Читать онлайн Любовь, смех и хоботы бесплатно

Любовь, смех и хоботы

Сквозь пластик

Автор: Борис Крамар

Рис.0 Любовь, смех и хоботы

В особо грустные дни Элета возвращалась на свалку. К коробке.

Отчего-то коробке выговориться было легче, чем Крифу. Криф всё понимал: пожимал плечами, брал за руку, слушал, а потом вклинивался, чтобы предложить припасённую невесть когда конфету и начать что-то говорить о завтрашнем дне, который непременно будет лучше нынешнего. Иными словами, он знал, как Элету приободрить. Иногда она этого боялась.

Коробка лежала крышкой вверх в раскрытом багажнике брошенного автомобиля. По форме она напоминала миниатюрную витрину. Нижнюю часть украшала жёлтая виниловая наклейка-этикетка. «ЭЛЕТА» – гласили ровные буквы, а чуть ниже значилось: «САЙФЕЙРИ МОД. 4.3-Р». Некоторое время Элета подумывала сменить имя, чтобы при встрече с другой Элетой не чувствовать себя неловко. Но, по всей видимости, «САЙФЕЙРИ МОД. 4.3-Р» являлась какой-то ограниченной серией, потому что других ей так и не встретилось.

На боку коробки располагалась вторая этикетка. Элета её столько раз перечитывала, что уже помнила наизусть. «ЭЛЕТА – романтичная, влюбчивая, милая фея, – гласил текст. – Она всегда будет рада вас выслушать. Она воспринимает переживания хозяина на глубоко личном уровне и неизменно оказывает поддержку. Забудьте о пикап-коучах, шарлатанах-колдунах и спид-дейтинге. ЭЛЕТА – живая собеседница, которую ничто не интересует так, как ваша личная жизнь!»

Эх. Её бы кто выслушал. Ей бы кто помог.

В этот раз у коробки Элета приземлилась около пополудни. Днём большая часть местной фауны старалась держаться где-то в норах под горами мусора. На свалке прямо под боком у Криптограда расцветала новая жестокая экосистема. Элете тут на глаза попадались самые разные чудовища: крысы с лишними комплектами ног; бесстрашные осы-наездницы, которые на этих крыс научились охотиться; колонии огромных муравьёв, способных челюстями ей руку отхватить.

К счастью, днём все эти гады предпочитали прятаться. Элета оглянулась по сторонам, сложила лазурные крылья и неспешно прошествовала к родной коробке. Она осторожно потянула за прозрачную створку: ей в лицо ударил спёртый, нагревшийся воздух. Элета помотала головой, несколько раз вдохнула-выдохнула, а затем забралась внутрь. Сайфейри устроилась поудобнее на гелевой подушке.

Она осторожно затворила над собой полупрозрачную дверцу. Небо помутнело, покрылось вязью царапин и грязных разводов. Элета вздохнула. Смутные воспоминания: ряды похожих контейнеров, гиганты-люди в рабочих халатах, роботы-сортировщики, и там, где-то далеко, кто-то смотрит из рубки управления, попивает неспешно кофе из маленькой чашечки… Жизнь до пробуждения. Перед поставкой на рынок их чем-то накачивали, чтобы они были в сознании в момент покупки.

Человек в рубке поворачивает голову, смотрит в сторону – может, в чьё-то лицо, может, в экран. Чашка выпадает из его руки. Она не разбивается, она отскакивает.

Элета знала о происшедшем с чужих слов. Компания Создателя с треском пролетела. В Криптограде такое случалось сплошь и рядом, разве нет? Каждый день новые идеи пробивались в верхние эшелоны рынка. Вступали в борьбу за превосходство. Побеждали. Проигрывали. Тот, кто придумал сайфейри, проиграл. Строчки цифр под жирными чёрными линиями не сошлись. Ожившие сказки из инкубаторов оказались никому не нужны. Сказка ожила, столкнулась с реальностью Криптограда и отправилась на покой.

Ну а те партии, которые до прилавков так и не добрались, отправились на свалку.

– Не знаю, что делать с Крифом, – проговорила Элета, изучая грязный рисунок на акриле. – Мне с ним не скучно, – поспешно добавила она. – Это не… ну, ты понимаешь.

Про себя Элета коробку иногда именовала мамой. Они провели вместе несколько месяцев: всё это время «мама» её питала из внутренних запасов. Простенькая программа ожидала, что рано или поздно её кто-то всё-таки купит. Этого так и не случилось. Питание иссякло, система жизнеобеспечения отказала, и капсула выпустила Элету в мир, чтобы та могла всю жизнь шнырять по тёмным уголкам Криптограда и кушать чужие крошки.

Да, «мама» понимала: Элета ей не в первый раз жаловалась. Криф – хороший, нежный, умный Криф – ей не наскучил. Это было бы слишком дёшево, слишком клишированно, и вообще Элету учили от подобных мыслей своих хозяев отваживать. Нет. Дело было совсем не в Крифе, который, кажется, искренне её любил.

Дело было в Элете.

– По-моему, – сдавленным тоном произнесла она, – я не умею любить.

От глупости сказанного челюсти сводило. Фея любви – и любить не умеет! Но ведь специальную «САЙФЕЙРИ МОД. 4.3-Р» серию создали не для этого. Она должна была стать маленькой игривой дьяволицей на чужом плече. Надёжной советчицей. А не… вот этим.

– Чего-то не хватает, – пожаловалась она. – Мне с ним бесконечно хорошо, но и… всё. Я не ревную. Меня даже не раздражает ничего. Нет такого, что нервы натягиваются, будто нейлоновые струны, и сердце не бьётся колоколом в груди, и не бывает так, что все мысли только о нём, и нет… – Сайфейри прикрыла глаза. – Ничего не колет, не режет, не обливается кровью, нет горечи на языке, в горле, в груди…

Много, много в неё когда-то загрузили красивых метафор. Как-то ей попалась на глаза в чужом паде заметка о провале сайфейри: там говорилось, что «некоторые серии» почти получилось научить поэзии. Вот тебе и ещё одно доказательство, что любить ты не умеешь. Элета чётко знала: поэзия – язык прекраснейшего из чувств.

– Всё как-то неправильно, – прошептала она. – Как понять, настоящее оно или нет? Ну вот как?

«Мама» ей, конечно, не ответила. А больше спросить Элете было некого. Криф её всегда рад будет приободрить, но этого мало. Вопрос останется открытым. Как она должна любить? Как в самой себе разобраться?

А ведь он-то постоянно говорит: «Люблю я тебя, Эля» или что-то похожее, и ей приходится отвечать: «Я тебя тоже!» – иначе-то как? Но вот это «тоже» – это отмазка, это костыль, на который вечно опираться не выйдет. Он вот-вот сломается. А значит, надо разобраться. Надо найти другую Элету. Собственную копию. Кто подскажет лучше романтичной феи-советчицы, специально для этого выращенной в пробирке?

Логическая несостыковка: сама-то себе она посоветовать ничего не может. Но вдруг со стороны всё выглядит иначе. Вдруг всё как-то волшебным образом прояснится само. Иррациональная надежда, но такая, такая притягательная.

* * *

– Ну давай, давай, – раздражённо шептал Криф. Его левое крыло – огромное, розовое, округлое – билось на ночном ветру. Он прикрыл глаза; крыло опало… Опять неправильно. Опять скомкалось. Элета покачала головой, оглянулась воровато по сторонам. Всё спокойно. Ночь…

Со дня полёта на свалку другой Элеты ей так и не встретилось. Вопросы остались без ответа. Зато она по пути назад отыскала коробочку с детским картонным пазлом, которую обвязала верёвкой и притащила домой. Они с Крифом пару месяцев назад обустроили себе жильё в заброшенной квартире на четвёртом этаже одного из мегаблоков Южжилмасса. Облагородили подставку-шкафчик под давным-давно высохшим аквариумом.

В пазле было всего шестьдесят четыре детали. И всё равно коробка была чуть ли не больше самой Элеты. Она свой рост как-то измерила линейкой: гордые восемнадцать с половиной сантиметров. Ей всегда было интересно: вот она без проблем такую коробку тащит. Да чего уж там: она видела, как муравьи таскают в челюстях такие куски пластика, что со стороны самого муравья-то не разглядеть. А люди иногда пыхтели даже над пакетом с продуктами. Как так? Что-то с физикой.

Но физику ни она, ни Криф не понимали. Её создали для романтического тренинга. Его – для творчества. Они собрали вместе этот пазл, потом разобрали, собрали заново, и ещё раз… потом он им надоел, и Криф его перекрасил, нанёс поверх старых деталей новую картинку, на которой маленькая бескрылая фея на широком зелёном листочке пересекала бурный ручеёк. Идиллическая картина: в Криптограде Элета в жизни ничего подобного не видела.

Но им по-прежнему было скучно, и им хотелось есть, и тогда Криф предложил наведаться в трейлер-парк и поживиться чем-нибудь на чужой кухне. Всё, что нужно, – найти в вечернее время приоткрытую створку.

Они сидели на натянутой меж двух трейлеров бельевой верёвке. Узенький зазор не до конца закрытой створки источал притягательный оранжевый свет. Так и хотелось прыгнуть внутрь. Но Криф всё пытался сложить крыло.

Оно пошаливало уже месяц. Ни Элета, ни Криф не понимали, в чём проблема. Они вообще не знали, где в их телах заканчивается плоть и начинается техника. Коробка Элеты инструкций не содержала. В какой-то момент левое крыло Крифа просто перестало правильно с первой попытки сворачиваться, и ему приходилось его упрямо переключать туда и обратно. Она пыталась массировать место, где крыло соединялось со спиной, и он говорил ей, что это приятно и помогает, но она-то видела, что мышца (или всё же механизм?) по-прежнему функционировала с перебоями. Ещё одно маленькое несовершенство. Ещё одна причина просто их выбросить, превратить в голодных бабочек на улицах Криптограда. И то не центрального; в центре их сбивали коптицы. Только Южжилмасс, Рельсы, Окраина и эти дурацкие, уродливые трейлер-парки. Спектакль их молодой любви разворачивался на сцене из уставшего бетона, ржавых арматур, слепых выбитых окон, пошлых неоновых вывесок и мёртвых фабричных труб. Криф всё это считал по-своему романтичным.

Его крыло с резким щелчком сложилось наконец правильно и улеглось ровным розовым треугольником. Он довольно хмыкнул, взглянул на Элету и получил в ответ довольный кивок. Они друг за дружкой зашагали по верёвке к приоткрытому окну. Элета нашарила его ладонь; Криф ободряюще сжал её пальцы. Узкий зазор между створкой и рамой манил тёплым сиянием.

Они скользнули внутрь и оказались на узеньком подоконнике. Пригнувшись, сайфейри прильнули к откосу. Им открылся вид на уютную кухоньку. На электроплитке тихо булькало в мятой кастрюльке пахнущее грибами варево. Большую часть кухни занимал допотопный холодильник, конденсатор которого жалобно, свистяще булькал. На столике между плиткой и холодильником жались друг к дружке жестяные банки и пластиковые коробки. С ярких, кричащих этикеток улыбались пририсованными ртами мультяшные полуфабрикаты. «Всякая дрянь», – мысленно заключила Элета.

Создатели сайфейри не сочли нужным в полной мере их наградить человеческими чувствами. Запахи она слышала плохо. Чувство вкуса так и вовсе находилось в катастрофическом состоянии. Она могла на консервах выжить, но на вкус все эти разнообразные яства друг от друга ничуточку не отличались. Все походили на мокрую бумагу.

(а ведь есть ещё и то самое чувство)

Но…

– Смотри, – заворожённо прошептал Криф.

…из этого правила были свои исключения. Она прекрасно чуяла цветы. И фрукты. И любые сладости. Сайфейри должны были стать ожившей в неоновой реальности сказкой. Какая фея откажется от сахара?

В самой середине стола располагалась мутная стеклянная банка. Из банки высовывалась деревянная ложка. На самой банке красовалась поблёкшая наклейка. Жёлто-белая. С шестиугольниками и насекомыми.

– Это наверняка мёд, – констатировал Криф негромко. У него округлились глаза. – Настоящий мёд, Эля!

– Сколько ему лет? – в шоке спросила Элета. – Это ещё можно есть?

– Конечно, – убеждённо сказал он. – Он не портится.

Она не знала, верить ли ему. Но она уже почувствовала запах. Терпкий, сладкий, он манил её к столу, влёк к жёлто-белой банке. Она подалась вперёд, шагнула на край подоконника, чуть присела, чтобы оттолкнуться ногами…

Криф осторожно сжал её плечо, потом вытянул руку в направлении противоположного конца трейлера. Там на прохудившемся диване спала женщина. Лицо спящей расчертили глубокие борозды морщин. Волосы рассыпались по подлокотнику дивана. Она укрылась клетчатым одеялом. На полу рядышком Элета заметила потёртые тапки с разноцветными носами.

Чуть дальше, за диваном, виднелась входная дверь.

– Не шуми, – сказал Криф. Элета фыркнула и сорвалась с подоконника, рухнула вниз, чтобы насладиться мгновением свободного падения перед тем, как раскрыть крылья. Если у Крифа они были округлые, бархатно-розовые и широкие, то у неё – сложные, узкие, с «хвостами», и небесно-голубые. Создатель очень много труда вложил в то, чтобы сделать их всех разными, друг на друга непохожими, на любой вкус. Может, потому у него и перестали сходиться на счетах бесконечно важные циферки. Слишком много тонкостей.

Она приземлилась на край стола, дальше – побежала; крылья бесшумно сложились, исчезли из виду. Она направилась прямо к притягательной банке с мёдом. Пчёлы на этикетке при ближайшем рассмотрении оказались мультяшными, с огромными блестящими глазами и маленькими ручками. Под одной из пчёл кто-то карандашом приписал: «Анвару на 12 д. р.». Элета подпрыгнула, ухватилась руками за край банки. Ладони прилипли. Она подтянулась, и в этот же миг рядом с ней на край банки приземлился Криф. Он слишком рано сложил крылья – может, опять ожидал, что правое заартачится, а оно возьми и послушайся. Потеряв вдруг равновесие, Криф замахал в панике руками. Элета, перекинув одну ногу через край банки, отодрала от липкого стекла руки и вцепилась ему в пояс.

– Ух, спасибо, – выдохнул он, осторожно опускаясь на край банки рядом с ней. Сайфейри уставились внутрь банки

– С ним точно всё в порядке? – усомнилась Элета.

На этикетке мёд выглядел светло-коричневым и полупрозрачным. На дне банки же она увидела несколько чайных ложек густой, неоднородной массы; местами поверхность мёда покрывали мелкие блестящие кубики.

– Да, – твёрдо сказал Криф. – Точно!

Он по краю банки отодвинулся от неё чуть подальше, потом – ещё чуточку, пока не оказался вплотную к забытой в банке ложке. Он упёрся в ложку одной ногой, потом осторожно соскользнул внутрь. Уже через несколько секунд он высунулся обратно поближе к Элете. Он воздел к ней руки: в его сложенных лодочкой ладонях лежал комок мёда. Она со смешком его приняла. Липкая масса в её руках на ощупь походила на смолу.

– Не испачкайся слишком сильно, – назидательно заметила она. – Не взлетишь.

– Ешь давай!

Она подняла руки к лицу, высунула язык, осторожно лизнула – и обомлела: какая сладость, как хорошо! Не сдержав звонкого смеха, Элета напала на мёд. Он прилипал к губам, слегка хрустел на зубах, обволакивал внутреннюю поверхность щёк. Ничего вкуснее сайфейри никогда не пробовала. Она глянула вниз: Криф соскабливал мёд со стенки и слизывал с пальцев. Он поймал её взгляд, и они друг другу улыбнулись. У неё тревожно ёкнуло сердце.

Зрительный контакт прервался. Они уминали за обе щёки мёд: он успевал и себе собрать, и ей передать, а она то и дело поглядывала в сторону женщины на диване. Та почти не двигалась: только грудь её мерно и еле заметно вздымалась. Лицо у неё было осунувшееся, болезненно-бледное, усталое той вечной усталостью, которой страдают хронически перетруженные люди.

Элета с удовольствием глотала мёд, слизывала с губ, с рук, наслаждаясь его вельветовой мягкостью. В нём присутствовали нотки чего-то цветочного, чистого, чего-то, чего она в Криптограде в жизни не видела, не чуяла и не пробовала. Это был продукт из другого времени. Из прошлого, которое она видела только в поблёкших плакатах на стенах. Криф собирал для неё горсть за горстью. Он весь в меду измазался, но его это ничуть не смущало: ей даже показалось, что он, наоборот, нарочно собирал побольше липкой массы на рукава и штаны, чтобы забрать с собой запас на остаток ночи. Будто он и сам был пчелой. Последней на свете.

– Говорил я, – выдохнул он, – не пожалеешь.

Она звонко рассмеялась. Элета и впрямь совсем не жалела.

В этот момент дверь трейлера громко щёлкнула. Элета замерла, вскинулась, шикнула на Крифа. Распахнулись глаза спавшей на диванчике женщины. Она приподняла голову и уставилась прямо на Элету. Сайфейри застыла. Люди очень часто на неё вот так прямо смотрели – и всё равно не видели.

В открывшуюся дверь вошли ещё двое людей. Мальчики. Разного возраста: одному на вид было лет пятнадцать, второй был на несколько лет младше. В обоих она заметила сходство с женщиной на диване.

Женщина издала болезненный стон.

– На столе! – сорвалось с её губ, и Элета поняла, что время вышло.

Она бросила взгляд вниз, в банку. Криф запаниковал, его непослушное крыло раскрылось и прилипло к внутренней стенке. Элета протянула ему руку, схватила за плечо, дёрнула вверх. У дверей трейлера ребята удивлённо пялились в сторону кухни. Старший выронил из рук объёмный чёрный пакет: он ударился о пол со стеклянным звоном и опрокинулся набок. Из его раскрытого зева выкатилась грязная бутылка. Младший издал неразборчивый, полный ярости звук.

– Быстрее! – крикнула Элета, дёрнув Крифа на себя. Его крыло пристало прочно. Он вцепился в него обеими руками и отчаянно потянул: оно с еле слышным чмоканьем оторвалось от потёков мёда на стенках банки. Криф подтянулся к ней.

Женщина и старший из её сыновей всё ещё на них просто пялились. Младший же пришёл в движение: схватил стоявшую возле двери щётку с длинной рукоятью и решительным шагом устремился на кухню. Элета и Криф переглянулись, кивнули друг другу и расправили крылья. Она взлетела первой и понеслась к спасительному окну. На полпути она бросила взгляд через плечо. Парнишка со щёткой уже примеривался для замаха. Криф летел неуклюже, заваливаясь набок.

Она приземлилась на подоконник, сложила крылья, нырнула в зазор. Холодный ночной воздух ударил ей в лицо. Она развернулась, протянула в зазор руки. Крифу пришлось удвоить усилия, чтобы увернуться от щётки. Он практически упал на подоконник, отжался и прыгнул вслед за ней. Их руки нашли друг друга, пальцы переплелись. Она дёрнула его на себя, но потеряла равновесие, и они оба скатились в прохладную пропасть за окном. С другой стороны о мутный пластик ударилась щётка.

Они сориентировались в воздухе, расправили вновь крылья и устремились в ночную полутьму. Из трейлера им вслед неслись гневные крики. Элета не сдержала довольного смешка.

* * *

Они отдалились на несколько сотен метров, отыскали заброшенную автозаправку и уселись плечом к плечу на старенький проволочный забор. Элета хотела убраться подальше, но Крифу нужно было почистить крыло. Они выбирали пальцами липкие потёки, потом совали пальцы себе и друг другу в рот и нежно посмеивались. Элета ощутила укол вины – жители трейлера, похоже, нешуточно расстроились, и ей от этого было грустно, – но ей не составило большого труда отмахнуться от сожалений. Мёд оказался безумно вкусным.

– Надо будет проверить, не выкинут ли они банку, – заметил Криф, лениво слизывая ещё несколько капель липкого золота с тыльной стороны ладони. – Я даже вызовусь покопаться в мусоре.

Люди нередко оставляли много-много еды на стенках выброшенной тары. Когда-то Элета брезговала после них доедать. Когда-то она, пожалуй, и воровать не хотела. Достаточно было попрошайничать. Но, единожды поголодав, привередничать перестаёшь, а голодать им с Крифом доводилось не раз.

Она согласно ему кивнула. Криф осторожно взмахнул крылом, одобрительно хмыкнул, но складывать его не стал: хотел, чтоб немножко высохло. Элета боязливо взглянула в небеса.

– Может, перебраться куда, – предложила она.

– Ночь слишком хорошая, – ответствовал беспечно Криф. – Не беспокойся. Коптицы сюда не летают. И аутомов тут нет.

– Ты наверняка не знаешь, – заметила Элета.

– Знаю. Какая-нибудь из корпо обязательно купит весь этот парк…

Он широко взмахнул руками. Трейлер-парк, украшенные косыми безвкусными вывесками фасады, скелет текстильной фабрики, и над всем этим – дуга ржавой эстакады. Маленький кусочек Рельс, одного из немногих районов Криптограда, который ещё не успели передать в корпоративную собственность. «Что Рельсы, что Южжилмасс… всё либо разрушено, либо…».

– …и тогда тут пропадут трейлеры, появятся стены, вышки, и всё засияет, – вздохнул Криф. Они оба невольно оглянулись на восток, туда, где вдалеке торчали обелиски небоскрёбов Центра.

– Может, уже покупают, – предположила Элета. – Прямо сейчас.

– Может, – согласился он.

– И тогда коптицы уже летят.

– Тоже может.

– Так давай убираться отсюда.

Он с таинственной улыбкой покачал головой и поднял глаза к небесам.

– Ты лучше на звёзды глянь, – предложил он.

Звёзд на ночном небе было немного. Криптоград отбрасывал на небеса слишком яркую тень. Ей говорили, мало на Земле осталось мест, где красотой Млечного Пути можно было насладиться по-настоящему. У неё от этого почему-то сердце сжималось. И скудная россыпь редких огоньков на небосклоне казалась печальной. Бедной.

И всё равно она улыбнулась. Криф тоже улыбался.

– Хорошая ночь, – сказал он негромко. – Просто хорошая.

– Да.

Они приникли друг к другу. Его плечо казалось ей тёплым и крепким. Она приобняла его, чувствуя ладошкой ещё одно липкое сладкое пятно. Сколько ж мёда на него налипло? Элета зажмурилась, представила себе, как снимает с него рубашку, находит это пятно, подносит его к губам… Приятно. Хорошо, уютно. Но где же пламя, где же всепоглощающая страсть…

Криф раскрыл рот. Видение рассеялось.

– Я…

– Не надо, – ответила она чуть резче, чем хотела. Он дёрнулся рядом с ней. Элета обомлела. Как, как объяснить ему, что всё не так, если он не знает того, что знает она? «Сердце не так бьётся?» А как оно должно биться? Элета знает: не так, оно должно заставлять грудь ходить ходуном, оно должно пытаться вырваться наружу. Ведь любовь – это, в первую очередь, страдания, это постоянные потрясения, это когда то в жар, то в холод, словно нервы из тебя тянут щипцами. Она должна быть умопомрачительной. Она должна тобой управлять.

Уж кому, как не «САЙФЕЙРИ МОД. 4.3-Р», об этом знать.

Только почему-то ей с ним хорошо и без всего этого…

– Эля…

– Подожди…

– Эля, кто-то идёт!

Она растерянно отстранилась, завертела головой по сторонам: всё тот же полумрак, всё те же огни Центра вдалеке и тёмные громады ставшего им родным Южжилмасса – на севере. Но – всё верно: человеческая фигурка перебегает от одного мусорного бака к другому. Она моргнула, потом поднялась на ноги и оттолкнулась от забора: воспарила, мерно взмахивая лазурными крыльями.

Криф крякнул, тоже поднялся на ноги. Его крылья щёлкнули.

Нет. Крыло.

Второе осталось сложенным.

Человек выпрямился во весь рост. Она узнала мальчишку из трейлера: это он чуть не достал их шваброй. Теперь он держал в руках… палку? Маленькую, раздвоенную палочку с резинкой…

– Быстрее!

Она затанцевала в воздухе, надеясь привлечь внимание, но мальчик уже положил в резинку блестящий шарик, уже оттянул её к щеке, целясь в Крифа. А тот всё пытался уломать собственное дефективное крыло. Элета рванулась к нему.

Шарик прогудел в воздухе огромной злой пчелой. Он ударился о плечо Крифа с противным хрустящим звуком. Криф исчез: он и пискнуть не успел. Элета затормозила и тупо уставилась туда, где только что стоял её спутник.

Потом она заметила проблеск розового внизу, на земле, по ту сторону забора.

Мальчик издал победный возглас:

– Это вам за папин мёд!

Элета ушла в короткое и крутое пике, приземлилась на выщербленный бетон, подскочила к Крифу. Он молчал. У неё под ногой что-то хлюпнуло. Шарик она заметила в нескольких шагах. С боков блестящей сферы прямо у неё на глазах стекали тёмные капли.

Элета ахнула; этот звук перешёл в горестный крик. Она отвернулась, сжала кулаки; у неё подкосились колени, и она в последний момент упёрлась в пол ладонями. Сладкий вкус во рту показался вдруг тошнотворно-приторным. По ту сторону забора маячила тёмная фигура: мальчишка приближался.

Она оглянулась. Криф еле заметно шевелился. Здоровое крыло при ударе о землю скомкалось, превратилось в бесполезную тряпку. Его волосы блестели. Разбитая кукла, раздавленное насекомое; сколько раз она наблюдала нечто похожее в пустынных коридорах Южжилмасса?

– Нет, – прошептала она и оттолкнулась руками от бетона, поднимаясь вновь на ноги. Она подскочила к Крифу, присела, осторожно взяла его на руки: он показался ей на удивление лёгким. Элета расправила крылья, зная, что демонстрирует их убийце с рогаткой, а потом – подпрыгнула и воспарила, быстро набирая скорость. Опасность она почувствовала спиной: аж волосы на затылке встали. Она вильнула, и где-то неподалёку от неё в воздухе прогудел уже второй стальной шарик. Элета стремительно набирала скорость. Неся на руках своего искалеченного спутника, она помчалась в лабиринт ночных улиц Рельс, на лету ругая себя.

* * *

Она чувствовала себя героиней глупой поучительной сказки: не знаешь ты, дескать, Элета, как ты счастлива. Глянь, как плохо будет, если вдруг всё возьмёт и пропадёт. Только сказки на таких моментах заканчиваются. А Криф лежал у неё на руках, еле дышащий, сломанный, изуродованный. Ей не хотелось смотреть, но она должна была как следует взглянуть, потому что от этого зависела его жизнь.

Принявшее на себя удар плечо взорвалось: на его месте образовался красно-чёрный цветок. Рука болталась, словно держалась на одной коже. Дыхание было свистящим. Крепление для крыльев погнулось и наполовину вышло из полуорганического паза. «Хорошее» крыло теперь ни на что не годилось; плохое так и осталось туго свёрнутым валиком.

Но он ещё дышал. С каждым его вздохом Элета теряла драгоценные мгновения. Куда? Домой? Уложить его, замотать потуже раны обрезками ткани и вы́ходить? Да, можно так. Она справится. У неё на это хватит сил…

Она быстро покинула окраину трейлер-парка. Мимо мелькали яркие неоновые вывески, рекламные щиты и тускло подсвеченные окна. Сверкали в сиянии уличных фонарей хромированные диски на колёсах автомобилей. Горели огоньки, обрамлявшие цветастые меню уличных ларьков с лапшой и лепёшками. Если Южжилмасс – это тёмный бетонный лес, то Рельсы – безвкусный калейдоскоп, район, в котором ночью ярче, чем днём. И всё равно ей казалось, что её голубые крылья горят ярче всего. Она старалась держаться в тени, но замечала, как поворачиваются в их сторону головы. В каждом взгляде ей чудилась угроза. Сайфейри всё ещё пользовались неплохим спросом на чёрном рынке; он только подскочил после городской директивы, сравнявшей их с крысами. Обычно они с Крифом облетали самые занятые улицы, пробирались узкими переулками и вентиляционными шахтами.

Но у неё не было времени думать над маршрутом. Быстрее, быстрее… Она прижимала его к груди, крепко-крепко, и он казался ей до невозможности хрупким; по её рукам стекала его темная кровь. Ей в лицо бил поток горячего воздуха; крыло Крифа под его порывами вяло трепыхалось изорванным в клочья парусом.

А впереди – собранная из мусора статуя, ряды неряшливых навесок, дым, поднимающийся от десятков электрических грилей. Она резко затормозила, осознав, что вылетела случайно прямо к Депо, центральному базару Рельс. Тут беспрестанно кипела жизнь; она знала, что тут продают еду, одежду, восстановленную бытовую технику и наверняка ещё великое множество других вещей, о которых она ничего не знала и знать не желала. Она беспомощно оглянулась по сторонам: всё ярко, всё кричит, кто-то уже указывает на неё пальцем, а Южжилмасс всё ещё маячит где-то далеко, и Криф издаёт странный, высокий звук…

Её взгляд упал на рекламный плакат. Простенький адрес в пару строчек и подпись: «КОНСИ РЕЧЕФ: К МЯСУ С УВАЖЕНИЕМ». И эмблема, которую она разобрать не смогла. Кажется, на ней человеческая рука что-то пожимала.

«Это же мясник, – осознала она. – Кирург».

Она опять сорвалась с места; ещё решить не успела, а крылья уже сами её несли по адресу.

* * *

Она осознала, что уже бывала здесь, пролетала пару раз: просто никогда не обращала на окружение внимания. Над двойной дверью висела жестяная пластина с чёрными, будто выжженными буквами: «КИРУРГ». Раньше она её не замечала, будто взгляд сам собой соскальзывал. Но она всегда там была. Будто ждала.

А куда ещё? Даже если она сможет сама Крифа вы́ходить, он останется калекой. А ей так хотелось ещё раз с ним вылететь в рейд за провизией; хотелось с ним обняться; хотелось, балансируя на краю забора или на бельевой верёвке, уставиться в небеса.

Кирурги лечат. Обычно – людей, да. Но сейчас она согласилась бы даже на ветеринара.

Сбоку от двери располагалось открытое окно. Его защищала тяжёлая решётка, но её приварили из расчёта на людей, а не сайфейри. За решёткой мерно колыхалась полиэтиленовая занавеска. Элета протиснулась меж прутьев: она ударила случайно Крифа об один из них, и он негромко застонал у неё на руках. Она приказала себе не смотреть. Элета спрыгнула с подоконника, вылетела из-под занавески и оказалась в приёмной. Ещё несколько раз взмахнув крыльями, она приземлилась на стойку. За плексигласовой перегородкой – письменный стол и кресло; в кресле – уставившаяся в экран планшета девушка с кислотно-розовыми кудрями. Она негромко хихикала себе под нос.

Элета пнула перегородку.

– Эй!

Ноль реакции. Она выдохнула, ударила ещё раз, крикнула погромче, и девушка подняла наконец голову. Мучительно медленно. На лице – туповатое, расслабленное, сонное выражение; разница в размерах только усугубляла впечатление. Оказалось, волосы она на самом деле уложила в подобие цветочного бутона. Раздавленного.

Рот девушки округлился в озадаченную «О».

– Помогите! – рявкнула Элета, красноречиво потрясая Крифом. Девушка всё пялилась. Сайфейри в исступлении завопила:

– Ну! Быстрее, прошу!

– Эм… – начала розововолосая. Элета сделала шаг вперёд, высвободила руку и провела пальцами по прозрачной ширме. На плексигласе остался тёмно-красный мазок.

– Ах, – сорвалось с губ розововолосой. – Эм…

Она нахмурилась, облизнула губы, огляделась по сторонам. Кроме них, в приёмной никого не было. Взгляд девушки упал на старенький, пожелтевший от времени телефонный аппарат.

– Сейчас, – сказала она и подняла трубку. Элета, затаив дыхание, вслушивалась в далёкие гудки.

Девушка дозвонилась. Её изначальное смятение сменилось деловитой лаконичностью. «Док, в приёмной разбившаяся фея, просят помощи прямо сейчас». Пауза. «Да, док, фея». Пауза. Мучительно долгая. Бесполезная. Быстрее, быстрее, люди, каждое слово – удар сердца, а запас ударов у него заканчивается, неужели вы не понимаете…

– Гардбёрд? – спросила она и, спустя секунду, пояснила: – Коптица?

– Нет, – помотала головой Элета.

– Она говорит нет, док.

Пауза. Глаза девушки сфокусировались на Элете. Сайфейри не отвела взгляда. Сжала покрепче зубы. Тряхнула опять Крифом.

– М-м… Да, док, я ей верю.

Откуда-то из-под стола донёсся тихий щелчок.

– Включила, док. Веду.

Трубка со стуком легла обратно. Девушка поднялась на ноги.

– Док Речеф вас примет… Тебе, кхм, помочь?

– Нет, – помотала головой Элета и поднялась в воздух.

* * *

Кабинет мясника располагался в задней части здания. Его заливало болезненно-белое сияние. Бо́льшую часть помещения занимала роботизированная кушетка со сложными зажимами. Над ней склонился обесточенный многорукий робот, на круглую, безликую голову которого кто-то налепил выпуклые мультяшные глаза. Они резко контрастировали с хирургическим инструментарием, львиную долю которого робот растопырил веером и демонстрировал входящим в дверь.

Тощий лысый мужчина застилал кушетку клеёнкой. На правом глазу у него красовался вдавленный прямо в глазницу окуляр с тёмной линзой; радужка же левого была настолько бледна, что Элете его глаз показался прозрачным. Придавив клеёнку по углам блестящими зажимами, доктор Речеф щедро побрызгал поверх чем-то пахучим. Элета зависла в паре метров от него, мерно взмахивая уставшими крыльями. Криф по-прежнему молчал. Ей показалось, что он бессознательно нахмурился, когда она влетела под белые лампы мясницкой. С его плеча сорвалась капля крови: она ухнула вниз и с негромким шлепком разбилась о плитку.

Кирург смерил их строгим взглядом и еле заметно кивнул. Девушка из приёмной удалилась. Её шаги быстро затихли в коридоре.

– На стол, пожалуйста, – слегка дребезжащим голосом сказал доктор, уже роясь в шкафчике с инструментами. Элета приземлилась поближе к середине постеленной им клеёнки. Она сгрузила Крифа, машинально попыталась устроить его поудобнее, потом присела рядом с ним, сжала в ладонях его холодные пальцы. Её слегка нервировал зависший у неё над головой робоврач.

– Чем это его так? – спокойно спросил Речеф.

– Из рогатки, – пробормотала Элета; она с удивлением услышала в собственном тоне злость. Доктор цокнул языком. Он сел на край кушетки. В одной руке он держал стальные щипчики; в другой – стеклянную палочку.

– Вы позволите мне взглянуть?

– Осторожно с ним.

– Конечно.

Пальцы у него были тонкие, паучьи, манера – необычайно плавная. От его рук пахло спиртом. Элета никогда раньше так близко не сидела к человеку. И уж тем более никогда раньше не встречалась с кирургами, пусть и видала издалека результаты их трудов. Они умели творить чудеса. Они умели и обратное; не зря их за глаза так часто обзывали мясниками.

Она не отпустила Крифа. Доктор очень осторожно его подвигал, потыкал, рассмотрел: щипчиками он орудовал нежно, стеклянной палочкой – очень аккуратно.

– Я никогда не оперировал фей, – задумчиво сказал доктор. – Я вживляю людям хром.

– Вы можете ему помочь?

Он взглянул на неё, вскинул бровь, улыбнулся одними уголками рта.

– Не уверен. Но я могу его стабилизировать и позвать кое-кого на помощь. Мне потребуется, кхм, помощь эксперта. У вас анатомия другая.

– Правда?

– Конечно, – кивнул он, запуская руку под кушетку. Что-то щёлкнуло, и автохирург ожил, задвигал энергично руками над головой доктора. Он осторожно поднялся на ноги и подошёл к одной из стен: там в аккуратной нише располагались несколько мониторов и контрольная панель. Он при этом продолжал говорить: – Не сильно, но другая. Материалы, пропорции… Меньшее давление в сосудах: человек бы уже истёк кровью… – Он покачал головой. На его лице появилось отсутствующее выражение. Она заметила, как мигнул у него в ухе огонёк: в следующий миг он вновь заговорил, но уже другим голосом, мягким, осторожным.

– Мам, нужна твоя помощь. Можешь выехать ко мне на Цуранку с инструментом?

– Не поверишь. Сайфейри. Несколько переломов, кровопотеря, наверняка сотрясение, внутренние травмы…

– Принесла его… подруга, наверное. Да.

– Да. Да, да. Конечно. За мой счёт. Пока едешь, посоветуй… может, знаешь… что на них работает… Анальгетики?

– Ага. Понял. Спасибо. До встречи.

Робоврач мягко загудел. На экранах расцвели яркие картинки. Таблички, схемы, столбики показателей. Мясник надел тяжёлые, закрытые очки; потом поверх тоненьких хирургических перчаток натянул ещё одни – серые, плотные, унизанные сверкающей серебряной нитью. Он пошевелил пальцами, и робоврач отозвался: задребезжали руки, зажужжали приводы. Несколько тонких рук сошлись вместе, зашипели, начали прямо на глазах прясть тонкую, полупрозрачную нить.

– У меня есть инструментарий для тонкой работы, – прошептал Речеф. Она подумала, что, если бы не Криф, она бы к этому человеку близко не подошла: что-то в его спокойной, шелестящей манере напрямую противоречило всем понятиям о привлекательности, которыми Элету наделили создатели. – Пока мы ждём, я его подготовлю. Пожалуйста, шаг назад.

Она погладила Крифа по лбу, ещё раз сжала его вялую руку; он не реагировал, не приходил в себя.

– Ему будет больно? – очнулась она.

– Я постараюсь что-нибудь сделать, – сказал он. – Ты не знаешь, на вас работают обезболивающие препараты?

Она неуверенно покачала головой. Он вопросительно на неё уставился. Элета спохватилась:

– Не знаю. Как-то… обходилось.

Манипуляторы опустились. Кирург шевелил пальцами, еле заметно поворачивал голову. У неё сердце дрогнуло, когда она увидела, как опускаются манипуляторы робоврача; уже готов целый валик той странной нити, раскрываются челюсти белых мягких щипчиков, брызжет вода с кончика трубочки-капилляра…

– Осмотрю, промою, ощупаю, – комментировал Речеф. – Немножко крови сейчас, меньше – потом. Сканер, сканер; подсветим кости, изучим состояние черепа. Микроанализ. Локальная анестезия. Что-то лёгкое. Ментол? Эфир?

Она уселась неподалёку, приобняла колени, упёрлась в них подбородком и уставилась на Крифа. Он еле заметно шевелился под нежными прикосновениями манипуляторов. Речеф продолжал что-то бормотать, но она заставила себя перестать слушать: ей становилось только хуже. Её воображение без конца, по кругу, проигрывало тот страшный момент: вот он, Криф, говорит с ней, а вот в него врезается стальной шар, и он летит, падает головой вниз, и в воздухе мерцают капли крови… Она закусила губу, сжала покрепче челюсти, смахнула слезу: успокойся, верь, верь!.. Но ведь она могла и ошибиться. Кирургов не просто так называют мясниками. Если ошиблась, если подвела, то что потом? Что делать?

Ещё некоторое время она так сидела и наблюдала за тем, как Речеф работает, мурлыкая себе под нос. А потом из приёмной раздался шум. Шаги. Несколько человек: это она давным-давно научилась определять на слух. Она оглянулась только тогда, когда в операционную кто-то вошёл. Женщина: сухонькая, на голову ниже доктора, остроносая, со смешливыми глазами и седыми кудрями. Она прижалась к стене и, не говоря ни слова, прокралась к стенным полкам, на которых Речеф хранил всякую всячину: клеёнки, перчатки, защитные очки и ещё много завёрнутых в полиэтилен предметов, предназначения которых Элета не знала. Женщина экипировалась в считаные секунды, потом шагнула к кушетке.

– Это моя мать, – прокомментировал доктор Речеф. – Сегодня она выступит в роли доктора.

Та аж вздрогнула. По её округлившимся глазам стало понятно, что Элету она только что заметила.

– Семья? – хрипло спросила она.

Элета пожала плечами.

– Тебе лучше выйти, – буркнула женщина. – Или вылететь.

Сайфейри покачала головой.

– Я серьёзно.

– Я не буду вас отвлекать…

– Эй!

Новый голос раздался со стороны дверей. Они синхронно обернулись. Мужчина: немолодой, невысокий, с редкими волосами и большим, широким носом. Он благодушно улыбнулся Элете и сказал:

– Ты уже его сюда вытащила. Отдохни. Ты ему ещё нужна будешь, как эти закончит. Хорошо?

«Нет», – подумала Элета, но, к собственному удивлению, кивнула.

* * *

– Это не кость, это «трубки»…

Женский голос затих где-то позади. Из операционной они перебрались в небольшую комнатку в противоположном конце коридора. Даже не комнатка, а так, тесный закуток. Когда они вошли, девушка из приёмной как раз наполняла большую красную кружку горячей водой.

– Чаю? – предложила она.

– Не надо, Синни. У тебя есть влажные салфетки?

– Где-то были…

Они обнаружились в выцветшей пластиковой тубе. Синни открутила крышку и вручила салфетки спутнику Элеты. Тот кивнул, коротко её поблагодарил и многозначительно помахал тубой перед Элетой, прежде чем поставить на стол. Сайфейри подлетела к салфеткам, ухватилась за белый, пахнущий мылом уголок и что есть мочи на себя потянула. Получилось: салфетка вылезла… и потащила за собой следующую. Новый знакомый пришёл ей на помощь: придержал пальцами, легонько дёрнул, и салфетки разошлись по линии перфорации.

Сайфейри приземлилась на стол и энергично принялась стирать с себя кровь Крифа и налипшую по пути грязь. Ей всё ещё попадались липкие пятна. Мёд.

– Меня Марек зовут, – раздался мужской голос. – А вас?

– Элета.

– Как ты, Элета?

Вопрос её обескуражил. Она раскрыла было рот, потом закрыла его обратно. Пожала плечами. Шаркнула ногой. Продолжила чистку. Помыться как следует можно будет и потом: сейчас бы просто в порядок себя привести.

– Извини, извини, – кивнул Марек. – Паршивый денёк, знаю. Беспокоишься, жуть!

Она отвела глаза, присмотрелась к чайнику, в котором Синни только что нагрела воды. На выпуклом, блестящем боку красовалась цветастая наклейка. Мультяшный персонаж. Какая-то рыба: синие бока, белое брюхо, растерянная мордочка, колпак на голове… Элета в жизни не видала рыб. По крайней мере, живых. В аквариуме, который стоял на крыше их с Крифом жилища, лежал рыбий скелет.

У неё на глаза навернулись слёзы.

– Шоколада хочешь?

Она помотала головой: желудок взбунтовался при одной мысли о сахаре.

– Ты его всю дорогу на руках несла?

– Да, – сказала она.

– Знала, куда лететь?

– Объявление увидела.

– Повезло тебе, – улыбнулся он. – Очень повезло. Конси своё дело знает. Знаешь, почему он позвонил матери? Она уже двадцать с хвостиком лет работает с анитехом. До того, как придумали вас, сайфейри, анитех-зверьки считались чуть ли не волшебством. Несколько компаний активно соревновались… Моя Тирзе – её так зовут – говорит, что в Криптограде сейчас где-то с четверть животного мира – анитех. Они лучше в нём выживают, чем обычная живность. Да и я говорю – четверть, но это в плане численности, если же считать виды, то все девяносто. Натурального зверья в Криптограде… мало. Крысы, конечно, муравьи, а дальше – не знаю. Голубей и тех не сыщешь.

– А было иначе? – спросила она. – Зверей было больше?

– Немножко, – сказал Марек. – Они потихоньку исчезали, вид за видом. В Криптограде всё так меняется. Наверное, во всех городах так. Что-то каждый день исчезает, что-то каждый день появляется.

Она нахмурилась.

– Однажды они спустили на нас коптиц, – сказала она. – Мы заметили. Это было не немножко.

– Ну, это был спусковой крючок, – ответствовал Марек. – Началось-то оно раньше. Они коптиц сначала построили, и совсем не ради вас, а ради того, чтобы птиц – настоящих, голубей всяких – истребить. И вас придумали не ради того, чтоб в итоге на улицу выпустить. Всё познаётся в процессе. Вот, скажем, с чего у вас сегодняшний кошмар начался?

Она горестно вздохнула.

– С мёда.

Её рассказ – от проникновения на кухоньку трейлера до рокового выстрела из рогатки – уложился в пару минут. Марек кивал. Ей нравились его манеры. Он был раз в двадцать больше неё, но держался как-то так, что смотрел совсем не сверху вниз. Мягкая поза. Руки на виду, но лежат спокойно, одна поверх другой. Может, конечно, она просто так сильно устала, что у неё уснул инстинкт самосохранения, но она совсем от него угрозы не чувствовала.

– Так это, получается, километра полтора, – протянул он. – Ну даёшь. Быстро ты. Я даже не знал, что вы так быстро летать можете. Ещё и с ношей.

– Надо было заранее улететь побыстрее и подальше, – посетовала Элета. – А теперь…

– А теперь вы здесь, – сказал спокойно Марек. Она ожидала что-то вроде «в безопасности», но, к его чести, он ничего подобного не сказал. – И его лечат.

– Лечат, – эхом отозвалась она, всхлипнула и отвернулась в сторону.

– Ты всё, что могла, уже сделала.

Элета резко выдохнула.

– Это уж точно, – процедила она негромко. – Я уже всё сделала.

В груди кольнуло. Червь сомнений, который давным-давно там свился колечком, вцепился зубами в сердце. Сколько ты с ним провела времени? Сколько в мыслях поотрывала лепесточков от воображаемых ромашек, гадая сама о себе: любишь, Элеточка, или не любишь? Сколько могла выбрать в своей маленькой жизни других дорожек; сколько из них заканчиваются на операционном столе? На скольких дорожках ты даже напоследок ничего хорошего сказать не успеваешь?

Марек добродушно смотрел на неё.

«Какие, в самом деле, глупые вопросы, – подумалось ей. – Он же там по-настоящему лежит, я же его кровь с рук стирала, это ж у него кости переломаны, я-то тут при чём?»

Но она знала, при чём. У неё крылья чесались. Просились в путь. Долго ты, Элета, мучилась. Долго фантазировала о том волшебном трепете в груди, о душевной боли, об эмоциональных бурях. Тебя создали для любви, а любви ты не чувствуешь. Ты ведь знаешь…

А знаешь ли?

Она взглянула на Марека. Хорошее у него лицо было, открытое, широкое, морщинистое. Редко когда она рядом с людьми себя так спокойно чувствовала. А ведь обычно они о её присутствии даже не подозревали.

– Я хочу улететь, – выпалила она. – Я хочу его оставить. Разве ж это нормально?

Он медленно пожал плечами.

– Я не знаю, – сказал он. – Иногда самое лучшее – и правда оставить. Но, мне кажется, ты не зря его сюда принесла.

– Может, и не зря, – молвила Элета. – Может. Только… Просто… Я не знаю. Я думала… До этого мёда, до этого выстрела… Я думала его оставить. Совсем. Навсегда.

Марек совсем не удивился. Только спросил, наклонив чуточку голову:

– Почему?

– Потому что голову не хочу морочить, – сказала она, чувствуя, как наливаются слезами глаза. – Потому что, мне кажется, мне… Рано. Я знаю, как должно быть у других, но не знаю, как должно быть у меня. Я же Элета. Сайфейри Мод четыре-три-эр, что бы это ни значило. Я же про любовь… для любви… И мне с ним хорошо, он хороший, и я за него так боюсь, но…

Она всплеснула руками. Ей не хватало слов. Может, словарный запас ей тоже специально порезали. Про любовь надо только розовой поэзией, с аханьем и оханьем, с рюшечками, с бантиками и обязательно с регулярными ссорами. Любовь – она воздушная, что пенопласт. А не про любовь – это не для Элеты, и Элета не для этого.

– Должна же быть тайна, – проговорила она. – Должна быть романтика.

– А у вас её нет?

– Может, была, – помотала она головой. – А теперь всё просто… обычно. Даже этот полёт за мёдом. Естественно. Просто. Ровно. Мне хорошо, но без трепета. Струны играют, но не рвутся. Я не страдаю.

Она почти сорвалась.

– Ты понимаешь?! А теперь он уми… он ранен, и он думает, что я его люблю, а я даже не знаю…

– Конечно, – кивнул он тут же, и она на него подозрительно воззрилась. Но Марек на неё даже не смотрел. У него глаза затуманились. – Играют, но не рвутся. Да. Красиво сказано. Хорошую они с тобой работу проделали, Элета. Первоклассную. Чистые чувства – на первый план. Чтобы всё дрожало. Чтобы страдать…

Он постучал по столу кончиками пальцев, отбил короткую дробь.

– …И всё-таки они просчитались, – проговорил он негромко, и на его губах расцвела улыбка. – Всегда бы так.

– А?

Его взор прояснился. Он глянул опять ей в лицо.

– Я тебя, конечно, держать не стану, – проговорил он. – Но струны, и трепет, и вся эта блажь – это влюблённость. Про неё, Элета, болтают много, и даже больше, чем про любовь. Знаешь, почему? Её легко продать. Её продавали на страницах, на экранах, на чипах, и даже через живых людей пытались продавать. Она недолговечна. И она повторяется. Раз за разом.

Он усмехнулся себе под нос.

– Она – как наркотик, и её многие ищут, и в помощь тем, кто её ищет, кто-то придумал даже таких, как ты. Она прекрасна. Опасна. И… – он пожал плечами. – Не так уж, если честно, и ценна.

– Что ж тогда ценно? – спросила сайфейри.

Он потёр пальцами подбородок и улыбнулся:

– А вот это уже ты мне скажи.

* * *

Полчаса спустя Тирзе присоединилась к ним в подсобке. Марек немедленно предложил ей чаю, и она кивнула, усаживаясь рядом с ним за стол. Элета пристально наблюдала за тем, как эти двое обмениваются десятками крошечных жестов: мимолетные взгляды, отточенные годами привычки, даже то, как изгибались их телавблизи друг от друга. Потом Тирзе её заметила – опять запоздало – и довольным тоном ей сообщила, что с её другом всё будет в порядке. Элета благодарно им обоим кивнула. Марек ей напоследок довольно подмигнул. Она соскочила со стола, взмахнула крыльями и понеслась в операционную, где нашла Крифа на столе. Он лежал на боку, мерно посапывая. Рука покоилась в аккуратной перевязи, свежая розовая кожа влажно блестела. Его искалеченное крыло заменили новеньким, темнее на пару оттенков. Конси Речеф ей что-то сказал, но она даже не услышала.

Она присела рядом с Крифом. Его губы были слегка приоткрыты. Она наклонилась и осторожно поцеловала его в лоб.

– Вы с ним посидите? – будничным тоном спросил Конси Речеф.

– Конечно, – сказала Элета. – Всегда. Слушайте… Почему вы нам помогли?

Мясник пожал плечами.

– «Сегодня вы, завтра – я», – молвил он. У неё создалось впечатление, что он кого-то процитировал. Речеф отвесил ей маленький поклон и вышел.

Она осталась, прокручивая в голове разговор с Мареком. Он окончился сумбурно. Она что-то выпалила, отчаянно избегая слова на букву «л», но он всё равно её прекрасно понял. И помог найти слова – о радостной рутине, о времени, о крепком плече рядом…

Она ещё сомневалась. Её запрограммировали крепко: за один вечер не стереть, не вырезать. Сердце ещё желало пообливаться кровью.

Но она пообещала себе, что больше никогда не вернётся к пустой коробке на свалке.

Красота

Автор: Елена Букреева

‒И этот пакет, он как будто танцевал со мной…

Из фильма «Красота по-американски»
Рис.1 Любовь, смех и хоботы

…а ещё я думаю о том, что всё это могло бы не произойти, не окажись я случайно на другом конце города.

«Другой конец города» – говорю и представляю бельевую верёвку, на которой сушатся: дома вместе с их жителями; тополя, набитые пухом; новые трамваи с кондиционерами рядом со старыми, которые без; собаки, выгуливающие сонных хозяев; развалины так и недостроенного Дворца культуры; тротуары, дороги, тропинки в парках, машины, светофоры, бордюры, пешеходы и переходы.

На одном конце этой веревки – наша девятиэтажка с четырьмя подъездами. Во втором подъезде пахнет кошачьей мочой и грязным ковром, который Жанна Иосифовна из тридцать пятой постелила у лифта. Если на улице выпадает снег, уже на следующий день ковёр начинает неприятно чвакать под ногами и не перестаёт так делать почти до самого лета. Ковром этим Жанна Иосифовна дорожит и очень гордится: «Вот уютно же, как дома». Однажды я помог Жанне Иосифовне с тяжёлыми сумками, занёс их прямо в квартиру и приблизительно понимаю, что она имеет в виду под словом «уютно». А когда в прошлом году ковёр внезапно исчез…

– Вечно ты перескакиваешь с одного на другое! Вот при чём здесь ковёр, который пытались стащить эти бомжи?

Это Анна Андреевна, моя мама. Она всегда говорит, что я перескакиваю, и считает всех, у кого длинные волосы и рваные джинсы, бомжами. А на самом деле это были музыканты, которые устраивали бесплатный концерт в сквере напротив. Они просто одолжили ковёр, чтобы поставить на него барабанную установку. И хоть пропажа быстро нашлась, вернулась даже вычищенной, всё равно приходил участковый и терпеливо выслушивал: «У меня муж инвалид, я двадцать лет здесь живу, развели вседозволенность, я это так не оставлю», а в подъезде ещё долго пахло не только кошками, но и валокордином.

‒Если не умеешь нормально рассказывать, лучше замолчи и поправь подушку, шея затекла.

Мама не злая, просто устала болеть. Уже семь лет она прикована к кровати, точнее, к старому раскладному дивану в нашей маленькой, давно не видевшей ремонта двушке: общая площадь тридцать семь, жилая двадцать четыре (восемь и шестнадцать), кухня шесть (есть возможность увеличить на три квадрата за счёт балкона), санузел совмещен. Пару лет назад мы пытались продать квартиру, чтобы купить что-нибудь поближе к поликлинике. Точнее, Михаил Ильич пытался ‒ это его риелторская контора в цокольном этаже дома, а вывеска под нашим окном, на третьем: красные буквы на белом фоне «Агентство элитной недвижимости „Пантеон“» и стрелочка вниз. Из-за вывески мы и познакомились с Михаилом Ильичом. Он приходил договариваться, чтобы монтировать с нашего балкона. Он же и подкинул идею с продажей и сам разместил объявление.

Михаил Ильич всегда предупредительно звонил перед тем, как привести потенциальных покупателей на показ: «Анна Андреевна, дорогая, веду человечков к вам». Мама начинала суетиться, покрикивать на меня, требуя зеркало, расчёску, косметичку и: «раздвинь занавески, мне нужен свет». Я отодвигал шторы, и свет каким-то волшебным образом из окна перебирался в мамины, подкрашенные осыпающейся тушью, глаза. Мне нравилось это преображение, и я хотел, чтобы квартира продавалась вечно. Но однажды Михаил Ильич позвонил и сказал: «Сегодня моя Танечка приведёт к вам человечков, теперь она будет с вами работать», и мы передумали.

‒Не так уж и далеко от нас поликлиника, а здесь всё-таки прошла моя молодость, сюда двадцать восемь лет назад я принесла из роддома комочек счастья.

Комочек был завернут в розовое одеяло ‒ гадалка нагадала, что родится девочка, и всё купили для девочки, и живот был круглый, и гладили по нему: «Поля, Полюшка», и тянуло на сладкое, и мама крутилась возле зеркала с притворным недовольством: «Девочки всегда красоту материнскую забирают», и пони с крылышками на обоях в моей комнате до сих пор напоминают, что здесь ждали не меня. Но я без обид, честно.

– Сгоняй на Толбухина. Там одна бабка продаёт сосновые шишки, она их томит в казане на барсучьем жиру и заговаривает особыми молитвами. Галя сказала – мёртвый затанцует! Купи две банки. Вот, адрес написала, не потеряй.

Толбухина, 17 – хрущёвка на другом конце бельевой верёвки. По понятным причинам я редко бываю так далеко. Когда случилось с мамой, я бросил университет (нет, не жалею, это как раз единственное приятное) и всё время проводил в больнице. Когда маму выписали, устроился работать в нашу управляющую компанию. Так что я всегда рядом с домом и тоже в каком-то смысле прикован к старому раскладному дивану.

Мама первые два года часто плакала и говорила о смерти: где хоронить, в чём, кого звать, кого ни в коем случае. А потом Галя стала подкидывать ей телефоны знахарок, травников, старцев и прочих любителей лёгких денег, и мама поверила, что рано или поздно встанет. Пусть лучше так.

Галя – наша соседка по лестничной площадке. У нас с ней бывает секс. Учитывая обстоятельства, это удобно, но не больше. А Галя хочет больше. Она уже была замужем, но неудачно: Игорь, её муж, изменял ей с её же родной сестрой, Людой. Галя догадывалась, что что-то там между ними такое есть, но верить не хотела. А выяснилось всё окончательно, когда за Игорем пришли полицейские. Оказывается, Игорь и Люда наняли киллера, чтобы Галю убить, а потом жить счастливо вместе в её квартире. Об этом потом и по телевизору рассказывали, и в Интернете писали. Галя у нас звезда… Странно всё это ‒ вроде бы счастливый конец (ведь Галя осталась жива), но как это счастье пережить? Наверное, жизни не хватит… Галя изменников не простила, но посылки в тюрьму шлёт обоим ‒ «жалко их, дураков».

– Хорошая она баба. Женись. Ничего, что старше, это даже лучше. И ребёночек у неё готовый, подрощенный ‒не такой маленький, чтобы хлопоты, но и ещё успеет привыкнуть, что ты отец. А некрасивая… так от красивой потом замучаешься мужиков отгонять.

А я всегда мечтал, чтобы красивая. Но не такая, чтобы всем понятно было, что красивая. А такая, чтобы только мне понятно. Чтобы как в фильме «Красота по-американски». Там есть момент, когда ветер поднимает полиэтиленовый пакет и кружит его над землей. И герой фильма говорит о том, что, когда увидел танец этого пакета, понял, сколько в мире красоты. Чтобы я тоже понял, сколько, когда увидел.

– Как ты можешь эту нудятину по сто раз смотреть? И в кого ты такой прибабахнутый? Отец твой козёл, конечно, но нормальный. Без этого вот.

Не хочу про отца. Мне кажется, что я бы никогда не бросил жену, если бы с ней случилось такое. Никого бы не бросил: ни жену, ни сына, ни собаку бездомную. Не мне судить, но в городе на моей бельевой верёвке отца нет, хоть он и живёт в соседнем подъезде. Мы видимся иногда на улице, здороваемся, как дела спрашиваем. Но ни ему, ни мне не интересно, как оно на самом деле. Нормально всё ‒ ты бы зашёл как-нибудь в гости ‒ зайду как-нибудь. Между нами ничего общего. У него новая жена, новый сын, а у меня всё по-старому: старая больная мать и старый трусливый отец. Пока-пока.

– Деньги есть? Две семьсот нужно. Наличными. Бабка принимает только наличные. И сказала, чтобы без сдачи.

Чтобы без сдачи, нужно купить что-то на триста рублей ‒ менять просто так никто не хочет. Я и в цветочный заходил, и в фото на паспорт. Спасительная «Пятёрочка» ‒ на первом этаже нужного мне дома. Адрес мама написала на куске страницы из журнала кроссвордов. Забавно так получилось, что, помимо кривой строчки «Толбухина, 17, квартира 65, Нина Васильевна, две банки», на листочке несколько обрывков слов и одно целое ‒ как будто шифр или заклинание: «ОТАЖ», «ЕЖИМ», «ПРАЧ», «РАЧ», «ЖЕРНОВА».

Согласен, я всё время перескакиваю с главного на всякую ерунду. Такой вот у меня недостаток. Я пытаюсь, правда, пытаюсь идти за главным, но сбиваюсь, путаюсь. Да и кто знает, что в этой жизни ерунда, а что главное?

Отаж-ежим-прач-рач-жернова… Сметана, чипсы с беконом, колгейт макс фреш свежая мята…

– Это всё? Пакет брать будете? – спрашивает продавщица на кассе. Я киваю. – Только потрите его хорошенько. Новая партия. Такая неудачная! Ужас как плохо открываются. Но других нет.

Продавщица права ‒ несмотря на все мои старания, пакет отказывается раскрываться. Я тру, мну, тереблю, злюсь ‒ никак.

– Надо дунуть, – слышу женский голос за спиной и поворачиваюсь. ‒ Говорю, дунуть надо. Дай сюда, покажу!

Она невысокого роста, можно даже сказать, маленькая. Пепельные, местами почти фиолетовые, локоны, круглые глаза с наращёнными ресницами и чуть раскрытые, в коралловой помаде, губы… Она немного похожа на куклу из моего детства, из той самой коллекции «девочку ждали». От неё пахнет чем-то вкусно-ванильно-клубничным. Через ткань розовой блузки слегка просвечивает бюстгальтер из синтетического кружева. Я почти физически ощущаю, какой он колючий на ощупь. Мы так близко друг к другу, что я почти дотрагиваюсь. Очень хочу дотронуться.

‒ Ну, давай! ‒ она выдергивает пакет из моих рук и подносит ко рту.

В фильмах часто используют такой приём, когда главный герой смотрит на героиню, и вдруг всё исчезает ‒ люди, звуки, ‒ остаются только он и она.

– Это просто невыносимо! Ты можешь не перескакивать с одного на другое? В каких ещё фильмах?

Мама, да помолчи ты, наконец!

Так и со мной: как будто кто-то перевернул город на бельевой верёвке вверх тормашками, и всё, что болталось, чертыхалось, двигалось, звучало по-разному, ‒ всё осыпалось, затихло, остались только мы вдвоём.

Воздух проходит через щёлочку её пухлых губ, заставляя трепетать пакет и меня. Между бровями и на лбу собираются смешные морщинки, когда она сосредоточенно, с шумом выдыхает, и расправляются, когда она набирает воздух для новой попытки. Пффф… Пффф… Пффф…

Непрямой массаж для моего давно остановившегося сердца. Пффф… Пффф… Пффф…

Наконец пакет, наполненный её дыханием, раскрывается.

– Ну вот, красота! – говорит она и улыбается. – Эй, только мои пельмени в свой пакет не надо засовывать! Нормально ты так под шумок…

Мир снова возвращается на бельевую верёвку. Я что-то говорю, какой-то бред, изо всех сил стараясь её рассмешить: про то, что моя сметана и её пельмени – идеальная пара, про барсучьи шишки и сосновый жир (ой, наоборот), про то, что сохраню её дыхание на память, заморозив пакет.

Она смеётся, запрокидывая голову и обнажая ровные, аккуратные, чуть желтоватые зубы.

– Прибабахнутый ты какой-то, но симпотный. Я помчу, а то перерыв закончится. У нас строго с этим. За опоздание ‒ штраф в половину дневной зарплаты. Я тут рядом в белорусском трикотаже работаю. Телефончик запишешь? Тебя как зовут, кстати?

– Павел, можно Паша.

– Красота! А я Ленка. Вот и познакомились. Пиши.

Она диктует, а я так и записываю: «ЛЕНКА КРАСОТА».

Я возвращаюсь домой в трамвае, крепко прижимая к груди пакет со следами её губной помады. В пакете банки с барсучьим жиром, окрашенным в зелёный цвет сосновыми шишками, и подарок для мамы ‒ ночная сорочка в мелкий цветочек из мягкого белорусского трикотажа.

Я еду с закрытыми глазами, чтобы город, раскачивающийся на бельевой верёвке в такт железным колёсам, не мешал сменяющим друг друга мыслям.

Я думаю обо всём подряд.

О Ленке, конечно, думаю. О том, с каким наслаждением она, наверное, снимает после работы колючее бельё, и с каким бы удовольствием я потёр ей надавленные за день лифчиком места.

О маме, которая злится, потому что не может ходить, ‒ если она сможет ходить, сможет ли она и перестать злиться?

Об отце, не оставившем мне шанса устроить свою жизнь дальше границ того самого раскладного дивана, который он, уходя, хотел забрать, ‒ интересно, жалеет ли, что не забрал?

О пьяном водителе, который семь лет назад сбил маму на пешеходном переходе, ‒ бросил ли он пить после этого или запил ещё больше?

О посылках, которые отправляет Галя, ‒ интересно, что она в них кладёт? И что чувствуют несостоявшиеся убийцы, когда их получают?

О Михаиле Ильиче и его Танечке ‒ сегодня срежу эту дурацкую вывеску, давно хотел: от неё тень, мусор и напоминание, что каждый сам за себя.

О чвакающем ковре Жанны Иосифовны ‒ почему она сказала участковому про мужа-инвалида? Нет, даже не так. Почему участковый, зная, что никакого мужа у Жанны Иосифовны нет, всё равно терпеливо слушал её драматический монолог?

О бабке. О том, как жарко у неё в квартире, я взмок, пока она считала деньги и выносила банки.

О молитвах над томящимися в жиру шишками.

О бедных обезжиренных барсуках…

Пока жизнь не разлучит нас

Автор: Ксения Еленец

Рис.2 Любовь, смех и хоботы

Чайник на плите тревожно загудел. Яна вздрогнула. Она с трудом привыкала к новой квартире, но с чайником отношения не ладились особенно. Свисток на его носике издавал жуткие звуки, напоминая о сиренах воздушной тревоги.

Яна раздражённо крутанула переключатель газа и сняла чайник с плиты. Ручка с пластиковой нашлёпкой неприятно нагрелась. Ойкнув, Яна перехватила её другой ладонью и поспешила наполнить кружку. Разумеется, хвост с ярлычком нырнул вслед за чайным пакетиком. Она подцепила верёвку кончиками подушечек и, зашипев, сунула ошпаренные пальцы в рот. Квартира ополчилась против своей постоялицы.

Свет сквозь плотно прикрытые шторы пробивался с трудом. Яна балансировала на расхлябанной табуретке, грела ладони о кружку и хандрила. Ей не нравился новый район, не нравилась щекотная пустота в голове на месте затёртых воспоминаний, не нравились лезущие в сны невнятные образы. Тесная конура с видом на соседнюю многоэтажку не нравилась тоже. И не только ей.

Под столом послышалось копошение и тяжёлый шлепок. Ной сверзился с табурета со всей доступной ему грацией.

‒ Не убился? ‒ лениво поинтересовалась Яна у выползшей на середину кухни полосатой серой туши. Енот поднялся на задние лапы, распушился до размеров шара и буркнул:

‒ Не дождёшься.

Отношения с Ноем у Яны не клеились с момента, когда она, потерянная, не помнящая даже собственного имени, впервые открыла глаза на этой стороне. Первым, что она увидела, был одышливо пыхтящий комок шерсти с пачкой бумаг в маленьких лапках. Кажется, Яна тогда заорала. Енот деловито сообщил, что он связной, но все последовавшие вопросы проигнорировал. С чем Ной её связывал, Яна не знала до сих пор. Представляться енот тоже отказался, за что был сокращён до удобоваримого прозвища.

Документы, принесённые связным, теперь валялись где-то в недрах рюкзака. В них значилось, что она, Славяна Огнёва, покинула мир живых по причинам, не связанным с самовольным уходом из жизни, не имеет склонностей к каким-либо религиям, поэтому определена в самый разношёрстный квартал Города.

Ной, хмурый и сонный, пыхтел громче обычного. С недосыпа в нём частенько просыпались склочность и страсть к дешёвой драме.

Енот бесцельно побродил по кухне. Сморщенный гармошкой нос и прижатые уши отбивали любую охоту затеять разговор. Вымотавшись, Ной с трудом взобрался на диванчик, перелез с него на стол и нервным движением смахнул крышку с сахарницы. Крышка сделала круг и опасно замерла на самом краю столешницы, но Яна даже бровью не повела. Хочет истерить, пускай истерит. Объяснять битую посуду хозяевам всё равно придется ему ‒ с Яной местные почему-то общаться не любили.

Маленькая когтистая лапка вцепилась в кусок рафинада. Ел Ной неаккуратно. Сахарная крошка падала на спутанную серую шерсть, засыпала скатерть, но Яна лишь прикрыла глаза, делая несколько глубоких вдохов. За то не особо долгое время, что они с енотом жили под одной крышей, она успела понять, что Ноя невозможно заставить вести себя прилично.

Кружка немного остыла. Греть руки стало не так приятно, и Яна сделала большой глоток. Чай был несладким ‒ брать рафинад, которого каждое утро касались маленькие мерзкие лапки Ноя, Яна брезговала.

Мельтешащая белым шумом пустота на месте воспоминаний упрямо твердила, что чай должен быть другим ‒ ароматным, заварным, с фруктовым или ягодным привкусом. Яна делала вид, что не замечает этих попыток памяти пробиться за возведённые чьей-то рукой барьеры. От воспоминаний одни расстройства. Почему-то все они стремились осесть на сердце тяжестью. Словно и не было в Яниной жизни белых полос.

Опасно балансируя на двух ножках табурета, она потягивала тёплый напиток и старалась не вслушиваться в усердное чавканье.

‒ Ты чего расселась? ‒ подал голос Ной. Яна подняла брови в молчаливом вопросе. Связной ощерил желтоватые клыки, поскрёб пузо когтями и ехидно протянул: ‒ У нас вообще-то задание.

Наученный опытом, пушистый засранец рыбкой нырнул под стол, и метившая ему в голову крышка от сахарницы врезалась в стену, брызжа осколками дымчатого стекла.

Нужно было сразу заподозрить, что хвостатая дрянь, полночи шарившая по шкафам и щёлкавшая пультом от телевизора, не просто так подскочила ни свет ни заря.

* * *

Собиралась Яна в спешке. Кое-как заплела волосы, сунула лицо под струю ледяной воды. Она не была фанатом закаливания, но горячую опять отключили. Яна подозревала, что в их части Города банально не хватало рабочих рук. Всех мастеровитых покойничков, очевидно, быстро разбирали по приличным местам.

‒ Вот не могла ты при жизни быть более путёвой? ‒ Яна хмуро уставилась в глаза собственному отражению. То исподлобья зыркнуло в ответ. Очереди из желающих объяснить местное мироустройство на пороге не наблюдалось, но Яна и сама уже поняла, что при расселении попала в категорию «не определившихся». Тех, кто при жизни ничем особо не увлекался, ни во что не верил и, похоже, не блистал никакими талантами.

Зубной щётки в стаканчике не оказалось. Яна не стала искать и почистила зубы пальцем. У Ноя временами просыпалась страсть к воровству, и щётка, скорее всего, осела в одном из его многочисленных тайников.

‒ Неустановленная личность совершила побег из квартала самоубийц, ‒ бесцветным голосом нудел енот, привалившись к стене и наблюдая за Яниными метаниями. ‒ Твоя задача попробовать поймать след беглеца и проследить его путь.

‒ Какие здесь могут быть неустановленные личности? ‒ буркнула Яна, втискивая голову в ворот толстовки. ‒ Если к каждому приставлен надсмотрщик.

‒ Связной, ‒ ворчливо поправил енот. ‒ И не к каждому. И вообще, закрой рот и шевели конечностями.

Яна стиснула челюсть. Работа ищейки ей не нравилась, но отказаться от её выполнения было не проще, чем воскреснуть. Ей это объяснили в первый же день новой не-жизни. Быстро и доходчиво ‒ волной выламывающей кости боли. Вид орущей, скорчившейся на земле подопечной пронял даже Ноя. По крайней мере, тот не стал язвить и говорить, что предупреждал о подобном исходе.

‒ На автобусе доберёмся? ‒ коротко поинтересовалась Яна, снимая с вешалки объёмистый рюкзак и раскладывая его на полу.

‒ Общественный транспорт? ‒ енот закатил глаза. ‒ Тебе неделю назад на карточку капнула оплата за прошлый заказ, почему мы опять живём как бомжи?

‒ Потому что половина денег ушла на ремонт прошлой съёмной квартиры, ‒ прорычала Яна. ‒ Тобой, между прочим, разгромленной!

Ной только фыркнул. Неуклюже переваливаясь с боку на бок, он подошёл к рюкзаку и ухватился когтистыми лапками за молнию. Яна дождалась, пока зверь, тяжело пыхтя, заберётся внутрь, и закинула рюкзак на плечи. Поясница сразу же протестующе заныла. Веса в связном было немало.

Нечто, нашептывающее задания в пустую енотью голову, было сегодня немногословно ‒ никаких указаний больше не последовало.

Яна ждала их, когда стояла под козырьком остановочного комплекса, созерцая пустынную улицу, ждала, когда тряслась на заднем сиденье автобуса, рассеянно глазея на пролетающие мимо дома. Но рюкзак лишь тихо похрапывал и ворчал, когда Яна недостаточно нежно сбрасывала его с плеча.

Автобус остановили на границе с крупным кварталом. Ввалившийся в салон служака был одет в нечто красное и длиннополое. В голове вспыхнуло слово «кафтан», но подтвердить догадку было трудно. На этой стороне ещё не провели Интернет. По крайней мере, на той её части, где Яна успела побывать.

Стражник обошёл пассажиров и деловито проверил документы. Забирая свои корочки, Яна бросила быстрый заинтересованный взгляд, но мужчина так зло зыркнул из-под кустистых бровей, что все вопросы застряли в горле.

‒ Здесь живут противники перерождения, ‒ тихо пояснил женский голос, когда автобус снова тронулся. Яна, не ожидавшая, что с ней заговорят, вздрогнула и повернулась к попутчице, но оказалось, что обращались вовсе не к ней.

Сухонькая темнокожая женщина нежно потрепала по макушке тощенького, похожего на неё как две капли ребёнка. Жёсткие чёрные кудряшки, смятые чужой рукой, мгновенно встопорщились, когда мальчишка отпрянул от материнской ласки.

‒ Ну и дураки, ‒ буркнул он, уставившись в окно.

Яна проводила фигуру в камзоле долгим взглядом. Интересно, она будет так же цепляться за своё прошлое, если сможет его вспомнить? Столетиями ходить в привычной одежде, прятаться за высокими заборами, трястись над каждой секундой прожитой жизни? А другие будут пялиться из окон проезжающих мимо автобусов, словно зеваки в зоопарке. Нет, всё-таки от воспоминаний одни проблемы.

Высокие, перевитые поверху колючей проволокой, стены квартала самоубийц показались на горизонте ближе к полудню. Автобус остановился практически у самого пропускного пункта.

Яна соскочила с подножки, и рюкзак больно приложило о спину. Ной внутри зарычал, взывая к отсутствующей у напарницы совести.

На пропускном пункте сидел взмыленного вида мужчина в серой форме служителя правопорядка. Узкий, словно с чужого плеча, китель, отсутствующая фуражка ‒ полицейский выглядел только что спешно прибежавшим с перекура.

Яна раньше не задумывалась, остаются ли после смерти дурные человеческие привычки. Скорее всего, остаются. Мысль о том, что где-то на просторах этого бескрайнего города приютилась табачная плантация, не казалась дикой. Наверное, на ней работают те, кто при жизни не смог отказаться от сигарет и на этой стороне не захотел ничего менять.

Яну в принципе интересовало, как другие мертвецы выбирают себе работу. Её вот, например, никто не спрашивал. Но енот на вопросы не отвечал, а друзьями среди местных Яна как-то не обзавелась.

Она стащила рюкзак с плеча, открыла самое большое отделение и, внутренне сжавшись, сунула туда руку. На удивление, Ной повёл себя прилично. Прикусил почти нежно, только обозначая намерение, и сам сунул документы в Янины пальцы.

Полицейский принял корочки, дотошно сверил Янино лицо с фотографией и приподнял бровь:

‒ Славяна?

‒ Яна, ‒ буркнула она, вытаскивая документы из чужих пальцев.

‒ Забавно, ‒ чёрные насмешливые глаза мазнули по Яниному лицу.

‒ Что вам забавно? ‒ Яна почувствовала, как теплеют щёки, и от этого разозлилась ещё сильнее. О сочетании своих раскосых азиатских глаз и имени она вдоволь наслушалась от Ноя.

‒ Такое красивое имя, а вы его стесняетесь, ‒ полицейский обезоруживающе улыбнулся. Из рюкзака послышалось насмешливое фырканье Ноя. Щёки запекло сильнее, и Яна толкнула турникет в попытке сбежать. Турникет не поддался.

‒ Славяна, ‒ позвал полицейский. Собственное имя, произнесенное чужим голосом, царапнуло краешек сознания, а мужчина продолжил: ‒ Меня зовут Игнат.

Турникет приглашающе мигнул зелёным, но Яна замешкалась, пытаясь ухватить странное ощущение. Заблокированная часть памяти зудела, как заросшая коркой рана.

Из оцепенения вывел завозившийся енот. Он смерил полицейского тяжёлым взглядом и без предупреждения вцепился в Янину толстовку когтями. Ной в несколько неуклюжих движений вскарабкался ей на плечо, ухватился пальцами за волосы и заёрзал, устраиваясь поудобнее.

‒ Что за акробатические номера?! ‒ возмущённо выдохнула Яна, толкая турникет бедром. Ной, разумеется, не ответил. Пробурчал что-то невнятное, пакостливо дёрнул напарницу за волосы и затих, уходя в глухую несознанку.

В квартале самоубийц она была впервые. Сверившись с картой, Яна жадно огляделась по сторонам.

Улица казалась совершенно обычной. Разномастные строения, магазинчики с яркими вывесками, спешащие по своим делам люди. Никакой тюремной серости и уныния, которые успело нарисовать воображение.

У подъезда нужного дома Яна практически столкнулась с хмурой девочкой-подростком.

‒ Под ноги гляди, ‒ буркнула та.

Яна, не ожидавшая встретить здесь столь юного человека, робко отступила в сторону. Зато не растерялся Ной.

‒ За языком следи, дохлая недоросль, ‒ прошипел он, гневно топорща хвост.

Девочка словно бы только сейчас заметила енота. Глаза её удивлённо расширились. Хмурая складка над переносицей разгладилась. Она, будто зачарованная, протянула к Ною руку. Связной ощерился и зашипел, как разозлённый кот. Яна ткнула таблеткой вездехода в табло домофона, толкнула дверь и буквально ввалилась в пропахший сыростью и плесенью подъезд.

‒ Веди себя прилично, ‒ бросила она, когда за спиной послышался щелчок магнита, прижимающего дверь. ‒ Это просто ребёнок.

‒ Этому ребёнку пошла вторая сотня лет, ‒ фыркнул Ной, щекоча Янино ухо жёсткими усами. ‒ Самоубийцы заперты здесь навечно. Без права на перерождение. Без связи с миром за стенами.

‒ Без связных? ‒ Яна уцепилась за внезапную разговорчивость напарника, но тот уже исчерпал лимит откровений. Он сполз с Яниного плеча, оставляя мелкие саднящие царапины, и засеменил к лестнице.

Со ступенями Ной справился с трудом. Шоркал по бетону пузом, старательно подтягивался на тоненьких лапках. Но упрямо полз. Яна тащилась следом, рассеянно вслушиваясь в цокот когтей по бетону.

Остановился Ной на четвёртом этаже.

Нужная дверь оказалась опечатана бумажной полоской с ядовито-синим кругляшом полицейской печати. Но Яне заходить и не требовалось. Она опустилась у двери на корточки и, гадливо поморщившись, тронула голой ладонью устланный плиткой пол.

Видение накрыло сразу же. Сначала накатила слабость. Яна покачнулась и упёрлась лопатками о стену. Следом замелькали вспышки.

Входная дверь. Распахнутая, ещё не опечатанная. Пушистое дерево у подъезда. Пропускной пункт на входе в квартал. Вывеска со стилизованной кружкой, выплетенной из розового неонового шнура. Пустота.

След обрывался на выходе в город. Яна поморщилась. К горлу подступила желчь. Видения брали плату без спроса и цену устанавливали сами. Сегодня Яна ещё дёшево отделалась. На прошлом задании она позорно грохнулась в обморок. Ной ещё долго потом зубоскалил на тему нежных благородных барышень.

Яна тяжело сглотнула и ухватилась за дверную ручку в попытке встать. Вторая волна видений едва не вышибла из неё остатки посмертного существования. Образы замелькали калейдоскопом. До головокружения. До тошноты.

Жёлтый цветок, похожий на огромную ромашку. Усатая енотья морда. Перемигивание красно-синих маячков. И по кругу. Цветок, енот, маячки, цветок, енот, маячки, цветок, енот, темнота.

В себя Яна пришла от грубоватых похлопываний по щекам. С трудом сфокусировавшийся взгляд нашарил встревоженное мужское лицо.

‒ Вы-то здесь откуда? ‒ простонала Яна, приподнимаясь на подламывающихся руках. Голова гудела. С трудом добытые фрагменты видений прыгали перед глазами, но в цельную картину собираться отказывались.

‒ Меня сменили. Решил посмотреть на работу ищейки, ‒ пожал плечами Игнат. В джинсах и свитере он выглядел приятнее. Словно вылез из чужой, узкой шкуры. Он улыбался, но в глубине чёрных глаз плескалась плохо прикрытая тревога.

К щекам прилила кровь, и Яна, раздражённая собственными реакциями, фыркнула:

‒ Я вам цирковая лошадь, что ли?

Она, пошатываясь и держась за стены, поднялась на ноги. Тело слушалось с трудом. Продолжать погоню в таком состоянии было невозможно. Яна скосила глаза на Ноя.

Енот привалился спиной к лестничным перилам, сложил на груди лапы и глядел исподлобья.

‒ Лучше бы лошадью была, они крепче, ‒ фыркнул Ной, заметив обращённый на него взгляд. ‒ И нос лошади не суют, куда их не просят. А от вас, смертных, одни проблемы и расстройства.

‒ Это мне говорит жирный пушистый дармоед, который только и умеет, что мусорить и многозначительно молчать? ‒ Яна практически задохнулась от возмущения.

Енот распушился.

‒ Меня в это тело запихали из-за тебя, ‒ прошипел он, прижимая уши. ‒ Тело связного собирают из подсознания подопечного, чтобы не травмировать его нежную дохлую психику. Мне почём знать, что было перед смертью в твоей башке!

Ной опустился на все четыре конечности и вздыбил хребет. Яна рассеянно посмотрела на растрёпанную полосатую щётку хвоста, на внушительные желтоватые клыки, отливающие красным глаза и нервно хихикнула. С её головой при жизни явно было не всё ладно, если из подсознания удалось выскрести только это.

Она с силой потёрла виски и неуверенно покосилась на плитку возле двери:

‒ Может, мне попробовать ещё раз?

На самом деле пробовать не хотелось. Её до сих пор мутило. Но проваленное задание каралось гораздо сильнее, чем пара вспышек головной боли. Ной торжествующе встопорщил уши.

‒ Давайте сделаем небольшую передышку, ‒ вклинился Игнат, обхватывая запястье Яны и увлекая её в сторону.

Яна честно собиралась возразить. Но привкус желчи, осевший на корне языка, и ноющая боль в висках заставили промолчать. Уступить настойчивым рукам, утягивающим в сторону лестницы. Что-то трусливое внутри искало отмазку. Требование полицейского покинуть место происшествия отлично вписывалось в разряд хороших отговорок.

В глазке соседской двери блеснул свет. Привлечённые шумом зеваки потихоньку стягивались посмотреть на бесплатное представление.

Это стало последним кубиком в пирамидку сомнений, и Яна сдалась. Она выдохнула, чувствуя, как расслабляются нервно сжатые пальцы. В конце концов, след беглеца Яна поймала. Вёл он в сторону выхода из квартала, значит искать новую ниточку стоило именно там. И плевать, что след на таком людном месте будет размытым и видение окажется не таким ярким. Зато меньше шансов, что Яна снова очнётся, уткнувшись носом в пол.

Она подхватила рюкзак и направилась в сторону выхода, игнорируя рассерженные вопли енота.

* * *

Сменщица Игната оказалась женщиной грузной, хмурой и до жути неприветливой. Поймав тяжёлый взгляд исподлобья, Яна стушевалась. Удостоверение, которое она робко пропихнула в окошечко, выскользнуло из неловких пальцев.

Сотрудница КПП раздражённо раздула ноздри. Яна затравленно оглянулась на Игната. Тот выглядел насторожённым и напружиненным. Поймав испуганный Янин взгляд, он ободряюще улыбнулся, оттеснил её за спину и едва ли не по пояс нырнул в окошко.

Приглушённые голоса Яна разбирать не пыталась, но слух царапнули обрывки, смутно похожие на «пропуск» и «должностное преступление».

Под ложечкой закрутило. Конечно, Яна прибыла на тщательно охраняемую территорию закрытого квартала по заданию, но с чего она решила, что этот визит не нужно было заранее оговаривать с кучей различных инстанций? Да и о том, что Яне поручили какое-то задание, знает лишь она и голоса в голове енота.

Допустим, Игнат пропустил их с Ноем, потому что Яна ему приглянулась. Вот только суровая сменщица проникаться симпатией не спешила. На горизонте отчётливо замаячила перспектива остаться навечно за стенами квартала самоубийц.

Волны ужаса захлестнули с головой. Яна почти накрутила себя до панической атаки, когда турникет мигнул зелёным огоньком.

Игнат вынырнул из окошка, торжествующе улыбаясь во всю ширину рта и помахивая её документами. Сердце споткнулось, чтобы забиться с новой скоростью.

За ворота она выползла на еле гнущихся ногах. От остановки как раз отъезжал автобус. Яна проводила его зад печальным взглядом. Следующий по расписанию должен был прийти только через полчаса. Если, конечно, не собьётся, как обычно, с графика.

В животе грустно заурчало, напоминая, что пакостливый напарник не позволил ей нормально позавтракать. Яна завертела головой в поисках какой-нибудь забегаловки и вздрогнула, когда взгляд наткнулся на стилизованную чашку, сплетённую из потушенных сейчас проводов.

Когтистые пальцы подступающего видения сжали голову. Она никогда ещё не ловила их вот так ‒ ничего не касаясь. Но видения пульсировали короткими вспышками. Погружали окружающий мир в мешанину образов. Закручивали реальность каруселью. Ворох жёлтых и рыжих лепестков. Свечи. Маски. Людская толпа.

Ромашка. Енот. Маячки. Ромашка…

Яна пошатнулась и обхватила голову ладонями. Сквозь вату в ушах пробивался перепуганный мужской голос, но разобрать слов она не могла. Кажется, её подхватили на руки. Кажется, куда-то несли.

Более-менее осознала себя Яна полулежащей на скамейке. Заглядывающий ей в лицо Игнат выглядел напуганным, но старательно растягивал губы в кривоватой улыбке.

‒ Мама в детстве говорила, что передо мной девчонки будут падать штабелями, но я думал, это будут разные девчонки, ‒ неловко хохотнул он, когда понял, что Яна может сидеть без посторонней помощи.

Яна лишь вымученно усмехнулась. Пережитое видение засело на подкорке, терзая навязчивым запахом свечного дымка и почему-то специй. Она несколько раз сглотнула, пытаясь избавиться от посторонних ощущений. Ной как-то советовал носить с собой мешочек с зёрнами кофе. Но горстями зёрна не продавали, а на целую пачку Яна зажлобила денег. Мысль потянула за собой закономерный вопрос:

‒ Кстати, а где мой енот?

Совесть шепнула, что жирный неуклюжий увалень отстал ещё на лестнице. Она слишком торопилась сбежать, чтобы беспокоиться о напарнике.

По лицу Игната скользнула тень.

‒ Отстал, видимо, ‒ осторожно сказал он. Между бровями пролегла суровая складка, чёрные глаза внимательно следили за Яниной реакцией.

‒ Наверное, нужно за ним вернуться, ‒ неуверенно произнесла Яна. Её пальцы вцепились в подол толстовки. Возвращаться не хотелось. Взгляд суровой дамы с КПП до сих пор сверлил спину фантомным ощущением.

‒ Смысла нет, ‒ напряжённое выражение стекло с лица Игната. Он снова улыбался тепло и искренне. ‒ Это же связной. Пока ты окончательно не определишься, он будет болтаться за тобой хвостом, как бы ты не старалась отвязаться.

‒ Пока не определюсь? ‒ нахмурилась Яна.

Игнат, открывший рот, чтобы ответить, вдруг выругался, согнулся пополам и закашлялся.

‒ Мы засиделись на месте, ‒ криво усмехнулся он на перепуганный Янин взгляд. ‒ Давай уже найдём беглеца, пока тебя тоже не скрутило. А за енота не переживай, перестанет играть в оскорблённое достоинство и явится сам.

Напоминание о расплате за невыполненное задание пробежало мурашками по загривку. Все остальные мысли выбило из головы. Яна вскочила на ноги и растерянно заозиралась, пытаясь понять, с чего ей стоит начать. Руки трясло мелкой дрожью.

‒ Что ты видела? ‒ спросил Игнат, осторожно обхватывая её пальцы своей ладонью. Движение было таким машинальным и привычным, что Яна не сразу его осознала. А осознав, дёрнулась так резко, словно её шарахнуло током. Игнат разжал ладонь и растерянно отступил на шаг.

‒ Ничего внятного, ‒ буркнула Яна, по-детски пряча руки за спину. ‒ Море цветов, кучу разодетых людей в масках. Наверное, какой-то праздник.

‒ Жёлтые цветы и люди в масках, говоришь? ‒ Игнат смотрел странно. Насторожённо, но с какой-то надеждой. ‒ Ну пойдём.

Он без предупреждения сорвался с места, и Яна, больше от неожиданности, бросилась следом.

* * *

Солнце лениво ползло к горизонту. Янины ноги гудели от длительной ходьбы.

Игнат, наотрез отказавшийся пользоваться автобусом, вёл её вперёд с упорством служебной собаки. Яна едва поспевала за широкими, размашистыми шагами.

Если бы кто-то спросил, почему она продолжает следовать за своим странным новым знакомым, Яна бы не нашлась с ответом. Возможно, потому что боялась наказания за проваленное задание. Хотя она не была уверена, что без Ноя тот-с-кем-её-связывают узнает о неудаче.

Возможно, потому что Игнат был первым человеком, который нормально заговорил с ней на этой стороне.

Солнце практически скрылось за горизонтом, когда они остановились перед входом в незнакомый Яне квартал.

‒ Пришли, ‒ Игнат кивнул в сторону ворот.

Яна хмуро оглядела забор. Ажурный, двухметровый, без колючей проволоки поверху ‒ здесь он скорее обозначал границы. Но пропускной пункт у символических ворот всё же имелся. И как попасть внутрь без связного, Яна не представляла.

Она нахмурилась в попытках почуять след беглеца, но видения, так щедро сыпавшиеся у квартала самоубийц, притихли.

‒ Как мы войдём? ‒ поинтересовалась Яна, опасливо косясь на будку пропускного пункта.

Игнат бросил на неё быстрый взгляд и изогнул уголок губ. Он без предупреждения ухватил Яну под руку и потащил в сторону от ворот. На этот раз вырываться она не стала.

Путь оказался недолгим ‒ пропускной пункт едва скрылся из вида, когда Игнат остановился и указал на погнутый прут в секции забора:

‒ Вот наш вход.

Дыра была узкой даже для невысокой и миниатюрной Яны.

‒ Ты останешься здесь? ‒ внезапно охрипшим голосом поинтересовалась она.

‒ Ты ведь видишь, я не смогу пролезть, ‒ печально вздохнул Игнат, демонстративно расправляя плечи. ‒ Удачи в поиске.

Яне стало неуютно. Захотелось остаться по эту сторону забора. Тряхнув головой в попытке выбросить это ребяческое желание, она присела на корточки и просунула голову в зазор между прутьями.

Металл сдавил, вызывая острый приступ клаустрофобии. Яна старалась дышать реже и глубже. Сердце заполошно стучало уже не о рёбра ‒ о прутья забора.

На миг показалось, что она застряла, но сдавивший металл отпустил, и она вывалилась на мощённый плиткой тротуар чужого квартала.

Уходящее за горизонт солнце золотило крыши невысоких домишек. Яна завертела головой, совершенно забыв про оставленного за спиной товарища.

Улица утопала в цветах. По ажурным металлическим балконам вились гирлянды с бумажными бутонами, жёлтые и рыжие букеты теснились в вазах возле магазинчиков. Ленивый ветер гонял по тротуарам золотистые лепестки. Улицы дышали предчувствием праздника.

‒ Как вы здесь оказались, донья? ‒ Яна дёрнулась от неожиданности. Мужчина в чёрной форме с незнакомыми шевронами смотрел с недоумением и осуждением. У Яны мгновенно вспотели ладони, а битое о рёбра сердце ухнуло куда-то в район коленок. Она открыла рот и тут же закрыла, понимая, как глупо будут звучать любые объяснения.

Прячась от строгого взгляда, она отвела глаза в сторону и обомлела ‒ от пропускного пункта к ним вальяжно шёл Игнат.

‒ Это со мной, ‒ бросил он патрульному, развязно хлопая Яну по спине.

‒ Почему не через ворота? ‒ местный полицейский продолжал сверлить их тяжёлым взглядом, не принимая лёгкого тона собеседника. ‒ То, что вы пока не принадлежите ни одному кварталу, не даёт вам право…

‒ Больше не повторится, ‒ перебил Игнат. Он покаянно опустил голову, обхватил Яну за плечи и потащил прочь.

‒ Ты нормальный? ‒ обманчиво-спокойным тоном поинтересовалась Яна, когда они отошли достаточно далеко.

‒ Прости, не удержался, ‒ в голосе Игната не было ни капли раскаяния. ‒ Ты очень забавно злишься.

Яна поперхнулась от возмущения, но высказаться не успела. Округу затопил шум. Сначала показавшийся какофонией, он распался на бодрый звон струн сразу нескольких инструментов и нестройный хор голосов.

Цветастая змея процессии вынырнула из-за поворота и потянулась вдоль выкрашенных разноцветной краской домов.

Яна дёрнулась, и только ладонь Игната удержала её на месте. Сначала показалось, что по улицам бредут скелеты. Лишь несколько лихорадочных ударов сердца спустя она сообразила, что наблюдает костюмированное шествие. Маски, грим, буйство красок. Солнце окончательно спряталось. В руках людей загорались звёздочки свечей.

Мир утонул в гомоне, бойком бренчании струн, пьянящем пряном аромате.

Яна вжалась спиной в стену дома.

Толпа плыла мимо, не замечая её, испуганную, потерянную в своём одиноком посмертии.

Люди общались. Веселились, переговаривались, пританцовывали, обнимались, пели. Жили. Они плевать хотели на связных, задания и тревожный гудок чайника.

У них впереди была жизнь. У кого-то длиннее, у кого-то короче. Они ступали по улицам мёртвого города, принося в него тепло мира живых, и не видели, что из окон им машут улыбающиеся местные.

У Яны в её новом сложном и неприветливом мире был только ворчливый енот и предчувствие немедленной кары за любой проступок. Горло сжалось.

‒ Тебе здесь не место, ‒ тёплая ладонь взъерошила волосы и невесомо коснулась щеки. Игнат смотрел без насмешки. Куда-то очень глубоко. Туда, куда сама Яна заглядывать опасалась.

‒ Тогда почему ты привёл меня сюда? ‒ охрипшим от обиды голосом пробормотала она.

‒ Я? ‒ Игнат улыбнулся легко и светло. ‒ Ты пришла сама. Тебя привели твои воспоминания, твоё подсознание. Зачем?

Глаза Игната оставались серьёзными, пытливыми, вынимающими душу. Он ждал. Яна не могла понять, чего именно. Не хотела понять.

Улыбка Игната стала печальной. Яркий людской поток за его спиной начал мельчать, истаивать.

Яна заторможенно проследила взглядом за совсем ещё крошечной девчушкой с размалеванным белым гримом личиком. Девочка поддерживала полы наряда и торопливо перебирала ногами в попытке не отстать от жуткой и манящей процессии. Маскарад смерти. Карнавал жизни. Ароматный дурманящий дым свечей, пьянящая, захватывающая ритм сердца музыка. Уходящая процессия, в которой перемешались начало и конец, истончились границы между мирами.

Игнат обернулся. Воздух дрожал мягким маревом. Там, в нескольких шагах от процессии, волшебство кончалось.

Яна не могла смотреть ему в глаза. Боялась увидеть в них разочарование. Она всегда была трусихой. В отличие от него.

Взгляд нашарил чужие руки. Пальцы Игната мелко подрагивали. Он тоже боялся. Смелый, сумасбродный Игнат, шагнувший за грань, чтобы вытащить с того света одну маленькую трусливую женщину.

Нутро затопило острое осознание, что Игнат останется. Если она струсит, он останется рядом. Разделит её унылое посмертие, как разделил жизнь до этого.

Видение прошило голову раскалённой спицей.

* * *

Ромашка.

Может, и не ромашка, Яна в растениях смыслила мало. Жёлтый дурацкий цветок, пахнущий сладкой химией, болтался в такт движению машины. Игнат вёл беспечно. Он всё в жизни делал беспечно. Все пять лет их брака Славяна чувствовала себя стоп-краном несущегося под откос поезда.

‒ Оп, авария, ‒ Игнат вытянул шею, вглядываясь в мелькание красно-синих проблесковых маячков. Яне не хотелось смотреть на аварии. Она вымоталась на дежурстве, маялась головной болью и мечтала уснуть на целую вечность.

‒ За дорогой следи, ‒ еле ворочая языком, проворчала она.

Ромашка колыхалась из стороны в сторону, гипнотизируя, раздражая душным цветочным запахом. Взмах. Серая лента дороги несётся навстречу колёсам их старенького японца. Взмах. Мимо проносятся чахлые придорожные деревца. Взмах. Игнат выжимает педаль газа. Ребячится. Он тоже после суток. Это кажется, что у анестезиолога непыльная работа, но Игнат вымотан, как бы ни хорохорился. Взмах. Дорога пустая и тёмная. Взмах.

Как он оказался на проезжей части, Яна не поняла. Время слиплось в комок и растянулось на километры. Жёлтый кругляш стилизованного цветка уплыл в сторону. Фары выхватили стоящую прямо посреди дороги фигуру. Слишком мелкую и угловатую, чтобы принадлежать взрослому. Яна не видела лица. Её внезапно ставшее туннельным зрение выцепило жёлтую, как дурацкий машинный освежитель, футболку с ухмыляющейся енотьей мордой на груди.

Пацан просто стоял, глядя на приближающуюся машину. Игнат, снова засмотревшийся на далёкие мигалки, безбожно не успевал заметить и отреагировать.

Руки Яны действовали сами. Без её ведома они вцепились в руль и выкрутили его на себя. Всё остальное утонуло в темноте, боли и гуле подъехавших машин скорой помощи.

В растянувшемся и сжавшемся безвременье их сирены звучали тревожно и уныло, как сигнал воздушной тревоги.

* * *

Видение схлынуло, оставив после себя горечь и щемящую тоску в груди.

‒ Вспомнила? ‒ грустно улыбнулся Игнат.

Янина вспомнила. Всё.

Как пришла в себя на этой стороне вычерпанная, словно баночка из-под йогурта. Как язвительный Ной объяснял ей новые реалии существования. Как она потихоньку наращивала память. Как встретила Игната. Такого же деятельного и пробивного, как при жизни.

Они, наверное, могли бы быть счастливы. Путешествовать по бесконечно огромному городу, искать место по душе, перебиваться случайными подработками.

Могли. Если бы не Янина дотошность. Она отжимала информацию из своего несчастного связного, как воду из почти просохшей тряпки, ‒ старательно, по капле. И выжала на свою голову.

Что в их квартал на самом деле селят не бесталанных атеистов, а тех, кто ещё не до конца умер. Кома ‒ подсказывал жизненный опыт и куча просмотренных сериалов. Шанс ‒ твердил Игнат, и Яна не хотела становиться в этот раз его стоп-краном.

Дальше был долгий поиск способов вернуться. И наконец, день мёртвых с его красочным карнавалом жутких масок и костяных лиц.

Игнат ушёл, как делал всё, ‒ решительно и не оглядываясь.

А Яна затормозила.

Когда пёстрая толпа выплюнула её к собственному телу ‒ жалкому, обвитому проводами, изломанному, ‒ Яна струсила. Рванула назад, в спасительное беспамятство.

‒ Закончили миловаться? ‒ прозвучал голос откуда-то снизу. Енот стоял на задних лапах, опираясь передней о стену. Серые бока часто вздымались. Шерсть на загривке стояла дыбом.

Сердце тревожно замерло. Прижимающий уши к голове зверь больше не был её неуклюжим ворчливым напарником. Всё нутро затопило предчувствием подступающей беды.

‒ Славяна сделала свой выбор, ‒ холодно возвестил связной, глядя Игнату в глаза. ‒ Тебе придётся вернуться в квартал самоубийц. Твоё тело на пределе, ты сам это чувствуешь. Осталось недолго.

‒ Я знаю, сколько осталось. Я чётко рассчитал дозировку. Дай нам ещё немного времени, ‒ попросил Игнат, спокойно глядя Ною в глаза.

‒ Я уже дал тебе слишком много шансов и времени, ‒ енот устало потёр переносицу. ‒ Но ты же видишь, она не хочет возвращаться.

По хребту Яны прокатилась ледяная волна. Они стояли посреди опустевшей, усыпанной цветами улицы. Двое не до конца умерших людей и запертое в тело енота, бесконечно уставшее от чужих проблем существо.

Хвост процессии практически скрылся из виду. Дымное марево тонкого места между мирами почти рассеялось, и свежий, пахнущий подступающим дождём ветер прочистил мозги.

Игната ждёт вечное заключение в квартале самоубийц. Потому что в этот раз без помощи ему не выбраться. Потому что он даже не станет пытаться. Не оставит её здесь. Снова. Это читалось в кривящихся уголках его губ, в упрямо вздёрнутом подбородке, в нежно сжимающих её предплечье пальцах.

Он готов ради неё провести вечность в клетке, а она? Боится прожить короткую человеческую жизнь в искалеченном теле?

Яна вцепилась в рукав Игната и сорвалась с места.

Хвост процессии был ещё виден. Небо за спиной ворчало далёкими раскатами грома, звон гитарных струн тонул в рёве ветра, отдаляясь слишком быстро. Они бежали, едва касаясь ногами мостовой. Практически летели. Но процессия, словно в дурном сне, только отдалялась.

Первые капли дождя упали на разгорячённую кожу, почти обжигая, руша марево перехода.

Они опоздали. Замерли посреди пустынной улицы, растерянно прижимаясь друг к другу. Дождь хлынул стеной. Злые ледяные струи дробно колотили по крышам, хлестали по ссутуленным спинам. Яна глядела на их намертво переплетённые пальцы и гадала, пустят ли её жить в квартал самоубийц, когда сердце там, в реальности, перестанет биться.

Цокот когтей по мостовой Яна различила даже сквозь шум ливня. Ной, мокрый и взъерошенный, приближался медленно и неотвратимо. Пухлое серое тельце больше не казалось нелепым. Сквозь чёрные бусины глаз на Яну смотрело что-то древнее и неподкупное.

‒ Время вышло.

Яна неосознанно шагнула вперёд, заступая еноту дорогу.

‒ Нет! Игнат ещё жив.

‒ Надолго ли? ‒ енот сощурил глаза и склонил голову набок. ‒ Он оставил себе только один путь к спасению ‒ твоё пробуждение. Кто откачает этого запертого в квартире дурака, если ты решила остаться здесь? Забившись в раковину и старательно прячась от своего прошлого.

Игнат за её спиной напрягся. Яна прижалась к нему, то ли пытаясь удержать от необдуманных действий, то ли ища утешения.

Где-то там, по ту сторону границы, он боролся за жизнь. Где-то там лежало её безвольное, истыканное иголками тело.

Яна крепко зажмурилась. Губы, сухие и горячие, коротко тронули её лоб. Игнат бережно, но настойчиво выпутал ладонь из её пальцев.

Яна слышала отдаляющиеся шаги. Тяжёлые и уверенные. Раскалывающие землю между ними бездонной пропастью.

Она кусала губы и упрямо стискивала горящие веки. К шагам прибавился цокот когтей. Ветер свистел в водосточных трубах. Рокотала приближающаяся гроза. В ушах шумел пульс.

Яна жмурилась и вслушивалась. Искала. Набиралась сил, чтобы заглянуть в старательно запертый уголок сознания.

Звук был робким и коротким. Он мелькнул на грани слышимости и скрылся.

Яна впилась ногтями в ладонь. Писк повторился. Рваный. Нарастающий. Дублирующий ритм её сердца. Шкалящий. Набирающий обороты. Заполняющий собой всё.

Писк приборов опутал сознание, дёрнул в темноту.

Он всегда был рядом. Звучал лейтмотивом в её снах, бился на уголке сознания во время видений. Тело, уставшее лежать мёртвым грузом, тянуло назад. Сопротивлялось лишь упрямое сознание.

Писк и темнота заполнили собой всё. Накрыли колпаком, отрезая рокот грома, порывистый свист ветра и шаги. Тяжёлые, усталые ‒ человека. Когтистые, бодрые ‒ енота.

‒ Наконец-то. Передай ей, что это тело мне не нравится. Пусть в следующий раз так не облажается.

Яна не слышала ‒ не могла слышать ‒ ворчливый голос бывшего напарника.

Боль накрыла её резко, заставив задохнуться. Спину выгнуло дугой. Больничные датчики заголосили, призывая медицинский персонал.

Реальность встретила болью в каждой клеточке, удушающим запахом лекарств и единственной бьющейся в голове мыслью. Успеть. Объяснить налетевшим врачам, что спасать нужно не её.

В конце концов, все свадебные клятвы они уже нарушили ‒ не позволили смерти себя разлучить. Осталось не позволить сделать это жизни.

Тыковка

Автор: Ирина Захарова (Irynne)

Рис.3 Любовь, смех и хоботы

– Это кто?! – маг недоумённо смотрел на создание в платье непонятного цвета, собирающее цветы на лугу перед холмом.

– Моя Тыковка, – выдохнул дракон, с нежностью глядя в ту же сторону.

– Роб, старина… – маг аккуратно подбирал слова, – ну никак я не ожидал! Через твои лапы столько красоток прошло! А тут – на тебе!

Он снова посмотрел на луг. Невысокая толстушка с копной рыжих курчавых волос подняла лицо от букета, улыбнулась широким ртом, отчего её пухлые щёки стали похожи на два сочных персика, и помахала букетом дракону с магом.

Маг и дракон дружили с незапамятных времён. Правда, о дружбе этой никто не знал. Маг славился своей мудростью, и к нему обращались за советом правители не только людей, но гномов, эльфов и даже огров. Он стремился поддерживать и сохранять шаткий баланс между народами, чьи интересы постоянно пересекались и сталкивались. Огры вытаптывали лужайки с колокольчиками, на которых эльфы пасли своих единорогов, гномы в поисках сокровищ забирались так глубоко, что будили в дальних пещерах дряхлых огров, отправившихся на покой, а эльфы раздражали всех занудством, правилами и высокомерием. В незапамятные времена в руках у эльфов, а точнее, на пальце у их правителя, наисветлейшего Сириниэна, оказалось незатейливое серебряное колечко с ярким синим камнем. Маг покопался в своём хранилище свитков и нашёл в одном из них описание подобного кольца, о котором, помимо прочего, сообщалось, что носить его может только чистый сердцем и помыслами, а своего владельца и тех, кого он искренне любит, кольцо оберегает и защищает от тёмных чар. Маг сообщил об этом Сириниэну и вскоре очень пожалел. Наисветлейший тут же объявил себя ещё и наичистейшим, наичестнейшим и наи-бог-его-знает-ещё-каким. Однако правителя вскорости поразила непонятная хворь, уродливые корки покрыли его лицо и руки, кольцо пришлось снять, а трон передать наследникам. С тех пор кольцо хранилось под хрустальным колпаком в тронном зале эльфийского дворца. Видимо, правители и без кольца на пальце были уверены в собственной безупречности.

Огры (да и не только они) в совершенство эльфов верить отказывались. А лет двадцать назад взаимная неприязнь двух народов по непонятным причинам переросла в открытую вражду. То и дело то одна сторона, то другая грозилась войной. Маг пытался разузнать, что же произошло, но безуспешно. Огры на все расспросы реагировали воинственными криками и размахивали оружием, эльфы молчали, гордо и холодно поджимая губы.

Дракона, получившего от мага имя Робин, на самом деле звали, конечно, иначе, но драконьи имена слишком сложны для произношения. Робин быстро превратился в Роба и не возражал против панибратства со стороны мага.

Дракона ненавидели и боялись и люди, и огры, и эльфы, и прочие народы и народцы. Да, все эти истории про драконов – правда. И летал Роб неплохо, и огнём плюнуть мог, и дань брал девицами на выданье. Хотя на самом деле девицы Робина не привлекали. Все эти слёзы, всхлипывания, визги он терпеть не мог. Но так уж повелось, что раз в три года ужасный дракон, изрыгая пламя, прилетает к городу, жители выводят за ворота красавицу, он её подхватывает и уносит, чтобы отобедать в тихом и укромном месте.

Тихое и укромное место у дракона было. Он давно облюбовал зелёную теснину в горах, где обустроил пещерку. А вот человечину он не любил, предпочитая дичь либо рыбу, которую с удовольствием ловил в местных озёрах, иногда ради забавы пугая рыбаков и показывая им из воды спинной гребень или хвост.

Девиц Робин хорошенько запугивал, рыча, вращая глазами и рассыпая из пасти искры, брал с них клятву молчать до гроба о том, что с ними было (а если бы и проговорились, никто бы не поверил), и уносил через море в соседнее королевство, где красотки быстренько устраивали свою жизнь, тем более что мешочек с монетами внимательный Робин всегда вручал каждой пленнице перед расставанием.

Так ему удавалось сохранять традицию уже много лет. Горожане терпели, боялись, изредка роптали, выбирали красоток и искали рыцаря, который решился бы убить дракона. Робину пришлось троих покалечить, а одного довести до заикания, после чего смельчаки перестали ему докучать. Маг знал, что девицы не идут на жаркое, но легенду об ужасном драконе всячески поддерживал. Должен же быть кто-то, кого боятся все, от людей до огров.

И вот что-то пошло не так. Увидев старого приятеля на пороге пещеры, маг был удивлён. Во-первых, Робин улыбался, и улыбка была блаженной и глуповатой, несмотря на огромные клыки. Маг уже и забыл о том, что драконы умеют улыбаться.

Во-вторых, в пещере появились связанные чьими-то заботливыми руками коврики, на грубо сколоченном столе лежала вышитая салфеточка, на которой высилась горка чистой посуды, а в дальнем углу, где на звериных шкурах любил отдыхать дракон, белела подушка.

Причина перемен собирала цветы на лугу у подножия холма. Рыжая и кругленькая, как тыковка. Так её Робин и назвал – «моя Тыковка».

– Как же тебя угораздило? – озадаченно поинтересовался маг, глядя на блаженную морду дракона.

– Тыковка, не уходи далеко! – прорычал тот в сторону толстушки и повернулся к магу. – Как… Ну, вот так получилось.

Они устроились на склоне холма: дракон по-кошачьи сложил перед мордой лапы, маг вытянулся на траве, опёрся на локоть и приготовился слушать.

– Рыбу я ловил в Лох-Лейне. Долго ловил, потом ел долго. Разморило, решил заночевать в лесу. Там у озера хороший лес, большой. Мох мягкий, и люди не шастают. Беспокойные они, люди, – дракон вздохнул и продолжил: – Ну, прилёг в глубине леса, на поляне, да и заснул. Долго спал, а сквозь сон чую – щекотно. То на лапе, то сбоку. То стряхну это что-то, то оттолкну… А проснулся, смотрю – под боком сопит рыжая, щёки яблочками. Главное, уши, как у огра: большие и мохнатые. И конопатая до ужаса. Прижалась ко мне и посапывает. Я сначала оттолкнуть хотел, а потом пожалел. Уж если она к дракону прижимается, значит, совсем туго ей, бедняжке, пришлось. Заблудилась, думаю. А может, сбежала от разбойников каких.

Совсем уж рассвело, когда проснулась она. Села, платьице отряхнула, глядит на меня и улыбается. Я спрашивать начал, кто она да откуда, а она молчит. Немая у меня Тыковка-то оказалась.

Ну, думаю, надо её домой доставить. Если б не уши, то сомнений бы не было, что из людей она, хоть и необычная. Посадил на спину да и отнёс в Коллинстаун. Я за неделю до этого оттуда очередную девицу уволок как раз. Долетел до города, поставил её на дорогу, легонько в спину подтолкнул, – она и пошла. А городские меня увидели – и давай орать да бегать! Поначалу, наверно, думали, я за новой девицей прилетел. А потом Тыковку увидели. Ну, пустили её за городские ворота, я и улетел к озеру. Раз нырнул, другой. А на сердце неспокойно как-то. Дай, думаю, вернусь, погляжу, не обидел ли кто чудо это рыжее. Вернулся, облетел город, гляжу – а эти уж костёр сложили, Тыковку привязали, приговор читают. Они ведь что придумали! Мол, я забрал у них красавицу, заколдовал и вернул обратно вот такую: рыжую, ушастенькую, в конопушках. А раз она заколдованная, то и сама теперь не иначе как ведьма. И за это надо её сжечь, колдовство из неё изгнать, значит.

Ну, приземлился я на площади перед кучей хвороста. Помял там несколько людишек, каюсь. Так они ж на меня с копьями! Раскидал, огнём дохнул разок. Пару домишек развалил, кажись. Забрал Тыковку, хворост поджёг, раз им так костра хотелось, забрал у какой-то бабки-зеваки корзину с булками для Тыковки, и в лес.

Она поплакала, конечно. Испугалась ведь. Потом ничего, успокоилась, поела и опять ко мне под бок. Ну, переночевали мы. Утром просыпаюсь, а она сидит рядом и по лапе меня гладит. Веришь, – тут Роб шмыгнул носом, – меня уже лет семьсот никто не гладил! Как маманя решила, что я взрослый, да на вольные хлеба отправила, так и всё.

Ну, посадил я Тыковку на спину да и принёс домой. А она в пещеру зашла, огляделась, носик сморщила и ускакала куда-то. Я думал, не понравилось ей. Даже вздохнул с облегчением. А она вернулась. Смотрю, веник смастерила, ленточкой перевязала и подметать принялась. Так и осталась. А я быстро привык. Лапы теперь у порога вытираю, – дракон улыбнулся и поискал глазами Тыковку. Та направлялась вверх по склону к пещере, весело размахивая букетом.

– Я и не знаю, как без неё теперь. Как с ней, правда, тоже не знаю. Ей же платье нужно новое. И башмаки у неё износились. И ленточки. И… Что там ещё им дарят? Она хоть и не говорит, думаю, несладко ей было. Хочу её радовать.

Маг засмеялся, глядя на умильную морду Робина, и поднялся с травы. Тыковка подбежала к дракону, чмокнула его в нос и застенчиво спряталась за мощную когтистую лапу. Маг наклонился к ней, взял за подбородок и внимательно всмотрелся в лицо, усыпанное веснушками. Девушка смутилась ещё сильнее и опустила голову. А маг удивлённо хмыкнул, словно увидел что-то совсем неожиданное на лице девушки.

– Роб, старина, не сердись, на ужин не останусь, – маг схватил посох, лежащий на траве, надел шляпу и снова взглянул на Тыковку. – Но я скоро вернусь, ещё попируем. – И он заспешил вниз по склону холма, пока удивлённый дракон пытался понять, что же заставило старинного друга так неожиданно откланяться.

А маг вскоре уже сидел в глубоком кресле напротив бывшего владыки эльфов, бывшего наичестнейшего Сириниэна, который много лет не покидал свои покои. Лицо эльфа покрывали багровые рубцы, а голос был скрипуч и тих. Похоже, странная болезнь оставила следы не только на коже эльфа.

– Даже ты не можешь помочь мне, – проскрипел эльф, исподлобья глядя на мага.

Маг вздохнул. Не в первый раз вели они этот разговор.

– Я же говорил тебе, есть только одно верное средство от любых магических болезней. Оно действует безотказно даже тогда, когда причина болезни неизвестна.

– Да-да, я помню, – вздохнул эльф. – Сердце того, кого ты любишь больше всего на свете. Беда в том, маг, что мне такого лекарства не найти.

– А ты ведь сам виноват, – голос мага прозвучал неожиданно холодно. – Ты сам отрёкся от самого любимого существа.

Эльф ссутулился и сжался, словно хотел слиться с широкой спинкой кресла.

– Ты узнал… – Губы Сириниэна дрожали. – Кто сказал тебе?

Маг не ответил, продолжая пристально смотреть на бледное лицо эльфа.

– Как всем известно, у нас с Идиль нет детей, – тихо начал эльф, – но на самом деле… Мы долго гадали, почему так произошло. Злая магия огров это или их проклятие? Вспоминали о том, что когда-то моя мать исчезала на какое-то время, и ходили слухи, что она сбегала с каким-то огром, которого позже изловил и убил мой будущий отец… Словом, двадцать лет назад у нас родилась дочь. Но она совсем не была похожа на эльфа. Она была так уродлива, что Идиль сразу же отвернулась от неё. Не может быть дочерью эльфийского владыки непонятное создание с огромными ушами и ртом! И мы сказали всем, что ребёнок умер.

– Вы её просто бросили? – Маг с трудом сдерживал гнев.

– Нет-нет! – казалось, эльф испугался. – Я сам отвёз её к той старушке, которая живёт в чаще леса у холодного ручья. Ей хорошо заплатили. Всё прошло тихо, хотя слухи всё же поползли, что где-то есть дитя, которое могло бы объединить два народа. Но мы не любим огров, а они презирают нас. Слухи только распалили былую вражду.

– И ты ни разу не поинтересовался, жива ли твоя дочь?

Сириниэн опустил голову ещё ниже.

Маг, ни слова не говоря, встал и вышел из комнаты. Решительно прошагав по длинному коридору, он распахнул двери тронного зала и направился прямиком к небольшому хрустальному куполу на невысоком постаменте. Направив на купол жезл, он негромко произнёс короткое заклинание, разрушающее эльфийские чары, и купол со звоном разлетелся осколками по полу. Серебряное кольцо подмигнуло магу с постамента ярким синим камнем.

* * *

– Вот, порадуй свою Тыковку, – маг протянул дракону колечко.

– Ей должно понравиться! – Робин аккуратно, кончиками когтей взял кольцо. – А я ей тут ленточек раздобыл. И платье новое.

Маг постарался не рассмеяться, представив, как огромный огнедышащий дракон добывал и ленточки, и платье.

Из пещеры выглянула рыжая головка. Дракон нежно позвал девушку и, когда она подошла, аккуратно надел ей на палец колечко. Щёки девушки вспыхнули. Она прижалась к дракону и тихо сказала:

– Спасибо!

Дракон удивлённо посмотрел на Тыковку, потом на мага:

– Заговорила!

А маг хмыкнул и засмеялся:

– Ты же дал ей самое действенное лекарство от всех магических болезней! – И маг хитро подмигнул смутившейся девушке.

Не стой на ветру

Автор: Лил Алтер

Посвящается Ю. Б.

Рис.4 Любовь, смех и хоботы

Толпа людей, усталая и безликая, текла с эскалатора. Погружённые в свои заботы, не многие обращали внимание на стройную темноволосую женщину в фиолетовых солнечных очках и оранжевой шерстяной накидке с пушистой меховой опушкой. Неприятно загорелая, свежая и ухоженная, она не вписывалась в обстановку унылого метро и пасмурного буднего апрельского утра, как будто в только просыпающийся после зимы, ещё голый и неуютный парк южным ветром занесло яркий тропический цветок.

Меньше всего на свете Азалия ощущала себя таким цветком, скорее бесчувственным деревом. Нет, ещё хуже – дешёвой подделкой из картона. Так ей и надо в награду за предательство. Она не всматривалась в лица осторожно ступавших с бегущей дорожки людей, пристально наблюдая за их ногами, не сомневаясь, что узнает его походку из тысячи других ‒ экономную и уверенную. «Вдруг он передумал и не приедет? ‒ эта мысль отозвалась во всём теле мгновенной паникой. ‒ Нет, тогда он отказался бы сразу. Он обещал, значит сделает». Вот они, нечищеные, несколько поношенные ботинки, не те, что раньше, этих она не помнила, но его, это точно. Азалия подняла глаза и улыбнулась.

‒ Привет, Лия! ‒ его ответная улыбка скользнула по ней, как нежное прикосновение пальцев к старому шраму.

‒ Привет, Юр, ‒ все тревожные мысли разом куда-то улетучились.

Перед ней стоял уже не парень, которого так часто рисовала ей непослушная память, а взрослый мужчина, и жизнь не была к нему ласкова. Лия подумала, что вполне могла не узнать его, случайно встретив на улице. Смуглая гладкая кожа погрубела, а уголки рта еле заметно опустились вниз. Но главное ‒ усталость в карих глазах, которой она никогда раньше не замечала. Нет, нельзя зацикливаться на этом сейчас, она разберётся в своих впечатлениях позже.

Юра обыденным движением взял её за локоть, и они вышли в серую промозглую сырость, на шумный проспект.

‒ Пойдём в наше кафе?

‒ Оно закрылось года три назад.

‒ Тогда выбирай сам.

‒ Я давно никуда не хожу.

‒ Хорошо, давай просто пройдёмся.

Она поймала его насмешливый взгляд и улыбнулась в ответ.

‒ Что ты на меня так смотришь?

‒ Не хочу попасть под дождь и испортить прикид шикарной женщины.

‒ Ты серьёзно думаешь, что я «шикарная»?

‒ Естественно, кто ещё выйдет в такую погоду на улицу в наряде Санчо Панса и солнечных очках?!

Его шутка мгновенно вернула её в беззаботный мир юности.

‒ Не издевайся! Это, между прочим, кашемир из «Сакса на Пятой Авеню» за тысячу долларов, а очки от «Прада» ‒ за пятьсот, ‒ Лия осеклась, мгновенно устыдившись своих слов. Перед кем она, собственно, решила выпендриться? Перед Юриком? Как будто его это волнует! Дура набитая, она всё испортила!

Но Юра только мягко провёл ладонью по её плечу и осторожно снял с неё очки. Даже при неярком свете, проникающем сквозь низкие тучи, Лия сощурилась с непривычки и повела плечами.

‒ Извини, Юр, я не подумала.

‒ Не нужно извиняться, всё нормально. Я забыл, какие синие у тебя глаза. Как летнее небо.

‒ Я теперь всё время ношу очки, чтобы не щуриться, а то морщины появятся, ‒ Лия стушевалась под его внимательным взглядом.

‒ Умничка, вот у тебя и нет морщин.

Они с трудом отодвинулись друг от друга и пошли рядом вдоль набережной. Крупные свинцовые волны перекатывались и исчезали под изящным мостом с резными чугунными перилами.

В парке было сыро, с реки дул холодный ветер, и Лия постаралась плотнее закутаться в накидку. То, что казалось изысканным в Нью-Йорке, здесь не подходило. Юра снял куртку и укутал Лию всё с той же привычной нежностью. Сразу стало теплее.

‒ Не надо, ты сам замёрзнешь, ‒ но она сопротивлялась скорее для виду, было приятно, что он о ней заботится.

‒ Надо, ты отвыкла от нашей погоды.

‒ Я от многого отвыкла. У меня странное чувство, как будто мне всё знакомо, но в то же время чужое, альтернативная реальность в серых тонах. Небо серое, вода серая, дома с серыми подтёками, люди с серыми лицами и серыми жизнями. Возможно, город всегда был таким, просто я была молодой, счастливой и ничего не замечала.

‒ А я?

‒ Нет, ты ‒ в моей реальности.

‒ И то хорошо. Согрелась? Присядем?

Они сели на мокрую скамейку, всё так же рядом, но не касаясь друг друга. Лия не выдержала, не смогла удержаться, как прежде, положила голову Юре на плечо. Она испугалась своего порыва, но его рука привычно обняла её, и всё встало на свои места. Они оба были там, где должны были быть.

* * *

Несмотря на конец мая, солнце пекло совсем по-летнему. Лия только что сдала последний экзамен, купила мороженое у ларька и шла пританцовывая, предвкушая длинные каникулы. На секунду она закрыла глаза, подставляя лицо тёплым лучам, и чуть не упала от удара в плечо.

‒ Ты что, ненормальная? Разве можно застревать посреди улицы?

‒ Сам смотри, куда идёшь!

Они стояли лицом к лицу с незнакомым парнем, и он крепко держал её за плечи.

‒ У тебя глаза синие, как небо! ‒ восторженно выдохнул он.

‒ А у тебя… ‒ Лия хотела сказать ему что-то резкое и вредное, но внезапно осеклась. – Золотые!

При ярком солнце его глаза и правда были необыкновенного янтарно-золотого оттенка.

‒ Угу, и сам я весь на вес золота!

Парень улыбнулся такой искренней весёлой улыбкой, что Лия невольно приветливо заулыбалась в ответ. У него были красиво очерченные губы и ямочка на подбородке.

‒ Дашь телефончик?

‒ Прямо сразу? Ты даже имени моего не спросил!

‒ Не говори, сейчас угадаю! Что-то цветочное: Розочка? Лилечка? Астрочка? Крапивочка?

‒ Близко, но не попал. Азалия. Все знакомые зовут меня Лия.

‒ Лия! Красивое имя! Такое точно не забуду! Эй, у тебя сейчас мороженое потечёт! ‒ он ловко слизнул катившуюся по вафельному стаканчику каплю.

‒ Ты с ума сошёл?! На, сам теперь ешь!

‒ Спасибо! Мне как раз жарко стало.

‒ Ты знаешь, как меня зовут, а тебя?

‒ Георгием окрестили, но для такого цветочка, как ты, ‒ Юра. Вот и познакомились. Тебе в какую сторону?

‒ Я только что экзамен сдала, просто иду по проспекту, когда устану ‒ сяду в метро и поеду домой.

‒ Давай я тебя провожу?

Они шли рядом, смеясь и болтая, и незаметно он обнял её за плечи, а её рука легла ему на талию. Лия подумала, что Юра идеально подходит ей по росту. У парадной он целомудренно поцеловал её в щёку, и девушке вдруг отчаянно захотелось почувствовать его губы на своих.

С этого дня она уже не представляла себя без Юриного постоянного присутствия. Он где-то работал, но каждый вечер они встречались в метро и гуляли. Дни были длинные и тёплые, у Вечного огня цвела сирень, деревья зазеленели, и весь город бесшабашно радовался короткому северному лету. Они шли к реке, спускались по гранитным ступенькам и сидели обнявшись, глядя на отражавшиеся в воде дома и облака. Юра гладил её по спине, а Лия тянулась к нему, как цветок к солнцу, раскрываясь под его чуть насмешливым взглядом, впитывая в себя каждое его слово, каждый жест.

Она читала наизусть стихи, и Юра внимательно слушал. Лия не знала, нравится ему по-настоящему или он так, терпит её прихоти.

‒ «Я ‒ страница твоему перу. Всё приму. Я белая страница» – это Цветаева написала. Надо же уметь так любить, полностью отдаваясь чувству. Я бы тоже так хотела.

‒ Не знаю, цветик ты мой. Я не верю, что на тебе кто-то напишет то, чего ты сама не захочешь. Это не твоё, ‒ он проводил пальцами по её щеке, и она таяла от его прикосновений.

‒ Ахматову я тоже люблю, но не настолько. Она такая сильная: «Задыхаясь, я крикнула: „Шутка всё, что было. Уйдешь, я умру“. Улыбнулся спокойно и жутко и сказал мне: „Не стой на ветру“». Мне это сложно понять.

‒ Почему? По-моему, это просто и ясно. Она думает о себе, а он думает о ней.

‒ Ты бы тоже так ответил?

‒ Наверно, но, скорее всего, я бы не ушёл.

У неё были парни до него, но ни с одним из них она не чувствовала себя так легко и свободно, не могла разговаривать часами обо всём на свете.

‒ Лия, ты познакомишь нас со своим новым другом? ‒ спрашивала мама, когда Лия выскакивала из дома на очередное свидание. Папа только внимательно наблюдал за дочерью.

‒ Скоро, мам, как-то всё время не получается.

Она не хотела признаться даже самой себе, что боится. Вдруг Юра не понравится её родителям? Что, если они скажут «он тебе не пара»? Она не перенесёт их неодобрения.

‒ Когда ты нам покажешь своего таинственного бойфренда? Ты на него запала по полной, – дразнила Юля, лучшая подруга Лии. ‒ Совсем про меня забыла. Между прочим, Стас о тебе спрашивал, мол, куда исчезла.

‒ Может быть, мы куда-нибудь сходим вместе, но только с тобой. Не знаю, впишется ли Юрик в нашу компанию. Он не как Стас или другие ребята. Они все хвастаются дорогими шмотками, обсуждают, кто куда съездил на каникулы, у кого круче машина. Пытаются показать, что лучше других. А Юрке на это всё плевать, он никому ничего не будет доказывать. Когда у него есть деньги, ведёт меня в кино и в кафе. Нет ‒ в парк. Ему всегда комфортно. Он напоминает мне моего папу: зачем что-то из себя строить, если знаешь точно, что из себя представляешь? Я никогда не встречала такого, как он.

‒ Почему у него нет денег? Он же работает!

‒ Отдаёт бо́льшую часть родителям. Ты бы слышала, с каким уважением он говорит о своей маме! А младшую сестричку как опекает!

‒ Не знаю, Лийчик. Как ты его описываешь, таких парней в жизни не бывает! У вас с ним уже серьёзно?

‒ Нет, пока нет, он настоящий джентльмен.

‒ Ты уверена, что он не гей?

Лия опускала глаза, не зная, что же ответить на откровенные расспросы. Ей было немножко стыдно, что они с Юрой ещё даже ни разу не целовались по-настоящему. Он держал чёткую дистанцию, и это удивляло и волновало девушку.

В одни выходные он позвал её за город на озеро. Лия долго выбирала купальник, наконец остановившись на бикини, оставлявшем очень мало для воображения. Сверху она надела коротенький лёгкий голубой сарафан на пуговках. Она расстегнула несколько, достаточно, чтобы интересно, но не развратно. Завершали наряд белые туфли на низком каблуке ‒ Лия удовлетворённо покрутилась перед зеркалом и решила, что выглядит вполне соблазнительно.

Они встретились на платформе электрички. Девушка приехала первая и привычно выглядывала его фигуру в ожидающей поезда толпе дачников. На Юрке была полинявшая футболка, шорты и сандалии на босу ногу; на плече ‒ сумка с пляжными полотенцами и чем-то позвякивавшим. Обычный парень, каких тысячи. Но в тот момент для Лии не было никого красивее. Он улыбнулся ей, как всегда радостно, и она разулыбалась в ответ. Юрик окинул её притворно-удивлённым взглядом.

‒ А где кошёлки?

‒ Ты о чём?

‒ О сумках с закуской ‒ бутерброды, яички, помидорчики, огурчики, пирожки всякие? Я думал, ты жратвы принесёшь.

По его лицу Лия никогда не могла понять, смеётся он или говорит серьёзно.

‒ Я про еду даже не подумала, ‒ смутилась она. – Обычно, когда мы куда-нибудь едем, мама всё собирает. Мы можем в киоске купить, так ведь?

‒ Хорошо, что я дома пообедал! Разве ты не знаешь, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок?

Теперь он явно подтрунивал над ней.

‒ Тогда я до твоего сердца никогда не доберусь, я даже овсяную кашу варить не умею.

‒ Что ж ты так поздно сказала? С этого при знакомстве начинать надо!

Всю дорогу Юра шутил и рассказывал истории про армию и про своих друзей. Лия, как всегда, с удовольствием окуналась в детали его жизни.

На пляже, заполненном до краёв отдыхающими, они с трудом нашли свободное место, разделись и разложили на песке полотенца. Юра, вытянувшись на спине, устало закрыл глаза. Лия впервые крепко прижалась к его разгорячённому телу, прикоснулась к груди, легко погладила. Парень осторожно отодвинул её руку. Да что с ним? Он что, действительно не любит женщин? Лия не хотела в это верить. Она видела, как он смотрел на неё, совсем не по-дружески, чувствовала, как его пальцы чуть дрожали от волнения, сжимая её плечо.

Решившись раз и навсегда удостовериться, что она ему небезразлична, девушка приподнялась на локте и порывисто поцеловала его в губы, пытаясь вложить в этот поцелуй всю свою накопившуюся нежность. Он ответил ей, жадно, страстно, сжал её в объятиях. На несколько блаженных секунд Лия отдалась накрывшей её волне счастья.

‒ Блин, Лия, ты что творишь? ‒ Юрка прервал поцелуй, отодвинулся и смотрел на неё с укором и, как ей показалось, раздражением.

‒ Я думала, ты тоже хочешь? Я люблю тебя! – она первый раз в жизни произнесла эти слова и испугалась силы внезапно осознанного чувства.

‒ Не надо, пожалуйста.

‒ Почему? Я тебе не нравлюсь?

‒ Ты самая замечательная в мире. Просто я не могу.

‒ Чёрт, Юрик! Я тебя не понимаю!

‒ Я не свободен. Я женат. Прости меня.

Внутри Лии всё перевернулось и замерло. Солнечное марево поплыло перед глазами. Нет, этого не может быть! Как же так? Зачем? За что?

‒ Ты мне врёшь? Или шутишь? Опять меня разыгрываешь?

‒ Лия, я давно хотел тебе сказать, но мне так классно с тобой, что я не решался.

‒ Поэтому ты игрался со мной? Я тебя ненавижу! Видеть не хочу! Не звони больше!

Она вскочила на ноги, собрала с песка одежду и пошла прочь, не оборачиваясь и стараясь скрыть катившиеся по щекам слёзы. По дороге домой, сидя на жёсткой деревянной скамейке в электричке и смотря в окно на по-неподходящему яркий, залитый солнцем мир, девушка никак не могла оправиться. Юра казался ей таким честным, таким верным и настоящим, а на самом деле он ‒ подлец и изменник. Бедная жена! Лия ужаснулась от одной мысли, что она ‒ другая женщина, разбивающая семью. Может, у него ещё и дети есть, а он бегает на свидания с ней?

Для неё женатые ребята были табу ‒ так учила мама, всегда повторявшая: «Запомни, на чужом несчастье счастья не построишь. Если мужчина изменил женщине, которой когда-то клялся в любви, с тобой он изменит тебе с другой». Лия слушала и верила, что никогда не окажется в такой ситуации. Как же она влипла! Призналась в любви человеку, на которого не имеет никакого права. Но он тоже хорош! Строил из себя паиньку! Сволочь! ‒ Лия закрыла лицо руками и заплакала, уже не обращая внимания на удивлённые взгляды пассажиров.

Вечером раздался звонок, ещё вчера долгожданный, а сегодня ненавистный. Не ответить? Нет, она не сделала ничего такого, чтобы прятаться от него. Она раз и навсегда выскажет ему всё, что о нём думает, пусть отвяжется.

‒ Лия, как ты доехала? – Юрин голос, чуть хриплый и такой родной, звучал обыденно.

‒ Это не твоё дело! Я сама о себе позабочусь!

‒ Я не хотел, чтобы у нас так получилось.

‒ Я верила тебе абсолютно, как никому в жизни, а ты оказался мерзавцем! Ты обманул меня!

‒ Я никогда тебе не врал. Ты просто не спрашивала.

‒ Ничего себе, я должна была тебя спросить, есть ли у тебя жена и дети? Ты сам-то понимаешь, как глупо это звучит? Кстати, дети у тебя есть?

‒ Нет, детей нет.

‒ И не заводи, зачем им мучиться с таким отцом!

‒ Я не подозревал, что ты можешь быть такой злой!

‒ Я могу быть всякой. Но для тебя меня нет никакой. Иди к своей жене или найди себе другую глупенькую девочку. Я не собираюсь встречаться с женатым мужчиной!

‒ Я знаю, прости меня.

Как же тяжело отказаться от мечты о любви. Признать поражение. Потом, вспоминая, Лия часто думала, что в этот момент и стала взрослой. Наложила на своё слишком открытое и доверчивое сердце слой защитной брони, чтобы не было так больно. Первый слой из многих.

‒ Лиинька, зайка, что с тобой? – мама заботливо подоткнула одеяло, потом села на край кровати, погладила дочь по спине. – Я видела, что ты плакала. Юра тебя обидел? Скажи мне.

‒ Он, он, мама, я не хочу больше о нём говорить! Между нами всё кончено.

‒ Маленькая моя, что ни делается, всё к лучшему. Значит, он недостоин тебя. Кроме того, при наших обстоятельствах ты всё сама знаешь.

‒ Мама, ты права, ты всегда права.

От разговора с мамой Лие стало немного легче, но тоска не проходила. Она старалась заполнить пустоту внутри встречами с подругами, книжками и развлечениями. Вскоре даже начала встречаться со Стасом, но иногда она задерживалась на входе в метро и стояла некоторое время, глядя на ноги толпы и надеясь увидеть знакомую походку.

* * *

‒ Подожди меня! – Юрин голос пробился сквозь шум машин и людей, и Лия замерла, не в силах пошевелиться.

Он, запыхавшись, догнал её на перекрёстке. Как же приятно его видеть, те же вечно слегка растрёпанные мягкие каштановые волосы, которые хочется сначала взъерошить, а потом пригладить, янтарные, нет, медовые глаза светятся радостью.

‒ Привет! Не ожидала тебя здесь увидеть.

‒ Я тоже. Ты подстриглась?

‒ Мне надоели эти дурацкие косы. Как будто мне пять лет. Прямо детский сад какой-то.

‒ Тебе идёт. Я так скучал!

‒ Не смей! Ты не имеешь права!

«Как он может быть таким обалденно искренним?» ‒ возмутилась про себя Лия.

‒ Давай погуляем, поговорим, может быть, ты поймёшь.

‒ Не думаю, ‒ но Лия уже привычно пошла рядом. – Как её зовут, твою жену?

‒ Катя.

До этого момента Лия всё-таки в глубине души надеялась, что это была выдумка человека, не доверявшего своим чувствам. Наличие имени делало его жену реальной.

‒ Где она сейчас? Разве она не ждёт тебя домой? ‒ ей хотелось возненавидеть Юрку, но она не могла.

‒ Мы не живём вместе. Она у своих родителей, я у своих. Я хочу развестись.

‒ Все вы, гуляющие, говорите, что хотите разводиться. Так что тебя в ней не устраивает? Плохо готовит? ‒ сказала девушка с издёвкой.

‒ Готовит она очень вкусно. Лия, выслушай меня, пожалуйста.

Лия подумала, что нельзя его слушать, а то ещё поверит ему. Но было поздно ‒ она снова поддалась его обаянию.

‒ У меня полчаса до встречи с подружкой, уложишься?

‒ Я постараюсь, ‒ Юра торопливо, прерывисто продолжил: ‒ Короче, я знаю Катю с детства, мы живём в соседних домах, наши родители дружат. В школе стали встречаться, между нами всё ясно было, как и ожидалось, после окончания училища ‒ поженились. Потом я ушёл в армию. Она письма писала регулярно, мол, жду, люблю, всё, как полагается. Я тоже по ней скучал. Когда вернулся домой, тут же позвонил ей, она с работы отпросилась и прибежала, радостная такая, счастливая. А я стою и смотрю на неё, как баран на новые ворота. На живот её округлившийся. Потом сказал, чтобы убиралась к чёртовой матери, знать ничего не хочу.

‒ Ты ждёшь, чтобы я в это поверила? Что твоя жена тебе изменила? ‒ хотя его объяснение звучало убедительно.

‒ Это правда. Я никогда в жизни тебе не совру. Теперь она звонит мне, у подъезда стоит и просит взять обратно. Клянётся, что был только один раз, по пьяни, и она залетела. Что любит меня. Молит не расходиться, попробовать начать заново. Вот и всё. Я не могу решить, что мне делать. Думал, жизнь вместе проживём, дети у нас будут. А тут ‒ такое. Что мне, чужого ребёнка растить, что ли? – Лия уловила в словах любимого тоску по несбывшимся планам.

Девушка внимательно всматривалась в Юрино непривычно растерянное, расстроенное лицо и, вопреки всему, верила каждому слову. Его предала любимая женщина, но он всё равно мучается.

‒ Как во всё это вписываюсь я? ‒ казалось, от его ответа зависела её жизнь.

‒ Мне было хреново, стали с ребятами по барам куролесить. Всё под откос шло, быстро. Но в тот день я увидел тебя на улице, и ты мне сразу понравилась. Гляжу: стоит девушка в белом платье в аленький цветочек посреди толпы и, запрокинув голову к небу и закрыв глаза, улыбается солнцу. Похожая на цветок из оранжереи. Мне так захотелось тебя поцеловать.

‒ Так ты не случайно на меня налетел?

‒ Нет, конечно. А потом понял… ‒ он оборвал на полуслове и замолчал.

‒ Что ты хочешь, чтобы я тебе ответила? Пожалела?

‒ Мне жалость не нужна, особенно твоя. Я сам разберусь со своими заморочками. Я хочу, чтобы ты меня простила и у нас с тобой было, как раньше. Когда я буду свободен, то можно и то, другое.

Волна, которая прокатилась через Лию на пляже, опять начала расти внутри, затопляя разум и волю, сметая все границы и правила, все данные себе и родителям обещания.

‒ Мне всё равно, ‒ собственный голос прозвучал издалека, будто её голова была обёрнута ватой. ‒ Я хочу быть с тобой, мне не нужен никто другой, кроме тебя.

Лия повисла у него на шее и прильнула губами к губам, он обнял её. Они стояли на мостике и долго целовались, а прохожие обходили их, как вода обтекает камень, застрявший посередине реки. Наконец Юра отстранил её от себя.

‒ Завтра пойду и подам на развод.

С этого момента Лия опять была счастлива ‒ они с Юрой снова встречались каждый день, гуляли, целовались, пили кофе со взбитыми сливками или горячий шоколад, всегда в одном и том же маленьком уютном кафе с окнами, выходившими на проспект. Можно было заказать одну чашку и сидеть, разговаривая, часами. Он гладил её пальцы своими так бережно и нежно, что по всему телу пробегала дрожь. Лия тонула в мёде его глаз, и не могла, и не хотела оторваться.

* * *

‒ Девушка, вы ошиблись дверью!

‒ Лия ведь здесь живёт?

‒ Лиинька, к тебе пришли!

В дверях стояла симпатичная светловолосая голубоглазая девушка. Лия уставилась на её живот, уже очень большой под лёгким летним платьем, мгновенно понимая, кто это.

‒ Меня зовут Катя, я жена Юры. Он тебе про меня не говорил?

Лиина мама, стоявшая рядом, закрыла рот ладонью, сдерживая возглас удивления, и её взгляд, брошенный в сторону дочери, не предвещал ничего хорошего. Лия провела девушку в кухню и захлопнула за собой дверь. Некоторое время они молча и оценивающе смотрели друг на друга.

‒ Зачем ты пришла? Ругаться?

‒ Юра подал на развод, но я не хочу. Я люблю его, у меня будет ребёнок, отстань от него, – Катя оберегающим жестом положила руку на живот.

«Эта девушка ‒ моя ровесница, и со дня на день она станет матерью» ‒ эта мысль никак не укладывалась у Лии в голове. Теоретически она собиралась иметь детей, но не сейчас, а где-то в далёком, туманном будущем. Когда она будет взрослой.

– Он мне всё о тебе рассказал, ‒ сказала Лия с неожиданной для себя ледяной решимостью. ‒ Это не его ребёнок, так что не бери меня на жалость!

Лие было стыдно, но внутри закипала ревность, и ей даже захотелось ударить эту Катю. Никогда раньше Лия не понимала девчонок, дерущихся из-за парня, а тут сама, как из общежития… Готова глаза выцарапать.

‒ Я сделала ошибку, но мы знаем друг друга всю жизнь! В детском саду воспитательница говорила «твой ухажёр», ‒ Катя отёрла слезинку. ‒ Мы с Юрой подходим друг другу, у нас общие друзья, интересы. Посмотри на себя, вы же совсем разные! Он ‒ простой, честный, надёжный, ну, как клевер. А ты ‒ да у тебя даже имя домашнего растения-неженки ‒ Азалия! Ты его не понимаешь так, как я, и не поймёшь. Юрик никогда не будет счастлив с тобой, а ты ‒ с ним.

‒ Ты серьёзно мне сейчас говоришь, что я его не стою? Да пошла ты, я Юрке на шею не вешаюсь, как ты, ещё чего не хватало! Он сам решит, кто ему нужен!

Когда Катя ушла, телевизор в гостиной был выключен, и в наступившей полной тишине Лие пришлось предстать перед суровыми лицами мамы и папы. Они сидели рядом на диване, а она стояла перед ними, как на эшафоте.

‒ Ты встречаешься с женатым парнем? У него будет ребёнок? Лия, я думал, что мы воспитали тебя по-другому! ‒ недовольный, разочарованный в дочери голос папы резанул по живому.

‒ Доченька, он уже гуляет от беременной жены! Зачем тебе окунаться в эту грязь? Ничего хорошего из этого не выйдет, – мягко добавила мама.

‒ Вы не понимаете, это она гуляла от него, ребёнок чужой! Поэтому они разводятся! ‒ возмущённо воскликнула Лия.

‒ Он тебе это сказал, и ты всему поверила?

‒ Мама, я не дура, ей уже скоро рожать. А он девять месяцев назад ещё в армии служил. Она предала его и переспала с другим. Юра порядочный, правда, он никогда бы так с ней не поступил.

‒ Допустим, он сказал тебе правду. Но что это меняет? Лия, его жена уже пришла к тебе домой. Значит, она его любит и будет за него бороться. Не вмешивайся в их проблемы, у тебя другая дорога.

‒ Я тоже его люблю! ‒ заплакав, Лия убежала в свою комнату и, упав на кровать, свернулась калачиком, ощущая себя ужасно несчастной.

Родители что-то тихо обсуждали, потом раздался стук в дверь, и вошла мама. Привычно села рядом и погладила по голове.

‒ Любовь, особенно первая, ‒ самое прекрасное и неповторимое чувство. Я сама была влюблена, я всё понимаю, доченька. Сейчас тебе кажется, что если вы с Юрой расстанетесь, то мир рухнет и твоя жизнь кончится.

Лия кивнула, размазывая по лицу слёзы и инстинктивно прижимаясь к маминому тёплому боку.

‒ Ты знаешь, какие у нас планы. Ты уверена, что он хочет того же, что и ты? В какой-то момент тебе придётся выбирать, понимаешь?

Лия не сказала Юре о том, что к ней приходила Катя. Но на следующем свидании спросила:

‒ Почему ты не познакомишь меня со своими родителями? Или друзьями? Ты стесняешься меня, думаешь, что я им не понравлюсь?

‒ Дело не в этом, все заботятся о Кате, они привыкли видеть нас вместе. Но они примут тебя, потому что ты ‒ со мной.

Прошло ещё несколько недель, и Юра пришёл на свидание довольный, достал из кармана брюк бумажку о разводе и помахал ею в воздухе.

‒ Как же Катя? ‒ почему-то спросила Лия.

‒ Она согласилась. Сказала, что сама во всём виновата и хочет, чтобы я был счастлив. Несколько дней назад у неё родилась девочка, такая розовенькая, хорошенькая. Я их из роддома забрал, чтобы языками не трепали, что Катя без мужа.

Глаза у него погрустнели, и у Лии защемило внутри. Неужели он никогда не перестанет думать о прошлом?

‒ Ты всё ещё любишь её?

‒ Нет, я люблю тебя. Давно, а теперь мы будем вместе!

Он обнял её и поцеловал, уже по-другому, уверенно, не сдерживаясь, заставляя её сердце биться в блаженном предвкушении.

* * *

‒ Юльчик, ты не можешь одолжить мне свою квартиру?

У подруги умерла бабушка и оставила ей однушку. Юля продолжала жить с родителями, а в квартире встречалась со своим парнем.

‒ Ой, Лия, для вас с Юрой? Наконец-то! Вы же уже сколько вместе? Три месяца? И он только сейчас решился?

‒ Он не хотел по-серьёзному, пока окончательно не разведётся. Говорил, что уважает меня.

‒ Старомодный он какой-то. Так ещё до свадьбы бы дожидался! Вы о свадьбе уже думаете?

‒ Нет пока, ты же знаешь мою ситуацию.

‒ Ты ему не сказала?

‒ Вдруг он откажется? Я так боюсь его потерять.

‒ Если он тебя любит, то точно согласится. Кроме того, кто в своём уме упустит такую возможность!

Лия совсем не разделяла уверенность подруги, но ей было не до того ‒ лето кончилось, начались занятия. Последний курс, сессия, диплом. Времени для свиданий стало гораздо меньше. Юра старался ей не мешать ‒ терпеливо ждал, когда она освободится, встречал после занятий, часами скучал в городской библиотеке.

Лия не сомневалась, что их первый раз вместе будет необыкновенным просто потому, что иначе и быть не могло ‒ они так любят друг друга.

Когда они вошли в Юлину квартиру, Лия оробела. А вдруг что-то пойдёт не так, и ему с ней не понравится?

‒ Хочешь кушать? Я не знаю, что Юлька припасла. Чай, наверно, может быть, даже что-то в холодильнике, ‒ она нервничала и невольно оттягивала момент близости.

‒ Я думал, раз уж сюда пришли, ты мне яблочный пирог испечёшь!

‒ Ой, я не умею, у меня мама всегда печёт. Я могу позвонить подружке и спросить у неё рецепт… Попробую, может, у меня получится.

‒ Ты такая смешная, я пошутил, а ты и повелась!

‒ Так ты не хочешь, чтобы я готовила?

‒ Ты моя самая сладкая, зачем мне пирог?

Его руки, ласковые и надёжные, легли ей на плечи, он поцеловал её, и их захлестнула волна любви и счастья.

‒ По-моему, я ждала тебя всю жизнь и всегда буду любить!

‒ Жизнь ‒ штука длинная.

Лия прижималась к нему, всем телом ощущая исходившее от него тепло, и ей казалось, что ничего плохого с ними случиться уже не может.

* * *

‒ Не пора ли мне познакомиться с твоими родителями?

Его голова лежала у Лии на груди, а она рассеянно и удовлетворённо гладила его по волосам. Вопрос застал её врасплох, хотя она сама думала об этом. Их отношения были настоящими, по-взрослому серьёзными, и её родители должны это принять.

‒ Ты можешь прийти к нам в гости, только я хочу, чтобы ты знал кое-что о нашей семье.

‒ Я думал, что знаю о тебе всё. Ты точно знаешь всё обо мне! ‒ он перевернулся на живот, скользнул губами вниз по её телу.

Наступил момент, который Лия оттягивала, как могла, но отступать было некуда.

‒ Помнишь, я тебе рассказывала, что у меня тётя живёт в Америке? В Нью-Йорке?

‒ Что-то припоминаю.

‒ Пару лет назад она прислала нам приглашение, и мы подали документы. Недавно пришёл ответ.

‒ Не понимаю, что это значит? ‒ Юра перестал покрывать её поцелуями, поднял голову и удивлённо посмотрел в глаза.

‒ Мы… Я… Мы уезжаем в Америку. Все вместе: мама, папа, брат с женой и детьми, – Лия села на постели, скрестив ноги по-турецки. – Тебя нет в анкетах, но это не важно. Мы поженимся, и тебя можно добавить, потом мы поедем в Американское посольство в Москву на интервью, получим статус и разрешение.

‒ Погоди, это всё слишком быстро, разрешение на что? ‒ Её слова явно не доходили до него.

Естественно, он же не крутится среди людей, единственное желание которых ‒ уехать и начать новую жизнь в другой стране. Ему нужно всё объяснять.

‒ На въезд в Америку на постоянное место жительства. Юрик, я хочу, чтобы ты поехал со мной в Нью-Йорк.

С тревогой Лия наблюдала, как на его лице недоумение сменяется пониманием, потом осознанием. Юра помрачнел, но молчал. Дольше, чем она могла выдержать.

‒ Скажи что-нибудь! Что ты об этом думаешь? – Его молчание пугало.

‒ Я здесь родился и вырос, у меня здесь семья, друзья. Что я буду делать в Америке?

‒ Как что? Как здесь, работать. И мы будем вместе!

‒ Я не знаю английского.

‒ Там курсы оплачивают, ты умный, ты выучишься. Моя тётя обещала нам помочь! Юр, подумай серьёзно, пожалуйста, ради меня!

‒ Я подумаю, ради тебя.

Он опять начал целовать и ласкать её, но всё внутри у Лии сжалось в тугой комок. Она поняла, там и тогда, что Юра никуда с ней не поедет.

Пытка длилась ещё несколько недель. Он мучился, она не находила себе места. Наконец Лия открылась маме. Поздним вечером они сидели на кухне и пили чай. Папа уже спал.

‒ Мам, я попросила Юру поехать с нами.

‒ Всё-таки решилась? – на лице мамы отразились забота и тревога. ‒ Что он на это сказал?

‒ Он думает. Но я уже знаю ответ. Он не может уехать отсюда. Ему там будет плохо.

‒ Лия, некоторые растения нельзя пересадить на чужую почву. Я тебя предупреждала, пока всё не зашло слишком далеко.

‒ Мама, я не могу без него. Это как содрать кусок кожи, так больно!

‒ Тебе надо будет сделать выбор, доченька, милая, который только ты можешь сделать. Юра не может, мы с папой не можем. Мы тебя очень любим, нам будет без тебя тоскливо, но это твоя жизнь. Ты решишь и будешь жить со своим решением.

‒ Я не могу решить, я не хочу выбирать между вами и им! Так нечестно!

Мама только грустно покачала головой.

Лия сидела у Юры на коленях. Листья облетали, в парке было пусто и грустно. Девушка зябла, и Юра бережно укутал её в свою куртку.

‒ О чём ты думаешь? ‒ спросила Лия и замерла в ожидании ответа.

‒ Я люблю тебя, но я не могу уехать. Я не представляю себя в Нью-Йорке. Давай поженимся, и ты останешься здесь, со мной. Первое время мы поживём у моих родителей. Я работаю, ты закончишь универ и тоже устроишься. Всё будет хорошо, у нас родятся дети, синеглазки, как ты. На ужин будем есть недоваренные макароны и подгоревшую курицу, но я торжественно обещаю их нахваливать.

Сквозь навернувшиеся на глаза слёзы Лия невольно улыбнулась его шутке. Ей было так хорошо и спокойно в объятиях любимого, Юрины слова убаюкивали, создавали его видение будущего, в котором они будут вместе. Образ обыденной жизни. Всё в Лие взбунтовалось против этой серой неприметной повседневности. Она мечтала совсем о другом и в этот момент поняла с ужаснувшей её ясностью, о чём говорила Катя. «Они – одинаковые, у них похожие мечты и надежды. Не плохие и не хорошие, просто другие. Я хочу чего-то большего. Я не смогу жить так, как предлагает мне Юрик. Я люблю его, но я не могу!».

Внезапно вся любовь и нежность к нему превратились в злость и отчаяние. Как он может отказаться, причинить ей такую боль?

‒ Какая это будет жизнь? Без своего угла, без денег, без всего? Мои родители уедут, брат с семьёй уедет. У меня не будет здесь ни родных, ни поддержки. Твои родители меня не примут. Им нравится Катя. Ещё бы, я для них чужая, избалованная, я не умею и не люблю готовить, стирать, наводить уют. Когда ещё мы накопим на своё жильё? Сколько ты зарабатываешь? Едва хватает на кофе и кино! Сколько я буду зарабатывать? Какие у нас перспективы? Дети? Я ещё не хочу детей, я хочу пожить для себя, увидеть мир, попробовать всё, а не похоронить себя в семье! Что если тебе надоест возиться с никчёмной женой, и ты решишь меня бросить? Куда я пойду? С детьми! Без родных, без денег!

Жестокие, несправедливые обвинения лились из неё потоком, и Лия не могла поверить, что она говорит такое, кидает это в лицо Юрику, самому дорогому для неё человеку! Родному, любимому. Ей хотелось, чтобы он возразил, обозвал её всякими грубыми словами, накричал на неё в ответ, даже отвесил пощёчину, но он смотрел на неё, не отрываясь, и молчал.

Потом осторожно пересадил Лию на скамейку, встал, повернулся и пошёл прочь по голой пустой аллее. Она не побежала за ним, только глядела ему вслед, вбирала его образ в себя, навсегда откладывая в памяти его фигуру, гордую осанку, уверенную походку. Поганые слова, которые она только что сказала, всё ещё жгли, как кислота, внутри было пусто и противно. Неприятный горький комок подкатил к горлу, и её вытошнило в кусты. Во рту остался мерзкий вкус рвоты.

Измученная, Лия долго сидела одна на скамейке в сумерках, потом собрала все свои силы и поплелась к метро.

Дальше события закрутились с оглушающей быстротой: учёба, сессия, сборы. Она вздрагивала от каждого звонка телефона, но Юра не позвонил. Это было правильно. Всё новые слои брони покрывали сердце. Казалось, ничто уже не может причинить боль.

Пролетели полгода, был окончен университет, куплены билеты на самолёт, собраны чемоданы. Лия не могла просто так уехать. Она набрала номер, моля Бога, чтобы ответил любимый, а не его мама или младшая сестричка. А вдруг у Юры появилась новая девушка? Лиины мольбы были приняты: он поднял трубку.

‒ Привет, Юр, ‒ она хотела извиниться и оправдаться, но не могла. Ей не было оправдания.

‒ Привет, Лия, ‒ его голос звучал спокойно и буднично.

‒ Как ты?

‒ Живу, ‒ наступила долгая пауза. ‒ С Катей. Ей нужна была помощь, тяжело одной с ребёнком, без мужа.

‒ Я понимаю, ты не можешь иначе. Послезавтра у меня самолёт. Я не имею права тебя просить, но, может быть, ты приедешь в аэропорт? ‒ Лия назвала номер рейса.

‒ Я не люблю прощаться, ‒ в его словах сквозила плохо скрываемая горечь.

‒ Я буду тебя ждать, – голос задрожал, предательски выдавая слёзы.

Она ждала, до последней минуты выглядывая его фигуру в дверях несуразно маленького для огромного города международного аэропорта. Остальные пассажиры давно прошли на посадку, и мама бережно взяла Лию за руку.

‒ Он не приедет, Лия. Так действительно лучше, нам пора идти.

‒ Я не могу!

‒ Ты сможешь, Лия, у тебя свой путь, у него свой, ничего нельзя изменить, пойдём.

Самолёт взлетел сквозь низкие дождевые тучи, унося её в новую жизнь. Где-то внутри билась, задыхаясь от боли и потери, прежняя Лия. Она не нужна была в Нью-Йорке.

* * *

‒ Как тебе в Америке? Сбылось то, о чём ты мечтала?

Юра вытащил из кармана пачку сигарет, и Лия слегка отодвинулась от него. При ней уже давно никто не курил.

‒ Наверно. У меня хорошая специальность и любимая работа, за которую ещё и много платят. Поездила по свету. Научилась пилотировать самолёт, нырять с аквалангом, кататься на горных лыжах. Да, всё так, как я хотела. Готовить вот по-прежнему не умею.

Прошедшие годы всплыли в памяти: она училась, работала, путешествовала. Всегда хотелось большего ‒ впечатлений, денег, даже мужчин. Её жизнь была какой угодно, только не серой и обыденной.

‒ Очень за тебя рад. Значит, всё не зря.

‒ Мне было тогда плохо, я долго не могла прийти в себя. Я поступила с тобой так ужасно, я предала нас, нашу любовь.

‒ Не нужно было мучиться, ‒ он не смотрел на неё, глядел куда-то в сторону. ‒ У тебя не было другого выбора.

‒ Да нет, выбор был, и я его сделала. Как говорится, мы сами принимаем решения и сами расплачиваемся за последствия.

‒ Я никогда не винил тебя ни в чём, всё, что ты тогда сказала, было правдой: с какой стати тебе стоило отказываться от своего будущего, от своих родителей, ради чего?

‒ Ради любви? Ради тебя?

‒ Я не стоил таких жертв. Даже тот я, которого ты себе нафантазировала, не стоил таких жертв. Если бы ты осталась, ты бы возненавидела меня за то, что я не могу купить тебе очки за пятьсот долларов. А главное за то, что мне пофиг на это. Но хватит вспоминать о прошлом. Ты замужем?

‒ Была, но развелась.

‒ Почему?

«Потому что я не любила его. Потому что он не был тобой», ‒ подумала Лия.

‒ Эдвард не хотел детей. Я надеялась, что он передумает, но ошиблась. Мы прожили рядом в одной квартире два года и разошлись тихо и мирно, как интеллигентные люди. А ты?

‒ По-прежнему живу с Катей, ращу дочь, Маргаритку, мой цветочек. Она меня называет папой.

‒ Своих детей нет?

‒ Помнишь, ты мне тогда сказала, чтобы не заводил детей? Что они только будут мучиться с таким отцом? Природа тебя услышала.

‒ Да ну, я была маленькой девочкой с разбитым сердцем и сама не знала, что говорила.

‒ Тем не менее у нас с Катей не получилось.

‒ Ты счастлив?

‒ Я вырос из того возраста, когда об этом задумываются.

‒ Иногда я смотрела из окна моего офиса на Шестую авеню и Рокфеллер-центр и пыталась представить себе, что ты делаешь в эту минуту, с кем ты. Каким ты стал, какая у тебя жизнь. Я воображала, как ты качаешь ребёнка, улыбаешься сыну, похожему на тебя. Как он тянет пухленькие ручки к твоему лицу, а ты целуешь его пальчики и смеёшься. Я честно старалась желать тебе счастья, но, наверно, я ужасный человек. На самом деле мне хотелось, чтобы тебе было плохо без меня, чтобы ты скучал по мне. Чтобы тебе меня не хватало, как мне не хватало тебя.

‒ Мне было достаточно знать, что где-то ты живёшь свою жизнь.

Внезапно Лия сделала то, что хотела сделать всё это время: взяла его лицо в ладони, притянула к себе и поцеловала в губы, почувствовала, как он целует её в ответ, как будто это последний поцелуй в их жизни, и нет ни прошлого, ни будущего, только это мгновение ни с чем не сравнимого счастья.

‒ Лия, ты что творишь? ‒ Юра отпрянул, и это напомнило ей их первый поцелуй на пляже.

‒ Люблю.

‒ Не делай глупостей, о которых потом пожалеешь. Зачем ты приехала? Повидаться с друзьями и родственниками? Или посмотреть, как у нас тут всё изменилось?

‒ Нет, я приехала увидеть тебя.

‒ Что, если бы я не пришёл?

‒ Но ведь ты же пришёл!

‒ Да, ты права.

‒ Мне недавно исполнилось тридцать лет, и я хочу ребёнка. Созрела, ‒ Лия нервно усмехнулась и затеребила пальцами опушку на накидке.

‒ Тридцатник ‒ это не возраст. Ты встретишь достойного человека, который будет любить тебя, и у тебя будут дети. Даже не сомневайся!

‒ Ты меня не понял, я хочу твоего ребёнка.

Наконец-то он смотрел ей в глаза, внимательно, испытующе. Выдерживая его взгляд, Лия с наслаждением погрузилась в янтарную вязкость.

‒ Ты с ума сошла. Как ты себе это представляешь? Врачи? Пробирки?

‒ Нет, старинным способом. Надеюсь, ты ещё не забыл? Когда-то у тебя это здорово получалось. Я всё помню, Юр.

‒ Ты хочешь, чтобы я изменил Кате?

‒ Я отдала тебя ей на всю жизнь. Она может поделиться на неделю.

‒ Да, ты изменилась! Та Лия, которую я когда-то знал, ужаснулась бы от одной мысли, ‒ Юра закурил ещё одну сигарету.

‒ Той Лии больше нет. Она умерла много лет назад, задохнулась в аэропорту.

‒ Если твоя дикая затея удастся, что дальше?

‒ Я никогда ничего у тебя не попрошу. Мама поможет мне вырастить ребёнка. У меня есть средства, у него будут лучшие игрушки, частные школы, любой университет. Я буду присылать тебе фотографии. Возможно, когда подрастёт, привезу познакомиться. Только если ты сам захочешь.

‒ Но я не смогу быть с тобой, когда он родится или будет будить тебя по ночам, не поцелую разбитую коленку и не расскажу сказку, не возьму в лес собирать грибы или на рыбалку.

‒ Я не сказала, что это будет легко, Юр, ни тебе, ни мне.

‒ А если ты действительно встретишь своё счастье? Не пожалеешь?

‒ Я хочу, чтобы у моего ребёнка были твои глаза, цвета золота.

‒ Может быть, они будут синие, как у мамы?

‒ Значит, ты…

‒ Хорошо, пошли к тебе.

‒ Вот так, просто?

‒ «Тут либо думать, либо рисковать».

‒ Если честно, я не ожидала, что ты так быстро согласишься.

‒ Тот, прошлый Юрик, никогда бы не согласился. Но я устал, где-то посреди ежедневных скандалов и обвинений в неверности мне просто стало всё равно.

‒ Неужели ты изменял своей жене?

‒ До сегодняшнего дня только в голове. По её словам, это гораздо хуже.

‒ Она права.

‒ Я никогда ей не врал, Катя всегда знала, что я люблю тебя.

Она виснет у него на шее, целует, прижимается к груди. Они идут рядом, по-прежнему идеально подходя друг другу: он обнимает её за плечи, она его за талию. В номере гостиницы полутемно, тяжёлые шторы задёрнуты, отрезая двоих от всего мира.

Его руки, ласковые и надёжные, как когда-то ложатся ей на плечи, а взгляд проникает сквозь все слои брони. Вот она, волна счастья, смывающая обиды, потери и расставания. Ничто не существует, кроме их любви.

Неделя пробегает так быстро, что Лие хочется остаться в его объятиях навсегда, но она знает, что это невозможно. В последний вечер они лежат рядом, стараясь не думать о завтрашнем дне.

‒ Ты приедешь меня проводить?

‒ Нет, не стоит. Я не люблю прощаться.

‒ Я напишу тебе, получилось у нас или нет.

‒ Буду ждать.

* * *

‒ Рита, я вижу у тебя под одеялом фонарик! Закрой книжку, выключи свет и спи! Юра, ты тоже! И так уже час, как не отрываешься от компьютера.

‒ Ложись, Кать, я сейчас приду.

На экране перед ним ‒ недавние фотографии, присланные из Нью-Йорка. С них Юре улыбается довольный мальчишка с каштановыми кудряшками и янтарно-золотыми глазами. Он машет рукой кому-то за кадром.

Юра в который раз перечитывает сообщение: «Привет! Это фото с Даниного дня рожденья. Мы собрали в Бруклинском детском музее его друзей из садика, было много подарков. Я купила торт с цифрой «три» и Винни-Пухом, какой он хотел, а мама испекла пирожки с черникой. Данька был в восторге! Не хватало только тебя. Люблю, скучаю».

‒ Милый, иди спать, уже поздно, ‒ Катин голос, как всегда, выводит его из транса.

‒ Сейчас посижу ещё минуту и приду.

Донжуанский список Дрыгина

Автор: Андрей Мизиряев

Рис.5 Любовь, смех и хоботы

Капитан Портупеев сидел в засаде.

Вернее, распластался на газоне, замаскировавшись под розовый куст. Лежать было неудобно. Мешал живот, вздыбивший милицейский китель. Передвинувшись на полметра в сторону, капитан умудрился снять дёрн с нагретого местечка и вырыть лунку в земле. Вернувшись в прежнюю диспозицию, милиционер с облегчением погрузил неуставное брюшко в земные недра.

Жизнь в ночной засаде налаживалась.

Из-за тучки выкатился месяц, осветив стену дома, за которым наблюдал участковый. В этой пятиэтажке жил сам Портупеев с женой. Не бедствовал, но и не шиковал. Служил себе потихоньку, зарабатывая звёздочки на погоны. Не зарывался, но и не потакал окружающим. Уже мелькнула майорская звезда на служебном небосклоне, когда случилось ЧП.

В одно прекрасное утро обнаружилась на кирпичной кладке пятиэтажки вызывающая надпись. Широкими мазками свежей побелки было выведено:

«Лида, будь моей. Сеня Дрыгин».

Дело в том, что жену Портупеева тоже звали Лидией. В дерзком поступке на своём участке капитан усмотрел состав сразу нескольких статей Уголовного кодекса. В том числе угрозу применения насилия. Но отягчающим обстоятельством стало уязвление мужского самолюбия.

Увядающая супруга, с которой он пошёл под венец ещё сержантом, неожиданно расцвела и часто выходила на балкон, якобы поглядеть ‒ не высохло ли развешенное там бельё. Капитан молча злился и подозревал, что она высматривала в прохожих потенциального воздыхателя.

Откровенную надпись смыли прибывшие по сигналу участкового местные коммунальщики. А Портупеев, опасаясь рецидива, задумал устроить облаву на злоумышленника…

* * *

Лёжа в молодой траве газона, охотник за хулиганом бурчал шёпотом, чтобы не заснуть ненароком:

‒ Ветра нет ‒ кусты трясутся, что там делают?.. Тьфу ты, чёрт! Всякая пошлятина в голову лезет. Что делают?.. Лежат в засаде…

Внезапно капитан услышал подозрительные шорохи позади себя. Он потянулся к кобуре с табельным оружием. Но в следующее мгновение обнаружил рядом верную спутницу жизни. Она подползла к мужу со сноровкой фронтовой санитарки и конспиративно прошептала:

‒ Дорогой, давай я тебя подменю. А ты иди, подкрепись. Я там тебе минтая нажарила.

Капитан представил хрустящую корочку на расчленённых и пересыпанных мукой рыбёшках, дрейфующих в подсолнечном разливе, сглотнул обильную слюну и чмокнул жену в щёку:

‒ Вот за что я тебя люблю, Лидка, так это за смекалку. Умеешь ты сорвать оперативную разработку. Смекнула ведь, что путь к желудку служаки лежит через магазин «Океан».

Накинув на жену форменную шинель с прикрепленным кустом розы, проголодавшийся супруг отполз в темноту…

* * *

Сидя на тесной кухоньке однокомнатной квартиры, Портупеев приканчивал поздний ужин. Стрелки на будильнике разомкнулись и перевалили за полночь. Капитан раскрыл лежащую на столе газету, чтобы прочесть последние городские новости. Перелистывая страницы, он увидел в заголовке одной из заметок знакомую фамилию.

Статейка называлась: «Кто такой Сеня Дрыгин?»

Углубившись в газетный текст, капитан выяснил, что пресловутый маратель стен и заборов не кто иной, как местный городской Зорро. Неуловимый и вездесущий. Загадочного субъекта с явно вымышленной фамилией никто и никогда в глаза не видывал, но его послания уже расползлись по всему городу. Автор заметки с иронией зачислял загадочного Сеню в легион романтических натур, которые добиваются расположения возлюбленных таким экстравагантным способом.

Газетный писака даже пожелал таинственному незнакомцу удачи в его любовных похождениях. Но ревнивый участковый придерживался кардинально противоположного мнения о подобных ходоках. Он решил во что бы то ни стало изловить наглеца с поличным и учинить внесудебную расправу. Разумеется, в пределах лёгких телесных повреждений и разъяснительной беседы…

* * *

Закончив с ужином, капитан вернулся к месту засады. Подобравшись ползком к жене, он обнаружил её мирно почивающей на боевом посту.

‒ Эх ты, моя спящая красавица! ‒ ласково пробормотал участковый и улёгся рядом.

Невольно залюбовавшись лицом любимой женщины, освещённым светом молодой луны, Портупеев вдруг испытал забытое чувство нежности и проснувшееся любовное томление.

Подхватив дремлющую супругу на руки, он двинулся прямо по газону в сторону своего жилища. Приблизившись к дому, капитан обнаружил на стене свежую надпись, повторяющую стёртый оригинал.

Портупеев в сердцах чертыхнулся, разбудив драгоценную ношу. Жена выскользнула из супружеских объятий и обрела почву под ногами. Томно взглянув на мужа, она сладострастно вымолвила:

‒ Ты давно не носил меня на руках, дорогой! Предлагаю перенести неурочные бдения на брачное ложе.

В эту ночь чета Портупеевых так и не уснула.

Их совместные дежурства в потёмках и на свежем воздухе продолжались три недели. Сеня Дрыгин, видимо, почуявший слежку, больше не появлялся. Капитан решил прекратить ночные вылазки, но жена настояла на своём:

‒ Давай уже дотянем до медового месяца.

Портупеев не возражал…

* * *

Через девять месяцев счастливый капитан забирал жену из роддома.

Приняв драгоценный свёрток с новорожденной дочерью, свежеиспечённый папаша сосредоточенно разглядывал младенца, словно сравнивал сработанный фотороботом портрет с потенциальным подозреваемым.

‒ На меня похожа, ‒ констатировал Портупеев с уверенностью государственного обвинителя и, закрывая тему, зачем-то отрапортовал: ‒ За время твоего отсутствия в домашнем хозяйстве никаких происшествий не случилось. Кстати, этот Сеня Дрыгин как сквозь землю провалился. Что-то в последнее время не видать его каракулей…

Жена, устроившись на заднем сиденье нанятого по торжественному случаю такси, отняла у супруга нарядный конверт с ребёнком и мимоходом бросила:

‒ Ну, может, он в другой район переехал…

‒ Точно! Тебе бы не в парикмахерской работать, а в милиции.

Озвученная супругой версия возбудила в капитане азарт напавшей на след ищейки. Он захлопнул за женой дверцу таксомотора и уселся рядом с водителем. Всю дорогу до дома Портупеев задумчиво молчал и отвечал невпопад на житейские вопросы новоиспеченной мамаши. В его голове созревал план операции по поимке неуловимого Дрыгина.

Выйдя на службу, капитан созвонился с другими участковыми, и вскоре у него составился список из тридцати адресов, где обнаружилась настенная живопись, подписанная таинственным художником по штукатурке.

Раздобыв детальную карту города, капитан отметил флажками места появления нахальных надписей и попытался вычислить эпицентр паутины, которую сплёл любвеобильный Дрыгин. Стараясь вникнуть в логику хитроумного противника, Портупеев елозил по плану города с циркулем и линейкой, надеясь отыскать отправную точку, где коварный обольститель знакомился с адресатами своих пламенных посланий…

* * *

Первым результатом пересечения замысловатых линий на карте стал городской музей. Капитан неделю кряду инкогнито посещал историческую достопримечательность. Чем вызвал нездоровый интерес музейного персонала. Одна из смотрительниц даже заподозрила Портупеева в покушении на кражу особой гордости музея.

Это был осколок бивня мамонта, найденный строителями при прокладке новой теплотрассы. По версии здешних краеведов, ископаемое животное случайно оказалось в этих местах, спасаясь от наступающего ледника. Вероятнее всего, мамонт подрался с местными медведями и позорно бежал на юг, оставив на месте схватки кончик могучего бивня.

Капитан же хотел убедиться в подлинности экспоната, для чего царапнул ногтем реликтовую кость. Поднялся невообразимый скандал. А Портупееву пришлось предъявлять служебное удостоверение. След Дрыгина так и не обнаружился, а капитан схлопотал выговор.

Его вызвал начальник и после недолгого разноса поинтересовался причиной неожиданно проснувшегося интереса к древности у подчинённого. Участковый вкратце обрисовал историю с проделками Дрыгина.

‒ Да что ты за ним гоняешься, как за серийным маньяком. Будто он стены не мелом пачкает, а пишет кровью своих жертв.

‒ Так он и есть маниакальный альфа-самец. Сексуальный революционер-подпольщик. Окучивает, наглец, исключительно замужних дамочек.

‒ А ты что хотел? Не за мужиками же ему волочиться. Или боишься, что он завтра на тебя глаз положит?

‒ Ну, с маньяком-то я как-нибудь справлюсь. Одно меня беспокоит. Не могу понять, по какому принципу он себе жертв выбирает? Уже и список имеется, локации. А выйти на этого донжуана никак не получается. Не могу ни за какую маломальскую ниточку уцепиться. Все версии перебрал…

* * *

Пять лет гонялся Портупеев за неуязвимым призраком.

Капитан испробовал все методы оперативной работы, но криминалистика оказалась бессильной в поимке неугомонного Дрыгина. Участковый часами изучал список женских фамилий, надеясь подобрать заветный ключ к разгадке непостижимой головоломки. Карта города, где были отмечены сакральные знамения, превратилась в шедевр военной науки по захвату позиций условного противника. Испещрённые стрелками очертания городских кварталов напоминали именинный торт, украшенный кремовыми узорами.

Однажды капитан в отчаянии смял карту в бумажный ком и вынес во двор. Расположившись в придомовой беседке, где был зарыт колёсный диск для окурков, Портупеев сунул опостылевшую бумагу в металлическое углубление. Достав из кармана наброшенного второпях пальто злополучный список, участковый подпалил его зажигалкой и бросил на смятую карту. Огонь уверенно принялся за привычное дело, и вскоре от плана операции осталась только горстка ещё тёплого пепла. Капитан горестно вздохнул, затоптал мерцающие в сумерках искры и вернулся в квартиру.

В тесной прихожей его встретила жена:

‒ Ты куда подевался?

‒ Мусор ходил выбрасывать, ‒ практически не соврав, оправдался Портупеев.

‒ Тогда не раздевайся. Смотайся в магазин. Вот тебе список покупок, ‒ супруга протянула мужу свёрнутый вчетверо тетрадный лист.

Развернув бумажку, капитан начал вчитываться в её содержимое и переменился в лице. Этот навсегда врезавшийся в память перечень женских фамилий десять минут назад развеялся прахом по двору.

Жена с изумлением отреагировала на замешательство мужа:

‒ Ты чего завис? Незнакомые буквы увидел? Дай-ка сюда, ‒ она вырвала из рук остолбеневшего мужа листок бумаги.

‒ А-а-а… Так это же список моих клиенток, ‒ порывшись в сумочке, супруга достала другую бумажку, пробежалась по ней взглядом и протянула стоящему в оцепенении Портупееву. Затем спохватилась, снова схватила список и, взяв с полки карандаш, вписала дополнительный пункт:

‒ Не забудь цветные мелки для Маши. Поторопись, пока магазин не закрылся…

* * *

Капитан нацепил на голову поношенную пыжиковую шапку и выскочил на улицу. Внезапная догадка требовала анализа и осмысления наедине. Разбросанный в сознании пазл сложился в отчётливую картину, наглядно иллюстрирующую женское коварство. Теперь всё стало на свои места. Портупеев брёл по зимнему городу и размышлял:

«Выходит, что это его, милиционера, жена породила монстра, способного вызвать ревность в нерадивых мужьях. Обслуживая своих клиенток в парикмахерской, мастер Портупеева охотно делилась с сидящими в кресле женщинами проверенным опытом манипуляции собственным мужем. Пресловутый Дрыгин оказался грозным оружием в умелых дамских пальчиках. Женская солидарность возвела фантомного героя-любовника на пьедестал семейного благополучия. Этот Сеня, чёрт его дери, помог, как минимум, тридцати супружеским парам воскресить угасающий костёр любви. Если бы этот Казанова не появился в городе, его бы следовало придумать. Вот она ‒ непостижимая женская логика. Спасибо тебе, дорогой Сеня Дрыгин, от всего мужского сообщества. Будь ты реальным парнем, я бы поставил тебе небывалый магарыч!»

Настроение капитана поднялось до заоблачных высот. Он по-молодецки обежал супермаркет и собрал в тележку всё строго по списку, обозначенному женой. Даже прихватил бутылку шампанского по радостному поводу. На кассе залихватски подмигнул хмурой продавщице, выгрузил покупки в пакет и вынырнул на морозный воздух…

* * *

На улице валил обильный снегопад.

Капитан замурчал причитающуюся погоде мелодию давнего хита, но слова песни будто выветрились из головы, испытывающей волнующее кружение.

Завернув за угол магазина и направляясь к своему кварталу, Портупеев краем глаза заметил на стене здания жизнеутверждающий лозунг, увековечивающий память легенды отечественного рока.

‒ Новые времена ‒ новые герои, ‒ резюмировал вслух капитан и внезапно остановился, озарённый шальной мыслью.

Оглядевшись по сторонам, он достал из пакета коробку с мелками и принялся исправлять надпись, оправдываясь перед безвременно ушедшим кумиром:

‒ Ты уж прости меня, товарищ Цой…

Закончив дело, он отошёл от стены на несколько шагов и полюбовался внесёнными поправками. Разноцветный апокриф гласил:

«Сеня Дрыгин жив».

Повертев в руке оставшийся от набора мелок, Портупеев забросил пустую коробку в припорошенную снегом урну и произнёс:

‒ Ладно, завтра новые куплю…

Затем уверенно подошёл к стене и, обсыпаясь меловой крошкой, словно инеем, твёрдой рукой приписал к надписи три восклицательных знака…

Золото дураков

Автор: Наталия Самойлова

Рис.6 Любовь, смех и хоботы

‒ Мне нужен самый уродливый свадебный букет в вашем магазине, ‒ сказал я.

‒ Уродливый? Может быть, гвоздики подойдут?

‒ О нет, вы не так меня поняли. Уродливый, но большой и шикарный. Представьте, что стог сена переспал с траурным венком. Вот что-то такое. Ах, простите.

Цветочница смерила меня хмурым взглядом, развернулась и пошла в подсобное помещение.

‒ А у вас есть тигровые лилии? Добавьте их в центр, пожалуйста, ‒ крикнул я ей вслед.

Её не было целую вечность, ну или, может быть, десять минут. В любом случае, я весь извёлся. Но букет, надо отдать должное, получился воистину кошмарным.

Лилии она воткнула не только в центре, но и немного по краям. Их удушающий запах я почувствовал даже через прилавок, а стебли, похоже, уже вовсю подтекали. Вокруг лилий было какое-то частично увядшее сено, розы цвета несвежей говяжьей печени и мелкие голубые цветочки, которые не сочетались ни с чем. Чудесно. И конечно ‒ мелкая пыльца цвета метиленового оранжевого, которая всегда бывает от тигровых лилий.

Я представил лицо Софы в этой пыльце, и как она чихает. Раз, другой, третий.

‒ Да, это подойдет как нельзя лучше. Сколько с меня?

Цветочница назвала цену (тоже воистину кошмарную). Но делать было нечего, пришлось доставать кошелёк.

‒ Вы, барин, видно, сильно любили эту девушку? ‒ спросила цветочница, когда я был уже у двери.

Нет, конечно.

Вовсе нет.

Как вы вообще могли такое подумать.

* * *

Мы с Софой познакомились на первом курсе.

Наш год был первым, когда девушек принималили куда-то кроме лекарского факультета. У нас, на природной магии, их оказалось две. Александра, изящная сероглазая красавица, приезжавшая на занятия в собственном экипаже, всегда улыбчивая, милая и спокойная. И София, маленькая, с толстой рыжей косой. Эта София, напротив, похоже воспринимала академию как поле битвы. Она настрого велела всем называть её только Софой и чуть что рассказывала всем, что её дедушка ‒ настоящий друид, который восемьдесят лет живёт в лесу.

Зимой у нас начались практические занятия по зельям, я оказался в паре с Софой, и это было смерти подобно.

В химии Софа не понимала ничего. Она буквально не знала, что такое мениск. При взвешивании хватала все гирьки подряд, как будто её не учили пользоваться перчатками. В то же время донимала меня всякими дурацкими замечаниями по части растений и животных. Мол, если так рубить рябиновые почки, то они не отдадут всю свою силу экстракту, а только половину силы. И что это за зелье будет тогда? Одно название.

Мы перестали разговаривать уже на третьем занятии. Когда я делал что-то, что не нравилось Софе, она хихикала. Когда она допускала просчёт ‒ я закатывал глаза. Впрочем, зелья у нас выходили неплохие. Оценок ниже «хорошо» профессор ни разу нам не поставил.

На последнем занятии перед экзаменом Софа всё-таки поплатилась за свой скверный характер. Её ложку, шпатель и другие инструменты поразила оловянная чума. Не такое простое заклинание, между прочим. Я его в учебнике для четвёртого курса нашёл.

Всё занятие я делал всё, как надо, а Софа могла только трястись от злости.

Впрочем, праздновал победу я недолго. Пришёл домой, открыл мешочек с инструментами, а оттуда вылетело два мотылька. Я полез за шпателем, а там всё рассыпалось в ржавую труху.

Вот так и вышло, что на экзамене и мне, и Софе пришлось работать казёнными инструментами. Нам выдали длинные неуклюжие ложки, тупые ножи модели 1875 года. Мы уныло скребли этими ложками по днищам котлов (да, котлы на экзамене были раздельные, факультет по такому случаю расщедрился на двойной набор ингредиентов). Надо было варить зелье-противоядие. И так задачка непростая, а с чужими непривычными инструментами ‒ вдвойне.

Мы с Софой уже час пыхтели над зельями, недобро косясь друг на друга, когда я услышал свой шёпот:

‒ У тебя там на дне кристаллик не растворился.

Даже сам от себя не ожидал такой доброты.

‒ И что? ‒ от удивления Софа, видно, тоже забыла, что мы с ней не разговариваем.

‒ Надо обязательно всё растворить, прежде чем добавлять льняное масло. Иначе не загустеет!

Софа склонилась над своим котлом. Через пару минут я услышал удовлетворённое хмыканье, а потом её шёпот:

‒ Спасибо!

Еще несколько минут мы работали молча. Потом Софа легонько ткнула меня локтем.

‒ Сначала раздави стручки лимской фасоли тупой стороной ножа. Так они…

‒ Что, лучше отдадут свою силу зелью?

‒ Да нет. Так они не укатятся.

Я попробовал придавить, но один стручок, как живой, выскользнул из-под ножа и упал на стол.

И Софа не засмеялась! Она тихонько вздохнула и придвинула мне свои уже нарезанные стручки.

За экзамен мы оба получили оценку «хорошо». И после этого подружились.

* * *

Что было потом?

Много всего. В конце первого курса я никогда бы не сдал ботанику, если бы Софа не сидела со мной три ночи перед экзаменом. На втором курсе я всё-таки втолковал ей, что такое мениск (не коленный, а тот, который на поверхности растворов). На день рождения подарил духи собственного сочинения. Они пахли цветущим лугом, но через час этот запах в один миг сменялся на запах навоза. В ответ Софа украла мою модель скелета и переназвала там все кости. Над моим ответом на экзамене смеялся даже профессор.

В конце третьего курса я внезапно понял, какая Софа красавица.

Оказалось, что волосы у нее ‒ как шёлк. (Это на ощупь, на цвет ‒ как золото.) Глаза карие, как мой лучший сплав бронзы. Губы ‒ вкуса сидра.

Сидра ‒ это потому, что мы с ней тогда пили сидр и целовались.

Был июнь. Летние экзамены только что закончились, мы празновали свою свободу, жгли костёр в саду за алхимическим корпусом. Всё было хорошо, очень хорошо, даже прекрасно, но внезапно я почувствовал ужасную панику. Я никогда до этого не был с девушкой. А вдруг бы Софа надо мной посмеялась? И я убежал, наврав ей что-то про экстракцию, которую надо срочно закончить.

На следующий день я пошёл в публичный дом. Да. Можете смеяться надо мной. Тем более, что внутрь я так и не зашёл, просто час смотрел на окна, пытался убедить себя, что это будет просто эксперимент. Зато меня там увидел знакомый, и на следующий день уже весь Университет знал об этом. Ну и Софа, конечно. Она просто выгнала меня, даже слушать не стала.

Мы снова стали разговаривать только через полгода. К этому времени базовый курс природной магии закончился, я учился на алхимии, Софа ‒ на зоологической магии. Ей очень по душе были ящерицы и гекконы.

На шестом курсе я на спор растворил статую основателя Университета, которая стояла во дворе, и меня отстранили от занятий.

Моё дело разбирали в ректорате и на специальной комиссии, а я сидел в своей комнате один. Наверное, я бы сошёл с ума, если бы Софа, уезжая на практику, не отдала мне свою клетку с солнечными гекконами. Их надо было кормить через каждые три часа и по очереди выставлять на солнце. Я так полюбил этих гекконов, что даже забрал одного себе.

* * *

Каким-то чудом мне всё-таки дали диплом, и я стал практикующим алхимиком.

Прошёл год, потом ещё один. Вы считаете? Всего с нашего знакомства с Софой прошло восемь лет.

Софе уже было мало живых ящеров и гекконов, она переключилась на мёртвых. Стала искать в земле кости древних допотопных ящеров. Какие-то из них, по слухам, даже умели летать.

Вместе со студентами Софа плавала по рекам и смотрела, где там эти кости торчат из земли. На все призывы найти себе занятие поумнее не реагировала. Костей, естественно, не находила. Но её такие вещи остановить не могли.

И вот Софа была в очередной экспедиции. Вернулся один из её студентов ‒ побитый, со сломанной рукой. Все зашептались, что Софа, наверное, попала в беду. Строго говоря, спасать Софу ‒ не моя работа, но кроме меня браться за неё никто не спешил.

Я расспросил студента и нашёл Софу в крошечном посёлке на Северной Двине. Точнее ‒ в палаточном лагере, который они построили в трёх верстах от посёлка.

Всё было куда серьёзней, чем я думал. Во-первых, Софа всё-таки нашла своего ящера. Во-вторых, местные почему-то люто её ненавидели. Они говорили ей убираться, и Софа в принципе не прочь была убраться, но только вместе со своими костями. Но кости надо было вывозить на лошадях, а лошадей у Софы было только две, и больше ей не давали. Она приходила к старосте за лошадьми, а староста снова говорил ей убраться, и всё начиналось сызнова.

В-третьих, Софа от этого непонятного сидения буквально на себя стала не похожа. Как будто кто-то украл ту Софу, которую я знал, и вместо неё подсунул эту новую, бледную и печальную.

Что ж, я пошёл в деревню, общаться с местными. Самое время было пустить в ход красноречие. Другого оружия у меня всё равно не было.

Когда вернулся в лагерь через час, Софа смотрела на меня с какой-то глупой надеждой.

‒ Ну что?

‒ Ничего страшного, ‒ сказал я. ‒ Они просто думали, что ты хочешь призвать Вельзевула.

‒ Вельзевула? Ужас какой, почему?

‒ Эта гора у них вроде как нечистым местом считается. Раньше тут жили какие-то шаманы или не знаю, кто. Так что им не нравится, что ты тут копаешь. А недавно в деревне две коровы умерли. Ну, тут уже все о сглазе и порче стали говорить. Знаешь, как это бывает.

Но Софа, похоже, не знала.

‒ Как же так. Я же рассказывала им, что мы учёные, что мы ищем допотопных зверей. Я даже показывала им рисунки этих зверей. Даже подарила старосте один рисунок.

‒ Софа, ты переоцениваешь. Здесь люди простые, всех этих модных вещей не любят. Они новости узнают, когда видят профиль нового царя на монетах.

‒ Но они же согласились!

‒ Да на что они согласились? Наверное, подумали, что ты сумасшедшая. Ну решили, раз безвредная и молоко у них покупаешь ‒ и ладно.

‒ И что же теперь делать? ‒ спросила Софа совсем упавшим голосом.

И тут настал мой звёздный час.

‒ Не волнуйся. Я уже всё уладил.

‒ Как уладил?

‒ Я сказал, что ты просто ищешь золото. Они мне поверили.

‒ А Вельзевул как же? ‒ с сомнением спросила Софа.

‒ Они про него сразу забыли, когда я пообещал пожертвовать часть золота общине. Я давно заметил, что материальное у людей превалирует над духовным…

Но Софа не дала мне развить эту прекрасную мысль.

‒ Да, но где мы теперь возьмём это золото?

‒ Не волнуйся, золото будет.

‒ Где? У меня здесь нет ничего. У тебя ведь тоже?

‒ Я не ношу с собой золото. Хотя я не против, чтобы ты поискала в карманах. Нет, не в этом, пониже. Ой, ну зачем же по лицу бить. Никакой благодарности от тебя не дождёшься.

И тут Софа засмеялась.

Я пока не говорил вам ничего про её смех. Оттягивал это сколько мог, но дольше уже нельзя.

О смехе Софы вам надо знать две вещи ‒ хорошую и плохую. Хорошая ‒ это то, что Софа иногда смеётся от неожиданности или даже от злости. В общем, смеётся она часто, а плачет редко. Я знаю Софу больше десяти лет, но она ни разу при мне не плакала.

Вот, а плохая вещь ‒ это сам смех. Возможно, когда-то давно кто-то сказал Софе, что она смеётся слишком громко и неженственно. И с тех пор она стала смеяться как-то преувеличенно по-девчачьи. Как-то вот так: «хи-хи-хи». Впечатление иногда бывает жуткое.

‒ Так всё-таки откуда мы возьмём золото? ‒ спросила Софа, отсмеявшись.

‒ Получим сами. Здесь же есть сероводородный источник?

‒ Да.

‒ Вот и славно, ‒ сказал я, потирая губу. ‒ Ну а железа у тебя, к счастью, достаточно. Значит, мы сможем приготовить пирит.

На следующий день я занялся пиритом прямо с утра. Сначала перегнал раствор селитры с квасцами, медным купоросом и сухой вытяжкой перьев грифона. Так у меня получилась свежая царская водка ‒ достаточно крепкая и злая, чтобы растворить и умягчить железо. Дальше надо было сделать тонкий порошок железа. С этим я тоже справился, благо сито Воронцова у меня с собой было. Никуда без него не езжу.

Ну а дальше началось самое интересное. Через растворённое королевское железо я пропускал сероводород, а полученные кристаллы пирита откидывал на чистую льняную ткань. Здесь самое сложное было ‒ найти нужную температуру и количество сероводорода. (Вам я его не назову. Чёрта с два!) Если сероводорода будет слишком мало, вместо пирита будет выпадать сульфид железа. Его-то за золото не выдашь ни при каких раскладах. Он вообще чёрного цвета.

Сероводородом, конечно, пахло ужасно, но Софа всё равно заходила ко мне несколько раз. Я ждал, что она скажет что-то. Например, как она мне благодарна. Или как я хорошо управляюсь с мехами. Но она вместо этого сказала:

‒ Что-то ты совсем тощий стал.

А потом ещё:

‒ Если хочешь супа, я там на пенёк поставила.

* * *

Пирита у меня получилось целое ведро. Кристаллы крупные и исключительно красивые, по цвету ‒ точь-в-точь, как волосы Софы. Ну или как золото, кому как больше нравится. Раньше у меня такие красивые ни разу не выходили.

Софа увидела мой пирит и сразу заулыбалась, подобрела. Я всегда знал, что золото ‒ лучшее успокоительное. Даже если оно фальшивое.

‒ Это так странно. Он даже больше похож на золото, чем настоящее золото, ‒ сказала Софа, задумчиво перебирая кристаллы.

‒ Его называют «золото дураков».

‒ Я знаю, ‒ ответила Софа. ‒ А может быть, это люди дураки, что назначили золотом не тот материал.

Я хотел сказать, что пирит совсем не ковкий и при нагревании и вовсе распадается, но промолчал. В тот момент это было несущественно.

Мы с Софой были в палатке вдвоём. Между нами в ведре ‒ мой пирит, наш пирит. За стенками палатки ‒ лес и река. И ни одной души вокруг (не считая Софиных студентов, но кто же будет считать студентов в такой момент).

Я приехал к ней, чтобы спасти, и уже почти спас. Она улыбалась мне так, как давно не улыбалась. Как будто не было всех этих глупостей, что мы натворили за время знакомства. Как будто, непонятно за что, нам подарили второй шанс.

‒ Может, выпьем вина? ‒ спросил я. ‒ Надо же отметить. Где тут у тебя штопор?

‒ У меня нет штопора. Возьми нож для бумаг, там на столе.

Я подошёл к её столу, сразу увидел нож. Он лежал поверх конверта.

Конверт был запечатан и подписан, получателем письма значился некий Рудольф. Отправителем ‒ Софа.

Я проглотил комок в горле. Мне она не написала из своих экспедиций ни одного письма. Я вернулся к Софе, открыл вино, разлил по стаканам. Она улыбалась всё так же ласково.

‒ Предлагаю тост. Чтоб нам и дальше так везло! ‒ сказала она.

Мы выпили.

‒ Спасибо тебе, Лев. Без тебя я бы тут совсем пропала. Не знаю даже, как тебя отблагодарить.

‒ Всё просто, ‒ сказал я как можно спокойнее. ‒ Мне нужны кости твоих летающих ящеров.

‒ Зачем? Я думала, ты в это всё не веришь.

‒ Я подумал, что эти кости должны быть удивительно лёгкие и прочные. Я хочу сделать материал, похожий на них. Мне нужно совсем немного. Какой-нибудь обломок подойдёт.

Я уже сам слушал себя с некоторым удивлением. Надо же, как я складно могу врать, если захочу.

‒ Вот как. А я думала, ты приехал мне помочь, ‒ сказала Софа.

‒ Нет. Точнее ‒ не совсем. Я совмещаю приятное с полезным. Подумал, раз уж я здесь, почему бы не выручить старушку Софу. На твоего Рудольфа ведь никакой надежды нет, верно?

‒ Конечно, кости я тебе дам. Но мне тогда оставь кусок пирита, пожалуйста.

‒ Да, конечно. Мне не жалко. А зачем он тебе?

‒ Как зачем? На память.

Мы допили вино. И я внезапно стал собираться. Если говорить честно, то это было бегство, даже почти предательство. Передачу пирита теперь Софе предстояло проделать без меня. Но мне уже и без этого было тошно.

* * *

Самое смешное, что у меня и впрямь получилось воссоздать структуру костей.

Это оказалось несложно. Сначала я засыпал влажным мелом все поры в кости и обжёг заготовку в печи. Кости рассыпались пеплом, а мел остался ‒ в точности по форме пустот. Потом эту меловую заготовку я облил каучуком с мелкой серебряной стружкой и дал ему застыть. И наконец, обработал пара́ми кислоты ‒ тут уже мел растворился. Получилось пористое каучуковое тело ‒ лёгкое и прочное.

Я так всем этим увлёкся, что даже не грустил из-за Софы. По ночам она, конечно, снилась мне ‒ с волосами, золотыми, как пирит, с губами, алыми, как корунд. Но днём я о ней почти никогда не думал.

Три месяца спустя материал был готов.

Когда есть такой чудесный лёгкий материал, то просто невозможно не сделать летающую машину. Этим я и занялся. Не один, конечно. За инженерную часть отвечал Борис с физической магии. Мне надо было только сделать длинные доски и загнуть их особым образом.

Борис вообще оказался человеком предприимчивым. Он был знаком с великим князем Михаилом и сумел заинтересовать его нашей машиной. Князь принял у себя нас двоих, и мы два часа говорили о прогрессе и новых магических изобретениях.

Его дочь княжна Евгения пожелала изучать физическую магию под руководством Бориса и алхимию под моим руководством.

Наконец, летающая машина была готова. Испытания назначили за городом. Вроде бы всё держали в секрете, но народу всё равно оказалось много. Неожиданно в толпе я увидел и Софу. Она стояла с Александрой и незнакомым мне молодым человеком.

Наша машина взлетела плавно и красиво, хоть и медленно. А вот падать стала, наоборот, ‒ быстро, бестолково. Хорошо хоть подняться успела невысоко и упала на кроны деревьев, водитель отделался переломом ноги.

Я не увидел ни дыма, ни огня, ничего вообще, что указывало бы на какую-то неисправность. Только стая мотыльков выпорхнула из кабины.

Борис едва ли не рыдал. У меня на душе тоже было горько.

В этот момент Софа, уже не скрываясь, подошла ко мне.

Она ведь мотыльковой магией давно не занимается, подумал я. Вся теперь с ящерами и гекконами. Тяжело ей пришлось, губы вон до сих пор синие. Чёрт, что за мысли в голову лезут в такой момент.

‒ Снова мотыльки, ‒ сказал я вслух. ‒ Ты повторяешься.

Прошел почти год с того вечера в её палатке. Мы расстались тогда хоть и не возлюбленными, но друзьями. Так почему же встретились сейчас ‒ врагами?

‒ Не было цели тебя впечатлить, Белов, ‒ пожала плечами Софа.

‒ А зачем тогда? Это было некрасиво. Даже зло. Я не думал, что ты такая злая.

‒ Просто я подумала…

‒ Что ты подумала?

‒ Что тебе эта должность не нужна. Вот что.

‒ Неужто ты мне позавидовала? ‒ удивлённо спросил я.

Софа никогда не отличалась ни честолюбием, ни завистливостью.

А может, приревновала?

Когда мы с княжной перешли к практике по зельям, её привозили ко мне в университетскую лабораторию. Карета с гербами стояла прямо там, у подъезда. Бывало, что в перерывах мы выходили в сад, тут уж тем более каждый мог нас видеть.

Выходит, Софа могла приревновать?

Эта мысль меня немного утешила тогда. Но не полностью, конечно.

Я был очень зол на Софу, по-настоящему зол. И было обидно, что вот я так долго грустил из-за барышни, а барышня эта оказалась настоящей змеей, хоть сейчас на эмблему лекарского факультета. Ничему жизнь меня не учит, думал я по дороге домой. И волосы у неё не как пирит, совсем не похожи. Скорее на медь похоже, на медную проволоку. Эта проволока такая же колючая бывает.

К великому князю нас, ясное дело, больше не звали, Борис к своей задумке тоже охладел. Я поехал на Север смотреть новые месторождения апатитов.

В общем, о заговоре князя Михаила я там и узнал.

Вы, может, уже не помните об этом, но дело тогда было громкое. Шутка ли ‒ сам брат государя решил против него выступить. Даром что двоюродный.

Михаила, правда, только лишили титула и в дальнюю губернию сослали, а вот всех его приближённых гребли широким неводом. Разбираться, кто знал о заговоре, конечно, было недосуг. Многих послали на каторгу, а кое-кого ‒ и на виселицу.

Прелестную Евгению, к счастью, обвинять не стали, она уехала с матерью за границу. Даже написала мне оттуда письмо, очень трогательное. А через полгода вышла замуж за какого-то английского баронета.

Ну что вам сказать? Я начинал писать благодарственное письмо Софе четыре раза. И четыре раза всё выбрасывал. То мне казалось слишком слащаво, то слишком пафосно, то сухо.

Потом решил, что время уже упущено. Решил послать ей письмо к Рождеству и там написать и о заговоре, как бы невзначай. Мол, надо же, как неожиданно и удачно вышло, спасибо тебе, дорогая Софа.

Но она написала мне раньше. Я долго смотрел на нарядный конверт, не решаясь распечатать. А оказалось, там и не письмо вовсе ‒ серебряный квадратик, пахнущий дурацкой сиренью.

Приглашение на свадьбу Софы. Её мужа звали не Рудольф, и я его вообще не знал.

* * *

Я приехал на свадьбу почти вовремя.

Происходило то, что я ненавижу больше всего, ‒ разговоры и бессмысленное хождение. Людей было много, бо́льшую часть я не знал.

Хорошо, что Софу я увидел почти сразу. Она была в кружевном платье цвета свежеосаждённого хлорида серебра. Возле ключиц воротник платья почти сливался с ее кожей, и казалось, что плечи Софы поднимаются из пены. Волосы убраны в высокую причёску, украшены чайными розами.

Я протянул ей букет, она сразу чихнула. Потом ещё чихнула. И ещё раз.

‒ Прости, я забыл, что у тебя аллергия на лилии!

Я репетировал эту фразу по дороге, но вышло всё равно неестественно.

‒ Ничего страшного, ‒ ответила Софа.

Она как будто совсем на меня не разозлилась. И вообще ‒ выглядела невыносимо умиротворенной и счастливой.

‒ Софа, мне нужно с тобой поговорить. Пожалуйста, давай выйдем на балкон, ‒ сказал я, когда она избавилась от букета.

‒ Белов, ты что? Здесь вообще-то моя свадьба. А вон тот, во фраке. Видишь? Это мой жених, будущий муж. Какие, к чёрту, балконы?

‒ Будем считать это экспериментом. Чего стоят все ваши клятвы, если ты даже не можешь выйти на балкон со старым другом. Разве можно вступать в брак вообще без доверия?

И тут Софа, наконец, засмеялась. Я не слышал её смеха так давно!

‒ Ну хорошо, ‒ сказала она, ‒ только ненадолго.

Она подошла к жениху. Я следил за ней глазами. Было всё так же шумно, он наклонился к ней, она привстала на цыпочки, держась за его плечо. Смотреть на это было невозможно, просто невозможно. Поэтому я оглядел залу. Всё было роскошно убрано, всюду горели свечи. Похоже, жених Софы неплохо раскошелился. Во всех вазах стояли её любимые цветы, похожие на белые запятые. Я вот опять забыл, как они называются, а жених сумел их купить.

Промелькнула мысль, что я недостоин Софы, что она будет счастливее с ним, но я её отбросил. Это было сейчас несущественно.

Наконец мы с Софой вышли на балкон. Там, наверное, было прохладно. Во всяком случае, я сразу начал дрожать.

‒ Софа. Я просто хотел сказать, что очень благодарен тебе. Я тогда ничего не понял. Но ты же буквально… Ты спасла мне жизнь.

‒ Ну что ты, право.

‒ Ты знала о заговоре?

‒ Догадывалась, ‒ кивнула Софа.

‒ Спасибо тебе!

‒ Ничего. Считай, что мы теперь квиты. Ты ведь тоже меня спас ‒ тогда с пиритом.

‒ Нет, мы не квиты. Ты спасла меня ещё раз, когда дала мне гекконов.

‒ Кстати, как он поживает? ‒ спросила Софа.

‒ Он поживает хорошо. У моих родителей. Софа, послушай меня. Тебе не нужно выходить за этого… как его.

‒ За Алексея.

‒ Вот, тебе не нужно выходить за Алексея. Тебе нужно выйти за меня. Да, я не так богат, но это временно. Я могу продать много своего лёгкого материала. Я это сделаю, потому что ты нужна мне, Софа. Все открытия мира ничего не стоят без тебя. Когда я что-то придумываю, мне всегда первым делом хочется рассказать об этом тебе.

‒ Ты никогда мне этого не говорил, ‒ тихо ответила Софа.

‒ Зато теперь сказал.

Внизу в парке зажигали фонари.

‒ Мне кажется, ты просто хочешь испортить мою свадьбу, ‒ задумчиво сказала Софа.

‒ Да нет же. Если бы я хотел испортить твою свадьбу, я бы взорвал торт, например. Или подмешал бы что-то в фейерверки. Вы же будете делать фейерверки? Можно добавить туда вытяжку из семян пустырника, тогда от их запаха всех будет клонить в сон. Да я знаю миллион способов, которыми можно испортить твою свадьбу!

‒ Я поняла. Да, очень доходчиво.

‒ Прости! ‒ выпалил я.

Разговор у нас очевидно не клеился. Но я не готов бы сдаться так просто.

‒ Ты просто хочешь выйти замуж мне назло!

Она покачала головой.

‒ Нет, вовсе нет. С чего ты так решил?

‒ Не знаю, я часто делал что-то тебе назло.

‒ И что же? ‒ быстро спросила Софа.

‒ Ну, на самом деле ‒ почти всё, ‒ честно сказал я, ‒ я всё делал или тебе назло, или чтобы впечатлить тебя, или чтобы не думать о тебе.

Софа стояла очень близко, облокотившись на перила. Очень близко, но поцеловать её мне было нельзя. А через час ‒ будет уже совсем нельзя навсегда.

‒ Софа, ты просто не можешь так со мной поступить. Без тебя ничто для меня не имеет смысла. Всё золото ‒ будто золото дураков.

Фонари уже все горели, парк был полностью освещён.

‒ Хорошо, ‒ вдруг сказала Софа, ‒ я согласна.

И в следующую секунду мы уже спускались по пожарной лестнице. Потом побежали по саду. Софино белое платье хлопало на ветру.

‒ Всё, я больше не могу, ‒ сказала Софа, когда мы вышли через боковую калитку. ‒ Давай вот тут посидим на скамейке.

‒ А твой жених? ‒ спросил я. ‒ Он не будет гнаться за нами?

‒ Не думаю. Вообще-то это актер. Господин Ненайденко из Императорского театра. Хорошо, что ты в театр не ходишь. А то бы узнал его.

‒ Из театра? То есть ты наняла его, чтобы он играл твоего жениха?

‒ Ну да. А то сколько бы ты ещё собирался.

‒ Так что ‒ и свадьба была ненастоящая?

‒ Нет, свадьба как раз вполне. Все приготовления обошлись мне довольно дорого. Так что придётся тебе сделать очень много твоего лёгкого пористого материала. Но только не пирита, хорошо? С золотом дураков нам пора покончить.

Четыре кролика на пути к урагану

Автор: Роман Борисевич

Он себя потерял, кто знает, когда, в какой именно час, день, неделю, месяц или год.

Ф. Скотт Фицджеральд. Ночь нежна
Рис.7 Любовь, смех и хоботы

Наверное, я находился в одном из тех редких мест, где парень, сосредоточенно разглядывающий землю под ногами и время от времени бросающий взгляд в экран телефона, не вызывал особых подозрений. Удивительно, что эта мысль вообще пришла мне в голову. Наверное, слишком много подобного стало мелькать в новостной ленте. Чуть позже, понаблюдав за окружающей обстановкой, я пришел к выводу, что глупо что-то прятать там, где каждый уголок земли, не говоря уже о деревьях, обыскивается неугомонными в своей прожорливости существами – белками.

Уже несколько минут я петлял на пятачке среди елей с обломанными нижними ветками, пихты с густой треугольной кроной и хлипкой березы, затесавшейся между ними. На экране телефона, словно на пиратской карте сокровищ, горел красный крестик. Парк, знаменитый своей многочисленной диаспорой белок, стал очередным местом, куда меня привела возлюбленная.

Навигатор уверял, что я нахожусь в правильном месте. Так где же фигурка? Теплое дуновение воздуха взлохматило мои волосы и принесло беспокойные мысли. Может, ее унесло ветром?

За это время мимо прошли несколько человек. Особенно мне запомнились две крашеные блондинки, одна из которых катила прямо по корням деревьев двойную коляску. Наверное, с детства приучают двойняшек к ухабистым дорогам. Ее спутница – платиновая блондинка в розовой кепке с надписью «ICON» – отвлеклась от телефона исключительно для того, чтобы сквозь угольную подводку смерить меня тяжелым взглядом.

Их желание сократить путь к выходу из парка я еще могу понять. Но о чем только думала пожилая пара, когда они, помимо двух визжащих детей, брали в парк охотничью собаку? Неужели белки настолько опасны? Крупный лабрадор пшеничного цвета самозабвенно загонял на деревья одно рыжее чудовище за другим. Но чувство защищенности почему-то не наступало.

Прислонившись спиной к шершавому стволу ели, я еще раз всё осмотрел. Сквозь плотную хвою пробивались ослепляющие лучи летнего солнца. Они играли на металлических дужках очков, заставляя слепо прищуриваться. Прячась от бьющего в глаза света, я наклонил голову и неожиданно заметил торчащие белые ушки.

Вот она!

Между стволом березы и одной из ее веток притаился знакомый сверток из коричневого пергамента. Его венчала белая фигурка кролика – простенькое оригами из бумаги.

Я приподнялся на цыпочки и выхватил сверток. Он оказался на удивление тяжелым, но не настолько, чтобы служить исключительно грузом, не дающим порывам ветра унести фигурку. Бережно отколов булавку, скрепляющую кролика со свертком, я некоторое время разглядывал забавную мордочку, нарисованную фломастером. Затем сфотографировал фигурку с нескольких ракурсов и развернул бумагу.

На листе красивым почерком оказалось выведено очередное, уже третье, четверостишие:

  • Взирая через стёкла на людей,
  • На их поползновения борьбы,
  • Ты поразил меня меж двух грудей
  • И бросил на колени для мольбы.

Вновь и вновь перечитывая строки, я неуверенным шагом добрел до ближайшей скамейки. Что это, если не признание в любви? Содержимое свертка, впрочем, пошатнуло мою уверенность: внутри пергамента оказалась горсть фундука. Это очередной «сладкий приз»?..

В кармане брюк завибрировал телефон – звонил «Олег Алексеевич». Сделав в уме заметку переименовать контакт, я надел наушники и нажал на значок «ответить».

– Тебе понравились строки?

Каждый раз, когда я слышал этот голос, меня утягивало в блаженную пустоту. Мягкий и обволакивающий, словно пуховое одеяло зябкой осенью, будоражащий и горячащий, как после глотка крепкого алкоголя. Сразу хотелось творить… но непременно рядом с его обладательницей. Наверное, именно такими голосами сирены заманивали моряков на скалы.

– Ты упомянула груди… – неторопливо начал я. – Мне ждать пикантных фото?

– Боже… – выдохнула «Анна Керн» в микрофон. Она сделала паузу, и я почти увидел девичью улыбку, возникшую у нее на лице. – Что-то еще – кроме слов о моей груди – тебя зацепило?

Говорила она всегда немного торопливо, при этом четко выговаривая каждое слово.

– Дай подумать… – Я изо всех сил сжал фундук в кулаке – скорлупа не поддалась. – Еще ты опустилась на колени…

– Лишь для мольбы!

– Ты верующая?

– Пожалуй… нет, – неуверенно ответила Анна.

– Тогда зачем ты так поступила?

Прикрыв глаза, я сосредоточился на мягком звучании ее голоса. Широко распространено понятие любви «с первого взгляда». А если не было этого взгляда? Насколько реальными могут быть чувства к той, кого никогда не видел, даже на фото? Даже имя, настоящее имя той, кто представилась как «Анна Керн», оставалось для меня тайной. Однако каждое слово этой девушки вызывало такой мощный выброс дофамина в мозгу, какой испытывал разве что Одиссей, привязанный к мачте корабля. Мы оба слышали прекрасные голоса, но не могли последовать за ними.

Интонации подсказывали, как уголки губ Анны расходятся в улыбке от моих слов, как морщится аккуратный носик в ответ на очередную пошлую шутку, как сужаются зеленые – непременно зеленые! – глаза, когда она задает вопрос.

– Ради тебя, – прошептала Анна, и легкий румянец проступил на ее острых скулах. За неимением другой информации, эта стала для меня правдой.

– Это слишком много, – покачал головой я, словно мы разговаривали тет-а-тет. – Мне раньше никто стихов не посвящал.

– Ты заслуживаешь целой поэмы.

– Это ты заслуживаешь! – рассмеялся я. – Разве не тебе Пушкин посвятил стихотворение?

– Я твое мимолетное видение…

– Нет, ты гений чистой красоты!

– Красота… – пробормотала Анна. – Какое значение имеет красота в нашем скоротечном мире? Ты не думал, а вдруг я страшная или старая?

– «Я уже люблю в вас вашу красоту, но я начинаю только любить в вас то, что вечно и всегда драгоценно, – ваше сердце, вашу душу».

– Филфак… – фыркнула она. – Ты ведь специально заучил эту цитату Толстого, чтобы студенток цеплять?

– Это сработало?

– Как знать.

Дальнейшие расспросы прервало покалывание в пальцах, и я понял, что до сих пор сжимаю в кулаке сверток с орехами.

– А фундук?..

Услышав шаги, я замолчал и резко распахнул глаза. Ко мне медленно приближалась молодая пара. Шли они почти вслепую, одаривая друг друга долгими томными взглядами. Я задержал взгляд на слабо переплетенных пальцах: казалось, небольшая слабость в одной из фаланг, – и всё разрушится, как в македонском войске.

– Фундук?.. Ах да! – спохватилась Анна. – Это и есть мой подарок.

– Спасибо, – машинально ответил я. – А как мне расколоть скорлупу?

Смех, вырвавшийся из динамика телефона, своей чистотой и безоттеночной искренностью напоминал детский. От взрослых людей редко можно услышать подобный, и меня почти не уязвило, что именно я стал его причиной.

– Орехи не для тебя.

– Обидно.

– Ну-ка, вставай со скамейки! – скомандовала Анна. – Сейчас мы будем кормить белок.

Следуя указаниям, я вернулся на место, где нашел оригами кролика, и присел на корточки спиной к березе.

– Теперь стучи одним фундуком о другой. Это привлечет внимание белки.

– А твое?

– Меня надо другим заманивать.

– Как насчет ужина тогда? Например… – Я осекся, увидев приближающуюся ко мне белку со шерсткой цвета охры.

– Теперь замри и продолжай легонько трясти орехами в ладони.

– Немного противоречивые указания.

– Это дуновение взрослой жизни, – хихикнула Анна. – Привыкай.

По ломаной спирали белка приближалась ко мне, но в полуметре от ладони с фундуком передумала и отбежала.

– Не очень-то она и голодная, – огорченно произнес я.

– Они тут зажравшиеся, это правда. Подожди еще.

Вскоре появился другой грызун – темно-коричневая с острыми полупрозрачными ушками. Наверное, я впервые видел белку так близко. В этой особи меня удивили две детали: невероятно мускулистые задние лапы, которые она расставляла, словно подражая бойцу сумо, и хвост, оказавшийся не таким пушистым, как на картинках.

– Какая-то она плешивая, – заметил я.

– Теперь медленно опусти ладонь с фундуком к земле, – прошептала Анна.

Белка демонстративно показывала, что орехи ее не интересуют. Она продолжала бегать и тыкаться мордочкой в случайные точки на земле. Вскоре представление закончилось, и белка осторожно приблизилась к моей ладони, но лишь понюхала палец, а к фундуку не притронулась. Мое красочное описание ситуации доставляло Анне неподдельное удовольствие, она то и дело хихикала.

Не прошло и минуты, как белка вернулась и без тени сомнения схватила самый крупный фундук с ладони и с трудом засунула себе в рот.

– Смотри не подавись, – нежно проговорил я.

С орехом в зубах зверек принялся искать место для очередной кладовой. После того как фундук оказался погребён, она прибежала за следующим.

– Я где-то читала, – прокомментировала мое наблюдение Анна, – что белки забывают, где прячут бо́льшую часть своих орехов. Они ориентируются на запах и зачастую выкапывают не свои запасы.

– Ты хочешь сказать, что белки воруют друг у друга? – рассмеялся я, чем спугнул прибежавшего за очередным орехом воришку.

– Причем постоянно.

Я скормил последний фундук и достал из кармана еще горсть. Белка быстро сообразила, где легкая еда, и сразу после того, как она зарывала очередной орех, вприпрыжку возвращалась за следующим.

– Ты когда-нибудь делал это раньше? – спросила Анна.

– Разговаривал ли я с тем, кого не вижу, но кто видит меня?

– Как ты?..

– Ты плохо следишь за словами, – улыбнулся я и послал воздушный поцелуй наугад.

– Промахнулся.

– Я очки не для красоты ношу, – попытался пошутить я, но смешок быстро уступил место мольбе:

– Могу я тебя увидеть? Хоть издалека?

– Это непросто… – пробормотала Анна. – Мы можем притвориться, что меня нет в парке? Не хочу портить прекрасный момент.

– Если для тебя это важно…

– Важно!

– Тогда так и поступим, – согласился я, вручая белке очередной орех. – Но я всё равно хочу поблагодарить тебя.

– За что?

Казалось, что Анна напрашивается на перечисления своих заслуг, однако ее искреннее удивление это опровергало. Я услышал прерывистый крик чаек, эхом отдающийся в наушниках.

– Поверить не могу, что раздражающие в обычное время вещи – палящее солнце, тонны пыльцы в воздухе… и даже издевательские вопли чаек – могут быть так приятны, если приправлять это тобой, Анна Керн. Благодаря тебе моя жизнь раскрывается всем спектром вкуса, как… – Я замялся, подбирая сравнение. – Как текила с солью…

Из-за спины неожиданно появилась первая белка, та самая, которая отказалась от ореха.

– Мне показалось или в тебе промелькнул призрак Ганнибала Лектера? – спросила Анна. – И ты сравнил меня с солью!

– Да, – с готовностью подтвердил я. – С самой полезной и вкусной солью… с гималайской розовой, например. Как тебе?

– Не пробовала.

– Я про комплимент вообще-то.

– Дай-ка минутку, – Анна притворно задумалась. – Весьма оригинально, хотя я далека от объективности. Ведь всё, что ты говоришь, заставляет меня улыбаться.

– Ты читаешь мои мысли… Ой!

– Что случилось?

– Белка укусила меня!

Я с досады бросил оставшийся в ладони фундук на землю и осмотрел указательный палец, где остался след от двух острых зубов.

– Мне очень-очень жаль, – после долгой паузы мрачно произнесла Анна. – Зря я всё это затеяла…

– Не зря! – воскликнул я. – Тем более она даже кожу не прокусила. Видимо, на вкус я не очень… – Анна молчала, поэтому пришлось добавить:

– Этот диплом сводит меня с ума. И лишь общение с тобой дает мне силы продолжать писать его! Как думаешь, стоит это безобидного укуса?

– Безобидного?

– Именно. Смотри! – Я поднял указательный палец вверх, как философ, готовый явить миру очередную мудрость. – Крови нет.

– Поверю тебе… на слово, – ответила Анна немного изменившимся голосом.

– Ты уходишь? – догадался я, осматривая парк в поисках удаляющейся фигуры.

– Мне пора.

– Мы созвонимся вечером?

Анна ответила не сразу. Я услышал шум машин на фоне и понял, что она уже покинула парк.

– Не получится… извини, – наконец произнесла она с сожалением в голосе.

– У тебя такой ревнивый парень? – шутливо спросил я и весь сжался в ожидании ответа.

– Не парень, – быстро ответила Анна.

– Это радует.

– Только не меня… Мне действительно пора. Целую!

Я остался наедине с тишиной и фантомным покалыванием на губах.

Ощущение от призрачного поцелуя вскоре сошло на нет, и наваждение отпустило меня. Что я вообще делаю в этом парке за пару недель до защиты? Конечно, я бессовестно солгал, что общение с «Анной Керн» способствует написанию диссертации. Мои мысли, старательно загоняемые в рамки исследования, постоянно возвращались к загадочной женской фигуре…

А ведь именно диссертация свела нас вместе. «Золотая пара эпохи джаза: сравнение гендерных позиций супругов Фицджеральд через призму романов „Ночь нежна“ и „Спаси меня, вальс“».

Первая часть диссертации, которую я про себя смело озаглавил «Талант и красота», проросла из моего старого эссе про видных американских писателей начала двадцатого века. Вторую часть, получившую негласный заголовок «Король и королева», я написал уже специально для диссертации. Дело оставалось за малым: провести параллели между судьбами героев романов и трагической историей Фрэнсиса Скотта и Зельды Сейр Фицджеральд.

Читать далее