Читать онлайн Система международных отношений. Нации в борьбе за власть бесплатно

Система международных отношений. Нации в борьбе за власть

Международная политика: двойной подход

Цель этой книги двоякая. Первая – выявить и понять те силы, которые определяют политические отношения между странами, и понять, как эти силы действуют друг на друга и на международные политические отношения и институты. В большинстве других отраслей общественных наук не было бы необходимости подчеркивать эту цель. Она была бы само собой разумеющейся, поскольку естественной целью всех научных начинаний является выявление сил, лежащих в основе социальных явлений, и способов их действия. Однако при подходе к изучению международной политики такой акцент не является неуместным. Как умело сказал профессор Грейсон Кирк:

До недавнего времени в изучении международных отношений в Соединенных Штатах в основном доминировали люди, которые придерживались одного из трех подходов. Сначала были историки, которые считали международные отношения.

Наконец, были и те, кто был менее обеспокоен тем, что международная система не является совершенной, чем «идеальная система», но они редко предпринимали серьезные усилия, чтобы исследовать фундаментальные причины продолжающейся неполноты и неадекватности этой правовой связи.

Профессор Чарльз Э. Мартин подхватил тему профессора Кирка, указав на «проблему, которая стоит перед студентами и преподавателями международных отношений больше, чем любая другая, а именно: дуализм, с которым нам приходится сталкиваться.

Я думаю, что, вероятно, одним из самых больших обвинений в адрес нашего отношения к преподаванию в последние двадцать лет было то, что мы легкомысленно списывали со счетов институт войны и списывали со счетов влияние силовой политики. Я думаю, что политологи совершают большую ошибку, поступая таким образом. Мы должны быть теми, кто изучает политику власти, ее последствия и ситуации, которые из нее вырастают, и мы должны быть теми, кто изучает институт войны».

Определяемая в таких терминах, международная политика охватывает больше, чем недавнюю историю и текущие события. Наблюдатель окружен современной сценой с ее постоянно смещающимися акцентами и меняющимися перспективами. Он не может найти ни твердой почвы, на которой можно стоять, ни объективных стандартов оценки, не обращаясь к основам, которые раскрываются только при соотнесении последних событий с более отдаленным прошлым.

Международную политику нельзя свести к правовым нормам и институтам. Международная политика действует в рамках таких правил и через инструменты таких институтов. Но она не более идентична с ними, чем американская политика на национальном уровне идентична с американской Конституцией, федеральными законами и органами федерального правительства.

Что касается попыток реформировать международную политику, не приложив усилий к тому, чтобы понять, что такое международная политика, мы разделяем мнение Уильяма Грэма Самнера:

Худшим пороком в политических дискуссиях является тот догматизм, который основывается на великих принципах или предположениях, вместо того чтобы основываться на точном изучении вещей как они есть и человеческой природы как она есть. Формируется идеал какого-то более высокого или лучшего состояния вещей, чем существующее сейчас, и почти бессознательно идеал принимается за уже существующий и становится основой для спекуляций, не имеющих под собой корней. Весь метод абстрактных спекуляций на политические темы порочен. Он популярен, потому что это легко: легче представить себе новый мир, чем научиться познавать этот.

Мы узнаем о принципах международной политики из сравнений между событиями. Определенная политическая ситуация вызывает формулирование и проведение определенной внешней политики. Имея дело с другой политической ситуацией, мы спрашиваем себя: Чем эта ситуация отличается от предыдущей и чем она похожа. Сочетание сходств и различий позволяет сохранить суть этой политики, хотя в некоторых аспектах она должна быть изменена? Или же различия полностью уничтожают аналогию и делают прежнюю политику неприменимой? Если мы хотим понять международную политику, уловить смысл современных событий, предвидеть будущее и влиять на него, мы должны уметь решать двойную интеллектуальную задачу, заложенную в этих вопросах.

Джордж Вашингтон выступил с речью, в которой прощался с нацией, изложив, в частности, принципы американской внешней политики.

Президент Монро обратился к Конгрессу с посланием, в котором также сформулировал принципы американской внешней политики.

В 1917 году Соединенные Штаты объединились с Францией и Великобританией против государства, которое угрожало независимости обеих стран. В 1941 году Соединенные Штаты последовали аналогичному курсу действий. 12 марта 1947 года президент Трумэн в послании Конгрессу переформулировал принципы американской внешней политики.

В 1512 году Генрих VIII заключил союз с Габсбургами против Франции. В 1515 году он заключил союз с Францией против Габсбургов. В 1522 и 1542 годах он присоединился к Габсбургам против Франции. В 1756 году Великобритания заключила союз с Пруссией против Габсбургов и Франции. В 1793 году Великобритания, Пруссия и Габсбурги заключили союз против Наполеона. В 1914 году Великобритания объединилась с Францией и Россией против Австрии и Германии, а в 1939 году – с Францией и Польшей против Германии.

Наполеон, Вильгельм II и Гитлер пытались завоевать европейский континент и потерпели неудачу.

Есть ли в каждой из этих трех серий событий сходство, позволяющее сформулировать принцип внешней политики для каждой серии? Или же каждое событие настолько отличается от других в серии, что каждое из них требует иной политики? Сложность принятия такого решения – это мера сложности в принятии правильных суждений в международных делах, в составлении разумной карты будущего и в совершении правильных поступков правильным образом и в правильное время.

Следует ли считать внешнюю политику «Прощального послания» Вашингтона общим принципом американской внешней политики, или она вытекала из временных условий и, следовательно, должна была исчезнуть вместе с ними?

Каковы сходства и различия в ситуации, с которой Европа столкнулась с Соединенными Штатами в 1917, 1941 и 1947 годах, и в какой степени они требуют сходной или различной внешней политики со стороны Соединенных Штатов?

Что означают эти изменения в британской внешней политике? Являются ли они результатом прихоти и коварства принцев и государственных деятелей? Или же они вдохновлены накопленной мудростью народа, осознающего постоянные силы, определяющие его отношения с европейским континентом?

Сходство в результатах указывает на сходство в общей политической ситуации, сходство, которое дает урок, над которым стоит задуматься тем, кто, возможно, захочет повторить попытку?

Иногда, как в случае с ретроспективным анализом британской внешней политики, ответ кажется очевидным. Об этом мы еще поговорим позже. Однако в большинстве случаев, особенно когда мы имеем дело с настоящим и будущим, ответ должен быть предварительным и допускать оговорки. Фаасы, из которых должен исходить ответ, по сути своей двусмысленны и подвержены постоянным изменениям. Тех людей, которые хотели бы, чтобы было иначе, история не научила ничему, кроме ложных аналогий. Когда они несли ответственность за внешнюю политику своих стран, они приводили только к катастрофе. Вильгельм II и Гитлер ничему не научились из судьбы Наполеона, так как считали, что она ничему не может их научить. Те, кто возвел советы Вашингтона в ранг догмы, которой нужно рабски следовать, ошибаются не меньше, чем те, кто вообще отвергает их.

Лучшее, что может сделать ученый, это проследить различные тенденции, которые, как потенции, присущи определенной международной ситуации; он может указать на различные условия и, наконец, оценить вероятность того, что различные условия и тенденции будут преобладать в реальности.

Поскольку факты международной политики подвержены постоянным изменениям, мировые дела таят в себе сюрпризы для того, кто пытается угадать будущее по знанию прошлого и по признакам настоящего. Возьмем пример одного из величайших британских государственных деятелей, молодого Питта. В феврале 1792 года в своей бюджетной речи в Палате общин Питт оправдал сокращение военных расходов (в частности, сокращение более чем на II процентов личного состава британского флота) и дал надежду на дальнейшие сокращения, заявив: «Несомненно, в истории нашей страны не было времени, когда, исходя из ситуации в Европе, мы могли бы более обоснованно ожидать пятнадцати лет мира, чем в настоящий момент». Всего два месяца спустя европейский континент был охвачен войной. Менее чем через год в войну была втянута Великобритания. Так начался период почти непрерывных военных действий, который продолжался почти четверть века.

В скольких книгах, написанных о международных делах до Первой мировой войны, когда, по общему мнению, большие войны были невозможны или, по крайней мере, непродолжительны, были хотя бы намеки на то, что должно произойти? Существует ли книга, написанная в период между двумя мировыми войнами, которая могла бы помочь предвидеть, какой будет международная политика в пятом десятилетии века? Кто мог предположить в начале Второй мировой войны, каким будет политический мир по ее окончании? Кто мог знать в 1945 году, каким он будет в 1948 году?

Понимание проблемы международного мира

Ни одно исследование политики и, конечно, ни одно исследование международной политики в середине двадцатого века не может быть бескорыстным в том смысле, что оно способно отделить знания от действий и преследовать знания ради них самих. Международная политика больше не является, как это было для Соединенных Штатов на протяжении большей части их истории, серией инцидентов, дорогостоящих или выгодных, но едва ли ставящих под вопрос само существование и судьбу нации. Существование и судьба Соединенных Штатов были более глубоко затронуты после событий Гражданской войны, а также политикой, развивавшейся в Мексике.

Неверность пророчеств в международных делах ярко демонстрируется фантастическими ошибками экспертов, пытавшихся предсказать характер следующей войны. История этих прогнозов, от Макиавелли до генерала Дж. Ф.К. Фуллера, – это история логических умозаключений, правдоподобных самих по себе, которые не имели никакой связи со случайностями фактического исторического развития. Генерал Фуллер, например, предвидел в 1923 году, что решающим оружием Второй мировой войны станет газ.

Два факта, характерные для нашего времени, полностью изменили относительную важность внутренней и международной политики для Соединенных Штатов. Один из них заключается в том, что в настоящее время Соединенные Штаты являются самой могущественной нацией на Земле. Однако, по сравнению со своими реальными и потенциальными конкурентами, они не настолько могущественны, чтобы позволить себе игнорировать влияние своей политики на их положение среди наций. С конца Гражданской войны до начала Второй мировой войны не имело большого значения, какую политику проводили Соединенные Штаты в отношении своих латиноамериканских соседей, Китая или Испании.

Желание рождается в результате успеха, а страх – в результате неудачи. Соединенные Штаты могли спокойно воспринимать успехи и неудачи, не испытывая излишнего искушения или страха. Теперь они стоят вне рамок своего континентального политического мира как друг или враг.

Риск быть очень сильным, но не всемогущим, усугубляется вторым фактом: двойной революцией в политической ситуации в мире. Многочисленная государственная система прошлого, которая в моральном смысле была одним миром, трансформировалась в два несгибаемых, враждебных блока, которые в моральном смысле являются двумя мирами. С другой стороны, современные технологии сделали возможной тотальную войну. Преобладание этих двух новых элементов в современной международной политике не только сделало сохранение мира во всем мире чрезвычайно трудным, но и чрезвычайно увеличило риски войны. Поскольку в этой мировой ситуации Соединенные Штаты занимают положение доминирующей державы и, следовательно, самой большой ответственности, понимание сил, которые формируют международную политику, и факторов, которые определяют ее ход, стало для США не просто интересным интеллектуальным занятием. Оно стало жизненной необходимостью.

Размышлять о международной политике в Соединенных Штатах, приближаясь к середине двадцатого века, значит размышлять о проблемах, которые стоят перед американской внешней политикой в наше время. В чем вообще заключается продвижение национальных интересов, в чем заключается продвижение национальных интересов, в чем заключается продвижение национальных интересов, в чем заключается продвижение национальных интересов, в чем заключается продвижение национальных интересов, в чем заключается продвижение национальных интересов, в чем заключается продвижение национальных интересов, в чем заключается продвижение национальных интересов.

Именно по этой причине данная работа построена вокруг двух концепций – власти и мира. Эти два понятия являются центральными для обсуждения мировой политики в настоящее время, когда величайшее накопление силы, которое когда-либо было известно, придает проблеме мира актуальность, которой она никогда не имела прежде. В мире, движущей силой которого является стремление к власти.

Этот вывод можно найти в послании Теодора Рузвельта Конгрессу 6 октября 1904 года. В этом послании он провозгласил отказ Соединенных Штатов вмешиваться во внутренние дела латиноамериканских стран, а также в дела, связанные с латиноамериканским контингентом:

Международная политика как борьба за власть

Политическая власть

Международная политика, как и вся политика, – это борьба за власть. Каковы бы ни были конечные цели международной политики, непосредственной целью всегда является власть. Государственные деятели и народы могут в конечном итоге стремиться к свободе, безопасности, процветанию или самой власти. Они могут определять свои цели в терминах религиозного, философского, экономического или социального идеала. Они могут надеяться, что этот идеал материализуется благодаря собственной внутренней силе, божественному вмешательству или естественному развитию человеческих дел. Но всякий раз, когда они стремятся реализовать свою цель с помощью международной политики, они делают это, стремясь к власти. Крестоносцы хотели освободить святые места от господства неверных; Вудро Вильсон хотел сделать мир безопасным для демократии; национал-социалисты хотели открыть Восточную Европу для немецкой колонизации, доминировать в Европе и завоевать весь мир. Поскольку они выбрали власть для достижения этих целей, они были действующими лицами на сцене международной политики.

Когда мы говорим о власти в контексте этой книги, мы имеем в виду не власть человека над природой, или над художественными средствами, такими как язык, речь, звук или цвет, или над средствами производства или потребления, или над самим собой в смысле самоконтроля. Когда мы говорим о власти, мы подразумеваем контроль человека над умами и действиями других людей. Под политической властью мы подразумеваем амонф обладателей государственных полномочий.

Политическую власть, однако, следует отличать от силы в смысле фактического применения физического насилия. Угроза физического насилия в форме полицейских действий, тюремного заключения, смертной казни или войны является неотъемлемым элементом политики. Когда насилие становится реальностью, оно означает

Концепция политической власти представляет собой одну из наиболее сложных и противоречивых проблем политической науки. Ценность любой конкретной концепции будет определяться ее способностью охватить максимум явлений, которые условно считаются принадлежащими к сфере политической деятельности. Так, концепция политической власти, чтобы быть полезной для понимания международной политики, должна быть шире, чем та, которая принята для работы в международной политике. Фактическое применение физического насилия заменяет психологическую связь между двумя умами, которая составляет суть политической власти, физической связью между двумя телами, одно из которых достаточно сильно, чтобы доминировать над движениями другого. Именно по этой причине при применении физического насилия теряется психологический элемент политических отношений, и мы должны проводить различие между военной и политической властью.

Это влияние может осуществляться посредством приказов, угроз, убеждения или комбинации всего этого. Президент США, например, обладает политической властью над исполнительной ветвью власти до тех пор, пока его приказы выполняются членами этой ветви. Лидер партии обладает политической властью до тех пор, пока он может формировать действия членов партии в соответствии со своей волей. Мы говорим о политической власти промышленника, лидера рабочей партии или лоббиста в той мере, в какой его предпочтения влияют на действия других людей. Соединенные Штаты осуществляют политическую власть над Пуэрто-Рико до тех пор, пока граждане этого острова соблюдают законы Соединенных Штатов.

Каковы бы ни были материальные цели внешней политики, такие как приобретение источников сырья, контроль над морскими путями или территориальные изменения, они всегда подразумевают контроль над действиями других посредством влияния на их сознание. Рейнская граница как вековая цель французской внешней политики указывает на политическую цель уничтожить желание Германии напасть на Францию, сделав это физически трудным или невозможным для Германии. Своим доминирующим положением в мировой политике на протяжении XIX века Великобритания была обязана расчетливой политике, направленной на то, чтобы сделать ее слишком опасной (потому что Великобритания была слишком сильна) или непривлекательной (потому что ее сила использовалась с умеренностью) для других стран, чтобы противостоять е.

Политическая цель войны сама по себе заключается не в завоевании территории и уничтожении вражеских армий, а в изменении сознания противника, которое заставит его подчиниться воле победителя.

Поэтому, когда в международных отношениях обсуждается экономическая, финансовая, территориальная или военная политика, необходимо проводить различие между экономической политикой, которая проводится ради самой себя, и экономической политикой, которая является инструментом политической политики.

Экономические политики Советского Союза в отношении стран Восточной и Юго-Восточной Европы относятся к последней категории. Так же как и многие направления политики Соединенных Штатов в Латинской Америке и Европе. Это различие имеет большое практическое значение, и неспособность провести его привела к большой путанице в политике и общественном мнении.

Экономическая, финансовая, территориальная или военная политика, проводимая ради нее самой, подлежит оценке в собственных терминах. Является ли она экономически или финансово выгодной? Как влияет приобретение территории на население и экономику того государства, которое ее приобрело? Каковы последствия изменения в образовании, населении и экономике страны? Решения в отношении этой политики принимаются исключительно с точки зрения таких внутренних соображений. Однако если цели этой политики служат увеличению могущества государства, проводящего ее, по отношению к другим государствам, то эта политика и ее цели должны оцениваться, прежде всего, с точки зрения их вклада в национальное могущество. Экономическая политика, которая не может быть оправдана с чисто экономической точки зрения, тем не менее, может быть предпринята с учетом проводимой политической политики. Ненадежный и убыточный характер займа иностранному государству может быть важным аргументом против него на чисто финансовых основаниях. Но этот аргумент не имеет значения, если кредит, каким бы неразумным он ни был с точки зрения банкира, служит политической политике страны. Конечно, может оказаться, что экономические или финансовые потери, связанные с такой политикой, ослабят международное положение страны настолько, что перевесят ожидаемые политические преимущества. На этих основаниях такая политика может быть отвергнута. Однако в таком случае вопрос решается не чисто экономическими и финансовыми соображениями, а сравнением политических изменений и рисков, то есть вероятным влиянием этой политики на международную мощь страны.

Стремление к власти является определяющим элементом международной политики, как и всякой политики, международная политика – это обязательно власть, политика. В то время как это стремление обычно признается в интеметиотайские дела, она часто отрицается в высказываниях ученых, публицистов и даже государственных деятелей. Со времени окончания наполеоновских войн все большие группы в западном мире были убеждены, что борьба за власть на международной арене – это временное явление, историческая случайность, которая обязательно исчезнет, как только будут устранены специфические исторические условия, породившие ее. Так, Джереми Бентам считал, что в основе всех международных конфликтов лежит борьба за колонии. «Эмансипируйте свои колонии!» – советовал он правительствам, и тогда международные конфликты и войны обязательно исчезнут.

«На некоторых „будущих выборах“, – сказал Кобден, – мы, вероятно, увидим, как к тем, кто предлагает стать представителями свободных избирательных округов, применяется критерий „никакой внешней политики“». Они утверждают, что международный социализм устранит борьбу за власть на международной арене. Либералы повсюду считали, что политика власти и война являются остатками устаревшей системы правления и что с победой демократии и конституционного правления над абсолютизмом и самодержавием международная гармония и постоянный мир победят политику власти и войну. Вудро Вильсон был самым красноречивым и самым влиятельным представителем этой либеральной школы мысли.

В последнее время убежденность в том, что борьба за власть может быть устранена с международной арены, была связана с большими попытками организации мира, такими как Лига Наций и Организация Объединенных Наций. Так, Корделл Халл, тогдашний государственный секретарь, заявил в 1943 году по возвращении с Московской конференции, заложившей основу для создания Организации Объединенных Наций, что новая международная организация будет означать конец политики власти и откроет новую эру международного сотрудничества.

Хотя антропологи показали, что некоторые примитивные народы, похоже, свободны от стремления к власти, никто еще не показал, как их умонастроение и условия, в которых они живут, могут быть воссозданы в мировом масштабе, чтобы устранить борьбу за власть с международной сцены. Было бы бесполезно и даже саморазрушительно освобождать один или другой народ Земли от стремления к власти, оставляя его в других. Если стремление к власти не будет искоренено повсюду в мире, те, кто имглтбе ciimi, просто станут жертвами власти других.

Позиция, занятая здесь, может быть подвергнута критике на том основании, что выводы, сделанные из прошлого, неубедительны, и что делать такие выводы всегда было главным ремеслом врагов прогресса и реформ. Хотя верно, что определенные социальные механизмы и институты всегда существовали в прошлом, из этого не следует, что они обязательно будут существовать в будущем. Однако ситуация меняется, когда мы имеем дело не с социальными механизмами и институтами, созданными человеком, а с теми элементарными биопсихологическими драйвами, которые в свою очередь создают общество.

Так, если брать примеры только из сферы власти, то большинство обществ осуждают убийство как средство достижения власти в обществе, но все общества поощряют убийство врагов в той борьбе за власть, которая называется войной. Диадоры с опаской смотрят на стремление к политической власти среди своих сограждан, но демократические общества считают активное участие в борьбе за политическую власть гражданским долгом.

Независимо от конкретных социальных условий, решающий аргумент против мнения, что борьба за власть на международной арене является простой исторической случайностью, может быть, однако, выведен из природы внутренней политики. Сущность национальной политики заключается в том, что ее внутренняя политика – это борьба за власть на международной арене.

Желание доминировать, в частности, является конституирующим элементом всех человеческих объединений, начиная от семьи и заканчивая братскими и профессиональными ассоциациями.

На семейном уровне типичный конфликт между свекровью и супругом ее ребенка по своей сути является борьбой за власть, защитой устоявшихся властных позиций от попыток установить новые. Как таковой он предвещает конфликт на международной арене между политикой статус-кво и политикой империализма. Социальные клубы, братства, факультеты и деловые организации являются ареной непрерывной борьбы за власть между группами, которые либо хотят сохранить уже имеющуюся власть, либо стремятся к достижению большей власти. Конкурентная борьба между предприятиями, а также трудовые споры между работодателями и работниками часто ведутся не только, а иногда даже не столько за экономические преимущества, сколько за влияние друг на друга и на других, то есть за власть. Наконец, вся политическая жизнь нации, особенно демократической, от местного до национального уровня – это непрерывная борьба за власть. На периодических выборах, при голосовании в законодательных собраниях, в судебных исках, в административных решениях и исполнительных мерах – во всех этих действиях люди пытаются сохранить или установить свою власть над другими людьми. Процессы, посредством которых принимаются законодательные, судебные, исполнительные и административные решения, подвергаются давлению и контрдавлению. Ввиду этой вездесущности борьбы за власть во всех общественных отношениях и на всех уровнях социальной организации, удивительно ли, что международная политика – это обязательно политика власти? И разве не удивительно было бы, если бы борьба за власть была лишь случайным и случайным атрибутом международной политики, когда она является постоянным и необходимым элементом всех отраслей внутренней политики?

Девятнадцатый век был не в состоянии увидеть политическую природу этих узаконенных отношений. Они казались принципиально отличными от того, что до сих пор проходило под именем политики. Поэтому политика в ее аристократической, то есть открытой и насильственной форме отождествлялась с политикой как таковой. Борьба за политическую власть – как внутри страны, так и в международных делах – представлялась лишь исторической случайностью, совпадающей с самодержавным правлением и неизбежно исчезающей с исчезновением самодержавного правления.

Это отождествление политики власти с аристократическим правлением нашло поддержку в амиериканском опыте.

То, что разрыв конституционных связей с британской короной должен был означать начало американской внешней политики, отличной от той, которая проводилась под названием внешней политики в Европе, ясно сказано в Прощальном обращении Дж. «Европа имеет ряд первостепенных интересов, которые к нам не имеют никакого отношения или имеют очень отдаленное отношение. Поэтому она должна быть вовлечена в частые споры, причины которых по существу чужды нашим интересам. Поэтому, следовательно, с нашей стороны было бы неразумно вовлекать себя искусственными связями в обычные превратности ее политики или в обычные комбинации и столкновения ее дружбы или вражды». В 1796 году европейская политика и политика власти были идентичны; не существовало никакой другой политики власти, кроме той, которой занимались принцы Европы. «Толки европейских амбиций, соперничества, интересов, юмора или капризов» были единственными проявлениями борьбы за международную власть перед глазами американцев. Отступление от европейской политики, провозглашенное Вашингтоном, могло, следовательно, означать отступление от политики власти как таковой.

Однако американская отстраненность от европейской традиции силовой политики была не просто политической программой. Несмотря на некоторые спорадические исключения, до конца девятнадцатого века это был установленный политический факт. Актуальность этого факта была результатом сознательного выбора, а также объективных условий географии. Популярные писатели могли видеть в уникальности географического положения Америки руку Бога, которая неизменно предписывала курс американской экспансии, а также изоляции. Но более ответственные наблюдатели, начиная с Вашингтона, тщательно подчеркивали взаимосвязь географических условий и внешней политики, выбирающей свои цели в свете географии, используя географические условия для достижения этих целей. Вашингтон говорил о «нашем обособленном и отдаленном положении» и спрашивал: «Зачем отказываться от преимуществ столь необычного положения?». Когда этот период американской внешней политики подошел к концу, Джон Брайт писал Альфреду Лаву: «На вашем континенте мы можем надеяться, что ваши растущие миллионы отныне не будут знать войны. Никто не может напасть на вас; и вы стремитесь воздержаться от участия в ссорах других народов».

С берегов североамериканского континента граждане нового мира наблюдали за странным зрелищем борьбы за международную власть, разворачивавшейся на далеких сценах Европы, Африки и Азии. Поскольку на протяжении большей части девятнадцатого века их внешняя политика позволяла им сохранять роль зрителей, то, что на самом деле было результатом преходящего исторического созвездия, представлялось американцам постоянным состоянием, выбранным самостоятельно, а также предначертанным природой. В худшем случае они продолжали бы наблюдать за игрой других в политику власти. В лучшем случае приближалось время, когда с установлением повсюду демократии опустится последний занавес и игра в политику власти больше не будет вестись.

Помощь в достижении этой цели была задумана как часть миссии Америки. На протяжении всей истории страны национальное предназначение Соединенных Штатов понималось в антимилитаристских, либертарианских терминах. Там, где эта национальная миссия находит неагрессивную, воздерживающуюся формулировку, как в политической философии Джона К. Кэлхуна, она понимается как продвижение внутренней свободы. Сравнивая тенденции европейской силовой политики с идеалами американской традиции, Самнер вместе с Вашингтоном считал, что они несовместимы. Однако, как пророк грядущих потрясений, он видел, что с окончанием испано-американской войны Америка бесповоротно взяла на себя обязательства следовать тем же курсом, который поглотил Европу в революции и войне.

Таким образом, общая концепция, сформировавшаяся в XIX веке о природе внешней политики, в сочетании с конкретными элементами американского опыта породила убеждение, что участие в политике власти не является неизбежным, а лишь исторической случайностью, и что у наций есть выбор между политикой власти и другими видами внешней политики, не запятнанными стремлением к власти.

Борьба за власть: Политика статус-кво

Внутренняя и международная политика – это два разных проявления одного и того же явления: борьбы за власть. Проявления различаются в двух разных сферах, потому что в каждой из них преобладают разные моральные, политические и общие социальные условия. Национальные общества демонстрируют гораздо большую степень социальной сплоченности внутри себя, чем между собой. Культурное единообразие, технологическая унификация, внешнее давление и, прежде всего, иерархическая политическая организация – все это приводит к тому, что национальное общество становится интегрированным целым, обособленным от других национальных обществ. Вследствие этого внутренний политический порядок, например, более стабилен и в меньшей степени подвержен насильственным изменениям, чем международный порядок.

История стран, активно участвующих в международной политике, показывает, что они постоянно готовятся к организованному насилию в форме войны, активно участвуют в нем или восстанавливаются после него. Во внутренней политике, с другой стороны, организованное насилие как инструмент политического действия в широких масштабах стало редким исключением. Тем не менее, как потенциальная возможность оно существует и здесь, и временами страх перед ним в форме революции оказывал важное влияние на политическую мысль и действия. Следовательно, дифпренерская и международная политика – в одной и той же степени.

Вся политика, как внутренняя, так и международная, обнаруживает три основные закономерности, то есть все политические явления можно свести к одному из трех основных типов. Политическая политика направлена либо на удержание власти, либо на сохранение власти в руках.

Этим трем типичным моделям политики соответствуют три типичные международные политики. Нация, чья внешняя политика направлена на сохранение власти, а не на изменение ее распределения.

Нация, чья внешняя политика направлена на приобретение большей власти, чем она имеет на самом деле, путем расширения своей власти за пределы своих фроилтеров, чья внешняя политика, другими словами, стремится к благоприятному изменению статуса, проводит политику империализма. Понятие «статус кво» происходит от status quo ante helium, дипломатического термина, обозначающего обычные положения мирных договоров, которые предусматривают эвакуацию территории вражеских войск и ее восстановление под суверенитетом. Так, мирные договоры с Италией и Болгарией, завершившие Вторую мировую войну, предусматривают, что «все вооруженные силы Союзных и Соединенных Держав будут выведены» с территории конкретного государства «как можно скорее и в любом случае не позднее девяноста дней со дня вступления в силу настоящего договора». То есть, в течение этого срока в отношении данной территории будет восстановлен прежний статус кво.

Политика статус-кво направлена на поддержание того распределения власти, которое существует в конкретный момент истории. Можно сказать, что политика статус-кво выполняет ту же функцию для международной политики, которую консервативная политика проводит в отношении внутренних дел. Моментом в истории, который служит точкой отсчета для политики статус-кво, часто является распределение власти, как оно существует на момент войны и как оно кодифицировано в договоре о мире. Типично, что политика статус-кво проявляется как защита мирного урегулирования, завершившего последнюю всеобщую войну. Европейское правительство.

Не является отклонением от этой тройственной модели международной политики, когда иногда нация отказывается от власти без физического принуждения, как это сделала Великобритания в отношении Индии в 1947 году и как это неоднократно делали Соединенные Штаты в отношении латиноамериканских стран. В таких случаях нация действует как военачальник, который может отступить при определенных обстоятельствах, либо потому, что его фронт перенапряжен, либо его линии связи находятся под угрозой, либо потому, что он хочет сконцентрировать свои силы для нападения. Аналогичным образом, нация может отступить с открытой позиции силы, которую она не может надеяться удерживать долго. Или она может поменять один вид контроля на другой, например, военный контроль на политический, политический на экономический или наоборот (в качестве примера можно привести замену политики «добрососедства» на политику «большой дубинки»). Или изменение целей внешней политики может потребовать концентрации усилий в другой точке. В любом случае, тот факт, что она добровольно отказывается от власти, не может означать, что она не заинтересована во власти, так же как отступление полководца доказывает, что он не заинтересован в военной победе.

Основной целью Священного Аль-Ханса было поддержание статус-кво, существовавшего на момент завершения наполеоновских войн; в результате он функционировал главным образом как гарант Парижского договора 1815 года, который прекратил наполеоновские войны.

В этом отношении связь между политикой в защиту статус-кво 1815 года, Парижским договором и Священным союзом аналогична связи между политикой в пользу статус-кво 1918 года, мирными договорами 1919 года и Лигой Наций. Распределение сил, существовавшее в конце Первой мировой войны, нашло свое юридическое выражение в мирных договорах 1919 года.

Статья 10 Пакта Лиги, обязывающая ее членов «уважать и сохранять против внешней агрессии территориальную целостность и существующую политическую независимость всех членов Лиги», признает одной из целей Лиги поддержание территориального статус-кво, установленного мирными договорами 1919 года. Следовательно, в период между двумя мировыми войнами борьба за и против статус-кво велась в основном либо путем защиты или противодействия территориальным положениям Версальского договора и их гарантии в статье 10 Пакта Лиги. Поэтому, с их точки зрения, было вполне логично, что страны, выступавшие в основном против статус-кво, установленного в 1919 году, должны были разорвать свои связи с Лигой Наций – в 1932 году Германия, в 1937 году Италия.

Однако политика статус-кво проявляется не только в мирных договорах и поддерживающих их международных организациях. Нации, желающие сохранить определенное распределение сил, могут использовать в качестве инструмента специальные договоры, такие как «Девять держав».

Договор девяти держав трансформировал американскую политику «открытых дверей» в Китае в многостороннюю политику, которую обязались поддерживать страны, в основном заинтересованные в торговле с Китаем, а также сам Китай. Его основной целью было стабилизировать распределение сил, существовавшее в то время между договаривающимися странами в отношении Китая. Это означало, что особые права, которые некоторые страны, особенно Великобритания и Япония, приобрели на определенные части китайской территории, такие как Маньчжурия и различные порты, должны были не только остаться нетронутыми, но и не должны были быть уступлены Китаем ни одной из договаривающихся сторон.

Рис.0 Система международных отношений. Нации в борьбе за власть

Генри Киссинджер в 1972 году

Локарнский договор о взаимных гарантиях стремился дополнить общую гарантию территориального статус-кво 1918 года, содержащуюся в статье 10 Ковианта Лиги, специальной гарантией в отношении.

Политика между народами

Договоры о союзах, в частности, часто выполняют функцию сохранения статус-кво в определенных отношениях. Так, после победоносного завершения войны с Францией и создания Германской империи в 1871 году Бисмарк пытался защитить вновь завоеванное доминирующее положение Германии в Европе с помощью союзов, которые должны были предотвратить реваншистскую войну со стороны Франции. В 1879 году Германия и Австрия заключили союз для взаимной обороны против России, а в 1894 году Франция и Россия заключили оборонительный союз против германо-австрийской комбинации. Взаимный страх перед тем, что другой альянс будет стремиться к изменению статус-кво, хотя и заявлял о его сохранении, был одним из главных факторов, приведших к всеобщему пожару Первой мировой войны. Союзные договоры, которые Франция заключила с Советским Союзом, Польшей, Чехословакией, Югославией и Румынией в период между двумя мировыми войнами, были направлены на сохранение статус-кво, главным образом, в связи с возможными попытками Германии изменить его. Аналогичные договоры между Чехословакией, Югославией и Румынией, а также договор между Чехословакией и Советским Союзом имели ту же цель. Неэффективность этой системы союзничества, когда она была испытана на прочность в период с 1935 по 1939 год, стала одной из причин нападения Германии на Польшу. Британо-польский союз от 5 апреля 1939 года был последней попыткой перед началом военных действий сохранить хотя бы территориальный статус-кво на восточной границе Германии. Сегодня союзы, которые Советский Союз заключил со странами Восточной Европы и которые страны Западной Европы заключили между собой, направлены на сохранение статус-кво в этих соответствующих европейских регионах в том виде, в котором он был установлен в результате распределения власти в конце Второй мировой войны.

Проявлением политики статус-кво, которая имела наибольшее значение для Соединенных Штатов и была краеугольным камнем их внешних отношений, является доктрина Монро. Имиджевая декларация, сделанная президентом Монро в его ежегодном послании Конгрессу 2 декабря 1823 года, Доктрина устанавливает два основных принципа любой политики статус-кво.

Мы уже говорили, что политика Se status quo направлена на сохранение распределения власти в том виде, в котором оно существует в конкретный момент истории. Это не означает, что политика статус-кво обязательно выступает против любых изменений. Хотя она не выступает против изменений как таковых, она выступает против любых изменений, которые могут привести к изменению соотношения сил между двумя или более нациями, например, к тому, что А превратится из первоклассной державы во второсортную, а Б поднимется до выдающегося положения, которое раньше занимал А. Однако незначительные корректировки в распределении власти, оставляющие нетронутыми относительные позиции соответствующих государств, вполне совместимы с политикой статус-кво. Например, покупка Соединенными Штатами территории Аэ на Аляске в 1867 году не нарушила статус-кво в отношениях между США и Россией, так как, учитывая технологию.

Точно так же, приобретая Виргинские острова у Дании в 1917 году, Соединенные Штаты не начинали политику, направленную на изменение статус-кво в отношении центральноамериканских республик. Хотя приобретение Виргинских островов уже улучшило стратегическую позицию США в плане защиты подходов к Панамскому каналу, оно не изменило относительные позиции Соединенных Штатов и центральноамериканских республик. Приобретение Виргинских островов могло укрепить и без того доминирующее положение США в Карибском бассейне, но не создало его и, следовательно, было совместимо с политикой статус-кво. Можно даже сказать, что, усиливая преобладание Соединенных Штатов над центральноамериканскими республиками, оно фактически укрепило существующее распределение власти.

Борьба за власть. Империализм

Объективный анализ приобретения Соединенными Штатами Виргинских островов может показать, что оно было частью политики сохранения статус-кво в этом регионе. Тем не менее, эти и подобные шаги по укреплению позиций США в Карибском бассейне были названы многими наблюдателями империалистическими. Такие наблюдатели использовали термин «империалистический» не для объективной характеристики конкретного типа внешней политики, а в качестве термина осуждения, с помощью которого можно дискредитировать политику, против которой выступает наблюдатель.

Англофобы будут называть британский империализм актуальным в 1948 году, как они делали это в 1940 или в 1914 году. Русофобы будут называть империализмом все, что русские делают в иностранных делах. Вторая мировая война считалась империалистической по мотивам Советского Союза, пока он не подвергся нападению в 1941 году. В глазах русских война стала антиимпериалистической. Для врагов и критиков Соединенных Штатов повсеместно «американский империализм» является стандартным термином. Чтобы добавить путаницы, экономические системы, политические системы и экономические группы, такие как банкиры и промышленники, без разбора отождествляются с империалистической внешней политикой.

В этом процессе огульного использования термин «империализм» потерял всякий конкретный смысл. В таких обстоятельствах задачей научного исследования становится разрыв с популярным употреблением, чтобы придать термину этически нейтральное, объективное и определяемое значение, которое в то же время будет полезным для теории и практики международных отношений.

Прежде чем мы спросим, чем на самом деле является империализм, давайте сначала спросим, что такое империализм.

Термин используется как синоним любого вида колониальной экспансии. С научной точки зрения такое употребление не имеет смысла, пока оно не подразумевает общей теории о природе экспансионистской политики как таковой. Поскольку в данном тексте мы рассматриваем общие характеристики международной политики экспансии, очевидно, что концепция, ограниченная явлениями колониальной экспансии, слишком узка для наших целей.

Три наиболее популярных заблуждения требуют нашего внимания.

1. Не всякая внешняя политика обязательно является проявлением империализма. Политика, направленная только на корректировку, оставляя суть этих властных отношений нетронутой, все равно действует в общих рамках политики статус-кво.

Мнения о том, что империализм и любое целенаправленное увеличение дуги власти идентичны, придерживаются в основном две разные группы. Те, кто принципиально выступает против конкретной страны и ее политики, такие как англофобы, русофобы и антиамериканцы, рассматривают само существование объекта своей фобии как угрозу всему миру. Всякий раз, когда страна, которую боятся, стремится увеличить свою мощь, те, кто ее боится, должны рассматривать увеличение мощи как ступеньку к завоеванию мира, то есть как проявление империалистической политики. С другой стороны, те, кто, будучи наследниками политической философии XIX века, считают любую активную внешнюю политику злом, которое должно исчезнуть в обозримом будущем, будут осуждать внешнюю политику, направленную на увеличение мощи. Они будут отождествлять эту внешнюю политику с тем, что для них является парадигмой зла – империализмом.

2. Не всякая политика, направленная на сохранение уже существующей империи, является империализмом. Таким образом, империализм отождествляется с поддержанием, защитой и стабилизацией уже существующей империи, а не с динамичным процессом ее приобретения. Однако, если термин «империализм» имеет смысл применять к внутренней политике существующей империи, то применение этого термина к международной политике, по сути, статичной и консервативной, сбивает с толку и вводит в заблуждение; ведь в международной сфере империализм противопоставляется политике статус-кво и, следовательно, имеет динамичный оттенок. История того, что принято называть «британским империализмом», поучительна в этом отношении.

Идея британского империализма зародилась в Великобритании и впервые была использована консерваторами при Дизраэли и развита позже Джозефом Чемберленом и Уинстоном Черчиллем, была противопоставлена тому, что они называли космополитизмом и интернационализмом либералов. Она нашла свое конкретное выражение в политической программе «имперской федерации». Когда эта «империалистическая» программа была постулирована и приведена в действие, территориальная экспансия Великобритании в основном завершилась. С 1870‑х годов британский «империализм», то есть внешняя политика Великобритании в отношении ее заокеанских владений, был в основном политикой статус-кво и вовсе не был империализмом в точном значении этого термина. Тем не менее, антиимпериалисты в Великобритании и других странах, принимая империалистические лозунги Дизраэли и Чемберлена за чистую монету и принимая последствия империализма за сам империализм, выступали против британской политики эксплуатации и консолидации, особенно в Африке и Индии, как «империалистической». На самом деле, когда Черчилль отказался «председательствовать при ликвидации Британской империи», он выступал не как империалист, а как консерватор во внешней политике, защитник статус-кво империи.

Британский «империализм» и его противники являются яркими примерами путаницы между укреплением и защитой империи, с одной стороны, и империализмом, с другой. Но это не единственные примеры. Когда мы говорим о Римской империи и римском империализме, мы, естественно, думаем о периоде римской истории, который начинается с Августа, первого императора, управляющего тем, что тогда впервые было названо imperium Romanum, Однако, когда Август дал Риму и его владениям конституцию империи, экспансия Рима, по сути, подошла к концу. Внешняя политика Республики, начиная с Пунических войн и до ее свержения Юлием Цезарем, действительно была империалистической в точном значении этого термина. В этот период политический облик земли изменился и стал римским. Внешняя политика императоров и их вечные войны служили главной цели – обезопасить и защитить то, что было завоевано ранее. В отличие от «империалистической» политики Великобритании времен Дизраэли и Черчилля, римская внешняя политика была направлена на сохранение статус-кво. Когда происходили завоевания, как, например, при Траяне, эта политика служила для обеспечения безопасности империи и римского господства.

Это в основном верно в отношении территориальных аспектов американского «империализма» с начала двадцатого века до Второй мировой войны.

Когда сенатор Дж. Беверидж заявил, что Бог сделал нас адептами в управлении, чтобы мы могли управлять государством среди диких и дряхлых народов, он стремился оправдать уже установленное господство, а не поддержать экспансию, запланированную на будущее.

Таким образом, как в Великобритании, так и в США, большая часть современных дебатов об империализме следует за процессом империалистической экспансии, осуждая или оправдывая его в ретроспективе. Что касается реальной политики, которая будет проводиться в будущем, то дебаты в основном касаются результата империалистической политики, то есть управления и сохранения империи. Объяснение этому найти несложно. Великие дебаты начались в Великобритании с консервативного превознесения Британской империи, своего рода британского аналога национализма континента. Британская империя была колониальной империей и, как таковая, стала прототипом современной империи. Вследствие этого приобретение и эксплуатация колоний стали синонимом империи, которая, таким образом, приобрела преимущественно, если не исключительно, экономический оттенок. Эта экономическая коннотация породила наиболее обширную, наиболее систематизированную, а также наиболее популярную совокупность мыслей, которые пытались объяснить империализм в современную эпоху: экономические теории империализма. Здесь мы находим третье из заблуждений, которые скрывают истинную природу империализма.

Экономические теории империализма были разработаны в трех различных школах мысли: либеральной и той, которую метко назвали «теорией дьявола» империализма.

Марксистская теория империализма основывается на убеждении, которое является фундаментом всей марксистской мысли, что все политические явления являются отражением экономических условий. Следовательно, политический феномен империализма является продуктом экономической системы, в которой он зародился, то есть капитаклизма. Капиталистические общества, согласно марксистской теории, не в состоянии найти внутри себя достаточные рынки для своей продукции и достаточные инвестиции для своего капитала. Поэтому они склонны подчинять себе все более крупные некапиталистические и, в конечном счете, даже капиталистические регионы, чтобы превратить их в рынки сбыта своей прибавочной продукции и дать возможность инвестировать свой прибавочный капитал.

Умеренные марксисты, такие как Каутский и Хильфердинг, считали, что империализм – это политика капитализма и что, следовательно, империалистическая политика – это вопрос выбора, к которому капитализм может быть более или менее склонен в зависимости от обстоятельств.

Бухарин, напротив, прямо отождествлял империализм и капитализм. Империализм тождественен капитализму в его последней, то есть монопольной стадии развития. По словам Ленина, «Империализм есть та фаза его развития, в которой утвердилось господство монополий и финансового капитала; в которой вывоз капитала приобрел очень большое значение; в которой начался раздел мира между крупными международными трестами; в которой завершился раздел всей территории земли между великими капиталистическими державами».

В глазах марксистов капитализм является главным злом, а империализм – лишь его необходимым или вероятным проявлением. Либеральная школа, главным представителем которой является Джон А. Хобсон, в основном занимается империализмом, который она считает результатом не капитализма как такового, а определенных нарушений в капиталистической системе. В соответствии с марксизмом, либеральная школа диагностирует как корень империализма избыток товаров и капитала, которые ищут сбыта на иностранных рынках. Однако, по мнению Хобсона и его школы, империалистическая экспансия не является неизбежным и даже не самым рациональным методом избавления от этих излишков. Поскольку излишки являются результатом неправильного распределения потребительской способности, то решение проблемы заключается в расширении внутреннего рынка посредством экономических реформ, таких как повышение заработной платы и ликвидация излишней экономии. Именно эта убежденность во внутренней альтернативе империализму в основном отличает либеральную школу от марксизма.

«Теория дьявола» империализма действует на более низком уровне, чем две другие теории. Она широко распространена среди пацифистов, и можно сказать, что она была официальной философией Комитета Ная, который в 1934—6 годах от имени Сената США исследовал влияние финансовых и промышленных интересов на участие Соединенных Штатов в мировой войне. Публичность, которую получили материалы этого комитета, сделала «теорию дьявола» империализма на некоторое время самой популярной теорией внешней политики в Соединенных Штатах. Простота теории во многом способствовала ее популярности. Она определила определенные группы, которые явно наживались на войне, такие как производители военных материалов. Таким образом, наживающиеся на войне превращаются в «разжигателей войны».

Если крайние марксисты отождествляют капитализм и империализм, а умеренные марксисты и ученики Хобсона видят в империализме результат неправильного функционирования капиталистической системы, то для приверженцев «теории кквилла» империализм и война в целом представляют собой не что иное, как заговор.

Критика этих теорий

Все экономические объяснения империализма, как утонченные, так и примитивные, не в состоянии преодолеть аргументы, вытекающие из свидетельств истории. Экономическая интерпретация империализма возводит ограниченный исторический опыт, основанный на некоторых единичных случаях, в универсальный закон истории. Действительно, в конце девятнадцатого и в двадцатом веке небольшое количество войн велось в основном, если не исключительно, ради экономических целей. Классическими примерами являются Бурская война и война в Чако между Боливией и Парагваем. Основная ответственность британских золотодобывающих интересов за бурскую войну вряд ли может вызывать сомнения. Война в Чако, как считают некоторые, была в первую очередь войной между двумя нефтяными компаниями за контроль над желаемыми нефтяными месторождениями.

Однако за весь период зрелого капитализма ни одна война, за исключением Бурской войны, не велась крупными державами исключительно или даже преимущественно с экономическими целями. Австро-прусская война 1866 года и франко-германская война 1870 года, например, не имели никаких важных экономических целей. Это были политические войны, фактически империалистические войны, которые велись с целью установления нового распределения власти, сначала в пользу Пруссии внутри Германии, а затем в пользу Германии в рамках европейской государственной системы. Крымская война 1854—56 годов, испано-американская война 1848 года, турецко-итальянская война 1911 года и несколько балканских войн показывают экономические цели только в подчиненной роли, если они вообще их показывают. Две мировые войны были, безусловно, политическими войнами, целью которых было господство в Европе, если не в мире. Естественно, победа в этих войнах принесла экономические преимущества, и, в особенности, поражение принесло экономические потери. Но эти последствия не были реальной проблемой; они были лишь побочными продуктами политических последствий победы и поражения. Тем более эти экономические последствия не были теми мотивами, которые определяли в сознании ответственных государственных деятелей вопрос о войне и мире.

Таким образом, экономические теории империализма не подтверждаются опытом того исторического периода, который, по их мнению, тесно связан, если не идентичен, с империализмом, то есть периода капитализма. Более того, основной период колониальной экспансии, который экономические теории склонны отождествлять с империализмом, предшествует эпохе зрелого капитализма и не может быть объяснен внутренними противоречиями разлагающейся капиталистической системы. По сравнению с шестнадцатым, семнадцатым и восемнадцатым веками колониальные приобретения девятнадцатого и двадцатого веков незначительны. Последняя фаза капитализма даже приводит к ликвидации империи в больших масштабах в виде отступления из Азии Великобритании, Франции и Нидерландов.

Исторические факты еще более неблагоприятны для утверждений экономических теорий, если проверить их на доказательства, представленные докапиталистическими процессами строительства империй. Политика, которая в древние времена привела к созданию Египетской, Ассирийской и Персидской империй, была империалистической в политическом смысле. Такими же были завоевания Александра Македонского и политика Рима в последнем столетии до христианства. Арабская экспансия в седьмом и восьмом веках имела все признаки империализма. Папа Урбан II использовал типичные идеологические аргументы в поддержку империалистической политики, когда в 1095 году он изложил Совету Клермонта причины Первого крестового похода в таких словах: «Ибо эта земля, которую вы населяете, закрытая со всех сторон морями и окруженная горными вершинами, слишком тесна для вашего многочисленного населения; она также не изобилует богатствами; и она не дает достаточно пищи для своих земледельцев. Поэтому вы убиваете и пожираете друг друга, ведете войны, и очень многие среди вас гибнут в гражданских распрях». Людовик XIY и Наполеон I были решительными империалистами.

Все эти империализмы докапиталистического периода разделяют с империализмами капиталистического периода тенденцию к свержению сложившихся властных отношений и установлению на их месте господства империалистической державы. Однако эти два периода империализма объединяет также подчинение экономических целей политическим соображениям.

Александр Македонский и Наполеон I, не в меньшей степени, чем Адольф Гитлер, начинали империалистическую политику с целью личной выгоды или для того, чтобы избежать неправильного функционирования своих экономических систем. Они стремились к тому же, к чему стремится промышленник, когда пытается создать промышленную «империю», присоединяя предприятие за предприятием, пока не станет монопольно или квазимонопольно доминировать в своей отрасли. И докапиталистический империалист, и капиталистический империалист, и «империалистический» капиталист хотят власти, а не экономической выгоды. Капитан промышленности движим к своей «империалистической цели» экономической необходимостью или личной жадностью не больше, чем Наполеон I. Личная выгода и решение экономических проблем путем империалистической экспансии для всех них – это приятное послесловие, желанный побочный продукт, а не цель, к которой влечет империалистический порыв.

Мы видели, что империализм не определяется экономикой, капиталистической или иной. Теперь мы увидим, что капиталисты как таковые не являются империалистами. Согласно экономическим теориям и, в частности, «теории дьявола», капиталисты используют правительства в качестве своих инструментов для проведения империалистической политики. Однако исследование исторических примеров, приводимых в поддержку экономической интерпретации, показывает, что в большинстве случаев между государственными деятелями и капиталистами существовали обратные отношения. Империалистическая политика обычно задумывалась правительствами, которые призывали капиталистов поддержать эту политику. Таким образом, исторические свидетельства указывают на примат политики над экономикой, а «господство финансиста… над международной политикой» не подлежит сомнению.

Капиталисты как группа, то есть за исключением некоторых отдельных капиталистов, далеко не всегда были зачинщиками империалистической политики и даже не были ее горячими сторонниками.

Как заявил профессор Винер:

В большинстве своем именно средние классы были сторонниками пацифизма, интернационализма, международного примирения и компромисса в спорах, разоружения – в той мере, в какой они имели сторонников. Экспансионистами, империалистами, джинго были в основном аристократы, аграрии, часто городские рабочие классы. В британском парламенте именно представители «денежных интересов», зарождающегося среднего класса в северных промышленных районах и лондонского «Сити» были умиротворителями во время наполеоновских войн, во время Крымской войны, во время бурской войны и в период от возвышения Хайдера до немецкого вторжения в Польшу. В нашей стране именно из деловых кругов в значительной степени исходила важная оппозиция Американской революции, войне 1812 года, империализму 1898 года и антинацистской политике администрации Рузвельта до Перл-Харбора.

Начиная с сэра Эндрю Фрипорта в газете Spectator в начале восемнадцатого века и заканчивая Норманном Энджелпом «Великая иллюзия» в наше время, капиталисты как класс и большинство капиталистов как индивидуумы были убеждены, что «война не оплачивается», что война несовместима с индустриальным обществом, что интересы капитализма требуют мира, а не войны. Ибо только мир допускает рациональные расчеты, на которых основаны капиталистические действия. Война несет в себе элемент иррациональности и хаоса, который чужд самому духу капитализма. Империализм же, как попытка свержения существующих властных отношений, несет в себе неизбежный риск войны. Поэтому капиталисты как группа выступали против войны; они не инициировали, а лишь с опаской и под давлением поддерживали империалистическую политику, которая могла привести, а во многих случаях и приводила, к войне.

Как стало возможным, что такая доктрина, как экономические теории империализма, которая в такой степени расходится с фактами опыта, смогла завладеть общественным сознанием? Есть два ответа. Мы уже указывали на общую тенденцию эпохи сводить политические проблемы к экономическим. В этой фундаментальной ошибке одинаково виновны и капиталисты, и их критики. Первые ожидали от развития капитализма, освобожденного от атавистических оков докапиталистической эпохи и следующего только ему присущим законам, всеобщего процветания и мира. Вторые были убеждены, что эти цели могут быть достигнуты только путем реформирования или отмены капиталистической системы. Бентам выступал за эмансипацию колоний как средство избавления от империалистических конфликтов, ведущих к войне. Прудон, Кобден и их ученики видели в тарифах единственный источник международных конфликтов и утверждали, что мир заключается в расширении свободной торговли.

В наше время мы слышали, как говорят, что поскольку немецкий, итальянский и японский империализм был порожден экономическими потребностями, эти страны воздержались бы от империалистической политики, если бы получили кредиты, колонии и доступ к сырью. Бедные страны вступают в войну, говорится в аргументе, чтобы избежать экономических трудностей; если богатые страны облегчат их экономические проблемы, у них не будет причин для войны. В классическую эпоху капитализма и приверженцы, и противники капиталистической системы считали, что экономические мотивы, которые, казалось, определяют действия бизнесменов, руководят действиями всех людей.

Другая причина готовности принять экономическую интерпретацию империализма заключается в ее правдоподобности. То, что профессор Шумпетер сказал о марксистской теории империализма, в целом верно: «Ряд жизненно важных фактов нашего времени, кажется, прекрасно объяснен. Весь лабиринт международной политики, кажется, проясняется одним мощным ударом анализа». Тайна такой угрожающей, бесчеловечной и часто убийственной исторической силы, как империализм, теоретическая проблема определения его как отличительного типа международной политики, практическая трудность, прежде всего, распознать его в конкретной ситуации и противостоять ему адекватными средствами – все это сводится либо к присущим капиталистической системе тенденциям, либо к злоупотреблениям. Всякий раз, когда феномен империализма представляется для теоретического понимания или практического действия, простая схема дает почти автоматический ответ, который ставит ум в тупик.

Различные типы империализма

Истинная природа империализма как политики, разработанной для свержения статус-кво, может быть лучше всего объяснена путем рассмотрения некоторых типичных ситуаций, которые благоприятствуют империалистической политике и которые, учитывая субъективные и объективные условия, необходимые для активной внешней политики, почти неизбежно приведут к политике империализма.

Три побуждения к империализму

Когда нация вовлечена в войну с другой нацией, весьма вероятно, что нация, предвкушающая победу, будет проводить политику, направленную на постоянное изменение отношений власти с побежденным врагом. Эта политика будет проводиться независимо от того, какие цели преследовались в начале войны. Цель такой политики изменений – преобразовать отношения между победителем и побежденным, существующие в конце войны, в новый статус-кво мирного урегулирования. Таким образом, война, которая была начата победителем как оборонительная, то есть для сохранения довоенного статус-кво, трансформируется с приближением победы в империалистическую войну, то есть за постоянное изменение статус-кво.

Карфагенский мир, по которому римляне навсегда изменили в свою пользу отношения власти с карфагенянами, стал нарицательным словом для обозначения такого вида мирного урегулирования, которое стремится увековечить отношения между победителем и побежденным в том виде, в котором они существуют по окончании военных действий. Версальский договор и сопутствующие ему договоры, завершившие Первую мировую войну, в глазах многих наблюдателей имели аналогичный характер. Политика, направленная на установление мира такого рода, должна, согласно нашему определению, называться империалистической. Она является империалистической, потому что пытается заменить довоенный статус-кво, когда примерно равные или, по крайней мере, не совсем неравные державы противостоят друг другу, на послевоенный статус-кво, где победитель становится постоянным хозяином побежденных.

Однако сам этот статус подчинения, рассчитанный на постоянство, может легко породить у побежденного желание перевесить чашу весов на сторону победителя, свергнуть статус-кво, созданный его победой, и поменяться с ним местами в иерархии власти. Другими словами, политика империализма, проводимая победителем в ожидании своей победы, скорее всего, вызовет политику империализма со стороны побежденного. Если он не будет навсегда уничтожен или не перейдет на сторону победителя, побежденный захочет вернуть утраченное и, по возможности, получить больше.

Типичным примером империализма, задуманного как реакция против успешного империализма других, является германский империализм с 1935 года до конца Второй мировой войны. Европейский статус-кво 1914 года характеризовался объединением великих держав в составе Австрии, Франции, Германии, Великобритании, Италии и России. Победа союзников и мирные договоры создали новый статус-кво, который стал завершением империалистической политики Франции. Этот новый статус-кво устанавливал гегемонию Франции, осуществляемую в союзе с большинством новообразованных государств Восточной и Центральной Европы.

Германская внешняя политика с 1919 по 1935 год молниеносно действовала в рамках этого статус-кво, втайне готовясь к его свержению. Она пыталась добиться уступок для Германии, но все же приняла, по крайней мере на время и с мысленными оговорками, властные отношения, установленные Версальским договором. Она не оспаривала открыто властные отношения, установленные Версальским договором; скорее, она стремилась к корректировке, которая оставляла суть этих властных отношений нетронутой. Таков был, в частности, характер «политики выполнения», то есть выполнения Версальского договора, которую проводила Веймарская республика. Именно эта попытка улучшить международное положение Германии при хотя бы временном сохранении версальского статус-кво вызвала яростное сопротивление националистов и нацистов. Придя к власти в 1933 году и стабилизировав свой режим внутри страны, нацисты отменили в 1935 году положения Версальского договора о разоружении. В 1936 году, в нарушение того же договора, они оккупировали Рейнскую область и объявили недействительной демилитаризацию немецкой территории, прилегающей к германо-французской границе. С этих актов началась открытая империалистическая политика нацистской Германии; ибо эти акты были первыми в серии, выражавшей решимость Германии больше не принимать версальский статус-кво в качестве основы своей внешней политики, а работать над свержением этого статус-кво.

Другой типичной ситуацией, благоприятствующей империалистической политике, является существование слабых государств или политически пустых пространств, которые привлекательны и доступны для сильного государства. Это ситуация, из которой вырос колониальный империализм. Это также ситуация, которая сделала возможным превращение первоначальной федерации тринадцати американских штатов в континентальную державу. Империализм Наполеона и Гитлера отчасти имел такой характер, особенно в период «блицкрига» 1940 г. После окончания периода колониализма и противостояния двух великих держав, империализм, вырастающий из отношений между сильными и слабыми нациями и из привлекательности вакуумов власти, кажется менее вероятным в будущем, чем в прошлом.

Три цели империализма

Как империализм вырастает из трех типичных ситуаций, так и империализм движется к трем типичным целям. Целью империализма может быть господство на всем поэтически организованном земном шаре, то есть мировая империя. Или это может быть империя или гегемония приблизительно континентальных размеров. Или это может быть строго локализованный перевес сил. Другими словами, империалистическая власть может не иметь никаких границ, кроме тех, которые устанавливаются силой сопротивления потенциальных жертв. Или она может иметь географически определенные пределы, например, географические границы континента. Или же она может быть ограничена локализованными целями самой империалистической державы.

Выдающимися историческими примерами неограниченного империализма являются экспансионистская политика Александра Македонского, Рима, арабов в седьмом и восьмом веках, Наполеона I и Гитлера. Всех их объединяет стремление к экспансии, которое не знает рациональных границ, питается собственными успехами и, если его не остановит превосходящая сила, пойдет дальше, до границ поэтического мира. Это стремление не будет удовлетворено до тех пор, пока где-либо остается возможный объект господства, то есть политически организованная группа людей, которая самой своей независимостью бросает вызов жажде власти завоевателя. Как мы увидим, именно отсутствие сдержанности, стремление завоевать все, что поддается завоеванию, характерное для беспринципного империализма, в прошлом было губительным для империалистической политики такого рода. Единственным исключением является Рим, по причинам, которые будут рассмотрены позже.

Рис.1 Система международных отношений. Нации в борьбе за власть

Вудро Вильсон – один из основателей американской школы международных отношений

Тип географически обусловленного империализма наиболее ярко представлен в политике европейских держав, направленной на завоевание доминирующего положения на европейском континенте. Людовик XIV, Наполеон III и Вильгельм II являются тому примером. Пьемонтское королевство при Кавуре стремилось к господству на итальянском полуострове, различные участники Балканских войн 1912 и 1913 годов стремились к гегемонии на Балканском полуострове, Муссолини пытался превратить Средиземное море в итальянское озеро – это примеры географически обусловленного империализма на менее чем континентальной основе. Американская политика XIX века, заключающаяся в постепенном распространении американского господства на большую часть североамериканского континента, в первую очередь, но не исключительно, определяется географическими границами континента; ведь Соединенные Штаты не пытались подчинить своему господству Канаду и Мексику, хотя, безусловно, могли бы это сделать. Континентальный империализм здесь модифицируется ограничением его локализованным участком континента.

Такой же смешанный тип империализма составляет суть американской внешней политики в отношении географической единицы Западного полушария. Доктрина Монро, постулируя для Западного полушария политику статус-кво в отношении неамериканских держав, воздвигла защитный щит, за которым Соединенные Штаты могли установить свое господство в этом географическом регионе. Однако в этих географических пределах американская политика не всегда была единообразно империалистической. По отношению к республикам Центральной Америки и некоторым странам Южной Америки она была откровенно империалистической. Но по отношению к другим странам, таким как Аргентина и Бразилия, она стремилась скорее сохранить превосходство Соединенных Штатов, которое было результатом естественного процесса, а не целенаправленной американской политики. Даже если Соединенные Штаты имели возможность навязать свое превосходство этим странам в форме фактической гегемонии, они предпочли этого не делать. Здесь мы снова находим в общих рамках географически ограниченной политики локализованный империализм.

Прототип локализованного империализма можно найти в монархической политике восемнадцатого и девятнадцатого веков. В восемнадцатом веке Фридрих Великий, Людовик XV, Мария Тереза, Петр Великий и Екатерина II были движущими силами такой внешней политики. В девятнадцатом веке Бисмарк был хозяином этой империалистической политики, направленной на свержение статус-кво и установление политического преобладания в самостоятельно выбранных пределах. Разница между такой локализованной империалистической политикой, континентальным империализмом и неограниченным империализмом – это разница между внешней политикой Бисмарка, Вильгельма II и Гитлера. Бисмарк хотел установить преобладание Германии в Центральной Европе, Вильгельм II – во всей Европе, Гитлер – во всем мире. Традиционные цели российского империализма, такие как контроль над Финляндией, Восточной Европой, Балканами, ДарАмеллами и Ираном, также носят локализованный характер.

Пределы империализма этого типа не являются, как в случае с геограплнческим империализмом, продуктом объективных фактов природы, поскольку их изменение было бы технически сложным или политически неразумным. Напротив, тибеи являются результатом свободного выбора между несколькими вариантами, один из которых может быть политикой статус-кво, другой – консенсусом. В восемнадцатом веке третья альтернатива была рекомендована, поскольку существующее соглашение держав, каждая из которых была примерно одинаково сильна, препятствовало любой попытке континентального империализма. Опыт Людовика XIV показал, насколько опасной может быть такая попытка. Кроме того, империализм XVIII века был мотивирован в основном соображениями монархической власти и славы, а не массовыми эмоциями современного национализма. Эти соображения действовали в общих рамках монархических традиций и европейской цивилизации, которые налагали на участников политической сцены моральную сдержанность, отсутствующую в периоды религиозных или националистических крестовых походов.

В XIX веке элемент выбора, характерный для политики локализованного империализма, играет первостепенную роль в истории внешней политики Бисмарка. Во-первых, ему пришлось преодолеть сопротивление прусских консерваторов, которые выступали за политику статус-кво для Пруссии в противовес политике локализованного империализма Бисмарка, направленной на гегемонию внутри Германии. Когда победоносные войны сделали политику Бисмарка осуществимой, ее пришлось защищать от тех, кто теперь хотел выйти за пределы, установленные Бисмарком для гегемонии Пруссии, а затем и Германии. Отстранение Бисмарка Вильгельмом II ознаменовало конец локализованной и начало, по крайней мере, тенденции к континентальному империализму в качестве внешней политики Германии.

Три метода империализма

Подобно тому, как существуют три типа империализма в отношении ситуаций, из которых обычно возникает империализм, и три типа империализма с точки зрения его целей, необходимо провести тройное различие в отношении типичных средств, используемых в империалистической политике. Соответственно, мы должны различать военный, экономический и культурный империализм. Широко распространенное в обществе заблуждение связывает эти три понятия с целями империализма. Это заблуждение берет свое начало в экономических теориях империализма, а также в пренебрежении силовым элементом в международных отношениях, о котором говорилось выше. Военный империализм стремится к военному завоеванию; экономический империализм – к экономической эксплуатации других народов; культурный империализм – к вытеснению одной культуры другой. Империализм, однако, всегда стремится к свержению статус-кво, то есть к изменению соотношения сил между империалистической нацией и ее потенциальными жертвами. Для достижения этой неизменной цели используются военные, экономические и культурные средства, по отдельности или в сочетании друг с другом. Именно с этими средствами мы имеем дело.

Военный империализм. Самой очевидной, самой древней, а также самой грубой формой империализма является военное завоевание. Великие завоеватели всех времен были также и великими империалистами. Огромное преимущество этого метода с точки зрения империалистической нации заключается в том, что новые отношения власти, возникшие в результате военного завоевания, как правило, могут быть изменены только путем новой войны, подстрекаемой побежденной нацией.

Наполеон I мог положиться только на силу идей Французской революции для установления гегемонии Франции в Европе и в мире, то есть он мог выбрать культурный империализм вместо военных завоеваний. С другой стороны, если бы он мог совершать и удерживать военные завоевания, он бы быстрее достиг своей империалистической цели и получил бы от процесса завоевания тот максимум личного удовлетворения, который дает победителю победа в бою. Однако само условие, при котором это утверждение является единственно верным, указывает на большой недостаток военного завоевания как метода империализма – война является азартной игрой; ее можно как проиграть, так и выиграть. Нация, которая начинает войну ради империалистических целей, может получить империю и сохранить ее, как это сделал Рим. Или она может получить ее и, пытаясь получить еще больше, потерять ее, как в случае с Наполеоном. Или она может получить ее, потерять и стать жертвой империализма других, как в случае с нацистской Германией и Японией. Военный империализм – это азартная игра с самыми высокими ставками.

Экономический империализм. Экономический империализм менее навязчив и, как правило, менее эффективен, чем военный, и как рациональный метод завоевания власти является продуктом современности. Как таковой, он сопутствует эпохе меркантилистской и капиталистической экспансии. Его ярким современным примером является так называемый «долларовый империализм». Однако он также сыграл свою роль в истории британского и французского империализма. В британском господстве над Португалией с начала XVIII века экономический контроль сыграл важную роль. Британское господство в арабском мире – результат экономической политики, для которой не зря используется термин «нефтяная дипломатия». Преобладающее влияние, которое Франция оказывала в период между двумя мировыми войнами в таких странах, как Румыния, было в значительной степени основано на экономических факторах.

Общей характеристикой политики, которую мы называем экономическим империализмом, является ее тенденция, с одной стороны, к свержению статус-кво путем изменения отношений власти между империалистическими нациями и другими, а с другой стороны, к тому, чтобы сделать это не путем завоевания территории, а путем экономического контроля. Если нация не может или не хочет завоевывать территорию для установления своего господства над другими нациями, она может попытаться достичь той же цели путем установления своего контроля над теми, кто контролирует ничью территорию. Например, республики Центральной Америки являются суверенными государствами; они обладают всеми атрибутами суверенитета и демонстрируют атрибутику суверенитета. Их экономическая жизнь практически полностью зависит от экспорта в Соединенные Штаты, поэтому эти страны не могут в течение длительного времени заниматься какой-либо поэзией, внутренней или внешней, против которой возражали бы Соединенные Штаты.

Природа экономического империализма как ненавязчивого, косвенного, но достаточно эффективного метода завоевания и поддержания господства над другими странами особенно ярко проявляется, когда два соперничающих империализма конкурируют экономическими средствами за контроль над одним и тем же правительством. Примером может служить столетнее соперничество между Великобританией и Россией за контроль над Ираном, хотя долгое время оно велось преимущественно военными средствами. Профессор П.Е. Робертс описывает эту ситуацию в Иране, который тогда назывался Персией, перед Первой мировой войной: Россия давит на нее с севера, Великобритания – с юга, хотя влияние этих двух держав очень различно. Великобритания держит в своих руках большую часть внешней торговли южной Персии и претендует на общий контроль над всем азиатским побережьем от Адена на восток до Белуджистана…. Великобритания никогда не жаждала территориальных владений…. Развитие судоходства на Волге и строительство Закаспийской железной дороги отдали России основную часть торговли с северной Персией. Но торговое оружие России – это монополия и запрет. Она наложила запрет на строительство железных дорог на территории Персии и часто противодействовала мерам, которые могли бы возродить страну.

Только «коммерческое и политическое соперничество Великобритании» казалось тогда, как и сейчас соперничество Соединенных Штатов, преграждает путь к полному поглощению Ирана в российскую орбиту.

К факторам, преобладавшим до Первой мировой войны, следует добавить конкурентную эксплуатацию нефтяных концессий и борьбу за новые концессии в Северном и Южном Иране, которые существуют сегодня. В период экономического и политического соперничества между Великобританией и Россией в этом регионе внешняя, а зачастую и внутренняя политика иранских правительств точно отражала интенсивность экономического, а иногда и военного давления, которое оказывали соперничающие державы. Когда Россия обещала или предоставляла экономические преимущества, которые Великобритания не могла компенсировать, или когда Россия угрожала отменить предоставленные ею преимущества, российское влияние усиливалось, и наоборот. Россия не смеет реализовывать свои территориальные амбиции в отношении Ирана. У Великобритании их нет. Но обе страны пытаются контролировать иранское правительство, которое, в свою очередь, контролирует нефтяные месторождения, а также дорогу в Индию.

Культурный империализм. То, что мы предлагаем называть культурным империализмом, является самой тонкой и, если бы она когда-либо преуспела сама по себе, самой успешной из империалистических политик. Она направлена не на завоевание территории или контроль над экономической жизнью, а на завоевание и контроль над умами людей как инструмент изменения отношений власти между двумя нациями. Если представить, что культура и, в особенности, политическая идеология со всеми ее конкретными империалистическими целями государства А завоевывает умы всех граждан, определяющих политику государства Б, то государство А одерживает более полную победу и основывает свое господство на более стабильных основаниях, чем любой военный завоеватель или экономический хозяин. Государству А не нужно было бы угрожать, применять военную силу или использовать экономическое давление для достижения своих целей; ведь эта цель, подчинение государства Б своей воле, уже была бы достигнута благодаря убедительности более высокой культуры и более привлекательной политической идеологии.

Типичная роль, которую культурный империализм играет в наше время, является вспомогательной по отношению к другим методам. Он смягчает врага, подготавливает почву для военного завоевания или экономического проникновения. Его типичным современным проявлением является пятая колонна, и один из двух выдающихся успехов современности можно найти в операциях нацистских пятых колонн в Европе перед началом и в начале Второй мировой войны. Ее успех был наиболее впечатляющим в Австрии, где в 1938 году нацистски настроенное правительство пригласило немецкие войска оккупировать их страну. Его успех был еще более значительным во Франции и Норвегии, где ряд влиятельных граждан, как в правительстве, так и без него, стали «квислингами», то есть были обращены в нацистскую идеологию и ее международные цели. Вряд ли будет преувеличением сказать, что эти страны уже были частично завоеваны с помощью культурного империализма, прежде чем военное завоевание завершило эту задачу. Великобритания, интернировав в начале Второй мировой войны всех известных нацистов и сочувствующих нацистам в пределах своих границ, отдала должное опасности, которую нацистские методы культурного проникновения представляли для потенциальных жертв германского империализма.

Другим ярким примером культурного империализма в наше время, предшествующим нацистской пятой колонне и пережившим ее, является Коммунистический интернационал. Руководимый официально из Москвы, он направляет и контролирует коммунистические партии во всех странах и следит за тем, чтобы политика, проводимая национальными коммунистическими партиями, соответствовала внешней политике Советского Союза. В той мере, в какой коммунистические партии приобретают влияние в отдельных странах, усиливается влияние Советского Союза на эти страны, а там, где коммунистические партии получают контроль над национальными правительствами, российское правительство, контролируя коммунистические партии, контролирует эти национальные правительства.

В этом отношении поучительна борьба за контроль над Германией. Главным инструментом Советского Союза в этой борьбе была коммунистическая партия, называемая в российской зоне оккупации партией социалистического единства. Благодаря победе на выборах партия «Аис» должна была превратить временную военную власть Советского Союза в своей зоне в постоянную гегемонию. С поражением коммунистической партии на ряде выборов культурная фаза российского империализма в Германии подошла, по крайней мере, к временному концу. Советский Союз должен был разработать другие методы для достижения империалистической цели – господства над Германией, или же, в связи с неудачей используемых средств, изменить саму цель.

Культурный империализм тоталитарных правительств хорошо дисциплинирован и высоко организован; ведь эти правительства способны, в силу своего тоталитарного характера, осуществлять строгий контроль и направляющее влияние на мысли и действия своих граждан и иностранных единомышленников. В современную эпоху религиозные организации, связанные или отождествленные с правительствами, играли важную роль в империалистической политике культурного характера, Типичной в этом отношении является империалистическая политика царской России, которая использовала двойное положение царя как главы российского правительства и православной церкви для распространения власти России на последователей православной веры в зарубежных странах. То, что Россия смогла в XIX веке сменить Турцию в качестве доминирующей державы на Балканах, во многом объясняется культурным империализмом, который использовал православную церковь в качестве оружия российской внешней политики.

В светской сфере la mission civilisatrice Франции была мощным оружием французского империализма. Сознательное использование привлекательных качеств французской цивилизации в целях французской внешней политики было до Первой мировой войны одним из краеугольных камней французского империализма в странах Восточного Средиземноморья. Волна общественного сочувствия во всем мире, пришедшая на помощь Франции в обеих мировых войнах, была плодом культурного империализма, который, в свою очередь, укрепил французский михтарный империализм более поздних, победоносных лет обеих мировых войн. Культурный империализм в форме распространения национальной культуры несравненно менее механистичен и дисциплинирован, но не обязательно менее эффективен, чем тоталитарный.

Мы уже отмечали, что культурный империализм обычно играет вспомогательную роль по отношению к военному и экономическому. Точно так же, хотя экономический империализм иногда стоит особняком, он часто поддерживает военную политику. С другой стороны, хотя военный империализм способен завоевывать без поддержки невоенных методов, никакое господство, основанное только на военной силе, не может длиться долго. Поэтому завоеватель не только подготовится к военным завоеваниям путем экономического и культурного проникновения. Он также будет основывать свою империю не только на военной силе, но в первую очередь на контроле над средствами к существованию завоеванных и на господстве над их умами. И именно в этой самой тонкой, но самой важной задаче потерпели неудачу все великие империалисты, за исключением Рима, от Александра до Наполеона и Гитлера. Их неспособность завоевать умы тех, кого они завоевывали, в противном случае оказывалась гибелью их империй. Постоянно возобновляющиеся коалиции против Наполеона, восстания поляков против русских на протяжении XIX века, борьба подпольщиков против Хидера, борьба Ирландии и Индии за освобождение от британского господства – это классические примеры в современную эпоху той конечной проблемы, которую лишь немногие империалистические политики смогли решить.

Как обнаружить империалистическую политику и противостоять ей

Предыдущие соображения приводят к фундаментальному вопросу, который стоит перед государственными чиновниками, ответственными за проведение зарубежных ярмарок, а также перед гражданами, пытающимися сформировать разумное мнение по международным вопросам. Этот вопрос касается характера внешней политики, проводимой другим государством, и, следовательно, вида внешней политики, которую следует проводить по отношению к нему. Является ли внешняя политика другого государства империалистической или нет? Другими словами, стремится ли она к свержению существующего распределения власти или же она предполагает лишь корректировку в общих рамках существующего статус-кво? Ответ на этот вопрос определил судьбу наций, и неправильный ответ часто означал смертельную опасность или фактическое уничтожение; ведь от правильности этого ответа зависит успех внешней политики, вытекающей из него. Если противостоять империалистическим замыслам мерами, соответствующими политике статус-кво, было бы смертельно опасно, то с политикой, стремящейся к корректировке статус-кво, придется иметь дело лишь немногим менее рискованно, чем с империалистической. Классическим примером первой ошибки является умиротворение Германии в конце тридцатых годов. Другая ошибка оказала влияние на формирование внешней политики великих европейских держав в десятилетия, предшествовавшие началу Первой мировой войны.

Умиротворение

Умиротворение – это внешняя политика, которая пытается сделать по отношению к империализму то, что компромисс делает по отношению к политике статус-кво. Это перенос политики компромисса из политической среды, благоприятной для сохранения статус-кво, где ей самое место, в среду, подверженную империалистическому нападению, где ей не место. Можно сказать, что умиротворение – это испорченная политика компромисса, ставшая ошибочной в результате принятия политики империализма за политику статус-кво. Важно отметить, учитывая современную тенденцию огульно использовать термин «умиротворение» в качестве термина порицания, что умиротворение и империализм логически взаимосвязаны. Другими словами, политика умиротворения с одной стороны предполагает политику империализма с другой стороны. Если мы говорим, что государство А проводит по отношению к государству Б политику умиротворения, мы одновременно говорим, что государство Б проводит по отношению к государству А политику империализма. Если второе утверждение неверно, то первое не имеет смысла.

Умиротворитель видит в последовательных требованиях империалистической державы рационально ограниченные цели, которые сами по себе совместимы с сохранением статус-кво и должны быть решены либо по их внутренним достоинствам, либо путем компромисса. Его ошибка заключается в том, что он не видит, что последовательные требования, далекие от того, чтобы быть удовлетворенными получением провозглашенных ими целей, являются лишь звеньями цепи, в конце которой стоит свержение статус-кво.

Дипломатия, которая действует с обеих сторон в рамках признанных границ статус-кво, действительно является великой задачей. Поскольку обе стороны принимают существующее распределение власти, обе стороны могут позволить себе урегулировать свои разногласия либо на основе принципа, либо путем компромисса; ведь каким бы ни было урегулирование, оно не повлияет на основное распределение власти между ними.

Однако ситуация меняется, когда одна или обе стороны преследуют империалистические цели, то есть хотят внести фундаментальные изменения в существующее распределение власти. Тогда урегулирование соответствующих требований на основе правовых или моральных принципов или с помощью методов торга, без учета влияния, которое это урегулирование может оказать на распределение власти, равносильно частичному изменению отношений власти в пользу империалистической нации. Ибо последней всегда будет выгоден компромисс, и она будет тщательно выбирать основания для своих требований, чтобы принцип также был ей выгоден. В конечном итоге, эти частичные изменения приведут к изменению соотношения сил в пользу империалистической нации. Империалистическая нация одержит бескровную, но решительную победу над противником, который не знал разницы между компромиссом и умиротворением.

Рис.2 Система международных отношений. Нации в борьбе за власть

Политика большой дубинки (карикатура)

Германия открыто начала свою империалистическую политику в 1935 году с отказа от положений Версальского договора о разоружении, ссылаясь на неспособность других стран разоружиться и на увеличение вооружений Франции и России. Взятый сам по себе и без учета скрытой цели, этот аргумент был небезоснователен в свете правового принципа равенства. Помимо бумажных протестов и бумажных союзов, единственной ощутимой реакцией на этот первый шаг Германии на пути к империи стало заключение три месяца спустя англо-германского военно-морского соглашения, по которому Великобритания уступила Германии военно-морские силы, не превышающие 35 % британских. Как повторная оккупация Германией Рейнской области в 1936 году, так и денонсация ею международного контроля над своими водными путями позднее в том же году нашли поддержку в юридическом принципе равенства, если принять провозглашенные рациональные пределы требований за фактические. Аннексия Австрии в 1938 году могла быть легко защищена принципом национального самоопределения, который также был одной из провозглашенных военных целей союзных держав в Первой мировой войне.

Позже в 1938 году Германия потребовала немецкие части Чехословакии. Мюнхенское урегулирование удовлетворило требования Германии. Когда Хайдер незадолго до Мюнхенского соглашения заявил, что немецкие части Чехословакии были последними территориальными требованиями Германии в Европе, он на самом деле имел в виду, что аннексия этих территорий была самоцелью, самодостаточной в своих собственных рациональных пределах. Он делал вид, что германская политика вписывается в георациональные рамки европейского статус-кво и не ставит своей целью переделать его, и что другие европейские державы должны рассматривать политику в этом свете и вести себя с ней соответствующим образом.

Читать далее