Читать онлайн Твоя Мари. Когда ее не стало бесплатно

Авторы не пропагандируют, не стараются сделать БДСМ популярным и не предлагают пробовать на себе.

В жизни всё и всегда начинается с первого взгляда. С того самого первого взгляда, который вдруг выхватывает из общей массы нечто такое, что больше никто не заметил, – и вот тут ты осознаешь, что с этого момента начинается новая глава, новая история. Возможно, самая главная в твоей судьбе.

Смысл выражения «Жизнь заиграла другими красками» я в полной мере осознал еще в семнадцать лет, начав ходить на подготовительные курсы в мединститут. Это было как вспышка, как яркий свет, от которого на секунду слепнешь, а потом не можешь видеть ничего вокруг. Ничего – кроме этого лица, склоненного над тетрадью, тонкой шеи в воротничке кофты, запястья руки, сжимающей ручку. Помнишь две родинки на шее справа – одна над другой, шрам на правой руке – небольшой, с горошину, потому что видел его, когда в автобусе она взялась рукой за поручень, и рукав куртки чуть сполз.

Я, кажется, и теперь помню то ощущение, с которым бежал домой с остановки после первого занятия. Мне хотелось немедленно взять карандаш и запечатлеть на бумаге всё, что я сегодня увидел, потому что очень страшно было растерять, не запомнить.

Ничего не ответив маме, встретившей меня каким-то вопросом в прихожей, я сбросил кроссовки и куртку и ринулся в свою комнату, запер дверь и, включив свет, укрепил на мольберте чистый лист. Штрих, еще один, еще… Вышло вроде похоже – ну, во всяком случае, так, как я запомнил.

С этого вечера так и повелось – возвращаясь с курсов, я первым делом зарисовывал всё, чем успел напитаться за полтора часа, и только потом выходил в кухню ужинать. Родители многозначительно переглядывались, но вопросов не задавали. Я же сам и раньше ничего особенно о себе не рассказывал, а теперь вообще хотел, чтобы меня как можно меньше о чем-то спрашивали. Рисунки, как вещественное доказательство моей новой жизни, я прятал в антресоли, к задней стенке – так было больше шансов, что мама их не обнаружит.

…На четвертом уроке – кажется, это была химия, – я вдруг забеспокоился. Причин для этого не было, химию я знал хорошо, никакая контрольная или вызов к доске не могли выбить меня из равновесия. А под ложечкой сосало, ныло от неприятного предчувствия. И я вдруг вспомнил – мольберт. На нем остался вчерашний рисунок, я забыл снять его и убрать в антресоли! Еле досидев до конца занятий, я ринулся домой, даже не попрощавшись толком с пацанами.

Мольберт стоят повернутым к стене, когда я уходил утром, это я помнил совершенно чётко – на нем остался незаконченный набросок, не хотелось, чтобы мама или отец, войдя в комнату, увидели это. А сейчас он был развернут ко входу, и с белого листа на входящего оглядывалась через плечо девушка. Прорисован был только профиль, остальное пока еще жило в набросках, но выглядела она как живая.

– Кто это, сынок? – спросила, выходя из кухни, мама, и я вздрогнул:

– Никто. Это ты мольберт трогала? Я ведь просил.

– Хотела ковер почистить.

– Мама! Я сам у себя убираю, ты забыла? – внушительно произнес я, поворачивая мольберт к стене.

– Так и не скажешь, кто это?

– Просто девушка, – буркнул я, стягивая свитер и стараясь не поворачиваться к маме лицом, чтобы не увидела, как я покраснел.

Это была не просто девушка – ну, для меня, во всяком случае, уже три недели она не была «просто», хотя практически не замечала меня. А я считал часы до момента, когда нужно будет выбегать из дома и нестись на автобусную остановку, запрыгивать в автобус и с колотящимся сердцем гадать – сядет ли она на своей остановке в этот же автобус, или я смогу увидеть ее только в здании медицинского института.

Помимо выпускного класса школы и подготовительных курсов трижды в неделю, я еще заканчивал художественную школу, там тоже близились экзамены. Свободного времени практически не было – я или зубрил химию с биологией, или стоял часами за мольбертом, или мотался на другой конец города, где располагалась медицинская институт. Казалось бы, всё это должно было выматывать так, чтобы единственной мечтой была кровать и подушка, но нет. В начале октября у меня появилась Машка – ну, как «у меня»… Не у меня, конечно, а просто появилась, и я потерял голову, сон, покой и аппетит. На листах, укрепленных на мольберте, всё чаще вместо пейзажей или анатомических набросков появлялся ее профиль, ее тонкая шея в воротничке кофты, просто какие-то наброски карандашом, в которых угадывался ее силуэт.

Я и в художке часто, забывшись, рисовал что-то похожее, даже не придавая значения тому, что тема была задана совершенно иная. Конечно, это не могло остаться незамеченным.

– У тебя, Денис, стали хорошо получаться такие наброски, – преподаватель живописи стояла у моего мольберта и с интересом рассматривала карандашный набросок женского профиля. – Много чувства в работе.

Я, кажется, покраснел, потому что это было именно то, о чем она говорила. На белом листе ясно угадывались Машкины черты – ее нос, ее скула, ее маленькое ухо с сережкой, ее прядь волос, выпадавшая из любой прически. Мне казалось, что прежде я не видел девушки, привлекавшей бы меня с такой силой.

– Ты научился подмечать то, что у человека внутри, – продолжала преподаватель, рассматривая набросок. – И это внутреннее ты очень хорошо переносишь на бумагу, настолько, что оно значительно превосходит внешнее. Я вижу эту девушку, я ее чувствую, она мне интересна – понимаешь, о чём я?

Я кивнул. Мне и самому хотелось бы получше узнать эту девушку, которая не подпускала меня ближе, чем на вытянутую руку. Не знаю, почему, но она оставалась совершенно равнодушной к моим знакам внимания, к каким-то попыткам сблизиться. Это задевало – летом у меня случился первый опыт с женщиной, потом были еще и еще, и я чувствовал себя уже знатоком и, кстати, отказов до этого момента не получал, а тут…

Вот тут у меня вышел облом. Машка совершенно мной не интересовалась, это было так очевидно, что я злился. Та же Сашка, ее подружка, всем своим видом и поведением демонстрировала готовность к чему угодно, а эта… Даже в автобусе, когда мы возвращались домой после курсов, она умудрялась встать так, чтобы не быть прижатой ко мне, и потому рядом оказывалась Сашка, совершенно беззастенчиво влипавшая в меня при любой возможности. Меня же от этих прикосновений в буквальном смысле перекашивало – Сашка мне не только не нравилась, она меня чем-то отталкивала. Она была простая и понятная, даже какая-то примитивная, как будто имела всего два рефлекса – жевательный и тот, что отвечает за размножение, и это коробило еще сильнее.

Машка была совсем другая. В ней чувствовалось что-то такое, что тянуло меня к ней как магнит, я не мог сопротивляться этой тяге и совершенно не хотел. При этом, стоило мне сделать лишний шаг навстречу, как я тут же буквально налетал грудью на забор с торчащими из его досок гвоздями – таким взглядом могла окатить меня Машка.

Я выплескивал свою досаду, обиду, боль и страсть на бумагу, много рисовал – мама даже беспокоилась, что рисование может помешать готовиться к выпускным и вступительным экзаменам, все-таки профессией я выбрал медицину, а не искусство. Но без этого я вообще бы не смог заниматься, мои мысли устремились в одну сторону – я должен был получить эту девчонку во что бы то ни стало.

Никогда в своей жизни я не бегал за кем-то так долго – два года до первого секса и два с половиной до полноценных отношений. Собственный рекорд удивлял. В самом деле, я даже не понимал, зачем она мне, если я так очевидно ее не интересую. Кругом были девчонки, ради которых можно было не напрягаться, достаточно было просто позвать. Но, видимо, уже тогда я чувствовал, что доступное и податливое тело просто ради секса мне не интересно совсем. Мне важно другое – девушка должна увлекать меня не только этим, я хотел трофей, приз, который выиграл, завоевал, а не то, что само упало под ноги, в этом нет никакой победы. Доставшееся легко совершенно не имеет ценности.

… Девушка, с которой у меня случился первый раз, была одной из подружек Олега – у моего друга таких было множество. Летом я поехал к нему на Дальний Восток – Олег вернулся из армии, уже учился и работал, снимал квартиру и жил самостоятельно. Мои родители не возражали против таких поездок, Олег всегда казался им взрослым, разумным и надежным, потому никаких опасений наша дружба у них не вызывала. Сын маминой подруги плохому не научит.

Плохому он меня и не учил, но, будучи на три года старше, способствовал моему взрослению в разных сферах жизни. Он много знал, много умел, с ним всегда было интересно. Олег играл на гитаре и хорошо пел, мне нравилось сидеть рядом с ним во дворе на лавке по вечерам и наблюдать, как собравшаяся вокруг компания подпевает, прихлёбывая пиво или портвейн, слушать разговоры, в которых мелькали и блатная феня, и забористые матерки. Олег говорил, что в этих краях и поножовщина – вещь не редкая. Однако друг мой обладал непререкаемым авторитетом, и рядом с ним было спокойно. Он усаживался на спинку старой скамьи, брал гитару, проверял струны и начинал петь, прерываясь на затяжку сигаретой и глоток из стоявшей у его ноги бутылки, и я смотрел на него как завороженный, словно не знал его с самого детства. Это был совсем иной Олег – в безрукавной тельняшке, обтягивавшей мощную грудную клетку, с гитарой в руках, с этой сигареткой в углу рта. От него так и веяло силой и уверенностью, было даже завидно.

Девчонок вокруг него вертелось тоже много. Даже шрам во всю левую щеку, уродовавший лицо, их не отпугивал, скорее, наоборот. Однако Олег, насколько я видел, особо не разменивался и, как перчатки, подружек не менял.

– Не в количестве счастье, Диня, – говорил он, покуривая сигаретку вечером в кухне. – В принципе все они одинаковые, чтобы понять это, достаточно одной-двух.

– Ну… они же сами на тебя вешаются, почему нет?

Олег внимательно на меня посмотрел:

– С тобой всё ясно. Мальчик созрел.

– Что тебе ясно? – я почувствовал, что краснею, но он больше ничего не сказал.

Здесь, на Дальнем Востоке, я вкусил совсем другую жизнь, свободную и бесконтрольную, ту, что у меня пока не было. Я наблюдал за тем, как изменился после армии мой друг, это сделало его каким-то слишком уж взрослым, что ли, словно он сразу перемахнул через десяток лет. Но, скорее всего, даже не армия его таким сделала, а та ответственность, что мать взвалила на плечи Олега после смерти его отца. И теперь, живя отдельно и будучи совершенно независимым, он всё равно чувствовал, что должен поддерживать и тетю Наташу, и сестру Галку, потому что он – единственный мужчина в семье, пусть и живет далеко. Он стал иначе рассуждать, как-то по-другому смотреть на некоторые вещи – или просто он уже вырос, а я еще нет. Но мне не было необходимости взрослеть раньше, чем это было положено, а Олегу вот пришлось. И он стал самостоятельным, учился, работал, затеял какой-то свой бизнес, уже, судя по всему, приносивший ему доход. Это было новым для меня, необычным.

Олег собирался на какие-то местные источники, меня, конечно, взял с собой, а заодно прихватил и девиц, одна из которых и оказалась моей первой женщиной. Пришла она ко мне сама в первую же ночь, как-то совсем буднично сбросила шорты и футболку, скользнула под одеяло и обняла меня, от неожиданности даже не сумевшего что-то сказать.

Я плохо запомнил, что там вообще было в первый раз, но вот после второй ночи она сказала, прижав к щеке мою руку:

– А ты многим бабам голову свернешь, Диня…

Я почувствовал, что в лицо бросилась кровь – слышать такое было лестно, а девушка продолжала:

– Ты еще опыта поднаберешься, и любая женщина будет твоей с радостью. Будь ты постарше, я бы с тобой уехала.

Мы посмеялись, но я запомнил эти слова. Утром Олег, вернувшийся с пробежки, заметил:

– Лицо довольное.

– Ну, а чего бы и нет? – потягиваясь, я спустился с крыльца деревянного домика, в котором мы жили, и вдруг сделал колесо и растянулся на влажной от утренней росы траве.

Олег только улыбнулся:

– Вижу, ты не разочарован.

– С чего бы? – я смотрел в ярко-голубое, без единого облачка, небо, и чувствовал себя удивительно легким и счастливым.

– Всякое бывает. Но я постарался, чтобы с тобой такого не произошло.

– Ты знал, что будет? – я перевернулся на живот и, подперев кулаком голову, посмотрел на друга, который выполнял какие-то странные упражнения, больше похожие на танец.

– Ну, мог представить. Так лучше ведь сделать всё как следует, правда? И лучше, чтобы в первый раз это не была девушка, которая тебе нравится, или в которую ты влюблен – мало ли, как пойдет.

– А у тебя как было?

Он замер в какой-то стойке и насмешливо посмотрел на меня:

– Вот потому и говорю – в первый раз это должна быть не твоя девушка, – он растянулся на траве рядом со мной: – В жизни много странного, Диня. И не всегда любовь и секс сходятся в одной точке.

– Тогда какой смысл в этом? Разве можно – без любви?

– Ну, ты за пару ночей не понял, что можно? Тогда у тебя еще целая неделя для этого, – усмехнулся Олег.

– И что же, ты не любишь Настю? – так звали девушку, с которой Олег приехал сюда.

– Нет, – спокойно отозвался Олег. – У нас с ней совсем другие отношения, но тебе это пока знать рано.

Я пихнул его в бок, он ответил тем же, и мы покатились по траве, стараясь подмять один другого. Олег, конечно, выиграл – он всегда был сильнее физически, да и по комплекции превосходил меня, а теперь, после армии, еще и занялся восточными единоборствами, постоянно делал какие-то упражнения на растяжку и выносливость.

– И запомни, Динька, не обязательно каждая женщина, что окажется в твоей постели, будет вызывать у тебя эмоции, кроме единственной – желания ее трахнуть, – сказал он, прижав меня к земле. – Но когда-то наверняка появится та, в которой сойдется всё, и вот тогда ты поймешь, что такое найти своё.

– Ты стал говорить как мой дед, – захохотал я, пытаясь вывернуться и освободиться от его давления, но тщетно – чем сильнее я сопротивлялся, тем больнее мне было.

– Ну, твой дед был умным человеком, почему бы и не говорить, как он, – смеялся Олег, вроде не применяя никакой силы, однако не давая мне вырваться. – Попробуй расслабиться и поймать момент, когда я тоже сделаю это, – посоветовал он, но мне так и не удалось сбросить его. – Ладно, пошли завтракать, – Олег поднялся и протянул мне руку, помогая встать. – А пока, Диня, не забивай голову, живи, кайфуй – самое время.

Я так и поступил, и то лето запомнилось мне надолго как самое беззаботное и счастливое – много секса, море, источники, отдых, пробежки с Олегом по утрам, какие-то упражнения и совершенно пустая, ничем не забитая голова.

А в октябре я встретил Машку…

Дневник Мари.

«Судьба, конечно, большая фокусница. Просыпаешься утром, совершенно не ожидая подвоха, а вечером – бац! – и на тебя обрушивается нечто, переворачивающее твою жизнь с ног на голову. Так и со мной.

Ехала на занятие на подготовительных курсах и даже в мыслях не держала ничего, кроме биологии, и вдруг… Он был такой красивый, аж не верилось, что так вообще бывает. Как принц из сказки. И вот он идет и садится на наш ряд, потому что только у нас есть место. И начинает смотреть на меня – развернувшись боком так, чтобы видеть. А я делаю вид, что мне безразлично, и прячусь за соседа, влипаю в стенку так, чтобы спастись от этого взгляда, потому что чувствую, как краснею.

А после занятий он вдруг спрашивает, в какую сторону нам с Сашкой домой. И оказывается, что по пути, даже автобус один. И сердце моё всю дорогу бухает от непонятного волнения, а внутри всё дрожит, и какой-то ком в горле, но от этого не дискомфорт, а наоборот…

Дома, лёжа в постели, я вдруг понимаю, что отчаянно хочу, чтобы в среду он снова пришел – и одновременно боюсь этого. Мне хочется его видеть – и в то же время страшно. Такой красивый парень…

В среду он садится не с нами, а на три ряда впереди и справа от прохода, так, чтобы видеть меня без помех – всё занятие сидит в пол-оборота и между записью лекции что-то черкает на задней стороне тетради, то и дело бросая на меня быстрые взгляды. На меня – не на Сашку, я совершенно чётко это чувствую. Домой опять едем вместе, и я делаю всё, чтобы не оказаться слишком близко к нему в автобусе, чтобы – не дай бог – не прижаться к его куртке. Зато Сашка совсем не скрывает своих желаний, вот же… Нет, я так не умею и ни за что не стану учиться. И вообще – нельзя заводить отношения с таким красавчиком, потом будет очень больно, я чувствую. За ним будут бегать толпы девок, и он, конечно, станет обращать на них внимание… Нет, я не хочу, чтобы меня сожрала ревность. Не хочу.

Господи, Маша, неужели ты в себе так не уверена? Какая чушь…

За мной всегда кто-то увивался, хоть я никогда не была признанной красоткой или еще что-то. Но почему-то парни меня вниманием не обходили, а я никем не интересовалась. Ну, не было мне нужды в этих гуляниях за ручку, в поцелуях украдкой, в непременной демонстрации своих отношений на школьных дискотеках. Я, кажется, парней вообще не замечала, даже наглухо влюбленного с седьмого класса Валерку Михеева, что ходил за мной, как служебный пёс за пограничником, везде и всюду.

И вдруг – Денис… К такому я оказалась не готова совершенно. Вообще не понимаю, как он из толпы в тридцать человек, большую часть которой составляли девчонки, выделил меня. Объективно говоря, там имелись девицы намного интереснее внешне, а парочка даже просто красавицы по любым меркам, но… Он увидел меня – и всё. Как будто шоры ему одели, никого не замечал, ни на кого не смотрел. Я же от его взглядов покрывалась мурашками и изо всех сил делала вид, что мне это безразлично.

А он оказался настырным. Даже после того, как курсы закончились, и начались экзамены, он не выпускал меня из вида – звонил, приглашал в кино. Я по большей части отказывалась, но иной раз мы куда-то все-таки ходили, уж не знаю, какими словами ему удавалось этого добиться. Но главное – он не пытался как-то распускать руки или тащить меня в постель, вот это очень располагало.

После вступительных он пропал на весь август, а в сентябре мы встретились на общем собрании первокурсников – и всё опять пошло по-старому. Денис звонил, если совпадали вдруг ленты – провожал домой. Однажды наши группы слили в одну на биологии – заболел преподаватель, и мы почти месяц занимались вместе, вот тогда-то случился у нас первый поцелуй – Денис в буквальном смысле вырвал его силой. Я начала снова его избегать и делала это довольно успешно, хотя особых трудов это не составляло – разные факультеты позволяли почти не встречаться.

Но Денис всё равно нашел способ не выпускать меня из вида. Мы ходили в театр, просто иной раз гуляли по городу, и я уже не возражала, когда он пытался меня поцеловать где-то в тёмной аллейке.

Ну и…»

… Совершенно случайно наши две группы слили на биологию вместе – какая-то накладка с преподавателями. Машка опоздала, уж не знаю, что там у нее произошло, но, когда она влетела в аудиторию, место осталось только рядом со мной, я тоже пришел почти самым последним. Хмыкнув, она опустилась на скамью рядом, шлепнула на стол учебник и две тетради, поправила выбившуюся из пучка прядь волос.

Я же, едва ощутив локтем случайное прикосновение ее руки, даже дышать перестал, почувствовав, как меня буквально окутало легким облачком ее духов. «Привет», – написал я на последней странице тетради и толкнул записку к Машке. Та прочитала, пожала плечами, но ничего не ответила, сделала вид, что внимательно слушает Маргариту Михайловну – преподавательницу биологии, известную своей особенной неприязнью к студенткам.

«Маша, давай в кино сходим». Снова никакой реакции, только легкий вздох. «В «Луче» какой-то новый фильм» – настаивал я, но Машка игнорировала все мои попытки наладить диалог.

Вот уже полгода мы учились на первом курсе медицинского института, правда, на разных факультетах, и вот такое слияние, как сегодня, вышло случайно и явилось для меня настоящим подарком. Виделись мы крайне редко, разве что где-то между лекций в главном корпусе, остальное расписание совершенно не совпадало. А я никак не мог выбросить Машку из головы, хотя вокруг было много девчонок – и более красивых, и – что главное – более доступных, чем она.

Но я почему-то всякий раз представлял себе ее тонкую шею в воротнике темно-синей кофточки, ее ноги, мелькавшие в разрезе джинсовой юбки, и от этих картин перехватывало дыхание. Сейчас, сидя так близко к ней, я чувствовал нарастающее возбуждение. Скосив взгляд, вдруг заметил, что на ней опять эта юбка, и полы разошлись под медицинским халатом в стороны, и теперь в разрезе почти полностью видна ее нога, обтянутая черной лайкрой чулка – даже край кружевной резинки заметен. Совершенно не соображая, что делаю, я положил руку на эту ногу, и Машка вскочила, грохнув на пол учебник.

– Вон из аудитории, – тут же отреагировала Маргарита Михайловна.

– Но… – начала было Машка, и ее тут же перебил грозный окрик:

– Вон, я сказала! – и ей ничего не оставалось, как пойти к двери.

Я же через пару минут специально пихнул свою сумку так, чтобы она свалилась со скамьи на пол, и тут же тоже был выставлен из аудитории, чего, собственно, и добивался.

Машка стояла у большого окна в коридоре, обхватив себя руками, и смотрела на улицу – там падал снег. Март в наших краях – еще зима.

– Меня тоже выставили, – радостно сообщил я, усаживаясь на низкий подоконник.

– Поздравляю, – буркнула она. – Теперь отрабатывать замучаемся.

– Да ну, ерунда.

– Тебе, может, и ерунда, а меня она загоняет.

– Ну, так как насчет кино? Пойдем?

– Я работаю.

– Ну, не каждый же день?

– Не каждый. Но времени на кино у меня всё равно нет.

Я внимательно посмотрел ей в лицо:

– Я вот каждый раз думаю – ты кино не любишь или со мной ходить не хочешь?

– И то, и другое.

Я рассмеялся:

– Слушай, ну, что ты такая упёртая? Я же не в постель тебя тащу.

Она посмотрела насмешливо:

– Тут тебе вообще не светит, Денис.

– Да? А чего так?

– А вот так, – Машка села рядом со мной, взялась руками за подоконник и, чуть наклонившись вперед, спросила, глядя в пол перед собой: – С чего ты взял, будто можешь вот так запросто лапать меня на занятиях?

– Да я не лапал… просто как-то само…

– Ну да – рука соскользнула, – с деланым пониманием произнесла она, не отрывая взгляд от напольной плитки.

Я вдруг взял ее руку, сжал и потянул к себе. Машка удивленно посмотрела на меня:

– Отпусти…

– Нет… – прошептал я, преодолевая сопротивление и обхватывая обеими руками ее тонкую фигурку в белом халате. – Маша… ну, ты ведь видишь, да? – и, легко приподняв ее, усадил на колени, прикоснулся к губам, раздвинул их языком.

Она не сопротивлялась пару мгновений, словно забылась и поддалась эмоциям, ответила на поцелуй, но потом, как будто опомнившись, отпрянула, уперлась рукой мне в грудь:

– Отпусти… – и я опустил руки, давая ей возможность встать.

Машка отошла на пару шагов, поправила халат, развернулась и быстро зашагала к лестнице на третий этаж. Я не стал ее преследовать, сидел на подоконнике и вновь переживал восхитительное ощущение от сорванного случайно поцелуя – первого за всё время нашего знакомства.

Она старалась избегать меня, как могла, но увы – на биологии наши группы всё еще занимались вместе, и Машке волей-неволей приходилось оказываться в одной аудитории со мной. Правда, она ухитрялась сесть так, чтобы я не мог во время занятий смотреть на нее – для этого приходилось бы разворачиваться, а Маргарита Михайловна этого терпеть не могла. После занятия Машка практически мгновенно исчезала, буквально выбегала из аудитории, и я не успевал догнать.

Это меня раззадоривало и одновременно злило – я так долго не мог найти подход к девушке, что начал сомневаться в собственных силах. Но ни разу у меня не промелькнула мысль отступиться, бросить эту затею и найти себе кого-то посговорчивее, тем более, что и напрягаться бы особенно не пришлось. Нет, я не мог так поступить, это значило бы, что проиграл, а проигрывать было обидно.

Немного успокаивало только то, что не было соперников – Машка не подпускала к себе вообще никого, не только меня. Приблатненный придурок Винт не в счет – даже подумать было смешно, что Машка обратит на него внимание, слишком уж она была… не для него, что ли. И именно после нашей стычки с ним что-то начало сдвигаться и в наших отношениях с Машкой.

Даже сейчас я помнил свое ощущение от нашей первой близости – ощущение абсолютного счастья, как будто я получил главный приз, который теперь ни за что не выпущу из рук. А уж то, что я оказался у нее первым, вообще вознесло меня до небес – почему-то раньше всегда казалось, будто у Машки до меня был какой-то неудачный опыт, а вот поди ж ты, я ошибся.

Но это ничего не поменяло в плане отношений, как ни странно. Да, Машка не отказывалась провести пару часов или даже целую ночь со мной, но ничего больше не позволяла, лишив наши встречи какого-то эмоционального окраса, что ли. Как спорт – встретились, провели турнир, разошлись. Спортивная гимнастика, акробатика в постели – всё. Меня это совершенно не устраивало.

Я входил в лекционный зал и сразу находил Машку взглядом – в то время она уже перевелась на мой факультет, и мы стали видеться почти ежедневно на лекциях. Она же, если и замечала меня, то никогда не подавала вида, это тоже было обидно. Практически во всех моих лекционных тетрадях были ее профили – на задних страницах, на обложках, иногда даже просто поверх записанного материала. Так много, как тогда, я рисовал только после того, как окончательно потерял ее спустя годы – по памяти, но уже не профили, а ноги, шею, спину, с анатомической точностью, не пропуская никаких нюансов вроде родинок или маленького шрама на левом колене, оставшегося после того, как в детстве Машка провалилась этой ногой в ливневку подземного перехода. Я помнил, кажется, всё – и никогда не мог создать цельный образ, как будто воспринимал ее только вот так, фрагментами. Образ, который постоянно был в моей голове, никогда не укладывался на бумагу, как бы сильно я этого ни хотел.

И, возможно, так бы это и тянулось до какого-то конца, если бы не Михеев. То, что произошло между ним и Машкой, меня здорово задело, хотя изо всех сил я старался не подавать вида. Но оказаться на одной доске с ним было неприятно. И в тот момент я и понял, что надо предпринять еще одну попытку и попробовать показать Машке Тему. Если честно, я никогда не задумывался о том, что было бы, если бы Машка отказалась или, попробовав, решила бы, что это не для нее. А ведь могло быть и такое…

Но, к моему великому удивлению, Машка с удовольствием нырнула и поплыла, увлекая меня за собой. Не я ее, а она уводила меня всё глубже и глубже, давая возможность открыть и в ней, и в себе самом что-то еще. Мы задышали одними легкими, стали одним целым, и мне казалось, что это будет продолжаться всегда – мы так и будем вместе до конца, что бы это ни значило.

Дневник Мари.

«И все-таки я это сделала… Не хотела, не собиралась, но… Не смогла устоять, не смогла сопротивляться даже не ему – себе. Не ему, потому что к тому моменту он уже перестал предпринимать какие-то попытки физического сближения. Затаился, выжидал – не знаю, но держал себя в руках. И именно в тот момент, когда он перестал пытаться, я поняла, что хочу этого – с ним.

Он действительно был моим первым мужчиной. И пошла я тогда к нему домой совершенно осознанно, потому что хотела почувствовать, что это такое – оказаться с ним так близко, что ближе уже и невозможно.

Говорят, что первый опыт чаще всего негативный. Не могу сказать такого о себе. Я получила то, на что рассчитывала – ну, во всяком случае, как я себе представляла это раньше. Денис оказался настолько хорош, что я поняла это, даже не имея опыта и возможности сравнить. Я не испытала никакого отвращения, никакой боли, никакой неловкости утром… Мне было так хорошо, что не хотелось открывать глаза. Можно ли было оказаться еще счастливее, чем я в тот момент? Пожалуй, нет.

Просыпаться в первое совместное утро и смотреть на человека, с которым у тебя это произошло, оказалось вовсе не неловко или неприятно, нет. Я открыла глаза и увидела Дениса, держащего перед моим лицом на ладони чашку свежего кофе. Этот запах, этот взгляд, эту улыбку я не забывала потом никогда, даже будучи уже чужой нижней.

И ведь он смотрел на меня таким взглядом всегда – до самого последнего нашего дня вместе, что бы я ни сделала. Он смотрел на меня как в самый первый раз…

Конечно, он не смог удержаться утром и повторил то, что было ночью, но я и не возражала. Было любопытно – как всё воспримется при дневном свете, как будет? И было хорошо…

Денис потом спросил, не жалею ли я, и мне было странно – о чём жалеть? Если бы я не захотела сама, то и не оказалась бы в его постели, не позволила бы прикоснуться ко мне. Нет, я ни о чём не жалела.

Почему всё так глупо закончилось? Почему, когда, в какой момент мы вдруг решили похоронить всё, что у нас было? Мы же были счастливы.

Да, не скрою, первое время даже после отличного секса я старалась избегать Дениса в обычной жизни. Словно стремилась свести наши отношения только к постели, чтобы не мучить себя разными мыслями. Вот там, в постели, мы подходили друг другу идеально, так, как будто были созданы друг для друга. Выбираясь же из-под одеяла, я думала: «А зачем что-то еще? Зачем что-то менять? Не хочу сложностей, не хочу никаких мыслей ни о чём. Не хочу думать, где он и с кем, когда не со мной – зачем? Нет, всё отлично и так».

Вела себя соответствующе – не замечала его в лекционном зале, не подходила в перерывах, никогда не садилась рядом с ним. Но если вдруг после лекции он молча брал меня за руку и вёл за собой, шла и не задавала вопросов. Это могло значить только одно – квартира свободна на несколько часов – или на всю ночь, но я крайне редко задерживалась у него до утра.

Он никогда не хотел отпускать меня, до последнего удерживал, не давая одеться, не понимал, почему я делаю это, когда можно проснуться утром вместе и вместе же поехать в институт. Но для меня это значило – «состоять в отношениях», а вот этого я и не хотела. Объяснять это Денису не хотела тоже.

Мне так было легче – вроде как нет никаких обязательств, мы свободные люди, если что-то случится, это не будет иметь ко мне никакого отношения. И к нему, кстати, тоже, потому что я не исключала и для себя возможность романа с кем-то другим. Думаю, Денис об этом догадывался, потому внутренне бесился особенно сильно.

Случайный секс с Валеркой не был попыткой вызвать ревность у Дениса – это мне было и не нужно, он и без этого заводился с пол-оборота, едва ко мне на лекции подсаживался кто-то из однокурсников, даже не имевших целью что-то личное. Вообще не знаю, как это получилось с Михеевым – видимо, сыграл свою роль алкоголь, который я довольно плохо переносила в юности. Потому что ничем больше я не могу объяснить этот нелепый секс на чужой кровати в квартире именинницы. И было всё это так смешно, глупо и противно, что я потом не могла думать о произошедшем без отвращения к себе.

Однако признаться во всём мне труда не составило, я даже не выбирала особенно момент, потому что не волновалась за последствия. Если бы Денис оскорбился моим поступком настолько, чтобы уйти, я бы и не расстроилась особенно, помня, что отношений как таковых нет, а потому нет ни правил, ни обязательств. Но он повёл себя иначе. Наверняка всё-таки испытывал как минимум досаду – тоже, нашла ведь, с кем, с Валеркой Михеевым, господи… Но виду не подал, только посмеялся и предположил, что теперь Михеев, как честный человек, обязан на мне жениться.

Мне не было смешно – я уже жалела о том, что сделала, и о том, какой неудачный объект выбрала для своего нелепого поступка. Нельзя обижать того, кто тебя любит, даже если при этом сама ничего к человеку не испытываешь.

Но этот мой демарш, видимо, дал понять Денису, что нужно нечто более сильное, чем секс, чтобы удержать меня рядом – раз уж я так запросто смогла лечь в постель с кем-то еще. Ну, и он нашел это более сильное средство, которое в один миг затмило мне всё остальное. Увидев выпавшие мне под ноги из шкафа будто случайно наручники и кляп, я поняла, что вот этого, наверное, хотела бы.

И не ошиблась».

Валерка стал мои злым роком, ей-богу. Много лет я о нем ничего не слышал, правда, как-то припомнил Мари ее странный роман однажды на даче, но причиной этому была музыка, которая и разбудила во мне эти воспоминания. Самого же Валерку я впервые за долгие годы встретил там, где вообще не ожидал и не был должен.

Была первая годовщина смерти Мари – апрель, погода отвратительная, с неба постоянно сыпались то снег, то дождь. Но мне и в голову не пришло отказаться от поездки. Я специально решил ехать после обеда, чтобы не столкнуться там ни с родителями Мари, ни – тем более – с Олегом.

Однако около могилы кто-то был. Я присматривался, но никак не мог узнать мужчину в темно-серой куртке, стоявшего спиной ко мне, ссутулив плечи и опустив седую наполовину голову. Никого мне эта фигура не напоминала.

Припарковав машину, я взял с переднего сиденья букет белых роз и вышел, хлопнул дверкой. На звук мужчина обернулся, и я с трудом и не сразу узнал Валерку Михеева. Да, потрепала человека жизнь…

– Здравствуй, – я протянул руку, и он, помедлив, пожал ее. – А ты как… здесь?

– Мать ее сказала, – глухо проговорил Валерка, снова устремив взгляд на памятник с выбитыми датами. – Случайно встретились на улице…

Я вошел в ограду и положил цветы так, чтобы их не снесло ветром. На небольшом постаменте лежал свежий букет желтых шаровидных хризантем – наверняка Олег приезжал сюда рано утром. Это были любимые цветы Мари, и он доставал их в любое время года и в любом месте, где бы она ни находилась. Я же с каким-то бараньим упорством всегда дарил ей белые розы, хотя знал, что она такие терпеть не может, и вот даже сейчас привез их, хотя в павильоне, где покупал, видел желтые хризантемы. Даже себе не могу объяснить, почему так делаю.

Валерка, похоже, тоже знал о любви Мари к хризантемам, но привез белые, с кулак величиной.

– Как… это случилось? – выдавил он мне в спину.

– Рак, – коротко ответил я, не желая обсуждать эту тему с ним.

– Долго..? – он не смог договорить, но я понял, что имелось в виду.

– Долго. Столько вообще не живут с ее диагнозом. Извини, Валера, подробностей не будет, да я их и не знаю. Она много лет жила с другим человеком.

– То есть, бросила тебя? – криво усмехнулся Михеев и полез в карман куртки за сигаретами.

– Ну, тут я тебя вряд ли порадую. Нет, не бросила. Я ее отдал.

Мне почему-то доставляло странное, хоть и довольно мучительное удовольствие говорить ему это – уж не знаю, почему.

– Ты так и продолжал считать ее своей вещью, хотя она была просто мазохисткой? – удивил меня Валерка, продемонстрировав знание терминологии.

– Ух ты… и давно ты такой подкованный? – я тоже закурил, пряча сигарету от ветра в ладонях.

– С тех пор, как понял, что у вас за отношения, – скривился Михеев. – Полно информации, не так все и сложно, хоть и довольно странно.

– Ну, и тебе зачем было надо забивать этим голову?

– Хотелось понять.

– Понять Мари? – я усмехнулся. – Ну, ты загнул, конечно.

– Мари? – чуть удивленно повторил Михеев. – Значит, так ты ее называл… – он секунду помолчал. – Да, ты, наверное, прав. Если уж ты за столько лет ничего о ней не понял, то мне-то куда…

– Валерка, мы ведь уже взрослые, – примирительно произнес я. – Давай хоть у могилы разборки устраивать не будем, а? Ну, не по-человечески это. И Машка этого не любила. Она тебя всегда защищала, говорила – ты не виноват, что с тобой приключилось вот это… Безответно любить больно, я знаю. И твоей вины действительно не было в том, что Машка к тебе всерьез никогда не относилась. Она и ко мне-то… – я махнул рукой. – В общем, давай завязывать, а? Хотя бы из уважения к ней.

– Все-таки ты удивительно ограниченный, Денис. Для тебя все в жизни сводится к постели, а это ведь вовсе не так. И Маша… она ведь просто потакала твоим прихотям, думаешь, я этого не понял?

Я мог бы сейчас очень огорчить его открытием – его обожаемая Маша, которую он так боготворил и идеализировал до сих пор, вовсе не потакала моим прихотям, а, скорее, приспособила меня для удовлетворения своих, хоть я не был против. Мы с ней совпали в своих отклонениях, вот и все. Тема – не норма, это девиация, нарушение – как угодно, и нам с Машкой просто повезло на раннем этапе, когда мы оба поняли, что с нами что-то не так. И мы были друг у друга, что очень облегчило нам жизнь, позволило не притворяться, не гасить это в себе, а дало возможность развиваться, не вовлекая в порочный круг нормальных людей. Мы компенсировали друг другу наши девиации. И я любил ее, а она меня – нет, но нам это не мешало быть вместе много лет, как потом ее нелюбовь не помешала Олегу. Но Михеев никогда этого не поймет, потому что он – нормальный, что бы это ни значило.

– Ладно, Валерка, мне на работу пора. Тебя подбросить? – я не увидел поблизости никакой машины, а могила Мари находилась довольно далеко от центрального входа, и идти пешком обратно сквозь пронизывающий насквозь кладбищенский ветер и пробрасывающий то и дело дождь с мокрым снегом – удовольствие так себе.

– Не надо, – отказался он. – Я еще тут побуду… если не возражаешь.

Представляю, с каким трудом ему далась эта последняя фраза, но он все-таки произнес ее, и это требовало уважения, пусть мне и было неприятно оставлять его здесь, наедине с Мари.

Я неопределенно кивнул и пошел к машине, оставив Валерку возле ограды. Он снова ссутулил плечи, закурил еще сигарету и продолжил смотреть на могильную плиту, словно мог увидеть там что-то иное, кроме двух выбитых дат. Фотографии на памятнике не было – так решил Олег, он же договорился об этом с родителями Мари. Я знал, что он сам пошел к ним со страшной новостью, сам организовал все, что касалось похорон и последующей установки памятника – об этом мне рассказала Лера.

Я в тот момент оказался ему совсем не помощник и не поддержка даже – не справился с эмоциями, с собой, со своей жизнью и крепко запил, едва не вылетел с работы, в общем, никакого толка от меня не было. Я спускался в супермаркет, закупал очередную партию водки, пил и рисовал. Это было все, что я мог в тот момент – рисовать. Именно тогда в пьяном угаре я и оклеил всю стену напротив кровати в спальне изображениями Мари – фотографиями, рисунками, и покрыл сверху лаком.

Олег зашел ко мне только один раз – накануне девяти дней, увидел, что я совершенно невменяем и, не сказав ни слова, ушел. Потом мы не виделись около двух месяцев – он не отвечал на телефонные звонки, а дома его застать было невозможно – он пропадал то на работе, то в компании байкеров. Из двух мотоциклов он сперва, как и обещал, продал «ямаху», а «харлей» внезапно попросила не трогать Мари. Это тогда очень удивило Олега, уже разместившего объявление о продаже:

– Мы ведь договорились.

– Не делай этого. Успеешь продать, это же классика…

– Да дело же не в деньгах, Мари. Дело в принципе. Я дал тебе слово.

– Ну, во-первых, я тебя об этом не просила. А, во-вторых, могу же я передумать? Ну, вот и считай, что передумала и хочу, чтобы ты не трогал «харлей».

И Олег сдался, снял объявление. Теперь мне начало казаться, что Мари настояла на этом как раз потому, что понимала – когда ее не станет, у Олега вообще не останется ничего, за что он сможет зацепиться, чтобы продолжать жить. А байкеры все-таки могли ему в этом помочь.

Ну, вот он и цеплялся.

Я же долго не мог смириться с тем, что Мари больше нет. Да, она уже не была со мной, но в последние месяцы наши отношения стали какими-то более близкими, что ли. Возможно, дело было в том, что я перестал доставать ее, боялся причинить дискомфорт – а раньше это было словно бы смыслом моего существования. Узнав, что происходит с Мари, я вдруг словно устыдился себя – ну, что я, зверь, в самом деле, чтобы отравлять тот недолгий отрезок жизни, что ей еще остался? В общем, мы стали общаться как-то ровно и по-дружески, и теперь мне этого не хватало, как воздуха.

Я словно растерялся и не знал, что делать дальше. Мари всегда присутствовала в моей жизни, независимо от того, были мы вместе или нет, а теперь ее не стало – во всех смыслах. Даже живя пять лет в Америке, я знал, что дома, в Сибири, есть Мари, это как-то мирило меня с той жизнью, которая мне, как оказалось, вообще не подходила. А теперь…

Впервые я оказался на кладбище накануне дня ее рождения, да, буквально за день. Олег назвал мне номер линии и участка, это находилось довольно далеко от центральных ворот, я поднимался в гору на машине, и ряды могил все не кончались – создавалось впечатление, что мертвых намного больше, чем живых. Да, собственно, так это и было.

Могилу Мари я увидел сразу. На всех относительно свежих захоронениях стояли кресты, и только у нее был просто высокий столбик с табличкой. Ну, о ее отношениях с религией знали все, потому поставить даже временный крест не решились.

Было очень странно смотреть на холм земли и знать, что там, внизу, – она. Вернее, то, что от нее осталось. В моей жизни это была не первая могила, я успел похоронить бабушку и обоих родителей, но почему-то именно тут, у Мари, меня охватило ощущение пустоты и какой-то надрывной тоски, словно пришло осознание – всё, больше ничего никогда не будет.

И еще в тот раз я подумал, что же должен испытывать Олег, приезжая сюда, если мне так плохо? Каково же должно быть ему?

Поддавшись внезапному порыву, я, вернувшись, сразу пошел к Олегу. Он, конечно, меня не ждал, но дверь открыл.

– Сто лет тебя не видел, – я вошел в квартиру и сразу уловил запах кальянного дыма. – Куришь?

– Да. Будешь? – хмуро спросил он.

– Не откажусь.

– Ну, идем тогда.

Чуть прихрамывая, он двинулся в кухню, я пошел следом. Кальян стоял на барной стойке, заменявшей моему другу стол. Я сразу направился в угол между стойкой и окном, сел на высокий табурет и вдруг вспомнил, что именно здесь любила сидеть Мари. В этой квартире все напоминало о ней, хотя толком она здесь и не жила, разве что последние несколько месяцев.

– Ну, съездил? – спросил Олег, перезаряжая кальян.

– Да. Ужасное ощущение, – я даже плечами передернул, чтобы разогнать забегавшие по телу мурашки.

– Вот и не мотайся туда часто. Дай ей хоть там лежать спокойно.

Я удивленно уставился на друга:

– Ты это серьезно?

– Абсолютно. Денис… ну, не хочу снова одно и то же говорить. Просто сделай, как я прошу. Запретить не могу, потому прошу.

Я неопределенно кивнул, хотя, не скрою, мне было обидно слышать это. Но, наверное, Олег был прав – мне не стоило появляться на кладбище чаще, чем это принято. В конце концов, Мари ушла, не принадлежа мне – так имел ли я право нарушать ее покой своими визитами? Ну, и Олегу, понятное дело, это было бы неприятно.

– Где Новый год будешь праздновать? – спросил я, когда Олег уселся на табурет и устроил больную ногу на втором, вытянутым из-под стойки.

– Нигде. Лягу спать пораньше.

– Может, ко мне? Закажем что-нибудь, посидим?

– Какой тебе интерес сидеть со мной? Я не пью.

– Да не в алкоголе дело… Не хочу один оставаться, – вдруг признался я, беря из его руки протянутый мундштук. – Может, и тебе тоже не стоит?

– Ты же знаешь, что я всегда отмечаю Новый год один, если есть возможность.

– Ну, как хочешь…

Дневник Мари.

«Годы в институте оказались хоть и сложными, но очень счастливыми. У нас всё складывалось как-то легко, без напряжения, без ссор и скандалов – особенно после того, как началась Тема. Не было причин для этого.

Мы оба работали, а Денис еще и успел закончить массажные курсы, чтобы иметь возможность зарабатывать. Он собственноручно обустроил комнату в квартире Серёги, и теперь у нас было своё место для экшенов. Иногда, если вдруг экшн оказывался слишком интенсивным, или если просто не хотелось расставаться, мы засыпали там же, на кровати за балдахином, обнявшись и словно приклеившись друг к другу. Утром Денис всегда вставал раньше и варил кофе, приносил мне в постель и сидел в ногах, глядя, как я, еще не до конца проснувшись, пью его и закуриваю первую утреннюю сигарету. Кстати, длинные коричневые «More» с ментолом покупал мне тоже он, а позже я вдруг пристрастилась к сигарам, и на несколько лет они стали непременным атрибутом моей жизни. Правда, Денису это не нравилось.

Встречи в комнате Серёгиной квартиры стали неотъемлемой частью нашего существования, но мы умудрялись находить время и на какие-то прогулки, и на вечеринки с однокурсниками, и на походы в театр – это вообще было отдельным видом развлечений, тут мы как-то удивительно совпали. Иногда Денис водил меня на выставки – любил рассматривать чужие работы, объяснял мне, что сам сделал бы по-другому. Словом, мы не зацикливались исключительно на «тематических» практиках, не ограничивали свою жизнь только постелью и экшенами. Нам было хорошо друг с другом и вне Темы, хоть раньше я думала, что всё будет иначе.

Денис не давал мне поводов для ревности – даже самых крошечных, он, казалось, никого вокруг не замечал ровно с тех пор, как мы начали встречаться всерьез. Это вызывало зависть среди однокурсниц, для которых красавчик Дэн всегда казался лакомым кусочком. А тут – я. Но я умела не обращать внимания на сплетни и разговоры за моей спиной, мне было важно мнение только одного человека обо мне. И это был Денис. А он меня любил, и для него я была лучшей.

Мне всегда нравилось предвкушение экшена, момент, когда еще ничего не началось, а идет только подготовка. Денис надевал белую рубашку, закатывал рукава до локтей, оставлял расстегнутыми три пуговицы сверху – этот процесс настраивал и его, и меня на предстоящее действие. Он раскладывал девайсы так, чтобы иметь возможность менять их мгновенно, не прерываясь надолго, он придирчиво оглядывал то, как готова я – всегда выдвигал требования по обуви, белью или, когда позже появились разные специальные костюмы, к тому, что я беру из шкафа – латексное платье, корсет, шорты. Он очень любил чулки, перчатки и туфли и, хотя главным фетишем всё равно оставалось белье, иной раз просил оставить только это.

Ему нравились мои руки в длинных, выше локтя, перчатках, закованные в тяжелые металлические наручники. Чулок с разными видами резинок у меня тоже было множество – с огромным трудом всё это доставалось через пятые руки или по случаю покупалось где-то на дальнем рынке. Ну, а в отделе обуви для стриптиза, открывшемся в подвальном помещении одного из магазинов, меня, кажется, узнавали и всё никак не могли разобраться, в каком из появившихся в изобилии стрип-клубов я работаю.

Но всё это покупалось с единственной целью – доставить удовольствие моему фетишисту-Верхнему, которого эти вещи заводили с пол-оборота. Я действительно в то время старалась, чтобы он получал от меня всё, что хочет, потому что это было не так уж сложно, а видеть восторг в глазах Дениса нравилось мне почти так же сильно, как принимать удары плетью, например.

Если честно, то и ваниль с ним оказалась не так уж плоха, даже наоборот – люби я эту самую ваниль. Но мне уже было понятно, что обычные отношения это не моё, мне как раз отлично подошла Тема, в которой я чувствовала себя органично. Если бы еще не характер…

Так случилось, что по характеру я была, скорее, Верхняя, и потому частенько нарушала какие-то правила, которых в силу, опять же, склада натуры, принять не могла. Со мной невозможно было обращаться как с нижней в полном смысле этого понятия, я многих вещей просто не допускала. Но, может, чистый мазохизм тоже не так уж плох – для тех, кто в этом разбирается?

Денис хорошо владел разными видами девайсов, умел много разных штук – мне хватало, но ему самому хотелось еще и в голову ко мне залезть, а вот этого я не позволяла никому, и даже Тема ничего не изменила. А он уже хотел иметь власть не только над моим телом, но и над чем-то еще. И это изменило в наших отношениях всё.

Не сразу, но…»

Примерно через год после того, как Мари не стало, я, разбирая папки с рисунками, набрел на одну из самых первых – ту, когда я еще учился в институте, курсе, кажется, на втором-третьем. Мы с Мари тогда уже были вместе, и она была моей основной и единственной моделью. Уже в то время я не рисовал ее лицо, только тело, ноги, шею. Не знаю, почему так получалось, но, видимо, уже тогда я понимал, что никогда не смогу передать в портрете то, что вижу. Было в Мари что-то неуловимое, видимое только взглядом, и что мгновенно исчезало на снимках и рисунках. Порой мне казалось, что ее спина куда выразительнее лица – или это всё же у меня не хватало данных, чтобы ухватить суть.

Я перебирал рисунки, сидя на полу в большой комнате. Сколько же их было, даже не сосчитать… Мне нравилось рисовать Машку – иногда я усаживал ее на стул посреди комнаты, уходил за спину и делал наброски карандашом, заставляя ее принимать разные позы. Это всегда было очень возбуждающее зрелище – ее обнаженная спина, руки, скрещенные на спинке стула… И дело было вовсе не в обнаженке – если честно, я такое не очень любил, мне больше нравился легкий флёр, намеки, создаваемые то свободной рубахой (чаще – моей), то каким-то бельём, корсетом, чулками. Нет, я не мог назвать себя любителем обнаженного тела, мне и в экшенах всегда нужно было что-то, что я смогу потом с Мари снять.

В этом смысле я долго привыкал к Лере. Ну, во-первых, по сравнению с Мари она была просто огромной, хотя имела неплохую фигуру для ее комплекции. Во-вторых, никакого изящества в ней не было – слишком уж долго она исполняла мужские роли в отношениях, это не могло не сказаться на внешнем облике. В-третьих, ее идиотская привычка покупать почти мужское белье. Я терпеть не мог все эти спортивные лифчики, эти женские трусы-боксеры, напоминавшие мои собственные, да и сидело это всё на Лере ровно как на мне.

Она не могла понять, что не так, не могла прочувствовать мои потребности – об этом ей как-то даже Север сказал, намекнув на то, что нижняя, не знающая о предпочтениях Верхнего, ничего хорошего вообще не заслуживает. Но и это ситуации не поменяло, потому в экшенах мне было довольно сложно, особенно первое время.

Мне не нравилось, что Лера слишком мало внимания уделяет своему внешнему виду, хотя я неоднократно просил одеваться менее нарочито по-мужски, если уж она не едет в этот момент на мотоцикле. Кстати, мотоцикл тоже раздражал, хотя вот он-то подходил Лере идеально и по характеру, и по внешнему виду. Но я-то никогда не мечтал иметь в своих нижних байкера.

Наверное, нормальным людям это все покажется странным и глупым – такие придирки по поводу белья, например. Но фетишисту-визуалу очень сложно убедить себя прикасаться к женщине, чей внешний вид его не то что не возбуждает, а даже отталкивает. Вы когда-нибудь пробовали имитировать возбуждение? Так вот – мужчинам это не удается. Мы или хотим, или нет, и тут не сыграешь, не изобразишь, голая физиология.

В общем, Валерия не отвечала моим требованиям в плане визуала и фетишей, и я терпел ее присутствие рядом только потому, что никакой альтернативы не было, а она всегда оказывалась под рукой, всегда готова исполнить мои желания, какими абсурдными бы они ни были. Наверное, я слишком хорошо помнил, что такое тематический Голод, от которого сводит все тело, а мозг вообще отказывается работать, и все мысли устремляются только в одну сторону – мне надо, надо, НАДО!

Это заблуждение, что Верхнему проще найти партнершу или партнера, чем нижним. Нет, это не так. Тема – тот же секс, и если человек отталкивает физически, то ничего не получится. Ну, во всяком случае, у меня всегда так было. Разумеется, есть Верхние вроде Севера, кому совершенно безразлично тело, попадающее под девайс. Но Север больше склонен к дээс, чем к эсэм, там все немного иначе. Я же с большим трудом мог представить себе, что иду в экшен с женщиной, которую совершенно не знаю, которая не интересна мне как человек, к которой я вообще не испытываю эмоций. Даже к Лере у меня сперва был хотя бы простой интерес, потом возникло желание доказать ей, что про свою нетрадиционную ориентацию она выдумала себе сама, и стоит появиться нормальному мужику, как все это слетит (в принципе, я оказался почти прав). Чуть позже я понял, что могу исполнить с ней любые фантазии, прежде нереализованные с Мари, это тоже заставило меня держать Леру рядом.

Но в какой-то момент, когда я пресытился своими желаниями, мне вдруг начало казаться, что Лера совершает главную ошибку – она не умеет говорить «нет» и не может притормозить меня, когда я начинаю захлебываться адреналином и творить дичь.

Мы расстались с Лерой за несколько месяцев до годовщины смерти Мари. Я ни разу не пожалел о принятом решении, оно было обдуманным и взвешенным, я сделал всё правильно, так, как было нужно даже в Теме – с разговором, с извинениями и благодарностью. Я не интересовался, что случилось потом, вообще не хотел вспоминать. Она по-прежнему работала у Олега, правда, он перевел ее из офиса в один из филиалов, и я не мог осудить его за это. Я же очень надеялся, что больше не встречу ее даже случайно.

Дневник Мари.

«Всякий раз, оказываясь в магазине нижнего белья, я выбираю что-то на вкус Дениса. Это обязательно кружево, что-то воздушное, цветное. Никогда – белое, хоть в этом мы совпадаем. Я люблю черное белье, но Денису оно нравится куда меньше, потому к стойке с черными комплектами подхожу в последнюю очередь, чтобы сделать приятное себе лично. Меня, кстати, никогда не напрягает вот эта необходимость удовлетворять прихоти Верхнего – ну, какая сложность в покупке красивого нижнего белья? Самой же приятно.

Помню, раньше, много лет назад, когда еще не было таких магазинов в том количестве, как сейчас, мне приходилось изворачиваться и покупать что-то у перекупщиков или у гонявших в тот же Китай или Польшу соседей из квартиры сверху. Но не могла же я заказывать им откровенно эротические комплекты, рискуя тем, что они непременно расскажут об этом маме, например. Не то чтобы я боялась, но – к чему?

Спустя время я обзавелась знакомой на ближайшем рынке, она лечилась в отделении, где я работала сестрой, и частенько привозила для меня что-то необычное, такое, чего никогда не выкладывала на прилавок.

У меня появились умопомрачительные тоненькие стринги – тогда и слово-то такое было в новинку, а уж белье, напоминавшее шнурки, вообще мало кто носил.

Когда Денис впервые увидел на мне такое, у него, кажется, перехватило дыхание. Он опустился на колени передо мной, долго трогал пальцами сперва кружевной треугольник впереди, затем развернул меня спиной к себе и, чуть сдвинув шнурок сзади в сторону, застонал:

– Гоооосподи… – я услышала, как едет вниз «молния» его джинсов, как он встает и кладет руку мне на спину, чуть наклоняя меня вперед. – Офигеть… о-фи-геть… – бормочет он в такт своим движениям во мне. – Уф… – он отталкивает меня и переводит дыхание: – Сдуреть можно… ты где такое отхватила?

– Не понравилось? – ухмыляюсь я, глядя, как он садится на пол к стене, так и не застегнув джинсы, и пытается закурить дрожащими руками.

– Не говори ерунды… ты ведь знаешь, что красивое белье меня заводит. А такого я еще не видел.

– Ну, привыкай, мне Кристина привезла целую связку, – смеюсь я, усаживаясь рядом и вытягивая ноги в черных чулках.

– Она просто террористка, – бормочет Денис, наклоняясь и целуя меня в плечо. – Я теперь с тобой в автобусе вместе ездить не смогу…

Мы прыскаем от смеха, представив картину.

– Откуда у тебя это, а? – интересуюсь я, забираясь к нему под руку и прижимаясь всем телом.

Денис затягивается, выпускает вверх облако дыма и мечтательно произносит, глядя в потолок:

– Всегда мечтал о женщине в красивом кружевном белье. Когда-то давно, лет, наверное, в двенадцать, нашел у отца в тумбочке журнал… да не смейся ты, не «Плейбой», а какой-то рекламный, видно, кто-то из пациентов из-за бугра привез… и там была как раз реклама нижнего белья – голубой лифчик и трусики… ох, Машка… я даже лица модели не помню, не могу сказать, была она блондинка или брюнетка, а вот этот комплект…

– Да ты извращенец, Диня, – смеюсь я, целуя его в грудь в вырезе расстегнутой рубашки.

– Еще какой… – вздыхает он, стряхивая пепел в стоящую рядом пепельницу. – Ну-ка, встань на четвереньки, – он чуть толкает меня вперед, и я, подогнув ноги, поднимаюсь в требуемую позу. – Ползи. Нет… медленнее… голову опусти… вот так… возьми стек из шкафа и принеси мне… нет, Маша, в зубы возьми… ага…

Он встает на ноги, застегивает джинсы и рубаху, протягивает руку и забирает у меня из зубов стек. Не скажу, что мне заходит такая практика, но почему бы не доставить удовольствие Верхнему, которому так очевидно нравится это зрелище?

Денис запускает руку мне в волосы – они у меня сейчас чуть ниже плеч, натурального цвета – перекрашу в белый и остригу их коротко я примерно через пару месяцев, но сейчас они еще в первозданном виде, разве что накручены на спиральные бигуди и выглядят чуть небрежно. Этой длины как раз хватает Денису, чтобы не наклоняться особенно и задрать мою голову так, чтобы видеть лицо.

– Оближи губы, – вдруг требует он. – Еще… еще… – его рука выпускает волосы. – Принеси кляп.

Возвращаюсь к шкафу, беру из ящика кляп – первый попавшийся, не выбираю, беру в зубы ремешок и возвращаюсь к Денису. Он закрепляет кляп, плотно вставив шарик мне в рот, поправляет волосы, чтобы не попадали под ремешки.

– Повернись и встань на колени, руки за голову. Голову чуть вниз… еще… да…

Он хлещет меня по плечам и спине ременным хвостом стека, это чувствительно, но не настолько, чтобы как-то возражать. Однако Денису самому не нравится такая порка, он давно понял, что со мной надо пожестче – тогда обоим только лучше. Стек летит на пол, из шкафа вынимаются флоггеры – о, вот это по-нашему… я чувствую возбуждение уже от одного вида девайса, а уж от первых прикосновений к коже вообще начинаю слегка дрожать от накатывающего волнами и все усиливающегося желания. Это довольно странно, но меня боль всегда возбуждала, я фокусировала свое внимание не на болевых ощущениях, а на тех эмоциях, что испытывала, и на остром возбуждении, которое снять можно было только одним способом…

Мы даже не трудимся дойти до кровати за балдахином, который Денис укрепил вокруг нее на полукруглой штанге, ввинченной в стену. Экшн заканчивается там, где начался – на ковре у окна в той части комнаты, где укреплены крюки в потолке и стене, где стоит крест для порки… Скосив глаза в сторону, я вижу валяющийся рядом флоггер, чуть дальше – еще один и кляп, который Денис выдернул перед тем, как повалить меня на пол.

Мы никогда не думаем о том, что за стеной могут быть люди – друзья алкаша-Серёги, регулярно забредающие сюда с единственной целью – отведать вкусной водочки. Если Серёга уже достаточно набрался, может постучать к нам – после некоторых событий стучит и никогда не входит, если не получил разрешения, – и попросить у племянника спонсорской помощи. Иногда Денис просто посылает его, и дядюшка, значительно уступая ему в комплекции, послушно скрывается в своих апартаментах, а иногда дает сотню-другую, и тогда вечеринка может затянуться до утра. Правда, Денис всегда предупреждает – если, мол, что, не обижайся, всех повыкидываю с лестницы, и тебя – в первую очередь. Но Серёга, однажды не вовремя ввалившийся в комнату, увидел нечто такое, с чем знакомиться ближе явно не собирался, потому ни сам, ни его дружки не приближаются к нашей двери.

Ночевать остаюсь с Денисом – мы не так часто делаем это, не так часто позволяем себе проснуться утром вместе, принять душ и поехать вместе в институт, но сегодня как раз такой день. Разумеется, нормально выспаться не удастся, и утром у меня под глазами будут огромные синяки, красноречиво объясняющие всем желающим, чем я занималась всю ночь. Но и черт с ними, когда всё так хорошо…»

Да уж… Я закрыл тетрадь и по привычке уже сунул под соседнюю подушку. Захотелось курить, я встал и побрел в кухню. Включил бра над столом, бросил взгляд на часы – было почти три часа ночи. Завтра мне нужно было к восьми на дежурство в больницу, благо, что никуда не придется ехать, только дорогу перейти, оставалось надеяться, что день будет спокойным, без нескончаемой вереницы «скорых», подлетающих с сиренами к приемному покою.

Я налил себе чай, отодвинул занавеску и взял пепельницу. В свете уличного фонаря под легким ветром кружились опадающие с тополей во дворе листья. Наступил октябрь – снова октябрь, как два года назад… Тот октябрь, когда Мари, пусть и не собираясь, вернулась ко мне хотя бы на семь дней. На те семь дней, что мы провели с ней в небольшой московской квартирке с тремя огромными окнами и нелепыми обоями в розочках над изголовьем кровати. Я помнил, кажется, каждую мелочь в обстановке, каждую фразу, сказанную Мари, каждый ее жест, каждый взгляд. Я то и дело слышал ее хриплое дыхание, когда она лежала рядом со мной, вытянувшись в постели после совершенно потрясающего секса, которым она умела и – что там скрывать – любила заниматься. Почему всё так несправедливо? Почему она вернулась ко мне именно в тот момент, когда вообще уже ничего нельзя было исправить? Во всех смыслах – нельзя?

Но – изменил ли бы я что-то, сумей вернуть время? Даже не знаю. Наверное, я не сделал бы многих глупостей, не сказал многих ненужных вещей и наоборот – сказал бы многое из того, что не смог или не успел. Но вот что я точно не изменил бы, так это те семь дней. Их я не отдал бы никому. Когда Олег в разговоре об этом спросил – можешь изменить всё и не сделать того, что сделал, я ответил «нет», но имел в виду как раз вот это, а не отсутствие возможности вернуться назад и не прикоснуться к Мари.

Нет, я не считал ошибкой то, что произошло между нами – потому что во многом именно это и подтолкнуло Мари к принятию решения. Да, всё пошло потом не по плану – но ведь никто не скажет теперь, что было бы, если бы она отказалась лечиться. Вполне возможно, мы потеряли бы ее куда раньше – и я, и Олег.

После того, как я выгнал Леру, мы с Олегом снова как будто сблизились. Дело, конечно, было не в ней – наша детская дружба выдержала и не такие испытания, как постоянные разговоры о моем будущем в Теме. Просто Олег после того, как не стало Мари, сделался совсем отшельником, настоящим самураем без необходимости делить свое одиночество с кем-то. Кроме того, я все-таки считал, что ему неприятно видеть меня, я служил ему живым напоминанием того, что случилось в Москве. Живым, да… Потому что я всё ещё жил, а Мари – уже нет.

Конечно, Олег ни за что не показал бы своих истинных чувств, привыкнув жить по Кодексу и соизмеряя с ним все свои поступки. Но я ведь тоже давно знал его и мог по каким-то мелким деталям в поведении понять, что на самом деле происходит в его голове. Он и так давал мне больше, чем вообще должен был. Да что там – если бы не разговоры с ним, я вообще не выплыл бы после всех этих событий. Как психолог, Олег довольно тонко мог подсказать и направить, и многие решения я принимал именно после таких вот разговоров. Кстати, всегда считал, что мужчине психолог ни к чему, это удел эмоционально нестабильных дамочек с истероидным устройством личности. Оказалось, здорово в этом заблуждался.

Если бы не Олег, я, возможно, еще долго бы не решался откровенно поговорить с Лерой и – тем более – расстаться с ней. А мне это было нужно, я почувствовал, что стало намного легче, когда она ушла. Я не скажу, что ее присутствие было мне так уж в тягость, нет, но продолжать то, что у нас с ней было, тоже больше не стоило.

Олег просто подтвердил мои сомнения, высказанные ему как-то вслух, и я понял – нет, всё, баста. Пока оба здоровы, живы и в своем уме, надо разбегаться. Но, положа руку на сердце, первое время мне Леры не хватало. Я привык к ее присутствию и теперь, не услышав вечером поворачивающегося в двери ключа, чувствовал себя одиноким. Она возвращалась в основном позже меня, но сразу шла в кухню – за годы, проведенные рядом со мной, научилась неплохо готовить и накрывать стол почти как в ресторане, это было одним из моих обязательных требований. Странно, но за всё время, проведенное с Мари, мне и в голову не приходило требовать подобного.

Но скучал я не по накрытым столам и ужинам, всё это прекрасно умел делать сам, много лет жил один. Не хватало какого-то человеческого присутствия, что ли, того внимания, что Лера давала мне. В последние месяцы мы даже не спали в одной постели – таково было мое условие, но она была рядом, в любой момент я мог позвать – и она беспрекословно выполнила бы любое мое желание. Но головой я понимал, что чем дольше затягиваю расставание, тем хуже будет нам обоим. В общем, можно сказать, что я пытался спасти нас от ужасного финала.

В этом одиночестве, которое сам себе организовал, я проводил вечера и выходные, если не дежурил. И однажды получил приглашение на встречу одноклассников – ну, надо же, я уже и забыл, сколько лет назад окончил школу, у меня и сын уже отучился, и тут вдруг материализуются какие-то одноклассники. Сперва я не собирался никуда идти – зачем, когда я вряд ли даже вспомню большинство из тех, кто там будет. За прошедшие десятилетия я привык общаться с совсем другими людьми, у меня были друзья, никак не относившиеся к моему прошлому. Но потом почему-то передумал, решив, что в любой момент смогу встать и уйти, если мероприятие покажется совсем уж скучным или невыносимым.

Собирались в кафе недалеко от здания школы – оно было там, кажется, еще в то время, когда мы учились в старших классах, мне даже смутно казалось, что и с Машкой я там был пару раз. Через три дома от школы стоял и дом, в котором я вырос, и квартиру в котором продал после смерти отца, отдав все деньги сыну. В этом районе я не был достаточно давно, хотя и находился он совсем рядом с моим новым адресом. Но что мне было делать здесь – когда не стало отца и не осталось вообще ничего, что могло бы связывать меня с этим местом?

Разумеется, кого-то из бывших одноклассников я узнал, кого-то – нет, но Валерку Михеева, конечно же, увидел сразу, едва вошел. Выглядел он потрепанным и каким-то жалким, постоянно сутулился, как будто старался сделаться меньше. Чувствовалось, что в жизни его не всё в порядке. И что-то подсказало мне, что он сегодня непременно найдет повод обвинить в своих неудачах меня – за то, что увел у него Машку. Даже не сомневался я в тот момент, что встреча на кладбище что-то в его голове всколыхнула…

Вечер покатился своим чередом – бывшая староста класса, когда-то красивая, стройная Наташка Колоскова, превратившаяся теперь в необъятную бабищу с пережжёнными белыми волосами, коротко рассказала о тех, кто уже, увы, не смог быть здесь, потом вспомнили учителей, какие-то старые школьные приколы… В перерыве я вышел на улицу покурить – октябрь в этом году выдался необычно теплым, сухой асфальт вокруг кафе был чисто выметен, а небольшой газон вычищен от опавшей листвы. Но пахло в этом октябре какой-то безысходностью, что ли… Как будто всё вокруг пыталось донести до меня простую мысль – Мари больше нет. Машки нет больше и уже никогда не будет, смирись.

– Есть зажигалка? – раздалось за спиной, и, повернувшись, я обнаружил Михеева, шарившего по карманам.

Я протянул ему зажигалку, он прикурил, вернул ее мне и, затянувшись, спросил:

– Как жизнь? – словно мы не виделись буквально неделю назад…

Я пожал плечами:

– Потихоньку.

– Работаешь?

– Да.

– Ешь, пьешь, спишь нормально? – каким-то странным тоном продолжил Валерка, глядя на меня с ненавистью.

– Слушай… – я выбросил окурок и сунул руки в карманы брюк, словно боялся не проконтролировать их движения в случае чего. – Давай я тебе в последний раз скажу – не пытайся меня зацепить, это ничем хорошим для тебя не закончится. Еще на кладбище сказал – хотя бы ради нее прекрати это. Машка таких разборок не выносила.

– Ее больше нет, – жестко отрезал Валерка. – Ты в этом виноват.

– Ну, конечно, – вздохнул я. – Рак – это ж вроде половых инфекций, да? Конечно, я виноват.

– Если бы не ты со своими извращениями, она была бы со мной!

Ну, вот что в этот момент я должен был сделать? Врезать ему по морде? В сотый раз объяснять, что… а, собственно, что именно? И почему я должен отчитываться, оправдываться? Машка выбрала меня – это было ее право, ее решение. И наши совместные увлечения были тут ни при чем. Уверен – даже овладей Михеев в свое время всеми техниками садо-мазо, бондажа и прочего, Машка никогда бы с ним не была. Об этом и думать-то было смешно. Уж если на то пошло, то и со мной она не была бы только из-за Темы. И с Олегом потом не ушла бы только из-за более мощных практик. Ей нужно было чувствовать уважение к тому человеку, к которому она поворачивалась спиной, подставляя ее под плеть. Уважение – как минимум, а о чем говорить в случае с Михеевым? Он ее даже в постель сам уложить не смог.

Я повернулся и, молча обогнув Валерку, пошел в кафе, но он перехватил меня за рукав:

– Постой! Я хочу просто поговорить.

– Отпусти, – коротко приказал я, не поворачиваясь, и почувствовал, что Валерка рукав выпустил. – О чем я должен говорить с тобой? О Машке? Нет, не буду – это принадлежит только мне. О твоих проблемах? Я не психолог. О чем еще? Мы никогда с тобой, Валера, не общались особо, и единственной общей темой у нас оказалась Машка. Но – ее нет больше.

– Ты не понимаешь…

– Конечно, не понимаю. Какого черта ты столько лет носишься с фантомом женщины, которая тебя даже не любила? – сказав это вслух, я вдруг понял, как выгляжу в глазах того же Севера, например. А вот точно так же, как сейчас Михеев – жалким, потерянным и страдающим по тому, чего у меня никогда не было.

Я решительно отогнал от себя эту мысль, потому что подобное сравнение мне совершенно не понравилось. Да и было всё совсем не так. Машка была моей много лет, моей – целиком, полностью, до последней клеточки. Она принадлежала мне вся. А Валерка, каким-то чудом урвавший мизерный кусочек в виде случайного секса, всерьез думал, что владел ею.

Он вдруг полез в карман и вынул две небольших фотографии – черно-белых, явно любительских, формата «девять на двенадцать» – и протянул мне.

– Что это? – машинально взяв снимки, спросил я.

– А ты сам посмотри, – и он отвернулся, докуривая сигарету.

На первом снимке они сидели на диване – Валерка держал Машку на коленях и выглядел так, словно вот-вот умрет от свалившегося на него счастья. На второй была Машка и еще неудачно обрезанный профиль какой-то девчонки, ее я не знал. Машка, закинув руки, поднимала вверх волосы и смотрела куда-то в потолок. Длинная тонкая шея, профиль, темные – явно от помады – губы, чуть прикрытые глаза. Моя Машка…

Фотография была склеена из нескольких обрывков, держалась на скотче с обратной стороны, и я почему-то сразу понял, что это было делом рук Валеркиной дамы сердца. Это я тоже проходил – Ника однажды разорвала в клочки карандашный набросок, найденный у меня в сумке, и я точно так же склеивал его по кусочкам.

– Ну и что? – равнодушно бросил я, возвращая фотографии Михееву.

– Ничего, – он снова убрал их в карман. – Хотел, чтобы ты это увидел.

– Думал, что мне будет больно?

– Не знаю… мне бы было.

Я вынул телефон, открыл галерею и протянул Валерке:

– Ты не знаешь, что такое боль по-настоящему, по-взрослому. И если не боишься, можешь посмотреть.

Он нерешительно взял телефон и бросил взгляд на первую открывшуюся фотографию – обнаженная Машка сидела спиной к объективу на разобранной постели и, потягиваясь, точно так же поднимала руками вверх волосы – совсем как на том старом снимке, который Валерка только что убрал в карман. Я даже помнил, когда и где снимал это – на даче, летом, сразу после получения диплома.

Он перевел затравленный взгляд с телефона на меня, и я протянул руку, чтобы забрать, но Валерка вдруг сделал шаг назад:

– Нет, погоди… у тебя наверняка есть еще. Я… хочу посмотреть.

– Да ты мазохист, Михеев, – пошутил я, выбивая из пачки новую сигарету и понимая, что мы тут застряли. – Идем хоть на лавку тогда сядем, что ли, у меня два операционных дня подряд было.

Мы зашли за кафе, Валерка следовал за мной, как привязанный, послушно уселся на лавку и, взяв телефон обеими руками, принялся вглядываться в фотографию Мари. Я, откинувшись на спинку и вытянув ноги, курил и исподтишка наблюдал за тем, как меняется выражение его лица. Я знал, что за этим вполне безобидным снимком с легким налетом эротики последуют совсем другие – те, где будет Мари в «тематическом» антураже, и мне было интересно, сможет ли Михеев это выдержать. Всегда любопытно наблюдать за тем, как душевный мазохизм борется в человеке с желанием не испытывать боли. Почему-то всегда побеждает первый, это я знал по себе.

Валерка осторожно листал пальцем снимки, и я видел, как его глаза вспыхивают интересом. Ну, еще бы… Моя Мари всегда выглядела на снимках привлекательной, опасной, манящей, сексуальной – такой, какой и была для меня и для каждого, кто это видел.

– Почему… нигде нет лица? – выдохнул Михеев спустя несколько минут.

– Она не хотела.

Валерка неопределенно кивнул, как будто понял, и продолжил рассматривать фотографии. Я уже пожалел, что вообще дал ему телефон – снимков там было такое множество, что процесс мог затянуться на долгое время. Но я видел и то, что Михеев ни за что не вернет мне смартфон, пока не дойдет до конца.

– Как у тебя поднималась рука, скажи? – рассматривая снимок, на котором была спина Мари, исполосованная чем-то однохвостым, снова спросил Михеев. – Как ты вообще додумался?

– Ну, ты же, как я понял, изучил вопрос – так зачем спрашиваешь? Мы об этом не думаем – мы так дышим.

– Как пафосно…

– Как есть… и это… пойдем в помещение, а? Тут холодно, – я вдруг почувствовал, что октябрьский вечер все-таки взял свое, и температура опустилась, воздух сделался почти ледяным.

– Там слишком много людей, – мотнул головой Валерка. – Ты ведь не хочешь, чтобы все узнали, правда?

И вот тут я разозлился, вырвал из его руки телефон и, резко поднявшись с лавки, пошел в кафе, проигнорировав окликнувшую меня в холле Наташку. Забрал из гардероба куртку и снова вышел на улицу – Михеева там, к счастью, уже не было, потому удалось избежать скандала и назревавшего мордобоя. Я до сих пор хорошо помнил нашу драку на вечеринке много лет назад, когда, собственно Валерка и стал невольным свидетелем наших с Мари игрищ. Нет, повторять это я не хотел хотя бы из уважения к ее памяти.

Дневник Мари.

«Михеев отловил меня после злополучной вечеринки у моего собственного подъезда. Был один из тех редких вечеров, когда я собиралась побыть дома и сделать кое-какие дела, потому что Денис дежурил. Но не тут-то было…

Валерка преградил мне дорогу буквально в трех метрах от крыльца:

– Маша… нам надо поговорить, – чуть склонив по привычке голову к правому плечу, попросил он.

– Валера, я тебе всё давно сказала, ничего нового не будет. Дай мне пройти.

– Нет, – спокойно заявил он, не трогаясь с места. – Я ждал тебя больше часа и не уйду, не поговорив.

– Ты действительно не понимаешь ничего или прикидываешься?

– Всё я понимаю. Но ты должна меня выслушать.

– Я не должна ничего и никому.

– Ошибаешься, – вдруг произнес он, и я удивленно посмотрела ему в глаза. – Ты должна своему Денису… как там у вас это правильно называется?

– У кого – у нас? – механически спросила я, лихорадочно соображая, к чему он клонит.

– Не хочу оскорблять тебя словом «извращенцы»… – и я перебила:

– Так, а вот это тебя совершенно не касается!

– Ты так и не понимаешь, что всё, где есть ты, меня касается? Если тебе будет нужно, я согласен научиться и этому.

Я не знала, что мне делать – смеяться или плакать. Определенно, влюбленный Валера думал, что достаточно просто захотеть – и ты уже машешь ремнем так, как это делает тот же Денис, например… Беда с дилетантами…

– Валера, я повторяю – не лезь туда, где тебе не место, понятно? Мы в это не играем, мы так живем. И просто любопытствующим там нечего делать. Так что иди-ка ты, пожалуй, к своей Свете – так ведь, кажется, ее зовут?

Валерка скривился, как будто отхватил кусок лимона:

– Маш… да при чём тут Света… это всё вообще неважно.

– Какой же ты дурак, Валера. Ты вот обижаешься, что я тебя отталкиваю, но вряд ли тебе в голову приходит, что ты-то поступаешь точно так же со Светой.

– Маша, я же сказал – ни при чём тут Света. Если хочешь знать, я давно собираюсь от нее уйти…

– … но останавливает папа-военком, да?

Это я знала, конечно, от вездесущей сплетницы Сашки, моей школьной и институтской подружки, бывшей в курсе всего, что происходило с нашими бывшими одноклассниками. Отец Светы действительно не раз вслух говорил, что если Михеев посмеет бросить его Светлану, окажется в армии в районе мыса Челюскин или Берингова пролива. Уж не знаю, почему он так низко ценил собственную дочь, чтобы удерживать возле нее парня угрозами…

– Плевал я на папу-военкома! – рявкнул вдруг покрасневший Михеев. – В конце концов, никто еще не сломал себе жизнь службой в армии, уж если на то пошло! Отслужу, не лопну!

– Ты не ори-ка, а? – негромко попросила я, прищурившись. – Я же тебе не Света и не ее папаша. Или там орать – голос пропадает? – Михеев шагнул ко мне, но я предостерегающе вытянула вперед руку: – Даже не пробуй, – и он, словно опомнившись, отошел назад. – Короче, Валера, я больше не хочу это всё обсуждать. И еще… серьёзно говорю – не лезь туда, где не понимаешь. Нельзя вот так, за здорово живешь, взять в руки девайсы, понимаешь? Если у тебя нет к этому склонности…

– А я не знаю, есть или нет, – перебил он, вытаскивая из кармана пачку сигарет. – И не узнаю ведь, если не попробую, верно?

– Ну, со мной ты это пробовать не будешь точно.

– А почему? – закуривая, поинтересовался Валерка. – Все когда-то начинают, никто не рождается с плеткой в руке. Наверняка ведь и Денис с кем-то начинал. Ну, так и я начну – какая разница?

– Между тобой и Денисом она примерно с Марианскую впадину, – насмешливо сообщила я.

– Ну, разумеется! Но всё приходит с опытом, ведь так? Возможно, ты окажешься такой хорошей учительницей, а я – настолько внимательным учеником, что еще удивлю тебя?

– Ты глухой или тупой? – разозлилась я. – Сказала только что – со мной ты опыта набираться не будешь. И вообще со мной ничего не будешь, понятно? Всё, отойди! – я решительно отодвинула его с дороги и поднялась на крыльцо, приложила чип к замку домофона.

Валерка придержал мне дверь, и я испугалась, что сейчас он рванет следом, и тогда я мало что смогу сделать, но нет – все-таки воспитание взяло верх, и Михеев не стал меня преследовать.

В квартире я зачем-то заперлась на все замки и накинула цепочку – как будто боялась, что Валерка начнет ломиться в дверь, хотя он никогда бы так не поступил. Почти до самой ночи я просидела у окна в кухне с сигаретами и кофе, вглядывалась в опустившиеся на город сумерки и все думала – ну, вот как получается, что человек может полюбить кого-то настолько сильно, что готов даже поломать себя и попытаться разделить с объектом своей страсти то, что ему самому даже в голову бы прежде не пришло делать? Ну, как я могу представить себе Валерку опускающим плеть на мою спину? Валерку?! Да я же от смеха умерла бы… Нет, уж кому что дано, и вот Михееву как раз свыше не досталось ни капли садизма или той брутальности, которая заставила бы меня смотреть на него с интересом и – тем более – практиковать с ним что-то «тематическое».

Но то, с какой готовностью он собирался овладеть чуждыми ему навыками ради меня, вызывало даже какое-то своеобразное уважение».

Я не знал об этом. Но что с того, если бы даже она сказала мне, как Михеев преследует ее? Опять бить ему морду? Мы уже не школьники, а слов Валерка решительно не понимал. К тому же, пока он не распускал руки и не пытался прикасаться к моей женщине, я и предъявить-то ему ничего бы не смог и не хотел бы выглядеть ревнивым идиотом, которые следит за Машкой денно и нощно.

Странно было другое – почему всё же Мари не сказала мне об этом? Боялась, что мы снова начнем выяснять отношения на кулаках, а она терпеть этого не могла? Жалела Михеева, понимая, что я опять наваляю ему?

Мне даже в голову не приходила мысль, что все могло быть куда проще. Мари просто не хотела волновать меня ерундой, с которой при ее-то характере запросто разобралась бы сама.

А ведь после злополучной вечеринки, где случайным свидетелем наших с ней забав стал Валерка, Мари довольно долго не разговаривала со мной. Я понимал, что кругом виноват – или не надо было делать то, что я сделал, или потом не надо было вести себя так, словно я об этом пожалел. Мари была права, когда говорила – если ты Верхний и так решил, то не оспаривай собственное решение, не жалей о нем. Возможно, тогда я тоже дал ей почву для размышлений, пошатнул ее уверенность во мне, заставил посмотреть на меня как на Верхнего чуть иначе, чем прежде.

– Скажи, ты действительно прочитал всё прежде, чем отдать мне?

Я сижу в кухне Олега, курю и наблюдаю за тем, как мой друг переворачивает ножом два больших стейка на гриле.

– Ты о чем? – он настолько погружен в то, чем занят, что, похоже, даже не слышал вопроса.

Приходится повторить, и Олег, тяжело вздохнув, произносит:

– Конечно. И отдал тебе только то, на что ты имеешь полное право, не больше.

– Их ведь много, этих дневников, да? – я могу об этом не спрашивать, потому что точно знаю – их много, Мари писала всегда, еще со школы, скрупулезно фиксируя всякие мелочи, о которых я, например, иной раз вообще не помнил.

– Да, – ровным тоном отвечает Олег, сбрасывая стейки с гриля на тарелки. – Но я сказал – всё, на что ты имеешь право, я тебе отдал. Остальное принадлежит только мне. Ну, и еще одному человеку, но я не думаю, что ей это нужно.

– Ты об этой Ляльке?

– Да. И хватит о ней, – чуть морщится Олег, придвигая одну из тарелок мне.

– Ты прочитал? – представляя, каково ему было, все-таки интересуюсь я.

– Прочитал.

– Поговорить об этом не хочешь?

– Нет, не хочу. Ешь, а то остынет, – и Олег с мрачным видом заносит над своим стейком нож и вилку, а я понимаю, что пора остановиться и больше не доставать его вопросами.

Ужинаем молча, но я физически ощущаю напряжение, исходящее от Олега. Он, против обыкновения, сегодня не в кимоно, а в спортивных брюках и без майки, и я вдруг вспоминаю, как розовели щеки у вечно бледной Мари, когда она оказывалась рядом с ним, как в ее глазах начинали метаться черти… Она прихватывала нижнюю губу зубами, и только я понимал, что она испытывает в такие моменты. Я помнил это выражение лица с юности…

– Как ты живешь… без Темы? – вдруг вырывается у меня.

У Олега дергается стянутая шрамом щека:

– Как все те, кто о ней не знает.

– Но ты-то не все, – представления не имею, зачем вообще об этом спросил и почему так настаиваю на продолжении разговора, по окончании которого обоим будет больно.

– Чего ты хочешь, Денис? – как-то устало спрашивает вместо ответа Олег и смотрит на меня в упор.

– Не того, о чем ты подумал. Я просто пытаюсь представить, каково тебе.

– Представь, каково тебе самому, а потом усиль это раз в десять.

«Э, нет… тут ты приуменьшил, дружок, – думаю я, опустив голову. – Если усилить мою боль, то меня разорвет в клочки…»

– Но… так ведь невозможно, Олег. Ты живой, значит, надо как-то…

– Не говори этих банальностей, – отрезает он. – Я не жив ровно с того дня, как… Телом я здесь, но, к счастью, всё это временно. Я давно с ней, с ней ушло то, что вообще имело для меня хоть какую-то ценность. И поверь, это вовсе не Тема, как ты можешь подумать.

– Очень приятно слышать, как ты называешь меня зацикленным придурком.

– Я? – удивляется Олег, прикуривая сигарету. – Когда я такое сказал? Ты снова слышишь только то, что хочешь сам. Задал вопрос, но ждешь на него ответ, который укладывался бы в твое видение ситуации. А у меня всё иначе, понимаешь? Это ты с чего-то решил строить свою жизнь исключительно вокруг Темы.

– Ну, ты не перегибай уж. У тебя самого…

– А что – у меня? Мы с Мари четко проводили границу. У нас была обычная жизнь, которая начиналась сразу, как мы выходили из «норы».

– Да конечно! Одни твои самурайские причуды чего стоили, вспомни! Это же форменный дом-саб, эти сидения на коленях поодаль от стола, эти чайные церемонии, кимоно и поклоны! Я помню, где и когда впервые это увидел! И помню, что на самом деле за этим стояло!

Он окидывает меня тяжелым взглядом, от которого хочется забиться под стол. Но я уже влез в разговор, который теперь нужно довести до конца – иначе не стоило и начинать.

– Вот я об этом и говорю, – вздыхает Олег, стряхивая пепел с кончика сигареты. – Ты видишь Тему в кирпичах, там, где ее нет в принципе. Мари знала, что мне нравится эта игра – и подыгрывала потому, что ей это тоже нравилось, а вовсе не потому, что я ее заставил. Она к этому пришла сама, через пару лет после того, как мы с ней… Сама, понимаешь? Я ее не принуждал. Да – обучил кое-чему, но только после того, как сама попросила. Не делала бы – я бы и не настаивал, мне вполне хватало ее такой, как она была. Но Мари было важно всё вот это потому, что она хотела разделить со мной мои интересы. Хотела доставить удовольствие мне и понимала, как и чем, только и всего. А ты увидел в самых простых ритуалах дом-саб.

– Да потому что это он и есть! Ты просто не хочешь этого признать, чтобы не опуститься со своих небес на один уровень со мной!

Никогда прежде я не замечал в его взгляде столько снисходительности по отношению к себе – как будто разговаривает с клиническим идиотом.

– Я не буду объяснять тебе то, что ты, видимо, не в состоянии понять и принять.

– Ты говоришь как Мари! Вы даже в этом стали похожи!

– Иногда люди прорастают друг в друга, не знал? Это и называется любовью – когда уже не разберешь, где заканчивается один и начинается другой, – спокойно произносит Олег, словно не замечая моего взвинченного состояния.

Я и сам удивляюсь тому, что со мной творится – совершенно не собирался затевать ссору или пытаться вывести Олега, а вот поди ж ты… Как будто вместо крови вдруг потекло что-то ядовитое, разъедающее меня изнутри. И это так больно, что хочется кричать, но я не могу – нет голоса. А он продолжает смотреть на меня всё тем же снисходительным взглядом, докуривает, придавливает окурок в пепельнице:

– Ну, что ты маешься, Денис? Найди себе нижнюю, и всё пойдет как надо.

– Конечно! Это же так просто, стоит только захотеть.

– Вот именно, – словно не замечая сарказма, подтверждает он всё тем же спокойным ровным тоном. – Стоит только захотеть и выкинуть из головы фантом, как всё наладится. Если прекратить искать в каждой женщине ту Мари, которую ты придумал.

– А ты можешь? Вот ты сам можешь выкинуть ее из головы и найти другую, а?

– Я не могу. Но только потому, что мне это не нужно. Я знаю, что проживу и без Темы, раз уж всё сложилось таким образом. Я умею контролировать свою голову и свое тело, мне это не сложно. А тебе придется что-то с собой делать, Денис, иначе действительно окажешься в психушке.

…его абсолютную правоту я признаю, лёжа дома в темной спальне и прижимая к груди эту злосчастную тетрадь с японкой на обложке.

Дневник Мари.

«Я всегда смотрю на него с каким-то внутренним трепетом. Не знаю, почему так, но всякий раз, когда он оказывается рядом со мной, я чувствую, как все дрожит, и словно бы кровь останавливается во всех венах. Так было с первого дня, хотя я изо всех сил сопротивлялась и не хотела никаких отношений. Но он смотрел на меня, и я почему-то четко знала – рано или поздно между нами что-то случится, что-то произойдет, даже если я не буду этого хотеть. Я просто не смогу сопротивляться.

Я сознательно держала его на расстоянии – и умирала внутри от странного чувства, заставлявшего оставаться рядом, пусть и на вытянутую руку. Я понимала, что он всё равно преодолеет это расстояние, а я не смогу препятствовать. Да и не захочу, если уж быть честной до конца. Нет, меня подстёгивало вовсе не то, что Денис нравился большинству девиц в любой компании, где оказывался. Я чувствовала в нем что-то совсем другое, он чем-то отличался от остальных парней – чем-то незнакомым, даже опасным. Я не понимала, как это называется, не знала, что с этим делать, зато четко понимала – сопротивляться этому не смогу, потому что глупо.

Мы познакомились, не будучи еще в Теме, мы даже не знали, что это, но оба понимали, что в нас есть нечто, отличающее от всех. Денис разобрался в себе раньше, ну, не мудрено – с таким наставником, как Олег. А меня он сам ввёл в Тему так, что я даже не ощутила этого перехода от нормальной жизни к тому, что, оказывается, всегда сидело у меня внутри. Думаю, для нас обоих это было своего рода спасением – не пришлось давить в себе ростки того, что нормальным людям кажется ужасным. Есть девиации, с которыми вполне можно ужиться, если вовремя найти того, кто дышит тем же воздухом. И нам повезло – и мне, и Денису.

Когда я открыла в нем это, всё как-то сразу стало проще, что ли. Я вдруг начала замечать, что он не видит никого вокруг, что для него существую только я, а все эти толпы желающих ничего совершенно не значат. И мне даже в голову не приходило, что, возможно, моя ценность заключается как раз лишь в том, что я могу дать ему в Теме. Это было не так, это действительно было не так – и я убеждалась в этом десятки раз. Денис меня любил – независимо от Темы, она была просто приятным бонусом, хоть и довольно ощутимым.

Я знала, что, стоит мне кивнуть головой, и мы поженимся, будет семья, дети – и что там еще полагается хотеть молодой девчонке. Проблема заключалась во мне – я этого не хотела. Никогда не хотела, ни с Денисом, ни с кем.

Но объяснить это ему, конечно, было невозможно. Ревнивый до пелены в глазах, он не понимал, как такое вообще может быть, ему сразу чудились какие-то мифические мужики, ради которых я хотела уйти от него. Глупый… я не ушла бы никогда, не начни он так сильно перегибать палку».

Глупый я в то время действительно постоянно подозревал Машку в неверности и даже не хотел пораскинуть мозгами и понять – ну, когда? Когда ей бегать от меня налево, если мы постоянно вместе – пусть не буквально, но все-таки? Лекции в институте, практика, которую не прогуляешь, чтобы потом не отрабатывать, высунув язык, перед сессией, работа – и всё свободное время вдвоем в комнате у Серёги. Машка не могла нормально выспаться, как, собственно, и я – о каких изменах могла идти речь? Но это сейчас я анализирую ситуацию и прихожу к таким, казалось бы, очевидным выводам, а тогда…

Тогда любой парень или мужчина, оказавшийся рядом с Машкой, казался потенциальной угрозой для моих отношений, уж не знаю, почему я так думал. Она ведь никогда не давала мне повода. Но дело было, скорее всего, как раз в этой ее внутренней свободе, в том, что она открыто заявляла, что не нуждается в каких-то общепринятых ценностях вроде штампа в паспорте. Это казалось мне странным и заставляло думать, что Машка просто не хочет этого со мной. А она не хотела вообще ни с кем. Но мой охотничий инстинкт постоянно подзадоривал – мол, как это так, неужели мы сдадимся и позволим ей делать то, что она хочет? Она – добыча, она должна вести себя как добыча, а не как хищница, должна подчиняться нашим правилам. Но Машка и правила всегда находились по разные стороны, она вообще жила так, как хотела сама, умудряясь при этом, правда, практически не выходить за нормы морали.

Я знал, что ее поведение и принципы кажутся странными не только мне. Даже ее подруга Сашка, знавшая Мари со школы, и та находила ее «задвиги» странными и не совсем понятными. Она, кстати, постоянно предпринимала попытки завалиться под меня – в прямом смысле, и это смотрелось жалко и отвратительно одновременно.

Во-первых, она мне совершенно не нравилась – никогда не нравилась, еще с момента первой встречи. Да, она была красивая, но какая-то кукольная. Ненастоящая. Но дело было даже не в этом. Сашка была совершенно пустая внутри, в ней не было ни изюминки, ни шарма, ни чего-то цепляющего, как в той же Мари. Просто оболочка без начинки, красивый фантик, в котором нет конфеты. И так, кстати, думал не только я. Мой одногруппник Женька, внук нашего декана, на втором курсе вдруг увидел Сашку другими глазами и решил к ней подкатить. Я не стал никак комментировать эту затею просто потому, что не считал это нужным. Женька встречался с ней ровно неделю – именно такого срока ему хватило, чтобы понять – даже в постель он с ней не хочет. Ну, собственно, я ведь тоже в свое время не захотел.

Во-вторых, сама Сашка, конечно, не понимала, чего ей не хватает, чтобы удержать рядом парня. Она искренне считала, что вполне достаточно лица и гонора, которого, кстати, было на троих. Уверенная в своей неотразимости Сашка абсолютно серьезно думала, что такой приз, как она, многие хотели бы иметь. Ну, да – пока она не открывала рот, возможно.

Собственно, вся ее дальнейшая жизнь из-за этого сложилась вовсе не так, как Сашка мечтала. Она вышла замуж по расчету за сына главного врача одной из больниц – он учился на курс старше нас, но не продержалась в этом браке и года, муж ее просто выставил. Устроилась работать в хороший медицинский центр и закрутила роман с заведующим отделением, где работала. Но тот был женат, имел двоих детей и уходить из семьи не собирался. Тогда Сашка решила, что ребенок поможет ее избраннику принять решение. Он его принял – но не в пользу Сашки. Сына признал, фамилию и отчество дал свои, но и всё. Сашка бесилась – не на то рассчитывала. Через несколько лет она предприняла вторую попытку и родила дочь, однако тут вышла осечка, и ребенка пришлось записать на фамилию и отчество Сашки. Хитрый мужик из семьи не уходил, но и Сашку не отпускал, так и жил на два дома. Сашка от такой жизни подурнела, как-то быстро обабилась, ходила вечно злая – мы иногда встречались на планерках в больнице, она тоже брала дежурства. В общем, иногда внешность не решает вообще ничего.

А в то время, когда Сашка была еще молода и красива, ей казалось, что уж я-то точно должен на нее западать, она ведь искренне считала, что Мари сравнения с ней не выдерживает. Ну, так и было – она Мари в подметки не годилась.