Кавказ. К тому же в церковном отношении Абхазия подчинялась Константинополю. Из ранних построек особенно показателен храм X века в Лыхны. В этом храме соединяется провинциальная византийская схема с некоторыми местными южнокавказскими элементами (высокий цоколь) и оригинальными новшествами (полуоткрытые притворы, то есть дополнительные помещения перед входом). Но главной византийской постройкой Абхазии стал большой соборный храм в Мокве (957–967). Для реализации амбициозного замысла – крупной и статусной постройки – мастера увеличили привычное число ячеек крестово-купольного храма. Примерно через полвека по тому же пути пойдут строители Софии Киевской, первого большого собора Древней Руси.

Однако Абхазией дело не ограничилось. В 920‐е годы византийские мастера начинают работать на территории только что крещенной Алании, к северу от Кавказского хребта (нынешняя Карачаево-Черкесия). Построенный в два этапа Средний Зеленчукский храм стал кафедральным собором страны. В 970‐е годы артель с участием как абхазских, так и малоазийских мастеров возвела в Алании еще два храма – Северный Зеленчукский и Шоанинский. Есть еще небольшой Сентинский храм – старейшее датированное архитектурное произведение на территории Российской Федерации.

Примерное время строительства аланских храмов исследователи установили довольно давно. Однако точная датировка появилась только в 2003–2004 годах, когда искусствовед Денис Белецкий при детальном осмотре Сентинского храма неожиданно обнаружил строительную надпись, указывающую на 965 год. Эта редчайшая находка позволила уточнить время возведения других церквей Алании.

Сентинский храм (965)

Домонгольская архитектура

Традиционно домонгольский период древнерусской истории делят на два этапа: единое государство X–XI веков и раздробленность XII века. Как я уже говорил, единство родившегося в Киеве государства было иллюзорным. Карты из школьных атласов, сплошняком закрашивающие подвластные ему территории, скорее сбивают, чем помогают сориентироваться. На деле это был сложносоставный мир, в котором очаги православной цивилизации перемежались с обширными нехристианскими пространствами. Крещение киевлян в Днепре не сделало Русь православной страной в одночасье. Центры политической власти киевского князя – крупные города – соседствовали с молчаливо, а иногда и открыто враждебной округой. К тому же власть Рюриковичей недолго сохранялась в одних руках. Владимир крестил Русь, его сын Ярослав воевал с братьями за престол, а дети Ярослава делили между собой территории. XII век закрепил пресловутую раздробленность, чему способствовало падение экономической роли Киева: в это время путь из варяг в греки потерял свое значение. На Руси обозначились сразу несколько крупных региональных центров. В 1230‐е годы они окажутся перед лицом смертельной угрозы – монгольских отрядов.

8 Реконструкция плана Десятинной церкви в Киеве (989–996)

Архитектура Древней Руси XI века: освоение византийского

Вернемся к началу домонгольской эпохи. Первым христианским храмом Киева стала посвященная Богоматери Десятинная церковь (989–996), построенная сразу после того, как князь Владимир Святославович крестил население города. Возводили ее, по всей видимости, мастера из византийского Херсонеса в Крыму, где незадолго до того крестился сам Владимир. Строительная традиция Херсонеса находилась в близком родстве с архитектурными школами Северной Анатолии, откуда как раз и отправлялись мастера в Абхазию и Аланию за полвека до строительства первого храма в Киеве. Увы, Десятинная церковь была разрушена во время монгольского нашествия. Сейчас мы можем видеть только рвы от ее фундамента, что сильно затрудняет реконструкцию здания, но дает богатую пищу для размышлений: в научной литературе десятки лет ведутся бесконечные споры о том, как выглядел храм. Наиболее убедительной выглядит версия, согласно которой Десятинная церковь была редким примером средневизантийского крестово-купольного храма с трехсторонним обходом. Дополнительные помещения вдоль боковых стен храма образуют с нартексом единое П-образное в плане пространство. Такая конструкция позволяет сделать широкий купол, причем основная часть храма оказывается относительно небольшой. Возможно, именно по этой причине при сыне Владимира, Ярославе, в Киеве построят совершенно новую церковь, которая будет удовлетворять амбиции молодого государства – знаменитую Софию.

Однако прежде поговорим о второй старейшей сохранившейся древнерусской постройке – Спасо-Преображенском соборе в Чернигове. Его начали возводить по заказу князя Мстислава Владимировича, который с 1024 года вел борьбу со старшим братом Ярославом за великокняжеский киевский престол. В 1026 году братья заключили мир, по которому Киев остался за Ярославом, а Чернигов за Мстиславом. После этого каждый из правителей начал строительство своего храма – оба здания задумывались как символы величия и независимости враждующих княжеств. Однако в 1036 году Мстислав умер, Чернигов отошел Ярославу, и собор доделывали уже его мастера. В основу Спасо-Преображенского собора лег архаический тип византийского храма – купольная базилика. Возможно, мастера ориентировались на главный храм православного мира того времени – великую Софию Константинопольскую (532–537), которая как раз принадлежала этому типу. Как и полагается базилике, внутреннее пространство вытянуто по оси запад-восток. Центральная часть отграничена от боковых великолепными двухъярусными аркадами. Нижние опираются на настоящие мраморные колонны – совершенно невиданная для Древней Руси история! Скорее всего, Мстислав велел привезти их для своего детища из далекой Тмутаракани, небольшого русского княжества на берегах Керченского пролива, которое он получил в управление еще при жизни Владимира. Другая уникальная для Руси особенность черниговского собора – наружная кладка стен в технике cloisonné [клуазоннэ], характерной, например, для византийских храмов в центральной и южной Греции. Необработанные белые камни вставлялись, как драгоценности в оправу, в краснокирпичную раму, что давало эффектный цветовой и фактурный контраст. Как и в Греции, черниговское cloisonné сочетается с выложенным из кирпича меандром. Украшенный подобными изысками храм должен был производить ошеломляющее впечатление на подданных князя, видевших до того лишь небольшие деревянные сооружения. Впрочем, этот декор делали уже мастера Ярослава Мудрого.

9 Пример техники клуазонне в византийской архитектуре Греции (храм Богородицы в Осиос-Лукас). Здесь вместо меандра использован псевдокуфический, то есть имитирующий арабское письмо куфи, орнамент

Параллельно с Мстиславом его старший брат строит собор Святой Софии в Киеве – главный храм города и величайшее произведение древнерусской архитектуры. Скорее всего, он был заложен Ярославом в конце 1020-х годов (после победы над Мстиславом в 1026 году), а освящен в 1037‐м. До нас храм дошел в более поздних обстройках украинского барокко, однако полностью сохранил древнюю структуру и почти всю живопись – драгоценные мозаики и фрески! Это редчайшее исключение, как и сами мозаики в принципе – для древнерусских заказчиков они были слишком дороги. От того времени мы знаем только о трех храмах с мозаиками, и все они располагались в Киеве: это также Великая церковь Киево-Печерской лавры (там они не сохранились) и собор Михайловского Златоверхого монастыря (его разобрали в советское время, но мозаики были сняты со стен и перенесены на хоры Софии). Иными словами, храм Ярослава претендовал на очень высокий статус и демонстрировал огромные амбиции заказчика. О них же говорит и посвящение Софии, которое ставит собор в столице молодого варварского (с точки зрения византийцев) государства вровень с главным храмом империи и христианского мира.

10 Реконструкция первоначального облика Софии Киевской

Заказчик явно хотел чего-то выдающегося и масштабного, что потребовало от византийской артели нестандартных решений. Храм сочетает черты памятников Константинополя и нестоличных зданий. Как я уже упоминал, строители пошли по тому же пути, что их предшественники, возводившие для абхазского царя Леона собор в Мокве, – по пути увеличения количества ячеек храма при сохранении их привычного размера. Это гарантировало прочность конструкции. Некоторые приемы были подсмотрены у Десятинной церкви – трехсторонний обход и крестчатые столпы. Крестчатым столп получался потому, что к обычному квадратному с каждой из сторон приставлялись пилястры. Именно на них, а не на сам столп и опирались арки. Соответственно, они перекрывали расстояние между пилястрами, а не между центральным квадратом столпов, что немного увеличивало размер каждой из ячеек.